На далеких рубежах

      Самолет-перехватчик набирал высоту.
      -- Встречайте колонну, а я узнаю, что там такое, -- сказал Поддубный Сидору Павловичу и вошел в штаб.
      С КП доложили: вблизи государственной границы "Краб" засек чужой самолет. На рубеж перехвата пошел 777-й -- капитан Телюков.
      Несколько минут спустя КП дивизии поднял в воздух капитана Махарадзе.
      Поддубный сел в дежурную машину, помчался на аэродром. Там уже сидела вторая пара истребителей в готовности номер один.
      И вдруг -- отбой. Телюков и Махарадзе получили распоряжение возвращаться на аэродром. Чужой самолет, пройдя вблизи границы, повернул назад. Обычное явление. Одно лишь было необычным: в горах снова подавал сигналы неведомый радиопередатчик. По данным последнего пеленгования, он находился на расстоянии шестидесяти километров от аэродрома. На таком расстоянии радист-шпион мог и не слышать взлетающего перехватчика и, таким образом, не предупредил, очевидно, экипаж чужого самолета.
      Было во всем этом что-то загадочное. Тем более что в районе, где действовал радиопередатчик, на карте не значилось ни одного населенного пункта.
      Тем временем в городок прибыла колонна.
      Расторопный и ловкий Челматкин "организовал" шоферов и с их помощью тащил Лилино пианино на второй этаж. Всю дорогу от Кизыл-Калы до Холодного Перевала он наблюдал за вещами командира полка, сам ведал их погрузкой и разгрузкой. Эта работа нисколько не утруждала солдата. Он считал себя своим человеком в семье командира полка, а на Лилю смотрел как на старшую сестру. Он мог когда угодно зайти в квартиру командира и чувствовал себя там как дома. И Поддубный знал: Челматкин -- честнейший человек; не полезет туда, куда не следует, не возьмет того, чего нельзя брать.
      Одно лишь не нравилось Поддубному в Челматкине -- это его стремление угодить начальнику. Боясь, что ему привьются дурные навыки, командир полка часто заводил с ним разговор о человеческом достоинстве, о взаимоотношениях в армии между начальником и подчиненным. И если он и возложил на шофера заботы о своих вещах, то лишь потому, что иного выхода не было. Командир авиационного полка -- это прежде всего летчик. Даже зубную щетку не разрешается летчику брать с собой в кабину. Следовательно, если у командира нет жены, то кто-нибудь же должен присматривать за его хозяйством во время перебазирования! Тут уж ничего не поделаешь!
      Убедившись в том, что Челматкин действует по-хозяйски и в указаниях не нуждается, Поддубный решил проведать семейных офицеров, посмотреть, как они устраиваются, и узнать, все ли довольны жильем. Посещение квартир офицеров он считал своим служебным долгом. Ведь летчик живет в семье, и от того, какие у него отношения с семьей, во многом зависит успех по службе. И не одну офицерскую семью сохранил он от распада своим вмешательством.
      Прежде всего командир полка решил зайти к капитану Маркову -- отцу четырех малолетних дочерей и мужу больной жены.
      Капитан Марков занимал квартиру на втором этаже первого подъезда. В тот момент, когда Поддубный поднимался по лестнице, его неожиданно перехватила Вера Иосифовна.
      -- Обходите нас, командир? -- в шутливом тоне, но с ноткой обиды в голосе спросила она. На лестнице было темно. Вера Иосифовна неожиданно обняла Поддубного за шею, прижалась к нему и осыпала горячими поцелуями.
      -- Ох, соскучилась! -- трепетно вздохнула она.
      -- Вы что, Вера Иосифовна, не ошиблись часом? -- пробормотал он.
      -- Чш-ш...
      -- А где Степан Михайлович?
      -- С Вовкой возится. Сын для него -- это все. Да зайдите же к нам хоть на минутку! -- Она крепко схватила его за руку и потащила к себе в квартиру.
      "Вот сумасшедшая!" -- Поддубному вся кровь бросилась к голову, так ему было неловко и неприятно.
      Вера Иосифовна тем временем окликнула мужа:
      -- Погляди, Степа, кого я поймала на лестнице. Чурается нас, ни за что идти не хотел. Приглашаю на новоселье, а он упирается, как некое животное...
      Дроздов, играя с сыном, ползал по полу, подбрасывая на спине Вовку и изображая из себя лошадь. Увидев командира, поднялся, извинился.
      -- Кто это там дразнит наших? -- спросил он, имея в виду вылет двух перехватчиков.
      -- Известно кто. Тот, кого вы из рук выпустили.
      -- Было нарушение границы?
      -- Нет, до этого не дошло.
      Поддубный, разговаривая с Дроздовым, старался не смотреть на Веру Иосифовну. А той хоть бы что! Юлой крутилась перед ним, пышная ее прическа так и мелькала... "Ой, Степан Михайлович, не зевай, а то наставит тебе женушка рога..." -- подумал Поддубный.
      -- Вы, Иван Васильевич, как будто помолодели и посвежели здесь, -- не унималась Вера Иосифовна, бросая на Поддубного кокетливые дразнящие взгляды. -- Да, похорошели и помолодели. Видно, на пользу вам холостяцкое житье!
      -- Да и ты, мамочка, не того... -- заметил Дроздов и повернулся к Поддубному. -- Посмотрите только, что делают чудеса химии...
      Только сейчас командир обратил внимание на то, что Вера Иосифовна уже не светловолосая блондинка, какой была раньше, а самая настоящая Кармен.
      -- О, да вы обновились! Прямо как чудотворная икона... А я и не заметил, -- сказал он насмешливо, скрывая свое смущение, и провел ладонью по щеке -- не осталось ли на ней следов помады...
      -- Прическа "фантазия"! -- с артистическим жестом воскликнул Дроздов. -- Последний крик моды. А ля Париж.
      -- Смейтесь, черти языкатые! -- Вера Иосифовна схватила швабру и ринулась в атаку на мужчин. -- Не для себя же мы, женщины, стараемся красоту наводить, а для вас, черти полосатые! А ну спасайтесь!
      Вовка сперва не разобрал, в чем дело, а потом, сообразив, рассыпался звонким смехом.
      -- Чудотворная икона! Ха-ха! Чудотворная икона!
      -- А тебе чего, сорванец ты этакий! -- напустилась на мальчика Вера Иосифовна. -- Если бы вы знали, Иван Васильевич, до чего он вредный, этот мальчишка! Что он вытворял в дороге -- трудно себе даже вообразить! Ох, намучилась я с ним, не приведи бог! -- и Вера Иосифовна, жеманясь, закатила глаза и глубоко вздохнула.
      Дроздовы были простые, веселые люди. С ними шути сколько угодно, никто не обидится. И Поддубный любил проводить свой досуг в этой семье. Но сегодня он никак не мог отделаться от неприятного ощущения, вызванного нелепыми поцелуями Веры Иосифовны и этим ее "ох, соскучилась!", сказанным столь недвусмысленным шепотом. Он очень неловко чувствовал себя перед Дроздовым, будто виноват был в чем-то, и поспешил ретироваться:
      -- Простите, добрые люди, но мне еще нужно кое к кому зайти.
      -- Убегаете? -- съязвила Вера Иосифовна.
      -- Приходится, -- многозначительно ответил командир, затворяя за собой дверь.
      -- Ну, раз вы уходите, -- крикнула ему вдогонку Вера Иосифовна, -- то можете и не возвращаться. Я обиделась. Понятно?
      Поддубный ничего не ответил.
      Капитан Марков все еще возился с багажом, проталкивая в дверь какой-то тяжелый, обшитый мешковиной ящик. Поддубный подсобил ему, затем помог внести швейную машину.
      -- Ну, как будто все, -- капитан провел рукавом тужурки по взмокшему лбу. -- Спасибо за помощь, товарищ подполковник.
      Его маленькие дочери уже спали. Жена была в спальне. Но, услышав в передней голоса, выглянула из-за двери, прикрывая полами халата округлый живот.
      -- С приездом, Лина Трофимовна! -- поздоровался Поддубный. -- Как вы себя чувствуете? Как дочери?
      -- Ничего, спасибо, -- ответила женщина. -- Но объясните мне, за какие грехи привезли нас сюда? Мало мы наглотались в пустыне песка, что нас сюда на трескучий мороз...
      Она напряженно смотрела на Поддубного сквозь очки, одно из стекол которого пересекала трещина. Казалось, вот-вот женщина заплачет.
      -- Успокойтесь, Лина Трофимовна. Не так уж тут плохо, как вы думаете, а если уж нас послали сюда, то, значит, мы здесь нужны.
      Лина Трофимовна была миловидная женщина, но характером нервная и злая.
      -- Лучше бы отправили сюда тех, кто вдоволь насладился театрами, концертами, телевизорами. А то -- нет! Из песчаной пустыни да в снежную! Хорошо?!
      -- Лина, перестань, -- прервал ее Марков.
      -- А ты молчи! -- напустилась она на мужа. -- Тебе что? Сел на свой самолет и полетел. Тебя и накормят, и оденут, и спать уложат. А я?.. Ну где, скажи пожалуйста, я возьму молоко для детей? Опять сухим или сгущенным пусть питаются?
      -- Будет молоко, Лина Трофимовна, -- сказал Поддубный. -- Здесь есть свое хозяйство, коровы. Все семьи, у которых маленькие дети, будут получать молоко. Овощи тоже есть. Поднажмем на военторг -- все будет.
      Эти слова заметно успокоили женщину, и она немного остыла.
      -- Ну, если так, тогда еще ничего.
      -- Так, Лина Трофимовна. Не беспокойтесь. Все будет в порядке. А пока будьте здоровы. Отдыхайте с дороги и не расстраивайтесь.
      -- Спасибо, что наведали.
      Командиру полка сделалось как-то хорошо и легко. Вот ведь ничего особенного не сделал он, просто наведался по-дружески, а все же успокоил одну семью. Уже не нужно будет летчику что-то доказывать жене, убеждать ее и оправдываться перед ней.
      Напротив, через площадку, была квартира начштаба полка. У этого офицера дети взрослые: сын учится в институте, а дочь -- в техникуме. И командир полка прошел мимо этой квартиры. А если б вошел, то увидел бы довольно любопытную картину: подполковник Асинов сидел на стуле, закатав до колен штаны, а жена его -- пожилая, элегантная дама -- натирала снегом ноги своего мужа. Боком выходили хромовые сапожки...
      Обходя квартиры, Поддубный вдруг услышал за одной из дверей шум, возгласы, смех. Чей-то тенорок силился вытянуть басом:
      -- П-о-стой, выпьем, ей-богу, еще...
      А другой мужской голос подтягивал невпопад:
      Без-е-здель-ник, кто с на-ми не пьет!
      Очевидно, справляли новоселье. Поддубный вынул из кармана фонарик. Снопик света выхватил из тьмы цифру "29" на двери. Это была квартира лейтенанта Байрачного. Все ясно: собрались молодые летчики, они всегда держатся вместе. "Видать, уже набрались как следует! -- зло подумал Поддубный. -- А ведь завтра у них дневные учебные полеты... И где пьют! В квартире секретаря комсомольского комитета!"
      Командир полка решительно постучал. На стук вышла Биби.
      -- О-о, товарищ подполковник! Входите, входите, пожалуйста! -пригласила она гостеприимно.
      На столе стояли две бутылки вина и сковородка с поджаренным салом. Одна бутылка уже опорожнена, а во второй осталась половина. Застигнутые врасплох Байрачный захлопал глазами, как бы не узнавая командира. Скиба, смутившись, покраснел как рак. А Калашников, которому все было нипочем в этой "вонючей дыре", как он выражался, лениво ковырял вилкой в сковородке.
      -- Здравия желаю, товарищи офицеры! -- отчеканил командир. -- Это вы так к полетам готовитесь?
      -- Майор Дроздов отменил полеты по случаю того, что мы не прошли предварительной подготовки. -- Байрачный поднялся со стула и стоял, мигая осоловевшими глазами.
      -- Так вы на радостях решили напиться до риз?
      -- Да нет... просто... просто маленькое новоселье. Друзья пришли проведать...
      Метнувшись мотыльком, Биби пододвинула к столу стул, поставила рюмку и прибор.
      -- Товарищ подполковник, пожалуйста! -- Биби добродушно улыбалась, искренне недоумевая, почему это ее Гришенька так вытянулся, стоя за столом, ведь он не в строю, а дома.
      -- Спасибо, Биби, -- сказал Поддубный и пожалел, что зашел. Негоже читать офицеру мораль в присутствии его жены, негоже и отказываться от приглашения -- хозяйка обидится.
      -- Так вы говорите, полетов не будет? -- спросил командир Байрачного.
      -- Не будет.
      -- Садитесь.
      -- А вы?.. -- Биби взглянула на командира жалобными глазами. -- А вы... товарищ подполковник, не накажете за это Гришу? Я ведь говорила ребятам: пейте, только не шумите... так разве ж они соображают? -- Она готова была заплакать.
      Как ни был возмущен Поддубный, все же ему пришлось сесть за стол. Он отложил до завтрашнего дня разговор с этими легкомысленными юнцами...
      Байрачный наполнил рюмку командира.
      -- Против обычая как пойдешь? -- сказал он. -- Новоселье -- это новоселье. Никуда не денешься. А я, кроме того, промерз в дороге. Сам бог, как говорится, велел душу согреть. И товарищи мои... А как же иначе...
      "Мели, мели, завтра я тебя согрею!" -- мысленно посулил ему Поддубный. Выпив полрюмки, он закусил, посидел еще немного и, пожелав компании спокойной ночи, ушел.
      Закрывая за собой дверь, он услышал обнадеживающий голосок Биби:
      -- Ну, ребята, если и командир выпил, то вам нечего бояться.
      "Ишь ты! Наивная, наивная, а соображает, что к чему", -- невольно усмехнувшись, подумал Поддубный.
      На дворе все уже управились со своими грузами. Только Жбановы еще суетились возле грузовика. То и дело гремело зычное контральто Капитолины Никифоровны:
      -- Осторожнее, осторожнее, идолы!
      Возле грузовика, подсвечивая фонариком, стояла толстая, неповоротливая Лиза.
      Было поздно, и Поддубный пошел домой. Челматкин дремал возле печки на разостланном на полу кожухе. В казарме для него не оказалось свободной кровати.
      -- Вы б легли на диване, -- сказал подполковник.
      -- Ничего. Я по-фронтовому приучаюсь.
      Поддубный развязал узел, достал солдату подушку, простыню, одеяло.
      -- Ложитесь, Челматкин, на диване. И раздевайтесь без стеснения. Женщин тут нет.
      -- Спасибо, товарищ подполковник.
      Совершив напрасную прогулку в воздухе, капитан Телюков приказал авиационным специалистам немедленно дозаправить самолет горючим, воздухом и кислородом и, попыхивая папиросой, отправился к дежурному домику. Там, на ступеньках, ведущих в подземелье, его дожидался капитан Махарадзе, приземлившийся несколькими минутами раньше.
      -- Ну, Филипп Кондратьевич, когда будем свадьбу справлять? -неожиданно спросил Махарадзе.
      -- Ты что? Сдурел?
      -- Давно. Четыре года как сдурел. А ты куда собираешься? Ведь она только что уехала. Понимаешь? Вылез я из кабины самолета, а она ко мне, взволнованная, взбудораженная. "Вернулся?" -- спрашивает нежно. "Вернулся", -- отвечаю. Тут только она поняла, что это не ты, а я, быстро убежала, села в машину и уехала. Ну, что ты теперь скажешь? Любит она тебя или не любит?
      -- Иди ты к черту, Вано!
      -- Нет, ты скажи, когда будет свадьба? Неужели ты действительно решил только приволокнуться? Так я тебе скажу, не голова у тебя, а котел. Такая девушка... Эх, Филипп, ничего ты не понимаешь...
      -- А ты не шутишь, Вано? -- помолчав, серьезно спросил Телюков.
      -- И не думаю. Сегодня опять напишу своей жене, пускай готовит скорее посылку. И "Букет Абхазии" чтоб на забыла положить...
      -- Да погоди, я же серьезно...
      -- Эх ты, бестия! Такая девушка, а он еще спрашивает, он еще думает! Вай-вай! Была бы эта Нина моей сестрой, я, не думая, пересчитал бы тебе ребра!..
      Телюков вошел в дежурный домик, дружески положил руку на плечо радисту-телефонисту Исимбаеву.
      -- Ну, что там слышно?
      -- Ничего, товарищ капитан. Чужой самолет ушел, в воздухе спокойно.
      -- Значит, и вздремнуть не возбраняется?
      -- Не возбраняется, товарищ капитан.
      -- Ну, если так... -- Телюков навзничь повалился на кровать и закрыл глаза газетой. Услышав, что рядом на кровать лег Махарадзе, сказал ему:
      -- Пиши, Вано, жене. Пусть не забудет прислать "Букет Абхазии".
      -- Правда? Дай руку, друг!
      Телюков молча протянул ему руку.
      Глава шестая
      Лейтенант Байрачный вертелся как белка в колесе. Бедняга даже осунулся за последнее время: щеки ввалились, а вздернутый нос заострился. Что говорить, нелегко быть летчиком, и секретарем комсомольской организации одновременно. В течение недели приходилось два дня дежурить и две ночи летать, овладевая слепыми полетами. Заседания комитета, собрания, совещания -- все это большей частью падало на вечер. Даже собрать членов комитета и то было не так просто в условиях авиационного полка. Один дежурит днем, другой ночью, третий обслуживает полеты, четвертый летает, если не сидит где-нибудь на запасном аэродроме в плену у непогоды.
      Много хлопот доставляла Байрачному затея с "Ледяной Венецией". Начальник клуба старшина Бабаян оказался человеком неповоротливым и безынициативным. Скажешь -- сделает, а не скажешь -- и так сойдет. Да и командование, к сожалению, равнодушно отнеслось к идее создания "Ледяной Венеции". Тыловики, старый скопидон, пожалел крайне необходимый для расчистки площадки бульдозер. Пришлось расчищать вручную.
      Часто Байрачный, вернувшись с аэродрома или из учебного класса, бросал на лету клич: "А ну, комсомольцы, за лопаты!" -- и сам первый выбегал на площадку. Таким путем работа хотя и медленно, но все же подвигалась вперед.
      Официальное открытие "Ледяной Венеции" намечалось на 23 февраля -- День Советской Армии. В этот праздничный день каток и открылся. Собралось очень много людей, главным образом молодежи.
      К вечеру, после торжественного собрания, на площадке, освещенной догорающей вечерней зарей, вспыхнули вдруг разноцветные огни, загремели звуки духового оркестра, приглашая на каток жителей авиационного городка. И по свежему, блестящему как зеркало льду заскользили первые конькобежцы.
      Байрачный был просто счастлив.
      -- Вот что такое комсомольская инициатива! -- восклицал он радостно, обращаясь к товарищам. -- Это же великое дело, друзья!
      Нина обещала прийти сразу после ужина, и Телюков с волнением ждал ее, скользя по гладкому льду катка. Его душа была полна какого-то непостижимого ощущения -- слияния радости с робостью, предчувствия чего-то очень важного, что обязательно должно произойти в этот неповторимо прекрасный вечер. Нина любила его, он чувствовал это душой. Любовь сломила и унесла ее гордость. Так весенний разлив сокрушает, ломает и уносит льдины. После некоторого колебания она согласилась взять от него подарок -- ботинки с коньками. "Большое спасибо", -- сказала она смущенно, завернула подарок в газету и прижала -- это хорошо видел Телюков -- сверток к сердцу.
      Ему приятно было сознавать, что Нина избрала именно его, хотя в полку многие молодые офицеры засматривались на эту красивую, обаятельную девушку. Он уже не сомневался в том, что Нина рано или поздно станет его женой. И в то же время его радость омрачалась какой-то тайной, окружавшей эту таежную девушку. Кто она и откуда? Что привело ее в этот военный городок и заставило стать официанткой? Она упорно об этом не говорила ни слова.
      Они встречались теперь не только в столовой и в дежурном домике, но и в других местах, большей частью в тайге, совершая дальние и короткие, смотря по обстоятельствам, лыжные прогулки. На лыжах Нина чувствовала себя как рыба в воде. Случалось, они забирались в такие дебри, куда, казалось, не ступала нога человека.
      Во время этих прогулок Нина умела шутить и смеяться, позволяла обнять себя, но стоило Телюкову заикнуться о своем чувстве или что-либо спросить о ее житье-бытье или о семье, как она настораживалась, уходила в себя, становилась печальной и раздраженной. Боясь окончательно испортить девушке настроение, он умолкал и переводил разговор на другую тему.
      Однажды они возвращались с прогулки поздно ночью. Над вершинами гор ярко сияла луна, было очень тихо, лес стоял сказочно-красивый. Телюков, грея Нине руки в своих руках, спросил:
      -- Ты веришь мне?
      -- Верю, -- ответила Нина не раздумывая.
      -- Почему же ты не хочешь услышать от меня слово "люблю"? Разве это плохое слово? И разве парни не говорят его девушкам?
      -- Ты причиняешь мне этим словом ужасную боль.
      -- Но почему же, скажи?
      Нина задумалась, помрачнела.
      -- Потому, -- сказала она с трудом, -- что пройдет очень мало времени и ты... уйдешь от меня.
      Телюков остановился в искреннем недоумении.
      -- Я? -- протянул он непонимающе.
      -- Да, ты. Ты уйдешь от меня, -- повторила Нина упрямо.
      -- Это более чем странно.
      -- Бросишь, как только узнаешь обо мне все.
      -- Ты в этом так уверена...
      -- Безусловно.
      -- Но почему? Я... конечно, иногда бываю несдержан, груб... Вот и тогда ни с того ни с сего брякнул: "Идем ко мне". Вышло как-то оскорбительно для тебя. Я то все понимаю. Но и ты должна меня понять...
      Нина неожиданно разрыдалась.
      -- Успокойся, перестань, -- старался успокоить девушку Телюков.
      Справившись с собой, она сказала:
      -- Ты повремени немного. Я подумаю. При следующей встрече обо всем расскажу.
      -- А ты успокойся и говори сейчас. Ну зачем так мучить себя и меня?
      -- Нет, нет, я потом...
      Это "потом" должно было произойти сегодня. Вот почему с таким душевным трепетом и непостижимым внутренним волнением ждал Телюков встречи с иной.
      Все более людей становилось на катке. Один вальс сменялся другим. Кружились пары -- кто на коньках, а кто просто так. Посыпался снег, и вокруг стало как в сказке. Освещенные огнями деревья казались пышными и нарядными.
      В стороне, неуклюже переставляя ноги, прошла на коньках Лиза Жбанова. Во избежание нежелательной встречи Телюков спрятался в тени густой пихты.
      Оркестр замолчал. Из громкоговорителей, развешанных на деревьях, донесся голос лейтенанта Байрачного:
      -- Начинается аттракцион. Желающие могут выиграть духи, одеколон, губную помаду, лак для ногтей, крем и прочее, прикрывающее природные дефекты, если они, конечно, имеются.
      На льду установили из двух кольев ворота, натянули между ними шнурок, а к шнурку привесили на нитках кульки с призами. Напротив "ворот" выстроились желающие участвовать в аттракционе. Предлагалось на определенном расстоянии въехать в ворота с завязанными глазами и сразу же срезать ножницами кулек.
      -- Ну, кто первый?
      Вызвалась Лиза Жбанова. После нескольких поворотов на месте она потеряла ориентировку и заскользила в противоположную от ворот сторону.
      -- Не туда! -- послышались голоса.
      -- Заворачивай вправо.
      -- Давай на сто восемьдесят!
      Лиза, окончательно запутавшись, сорвала с глаз повязку под дружный хохот присутствующих.
      -- Номер не прошел. Кто следующий? -- объявил Байрачный.
      В этот момент к Телюкову подлетел Вовка Дроздов.
      -- Папа дежурит на аэродроме, -- сказал он, подозрительно озираясь. -Вы, дяденька, спрячьте меня.
      -- От кого?
      -- Мама...
      За мальчиком бежала Вера Иосифовна.
      -- Ну погоди, сорванец, вот я тебе задам...
      О Вовкиных проказах по городку ходили легенды. Не было дня, чтобы он чего-нибудь не выкинул. Уже два раза чуть ли не всем полком искали его в тайге -- ушел ловить белку.
      -- Ну, говори. Что ты напроказничал? -- спросил Телюков как можно строже и взял мальчика на руки.
      -- Ничего. Прогоните маму.
      -- И тебе не совестно так говорить? -- спросила подоспевшая Вера Иосифовна.
      -- А чего ты не пускаешь меня в Венецию?
      -- Спать пора, а не по каткам разгуливать. Марш!
      -- Да пускай мальчик погуляет, -- попробовал заступиться Телюков.
      -- Поздно уже. Домой пора. -- Вера Иосифовна схватила Вову за руку и потащила домой.
      Игра продолжалась. А Нины все не было. Телюков собрался было идти на розыски, как вдруг -- это было уже в одиннадцатом часу вечера -- за деревьями мелькнул ее красный костюм. Она прошлась на коньках, стройная и гибкая. На какое-то мгновение затерялась в толпе, потом снова показалась уже в другом конце катка. Телюков подкатил к ней, поймал за руку.
      -- Добрый вечер, Нина.
      Она повернулась к нему, ласково улыбаясь.
      -- Где ты так задержалась?
      -- А как ты думаешь?
      Он почувствовал сквозь перчатку тепло ее руки, и это тепло волнами растекалось по всему телу.
      -- Ну а как там на аэродроме? -- спросил Телюков, не находя других слов.
      -- Как всегда. Сидят в землянке. Дроздов и Махарадзе играют в шахматы, а командир полка письмо все читает да перечитывает... Жена прислала. Говорят, очень красивая у него жена, молодая, студентка...
      Упоминание о Лиле неприятно отозвалось в сердце Телюкова.
      -- Говорят, что на вербе груши растут, -- произнес он, стараясь скрыть невольное раздражение.
      -- Нет, нет, она действительно хороша. -- Нина, словно нарочно, дразнила его. -- Я видела ее фотографию. У подполковника. Сидит, ужинает, а сам на фото все посматривает. Очень, наверное, любит ее. Боже, а как я мечтала об институте, -- вздохнула она. -- Геологом хотела стать. А теперь, видишь, посуду мою...
      -- Пойдем, Нина, -- прервал ее Телюков.
      -- Куда?
      -- Не бойся, не ко мне. Покатаемся.
      Они взялись за руки, прошлись по площадке и, не сговариваясь, остановились под пихтой, где Телюков прятался от Лизы. В ветвях висела синяя лампочка, и в этом призрачном свете Нина выглядела очень бледной, резко обозначились черные тени под глазами.
      -- Плохое настроение, Ниночка?
      Нина смахнула снежинку с ресницы.
      -- Да, неважное... Иногда думаешь... накинуть бы петлю на шею. Легкая смерть, говорят...
      -- Нина, опомнись, ну что ты говоришь, Нина...
      -- Ах, милый, если бы ты знал! -- Она внезапно упала ему на грудь и заплакала.
      -- Ну вот, Ниночка... Ну что ты, успокойся...
      Девушка подняла полные слез глаза и тоскливо посмотрела на Телюкова. Слезы и этот застывший взгляд Телюков понял по-своему.
      -- Успокойся, Ниночка... Я никогда ни одним словом не упрекну тебя... Никогда не коснусь твоего прошлого, слышишь? -- Он поцеловал ее, почувствовав на губах солоноватый привкус слез.
      Она печально улыбнулась:
      -- Ты добрый. Я тебе верю... Но это совсем не то, что ты думаешь...
      -- А что же, Нина?
      Она промолчала.
      Над городком ярко вспыхнуло небо. Рассыпаясь разноцветными огоньками, с шипением взвилась ракета. Это лейтенант Байрачный "делал световой эффект".
      -- Ой! До чего ж красиво! -- с детским восхищением воскликнула Нина. -Сколько живу в тайге, а такого еще не видела. Чудесные вы люди, летчики!
      -- Ну, вот видишь, конечно же, чудесные! А ты почему-то боишься сказать мне... Но сегодня ты должна это сделать. Мне нужно знать о тебе все. Ты помни одно, твердо помни: разделенное горе -- половина горя.
      -- Ого, ты уже заговорил тоном приказа... Я даже побаиваюсь тебя... Нет, нет... Ты не оставишь меня? Ну, говори, говори же! -- Она снова всхлипнула и задрожала как в лихорадке.
