-- Есть! Будет сделано!
      Зашли на склад продснабжения, хотя этот объект менее всего мог интересовать командира авиационного полка.
      -- Да вы проходите, проходите, Иван Васильевич! -- окликнул Поддубного Сидор Павлович, заметив, что тот задержался у порога. -- Ведь вы будете начальником гарнизона, а значит, обязаны побывать везде.
      Возле стеллажей стоял сухощавый паренек в белом халате, надетом поверх кожуха. На шапке -- следы солдатской звездочки. Очевидно, паренек недавно ушел в запас и остался в подразделении служащим.
      Сидор Павлович проверил весы. Они были как в аптеке. Но почему остатки рыбьей чешуи застряли в щелях прилавка? А это что такое? Мука? Просыпалась?!
      Кладовщик поспешно начал вытирать прилавок, а Сидор Павлович неторопливо зашагал между стеллажей, ощупывая ящики, мешки, принюхиваясь и присматриваясь ко всякой всячине.
      -- А почему бочка протекает? -- послышался его зычный голос откуда-то из-за груды ящиков. -- Сбросили небось с машины как бревно! Так и портится народное добро.
      Кладовщик стремглав побежал к командиру.
      -- Я уже начал опорожнять эту бочку с селедками.
      -- Но я спрашиваю, почему она потекла? А? По какой причине?
      Молчание.
      -- Не интересует вас тара, вот что! -- заключил Сидор Павлович. -- Если еще раз замечу такое безобразие -- накажу или удержу стоимость испорченной тары.
      Не найдя, к чему бы еще можно было придраться, Сидор Павлович пригласил командира полка в овощехранилище. Тут пахло квашеной капустой, укропом, солеными огурцами. Идя впереди, командир базы вдруг исчез куда-то, словно провалился между рядами бочек. Но вот блеснул огонек, послышалось знакомое кряхтение, и Сидор Павлович вынырнул из темноты, держа на вилке огурец.
      -- А ну, дегустируйте, Иван Васильевич. Это собственного соления. У нас подсобное хозяйство. Да вы не брезгуйте, никакой нечисти здесь не водится. Бочки закрыты. За антисанитарию я по три шкуры спущу и с хозяйственников, и с медиков.
      Поддубный отмахнулся:
      -- Я не очень разбираюсь в солениях.
      -- Э-э, не говорите так! Чтоб мужчина да не разбирался в закусочке! Не поверю!
      Огурец действительно был очень вкусен -- крепкий, ароматный, пропитанный запахом укропа и дубовых листьев, он приятно хрустел на зубах.
      -- А теперь идемте, я покажу вам еще не такое богатство! -- с гордостью сказал Сидор Павлович. -- Вы окончательно убедитесь в том, что попали к богатой теще. Вам явно повезло, Иван Васильевич! Никто не заболеет цингой. Огурцы есть. Морковка тоже. Свекла, лук -- все витамины. И еще кое-что про запас!
      Возле овощехранилища стоял бревенчатый сарайчик. И когда заведующий складом снял замок и отпер дверь, Поддубный увидел мерзлые туши, свисающие из-под потолка на железных крюках.
      -- Ну что? -- хитровато прищурился Сидор Павлович, поглаживая от удовольствия козлиную бородку. -- Это дикие козы. У нас немало отличных охотников. Но для чего им столько мяса? Вот мы и решили: каждую убитую голову актовать и -- на продовольственный баланс. Вот и прикиньте, сколько мы мяса сэкономили! Эге, актуем! Оно хоть и дичина, а тоже принадлежит государству. Не где-либо охотимся, а в своих лесах... Да нет, мы не браконьеры. Все по закону!
      Слушая Рожнова, Поддубный невольно сравнивал его с полковником Сливой, своим тестем. Оба офицера состарились на воинской службе. Однако Семен Петрович размяк на склоне лет, потерял былую энергию, превратился в добродушного деда.
      И хотя он подстегивал себя, накручивал усы и говорил: "Есть еще порох в пороховницах", но пороховницы эти были уже насквозь дырявые. Поэтому и напомнили ему о рыбной ловле...
