Покрашенный дом

В зале было немного взрослых, и это были в основном городские. Мексиканцев мистер Старнс всегда сажал на балконе, но это их мало трогало. Лишь немногие из них были готовы тратить деньги на кино.

Когда фильм закончился, мы бросились наружу и уже через пару минут снова оказались позади кооператива, готовые увидеть окровавленные трупы братьев Сиско. Но там никого не было. Не было и никаких следов драки — ни крови, ни оторванных рук и ног, ни расщепленного деревянного бруса.

Паппи придерживался мнения, что всякий, кто себя уважает, по субботам должен уезжать из города еще до темноты. Вечерами по субботам там происходили скверные вещи. Не драки, другие. Правда, я никогда не видел ничего особенно плохого. Слыхал, конечно, что кто-то пьет или играет в кости позади джина, да и драки тоже бывают, но все это происходило как-то скрытно, да и вовлечены в это были немногие. И все-таки Паппи опасался, как бы мы во что-нибудь такое не вляпались.

Рики всегда вызывал наибольшие опасения из всех членов семейства Чандлеров; мама мне говорила, что он всегда слишком уж задерживался в городе по субботам. Кто-то из нашего семейства даже был там однажды арестован, и не так уж давно, однако я никогда не слышал подробностей. Мама еще говорила, что Паппи и Рики годами спорили о том, в какое время следует уезжать домой. Я помню, что несколько раз мы уезжали из города без Рики, и я плакал, потому что думал, что больше никогда его не увижу. Но утром в воскресенье он всегда сидел на кухне и пил кофе, как будто ничего и не произошло. Рики всегда возвращался домой.

Мы все собрались у нашего грузовичка, который сейчас окружали десятки других машин, кое-как припаркованных вокруг баптистской церкви, потому что фермеры все еще продолжали съезжаться в город. Толпа на Мэйн-стрит стала еще плотнее и вроде бы скапливалась возле школы, где скрипки и банджо иногда исполняли деревенские мелодии. Мне совсем не хотелось уезжать, по моему мнению, спешить домой было совершенно ни к чему.

У Бабки и мамы нашлись какие-то неотложные дела в церкви, где все женщины всегда находили себе какое-нибудь дело в преддверии воскресенья. Тут я услышал, что Паппи и отец, стоявшие по другую сторону грузовика, обсуждают недавнюю драку. Потом кто-то из них упомянул Сиско, и я навострил уши. Но тут подошли Мигель и другие мексиканцы, не переставая трещать по-испански, так что дальше я ничего не услышал.

Через пару минут со стороны улицы подошел Стик Пауэрс, один из двух помощников шерифа Блэк-Оука, — поздороваться с Паппи и отцом. Стик, кажется, во время войны был в плену, он немного прихрамывал и утверждал, что это следствие его пребывания в немецком лагере. А вот Паппи говорил, что Стик никогда не выезжал за пределы округа Крэйгхед и выстрелов в жизни не слышал.

— Один из этих Сиско чуть не при смерти, — услышал я его голос и тут же придвинулся поближе. Было уже почти темно, и никто за мной не следил.

— Ну и ничего страшного, — заметил Паппи.

— Говорят, что этот парень с гор на вашей ферме работает.

— Я драку не видел, Стик, — сказал Паппи. Было заметно, что он начал заводиться. — Ты имя-то его знаешь?

— Хэнк какой-то...

— Тут таких Хэнков полным-полно.

— Не возражаешь, если я завтра подъеду взглянуть? — спросил Стик.

— Не могу ж я тебе запретить!

— Это точно. — Стик повернулся на каблуке своей целой ноги и так посмотрел на мексиканцев, словно они были виновны в сотнях преступлений.

Я просочился на их сторону грузовичка и спросил:

— Чего это он хотел?

И как всегда, когда дело касалось того, что мне знать или слышать не положено, меня просто проигнорировали.

