Четверг, 19 января 1989 года,
      4 часа дня,
       Суворовский бульвар
      Уголовника по кличке Туз хорошо знали не только в милиции, но и в КГБ. Его настоящее имя – Валентин Петрович Морозов. На фотографии в заведенном на него деле он выглядел симпатичным малым с толстой короткой шеей и сердитым взглядом. В 1980 году он стал чемпионом Российской Федерации по боксу в супертяжелом весе. После этого он последовательно занимал ряд ответственных должностей в Российском спорткомитете, откуда его вышибли из-за драки. Затем завели дело в милиции по обвинению в причастности к трем налетам и по подозрению в совершении кражи со взломом. Позднее его дважды вызывали в КГБ на допросы в связи с хищением государственного имущества со станкоинструментального завода, где он в течение трех месяцев числился работающим, хотя за это время так и не появился на рабочем месте. С тех пор он вообще нигде не работал. Тунеядство, то есть уклонение от работы, считалось нарушением советского законодательства, но почему-то Морозову никогда не пытались поставить это в вину. Теперь считалось, что он связан с уголовной группировкой, о которой мало что было известно: не знали ни ее численности, ни чем она занимается.
      На операцию по задержанию Морозова Орлов взял Крестьянина и Тимура Ицкакова, татарина по отцу, получившего поэтому прозвище Татарин. Обычно для таких операций Орлов брал с собой двух сотрудников атлетического сложения. Крестьянин был как раз такой, но Татарин едва дотягивал даже до половины его комплекции. Но зато он отличался безрассудной храбростью, которой с избытком хватало на двух силачей.
      Они нашли Морозова на его «рабочем» месте, где он обычно проводил деловые встречи с членами своей группировки, – в кафе на Суворовском бульваре.
      Морозов в компании трех мужчин пил водку. Все они были одеты в темно-синие трикотажные шерстяные спортивные костюмы и кроссовки восточногерманского производства. На вошедших сотрудников КГБ они не обратили внимания, пока Орлов не сказал им:
      – Итак, граждане, судя по вашему виду, вы неплохо подготовились к тренировке.
      Вся четверка моментально повернулась к Орлову. Чуть погодя Морозов ответил за всех:
      – Да, я держу себя в форме, но это вовсе не преступление.
      Он сразу усек, что Орлов и его сопровождающие – из правоохранительных органов, но беспокойства не проявлял.
      – Конечно, за то, что вы в хорошей спортивной форме, вас забирать не станут, – сказал Орлов, показав удостоверение. – Мы придумаем другой повод.
      – Я не знал, пойдет он с нами или нет, – позднее говорил Орлов Чантурия. – Полагаю, он подумал, будто мы из милиции, и собрался послать меня к Бениной матери. Затем увидел, что я из КГБ, и все думал и думал, куда меня послать еще подальше, пока Татарин не заломил ему руку. Что происходит на белом свете! Когда поганый бандит начинает раздумывать, а не посоветовать ли офицеру госбезопасности засунуть свое удостоверение…
      – Что вам стало известно от Туза?
      – Ничего заслуживающего внимания. И возможно, то, что мы узнали, – все ложь. Он не знает, кто поджег кафе. Он хотел бы сам выяснить кто, поскольку кафе находится на «его» территории и когда с его посетителями случаются неприятности, это плохо отражается на бизнесе, если только эти неприятности не подстроил он сам. По его словам, он не совершал ничего противозаконного.
      – Как и где он зарабатывает себе на жизнь – не наше дело, если у него официально дозволенная работа, но у него же ее нет? Ты ему напомнил об этом?
      – Да, напомнил.
      – Тогда что же мы выяснили?
      – Ничего, капитан, насколько мне известно.
      – Ничего, насколько известно и мне. Полковник Соколов не обрадуется такому повороту.
      – Да ладно. Мы же делом занимались, а не всякими пустяками.

       Четверг, 19 января 1989 года,
      5 часов вечера,
       Посольство Соединенных Штатов
      – Куда запропастился этот гребаный сельскохозяйственный атташе, мать его так? – шумел американский посол. – Похоже, никто не знает. А вам что известно?
