Покрашенный дом

Паппи, мистер Спруил и Мигель собрались возле трактора и о чем-то разговаривали, а остальные пытались прислушиваться. Мексиканцы, сбившись тесной группой, ожидали неподалеку. Был разработан план, согласно которому они начнут собирать хлопок возле амбара, чтобы добираться до поля пешком. Мы, арканзасцы, будем работать немного дальше, а прицеп для хлопка будет служить разделительной линией между обеими группами. Надо было держать дистанцию между Хэнком и Ковбоем, иначе произойдет еще одно убийство.

— Мне больше не нужны неприятности, — услышал я слова Паппи. Все понимали, что выкидной нож у Ковбоя всегда в кармане, и сомневались, что у Хэнка, каким бы тупицей он ни был, хватит дурости снова полезть в драку с ним. За завтраком в то утро Паппи высказал предположение, что Ковбой не единственный среди мексиканцев, у кого есть нож. Одно неудачное слово со стороны Хэнка — и вокруг будут сверкать сплошные выкидные ножи. Это мнение разделял и мистер Спруил, который убеждал Паппи, что никаких неприятностей больше не будет. Но к тому времени уже никто не верил, что мистер Спруил — или кто угодно другой — может контролировать поведение Хэнка.

Прошлой ночью шел дождь, но на полях не осталось и следа от него; хлопок стоял сухой, почва пылила. Но Паппи и отец видели в этом дожде предзнаменование грядущих неизбежных наводнений, и теперь выглядели крайне озабоченными, что передавалось, как заразная болезнь.

Урожай в этом году был просто отличный, но у нас было всего несколько недель в запасе, чтобы все убрать, прежде чем разверзнутся хляби небесные. Когда трактор остановился возле прицепа, мы быстро разобрали свои мешки и полезли в заросли. Со стороны Спруилов не слышалось ни смеха, ни пения; от мексиканцев, оставшихся в отдалении, не доносилось вообще ни звука. Поспать я не рассчитывал, поэтому собирал волокно так быстро, как мог.

Солнце поднималось, испаряя росу с коробочек и волокна. Тяжелый воздух прямо-таки лип к коже, одежда была насквозь мокрая от пота, пот капал с лица. Некоторое преимущество небольшого роста заключалось в том, что стебли хлопчатника по большей части были выше меня и я хоть частично, но был в тени.

* * *

Два дня напряженных сборов хлопка — и наш прицеп был полон. Паппи повез его в город; это всегда делал Паппи, а не отец. Точно так же как с мамой и огородом. Это была одна из тех обязанностей, которые были распределены задолго до того, как появился я. А мне полагалось ездить с Паппи, и я всегда радовался, потому что это означало поездку в город, пусть только до джина.

Мы быстро поели и, сев в грузовичок, поехали в поле за прицепом с хлопком. Мы залезли на него и закрепили брезент, чтобы хлопок не унесло ветром. Это ж настоящее преступление — позволить улететь хоть одной унции добра, в сбор которого вложено столько трудов!

Когда мы подъезжали к дому, я увидел мексиканцев — они сидели за амбаром тесной группой и медленно жевали свои тортильи. Отец был возле сарая для инструментов, латал шину от переднего колеса трактора «Джон Дир». Женщины мыли посуду. Тут Паппи вдруг остановил грузовик. «Побудь здесь, — сказал он. — Я сейчас вернусь». Видимо, что-то забыл.

Когда он вернулся, в руках у него был дробовик двенадцатого калибра, который он, не сказав ни слова, засунул под свое сиденье.

— Мы что, охотиться будем? — спросил я, прекрасно зная, что ответа не получу.

Случай с Сиско ни за ужином, ни потом, на задней веранде, не обсуждался. Думаю, что взрослые решили не касаться этой темы, по крайней мере в моем присутствии. Но ружье наводило на самые разные мысли и предположения.