Домой мы возвращались в темноте. Позади гасли огни Блэк-Оука, волосы ворошил прохладный ветерок. Поначалу я хотел рассказать отцу об этой драке, но не стал этого делать в присутствии мексиканцев. А потом решил, что в свидетели мне лучше не попадать. Никому я об этом рассказывать не буду, никто от этого ничего не выиграет. Свяжешься с Сиско — потом долго придется расхлебывать. Да и Спруилы могут разозлиться и уехать от нас, а мне это вовсе не нужно. Сбор хлопка только начался, а я уже устал от него. И самое важное соображение — я не хотел, чтобы Хэнк разозлился на меня или на отца, или на Паппи.

Когда мы добрались до дому, их старого грузовика на нашем переднем дворе не было. Они еще были в городе, наверное, общались с другими приезжими с гор.

После ужина мы расселись на веранде, а Паппи включил радио. «Кардиналз» играли в Филадельфии, матч шел при искусственном освещении. Мьюзиэл занял место бэттера в середине второго иннинга, и я погрузился в свои обычные мечты.

Глава 8

В воскресенье мы проснулись на утренней заре под треск молний и низкий рокот грома. Гроза шла с юго-запада, задерживая восход солнца, и я, лежа в комнате Рики, все задавал себе один и тот же вопрос: и почему это дождь всегда идет по воскресеньям? Почему не посреди недели? Тогда бы мне не надо было собирать хлопок. А воскресенье и так день отдыха...

В комнату вошла бабушка и велела мне идти на веранду, чтобы полюбоваться дождем вместе. Она приготовила мне кофе, плеснув туда побольше молока и наложив вдоволь сахару, и мы сидели в качалке, медленно покачиваясь под завывание ветра. Спруилы метались вокруг, собирая в коробки свое барахло и пытаясь найти убежище от дождя в своей протекающей палатке.

Дождь налетал волнами, как будто беря реванш за две недели сухой погоды. Вокруг веранды клубилось марево, как туман, а наша жестяная крыша стонала под струями.

Бабка всегда тщательно выбирала момент, чтобы поговорить со мной. Иногда, обычно раз в неделю, она брала меня с собой на прогулку или поджидала меня на веранде, лишь бы оказаться со мной вдвоем. Поскольку она целых тридцать два года была замужем за Паппи, то хорошо изучила искусство молчания. И могла подолгу гулять или качаться в качалке, не произнося почти ни слова.

— Как кофе? — спросила она. Я едва ее расслышал из-за грозы.

— Отлично, ба, — ответил я.

— Чего хочешь на завтрак?

— Горячих хлебцев.

— Ну тогда я сейчас их напеку.

По воскресеньям мы обычно никогда никуда не торопились. Спали дольше, хотя сегодня нас рано разбудил дождь. А на завтрак забывали про привычные яичницу и ветчину, а просто как-то перебивались на хлебцах с патокой. И работы в кухне было поменьше. В конце концов, это ведь день отдыха.

Качалка тихонько раскачивалась, ее ржавые цепи мягко поскрипывали над головой. Над дорогой ударила молния, где-то в стороне фермы Джетеров.

— Мне нынче сон про Рики приснился, — сказала Бабка.

— Хороший?

— Да, очень хороший. Что война вдруг кончилась, но нам забыли об этом сказать. И однажды вечером сидим это мы тут, на веранде, слушаем радио — и вдруг видим, что по дороге к нам бежит какой-то человек. И это Рики. Он в своей армейской форме и кричит, что война кончилась.

— Хорошо бы и мне такой сон приснился! — заявил я.

— Думаю, это Господь нам что-то хотел сообщить.

— Что Рики возвращается?

— Да. Может, не прямо сейчас, но что война скоро кончится. И я однажды погляжу на дорогу и увижу, что он уже идет через двор.

Я посмотрел на наш двор. На нем образовывались лужи и потоки, которые бежали в сторону Спруилов. Травы уже почти не было, а ветер срывал первые желтые листья с дубов.

— Я каждый вечер молюсь за Рики, ба, — сказал я гордо.

