Московские сумерки

      Красный отблеск пожара плясал на стволах деревьев, но свет не доходил до места, где в ложбинке притаились Мартин и Алина.
      Мужчины остановились и оглянулись на дорогу – теперь в отсвете огня стали видны их лица. В тени на низкой обочине дороги они казались стоящими по колена в черной воде. «Ты ухлопал его?» – спросил один. Он тяжело переминался с ноги на ногу. Лицо его приобрело от отблеска пожара красноватый оттенок, четко различались узкая полоска черных усов, черные брови и черные волосы.
      У второго мужчины было вытянутое лицо темного цвета, в профиль оно казалось сплющенным, будто его приложили мордой об стол.
      – Ты же сам видел, как он упал, – ответил второй. – Ему оттуда не выбраться.
      Сказав это, он поднял руку – в ней сверкнул автоматический пистолет с длинным, нелепым, как сперва показалось Мартину, дулом. Потом он понял, что это глушитель.
      – А где двое других? – спросил первый, не отрывая глаз от полыхавшей избы.
      – Никто оттуда не выберется.
      Быстро светлело. Вдруг по лесу прошел порыв ветра и дохнул на пожарище, раздувая пламя.
      – А Ванька перекрыл пути с другой стороны?
      – Да. Никто там не выскакивал.
      Со стороны дороги послышались крики, слов Мартин не разобрал – только голоса мужчин, двух или больше, а затем пронзительный женский вопль.
      – Поехали, – сказал первый. – Жители просыпаются. Сматываемся, пока нас не засекли. Дай Ваньке знать – пусть шевелится.
      Второй мужчина взял в руки висевшее в чехле на ремне радиопереговорное устройство вроде тех, что носят милиционеры, и что-то тихо сказал в микрофон.
      Мужчины повернулись и направились к автомашине. Первый заметно прихрамывал. Мартин подумал, а не Юрий ли подстрелил его перед смертью.
      Мартин и Алина лежали, не двигаясь, как им казалось, целую вечность, хотя все произошло в течение лишь нескольких минут. Вокруг становилось все светлее и светлее.
      – Что там происходит? – спросила Алина.
      – Дом горит.
      – Мы должны бежать, спасать их – Юрия и стариков.
      – Лежи на месте. Я посмотрю, что там творится. Держась за дерево, он приподнялся на колени, прижимаясь к стволу. В лицо ему полыхнул жар. Он увидел сразу всю деревушку. В домах зажегся свет, хотя нужды в нем и не было – ревущее пламя освещало не только всю деревню, но и край леса. Огонь вырывался из всех окон, из двери и сквозь щели на крыше. От нестерпимого жара загорелись постройки во дворе, растущие там деревья и деревянная ограда. Огонь опалил даже ближайшие деревья в лесу, но зажечь их и другие дома у него не хватало жара. У соседнего дома собралась небольшая толпа, человек этак двадцать, лица их из-за яркого огня казались безжизненными масками. Туда и сюда сновали ребятишки, что-то выкрикивая и размахивая руками. Взрослые стояли молча, уставившись пустыми глазами на пожарище, женщины сложили руки на груди.
      Алина встала на колени рядом с Мартином. В этот момент изба накренилась, завалились на один бок, а затем рухнула. Целый шлейф искр взметнулся вверх и закружился в вихре, вздымаясь все выше и выше, казалось, до самого неба. Ребятишки в восторге дружно завопили.
      Алина глубоко и прерывисто вздохнула, чуть не разрыдавшись. Огонь больше не бушевал, разбившись на несколько мелких очагов, но языки пламени по-прежнему не унимались, вздымаясь и ярко полыхая. Дома больше не было. Старые бревна догорала с сухим треском. Дом был построен давным-давно из сосновых бревен, скопления смолы внутри них взрывались, испуская залпы сверкающих искр.
      Толпа соседей подалась назад, а затем разбежалась: люди кинулись к колодцам за ведрами и черпаками – смачивать крыши собственных домов, чтобы те не загорелись.
