На далеких рубежах

А подпись-то под заметкой моя! "Эй, Дроздов, а ну-ка покажи на самолете ленты-вращалки!" -- подтрунивали товарищи. А штурман -- тот бедняга чуть не плачет: "Эх, лучше бы ты, товарищ Дроздов, вовсе не брался не за свое дело, -- сокрушался он. -- Ну кто теперь поверит, что я действительно вылезал на плоскость, да еще над войсками противника?" Долго, очень долго потешались над моей злополучной заметкой. С тех пор мне как по рукам дали. Кроме писем домой да служебной документации, ничего не пишу.
      Слушая Дроздова, замполит и Поддубный вволю насмеялись.
      -- Ну ничего, -- сказал замполит, успокаивая Дроздова. -- Ошибки бывают. А вы все же напишите статью.
      -- Конечно, пиши, Степан Михайлович, -- настаивал Поддубный.
      После долгих уговоров Дроздов все же согласился и начал рассказывать о сегодняшнем полете.
      -- Все обошлось хорошо, Телюков только дурачился. Наказать его еще, что ли? Понимаете, переключился на канал перехватчиков и кричит: "Я бы вам показал, где в Каспийском море раки зимуют!"
      Замполит вздохнул:
      -- Наказать подчиненного -- штука нехитрая, Степан Михайлович. Куда сложнее добиться того, чтобы некого и не за что было наказывать. Вот о чем мы, начальники, должны заботиться. Поговорите с Телюковым по душам, пристыдите его при всех летчиках на разборе полетов. Кстати, и в статье обязательно упомяните о нем, как о нарушителе дисциплины в воздухе. Дойдет, уверяю вас! Из газеты все летчики соединения узнают, кто именно болтал по радио и задирался.
      -- Упомяну, обязательно упомяну. Да еще приписку сделаю для редакции, чтобы не вздумали вычеркивать его имени.
      Проводив гостей, Дроздов сел за статью.
      "Вот тебе и раз, -- подумал Поддубный, возвращаясь домой и вспоминая свой разговор с Верой Иосифовной. -- Никому и намеком не выразил свои чувства к Лиле, а в гарнизоне уже все известно. Эта новость может докатиться до Семена Петровича, до Телюкова... Фу, как нехорошо..."
      Глава восьмая
      Песчаная буря -- эта непрошеная, злая и суровая гостья пустыни, вновь принесла жителям Кизыл-Калынского гарнизона уйму забот и хлопот. В каждом коттедже семьи занялись уборкой.
      Целый день трудилась Лиля -- выколачивала ковры и дорожки, протирала от пыли мебель, мыла окна и полы. А вечером взяла лопату и начала разгребать песчаный сугроб, образовавшийся у палисадника. Потом она расчистила оросительные лунки и канавки, полила деревья.
      Управившись со всеми этими работами, девушка вошла в душевую, оборудованную за коттеджем, разделась, отвернула вентиль. Нагретая за день вода брызнула на голые плечи, потекла по спине, по ногам.
      Выкупавшись и переодевшись, Лиля приготовила для больной матери кофе, сама выпила стакан и, ощутив усталость, сразу же отправилась на веранду, где обычно спала на раскладушке у открытого окна.
      Но в этот вечер она никак не могла уснуть. Ее не оставляла тревога. Сообщение Лизы Жбановой о том, что Телюков якобы умышленно стрелял по самолету Поддубного, оставило горький осадок. В минувшую ночь, когда за окном завывала и бесновалась буря, Лиля видела во сне Поддубного, спасавшегося на парашюте. Проснувшись, она прошептала: "Да, Телюков стрелял умышленно".
      Девушка не раз намеревалась спросить об этом у отца, но непонятное чувство сдерживало ее. Она приходила в отчаяние от мысли, что ее любимый может погибнуть, и она, Лиля, невольно станет виновницей его гибели. Сама ведь тогда, на танцах, спросила у Телюкова о майоре...
      Лиля хорошо понимала, что такое ревность и до чего она может довести таких отчаянных людей, как Телюков. Этот не остановится ни перед чем. И девушка искала выхода их сложного положения, в котором внезапно очутилась. Самое разумное, конечно, было бы уехать из Кизыл-Калы куда-нибудь, хотя бы к тетке на Полтавщину... Но матери все еще нездоровилось -- на кого она оставит ее? Это -- одно. Второе -- с того мгновения, как Лиля услышала о нелепом поступке Телюкова, Поддубный стал для нее еще более близким, родным, дорогим. Лиля полюбила его по-настоящему, всей душой, всем сердцем. Он не выходил у нее из головы, она мечтала о нем, с замиранием сердца ждала момента, когда он придет к отцу, сядет под карагачем и начнет беседовать о своих летных делах...
      Что же делать?
      Девушка давно собиралась поговорить с Телюковым, сказать ему, что она очень его уважает и ценит дружбу с ним, но быть его женой не может. Сердцу не прикажешь, он должен это понять.
      Нет, не поймет!
      И вообще, как сказать так прямо, в глаза: "Я тебя не люблю, и ревность твоя напрасна".
      Но что же остается в таком случае? Предупредить Поддубного, чтобы тот был осторожнее? А вдруг он спросит: "Собственно, почему вас так беспокоит моя судьба?" Что она должна будет ответить? Он ведь еще, чего доброго, подумает, что дочь командира полка ищет повод для признания в любви?
      После долгих и мучительных размышлений Лиля решила сказать Поддубному, чтобы тот не ходил к ним и не засиживался с отцом под карагачем, понапрасну не дразнил Телюкова. Правда, она чувствовала, что незаслуженно обидит его, но иного выхода нет. Это самое благоразумное, если только она хочет предотвратить нависшую над любимым человеком опасность. А там видно будет... Время покажет...
      Итак, окончательное решение созрело. Но оно-то больше всего и волновало сейчас Лилю. Она поднялась с постели и некоторое время сидела не двигаясь. Огни в коттеджах погасли. Над карагачем, словно купол шелкового парашюта, висела луна. Ее сусальный свет проникал сквозь листву винограда, отражаясь на полу тусклым, зыбким узором. В небе тремя столбами покачивались лучи прожекторов, освещая в своем скрещении белую стрелу-самолет.
      Лиля, накинув на плечи халат и сунув ноги в тапочки, тихо, чтобы не разбудить мать, вышла из дому. Прожекторы вели самолет в сторону Копет-Дага. Очевидно, самолет атаковали истребители, только их не было видно.
      Вдруг с правой стороны блеснули фары автомобиля. Два параллельных луча достигли противоположного конца переулка, выхватывая из темноты телефонные столбы, ограды, фронтоны коттеджей. "Отец!" -- подумала Лиля и спряталась за дерево.
      Заскрипели тормоза -- машина остановилась. Вышел Челматкин и, открыв калитку, направился к крыльцу. Еще кто-то вышел из машины. Остановился, достал спички, щелкнул портсигаром. Вспыхнул огонек, и Лиля узнала Поддубного. Он был в кожаной куртке, в бриджах, на руке держал шлемофон.
      Челматкин постучал. Дверь отварилась не сразу.
      -- Полковник просил, чтобы передали ему табак, -- сказал шофер Харитине Львовне.
      -- Входите, я сейчас передам, -- ответила она из прихожей.
      Лиля не решалась выдать свое присутствие. Она вся дрожала, руки ее были холодны как лед.
      Вскоре Челматкин уехал, а Поддубный направился к себе домой, и в тот момент, когда он проходил мимо палисадника, Лиля тихо окликнула его.
      -- Вы, Лиля? -- удивился Поддубный.
      -- Тише...
      -- Почему вы не спите так поздно?
      -- Я... просто вышла...
      Лиля заранее приготовила и обдумала слова, которые, пользуясь удобным случаем, должна была сказать Поддубному. Она даже перевела их мысленно на английский язык, боясь, что кто-то подслушает их разговор. Но в последний момент, когда она приблизилась к нему вплотную, мужество оставило ее. Ее показалось, что ее так называемое "окончательное решение" глупое и фальшивое.
      -- Да... я вышла... -- повторила она чуть слышно, не находя других слов.
      Поддубный решил, что с девушкой что-то произошло и она поэтому так сильно взволнована и расстроена.
      -- Сядьте, Лиля, -- сказал он мягко, усаживая девушку на скамейку, и сам присел рядом. -- Я читал афишу -- в субботу концерт художественной самодеятельности.
      Он умышленно заговорил о концерте, чтобы отвлечь внимание девушки от того, что так встревожило ее.
      -- Да, мы приготовили концерт, -- с трудом вымолвила Лиля и снова замолчала. Ей вдруг стало мучительно стыдно... Одна в такое позднее время, полуодета, что он подумает о ней?
      -- Меня, Иван Васильевич, -- начала она нерешительно, -- очень волнует одна вещь... Вы ходите по вечерам к отцу...
      -- Вам это неприятно? -- вырвалось у Поддубного.
      -- Конечно, нет, но... я хочу, чтобы вы правильно поняли меня. -- Лиля перешла на английский язык... -- Ведь по вашему самолету умышленно стрелял Телюков...
      "Она встревожена из-за меня... неужели права была Вера Иосифовна?" -подумал Поддубный, загораясь надеждой.
      -- К счастью, -- продолжала Лиля, -- он промахнулся. Но ведь могло быть иначе...
      -- Что вы, Лиля! -- удивился он. -- Вы ошибаетесь. Просто у Телюкова было намерение отбить мишень и он осуществил его.
      -- Он стрелял по самолету, но промахнулся.
      -- Вы ошибаетесь, Лиля. Кроме того, у Телюкова промахов не бывает. Он летчик особенный... Вы напрасно волнуетесь...
      -- Может быть... Но все-таки...
      -- Вы не хотите, чтобы я ходил к вам?
      -- Да. Я просила бы вас об этом, -- вымолвила Лиля вопреки желанию, каким-то чужим голосом. Она тут же поднялась и поспешила к калитке.
      Если бы Поддубный попытался удержать ее, то, пожалуй, она убежала бы, смутившись, почувствовав себя счастливой. Но он, как ей показалось, легко примирился с ее решением, да вдобавок еще расхваливал Телюкова. "Зачем это?" -- с огорчением спрашивала себя Лиля, остановившись у калитки. -- Да ведь он безразличен ко мне... А я, глупая, чуть не призналась ему в любви...
      И вот награда: иди спать и ничего плохого не думай о Телюкове. Он сам толкает меня в объятия другого... Неужели он воспринял мое предупреждение, как прямой намек?"
      Любовь, стыд, жаркая обида -- все это клубком сплелось в голове девушки. Она шарила рукой по доске, искала задвижку, чтобы отпереть калитку, и не находила ее в темноте...
      Но еще большее волнение охватило Поддубного. Как понять ее слова? О ком же она тревожится? О Телюкове? Или о... нем самом? Лиля, его втайне любимая Лиля, да неужели же она любит его?
      Он поспешил к ней.
      -- Лиля...
      -- Оставьте меня! -- сердясь на себя, сказала она, вздрагивая от рыданий.
      -- Что с вами, милая вы моя? -- Он осторожно повернул ее к себе. -Скажите мне всю правду. Что вас мучит?
      Лиля прижалась к его груди мокрым лицом, и он, оцепенев от счастья, вдыхал запах ее волос. Молча он повел ее снова к скамейке под карагачем.
      Она покорно шла за ним, уже не владея собой, уже не умея дальше скрывать свои чувства...
      Долго сидели они, прижавшись друг к другу. Поддубный целовал ее холодные пальцы, согревал их в своих больших теплых руках.
      -- ...Подумать только, все это время ты так мучилась...
      -- Я не знала, что со мной...
      -- А я, Лиля, полагал... Да, я полагал, что ты любишь Телюкова и что я невольно стал вам помехой. А это нехорошо. Не к лицу мне это... Лиля! Ведь я начальник...
      -- Начальник... -- Лиля усмехнулась невесело.
      В небе погасли прожекторы. Умолк рокот самолетов. Потянуло ночной свежестью.
      -- Пора. Скоро отец возвратится.
      -- Да, пора... Но как трудно уходить от тебя.
      -- Придешь на концерт?
      -- Приду, родная.
      -- Приходи. Я буду ждать.
      Они расстались, когда между коттеджами засверкали огни возвращающихся с аэродрома автомашин. Лиля бесшумно пробралась к себе, нырнула под одеяло, а Поддубный поспешил домой, ощущая на своих губах теплоту Лилиных поцелуев.
      Вряд ли перед своим первым самостоятельным полетом волновался Байрачный так, как сегодня перед началом концерта художественной самодеятельности. Правда, замполит Горбунов и начальник клуба Фельдман, присутствовавшие на генеральной репетиции, одобрили все номера программы. Но то было при пустом зале, а теперь яблоку негде упасть -- столько набилось народу. Многие из солдат не смогли протиснуться в зал и толпились у открытых окон. Играл самодеятельный духовой оркестр.
      Передние ряды занимали офицеры со своими семьями. За кулисами волновались артисты. Все ждали командира полка. Но вот и он появился со своей женой, сел в середине первого ряда.
      -- Внимание, товарищи, внимание! -- обратился Байрачный к участникам самодеятельности и подал знак, чтобы подняли занавес.
      -- Начинаем концерт художественной самодеятельности. А чтобы наши актеры не дремали, дружно похлопаем им! -- бросил Байрачный в зал заранее приготовленную реплику, уверенный, что конферансье непременно должен смешить зрителей.
      Но реплика, к сожалению, не вызвала ожидаемой реакции. Кто-то отпарировал:
      -- Смотрите, чтобы зрителей сон не сморил!
      -- А мы объявим тревогу, -- нашелся Байрачный, и первое неприятное ощущение оставило его -- в зале послышался смех.
      Концерт начался довольно оригинально. Из-за кулис вышла маленькая девочка с длинными, туго заплетенными косичками.
      -- Выступает старейшина нашего самодеятельного коллектива Назык Бабаева. Она исполнит...
      Голос конферансье потонул в бурных аплодисментах -- всем понравилось такое начало.
      -- ...она исполнит красноармейский марш.
      Назык впервые в жизни приходилось выступать перед такой большой аудиторией. Выйдя на сцену, она было попятилась назад, оробела. Но кто-то из-за кулис легонько подтолкнул ее к роялю.
      -- Начинай, Назык, не стесняйся, здесь нет чужих, все свои, полковые, -- ободрял Байрачный юную пианистку, все смелее входя в роль конферансье.
      Назык взяла первые аккорды. Из-под тоненьких пальчиков полились бодрые звуки марша. Притихший зал внимательно слушал одаренную девочку.
      -- Чья она? -- зашептались в рядах.
      -- Ее мать -- прачка.
      -- Дочь полковника учит ее.
      Исполнив марш, Назык встала и поклонилась -- в точности выполняя все, чему учила ее Лиля. Затем она исполнила "Юмореску" Моцарта.
      Успех был большой. Лиля целовала свою воспитанницу, взяв ее за кулисами на руки.
      Пока Назык играла, Байрачный переоделся в форму младшего специалиста.
      -- А теперь, уважаемые товарищи, -- обратился он к зрителям...
      -- Отставить! -- подал команду лейтенант Скиба, появившись на сцене в форме инженера. Обращаясь к Байрачному-авиаспециалисту, он сказал:
      -- На словах вы герой, язык у вас подвешен правильно. А вот хорошо ли вы знаете материальную часть самолета? Я буду принимать у вас зачеты. Скажите мне, например, как работает трансформатор?
      -- Я... я... -- мялся авиационный специалист. -- Я готов сдавать зачеты, но только не первым...
      -- Отлично. Будете вторым.
      -- Вот видите: еще зачетов не сдавал, а уже "отлично" получил, -обратился Байрачный к публике. -- Слышали?
      -- Слышали! -- донеслось из зала вперемешку со смехом.
      На сцену выкатили макет самолета. Появился еще один авиационный специалист.
      -- Ваша фамилия? -- обратился к нему инженер.
      -- Рядовой Иванов.
      -- Расскажите, рядовой Иванов, что вы знаете о шасси самолета.
      Когда тот начал рассказывать, Байрачный спрятался за килем самолета-макета, вынул из-за пояса шпаргалку и начал читать ее. Незаметно к нему подошел офицер.
      -- Вы что здесь делаете?
      -- Ничего, -- спохватился Байрачный, поспешно пряча в рукав комбинезона шпаргалку.
      -- В рукаве что у вас?
      -- Бумажка... Козью ножку хотел скрутить.
      -- Дайте-ка сюда эту козью ножку.
      -- Так я еще не скрутил. Махорки не оказалось.
      -- Без пререканий!
      Байрачный подал шпаргалку.
      Командир читал отчетливо, по слогам:
      -- По ги-дро-си-те-ме са-мо-ле-та. -- Ага, значит, у вас, по-видимому, заготовлены шпаргалки на все системы? А ну, дайте мне по бустерной.
      Байрачный вынул бумажку из левого кармана.
      -- По системе запуска двигателя! -- требовал офицер.
      Байрачный вытащил бумажку из правого кармана.
      -- По электрооборудованию!
      Эта шпаргалка лежала спрятанная под панамой.
      -- По остальным системам! -- приказал командир, складывая шпаргалки, как складывают колоду карт.
      Байрачный задвигал плечами, и бумажки полетели, как листья с дерева, которое хорошо встряхнули.
      -- Вот как, значит, изучаете самолет? Ну ладно, поглядим, как вы обойдетесь без шпаргалок. Отвечайте на вопрос: как работает трансформатор?
      -- Гудит. У-у-у-у-у-у-у, -- прогудел Байрачный.
      -- Это известно каждому. Я спрашиваю о принципе работы трансформатора.
      -- Э-э-э-этого не могу знать.
      -- Отстранить его от обязанностей механика! -- обратился командир к инженеру.
      Это была юмористическая сценка из жизни полка. Такой случай был. Один или два авиационных специалиста действительно пользовались на зачетах шпаргалками.
      Байрачный переоделся и, переждав, пока в зале утихнет шум, объявил очередной номер.
      -- В первом номере нашей программы выступала ученица. Теперь вашему вниманию предлагается исполнение учительницы. Послушаем, кто -- кого.
      У роялю подошла Лиля. Она была в белом бальном платье и в белых туфлях. В этом наряде она казалась еще более смуглой. Под полукружьями бровей сияли лучистые глаза.
      -- Увертюра к опере Глинка "Руслан и Людмила".
      Поддубный сидел рядом с Верой Иосифовной.
      -- Вы, Иван Васильевич, просто чудак, -- зашептала она ему на ухо, когда на сцену вышла Лиля.
      -- Не думаю, -- возразил тот, вспомнив минувшую ночь.
      -- Чудак, чудак! -- сокрушалась Вера Иосифовна.
      -- Мочите...
      Поддубный слушал хорошо знакомую музыку и ругал себя в душе за слепоту: Лиля давно любила его, а он не замечал. Его охватывал ужас при одной мысли о том, что они могли никогда не встретиться. Ведь Лиля должна ехать в институт... Ну, да что толковать. Теперь все уладилось. Неизвестно только, как к этому отнесется Семен Петрович. Он ведь не только отец, но и командир полка...
      Полковник сидел гордый. Да и какой отец не гордился бы такой дочерью!
      Поддубный глядел на Лилин профиль, на ушко, под которым покачивалась серьга с блестящим камешком. Изредка переводил взгляд на Харитину Львовну. Лиля -- вылитая мать, но кое-какие черты взяла и у отца.
      Лиля очень тонко чувствовала мысли композитора, отлично владела техникой игры. Тут способность соединялась с настойчивостью и упорством, которые проявила девушка, овладевая искусством фортепьянной игры. Она вложила в учение много труда. Будучи студенткой первого курса института, поступила в седьмой класс музыкальной средней школы. У нее не было почти ни одного свободного дня... Институт -- школа, школа -- институт. Так миновали последние годы. Девушка всю себя отдала учению.
      Когда она окончила играть, ее щедро наградили громкими аплодисментами. Кланяясь слушателям, Лиля искоса поглядела на Поддубного и чуть заметно улыбнулась.
      Следующим выступал Калашников со своими молниями-карикатурами. Он рисовал углем на большом листе бумаги лицо и двумя-тремя штрихами менял его в зависимости от того, какое чувство переживает человек: радость или печаль, удивление или разочарование.
      Выступал солдат, игравший на балалайке, держа ее за спиной, затем группа танцоров и еще многие другие участники. Потом снова появилась Лилия -- на этот раз она аккомпанировала Байрачному и Скибе, которые исполнили свой "коронный" номер -- дуэт "Где ты бродишь, моя доля..." Концерт закончился выступлением хора. Публика повалила к дверям. Поддубный распростился с Дроздовыми и подошел к Семену Петровичу и Харитине Львовне, ожидавшим Лилю и Назык.
      -- Ну как, по-вашему, Иван Васильевич? -- спросил Семен Петрович, набивая трубку табаком.
      -- По-моему -- хорошо.
      -- Вот только Лиле ни к чему было выступать, -- поскромничала Харитина Львовна.
      -- Почему? -- удивился Поддубный. -- Она ведь прекрасно играла.
      -- Да где там! -- смутилась польщенная мать.
      Подошла Лиля, ведя за руку Назык.
      -- Очень хорошо играла Лиля, -- сказал Семен Петрович, не замечая дочери. А та с недоумением посмотрела на отца. Семен Петрович смущенно закашлялся и направился к двери.
      Выходя из клуба, Поддубный столкнулся с Телюковым, который явно поджидал Лилю. При виде майора глаза его вспыхнули недобрым огоньком. Поддубный хотел задержаться, но его окликнул полковник Слива.
      -- Харитина Львовна пирогов напекла. Идемте попробуем, что это за пироги!
      Поддубный собирался поблагодарить и отказаться, но Лиля опередила его крепким пожатием руки: иди, мол, когда тебя приглашают.
      Вдруг она, как бы опомнившись, прошептала:
      -- Нет, нет. Лучше не надо.
      -- Ах, оставь, Лиля, свои опасения! Телюков не настолько глуп. Переживает, конечно, но с кем такого не бывает?
      -- Прошу тебя. Лучше приходи через часок незаметно. Я выйду.
      Харитина Львовна, заметив, что ее дочь отстала, позвала ее. Лиля пошла быстрее, ведя за руку Назык. Поддубный не захотел противиться Лилиной просьбе и, догнав Семена Петровича, сказал ему, что на пироги не придет, сославшись при этом на какие-то неотложные дела.
      -- Ну, как знаешь, -- обиделся Семен Петрович. -- Вола к яслям на налычаге не тащат.
      Лиля выслушала осторожные упреки матери, но после ужина, когда в коттедже погасили свет, вышла тайком на свидание, заранее приоткрыв дверь, ведущую на веранду. Поддубный ожидал ее под карагачем.
      -- Не встретил?
      -- Кого?
      -- Разве не знаешь?
      -- Нет, не бойся.
      -- Боюсь. За тебя боюсь, мой любимый!
      Поддубного охватила тихая радость... Ему как-то не верилось, что она с ним, его Лиля, и что она сама предлагает свое сердце... Лиля, о которой он еще не так давно и мечтать не смел, стоит рядом, и он обнимает ее, целует...
      Порой ему казалось, что это сон. Но нет, нет. Вот она, его дорогая, любимая Лиля!
      Они сели на скамейку, и Поддубный начал рассказывать о том, что он почувствовал, встретив Лилю впервые в Кара-Агаче, и как больно было ему, когда на второй день после приезда в Кизыл-Калу пришел он к Семену Петровичу, чтобы увидеть ее, и встретил на веранде Телюкова... Признался ей, что все это время украдкой наблюдал за ней, а когда сегодня увидел ее у рояля, то готов был выйти на сцену и во всеуслышание сказать: "Это моя Лиля", -- и умчать ее с собой, в небо, к звездам.
      -- Мне казалось, -- говорила Лиля, -- что я играю для тебя одного. Только для тебя.
      Но напрасно полагала Лиля, что мать не слышала, как она выходила. Чутки бывают матери, когда нужно следить за дочерью! Встала Харитина Львовна, вышла на веранду, потрогала постель -- так и есть, вынырнула...
      -- Семен, -- слегка толкнула мужа в плечо.
      Семен Петрович перевернулся на другой бок, сонно покряхтел.
      -- Семен!
      -- Ну что?
      -- Лили нет. По-видимому, к майору вышла.
      -- К Поддубному?
      -- Ну да.
      -- Ну что ж, старушка, спи...
      -- Ах, боже мой! У тебя жену уведут из-под носа -- и то не услышишь.
      -- В молодости не увели, а теперь вряд ли найдется охотник.
      -- Что ты мелешь, Семен?
      -- Ложись, ложись, Харитина. Другая бы мать на икону молилась, чтобы бог послал такого зятя, а ты сокрушаешься. Будто сама не была такой...
      Харитина Львовна только вздохнула. Пошаркала шлепанцами по полу, поохала и легла в постель.
      В понедельник майор Поддубный выехал с экипажем радиостанции и солдатом-наблюдателем на авиационный полигон.
      Автомашина петляла между застывшими барханами, над которыми колыхалось раскаленное, ослепляющее глаза марево. На линии окоемов, в голубовато-белом, широко разливавшемся озере плавали песчаные островки разнообразных очертаний. Некоторые из них, казалось, возвышались над водой на невидимых подушках, как бы повиснув в воздухе.
      На самом деле, конечно, никакого озера не было. То был мираж. Но до чего же явственно ощущалась вода!..
      Любуясь этим необыкновенным явлением природы, Поддубный вспоминал о своей вчерашней встрече с Лилей. Свидание было коротким. Лиля сказала, что мать отчитала ее за долгое отсутствие накануне вечером и торопилась домой. Бедняжка! Он понимает, как ей больно выслушивать материнские упреки. Конечно, ему нужно объясниться с Харитиной Львовной, а может быть, даже и с полковником...
      Тяжелая радиостанция застревала в песках. Солдаты то и дело соскакивали с грузовика:
      -- Раз, два -- взяли! Еще раз -- взяли! -- раздавались возгласы, и солдаты дружно подталкивали автомашину.
      Двадцать километров ехали полтора часа.
      Наконец среди мертвых песков показались творения рук человеческих -деревянная вышка и небольшой глинобитный домик. Это и был полигон. Неприглядная картина. Саксаула -- и то не видно. Один песок вокруг -зыбучий, скрипящий. Ступишь -- нога увязнет по щиколотку, через сапоги чувствуешь, как он раскален.
      Приезжих встретила полигонная команда. Ефрейтор, который был здесь за старшего, отдал рапорт. Отпустив руку от головного убора -- панамы, он прикрыл ладонью курносый, облупившийся нос и выслушал указания майора.
      Радисты открыли термос, каждый солдат выпил по кружке горячего чая. Он чудодейственно влияет на организм человека в пустыне. Выпьешь, пропотеешь -и уже не так донимает жара, становится легче дышать, исчезает вялость.
      Затем радисты принялись разворачивать радиостанцию, солдат-наблюдатель полез с биноклем на вышку, а Поддубный в сопровождении ефрейтора отправился к мишеням, чтобы осмотреть их.
      Они отошли от вышки метров на четыреста, как вдруг ефрейтор остановился и насторожился:
      -- Товарищ майор, поглядите! -- и показал рукой вправо.
      -- Что там? -- спросил майор и тотчас же заметил варана, медленно сползавшего с бугра. Увидя людей, он повернул назад. Добравшись до вершины бугра, на мгновение остановился, потряхивая отвислым подбородком. Варан очень напоминал крокодила. Поддубный достал из кобуры пистолет, выстрелил, но, очевидно, промахнулся -- животное проворно задвигало хвостом и скрылось за барханом, оставляя на песке следы коротких лап.
      -- Дайте мне пистолет, я догоню, -- попросил ефрейтор.
      -- Не надо, -- майор вложил пистолет в кобуру. -- И часто они встречаются здесь, эти ящерицы?
      -- Нет. Это, верно, какая-нибудь приблудная. Они в горах обитают. А вот шакалы частенько наведываются. До чего ж неприятно воют, товарищ майор. Прямо мороз по коже дерет!
      -- Страшно?
      -- А мы здесь редко ночуем. Больше остерегаемся фаланг и скорпионов. Один раз фаланга заползла мне за пазуху. Хорошо, что почувствовал и раздавил. А то б укусила, проклятая!