— Я молюсь за него ежечасно, — сказала она, и я заметил, что глаза у нее влажные.

Мы качались и смотрели на дождь. Когда я думал о Рики, он редко представлялся мне в виде солдата в военной форме, с винтовкой, под огнем, перебегающим от одного укрытия к другому.

Скорее, я думал о нем, как о лучшем своем друге, моем дяде, который был мне больше братом, приятелем, с которым мы рыбачили и играли в бейсбол. Ему ведь было всего девятнадцать, и он представлялся мне и молодым, и старым одновременно.

Вскоре появилась мама. Субботнее мытье для меня обычно сопровождалось воскресным отскребыванием. Это был быстрый, но жестокий ритуал, когда эти две одержимые женщины отскребывали от грязи мою шею и уши.

— Ты готов? — спросила мама. И я почувствовал, что шея и уши уже болят.

Я пошел за Бабкой на кухню, чтобы налить себе еще кофе. Паппи уже сидел за кухонным столом и читал Библию, готовясь к уроку в воскресной школе. Отец был на заднем крыльце, наблюдал за грозой и пялился куда-то вдаль, за реку, несомненно, уже беспокоясь насчет возможного наводнения.

* * *

Дождь закончился еще до того, как мы вышли из церкви. На дорогах была сплошная грязь, и Паппи вел машину еще медленнее, чем обычно. Мы тащились и тащились, иногда сползая вбок на ухабах и в лужах, которых было множество на нашей старой проселочной дороге. Мы с отцом сидели сзади, в кузове, крепко держась за борта, а мама с бабкой ехали впереди. Все были одеты в самое лучшее. Небо прояснилось, над головой было солнце, оно уже начало припекать мокрую землю, так что стали видны испарения, лениво поднимавшиеся над стеблями хлопчатника.

— А денек-то будет жаркий, — сказал отец, выдав все тот же прогноз, который предлагал нам каждый день, начиная с мая и до конца сентября.

Когда мы добрались до шоссе, мы с отцом встали и оперлись о крышу кабины, чтобы ветер дул в лицо. Так было гораздо прохладнее. Поля были пусты; даже мексиканцам не разрешалось работать в воскресенье. Каждый год в период сбора урожая в округе возникали одни и те же слухи о неких фермерах, тайком пробирающихся в поле и собирающих хлопок и в воскресенье. Лично я никогда таких грешников не видел.

Многие вещи считались грехом в сельских районах Арканзаса, особенно если ты баптист. Большую часть наших воскресных молений в церкви занимали проповеди преподобного Эйкерса, громогласного и вечно рассерженного человека, посвящавшего слишком много времени измышлению новых грехов. Я-то, конечно, на его проповеди внимания не обращал — да и большинство ребят тоже, — однако воскресное посещение церкви означало нечто большее, чем просто проповеди и молитвы. Это было время общения друг с другом, время обмена новостями и последними сплетнями и слухами. Это было праздничное собрание, когда все пребывают в добром настроении или по крайней мере притворяются, что пребывают. Какие бы заботы и беспокойства ни одолевали мир — грядущие наводнения, война в Корее, скачущие цены на хлопок, — во время церковных собраний все это отбрасывалось прочь.

Господь ведь вовсе не желал, чтобы Его народ о чем-то беспокоился, вечно твердила Бабка, особенно когда мы находимся в Его доме. Это всегда казалось мне крайне странным, поскольку она волновалась и беспокоилась ничуть не меньше, чем Паппи.