      Посол, крупный, высокий сквернослов из Техаса, полагал, что Линдон Джонсон обращался с руганью к общественно-политическим деятелям ради их же блага, и поступал так же со своими сотрудниками. Профессиональные дипломаты в большинстве своем считали его матерщинником и неотесанным грубияном, каковым он и был на самом деле. Ему хотелось иметь репутацию человека, которому не чужда черновая работа и который знает, как выбираться из дерьма, раз уж в него вляпался, без всяких подсказок и советов. За это он и нравился русским.
      Мартину посол нравился тоже, и по этой же причине. Находясь в Советском Союзе, американцы испытывали некое странное чувство – даже профессиональные дипломаты, не говоря уже о таких сугубо штатских лицах, как Мартин, не могли противостоять ему. Они начинали ценить все, что относилось к исключительно американским реалиям, даже если на родине это вызывало у них отвращение. И Мартин тоже вспоминал об этих реалиях с тоской – просто как гражданин своей страны, а не помощник атташе по вопросам культуры.
      Послу он ответил так:
      – Как сообщают, ваш агроатташе отправился в поездку по стране считать крупный рогатый скот. Думаю, что уехал он в Ставропольский край.
      Ставропольем обычно называли для маскировки действительное местопребывание кого-то, о чем нельзя было говорить вслух. Мартин, конечно же, не знал, где на самом деле находился Хатчинс. Поэтому он и назвал Ставрополье.
      Посол воспринял его слова буквально:
      – За каким хреном отправился Хатчинс в Ставрополье? Что, сотрудники ЦРУ все еще пытаются ухватить горсть мясных консервов в этом рае для трудящихся? Скажите, что им лучше следить за этими чертовыми спутниками, чем считать копыта и делить их число на четыре. Да пусть поторопятся, потому как в этой гребаной стране не хватит коров, чтобы заполнить приличный загон на моем дальнем ранчо. Если нам захочется отведать здесь зажаренного мяса, мы должны заказывать шашлыки на ребрышках на Западе. А собственно говоря, не так ли мы поступили в прошлом году на День независимости?
      Мартин приложил палец к губам и многозначительно посмотрел на потолок, напомнив тем самым послу, что откровенно беседовать в этой комнате отнюдь не безопасно: следует предполагать, что КГБ подслушивает их разговор. Хатч вечно напоминал Мартину об этом точно таким же жестом. Посол же, однако, не считал себя обязанным соблюдать предосторожности и обычно говорил, что не скрывает своего мнения, а держит в секрете только факты, которые и должны храниться в тайне. Если Советам не нравится его точка зрения, они нипочем не скажут об этом.
      – Проклятые, никому не нужные лестницы, – недовольно проворчал посол – еще одно его личное мнение, которое он не скрывал от русских.
      Он вместе с Мартином пробирался но узкой винтовой лестнице в старом здании посольства, похожем внутри на муравейник с потайными комнатками, винтовыми лестницами, отлогими переходами и извилистыми коридорчиками. Посольство переделали из жилого дома, построенного еще в сталинскую эпоху. Совершенно новенькое здание посольства с широкими и прямыми коридорами в американском духе стояло пустующее совсем рядом. Считалось, что его нельзя использовать по назначению, за исключением жилых апартаментов, из-за того, что оно сплошь начинено подслушивающими устройствами, и это знали все. В то же время никто не мог сказать точно, установлены ли «клопы» в старом здании, все только подозревали, что их полно и там.
      Они пришли в кабинет помощника культурного атташе – небольшую каморку без окон. Книжные полки и шкафы в ней были забиты книгами под самый потолок – они стояли, лежали поверху стоящих книг, некоторые упали на пол. В большинстве своем книги были дешевыми изданиями, почти все – на русском языке.
      – А нет у вас здесь чего-нибудь стоящего почитать? – спросил посол, с сомнением оглядывая книжные полки. – Про шпионов? Про бандитов?
      – Есть «Война и мир», – ответил Мартин. – Очень интересный роман.
      – Я его читал раньше, – отмахнулся посол. Он неплохо владел русским языком, говорил на нем без техасского акцента и прочел немало русских романов. – Неплохое произведение.
      – Толстой был бы вам весьма благодарен за такую оценку.
      – Возможно. Книга эта походит на «Даллас». Я имею в виду телевизионную постановку, а не город. Из «Войны и мира» можно было бы сварганить многосерийную «мыльную оперу». В одной части показать, как Наташа удирает с этим противным Курагиным. В другой – как граф Пьер сражается в Бородинской битве. Или как отец Курагина воспринял карточный долг сына. Показ по сериям раз в неделю.
