Даже в этот ранний час Гхэ заметил нескольких рыбаков, распугивающих цапель и дроздов; мужчины и женщины брели по жидкой грязи с сетями и острогами в поисках почти несъедобных ильных рыб, саламандр и угрей, скрывающихся в густой траве. Не один из рыбаков наверняка поранит ноги о шипы ильных рыб; Гхэ когда-то давно знал старика, у которого ступня, а потом и вся нога от такой раны стала сине-фиолетовой, начала гнить еще при жизни человека. Мальчик, который теперь стал частью Гхэ, помнил больше: от такого заражения умер его отец. Он помнил невыносимый сладкий запах, ужасное горе...
      В Желтоволосой трясине можно было раздобыть еду, но это было опасно. Большинство обитателей Южного города предпочитали жизнь попрошаек и воришек угрозам, таящимся в болотах, хотя кое-кто все же возделывал жалкие делянки риса.
      Гхэ не любил оказываться здесь, трясина была не для него - в этом он был уверен, хотя и помнил, как охотился здесь на лягушек, очень хорошо помнил ужасную вонь, исходящую от болота. Став джиком, он узнал причину жуткого запаха, который вдыхал большую часть жизни: сюда выходили сточные трубы из дворца.
      И все же трясина обладала своеобразной красотой, теперь он это понимал; к тому же ветер, клонящий травы, дул ему в спину, делая вонь не такой невыносимой. Гхэ даже пожелал рыбакам удачи - раньше он считал их занятие глупостью.
      Гхэ мог теперь позволить себе щедро изливать на них свою благожелательность: сам он был полон сил, все его раны зажили. Лишь самая старая из них, та, от которой остался выпуклый шрам на шее, слегка болела, и Гхэ подумал, что знает причину этому. Бог-Река становился на свой лад нетерпелив. Должно быть, где-то в степи что-то происходило с Хизи, с тем ее воином-демоном. Теперь, узнав, что за сила ему дарована, Гхэ должен ее применить - применить до того, как жрецы Ахвена и джики найдут его снова и сумеют уничтожить.
      Гхэ потрогал шрам и рассеянно подумал, что тот незаметно перестал вызывать у него отвращение, да и вообще его нынешнее состояние перестало его ужасать. Потеря памяти все еще беспокоила, но теперь у него были воспоминания мальчика - запахи, звуки, вкус, - заполняющие пустоту на месте детства самого Гхэ. Это странным образом успокаивало, хотя Гхэ и сознавал, что раньше испытывал бы возмущение такой заменой; но то был другой, гораздо более глупый Гхэ.
      А что нынешний умный и сильный Гхэ будет делать дальше? Он попробует проникнуть в Большой Храм Воды, хотя вроде бы такое намерение и не говорит о большом уме. Однако Гхэ понимал: сейчас или никогда.
      Поэтому, глядя на разгорающийся восход и прохаживаясь по скрипучим доскам пола, Гхэ принялся обдумывать, как лучше всего попасть в самую охраняемую твердыню жрецов, святилище тех, кто так безжалостно за ним охотится.
      Ответ на этот вопрос булькал не более чем на расстоянии броска камнем от его лачуги: сточная труба, заканчивающаяся в болоте. Она была достаточно широкой, чтобы по ней можно было проползти, но и только. Гхэ позволил себе улыбнуться. Хизи не колеблясь нырнула бы в такую трубу, если бы думала, что так доберется до знаний. Разве он слабее ее?
      Гхэ обнаружил, что конец трубы заделан тяжелой железной решеткой, но для него, обладающего силой Реки, это не послужило препятствием. Скрепы, удерживавшие решетку, были новее, гораздо новее тех, что не выдержали его веса на балконе "его апартаментов", но они продержались не дольше тех. Гхэ заглянул в темноту; вонь была почти невыносимой, но это оставило его совершенно равнодушным. Даже прежний Гхэ сумел бы преодолеть отвращение, а теперь, став чудовищем, он совсем не обращал внимания на такие временные неудобства. Он лишь мгновение помедлил, прежде чем влезть в трубу, проверяя оружие; привычка была так глубоко заложена при обучении джика, что он совершал необходимые действия инстинктивно. Осознав свое движение, Гхэ громко рассмеялся: конечно, в его распоряжении стального клинка теперь не было. Но при нем оставались его умения джведа - сражающегося голыми руками - и его сила. Они едва не подвели его прошлой ночью во дворце, но обычное оружие было бы и вовсе бесполезно. Ему будут служить руки, сила, дарованная Рекой, хитрость; ничто другое ему не поможет.