      Мишени -- силуэты самолетов-бомбардировщиков лежали на песчаной равнине. Каждая мишень была высыпана шлаком и обрамлена белыми камешками для того, чтобы лучше выделялась на местности. Осмотрев мишени, майор и ефрейтор вернулись к вышке, где один из солдат полигонной команды развлекал радистов поединком фаланги и скорпиона.
      Насекомые сидели в стеклянной банке, разделенной кусочком картона. В одной половине -- фаланга, в другой -- скорпион.
      -- Сейчас мы увидим, кто из них сильнее, -- сказал солдат и вытащил из банки картон.
      Противники, вооруженные ядом, бросились друг к другу. Скорпион, опираясь на ноги, взметнул вверх свой длинный хвост с ядовитым наконечником, очевидно целясь фаланге в голову. А фаланга -- желтый продолговатый мохнатый паук -- насторожено сжался и, улучшив момент, впился своими сильными челюстями скорпиону в хвост и перерезал его.
      -- Видите, -- комментировал поединок солдат, -- теперь исход борьбы ясен.
      Обезоружив своего противника, фаланга принялась пожирать его.
      -- Да, интересно, только смотрите, чтобы этот паук не схватил вас за палец, -- предостерег Поддубный, заглядывая в банку.
      -- Не схватит! -- с мальчишеским задором ответил солдат.
      Радисты установили связь с СКП.
      -- Я -- Верба-2, -- передал Поддубный в эфир. -- Как слышите меня, Верба?
      -- Отлично, -- отозвался полковник Слива. -- А ты готов к работе?
      -- Я готов, -- ответил Поддубный.
      Вскоре над полигоном появился первый самолет, пилотируемый лейтенантом Калашниковым.
      -- Я -- 79, разрешите работать? -- радировал летчик.
      -- Я -- Верба-2. Работу разрешаю, -- ответил Поддубный. -- Ваша мишень номер один.
      -- Вас понял -- мишень номер один.
      -- Работайте.
      Летчик провел самолет над своей мишенью и начал описывать над полигоном круг.
      Нелегкое это дело -- попасть с самолета в мишень. Маневр должен быть исключительно точным. Высота, скорость, угол пикирования -- все это влияет на качество стрельбы. А если летчик опоздает с выводом самолета из пикирования, может и в землю врезаться. Боясь этого, майор Гришин редко планировал полеты на стрельбу по наземным целям, а молодые летчики до приезда в полк Поддубного совсем не бывали над полигоном. Поддубный лично "провозил" их на "спарке", чтобы быстрее наверстать упущенное.
      Калашников правильно выполнил первый и второй развороты, но с третьим явно поторопился. Очевидно, не хватило выдержки.
      -- Я -- Верба-2. Повторите заход. Третий разворот начинайте, когда мишень на два размера приблизится к балансиру. Как поняли?
      -- Вас понял правильно.
      В этот раз молодой летчик правильно выполнил и третий разворот, но допустил ошибку на четвертом -- не полностью убрал крен, самолет отнесло в сторону, летчик выпустил из поля зрения мишень, снаряды легли за ней.
      Поддубный зло выругался в адрес Гришина и обратился к Калашникову:
      -- крен! Крен надо было убрать! Я ведь учил вас! А ну, делайте очередной заход. Не волнуйтесь, выполняйте спокойно!
      -- Вас понял, -- передал с борта самолета Калашников.
      На третьем заходе он попал в мишень. Солдат-наблюдатель доложил:
      -- Есть попадание!
      В четвертом заходе летчик весь маневр также выполнил правильно, но стрелять было уже нечем. Он израсходовал все патроны.
      -- Идите на аэродром и впредь учитесь стрелять короткими очередями.
      Калашникова сменил над полигоном лейтенант Скиба. У него были свои недочеты. Поддубный заносил их в журнал, чтобы затем проанализировать на разборе полетов.
      Последним из молодых летчиков стрелял лейтенант Байрачный. Этот чересчур много болтал по радио.
      -- Я иду, товарищ майор, -- сообщил он руководителю полетов на полигоне сразу, как только поднялся в воздух. -- Как слышно меня?