      А Сидора Павловича годы не брали. Он еще был, так сказать, в боевой форме. Поэтому его и не демобилизовали до сих пор: разумный командир и заботливый хозяин!
      Сидор Павлович еще куда-то тащил Поддубного, но тот решительно отказался -- некогда. Приближался вечер -- морозный и неспокойный. Нужно было ехать на аэродром, еще раз проверить, как там обстоят дела с регламентными работами.
      Ровно в двадцать часов по местному времени он был уже в дежурном домике. Минута в минуту прибыл с рапортом инженер-подполковник Жбанов. Вошел усталый, вымазанный маслом, вяло козырнул:
      -- Регламентные работы выполнены! Все самолеты, за исключением двух, введены в строй. Но вы можете доложить комдиву, что все самолеты готовы, -добавил Жбанов. -- На одном гайку потеряли -- найдем утром. На втором возникла необходимость заменить двигатель. Завтра в десять утра работы будут завершены.
      -- Нет, Кондрат Кондратьевич, так не годится, -- возразил Поддубный. -Сегодня я солку своему командиру, а завтра меня обманут мои подчиненные. Нет, нет, так не годится. Это было бы чистейшим очковтирательством.
      -- Я отвечаю за свои слова! Сказал -- будет сделано, значит, будет! -настаивал инженер.
      -- Вот когда сделаем, тогда и доложим: все самолеты в полной боевой готовности. А пока что готовы не все.
      -- Мы сделали сегодня почти невозможное! -- с досадой воскликнул инженер.
      -- Знаю, Кондрат Кондратьевич! Вы и ваши подчиненные поработали на славу. Благодарю за службу. А неправды говорить не стану и вам не рекомендую. Дело скользкое и никому не нужное. Помните, как сказано у Козьмы Пруткова? "Единожды соглавши, кто тебе поверит?"
      -- Какая же это неправда? -- пожал плечами инженер. -- Ведь завтра с утра... Никто и знать не будет... Это просто формализм!
      Но, увидя строгий взгляд командира, инженер замолчал.
      Глава четвертая
      Врач был неумолим.
      Только на пятую ночь капитана Телюкова допустили к боевому дежурству.
      И как раз этой ночью над аэродромом разгулялась пурга. Растревоженная ледяными ветрами тайга глухо шумела и стонала. Гудели моторы автомобилей и тракторов, что ползали по летному полю, подметая его и срезая свежие наметы снега. Вздымались в небо ослепительные лучи прожекторов -- это метеорологи определяли высоту облаков. А они все ниже и ниже опускались к земле... 250... 200... 150... и наконец 100 метров.
      Подполковник Поддубный связался по телефону с КП дивизии. Оттуда сообщили: погода испортилась на всем побережье, ни у одного аэродрома нет посадочного минимума.
      -- Плохи наши дела, товарищи, -- обратился Поддубный к летчикам. -Садиться негде. Но не исключена возможность, что именно в такую погоду, идя выше облаков, к нам пожалуют непрошеные гости. Надо, следовательно, быть начеку.
      Командиру не оставалось ничего другого, как напомнить подчиненным, где находится зона вынужденного катапультирования.
      -- На катапульте, так на катапульте, мне не привыкать! -- спокойно согласился Телюков.
      В душе он даже хотел, чтобы именно в эту ночь ему посчастливилось один на один встретиться с нарушителем. Если уж лезут провокаторы, то пускай лезут в его, Телюкова, дежурство. Он уж даст наглецам прикурить! Так даст, что неповадно будет. Второй раз не захочется рисковать...
      Заручившись согласием командира полка на первый вылет по сигналу КП, Телюков пребывал в отличном настроении, шутил с товарищами, сыпал остротами.
      -- Ты, Вано, -- говорил он стажеру академии капитану Махарадзе, -ложись спать. Можешь преспокойно храпеть до утра; после меня тебе все равно нечего будет делать в воздухе.
      -- Знаешь, слепой сказал -- увидим! -- ответил Махарадзе, который тоже был не менее опытным и боевым летчиком-истребителем.
      -- Ложись, князь, ложись! Кстати, почему это тебя князем величают? Ты что, действительно голубой крови?
      -- Голубой.
      -- Не болтай!
      -- Серьезно.
      -- А как же тебя в партию приняли?
