У Соколова были повадки – то ли естественные, то ли наигранные – резкого человека, человека действия.
– Расследование, проведенное капитаном Чантурия, показывает, что один из налетчиков, вероятно, грузин, – отметил он. – Одна из свидетельниц утверждает, что он заметно прихрамывает, хотя из ее показаний не ясно, на какую ногу – левую или правую. Это единственная особая примета лишь одного из нападавших, – продолжал полковник. – Согласно имеющимся у нас данным, в Москве не обнаружен человек, связанный с преступными элементами и похожий на описанного свидетелями. Мы полагаем, что, возможно, его следует искать за пределами Москвы, поэтому мы запросили наши органы в Грузии установить человека по имеющимся приметам. Мы перевернем всю республику вверх ногами, но разыщем этого налетчика.
Не сомневаюсь, что, если только он там, мы обязательно найдем его.
Мартин отметил, что полицейский жаргон, который Чантурия и Соколов использовали в своих выступлениях, предназначается для того, чтобы скрыть факт, о котором они упорно умалчивают, – факт, что КГБ не установил убийц. Его сотрудники не разрабатывали разные версии причины налета на кафе: принималась лишь одна – что это вымогательство рэкетиров. Но ведь администратор кафе в своих показаниях – хотя и фрагментарных – заявил, что владельцы кафе уже уплатили вымогателям-рэкетирам. Они также не установили личность женщины-свидетельницы, исчезнувшей из кафе таинственным образом.
С другой стороны, не исключено, что представители КГБ врут. Бирман недавно высказал членам американской делегации на этих переговорах свои соображения о происшествии: что это операция, провернутая КГБ и замаскированная под нападение бандитов, что та женщина с Хатчинсом является агентом КГБ и ее личность нипочем не будет установлена, что организованное «сотрудничество» – не что иное, как оборотная сторона головоломки, предназначенной выведать, по мере возможности, методы работы ЦРУ.
По-видимому, поэтому-то на переговорах и воцарилась обстановка взаимного недоверия, когда чистая правда, высказываемая любой из сторон, принимается другой за большую ложь, а незначительные отклонения от правды, допускаемые обеими сторонами, представляются противной стороне наиболее вероятным ключом к разгадке «истинной» правды. (Обе стороны получили указание от своего начальства сотрудничать друг с другом; но и та и другая сторона, конечно же, толковали полученные указания таким образом, чтобы не дать замарать доброе имя своего органа безопасности.)
Американцы не могли даже допустить (допустить не могли, а сами были почти уверены: русские это знают), что советским партнерам по переговорам известно: Хатчинс – резидент ЦРУ, то есть разведчик, который так просто, ради собственной прихоти, флиртовать с советской женщиной не станет. Поэтому советские представители сомневались в правдивости американцев, когда те заявили, что понятия не имеют о планах Хатчинса в городе и о том, кто была его собеседница. Сотрудники КГБ предполагали, что эта женщина, должно быть, агент ЦРУ.
И наоборот, из-за того, что советские представители не могли даже допустить, будто американцы догадываются, что Хатчинс советским разведчикам известен как резидент ЦРУ, американцы предполагали: сотрудники КГБ уничтожили Хатчинса с помощью прекрасной дамы.
Итак, в ходе «сотрудничества», на почве подозрений, что истина, о которой говорит противная сторона, на самом деле таковой не является, вырос огромный замок сомнений, в котором каждая сторона оказалась осажденной. И обе стороны разглядывали истину из-за высоких стен этого замка.
И тем не менее и та, и другая сторона имели перед собой конкретную задачу. Вернее, две задачи: первая – расследовать обстоятельства смерти Чарльза Хатчинса, вторая – выяснить, что, черт побери, нужно было другой стороне.
Решая эти две задачи, они оказались вынужденными скакать к поставленной цели на трех ногах, подставляя друг другу ножку, сталкиваясь локтями или даже вышибая противника из седла.
– А теперь, – сказал Душенкин, – мы хотели бы послушать ваши соображения относительно дальнейшего расследования.
– Лучше всего было бы, – подчеркнул Мартин, – если бы нам разрешили расспросить свидетелей. Вы провели работу вполне профессионально, но все же бывают моменты, когда новый взгляд на произошедшее может стать источником дополнительной информации.