      Алина попыталась подняться, но Мартин придержал ее за руку.
      – Мы должны помочь им, – настаивала она.
      – Нет. Я не хочу, чтобы нас увидели. Она сползла вниз и затаилась рядом с ним.
      – Да, ты прав. Нельзя, чтобы кто-то знал, что ты был здесь.
      – Не только поэтому.
      – А почему же еще?
      – Эти люди говорили о «двоих других». Не думаю, что они имели в виду старика и старуху.
      – Ты считаешь, что они и за нами охотятся?
      – Лучше так считать, если хотим остаться в живых. Алина, опираясь о дерево, тихо поднялась на колени.
      Спустя минуту-другую она спросила его твердым голосом:
      – А кто, по-твоему, эти люди?
      – Не знаю. Есть два предположения.
      – КГБ или бандиты?
      – Я тоже так полагаю.
      – Нам не нужно показываться. Кагэбэшники, должно быть, засекли нас у Димы. Нам следовало бы это учитывать. Мы добились только того, что убили Юрия. И еще дядю Федю и Марью Павловну. Да не просто убили —
      живьем сожгли.
      Мартин не знал, что и сказать. Возможно, она и права.
      Поэтому он помалкивал.
      Алина села на землю, обхватив ноги руками, и положила голову на колени. Потом сказала:
      – Они о стариках даже не думали. Им до них никакого дела не было. Они просто… – Она передернула плечами. – Они для них как мебель или…
      И она наконец-то тихо заплакала.
      Мартин дал ей отдохнуть несколько минут. Потом они встали и направились прочь от деревни в сторону Брянска, не отходя, однако, от края леса. Небо стало совсем светлым, когда они подошли к узенькому ручейку. Алина умылась, смыв заодно весь свой макияж. После этого на лице ее не осталось даже следов слез. Мартин чувствовал неимоверную усталость, но Алина выглядела отдохнувшей и посвежевшей. Ему бы быть хотя бы наполовину таким же свежим, как она!
      Пока они отдыхали, мимо них промчалась к Старому Буяну, сверкая проблесками голубого маячка на крыше, милицейская машина.
      – Прилично все-таки они запоздали, – заметила Алина.
      Они подыскали место, откуда было хорошо видно дорогу, чтобы не пропустить автобус, и в то же время – чтобы их самих не заметили. Было уже почти семь, когда автобус показался на вершине дальнего холма и плавно покатился к ним, оставляя за собой черный шлейф выхлопа. Лишь когда их разделяло с полкилометра, они встали и пошли ему навстречу, призывно размахивая руками. Автобус катился и катился, не останавливаясь, и только в последний момент он замедлил ход и замер как вкопанный прямо напротив них.
      Они заранее договорились: чтобы избежать лишних расспросов, лучше всего, не дожидаясь их, самим переходить в наступление. Алина закричала на водителя первая:
      – Вы же опаздываете черт знает на сколько! Для чего же тогда существует расписание, если на него нельзя положиться?
      В автобусе, наполовину пустом, ехали в Брянск на воскресенье окрестные колхозники, дружно поддержавшие претензии Алины. Любая группа русских из трех и более человек – это уже коллектив, а у всякого коллектива есть коллективное мнение, которое, как правило, отражает мнение самого настырного члена коллектива.
      Водитель, человек лет тридцати, с круглым лицом и выпученными темными глазами, занял глухую оборону:
      – Я-то здесь при чем! Это все из-за пожара там, позади, вы же знаете!
      – Какого пожара? – возмутилась какая-то старуха. – Да ты приехал, когда уже все кончилось, и не видел никакого пожара.
      – Что за пожар? – с искренним удивлением спросила Алина. «Да она же настоящая актриса», – подумал Мартин.
      Водитель лишь ухмыльнулся, обрадовавшись, что так легко отделался от наседавшей женщины, и пояснил:
      – Да там, позади, в Старом Буяне. Дом там сгорел ночью. Говорят, и все жильцы в нем тоже сгорели. Пятеро их. Старик со старухой, племяш ихний да двое гостей.
