Моим родителям Уиз и Биг Джону с любовью и восхищением

Глава 1

Люди с гор и мексиканцы появились в наших местах одновременно. Это было в среду, в начале сентября 1952 года. «Кардиналз» на пять игр отставали от «Доджерс», а до конца сезона оставалось всего три недели, так что положение казалось совершенно безнадежным. А вот хлопок поднялся высоко, он доставал уже до пояса моему отцу и был выше меня, и можно было слышать, как отец с дедом перед ужином шепотом произносили слова, которые у нас редко услышишь: урожай «может оказаться хорошим».

Они были фермерами, работящими людьми, склонными к пессимизму только при обсуждении погоды или видов на урожай. То слишком много солнца, то слишком много дождей, то опасность, что зальет все низины, то цены на семена и удобрения лезут вверх, то рынок лихорадит... А в самые лучшие дни мама всегда тихонько говорила мне: «Не беспокойся. Эти мужчины всегда найдут о чем поволноваться».

Паппи, мой дедушка, волновался насчет оплаты наемных рабочих — мы как раз поехали их набирать из людей с гор. Им платили с каждой сотни фунтов собранного хлопкового волокна, и в прошлом году, он говорил, плата была доллар пятьдесят центов за сотню фунтов. А нынче прошел слух, что какой-то фермер за Лейк-Сити уже предлагает по доллару шестьдесят.

Эта мысль все время занимала его, пока мы ехали в город. Он вообще-то никогда не разговаривал, когда сидел за рулем, потому что, как говорила мама, сама едва умевшая водить машину, он очень боялся механизированного транспорта. Грузовичок-пикап — «форд» 1939 года выпуска был нашим единственным средством передвижения, если, конечно, не считать старого трактора «Джон Дир». Особых проблем это не создавало, если не считать воскресений, когда мы все отправлялись в церковь: мама и бабушка в своих воскресных нарядах уютно устраивались спереди, а мы с отцом ехали сзади, в кузове, в облаке пыли. Современные машины с кузовом седан в сельских районах Арканзаса тогда были редкостью.

Паппи тащился со скоростью тридцать семь миль в час. У него была своя теория, что для любого автомобиля существует некая оптимальная скорость, при которой он ездит наиболее эффективно и экономично, и он уже давно — неким не совсем понятным способом — определил, что для его старого грузовичка эта скорость составляет тридцать семь миль в час. Мама говорила (мне), что это довольно нелепо. И еще она говорила, что они с отцом однажды поссорились, споря о том, не следует ли пикапу ездить быстрее. Но отец редко садился за руль, и если я случайно ехал вместе с ним, он всегда держал скорость в тридцать семь миль в час — из уважения к Паппи. Мама говорила, что сильно подозревает, что когда он один, то ездит гораздо быстрее.

Мы свернули на шоссе 135, и, как всегда, я стал внимательно наблюдать, как Паппи переключает передачи — медленно выжимает сцепление, осторожно перемещает рычаг переключения скоростей на рулевой колонке, — пока грузовичок не наберет нужную скорость. Потом я наклонился влево, чтобы посмотреть на спидометр: да, скорость была тридцать семь в час.

Шоссе 135 идет совершенно прямо через равнинные фермерские земли арканзасской дельты. По обе его стороны, насколько хватает глаз, поля сплошь белые — это созревает хлопок. Время сбора урожая — замечательный период для меня, потому что школа закрылась аж на два месяца. А вот для дедушки это время бесконечных забот и треволнений.

Справа, на поле Джордана, мы заметили группу мексиканцев, собиравших хлопок возле дороги. Согнувшись пополам, с мешками для волокна, болтающимися сзади, они беспрерывно двигались вперед, ловко орудуя руками среди стеблей и срывая хлопковые коробочки. Паппи крякнул. Он не любил Джорданов, потому что те принадлежали к методистской церкви, да к тому же еще и болели за «Кабз». Теперь же, увидев, что они уже успели нанять рабочих к себе на ферму, он получил еще одну причину их не любить.