В ответ Душенкин заметил:
– В принципе такое возможно. Но в практическом плане возникают серьезные затруднения. Если говорить об иностранцах, то у КГБ нет права вмешиваться в их жизнь, что же касается советских граждан, то поскольку их уже допрашивали в рабочее время, то их администрация может не разрешить им уйти с работы вторично. Они же, в конце концов, трудящиеся – как и все в Советском Союзе.
Тогда Мартин вызвался отправиться к ним на рабочие места.
– Но это же так неудобно для вас, – заметил Душенкин. – Позвольте нам организовать вам встречу с ними. Но, конечно же, мы должны подключить к этому делу наше Министерство иностранных дел, а вы знаете, как медленно раскручивается бюрократическая машина.
– Да, бюрократическая медлительность достойна сожаления, – согласился Мартин.
– Мы предпримем все усилия, – продолжал далее Душенкин. – Что касается других путей сотрудничества, то хотелось бы отметить, что американские достижения в технике, конечно, хорошо известны всему миру. Могут высветиться многие другие подходы, которые мы не заметили раньше. Мы, конечно же, сразу опечатали помещения кафе в интересах следствия, и вы найдете там все нетронутым.
– Жаль, что вы не приняли аналогичных мер по сохранению в неприкосновенности тела, – подковырнул Мартин.
– Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что если бы тело не подвергалось вскрытию, то мы, возможно, смогли бы отыскать причину и характер смерти, а там, как знать, – может, и убийцу.
– Вскрытие обязательно по советскому законодательству в случае насильственной смерти. Мы располагаем всеми медицинскими документами и результатами вскрытия.
– Это не совсем то. Если бы к телу не прикасались…
– Да, не совсем то, если вы полагаете, что патологоанатом, проводивший вскрытие, написал неправду, – Соколов произнес эти слова холодным тоном. – Не это ли вы имеете в виду?
Мартин промолчал, но Душенкин, чтобы сгладить перепалку, сказал вкрадчивым голосом:
– Уверен, что господин Мартин имеет в виду, что их новые технические средства могли бы при вскрытии помочь получить дополнительную информацию. Мы тоже сожалеем, что этого сделать уже нельзя. Да, у нас было тело – неопознанное, мы не знали, кто это, а нам нужно было установить его личность и определить причину смерти. Если бы нам быстренько сообщили об исчезновении господина Хатчинса, тогда бы мы, конечно, обошлись без вскрытия. К сожалению, вы этого не сделали, личность убитого в тот момент другими средствами установить было невозможно, а теперь нам нужно танцевать от того места, где мы стоим. Ну, а что касается помещений кафе, то к ним не прикасались. К сожалению, упущено время, но если вы желаете провести расследование своими техническими средствами – анализ крови, разные химические пробы, – то ограничивать вас я не собираюсь. Не знаю, что еще предложить, но вы можете быть уверены в нашем содействии.
– Мы хотели бы осмотреть помещение, – ответил Мартин. – Может, после этого мы и порекомендуем что-то.
– Осмотр кафе будет организован. Как насчет завтра? К тому времени мы подготовим график проведения дальнейших переговоров на основе расследований, которые вы пожелаете провести.
– Как нам назвать наши совместные операции? – спросил Бирман, отрываясь от блокнота с записями.
– Сначала мы зашифровали наши действия как «расследование Икс».
Конечно, следственная операция имела свой порядковый номер, но полковник вовсе не хотел называть его: ни словечка о методах работы КГБ агентам ЦРУ у него не выведать.
– Мы назвали их так по имени убитого «господина Икс», хотя теперь и знаем его имя, – пояснил Душенкин.
– В таком случае, предлагаю закодировать наше совместное расследование как «операцию Икс», – предложил Бирман.
– Не возражаю.
Бирман опять наклонился к блокноту.
КГБ по-прежнему продолжал утверждать, что американцы получили полный отчет о случившемся, а это искажало правду. В действительности в отчете говорилось не все. Его подправили и пригладили таким образом, чтобы придать ему приемлемый, с политической точки зрения, вид.
В частности, в отчете нигде не упоминался Максим Градский, сын первого заместителя министра общего машиностроения.
– 16 —
Пятница, 27 января 1989 года,
5 часов вечера,
Комитет госбезопасности
– Градский! Что нам делать с этим Градским? – Чантурия, сердито глядя на сотрудников своего отделения, очень похоже передразнил полковника Соколова. – Я не знаю, что этот чертов сын замышляет, но если американцы начнут им интересоваться – мы погибли. Как мы будем убеждать их, что стараемся распутать преступление, а сами получили указание упрятать главного подозреваемого?