      – Все-то он знает! Не зря болтал полчаса с милиционерами, – продолжала кипеть женщина.
      – Да ну! Вы же сами были рады вылезти из автобуса и полюбоваться головешками, – огрызнулся водитель.
      – Головешки! – закричала женщина. – Хороши головешки! К ним до сих пор ближе чем на десяток метров не подойти!
      Водитель задергал ручкой коробки передач, с трудом включил скорость, и автобус с глухим урчанием пополз вверх на очередной холм.

– 43 —

       Воскресенье, 4 июня 1989 года,
      Позднее утро,
       В московском поезде
      В вагоне хозяйничала та же проводница с золотыми зубами. Поезд шел из Бухареста, но она заступила на смену только в Киеве. Нарочито не замечая помятую одежду Мартина и Алины, проводница обратилась к Мартину:
      – Не думаю, что вы живете в Брянске. Надеюсь, неплохо провели время в гостях?
      Алина не дала Мартину рта раскрыть и ответила за него:
      – Да, неплохо. Мы повидались с дядюшкой.
      – Поразительные перемены происходят у нас в стране, – заметила проводница. – Еще недавно вы не смогли бы привезти в Брянск мужа-иностранца.
      – Перемены и в самом деле поразительны, – согласился Мартин, но вид у него был отнюдь не веселый – он гордился, что свободно владеет русским языком, и не верил предупреждениям Алины: помалкивать, чтобы из-за акцента в нем не угадали иностранца.
      Мартин присел, намереваясь поспать сидя, но Алина думала иначе.
      – Правильно ли будет, если я хоть временно перестану играть роль крутой бабы? – сказала она, залезая на верхнюю полку. – Не думаю, что я и дальше смогу выдерживать характер.
      – А я и не знал, что это была сцена из спектакля.
      – Если бы ты только знал, как мне тяжко все достается. Теперь я хочу просто забраться на полку и спрятаться подальше.
      – А я вытянусь здесь, внизу, – с этими словами Мартин растянулся на нижней полке и закрыл глаза.
      Он не думал, что заснет, но только заснул, как во сне ему послышался внезапный грохот обрушившегося горящего дома. Очнувшись, он понял, что поезд по-прежнему мчится к Москве, а проводница, с грохотом открыв дверь, стоит на пороге их купе. Пока он рылся в карманах, отыскивая билеты, она одарила его понимающей улыбкой, вышла и вернулась с постельными принадлежностями, показала напоследок, как изнутри запирать дверь купе.
      – Какая же она любопытная, – заметила Алина с верхней полки.
      Мартин снова уселся на полку с целой кипой постельного белья в руках.
      – Негоже так говорить о женщине, которая проявляет заботу о нас, – сказал он.
      – Не проявляет заботу, а шпионит за нами.
      – С чего бы ей шпионить? – удивился Мартин, хотя и знал заранее ответ Алины.
      – На этом держится вся наша система. Каждый шпионит за каждым.
      – А за кем же шпионишь ты?
      – Я ни за кем. Но если бы КГБ разыскал меня, то, конечно же, попытался бы заставить шпионить за Юрием, за Димой, за тобой, наконец…
      Ее слова напомнили Мартину о Бирмане, о его требованиях, о чем он никогда и не заикался Алине.
      – Кто-то узнал, что мы уехали в Брянск, – подумав, сказала Алина. – Кто-то выведал, что мы отправились в Старый Буян.
      – Может, они раскрыли Юрия независимо от нас?
      – И случайно оказались там именно в ту ночь, когда мы приехали? Ты что, веришь в подобные случайности?
      – Нет, не верю. Ты права. Кто-то что-то пронюхал. Возможно, КГБ. Они могли выследить нас, когда мы зашли к Дмитрию. Мы по глупости поехали от него прямо на вокзал, а ведь он знал, что за ним следят, и предупредил нас об этом. Или, может, он и выдал нас?