Если не считать собственной семьи и нашей фермы, ничто другое не было для нас столь же важным, как баптистская церковь Блэк-Оука. Я знал каждого из ее прихожан, а они, конечно же, знали меня. Это была настоящая семья и в хорошем, и в плохом смысле этого слова. Все в нашей общине любили друг друга или по крайней мере утверждали, что это так. Если кто-то из членов общины заболевал, пусть даже самой пустячной болезнью, на него тут же изливалась вся христианская забота и все молитвы, какие только можно вообразить. Похороны всегда длились целую неделю, превращаясь чуть ли не в святой праздник. Осеннее и весеннее религиозные бдения планировались за много месяцев, и ждали их с огромным нетерпением. По крайней мере раз в месяц возле церкви устраивались общие обеды на воздухе — своего рода пикник, трапеза для всех под сенью деревьев, — и они часто продолжались до вечера. Свадьбы были очень важным мероприятием, особенно для наших дам, только им недоставало трагизма, присущего отпеваниям и похоронам.

Когда мы приехали, посыпанная гравием парковочная площадка возле церкви была уже почти заполнена. Большей частью здесь стояли старые фермерские грузовики и пикапы вроде нашего, все заляпанные свежей грязью. Было и несколько седанов, но в них приехали либо горожане, либо те фермеры, у кого земля была своя. Дальше по улице, где находилась методистская церковь, грузовиков было меньше, а легковых машин больше. Там, как правило, молились торговцы и школьные учителя. Методисты считали себя несколько выше нас, но мы, баптисты, полагали, что только мы знаем истинный путь к Господу.

Я выпрыгнул из кузова грузовичка и побежал разыскивать своих друзей. Позади церкви, возле кладбища, трое ребят старше меня перекидывались бейсбольным мячом, и я направился в их сторону.

— Люк! — позвал меня кто-то шепотом. Оказалось, это Деуэйн — он прятался в тени вяза. Он был какой-то испуганный. — Иди сюда!

Я подошел к дереву.

— Слыхал? — спросил он. — Джерри Сиско помер. Нынче утром.

Я замер, пораженный, не зная, что сказать. Деуэйн молча пялился на меня. Наконец я сподобился выдавить из себя:

— И что?

— А то, что теперь будут искать тех, кто видел, что там произошло.

— Так многие видели.

— Ага, только никто не хочет ничего говорить. Все боятся Сиско, и твоего парня с гор тоже все боятся.

— Он вовсе не мой парень, — сказал я.

— Ну, я все равно его боюсь. А ты?

— И я.

— Чего делать будем?

— А ничего. Ничего никому не скажем, пока, во всяком случае.

И мы договорились, что и впрямь ничего делать не будем. Если пристанут, будем врать. А если соврем, просто лишний раз помолимся.

Молитвы в то воскресное утро были длинные и многословные. Такими же длинными были разговоры и сплетни о том, что могло случиться с Джерри Сиско. Новость о его смерти распространилась очень быстро, еще до того, как начались занятия в воскресной школе. Деуэйн и я узнали такие подробности этой драки, что уже не верили собственным ушам. Хэнк час от часу вырастал чуть ли не в великана. «У него кулаки размером с окорок!» — утверждал один. «А плечи как у быка Брахмы!» — говорил другой. «И весит он не меньше трехсот фунтов!» — вопил третий.

Мужчины и старшие ребята столпились у входа в церковь, а мы с Деуэйном шатались вокруг, прислушиваясь к их разговорам. Я слышал, как кто-то назвал это преднамеренным убийством, потом непреднамеренным, а я не очень понимал, какая между ними разница, пока не услышал, как мистер Змея-Уилкокс сказал: «Никакое оно не преднамеренное. Это хороших людей убивают преднамеренно, а такую шваль, как эти Сиско, убивают случайно».

Это было первое убийство в Блэк-Оуке с 1947 года, когда какие-то издольщики, жившие к востоку от городка, перепились и затеяли настоящую войну. И один мальчишка-тинейджер оказался не с той стороны от ружейного дула, но тогда никто никому не стал предъявлять никаких обвинений. Все участники этой войнушки ночью просто сбежали, и никто о них с тех пор больше не слышал. И никто в городе не смог припомнить хоть одно «настоящее» убийство.

Меня это известие прямо-таки ошарашило. Мы сидели на ступенях церковного крыльца, смотрели в переулок, ведущий к Мэйн-стрит, и прислушивались к спорам взрослых о том, что следует сделать и чего делать не нужно.

