«Если бы я только знал, что девушка моих снов все это время была рядом, буквально под самым носом! Но мое упорное нежелание поддаться уговорам матери было непоколебимо. Что же за дурак я был!»

Если бы до сего момента у него и были хотя бы малейшие сомнения в том, что он и Мери созданы друг для друга — а таких сомнений у него не было, — то сейчас они бы совершенно рассеялись. Судьба сама свела их вместе. Наконец-то.

Он позвонил своему секретарю:

— Свяжите меня с Джи-Джи. Немедленно.

После разговора с матерью Мери так и не удалось поспать. Нора Элвуд была напористая женщина, к намеченной цели она шла напролом. В бизнесе это было, конечно, хорошо, но Вэлком права: рано или поздно серьезной конфронтации с ней не избежать. А Мери не любила конфликтовать, особенно с такими сильными личностями, как Нора. Но как она устала от постоянного вмешательства матери в ее личную жизнь. Она ценит и успехи матери, и все то, что та делает для нее материально, но… ее постоянная совершенно ненужная забота, паника по каждому пустячному поводу — как вытерпеть все это?

«Пошло оно все к черту», — выругалась про себя Мери и начала одеваться. Настроение было окончательно испорчено.

Было еще совсем темно, когда в холле отеля Мери и Вэлком встретил Филипп. Они вышли, не выпив даже по чашке кофе. Для последних снимков надо было захватить рассвет.

Пока была работа, Мери чувствовала себя почти нормально, но, сделав последний снимок, она опять приуныла. И похоже, помимо проблем с матерью, ее волновало что-то еще. И это что-то даже имело имя: Рэм Габри. Мери запрещала себе даже думать о нем. В конце концов, завтра утром они с Вэлком уезжают в Асуан, и, по-видимому, больше она его не увидит.

Все в жизни так непросто. Бывали дни, когда ей хотелось быть сиротой и жить на необитаемом острове.

Вернувшись в отель, Вэлком решительно заявила:

— Не знаю, как ты, а мне просто необходимо еще немного поспать. С ума сойти, встали в такую рань.

Мери же, несмотря на беспокойную ночь, лечь снова в постель была не в состоянии.

— А я пойду рассортирую пленки, потом позавтракаю и немного пройдусь.

— А почему у тебя такой убитый вид? Что-нибудь случилось?

— Нора снова позвонила мне ночью.

Вэлком округлила глаза:

— И что пришло в голову этой страшной даме на сей раз?

— Похищение. Изнасилование. Убийство.

— Чье?

— Мое, конечно.

Вэлком засмеялась:

— А ты не напомнила ей, что брала уроки карате?

— Нет. Я просто бросила трубку.

— Вот это правильно. Ну ладно, я пошла. Увидимся позже.

Мери немного поработала с пленками, а потом взяла свою куртку-сафари, сумку через плечо, свою старую добрую «лейку» — она всегда брала ее, когда собиралась фотографировать что-то просто для себя, — надела шляпу и направилась к двери.

В этот ранний час в отеле и вокруг было очень тихо. Только одинокий садовник, пользуясь утренней прохладой, подстригал кусты. Он поклонился ей, когда она вышла и направилась через лужайку к кафе.

Официант проводил ее к столику рядом с окном и сразу подал кофе. Мери спрятала чашку в ладонях и, потягивая кофе мелкими глотками, принялась любоваться величественными пирамидами, закрывающими горизонт. Ее все время мучила загадка того особенного влияния, какое они на нее оказывают. И вообще, было впечатление, что вся эта страна генерирует какие-то особые волны, на которые настроена ее душа. Казалось, эти три огромных монумента пытаются поговорить с ней, поведать ей свои тайны.