      – Дима никогда не сделал бы этого.
      – Не сделал бы? И даже ради того, чтобы разлучить нас?
      Последовало долгое молчание. Ее рука безвольно свесилась с верхней полки.
      – Не знаю, – ответила она. Он взял ее руку.
      – Мне жаль твоего брата, – только и вымолвил он.
      Он должен был сказать это раньше. Но тогда он чувствовал, что нужно изо всех сил держать себя в руках, что необходимо сделать все, чтобы благополучно скрыться. Теперь же, когда Брянск остался позади, он ощутил в душе другое чувство – определенно не чувство безопасности, скорее облегчения, хотя оно и покоилось на пустом месте.
      – Мне тоже жаль, – ответила она. – Ужасно сознавать, что твой брат мертв и никому до этого нет дела. А еще более ужасно, когда понимаешь, что его смерть, может быть, самый лучший выход для него.
      Мартин не нашел что сказать и постарался перевести разговор на другую тему.
      – Давай я приготовлю тебе постель, – сказал он, – лучше будет спаться.
      – Не знаю, хочу ли я спать. У меня в глазах до сих пор стоит пожар. Бедный Юра. Бедные старики.
      Голос ее сломался, но она сдержалась и не расплакалась.
      Мартин развернул белье и стал заправлять одеяло в пододеяльник.
      – Если хочешь спать там, на верхней полке, тогда слезай с нее, я постелю тебе, – сказал он.
      Она спустилась вниз и принялась помогать ему. Они развернули накрахмаленные хрустящие простыни и застелили тюфяки на верхней и нижней полках, а потом запихнули одеяла в пододеяльники. Ее рука снова коснулась его руки, и она прижалась к нему боком. Он повернулся и поцеловал ее, она тоже ответила поцелуем. Он протянул руку назад, чтобы запереть дверь, и наткнулся на ее руку, нащупывающую защелку.
      – Ласточка, – шепнула она Мартину. – Ты моя ласточка.
      – А знаешь, что это слово значит по-английски? – тихо спросил он. – Оно означает такую маленькую птичку – «сволоу» по-английски. – Моя фамилия по-английски тоже означает пташку, очень похожую на сволоу.
      – Вот и хорошо, – ответила она. – Это хорошая примета.
      Когда душевное волнение улеглось, Мартин заглянул наконец-то в свое сердце, где ещё таились остатки былого недоверия, и тщательно переворошил их. Что он, по сути, знает об этой женщине? Вот она спокойно спит в его объятиях на трясущейся полке в вагоне скорого поезда «Бухарест – Москва», эта прекрасная женщина, такая ласковая и в то же время отважная. Так что же он знает о ней? Что она видела, как убивали Хатчинса, и сама чудом избежала смерти? А сейчас вот это жестокое убийство Юрия. Может ли она быть, как непременно сказал бы Бирман, «торпедой КГБ», нацеленной на него, Мартина, на всех их, американцев? Может ли он вообще надеяться, что узнает ее лучше в этой стране, где все инстинктивно сторонятся чужеземцев, в стране, где даже проводница с одного взгляда вычислила, что он иностранец?
      Однако оттого, что он два дня не спал, и от убаюкивающего покачивания вагона он в конце концов заснул, а когда проснулся, то ответ на все эти вопросы нашелся сам собой. Проснувшись, он вспомнил русскую поговорку «утро вечера мудренее» и ощутил, что он искренне любит эту женщину, что она, безусловно, не вероломная предательница и что его уверенность в этом не сможет одолеть ни на чем не основанное сомнение – никаких очевидных причин для тревоги просто не существует.

Глава пятая
МОСКВА

– 44 —

       Воскресенье, 4 июня 1989 года,
      Вечер,
       Москва
      Пока поезд тащился по московским окраинам, они обсудили, как быть дальше.