– А что? Разве нельзя допросить сынка первого замминистра? – подал голос Крестьянин. Услышь Чантурия такие слова от большинства своих сотрудников, он счел бы их шуткой, но у Крестьянина-то чувства юмора было не больше, чем в каменной стене. Крестьянин просто не мог представить себе, что есть такая страна, в которой на сыновей первых заместителей министров общие правила не распространяются.
– Вы доложили, что удалось выяснить, пока вы топтались вокруг дачи его папы?
– Нас пока не спрашивали.
– Черт побери, так что же творится на даче? Если наблюдение ничего не дает, нам придется убирать людей оттуда.
– Татарин, что ты можешь сказать об этом? – спросил Орлов.
Тимур Ицкаков поднялся. Чтобы как-то компенсировать свой маленький рост, он старался держаться прямо, стоять по струнке, расправив плечи. Говорил он сжато и точно, избегая эмоций, хотя был романтиком своей профессии, где романтике вообще-то места оставалось не так уж и много. Свой романтизм он предпочитал не высказывать.
– Градский очень обеспокоен, – кратко доложил он. Загородный дом первого заместителя министра Градского – одна из многих подобных дач, построенных государством для номенклатурных работников – высших партийных деятелей и членов правительства – в Подмосковье. Прочные, просторные, одно– или двухэтажные, приспособленные для круглогодичного проживания дома были обставлены мебелью, изготовленной на специальных фабриках, которые выпускали отличную продукцию для привилегированных покупателей. Обслуживающий персонал проживал поблизости в более скромных домах. Тут же в сторонке, но так, чтобы их не было видно из окон дач, размещались теплицы, парники и медицинские пункты.
Вся лесистая территория, где расположены загородные дачи, окружена высоким забором из колючей проволоки и патрулируется специальной охраной: не дай Бог, простые трудящиеся, случайно забредшие на территорию, увидят эту роскошную жизнь. Охрану из домов не видно, так же как не видно и соседние дачи. Таким образом, создается впечатление, будто каждый дом стоит отдельно посреди идиллической поляны, где зимой лунный свет освещает нетронутый белый снег, а весной на сказочных лужках распускаются яркие цветы.
Тимур Ицкаков, переодевшись в форму охранника, долго любовался чудесным зимним пейзажем. Для наблюдения он выбрал место, откуда хорошо просматривалась дача, его же самого обнаружить было нельзя, и терпеливо следил за тем, что происходит вокруг. Было холодно, но Ицкакову к этому не привыкать. Отстояв смену, он уходил, а на его место заступал другой сотрудник КГБ – наблюдение продолжалось круглосуточно и беспрерывно день за днем.
Макс Градский, похоже, был не склонен любоваться великолепной природой: он не вылезал из дома, куда приехал сразу же после беседы с капитаном Чантурия. Тимур не слышал беседы капитана с Градским, но он знал, как ведет себя человек, у которого есть основания опасаться сотрудников КГБ. Именно так вел себя Градский; создавалось впечатление, что он ушел в глубокое подполье.
– 17 —
Пятница, 27 января 1989 года,
5 часов вечера,
Посольство Соединенных Штатов
– Ну хорошо, кто же мне доложит, что там было? – спросил посол. – Ролли, я вижу, вы здесь старший по рангу, хотя вы и ненастоящий «призрак». Что же порассказали вам Иваны? Куда они гнут?
– Я бы сказал, что принимали нас на высшем уровне, – начал Таглиа. – Встретили нас два опечаленных полковника и два младших офицера со скорбными лицами. Их, должно быть, лепили из одного теста. Сперва мы уставились друг на друга и удерживались от того, чтобы, упаси Бог, сказать что-либо существенное, – по принципу «сперва покажи мне свои карты, тогда я раскрою свои». Короче говоря, договорились мы вот о чем: нам позволили побеседовать со свидетелями и вызвать наших фокусников из ЦРУ, чтобы те сняли отпечатки пальцев, вообще делали бы все, на что они способны, – они и впрямь горят желанием узнать, что же произошло, поскольку, по-видимому, никакого готового ответа на этот вопрос у них нет. Мы продолжим переговоры, обменяемся на них новой информацией. А потом мы все после этого заживем счастливо и никогда больше не станем снова враждовать. И мы будем радоваться, что не зря старались.