Я тут же подумал о возможной перестрелке возле джина в стиле Джина Отри. Хорошие парни, то есть фермеры, с одной стороны, стреляют, прячась за свои прицепы с хлопком; плохие парни, Сиско и их приятели, с другой стороны, стреляют в ответ. Свежесобранный хлопок летает вокруг, а в прицепы попадают новые и новые заряды. Звенят разбитые окна, взрываются грузовики... К тому времени, когда мы переехали реку, я уже видел множество мертвых тел по всему пространству возле джина.

— Ты в кого собрался стрелять? — спросил я снова, пытаясь заставить Паппи хоть что-то сказать.

— Занимайся собственными делами, — мрачно ответил он, переключая скорость.

Может, ему надо было свести счеты с кем-то, кто его оскорбил. А это напомнило мне одну из любимых в семействе Чандлеров историй. Когда Паппи был совсем молодой, он, как и многие фермеры, обрабатывал поле с помощью мулов. Это было задолго до появления тракторов, когда все работы на фермах выполняли только люди и животные. Один из наших соседей, вечный неудачник по фамилии Вулбрайт, однажды увидел Паппи в поле — по всей видимости, у Паппи был неудачный день и мулы его не слушались. По словам Вулбрайта, Паппи колотил бедных мулов здоровенной палкой по головам. И когда потом Вулбрайт рассказывал эту историю в «Ти шопп», то добавил: «Если б у меня тогда был под рукой мокрый джутовый мешок, я бы проучил Илая Чандлера!» Его слова разнесли по округе, и Паппи узнал, что сказал Вулбрайт. Несколько дней спустя, после тяжелого и жаркого дня в поле, Паппи взял джутовый мешок, засунул его в ведро с водой и, не поужинав, отправился пешком за три мили к дому Вулбрайта. Или за пять миль, или за десять — зависело то того, кто это рассказывал.

Добравшись туда, он позвал Вулбрайта и потребовал, чтобы тот вышел наружу, поговорить. Вулбрайт как раз заканчивал ужин, а у него то ли была куча детей, то ли вообще их не было. Так или иначе, но Вулбрайт подошел к сетке, загораживавшей вход в дом, выглянул во двор и решил, что ему будет безопаснее посидеть внутри.

А Паппи все орал ему, чтобы выходил наружу. «Вот тебе джутовый мешок, Вулбрайт! — кричал он. — Выходи, доводи дело до конца!»

Вулбрайт отступил еще глубже в дом, и когда стало ясно, что он так и не выйдет, Паппи швырнул мокрый джутовый мешок сквозь сетку на входе. А потом пошел назад домой — три, пять или десять миль — и лег спать, так и не поужинав.

Я слышал эту историю достаточно много раз, чтобы поверить, что это правда. Даже мама верила. Горячий нрав Илая Чандлера был хорошо всем известен в его молодые годы, да и в шестьдесят он по-прежнему заводился с пол-оборота.

Однако он никогда не стал бы никого убивать, разве что при самообороне. И вообще он предпочитал действовать кулаками или не очень опасными предметами вроде джутовых мешков. Ружье он взял с собой на всякий случай. Эти Сиско ведь полные идиоты.

Когда мы подъехали к джину, там все ревело и гремело. Впереди нас уже стояла длинная очередь из прицепов, и я понял, что мы тут несколько часов проторчим. Было уже темно. Паппи выключил мотор и забарабанил пальцами по баранке. А ведь сегодня играли «Кардиналз», и мне очень хотелось оказаться дома.

Прежде чем вылезти из грузовика, Паппи внимательно осмотрел все прицепы, грузовики и тракторы, понаблюдал за рабочими с ферм и обслугой джина, занимавшимися своими делами. Он все пытался определить, не назревает ли какая-нибудь неприятность. Не увидев ничего подозрительного, он наконец сказал:

— Пойду посмотрю... Ты тут посиди.

Я смотрел, как он пересек усыпанную гравием площадку и остановился возле группы людей, собравшихся рядом с офисом джина. Некоторое время он стоял там, говорил и слушал, что говорили ему. Возле прицепа впереди нас собралась другая группа — молодые люди, они стояли там, курили и ждали своей очереди на разгрузку. Хотя джин сейчас был центром деловой активности, дела здесь делались медленно.

