За воротами «Волга» повернула направо, проехала сотню метров вдоль каменной стены, потом резко обогнула скалу, оказавшуюся вершиной горы, и спустилась вниз, к дому. На крутом повороте в скале было выдолблено углубление для охранника. Там дежурил молодой человек с советским автоматом в руках.
      У парадного входа в дом стоял в ожидании гостя Тамаз Броладзе. Он обнял Чантурия, дважды облобызавшись с ним, как это бывает по-грузинскому обычаю при встрече друзей.
      Они вошли в большую комнату с побеленными стенами и полом, покрытым кавказскими коврами, на которых беспорядочно громоздились горки подушек. Сквозь высокие окна на противоположной стене комнаты открывался прекрасный вид на долину, где у подножья гор раскинулся Тбилиси. Улицы города вклинивались во все ложбины и на площадки, расположенные чуть повыше долины, но дальше у города уже не хватало силенок, и более высокие горные склоны, оставшиеся незастроенными, до самых вершин были покрыты девственной растительностью.
      – Может, хотите посмотреть мой сад? – предложил Броладзе.
      Он провел Чантурия через комнату на широкий вымощенный внутренний дворик, огороженный балюстрадой из камней с резными узорами. Спустившись по мраморным ступенькам лестницы, они прошли по лужайке, по краям которой росли цветы, незаметно спускавшиеся к пропасти, за которой ничего не было, кроме прозрачного воздуха.
      – Отсюда русские следили за турками, – объяснил Броладзе, – а в другие времена турки смотрели за русскими, а иногда и грузины следили за теми и за другими. – Они прошли через сад к самой пропасти. Броладзе остановился, вынул из кармана складной нож с деревянной рукояткой, срезал розу и воткнул ее в петлю на куртке Чантурия.
      За пропастью, метрах в двухстах пониже, вокруг горы петляла каменная стена, огораживающая участок. В башне, встроенной в стену, стоял охранник с автоматом и наслаждался сигаретой.
      – Это стена бывшей турецкой крепости, – рассказывал Броладзе. – А с этого места, по преданиям, турецкий комендант сталкивал в пропасть своих пленников после допроса. – Улыбаясь, он добавил: – Ваше начальство применяет, конечно, более эффективные методы.
      При этих словах Чантурия подумал, а не имеет ли он в виду судьбу своего сына. Возвращаясь к дому, он заметил:
      – Должно быть, вам понадобилось немало времени на постройку всего этого.
      – А я его не строил, – уточнил Броладзе. – Это все ваша партия построила. Для секретаря местного райкома. Однако все это оказалось слишком жирно для него.
      Ужинали они в комнате, примыкавшей к большому залу, из которого они выходили в сад. В ней стоял длинный стол, сколоченный из толстых досок, потемневших от времени, и тяжелые старинные стулья, обитые кусками дорогого ковра. На столе были расставлены четыре обеденных прибора – антикварный сервиз из фарфора и серебра, а между тарелками – цветы в хрустальных вазах и старинные серебряные подсвечники.
      Позади стола стоял мужчина примерно одних лет с Чантурия и вертел в руках пустой бокал. Он обошел вокруг стола, чтобы поздороваться, но проделал это весьма сдержанно, не протянув Чантурия руки. Двигался он со странной осмотрительностью, как бы боясь потерять равновесие.
      – Мой сын Тамаз, – представил его Броладзе, но в этом необходимости как раз и не было.
      Он был точной копией отца, только в его глазах стояла какая-то темнота, которой не замечалось у старшего Броладзе. После слов отца он порывисто пожал Чантурия руку.
      – Георгий Георгиевич передает вам привет, – произнес Чантурия.
      – Отец мне уже сказал. Передайте, пожалуйста, Георгию мое сожаление, что я не мог прийти вчера повидаться с ним. Помешали дела.
      – А какими делами вы занимаетесь? – поинтересовался Серго.
      – Делами моего отца.