Ей было всегда известно, что эта земля насыщена своеобразной магией. И то, что она сейчас здесь, тоже не случайно. Была какая-то причина, которая привела ее сюда, что-то, чего понять она пока не могла, но чувствовала где-то глубоко в душе. Разумеется, она приехала сюда с Вэлком, чтобы отснять материал для проспекта, но было еще что-то большее. Что-то… где-то… У нее было такое чувство, что она была перенесена в Египет. Сюда, где давно ушедшая цивилизация воздвигла мертвым эти огромные монументы. Она могла это чувствовать, но не могла выразить. По-видимому, вот это и есть то, что мы называем судьбой. Ее отец часто говорил о таких вещах, как судьба и карма, но Мери посмеивалась над ним, считая его немного сдвинутым на всем этом. Как и у всякого чокнутого, у папы была своя программа. И все эти понятия были частью этой программы. Это было очаровательно, но Мери не волновало. Зато взволновало теперь, и она захотела узнать…

И еще она хотела знать, какую роль в этом любопытном спектакле играл Рэм Габри. Или должен был сыграть. Или…

О дьявол! От попыток найти во всем этом какой-то смысл у нее уже начала болеть голова. Мери решила больше на эту тему не размышлять и заказала завтрак.

После еды, расплатившись, она посмотрела на часы. Почти десять. Рэм сказал, что будет здесь к обеду. Ее к нему очень влечет — это следует признать. Но от всей этой таинственности, которая окутывает каждое его появление, ей было нехорошо. Хотя вчерашний вечер был просто восхитительным и, кажется, вполне нормальным. Но все равно лучше держаться от него подальше.

Мери стала прикидывать, как ей лучше поступить: она могла взять в отеле лимузин и поехать в центр города, а могла присоединиться к какой-нибудь экскурсии. В общем, надо что-то предпринять, чтобы избежать встречи с ним. Она вернулась в холл отеля и справилась у портье. Через несколько минут отправляется автобус на экскурсию по Сахаре и Мемфису, которая продлится целый день. Прекрасно. Замечательно. Мери вернулась в свой номер и оставила записку Вэлком.

Когда она вошла снова в холл, к ней приблизился невысокий темнокожий человек:

— Мисс Воэн?

— Да.

Он подал ей конверт:

— Меня зовут Омар. Мистер Габри сказал, что я не должен беспокоить вас, пока вы отдыхаете, но, как только вы появитесь, просил передать вот это.

Она открыла конверт. Там она нашла брелок в виде золотого верблюда с ключами от автомобиля и записку:

Можно вам предложить взамен 10 000 верблюдов вот это? До обеда Омар в вашем распоряжении.

С любовью Рэм.

— Я не понимаю, что это?

Омар с улыбкой поклонился и начал двигаться к двери.

— Прошу вас выйти со мной на улицу.

Он подвел ее к автомобильной стоянке отеля и показал на белый «мерседес-седан»:

— Это для вас. Если пожелаете, вести автомобиль буду я. Ездить по нашим улицам с непривычки вам может показаться очень трудным.

— Машина? Такая? Вы шутите.

— Уверяю вас, мисс, что нет. Эта машина ваша.

— Я отказываюсь принять это. — Мери сунула в ладонь Омару ключи. — И можете передать мистеру Габри, чтобы он отправлялся со своей машиной и всем прочим знаете куда…

— Не понял, мисс?

Она сделала глубокий вдох:

— Передайте ему, что я благодарю его и говорю нет.

Круто развернувшись, Мери направилась к туристическому автобусу.

Большинство туристов в автобусе были из Германии, а поскольку немецкий Мери ограничивался двумя словами — nein [10] и Wiener Schnitzel [11], она сидела тихо и смотрела в окно. Автобус ехал вдоль Нила, мимо плодородных зеленых полей, что простирались по его берегам. На полях работали крестьяне, целыми семьями, здесь были ослы, верблюды, а иногда и буйволы. Только один раз ей удалось увидеть что-то похожее на трактор. То там, то тут у берегов ютились кирпичные хижины.

Через некоторое время пришлось остановиться — дорогу перегородил грейдер. Надо было переждать, пока он разровняет гравий. Водитель отошел в сторону покурить, а туристы вышли, чтобы размять ноги. Вышла и Мери.

За ее рукав тут же уцепилась маленькая, очень грязная девочка с нечесаными, спутанными волосами, в лохмотьях.

— Стило, — тихо попросила девочка. — Стило.

Она уперла пальчик в ладошку. Не понимая, Мери беспомощно посмотрела на водителя автобуса, стоящего неподалеку.

— Она просит что-нибудь пишущее. Они здесь очень бедные. Вы осчастливите ее, если дадите ручку.

Мери посмотрела в грустные умоляющие глаза. Она порылась в сумочке, нашла шариковую ручку и дала ее девочке. Та улыбнулась и умчалась прочь.

К Мери сразу же подскочили двое других детей, тоже грязных и оборванных:

— Стило! Стило!

Смеясь, она начала снова рыться в сумочке. Отыскала еще одну ручку и карандаш и отдала им. К ней ринулась целая стая.

Она подняла руки вверх:

— Больше нет. — И направилась к автобусу.

Туристы продолжили пусть в Мемфис. Уже у самого музея путь им преградило стадо черных и белых коз. Водителю пришлось медленно ехать, непрерывно сигналя.

Оказавшись внутри музея, Мери подождала, пока глаза привыкнут к полумраку, а затем вместе с остальными членами группы начала взбираться на балкон. Она стояла и смотрела вниз на гигантскую лежащую статую великого деспота и строителя Рамзеса II, искусно вырезанную из известняка. На его ладони мог поместиться современный складной стул, стоящий рядом.

Мери нацелила свою камеру и сделала снимок как раз в тот момент, когда в зал вошел человек. Вспышка заставила его зажмуриться, он даже прикрыл глаза рукой, а затем быстро вышел из здания. Позднее она заметила его среди экскурсантов — небрежно одетого египтянина с тонкими губами и нависающими веками. Она хотела подойти к нему и извиниться за то, что невольно ослепила его своей вспышкой, но не успела. Он растворился в толпе.

Извилистой дорогой автобус двигался дальше, к Сахаре, к Городу Мертвых, и Мери снова ощутила знакомое смутное предчувствие чего-то. То самое дежа вю, которое преследовало ее с момента приезда в Египет. Но сейчас, по мере приближения к Сахаре, оно стало сильнее и было окрашено печалью. Природу этого чувства она понимала не больше, чем и все остальные наваждения.

Она только ощущала какое-то природное родство с этой горячей высушенной землей, где от солнца, ветра и времени скала становится песком, а песок превращается в пыль.

Возможно, сама судьба привела ее сюда на этом голубом туристическом автобусе, наверное, так оно и есть, однако смутное ощущение чего-то ужасного, что должно произойти, заставило ее поколебаться, прежде чем покинуть автобус, когда водитель остановился и открыл дверь. В то же самое время что-то необъяснимое увлекало, тянуло, манило ее.

Мери вышла из автобуса последней. И пошла мимо торговцев открытками и украшениями якобы из гробниц, мимо небольших псов с грустными оленьими глазами и куч помета по направлению к воротам. Здесь, нарушая бесконечную одноцветную монотонность песка и скал, вырастал некрополь.

Гид был молодой, в зеленой рубашке с большим отложным воротником и с золотыми часами на руке. Он говорил с сильным акцентом и британскими интонациями, причем вышагивал так быстро, что Мери едва за ним поспевала, тяжело передвигая ноги по песку. Она поглубже натянула свою шляпу, чтобы противостоять этому нещадно палящему солнцу. Гид вел их к остаткам колоннады храма, объявив, что эти руины — старейшие в мире. Проход образовывали сорок колонн цвета слоновой кости высотой примерно пять метров каждая. Они делились на две группы: двадцать колонн были искусно украшены цветками лотоса, другие двадцать — папирусом. Одни символизировали Верхний Египет, другие — Нижний. Мери так и не поняла, какие к какому Египту относятся, потому что не слушала гида. Она завороженно смотрела на шлифовальщика камней.