Краем глаза я заметил какую-то фигуру, она появилась откуда-то из-за нашего грузовика. «Привет, Люк!» — раздался голос, и я вздрогнул. Резко повернувшись, я увидел дружелюбную улыбку Джеки Муна, парня постарше меня, который жил в северной части города.

— Привет, Джеки, — ответил я с облегчением. На секунду я решил, что это один из Сиско выскочил из засады. А Джеки оперся о передний бампер, встав спиной к джину, и достал уже свернутую самокрутку.

— От Рики что-нибудь слышно? — спросил он.

— Давненько ничего не было, — сказал я, глядя на его самодельную сигарету. — Последнее письмо пришло пару недель назад.

— Как он там?

— Да вроде нормально.

Он чиркнул спичкой о борт грузовика и закурил. Это был длинный и тощий парень, он очень долго, насколько я помню, был настоящей баскетбольной звездой в средней школе в Монетте. Они играли вместе с Рики, пока Рики однажды не застали курящим позади школы. И их тренер, ветеран, потерявший на войне ногу, выгнал Рики из команды. Паппи потом целую неделю бегал по всей ферме Чандлеров, угрожая убить своего младшего сына. А Рики мне сказал по секрету, что ему все равно уже надоел этот баскетбол. Он хотел играть в футбол, но в Монетте не было футбольной команды, потому что летом и осенью все заняты хлопком.

— Я тоже, может, туда попаду, — сообщил Джеки.

— В Корею?

— Ага.

Я хотел было спросить, с чего это он взял, что может понадобиться в Корее. На что уж я ненавидел собирать хлопок, но все равно предпочел бы заниматься этим делом, чем получить пулю.

— А как же баскетбол? — спросил я. Был такой слух, что Джеки пригласили в команду штата.

— Да ухожу я из школы, — сказал он, выпустив клуб дыма.

— С чего это?

— А надоело. Двенадцать лет уже туда таскаюсь, больше чем любой другой из нашей семьи. Хватит, достаточно поучился.

В нашем округе ребята часто бросают школу. Рики тоже несколько раз пытался бросить, и Паппи в конце концов плюнул на это. А Бабка, наоборот, настояла на своем, и Рики в конечном итоге все же получил аттестат.

— Там многих ребят уже убили, — сказал он, глядя в пространство.

А вот этого я вовсе не желал слушать, так что ничего ему не ответил. Он докурил свою самокрутку и засунул руки глубоко в карманы.

— Говорят, ты видел эту драку с Сиско, — сказал он, не глядя на меня.

Я понимал, что вопрос об этой драке непременно возникнет во время нашей поездки в город. И припомнил строгое предупреждение отца — ни с кем этот инцидент не обсуждать.

Но Джеки можно было доверять. Он вместе с Рики вырос.

— Да многие ее видели, — сказал я.

— Да, но никто ничего не говорит. Эти хмыри с гор молчат, потому что один из них замешан. А местные молчат, потому что Илай всем велел заткнуться. Вот об этом как раз и говорят...

Я верил ему. И ни секунды не сомневался, что Илай Чандлер нажал на баптистскую братию, чтобы всем заткнуть рты, по крайней мере пока не будет убран хлопок.

— А что насчет Сиско?

— Да их вообще не видно. Легли на дно. Похороны были в прошлую пятницу. Могилу они сами рыли. Похоронили его позади методистской церкви. Стик с них глаз не спускает.

В разговоре опять возникла долгая пауза, а джин между тем продолжал грохотать позади нас. Джеки скрутил новую сигарету, прикурил и потом сказал:

— Я тебя видел там, когда шла драка.

Я почувствовал себя так, словно меня застукали на месте преступления. И все, что я смог из себя выдавить, было:

— Ну и что?

— Я тебя видел, ты был там вместе с мальчишкой Пинтером. А когда этот болван с гор схватил палку, я поглядел на вас и подумал, что этим малышам не стоит на такое смотреть. И был прав.

— Хотел бы я, чтобы меня там не было...

— Я тоже, — сказал он и выпустил аккуратное колечко дыма.

