Покрашенный дом

— Люк, иди домой, — велела мама довольно сердито и потыкала пальцем в том направлении, как будто я не знал, где наш дом.

— И чего мне делать? — спросил я оскорбленно.

— Просто иди в дом, — сказала она, и я пошел прочь. Спорить было бесполезно. А они возобновили разговор на приглушенных тонах.

Я уже дошел до заднего крыльца, когда мама меня вновь окликнула:

— Люк, сбегай в поле и приведи отца! Он нам нужен!

— И побыстрее! — добавила Бабка. Она была возбуждена перспективой поработать врачом с настоящей пациенткой.

Мне не хотелось тащиться обратно в поле, в другое время я непременно стал бы спорить, но дело решил тот факт, что Либби вот-вот должна была разрешиться от бремени. И я ответил: «Да, мэм!» — и вихрем пронесся мимо них.

Отец и Паппи были у прицепа, в последний раз за этот день взвешивали собранный хлопок. Было уже почти пять вечера, Спруилы тоже собрались вокруг со своими тяжелыми мешками. Мексиканцев видно не было.

Я умудрился оттащить отца в сторонку и объяснить ему создавшееся положение. Он что-то сказал Паппи, и мы рысью направились обратно к дому. Бабка уже собирала все необходимое — спирт для мытья рук, полотенца, болеутоляющее, пузырьки с гнусными зельями, которые заставят Либби забыть о деторождении. Она раскладывала свой арсенал на кухонном столе — я никогда не видел, чтобы она так быстро двигалась.

— Быстро мойся! — скомандовала она отцу. — Отвезешь нас туда. Это все займет некоторое время.

Было видно, что отцу вовсе не улыбается быть втянутым в это дело, но спорить с собственной матерью он и не собирался.

— Я тоже вымоюсь, — сказал я.

— Ты никуда не поедешь, — отрезала мама. Она стояла у раковины, держа в руках помидор. Паппи и мне на ужин достанутся остатки от обеда плюс обычная тарелка огурцов и помидоров.

Они поспешно отъехали от дома — отец за рулем, мама втиснулась между ним и Бабкой. Я стоял на передней веранде и смотрел, как пикап мчится по дороге, как клубится пыль из-под его колес, пока они не достигли реки. Мне очень хотелось быть с ними.

На ужин нам остались бобы и холодные хлебцы. Паппи ненавидел есть остатки. Он считал, что женщины должны были прежде приготовить ужин, а уж потом ехать на помощь Летчерам, а кроме того, он был против снабжения их продуктами.

— Не понимаю, зачем надо было обеим женщинам туда ехать, — бормотал он, усаживаясь. — Любопытные они, как кошки, а, Люк? Прямо невтерпеж было, лишь бы поглядеть на беременную девчонку!

— Точно, сэр, — сказал я.

Он благословил наш ужин быстрой молитвой, и мы стали молча есть.

— С кем «Кардиналз» нынче играют? — спросил он потом.

— С «Редз».

— Хочешь послушать?

— Конечно!

Мы слушали эти репортажи каждый вечер. Да и что нам было еще делать по вечерам?

Мы убрали со стола и сложили грязную посуду в раковину. Паппи никогда не занимался мытьем посуды — это считалась женской работой. Когда стемнело, мы уселись на веранде на своих обычных местах и стали ждать Харри Карая и «Кардиналз». Воздух был тяжелый и все еще ужасно разогретый.

— А сколько времени длятся роды? — спросил я.

— Ну, это зависит... — ответил Паппи со своей качалки. Это было все, что он произнес, так что, подождав достаточно долго, я спросил снова:

— От чего зависит?

— Ну, от многих вещей... Некоторые младенцы прямо-таки выскакивают наружу, а у других это занимает несколько дней.

— А у меня сколько заняло?

Он с минуту раздумывал.

— Да я как-то и не помню... Первый ребенок обычно долго выходит...

— А ты был рядом?

— Не-а. Я в тракторе сидел. — Рождение детей было явно не той темой, на которую Паппи желал бы порассуждать. И разговор завис.