      – Теперь кооперативы узаконены, – вмешался в разговор старший Броладзе. – Я организовал кооператив по грузовым перевозкам. Мы берем в аренду у государственных организаций старые грузовики, негодные больше для эксплуатации, а взамен предоставляем транспорт, способный перевозить грузы, – чаще тем же самым организациям, у которых арендуем машины.
      – Похоже на фокус, – заметил Чантурия.
      – Ничуть. Весь фокус здесь в упорном труде и четком планировании. Вот, например, неподалеку от Тбилиси есть станкостроительный завод. Я даже когда-то работал на нем. У завода есть собственная автоколонна для перевозки запчастей и всего такого прочего. Грузовик может наездить с сотню тысяч километров, а потом мотор выходит из строя. У завода нет даже возможности хранить кузова и кабины, пока перебирают мотор. Поэтому накапливается целая свалка кузовов, которые гниют и разрушаются на заднем дворе завода. Я предложил директору, с которым давно знаком: «Отдай их мне. Я увезу их и заплачу тебе, а у тебя высвободится место для хранения грузов». Ну ладно, вы же знаете – он не мог пойти на это: закон не позволяет продавать государственную собственность. Но закон разрешает сдавать в аренду свой хлам за плату. Я снимаю с машин всякие детали и части, из двух развалин собираю одну машину на ходу и пускаю ее в работу. Но я обязан хранить все, что осталось после разборки, – если выброшу, то это считается уничтожением государственной собственности. Но пока на стоянке от грузовика сохраняется хоть что-нибудь, что можно опознать, – хотя бы номерной знак – он числится существующим, и государство удовлетворено. Стоянка у меня забита разобранными машинами, но кое-какие детали от них бегают по дорогам и работают. Да и работают больше и лучше, чем во времена, когда стояли на грузовиках, которыми распоряжалось государство. Некоторые из них обслуживают тот самый завод, которому они когда-то принадлежали, но потом были выброшены на свалку.
      – В жизни то же самое происходит и с людьми, – добавил Тамаз. – Для меня нет проблем найти водителей – многие ходят без работы. Партия их, по сути дела, отвергла. Но мне не нужно ходить и искать людей, нуждающихся в работе, чтобы кормить семью, – они сами ищут меня.
      – А где бегают ваши грузовики?
      – Везде, – ответил старый Броладзе. – По всему Союзу и даже кое-где за его пределами.
      – Должно быть, очень прибыльное дело?
      – Конечно. Но один только кооператив не позволил бы мне содержать такой дом, как этот. У меня еще есть одно-два дела. Лишь партия может заниматься одним делом, которое позволяет ей содержать дома и участки, подобные этому.
      – Я как-то не думал, что партия занимается какими-то хозяйственными делами.
      Броладзе долго смеялся.
      – А партии и не нужно, чтобы вы знали о ее хозяйственных делах. Но она, конечно же, ими занимается. Хозяйствование – вот ее занятие. Ведение хозяйства всего государства.
      Появился человек, одетый в грузинскую крестьянскую рубаху, с подносом в руках, на котором стояли два бокала с вином. Броладзе протянул один Чантурия, а другой взял себе.
      – За ваше здоровье, – предложил он тост.
      Вино отличалось от того, что они пили в ресторане, но тоже было великолепным. Старый Тамаз наблюдал, как Чантурия смаковал его.
      – Надеюсь, оно пришлось вам по вкусу, – сказал он. – Его тоже готовили специально по партийному заказу.
      Он посмотрел на четвертый прибор на столе, потом перевел взгляд на сына:
      – А он что, все еще не пришел?
      – Сказал, что придет. Докладывали, что пока не приходил.
      – Садимся за стол. Придет так придет, – и обратился к Чантурия: – Мы ожидали еще одного гостя, но он не любит церемоний. У нас семья бесцеремонная.
      На ужин предложили блюда не только грузинской национальной кухни, но и других южных республик Советского Союза. Подавали острый суп-харчо, узбекский плов, азербайджанский шашлык и рыбное заливное. Принесли вино трех различных марок: особенно примечательно было одно – Таня безумно обожала его и все пыталась достать в закрытом распределителе КГБ. На комплимент Чантурия хозяин застолья ответил:
      – Мой повар когда-то работал шеф-поваром в спецгостинице ЦК в Ялте, но ему надоело потакать всяческим капризам номенклатуры. Здесь ему живется попроще. И я думаю, он считает такую жизнь наградой для себя.