Он сидел между двумя колоннами, украшенными лотосами, в нише из известковых плит. Сидел прямо на песке. Его колени были раздвинуты, и между ними помещался блок известняка — камень больше чем полметра в длину и примерно двадцать пять сантиметров в ширину — того же самого цвета, что и колонны. Он зачерпывал рукой пригоршню песка и рассыпал его по поверхности камня. Затем он медленно двигал нечто, что выглядело как кирпич, взад и вперед, издавая при этом тихий скрежещущий звук. Так он шлифовал и придавал форму камню. Так работали сотни поколений, все его предки. Так работал и он. Они строили, он восстанавливает.

Длинная грязная, но бывшая когда-то белой, тряпка была обернута вокруг его головы. Ее концы спускались по костлявым плечам вниз на коричневое одеяние из хлопка с глубоко въевшейся в него грязью. Поколение за поколением как эстафетную палочку передавали жители пустыни бремя этой извечной задачи: вот так вот, с тихим скрежещущим ритмом, медленно посыпать песком, скрести, шлифовать эти камни, восстанавливая гробницу фараона. Теперь эта палочка у него.

И Мери вдруг почувствовала — это было как гипноз, — что тоже вместе с ним переняла эту эстафету времен: зачерпывать рукой песок, рассыпать его по камню, разравнивать и потом долго скрести, шлифовать. Несколько минут она стояла и всматривалась в его искривленные пыльные пальцы, монотонно выполняющие эту бесконечную последовательность движений. Слабые, неуловимые, ускользающие из памяти вспышки пронеслись в ее сознании. Нечто призрачное, тусклое, неотчетливое дразнило ее, а затем отступало и удалялось.

Он продолжал медленно брать в пригоршню песок, рассыпать его, а затем шлифовать им плиту. А она продолжала смотреть, потеряв чувство времени, чего-то ожидая.

— Беттс, посмотри, что за махина! — произнес сзади нее глубокий мужской голос. — Дорогая, сфотографируй, пожалуйста, меня здесь.

Мери поморщилась, закрыла глаза и вздохнула.

— Сюда, леди и джентльмены. Сюда, — послышался голос гида. — Поторопитесь, поторопитесь.

После некоторого колебания Мери повернулась и неохотно последовала за остальными по направлению к шести раскрошившимся, разрушенным временем каменным наслоениям. Часть из них были мастабы, темно-коричневые гробницы в форме параллелепипеда с наклонными стенами и плоской крышей. Кроме них, были так называемые ступенчатые пирамиды — теперь они представляли собой окаменевшие нагромождения, похожие на штабели. Согласно преданиям, пирамиды служили фараонам лестницей, по которой они восходили на небо. Поэтому самые древние пирамиды были ступенчатыми, имели форму лестниц, и только у более поздних стены стали делать гладкими. Почему это так, никто не знает.

Мери очень сильно отстала, потом и вовсе остановилась. Знакомая уже, едва уловимая вспышка вновь промелькнула в ее сознании. На этот раз она была сильнее и проникла в самую сердцевину ее сущности. Ощущение какого-то близкого, надвигающегося переживания заставило ее повернуться и по своим же следам в песке вернуться к колоннаде храма, к шлифовщику камней.

Она двигалась, ориентируясь на глухой, скрежещущий звук, и наконец увидела его снова. Он сидел на том же самом месте, медленно беря горсть песка, разбрасывая его по плите, а затем шлифуя. Она села перед ним на песок, сложив ноги по-турецки, уперлась локтями в колени и положила подбородок на ладони. Села и стала молча смотреть.

Наконец она решилась и знаками уговорила шлифовщика разрешить ей поработать над камнем. Захватив горсть песка, она разбросала его по поверхности и начала медленно шлифовать. К ней неожиданно быстро пришла сноровка, как будто прежде она занималась этим бесчисленное количество раз.