Я бросил взгляд в сторону джина, чтобы убедиться, что Пап-пи стоит достаточно далеко. Он все еще был внутри здания, в офисе, где владелец джина держал все свои бумаги. Между тем сюда подъезжали новые прицепы, они выстраивались позади нас.

— Ты со Стиком говорил? — спросил я.

— Не-а. И не думал. А ты?

— Говорил. Он приезжал к нам.

— А с этим болваном с гор он тоже говорил?

— Ага.

— Значит, Стик знает, как его зовут?

— Надо думать.

— Так почему ж он его не арестовал?

— Не знаю. Я сказал ему что там было трое на одного.

Он крякнул и сплюнул в кусты.

— Все верно, их было трое против одного, но совсем не обязательно было кого-то убивать. Мне эти Сиско вовсе не нравятся, они никому не нравятся, но ему не следовало их так избивать.

Я ничего не сказал на это. Он затянулся и продолжал говорить, а дым выходил у него изо рта и ноздрей.

— У него все лицо было красное и глаза так и сверкали! А потом он вдруг остановился и посмотрел на них, как будто его призрак какой схватил и заставил остановиться... А потом отошел назад и выпрямился и еще раз глянул на них, на лежащих, так глянул, как будто это сделал не он, а кто-то другой... Потом повернулся и ушел, пошел на Мэйн-стрит, а все остальные Сиско и другие бросились к этим ребятам... Они взяли пикап Роу Данкана и отвезли всех домой. Джерри так и не очнулся. Роу сам повез его в больницу, прямо посреди ночи. Но он говорит, что Джерри уже был мертвый. Череп пробит. Двоим другим еще повезло, они не умерли. Он ведь и их тоже здорово избил, как и Джерри. Никогда такого не видел.

— Я тоже.

— Я в на твоем месте пока что избегал таких драк. Ты еще слишком мал.

— Не беспокойся за меня. — Тут я посмотрел в сторону джина и увидел Паппи. — А вот и Паппи идет.

Он уронил окурок и затоптал его.

— Никому не говори, что я тебе сказал, ладно?

— Конечно.

— Неохота мне связываться с этим болваном с гор.

— Никому не скажу.

— Передавай привет Рики. Напиши ему, чтобы держался, пока я туда не прибуду.

— Напишу, Джеки.

И он растворился в темноте так же беззвучно, как появился.

Еще один секрет, который надо хранить.

Паппи отцепил прицеп и сел за руль. «Не стану я ждать три часа!» — пробормотал он и завел двигатель. Он отъехал от джина и направился вон из города. Где-то поздно ночью кто-то из рабочих джина подцепит наш прицеп маленьким трактором и потащит его к джину. Хлопок будет засосан по трубопроводу в джин, и пару часов спустя наружу выползут две аккуратные кипы. Их взвесят, а затем от каждой кипы отрежут по образцу, которые отложат в сторонку, где их потом будет оценивать покупатель. После завтрака Паппи вернется к джину, чтобы забрать прицеп. Он осмотрит кипы и образцы и придумает себе еще какую-нибудь причину, чтобы поволноваться.

* * *

На следующий день пришло письмо от Рики. Бабка положила его на кухонный стол, где мы его и увидели, когда ввалились через заднюю дверь, с натруженными спинами и едва волоча ноги. Я собрал в тот день семьдесят два фунта хлопка, настоящий рекорд на все времена для семилетнего мальчишки, хотя такие рекорды никто не регистрировал, потому что все любят приврать. Особенно мальчишки. Паппи и отец сейчас каждый день собирали по пятьсот фунтов.

Бабка пела и улыбалась, и мы поняли, что в письме хорошие новости. Она тут же схватила его и прочитала нам вслух. Она уже выучила его к тому времени наизусть.

"Дорогие мама и папа, Джесси и Кэтлин и Люк!

Надеюсь, что дома все в порядке. Никогда не думал, что буду скучать по сбору хлопка, но мне сейчас точно очень хочется быть дома. Я по всем по вам скучаю — по ферме, по жареным цыплятам, по «Кардиналз». Никак не могу поверить, что «Доджерс» выиграли чемпионат. Мне от этого тошно.