      – Он получает у нас побольше Горбачева, – заметил младший Тамаз, который возвращался из туалета, раскачиваясь, словно корабль в открытом море.
      – Побольше, чем Горбачев получает официально, —
      поправился он.
      Тамаз обошел стол и помог Чантурия положить еще заливной рыбы. По мере того как ужин приближался к концу, он проявлял все больше дружеского расположения к капитану, пропорционально количеству выпитого вина.
      Только тогда Чантурия впервые обратил внимание на то, что видел весь вечер, но не замечал: Тамаз Броладзе был левша. А обратил на это внимание он лишь теперь, когда Тамаз Тамазович Броладзе шел, покачиваясь, но не потому, что выпил лишку, а потому, что хромал. Внезапная догадка ошеломила Чантурия, как если бы на него упал камень. Маленький Тамаз столь осторожно ступал перед ужином не потому, что «набрался» вина, а чтобы не показать свою хромоту. А арестованный грузин Акакий Шецирули, один из троицы, признавшийся в убийстве американца Чарльза Хатчинса, – он ведь тоже хромает, но он не левша. Подписывая документы, он расписывался правой рукой, однако удар ножом, от которого погиб Чарльз Хатчинс, был нанесен левой. Двое свидетелей показали, что убийца в момент нанесения удара стоял лицом к лицу с Хатчинсом, а ножевое ранение нанесено под нижнее правое ребро грудной клетки. Медицинский эксперт уверен, что преступник был левшой. Что отсюда следует?
      А отсюда следует, что капитан госбезопасности Серго Виссарионович Чантурия, весьма вероятно, имеет честь ужинать с убийцей Чарльза Хатчинса, резидента Центрального разведывательного управления в Москве. К тому же он ничего, судя по всему, не сможет поломать, даже если и убедит кого-то, что все это правда: ведь кто-то приказал Акакию Шецирули взять на себя вину Тамаза, а это значит, что Акакий Шецирули прекрасно осведомлен о том, что, если он посмеет изменить свои показания, его просто убьют.
      И еще один нюанс: маленький Тамаз хорошо известен грузинскому КГБ. И не только потому, что его отец – крестный отец грузинской мафии, но и потому также, что сидел в лагере. В Тбилисском управлении КГБ на маленького Тамаза Броладзе должно храниться подробное досье. Местные офицеры госбезопасности просто обязаны знать, что Тамаз-младший хромоногий и к тому же левша. Но когда они получили ориентировку и кинулись разыскивать прихрамывающего грузина, убившего иностранца ударом ножа левой рукой, они почему-то не нашли этого левшу, а вместо него выискали правшу Акакия Шецирули. Они же наверняка должны были приказать искать мужчину-левшу – Чантурия сам вписал эту примету в направленную сюда ориентировку. Не сделав этого, они тем самым показали, что маленького Тамаза вовсе не искали, а пустились по другому следу. Они, должно быть, думали, что никто этого не заметит, а если заметит – не скажет. Таким образом, остается невыясненным всего один вопрос: кто еще в местном КГБ знает об этом и дал кому-то знать в Москве?
      Чантурия понимал, что ему следует соблюдать особую осторожность, притом не только в этот вечер, но и в обозримом будущем, потому что тот офицер в центральном аппарате КГБ, который знает обо всем этом, ничуть не удивится, узнав, что Чантурия раскопал подмену.
      Если маленький Тамаз за ужином опьянел, то у старого Тамаза – ни в одном глазу, хотя выпил он немало. Чантурия и сам почувствовал в один из моментов, когда вставал со стула, как слегка качаются горы, подобно качке большого корабля в море, – и даже немного испугался. Старый Тамаз улыбнулся, но улыбка могла объясняться просто его веселым настроением.