Я увидел, как Тэлли покинула передний двор и растворилась в темноте. Спруилы укладывались спать, их костер уже почти погас.

«Редз» выиграли четыре очка уже к середине первого иннинга. Паппи так расстроился, что пошел спать. Я выключил приемник и еще посидел на веранде, высматривая Тэлли. Немного погодя я услышал храп Паппи.

Глава 16

Я намеревался сидеть на переднем крыльце и ждать, пока родители и Бабка вернутся от Летчеров. Я даже мог себе представить, что там происходит: женщины в задней комнате возятся с Либби, а мужчины сидят снаружи со всеми их детишками, как можно дальше от роженицы. Их дом был через реку от нас, совсем недалеко, и мне очень хотелось сейчас быть там.

Усталость здорово одолевала, я чуть было не заснул. В лагере Спруилов было тихо и темно, но я не заметил, чтобы Тэлли вернулась.

Я на цыпочках прокрался сквозь дом, убедился, что Паппи спит глубоким сном и вернулся на заднюю веранду. Сел на краю, свесив ноги. Поля за амбаром и силосной ямой стали нежно-серого цвета, когда из-за облаков выглянула луна. До этого они прятались во мраке. И тут я увидел, что она идет по нашей главной полевой дороге, одна — луна как раз на секунду вырвалась из-за облака. Она никуда не торопилась. Потом все опять погрузилось во тьму. И долгое время не было слышно ни звука, пока она не наступила на сухую ветку.

— Тэлли! — громким шепотом позвал я.

После долгой паузы она наконец ответила:

— Это ты, Люк?

— Иди сюда, — сказал я. — Я на веранде.

Она была босиком и при ходьбе не издавала ни звука.

— Что ты там делаешь, Люк? — спросила она, останавливаясь напротив.

— Ты где была? — спросил я.

— Просто гуляла.

— А зачем?

— Не знаю. Иногда хочется убраться подальше от семейства.

Это, конечно, имело смысл. Она уселась рядом со мной на веранде, подтянула юбку выше колен и стала болтать ногами.

— Иногда мне хочется от них сбежать, — тихонько сказала она. — У тебя никогда не возникало такого желания?

— Да нет, пожалуй. Мне ж только семь. Но я вовсе не собираюсь всю жизнь здесь оставаться.

— А где ж ты будешь жить?

— В Сент-Луисе.

— Почему именно в Сент-Луисе?

— Там играют «Кардиналз».

— Ты хочешь играть в этой команде?

— Конечно.

— Это ты здорово придумал, Люк! Только дурак согласится всю жизнь собирать хлопок. Я вот тоже хочу уехать на север, туда, где попрохладнее и полно снега.

— А куда?

— Не знаю. Может, в Монреаль.

— А это где?

— В Канаде.

— А они там в бейсбол играют?

— Не думаю.

— Тогда забудь об этом.

— Нет. Там здорово! Мы в школе про них проходили, по истории. Канаду первыми заселили французы, и именно на этом языке там все говорят.

— А ты знаешь французский?

— Нет, но могу выучить.

— Да, это легко. Я вот уже научился говорить по-испански. Хуан меня научил в прошлом году.

— Правда?

— Si.

— Скажи еще что-нибудь.

— Buenos dias. Por favor. Adios. Gracias, senor. Como esta?[3]

— Ух ты!

— Видишь, я ж говорю, что это легко. А этот Монреаль, он далеко?

— Не знаю точно. Наверное, далеко. И это одна из причин, почему я хочу туда уехать.

В спальне Паппи вдруг вспыхнул свет. Он осветил и дальний край веранды и испугал нас.

— Сиди тихо, — прошептал я.

— А кто это? — также шепотом спросила она, пригибаясь так, словно сейчас в нас полетят пули.

— Да это просто Паппи. Пить захотел. Он всю ночь так, то и дело встает.

Паппи прошел на кухню и открыл холодильник. Я наблюдал за ним сквозь сетку на двери. Он выпил два стакана воды, потом протопал обратно к себе в спальню и выключил свет. Когда вокруг опять стало темно и тихо, она спросила:

— А почему он все время ночью встает?