А у меня тут все в порядке. Здесь сейчас тихо. Мы больше не на передовой. Мою часть отвели миль на пять в тыл, так что мы отсыпаемся. Тут хорошо, нам тепло, мы отдыхаем, нас отлично кормят, и мы ни в кого не стреляем.

Я уверен, что скоро буду дома. Есть ощущение, что все тут потихоньку закругляется. Доходят слухи о мирных переговорах и всем таком прочем, так что мы держим пальцы скрещенными.

Я получил от вас целую пачку писем, это было здорово! Так что пишите. Люк, твое письмецо было уж слишком короткое, напиши мне еще, подлиннее.

Все, надо бежать.

Всем привет, Рики".

Мы передавали письмо друг другу и перечитывали снова и снова, а потом Бабка спрятала его в коробку из-под сигар, стоявшую рядом с радиоприемником. В ней хранились все письма от Рики, и нередко, зайдя ночью в кухню, можно было обнаружить там Паппи или Бабку, которые их перечитывали.

Новое письмо заставило нас забыть про натруженные мышцы и обгоревшую кожу, мы быстренько поели, чтобы потом усесться вокруг стола и написать Рики ответные письма.

Разложив бумагу на своей дощечке для письма с изображением индейского вождя, я взял карандаш и принялся излагать для Рики историю про Джерри Сиско и Хэнка Спруила со всеми подробностями. Кровь, разбитый в щепки деревянный брусок, Стик Пауэрс, все-все-все. Я не знал, как пишутся многие слова, так что действовал по наитию. Кто-кто, а уж Рики-то простит меня за ошибки в правописании. А поскольку мне не хотелось, чтобы кто-то из наших увидел, что я распространяю сплетни аж до самой Кореи, я тщательно прикрывал рукой свою дощечку.

Пять писем были написаны одновременно, и, я уверен, в них содержались пять версий одного и того же события. Пока мы писали, взрослые вспоминали разные веселые истории. Это был счастливый момент посреди сбора урожая. Потом Паппи включил радио, и мы стали слушать про «Кардиналз», пока наши письма становились все длиннее и длиннее.

Так мы и сидели вокруг кухонного стола, смеялись, писали свои письма, слушали репортаж по радио, и ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что Рики скоро будет дома.

Он же сам написал, что скоро будет.

Глава 15

Днем в четверг мама отыскала меня в поле и сказала, что я ей нужен в огороде. Я радостно стянул с плеча лямку своего мешка и пошел прочь с поля, оставив остальных трудяг в зарослях хлопка. Мы пошли к дому, довольные, что рабочий день закончился.

— Нам надо съездить к Летчерам, — сообщила мне мама по дороге. — Я так за них беспокоюсь... Знаешь, они, наверное, голодают...

У Летчеров был свой огород, хотя и совсем маленький. Но не думаю, что они голодали. Несомненно, лишнего куска у них бы не нашлось, но о голодной смерти в округе Крэйгхед и не слыхивали. Даже самые бедные издольщики умудрялись выращивать помидоры и огурцы. И на каждой ферме были куры, несущие яйца.

Когда мы дошли до огорода, я уразумел, что задумала мама. Если мы поторопимся и доберемся до Летчеров до того, как они закончат сегодняшний сбор, то и родители, и все их детишки будут еще в поле. А Либби, если она действительно беременна, будет ошиваться где-нибудь возле дома, причем наверняка одна. И ей останется только выйти к нам, чтобы принять от нас овощи. И тогда нам удастся застать ее врасплох и с помощью нашего христианского милосердия вывести на чистую воду, пока ее защитники и охранители далеко. Отличный план!

Под строгим присмотром мамы я начал собирать помидоры, огурцы, горох, бобы, кукурузу — практически все, что росло в огороде. «Сорви вон тот маленький красный помидор, Люк, вон там, справа, — приговаривала она. — Нет, этот горох пусть еще подождет». Или: «Нет, этот огурец еще не совсем созрел».