      И он пополз по трубе.
      Лишь слабый намек на клаустрофобию и отвращение выдавали его человеческую природу; Гхэ скользил по стоку, как змея. Когда труба оказывалась забита, двигаться дальше становилось невозможно, и молодой человек терпеливо расчищал засор, пока не удавалось протиснуться; когда туннель уходил вниз и доверху заполнялся водой, это тоже его не останавливало.
      Гхэ не мог бы сказать, как долго длилось его путешествие, да это его и не волновало. После какого-то периода времени он добрался до другой решетки, на сей раз стальной; с ней пришлось повозиться немного дольше, но все же прутья поддались, и Гхэ оказался в большем туннеле. По нему он мог идти, хотя и согнувшись.
      Он долго брел по лабиринту дренажных труб, стоков, ливневых сливов и наконец добрался до труб, по которым подавалась священная вода Реки, - тех, план которых, как было известно Гхэ, составила в свое время Хизи. Ему самому такая карта не требовалась: он обладал полученным от Реки странным пониманием всего, что течет, к тому же ему помогало собственное умение уличного мальчишки и даже обостренное осязание слепого ребенка, дух которого теперь жил в нем. Представление бога-Реки о том, куда текут его воды, каким-то образом смешивалось с умением мальчика ориентироваться без помощи зрения, и хотя Гхэ не нуждался в дополнительных указаниях, чтобы найти храм, это помогало выбирать кратчайший путь. Но когда он достигнет храма, Река окажется там слепа, разве не так? Гхэ подумал о том, много ли дарованной богом-Рекой силы сохранится у него в темных тайниках под струями огромного фонтана, изливающегося на алебастровые ступени. Может быть, его голова снова упадет с плеч, как у марионетки, когда нити, управляющие ее движениями, перерезаны?
      Гхэ не думал, что так случится, да это и не имело значения. Был лишь один путь, чтобы послужить Реке, и к тому же этот путь вел в конце концов к Хизи. Ведь он, Гхэ, не какая-то марионетка, не безмозглое существо на поводке.
      Так он думал, когда способность видеть в темноте исчезла; Гхэ оказался в подвалах Большого Храма Воды, и сомнения навалились на него с новой силой.
      XIV
      ПРОВОДЫ БОГА-КОНЯ
      Хизи осталась сидеть на ступеньке, разглядывая барабан, а Братец Конь, обнадеживающе похлопав ее по плечу, отправился по своим делам. Солнце зашло, купол неба усеяли звезды; лишь кое-где их заслоняли бархатные синие облачка, но и они вскоре растаяли. Менги продолжали песнопения, и сам воздух, казалось, начал дрожать от чьего-то тайного присутствия.
      Тзэм скрылся в екте, относя туда ведро с водой, а вернувшись, сказал встревоженно:
      - С ним что-то странное творится.
      Хизи со страхом заглянула в шатер, неохотно поднялась и вошла внутрь.
      Нгангата смотрел на Перкара, обеспокоенно нахмурившись. Его лоб - то немногое, что можно было так назвать, - прорезали морщины, похожие на гусениц, а брови - гусеницы мохнатые - сошлись к переносице.
      Перкар застонал и начал метаться. Из его открытого рта вырвались какие-то звуки, которых Хизи не поняла. Нгангата, однако, кивнул и ответил по-менгски:
      - Она здесь. - Потом заговорил на каком-то другом языке и поманил Хизи.
      К ее ужасу, глаза Перкара открылись; они были странного синеватого цвета, как у несколько дней пролежавшей на берегу рыбы.
      - Хизи, - еле слышно пробормотал он.
      - Я здесь, - ответила она. Хизи хотела было взять Перкара за руку, но одна мысль об этом заставила ее задрожать: она ведь видела, что за тварь сидит у него на груди и чего она коснется, если коснется Перкара.
