Молчание Тзэма означало, что он ждет продолжения рассказа.
      - Ты об этом уже знаешь, - виновато пробормотала Хизи. - Менги верят, что они и их кони происходят от одной и той же богини, Матери-Лошади. Иногда Мать-Лошадь снова рождается в обличье одного из скакунов, обычно кого-то из ее прямых потомков, - который и так является своего рода богом или богиней. Когда такое случается, об этом узнают шаманы, и с этим конем обращаются с особым почтением.
      - Такое трудно себе представить, - заметил Тзэм. - Они и так добрее к своим коням, чем господа к слугам во дворце.
      - На этой лошади никогда не ездят, кормят ее отборным зерном, а потом убивают.
      - Убивают? - проворчал Тзэм. - Не очень-то хорошо так обращаться с богом.
      - Они убивают его, чтобы отправить домой, к матери. Менги хорошо обращаются с таким конем, и когда он возвращается домой, он сообщает другим богам, что менги все еще добры к своим братьям и сестрам - лошадям.
      - Как это странно, - сказал Тзэм.
      - Не более странно, чем отправлять царских отпрысков по Лестнице Тьмы, - возразила Хизи.
      - Наверное, нет, - вздохнул Тзэм. - Только ведь что бы менги ни делали, все кончается кровью и убийством. Даже почитание богов.
      - Может быть, они понимают, что жизнь - это и есть кровь и убийство.
      Тзэм коснулся плеча Хизи своими толстыми пальцами.
      - Квэй обычно говорила, что жизнь - это рождения и еда. И еще любовь между мужчиной и женщиной.
      - Квэй что-то говорила о плотской любви? - Хизи просто не могла представить себе такого.
      Тзэм ухмыльнулся.
      - Она, в конце концов, тоже человеческое существо, - напомнил он Хизи.
      - Но близость? Когда? С кем?
      Тзэм похлопал девочку по плечу.
      - Не так уж часто, я думаю, с ее старым другом во дворце. Она бы вышла за него замуж, наверное, если бы ей разрешили.
      - За кого?
      - О, я не должен тебе этого говорить, - поддразнил Хизи Тзэм.
      - Мне кажется, ты должен, - настаивала она.
      - Ну, если бы ты была принцессой, а я - твоим рабом, мне пришлось бы выполнить твой приказ. Однако ведь ты настаиваешь на том, что теперь все не так...
      - Тзэм! - Хизи вздохнула, открыла глаза и угрожающе посмотрела на великана.
      Тот закатил глаза, наклонился к ней и с подчеркнутой таинственностью, словно делясь придворными слухами, прошептал:
      - Ты помнишь старого Джела?
      Хизи разинула рот.
      - Джел? Квэй и Джел? Но он же просто сморщенный старичок! Он же похож на черепаху с длинным тонким носом! Как она могла?..
      - Может быть, этот его нос годился на большее, чем ты думаешь, заметил Тзэм.
      - Ох! - вскрикнула Хизи. - Закрой рот! Я больше не желаю слышать такого! Ты все выдумал просто потому, что тут никто не уличит тебя во лжи. Кроме меня! Квэй и Джел, надо же! Квэй и вообще кто-нибудь... Она была слишком старой и слишком почтенной!..
      - Ну да, - протянул Тзэм. - А ты помнишь, как однажды, когда Джел принес муку, я отвел тебя в твою комнату и стал громко петь - все одну и ту же песню снова и снова?
      - Единственную известную тебе песню! - фыркнула Хизи. - Я просила и просила тебя спеть что-нибудь другое, но не тут-то было! А потом стало даже весело: я пыталась накрыть тебе голову подушкой, а ты все пел и пел... Хизи запнулась. - Что ты хочешь этим сказать?
      - Квэй мне велела петь. Чтобы ты ничего не слышала.
      - Неправда! - взвизгнула Хизи, заливаясь смехом. Смехом! Это было ужасно, ужасно даже думать о том, что Квэй и тот старикашка могли заниматься любовью, но Тзэм и Хизи хохотали и хохотали, почему-то история про Квэй и Джела казалась такой забавной... Потом Хизи догадалась, что Тзэм схитрил, чтобы, несмотря ни на что, дать ей хоть мгновение счастья.