Хотя она часто собирала урожай овощей сама, все же предпочитала надсматривать за этим процессом. Равновесие в огороде можно было поддерживать, лишь оставаясь на расстоянии, обозревая весь участок взглядом истинного художника и направлять мои действия или действия отца по сбору плодов.

Я ненавидел огород, но в данный момент я больше ненавидел хлопковые поля. Все, что угодно, только бы не собирать хлопок.

Я наклонился за початком кукурузы и тут заметил нечто между ее стеблями, отчего застыл на месте. За огородом лежала затененная полоска поросшей травой земли, слишком узкая, чтобы играть там в бейсбол, то есть ни для чего хорошего не пригодная. А за ней возвышалась восточная стена нашего дома, которую не видно с дороги. На западной стороне располагалась дверь кухни, там же была стоянка для нашего грузовика, тропинки, что вели к амбару, и к сараям, и сортиру, и в поля. Все, что у нас происходило, касалось только западной стороны дома; на восточной не менялось ничего.

И вот в самом углу, выходящем в огород, куда не мог проникнуть ничей взгляд, кто-то покрасил часть нижней облицовочной доски. Покрасил в белый цвет. Остальная часть дома была все такой же бледно-коричневой, как всегда, все того же тусклого цвета старых и крепких дубовых досок.

— Что там такое, Люк? — спросила мама. В огороде она никогда никуда не спешила, потому что это было ее убежище и святилище, но сегодня она запланировала внезапный налет, так что фактор времени был решающим.

— Не знаю, — ответил я, все еще не двигаясь.

Она подошла ко мне и заглянула между стеблей кукурузы, окружавших и отгораживавших ее огород, и, когда глаза ее наткнулись на покрашенную доску, она тоже замерла на месте.

Ближе к углу дома краска была положена толсто, а дальше, к его тыльной части, ее слой становился все тоньше и тоньше. Понятно было, что работа только началась. Кто-то красил наш дом.

— Это Трот, — тихо сказала мама, и в углах ее рта появилась улыбка.

О нем я и не подумал, да и времени у меня не было на раздумья о возможном виновнике этого дела, но мне тут же стало ясно, что красил именно он. Кто еще мог это сделать? Кто еще целыми днями слоняется по нашему переднему двору и бездельничает, пока остальные надрываются в поле? Кто еще способен работать такими черепашьими темпами? У кого еще хватит ума красить чужой дом без разрешения хозяев?

И еще — это ведь Трот закричал Хэнку, чтобы тот перестал изводить меня насчет нашего некрашеного и жалкого дома. Это Трот пришел мне на выручку.

Но вот откуда Троту взять деньги краску? И вообще, зачем ему все это? В голове у меня роились десятки вопросов.

Мама отступила на шаг, а потом и вовсе ушла из огорода. Я последовал за ней до угла дома, где мы стали рассматривать краску. Она еще не до конца просохла, мы чувствовали ее запах, и она казалась липкой на вид. Мама осмотрела передний двор — Трота нигде видно не было.

— И что нам теперь делать? — спросил я.

— Ничего, по крайней мере сейчас.

— Ты кому-нибудь об этом скажешь?

— Поговорю с твоим отцом. А пока давай держать это в секрете.

— Ты ж сама мне говорила, что мальчикам секретничать нехорошо.

— Нехорошо, но только если что-то держишь в секрете от родителей.

Она набила овощами две соломенные корзины и засунула их в грузовик. Мама садилась за руль примерно раз в месяц. Она, конечно, умела управлять пикапом Паппи, но за рулем всегда чувствовала себя скованно. Она изо всех сил вцепилась в баранку, выжала сцепление, надавила на педаль тормоза и потом повернула ключ в замке зажигания. Машина дернулась и пошла рывками назад, так что мы даже рассмеялись, пока старый наш грузовичок медленно разворачивался. Когда мы выезжали со двора, я увидел Трота, лежащего под грузовиком Спруилов и наблюдающего за нами из-за заднего колеса.