Дальше по улице был виден наш кооператив, и мне на секунду почудилось, что я снова вижу Джерри Сиско — все лицо залито кровью, а Хэнк Спруил все молотит его своей деревяшкой, забивая до смерти.

Я понял теперь, что стал свидетелем убийства человека. И вдруг мне захотелось пробраться обратно в церковь и начать молиться. Я был уверен, что в чем-то виноват.

Мы пролезли в церковь, где скопились девчонки и женщины — они тоже шептались и обменивались своими версиями случившейся трагедии. Теперь они всячески превозносили Джерри. Бренда, та самая девчонка с веснушками, что втюрилась в Деуэйна, жила всего в четверти мили от семейства Сиско, и раз уж они были практически соседями, то ей уделялось повышенное внимание. Женщины явно проявляли гораздо больше сочувствия к погибшему, чем мужчины.

Мы с Деуэйном набрали себе домашнего печенья в общем зале, а потом направились в наш маленький класс, не переставая ловить каждое произнесенное слово.

Нашей учительницей в воскресной школе была мисс Биверли Дилл Кули, которая также преподавала в средней школе в Монетт. Урок она начала с длинного и весьма похвального некролога Джерри Сиско, бедного парня из бедной семьи, у которого никогда не было в этой жизни никаких шансов. Потом она велела нам сложить руки и закрыть глаза и, возвысив голос и обращаясь к небесам, очень долго молила Господа принять бедного Джерри в вечные и теплые объятия. Из ее слов можно было заключить, что Джерри был истинным христианином и просто стал невинной жертвой.

Я глянул на Деуэйна, который и сам косил на меня одним глазом.

Что-то во всем этом было странное. Нас, баптистов, с самой колыбели учили тому, что единственный путь, который ведет в рай, — это вера в Иисуса и следование Его примеру, соблюдение всех христианских заповедей, чистая и высокоморальная жизнь. Это было просто и понятно, об этом вещали с церковной кафедры каждое утро и вечер в воскресенье, это громко и ясно звучало во всех выступлениях заезжих проповедников на всех общих религиозных бдениях в Блэк-Оуке. Нам это повторяли и в воскресной школе, во время вечерней молитвы по средам, и в библейской школе во время каникул. Это всегда звучало для нас и в музыке, и в благочестивых рассуждениях, и в литературе. Эти принципы были четкими, прямыми, неколебимыми и не допускали никаких отклонений, компромиссов или виляний.

И любой, кто не принимал Иисуса и не соблюдал в своей жизни христианских заповедей, просто отправлялся после смерти в ад. А сейчас там оказался Джерри Сиско — это мы знали твердо.

Но мисс Кули продолжала свою молитву. Она молилась за всех Сиско, на которых свалилась эта потеря и такое горе. Она молилась за наш городок, чтобы его жители протянули этой семье руку помощи.

А я не мог себе представить, что хоть одна живая душа в Блэк-Оуке протянет семейству Сиско эту самую руку помощи.

Странная это была молитва, и когда она наконец произнесла «аминь», я уже не знал, что и думать. Джерри Сиско никогда даже близко к церкви не подходил, а мисс Кули молилась за него так, словно он в этот самый момент уже был рядом с Господом. Да если такие подонки, как эти Сиско, могут попасть в рай, тогда всем остальным вообще не о чем беспокоиться.

Потом она стала читать из Библии про Иону и кита — в который уже раз! — и мы понемногу забыли об этом убийстве.

* * *

Час спустя, во время молитвы в церкви, я сидел на своем обычном месте между Бабкой и мамой, на той скамье, где Чандлеры сидели всегда, в середине и по левую сторону от прохода. Скамьи не были никак отмечены или закреплены за кем-то, но все прекрасно знали, кто где должен сидеть. Мне обещали, что через три года, когда мне будет десять, родители разрешат мне сидеть с моими друзьями, при условии, естественно, что я буду хорошо себя вести. Это обещание я буквально выдавил из обоих своих родителей. Но все равно эти три года казались мне целыми двадцатью.