      – Дернем-ка коньячку, – сказал он, – пока Тамаз организует машину.
      Чантурия засомневался, нужно ли «организовывать» машину, когда она под рукой, но пошел вслед за Броладзе в большой зал, а маленький Тамаз отправился в противоположную сторону.
      Броладзе выбрал груду мягких подушек и, сбив из них себе уютное гнездышко, жестом пригласил Чантурия сделать то же самое. Официант принес пузатую бутылку и рюмки. Броладзе перевернул бутылку вверх дном и долго разглядывал ее, изучая, как меняется цвет напитка.
      – Я считаю вас необычным человеком, Серго, хотя вы и офицер госбезопасности, – начал он. – Я навел справки. Георгий Микадзе высокого мнения о вас: о вашем характере, уме, здравом смысле. Георгий поразительно распознает людей – не в пример многим писателям, которые выдумывают литературных героев на потребу себе, вместо того чтобы отображать реальную жизнь. Я нахожу также, что у вас прочная репутация в вашей среде, кроме некоторых персон, которым самим еще нужно заслужить репутацию. Вы показали мне, что в состоянии правильно разглядеть, что творится у вас под носом: ваша оценка обстановки в Тбилиси, высказанная в одной фразе, говорит все, что требуется сказать.
      Он предостерегающе поднял руку, видя, что Чантурия намерен вежливо прервать славословие в свой адрес.
      – Я не случайно говорю все это. Если вы будете наводить, в свою очередь, справки обо мне, – при этих словах он ухмыльнулся, – надеюсь, вам скажут, что я слов на ветер не бросаю. Я деловой человек, а не политик. Что ж, Серго, я хотел бы привлечь вас к своему бизнесу.
      Чантурия долго сидел молча, перекладывая подушки. Старый Тамаз не торопил его с ответом. Наконец Чантурия вымолвил:
      – Не знаю, подойду ли я к занятиям грузовыми перевозками.
      – Если говорить об этом бизнесе, то, возможно, и не подойдете, – ответил Броладзе. – Давайте говорить серьезно. Мы прекрасно понимаем друг друга. Вы же знаете, что я не собираюсь сажать вас за баранку грузовика. Мой бизнес гораздо шире, нежели вы знаете или полагаете, будто знаете. Времена меняются. Весь мир меняется. Союз меняется. Грузия тоже меняется. У вас же есть глаза – вы сами видите перемены. Грузия прикована к Союзу, чего народ не желает, но он не знает, как избавиться от цепей. Его действия зависят отчасти от того, что творится в других местах, – я имею в виду, в первую очередь, конечно же, Москву. Серго, мне очень важна информация. У меня много источников информации. В Грузии они полезны и надежны, а в Москве не очень. Мне нужно знать, что думают в Москве.
      – Считаю, что вы переоцениваете мои возможности. Я недостаточно важная персона, чтобы знать это.
      – Всего никто не знает, Серго, но все знают что-то. Информация, в конце концов, ваш бизнес. А в вашем бизнесе вы должны узнавать и о необычных вещах. Я прошу вас только об одном: когда услышите что-то такое, что, по вашему мнению, мне следовало бы знать, вспомните обо мне. А если вы поинтересуетесь моей личностью, то, надеюсь, услышите, что я в долгу перед друзьями не остаюсь.
      За дверью послышался шум подъехавшего автомобиля. Машина остановилась, хлопнула дверца кабины, затем отворилась дверь, и в зал вошел маленький Тамаз.
      – Готово, – сказал он.
      Отец легко вскочил на ноги и ухватил Чантурия за руку, помогая ему подняться. В другой руке он держал полоску бумаги.
      – Вот номер телефона, – сказал он. – Подумайте о нашем разговоре. Человек, который подойдет к телефону, будет знать, как найти меня в любое время.
      Они подошли к машине. Маленький Тамаз сел на заднее сиденье, Чантурия устроился рядом с ним. На прощание старый Тамаз ласково похлопал Серго по плечу.
      «Волга» мчалась по проспектам вечернего Тбилиси.
