Московские сумерки

      – Вы разбираете грузинский акцент, когда слышите его?
      – Да, конечно. Я встречаю на работе самых разных людей. Вы говорите по-русски, безусловно, гораздо чище того человека, товарищ капитан. Не сразу заметишь даже, что вы говорите с акцентом. Но тот был грузин. Я просто уверен в этом.
      «Святая простота русского крестьянина», – подумал Чантурия. Любой здравомыслящий человек, попав на допрос к грузину – капитану госбезопасности, спешно постарался бы исправить опрометчивые слова в своем заявлении. Но этот официант, наоборот, подчеркивал их. Возможно, у него не хватает мозгов придумать более вероятную версию. А может, он и прав. Итак, один грузин уже замешан в этой кутерьме, не считая самого капитана КГБ.
      – А этого человека, которого ударили ножом, – спросил Чантурия, – они что, выбрали его специально?
      – Не думаю. Наверное, он оказался самым подходящим объектом – сидел ближе всех к двери.
      – Как он выглядел?
      – Ну что ж, по комплекции он примерно такой же, как и самый крупный из налетчиков. Я заметил это, когда он поднялся.
      – А когда он поднялся?
      – Он встал, а налетчик всадил ему нож в бок, он сразу же сломался пополам и упал.
      – А он успел что-нибудь крикнуть?
      – Что-то крикнул, но я не разобрал что.
      – А на каком языке?
      – Да на русском. Конечно же, он иностранец, но прекрасно говорил по-русски.
      – А почему вы считаете его иностранцем? Стонов посмотрел на него с обидой:
      – Я официант в ресторане «Узбекистан», насмотрелся на иностранцев.
      Чтобы наказать Стонова за дерзкий ответ, Чантурия спросил:
      – Сколько вы зарабатываете как официант? Стонов осторожно ответил:
      – Сто пятьдесят в месяц.
      – А этого достаточно, чтобы оплатить столик на шестерых в кооперативном кафе?
      – Я же сказал, у меня там приятель.
      – И вы, я полагаю, заработали немного чаевых? Стонов только пожал плечами.
      Чаевые официально брать не полагалось, но, конечно же, все брали, и бесполезно отрицать это.
      – А иногда и в твердой валюте?
      – Нет. Я, конечно, не взял бы валюту. Это противозаконно.
      – Конечно. Ну, а теперь об этом иностранце. Как он выглядел? Вы начали описывать его.
      – Он выглядел довольно прилично. Хотя женщина, которая была с ним, похоже, о нем особенно не заботилась.
      – Так как же он выглядел?
      – Они что, не показали вам труп?
      – Как он выглядел?
      – Ну… волосы у него светло-каштановые. Обычные черты лица, помнится – твердый подбородок. Вид вполне приличный, как я уже сказал. Одет был в дорогой костюм – прекрасная чистая шерсть. Такой не достать и за тысячу рублей.
      – Это все?
      – Да, больше ничего припомнить не могу.
      – Как, по-вашему, из какой страны он приехал?
      – Трудно сказать. Одет он по-европейски, но выглядит, право, не европейцем. Скорее всего он американец.
      – Почему вы так считаете?
      – Ну это… он как-то фамильярно обращался с официантом. Европейцы, они только командуют официантами, много о себе воображают. Американцы – те вроде нас, все у них ровня… даже если у них гораздо больше денег, чем у нас.
      – По-английски вы говорите?
      – Немного. Достаточно, чтобы обслужить посетителей, которые говорят по-английски.
      – Не слышали, говорил ли он что-нибудь по-английски?
      – Нет, не слышал.
      Чантурия постучал авторучкой по блокноту:
      – Вы сказали, что женщина его не любила.
      – Я сказал, что она не особенно любила его. Может, они не очень хорошо знали друг друга. Она относилась к нему вполне по-дружески, но без теплоты… Не как близкая, хорошо знакомая.
      – А она тоже иностранка?
      – Ну нет! Она-то русская.