От нашей фермы до городка было меньше восьми миль, но при скорости в тридцать семь миль поездка занимала двадцать минут. Всегда те же самые двадцать минут — даже при незначительном движении по шоссе. Паппи не считал нужным обгонять медленно ползущие впереди него машины. Конечно, самым медленно ползущим был он сам. Недалеко от города Блэк-Оук мы нагнали трактор с прицепом, заполненным снежно-белыми горами только что собранного хлопка. Передняя его половина была закрыта брезентом, а в задней его части, во всех этих горах хлопка, весело прыгали близнецы Монтгомери, мои ровесники. Увидев нас внизу под собой, они перестали прыгать и замахали нам руками. Я им тоже помахал, а дедушка не стал. Когда он вел грузовик, он никогда никому не махал и даже не кивал в ответ на приветствия; а все потому, как утверждала мама, что просто боялся снять руки с руля. И еще она говорила, что люди между собой обзывают его грубияном и считают высокомерным и заносчивым. А по-моему, его вообще не интересовало, что о нем говорят и какие сплетни распространяют.

Мы ехали за прицепом Монтгомери, пока он не свернул к хлопкоочистительному джину. Прицеп тащил старый трактор Монтгомери, «Мэсси Харрис», а управлял им Фрэнк, самый старший из ребят этого семейства; его поперли из пятого класса школы, и в церкви все считали, что его скоро ждут крупные неприятности.

Тут шоссе 135 перешло в Мэйн-стрит, и мы ехали по ней все то время, пока не выбрались из Блэк-Оука. Проехали мимо местной баптистской церкви — это был тот редкий случай, когда мы не остановились здесь, чтобы прослушать службу. Все магазины, лавки, конторы, церкви и даже школы городка выходили на Мэйн-стрит, так что по воскресеньям транспорт здесь двигался сплошным потоком, бампер в бампер, — все окрестное сельское население толпами стекалось в город за покупками. Но нынче была среда, так что когда мы добрались до места, то запросто припарковали грузовик напротив бакалейной лавки Попа и Перл Уотсон, прямо на Мэйн-стрит.

Я ждал на тротуаре, пока дедушка не кивнул мне, указав на лавку. Это был знак мне — войти внутрь и купить сладкий рулет в кредит. Он стоил всего один цент, но никогда не было известно заранее, будет ли мне разрешено его купить, всякий раз когда мы приезжали в город. Иной раз мне так и не удавалось дождаться этого кивка, но я все равно заходил в лавку и слонялся возле кассы, пока Перл не совала мне тайком этот самый рулет, причем каждый раз обязательно строго настаивала, чтобы я ничего не говорил дедушке. Она его боялась. Илай Чандлер был человеком бедным, но чудовищно гордым. Он бы скорее умер с голоду, чем принял милостыню, в перечень которой, по его мнению, входил и сладкий рулет. Он бы отлупил меня своей палкой, если б узнал, что я взял кусочек рулета, так что Перл Уотсон не составляло труда заставить меня молчать об этом.

Но на этот раз он кивнул мне. Перл, как обычно, протирала прилавок, когда я вошел и неуклюже поздоровался. Потом сцапал кусок рулета из банки, стоявшей рядом с кассовым аппаратом. Потом поставил в книге учета свою подпись, уже хорошо отработанную. Перл с интересом проинспектировала результаты моих трудов.

— Все лучше и лучше, Люк, — сказала она.

— Ага. Неплохо для семилетки, — ответил я. С подачи мамы я уже года два тренировался в написании своей фамилии скорописью. — А где Поп? — спросил я затем. Эти двое были единственные взрослые из всех моих знакомых, кто всегда настаивал, чтобы я называл их просто по имени, правда, только в лавке, когда нет посторонних. Если заходил какой-нибудь покупатель, они тут же превращались в мистера и миссис Уотсон. Я никому об этом не рассказывал, кроме мамы, а та сказала, что, по ее твердому убеждению, никто другой из детей такой привилегии не имеет.