      - Ты должна... шикена кадакатита... - Он выдохнул еще какие-то слова, которых она не поняла; казалось, дарованное ему Рекой знание нолийского языка изменило Перкару. Хизи взглянула на Нгангату.
      - Ты должна отправиться к горе, - неохотно перевел тот.
      - Балатата, - снова выдохнул Перкар.
      - Да, я знаю, - заверил его Нгангата.
      - Что? Что он имеет в виду?
      - Он, должно быть, бредит.
      - Объясни мне, что он говорит, - настаивала Хизи; потом она обратилась по-нолийски к самому Перкару: - Перкар! Говори!
      Глаза юноши открылись шире, но голос звучал совсем слабо:
      - Он тебя ищет, - донесся еле слышный шепот. - Бог-Река ищет тебя. Ты должна отправиться к горе Шеленг. Найди знаки... - Его губы продолжали шевелиться, но больше не издали ни звука.
      - Телом он кажется немного сильнее, - через несколько секунд сказал Нгангата. - Но он должен бы уже совсем поправиться. Что тебе сказал Братец Конь?
      - Что Перкара околдовали.
      - Это все, что он тебе сказал?
      - Не все, - призналась Хизи, - но остальное я должна обдумать.
      - Думай скорее, - сказал полукровка, - если есть что-то, что ты можешь сделать.
      Из-за спины Хизи Тзэм прорычал:
      - Поберегись, тварь. - Слова менгского языка падали с его языка тяжело, словно камни.
      Нгангата нахмурился, но ничего не ответил; не отвел он и глаз от лица Хизи.
      - Я буду думать быстро, - пообещала она и вышла из шатра.
      Тзэм последовал за ней, бросив на полуальву тяжелый взгляд.
      - Спасибо тебе, Тзэм, - сказала Хизи, когда они оказались снаружи, но Нгангата прав. Я не могу позволить Перкару умереть.
      - Можешь. Возможно, его смерть избавит нас от многих неприятностей.
      - Нет, Тзэм, ты же знаешь, что это не так. - Великан что-то неразборчиво проворчал и пожал плечами. - Нгангата очень похож на тебя.
      - Его мать великанша? Не думаю.
      - Ты же понимаешь, что я имею в виду.
      Тзэм печально кивнул:
      - Да, принцесса, я понимаю. Ты хочешь сказать, что мы одинаковы в том, чем не являемся, а не в том, кто мы есть.
      - Ох... - Хизи смотрела на вещи совсем с другой стороны, но Тзэм в точности выразил ее мысль. Каждый из них наполовину человек и наполовину... кто-то еще. Они не были в полном смысле слова людьми.
      - Тзэм, я... - Но ничто, что она могла бы сказать сейчас, не прозвучало бы правильно. Хизи огорченно развела руками. - Оставь меня ненадолго одну, - наконец сказала она Тзэму.
      - Принцесса, это было бы неразумно.
      - Оставайся рядом с дверью. Если что-нибудь случится, я закричу.
      На секунду у нее мелькнула мысль, что он не подчинится, но Тзэм вошел в шатер, и его огромная рука опустила полотнище, закрывающее вход.
      Оставшись в одиночестве на ступеньке, Хизи еще раз посмотрела на барабан.
      Он казался живым; у костра, где менги совершали свой обряд, гремели большие барабаны, и маленький барабанчик вздрагивал в унисон своим братьям.
      Хизи думала о Перкаре, о тех поездках верхом, что они совершали вместе, о том, как начинали блестеть его глаза, когда речь заходила о его родных землях. Она вспомнила ту внезапную близость к нему, которую ощутила всего несколько дней назад, когда он показывал ей стадо дикого скота. Как может она позволить какой-то черной твари съесть все это, раз у нее есть средство помочь? Перкар говорил, что он совершил тяжкие преступления, - и Хизи ему верила. Но она тоже делала ужасные вещи. И теплое чувство к Перкару жило в ней, Хизи теперь понимала это, потому что оно отозвалось раскаленной болью, когда Перкар решил покинуть ее, чтобы отправиться к богине потока, и боль с тех пор лежала тяжелым грузом у нее на сердце. Хизи отрицала, что ее чувство - любовь; по крайней мере совсем не такая любовь, которая заставляет мечтать выйти за человека замуж, - но что-то хрупкое жило в ней, существовало только потому, что в ее жизни был Перкар. И когда это "что-то" не превращалось в раскаленную или ледяную боль, оно было теплым и приятным. Не доставляющим удобство, а чем-то похожим на щекочущее предчувствие смеха или радостных слез.