      – Ты не можешь оставаться в своей квартире, – настаивал Мартин. – Кто бы это ни был, КГБ или мафия, мы должны исходить из того, что им известно, кто ты такая и где живешь. Может, они и думают, что ты погибла, но за подтверждением этого они в любом случае явятся к тебе домой. Нам не нужно, чтобы они знали, что ты жива. Есть ли у тебя еще какое-нибудь пристанище, где можно было бы отсидеться?
      – А как же ты? – всполошилась Алина, совсем не думая о себе.
      – Я буду в полной безопасности в стенах посольства, – ответил Мартин. – Может, единственный способ обеспечить твою безопасность – вывезти тебя отсюда. Я могу походатайствовать о предоставлении тебе убежища.
      – Даже если мне его предоставят, я не смогу уехать из страны. Оно лишь даст мне возможность укрыться в твоем посольстве.
      – Да, ты права. И если я, несмотря ни на что, выгляжу иностранцем, ты с первого взгляда – русская. Мы не сможем даже провести тебя мимо милиционеров у дверей – во всяком случае, без специальной подготовки. Я мог бы дать тебе кое-какую американскую одежду, ну и, конечно же, ты сама большая мастерица по части грима…
      – Есть еще одна проблема, – сказала она.
      – Какая же?
      – Я не хочу покидать свою страну.
      Хотя Мартин и гордился тем, что понимает загадочную русскую душу, он немало удивился. Ему еще не доводилось сталкиваться с людьми, которые отказывались бы поменять Советский Союз на Соединенные Штаты, когда у них были для этого возможности.
      От нее не ускользнул его озадаченный вид.
      – Что мне там делать? – объяснила она. – Я актриса, по-английски не говорю. Да и вся моя жизнь проходит здесь.
      – Ты могла бы стать моей женой, – сказал он. Слова эти он произнес неожиданно для самого себя: до этого ему и в голову не приходило жениться на Алине. Она удивилась, потом улыбнулась и поцеловала его.
      – Для этого мы еще не так хорошо знаем друг друга, – мягко сказала она.
      – Я люблю тебя, – ответил Мартин. Она опустила голову и сказала:
      – Мне кажется, что я тоже люблю тебя. Но… пока я намерена продолжать жить так, как и жила.
      – Почему?
      Алина лишь неопределенно пожала плечами.
      – Мне кажется, что я живу как при Сталине. Если бы все отказались сотрудничать с системой, то Сталин стал бы никем. Ну да ладно, кто бы там ни был во главе страны, я не намерена сотрудничать с ним.
      – Молодец, – только и сказал он, восхищенный ее поведением и в то же время расстроенный и встревоженный.
      Ранним вечером они уже шли, взявшись за руки, по Якорной улице. Сначала он хотел взять ее под руку, но она не позволила.
      – Не нужно, чтобы мы выглядели как иностранцы, – пояснила она. – Смотри, как надо, – и она сама взяла его под руку, а через минуту засмеялась и пояснила: – Теперь мы похожи на пару, поженившуюся давным-давно.
      – Настанет день, и мы будем парой, поженившейся давным-давно.
      – Не сглазь.
      – Что-что?
      – Я должна отвести сглаз, – пояснила она. – Если ты задумал что-то очень хорошее, то я должна отвести сглаз – оберечь тебя от сглаза, не сглазить.
      – Не сглазить.
      Они не заметили, как позади них появилась черная «Волга», остановившаяся в стороне, возле кустов сирени, на которых еще виднелись неопавшие темно-лиловые гроздья цветов.
      По темным лестничным пролетам они поднялись в ее квартиру.
      – Хочешь чаю? – спросила она.
      – Чаю – нет. А тебя хочу.
      – Может быть, после чая? – сказала она, но не стала сопротивляться, когда он подошел к ней сзади и обнял.
      Он почувствовал под своими ладонями упругие выпуклости ее грудей, а когда она повернулась к нему лицом, поцеловал ее в губы, а она без колебаний сразу же откликнулась на его ласки.
      В открытое окно Алиной спальни свободно вливался свежий воздух, принося с собой запах каких-то цветов. Мартин нежно провел рукой по ее щекам, а она, не открывал глаз, улыбнулась и сказала:
      – Вот ты и уложил меня в постель, соблазнив романтикой своей профессии.
