Взять можно, если нет сосны, и копоть из светильника с нефтью, собрать в ступку, растирать, пока есть сила в руках. Копоть станет как мягкий воск, но надо потереть ещё, пока не превратится в мазь. Поставить в тень просохнуть, затем смочить водным раствором, влить в чернильницу и употреблять. Но не оставлять никогда чернильницу открытой, ибо чёрная невидимая обезьяна ждёт, пока люди кончат писать, чтобы выпить оставшиеся чернила! Если хочешь, чтобы надпись стала невидимой, намажь её смесью купороса белого и сока редьки, смоченных уксусом. А захочешь сделать надпись, которую можно прочесть, пока сырая, но которая после высыхания исчезнет, возьми голубиной крови, смешай с мочой и пиши. Из секретов ещё: если не желаешь, чтобы на чернильницу или тобой написанное садились мухи, добавь в чернила немного желчи. Но непременно бычьей!
      20. Свиток, чьё название: Стрелы, коршуна пером оперённые, был, как и должно быть свитку, кратким, но разросся всякого рода пояснениями, без которых, очевидно, не обойтись. События истории, часто говорил Абдул-Мутталиб, отмерены поступью слоновьей, а годы - поступью верблюжьей. Скорые они, когда войны, - ни доскакать, ни догнать, но успеть первым поразить врага стрелой, сбить пикой, вонзить кинжал, чтобы не пасть самому, истекая кровью. И медленные, как торговые поездки, - плетутся, будто верблюд упрямо примеряется к шагу черепахи, и убытки неминуемы, добавлял Абу-Талиб, частое его слово: не везло в торговле.
      Но разве то, чем занимаются мекканцы, торговля?
      Смотря кто!
      Не умереть с голоду: продал - купил - продал, если не ограбят.
      ...На обратном пути из Йемена, куда ездил с дядьями (с ними был и Хамза, с кем вскормлены одной грудью), стал караван жертвой не разбойников, что часто случалось, а соседей - племени бани-хавазан, рода кайс, те вдруг с чего-то вздумали враждовать, напали на них в местечке Эказ по дороге в Таиф. Дяди велели Мухаммеду не стрелять: сунется в бой сгоряча - сразят. Лишь снабжал стрелами Зубайра и Аббаса, они чуть старше Мухаммеда. Абу-Талиб, предчувствуя беду, вышел из Мекки с вооружённым отрядом навстречу каравану, развевалось знамя чёрное хашимитов - тем и спаслись, с лёгким ранением Хамзы, от истребления.
      Нечестивая война, или сражение Фаджари-сани, велась в месяц паломничества, когда запрещёно кровопролитие. Первая битва Мухаммеду запомнилась: копьё сплелось с копьём, будто не прямые, а гибкие, змей бы так извиваться не мог; летели стрелы, небо от множества их, звенящих над головами, точно застлано сплошным крылом, земля погрузилась во тьму, некуда спрятаться. И позавидуешь тушканчику, имеющему нору, прибежище от опасностей. Сколько ещё будет битв, рано ставить точку!
      (11) Здесь знак, похожий на звёздочку, и приписано: В Коране точек нет!
      И - полемически: При чём тут Коран?!
      Это верно буквально - не метафорически: не может ниспосланное Богом иметь окончание, завершаемое точкой. Далее безымянный комментарий:
      Автор рукописи неизвестен, то ли древняя, то ли относительно недавно сочинена, ныне существует на тюркском, точнее - языке огузов, по всей вероятности, перевод с арабского (не с фарси, языка шиитов, ибо местами текст просуннитский*, и не европейского, хотя в свитках порой даются римские цифры**), некоторыми выдаётся за оригинал, якобы принадлежащий перу знаменитого сочинителя Гасаноглу, изобретшего, авторство тут несомненно, во имя объединения тюрок никем не принятый среднетюркский, или ortag turk, на базе языка огузов; добавлено, что сочинитель популярен у арабов как Ибн Гасан, а у персов как Пургасан (оглу, ибн, пур означают сын).
      ______________
      * Шииты - приверженцы четвёртого халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда - выступали, в отличие от суннитов, ратующих за выборность халифа, или помощника Мухаммеда, за наследование халифства по линии прямого родства и первых трёх халифов - Абу-Бакра, Омара и Османа считали узурпаторами власти. Не случайно у шиитов не встретишь этих имён, как и имени жены Мухаммеда Айши, дочери Абу-Бакра. Суждение, что текст местами просуннитский, спорно, здесь даже наблюдается попытка примирить шиитов и суннитов, устранить меж ними раздоры.
      ** В одном из листков, точно рука упражнялась в выведении римских цифр, дата: МСXLIII, т.е. 1143 год - это год издания первого в мире перевода на латинский язык Корана, дабы знать, - сказано, - нелепую книгу сарацинской секты, сочинённую аравитянином Магометом.
      До нас дошли три его газели - поэтические шедевры - на тюркском, персидском и арабском языках, имя автора заключено в последнем бейте, и так прославился*; тюркская газель лексически близка к языку огузов: тюркские слова составляют здесь треть - из 89 лишь 23, и ровно по 33 - на фарси и арабские; это то же, что спутать халифа Омара, да будет Аллах благосклонен к нему, с поэтом Омаром Хайямом, да простит ему грехи Аллах! Но разве, заключает неведомый комментатор, - имеет равную силу читаемое на языке одном и переведенное на язык другой?**
      ______________
      * Сохранились потому, что шедевры: могу заметить, что отличительная черта газели - виртуозность, игра слов, доведённая до высочайшей степени; это акростих, и начальные буквы строк читаются на созданных языках как Возблагодарим Аллаха. ** Замечу, что сведения о Гасаноглу даны во многих энциклопедиях мира; год его рождения вычислен по известной системе абджад, то есть сумме числовых значений букв имени Гасан + Ибн, приблизительно 701 г. по лунному календарю хиджра, соответственно 1382 г. от Р.Х. Как поэт, включён в скандально нашумевший Lexicon "Знаменитости народов мира", выпущенный в канун третьего тысячелетия парижским издательством ARM, и помещён в разделе турецком в единственном числе: мол, лишь этой фигурой знаменит варварский тюркский, уточнение - исламский - мир. Но ни здесь, ни в других изданиях нет сведений, что он автор или переводчик каких бы то ни было коранических свитков, хотя, зная некоторые факты его полулегендарной биографии, можно предположить, что такого рода сочинения у него могли быть.
      ... Что говорить о битве, если она была короткой? Но какой кровавой! Была - и прошла! А что длилась короткими стычками, затухая и разгораясь, четыре года? И сколь кратно, когда шёл бой, караван приходилось останавливать?
      Чтобы пересесть с верблюда на коня?
      На коне, как известно, воевать было легче. Но ведь завершилась, кажется, мирным договором с кайсами в доме Абдуллы бин Джудан?
      Хилаф ал-Фудуль.
      "Вечный союз", как в нём записано было, внутри ал-мутаййабун между хашимитами - кланом мутталибов, а также зухра, тайм, харит и асад о взаимозащите и помощи незаслуженно обиженным. И да продлится время мира, когда жизнь течёт размеренно, молодость сменяется старостью и сыновья погребают отцов.
      21. Курсивное письмо сасанидов
      Не подоспело ли время, - выведено курсивным письмом сасанидов, рассказать о первой любви и женитьбе Мухаммеда? Сначала была женитьба. Женитьба без любви? Нравиться ещё не означает любить. Любовь родилась потом? Всё первое: и любовь, и женитьба, которые волей случая оказались связаны с эказской бойней. Среди жертв был Абу-Талиб - тёзка дяди, опекавший Каабу богатый мекканец, муж незабвенной Хадиджи, которая за отзывчивость почиталась в Мекке. Щедрая и добрая. Всех знала в Мекке, кто чьей ветви и кому наследует, и все знали её. Не она ли - но как это ей удалось вычислить и разузнать? составила родословное древо Мухаммеда до седьмого колена, дальше заглянуть не смогла. Но важно, что было положено начало. И умна, и красива. Сколько ни сказать о ней - будет мало. Абу-Талиб, муж её, смертельно раненный копьём, рухнул, подмятый собственной лошадью, которая - натянута уздечка и подогнуто копыто - тоже пала. Красивый был конь - золотисто-рыжий, с белыми подпалинами. Вынес Абу-Талиба - он ещё дышал - с поля боя Мухаммед, и дух испустил, когда ступили в Мекку. Спас Мухаммед и Варгу, брата Хадиджи - вот кого могло погубить удальство! Понял Мухаммед, что сражение - и это после договора о вечном мире! - проиграно, надо бежать, пока живы, оставив вероломному недругу трёх двугорбых верблюдов, нагруженных тюками тканей и кожи, а поверх - ещё гора всяческого добра: пять дней несли верблюды меж горбами груз! И чувство досады у Мухаммеда, что пал его одногорбый верблюд, дромадер, с которым немало дней провёл на путях караванных, был он беговой породы - бежать мог, не зная усталости, от этого восхода до грядущего заката. После траурной церемонии - дома вывесили синие и белые платки, цвета траура - совет старейшин Каабы отметил мужество Мухаммеда, и прибавили к его имени титул Благоразумный. Хадиджа ещё молода, но уже дважды овдовела, так и не поняв в полной мере, что означает быть замужней. Однако в первом браке родила сына и дочь - детей забрала к себе богатая родня покойного, из рода максум, и Хадидже предоставилась свобода распоряжаться собственной судьбой, и не было брата у покойного, чтобы, как это принято, взял её в жены, и она ещё юна. Вскоре второе замужество: и на этот раз вышла за богатого, из рода тамим, он был её старше, но бездетный, прожили долго, и никого ему не родила. Зато познала иное - тамим Абу-Талиб нанял ей учителя, чтобы тот научил её чтению удобных авестийских букв или новомодного тогда курсивного письма сасанидов - и в честь всего лишь этой строки назван свиток? - созданного зороастрийскими жрецами... - "О, сколько их было, которые денно и нощно трудились, чтобы запечатлеть созданное мудрецом Зардуштом, - говорил старец учитель. Двенадцать тысяч коровьих шкур на то пошло, сожжённых потом Искандером Зуль-Карнейном в Персеполисе, и память жрецов сохранила и спасла, увы, лишь часть! Складываешь буквы в уме, смешивая, и вычитывается удивительное, особенно когда стихи про чувства мужественного и благородного его - к ней, возлюбленной, нежной и верной; вслух не произнесёшь, но не уймёшь волнения, вчитавшись. Помнит, часто шептал ей муж на ложе, где от глаз завистников укрыта, - сам ли сочинил, у другого кого вычитал? - про руки её, напоминающие ляжки молодой верблюдицы, и ноги - две точёные фигуры из мрамора, украшения которых звенят нежно: муж накупил для неё множество браслетов, и для ног тоже, как это водится в Хиджазе; а груди, запретные для рук посягателей, уподобил шарам из слоновой кости, и два других шара упругие и прохладные, одно прикосновение к которым разжигает бешеную страсть, и бока нежной стройной фигуры тяжело поднимаются над тем, что около них. Снова вдова. Спросить бы у жреца, это часто делали мужчины: - Что будет завтра? Купцов, проводивших жизнь в торговых поездках, волновали прибыли: а что, если товар станет добычей разбоев? И ещё: из сыновей и братьев кто умрёт? Её преследует желание не быть одной. В последние дни эти думы о молодом Мухаммеде, кому обязана спасением брата, слишком часты. Пытается представить, и никак не соединить того подростка и нынешнего, кто волнует, и не поймет, почему: неужели этот высокий, а она ему по плечо - тот самый хилый подросток со странным, никогда прежде не слыхивала, именем Мухаммед? Ещё недавно он пас их овец и коз - попросил её тогда Абу-Талиб, тёзка мужа, помочь сироте племяннику, мол, скромен, разумен, послушен. Пришла в Каабу жертву принести дочерям Хубала - покровительницам мекканских женщин, и удивилась, что Абу-Талиб обратился к ней вопреки обычаям не через мужа, а напрямую. "Не удивляйся, - объяснил, - я знаю о твоей доброте. К тому же мы родственники!" А родство - дед у них общий, Кусейя. И стал Мухаммед пастушить у них. И увидела она, как подросток превращается в мужчину, чудо! Хадиджа велела казначею щедро отблагодарить Мухаммеда, подарила золотой перстень покойного мужа с изображёнными на нём солнцем и львом (подношение перса купца хранила в преподнесённой, кажется, им же шкатулке из чёрного дерева, отделанной перламутром. Есть версия, что она индийская), а впридачу красиво вышитый плащ из верблюжьей шерсти, и он тут же накинул его на плечи - высокий ростом Мухаммед словно стал на голову выше.
      ...Помянув жертвоприношениями сороковой день, Хадиджа начала готовить торговый караван в Сирию - пятнадцать верблюдов. И уже решила Хадиджа, кому доверить караван, пока ещё небольшой, - пусть осваивается Мухаммед. С казначеем советовалась, но вовсе не для того, чтобы укрепиться в своём решении; раба Мейсара послала за Мухаммедом: пусть явится к ней. А до того уговорила в бане двух женщин, с которыми была дружна: Мухаммед должен согласиться на её предложение, оплата - четыре молодых верблюда. Обе женщины близки ей, и обе - сёстры матери Мухаммеда: одна двоюродная, Абу-Талиба жена, а другая, зовут Атика, - родная.
      22. Круговой кубок
      Отныне запастись терпением - Хадидже? Мухаммеду? Ваши имена, кажется, впервые рядом. Нет, было уже в свитке, приведённом в начале начал. Но не вычиталось: моё рождение и её свадьба - в год Слона. Дескать, Хадиджа противилась замужеству, томясь и предчувствуя иную судьбу. Но какую - не поймёт. Стать женой человека, что намного старше?
      И сдалась! Не он ли, муж Хадиджи, спорил с владельцами слона?
      Слишком много вопросов! Но рассказывали, будто именно он спас фигурку Марйам с младенцем Исой! Военачальник Абраха ему о Богоматери и Богосыне, как живых: мол, будут обитать среди нас, купаться в горячих источниках и плодов дерева хлебного отведают (?), как детей малых уговаривает, будто неведомо мекканцам, что Марйам с Исой в раю. "Ну да, а что в Аравии?" - Абрахе муж Хадиджи подыгрывает: дескать, богатым аксумцам нечем поживиться здесь, в краю бедуинов, где ни баобаба, ни шафрана, ни зебр, ни жирафов. Даже уподобил он себя айкомитам: мол, видеть их не довелось, но знает, что живут они в бизанской столице, равной которой нет города в мире, и, сменяя друг друга, непрерывно молятся единому Богу. "Не то что мы, мекканцы, и нашим богам толком не молимся: все наши молитвы во славу императора Бизанса!" Похвала, приправленная иронией. И снова путь Мухаммеда в Сирию через Босру, но в новом качестве: доверен ему караван богатой мекканской вдовы Хадиджи. Вспомнил старца Бахиру - умер недавно, дядя в одной из своих молитв в Каабе поминал его. Решил заглянуть в келью, где новый старец - Настура. Начал рассказывать, как много лет назад... - Но Настура перебил: - Ты Мухаммед? - Но как узнали?
      - Такое разве забудется? - Усомнился тогда Настура в прозорливости Бахиры, теперь, когда познакомились, сомнение не ослабло, но понял, отчего заблуждался старец: ближе к смерти нестерпимы козни, злодейства, жестокости, несущие погибель, и пороки людские особенно заметны - не такова ли природа человека, потрясшая некогда (и по сей день потрясать продолжающая) Творца? И невольно возбуждается ожидание скорого явления Мессии. Старец, ослабевший разумом - да минует меня сия напасть! - поспешил увидеть Его в обыкновенном подростке с открытым ясным взглядом, источающим подлинно христианскую доброту, поразил рассуждениями о святости матери, похожей, как сказал, на Деву Марйам, и о том, что именно фигурка Богоматери с младенцем манит его в Каабе.
      Юный муж, занятый, как и вся купеческая Мекка, караванной торговлей, нуждался - это уловил Настура - в отеческом совете: старец отговорил Мухаммеда - а вдруг Бахира прав? - держать путь в Сирию, мол, дороги опасны, торговля невыгодна, перекупщики захватили базары, и он, Настура, используя связи, поможет Мухаммеду продать товары в Босре.
      Мухаммеду сопутствовала удача, и, к радости Хадиджи, он вернулся раньше обещанного срока. - Сведущие рассказывают... - Но Богу виднее! - перебил.