      – Вам пока рановато домой, а? – спросил маленький Тамаз.
      Грузин никогда не скажет, что его ждет мать, поэтому Чантурия ответил:
      – А у вас есть какое-то предложение? Маленький Тамаз спросил шофера:
      – Атман! Не предложишь ли нам что-нибудь? Мы не можем доставить нашего гостя домой в столь ранний час.
      Он произнес эти слова по-русски, но с сильным грузинским акцентом.
      Шофер обернулся к ним. Лицо у него было темным, как бы соответствующим его мусульманскому имени.
      – Шавлего, – предложил он.
      «Шавлего» – так называется грузинская патриотическая песня.
      – У арабов романтическая душа, – сказал маленький Тамаз с ухмылкой. – Они подлинные знатоки по части улаживания всяческих недоразумений, даже если и не понимают языка спорщиков.
      – А вы араб, Атман? – спросил Чантурия. Шофер ничего не ответил. Маленький Тамаз объяснил:
      – Атман не знает, кто он по крови, знает только, что он такой же, как мы. Он из Румынии, но его отец турок, а мать – казашка, поэтому мы зовем его Турком. А ты опоздал к ужину, Атман. Где же ты был? Работал?
      – Тебе не следует пить, – ответил Атман. – Когда ты выпьешь, слишком много болтаешь.
      – Но мы же не мусульмане, Атман, – добавил маленький Тамаз и обратился к Чантурия: – Не знаю, хороший ли мусульманин Атман, но доподлинно знаю, что он закладывает за воротник.
      Голос с водительского места прозвучал вполне спокойно.
      – Но зато я не болтаю.
      – Мне нужно быть осторожным, чтобы меня не увидели, – заметил Чантурия.
      – Вы имеете в виду, чтобы не увидели с кем-то? Не волнуйтесь: все местные кагэбэшники – русские, а ни один человек, говорящий с русскими, не придет в «Шавлего».
      (Очевидно, «Шавлего» – это еще и название какого-то заведения.)
      Атман прибавил газу и, свернув с главного проспекта на боковые улицы, погнал машину, не обращая внимания на огни светофоров и, похоже, на попутный и встречный транспорт. Маленький Тамаз тронул руку Серго и сказал по-грузински:
      – Не волнуйтесь. У Атмана прекрасное чувство дороги. Он любимый шофер моего отца. Я бы даже сказал: любимый сын отца, хотя он, конечно же, не его сын. Я сидел с Атманом в одном лагере.
      Они остановились перед неосвещенным домом на тихой улочке и вышли из машины. Атман последовал за ними в дом.
      Внутри, в зале, было темно, ярко освещалось лишь место, где стояла женщина в черном и пела грустную песню, от которой на глаза навертывались слезы.
      Кроме поющей женщины, Чантурия удалось разобрать в клубах табачного дыма лишь макушки голов сидящих за столиками людей да вспыхивающие огоньки сигарет. Песня свободно лилась и плыла в дымном воздухе, и сама песня была легкая, как дым, и голос тоже как дым.
      Какая-то женщина тепло приветствовала Тамаза, а он поздоровался с ней еще теплее – поцелуем, от которого она хоть и не увернулась, но не ответила на него. Она подвела их к свободному столику, отошла и вернулась с бутылкой коньяка. Маленький Тамаз принялся откупоривать бутылку, а Турок прислушивался к пению.
      – Вздрогнули и – по стременам! – предложил тост Тамаз.
      Чантурия улыбнулся, услышав эти слова из длинного традиционного кавказского тоста об отъезжающем всаднике, а маленький Тамаз слегка подтолкнул Турка, который не глядя поднял рюмку, чтобы чокнуться с ними, а сам не отрывал глаз от певицы.
      – Он без ума от певички, – пояснил Тамаз, кивнув на Турка, и обратился к нему на русском языке: – Поосторожнее. Если будешь так глядеть на грузинку, получишь кинжал в горло.
      Турок лишь улыбнулся.