      - Хорошие были времена, - сказала Хизи, переставая смеяться. - Сколько же мне тогда было?
      - Лет семь, я думаю.
      - Еще до того, как Дьен исчез.
      - Да, принцесса.
      - Что же ты тогда пел?
      - Не хочешь же ты, чтобы я спел тебе снова! Тзэм вздохнул и расправил плечи.
      Погляди-ка получше,
      Я - большая обезьяна,
      Я живу в древесной куще,
      Я - большая обезьяна.
      Гулкий голос далеко разнесся в вечернем воздухе, и три дюжины голов повернулись в его сторону. Хотя менги не понимали слов, они заулыбались, а некоторые начали смеяться - фальшивые ноты остаются фальшивыми, на каком языке ни пой.
      Хизи лучшая подружка,
      Я - большая обезьяна.
      [Здесь и далее перевод стихов Наны Эристави.]
      Тзэм выкрикивал это до тех пор, пока от смеха у Хизи не полились слезы.
      - Хватит, хватит. Нам нужно обдумать серьезные вещи.
      - Ты сама сказала, чтобы я спел, - ответил Тзэм.
      - Ты так давно мне не пел...
      - Ну, ты ведь не просила, и к тому же, став взрослее, начала искать Дьена, так что Квэй и Джел легко могли найти время для удовлетворения своей страсти.
      - И все равно я в это не верю!
      - Можешь поверить, маленькая принцесса. Я бы такого и представить не мог, не будь это правдой.
      - Я думаю, просто у тебя все время только разврат на уме!
      - Да, но не с Квэй же!
      Хизи этому посмеялась тоже, но ее недолгое счастье все же улетело. Девочку удивило, что она смогла забыть свои горести ради такой ерунды, но Тзэм всегда хорошо умел ее развеселить.
      - Ты и есть огромная обезьяна, - сказала она ему, - и я тебя люблю.
      Тзэм покраснел, но догадался о том, что настроение Хизи переменилось, и больше не пытался ее смешить.
      - Я знаю, принцесса, и спасибо тебе. Здесь особенно приятно иметь рядом кого-то, кто тебя любит.
      Хизи снова повернулась к костру. Теперь она чувствовала себя более смелой и отважилась взглянуть в пламя.
      - Ты никогда еще не говорил ничего правдивее, - сказала она Тзэму.
      Позади них кто-то кашлянул. Хизи обернулась и увидела подошедшего Братца Коня.
      - Мне нужно поговорить с тобой, внучка.
      - Зови меня Хизи, - нахмурилась она.
      - Хизи, - вздохнул Братец Конь.
      - Тзэм останется с нами, - сообщила Хизи.
      - Хорошо. А старик присядет, если ты не возражаешь.
      - Не возражаю.
      Братец Конь покачал головой:
      - Ты только посмотри! Совсем не нужно разводить такой большой костер. Должно быть, они сожгли все дрова на сотни лиг вокруг.
      Хизи сердито посмотрела на старика, давая ему понять, что сегодня не расположена соблюдать менгский обычай: говорить о всякой ерунде, прежде чем перейти к делу. Братец Конь понял намек.
      - Перкар очень болен, - сообщил он; вся игривость исчезла из его голоса, сменившись почти пугающей усталостью. - Его околдовали.
      - Околдовали?
      - Ты же видела эту тварь у него на груди.
      - Видела.
      - У тебя действительно огромная сила, иначе ты лишилась бы рассудка. То, что ты видела, дух, - нечто вроде призрака или бога; может быть, отпрыск призрака или бога. Мы называем их "пожирающими дыхание", потому что они питаются человеческой жизнью. Обычно они убивают человека сразу, но меч Перкара продолжает исцелять его.
      - Не понимаю. Я думала, Перкара ударили лопаткой для игры в пятнашки.
      - Должно быть, лопатка была заколдована. Такие вещи случаются.
      - Ты хочешь сказать, что кто-то сделал это с Перкаром намеренно.
      Братец Конь кивнул:
      - Конечно. Это должен быть гаан, кто-то, в чьей власти заставить духа.