Створки в окнах были подняты, но горячий тяжелый воздух совсем не двигался. Наши дамы обмахивались, а мужчины сидели неподвижно и потели. К тому времени, когда брат Эйкерс встал читать проповедь, рубашка у меня уже прилипла к спине.

Он, как всегда, был чем-то рассержен и почти сразу же начал кричать. И без промедления напал на грешников; именно грехи наши навлекли беду на Блэк-Оук. Грехи принесли нам смерть и разрушение, как это было и будет всегда. Мы, грешники, пьем и играем в азартные игры, ругаемся и лжем, деремся и убиваем и прелюбодействуем, потому что позволили себе забыть Бога, и именно поэтому молодой человек из нашего города и расстался с жизнью. Господь никогда не предназначал нас для того, чтобы мы убивали друг друга.

У меня в голове опять все смешалось. Я-то считал, что Джерри Сиско был убит потому, что наконец встретил достойного себя противника. Это не имело ничего общего с игрой в азартные игры и прелюбодеянием, да и с другими грехами, насчет которых брат Эйкерс так разорался. И вообще, почему он кричит на нас? Мы же добрые прихожане. Мы же в церкви находимся!

Я редко понимал, о чем проповедует брат Эйкерс, и иной раз слышал за ужином в воскресенье, как Бабка бормочет, что она тоже безнадежно запуталась в том, что он говорит в своих проповедях. А Рики мне раз сказал, что он уверен, что этот старик наполовину выжил из ума.

А перечень грехов все разрастался, они наваливались один на другой, пока у меня плечи не опустились. Мне ведь еще предстояло что-то соврать насчет того, видел ли я эту драку, а я уже ощущал укоры совести.

Потом брат Эйкерс проследил всю историю убийств, начав с Каина, убившего Авеля, и проведя нас затем по всем кровавым событиям, изложенным в Библии. Бабка аж глаза закрыла, и я понял, что она молится, — она всегда так делала в подобных случаях. Паппи уставился в стену, видимо, размышляя, каким образом смерть Сиско может сказаться на урожае хлопка. Мама вроде бы внимательно слушала проповедь, а я, к счастью, начал клевать носом.

Когда я проснулся, голова моя лежала на коленях Бабки, но та не обращала на это внимания. Когда она начинала волноваться за Рики, то всегда хотела, чтобы я был где-нибудь поблизости. Уже заиграло пианино и хор был готов начать петь. Сейчас будет приглашение к исповеди. Мы все встали и пропели пять строф «Ибо Я сужу праведно», после чего преподобный отпустил нас.

Выйдя из церкви, мужчины столпились под тенистым деревом и затеяли долгую дискуссию. Паппи был в центре спора, он что-то говорил приглушенным голосом, размахивая руками, словно на чем-то настаивая. Я решил лучше к ним не приближаться.

Женщины разбились на небольшие группы на передней лужайке и принялись за свои сплетни; рядом играли дети и прощались друг с другом старики. По воскресеньям никто не спешил покинуть церковь. Дома делать было почти что нечего, разве что съесть ленч, поспать и подготовиться еще к одной неделе уборки хлопка.

Мы медленно потянулись к стоянке автомобилей. Еще раз попрощались со всеми друзьями, а потом еще помахали им, когда грузовик тронулся. Оставшись вдвоем с отцом в кузове пикапа, я все старался набраться мужества и рассказать ему о том, что видел эту драку. Мужчины в церкви ни о чем другом и не говорили. Я еще не решил, как мне все это устроить, но инстинкт подсказывал мне признаться во всем отцу, а потом укрыться за его спиной. Но мы с Деуэйном поклялись хранить молчание, пока не припрут к стенке, и только потом начинать «колоться». И я так ничего отцу и не сказал по дороге домой.