      – Так это моя профессия стала причиной того, что…
      – Да нет, конечно. Это ты сам. Я так долго ждала тебя. И вот ты пришел, моя ласточка.
      – Не сглазь.
      – Постараюсь не сглазить. Он поднялся и стал одеваться.
      – Ты что, собираешься уходить? – встревожилась она.
      – Я скоро вернусь.
      – Куда же ты идешь?
      – В посольство. Принесу кое-что поесть и переоденусь. Я останусь у тебя на ночь, если не возражаешь.
      – Да что ты, разумеется, нет.
      – Мне не хотелось бы оставлять тебя на ночь одну. Думаю, мы переселим тебя в посольство.
      – Я же сказала, что не хочу уезжать.
      – Если не согласишься, мои коллеги подумают, что ты ил КГБ.
      – Мне плевать, что они там думают. Ты что, намереваешься рассказать им обо мне?
      Вопрос не застал его врасплох – он уже размышлял об этом, но окончательного решения еще не принял.
      – Таких намерений у меня нет, – ответил он.
      Мартин тяжело и медленно поднимался по лестнице к Алининой квартире. В каждой руке он нес по увесистой сумке с продуктами, которые посольство еженедельно получало по выписке из Хельсинки, да еще прижимал локтем к боку букет роз. Опираясь на дверь, он нашарил пальцами кнопку звонка и чуть было не упал, когда дверь распахнулась.
      – А вот и бакалейщик пришел, – весело сообщил он и тут асе осекся, увидев, что на Алине, как говорится, лица нет.
      – Что стряслось? Она кивнула головой на кухню.
      – Там пришли.
      – Кто?
      Из кухни в переднюю вышел Серго Чантурия. Мартин сразу же узнал его, хоть тот и был в цивильной одежде.
      – Добрый вечер, господин Мартин, – приветствовал его Чантурия.
      – Он заметил вас еще из окна, – пояснила Алина. – У меня не было возможности предупредить вас.
      – Ну что ж, мы же не нарушаем никаких законов, – заметил Мартин, думая, что это существенно в данной ситуации. На улице он не заметил ни подозрительных автомашин, ни слежки, да он и не думал, что за ним могут следить. «Мы слишком рано стареем, – подумал он про себя, – и слишком поздно умнеем. Рано или поздно наша же лень губит нас», а вслух спросил:
      – Это что, неофициальный визит, капитан?
      – Давайте считать, что на этот раз неофициальный, – ответил Чантурия. – Если будем так полагать, то получится разговор, полезный для всех нас.
      – Разговор о чем?
      – Я сам хотел бы знать это. Помнится, наши организации договорились делиться любой ставшей им известной информацией, касающейся убийства господина Хатчинса.
      – Да, договорились. Но я думал, что дело уже закрыто. Троих убийц нашли и засадили в тюрьму, а четвертый мертв.
      – Да, это так. Но те, кого засадили в тюрьму, клянутся, что ничего не знают о женщине, которая была тогда с господином Хатчинсом и потом исчезла самым таинственным образом. Не знает о ней ничего и ЦРУ, как вы сами сказали. И все же – вот она, и вы ее знаете.
      – Она не имеет никакого отношения к убийству.
      Он хотел было отрицать, что Алина именно та женщина, но понял: слишком поздно. Знает ли Чантурия о ее роли или же только догадывается? Да, теперь наверняка, знает.
      – Это интересно, – начал Чантурия. – Может, расскажете подробнее?
      – Ну что же, если это неофициальный визит… Возьмите хоть одну из этих сумок, а то я выроню обе.
      Чантурия взял сумку. Он держал ее в обеих руках, и Мартину стало немного полегче: по крайней мере, Чантурия не собирался выхватывать пистолет и стрелять в него. Мартин свободной рукой протянул Алине букет.
      – Спасибо, – поблагодарила она.