      - Вроде тебя. Старик крякнул:
      - Нет. Кто-то гораздо более могущественный, чем я. Кто-то, кто сумел поселить пожирающего дыхание в лопатку и заставить его ждать. - Старик откровенно взглянул на Хизи. - Я знаю, тебя испугало то, что ты увидела во мне. Я знаю, что теперь ты мне не доверяешь. Мне следовало все объяснить тебе до того, как ты это увидела. Но я никогда не думал, что ты с такой легкостью разглядишь мою истинную сущность. Понять суть гаана - одна из самых трудных вещей. Боги часто скрываются в человеческой плоти, скрываются даже от самого острого взгляда. Ты должна меня простить: понимаешь, я никогда не предполагал, что даже если ты заглянешь внутрь меня, увиденное тебя испугает. Я иногда забываю, что это значит для человека: вырасти в Ноле, где нет других богов, кроме Изменчивого.
      Хизи решительно сжала губы и подняла подбородок, стараясь вернуть себе ту храбрость, которую только что испытывала.
      - Ты хочешь сказать, что ты тоже бог?
      - Что? О нет. Но боги живут во мне. Очень маленькие, очень незначительные.
      - В тебе? Я не понимаю.
      Братец Конь помолчал, собираясь с мыслями.
      - Существует много видов богов, - начал он. - Есть такие, которые живут в предметах - например, в деревьях или скалах, - есть повелители некоторых мест, некоторых областей. Есть еще боги горы, которых мы называем йяи; они отличаются от всех других, будучи предками животных. Вот, скажем, Мать-Лошадь - прародительница всех коней, а Чернобог - отец всех воронов, и так далее. Эти боги - боги горы - самые могущественные.
      - Да, все это мне объяснили, - сказала Хизи невесело. Старик кивнул:
      - У богов горы есть младшие родичи, которые бродят по свету. Мелкие боги облачены в плоть животных - вроде тех, кого мы избираем для обряда проводов бога-коня.
      - Это я тоже знаю.
      - Такие боги живут в телах смертных, а иногда в определенных местах, и такие места становятся их обиталищем, их домом. Но когда их дом оказывается разрушен - животное убито или место осквернено, - они становятся бездомными. Они должны вернуться к великой горе на западе, чтобы снова обрести плоть. Однако иногда удается предложить им, а то и заманить, в другой дом - сюда. - Братец Конь постучал пальцем по своей груди. - Вот почему мы называем себя "ектчаг сен" - костяные замки. Ты видела обитателей моего замка, дитя. Во мне живут и служат мне двое духов, хотя, как и я, они стали старыми и слабыми. Хизи задумчиво посмотрела на Братца Коня.
      - И что же эти боги делают, живя в твоей груди?
      - Первое и главное их дело - затуманивать взгляд, - мягко ответил старик. - Они даруют выносливость, чтобы вид бога не вошел в тебя, как клинок, не лишил тебя рассудка. Как только у тебя появляется хоть один помощник, как бы ни был он слаб, ты уже можешь противиться этому.
      Хизи неожиданно поняла, к чему клонит Братец Конь, и ее глаза широко раскрылись от страха.
      - Не хочешь же ты сказать, что и я должна?.. Позволить одному из этих существ поселиться во мне?
      Братец Конь внимательно разглядывал собственные ноги.
      - В этом нет ничего страшного, - сказал он. - В них редко нуждаешься и совсем не замечаешь.
      - Нет!
      Старик пожал плечами.
      - Таков единственный путь. И я ничего не могу сделать для Перкара. Доверять другому менгу-целителю нельзя, мы ведь не знаем, кто околдовал его. Ты - его единственная надежда, да и самой тебе рассчитывать можно только на себя. До сих пор тебе везло, силы хватало, но ты будешь слабеть, и когда это случится, ни твой друг великан, ни я ничего не сможем сделать. Я знаю, тебе такой путь не нравится, но ты должна понять: я пытаюсь тебе помочь.