— Он в задней комнате, товар раскладывает, — ответила Перл. — А где твой дед?

Истинным жизненным призванием Перл было отслеживать все передвижения жителей городка, так что на любой вопрос она всегда отвечала собственным вопросом.

— Он пошел в «Ти шопп», посмотреть, что там за мексиканцы приехали. А можно мне пойти к Попу? — спросил я, в свою очередь, твердо намереваясь забить ее вопросы своими.

— Лучше не надо. А вы в этом году и людей с гор нанимать будете?

— Ага, если найдем. Илай говорит, что их нынче мало приезжает, меньше, чем раньше. И еще он думает, что они все какие-то чокнутые. А где Чамп? — Чамп был старый бигль, который вечно вертелся у ног Попа.

Перл всегда улыбалась, когда я называл дедушку по имени. Она уже собиралась задать мне очередной вопрос, когда звякнул маленький колокольчик над дверью, а дверь отворилась и захлопнулась обратно. В лавку вошел настоящий мексиканец. Он был один и вел себя очень скованно, как и все они, когда встречаешь их в первый раз. Перл вежливо кивнула новому покупателю.

А я заорал:

— Buenos dias, senor![1]

Мексиканец улыбнулся и робко ответил: «Buenos dias» — после чего исчез в задних помещениях лавки.

— Они хорошие ребята, — тихонько сказала Перл, как будто мексиканец понимал по-английски и мог счесть себя оскорбленным тем, что она про него сказала. А я вонзил зубы в сладкий рулет, откусил кусок и стал жевать, одновременно заворачивая и пряча в карман другую его половину.

— Илай беспокоится, что нынче придется им больше платить, — заметил я. При появлении в лавке еще одного покупателя Перл вдруг снова занялась приборкой, протирая все вокруг и поровнее устанавливая единственный кассовый аппарат.

— Илай всегда о чем-нибудь беспокоится, — заметила она.

— Он же фермер...

— А ты тоже собираешься стать фермером?

— Нет, мэм. Я буду играть в бейсбол.

— За «Кардиналз» играть будешь?

— Конечно.

Перл что-то тихонько напевала, а я ждал, когда вернется мексиканец. Я знал еще несколько испанских слов, которые мне не терпелось применить на практике.

Старые деревянные полки вокруг ломились от только что завезенных бакалейных товаров. Я любил заходить сюда во время сбора урожая, потому что Поп всегда в этот период забивал лавку товарами от пола до потолка. Фермеры убирали урожай, так что скоро деньги начнут переходить из рук в руки.

Паппи приоткрыл входную дверь ровно настолько, чтобы просунуть внутрь голову.

— Пошли, — сказал он мне. Потом добавил: — Привет, Перл.

— Привет, Илай, — ответила она и, погладив меня по голове, подтолкнула к выходу.

— А где же мексиканцы? — спросил я Паппи, когда мы вышли.

— Попозже появятся, после обеда.

Мы забрались в грузовик и поехали из городка в сторону Джонсборо, где дедушка всегда нанимал людей с гор.

Грузовик мы поставили на обочине шоссе, где на него выходил грейдер. По мнению дедушки, это было самое лучшее место в округе, чтобы перехватывать здесь людей с гор. Я не был в этом так уж уверен. Вот уже неделю он пытался нанять здесь рабочих, да все без толку. С полчаса он сидел возле заднего борта грузовика на палящем солнце и в полном молчании, пока рядом не остановился еще один грузовик. Он был чисто вымыт и на хороших шинах. Если нам повезет и мы найдем себе рабочих из людей с гор, тогда они будут жить с нами все следующие два месяца. Нам нужны были люди аккуратные, так что тот факт, что грузовик выглядел гораздо лучше нашего, был хорошим признаком.

— Добрый день, — сказал дедушка, когда водитель грузовика выключил движок.

— Здорово, — ответил водитель.

— Вы откуда? — спросил Паппи.

— С севера, с той стороны от Харди.