      И даже если отбросить чувства, Перкар что-то знает, что-то важное относительно ее, Хизи.
      Значит, нечего и думать, чтобы позволить ему умереть; Хизи должна признаться в этом самой себе, как она только что призналась Тзэму. Выбор у нее был невелик, а такое решение вообще закрывало все пути, кроме одного. Завтра она попросит Братца Коня научить ее песне гаана. Хизи на самом деле теперь не особенно доверяла старику, но ведь остальным менгам можно верить еще меньше. То, как они обошлись с Перкаром после стольких месяцев совместной охоты и пиров, показывало, как кочевники относятся к чужеземцам.
      Но Перкар умирает, а Река преследует ее. Так сказал сам Перкар, сказал, что она должна отправиться к Шеленгу. Шеленгу, легендарной горе, откуда Река берет начало. Если бог-Река ищет ее, то зачем Хизи укрываться у его истоков? Это было ей непонятно, но ведь Перкар разговаривал с одним из своих богов, тем, который помог им бежать из Нола, тем, который как будто готов им помочь. Что все это значит? "Найди знаки", - прошептал Перкар, но Хизи не знала, что значит и это. Может быть, не значит ничего - ведь Перкар так тяжело болен... А узнать она должна, чтобы что-то предпринять. Снова Хизи играли силы, которых она не понимала, а этого терпеть она не собиралась. Ей нужны знания, нужна сила. И получить их можно с помощью маленького барабана.
      - Как дела у твоего друга? - прервал ее мысли спокойный голос. Хизи вздрогнула и обернулась.
      Это оказался тот странный кочевник, Мох, тот, который нашел ее в пустыне. Он вышел, очевидно, из-за екта. Следил за ней? Хизи собралась позвать Тзэма.
      - Я не причиню тебе зла, - так же спокойно заверил ее молодой человек. - Я пришел только узнать, как себя чувствует чужеземец.
      - Какое тебе до этого дело? Он тебе не родич. - Хизи подчеркнула последнее слово, внезапно ощутив отвращение к самому понятия родства. Ее родственники в Ноле никогда особенно ею не интересовались; может быть, они ценили ее как невесту, которую можно выгодно выдать замуж, но никогда как личность, как Хизи. Они отправили бы ее вниз по Лестнице Тьмы и забыли о ее существовании. Ее семья ничем не заслужила ни любви, ни уважения, но тем не менее требовала их от Хизи. А уж эти менги доводили понятие родства до таких смешных пределов, что Хизи хотелось громко и презрительно рассмеяться.
      Мох не оскорбился ни ее словами, ни прямым - и грубым по понятиям кочевников - взглядом.
      - Верно, и, сказать по правде, я не обрадуюсь и не огорчусь, если он умрет. Мне только жаль, что тогда гостеприимство здешнего клана окажется запятнанным.
      - Для меня это не имеет значения. Вы, менги, много говорите о своих законах и традициях, но, как и все другие люди на свете, готовы поступиться ими, как только они начинают вам мешать.
      - С некоторыми так случается, когда опасность кажется очень большой или в пылу спора. Однако не следует говорить, будто мы пренебрегаем своими обычаями.
      - Одни слова, - фыркнула Хизи. - Что тебе от меня нужно?
      Лицо Мха не выражало ничего, кроме сочувствия, но Хизи видела такое и раньше, на лице другого молодого и красивого юноши, а позволить два раза одинаково обмануть себя она не собиралась.
      - Я хотел только объяснить тебе...
      - Разве ты должен мне что-то объяснять?
      - Не должен, - ответил Мох, и на краткое мгновение в его зеленых глазах промелькнуло какое-то сильное чувство, тут же сменившееся старательно отработанным равнодушием. Он ведь, напомнила себе Хизи, всего на два или три года старше ее самой.