Старик пристально следил за ней. Через некоторое время, удовлетворившись качеством ее работы, он пошел искать другой камень, а она продолжала вводить себя в транс своими собственными гипнотическими движениями — зачерпыванием песка ладонью, разбрасыванием его и шлифованием. И этот ритм, и все рабочие движения казались ей знакомыми с детства.

Над головой кружил и издавал призывные крики сокол.

В сознании Мери снова вспыхнули какие-то неясные, расплывчатые воспоминания. Вспыхнули и погасли. Она бросила быстрый взгляд на старика. Его глаза стали теперь темными, цвета охры, и сам он казался ей таким же застывшим и безжизненным, как эти гробницы вокруг. Через секунду его силуэт растаял в воздухе.

Она продолжала смотреть в пространство, где он только что был, окончательно потерявшаяся во времени и по-прежнему чего-то ждущая.

Иссушающая душу боль проникла в нее и лопнула внутри.

Одиночество.

Она была мучительно, страшно одинока. Лишенная всего, что составляло смысл ее жизни. Мери взяла горсть песка и рассыпала по камню.

От работы ее руки стали коричневыми, ладони потрескались, пальцы искривились. Вот что сделали с ними эти бесконечные дни песка и печали. И теперь под этим безжалостным солнцем ей предстоит продолжать тупую, бессмысленную работу до скончания дней.

Надо, надо шлифовать камни для гробницы фараона.

Сокол крикнул снова и описал над ее головой круг, а ее искривленные руки продолжали брать пригоршни песка, рассыпать его по камню, чтобы потом шлифовать, шлифовать, шлифовать… И так день за днем, год за годом. И это будет смыслом ее жизни. Навсегда. И она будет одна. Совсем одна.

Невероятно остро защемило сердце. Глубокое отчаяние пытало, мучило ее тело. Душа ее кричала: «Где ты?»

Но отклика не было.

От этой мучительной боли она заплакала. Глубокое, отчаянное рыдание, не рыдание даже, а вопль, вырвалось из ее горла.

— Где ты?

На плечо ей легла рука.

— Я здесь, — послышался мягкий голос.

Она вскинула голову и сквозь слезы увидела его, сидящего рядом. По его лицу было видно, что ему тоже больно. Он взял ее к себе на колени и стал баюкать, прижав голову к своей широкой груди.

— Я здесь, — повторил он.

Радость встрепенула ее сердце. Какое же это наслаждение — чувствовать его рядом.

— Я не могла тебя найти.

Он засмеялся:

— А ты меня искала?

— Повсюду. О Господи, мне так было без тебя одиноко. — Она улыбнулась и коснулась его щеки, мельком взглянув на свои пальцы. Они не были уже искривленными и коричневыми.

Изумленная, ошеломленная, она оглянулась вокруг на древние руины, затем посмотрела на него:

— Рэм!

— Да, любовь моя.

Дрожащими руками она коснулась его лица:

— Рэм?

— Да, любимая.

Она с размаху зарылась лицом в его плечо.

— Что со мной произошло? Я потеряла рассудок?

Он прижал ее покрепче.

— Расскажи мне, что тут произошло.

Она покачала головой:

— Не то что рассказывать, думать даже об этом не хочу. Это так страшно. Я только хочу поскорее уйти с этого места. Оно мне сейчас ненавистно.

— Пошли, — сказал он, беря ее за руку и собирая вещи. — У меня в машине вода. Мы обмоем твое лицо.

Рэм отвел ее к воротам и усадил в белый «мерседес», припаркованный рядом. Смочив холодной водой из термоса носовой платок, он нежно обтер ее лицо и пыльные руки. Затем наполнил чашку и протянул ей, предлагая выпить.

— Ну сейчас как, все в порядке?

— А у тебя было бы все в порядке, если бы ты думал, что лишился рассудка? Он улыбнулся:

— Наверное, нет. А ты уверена, что действительно не хочешь рассказать, что здесь с тобой происходило?

— Абсолютно уверена. Для меня самое главное сейчас, чтобы ты увез меня отсюда, и поскорее.