      - ...что не ты, а Настура первым приметил тебя, вышел к твоему слуге и, как повествуют, спросил, указывая в твою сторону: "Что это за человек, остановившийся под деревом?" Майсара сказал: "Это юный курайш, из тех, что живут в Святилище". Тогда Настура заметил: "Под этим деревом никто и никогда не останавливался, кроме пророков". И не слуга ли сообщил потом своей госпоже, что видел, будто два ангела укрывали тебя тенью широких крыл, когда в полдневный зной ты ехал на верблюде? - Разве я не ответил тебе? Брат Хадиджи Варга - ханиф, произносят шёпотом, что он не верит в богов Каабы. Кто-то скажет: Приверженец веры прямоты, кто стремится от заблуждения к истине, или, как сами о себе говорят - склоняется к пути истинному. Может, отвернулся от всего, что ложно? Или иначе (а то и короче): просто честный человек? Что ханифство проповедовал - ещё не раз о том напомнит Варга! - наш праотец Ибрагим. Сказал: Он первый ханиф. Тот, кто Каабу воздвиг. Вера называется ислам! А сами - муслим'ы.
      Но муслим - это предавшийся Единому Богу! А предавшийся Ему Единому не иудей ли? И христианин тоже! Но евреи и христиане-сирийцы называют ханифом еретика, безбожника! Так кто он, Варга?! Нет, не был Ибрагим ни иудеем, ни христианином, и Варга не является ни тем, ни другим, произнесение имени Варги рядом с праотцем показалось неуместным. Впрочем, слово произнесено, его не отменить. Весть о ханифах принёс однажды Абу-Талиб. И не в осуждение их, а как новость. Тем более что Кааба признает единобожцев, тоже и ханифов, нет для них понятия еретик, если явился с почтением в храм и не хулит веру других. Всем дорога в Каабу открыта: и разным христианам, а в их числе синайским подвижникам, и зороастрийцам-огнепоклонникам, иудеям тоже (но не придут). И тем из христиан, для кого пророк Иса, или Христос, - совершенный Бог, но и совершенный человек, пребывающий в двух природах неслитно, неразлучно и нераздельно при сохранении, говорят, свойства каждого естества божественного и человеческого. И тем из христиан, кто упорствует, утверждая, что земная жизнь Исы была лишь видимостью и потому, мол, божественное в Христе несовместимо с сохранением человеческого, - за такое в христианском мире - казнь! Что ж, мекканцы не спорят: христиане - и те, и другие, и третьи, войдя в Храм, сразу же направляются, как и я! минуя Хубала и главных божков, к Марйам и называют ее не иначе как Богородица с младенцем Иисусом. Иудейские колонисты не чтят Каабу, а новые единобожцы - ханифы, духом с ними близкие, и вовсе ни в какой храм не ходят. В каждом сердце, говорят, свой храм. А посещать чужое - вызвать недоумение у племени, обвинят в вероотступничестве. Когда Абу-Талиб принес услышанную весть, были одни разговоры дома, возгласы изумления, хотел удивить Мухаммеда, так, кажется? А что до их отказа приносить жертвоприношения богам, дабы умилостивить идолов обильным кровопролитием, раздаривать нищим и бедным жертвенное мясо и есть его самим, - они или скупы на траты, или, что маловероятно, боятся вида крови. Поговаривают, однако, что и Мухаммед, хоть не ханиф, но вот если женится - тоже перестанет приносить жертву и есть жертвенное мясо! О ханифах потом, ещё рано. Когда? Варга сам расскажет, как вернётся из Бизанса. Так случится ли это? Уже скоро! Тут и двадцатипятилетие Мухаммеда, некогда обретшего звание почётное Благоразумный, избрание в совет старейшин.
      И новое имя, точнее, качество, прибавленное к имени: Амин Справедливый. Сколько же мне?