      – Хм… Такая мысль мне никогда в голову не приходила.
      – Ну и что? Вот теперь и поразмыслите. Вам эта идея понравится.
      – Искренне надеюсь, что нет.
      Мартин сел за свой рабочий стол, а посол присел на стул напротив него и ногой захлопнул дверь.
      – Думаете, они не исхитрились всадить «клопов» в эту комнату?
      Мартин только пожал плечами:
      – Их вычищают каждый год.
      – Ну ладно. Их и следует вычищать до тех пор, пока не придумают лучшего способа избавиться от них.
      Небольшая каморка прежде была закутком запасной секретной комнаты референтуры. Ее оборудовали после того, как обнаружилось, что в основную комнату референтуры, из которой поддерживалась связь с Вашингтоном, с помощью любвеобильных охранников из морской пехоты проникли женщины-агенты КГБ. Потом в конце концов выяснилось, что безопасность главной комнаты не пострадала, и референтура вновь перебралась в нее, и, когда посольству потребовались дополнительные помещения, а новое здание нельзя было заселять, запасную комнату референтуры разгородили на несколько клетушек. Мартину предоставили одну из них из-за отсутствия другого помещения. Теперь, поскольку его рабочее место по-прежнему считалось безопасным и очищенным от «клопов», сотрудники приходили к нему для конфиденциальных разговоров. Даже если агенты КГБ и исхитрились всадить новых «клопов» в разных кабинетах посольства, все равно – кто станет устанавливать их в комнатке какого-то мелкого специального помощника атташе по культуре?
      – Вы знаете, где находится Хатчинс? – вполне серьезно спросил посол. – Говорю вам, что он ничем даже не намекал, что будет отсутствовать столь долго. И он, черт побери, никогда прежде не исчезал, чтобы не сказать хоть кому-то, куда уходит.
      – Он сказал мне, что уйдет, а куда и зачем – не уточнил, – промолвил Мартин. – Но он не говорил, что будет отсутствовать столь долго. «Может, на ночку», сказал он.
      – Как, по-вашему, а не завел ли он себе где-то на стороне подружку? – спросил посол.
      – Он не тот человек.
      – Он говорил, чем сейчас занимается?
      – Мне не говорил. Я на его фирму не работаю. Его сотрудники секретов мне не раскрывают. Вы расспрашивали Дэнсона?
      – Конечно же, Дэнсона я расспросил. Если бы он знал, то с вами я бы не разговаривал. Но вы же лучший друг Хатчинса – про вас даже говорят, что вы прямо пара неразлучников. Поэтому я и подумал, что он, может, что-то сказал вам такое, чего не скажет своим сотрудникам. Они все очень обеспокоены. Я после этого просто долбаный посол. Никто мне ничего не говорит.
      – Может, он отмочил очередную шутку, – высказал предположение Мартин: Хатчинс был известен как заядлый шутник.

       Четверг, 19 января 1989 года,
      7 часов вечера,
       Лубянка
      Из окна своего кабинета в здании КГБ на площади Дзержинского полковник Соколов отчетливо видел огромную неоновую буку «М», светящуюся над входом в метро на противоположной стороне, за памятником основателю КГБ Феликсу Дзержинскому, стоящим посреди площади. Свет автомобильных фар пробивался сквозь падающий снег, освещая его белизну, тусклую и поэтому схожую с настроением Соколова в этот зимний вечер. Красный светящийся указатель входа в метро из-за плотной снежной пелены казался неясным, расплывчатым пятном. В толпе же непрерывно входящих и выходящих из метро пассажиров разглядеть кого-либо в отдельности было невозможно.
      Соколов оторвался от окна и подошел к рабочему столу. Там его ожидал следователь капитан Чантурия, которого он надолго оставил наедине с его мыслями, вынудив изрядно понервничать, хотя полковник и не был уверен, что столько длительное раздумье пошатнет самоуверенность капитана. Ну что же, иногда и невозмутимое спокойствие помогает компенсировать недостаток здравого смысла. Но далеко не всегда.
      Соколов взял со стола газету «Известия» и протянул ее капитану.
      – Читали?
      Чантурия разгладил газету и принялся внимательно изучать ее с таким видом, что Соколов счел это дерзостью. Он знал, что тот уже прочел газету. Да и все в этом здании успели прочесть ее.