      -- Так и приняли. И в академию взяли.
      -- Странно. Осколок именитого рода и вдруг -- в партию.
      -- А вот так, брат, получилось...
      Завязался тот досужий разговор, который, пожалуй, можно услышать только в дежурном домике, где летчики-перехватчики днюют и ночуют, иногда месяцами сидя без дела, но не имея права никуда отлучаться. Каждую минуту, каждое мгновение любого из них, а быть может, и всех вместе могут поднять в воздух. Летчикам разрешается спать, но одетыми, держа при себе шлемофон и сумку с кислородной маской; разрешается играть в шахматы, в домино, читать книги, слушать радио. Одним словом, развлекайся, но никуда не отлучайся.
      Этой ночью подполковник Поддубный тоже дежурил в роли рядового летчика, и его тоже заинтересовало, почему в самом деле Махарадзе называют князем. Шутят, что ли?
      -- Да нет, есть в этом доля правды, -- смутился Махарадзе, когда командир спросил его об этом. -- Познакомился я с одной девушкой, -- начал он неторопливо, -- а вскоре и свадьбу сыграли. Месяц спустя ко мне в авиационный городок приехала теща в гости. Посмотрела, как мы живем-поживаем, а потом шепчет мне доверительно: "Ты, Вано, -- говорит, -не забывай, что ты теперь не какой-нибудь простолюдин... Ты забудь, что отец твой пастухом был. Ты теперь князь". Я подумал, что она маленько того... Нет, гляжу, вынимает теща из-за пазухи какие-то засаленные бумаги. А на тех бумагах -- черным по белому -- гербы старинные... Читаю. Оказывается, все правильно. Моя теща -- княжеская дочь, а моя, значит, жена, выходит -княжеская внучка. Так получается.
      Обидно мне стало и как-то не по себе... Схватил я те бумаги и хотел в печку сунуть. Сословия, говорю, давно отменены и не позорьте, мамаша, доброго моего имени. Ох и взялась же она за меня и давай отчитывать! И негодяй я, и плебей, и простолюдин, кем только на обзывала! Слушал я, слушал да и указал теще на дверь. Заодно и жену хотел туда же спровадить. Но оказалось, она за меня. Говорит: господи, как мне осточертела эта возня с гербами!
      Ну, теща ушла, а я призадумался. Что ж теперь делать? Только-только в кандидаты партии вступил, и отец у меня коммунист, а тут такая петрушка... Обратился за советом к секретарю партийного бюро. Так, мол, и так, говорю. Женился, а жена, говорю, оказалась осколком титулованного рода -- внучка князя. Секретарь выслушал и пальцем мне грозит: не крути, говорит, Вано, хвостом! Женился -- живи!
      Не поверил, значит. Я -- к замполиту полка. Так и так -- и опять за свое. Жена, мол, с прошлым, внучка князя, как быть?
      Поглядел на меня замполит, усмехнулся, а потом сказал с досадой: "Всяких субчиков, охотников разводиться, встречал, а с такими еще дела не имел!" Я ему твержу: серьезно, мол, докладываю.
      Не поверил и замполит.
      Тогда обратился я к начальнику политотдела, взял рангом выше. Выслушал он меня очень внимательно и говорит: "Ума у тебя палата, а разума маловато. Обед сама готовит? -- спрашивает. "Сама", -- говорю. "И белье сама стирает?" -- "Сама", -- говорю. "И полы моет или служанку нанимает?" -- "Моет, -отвечаю, -- сама, да еще иной раз пуговицы на мундире асидолом чистит, штаны гладит". -- "Так какая же она княжна? Трудящийся человек -- это уже наш человек. Живите себе, товарищ Махарадзе, ведь вы любите свою жену?" Я признался, что люблю. Так и живем. И сын у нас есть.
      Капитан Махарадзе рассказывал эту историю с грузинским акцентом, с добрым народным юмором. Поддубный и Телюков хохотали от души.
      -- Ну, ты артист, Вано, ей-богу, артист! -- восхищался Телюков.
      В определенное время к дежурному домику подкатил грузовик, за окном сверкнули фары. У Телюкова екнуло сердце. Привезли ужин.
      Нина вошла не то в собачьей, не то в волчьей дохе и в таком же сером меховом капюшоне. Ее можно было принять за эскимоску.
      С той поры как Телюков получил пощечину, он больше не заигрывал с девушкой. И злился на нее, и стыдно ему было. "Аллах вас всех возьми! -рассуждал он. -- Что же это получается? Какая-то девчонка залепила пощечину офицеру-летчику!"
      И сейчас, увидя ее, он отвернулся, даже не поздоровался.
      А сердце все же екнуло. С чего бы это?..
      Девушка сгружала ящики с продуктами и посудой и переносила в комнату, где обычно ужинали дежурные экипажи. Ей никто не помогал.
      Украдкой Телюков наблюдал за ней, когда отворялась дверь. Она казалась ему в своем наряде просто очаровательной. Нина, очевидно, чувствовала на себе его взгляд и заметно волновалась.
      Взвалив на плечи тяжелый ящик, она неожиданно споткнулась на скользких ступеньках и съехала вниз. Послышался грохот бьющейся посуды. Телюков поспешил на помощь, помог девушке подняться.
      -- Ушиблись? Сильно?
      -- Спина... ой... -- простонала официантка.
      Ее губы искривились, как у ребенка, готового расплакаться. И таким нежным-нежным показалось Телюкову лицо девушки. Взял бы и расцеловал...
      -- Спасибо, капитан, -- она с трудом выпрямилась, замирая от боли.
      Телюков отвел ее в комнату и, возвратившись к злополучному ящику, поднял его.
      -- Э-э, да тут, кажется, одни черепки остались.
      -- Правда? -- испуганно спросила Нина.
      -- Ей-ей!
      Осмотрели ящик. Из десяти тарелок уцелело только четыре.
      -- Я уже имела предупреждение по поводу этой посуды. Теперь меня уволят.
      -- За разбитые тарелки?
      Нина чуть не плакала.
      -- У меня уже не хватит зарплаты, чтобы расплатиться.
      Телюков поспешно сунул руку в карман тужурки.
      -- Вот, возьмите, -- протянул он девушке десять рублей.
      -- Нет, нет, спасибо, не нужно! Вы-то здесь ни при чем!
      -- Ну так что, что ни при чем. Возьмите, прошу вас!
      Но Нина упорно не соглашалась взять деньги.
      -- Ну, как хотите, -- сказал Телюков и вышел во двор. То, что он предлагал официантке деньги, кое-кто мог бы истолковать превратно, не следовало этого делать при всех.
      Пурга усилилась. Помигивая карманным фонариком, техник-лейтенант Гречка ползал под фюзеляжем самолета с деревянной лопатой, выгребая из-под шасси снег. Увидев летчика, он начал чертыхаться на чем свет стоит, кляня погоду и незавидную судьбу "технаря".
      -- Вот служба так служба, -- ворчал техник, орудуя лопатой. -- За ночь намаешься, как сукин сын, а утром придешь домой, а жена и говорит: "От тебя керосином несет, электропроводкой ахнет, как конским потом от цыгана..." И отворачивается, каналья, вместо того чтобы приласкать да согреть мужа!
      -- Это ваша-то жена? -- усомнился Телюков. -- Такая заботливая, такая простая и добрая женщина! Не поверю!
      -- Все они со стороны простыми кажутся, -- ответил Гречка. -- Впрочем, я не обвиняю свою женушку. Как-никак и чаем горячим напоит, и блинов напечет, а я страсть люблю блины, да еще маслом политые!
      -- Да, а тут, брат, иной раз придешь домой -- холодно, пусто, хоть собак гоняй... Неуютно, грязно...
      -- А вы женитесь.
      -- На ком?
      Гречка лукаво прищурился:
      -- А хоть бы и на Нине. Вы не смотрите, что она официантка. Ого! Такую днем с огнем не сыщешь! У-ух, девка! Знаете, лицо у нее -- ну, чисто артистка! А загляните в глаза -- синие, чистые, как вода в кринице... Это понимать надо! У плохого человека таких глаз не бывает! Да и не избалованная, видать...
      Никак не ожидал Телюков таких советов от Гречки. Он был уверен, что техник-лейтенант и в мыслях далек от девушек... В он глаза расписывает... Вишь ты, пригляделся, стало быть...
      Бросив лопату, Гречка пошел ужинать, а Телюков зашагал взад и вперед между самолетом и дежурным домиком, неотвязно думая о Нине. Она, как тень, следовала за ним, не оставляя его ни на минуту. Он вспоминал каждый ее жест, улыбку, выражение глаз, излучавших столько тепла... "Вот возьму да и женюсь на ней, -- взволнованно думал он. -- Разве это так сложно? Где здесь лучшую найдешь? Да и есть ли лучше? Вот и Гречка такого же мнения..." Он потирал руки от радости, охватившей его всего. "А что, если она не согласится? -вдруг закралось в душу сомнение. -- Как не согласилась Лиля... Что тогда, а?"
      Этот вопрос раскаленным гвоздем застрял у него в голове. Страшно было даже подумать, что еще раз он получит отказ, как получил от Лили.
      Дождавшись, пока все поужинали, Телюков набрался храбрости и решительно вошел в столовую.
      -- Ну как, Ниночка, осталось там что-нибудь для меня? Или, может быть, вы обо мне забыли? А я, правду говоря, проголодался. Вола съел бы! Кстати, был такой обжора, только, конечно, не в нашем полку; это было еще в старое время, в царской армии. Хотите, я расскажу вам об этом случае?
      Раздавая ужин, Нина сбросила с себя свое меховое убранство и осталась в своем белом халате, резко оттенявшем смуглость ее кожи и синеву глаз.
      -- Ужин вас ждет. Садитесь пожалуйста.
      -- Вот спасибо. Так рассказать про обжору? Это очень интересная история! (Телюков придумал ее для того, чтобы задержать Нину).
      Девушка поставила перед летчиком тарелку с гуляшом.
      -- Ешьте, а то остынет.
      -- Садитесь возле меня, -- Телюков указал на стоящий рядом стул. -- Ну, пожалуйста!
      Нина, подумав немного, примостилась возле него, сморщившись от боли.
      -- Так вот, слушайте. Звали обжору Петром. Служил он денщиком у одного офицера. Этот офицер сказал однажды другому офицеру, своему приятелю:
      "А мой Петр и вола съест!" -- "Врешь!" -- "Нет, говорит, не вру". Офицеры были навеселе, томились от безделья и обрадовались случаю заключить интересное пари. "Съест Петр вола!" -- "Не съест!" Ударили по рукам. Офицер подозвал к себе денщика, строго спросил: "Съешь, Петр, вола?" -- "Так точно, ваше благородие! Съем". -- "Ну, -- говорит офицер, -- смотри, каналья! А то я все имение на кон поставил. Не съешь -- с сумой пустишь меня по миру. Но перед тем три шкуры с тебя сдеру!" -- "Да чего ж это я не съем!" -- даже обиделся денщик. "Ну, гляди, каналья!"
      Купили и зарезали вола. Собрались со всего полка куховары и давай бифштексы жарить да к столу подавать. Принесут порцию -- Петр съест, принесут вторую -- съест. И так все ест да ест. Вот уже от вола осталось только одно бедро. Петр подходит к своему барину...
      -- Ой, жаль! -- сочувственно воскликнула Нина. -- Так и не съел?..
      -- Минуточку, Нина, слушайте дальше. Подходит Петр к своему барину и шепчет ему на ухо: "Ваше благородие, а когда ж они мне целого вола подадут? А то все дразнят и дразнят этими бифштексами, или как их там называют..."
      Нина расхохоталась:
      -- Это -- анекдот!
      Телюков рассказал еще пару смешных историй, а о чувствах своих и намерениях не промолвил и слова. Даже не заикнулся. Не хватило смелости. Да и серьезны ли эти намерения?.. Об этом следует еще подумать.
      Он помог девушке сложить в ящик посуду и отнести их в машину.
      -- Спасибо вам, капитан, за смешные истории.
      Нина явно не торопилась в кабину, хотя шофер уже завел двигатель. Телюков поймал ее за руку, слегка пожал... Нина не отняла руки. Какое-то время они стояли молча.
      -- А как вы сядете, если придется подняться в небо? Ведь темно, да и буран... можно заблудиться.
      -- О, нет! Локаторы приведут на аэродром. Как-нибудь да сяду, а не то на парашюте выброшусь.
      -- Не боитесь?
      -- Нет. Самолет -- это ведь не лыжи, -- многозначительно сказал он.
      -- Ну, счастливо вам!
      Телюков почувствовал на своем лице ее дыхание -- горячее, взволнованное.
      -- Счастливо вам! -- повторила Нина, стремительно повернулась и побежала к машине...
      В дежурном домике продолжалась обычная ночная жизнь. Подполковник Поддубный и капитан Махарадзе сражались за шахматной доской. В соседней комнате техники и механики играли в домино -- слышались азартные удары костяшек о стол. Под завывание бури за окном дремал за своим столом радист-телефонист -- смуглый, скуластый солдат-казах, по фамилии Исимбаев. Но это только казалось, что он дремал. Третий год дежурит солдат за этим столиком, и не было случая, чтобы пропустил какой-нибудь сигнал.
      Телюков примостился к приемнику "Балтика". Часами мог он просиживать за приемником, вылавливая в эфире "интересные передачи". А интересовала его преимущественно легкая музыка. Иногда она настолько заражала его, что, когда не было начальства, он вскакивал с места и начинал изгибаться в танце с воображаемой партнершей.
      Надрывались скрипки, ритмично ухал контрабас. И сквозь эти невесть откуда доносившиеся звуки Телюков слышал только одно -- слова Нины, звенящие в его ушах: "Счастливо вам".
      Обыкновенные слова, а как согревают они душу! И до чего приятно сознавать, что тебя любят! А что он не безразличен Нине, Телюков уже не сомневался, безошибочно угадывая охватившее Нину чувство. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, и он окликнул капитана Махарадзе, как только тот вышел из-за шахматного столика, проиграв очередную партию командиру.
      -- Послушай, Вано, тебе нравится Нина?
      -- Официантка?
      -- Да, только ты потише.
      -- Влюбился?
      -- Ну, ты прямо в лоб. Я просто... спрашиваю.
      -- О, бедный мальчик! Ты определенно влюблен!
      -- Допустим. Только -- молчок. Иначе я тебе ребра переломаю.
      -- Вай-вай, это не так-то просто, друг мой!
      -- Однако имей это в виду. Впрочем, я считаю тебя порядочным человеком.
      -- Между прочим, моя жена обо мне такого же мнения.
      -- Брось шутки. Я спрашиваю серьезно. Не будут надо мной подтрунивать? Ведь она -- официантка...
      -- Так ты серьезно увлечен?
      -- Кажется, да.
      -- Ну, молодец! Ей-богу, молодец! Очаровательная девушка. А ты -пребольшая дрянь. Официантка! Ну и что с того?
      -- Вано, дай я тебя поцелую!
      -- Пожалуйста, если это доставит тебе удовольствие. -- Вано выпятил губы, ощетинив колючие усики.
      Телюков крепко сжал друга в объятиях. Он был счастлив.
      Ночь миновала спокойно, без тревоги.
      С восходом солнца на аэродром прибыли летчики дневной смены. Среди них -- лейтенанты Байрачный и Скиба. Им повезло: вьюга под утро улеглась, облачность поднялась. В небе появились голубые просветы.
      Пожелав товарищам успешного дежурства, Телюков направился к своему самолету, чтобы помочь технику загнать его на стоянку. Злой, колючий утренний мороз неприятно стягивал кожу на лице. Телюков снял рукавицы, чтобы натереть щеки снегом, как вдруг услышал за спиной чьи-то торопливые шаги. Оглянувшись, он увидел командира полка.
      -- За мной, в полет! -- крикнул он на ходу.
      -- Пара, в воздух! -- послышалось из громкоговорителя.
      Техники и механики срывали с самолетов заглушки, чехлы и чехольчики, открывали кабины.
      Скорее, скорее! В воздухе нарушитель границы!
      И вот пара перехватчиков с бешеным ревом и шумом снялась со старта, понеслась по бетонке, взметая позади себя тучи снежной пыли, в которой потонули и дежурный домик, и автомобили, и люди.