Движения по шоссе не было никакого, так что дедушка стоял себе на обочине с приятным выражением на лице, изучая грузовик и всех, кто в нем находился. Водитель и его жена сидели в кабине, между ними примостилась маленькая девчонка. Трое мощных парней-тинейджеров спали в кузове. Все они выглядели здоровыми и одеты были прилично. Я был уверен, что дедушке хочется заполучить этих людей себе.

— Работу ищете? — спросил он.

— Ага. Ферму Ллойда Креншоу, это где-то на запад от Блэк-Оука.

Дедушка показал им, куда ехать, и они уехали. Мы смотрели им вслед, пока они не скрылись из виду.

Он, конечно, мог бы предложить им больше, чем обещал мистер Креншоу. Про людей с гор было известно, что они всегда жутко торгуются, нанимаясь на работу. В прошлом году, в середине первого сбора хлопка на нашей ферме, Фулбрайты из Калико-Рок однажды воскресной ночью исчезли, чтобы потом объявиться на другой ферме, в десяти милях от нас.

Но Паппи никогда не поступал нечестно по отношению к соседям, да и не стал бы он заводить с ними торги из-за рабочей силы.

Мы перебрасывались с ним бейсбольным мячом на краю хлопкового поля, останавливаясь, когда приближался очередной грузовик.

У меня была бейсбольная перчатка фирмы «Роулингс» — Санта-Клаус подарил на прошлое Рождество. Каждый вечер, ложась спать, я брал ее с собой в постель и еженедельно смазывал. Это было самое дорогое из всего, что у меня было.

Дедушке, который и научил меня подавать, ловить и точно отбивать мяч, вообще не нужна была никакая перчатка. Его огромные мозолистые ладони ловили любой поданный мной мяч без малейших затруднений.

Человек он был спокойный и сдержанный, никогда не бахвалился, но когда-то он был легендарным игроком в бейсбол. В возрасте семнадцати лет он уже подписал контракт и стал играть в профессиональной бейсбольной команде — «Кардиналз». Но тут его призвали в армию — шла Первая мировая война, а вскоре после его возвращения умер его отец, так что у Паппи не было особого выбора — только стать фермером.

Поп Уотсон любил рассказывать мне разные истории о том, каким классным игроком был Илай Чандлер — насколько далеко он мог отбить бейсбольный мяч и с какой силой. «Думаю, он был самым классным из всех игроков в Арканзасе!» — так он оценивал дедушку.

— Даже лучше Диззи Дина? — спрашивал я.

— Да тот и близко не стоял! — вздыхая, отвечал Поп.

Когда я пересказывал эти истории маме, она всегда улыбалась и приговаривала:

— Ты не очень-то уши развешивай. Поп любит приврать...

Тут Паппи, который как раз вертел мяч в своих огромных ладонях, повернул голову и прислушался: до нас донесся звук мотора. С запада приближался грузовик с прицепом. Даже с расстояния четверть мили можно было определить, что это были люди с гор. Мы вернулись на обочину и стали ждать, пока он подъедет. Водитель грузовика по очереди переключал передачи с более высокой на более низкую, шестеренки хрустели и взвизгивали по мере того, как грузовик замедлял ход и останавливался.

Я насчитал в нем семь голов — пять в грузовике и две в прицепе.

— Здорово, — медленно произнес водитель, изучающе осматривая дедушку, пока мы по очереди рассматривали всех прибывших.

— Добрый день, — ответил Паппи, делая шаг вперед, но оставляя между ними некоторую дистанцию.

Нижняя губа водителя была перемазана соком от жевательного табака. Это был неприятный признак. Мама считала, что люди с гор не слишком озабочены гигиеной и вообще у них множество дурных привычек. У нас дома табак и алкоголь были под запретом. Мы были баптисты.

— Спруил меня звать, — сказал водитель.

— Илай Чандлер. Рад познакомиться. Работу ищете?

— Ага.

— Откуда?

— Юрика-Спрингс.