      – Да, товарищ полковник, я ее читал.
      – И такое в газете! Подумать только: газеты пишут о наших нераскрытых делах! Напоминаю вам, товарищ капитан, что мы в долгу перед советским народом. Как это может быть, – задал вопрос Соколов, – что из двадцати трех человек, находившихся в кафе, никто не в состоянии описать пропавшую невесть куда женщину, к тому же, по общему мнению, броско красивую? Я уже не говорю о том, что никто из них не может дать зацепку, описывая налетчиков.
      – Тут повлияли три причины, товарищ полковник. Внезапность нападения, поздний час и алкоголь. Причем не обязательно в такой последовательности. А также в некоторой степени и языковая проблема. Немец и один японец русского не знают, а двое других японцев знают его неважно.
      Он тянул время, хорошо понимая, что полковнику нужно подавать факты, начиная с второстепенных.
      – И выходит, что во всей нашей огромной конторе нет следователей, знающих японский или немецкий язык? – настаивал полковник.
      – Есть, конечно же. Но ведь вести следствие через переводчика – это может только помешать делу.
      – Я сказал – следователей, а не переводчиков. Чантурия закурил сигарету и медленно затянулся.
      – Я считал, – начал он, – что кое-кто хочет предостеречь меня от того, чтобы я не пренебрег мелкими деталями, которые могут оказаться весьма значительными.
      – И тем не менее оказывается, что даже и мелких деталей не обнаружено.
      Чантурия выжидающе молчал.
      – А как могло получиться, капитан, что иностранец без документов сидит и хлещет шампанское весь вечер напролет вместе с русской красавицей, а потом получает смертельную рану, и никто целых полтора дня не имеет никакого представления, кто же он такой? Что подумает ЦК партии о Комитете госбезопасности? Чем он там занимается? Спит, что ли?
      Чантурия опять медленно затянулся. Когда тебя допрашивают с пристрастием, совсем не вредно покурить – и чем медленнее, тем лучше. Со своей стороны он делал все возможное и невозможное, чтобы люди, которых он допрашивал, не курили.
      – Как вам известно, товарищ полковник, опознать личность без единого документа в кармане и без каких-либо зацепок чрезвычайно трудно, – прервал Чантурия затянувшееся молчание.
      – У меня есть некоторый опыт в подобных вопросах, – резко ответил Соколов.
      Тон, каким произнес он эти слова, напомнил Чантурия о необходимости знать меру при иронических высказываниях. Еще никто никогда не ценил иронию.
      – Трудности не оправдывают неудачу, – продолжал полковник.
      – Конечно, не оправдывают, товарищ полковник. И неудачи не будет. Головоломка трудна, но мы разгадаем ее, – твердо сказал Чантурия, а про себя с горечью подумал: «Вот занимайся всякой ерундой, чтобы ублажать начальство».
      «Ради чего мы вынуждены разматывать всякую чепуху? В былые времена этот капитан выпустил бы из допрашиваемых немало крови», – в свою очередь подумал Соколов, а вслух произнес:
      – Скажите, что вам известно об этом убитом господине Икс?
      Чантурия стал докладывать, не заглядывая в свои записи:
      – Рост сто восемьдесят один сантиметр, вес восемьдесят четыре килограмма, физическое развитие неплохое, возраст – примерно тридцать пять. Одежда из разных европейских стран, довольно дорогая. По сути дела – роскошная одежда капиталиста. Европейского происхождения, особых примет нет, прививки по европейскому и американскому методу – на плече. Лишь одна зубная пломба.
      «Ну, стало быть, не русский», – подумали они оба.
      Чантурия улыбнулся, угадав эту мысль по глазам полковника. Конечно же, и прививка против оспы тоже говорит о том, что она сделана не в Советском Союзе, – здесь прививку делают на предплечье.
      – Он явно не славянского происхождения – скорее нордический тип, – продолжал Чантурия. – Кровь нулевой группы, резус положительный. Не курил – легкие чистые. Мы проверяем отпечатки пальцев – заключения пока нет. Он умер… – Чантурия открыл папку с официальным медицинским заключением, которую он принес не в качестве шпаргалки, а лишь чтобы показать, что бумажное дело заведено, – …от проникающего ножевого удара в сердце через грудь.