      - Не должен, - повторил Мох, - но все же я хочу поговорить с тобой.
      - Что ж, говори, но не трать напрасно сил на попытку обмануть меня фальшивым сочувствием. Оно меня только сердит.
      - Хорошо. - Мох взглянул в сторону западной части лагеря; оттуда доносился лихорадочный барабанный бой, искры от костра разлетались в стороны, как падучие звезды.
      - Скоро бог-конь отправится домой. Ты должна увидеть это, если хочешь понять мой народ.
      - Мне совсем не хочется его понимать, - ответила Хизи. - Говори о деле.
      Мох нахмурился, в первый раз проявив раздражение.
      - Хорошо. Ты знаешь о войне между моим народом и племенем твоего друга?
      - Знаю. Это ты привез новости, разве ты забыл? Мох кивнул:
      - Верно. Но начавшаяся война больше, чем просто война между смертными, повелительница Нола. Она - сражение между богами, не похожее на все, что знал мир уже много столетий. Среди моего народа есть провидцы, шаманы, предсказывающие будущее, посещающие мир снов и приносящие оттуда пророчества; они видели многие несчастья, которые принесет эта война.
      Хизи заметила, что взгляд воина прикован к ее барабану, и переложила его так, чтобы Мох не мог до него дотянуться.
      - Продолжай, - сказала она.
      - Дело вот в чем. - Мох на мгновение закусил губу. - Если война разгорится, погибнут многие люди, кони и, возможно, даже боги. Они уже умирают, знаешь ли. Не уверен, что такое тебе понятно.
      - Я видела, как умирают люди, - ответила Хизи. - Я знакома со смертью.
      - Сейчас умирают мои родичи.
      - Я сочувствую им ровно настолько же, насколько они сочувствуют мне или Перкару, - бросила Хизи.
      Мох глубоко вздохнул.
      - Ты пытаешься рассердить меня, но мой народ поручил мне сказать тебе важную вещь, и я скажу, что должен, несмотря ни на что. Тебя, Хизи, гааны видели в снах. Тебя видел великий пророк, могущественный гаан, который хотел бы отвратить ужасы войны, установить мир. Но его сон говорит, что лишь ты можешь принести мир.
      - Я? - прищурилась Хизи. Мох кивнул:
      - Ты. Так говорят видения. В тебе единственная надежда на мирный исход, а этот скотовод, Перкар, несет смерть. Ты должна бросить его и уехать со мной. Я отвезу тебя к гаану, и тогда вместе мы сможем положить конец войне. Если же ты останешься с ним, - Мох показал в сторону екта, тогда на наши земли падет огненный дождь, который опустошит и выжжет их.
      - Я могу принести мир? Каким образом?
      - Не знаю. Мне сказали только то, что я передал тебе, но тот, кому явилось видение, выше доверия или обмана. Мои слова - правда, уверяю тебя.
      - Конечно, я тебе верю, - ответила Хизи. Ей так этого хотелось. Она была повинна в столь многих смертях, что мысль о себе как о миротворице была подобна прекрасному цветку, расцветшему в бесплодной пустыне. Хизи жадно тянулась к прекрасному образу, хотя и понимала, что он ложный. Не может не быть ложным.
      - Но как ты смеешь? - медленно проговорила она. - Как ты смеешь? Двенадцать лет никому не было дела, что со мной происходит, счастлива я или горюю, жива я или умерла. А теперь весь мир только во мне и нуждается, чтобы использовать, как инструмент ремесленника. Я пожертвовала всем, что любила, чтобы избегнуть такой участи. Можешь ли ты это понять? Я бежала из дому и стала жить с вами, вонючими варварами, чтобы избегнуть ожидающей меня участи! Я отдала уже все, что способна отдать, слышишь? Так как же ты смеешь предлагать мне снова стать чьим-то орудием? - Хизи дрожала, ее голос стал пронзительным. Слова лились изо рта помимо ее воли, но ей было уже все равно. Буря, бушевавшая в ее сердце, могла быть паникой или яростью или тем и другим; Хизи не могла отличить, так тесно все переплелось. - Убирайся, слышишь? Будь у меня и правда та сила, которой, как считает твой народ, я обладаю, неужели ты думаешь, что я стала бы помогать вам? Я бы уничтожила вас, оставила только почерневшие кости, рассеяла ваш пепел по всему миру!