      - Братец Конь, я не могу! - Хизи беспомощно пошевелила губами в надежде, что они сами найдут нужные слова, чтобы объяснить старику, как боится она потерять себя, перестать быть Хизи. Только страх дал ей силы, когда бог-Река грозил заполнить ее собой, превратить в богиню. Теперь же... Чтобы одно из этих существ, этих чудовищ, поселилось в ней? Как сможет тогда она остаться сама собой?
      Но если она не согласится на то, что предлагает Братец Конь, что будет с Перкаром? И что делать им с Тзэмом? Все ее разговоры о том, как она использует свою силу, чтобы помочь им выжить, - должна ли она притвориться, будто никогда ничего такого не говорила?
      - Что нужно сделать? - спросила она неохотно.
      - Не надо, принцесса, - ахнул Тзэм. Он по крайней мере понимает ее, знает, как ей страшно.
      - Я не говорю, что так и поступлю, - пробормотала Хизи. - Я только хочу узнать, как это делается.
      Братец Конь кивнул:
      - У меня совсем мало времени, потом я должен вернуться к своим обязанностям. Очень, очень неподходящий момент для обучения. - Он протянул руку и вытащил откуда-то из-за спины суму - ту самую, что носил с собой в пустыню. Из сумы он извлек небольшой барабан, тонкий и плоский, как те бубны, в которые били жонглеры при дворе ее отца.
      - Я сделал его для тебя, - сказал старик. - Он называется "бан".
      - Бан, - повторила Хизи, - так же, как по-менгски "озеро".
      - Именно. Барабан и есть озеро.
      - Что за чепуха, - бросила Хизи. - Что ты хочешь сказать?
      Братец Конь терпеливо объяснил:
      - Поверхность озера - поверхность другого мира. Когда ты бьешь в барабан, образуются волны. Существа, живущие в озере, увидят волны, заметят твои удары. Некоторые из них почувствуют любопытство. Шкура, которой обтянут барабан, - старик осторожно его коснулся, но не извлек звука, - это поверхность другого мира или по крайней мере часть того пространства, куда только нам с тобой - и другим, подобным нам - изредка удается заглянуть. И если ты ударишь в барабан...
      - Кто-нибудь услышит, - прошептала Хизи; неожиданно она вспомнила другие времена: как-то в библиотеке ей попалась древняя рукопись. За два дня до того Ган показал ей, как расшифровывать иероглифы, объяснил, что все десять тысяч непонятных значков составлены из немногих основных. Хизи стала читать о своем предке, Шакунге, Рожденном Водой, о том, как он истреблял чудовищ. Когда он разделался с последним, он, как было написано в книге, "разорвал поверхность озера". По крайней мере Хизи так это прочла, хотя последний значок, маленький кружок, как ей показалось, совсем не походил на озеро. Но слово она запомнила: ван. Бан - ван. Шакунг изгнал чудовищ и разорвал поверхность другого мира, и на древнем языке Нола название для той поверхности было "барабан".
      - Кто-нибудь услышит, - подтвердил Братец Конь; его голос вернул Хизи в пыльную пустыню, к шуму празднества. - Или учует. И если оно высунет голову из-под поверхности, ты сможешь поговорить с ним и заключить сделку.
      - Все так просто?
      - Совсем не просто, - сказал Братец Конь. - Нужно петь особые песни, чтобы твои слова проникли сквозь поверхность озера. Но в основном да, это делается именно так.
      - Я слышу барабанный бой у костра, - сказала Хизи. - Твои соплеменники вызывают богов и духов?
      - Возможно, - ответил старик. - Но их барабаны не такие, точнее, не такие, каким станет этот, когда ты сделаешь его своим.
      - А как это делается?
      - Я уже говорил тебе раньше: начало всему - кровь. Ты должна размазать некоторое количество своей крови по поверхности озера, и тогда оно станет твоим. Поверхность озера раскроется в тебя, а не в воздух. Твой помощник сможет вылезти из мира духов в твое тело.
      - Значит, я сама не смогу пройти через барабан и попасть в другой мир?
      Братец Конь сокрушенно улыбнулся:
      - Ты быстро все схватываешь. Конечно, сможешь. Но тебе не следует делать этого, Хизи. Пока не следует, до тех пор, пока ты не подружишься со многими богами или не подчинишь их себе.