      В медицинском заключении содержался результат вскрытия, на рисунке показаны контуры человеческого тела в двух положениях – прямо и сбоку. В заключении отмечена только одна рана, аккуратно нарисованная красным карандашом на теле во фронтальном положении. Поля рисунка испещрены заметками патологоанатома.
      – Какие же ваши выводы? – спросил полковник.
      – Пока они носят предварительный характер. Никто из свидетелей не заметил, как его ударили, но расположение раны говорит, что удар нанес левша.
      Полковник только хмыкнул:
      – Давайте дальше.
      – Убитый, по всей видимости, недавно поездил по многим странам, так как у него найдены различные деньги. Хотя, конечно, – добавил Чантурия, – их могли и подкинуть, чтобы затруднить опознание, а не способствовать ему. Или же он мог получить их в виде сдачи в магазине, где торгуют на валюту. Как вам известно, кассиры там склонны считать валюту всех несоциалистических стран взаимообратимой.
      – У него также неплохой вкус. Я имею в виду женщину, – заметил полковник.
      – Это уж точно.
      Чантурия не хотелось снова упоминать о женщине, хотя он и полагал, что говорить о ней все же придется.
      – А эта женщина, что была с ним, – кем она, по-вашему, могла бы быть?
      – Боюсь, вынужден буду доложить, что пока нам ничего не известно.
      – Не говорите «нам», товарищ капитан. Следствие ведете вы, а не я и не кто-то другой. От меня нечего ждать каких-то сведений, пока вы мне их не доложите.
      – Я еще не установил личность этой женщины.
      – Она проститутка?
      Об этом и спрашивать не надо было. Кто же еще будет общаться с иностранцами? Чантурия тоже легко догадался о такой мысли полковника.
      – По всей видимости, нет. Ее описание не соответствует ни одному докладу наших агентов. Кроме того, ее не знают и те две девицы, что крутили с японцами.
      – А персонал кафе? Не видели ли они ее прежде?
      – Все они в один голос говорят, что раньше она в кафе не заходила. По словам допрошенных, ее запомнили бы, внешность у нее броская.
      – Как она выглядит?
      – Блондинка с длинными волосами, глаза темные. Довольно бледная. Фигура полная, но стройная. Возраст не более тридцати. Обручального кольца нет – официант точно запомнил.
      – Типичная русская красавица.
      – Не совсем типичная, к сожалению.
      Чантурия знал, что спорить с полковником Соколовым но поводу «русской красавицы» – дело рискованное, но после целого дня, дня, прошедшего впустую, он чувствовал, что должен согласиться и с таким определением. Безусловно, хорошеньких русских девушек было полным-полно, но редко кто из них сохранял девичью красу и очарование до тридцати лет.
      – Не верю, что у симпатичного молодого офицера нет красивых женщин, – подковырнул полковник. – Особенно у офицера из Грузии.
      Чантурия не отреагировал на эту реплику. Он понимал, что вступил на опасный путь. Полковник был русским, а когда русский задевает грузина, лучше сохранять осторожность.
      – Ну, а этот так называемый «иностранец»? – поинтересовался Соколов.
      – Товарищ полковник… – осторожно начал было Чантурия. Ему стало легче, когда переменилась тема разговора, но в голосе полковника звучала нотка раздумья, он как бы обкатывал новую мысль, а Чантурия было не до новых идей в деле, где у него не было ничего конкретного.
      – Кстати, почему вы считаете его иностранцем?
      – Все утверждали это с самого начала, товарищ полковник. Во всех показаниях отмечается, что он иностранец. Официанты, администратор кафе… Они просто убеждены в этом. Двое свидетелей считают, что он, скорее всего, американец…
      – Американец? – Соколов научился произносить свои слова в насмешливом тоне, с нотками сомнения. Его голос при этом приобретал печальный оттенок – он выражал этим сожаление по поводу несмышлености своих подчиненных. – Почему они так думают?
      – Ну, его манера говорить, его обращение с официантами, какое-то панибратство в общении с ними…
      – А-а! Большие поборники равноправия они, эти американцы, – в голосе полковника чувствовалась насмешка.