      – Как она выглядела?
      – Красивая. Блондинка с темными глазами. Одежда приличная – фиолетовые брюки и блузка. Одета, знаете, не как дешевка-шлюха, а как порядочная русская девушка. И по-настоящему красива.
      Стонов прикрыл глаза и улыбнулся.
      – Задница у нее как персик. Знаете такую присказку? Чантурия прикинулся, что не знает…
      – А когда его пырнули ножом, что она делала? Выкрикнула какое-то имя или…
      – Да, получилось немного странно. Нет, она не кричала, вообще ничего не произносила. Она только вертела головой кругом… может, ждала помощи. Но нет, больше похоже, что она высматривала, кто за ними наблюдает. А потом она убежала.
      – Каким путем?
      – Через дверь. Почти сразу же после того, как удрали нападавшие. Больше я ее не видел.
      Чантурия опять заглянул в заявление Стонова.
      – А те, другие из вашей компании, – кто они такие?
      – Ну это… – Стонов снова обратился за поддержкой к своему заявлению, – была там Шура…
      – Должно быть, Александра Ивановна Серова? – спросил Чантурия, заглянув в заявление.
      – Точно, она.
      – Расскажите о ней.
      – О… о, – произнес Стонов, закатывая глаза. – Ну, она такая… вот с таким задом! А сиськи – как арбузы! А…
      – Я не это имел в виду.
      – Не то? Ну это… рост у нее метр шестьдесят четыре…
      – Опять не то. В каких она отношениях с вами?
      – Отношениях? Мы не родственники. А, понимаю, что вы хотите спросить…
      – Она ваша девушка?
      – Точно.
      – Сколько времени вы знакомы?
      – Девять месяцев. Мы повстречались на Пушкинской площади. Слава еще сказал мне: «Глянь вон у той на сиськи». – Я глянул и… любовь с первого взгляда. Три месяца возился с ней, прежде чем уложил в постель, – такого она была о себе высокого мнения. Но, прямо скажу, не зря возился.
      – А Слава – это Вячеслав Федорович Арканов? – поинтересовался Чантурия.
      – Точно. Он официант, как и я. Мы вместе учились на курсах официантов. Он обслуживает приемы в Кремле. Однажды взял меня туда, но я после сказал, что мне лучше работать в обычном ресторане, в «Узбекистане». В Кремле, конечно, роскошь, все великолепно, но… – он замялся и, казалось, не знал, что сказать дальше.
      – Но роскошь-то ведь не кормит, ее не укусишь? – подтолкнул его Чантурия.
      – Вы хорошо все понимаете, товарищ капитан.
      – Шура где работает?
      – Она парикмахерша. Знаете заведение напротив телеграфа на улице Горького?
      – Ладно. А другие из вашей компании? Там была и Арканова. Она что – жена Славы?
      – Да, Вера.
      – И чем же она занимается?
      – Она горничная в гостинице «Дружба».
      – Там что, иностранцы живут?
      – Да… Но только из соцстран. Не из капиталистических.
      – Наверное, мечтает перейти в другую, получше? В «Украину» или «Интурист»?
      – А почему бы не в «Международную», поскольку уж мы размечтались? – подхватил Стонов. – У нее есть там знакомая – дежурная по этажу. Что бизнесмены обычно дарят женской обслуге в такой гостинице? Колготки, косметику… Один тюбик западной губной помады – недельная зарплата. И ей даже не нужно иметь с ними никаких дел. – Он остановился, а затем быстро пояснил: – Она, конечно, ничего им не продает. Это же не разрешается.
      – Конечно. А еще двое из вашей компании? Стонов внезапно насторожился:
      – А… Я их хорошо и не знаю. Света…
      – Должно быть, Светлана Калинина?
      – Да. Она двоюродная сестра Арканова. Собиралась стать балериной, но сломала ногу, и срослась она неправильно. Теперь она переводчица с английским языком.
      – Где работает?