      Ее голос походил на писк подбитой птички, что привело Мартина в воинственное состояние – он был готов ринуться на ее защиту.
      Они прошли на кухню. Мартин подошел к окну и хотел выглянуть на улицу, но Чантурия, оставшийся в прихожей, поскольку в кухне троим было тесновато, сказал:
      – Что смотрите? Никого там нет – я пришел один.
      – В самом деле? – усомнился Мартин, но, выглянув, он и впрямь никого не увидел.
      Мартин принялся передавать продукты Алине. Чантурия ни слова не сказал, но Мартин заметил, что он внимательно следит за тем, что он вытаскивает из пакетов. Вид у него был точно такой же, как у любого советского гражданина, впервые попавшего в супермаркет на Западе. От офицера КГБ Мартин такого никак не ожидал – ведь тот имеет доступ к специальным закрытым распределителям. Но вполне возможно, что Чантурия просто удивился, увидев лишь малую часть продуктов с Запада, уместившихся в двух бумажных пакетах, и соображал, что же может представлять собой остальная, большая их часть.
      – Что это? – спросил он, показывая на банку шведской ветчины.
      На банке красовалась картинка, изображавшая эту ветчину. Она совсем не была похожа на ту, которую можно купить в советских продмагах. Мартин объяснил ему, что это такое, и добавил:
      – Неужели нас арестуют за то, что у нас такая ветчина?
      – Да нет же, конечно, нет, господин Мартин, – ответил Чантурия с каким-то раздражением. – То, что у вас есть ветчина, не является преступлением.
      Мартин при этих словах не мог не улыбнуться, а Чантурия продолжал:
      – И я пришел сюда не для того, чтобы арестовать вас. Я уже сказал, что мой визит – неофициальный.
      – Мне нелегко считать его таковым, поскольку мы с вами в неофициальной обстановке не общались.
      Все еще держа сумку с продуктами обеими руками, хотя она уже наполовину опорожнилась, Чантурия вдруг улыбнулся и сказал:
      – В таком случае позвольте представиться: меня зовут Серго Виссарионович Чантурия. Чтобы упредить вопрос, который, как я вижу по вашим глазам, вы хотели бы задать, поясню: у меня то же отчество, что и у покойного Иосифа Сталина, по которому плакать не стоит. Наши отцы были тезками. Это совпадение, разумеется, не означает, что я согласен с его политикой, – что бы вы ни думали о моей профессии. Вам известно, что я капитан КГБ. Я люблю также футбол, грузинскую поэзию и вкусную еду. Моя мама считает меня неплохим парнем.
      Он высвободил правую руку и протянул Мартину, который, хоть и с неохотой, но все же пожал ее.
      Чантурия ничего не спросил насчет повязки на руке, но его пожатие было довольно мягким.
      – А вы, как я знаю, Бенджамин Мартин, помощник культурного атташе посольства США.
      – Специальный помощник культурного атташе, – уточнил Мартин.
      – Совершенно верно – специальный помощник культурного атташе. А между прочим, что эта должность конкретно означает?
      – Она означает, что я не работаю в ЦРУ.
      – Нет-нет, для меня совершенно ясно, что вы не работаете в ЦРУ, – я не хотел вас обидеть. Но я не очень-то представляю ваше положение в посольстве.
      – Да не только вы один. Все профессиональные дипломаты удивляются, какого черта я там делаю, и подозревают, что я «призрак», а «призраки» считают, что я черт знает чем занимаюсь, и хотели бы, чтобы я вообще ничего не делал. Только Хатчинс так не считал. Мы с ним хорошо ладили. Не лезли в дела друг друга.
      – Ну, тогда вы и впрямь «специальный». А мои наблюдения показывают, что вы действительно культурный человек. Я уже пришел к выводу, наперекор мнению некоторых моих коллег, что вы не работаете в Центральном разведывательном управлении, – Чантурия отпустил руку Мартина и продолжил: Вашей приятельнице Алине я уже представился. С сожалением должен сказать, если позволите, что ко мне она отнеслась с еще большим подозрением, нежели вы. Но мы рано или поздно должны были прийти к этому. И вот мы все здесь.