      Она хотела продолжать, но наконец спохватилась, рассудок поборол гнев. Хизи хотелось причинить боль Мху, заставить его лицо утратить сдержанное выражение; она направила на него свою ярость, как делала это в Ноле. Там воины падали, содрогаясь, и умирали. Мох же лишь печально улыбнулся.
      - Мне жаль, что я так огорчил тебя. Я думал, ты сочтешь за честь спасти два народа, а может быть, и целый мир от страданий и гибели. Наверное, я ошибся в тебе.
      - Твои боги ошиблись во мне, - бросила Хизи. - Весь мир ошибается во мне. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
      - Твоя судьба не такова, - мягко ответил Мох.
      - Я сама буду определять свою судьбу, - рявкнула Хизи, перекрикивая усиливающийся грохот барабанов.
      Мох отступил, все еще снисходительно улыбаясь.
      - Мне нужно идти. Обряд заканчивается.
      - Я и велела тебе убираться, - фыркнула Хизи.
      - Верно. Но я еще поговорю с тобой позже, когда ты все обдумаешь.
      - Я уже обдумала, - ответила Хизи. - Я сыта по горло этими мыслями.
      Мох пожал плечами, поклонился и отступил на несколько шагов, потом повернулся и направился к костру. Хизи следила за ним взглядом, чувствуя, как все ее тело сотрясается от ярости. Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, потом оглянулась.
      Полотнище, закрывающее вход в ект, слегка отходило наружу.
      - Все в порядке, Тзэм, он ушел, - сказала Хизи, и полотнище опустилось. - Спасибо тебе, Тзэм, - добавила Хизи. Великан по крайней мере всегда на ее стороне, потому что любит ее, а не ради каких-то ее таинственных сил.
      Хизи снова взяла барабан, заметив, как дрожат ее пальцы. Она смотрела в сторону костра, где провожали домой бога-коня.
      - Тзэм, иди сюда, - позвала Хизи.
      Огромная голова Тзэма немедленно высунулась из двери.
      - Да, принцесса?
      - Как ты думаешь, крыша екта выдержит наш вес? Тзэм задумчиво взглянул на шатер.
      - Я раньше видел, как многие сидят на крышах. Ты ничего не весишь, а я не тяжелее троих человек. Думаю, столбы выдержат и больше.
      Хизи кивнула, вспомнив, на каких толстых опорах покоится крыша.
      - Тогда помоги мне залезть наверх, - сказала она. - Я хочу увидеть церемонию.
      - Как прикажешь, принцесса, - ответил Тзэм. - И не объяснишь ли ты мне, чего хотел этот варвар. Я не все слышал.
      - Объясню, обещаю тебе, только позже.
      Они обошли ект; на задней его стороне наружные опоры образовывали что-то вроде лестницы. Тзэм подсадил Хизи и сам неуклюже влез следом. Хизи ожидала, что крыша по крайней мере заскрипит под таким весом, но она выдержала их с легкостью.
      Хизи встала на ноги и присмотрелась к собравшимся вокруг костра менгам.
      Видно было не особенно хорошо. Огромный столб пламени освещал ближайшие к нему возбужденные лица, более смутно - соседние, а дальше толпа превращалась в сборище теней, за которым стояла тьма. Вокруг костра было свободное пространство шириной в дюжину шагов в любом направлении. Семеро барабанщиков колотили в свои инструменты - от такого же маленького, как барабан Хизи, до огромного, в рост человека, - расположившись на ближайшем к Хизи краю площадки. К тому же, казалось, каждый кочевник тоже извлекает из чего-то звуки - колокольчика, трещотки, чего угодно. Барабаны, однако, заглушали все остальное своим громом.