      – Кажется, в каком-то химическом институте, переводит технические статьи. Иногда работает с иностранными бизнесменами. Чтобы свести концы с концами, как вы понимаете. Она в разводе, у нее сын, надо растить его.
      Чантурия что-то записал. Потом спросил:
      – А тот, что был с ней, – ее будущий муж?
      – Нет. Для нее это слишком жирно.
      – Максим Николаевич Градский? Почему же Макс для нее слишком жирен?
      – У него отец первый замминистра общего машиностроения.
      Чантурия любил, чтобы жизнь протекала без осложнений, но почему-то так никогда не получалось.
      – А чем же этот сынок заместителя министра зарабатывает себе на жизнь?
      Стонов сразу же стал уходить от ответа:
      – Я точно не знаю.
      – Ну, а как же вы с ним познакомились?
      – Да я его в тот вечер впервые увидел. Он пришел со Светой.
      – Со Светой, которую вы и знать-то толком не знаете?
      – Она сестра Арканова. Поэтому-то я и пригласил ее.
      – Конечно. Итак, вечер в кооперативном ресторане… Все гости вносят помаленьку в общий счет?
      – Я был готов заплатить за нее.
      – А за ее знакомого, сынка замминистра?
      – И за него, конечно…
      – Конечно. Вы даже не знаете, на что живет этот сынок первого замминистра. Чем же он занимается, как вы думаете? Ну, примерно?
      – Не знаю.
      – Вы просидели за одним столом весь вечер, выпили три бутылки шампанского и две водки на шестерых, а он даже и не заикнулся, чем занимается?
      Стонов в своем заявлении не писал, сколько водки и вина они выпили, но сразу сообразил, что капитан правильно перечислил количество бутылок.
      – Помнится, он назвался вроде инженером. Да мне, в общем-то, все равно. Я не расспрашивал его: как-то не очень вежливо расспрашивать.
      Что же касается осведомленности Чантурия, то он лишь на глазок прикинул примерное число бутылок, выпитых на дне рождения Стонова. Застолье было не слишком широким: там, где гуляют трое русских мужчин, обычно за вечер выпивают пару бутылок водки. Ну, а на дне рождения требуется и шампанское.
      Светлана Калинина оказалась красивой женщиной. Она действительно держалась как балерина. Волосы у нее были рыжеватые, а глаза по-восточному миндалевидные – в ней чувствовалась татарская кровь, причем от предков в близком колене.
      – Рад, что ваша ножка в порядке, – так поприветствовал ее Чантурия, когда она села за столом напротив него.
      – Вы и это знаете? – спросила она, но без удивления в голосе, а только дав понять, что ей неловко от его слов.
      Одна из особенностей его работы заключалась в том, что следователь, показав чем-то, что знает тайны допрашиваемого, тем самым заставлял его нервничать.
      – Ваш знакомый Стонов сказал мне об этом, – постарался успокоить он Светлану.
      – А… это приятель моего брата, – сказала она.
      – Насколько хорошо вы его знаете?
      – Да я его, в общем-то, и не знаю. Знакомы только через Славу.
      – Слава – это ваш брат? Арканов?
      – Да.
      Она осторожно подбирала ответы, так как поняла, что его сочувственные слова – только игра. Но в то же время они звучали искренне. Самым трудным в его работе было притворяться искренним в нужный момент.
      – Где вы работаете, товарищ Калинина? – спросил он, принимая более официальный тон, в надежде, что это успокоит ее. Она и ответила в сугубо официальном тоне:
      – Я работаю в Научно-исследовательском институте органической химии.
      – Переводчицей?
      – Да, переводчицей.
      – А где вы обычно работаете?
      – Как правило, дома. Я прихожу в институт за текстами, но основную часть работы делаю дома. У меня там собрана неплохая библиотека.
      – Вам повезло.
      – Какое уж тут везение! Я восемь лет ее собирала.
      – Вы также работаете переводчицей и у иностранных бизнесменов?
      – Время от времени, по просьбе Торгово-промышленной палаты СССР.