— Потому что беспокоится. Рики воюет в Корее.

— А кто такой Рики?

— Мой дядя. Ему девятнадцать.

Она немного подумала над этим, потом спросила:

— Он красивый?

— Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Он мой лучший друг, и я очень хочу, чтобы он вернулся домой.

С минуту мы думали о Рики, продолжая болтать ногами.

— Слушай, Люк, а ведь пикап перед ужином куда-то уехал. Не знаешь, куда?

— К Летчерам.

— А кто это?

— Издольщики, за рекой живут.

— А зачем твои туда поехали?

— Не могу тебе сказать.

— Это почему же?

— Потому что это секрет.

— Какой секрет?

— Большой.

— Да ладно тебе, Люк. У нас с тобой ведь уже есть свои секреты, не так ли?

— Да вроде.

— Я никому не сказала, что ты за мной подглядывал на речке, так ведь?

— Думаю, не сказала.

— А если бы сказала, тебе бы здорово влетело, так?

— Надо думать, так.

— Ну так вот! Я умею хранить секреты. Так что там случилось, у этих Летчеров?

— Обещай, что никому не скажешь!

— Обещаю!

Весь город уже знает, что Либби беременна. Так что толку притворяться, что это секрет?

— Ну, у них там есть девчонка, Либби Летчер, так она рожает. Прямо сейчас.

— Ей сколько лет?

— Пятнадцать.

— Господи!

— И они хотят сохранить все это в тайне. Доктора настоящего звать не стали, потому что тогда все узнают. И попросили Бабку приехать и принять роды.

— А зачем им это в тайне держать?

— Да потому что она не замужем.

— Ничего себе! А отец кто?

— Она не говорит.

— И никто не знает?

— Никто, кроме самой Либби.

— Ты с ней знаком?

— Виделись как-то, только их там целая кодла, этих Летчеров. Я знаю ее брата Перси. Он говорит, что ему двенадцать, только я не верю. Трудно сказать, они ведь не ходят в школу.

— А ты знаешь, как девочки становятся беременными?

— Да вроде нет.

— Тогда я тебе лучше не стану рассказывать.

А мне-то что, даже лучше. Рики один раз пытался поговорить со мной о девчонках, и это было ужасно противно.

Она еще быстрее заболтала ногами, переваривая эту замечательную сплетню. Потом сказала:

— А до реки-то недалеко.

— Около мили.

— А они далеко от берега живут?

— Да там совсем немного пройти по грунтовке.

— Ты когда-нибудь видел, как дети родятся?

— Не-а. Как коровы телятся видел, и как собаки щенятся. А настоящего младенца — нет.

— И я не видела.

Она спрыгнула вниз, схватила меня за руку и сдернула меня с веранды. Удивительно, какая она оказалась сильная!

— Пойдем туда, Люк! Пойдем, попробуем подсмотреть что удастся! — И потянула меня за собой, прежде чем я сообразил, что ей ответить.

— Ты спятила, Тэлли! — наконец протестующее сказал я, пытаясь ее остановить.

— Да нет, Люк, — шепотом ответила она. — Это ж настоящее приключение, такое же, как тогда, на речке! Тебе же понравилось, правда?

— Точно.

— Тогда доверься мне!

— А что, если нас поймают?

— Да как нас поймают? Тут все уже спят. Твой дед только что вставал и даже не думал тебя разыскивать. Давай, пошли, хватит трусить!

И тут я понял, что готов последовать за Тэлли куда угодно.

