Глава 3

Мы, Чандлеры, арендовали землю у мистера Фогеля из Джонсборо. Я его никогда в глаза не видел. Имя его у нас упоминалось редко, но когда оно всплывало в разговоре, то произносили его с уважением и даже с благоговейным трепетом. Я считал его самым богатым человеком в мире.

Паппи и Бабка арендовали эту землю еще со времен, предшествовавших Великой депрессии, которая в сельских районах Арканзаса началась раньше и закончилась позже, чем в других местах. И после тридцати лет изматывающего труда им удалось выкупить у мистера Фогеля дом и три акра земли вокруг него. Им также принадлежали старый трактор «Джон Дир», два дисковых плуга, сеялка, прицеп для перевозки хлопка, два мула, крытая повозка и грузовичок. У отца с ними была какая-то довольно туманная договоренность насчет того, что ему принадлежит какая-то часть всего этого имущества. Купчая на землю была оформлена на Илая и Рут Чандлер.

Реальный доход имели лишь те фермеры, которые сами владели землей. Арендаторы, такие как мы, стремились хотя бы уравнять расходы с доходами. В самом скверном положении находились издольщики: они были обречены на вечную бедность.

Целью отца было заполучить во владение сорок акров земли, свободной от долгов и закладных. Мама о своих мечтах никогда не распространялась, прятала их, чтобы делиться только со мной — по мере моего взросления. Но я уже знал, что она очень хотела навсегда забыть о сельской жизни и твердо намеревалась сделать все, чтобы я не стал фермером. К тому времени, когда мне исполнилось семь, она и меня заставила уверовать в это.

Когда она убедилась, что мексиканцы устроились нормально, то послала меня разыскать отца. Было поздно, солнце уже скатывалось за деревья, что росли по берегам Сент-Франсис-Ривер, так что ему уже пора было в последний раз завесить мешок с собранным хлопком и закругляться на сегодня.

Я шел босиком по вытоптанной тропе между двумя хлопковыми полями, высматривая отца. Почва здесь была черная, плодородная. Отличная почва была в дельте Арканзаса, и урожаи она давала богатые, чего было вполне достаточно, чтобы навсегда привязать к себе. Впереди я завидел прицеп и понял, что отец движется к нему.

Джесси Чандлер был старшим сыном Паппи и Бабки. Его младшему брату Рики было девятнадцать — он сейчас воевал где-то в Корее. Еще у них были две сестры, но те сбежали с фермы, едва закончив среднюю школу.

А мой отец не сбежал. Он был твердо намерен стать фермером, как его отец и дед, вот только он хотел стать первым Чандлером — владельцем своей собственной земли. Не знаю, думал ли он хоть когда-нибудь о том, чтобы попробовать жить подальше от хлопковых полей. Как и мой дед, он здорово играл в бейсбол, и я был почти уверен, что в какой-то момент своей жизни он даже мечтал о славе игрока первой лиги. Но в 1944 году под Анцио, в Италии, он получил немецкую пулю в бедро, так что бейсбольная карьера ему больше не светила.

Он двигался, чуть прихрамывая, но хромают обычно почти все, кто вкатывает на хлопковых полях.

Я остановился возле прицепа — он был почти пуст. Он стоял на узкой дорожке между полей в ожидании, когда его заполнят. Я забрался в него. Вокруг, со всех сторон, были сплошные зеленые и коричневые стебли, они простирались до самых деревьев, что росли по границе нашего поля. А на верхушках стеблей пышными белыми шарами торчал из раскрывшихся коробочек хлопок. Хлопок совсем созрел и был готов к сбору, так что когда я отступил на задок прицепа и оглянулся вокруг, то увидел настоящий океан белого цвета. На полях было совсем тихо — ни голосов, ни тракторов, ни машин на дороге. В эту минуту, стоя на прицепе, я, кажется, понял, почему мой отец так хотел быть фермером.