      – Из-за женщин вечно всяческие споры, – резонерствовал Тамаз. – Посмотришь на женщину не той национальности – и тебе могут перерезать глотку. И так повсюду. Или, может, КГБ не испытывает этих хлопот? Вам позволяют кадрить русских женщин?
      – Могут возникнуть проблемы, – ответил Чантурия. Ему не хотелось продолжать разговор на эту тему. Он внимательно посмотрел на солистку. У нее темные глаза и густые черные волосы, собранные в пучок на затылке. Он знал, что она его видеть не может – сидит он в темноте, но казалось, что во время пения она заглядывает ему прямо в глаза.
      – У моего папаши некогда была русская дама сердца – зовут ее Ольга Викторовна. Это было давно, теперь-то она просто приятная старая дама. Кое-кому из русских такое не понравилось, и они попытались набить ему морду. К сожалению, они не знали, с кем имеют дело, а узнали, когда он еще не кончил их мордовать. Потом им захотелось причинить ему неприятности с помощью милиции, но у него тоже оказались друзья, да еще посильнее и покруче милиции.
      – Кто же они, эти могущественные друзья? Маленький Тамаз налил по второй рюмке.
      – По седлам! – скомандовал он, и они опрокинули по второй рюмке коньяку. Тамаз улыбнулся:
      – Прости, но я не могу тебе ответить, кто они.
      – Ну как хочешь, – пожал плечами Чантурия. Певица закончила песню и скрылась за занавесом позади сцены. Огни погасли, и в зале наступила еще более густая темнота, но зато стало легче различать обстановку и людей. Турок повернул стул и сел спиной к сцене.
      – Ты слишком много говоришь, – предостерег он Тамаза.
      Маленький Тамаз ничуть не обиделся.
      – Ты даже не понял, о чем я говорил, – заметил он.
      – Нет, понял.
      – Я знаю своего друга, – ответил Тамаз. – Он будет с нами, когда понадобится.
      Он налил себе и Чантурия по третьей рюмке. Турок же еще не выпил и вторую.
      – На дорожку, – предложил Тамаз.
      Он вместе с Чантурия выпил свою рюмку до дна, к ним присоединился и Турок, опрокинув свою с саркастической улыбкой.
      «На дорожку» – вовсе не заключительный тост. Это всего-навсего продолжение длинного тоста. Чантурия перевел дух. Совершенно ясно, что они задумали напоить его. Ради чего? Услышать, что он будет болтать? Или это следующий этап проверки, устроенной старым Тамазом? А если так, то каким будет наказание, если он не выдержит экзамена? Уж лучше не проваливаться. Один из его собутыльников уже тепленький, а у другого – ни в одном глазу: ситуация может стать угрожающей, если он надерется. А он ведь уже намного опередил на этом пути Турка, поэтому решил, что из создавшегося положения остается единственный выход, и вновь наполнил рюмки.
      – В гору, – предложил он, поднимая рюмку и чокаясь с Турком.
      Это уже из следующего коленца тоста. Он наполнил рюмку Турка до самых краев – теперь каждый грамм коньяка должен идти в дело. Маленький Тамаз только ухмыльнулся, глядя на них. Все они выпили уже порядочно.
      – Кроме всего прочего, – сказал Тамаз Турку, – он понравился отцу, и он благословил его. Даже без твоего присутствия.
      – Лишь потому, что я запоздал, – резко ответил Атман и, обернувшись к Чантурия, пояснил:
      – С горы есть всего два пути.
      Чантурия понял, что он говорит не о горе из тоста, а о крепости Броладзе на горе.
      – Один путь у того, кто понравился старому Тамазу. – Он благословил тебя.
      – Старому Тамазу всегда нужен совет Атмана на такое благословение, – пояснил маленький Тамаз. – Но Атман задержался на работе.
      При упоминании имени Атмана его голос звучал совсем не по-дружески.
      – А второй путь? – спросил Чантурия.
      Турок в ответ лишь улыбнулся. Чантурия тоже улыбнулся и вновь наполнил рюмки. Первой он налил рюмку Турка. Бутылка уже была пуста – не хватало даже, чтобы налить до краев собственную. Маленький Тамаз тут же заказал еще одну.