Мы прокрались за деревья и перешли через колеи, где должен был стоять пикап, а потом отправились по короткой подъездной дорожке, держась как можно дальше от лагеря Спруилов. До нас доносились храп и тяжелое дыхание усталых людей, наконец дорвавшихся до сна. Мы добрались до дороги без единого звука. Тэлли двигалась быстро и ловко, она словно разрезала тьму ночи. Мы повернули к реке, и тут луна вынырнула из-за туч и осветила нам путь. Мост был настолько узок, что на нем едва могли разъехаться два грузовика, а хлопок рос прямо рядом с ним. Если бы луна опять зашла, нам пришлось бы следить за каждым шагом, а при ее свете можно было смотреть и вверх, и вперед. Мы оба были босые. Дорога была усыпана гравием, так что приходилось делать очень короткие шаги и идти быстро, но подошвы у нас были достаточно загрубелые, прямо как моя бейсбольная перчатка.

Я очень боялся, но был полон решимости не показать этого Тэлли. Она же, казалось, никакого страха не испытывала — ни страха быть пойманной, ни страха темноты, ни страха от того, что подкрадывалась к дому, где сейчас рождается младенец. Иногда бывало, что она держалась отчужденно и выглядела угрюмой, почти мрачной и вообще казалась такой же взрослой, как моя мама. А иной раз могла резвиться, как ребенок, смеяться, как тогда, когда мы играли в бейсбол, ей нравилось, что за ней подглядывают, когда она купается; она сама предприняла эту вылазку в полной темноте, и, что важнее всего, ей нравилось быть в компании семилетнего мальчишки.

Мы остановились посредине моста и, осторожно наклонившись, посмотрели на воду внизу. Я рассказал ей про сомиков, что там водятся, о том, какие они здоровенные и какой дрянью питаются, и о том сорокачетырехфунтовом гиганте, которого поймал Рики. Она держала меня за руку, пока мы переходили на тот берег, чуть сжимая, как бы в знак расположения, а вовсе не в поисках защиты.

На дорожке к дому Летчеров было гораздо темнее. Мы замедлили шаг, потому что хотели увидеть дом, еще не сойдя с дороги. Поскольку электричества у них не было, не было и света, сплошная тьма по всей излучине реки.

Потом мы услышали какие-то звуки и замерли на месте. Голоса, далеко от нас. Мы отошли к краю их хлопкового поля и стали терпеливо ждать, когда выглянет луна. Я указывал ей туда и сюда, пытаясь дать представление о расположении их дома. Голоса были детские, несомненно, это галдел выводок Летчеров.

Луна наконец снизошла до помощи нам, и мы получили возможность видеть весь пейзаж вокруг. Темный силуэт дома виднелся на некотором расстоянии от нас, на таком же, как наш амбар от заднего крыльца, около 350 футов, — такая же дистанция отделяет пластину «дома» от ограды аутфилда на стадионе «Спортсменз-парк». Большая часть значительных расстояний в моей жизни измерялась именно такими мерами. Грузовичок Паппи был припаркован перед домом.

— Нам лучше обойти дом с той стороны, — спокойно сказала Тэлли, как будто много раз участвовала в подобных вылазках.

Мы забрались в заросли хлопчатника и пошли вдоль одного ряда, потом вдоль другого, в полном молчании описывая полукруг сквозь эту растительность. Хлопчатник здесь вырос по большей части очень высокий, почти с меня ростом. Когда мы добрались до места, где его стебли росли пореже, то остановились и осмотрели местность. В задней комнате дома виднелся слабый свет, это была та комната, где находилась Либби. Когда мы оказались точно к востоку от нее, то пошли сквозь ряды хлопка, очень тихо приближаясь к дому.

Шансов, что нас кто-то увидит, было немного. Нас тут, конечно же, никто не ждал, они были заняты совсем другими делами. А заросли такие густые и ночью такие темные, что любой ребенок сможет пробраться на четвереньках сквозь них, и никто его не заметит.

Моя соучастница двигалась ловко и проворно, прямо как солдаты, которых я видел в кино. Она не спускала глаз с дома и аккуратно разводила руками в стороны стебли хлопчатника, все время расчищая мне путь. Мы не произнесли ни слова. И не спешили, медленно приближаясь к дому сбоку. Заросли хлопка подступали почти к самому краю их вытоптанного двора, и когда до него оставалось рядов десять, мы сели на землю и осмотрелись вокруг, оценивая свое положение.