На таком расстоянии я едва мог разглядеть его старую соломенную шляпу — он продолжал двигаться между рядами хлопковых стеблей. Я спрыгнул с прицепа и поспешил к нему. Уже наступали сумерки, и в междурядьях было совсем темно. В этом году солнце и дожди словно договорились о сотрудничестве, так что все листья были широкие и толстые и плотно переплетались между собой, а сейчас здорово мешали мне передвигаться.

— Это ты, Люк? — спросил отец еще издали, прекрасно зная, что никто другой сюда за ним не явится.

— Так точно, сэр! — ответил я, двигаясь на его голос. — Мама сказала, пора закругляться!

— Да ну?

— Да, сэр!

До него оставался всего один ряд стеблей. Я продрался сквозь них — и вот он, прямо передо мной, согнувшись пополам, обеими руками шарит среди листьев, выбирая хлопок и засовывая его аккуратно в почти заполненный мешок, свисающий с плеча. Он провел в поле весь день, с самого рассвета, только на ленч сделал перерыв.

— Рабочих-то хоть нашли? — спросил он, не оборачиваясь ко мне.

— Да, сэр! — гордо ответил я. — Мексиканцы и люди с гор.

— Мексиканцев сколько?

— Десять, — так же гордо сообщил я, словно сам их всех нашел и нанял.

— Здорово! А эти, с гор, что за люди?

— Спруилы их фамилия. Забыл, откуда они приехали.

— Сколько их? — Он закончил обирать очередной стебель и передвинулся вперед, таща за собой тяжелый мешок.

— Целый прицеп, битком. Трудно сосчитать. Бабка разозлилась, потому что они устроились на переднем дворе, даже костер там развели, на том месте, где у нас пластина «дома»! Паппи сказал им, чтобы размещались возле силосной ямы, я сам слышал. Тупые они какие-то, по-моему...

— Не говори так.

— Есть, сэр! Только Бабке это не очень понравилось.

— Ладно, разберемся. Нам рабочие в любом случае нужны...

— Ага. Паппи так и говорит. Только вот они нам всю площадку затоптали!

— Нам хлопок надо собирать! Это сейчас гораздо важнее, чем бейсбол.

— Да уж, надо думать. — Это только он так считает.

— А как мексиканцы?

— Да не очень. Опять приехали, набившись в один прицеп. Мама снова недовольна.

Его руки на секунду замедлили движение — он уже предвидел, как они всю зиму будут цапаться по этому поводу.

— В любом случае они рады, что попали сюда, — сказал он, и его руки вновь принялись за работу.

Я сделал несколько шагов обратно в сторону прицепа. Потом повернулся и снова взглянул на него.

— Попробуй доказать это маме.

Он внимательно посмотрел на меня, прежде чем ответить. Потом спросил:

— Хуан приехал?

— Нет, сэр.

— Жаль.

Я весь этот год вспоминал Хуана. Он обещал мне прошлой осенью, что приедет снова.

— Да ладно, — сказал я. — Там есть новый парень, Мигелем зовут. Вроде симпатичный.

Я рассказал ему, как мы ездили в город, как нашли и наняли Спруилов, рассказал про Тэлли и Трота и про того здорового парня, что сидел на заднем борту их прицепа, как мы потом вернулись в город и Паппи ругался с ответственным за вербовку рабочих, как ездили в джин и про мексиканцев. Говорил все время только я, потому что у меня этот день был гораздо больше заполнен разными событиями, чем у него.

Когда мы добрались до прицепа, он поднял свой мешок за лямки и повесил его на крюк весов. Стрелка показала пятьдесят восемь фунтов. Он записал эту цифру в потрепанной старой конторской книге, бечевкой привязанной к борту прицепа.

— Сколько всего? — спросил я, когда он захлопнул книгу.

— Четыреста семьдесят.

— Как до третьей базы добежал, — заметил я.

Он лишь пожал плечами:

— Да, неплохо...

Пять сотен фунтов за день можно приравнять к бейсбольному «хоум ран». А отец столько собирал не реже чем раз в два дня. Он присел на корточки и сказал:

— Забирайся!