      – Ну и, конечно же, его одежда, содержимое карманов…
      – Но бесспорных доказательств-то все же нет? Вашу служебную записку я прочел. Нет в ней никаких четких свидетельств, что он иностранец. Документов у него не было. В гостиницах никто из иностранных постояльцев не пропадал. На визовых фотографиях недавно прибывших в нашу страну иностранцев его не опознали. Все говорили с самого начала, что он иностранец, а если предположить, что все ошибаются? Он кому-нибудь сказал, что он иностранец? Нет, не сказал. Как все помнят, он говорил только на русском. На хорошем русском языке, хотя и с акцентом. С каким акцентом? Никто точно не знает. В Советском Союзе полно людей, говорящих с акцентом. Вы сказали, что он нордического склада, так почему бы ему не быть литовцем или эстонцем? Ну, а что касается его одежды и всякой мелочи в карманах, то сейчас немало людей могут себе позволить обзавестись ими. Да тот же администратор этого самого кафе «Зайди – попробуй», как мне докладывали, умудрился накопить аж миллион рублей. А может, наш «иностранец» тоже администратор кафе в Риге или где-то еще, где он научился бойко болтать по-русски? А если так, то разнообразие происхождения его личных вещей не покажется странным, не так ли? Как правило, иностранец носит одежду, изготовленную в его стране, советский же человек покупает заморские товары где только придется.
      – Логично…
      – Да, капитан, логично. А из всего можно сделать другой вывод, который без этих размышлений показался бы бессмысленным, – что наша контора не может установить личность иностранца, которого ухлопали во время непонятного, бесцельного нападения на кооперативное кафе в самом центре Москвы.
      – Но если он не иностранец, то, конечно же, не дело Комитета государственной безопасности заниматься этим расследованием, – сделал вывод Чантурия.
      Некое подобие улыбки промелькнуло на губах полковника Соколова:
      – Именно так.
      Чантурия на мгновение задумался, а затем предположил:
      – В таком случае все материалы дела и его личные вещи следовало бы передать в прокуратуру для дальнейшего расследования.
      – Не для дальнейшего расследования, а просто для следствия. У нас никакого следствия не велось, поскольку это дело находится вне нашей компетенции.
      – Так точно, товарищ полковник.
      – Хитрый ход, – рассмеялся Орлов. – Соколову не стать бы полковником, не будь у него воображения. Прокуратура пошлет нас… куда подальше, когда мы завернем все эти бумаги им назад. – Он продолжал упаковывать одежду и вещи убитого, прикрепляя на них инвентарные номерки. – А эту вещь жалко отдавать. – Он взял часы «Гермес». – Какой-нибудь помощник следователя сочтет, что у него выпал удачный денек.
      С этими словами он записал инвентарный номер часов в опись имущества и небрежно швырнул их в коробку.
      Чантурия был тоже уверен, что еще до следующего утра кто-то присвоит себе и наденет на запястье эти великолепные часы. Его-то начальство их не видело, но теперь ими будет распоряжаться прокурор.
      – Итак, списываем убитого с себя и записываем его за прокуратурой, – сказал Чантурия. – Прихвати его шмотки.
      Он вышел из кабинета, а Орлов поплелся за ним с картонной коробкой под мышкой. Чантурия вовсе не считал, что все идет как надо. Они остановились у лифта, чтобы спуститься в морг.
      – Скажи мне, Леша, – спросил Чантурия, пока они ждали лифт. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы у нас продавалось итальянское белье?
      – Нет. Но тут и удивляться нечему: итальянское белье – большой дефицит. Даже советское-то нижнее белье трудно купить. Вероятно, нет более дефицитного товара, чем итальянское нижнее белье. Его раскупили бы мгновенно.
      – А откуда ему взяться в Москве?
      – Ну, приезжают же туристы из Италии. Они могут толкнуть кое-что.
      – Даже собственное нижнее белье?
      – А почему бы нет?
      – А английский костюм? Какой солидный иностранный турист, который может себе позволить носить столь дорогой костюм, продаст его на улице, за рубли, как какой-нибудь хиппи? Да еще найдет такого, кому он пришелся бы как раз впору?
      – Я что, должен понимать ваши слова как сомнение в правильности вывода полковника? А, товарищ капитан?
      – Да нет же! Полковник, надо признать, пришел к блестящему выводу, что тот, из-за кого у нас заварилась такая каша, вовсе не иностранец и, стало быть, не наш подопечный, и им должен заниматься наш общий друг Филин, который, конечно же, жаждет этого еще меньше меня.