Мы слышали голоса младших Летчеров, скопившихся возле нашего пикапа, запаркованного как можно дальше от их переднего крыльца. Мой отец и мистер Летчер сидели в кузове у заднего борта и тихо разговаривали. Дети вели себя тихо, но иногда начинали вдруг трещать все вместе. Все как бы застыли в ожидании, и через пару минут у меня возникло ощущение, что они ждут уже довольно долго.

Перед нами было окно, а от того места, где мы прятались, до места действия было ближе, чем от остальных Летчеров и отца. И мы были отлично закрыты ото всех; даже если на крыше дома зажечь прожектор, нас все равно никто не увидит.

На столе в комнате горела свеча, совсем рядом с окном. Вокруг двигались женщины и, судя по их теням, которые то поднимались, то опускались, в комнате горело несколько свечей. Свет был тусклый, тени густые.

— Давай подойдем поближе! — прошептала Тэлли. К тому времени мы уже просидели здесь минут пять, и хотя я ужасно боялся, все равно не верил, что нас застукают.

Мы продвинулись вперед футов на десять и уселись уже в другом, но тоже безопасном месте.

— Достаточно близко, — сказал я.

— Может быть.

Свет из комнаты падал на землю возле дома. На окне не было ни сетки, ни занавесок. Пока мы сидели и ждали, сердце мое перестало так бешено колотиться, да и дыхание стало нормальным. Глаза сосредоточились на окружающем, и я стал различать звуки ночи — хор сверчков, кваканье лягушек на реке вдали, тихое бормотание мужчин на расстоянии от нас.

Мама, Бабка и миссис Летчер тоже разговаривали тихими голосами. Мы их слышали, но не могли разобрать ни слова.

Потом все стало тихо, а потом Либби вдруг закричала от боли, и я чуть не выскочил из собственной шкуры. Ее ужасный крик эхом пронесся по полям, и я подумал, что она умерла. Возле пикапа воцарилось полное молчание. Даже сверчки на минутку замолкли.

— Что стряслось? — спросил я.

— Очередная схватка, — ответила Тэлли, не сводя глаз с окна.

— А что это?

Она пожала плечами:

— Роды так проходят. Дальше будет еще хуже.

— Бедняга!

— Что хотела, то и получила.

— Что ты хочешь сказать?

— Ладно, не важно.

Несколько минут все было тихо и спокойно, потом мы услышали плач Либби. Ее мать и Бабка пытались ее успокоить. А она все повторяла:

— Простите меня! Простите!

— Ничего, все будет в порядке, — сказала моя мама.

— И никто не узнает про это, — добавила Бабка. Это была ложь, понятное дело, но, может быть, Либби от этого стало полегче.

— У тебя будет замечательный ребеночек, — сказала мама.

Какой-то отбившийся от остальных летчеровский детеныш, один из средних, забрел в этот конец двора и пробрался прямо к окну точно так же, как я пробирался туда несколько часов назад, буквально за секунду до того, как Перси чуть не искалечил меня своим комом глины. Он или она — отсюда было не разобрать — стал подглядывать и уже видел все, что происходило в комнате, когда более старший из их выводка не рявкнул с другого конца двора: «Ллойд, а ну отойди от окна!»

Ллойд немедленно убрался и рысью кинулся в темноту. О его преступлении было тут же доложено мистеру Летчеру, и вслед за этим поблизости раздались звуки жуткой порки. Мистер Летчер воспользовался какой-то палкой. При этом он приговаривал: «В следующий раз найду палку побольше!» Но по мнению Ллойда, и нынешней было вполне достаточно — его вопли можно было, видимо, услышать на мосту.

Когда истязание прекратилось, мистер Летчер рявкнул на всех своих детей: «Сколько раз повторять, чтобы сидели тут и держались подальше от дома!»

Мы, конечно, не видели весь этот эпизод, да и не нужно было, и так все понятно.

Однако я был еще больше напуган, подумав о суровости и продолжительности наказания, которое на меня обрушится, если отец узнает, где я сейчас нахожусь. И мне внезапно захотелось убежать.