Грузовик у них был почти такого же возраста, как Паппи, — шины лысые, ветровое стекло все растрескалось, бамперы ржавые, а из-под толстого слоя пыли проглядывала выцветшая, вроде бы синяя краска. Над рамой был сооружен помост, он был весь заставлен картонными коробками и джутовыми мешками, заполненными припасами. А под ним, на самой раме грузовика, возле кабины был втиснут матрас. На нем стояли двое здоровых парней и равнодушно смотрели на меня пустыми глазами. На заднем борту сидел могучего вида парень постарше, разутый и без рубашки, с мощными плечами и шеей толщиной с хороший пень. Он сплевывал жеваный табак на землю между грузовиком и прицепом и, кажется, вообще не замечал ни Паппи, ни меня. При этом он медленно покачивал ногами. Потом еще раз сплюнул, так и не отрывая взгляда от асфальта под ногами.

— Мне нужны рабочие на ферму, — сказал Паппи.

— Сколько платите? — спросил мистер Спруил.

— Доллар шестьдесят за сотню, — ответил Паппи. Мистер Спруил нахмурился и посмотрел на женщину, сидевшую рядом. Они о чем-то тихо заговорили.

Именно в этот момент ритуала следовало принимать быстрое решение. Нам нужно было решить, хотим ли мы, чтобы именно эти люди жили и работали у нас. А им нужно было либо принять нашу цену, либо отказаться.

— Какой у вас хлопок? — спросил мистер Спруил.

— "Стоунвилл", — ответил дедушка. — Коробочки уже созрели — убирать будет легко.

Мистер Спруил и сам мог увидеть, оглянувшись вокруг, что хлопковые коробочки уже раскрылись. Пока что и солнце, и почва, и дожди все делали в полном согласии, как надо. Но Паппи, конечно же, волновался по поводу прогноза в ежегоднике «Фармерз алманак», обещавшего страшные дожди.

— Нам в прошлом году уже платили по доллару шестьдесят, — сказал мистер Спруил.

Меня не очень-то интересовал этот разговор о деньгах, так что я побрел вдоль разделительной полосы в сторону прицепа. Шины на нем были еще более лысые, чем на грузовике. Одна наполовину просела под тяжестью груза. Хорошо еще, что они уже почти добрались до места.

В углу прицепа, опираясь локтями на боковой борт, сидела очень красивая девушка. У нее были темные волосы, гладко зачесанные назад, и огромные карие глаза. Она была моложе мамы, но, несомненно, намного старше меня. Но я все равно не мог оторвать от нее глаз.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— Люк, — ответил я и поддел ногой камешек. Щеки у меня тут же запылали. — А тебя?

— Тэлли. Тебе сколько лет?

— Семь. А тебе?

— Семнадцать.

— И сколько ты уже тащишься в этом прицепе?

— Полтора дня.

Она была босая, а платье на ней было грязное и тесное — обтягивало ее всю до самых колен. Это было в первый раз, насколько я помню, чтобы я так пристально разглядывал девушку. А она смотрела на меня и понимающе улыбалась. Рядом с ней, спиной ко мне, на ящике сидел парнишка. Тут он медленно повернулся и посмотрел на меня так, словно меня тут и не было вовсе. Глаза у него были зеленые, а к высокому лбу прилипли черные волосы. Левая рука у него, как мне показалось, не действовала.

— Его зовут Трот, — сказала Тэлли. — Он не совсем здоров.

— Рад познакомиться, Трот, — сказал я, но он только отвел глаза. Как будто ничего не слышал. — А ему сколько? — спросил я.

— Двенадцать. Он увечный.

Трот резко отвернулся и уставился в угол. При этом его левая рука болтнулась совершенно безжизненно. Мой приятель Деуэйн говорил, что люди с гор женятся на собственных кузинах, поэтому в их семьях полно дефективных.

А вот Тэлли вроде бы была нормальная. Она задумчиво смотрела на хлопковые поля, и я еще раз восхитился ее тесным платьем.

Я понял, что дедушка и мистер Спруил наконец договорились, потому что мистер Спруил сел за руль и завел мотор. Я прошел мимо прицепа, мимо этого парня у заднего борта, который вроде бы наконец очнулся, но по-прежнему сидел, уставившись на дорогу, и остановился рядом с дедушкой.