      Хизи внимательно посмотрела на старика. Ей все еще было страшно, ужасно страшно. И все же, имея барабан, она могла получить силу. Словно в ее распоряжении теперь была загадочная дверь, сквозь которую может явиться кто угодно. Такая возможность странным образом влекла к себе, и на секунду любопытство вытеснило страх. Хизи протянула руку и коснулась обтягивающей барабан шкуры; ничего необычного она не почувствовала. Но ведь и Братец Конь казался самым обыкновенным, пока она внезапно не заглянула внутрь него.
      - Барабан я возьму, - сказала Хизи. - Но все остальное...
      - Возьми барабан, - согласился Братец Конь. - Обдумай все хорошенько, и утром, после проводов бога-коня, мы с тобой поговорим еще.
      Хизи кивнула и взяла тонкий диск. Его упругость внезапно показалась ей усилием сопротивления - усилием сохранить свою целостность, остаться единым.
      Точно таким же, как стремление самой Хизи.
      XIII
      ПРЕВРАЩЕНИЕ В ЛЕГИОН
      Стена снова содрогнулась, и Гхэ теперь уже определенно понял, что это ему не мерещится. Он даже ощутил слабый запах курений, дым которых просачивался в какую-то невидимую трещину.
      Выследили. Каким же он был глупцом! Но он никогда не предполагал, что это случится так скоро и так неожиданно.
      Гхэ не было свойственно впадать в панику, не запаниковал он и теперь: он быстро оглядел свое скудное имущество, решая, что взять с собой и что бросить. Не должно остаться ничего, что могло бы выдать его; возможно, жрецам и известно, с кем они имеют дело, но ведь они могут точно ничего и не знать.
      Гхэ выглянул из двери, ведущей во дворик. Там было совершенно темно, луна не светила, небо затянули тучи, но это ничего для него не значило: зрение у Гхэ было острее, чем у совы, он с легкостью видел все в глубочайшей тьме. Поэтому он разглядел тени, выстроившиеся на крыше дворца: его ждали.
      "Ну конечно. Колотят в стену, чтобы меня вспугнуть и выгнать во двор, а там поймать. Они не глупы, эти мои прежние соратники".
      Как насчет стоков? Но туннель из бассейна в его дворике вел только в одно место - такой же бассейн в соседнем. Может быть, так он и вырвался бы на свободу, но шанс на то, что и там его ждут курения, был слишком велик. Лучший путь к спасению, понял Гхэ, это крыша - несмотря на шестерых джиков, которых он там насчитал. Ни у одного из них, казалось, не было пылающей метлы, изгоняющей духов: Гхэ не видел дыр в воздухе, какими теперь представали ему летящие от метел искры.
      Он больше не медлил, потому что замурованная дверь начала поддаваться. Выбрав ту стену, где, как ему казалось, было меньше всего противников, Гхэ рванулся вперед, пробежал через дворик и взлетел на балкон второго этажа, словно смертоносный ночной хищник.
      Немедленно над ним вспыхнул свет, тусклый колдовской свет, заставивший сам воздух раскалиться и вспыхнуть болотными огнями. Он был не настолько ярок, чтобы ослепить его врагов, но видеть Гхэ они могли отчетливо. Рядом с ним просвистела стрела, потом другая; Гхэ казалось, что они просто повисли в воздухе - настолько его обострившиеся чувства опережали события; Река в его жилах текла теперь стремительно, как горный поток.
      Гхэ одним прыжком достиг балкона и вцепился в кованые перила. Однако проржавевшие болты со скрипом вырвались из крошащегося камня, и он зашипел, повиснув на мгновение над холодными камнями внизу. Джики на крыше не упустили такой возможности: стрела с радостным пением вонзилась Гхэ в спину, пронзила легкое совсем рядом с сердцем. Боль была невероятной: казалось, его поразила молния, и оглушительный рев, наполнивший уши, походил на сопровождающий молнию гром.
      Но перила продержались как раз столько, сколько нужно было Гхэ, чтобы перевалиться на каменный пол балкона. Еще две стрелы прилетели с крыши; та, которая поразила Гхэ, начала извиваться в ране, словно змея.