Я залез ему на спину, и мы направились к дому. Его рубашка и комбинезон были насквозь мокрые от пота, они у него весь день оставались такими, но руки были твердые, как железо. Поп Уотсон как-то сказал мне, что Джесси Чандлер однажды так отбил бейсбольный мяч, что тот приземлился аж в центре Мэйн-стрит. Поп и мистер Уилкокс, наш парикмахер, которого все звали Змея Уилкокс, на следующий день замерили расстояние и стали всем рассказывать, что это был чистый «флай» — что мяч, не коснувшись земли, пролетел целых 440 футов! Однако было по этому поводу и другое, явно враждебное мнение — оно возникло в «Ти шопп», где мистер Барнхарт-младший утверждал, и достаточно громко, что это был не «флай», потому что мяч по крайней мере один раз отскочил от земли, прежде чем долететь до Мэйн-стрит.

Поп и Барнхарт-младший после этого несколько недель во-обше не разговаривали друг с другом. Мама подтвердила, что они поругались, но сама в этот «хоум ран» не верила.

Она ждала нас возле колодца с насосом. Отец уселся на скамейку и стащил сапоги и носки. Потом расстегнул комбинезон и снял рубашку.

Одной из моих ежедневных обязанностей было наполнять по утрам водой здоровенное корыто, чтобы оно весь день грелось на солнце и к вечеру вода в нем было достаточно теплой для мытья. Мама намочила в воде полотенце и стала протирать шею отцу.

Она выросла в доме, полном девочек, а воспитанием ее, кроме родителей, занималась еще и парочка помешанных на порядке старых теток. Думаю, они мылись чаще, чем фермеры, и мамина страсть к чистоте как будто передалась и отцу. А меня полностью отскребывали каждое воскресенье, нужно это мне было или нет.

Когда отец умылся и вытерся, мама протянула ему чистую рубашку. Настало время устроить первый ужин для наших гостей. Мама собрала в огромную корзину и красиво разложила в ней кучу самых лучших овощей с собственного огорода — конечно же, она сама собирала и мыла их все последние два часа. Огромные помидоры, сладкий репчатый лук, картошка «красная шкурка», зеленые и красные сладкие перцы, початки кукурузы. Мы отнесли все это за амбар, где отдыхали мексиканцы, тихонько разговаривая в ожидании, пока прогорит их маленький костер, чтобы испечь на угольях свои тортильи. Я познакомил отца с Мигелем, а тот, в свою очередь, представил нам кое-кого из своих парней.

Ковбой сидел в сторонке, спиной к амбару; он даже не пошевелился, словно нас тут и не было. Я видел, что он из-под полей своей шляпы наблюдает за мамой. На секунду я даже испугался; но потом до меня дошло, что Джесси Чандлер легко свернет Ковбою его тощую шею, если тот что-то сделает не так.

За прошлый сезон мы многое узнали о мексиканцах. Они не употребляли в пищу каролинские бобы и зеленую стручковую фасоль, большую столовую тыкву, баклажаны и турнепс, они предпочитали помидоры, лук, картошку, перцы и кукурузу. И никогда не просили овощей с нашего огорода. Им их нужно было предлагать.

Мама объяснила Мигелю и остальным, что овощей у нас полно и что она каждые два дня будет приносить им свежие. И что им за это не надо платить. Что это входит в обязательства их работодателей.

Потом мы забрали вторую такую же корзину и потащили ее на передний двор, где лагерь Спруилов, кажется, все расползался и расползался во все стороны. Они заняли большую часть двора, и теперь вокруг валялось еще больше картонных коробок и джутовых мешков. Они уложили три доски одной стороной на коробку, а другой — на бочонок, чтобы получился стол. Вокруг него они и сидели, сгрудившись в кучу, и ели свой ужин, когда мы к ним подошли. Мистер Спруил поднялся на ноги и пожал отцу руку.

— Леон Спруил, — представился он, вытирая ошметки пищи с губы. — Рад познакомиться.

— Рад, что вы к нам приехали, — вежливо ответил отец.

— Спасибо, — сказал мистер Спруил, подтягивая штаны. — Это моя жена, Люси.

Та улыбнулась и продолжила медленно жевать.

— А это дочка, Тэлли, — продолжал он, показав на нее пальцем.

Тэлли посмотрела в мою сторону, и я почувствовал, что щеки у меня заполыхали.

— Эти двое — племянники, Бо и Дэйл, — сообщил он далее, кивнув в сторону двоих парней.

Это были те, что стояли на матрасе, когда мы их встретили на шоссе. Тинейджеры, лет по пятнадцати или около того. А рядом с ними сидел тот здоровенный парень, которого я в первый раз видел сидящим на заднем борту, каким-то полусонным.

— Это мой сын, Хэнк, — сказал мистер Спруил. Хэнку было не меньше двадцати — вполне взрослый малый, чтобы встать и поздороваться, обменяться рукопожатиями. Но он продолжал жевать. Щеки его оттопырились, рот был набит вроде бы кукурузным хлебом. — Много ест, — объяснил мистер Спруил, мы все попытались засмеяться. — А это Трот, — сказал он.

Трот как будто вообще никогда не поднимал глаз. Его левая рука безвольно висела вдоль тела. В правой он сжимал ложку. Его родственная связь с этим семейством осталась невыясненной.

Мама протянула им корзину с овощами, и Хэнк на секунду перестал чавкать и уставился на свежие припасы. Потом снова занялся бобами.

— Помидоры и кукуруза в этом году здорово удались, — говорила между тем мама. — И урожай хороший. Вы только скажите, что вам больше нравится.

Тэлли медленно жевала, уставившись на меня. Я не отводил взгляда от своих башмаков.

— Премного вам благодарны, мэм, — сказал мистер Спруил. Миссис Спруил тоже пробормотала что-то благодарственное. Можно было не сомневаться, без пищи эти Спруилы не останутся, да и вряд ли они могут пропустить хоть один перекусон. Хэнк был такой огромный и толстый, с мощной грудью, которая лишь чуть-чуть сужалась к шее. Мистер и миссис Спруил были оба коренастые и на взгляд сильные. Бо и Дэйл были высокие, но не тощие. У Тэлли фигурка была очень пропорциональная. Только Трот был худой, кожа да кости.

— Извините, что прервал ваш ужин, — сказал отец, и мы стали отступать назад к дому.

— Еще раз благодарствуйте, — сказал мистер Спруил.

Я по опыту знал, что очень скоро мы узнаем об этих Спруилах гораздо больше, чем нам хотелось бы. Они будут жить на нашей земле, пить нашу воду, заходить к нам в дом. Мы будем снабжать их овощами с нашего огорода, молоком от Изабель, свежими яйцами из курятника. Мы будем приглашать их по субботам в город, а по воскресеньям в церковь. Мы будем работать рядом с ними в поле с восхода и почти дотемна. А когда сбор урожая будет завершен, они уедут и вернутся к себе в горы. Потом пожелтеют листья, настанет зима, и мы будем долгими холодными вечерами сидеть, съежившись у огня, и рассказывать друг другу разные истории про этих Спруилов.

На ужин была картошка, пожаренная тонкими ломтиками, вареные плоды окры, початки кукурузы и горячий кукурузный хлеб — но ни кусочка мяса, потому что была уже почти осень и еще потому, что жареное мясо было позавчера. Бабка дважды в неделю жарила цыплят, но никогда по средам. Мамин огород давал достаточно помидоров и лука, чтобы накормить все население Блэк-Оука, так что она набирала по целому блюду к каждой нашей трапезе.

Кухня у нас была маленькая, и в ней всегда было жарко. Круглый поворотный вентилятор дребезжа вращался на верхней панели холодильника, пытаясь заставить воздух циркулировать, а мама и Бабка занимались приготовлением ужина. Движения их были замедленными, но четкими. Они устали, да и слишком жарко было, чтобы суетиться.