      Внутри круга тесно столпившихся менгов прыгали танцоры в масках, которые напомнили Хизи маски тех жрецов, что приходили осматривать ее. Хизи поежилась, радуясь, что она далеко от них. Среди танцоров выделялся один, разряженный особенно ярко и совершающий особенно безумные прыжки; казалось, он передразнивает остальных, как клоун на представлениях во дворце ее отца. Этот персонаж был облачен в юбку из прозрачного зеленого нолийского шелка и узкие красные штаны. На его карикатурно улыбающейся маске торчал нос, напоминающий клюв, а вместо волос развевались черные перья. Самой странной особенностью танцора были его ноги, которые Хизи иногда удавалось разглядеть: они были обуты в башмаки, создававшие полную иллюзию трехпалых птичьих лап.
      В колеблющемся свете поблизости от костра был виден бог-конь потрясающе красивая кобыла редкой масти, которую менги называли вуздас: серая, как грозовая туча, с неровными белыми полосами, похожими на молнии. В своей роскошной сбруе, украшенной серебряными и золотыми колокольчиками, перьями и длинными полосками меха, кобылица скользила между танцорами, гордо, но пугливо, шарахаясь иногда от толпы.
      - Что за варварство, - пробормотал Тзэм.
      Хизи согласилась с ним, хотя в представлении была и какая-то странная красота.
      Кривляющийся клоун неожиданно кинулся к кобылице и вскочил на нее верхом; животное выгнуло спину и встало на дыбы, взметнув вверх передние ноги с серебряными копытами, потом начало яростно брыкаться задними ногами. Всадник не удержался на ней и минуты, кувырком слетел с лошади, но ловко перекатился по земле и вскочил на ноги. Это вызвало одобрительный рев толпы. Кобылица в ярости принялась хватать зубами и лягать других танцоров и менгов, окруживших площадку. Она врезалась в толпу, и Хизи заметила по крайней мере одного человека, упавшего от удара копыта; потом клоун отвлек лошадь, хлопнув ее по крупу. Кобылица обернулась и кинулась было за ним, но остановилась, озадаченная криками и суетой.
      Из толпы появились четверо женщин, вооруженных копьями, и у Хизи перехватило горло; однако новые участницы не приблизились к лошади, а просто присоединились к танцующим.
      Хизи взглянула на Тзэма и заметила, что он полностью поглощен происходящим. Она вынула собственный барабан из чехла, хотя и сама не знала зачем. Наблюдая за церемонией и совсем не думая о своей проблеме, Хизи каким-то образом пришла к решению. Из маленького кожаного мешочка, висящего на поясе, она достала костяное шило.
      Движения танцоров становились все более неистовыми, барабанный бой все учащался; казалось, между ударами теперь совсем не остается промежутков. Хизи стиснула шило в руке и уколола им палец, стараясь загнать острие поглубже.
      Было больно, и мысль о том, что она проливает собственную кровь, вызвала у Хизи дурноту. Она прикусила губу, упрекая себя за слабость.
      "Что меня останавливает?" - подумала она и нажала сильнее, но все же слишком слабо, чтобы показалась кровь.
      В этот момент ночь, казалось, взорвалась; барабанный бой и крики достигли невероятной частоты и вдруг смолкли. Хизи ахнула и вздрогнула от неожиданности, проткнув при этом костяным острием кожу. Ее возглас превратился в болезненное шипение, и в ту же секунду женщины вонзили копья в кобылицу.
      Лошадь взвизгнула, издав совершенно нечеловеческий и одновременно странно похожий на стон человека звук. Она, казалось, взлетела в воздух и кинулась на нападающих; острое копыто ударило одну из женщин в плечо, и человеческая кровь смешалась с лошадиной. Остальные копейщицы отскочили. Толпа в безмолвии наблюдала, как лошадь двинулась за одной из них, но споткнулась. Из четырех ран хлестала кровь, копья торчали в теле животного. Передние ноги кобылицы подогнулись, и она словно преклонила колени; еще несколько секунд она старалась подняться на все четыре ноги, потом, внезапно сдавшись, рухнула на темную землю с тяжело вздымающимися боками.
      К кобылице подбежали танцоры. Один из них положил голову издыхающей лошади себе на колени, второй положил одну руку ей на грудь и высоко поднял другую. Хизи смотрела, забыв о собственном кровоточащем пальце.