      Гхэ не колебался: не было смысла укрываться в помещениях второго этажа, двери из них тоже были замурованы, и его загнали бы в угол, как крысу. Несмотря на сводящую с ума боль, несмотря на потерю сил и способности быстро передвигаться, Гхэ пригнулся и снова прыгнул вверх, на сей раз стараясь ухватиться за самый край крыши. Древко стрелы оцарапало его вцепившиеся в оштукатуренный бортик пальцы, но, собрав все силы, он подтянулся и влез на плоскую крышу.
      Там его, конечно, ждали джики. Гхэ немедленно кинулся на них; силы быстро покидали его вместе с кровью, струящейся по извивающейся стреле, которая явно была больше чем просто стрелой. Он все еще был быстрее и сильнее обычного человека, но долго это не продлится. Клинок, бледная полоса колдовского света, мелькнул над его головой, но Гхэ уже оказался слишком близко, чтобы он мог его поразить. Гхэ вонзил выпрямленные пальцы в мягкую плоть противника, услышал, как хрустнули кости, когда человека подняло в воздух силой удара. Двое убийц метнулись к нему сбоку, и Гхэ увидел вспышку огня: кто-то разжигал метлу.
      Первая схватка дала Гхэ меч, а быстрое движение уберегло еще от двух стрел, но третья вонзилась ему в бедро и, как и первая, стала опутывать его какой-то убийственной магией. Может быть, он обречен; Гхэ не мог судить его знаний о колдовстве, которым пользуются жрецы, было недостаточно.
      Гхэ внезапно сообразил, что надеяться на меч глупо: он утратил свои прежние навыки джика. Вместо этого он ухватил душевные нити ближайшего к нему противника и яростно вырвал их, охнув, когда сладость отнятой жизни запульсировала в его венах, возмещая то, что отнимали стрелы. Повернувшись с удвоившейся быстротой, Гхэ отразил удар своего второго мучителя и вонзил захваченный меч ему в солнечное сплетение, наслаждаясь новым всплеском энергии, когда дух покинул поверженное тело. Еще одна стрела оцарапала Гхэ, и он бросился бежать, щедро расходуя вновь обретенную силу, кидаясь в стороны, чтобы обмануть лучников. Стрелы летели из самых неожиданных мест, и Гхэ понял, что видел не всех противников; впрочем, это не имело значения, если он будет бежать быстро и умело. Ночь была его союзницей, и хотя там и тут вспыхивали новые колдовские огни, на крыше было не так много джиков, чтобы перекрыть все выходы. Единственный человек, попытавшийся преградить Гхэ дорогу, умер, не успев ни спустить тетиву, ни выхватить меч: тот вырвал его жизнь с расстояния в тридцать шагов.
      "Я - серебряный клинок, ледяной серп", - шептал Гхэ свою старую мантру убийцы, перепрыгивая с крыши на крышу. Он взбежал вверх по балке, но свалился и полетел с крутого ската, когда новый огонь обжег его раны. Докатившись до парапета, Гхэ схватился за древко, торчащее из груди, и вырвал стрелу, которая извивалась в его руке, словно змея; он видел ее как черную черту - таким же ему представлялся дым от курений. Стрела жгла руку, и Гхэ отбросил ее, гадая, знал ли он раньше о существовании такого оружия.
      Гхэ бежал по крышам, шлепая ногами по черепице - черным чешуям спящего дракона. Удостоверившись, что преследователи отстали, он остановился, чтобы вытащить вторую стрелу - из бедра; это было нетрудно, потому что стрела словно выела в его плоти дыру размером с кулак.
      Гхэ продолжал терять силы, хоть и избавился от обеих стрел. К тому времени, когда он добрался до окружающей дворец стены, голова его кружилась, он начал спотыкаться.
      Гхэ услышал изумленный возглас часового и тут же полетел вниз. Он неуклюже рухнул на камни мостовой, одна нога подогнулась под невероятным углом. Гхэ знал: будь он обычным человеком, он не выжил бы после такого падения, но даже и теперь все поплыло перед ним.