      Наконец лифт остановился на их этаже, и Чантурия проскользнул в открывшиеся створки, придержав их, чтобы успел войти и Орлов. Он нажал самую нижнюю кнопку – в подвал. Лифт, постояв секунду-другую, медленно, с лязгом и скрипом, пополз вниз.
      Внутри морга заспанный смотритель разыскал нужные бумаги на выдачу тела и протянул их Чантурия.
      – Номер 542. Хотите взглянуть на труп, товарищ капитан?
      – Да. Нужно убедиться, что передаем товарищам из прокуратуры то, что требуется.
      Два-три года назад произошел случай, когда перепутали тела двух убитых. Дежурный офицер после этого долго не мог отмыться.
      – Сюда, пожалуйста, товарищи.
      Смотритель взял из тумбочки Столика связку ключей и провел их через отдельную дверь в высокое помещение, в котором одну стену до самого потолка занимали ячейки с металлическими дверцами. Пошарив в связке ключей, служитель нащупал нужный и отпер ячейку номер 542, расположенную на высоте плеч. Он потянул за рукоятку, похожую на ручку холодильника, и вытащил из ячейки металлический лоток. На лотке лежал тот самый убитый иностранец. В свете флюоресцентной лампы лицо мертвеца казалось совершенно белым. За приоткрытыми губами виднелись верхние зубы.
      – Не очень-то и пострадал при вскрытии, – заметил Орлов.
      – Если это тот, кто нужен, я возьму бумаги, товарищ капитан, – сказал смотритель.
      Чантурия подписал и передал документы.
      – Можно поинтересоваться, кто он такой? – спросил смотритель.
      – Какой-то литовец, – ответил Чантурия.
      – В самом деле? – удивился работник морга. – Я бы поклялся, что он иностранец. У него же вид иностранца, понимаете? Ладно, я уложу его на тележку и подвезу к санитарной машине.
      У выхода из морга их поджидал капитан Солодовник, начальник другого отделения, временно откомандированный в управление охраны посольств.
      – Ну что! Пришли полюбоваться результатами своих допросов, товарищ Солодовник? – шутливо поприветствовал его Чантурия.
      – А я только что собирался спросить вас об этом же.
      – Да нет, я переправляю неопознанный труп.
      – Неопознанный? А кто распорядился его переправить?
      – Мы от него избавляемся. Приказ полковника Соколова. Вы же знаете, только офицер, который не смог опознать труп, может разрешить сплавить его. Разве вы не знали?
      – Я помню инструкцию, не беспокойтесь.
      – Не сомневаюсь, что помните.
      Солодовник помнил наизусть все инструкции и распоряжения, которые когда-либо издавались, а заодно и многие, так и не вступившие в силу.
      – Ну и как ваши остроглазые сослуживцы переносят эту зиму? Наблюдали ли вы паническое бегство дипломатов? Подслушали ли любопытные разговоры?
      Охрана посольств не относилась к романтической или требующей особых усилий службе.
      – Как оказалось, – начал рассказывать Солодовник, – мы охраняем безопасность Родины от любопытных взоров иностранных шпионов, действующих под личиной дипломатов, которые шуруют, как того пожелают, и притом нас не спрашивают. Любопытные разговоры? Не заинтересует ли вас случай, когда иностранный посол никак не может разыскать своего начальника разведки?
      – Я этому не удивлюсь. Некоторые послы не могут отыскать без карты даже дорогу в туалет.
      Послышался стук и скрежет тележки, которую выталкивал из двери смотритель. На одном колесе тележки скрипел и дребезжал подшипник, она все время заваливалась на один бок, как бы пытаясь пробиться и удрать сквозь стену. Подшипник стучал и стучал, а тележка скрипела и скрипела, пока катилась вдоль стены: вомп, вомп, вомп…
      – Не разрешите ли взглянуть на эту неопознанную убитую личность? – спросил Солодовник.
      «Ему интересно, – подумал Чантурия, – по какому праву человека убили без разрешения».
      Солодовник откинул покрывало и замер от изумления.
      – Он! – резко повернувшись к Чантурия, он ошеломленно выговорил: – Как… как он попал сюда?
      – Вы что, знаете его? – насторожился Чантурия.
      – Конечно же, знаю! Да разве я не видел его почти ежедневно в течение полутора лет в американском посольстве?
      – В американском посольстве? – Чантурия ощутил, как его тело, омываемое горячей грузинской кровью, охватывает ледяной холод.