— Сколько времени требуется, чтобы родить? — шепотом спросил я у Тэлли. Если она и устала, то не показывала этого. Она стояла на коленях, замерев и не отводя глаз от окна.

— Зависит от обстоятельств. Первый всегда выходит дольше.

— А седьмой?

— Не знаю. К тому времени они, наверное, просто вылетают наружу. А у кого их семь?

— У матери Либби. Семь или восемь. Думаю, она каждый год рожает по младенцу.

Я уже начал было задремывать, когда у роженицы опять начались схватки. И опять ее крики затрясли весь дом, затем перешли в плач, а потом в успокаивающее бормотание. Потом все опять успокоилось, и я понял, что все это может продолжаться очень долго.

Когда я был уже не в состоянии держать глаза открытыми, то свернулся клубочком на теплой земле между двумя рядами хлопчатника. «Может, пойдем домой?» — шепотом спросил я Тэлли.

— Нет, — твердо ответила она, не шевельнувшись.

— Разбуди меня, если что-то произойдет, — сказал я.

Тэлли сменила позу. Села на землю и скрестила ноги и уложила мою голову себе на колени. Погладила меня по плечу, потом по голове. Я не хотел засыпать, но ничего не мог с собой поделать.

Когда я проснулся, то не сразу понял, куда попал. Я лежал на поле, в полной темноте. Я не шевелился. Земля вокруг уже не была теплой, ноги озябли. Открыв глаза, я огляделся в полном ужасе, но потом понял, что это стебли хлопчатника надо мной стоят. Потом услышал голоса неподалеку. Кто-то сказал: «Либби», и я сразу вернулся к реальности. Потянулся было к Тэлли, но ее рядом не оказалось.

Я поднялся с земли и выглянул сквозь ряды хлопка. Ничего не изменилось. Окно было по-прежнему открыто, свечи все еще горели, но мама и Бабка были чем-то очень заняты.

— Тэлли! — прошептал я, может, слишком громко, но я был слишком испуган.

— Ш-ш-ш-ш! — послышалось в ответ. — Иди сюда!

Я едва мог разглядеть ее спину — она виднелась через два ряда хлопка впереди и чуть справа от меня. Ей оттуда, конечно, было теперь лучше видно. Я пролез сквозь стебли и вскоре сидел рядом с ней.

Пластина «дома» расположена в шестидесяти футах от «горки» питчера. Мы находились на гораздо меньшем расстоянии от дома. Только два ряда хлопка отделяли нас от бокового прохода возле него. Низко пригнувшись и глядя верх сквозь стебли, я в конце концов смог различить едва видные лица матери, Бабки и миссис Летчер — они были все в поту. Они смотрели вниз, на Либби, конечно, а нам ее было не видно. Не думаю, что мне в тот момент хотелось ее видеть, а вот моей соучастнице, несомненно, этого очень хотелось.

Женщины все время наклонялись, двигали руками и уговаривали Либби тужиться и глубже дышать, непрестанно повторяя ей, что все будет хорошо. Но, судя по звукам, ничего хорошего пока не было. Бедняжка стонала и орала, иногда вскрикивала — резкие пронзительные вскрики едва заглушались стенами дома. Ее измученные вопли разносились далеко в тишине ночи, и я еще подумал, что ее маленькие братья и сестры думают обо всем этом.

Когда Либби переставала стонать и вопить, то начинала причитать: «Простите меня! Простите!» Это повторялось раз за разом, как бессмысленный вопль исстрадавшейся души.

— Все в порядке, милая, — в сотый раз отвечала ей ее мать.

— Они что, ничем ей не могут помочь? — шепотом спросил я.

— Нет, ничем. Ребенок выйдет, когда сам захочет.

Я еще хотел спросить Тэлли, откуда ей столько известно о деторождении, но решил попридержать язык. Она бы мне наверняка ответила, что это совершенно не мое дело.

Внезапно в доме все стихло и успокоилось. Наши женщины отошли в сторону, а миссис Летчер наклонилась, держа в руке стакан воды. Либби молчала.