      – А ты сам часто ездишь в Москву? – спросил Чантурия маленького Тамаза.
      Тот с потешной гримасой ответил:
      – Иногда.
      – В следующий приезд разыщи меня.
      – А можешь найти мне русскую бабу?
      – Если уж он не может, то кто же еще сможет, – откликнулся Турок. – Но ты и здесь хлебнул вдосталь проблем с бабами.
      – Это было так давно! Готов снова попытаться. Приятная пышная русская баба. Какая у отца, такая и у сына.
      При этих словах Турок сердито сдвинул брови.
      Принесли новую бутылку коньяка, Чантурия откупорил ее. Он налил себе первому, опередив компаньонов, потом чокнулся с Турком:
      – За то, что позади горы.
      Коньяк действовал на него медленно, но неотступно, сжимал лоб, вызывал испарину. На лице Турка тоже заблестел пот, но Чантурия теперь засомневался, сможет ли достаточно четко контролировать его действия.
      Из-за занавески снова появилась певица. Она присела в одиночестве за ближайшим столиком и закурила сигарету.
      – А позади горы девушка, – произнес Чантурия продолжение все того же длинного тоста. Но пить он не стал, а взял бутылку и рюмку и, оставив своих собутыльников за столом и все время чувствуя на своей спине пристальный взгляд Турка, направился к столику, за которым сидела солистка. Темные глаза певицы вопросительно смотрели на него. Он вежливо поздоровался:
      – Добрый вечер.
      Наверное, перебравшие посетители нередко вот так подходили к этой женщине, считая ее доступной. Она ответила, лишь когда закончила курить.
      – Что, мое пение тронуло ваше сердце? – поинтересовалась она. – Хотите познакомиться со мной?
      – Мы говорили о вас, – ответил он.
      Боль, раздиравшая его череп, никак не уходила.
      – Да-да, – продолжал Чантурия. – Мне тут надо кое от кого отделаться. Не будете возражать, если посижу здесь, пока вы поете? Вы ведь будете петь?
      – Да, конечно. От кого это вы удираете?
      – А вон от тех двух ребят сзади.
      Она посмотрела туда, откуда пришел он, и, должно быть, заметила, что его собутыльники глазеют на нее.
      – Тот араб? Это он вам посоветовал приударить за мной?
      – Да, тот. Но он ничего мне не советовал. Это моя собственная инициатива.
      – Крутые у вас компаньоны.
      Он подумал, что женщина испугалась, но она просто поинтересовалась:
      – Зачем вы приволоклись сюда? Он лишь пожал плечами.
      – Если бы я верил в Бога, то сказал бы: на то Божья воля.
      – Я ведь не спрашиваю о смысле жизни. Зачем вы подошли к моему столику?
      – Я не вполне доверяю этой парочке, а единственный удобный предлог избавиться от их компании – пойти поискать женщину. Если позволите немного посидеть здесь, я, может, и придумаю что-то еще, когда в голове просветлеет. Я немного перебрал.
      Она рассмеялась:
      – Кто когда-либо слышал, чтобы грузин перебрал? Конечно, сидите, а я спою для вас.
      – Вы очень любезны. Не хотите ли коньяку? Он сел за столик и поставил бутылку и рюмку.
      – Похоже, не хватает еще одной рюмки.
      – Нет-нет, коньяку не надо. Закажите бокал вина. Коньяк мешает мне работать.
      Принесли вино, она пригубила немного, а он притворился, будто пьет свой коньяк. Потом она поднялась на сцену. Песня, которую она пела, вполне могла разбить мужское сердце, особенно когда поющая женщина неотрывно глядит на тебя.
      В середине ее выступления к столику подошел Турок. Чантурия даже не надо было оглядываться, он почувствовал его присутствие за своей спиной.
      – Мы уходим, – сказал Турок. Чантурия не отрывал глаз от певицы.
      – Идите, а мне и здесь хорошо, – ответил он.
      – Мне поручили довезти вас до дома.