Они недолюбливали друг друга, но обе старались поддерживать мир в семье. Я никогда не слышал, чтобы они спорили, и ни разу не слышал от мамы плохого слова по адресу ее свекрови. Они жили в одном доме, готовили одни и те же блюда, вместе стирали, вместе собирали урожай хлопка. А когда вокруг столько всякой работы, у кого найдется время на препирательства?

Но Бабка родилась и выросла среди хлопка и прекрасно знала, что и похоронят ее в той самой земле, на которой она всю жизнь горбатилась. А вот мама всегда стремилась отсюда уехать.

Ежедневно выполняя один и тот же кухонный ритуал, они молчаливо выработали приемлемый для обеих метод сотрудничества и разделения труда. Бабка ошивалась возле плиты, присматривая за выпекающимся кукурузным хлебом, переворачивая картошку, помешивая варящиеся початки и окру. Мама держалась возле кухонной раковины — там она чистила овощи и туда складывала грязную посуду. Я наблюдал за всем этим от кухонного стола, где сидел каждый вечер и снимал тонким ножом кожицу с огурцов. Обе они любили музыку, и иногда одна из них начинала петь, а другая потихоньку подпевать. Это помогало снять накопившееся раздражение.

Но сегодня было не так. Обе были слишком заняты, чтобы петь или напевать. Мама все еще кипела по поводу того, что мексиканцев опять везли, как скотину. А Бабка дулась из-за того, что Спруилы оккупировали наш передний двор.

Точно в шесть вечера Бабка сняла с себя фартук и села за стол напротив меня. Стол одним концом был приставлен к стене и служил чем-то вроде большой полки, где вечно скапливались всякие вещи. В центре стоял радиоприемник фирмы РСА в ореховом корпусе. Она включила его и улыбнулась мне.

Программу новостей канала Си-би-эс нам читал Эдуард Р. Марроу, прямая трансляция из Нью-Йорка. Всю неделю шли жестокие бои около Пхеньяна, где-то возле побережья Японского моря, а из старой географической карты, которую Бабка держала у себя в прикроватной тумбочке, мы знали, что где-то там воюет пехотная дивизия, в которой служит Рики. Последнее письмо от него пришло две недели назад. Это был второпях исписанный листок, но между строк можно было понять, что он торчит в самом пекле.

Когда мистер Марроу покончил с главной новостью насчет очередной склоки с русскими, то перешел к Корее. Бабка прикрыла глаза. Она сложила руки вместе, приложив оба указательных пальца к губам, и замерла в ожидании.

Не знаю, чего именно она ждала. Мистер Марроу вовсе не собирался сообщать всей стране, погиб Рики Чандлер или еще жив.

Мама тоже слушала новости. Она стояла спиной к кухонной раковине, держа в руках полотенце и уперев пустой взгляд в столешницу. Так происходило почти каждый вечер все лето и осень 1952 года.

Переговоры о мире вроде начались, но потом прекратились. Китайцы отступили, затем опять перешли в наступление. Слушая передачи мистера Марроу и читая письма Рики, мы переживали все события этой войны.

Паппи и отец никогда не слушали программы новостей. Они вечно были заняты вне дома, в сарае для инструментов, или возились с насосом или еще с какими-нибудь мелочами, которые вполне могли и подождать. Они без конца обсуждали виды на урожай, пытаясь найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы перестать волноваться за Рики. Оба они были на войне. И им не нужны были услуги мистера Марроу из Нью-Йорка, зачитывавшего очередные телеграммы от корреспондентов из Кореи и сообщавшего стране, что происходит на том или другом участке фронта. Они и так знали.

Как бы то ни было, но в тот вечер сообщение из Кореи было очень коротким, и в нашем маленьком домике это было сочтено хорошим знаком. Мистер Марроу перешел к другим новостям, и Бабка наконец мне улыбнулась.

— С Рики все в порядке, — сказала она и погладила меня по руке. — Скоро он вернется домой.

Она заслужила право верить в это. Она ждала Паппи с Первой мировой, а потом, во Вторую мировую, долго молилась за отца и его здоровье. Ее мужчины всегда возвращались домой, и Рики тоже не должен нас подвести.

Она выключила радио.