      Коленопреклоненная женщина стала размахивать поднятой рукой, отбивая в бликах огня медленный ритм. Самый маленький барабан подхватил этот ритм, потом постепенно к нему присоединились остальные; зазвучали неровные бум, бум, бум.
      - Это бьется ее сердце, - сказала Хизи Тзэму, и тот кивнул. В руке Хизи ее собственный барабан вибрировал, откликаясь на дрожание воздуха. Из толпы начали выходить люди и класть подарки к телу умирающей лошади: вяленое мясо, курения, бурдюки с пивом и перебродившим кобыльим молоком, украшения. Братец Конь рассказывал Хизи об этой части церемонии: каждый менг произносил молитвы, чтобы бог-конь забрал их с собой, унес на гору. На гору? Шеленг!
      У Хизи закружилась голова от внезапного понимания. Бог-Река и величайшие боги менгов происходят из одного и того же места! Это не могло быть иначе. Могло существовать лишь одно такое место, одна такая гора.
      Барабанный бой замедлился, стал прерывистым в соответствии с жестами женщины, прижавшейся к груди кобылицы. От последнего удара содрогнулась сама ночь, наступила абсолютная тишина. Хизи судорожно вздохнула; ей хотелось понять... Боль в проколотом пальце напомнила ей о том, что она сделала, и Хизи опустила глаза. Как сквозь туман до нее дошло, что несколько капель ее крови упали на шкуру, обтягивающую барабан.
      "Ну вот, дело сделано", - подумала она. Может быть, то, что это произошло в такой торжественный момент, добавит ей силы, хотя Хизи и сомневалась в менгской магии.
      Снова грохнули барабаны, и Хизи удивленно подняла глаза. Они били снова и снова, сначала неровно, потом все быстрее. Хизи растерянно смотрела на костер, не понимая, в чем дело, и ее охватила странная паника. Она чувствовала, как отчаянно колотится ее сердце, опережая все учащающийся барабанный бой. Если раньше барабаны следовали за биением сердца лошади, то что же теперь? Возрождающаяся жизнь бога, призрака, духа?
      И неожиданно ритм барабанного боя совпал с ударами собственного сердца Хизи, и маленький инструмент в ее руке ожил, не просто откликаясь на звуки ритуальных барабанов, но говоря голосом ее сердца, словно в нем теперь текла кровь из ее вен. Зуд в чешуйке на руке стал невыносимой, обжигающей болью, и Хизи сама стала языком пламени, ураганом. Барабан открыл перед ней дверь в абсолютное ничто. Тзэм тянул к ней руки, разинув рот, но он двигался медленно, так медленно; Хизи, подобно буре, ищущей пустоту, которую могла бы заполнить, с воплем провалилась в распахнувшуюся дверь.
      XV
      В ГЛУБИНАХ ХРАМА
      Неожиданная слабость не проходила, но и не усиливалась. Гхэ мрачно улыбнулся. Он был воскрешен для того, чтобы отправиться туда, куда сам бог-Река не мог пойти, и свое предназначение, похоже, он исполнит даже здесь, в средоточии бессилия бога. Способность видеть в темноте почти исчезла, и Гхэ теперь в большей мере полагался на умения духа погибшего мальчика, прислушивался к любому звуку, ловил касающиеся кожи дуновения воздуха - использовал обостренные чувства слепого.
      Туннель, по которому он пробирался, привел его в какое-то большее помещение; оно было пустым, но наполненным слабым, слабым гулом. Гхэ понял, что он ощущает близость огромного центрального колодца храма, текущей по нему воды, и это подтвердило то, что он приближается к цели. На ощупь и с помощью сохранившейся слабой способности видеть в темноте Гхэ нашел проход, заложенный кирпичами. Хотя он стал слаб, но все же не так слаб, как обыкновенный человек, и древняя кладка поддалась, кирпичи легко превращались в глину, из которой когда-то были слеплены. Теперь Гхэ пожалел, что у него нет клинка или хотя бы металлического прута; пришлось голыми руками раздвигать, выдирать, выковыривать кирпичи. Когда он наконец проделал дыру, сквозь нее дохнуло невероятной затхлостью; куда бы он ни проник, это помещение тоже было замуровано.