      – Рад слышать, но я уже большой мальчик. До дому меня проводит эта дама.
      – Нет.
      – Но она же сказала, что да.
      – Поверю, когда она скажет и мне, – ответил Турок голосом, напоминающим звук пилы, разрезающей лед.
      – Скажет, скажет. Садись, не мешай слушать. Турок тронул Серго за плечо, но тут раздался резкий голос маленького Тамаза:
      – Пойдем, Атман. Он же гость моего отца.
      Чантурия даже не оглянулся, он чувствовал, что они уходят.
      Певица кончила петь, покинула освещенную сцену и подошла к столику.
      – Я боялась, что вас уже не будет, когда я вернусь, – промолвила она.
      – Я тоже боялся, – сказал Серго и поднял рюмку. – За красивую девушку!
      Она выпила вина, но не до дна, как он.
      Ему не хотелось пить эту рюмку, она явно была лишней.
      – А вы уверены, что они не ждут вас на улице? – спросила она.
      – Нет. А вы думаете, они будут ждать?
      – Я нравлюсь тому арабу. Он всегда здесь торчит и пялит на меня глазищи. А кто знает, что у него на уме?
      – А маленького Тамаза вы знаете?
      – Я знаю, кто он такой и что он собой представляет.
      – Ну и что же он собой представляет?
      – Они нехорошие люди. Все они. Если вы участвуете в их делах, то я вас знать не знаю. Да, я помогла вам, но знать вас не желаю.
      – Я вовсе не участвую в их делах.
      – А тогда почему вы крутитесь с ними?
      – Я не могу вам сказать почему.
      – Подозреваю, что вы офицер КГБ и следите за ними.
      Она произнесла эти слова безапелляционным тоном, поскольку наслушалась всяких мыслимых и немыслимых россказней на этот счет.
      – Ничего особенного в этом нет. Просто я не могу сказать вам.
      – Ну что же, по крайней мере, и знаю, что вы не из КГБ. Кто же когда-либо слышал, что грузин служит в КГБ!
      – А что, разве таких кет?
      – В Грузии нет. Чтобы следить за нами, они набрали русских.
      – Вы опять будете петь?
      – Еще одно выступление.
      – Я хотел бы остаться и послушать. На свой счет принимать ваше пение я не буду.
      Ему нравились и черноглазая грузинка, и ее проникающая в самое сердце грузинская песня. Как было избежать их чар? Ему страстно захотелось обладать ею.
      Она кончила петь и опять подошла к столику.
      – Я люблю вас, – признался он.
      – Вы же обещали не принимать песню на свой счет.
      – Я же не клялся именем Ленина.
      – В следующий раз я потребую поклясться. Серго тронул ее за руку, и она не отдернула ее.
      – Разрешите мне проводить вас. Приставать не буду, обещаю.
      – Клянетесь именем Ленина?
      – Клянусь!
      – В таком случае, почему бы и не разрешить? – засмеялась она. – Пошли. Либо вы меня проводите до дома, либо я вас. Вас нужно сопровождать – ваши собутыльники могут поджидать вас на улице.
      – Тогда я провожу вас.
      Сначала он назвал таксисту неверный адрес, а потом заставил его дважды крутиться по одному и тому же маршруту. Со второго захода он остановил такси неподалеку от ее дома, они вышли и пошли пешком.
      – Какая прекрасная ночь, – промолвил Чантурия. Ночь и впрямь была хороша.
      Он остановился и нагнулся, будто бы завязать шнурок на ботинке, а сам посмотрел, не идет ли кто за ними.
      – Вы осторожный человек, – заметила она.
      – Стараюсь быть таким.
      Она жила в однокомнатной квартире в новом типовом доме. В небольшой комнате было полно подушек, картин, у стен стояли тахта, мягкое кресло, высокий гардероб с зеркалом на дверце. Они пробрались на кухню, где она приготовила чай.
      Чай немного отрезвил Серго, а вместе с испарявшимся коньяком улетучивалась и его пьяная бравада. Он лихорадочно искал, как избавиться от смущения, когда она попросила: