-- С ума посходили, что ли? -- искренне удивился замполит.
      -- Да это мы так, -- смутился Телюков.
      -- Вечерняя разминка, -- отшучивался Махарадзе.
      -- С февралем в мозгах! -- замполит покачал головой и пошел к себе.
      -- шутки шутками, -- отряхиваясь от снега, сказал Махарадзе, -- но я тебе говорю серьезно -- не зевай. Нина -- вай-вай! И не век же тебе бобылем ходить. Я уже написал домой письмо с просьбой выслать лимоны и мандарины к свадебному столу.
      -- Иди к аллаху!
      Но все же совет друга сыграл большую роль в последующем поведении Телюкова. Поразмыслив хорошенько, он решил возвратиться к Нине и поговорить с ней.
      Когда он вошел в столовую, там уже никого не было. Нина одевалась, собираясь домой. Чтобы скрыть охватившее его волнение, Телюков начал все в том же шутливом тоне:
      -- Только что Вано чуть не сломал мне ребра. И все из-за вас, Ниночка. Говорит, что я осел, и заладил одно: "Иди к ней". Вот я и пришел.
      -- Мило, -- улыбнулась девушка. -- А если б не Вано, то не пришли бы?
      -- Все равно пришел бы, Нина... Ведь я ваш должник. Поцелуй остался за мною...
      Нина без тени кокетства сказала спокойно и серьезно:
      -- А ведь вы совсем не такой, каким прикидываетесь. Я думала... думала, что вы...
      -- Нахал? -- договорил Телюков.
      -- Ну да. А вы... смущаетесь...
      Он тихонько привлек ее к себе.
      -- Нина, помните, я говорил вам, что нахожусь в стадии влюбленности. Тогда, конечно, это была шутка... А вот теперь... Ну как вам сказать, не умею я красиво говорить... Я люблю вас, Нина. Я полюбил тебя, вероятно, в первый же день, в первую встречу. И сегодня такой радостный вечер для меня. Мне так хочется, чтобы ты пришла ко мне...
      -- Куда?
      -- Ко мне. Навсегда.
      -- Это невозможно.
      -- Почему?
      -- не нужно так спешить... Ведь вы меня совсем не знаете...
      -- Я люблю тебя, Нина! Хочешь -- завтра и распишемся...
      -- Ох, как быстро!
      -- А что же в этом плохого? И разве так не бывает в жизни?
      -- Нет, нет... Уходите. Я должна запереть столовую.
      -- Нина! -- взмолился Телюков.
      -- Нет, нет! -- упрямо повторяла девушка.
      На крыльце она неожиданно повернулась к Телюкову, припала к нему и поцеловала его. Потом быстро убежала и скрылась в темноте.
      Над городком проплывали тучи, заслоняя луну. По запорошенным снегом кровлям проносились густые тени.
      "Нет, не умею я обращаться с девушками, -- с досадой и горечью думал Телюков, -- "Пойдем распишемся!" Разве так говорят?"
      Он готов был провалиться сквозь землю от охватившего его стыда.
      Глава пятая
      Майор Гришин давно уже, еще с той поры, как потерпел полное поражение в борьбе с Поддубным и получил два взыскания -- одно по партийной линии и другое по служебной, -- вынашивал мечту о работе на КП.
      Летная служба явно была не по нем. Не так это просто пробивать облака, особенно вниз, вести скоростной самолет на посадку, когда не видно земли и приходится вверять свою жизнь стрелкам приборов. Для этого надо иметь холодную голову, железные нервы и стальное сердце!
      Между тем, не овладев слепыми полетами, не сдав зачеты на первый класс, невозможно оставаться даже в должности штурмана полка, тем более такого полка, где рядовые летчики носят на груди "единицы". Рано или поздно кто-нибудь из начальства скажет: "Либо сдавайте зачеты на первый класс, либо уступайте место другому". И крыть тут нечем. Что это за учитель, если его опередили ученики? А что могут означать слова "уступайте место"? Только одно: "Иди-ка ты, человек добрый, в запас, снимай погоны". Но ведь ему, Гришину, не хватает еще более двух лет выслуги для пенсии...
      Иногда Гришин просто недоумевал, как это подполковник Поддубный, его недруг, до сих пор не поставил вопрос об его увольнении в запас. Но ведь поставит! И Гришин втайне проклинал Поддубного, который вихрем ворвался в тихую жизнь полка, разбудил его, растормошил, выжил бывшего командира полковника Сливу --добродушного, податливого старика...
      По мнению Гришина, только благодаря Поддубному, только благодаря его "козням" загнали полк на край света! А здесь, на Холодном Перевале, условия куда хуже, чем даже в Каракумах. Там хоть подходы к аэродрому более или менее открыты, по обе стороны бетонки лежала степь. А тут горная гряда, море, тайга. Дальняя приводная радиостанция ютится на прибрежной скале, как орлиное гнездо. Достаточно во время захода на посадку допустить малейшую ошибку -- и поминай, летчик, как тебя звали!
      А рубежи перехвата? Они дугой выпирают над открытым морем. Подстрелит тебя какой-нибудь нарушитель границы, и тогда -- пиши пропало...
      Таким образом, подземелье КП было единственным местом, где Гришин мог чувствовать себя офицером авиации, продолжать свою службу. Но он понимал, что в полковом КП много не высидишь. Здесь о погонах подполковника можно только мечтать. Вот если бы перемахнуть на КП дивизии, а еще лучше -повыше.
      Для этого нужна была рекомендация. Нужно было как-то отличиться. И вот совсем неожиданно он отличился на боевом посту. Телюков сбил нарушителя границы. А кто навел перехватчиков на реальную цель? Он, Гришин! Пусть днем, но все же навел...
      И еще один огонек надежды затеплился: это услышанная Гришиным фамилия полковника Вознесенского. Очень знакомая фамилия. В свое время капитан Вознесенский возглавлял в летной школе строевую подготовку. И если начштаба дивизии тот самый "строевик", то ведь это готовая протекция!
      Гришин знал, что подполковник Поддубный успел уже "вцепиться Вознесенскому в петельки" и теперь довольно потирал руки: пускай грызутся. Пускай! А он еще подольет масла в огонь. И полетит Поддубный, аж дым пойдет. Полководец! Видал он, Гришин, таких полководцев!
      Чувство неприязни, которое до сих пор отравляло душу Гришина, перерастало в жажду мести. Безусловно, полковник Вознесенский уже точит зубы на Поддубного, и главное теперь заключается в том, чтобы их столкнуть. И конечно же, не командир полка, а начштаба дивизии одержит верх. Только бы этот Вознесенский оказался именно тем самым бывшим строевиком Вознесенским, а не просто однофамильцем.
      Чтобы не испортить дела, Гришин не решился напомнить о себе по телефону, терпеливо ожидая, пока его вызовут в штаб дивизии, -- гораздо лучше, когда поговоришь с глазу на глаз...
      Ждать пришлось недолго.
      Однажды серым, пасмурным утром Як-12 высадил майора Гришина на посадочной площадке штаба дивизии. Нужно было получить для полка навигационные карты. Не дожидаясь попутной машины, Гришин отправился в штаб пешком. Узенькая, глубоко протоптанная в снегу тропинка вывела его на грейдерную дорогу. Скрипел под ногами свежий сухой снежок, гудели туго натянутые февральским морозом провода.
      Точно так же были натянуты у Гришина нервы. Что встретит он в кабинете начштаба? Узнает ли тот бывшего курсанта? Имеется ли на КП дивизии какая-нибудь подходящая вакансия?
      Неожиданно позади просигналил автомобиль. Гришин посторонился. Мимо, позванивая цепью на задних колесах, промчалась "Победа". Рядом с шапкой солдата-водителя торчала сивая папаха. "Генерал поехал, либо полковник..." -- подумал Гришин, и ему стало очень обидно -- разве эта папаха не видела офицера, направляющегося с посадочной площадки в штаб дивизии? Ведь элементарная вежливость требует подвезти человека...
      "Победа" с папахой на какое-то мгновение скрылась в ложбине, затем, одолев бугор, повернула к дощатому бараку, крыша которого ощетинилась мачтами антенн.
      Это и был штаб дивизии.
      У настежь отворенных ворот маячила фигура часового в кожухе и валенках. Приблизившись к часовому, Гришин спросил:
      -- Кто это только что проехал на "Победе"?
      Солдат пытливо поглядел на незнакомого офицера в летной форме, молча нажал рукавицей на кнопку сигнализации. В ту же секунду на крыльцо выскочил офицер с красной повязкой на рукаве. Увидев летчика, распорядился пропустить его.
      Дежурный офицер проверил документы прибывшего, спросил, к кому у него дело.
      -- К штурману и к начштаба. Он у себя?
      -- Начштаба? Да вот приехал давеча.
      -- На "Победе"? -- Гришина бросило в жар.
      -- На ней.
      -- А... скажите, пожалуйста, полковник Вознесенский не служил прежде в летной школе?
      -- Кажется, служил, -- неуверенно ответил офицер. -- Вы его знали?
      -- Да, немного...
      Помещение штаба разделялось на две половины длинным коридором. На дверях пестрели таблички с фамилиями офицеров. За стеной стучала пишущая машинка. Увидя на двери, обитой дерматином, табличку с фамилией "Вознесенский", Гришин ускорил шаги, как бы боясь встречи с начальником, и остановился у окна на противоположной стороне коридора. Нужно было собраться с мыслями, в одиночестве оценить и взвесить новую ситуацию.
      Совершенно ясно, что начштаба тот самый "строевик", который в свое время надрывал горло на школьном плацу: "Шире шаг!", "Раз-зговорчики в строю!" Но, как видно, он уже далеко не тот, каким был прежде. Сегодняшний Вознесенский не встанет навстречу, не пожмет руку младшему по званию, не скажет, как доброму старому знакомому: "Здоров, здоров, друг, сколько лет, сколько зим!" Чего доброго, еще скомандует "Кругом"...
      За окном, у которого остановился Гришин со своими невеселыми мыслями, росло чахлое деревцо. На его ветках пушистыми комочками громоздились воробьи, пугливо поглядывая на землю, где лежала поклеванная корочка хлеба. А в стороне, скрытый кустами, притаился большой пушистый кот.
      Охота с приманкой. Кто же кого?
      Кот лежал неподвижно, навострив уши, готовый в любую секунду броситься на свою жертву. Глаза его были устремлены в одну точку, усы плотоядно вздрагивали. До чего же вкусным представлялся ему воробышек!
      В конце концов решив, что засада его обнаружена птицами, кот поднялся и подчеркнуто небрежно поплелся вдоль забора. Охота явно не удалась. Но это был лишь хитрый маневр. Вскоре четвероногий охотник появился снова, только уже с другой стороны, где замаскировался тщательнее прежнего.
      Но и этот маневр не помог. Воробьи забеспокоились, зачирикали, потом вспорхнули и были таковы.
      "Хочешь жить -- будь осторожным", -- сделал вывод Гришин и мысленно похвалил себя за то, что не ввалился сразу в кабинет начштаба. Надо все хорошенько обдумать, взвесить, осмотреть со всех сторон. А прежде всего найти убедительную мотивировку для своего намерения -- перейти на КП дивизии. Намерение это связано с нежеланием летать. Такое нежелание возникает обычно у трусов... Но разве Гришин трус? Просто-напросто не ужился с командиром полка. Да, да, именно не ужился. Ведь и начальник штаба уже имел случай убедиться, что за птица Поддубный. Строит из себя полководца, а на самом деле карьерист, выскочка! И любимчиками себя окружил, и замполита водит за собой на поводу, как цыган медведя.
      "Так все ему и выложу!" -- решил Гришин и смело зашагал к обитой дерматином двери.
      Начштаба разговаривал с кем-то по телефону. На вопрос майора, можно ли войти, небрежно махнул рукой. Жест этот можно было истолковать двояко: либо заходите, либо закройте дверь с той стороны. Гришин понял так, как ему желательно было понять: вошел в кабинет, осторожно притворив за собой дверь.
      Да, это был тот самый Вознесенский -- "строевик", бывший капитан. Только тот, что гоголем красовался на плацу, был подтянут и строен, а этот, сидящий в кресле, обрюзг, ожирел. Водянистые глаза брюзгливо щурились под стеклами очков.
      Не отрываясь от трубки, полковник сделал новый жест рукой, при желании означающий -- садитесь.
      Гришин примостился на первом от двери стуле и начал осматривать кабинет. За спиной у начштаба во всю стену развернулась карта-пятикилометровка, разлинованная на квадраты. В правом углу поблескивал лаком радиоприемник "Балтика"; в противоположном углу стоял сейф с дощечкой на шнурке -- для печати. Рядом -- шкаф с книгами и брошюрами. Столы покрыты зеленым сукном. Над чернильным прибором застыл в пикировании отлитый из дюралюминия МиГ-17.
      Чисто, тепло, уютно.
      А в полковых штабах совсем не то. В кабинетах командира и начштаба кое-какой уют еще соблюдается: и столы накрыты, и диваны стоят. А в остальных комнатах -- как в захудалых канцеляриях. Зимой всегда холодно. Зайдешь, скажем, к инженеру -- сидит над формулярами или над какими-нибудь другими бумагами в куртке и шапке. Заглянешь в комнату парткомитета -- тоже все одеты.
      Там, в полках, офицеры большую часть своего служебного времени проводят на аэродромах и в учебных классах. Смотришь, тот же инженер, который полчаса назад держал в непослушных от холода пальцах карандаш или авторучку, уже шагает по бетону, заглядывает в открытые люки самолетов, ощупывает трубопроводы или же сидит, скорчившись, возле спущенного лафета, проверяет оружие.
      Полковник изредка бросал отрывистые слова в трубку, больше слушал, и казалось, что он дремал. Наконец сказал:
      -- Вы меня не убедили. Поступайте так, как я сказал.
      И бросил трубку на рычажок.
      Гришин энергично поднялся с места, отрекомендовался.
      -- Ну-с? -- начштаба прищурился сквозь стекла и выжидательно посмотрел на офицера.
      -- Да вот, товарищ полковник, зашел к вам, как к нынешнему и бывшему своему начальнику. Вы, должно быть, помните курсанта Гришина?
      Нет, не помнил Гришина полковник. По крайней мере, живого интереса к гостю не высказал. Слушал как-то нехотя, перебирая на столе бумаги. И напрасно Гришин припоминал кое-какие подробности школьной жизни. Они явно не интересовали начштаба.
      -- Так вы, собственно, по какому делу ко мне, майор? -- официальным тоном произнес Вознесенский.
      -- Простите, товарищ полковник, -- смущенно пробормотал Гришин, вытягиваясь. -- Я просто так... узнал, что вы здесь...
      Майор никак не ожидал столь холодной встречи. "Сановник, -неприязненно думал он. -- Недаром Поддубный сцепился с ним, -- сделал он неожиданный для себя вывод. -- О, тот сразу видит человека насквозь!"
      -- Ну, спасибо, что наведались, -- несколько мягче произнес начштаба, не скрывая, однако, своего желания поскорее избавиться от непрошеного посетителя.
      Да, для него это был не только непрошеный, но и нежелательный посетитель. Полковник Вознесенский принадлежал к тем начальникам, которые терпеть не могли, когда им напоминали, что некогда и они были простыми смертными. Особенно не любит он встреч с людьми, которые знали, что он никогда не летал и не был даже штурманом, а все-таки носил на мундире "птицу" с мечами.
      Так, несолоно хлебавши, майор Гришин повернулся, чтобы выйти из кабинета, но неожиданно передумал, вспомнив маневр кота, и решил попробовать с другой стороны:
      -- Не ужился я, товарищ полковник, с командиром полка Поддубным, -выпалил он. -- Тяжелый человек. Очень уж много на себя берет...
      Услышав фамилию Поддубного, начштаба живо повернулся к посетителю:
      -- Не ужились? С Поддубным, говорите?
      -- А кто с ним уживется? Разве что подхалимы, -- Гришин осмелел, чувствуя, что начштаба наконец "клюнул". -- Прибыл к нам в Каракумы и сразу же выжил полковника Сливу, заслуженного боевого летчика и командира. В довершение всего на дочери его женился, с целью, конечно. На мое место назначил своего любимчика майора Дроздова. Пьянствовали вдвоем: жена Дроздова сшила ему год назад белый китель... Я говорю о том Дроздове, который не перехватил нарушителя границы, помните? А теперь на вас ссылается, вы, мол, не навели своевременно, сидели на КП в роли дипломата. Не могу я больше оставаться в полку и просил бы вас... Да, да, я просил бы вас, товарищ полковник, оградить меня от издевательств и взять меня, ну, допустим, штурманом КП дивизии. Конечно, если есть вакансия... Я уже доказал, что наводить умею... Ведь только благодаря тому, что я сидел за индикатором радиолокатора...
      -- Постойте, постойте, -- перебил его начштаба. Он не спеша снял очки и стал их протирать. -- Вам должно быть известно, что я не ведаю кадрами. А вот о том, что Поддубный безобразничает, окружил себя подхалимами и пьянствует с ними, непременно напишите жалобу согласно уставу. Письменную жалобу подайте, а мы уж тут разберемся. Итак, на этих днях жалоба должна лежать у меня на столе, ясно? -- уже не советовал, а требовал начштаба. -Кстати, а как на это смотрит ваш замполит?
      -- Такой же подхалим, как и Дроздов! -- вырвалось у Гришина. -Замполиту абсолютно безразлично, что командир злоупотребляет принципом единоначалия.
      -- Во-во! Обо всем этом и напишите. А пока всего доброго, майор, -- и полковник протянул Гришину руку.
      -- А насчет перевода меня как же?..
      -- Это уже вопрос иного порядка, майор. Об этом мы потолкуем, когда разберемся, что там у вас в полку творится. А жалоба чтобы лежала у меня вот здесь, -- повторил начштаба и положил свою широкую ладонь на стол.
      "Вот дьявол побери! -- раздраженно подумал Гришин, выйдя в коридор. -Каких глупостей наговорил сгоряча... Допустим, я напишу требуемую жалобу, допустим... Ну и что же получится? Поклеп возведу на командира и замполита, поклеп, за который придется отвечать, и не перед кем иным, как перед партийной комиссией... Допустим также, -- размышлял он далее, -- я не напишу жалобу, допустим... Начштаба вызовет, будет добиваться своего, ведь и у него появились свои счеты с командиром полка. Так или иначе, а за поклеп придется держать ответ".
      Гришина охватило лихорадочное волнение, и он чуть не забыл получить карты, за которыми, собственно, и прилетел. А получив их, поспешил к посадочной площадке, чтобы больше и на глаза не попадаться начальству.
      Как на грех, все самолеты звена управления дивизии куда-то поразлетались, и Гришину пришлось долго ждать их.
      Только под вечер вылетел он в Холодный Перевал.
      В полк пришло указание -- усилить ночное боевое дежурство. Чем вызывалась эта необходимость, не объяснялось. Но и без того все было понятно: прошлой ночью в районе аэродрома радисты запеленговали неизвестный радиопередатчик.
      Шпион, очевидно, передавал какие-то важные сведения, ибо трижды вызывал приемный центр, каждый раз меняя свое место в горах и каждый раз повторяя шифр.
      -- Атакуют нас и с воздуха, и с земли, -- сказал подполковник Поддубный, разъясняя летчикам и боевому расчету КП сложившуюся обстановку.
      На ночном старте село два звена отборных асов, возглавляемых майором Дроздовым. Замполит Горбунов занял на СКП место руководителя полетов, а Поддубный поехал на КП полка и оттуда давал указания, касающиеся усиления наземной охраны аэродрома и складов с горючим, а также приводных радиостанций и пеленгаторов.
      Поддубного немало удивило поведение майора Гришина. Вернувшись из штаба дивизии, он, ничего никому не говоря, уехал в городок и заперся у себя в квартире. В ответ на предложение занять место за индикатором радиолокатора заявил, что ему нездоровится и он не сможет выполнять обязанности наведенца.
      Это значительно ухудшало дело. Старший лейтенант Фокин и его напарник вряд ли справятся с наведением, если придется поднять в воздух всех или большую часть перехватчиков.
      Ночь стояла безоблачная, морозная и на диво тихая. Глубоко в подземелье ушел КП, но и сквозь многометровую толщу насыпи глухо отдавались шаги часового. Замерли на своих постах операторы, радисты, планшетисты, готовые в любую минуту приступить к работе. Время от времени тишину КП нарушали телефонные звонки. Это КП дивизии проверял связь и передавал информацию о погоде.
      Приблизительно около часу ночи подал голос замполит Горбунов. Он советовал Поддубному ехать домой и отдохнуть. По его предположению, вряд ли какой-нибудь нарушитель границы осмелится появиться в безоблачную ночь, а если и произойдет что-либо, то и без командира справятся дежурные.
      Чтобы не будить базовского шофера, который, вероятно, сладко спал в казарме, Поддубный решил пройтись пешком.
      Он шел тайгою напрямик, освещая тропинку карманным фонариком. Пучок бледно-желтого света подпрыгивал по сугробам, путался в заснеженных кустах, упирался в стволы деревьев.
      На редколесье под горой луч фонарика выхватил из тьмы деревянный забор. Это был гараж автороты. Здесь, как и везде в эту ночь, были погашены наружные огни, чтобы не демаскировать объекты, и царила полнейшая тишина. Вдруг зарычал двигатель автомобиля и заработал на малых оборотах. Вскоре к нему присоединился еще один, и наконец гараж оглушил тайгу ревом десятков моторов. Ревели мощные МАЗы, гудели ГАЗы и "Москвичи".
      "Не тревога ли?" -- подумал Поддубный.
      Несколько минут спустя внезапно поднятый гул прекратился столь же неожиданно, как возник. Но почему среди ночи? Ведь автотранспорт, обслуживающий дежурные звенья перехватчиков, находился на аэродроме?
      Ускорив шаг, Поддубный вышел на дорогу, ведущую с аэродрома в городок. Расчищенная бульдозерами и хорошо укатанная дорога звенела под ногами, как деревянные мостики. Изредка хрустнет промерзшая ветка, и снова немая тишина вокруг, и только четко слышатся собственные шаги.
      Неожиданно что-то зашуршало в кустах. Отчетливо щелкнул затвор автомата. Поддубный выхватил из кобуры пистолет. В это мгновение в глаза ему ударил луч фонарика.
      -- Кто там?
      Фонарик погас. Послышались шаги. Вблизи дороги колыхнулись две фигуры.
      -- Это мы, товарищ подполковник, патруль.
      Говоривший осветил себя фонариком. В неровном свете обрисовалось худощавое лицо солдата, одетого в белый маскировочный халат.
      -- Мы увидели, что кто-то идет, вот и залегли, -- пояснил солдат.
      -- Молодцы! Только действовать надо бесшумно и более осторожно, а то враг услышит вас и скроется.
      -- Не скроется! -- убежденно сказал солдат. Помолчав, он спросил: -Может быть, вас проводить, товарищ подполковник?
      -- Спасибо. Пойду один.
      -- Разрешите выполнять задание?
      -- Выполняйте.
      Патрульные свернули в сторону аэродрома. Поддубный увидел между деревьев синие квадраты окон казармы. Будто в деревне, залаяли собаки. Их здесь, в городке, собралось десятка с полтора, если не больше. И все приблудные. Днем они вертелись возле кухонь и офицерских домов в поисках пищи, а ночью гоняли по городку, охраняя его. И верховодил этими непрошеными четвероногими сторожами здоровенный кудлатый пес, по кличке Рыцарь. Эту кличку дал ему капитан Телюков, и она весьма ему подходила. Не иначе как Рыцарь побывал в неравном поединке с волком, а то и медведем, о чем красноречиво говорило отсутствие у собаки левого глаза и правого уха. Да и нос был разорван пополам.