Примерно в миле от нашей фермы, где грейдер понемногу переходит в грунтовую дорогу, она пересекает Сент-Франсис-Ривер, через которую перекинут узкий деревянный мост. Он был построен в тридцатых годах под эгидой Администрации общественных работ в рамках программы борьбы с безработицей, так что это было вполне прочное сооружение, способное выдержать вес трактора с нагруженным хлопком прицепом. Вот только толстые доски настила скрипели и прогибались всякий раз, когда мы по нему проезжали, а если поглядеть с моста прямо вниз, на темно-коричневую воду, можно было поклясться, что мост раскачивается.

Мы перебрались через мост и увидели на другой стороне Спруилов. Бо и Дэйл без рубашек и закатав до колен штаны, бродили в воде, обходя камни. Трот сидел на толстом бревне, выброшенном на берег, и болтал ногами в воде. Мистер и миссис Спруил прятались в тени под деревом — там на одеяле была разложена какая-то еда.

Тэлли тоже была в воде, заголив ноги до самых бедер и распустив свои длинные волосы по плечам. У меня сильно забилось сердце, когда я увидел, как она там ходит и плещется, одна, погрузившись в свой собственный мир.

Ниже по течению, где рыба почти никогда не ловилась, сидел Хэнк с небольшой тростинкой в руке. Он был без рубашки и уже стал красный от солнца. Я еще подумал: а знает ли он, что Джерри Сиско умер? Скорее всего нет. Но скоро узнает, это уж точно.

Мы им помахали. Они все замерли, словно их застукали за чем-то недозволенным, но потом заулыбались и закивали в ответ. Но Тэлли на нас даже не взглянула. И Хэнк тоже.

Глава 9

В воскресенье на ленч всегда были жареные цыплята, свежие хлебцы и соус. Хотя наши женщины стряпали быстро, им все же потребовался целый час, чтобы все это приготовить. К тому времени, когда мы сели за стол, все умирали от голода. Я часто думал, про себя, конечно, что, если бы брат Эйкерс не орал и не лаялся так подолгу, мы бы не чувствовали такого голода.

Паппи прочитал благодарственную молитву. И все принялись было за еду, когда рядом с домом раздался звук захлопнувшейся автомобильной дверцы. Паппи молча встал и подошел к окну кухни. «Это Стик Пауэрс», — сказал он, выглянув наружу. У меня тут же пропал всякий аппетит. Закон приехал, и ничего хорошего меня не ждет.

Паппи встретил Стика на задней веранде. Нам было слышно каждое их слово.

— Добрый день, Илай.

— Привет, Стик. Чем могу быть полезен?

— Думаю, ты уже слыхал, что этот парень Сиско умер.

— Слыхал, — ответил Паппи без малейших признаков сожаления.

— Мне надо поговорить с одним из твоих рабочих.

— Да это ж была драка, Стик. Обычная субботняя свара. Сиско этим уже много лет пробавляются. И ты их никогда не останавливал. А на этот раз один из них просто откусил больше, чем мог проглотить.

— И все равно мне надо провести расследование.

— Подожди, пока доедим. Мы только сели. По воскресеньям люди ведь в церковь ходят...

Мама вся как-то съежилась, когда Паппи произнес это. Бабка медленно покачала головой.

— Я был на дежурстве, — ответил Стик.

По многочисленным слухам, Стик только раз в четыре года общался со Святым Духом, как раз во время очередных перевыборов шерифа и его помощников. А после этого в течение трех с половиной лет он не ощущал никакой необходимости молиться. В Блэк-Оуке, если кто-то не посещает церковь, об этом знают все. И нам приходится молиться за этих отсутствующих во время наших религиозных бдений.

— Посиди пока на веранде, — предложил Паппи и вернулся к кухонному столу. Когда он занял свое место, остальные снова начали есть. У меня же в горле стоял ком размером с бейсбольный мяч, так что жареный цыпленок никак не мог пролезть внутрь.

— А он не голодный? — шепотом спросила Бабка.