— В чем дело? — спросил я.

— Ни в чем.

Перерыв в развитии событий дат мне время подумать о других вещах, а именно о возможности быть пойманным. Я уже достаточно тут насмотрелся. Приключение закончилось. Тэлли сравнивала его с нашим походом на Сайлерз-Крик, но та вылазка казалась сущим пустяком в сравнении с нынешней эскападой. Мы уже несколько часов тут торчали. А что, если Пап-пи заглянет в комнату Рики, чтобы проверить, как я сплю? Что, если кто-то из Спруилов проснется и начнет разыскивать Тэлли? Что, если отцу надоест все это и он решит ехать домой?

Порка, которая меня тогда ожидает, будет потом ощущаться неделями, если я ее вообще переживу. Я уже начал паниковать, когда Либби вдруг тяжело и быстро задышала, очень громко, а все женщины вновь принялись ее уговаривать тужиться и дышать.

— Вот он, показался! — воскликнула мама, и тут же началась суматоха — женщины жутко засуетились вокруг своей пациентки.

— Тужься, тужься! — громко сказала Бабка.

Либби застонала еще сильнее. Она была вымотана, но по крайней мере конец уже был виден.

— Не останавливайся, милая! — повторяла ее мать. — Нельзя сдаваться!

Тэлли и я сидели совершенно замерев, загипнотизированные разворачивающимися драматическими событиями. Она взяла меня за руку и сильно ее сжала. Стиснула зубы и широко раскрыла глаза, словно в ожидании чуда.

— Выходит, выходит! — воскликнула мама, и на несколько секунд все стихло. Потом мы услышали крик новорожденного, короткий булькающий вопль протеста, и на свет появился новый Летчер.

— Мальчик, — сказала Бабка, подняв на руках маленького, все еще в крови и слизи.

— Мальчик, — повторила миссис Летчер.

От Либби не последовало никакого ответа.

Я уже увидел больше, чем рассчитывал. «Пошли отсюда!» — сказал я, пытаясь оттащить Тэлли, но она не двинулась с места.

Бабка и мама продолжали возиться с Либби, а миссис Летчер обмыла ребенка, который был чем-то очень недоволен и громко кричал. А я не мог не думать о том, как это грустно — родиться Летчером, в маленьком, грязном домике, и так уже битком набитом детьми.

Прошло несколько минут, и у окна появился Перси.

— Можно посмотреть на ребенка? — спросил он, боясь заглянуть внутрь.

— Сейчас, одну минутку, — ответила миссис Летчер.

Они собрались у окна, полная коллекция Летчеров, включая папашу, который теперь стал дедом, и стали ждать, когда им покажут младенца. Они стояли прямо перед нами, на полпути от «дома» до «горки», как мне это представлялось, и я даже перестал дышать, боясь, что они услышат. Но им было не до посторонних. Они смотрели в распахнутое окно, по-прежнему пребывая в некотором изумлении и благоговении.

Миссис Летчер поднесла ребенка к окну и наклонилась, чтобы он мог познакомиться со всем семейством. Видом своим он напоминал мою бейсбольную перчатку — почти такой же темный и завернутый в одеяло. Сейчас он молчал, на него вроде бы не произвело никакого впечатления, что его рассматривает вся эта толпа.

— А как Либби? — спросил кто-то из них.

— У нее все в порядке, — ответила миссис Летчер.

— А ее можно видеть?

— Нет, не сейчас. Она очень устала.

Она унесла ребенка внутрь, и остальные Летчеры медленно убрались на передний двор. Отца я не видел, но знал, что он сидит где-то возле пикапа. Его никакими деньгами нельзя было заманить посмотреть на только что родившегося незаконнорожденного младенца.

Женщины еще несколько минут были чем-то сильно заняты, так же как и до этого, но вскоре они потихоньку закончили все свои дела.