      Телюков с уважением относился к старому псу-вояке, угощал его остатками пищи, и тот охотно посещал его квартиру, ложился у дверей, нежась в непривычном тепле.
      Собаки быстро привыкли к военным и решительно не признавали штатских. Однажды Рыцарь набросился на прачку, которая шла из села Каменка, и разорвал на ней юбку. Подполковник Поддубный, как начальник гарнизона, распорядился перестрелять собак, чтобы они не бросались на людей и не разносили по городку кости и всякие отбросы. Но приказ этот встретил решительный отпор со стороны жен офицеров. Они незамедлительно послали к начальнику гарнизона свою делегацию, и в кабинете поднялся невообразимый шум.
      -- Живем тут, в тайге, как дикари. И медведи, и волки бродят, а вы собак хотите перестрелять, чтобы наши дети и носа не могли высунуть из дому!
      И Поддубный уступил. Собаки остались в городке, их стая постепенно пополнялась новыми приблудными собратьями. И вот сейчас, услышав шаги неизвестного, они неслись навстречу с лаем и визгом. Впереди летел Рыцарь, сверкая единственным глазом, свирепым и налитым кровью, как у волка.
      -- Рыцарь, свои! -- окликнул собаку Поддубный.
      Вожак, узнав голос главного хозяина, виновато завилял хвостом, и вся свора, как по команде, остановилась и рассыпалась кругом.
      Часто возвращался Поддубный с аэродрома в городок после двенадцати. По пути заглянет, бывало, в казарму, проверит, хорошо ли вытоплены печи, в порядке ли сушилка, на своих ли местах дежурный и дневальный. И в этот раз не прошел мимо казармы. Дежурного -- это был ефрейтор Баклуша -- он встретил у входа в помещение.
      -- Ну, как у вас, не холодно? -- спросил, не дав дежурному доложить по всем правилам устава, подполковник.
      -- Порядок, товарищ подполковник!
      Поддубный вошел в помещение и остолбенел. В казарме, кроме дневального, не было ни души.
      -- А где же люди?
      Баклуша вытянулся:
      -- Они, товарищ подполковник... Они попрятались.
      -- То есть как попрятались? От кого?
      -- От вас, -- с наивной откровенностью чистосердечно ответил ефрейтор. -- Кто -- в комнате бытового обслуживания, а кто -- в умывальной комнате.
      Командир полка ничего не понимал. Что за чертовщина! В автороте не спят, здесь тоже не спят...
      -- А разве не будет тревоги? -- спросил Баклуша. -- Тут слух прошел о боевой тревоге, вот и не спят люди. Сидят наготове, чтобы скорее добежать до аэродрома, к самолетам. И я тут ни при чем...
      Как же это он, дежурный, и "ни при чем"? Поддубный собрался было дать Баклуше наряда два вне очереди, а заодно и дежурному по полку наказать, но сразу же остыл. Не спят солдаты -- значит, не безразлично относятся к боеготовности полка. Каждый готов променять казарменное тепло и уют на место у боевого самолета. Разве это не священное чувство личной ответственности солдата за судьбу своей Родины? И разве не это же чувство водит его, Поддубного, по гарнизону в эту морозную ночь?
      Однако командиру положено в таких случаях быть строгим, непримиримым к нарушению воинских порядков, и он сказал:
      -- Вызовите всех сюда.
      Баклуша подал команду.
      Распахнулись двери ленинской комнаты, комнаты бытового обслуживания, умывальника, и оттуда повалили авиационные специалисты в куртках и в шапках. Смотрел на них командир полка, и душу его распирала глубокая радость. По зову сердца и совести поднялись эти люди, воины славной Советской Армии. Скомандуй, и они пойдут за своими командирами в огонь и в воду, будут дни и ночи без передышки, без отдыха работать у своих боевых машин. И нечего их подгонять, они -- славные ребята, знают, где находятся и какое ответственное задание возложено на них народом, строящим коммунизм.
      Баклуша подал команду строиться, и две шеренги вытянулись между кроватей.