— Девять миль по этой дороге, потом налево возле сгоревшего сарая, потом еще шесть миль до Сент-Франсис-Ривер. Наша ферма — первая слева на той стороне реки.

— Низина? — спросил мистер Спруил, как будто его посылали в болото.

— Часть поля в низине. Но земля хорошая.

Мистер Спруил опять бросил взгляд на свою жену, потом повернулся к нам:

— А где нам там разместиться?

— Там есть тенистое место на заднем дворе, рядом с силосной ямой. Самое подходящее место.

Мы наблюдали, как они отъезжают под грохот коробки передач своего грузовика, глядя, как вихляются его колеса и как подпрыгивают ящики, коробки и кастрюли, сваленные в кузове.

— Тебе они, кажется, не очень-то понравились? — спросил я дедушку.

— Ничего, нормальные люди. Просто они другие, не такие, как мы.

— Надо думать, нам еще повезло, что мы их наняли, правда?

— Точно.

Чем больше мы возьмем наемных рабочих, тем меньше хлопка придется собирать мне. В течение всего следующего месяца я буду уходить в поле на рассвете, неся на плече девятифунтовый мешок для хлопка, останавливаться на минутку поглазеть на бесконечные ряды хлопковых стеблей, гораздо выше меня, а потом нырять вглубь, в тень между этими стеблями и исчезать для всех на свете. И буду собирать хлопок, размеренно двигаясь вперед, отрывая мягкие, ворсистые шарики хлопка от стеблей и запихивая их в свой тяжелый мешок, боясь взглянуть вперед, чтобы ничто не напоминало, как бесконечен ряд этих стеблей, боясь замедлить темп движения, потому что кто-нибудь непременно это заметит. Пальцы будут кровоточить, шею будет ломить, спина будет болеть...

Да, я всегда хотел, чтобы у нас было много наемных рабочих. Много людей с гор, много мексиканцев.

Глава 2

Поскольку хлопок уже созрел и был готов к сбору, дедушка утратил всякое терпение. И хотя он вел грузовик все с той же скоростью, он просто места себе не находил, потому что другие хлопковые поля вдоль дороги были уже убраны, а наше еще нет. Мексиканцы опаздывали уже на два дня. Мы опять поехали в город, опять припарковали грузовик возле лавки Попа и Перл, и я пошел вместе с дедушкой в «Ти шопп», где он стал ругаться с человеком, который отвечал за наемных рабочих.

— Да успокойся ты, Илай, — сказал этот человек. — Они вот-вот прибудут.

Но дедушка никак не успокаивался. Мы пошли к единственному в Блэк-Оуке хлопкоочистительному джину — он располагался на окраине и идти туда было далеко, но Паппи не желал попусту жечь бензин. Нынче утром, с шести до одиннадцати, он уже успел собрать двести фунтов волокна, но, несмотря на это, шел так быстро, что мне приходилось бежать, чтобы поспеть за ним.

Посыпанная гравием площадка возле джина была вся забита прицепами: одни были уже пустые, другие ждали своей очереди, чтобы сдать урожай на очистку. Я опять помахал близнецам Монтгомери — они как раз отъезжали в своем пустом прицепе, направляясь домой за следующей порцией хлопка.

Вокруг все дрожало от грохота работающих тяжелых хлопкоочистительных машин джина. Грохотали они на редкость громко и угрожающе. Всякий раз в период сбора урожая по крайней мере один рабочий получал какое-нибудь жуткое увечье, попав в хлопкоочистительную машину. Я очень боялся этих машин, и, когда Паппи велел мне обождать поодаль, я был только счастлив. Он прошел мимо группы наемных рабочих, ожидавших разгрузки своих прицепов, даже не кивнув им. Голова у него явно была занята совсем другими мыслями.