Это вывело меня из транса и я осознал, что мы довольно далеко от дома. «Надо идти!» — настойчивым шепотом напомнил я Тэлли. Она была готова, и я последовал за ней, пробираясь сквозь ряды хлопчатника, пока мы не отошли достаточно далеко от дома; потом мы повернули на юг и побежали по междурядью. Через некоторое время остановились, чтобы сориентироваться. Свет в окне уже виден не был. Луна исчезла. Ни силуэта, ни даже тени от дома Летчеров было не разглядеть. Полная тьма.

Мы повернули на запад и опять пошли сквозь ряды хлопчатника, раздвигая его стебли, чтобы они не царапали нам лица. Потом ряды кончились, и мы вышли на тропинку, ведущую к главной дороге. У меня болели исколотые ступни, ныли мышцы ног, но мы не могли терять времени. Мы побежали к мосту. Тэлли хотела еще посмотреть на бурлящую внизу воду, но я заставил ее идти дальше.

— Давай помедленнее, — сказала она, когда мы перебрались на нашу сторону реки, и мы на минуту перешли с бега на шаг. Шли мы молча, стараясь восстановить дыхание. Нами быстро овладевала усталость; наше приключение стоило того, но теперь мы за него расплачивались. Мы уже подходили к нашей ферме, когда позади раздался рокот мотора. Мелькнул свет фар.

Они уже на мосту! В ужасе мы бросились со всех ног вперед. Тэлли легко могла обогнать меня, и это вовсе не было бы для меня унижением, только времени на стыд уже не было. Однако она сдерживала себя, чтобы я не отстал.

Я знал, что отец не станет ехать слишком быстро, только не ночью, да еще по нашей грунтовке, да еще когда с ним рядом Бабка и мама. Но свет фар все равно догонял нас. Когда мы были уже рядом с домом, то перепрыгнули неглубокую канаву и побежали прямо через поле. Звук мотора становился все громче.

— Я здесь пережду, Люк, — сказала Тэлли, останавливаясь на краю двора. Грузовичок был уже почти рядом. — А ты беги к заднему крыльцу и пробирайся к себе. А я подожду, пока они не уйдут в дом. Давай, быстро!

Я побежал дальше и обогнул угол дома как раз в тот момент, когда пикап въехал во двор. Я беззвучно прокрался в кухню, а потом и в комнату Рики, схватил подушку и свернулся прямо на полу, возле окна. Я слишком перемазался и вспотел, чтобы ложиться в кровать. Я молился, чтобы они все оказались слишком усталыми и не стали проверять, как я сплю.

От них почти не было шума, когда они заходили на кухню. Разговаривая шепотом, они разулись. В мою комнату упал узкий луч света. Их тени пересекали его, но никто не заглянул к маленькому Люку. Через несколько минут они улеглись, и в доме все затихло. Я хотел подождать несколько минут, а потом пробраться в кухню и протереть лицо и руки мокрой тряпкой. А потом забраться в постель и уснуть навсегда. Если меня при этом услышат, я просто скажу, что это они меня разбудили, когда вернулись.

Разработка этого плана была последним, что я запомнил, прежде чем погрузиться в глубокий сон.

Глава 17

Не знаю, сколько я проспал, но ощущение было такое, что всего несколько минут. Надо мной, стоя на коленях, склонился Паппи: он спрашивал, почему это я сплю на полу. Я попытался ответить, но ничего не получилось. Я был буквально парализован от усталости.

— Проснулись пока только мы с тобой, — сообщил Паппи. — Остальные все еще спят. — Голос его прямо-таки сочился презрением.

Все еще не в состоянии произнести ни слова, я потащился за ним на кухню, где уже был готов кофе. Мы в молчании поели хлебцев с сорго. Паппи, ясное дело, был раздражен: он рассчитывал на полный завтрак. И еще он злился, что Бабка и мои родители все еще спят вместо того, чтобы готовиться к выходу в поле.

— Эта девчонка Летчеров нынче ночью родила, — сообщил он, вытирая губы. Эта девчонка Летчеров и ее ребенок сорвали нам полевые работы, наш завтрак, и Паппи едва сдерживал свой гнев.

— Родила? — переспросил я, стараясь выглядеть удивленным.