      Хадидже страшно подумать, что скоро тридцать шесть - почти век курайшский прожила! Много это или мало? Но она ещё... да разве запоминается, как было с первым мужем или со вторым? Запоминается, чего не было. Но хотелось. Мечты, в которых и себе не признавалась. Ожидание и уверенность, что непременно с нею это (но что?) будет. Хадиджа рассеянна, щеки от непонятного - понятного ей! - пылают. Слушает, как двое мужчин - брат Варга, он недавно из Бизанса прибыл, и другой, с недавних пор предводитель ее караванов, - спорят. Нет, Мухаммед молчит, слышен лишь голос Варги, и ей неважно, прав он или нет, тем более что не настаивает на своём, - лишь бы всегда были рядом с нею. И состязания поэтов, что устраивались дважды в год на мекканских торговых ярмарках, где звучат стихи о любви. Запоминала, как бы ни были они длинны, удивляя подругу: Нафиса услышит и позабудет, а Хадиджа - нет. Слова не представлялись ей выдумкой поэтов, стремящихся выиграть в споре: кто красивее скажет о возлюбленной? Было в стихах нечто иное, невыразимое, и хотелось ещё раз услышать, чтобы понять. Средь победивших на ярмарках стихотворений, что висят на стенах Каабы и образуют собой - это Варга придумал - ожерелье из семи крупных жемчужин, было одно, которое особенно тревожило: Проснись, о дева, со своею чашей (и не важно - какая она из себя, эта дева, - Хадиджа видит в ней себя), преподнеси и нам утренний напиток, не щади вин эндеринских, которые, смешаешь если с тёплою водою, становятся, как будто в них шафран, - светлее. Томление в ожидании кругового кубка, пока дойдет до нас, дабы могли отвлечься от терзаний страсти (но гасить чувства - зачем?!). Но ты от нас тот кубок отвела, лишив напитка утреннего! Клянусь и теми кубками, что в Ба'альбакке осушал, и теми, что в Дамаске и Касырине! Смерти не миновать - так насладимся тем, что нам дано, и пусть свершится то, что суждено нам! Остановись перед разлукою, красавица в носилках (уже в носилках?), чтобы спросили мы, решилась на разлуку отчего ты? Или поспешен племени отъезд? Или, быть может, любовнику ты изменила? Отвечай! Тебя днем страшным рубящих меча ударов, в котором (день или меч?) черпали отраду пронзающие насмерть, - заклинаю! Подобны острым стрелам очи братьев двоюродных твоих! Звучит долго в душе, наполняя сердце ожиданием и предчувствиями, строка поэта Амр ибн Кюльсума - причудливая вязь в свитке: Ведь завтрашний день, как и сегодняшний, да и послезавтрашний тоже, принесут, несомненно, то, о чем и не ведаешь ты. Кажется, сердце остановится, если не увидит Мухаммеда. Нафиса, подруга ее, удивлённо слушает Хадиджу:
      - Ты, и чтоб чьей-то рабой была?! Да кто он такой! Только дай знать, сам прибежит к тебе! - И Нафиса пригласила к себе Мухаммеда для важного, сказала, разговора.
      Не успели войти - давай расточать похвалы, говоря о его великой надёжности, честности и благородном нраве, что привлёк он внимание женщины достойной, рассудительной и богатой.
      Движением головы прервать хотел, чтобы не слушать далее. Рано ему жениться, не интересуют его вовсе женщины. Одна есть, но недосягаема. - О чём ты, Мухаммед?! Счастье летит в руки - и он, как молодой мужчина... Мухаммед в напряжении, но уже не перебить, поздно, имя она назвала: - Твоя, Мухаммед, благодетельница! Хочет, чтобы именно на ней он женился! Внезапно пред ним другая Хадиджа предстала, прежние отроческие волнения дополнились новыми.
      Чувствовал тогда, когда напутствовала в первый караванный путь!
      Даже обратилась: "О сын моего дяди, ты привлёк меня родством, высоким положением среди сородичей, добронравием и правдивостью". Имя её, когда впервые привели к ней, связалось со священным Чёрным камнем, что покоится в храме Кааба, по созвучию. Хаджари - Хадиджа? А ещё Хаджар (Агарь). И даже край наш Хиджаз! Чудесно выстроились: Хадиджа - Хаджари - Хаджар - Хиджаз! Недоступная Хадиджа, миг назад чужая, вдруг стала с ним вровень. Близка и желанна? Обрёл... Но и прежде чувствовал! Или догадывался? Улавливал!
      Женскую ласку? Видел женщину, которая любит!
      (12) На полях рукописи - диалогическая запись: - Тут же следом испытал чувство радости. - Постоянное чувство бездомности? - Неправда!
      - Дом свой искал?
      - Но разве дедов дом был не родным?
      - Что порывает с проклятой и унизительной бедностью!
      Гостья... Точнее, он - гость, и хозяйка, куда приглашён, с ним откровенна надлежит и ему откровенным быть с нею: - Свадьба... - Скорее прервать Мухаммеда, ведь согласен (посмел бы отвергнуть!): - Да, знаю, - говорит ему Нафиса, - свадьба - это мужские расходы, и немалые, так у нас принято. - И что соблюдать традиции его обязывает принадлежность к хашимитскому роду, и - после паузы - что Хадиджа берёт на себя все свадебные расходы до дирхема! Сваты Мухаммеда - после похода Слона минуло двадцать пять лет, два месяца и десять дней - Хамза, который неизменно рядом, и Абу-Талиб, как старший в роду бани хашим - он и возглавил с вождями других мударитских племен шествие к отцу Хадиджи Хувайлиду.
      (13) Сбоку чьей-то рукой: Отец её был против третьего брака дочери! Вторая запись: Был, да согласился: напоили, беднягу, и дал согласие, а как протрезвел и узнал - озлобился! Тут же суждение, опровергающее запечатлённое в свитке: Прежде узнайте, неучи! Давно он умер!*
      ______________
      * Неотвязна мысль, что свитки содержались в хранилище древних рукописей, с ними могли знакомиться, даже дозволялись приписки.
      Пришли сваты, взял слово Абу-Талиб, держал, как старейшине подобает, речь, расписывая благородные качества сына-племянника, его внешний облик статного мужчины, но прежде - так принято - о своём роде:
      Слава богам Каабы, которые сделали нас потомками Ибрагима, отпрысками Исмаила, плодом семени Аднана, потомством Мудара и Ма'адда, попечителями Дома, дарованного нам и неприступного! И далее: Этот вот известный мекканцам мужчина - сын моего брата Мухаммед, удостоенный титулов Благоразумный и Справедливый. Если взвесить его на весах почестей с любым человеком, обязательно перетянет. Если небогат, то разве неведомо, что богатство - тень исчезающая, состояние переменчивое, или, по выражению покойного моего отца, грязь на руке человека, что легко смывается? Не красноречив он: как говорить станет - заикается, обрывает речь, и не поймешь, о чём сказать хочет, но если надо, и слово - я о том свидетельствую - веское промолвит. А какой у него ясный взгляд, полный решимости! Как красят его густые вьющиеся волосы на голове и чёрная, как мекканская ночь, борода! И сросшиеся брови как знак неразделимости дум и дел, помыслов и свершений, глаз и рук! Он отзывчив и сердечен и, говоря с собеседником, смотрит ему прямо в глаза, не отворачивая взора, с доверием. Руку в приветствии протягивая, никогда первым её не убирает, дабы не обидеть. А как шествует мой племянник! Идёт, держа голову прямо, и никогда не обернётся, если то не зов о помощи, если даже за спиной злословят, а этого у нас, увы, ещё немало. Погонщик верблюдов! - так о нём злопыхатели говорят. Но чей погонщик? Хадиджи! Самой красивой и уважаемой женщины Хиджаза! - отвечаю я им, и они умолкают. Я бы мог говорить ещё долго, но сказанного, думаю, достаточно. Так вот: Мухаммед. ваш сородич, с нашей помощью сватается к дочери Хувайлида - принёс ей брачный дар: и то, что сразу представить надобно, и то, что надлежит внести позже, из моего добра. А в будущем о нём, я верю, разойдутся великие вести, ждет его славная судьба. И пока держал речь, думал о том, как умно поступил всего лишь год назад, не выдав дочь за Мухаммеда, сказав, что найдёт ему богатую жену и ему подмога будет. Уже тогда была у него на примете Хадиджа, дочь Хувайлида из семьи Асада. И вот случилось: согласие получено, скоро свадьба, счастье, выпавшее на долю Хадиджи и Мухаммеда; жена подарила мужу раба Зейда, юношу из племени калб, захваченного в детстве во время набега и проданного в рабство (Мухаммед вскоре торжественно освободит его перед Каабой и объявит своим сыном).
      Разница в летах? Но она совсем незаметна: будто ждали друг друга давно и долго - именно Хадидже быть женой Мухаммеда.
      23. Увлекла вас охота
      Имя Мухаммед - частое на устах у Хадиджи: и когда обращается к нему, и когда за произнесённым именем ничего не следует, но оно такое необычное! "Произношу, - пошутила однажды, - чтобы не забыть, как тебя зовут!" Никто ни до, ни после не вкладывал в имя столько нежности, как она. После неё всё было иначе. - Ты сильный, - сказала на рассвете, будто это у неё впервые, и у Мухаммеда покой на душе, что есть жена. Моя жена! - Мужчине и подобает быть сильным! - ответил спокойно. - Значит, я такой с тобой.
      - А с другими? - ?!
      - Другие были?
      - Стёрлись из памяти. Недоверчиво посмотрела. В Мухаммеде есть нечто такое, чего не было ни в её мужьях, ни в тех, о ком знала или слышала, и этим дорожила, боясь, что обманется. А вдруг её только молодость его волнует? Упоминание о мужьях, уловила, неприятно ему:
      - Руки у тебя ласковые! - А ты красивая, - сказал просто, но воспринялось, будто не о ней. - Мне это и раньше... - и тут же: зачем она об этом?! - И молодая.
      - Правда?.. Я тебе верю. Верю, но и боюсь.
      - Боишься? - удивился Мухаммед. - Но чего?
      - Что ненадолго наше счастье.
      - О чём ты? Что может нам грозить?
      И она вдруг - не надо бы! - о годах. Нет, это не будет утаивать!
      - Я не чувствую годов, будто с тобой моё первое замужество. - Был год Слона... - Не то для неё, не то для себя произнёс. - Да, ты родился тогда. - И подумала: Для меня. Любовь была щедрой, как продолжение свадьбы, нескончаемой, как праздник: Хадиджа сразу понесла, и с точностью до дня, когда подоспело время, родила сына, назвали Касымом. Всегда в Аравии - только ли здесь? - рождение мальчика событие: сын-первенец, наследник, продолжатель главной линии мужской. И в его честь соединяются имена сына и отца: Абуль Касым Мухаммед, или Мухаммед - Отец Касыма. А также матери и сына: Умм аль-Касым Хадиджа, или Мать Касыма. ...Праздник и у дяди-отца - Абу-Талиба: третий сын после Талиба (имя первенца легло в основу собственного: Абу-Талиб, Отец Талиба) и Агила от молодой и любимой жены родился, Джафар. Детей у него много, прозвали Многодетный Абу-Талиб: от двух жён шестеро сыновей и пятеро дочерей; ещё тещи, а у одной из жён бабушка жива - как прокормить всех?
      (14) Абзац обведён фиолетовыми чернилами, написано: Выбивается из сюжета. Может, этот кусок - в другое место? - Ибн Гасан*.
      ______________
      * Вставка подписана впервые (и далее - кроме особо оговоренных): Ибн Гасан. Но на чём основана его уверенность, сродни авторской?
      Недолгая у них радость: не дождались, когда сын сможет подняться на ноги, жил лишь несколько месяцев. Кого прогневил? Ждали: родится сын, но появилась на свет дочь, дали ей имя Ругийа.
      (15) Почерком Ибн Гасана, буквы слитные, ровные пропорционально: Помнить, Хадидже, да будет к ней благосклонен Аллах, тридцать девять, а Мухаммеду, да приветствует Аллах его и его род, двадцать семь. На отдельном листке безымянный комментатор сообщает некоторые сведения о жизни Ибн Гасана: Часто, будто купец какой, Ибн Гасан подсчитывал, кому сколько лет. Купец он и есть: торговал особой сирийской бумагой, белизна которой завораживала; есть суждение, что однажды Ибн Гасан пошёл на величайшее святотатство, наущенный кяфиром (нечестивцем), а именно - затеял перевод на среднетюркский мекканских сур Корана, зная, что не должно звучать Священное Писание на ином, кроме арабского, языке. И, не завершив труд, сжёг его перед смертью. Не наступила ли она как наказание, во-первых, за грех перевода, а во-вторых, за то, что сжёг переведённое - священные строки?*