Паппи пожал плечами, как будто ему было безразлично. Было уже почти половина третьего. Если уж Стик к этому времени не сподобился что-нибудь перехватить, что нам за дело?

Но Бабке это не понравилось. Она поднялась и достала из буфета еще одну тарелку. Мы все смотрели, как она накладывает в нее жареную картошку с соусом, нарезанные помидоры и огурцы, два хлебца, которые она аккуратно намазала маслом, грудку и ножку цыпленка. Потом наполнила высокий стакан чаем со льдом и понесла все это на заднюю веранду. Нам опять было слышно каждое слово.

— Держи, Стик, — сказала она. — У нас никто не остается голодным.

— Спасибо, мисс Рут, но я уже ел.

— Ну, поешь еще раз.

— Спасибо, я сыт.

Мы-то знали, что к тому времени здоровенный нос Стика уже уловил замечательный запах цыпленка и свежих хлебцев.

— Спасибо, мисс Рут, очень вам благодарен.

Мы не удивились, когда Бабка вернулась с пустыми руками. Паппи явно разозлился, но как-то сумел придержать язык. Стик принес нам неприятности, он влез в наши дела с наемными рабочими, а это значит, что он угрожает успешному сбору хлопка. Зачем его кормить в таком случае?

Мы ели в молчании, что дало мне время собраться с мыслями. Поскольку мне не хотелось возбуждать никаких подозрений, я заставил себя глотать и жевать помедленнее.

Я не знал точно, в чем заключается правда, да и не умел толком отличать добро от зла. Эти Сиско всей бандой накинулись на того бедного парня с гор, а Хэнк пришел ему на помощь. Братьев Сиско было трое, Хэнк был один. И он быстро их всех одолел — и драка, в общем, была окончена. И зачем только он схватил эту деревяшку? Нетрудно понять, что от этих Сиско добра не дождешься, но ведь Хэнк уже победил в этой драке еще до того, как начал их избивать своей деревяшкой...

Я думал о Деуэйне и о нашем с ним тайном сговоре. Молчание и полная несознанка — вот самая лучшая стратегия поведения, решил я.

Мы не хотели, чтобы Стик подслушал наш разговор, так что за все время еды никто из нас не произнес ни слова. Паппи ел медленнее обычного, потому что хотел заставить Стика посидеть, подождать и позлиться — а вдруг тот так разозлится, что возьмет и просто уедет! Я-то сомневался, что Стик станет волноваться из-за какой-то задержки. Мне даже показалось, что он там вылизывает свою тарелку.

Отец смотрел на стол пустым взглядом, пока ел, его мысли были явно где-то далеко, может, даже в Корее. Мама и Бабка выглядели очень печальными, что было не таким уж необычным после той словесной порки, что мы каждую неделю получали от брата Эйкерса. Это была еще одна причина, по которой я всякий раз во время его проповеди старался заснуть.

Женщины гораздо больше жалели Джерри Сиско. Его смерть с каждым часом становилась все более и более грустным событием. Все его гнусные качества, его подлость и злобность потихоньку забывались. В конце концов, он ведь был из местных, все мы его хорошо знали, пусть шапочно, но были знакомы, и к тому же смерть его была ужасной.

А его убийца спал у нас на переднем дворе.

Тут мы услышали шум. Спруилы возвращались с реки.

* * *

Расследование проводилось под самым высоким дубом, примерно на полпути между передней верандой и лагерем Спруилов. Первыми там собрались мужчины — Паппи и отец растянулись в тени, поглаживая животы. Стик выглядел сейчас особенно упитанным. У него был приличный живот, который распирал его коричневую рубашку так, что пуговицы чуть не отрывались, а по его виду было сразу понятно: он вовсе не проводит свои дни на хлопковых плантациях. Паппи говорил, что он просто чудовищно ленив и большую часть времени просто спит в своей патрульной машине в тени деревьев на окраине города, возле киоска Гурди Стоуна, который торгует хот-догами.