      "Ее гложет какая-то страшная тайна, которая заставляет ее страдать!" -подумал Телюков, чувствуя себя беспомощным и растерянным. Он что-то говорил, должно быть, наивное и глупое, в нем как бы смешались мысли и чувства. Но вот в голове начало проясняться. Он понял одно: перед ним девушка, мимо которой он уже не может пройти равнодушно. Она прочно вошла в его жизнь, с ним связаны ее надежды, ее будущее.
      -- Пойдем, Ниночка, домой, -- сказал он просто. -- Все равно это неизбежно.
      -- Ну что ж, пойдем, -- неожиданно согласилась она.
      Они пошли к коттеджу напрямик. Медленно поднялись по лестнице на второй этаж. Вошли в комнату, сняли ботинки с коньками. Телюков протянул Нине свои домашние туфли, а сам сунул ноги в унты.
      -- Ну, вот я и у тебя, -- как-то болезненно улыбнулась Нина. -Пришла... Странно все это. Ты ведь, по сути, чужой мне человек. А я -дурочка... Нет, я сейчас уйду. Я не хочу причинять тебе боль... Прощай. -Она говорила отрывисто, возбужденно и, как была в туфлях, так и устремилась к двери.
      -- Нина! -- Телюков обнял ее за плечи, повернул к себе лицом. -- Нина, голубка моя, что с тобой? Я просто боюсь за тебя. Ты еще что-нибудь выкинешь... Не пущу я тебя никуда!
      Она смотрела на него глазами, полными печали. По бледным щекам катились чистые как роса слезы.
      -- Пусти, -- словно выдохнула она, не сводя с него глаз.
      -- Не пущу. Не пущу, потому, что... люблю. Люблю тебя, Нина, ты слышишь?
      -- А это для меня? -- она перевела взгляд на стол, где приготовлена была бутылка шампанского.
      -- Да, для тебя.
      -- Значит, ты знал, что я приду?
      -- Знал.
      -- Спрячь. Я не хочу.
      -- А ты не убежишь?
      -- Нет.
      -- Это правда?
      -- Разве что сам прогонишь.
      -- Зачем ты так говоришь, Нина?
      -- Не прогонишь? Никогда?
      -- Глупая, -- он привлек ее к себе. -- Ты теперь моя. Навсегда, слышишь? А бутылку я спрячу. Я не думал, что она огорчит тебя. Мне казалось, так будет торжественнее. К тому же сегодня праздник. Я хочу, чтобы тебе было сегодня очень весело.
      Телюков хотел убрать шампанское, но Нина остановила его.
      -- Пусть будет, как ты хотел. Оно хорошее, это шампанское? Я никогда не пробовала... А ну-ка, налей.
      -- Ну вот, давно бы так, -- обрадовался Телюков, откупорил бутылку, наполнил бокалы.
      -- Ну, Нина!..
      Дрожащей рукой она взяла бокал, подняла, потом снова поставила. Потом опять взяла, вздрогнула и, не чокнувшись, начала поспешно и неумело глотать шампанское.
      -- Ну, вот и все! -- как-то неестественно улыбнулась Нина.
      Телюков протянул ей плитку шоколада.
      Щеки девушки слегка порозовели.
      Утром Телюкова разбудил телефонный звонок. Он вскочил с постели, думая, что его срочно вызывают на аэродром. Но это звонил телефонист станции -проверял связь.
      Нина не проснулась, только повернулась на другой бок. Густые волосы рассыпались по голым плечам.
      В комнате было прохладно, и Телюков, поправив на Нине одеяло, начал растапливать печь, бесшумно ступая по холодному полу.
      Он то и дело поглядывал на Нину, и какое-то удивительное чувство захлестывало его. Еще вчера он был один, а сегодня... Нина, Ниночка, вот кто оказался его суженой. Она будет провожать его на полеты и встречать после приземления, как делают другие жены летчиков. А если ему, Телюкову, посчастливится поступить в академию и они переедут в Москву, Нина тоже пойдет учиться. Лучше всего было бы для нее стать метеорологом. Такая специальность дала бы им возможность работать вместе.