      -- Не спите, значит? -- спросил Поддубный, на зная, с чего начать. -Вроде и не существует в полку распорядка дня. Сию минуту чтобы все были в постелях и отдыхали. Те, кто на аэродроме, справятся и без вас. А если нужно будет, то и вас подымем, дадим команду. -- Подполковник Поддубный взглянул на часы. -- Чтобы через десять минут все легли. Командуйте, -- обратился он к дежурному.
      -- Разойдись! -- крикнул Баклуша.
      Шумно, но без суматохи авиационные специалисты бросились к вешалкам и начали раздеваться.
      Не спали и некоторые офицеры; то там, то здесь в ДОСах горел свет. Поддубный на минуту остановился под окнами майора Гришина, который жил на первом этаже. Окна были небрежно завешены газетами, и сквозь них отчетливо виднелась фигура хозяина дома. Он как маятник ходил взад и вперед по комнате, ероша шевелюру и перебирая на тужурке пуговицы. Так всегда делал Гришин, когда его одолевали какие-то невеселые или тревожные мысли.
      Как все офицеры полка, Гришин пока жил один (третий, то есть железнодорожный, эшелон полка находился в пути), и Поддубный решил зайти к нему, узнать, в чем дело, почему майор не спит, а заодно поговорить об острове Туманном, с которого, в конце концов, удалось убрать цепкого и неподатливого полковника Жука.
      -- Это я, Алексей Александрович, -- отозвался Поддубный на голос Гришина. -- Смотрю, вы не спите, вот и зашел на огонек. Вы не возражаете?
      Гришин напоминал драчливого петуха -- волосы взъерошены, глаза красные, острый подбородок, казалось, заострился еще больше, лицо бледное до синевы.
      -- Вам действительно нездоровится, Алексей Александрович?
      На вопрос Гришин ответил вопросом:
      -- Вы желаете, чтобы я шел на КП? Так знайте: я уже свое отходил. Хватит! Кто я? Летчик? Нет, я не летчик. Наведенец? Нет! -- Я пятое колесо в телеге, вот кто я! И это еще не все! -- Гришин нацелил указательный палец на командира. -- Я -- мерзавец! Да, да, мерзавец! Я поклеп на вас возвел. На вас, на замполита, на Дроздова, на всех! Сказал полковнику Вознесенскому, что вы убрали из полка полковника Сливу, с намерением женились не его дочери, злоупотребляете единоначалием, окружили себя подхалимами, а замполита водите на поводу, как цыган медведя. Я утопить вас хотел, слышите? На дно! Туда!..
      Не владея собой, Гришин мелкими шажками забегал по комнате.
      Поддубный подошел к столу, налил из графина стакан воды.
      -- Выпейте и прежде всего успокойтесь.
      Дрожащей рукой Гришин взял стакан, поднес к губам, но не выпил, поставил на стол.
      -- Однако не думайте, что я пропаду. Я поеду в колхоз, сяду на самолет и буду травить саранчу и долгоносиков. Только вот за поклеп мне больно. Дурак я, негодяй!.. О, если б вы только знали! -- Он сжал пальцами виски и снова, как одержимый, забегал по комнате.
      -- Да, глупостей вы, Алексей Александрович, натворили, видимо, немало, -- хладнокровно заметил Поддубный. -- Доля правды, может быть, и есть в том, что я злоупотребляю единоначалием, тут надо мне оглянуться и пристальнее посмотреть на себя. А вот что касается замполита, то это сущая бессмыслица. И Дроздова вы напрасно зацепили. Правда, я должен признаться, люблю его. Да ведь летчик-то какой, а?
      Поддубный замолчал. Молчал и Гришин. Каждый думал о своем.
      Первым нарушил паузу Поддубный.
      -- Алексей Александрович, ни вам, ни полковнику Вознесенскому меня не утопить. Вот мы сбили одного нарушителя границы, собьем и второго, и третьего. Сколько будет их -- столько и собьем. Вы осознали свою ошибку, каетесь -- это уже хорошо. И благодарю вас за откровенность. Камень за пазуху я не положу. А зашел к вам вот по какому поводу: нам с комдивом удалось отвоевать у полковника Жука остров Туманный. Помните? Тот самый остров, что лежит вдали от берега.