Смех и шутки кончились, когда мы через несколько минут подъехали к реке. «Держись крепче, Люк», — сказала она, переключаясь на нижнюю передачу и наклоняясь над рулем. Глаза у нее от страха стали совершенно дикими. Держаться за что? Мост был узкий, без перил. Если она с него съедет, мы оба потонем.

— Да ты вполне тут проедешь, мам, — сказал я, правда, без особой убежденности.

— Конечно, проеду, — ответила она.

Я не раз ездил с ней через этот мост, и всегда это было настоящее приключение. Мы медленно ползли по нему, оба страшась посмотреть вниз. И не дышали, пока не добрались до пыльной дороги на другом берегу.

— Отлично проделано, мам! — сказал я.

— Да ладно тебе, — сказала она, наконец переведя дыхание.

Сначала я не увидел в поле никого из Летчеров, но, когда мы подъехали к их дому, я заметил гроздь соломенных шляп в море хлопка, в дальнем конце поля. Не знаю, услышали они нас или нет, но прерывать сбор урожая не стали. Мы остановились рядом с их передней верандой и подождали, пока уляжется поднятая пыль. Прежде чем мы вылезли из грузовика, с переднего крыльца сбежала миссис Летчер, нервно вытирая руки какой-то тряпкой. Она как будто что-то говорила себе под нос и выглядела очень обеспокоенной.

— Здравствуйте, миссис Чандлер, — поздоровалась она, глядя в сторону. Я никогда не мог взять в толк, почему она не обращается к маме по имени. Она ж была старше, и у нее было по меньшей мере на шесть детей больше.

— Здравствуйте, Дарла. Мы вам овощей вот привезли.

Женщины стояли лицом к лицу.

— Я так рада, что вы приехали, — сказала миссис Летчер, и в голосе ее звучала явная озабоченность.

— А что случилось?

Миссис Летчер глянула в мою сторону, но лишь на секунду.

— Мне ваша помощь нужна. Либби плохо. Мне кажется, она рожает.

— Рожает? — переспросила мама, как будто и не слыхала об этом.

— Да. Кажется, у нее уже схватки начались.

— Тогда надо позвать доктора.

— О нет. Нельзя. Никто об этом не должен узнать. Никто. Надо, чтобы это оставалось в тайне.

Я уже отошел к заднему борту грузовика и даже чуть присел, чтобы миссис Летчер меня не видела. Так, мне казалось, она будет говорить свободнее. Тут явно намечалось очень крупное событие, и я вовсе не желал ничего пропустить.

— Нам так стыдно, — продолжала миссис Летчер, и ее голос дрожал. — Она так и не сказала нам, кто отец ребенка, да теперь это уже не важно. Главное, чтобы ребенок появился на свет.

— Но вам же все равно нужен врач!

— Нет-нет, мэм. Никто не должен об этом узнать. Если приедет доктор, то весь округ узнает. Вы уж не говорите никому, ладно? Обещаете?

Бедная женщина уже почти плакала. Она отчаянно пыталась сохранить в тайне то, о чем в Блэк-Оуке говорили уже несколько месяцев.

— Дайте-ка я на нее взгляну, — сказала мама, не ответив на ее просьбу, и женщины пошли в дом. «Люк, ты оставайся здесь, в грузовике», — бросила мне мама через плечо.

Как только они скрылись в доме, я обошел его и сунулся в первое же попавшееся окно. За ним оказалась маленькая комнатка со старыми грязными матрасами на полу. Из следующего окна доносились голоса. Я замер и прислушался. Позади меня расстилались поля.

— Либби, это миссис Чандлер, — говорила между тем миссис Летчер. — Она приехала тебе помочь.

Либби что-то захныкала в ответ, что именно, я не разобрал. Кажется, ей было очень больно. Потом я услышал, как она сказала: «Простите меня».

— Все будет в порядке, — сказала мама. — Схватки когда начались?

— С час назад, — ответила миссис Летчер.

— Я так боюсь, мама, — сказала Либби значительно громче. В голосе ее звучал сплошной ужас. Обе женщины постарались ее успокоить.