      Всхлипывая от беспомощности, он поднялся на четвереньки и пополз.
      "Нет! - прорычал он мысленно, а потом и вслух: - Нет! Не ползком!" Гхэ, шатаясь, поднялся на ноги и привалился к стене. С высоты темной громады дворца донеслись крики, и Гхэ, стиснув зубы, поковылял по улице.
      На перекрестке ему повстречалась девушка лет шестнадцати, и Гхэ поспешно вырвал из нее жизнь и жадно поглотил ее. В глазах жертвы ничего не успело отразиться, она словно продолжала думать о чем-то своем, на ее губах застыла легкая улыбка. Гхэ пересек город, пожирая все встречающиеся жизни, оставив позади дюжину мертвых тел. Это было похоже на попытку лить воду в треснувший горшок: новые силы вытекали из него, не успев наполнить, и Гхэ знал: за ним тянется след, по которому его найдет любой дурак.
      И хуже того: Гхэ понял, что не знает, где находится. Он позволил управлять собой своему животному естеству, а это было глупо, очень глупо ведь любой зверь, как бы он ни был силен, может быть выслежен и убит самым слабым, но зато разумным человеком. А жрецы Ахвена и джики были более чем сообразительны. Гхэ принялся озираться на скрытой ночной темнотой улице в поисках какой-нибудь знакомой приметы. Раны болели, и силы, которые дала жизнь последней жертвы, быстро покидали его вместе с судорожным дыханием. Гхэ опустился на ступеньку, чтобы отдышаться.
      - Тебе плохо? - спросил тихий голос. Гхэ в удивлении обернулся; мучительный голод побуждал его схватить жизнь говорившего и насытиться. Гхэ подавил этот позыв и всмотрелся в темноту своими острыми глазами. Рядом на ступеньке сидел ребенок и смотрел на него большими черными глазами.
      - Хизи? - ахнул Гхэ.
      - Нет, меня зовут не так, - ответил ребенок. Конечно, перед Гхэ была не она. К тому же это оказался мальчик, на несколько лет моложе Хизи.
      - Малыш, - прошептал Гхэ, - как ты смог разглядеть меня в этой темноте?
      - Я ничего не вижу, - ответил мальчик, - я вообще ничего не вижу никогда. Но я тебя слышу.
      - Ох... - Бороться с желанием убить было ужасно трудно. Но Гхэ нужно было кое-что узнать. - Может быть, ты сможешь мне помочь. Где я нахожусь?
      - Судя по голосу, ты ранен, - ответил мальчик. - И пахнешь ты странно.
      - Пожалуйста, скажи мне, где я.
      - Ты в Южном городе, на берегу. Позади меня - Река. Разве ты ее не чуешь?
      Гхэ закрыл глаза. Он и в самом деле чувствовал запах Реки. Конечно, чувствовал.
      - Я ее чую. И я ее слышу, - сообщил ребенок.
      - Слышишь?
      - Бог-Река поет мне. Он разбудил меня сегодня.
      - Правда? - Гхэ испытывал все большее нетерпение, но что-то заставляло его медлить.
      - И мне снятся сны. Сегодня мне приснилось, что я обладаю зрением. Приснилось, будто я могу видеть.
      - Что?
      - Да, - продолжал мальчик, - мне приснилось, что меня съело какое-то чудовище, но оно не растерзало меня, а просто проглотило целиком, и я начал видеть его глазами.
      Гхэ услышал достаточно. Он не мог больше сосредоточиться на словах мальчугана. Он с жадностью потянулся к этому источнику жизни, вырвал трепещущие нити из их хрупкой оболочки. Мальчик вскрикнул, дернулся и упал вперед, в дорожную пыль.
      "Оно не растерзало меня". - Слова мальчика все еще словно звучали в ушах Гхэ, и он, несмотря на ужасный голод, помедлил.
      Что случится с маленьким клубком светящихся жизненных нитей, если он не пожрет его? Гхэ вспомнил джика, которого он убил несколько дней назад, вспомнил, как его душевные нити колебались в воздухе, - семя, которое могло породить призрак, но было скорее всего поглощено Рекой. Пока он обдумывал все это, жизненная сила мальчика начала тянуть его в сторону реки, и Гхэ подчинился.