      Такова она, служба истребителя-перехватчика. Только что был на земле -и уже в воздухе! Только что Телюков мечтал о встрече с Ниной, а теперь летит на встречу с вражеским самолетом. Не знаешь, когда взлетишь, куда заведет тебя штурман наведения, где сядешь и что вообще случится с тобой через несколько минут...
      Вырвавшись в заоблачные дали, Поддубный и Телюков в паре пошли дальше, набирая высоту. Летели молча, чтобы не обнаружить себя. Окрашенные солнцем пурпурные облака простирались над морем ярко-розовой дымкой. Прямо по курсу висел холодный хрустальный полумесяц -- на нем только и можно было остановить свой взгляд в безграничной и однообразной лазури небесного свода.
      Наведение осуществлял майор Гришин. Он бросал в эфир кодом: высота нарушителя границы -- 11.200 метров, скорость -- 900 километров, цель одиночная.
      Ничего особенного. Обыкновенный самолет-нарушитель. Очередной разведчик, а то и просто тренировка экипажа.
      Цель не маневрирует, идет по прямой. Очевидно, какой-нибудь штаб проинформировал экипаж самолета о том, что на морском побережье всю ночь бесновалась пурга, а если так, то незачем остерегаться советских истребителей, которые преспокойно стоят на заметенных снегом аэродромах.
      Наивное представление о боевой готовности советской авиации!
      Первым заметил нарушителя границы капитан Телюков -- далеко видел он в воздухе! Но то, что он обнаружил, не было еще самолетом. Еле уловимая глазом точечка. Конечно, никто, кроме летчика-перехватчика, не обратил бы на нее внимания. А в Телюкове уже закипала кровь. Он выдел в небе своей Родины чужой самолет, который должен был быть посажен или сбит.
      Точечка постепенно превращалась в стрелу, а стрела -- в двухмоторный реактивный бомбардировщик.
      Опознавательных знаков на нем не было. Чей самолет? Кто послал его сюда? Об этом можно было только догадываться...
      Когда-то, в пору далекого средневековья, просторы морей бороздили пиратские корабли. На их палубах тоже не было опознавательных знаков -- ни названий, ни флагов. Разбойники не выдавали себя. То были грабители и головорезы. И вот в двадцатом веке появились потомки этих разбойников -воздушные пираты. Только это не просто грабители, которых интересует золото, драгоценности. Это разбойники, действующие по указаниям своего правительства, заинтересованного в развязывании войны. Не сундуки в трюмах, а целые страны и народы интересуют этих новоявленных пиратов.
      Лжет, нагло лжет то правительство, которое заявляет, будто оно не желает войны, а вместе с тем засылает в воздушное пространство чужого государства свои самолеты.
      Давно уже служит в авиации капитан Телюков, но не помнит случая, чтобы советский самолет пересек границу какого-либо сопредельного государства, тем более преднамеренно. Кто по-настоящему не хочет войны, тот доказывает это на деле.
      Уничтожение пирата всегда считалось благородным поступком. Вот и он, Телюков, идет сейчас на святое задание. Идет во имя своей Родины, во имя всего человечества. Не сдастся воздушный пират, откажется сесть на аэродром -- рухнет в море, пойдет туда, где покоятся кости его предков, которых побеждали в море люди сильные и мужественные, верные защитники родной земли.
      Перехватчики приближались к бомбардировщику со стороны опускающегося солнца, прячась в его лучах. Телюков следовал за командиром на определенной дистанции, сохраняя выдержку и хладнокровие. Это было его первое боевое крещение, и он старался не ударить лицом в грязь. Он ясно представлял себе схему перехвата: истребители заходят в заднюю полусферу, берут бомбардировщик в "клещи" и ведут на свой аэродром.
      Да, замысел командира был именно таков. Однако эта схема вскоре нарушилась.
      В момент, когда подполковник Поддубный начал описывать дугу, бомбардировщик неожиданно развернулся вправо и, не реагируя на предупредительные сигналы, открыл огонь. Трассирующие пунктиры прошли над кабиной МиГа, и Поддубный невольно пригнулся, повинуясь инстинкту самосохранения. Одновременно он бросил свой самолет в пике и, выходя боевым разворотом, скомандовал Телюкову:
      -- Бей его!