Поскольку я теперь уже не был новичком по части женской анатомии, мне очень хотелось взглянуть на беременную девушку. Но, судя по голосу, она лежала слишком близко к окну, а если меня застукают за подглядыванием, отец меня неделю драть будет. Подглядывание за рожающей женщиной, несомненно, считалось очень большим грехом. Меня, может, даже слепота поразит, прямо на этом самом месте!

Но я не мог с собой бороться. Я пригнулся и прокрался прямо под нижний наличник окна. Свою соломенную шляпу я снял и стал пробираться дальше вперед, и тут здоровенный комок глины разбился о стену менее чем в двух футах от моей головы. Он с грохотом ударил в дом, шаткие доски обшивки затряслись и так перепугали женщин, что они вскрикнули. Кусочки сухой глины разлетелись в стороны и некоторые попали мне в щеку. Я упал на землю и откатился от окна. Потом вскочил на ноги и посмотрел в сторону поля.

Перси Летчер был совсем недалеко, он стоял между двух рядов хлопчатника и держал в одной руке еще один ком земли, а другой указывал на меня.

— Это ваш мальчик, — услышал я голос миссис Летчер.

Я глянул в окно — в нем мелькнуло ее лицо. Бросив еще один взгляд на Перси, я рванул как побитая собака обратно к пикапу. Влез на переднее сиденье, поднял стекло и стал дожидаться маму.

Перси исчез в глубине поля. Скоро уже настанет пора заканчивать сбор, и мне хотелось убраться отсюда до того, как соберутся остальные Летчеры.

На крыльце появилась пара малышей, оба голые, мальчик и девочка, и я стал гадать, а что они думают по поводу того, что их старшая сестрица вот-вот принесет им еще одного. А они просто уставились на меня и молчали.

Появилась мама, и она очень торопилась. Миссис Летчер бежала за ней по пятам, что-то быстро говоря ей на ходу.

— Я сейчас привезу Рут, — сказала мама, имея в виду Бабку.

— Пожалуйста, только поскорее! — сказала миссис Летчер.

— Рут много раз принимала роды.

— Да-да, пожалуйста, привезите ее. И никому не говорите, ладно? Мы можем на вас положиться, миссис Чандлер?

Мама уже открывала дверцу и пыталась залезть в кабину.

— Конечно, можете.

— Ох, нам так стыдно! — воскликнула миссис Летчер, утирая слезы. — Пожалуйста, не говорите никому!

— Все будет в порядке, Дарла, — сказала мама, поворачивая ключ. — Я вернусь через полчаса.

Мы дали задний ход и после нескольких рывков и толчков развернулись и поехали прочь от дома Летчеров. Мама теперь вела машину гораздо быстрее, и это занимало все ее внимание.

— Ты видел Либби Летчер? — спросила она наконец.

— Нет, мэм, — быстро и твердо ответил я. Я знал наперед, что этот вопрос последует, и был готов сказать чистую правду.

— Точно?

— Да, мэм!

— А что ты делал возле дома?

— Я просто обходил вокруг него, и тут Перси швырнул в меня комком земли. А тот попал в дом. Я не виноват, это все Перси. — Я говорил быстро и уверенно, к тому же я знал, что ей хочется мне верить. На уме у нее были гораздо более важные проблемы.

У моста мы остановились. Мама включила первую передачу, вдохнула, задержав дыхание, и сказала: «Держись, Люк».

* * *

Бабка была на заднем дворе, возле насоса, — мыла и вытирала лицо и руки перед тем, как готовить ужин. Мне пришлось бежать, чтобы поспеть за мамой.

— Нам надо поехать к Летчерам, — сказала она Бабке. — У девочки схватки начались, ее мать хочет, чтобы ты приняла у нее роды.

— Боже мой! — воскликнула Бабка, и ее усталые глаза сразу оживились в предвкушении этого события. — Значит, она и впрямь беременна.

— Да еще как! Схватки уже больше часа как начались.

Я очень внимательно прислушивался и здорово радовался тому, что попал в самую гущу событий, когда обе женщины вдруг, без всяких видимых причин, повернулись в мою сторону и уставились на меня.