      Совсем вскоре он ощутил прикосновение воды, его владычицы. Эта часть Южного города была теперь малонаселенной, потому что земля все больше заболачивалась, грязные улицы превратились в лужи стоячей воды. Гхэ зашлепал по трясине и тут же ощутил, как к нему возвращаются силы, как голод перестает его терзать. Мысли прояснились, его мозг снова начал управлять животными инстинктами.
      Маленький призрак все еще тянул его, стремясь слиться с Рекой, но Гхэ удерживал его, обдумывая случившееся. Мальчика ему послала Река, это ясно; но с какой целью? Гхэ попробовал притянуть клубок нитей к себе, не давая, однако, ему попасть в пылающий очаг сердца. Неожиданно он обнаружил в себе какую-то пустоту, полость, о существовании которой раньше не подозревал. Призрак устроился в ней, протянул нити к его собственным душевным нитям и там и остался, хотя стал бледнее. Гхэ ощутил совершенно новую силу. Она была, конечно, совсем маленькой, но он откуда-то знал, что вновь обретенная сила его не покинет. Воспоминания мальчика тоже сохранились, и Гхэ мог их использовать. Он пролистал память ребенка, словно книгу: годы, погруженные во тьму, особого рода голод. Воспоминания, которые могли заменить его собственные, утраченные. И еще Гхэ ощутил страх, неожиданность смерти, хотя эти чувства слабели, вытесненные потрясением и надеждой: ведь то, что осталось от мальчика, стало частью Гхэ, а Гхэ мог видеть.
      Гхэ дошел до края берега; дальше лежало бескрайнее водное пространство - его повелитель. Гхэ двигался вперед, пока не погрузился целиком. В водах Реки ему не нужно было дышать, раны его стали быстро заживать; дожидаясь полного исцеления, Гхэ обдумывал случившееся и гадал, что все это значит.
      Что, если бы первое встреченное им чудовище, там, под Лестницей Тьмы, он не съел? Не было бы оно теперь его рабом, как стал им мальчик? Как же глуп он был! Бог-Река хотел, чтобы он собрал их воедино, а не просто сожрал. Гхэ мог стать не одиночкой, а многими, целым легионом; все придворные могли бы стать его частью, а он - их императором. В этом-то и заключалась его истинная сила. Все же нужно быть осторожным: жрецы могут найти способ убить его. Но теперь он был нечто большее, чем прежний Гхэ, а в будущем станет еще могущественнее. Удовлетворенный такой перспективой, Гхэ позволил себе отдохнуть, зная, что его повелитель спрячет его от погони.
      Перед рассветом он нашел заброшенный дом на краю Желтоволосой трясины. Гхэ смотрел, как восход окрасил в розовый цвет колышущиеся высокие травы на равнине, тянущейся к югу, насколько хватал глаз; границей служила лишь Река на востоке и цепочка хижин по западной окраине болот. Кто-то говорил ему кто именно, Гхэ, конечно, вспомнить не мог, - что до его рождения эта часть трясины представляла собой сплошные клетки рисовых полей и в те времена Южный город процветал, а его жители усердно работали в полях, поскольку часть урожая им разрешалось оставлять себе. Однако Река разлилась, не настолько сильно, чтобы затопить город, но достаточно для того, чтобы погубить рисовые посевы. Владелец этих земель решил, что не стоит возиться с ирригацией, ведь дешевый рис в больших количествах везли вверх по Реке из Болотных Царств. Трясине было позволено захватить бывшие поля.
      Дом, в котором нашел убежище Гхэ, остался от прежних благословенных времен. Он стоял на крепких кипарисовых сваях, доски пола когда-то были отполированы и кое-где еще сияли сохранившимся блеском. Дом имел два этажа, хотя крыши давно лишился, стропила провисли, словно ребра мертвого тела, и верхний этаж облюбовали для гнездовий птицы. Сваи покосились и начали уходить в зыбкую почву, так что пол стал покатым, птичий помет покрывал когда-то старательно обструганные доски стен. Таков в общем был весь Южный город.