Я нашел себе вполне безопасное местечко возле погрузочной платформы, с которой уже очищенные и увязанные кипы хлопка грузились на прицепы для отправки в обе Каролины, Северную и Южную. На другом краю джина только что собранный хлопок засасывался прямо с прицепов в здоровенную трубу дюймов двенадцати диаметром; потом он исчезал в здании джина, где его обрабатывали машинами. А потом появлялся с другого конца, уже в виде аккуратных квадратных кип, завернутых в джутовую мешковину и плотно перетянутых стальной упаковочной лентой шириной в дюйм. Хорошо отрегулированные машины джина всегда выдавали отличные кипы, которые можно укладывать как кирпичи.

Кипа хлопка стоит сто семьдесят пять долларов плюс-минус несколько долларов, в зависимости от состояния рынка. При хорошем урожае один акр поля дает одну кипу хлопка. Мы арендовали восемьдесят акров земли. Довольно простая задачка по арифметике для большинства мальчишек из фермерских семей.

Честно говоря, арифметика вообще штука настолько легкая, что можно только удивляться, почему люди хотят стать фермерами. Мама всегда следила за тем, чтобы я хорошо разбирался в цифрах. Мы с ней тайно сговорились, что я никогда и ни при каких условиях не останусь на ферме. А закончу все двенадцать классов и стану игроком команды «Кардиналз».

Паппи и отец в марте взяли у владельца джина взаймы двенадцать тысяч долларов. Это был заем в счет будущего урожая; деньги пошли на семена, удобрения, наем рабочих и другие нужды. Пока что нам везло — погода все время была почти отличная, так что урожай обещал быть хорошим. Если она сохранится и на время сбора и поля дадут по кипе хлопка с акра, тогда доходы фермы Чандлеров покроют все расходы. Именно к этому мы и стремились.

Однако, подобно большинству других фермеров, Паппи и отец имели задолженность еще с прошлого года. Этот их долг владельцу джина составлял две тысячи долларов, он остался с 1951 года, когда урожай был средненький. И еще они задолжали дилеру фирмы «Джон Дир» из Джонсборо — за запчасти, фирме «Ланс бразерс» — за топливо, местному кооперативу — за семена и продукты, а Попу и Перл — за бакалейные товары.

Конечно, никто и предположить не мог, что я в курсе дел насчет их займов и долгов. Однако летом родители часто сидели допоздна на крыльце, дожидаясь ночной прохлады, чтобы спать, не особенно потея, и при этом всегда разговаривали. Моя кровать стояла возле окна рядом со входом в дом, так что я слышал гораздо больше, чем нужно, — они-то думали, что я уже сплю.

Я сильно подозревал — хотя и не был уверен в этом до конца, — что Паппи нужно занять еще денег, чтобы заплатить мексиканцам и людям с гор. Я понятия не имел, остались у него еще деньги или нет. Он был очень хмур, когда мы шли к джину, и продолжал хмуриться, когда мы уходили оттуда.

Люди с гор всегда мигрировали из своих мест в Озаркских горах в наши края на сбор урожая хлопка. У многих из них была своя земля и свои дома, а кроме того, у многих машины были лучше, чем у тех фермеров, что нанимали их на работу. Они очень хорошо работали и на всем экономили, но выглядели такими же бедными, как и мы.

Но к 1950 году эта их миграция сократилась. Послевоенный бум докатился наконец и до Арканзаса, по крайней мере до некоторых районов этого штата, так что молодое поколение людей с гор уже не так сильно нуждалось в лишних деньгах, как их родители. И они просто сидели у себя дома. Сбор хлопка — не такое уж большое удовольствие, чтобы отправляться на него по доброй воле. И фермеры столкнулись с недостатком рабочей силы, который все рос и рос; и тогда кто-то придумал нанимать мексиканцев.