      И добавил такое слово, которого Телюков никогда прежде не слышал от командира полка, хотя тот не всегда был сдержан.
      Поддубный, все время наблюдая за бомбардировщиком, не видел Телюкова. Наконец он заметил его истребитель над бомбардировщиком. МиГ как-то необычно вел себя, будто падал на левое крыло. Но вот блеснул огонь, МиГ резко взмыл вверх, а над бомбардировщиком заклубился черный дым.
      Вскоре бомбардировщик начал разваливаться на отдельные части. Похоже было на то, что снаряды Телюкова угодили в перекрестье лонжеронов.
      -- Как чувствуете себя, 777? -- вызывал Поддубный Телюкова, самолет которого, выйдя из атаки, описывал в небе дугу.
      -- Как бог! -- долетело в ответ.
      -- Самолет не поврежден?
      -- Нет, все в порядке!
      Так полк Поддубного открыл свой боевой счет.
      Телюкова, как только он вернулся на аэродром и вылез из кабины, однополчане встретили оглушительным "ура" и на руках принесли к дежурному домику.
      Зная, что в подобных случаях победителю следует держать себя скромно, Телюков пытался возражать:
      -- Да что вы, товарищи! Каждый ведь на моем месте ... что вы, право... -- Но вскоре, однако, он забыл о скромности и заговорил другим языком: -- А кому не известно, что я никогда не давал промаха? Чего ж вы в самом деле! Коль уж прицелюсь -- значит, все. Как же иначе!
      На розыски обломков сбитого самолета и его экипажа были посланы вертолеты. До позднего вечера кружились они над морем, чайками припадая к волнам, -- все было напрасно.
      Морская пучина надежно хранила тайну воздушной схватки.
      На фронте существовала традиция: летчику, сбившему вражеский самолет, пекли в столовой БАО пирог и торжественно преподносили его летчику.
      Придерживаясь этой традиции, Сидор Павлович приказал кондитерам испечь торт, на котором было выложено кремом: "Герою-перехватчику".
      Во время ужина Нина внесла торт. Подойдя к столу, за которым сидел Телюков, она, по старинному русскому обычаю, отвесила ему поясной поклон и произнесла заранее приготовленную фразу: "Наше вам уважение, капитан! Пусть это будет не последний ваш героический подвиг во имя славы, свободы и независимости Отчизны!"
      -- Спасибо! -- взволнованно ответил летчик, принимая "хлеб-соль".
      -- Э, нет, не так! -- возразил майор Дроздов. -- Сразу видно, что человек не был на фронте. Вы должны поцеловать девушку -- таков обычай, и так именно водилось на фронте.
      -- Поцеловать! Поцеловать! -- донеслись со всех сторон веселые возгласы.
      Телюков посмотрел на Нину, словно спрашивая ее согласия, и не то ему показалось, не то и в самом деле Нина одобряюще улыбнулась ему. Он наклонился к девушке и коснулся губами ее горячей щеки.
      -- Не так, не так целуешь! Ай-ай-ай! Вай-вай! -- громче всех кричал Вано Махарадзе.
      -- А ну покажи ему, Вано, как надо! -- предложил кто-то.
      Вспыхнув, Нина убежала на кухню и не появлялась до конца ужина. Торт съели, и Телюков пошел домой, ощущая на губах тепло поцелуя. Возле коттеджа его догнал Вано.
      -- Ну что ты Филипп, право! Рогом -- козел, а родом -- осел! Дурной какой-то... Вай-вай! Такая девушка, а ты поцеловать и то не смог! Гляди, перехватят ее у тебя! Это, брат, тебе не в воздухе, а на земле!
      -- Не перехватят! -- убежденно сказал Телюков.
      -- О, глупец ты! Осел, настоящий осел...
      -- Иди ты к черту, Вано! -- Телюков оттолкнул от себя не в меру расходившегося друга.
      -- Ах, так? Защищайся же, каналья!
      Они схватились. Вано был намного сильнее Телюкова, но зато уступал ему в ловкости. Летчики попадали в снег. В пылу борьбы они не заметили, как подошел майор горбунов и осветил их карманным фонариком.