      Мартин опять принялся вынимать продукты из сумки. Внимание Чантурия привлекла коробка датского сливочного печенья, и он спросил:
      – А это что такое, уж извините меня за любопытство?
      – Это печенье, – пояснил Мартин. Чантурия вертел коробку в руках и так и сяк.
      – Печенье! Материальные излишества Запада я впрямь вызывают негодование. Вы не согласны с этим, Аля?
      Алина лишь взглянула на него исподлобья, а он тяжело вздохнул и продолжал:
      – Люди часто не понимают шуток. Даже здесь, во всемирной столице комических ситуаций. Нам нужно учредить министерство комических ситуаций. По иронии судьбы, однако, это министерство почти наверняка начнет выдавать такую дрянную продукцию, что количество комических ситуаций начнет неуклонно сокращаться.
      Он протянул коробку Алине и спросил:
      – А печенье-то вкусное?
      – Не знаю, – ответила она, – никогда не пробовала. Хотите попробовать?
      – Я почему-то думал, что вы никогда не предложите.
      Они сидели за маленьким столиком, попивал чай с датским печеньем.
      – А ведь неплохое печенье, на мой вкус, – высказал свое мнение Чантурия.
      – На нашу следующую встречу я принесу шоколадные эклеры из Парижа, – сказал Мартин. – Вот тогда и поговорим о вкусах.
      Несмотря на всю необычность этой встречи, Чантурия все больше ему нравился, в нем чувствовалось обаяние. А тут он еще припомнил, что на встрече в здании КГБ на площади Дзержинского единственным из ее советских участников, рассмеявшихся в ответ на его шутку, был Чантурия.
      – Однако сколь приятным ни был бы этот вечер, вы же, конечно, пришли не только ради того, чтобы просто пообщаться с нами, – предположил Мартин.
      – Да, это верно, – ответил Чантурия. – Разумеется, есть и кое-какие вопросы служебного характера. Я хоть и не хочу портить вам вечер, но все же, может, мы обсудим и их?
      – Я ничего не знаю об убийстве, – сразу же предупредила Алина.
      – Разумеется, я уверен, что вы не знаете. Но, с другой стороны, вы были в тот вечер с агентом ЦРУ. Я, правда, думаю, что вы и не подозревали о его подлинной профессии. Любопытно, что же все-таки происходило в кафе?
      – По сути дела, я и не поняла, что там произошло, – ответила она.
      – Этого никак не может быть. Мартин, взяв Алину за руку, не дал ей ответить.
      – Капитан, знает Алина, что там происходило, или не знает – неважно. Зато я знаю. Как вы верно заметили, я не работаю в ЦРУ. Но я дипломат, а в этом своем качестве я обладаю дипломатическим иммунитетом. В посольстве знают, куда я пошел и когда должен вернуться, – сказал он, приврав немного. – Так что, если я не вернусь вовремя, они будут знать, откуда начинать искать меня. Ну а теперь, может, нам пойти на сделку?
      – Какую же сделку вы предлагаете?
      – Я расскажу вам то, что знаю, а вы дадите мне слово не вмешивать Алину в это дело. Я имею в виду, что ее вообще касаться не будут: ни арестовывать, ни допрашивать – ни сейчас, ни потом.
      – Вы много запрашиваете, господин Мартин. Должен сказать вам, что если бы сейчас шел обычный допрос, то я просто отказался бы от вашего предложения, потому что у меня, по сути дела, нет разрешения давать такие обещания, которые чреваты нарушением законов моей страны. Но все же я даю вам слово, но подчеркиваю, что это – всего лишь мое слово, и ничье больше.
      Я хочу, чтобы вы ясно понимали это, ведь в будущем может случиться так, что кто-то еще из моей «конторы» сочтет себя не связанным моим обещанием, а я не желаю, чтобы вы думали, будто Серго Виссарионович Чантурия обманул вас.