Первый грузовик с мексиканскими рабочими прибыл в Блэк-Оук в 1951 году. Мы наняли шестерых, в том числе Хуана, с которым мы подружились и который впервые угостил меня тортильей, мексиканской маисовой лепешкой. Хуан и еще сорок мексиканцев три дня тащились сюда, набившись в длиннющий прицеп, в жуткой тесноте, не имея ни достаточно еды, ни защиты от палящего солнца, ни крыши от дождя. Все они были жутко измотаны и даже пошатывались, когда наконец выгрузились на Мэйн-стрит. Паппи тогда сказал, что от их прицепа разило похуже, чем от трейлера для перевозки скота. Те, кто увидел их первыми, сообщили об этом остальным, так что вскоре наши дамы и из баптистской, и из методистской церквей уже в полный голос возмущались тем, каким скотским образом перевозят этих мексиканцев.

Мама тоже говорила об этом, по крайней мере отцу. Я не раз слышал, как они это обсуждали, когда урожай уже был убран, а мексиканцы уехали. Она просила отца поговорить с другими фермерами, чтобы они все вместе добились от того человека, который отвечал за наем рабсилы (а тот, в свою очередь, добился от своих напарников, которые набирали этих мексиканцев и направляли их к нам), чтобы к ним относились получше. Она считана, что это наш долг как фермеров — защищать наемных рабочих; отец отчасти разделял это ее убеждение, хотя и не проявил особого энтузиазма по поводу своей роли заводилы в этом деле. Паппи было все равно. Мексиканцам, правда, тоже: они просто хотели получить работу.

Мексиканцы наконец приехали, вскоре после четырех. Ходили слухи, что они приедут на автобусе, и я очень надеялся, что так и будет. Мне вовсе не хотелось потом слушать, как родители всю зиму обсуждают этот вопрос. И конечно, мне не нравилось, что с мексиканцами так скверно обращались.

Но они опять приехали в прицепе, старом, раздолбанном, с досками вместо бортов и без тента, чтобы прикрыть сидевших в нем. Действительно, со скотиной и то лучше обращаются...

Они осторожно выпрыгивали из прицепа на землю и выходили на улицу, по трое, по четверо, как бы волна за волной. Прошли чуть вперед и остановились напротив правления нашего кооператива, сбившись в небольшие группы, словно в некотором недоумении. Они потягивались и разминались и вообще смотрелись так, как будто попали на другую планету. Я насчитал шестьдесят два человека. К моему огромному разочарованию, Хуана среди них не было.

Все они были невысокие, на несколько дюймов ниже Паппи, очень тощие, у них были черные волосы и темная кожа. У каждого была небольшая сумка с одеждой и продуктами.

Перл Уотсон вышла из своей лавки на улицу и встала на тротуаре, уперев руки в боки и разглядывая прибывших. Для нее это были возможные покупатели, и ей совсем не нравилось, что с ними так скверно обращаются. Было ясно, что в воскресенье перед службой в церкви наши дамы опять устроят по этому поводу скандал. И еще было понятно, что мама будет расспрашивать меня о них, когда мы вернемся домой с новыми рабочими.

Человек, отвечавший за наемных рабочих, и водитель грузовика, привезшего мексиканцев, вдруг разразились потоками брани. Кто-то из техасских вербовщиков действительно обещал, что мексиканцев теперь будут доставлять на автобусах. А это была уже вторая партия, и она снова прибыла в грязном грузовом прицепе. Паппи никогда не увиливал от драки и теперь, я уверен, был готов вмешаться в завязавшуюся склоку и как следует наподдавать водителю грузовика. Но он злился и на ответственного за рабсилу и, как мне кажется, не видел смысла в том, чтобы вздуть их обоих. Мы уселись на задний борт нашего грузовичка и стали ждать, пока осядет поднятая пыль.

Когда брань и крики утихли, началась возня с бумагами. Мексиканцы сбились на тротуаре в одну кучу напротив кооператива. Иногда они бросали взгляды в нашу сторону и в сторону других фермеров, собиравшихся на Мэйн-стрит. Все уже знали — прибыла новая партия рабочих.

Паппи забрал первых десятерых. Главным у них был Мигель. По виду он был старше всех в группе, и, как я заметил еще при первом наблюдении, у него одного была матерчатая сумка. Остальные тащили свои пожитки в бумажных мешках.