      – Как часто?
      – По-разному. Иногда по нескольку дней в неделю, иногда раз в месяц.
      – Что, иностранцы, с которыми вы работаете, по большей части из химической промышленности?
      – Вовсе нет. Переводческая работа не обязательно связана с техникой. Вот и сейчас я; например, работаю с фирмой, которая хочет продать нам обувь.
      – Как называется эта фирма?
      – «Юнайтед шу». Американская компания.
      – А с кем из этой фирмы вы работаете?
      – С их начальником отдела по торговле с другими странами и его помощником.
      – Как их зовут?
      – Начальника – Рональд Джеймс, а помощника – Джеф Миллингтон.
      – Когда в последний раз вы виделись с кем-либо из них?
      – На прошлой неделе. Они приехали и уехали. Должны вернуться через месяц.
      – Они чего-нибудь добились здесь?
      – Ничего. Как вам известно, наш народ не может себе позволить носить иностранную обувь. «Скандал! Какой скандал – мы вынуждены покупать обувь за границей! Купите лучше что-нибудь у нас, – вот что обычно говорят в наших торговых организациях иностранцам. – Вот тогда мы и станем обсуждать закупки вашей обуви». Ну, а что у нас есть дельного предложить иностранной фирме? Ничего. Совершенно ничего! Вот уж действительно скандал, но так оно и есть.
      Он удивился такому напору.
      – Похоже, вы принимаете свои дела с бизнесменами слишком близко к сердцу, – промолвил он.
      Она только фыркнула:
      – Я принимаю близко к сердцу собственную обувь – вот и все тут.
      Она села боком на стуле и выставила один сапог так, чтобы ему было видно.
      – Я сломала каблук на нашем социалистическом тротуаре, здесь рядом, на улице Кирова. Наши тротуары ремонтируются безобразно.
      – Но ведь и климат-то у нас какой неравномерный – то мороз, то жара!
      – Ерунда. Я работала целый год в нашем консульстве в Канаде, где климат ничуть не лучше нашего. Так тротуары там не проваливаются, смею вас уверить.
      Чантурия решительно воспротивился дальнейшему обсуждению порядков на Западе.
      – Как вы оказались в кооперативном кафе «Зайди – попробуй» прошлой ночью?
      – Меня привел туда двоюродный брат. Его приятель, Стонов, праздновал там свой день рождения и захотел, чтобы и я пришла.
      – Ну, а раз, как вы сказали, Стонов не относится к вашим друзьям, почему же он пожелал увидеть вас в тот вечер?
      – Не знаю.
      – Его приглашение как-то связано с вашей дружбой с Максимом Николаевичем Градским?
      Она посмотрела ему прямо в глаза:
      – Не знаю.
      – Как давно вы знаете Максима Николаевича?
      – Около года.
      – Хорошо. Расскажите, что вы видели в кафе.
      Она вкратце рассказала о происшедшем и, как он знал теперь от других, рассказала довольно точно.
      – Нападавшие действовали очень целенаправленно, – добавила она, – как при военной операции.
      – А вам доводилось видеть военные операции?
      – Конечно, нет. Это просто образное сравнение. Если что-то выводит вас из равновесия, то просто говорят, что против вас действовали целенаправленно. Методично.
      – А того человека, которого убили, вы видели прежде?
      – Нет, не видела.
      – Что-нибудь в нем запомнилось вам?
      – Я не понимаю, что вы имеете в виду. Безусловно, он иностранец…
      – Вы уверены?
      – Да, конечно.
      – А что за иностранец, откуда?
      – Не немец – я не уловила у него немецкого акцента. По-русски говорил очень прилично, но, по-моему, его родной язык – английский. У него английский акцент – как-то мягко у него получался звук «юс». Но я все же близко к нему не подходила и не прислушивалась.
      – А что он говорил, вы не слышали?
      – Только заказы официанту.
      – Как он вел себя с официантом?
      – Что вы имеете в виду?