– Вы полны радужных надежд, – заметил посол.
– Когда играешь на поле противника, да еще по его правилам и под присмотром его любимой мамаши, на такую игру больших надежд возлагать не приходится.
– Да, я тоже так считаю. У них есть какая-нибудь версия?
– Да, та же самая, что возникла сразу после нападения: все это, дескать, дело рук банды рэкетиров, требующих повысить отступные.
– Ну, а что скажете вы, Бирман?
– Только то, что они допускают возможность нападения на иностранца. Ну, а что касается версии об организованной преступности… О росте количества преступлений все время пишут в газетах. Даже КГБ теперь вынужден согласиться, что организованная преступность существует.
Таглиа уточнил:
– Все эти годы они довольно успешно справлялись с преступностью на улицах и в государственных органах. Теперь, когда появилось столько соперничающих группировок, их все труднее держать в узде.
– Ну ладно, внутренние помещения кафе вы осмотрели, Бирман? – спросил посол. – Есть ли там, за что зацепиться фокусникам из ЦРУ? Сохранились ли отпечатки пальцев, пятна крови и прочее, что можно выявить приборами и анализами?
– Стол и стулья, где сидел Хатчинс, поломали и сожгли, – принялся рассказывать Бирман. – Сомнительно, чтобы можно было что-то выявить. Если бы мы занимались расследованием с самого начала, то некоторыми предметами стоило бы заняться. Об этих предметах мы, конечно же, не скажем сотрудникам КГБ, но, разумеется, нет никаких надежд на успех без помощи серьезных специалистов-исследователей из ЦРУ. Однако, чтобы организовать помощь даже на низшем уровне, потребуется не меньше недели.
– Может, именно такая реальная помощь и поможет разыскать преступников, убивших Хатчинса, – подал реплику Мартин.
– В нашем деле, Мартин, сначала ставятся задачи, а под них уже подбираются исполнители, особенно когда расследуются убийства. И наше дело – выявить у советских их секреты и помешать им раскрыть наши.
– В таком случае я рад, что не занимаюсь вашими делами.
– Хорошо, остыньте немножко. От Нас ждут сотрудничества в этом расследовании, так давайте же сотрудничать. Прикиньте, чего бы мы добились без компромиссов, Бирман, если пустить дело на самотек. Так давайте спокойно отнесемся к тому, что на организацию работы фокусников потребуется какое-то время – на то, чтобы приехать сюда из Штатов и на всякое такое прочее. Ну что там еще нам предстоит сделать?
– Кого послать на беседы со свидетелями? – спросил Таглиа.
– Я сам поговорю с ними, – вызвался Бирман. – Я уже побеседовал, но с иностранцами – это два японца. Они подтвердили все, что говорили в КГБ и что отражено в докладной записке. Похоже, они говорят правду. Немец и финн уже уехали. С ними побеседуют наши люди за рубежом, но нового я не жду. Нет-нет, в рассказах свидетелей лжи явно не содержится. Просто я их поглубже покопаю.
Он сел на диван и откинул руки на спинку.
– Я думаю, здесь и впрямь замешана женщина, – сказал он чуть погодя, прикрыв глаза, будто так четче можно разглядеть правду. – Сотрудники КГБ написали, что Чарльз был с женщиной, а теперь смотрят за нами и ждут, что мы будем предпринимать. Они хотят посмотреть, можно ли у нас еще что-то выведать.
– Вы полагаете, что они заманили Хатча в кафе в два часа ночи и прирезали его? – спросил Мартин.
Бирман открыл глаза и сказал:
– А вы полагаете, что он просто так оказался в кафе, когда туда ворвалась банда и случайно ухлопала его? По случайному совпадению. Так я и поверил!
Бирман, похоже, обиделся, что кто-то – в данном случае Мартин – мог подумать, будто оперативного сотрудника Центрального разведывательного управления можно сбить с толку такой нелепицей, как понятие «совпадение».
– Да, но зачем им надо было все так усложнять? Почему бы не пырнуть его ножом в темном переулке, или у нее на квартире, или…
– Он бы, в конце концов, принял меры предосторожности, – ответил Бирман. – Как говорится, даже бездарного собрата по искусству нужно критиковать осторожно, щадя его самолюбие, несмотря на то, что он туп и мало что соображает в искусстве. Конечно же, шумное наглое нападение на Хатчинса отводит всякое подозрение от КГБ.
– Этот аспект нападения, кажется, не прорабатывался – заметил Мартин. – Или же я не улавливаю подозрительности в тоне вашего голоса?
– Это профессиональная ревность, – ответил Бирман. – Вы должны им намекнуть на наши сомнения. Работу они провернули ловко и не оставили нам ни малейших зацепок, чтобы мы могли выразить какие-то подозрения официально. Хитрая и тонкая работа.
– 18 —
27 января – 3 февраля 1989 года,
Комитет госбезопасности
Целую неделю люди Чантурия следили за Максом Градским. Тот не показывал носа из дома, но мог вести телефонные разговоры, поэтому сотрудники КГБ обратились за санкцией на установку в его домашнем телефоне подслушивающего устройства. Разрешения они не получили, но все же к тому времени путем неофициального подслушивания удалось кое-что узнать. Градский звонил трем иностранным гражданам – двум финнам, работающим на реставрации гостиницы «Метрополь», и немцу – представителю западногерманской станкостроительной фирмы в Москве. Градский говорил с ними иносказательно, тщательно подбирая слова, явно имея в виду, что его могут подслушать. Уже одно это могло свидетельствовать о важности этих разговоров. Градский сообщал о переносе встреч и о задержке поставки товара.
– Чего он замышляет? – спросил Чантурия.
– Весьма вероятно, хочет продать ворованное оборудование, – предположил Орлов.
– Скорее наоборот – купить оборудование, – возразил Белкин.
– Купить?
– Я сужу так по его манере разговора, – Белкин говорил терпеливо, как педагог, растолковывающий ученикам трудный вопрос. – Папаша этого дитяти – первый заместитель министра общего машиностроения. Его министерство тратит ежегодно сотни миллионов в твердой валюте на закупки оборудования у иностранных компаний. Несколько слов, сказанных где нужно, могут указывать, кто получит контракты. Разве им не хочется быть с Максом Градским на дружеской ноге?
– А разве медведь станет гадить в своей берлоге? —
заметил Чантурия.
– Макс таким путем помогает нужной компании продать оборудование министерству, – ответил Белкин. – Другие фирмы при этом отсеиваются, а фирма-победитель подкинет кое-что.
Ни у кого из старших по званию офицеров не хватило духу признать, что сынок первого заместителя министра, по всей видимости, выбалтывает иностранцам по отцовскому телефону сведения, составляющие государственную тайну (любой разговор с иностранцем считался делом государственной безопасности), поэтому предложение прослушивать этот телефон было отвергнуто. Но в то же время было разрешено провести обыск в городской квартире Макса. Она находилась вовсе не на Берсеневской набережной в доме 20/2, где, согласно прописке, он проживал вместе с родителями и сестрой. Опросив его приятелей, сотрудники КГБ выяснили, что Градский снимал холостяцкую квартиру неподалеку от Арбата.
При обыске арбатской квартиры обнаружили записные книжки с доброй сотней адресов и фамилий иностранцев, проживающих в Москве, а также более чем с двумя сотнями русских женщин.
– Ну и о чем это говорит, черт побери? – сказал Чантурия на совещании сотрудников отделения. – Макс Градский знаком со множеством иностранцев – это я еще могу понять. А вот к чему все эти женщины?
– Мужчины и женщины обычно собираются ради одного дела, – заметил Татарин, – любви. Давайте потолкуем с его приятельницей Светой, этой переводчицей.
В беседе сотрудников отделения Чантурия с офицером госбезопасности, курирующим институт, где работала переводчицей Светлана Калинина, ничего подозрительного не выяснилось. Она была членом КПСС, аккуратно посещала партийные собрания, была с товарищами искренней и открытой, работала много и хорошо, пользовалась уважением руководства института.
Чантурия решил поручить побеседовать со Светланой Орлову, сыграв на ее честности и открытости. Тот любил такие беседы. Светлана ему рассказала все, что знала.
– Тимур был прав, – доложил о результатах Орлов. – Там любовь.
– Она любит Градского? – удивился Чантурия. – Что за блажь у хорошей женщины? Понимаю теперь, как справедлива поговорка «Любовь зла, полюбишь и козла».
– Ну, это не совсем та любовь. Она скорее носит деловой характер.
– Она что, спит с ним?
– Да нет же. Просто деловые связи, бизнес.
По интонации, с какой Орлов произнес эти слова, Чантурия догадался, что тот не видит большой разницы между этими двумя занятиями.
– Расскажи поподробнее, что там у нее, – попросил Чантурия. На сердце у него стало грустно.
Орлов начал рассказывать. Светлана занималась тем, что знакомила западных бизнесменов с Максом Градским, а тот, в свою очередь, сводил их с молодыми москвичками, стремящимися обеспечить себе достаточно высокий уровень жизни – такой уровень, который в Москве доступен лишь людям с настоящими деньгами (это означало – с деньгами западных стран, иначе говоря, с твердой валютой), то есть высокопоставленным чинушам, уголовным элементам и, конечно, иностранцам. Вот Макс Градский и устраивал за соответствующую мзду встречи между смазливыми москвичками и страждущими иностранцами.
Чантурия лишь горестно покачал головой.
– Что за жалкое занятие, – тяжело вздохнул он. – Ты проверил ее показания?
– Нет еще. Но я в них не сомневаюсь.
– Я тоже. Ешь твою мать, тоже не сомневаюсь. Ну ладно, проверь.
Чантурия решил перепроверить, чем занимается Градский, побеседовав с выбранными наугад девушками из адресных книжек Градского. Они по-разному восприняли свое разоблачение: одни перепугались, другие отнеслись к нему более или менее спокойно. Но все подтвердили слова Светланы Калининой.
Настало время снова поговорить с Максом Градским.
Узнав, какие показания дали девушки, Градский уже не вспоминал свои байки, но остался по-прежнему самонадеянным и высокомерным. Зачем он пришел на день рождения официанта? Макс лишь пожал плечами.
– Официант из «Узбекистана» знает многих девушек и немало иностранцев. Ну а теперь, если вы намерены арестовать меня, найдите, что я сделал такого противозаконного, – нагло ответил он.
– А вы читали 226-ю статью Уголовного кодекса? – спросил Чантурия, взяв со стола небольшую книжечку в сером переплете и пролистав ее. – Сводничество с корыстной целью. Наказывается лишением свободы на срок до пяти лет.
– Какая корыстная цель? Девушки просто хотят приятно провести время. Законом это не возбраняется. Денег ни от них, ни от их друзей я не беру. Иногда мне, правда, делают подарки, так, маленькие сувениры в знак признательности…
– Они нам такие сказки не рассказывали. Иногда они платят вам в валюте. А за это полагается лишение свободы от трех до восьми лет. Статья 88-я Уголовного кодекса. Хотите, покажу?
– Так это их надо сажать на срок от трех до восьми лет. Никакой валюты я от них не получал. А разве она у них есть?
– А разве нет? А где же вы приобрели кожаную куртку, в которой были в кафе в тот вечер?
Макс опять недоуменно пожал плечами:
– Мне подарили.
– Кто подарил – иностранный «друг» или кто-то из девушек?
– Отец подарил. Он купил ее, когда ездил в Италию. Не изволите спросить его об этом?
– Свидетельницы утверждают, что платили вам в валюте за знакомство с иностранцами. Следовательно, срок от трех до восьми – ваш, и ничей больше.
– Посмотрим, дадут ли вам санкцию на арест. Для своей защиты Макс использовал одно обстоятельство, вернее – два. Во-первых, он изображал занятия своих знакомых девушек как легкое, приятное времяпровождение, не содержащее в себе ничего криминального.
Незаконно, конечно, получение в ходе таких занятий советскими гражданками «настоящих» денег – но это их забота, а не Макса Градского. Во-вторых, хотя проституция и преследуется в судебном порядке, но поди докажи, что то, чем занимались эти девушки, – это и есть проституция. Вряд ли суд станет напрягаться и искать зацепки, чтобы обвинить ту или иную девушку в проституции лишь ради удовольствия засадить за решетку сына первого заместителя министра.
Ну, а наличие иностранной валюты в кармане сына замминистра вряд ли является основанием для его ареста.
– А та женщина? – спросил Чантурия. – Ну та, которая пришла в кафе вместе с иностранцем? Это вы их познакомили?
– Никогда в жизни не видел ни ее, ни его. А жаль. За годовой контракт с такой женщиной, как она, я огреб бы тыщонку долларов, – ответил Макс. – Если сыщете ее, дайте, пожалуйста, мне знать.
– Я передал бы дело этого сукина сына в прокуратуру только из принципа. Пусть покрутится его отец.
– Полегче, полегче, Серго, – увещевал его Орлов. – На этом деле какой-нибудь следователь сделает себе быструю карьеру. Ты же знаешь, как они решают такие вопросы.
В разговор вмешался Татарин:
– А вы знаете, капитан, бизнес Градского может открыть перед нами довольно интересные перспективы.
– Интересные для оболтуса, который сам не может уложить бабу в постель, – рассмеялся Крестьянин.
Татарин не обратил на него никакого внимания и продолжал:
– А почему бы нам не примкнуть к его делу?
– Я не деляга, – ответил Чантурия. – А если бы и стал таковым, то уж дело Макса Градского вряд ли пришлось бы мне по душе.
– А вы только вообразите его связи: больше сотни добропорядочных девушек спят с иностранцами. И все они благодарны ему за услуги.
– А как же мы обратим их благодарность на себя? – спросил Крестьянин.
– Тимур, меня это не интересует, – резко сказал Чантурия.
– Но почему же? – возразил Орлов. – У Тимура стоящая идея. Почему бы не войти в дело к нашему Максу? Кто знает, может, в следующий раз Макс и впрямь сумеет подложить одну из своих девиц в постель к резиденту ЦРУ.
– Меня это не интересует, – повторил Чантурия. Но некоторые идеи не так-то просто похерить. Если они не интересуют Чантурия, то других могут заинтересовать. Сам полковник Соколов, узнав об идее Тимура, проявил к ней живейший интерес.
Таким вот образом Макс Градский и вылез из своего подполья и стал продолжать налаженный бизнес, но уже с новым партнером. Тщательно разработав ему правдоподобные причины неявки на беседы и придумав прикрытие, даже более надежное, нежели он в свое время выдумывал, сотрудники КГБ в конце концов представили Макса самому Бирману, который побеседовал с ним. Конечно же, о том, что он сын первого заместителя министра общего машиностроения СССР, ничего не было сказано. Бирман не нашел в Максе Градском ничего такого, что бы заслуживало интереса.
– 19 —
Понедельник, 13 февраля 1989 года,
11 часов утра,
Лубянка
В холодный февральский день Чантурия сидел в своем служебном кабинете в заснеженном здании на Лубянке, предаваясь сладким мечтам о чахохбили, хинкали, приготовленных на пару, которые следует запивать добрым грузинским вином, о хачапури и шашлыках, о золотистом блеске яркого солнца, как вдруг…
– Капитан! К полковнику Соколову! Срочно, на полусогнутых!
Когда вызывает к себе в кабинет полковник Соколов, чувствуешь себя довольно неуютно. А если следствие идет уже четвертую неделю, а докладывать нечего и дело с места не трогается, – более чем неуютно. Нехотя Чантурия поплелся к начальству, стараясь идти помедленнее.
Полковник Соколов улыбался ничуть не чаще, чем глыба льда. Поэтому Чантурия немало изумился, видя на лице полковника что-то отдаленно напоминающее улыбку. Уголки губ поползли в стороны и приоткрылись, неожиданно обнажив с левой стороны верхнего ряда зубов целое богатство в виде двух золотых коронок.
– Сегодня в двенадцать ноль-ноль прибывает поезд из Тбилиси, – отрывисто сказал Соколов. – В нем арестованные. Приказываю: встретить поезд, принять арестованных и препроводить их в Московскую городскую прокуратуру.
«Арестованные? С чего бы это полковник так радуется каким-то арестантам?» – промелькнула мысль в голове у Чантурия.
– Поздравляю вас, капитан. И ваше отделение тоже.
– Благодарю, товарищ полковник. Могу спросить: за что?
– Можете. Потому что мы исполнили свой долг перед народом. Это и есть те самые налетчики, которые ухлопали нашего покойного друга господина Хатчинса. Только что пришло сообщение из Тбилиси. Убийц задержали, они во всем признались, документы в пути вместе с арестованными. Приятная новость, капитан. Все закрыто одним махом. И все сделано на основе информации, добытой вами и вашим отделением. Отличная работа. Американцы, чтоб их черти утащили куда подальше, могут заткнуться со своей фантастической методой, которую им все равно не хочется демонстрировать нам. Преступники у нас в руках.