      – Не было ли в его поведении чего-то странного? Чего-то такого, что заставило бы вас подумать, что он из такой-то или такой-то страны?
      Поставить вопрос в такой форме Чантурия решил после допроса Стонова. Может, ничего примечательного в поведении убитого и не было, но иногда даже из ничего наблюдательный и умный человек может вынести кое-какое впечатление.
      – А-а. Поняла, – она задумалась и, похоже, расслабилась. – Он вел себя с официантом не так, как ведет немец или англичанин. Думаю, что он американец.
      – Почему вы так думаете?
      – Американцы походят на русских: не заносятся перед официантами, относятся к ним по-дружески.
      Чантурия сделал запись в блокноте.
      – А женщина, которая была с ним, она тоже иностранка?
      – Нет, она русская.
      – Что она делала во время нападения и после него?
      – Я как-то особо не присматривалась. Я не следила за ней, я следила за налетчиками. Она закричала… нет, не закричала, точнее, пронзительно взвизгнула, издала какой-то свистящий звук, когда они ударили его ножом. Что произошло потом, не знаю. Все мы вылетели как пробки на улицу, а ее там не было.
      – Налетчики – можете описать их?
      – Вижу свое объяснение перед вами. Я уже описала их для следователя.
      – Да, оно у меня. Но, может быть, вы сможете добавить кое-что.
      Она отрицательно покачала головой.
      – Как заявляют другие свидетели, один из налетчиков говорил с акцентом. Вы заметили это?
      – Да.
      – Можете ли вы сказать, что у него грузинский акцент?
      Она посмотрела на него. Что-то мелькнуло в ее глазах – что же? Нет, не опасение, не страх. Только настороженность.
      – Не знаю.
      – Вы же переводчица. У вас особый слух на язык. Да, я тоже грузин. Но мне нужно знать всего лишь ваше мнение как профессионала.
      – Я сказала бы, что у него грузинский акцент.
      – Ценю вашу помощь.
      Чантурия опять что-то черкнул на бумаге. Пока он писал, она сказала:
      – Да, еще одна примечательная особенность.
      Он посмотрел на нее:
      – Да? Какая же?
      – Грузин, если он им окажется, прихрамывает. Чантурия внимательно смотрел на нее.
      – Никто не упомянул об этом.
      – Он старался не показать этого. Но я все же уверена, – сказала она с улыбкой. – Это мое мнение как профессионала. Я танцовщица. Вернее, была танцовщицей.
      Чантурия тоже улыбнулся в ответ:
      – Вы оказали нам очень большую помощь, товарищ Калинина, – сказал он и, сделав несколько пометок в блокноте, снова обратился к ней. – А теперь о вашем знакомом Градском.
      Улыбка сошла с ее лица. Она замерла в ожидании. Он тоже выжидал. Наконец она спросила:
      – А что о нем?
      – Вы сказали, что знаете Градского с год?
      – Примерно с год.
      – Каков характер ваших отношений?
      – Мы с ним друзья. Она казалась смущенной.
      – Что значит «друзья»?
      – Друзья и значит друзья.
      – Вы разведены?
      – Да. Значит ли это, что у меня не может быть друзей? Что, моя личная жизнь тоже интересует следствие?
      Увидев, как в миг исчезло ее дружеское расположение, Чантурия еще раз пожалел, что ему выпала такая служба.
      – Я хочу понять, – сказал он, – почему Градского, которого Иван Петрович Стонов не знает, пригласили на вечеринку по поводу дня рождения Стонова.
      – Стонов его не приглашал. Это я его пригласила, сказала Стонову, что приведу гостя.
      – Стонов – щедрый человек. А Градский, он что, настолько близок вам, если вы решили пригласить его на это дорогостоящее празднество?
      – С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.
      Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.
      – Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?
      Она посмотрела в сторону.
      – Не знаю.
      Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.
      – Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:
      – Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.
      Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.
      – Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.
      И ему страшно захотелось спелого граната.
      – Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.
      Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.
      – Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?
      – Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!
      – Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.
      – Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?
      Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.
      Чантурия тут же устыдился своей мысли. «Так у нас думают только самые твердолобые», – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!

– 3 —

       Среда, 18 января 1989 года,
      4 часа дня,
       Посольство Соединенных Штатов
      У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.
      В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».
      Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.
      – Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?
      Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.
      – Надеюсь, вы скажете – где.
      – Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?
      – Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.
      – Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.
      – В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.
      – Номер два? Кто это? Что значит номер два?
      – Дэнсон. «Призрак» номер два.
      – Не понимаю, о чем идет речь.
      – Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.
      – Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.
      В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.
      Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.
      Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.
      В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.
      На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.
      Спустя год Мартин неожиданно для себя увидел свою фамилию в коротком списке кандидатов на должность, которая учреждалась в соответствии с экспериментальной программой культурного обмена между посольствами Соединенных Штатов и Советского Союза. Программой предусматривался обмен профессорами – один советский специалист по американской литературе на одного американского специалиста в области русской литературы. Они должны были свободно изучать свой предмет, глубоко знакомиться со страной пребывания, содействовать выполнению других научных обменов и программ, укреплять среди ученых чувство доброжелательности и товарищества, а также помогать дипломатам своих посольств лучше постигать творческую и культурную жизнь СССР или США. Поскольку Мартин не разделял политических взглядов своего правительства, то он немало удивился, обнаружив свою фамилию в том списке, а еще больше был удивлен, когда ему сообщили, что из числа кандидатов для поездки в СССР выбрали именно его. Причину такого внимания он узнал гораздо позднее.
      – Ну что в «Известиях»? – поинтересовался Ролли. – Кто-нибудь напялил Раискины штаны?
      – Если бы напялил, они бы не писали. – Мартин кинул газету Таглиа и поднялся немного размяться.
      Зимний вечер в Москве зачастую ложится на землю свинцовой тяжестью. Популярная песня «Подмосковные вечера» гораздо лучше реальности. «Критерий подлинного искусства», – подумалось ему. Он не спеша пошел вдоль стены комнаты, рассматривая развешанные картины. Мартин видел их и раньше – сам присутствовал при покупке. Все они написаны недавно, подписей на них не было. Хатчинсу нравилось разыскивать живых художников и покупать картины у них. «Если картина написана более сорока лет назад, ее нельзя увезти домой без специального разрешения на вывоз, – обычно говорил он. – А с какой стати такое разрешение дадут сельскохозяйственному атташе? Но как бы то ни было, наш долг – зажигать и раздувать огонек творчества, мерцающий в этих потемках».
      По этой же своей теории он покупал только дешевые картины. «Художников нужно ценить. Если их работа стоит дорого, то это уже высокая оценка, – утверждал он. – Давайте лучше выручать тех ребят, на работы которых никто и не смотрит».
      – Поразительно! Вы это видели? – спросил Таглиа, обращая внимание на текст в самом низу на последней странице «Известий»;
      – Я не заметил в газете ничего интересного. А что там?
      – Поджог… Убийство… Преступление… Все есть, кроме секса, черт бы их побрал. – Он начал переводить заметку на английский с присущим ему драматизмом.
      «Нападение с поджогом, или драма, разыгравшаяся январской ночью».
      В ночь с 17 на 18 января в 00.45 минут несколько неизвестных лиц позвонили в дверь кооперативного кафе «Зайди – попробуй» на проспекте Мира в Москве. Это кафе работало в режиме «так поздно, пока сидит последний клиент».
      – Имеется в виду, что оно работало, потому что после этого ночного визита принимать в нем гостей, к сожалению, нельзя.
      «Неизвестные, которым открыли дверь, попытались применить ножевые раны к администратору, находившемуся в этот момент на дежурстве…»
      – Подождите! – попросил Мартин. – Применить ножевые раны?
      – Так здесь написано, – ответил Таглиа. Мартин взглянул на текст и покачал головой: