-- Кто это сочинил? -- указал Телюков на график.
      Старший лейтенант Фокин был воспитанником подполковника Асинова, почтительно относился к штабным документам, и его покоробил тон Телюкова.
      -- График подписал заместитель командира полка, -- как можно спокойнее промолвил он.
      Телюков хлопнул дверью.
      Такую вольность он, конечно, мог себе позволить только в обращении с низшим по чину. К майору Дроздову и войти не решился. Тот попросту выставил бы распоясавшегося капитана за дверь. Не бранным словом -- строгим взглядом.
      Майора Дроздова Телюков побаивался больше, чем командира полка и замполита. Те были более культурные, чуткие, а Дроздов -- секира. Рубит сплеча. Железный человек, неумолимый. Он и внешне так выглядел -- будто весь соткан из стальных жил.
      Одним словом, Телюкову не оставалось ничего другого, как покориться судьбе.
      "НУ, ладно. Пускай дежурят начальники и академики, поглядим, каковы будут результаты..." -- с обидой подумал он, хотя в глубине души и осознавал, что каждый летчик из первой четверки -- нисколько, пожалуй, не хуже его.
      Возвратившись в авиационный городок, "резервист" раздобыл лыжи и отправился на прогулку.
      На тайгу наплывали синие вечерние сумерки, изгоняя угасающий день. Было тихо как во сне. Под лыжами скрипел смерзшийся снег, мороз, словно иглами, колол щеки и подбородок.
      Стараясь держаться кем-то проложенной лыжни, летчик вскоре очутился на крутом берегу речки, которая извивалась между елей и берез ледяной полоской. Неподалеку торчали перила моста, от него круто вверх бежала наезженная дорога. Очевидно, эта дорога вела к так называемому Холодному Перевалу, именем которого назвали аэродром и авиационный городок. За Перевалом лежало таежное село Каменка, единственное в районе аэродрома село.
      Телюков решил добраться до Перевала, осмотреть местность с высоты, и он стал карабкаться вверх, оставляя позади себя "Ёлочку". С непривычки было трудно. Лыжи то проваливались в снег, то предательски скользили назад, то становились крест-накрест. Он падал, подымался, полз на четвереньках, хватаясь за колючие кустарники.
      Неожиданно летчик заметил на противоположной стороне дороги фигуру девушки в красном лыжном костюме. Она стояла на каменной глыбе, опершись на палки, и не то любовалась красотой лиловых сумерек, не то не решалась спуститься вниз к реке.
      -- Эй, красавица! -- крикнул Телюков, устремляясь к ней через дорогу. -- Тебе что, жизнь надоела?
      Незнакомка горделиво тряхнула головой, оттолкнулась палками и, пригнувшись, слетела с глыбы.
      "Разобьется, ей-богу, разобьется, глупая" -- с замиранием сердца подумал летчик.
      Взобравшись на холм, он стал наблюдать за храброй лыжницей. Ее красный костюм мелькал между кустов, и казалось издали, что по склону горы катится подхваченный ветром красный цветок. Ловко лавируя среди деревьев, девушка то скрывалась из виду, то снова появлялась и наконец, круто описав полудугу, остановилась на берегу речки.
      Любил Телюков людей смелых и отважных. Вздумалось и ему "прокатиться с ветерком", догнать девушку, познакомиться с ней да и себя показать. Правда, он давненько не ходил на лыжах, но тут стоило рискнуть. И он, не раздумывая, скользнул вниз.
      Но, аллах возьми! Не то левой ногой зацепился за что-то, не то случайно палкой затормозил -- кто знает, что вдруг приключилось, -- но только Телюкова как-то резко отбросило в сторону. Пошел он юзом и еле-еле удержался на ногах.
      "Держись, Филипп Кондратьевич!" -- подбадривал он себя.
      Скорость неудержимо росла. Справа и слева расступались стволы огромных пихт, мелькали колючие кустарники. Холодный воздух забивал дыхание. И все же лыжник держался на ногах. Казалось, победа полная! Пускай не задирает нос гордячка в красном костюме.
      Но тут вдруг его подбросило вверх и отшвырнуло вправо. Еще раз подбросило. Хлестнули по лицу мерзлые ветки, запорошило снегом глаза. Что-то сильно ударило в бок.
      Потеряв равновесие, Телюков с головой зарылся в сугроб...
      ...Вокруг жужжали шлеми и звенели комары... Прямо перед глазами покачивался на ветру алый цветок. А вдали, на окраине леса, как живые, бегали пихты, кувыркались, плясали. И сеялся снег -- мерзлый, колючий...
      -- Эх вы, а еще летчик!
      -- Кто здесь?
      Цветок наклонился над ним.
      Телюков замигал ресницами.
      -- Нина, это вы? -- спросил он.
      -- Не узнаете?
      -- Да, да... Мне кажется... Это в самом деле вы?
      -- Батюшки, вам плохо!
      -- Нет, нет, я чувствую себя превосходно.
      Нина помогла незадачливому лыжнику подняться, взяла под руку.
      -- Ну, можно ли так бросаться очертя голову неведомо куда? Здесь валуны...
      -- Видите ли, Нина, -- оправдывался Телюков. -- Я несколько лет служил на юге и долгое время не ходил на лыжах. Меня занесло... Но почему вы здесь?
      -- Ходила в Каменку.
      -- Вы там живете?
      -- Нет, квартирую я в городке... Да у вас кровь на лице, -- сказала она. Вынув из обшлага рукава платочек, вытерла ему щеку. -- Видите?
      -- Пустяки. До свадьбы заживет.
      -- А вы в состоянии сами идти домой? А то мне нужно к ужину успеть.
      -- Конечно, в состоянии! Хотя, если говорить честно, меня не прельщает мысль о расставании с вами.
      -- О, если вы в состоянии шутить, значит, доберетесь!
      -- Серьезно, Нина!..
      -- Всего хорошего!
      Она встала на лыжи, помахала ему рукой и стрелой понеслась к речке.
      Кололо в левом плече и отдавалось глухой болью в левом колене.
      Но больше всего донимал Телюкова стыд. Аллах возьми! Так опозориться перед девушкой!
      Кое-как добрался он до своего коттеджа и заперся в комнате, чтобы прийти в себя.
      Глава вторая
      Завтра прилетают на Ли-2 авиационные специалисты, завтра (и не позднее) весь полк должен быть в полной боевой готовности.
      Таков был приказ генерала Ракитного.
      После совещания в штабе дивизии, которое продолжалось допоздна, генерал отбыл на аэродром бомбардировщиков, чтобы оттуда вылететь в Москву.
      А подполковнику Поддубному пришлось заночевать в дивизии. Комдив не решился выпустить Як-12 в полет через горный хребет, который к вечеру окутался морозной мглой, слился с небом. Правда, была еще возможность выехать автомобилем, но дорога не близкая и не столбовая -- три перевала, множество долин и ущелий.
      -- Чем плутать ночью в горах, лучше переночуйте у нас, -- настаивал комдив. -- Посетите КП, ознакомитесь с его работой. Кстати, там есть комната отдыха. Не гостиничный номер, разумеется, но все же...
      Комдив производил на Поддубного самое приятное впечатление -- простой, откровенный, скромный. А орденских ленточек на мундире -- ладонью не прикроешь. Среди них пестрели и иностранные -- английские, французские, польские, чехословацкие -- почти вся Европа отмечала боевые заслуги советского воина-летчика, воина армии, освободившей народы Европы из-под фашистского рабства.
      Над ярким ковриком орденских ленточек золотом отливала Звезда Героя -высшая награда Советского правительства.
      Подполковник Поддубный с первой же беседы проникся к комдиву доверием, и, когда тот спросил, какую помощь хотел бы на первых порах получить полк от штаба дивизии, чтобы успешно выполнить приказ генерала, Поддубный чистосердечно признался:
      -- Лучше всего, если бы офицеры дивизии пока что не вмешивались в дела полка.
      -- И это все? -- удивился полковник.
      -- Все. Руководящие указания я получил от генерала и от вас, теперь дело за тем, чтобы засучить рукава и своевременно выполнить на самолетах регламентные работы. А это мы сделаем и сами. Люди в нашем полку сознательные, работящие. В агитации не нуждаются. Будет приказ горы перевернуть -- перевернут.
      -- Что ж, такими людьми можно только гордиться. Советские авиаторы -этим уже все сказано.
      -- Вы правы, товарищ полковник. Скажу, например, про свой полк. У нас что ни летчик, что ни авиационный специалист, то коммунист или комсомолец. Боевые ребята, настойчивые. Разумеется, некоторые не без греха. Но таких мы подтягиваем, воспитываем, убеждаем.
      -- Так, так. Это хорошо, когда командир доволен подчиненными, -заметил полковник. -- Но меня, признаться, удивляет ваш ответ на вопрос о помощи. По-вашему выходит: не мешай, и это будет лучшей помощью, не так ли? Вы, очевидно, недолюбливаете штабных офицеров, а может быть, я неправильно понял вас?
      -- Я, пожалуй, неясно выразил свою мысль. С вашего разрешения, могу пояснить. Полк, в котором я служил прежде, дважды переходил из одной дивизии в другую. И каждый раз было так: не успеет полк сесть на аэродроме, как налетают руководящие офицеры различных штабов. Одного -- скажем об инженерах -- интересует вооружение самолетов, другого -- приборы, третьего -хвостовое оперение. И каждый требует, чтобы ему показывали, и каждый все что-то записывают, а то еще роется в формулярах. И это тогда, когда работы в полку по горло. А разве недостаточно того, что доложит командир? Вот я вам доложил о состоянии полка, о его людях и технике. Завтра доложу о боеготовности. Вы должны верить мне. А если я солгал -- гоните меня из полка в три шеи. Где-где, а в армии очковтирателям не место.
      Полковник хотел что-то возразить, но смолчал, заметив, что его собеседник не высказался до конца.
      -- Разумеется, -- продолжал Поддубный, -- я отнюдь не против контроля и проверки -- этих испытанных методов руководства. Наоборот, я за! Но я решительно против тягучей процедуры, называемой приемом полка. Принимайте нас, проверяйте, но дайте же время привести себя в надлежащий порядок!
      Подумав, полковник сказал:
      -- А что, Иван Васильевич! Ваши доводы не лишены логики. Обещаю: два дня нога моего штабного офицера не ступит на ваш аэродром. Приводите себя в порядок, но потом проверим и вооружение самолетов, и приборы, и хвостовые оперения, и даже портянки у солдат и сержантов -- все! -- Добродушно улыбнувшись, комдив добавил шутливо: -- А вскроем недостатки -- не взыщите! По головке не погладим, и на прежние заслуги скидки не будет...
      Оба рассмеялись.
      Должно быть, и командир полка понравился комдиву. Последний любезно пригласил гостя к себе отужинать, а после ужина отвез на КП дивизии.
      Недолго петляла "Победа" в горах, не более получаса, и вот Поддубный -в просторном подземном помещении, освещенном лампами дневного света. Тишина и спокойствие царили в нем; не только в данном районе -- ни в одном уголке страны не наблюдалось ничего подозрительного. Антенны радиолокаторов, эти неусыпные наэлектризованные разведчики небесных просторов, пока что не обнаруживали никаких нарушений государственной границы.
      Штурманы наведения, операторы, планшетисты, радисты, телеграфисты -офицеры и солдаты ночной смены развлекались кто чем; одни играли в шахматы, другие читали книги, некоторые листали иллюстрированные журналы. Лишь изредка слышались голоса направленцев; они сидели в отдельных застекленных кабинах, поддерживая связь с аэродромами истребителей и радиолокационными постами "Краб", "Водолаз" и "Волна".
      На дверях одной из кабин висела табличка с надписью: "Тайфун". Как приятно было Поддубному увидеть эту свеженаписанную табличку. Сегодня прибыл полк на новое место базирования, и сегодня же летчики заступили на почетную вахту по охране воздушных рубежей Отчизны!
      Табличку вывесили час назад, после того как майор Дроздов доложил, что звено истребителей-перехватчиков на старте.
      Ответственным дежурным на КП был в эту ночь начштаба дивизии полковник Вознесенский, солидный не только по рангу, но и по внешнему виду человек. Высокий, широкоплечий, полный. На носу -- очки в золотой оправе. В штабе, где Поддубный впервые встретился и познакомился с полковником Вознесенским, тот произвел на него впечатление делового и строгого офицера, перед которым с опаской вытягивались подчиненные. Говорил он кратко, как бы стреляя словами, и в каждом его движении чувствовалась уверенность и твердость воли. Теперь же, сидя за столом боевого управления, начштаба нервно похрустывал суставами пальцев, неуверенно пробегая взглядом по вертикальным планшетам.
      Ответственный дежурный заметно волновался, словно предчувствуя что-то недоброе. Он то снимал очки и протирал стекла, то шел в курилку, но, не докурив папиросу, возвращался назад. Снова без нужды протирал стекла, бросал отрывистые взгляды на планшеты, на доску характеристики воздушных целей, еще пустую, перед которой наготове стоял солдат, вооружившись наушниками и держа в руке мелок.
      Иногда, словно очнувшись, полковник напускал на себя кажущуюся невозмутимость: небрежно откидывался на спинку кресла, брал в руки газету. Но шли минуты, нервы опять сдавали, он оглядывался вокруг, беспокойно ерзал на месте, то и дело проводя рукой по своему коротко подстриженному серебристому бобрику.
      Все это не могло не привлечь внимания командира полка, и он подошел к начальнику штаба. Тот оказался не из разговорчивых. Поддубному пришлось приложить немало усилий и даже прибегнуть к дипломатической изобретательности, чтобы вызвать полковника на откровенность. Наконец после получасового разговора с длинными паузами начштаба как бы уронил:
      -- Не везет мне на дежурстве.
      -- Были нарушения границы и не удалось перехватить? -- сочувственно спросил Поддубный, ухватившись за неосторожно оброненную собеседником фразу.
      -- Были.
      -- А в чем причина? Ведь и мне придется здесь дежурить ответственным...
      -- Разные причины. Вы разве не знаете всей этой сложной механики перехвата? -- уклонился от прямого ответа начштаба. И после долгой и многозначительной паузы продолжал, как бы размышляя вслух: -- Американцы не настолько наивны, чтобы начать против нас войну. Ведь они знают, что мы сотрем их в порошок своими ракетами. И если мы достигли Луны, если наши ракеты попадают в Тихом океане точно в назначенную заранее точку, то даже глупцу понятно, что ракеты упадут и на Нью-Йорк, и на Вашингтон... Куда пошлем, туда и попадут.
      Полковник замолчал, так и не ответив на вопрос, почему ему не везло на дежурстве.
      -- Я тоже не склонен думать, что американцы глупы, -- попытался Поддубный поддержать разговор. -- Но это смотря по тому, о каких именно американцах идет речь. Кроме дураков есть еще шальные головы -- с этим нельзя не считаться. Если эта шальная голова принадлежит, скажем, фермеру, то это полбеды, а если генералу?
      Начштаба явно уклонялся от начатого разговора. А Поддубного так и подмывало спросить: "Выходит, значит, что мы напрасно коротаем ночи в подземелье, а летчики и ракетчики -- на аэродромах и стартовых площадках? Так, что ли?" Но, подумав, решил, что полковник обязательно уловил бы нотки иронии, и вместо этого сказал:
      -- Современность представляется мне в таком виде: два лагеря застыли, как дуэлянты, наведя друг на друга оружие и пристально следя за каждым движением противника. И тут уж зевать не приходится.
      -- Вероятно, историки, когда будут описывать худшие времена "холодной войны", так и напишут, -- согласился начштаба.
      -- А теперь представьте такую картину: что произойдет, если одному из дуэлянтов померещится вдруг, что его противник занес руку? Может прогреметь выстрел, даже если просто от испуга дрогнет рука и невольно нажмет на спусковой крючок. Вот вам и война.
      Они помолчали.
      -- А ведь мерещилось, -- продолжал Поддубный. -- Был случай, когда американские радары приняли летящих гусей за наши самолеты? Был. А так называемые "летающие блюдца"? А изображения на экранах локаторов Луны, столь испугавшие американцев? Они -- очевидно, вы тоже читали об этом -- привели уже к бою свои ракеты и бомбардировщики. К счастью, в тот момент вышла из строя связь со штабом, а не то на обоих полушариях клубились бы уже зловещие грибовидные тучи...
      У Поддубного едва не сорвалось с языка: вот о чем следует помнить, сидя за столом боевого управления КП. Но полковник и без этого сообразил, куда гнет его собеседник, и спросил с плохо скрытым раздражением:
      -- Вы, часом, не с политработы пришли в полк?
      -- Нет. К сожалению. Потому что политработа в армии ого какое дело! Привить солдату умение обращаться с оружием -- это не бог весть как сложно. Куда сложнее привить чувство личной ответственности за судьбу Отчизны. А это чувство -- первооснова основ. Она как почва, питающая растение. Собственно говоря, я вообще не вижу существенной разницы между командиром и политработником. Каждый командир должен быть политработником и, наоборот, политработник -- командиром. Вот у меня сидит сейчас на старте замполит. Между прочим, первоклассный летчик. И секретарь комсомольского комитета летчик, хотя и молодой, малоопытный. Я считаю так: кто бы ни был по должности воин, но ему прежде всего следует уметь стрелять по врагу. Лишь тогда эта штатная полковая единица чего-то стоит. И еще -- это уже мое личное соображение -- я заменил бы в полках всех нелетающих начальников штабов летающими.
      -- Ну да, это если бы вы занимали должность министра, -- начштаба бесцеремонно поднялся с места, давая понять, что аудиенция окончена.
      Сам он не был ни летчиком, ни штурманом, ни инженером, ни общевойсковым командиром. Его вынесла наверх волна войны. Однако на его мундире красовалась "птица" не то летчика, не то штурмана -- трудно угадать, так как только одно крыло этой "птицы" выглядывало из-под лацкана тужурки...
      С разрешения полковника Поддубный просмотрел кальки, на которые нанесены были планшетистами маршруты полетов самолетов -- нарушителей границы. Анализ показал: экипажи этих самолетов неплохо знали места базирования наших истребителей, держались на приличном отдалении от аэродромов. Последнее нарушение границы произошло в районе аэродрома Холодный Перевал. Очевидно, это была какая-то специальная разведка.
      Поддубный связался по телефону с майором Дроздовым и, убедившись в том, что на аэродроме все благополучно, пошел в комнату отдыха. Сняв с себя куртку, прилег на первую попавшую кровать и глубоко задумался.
      ...Начштаба дивизии -- не фигура. Это ясно. Противоречит сам себе: не верит в возможность возникновения войны и в то же время дрожит на боевом посту как осиновый лист. Не верит в успех перехвата и в то же время служит в авиации! Дрожит за собственную шкуру, боится испортить карьеру...
      Поддубный мог снисходительно относиться к неучу -- его можно научить. Мог мириться с недисциплинированным -- его можно перевоспитать. Мог даже терпеть некоторое время и в определенной обстановке труса -- его тоже возможно перевоспитать, закалить -- не все же рождаются готовыми героями. А карьериста он ненавидел всеми фибрами души. Для карьериста нет ничего святого. Он печется лишь о себе, карабкается вверх, подобно жулику, черным ходом. Он трутень, тунеядец, подлец. Он только там герой, где не приходится рисковать собственной жизнью.
      Карьерист -- родной брат подхалима. Не случайно ведь, когда генерал Ракитский собирался улетать, полковник Вознесенский с неуклюже скрытым лицемерием пытался уговорить его отложить свой вылет до утра. Дал понять генералу, как, дескать, он, начштаба дивизии, печется и беспокоится о своем начальстве. И вероятно, искренне был удивлен тем, что генерал, который мог бы преспокойно сидеть в кабинете, улетел ночью... Непонятен был этот риск начальнику штаба.
      Да, Вознесенский не фигура. И также не случайно, должно быть, что во время его дежурства нарушители границы безнаказанно возвращались на свою базу. Что ж, он, Поддубный, приглядится к полковнику Вознесенскому, и если тот действительно уселся не в свои сани, то поможет ему пересесть в другие... Можно будет, например, выступить на партийной конференции. Критикуй и выкладывай свои соображения без оглядки на ранги. Разумное решение принял октябрьский Пленум. Что и говорить! Мудрое решение...
      Долго еще размышлял Поддубный под однообразный гул вытяжного вентилятора. Не заметил, как оборвалась нить мысли, как им овладел сон.
      ...Стены подземелья слегка дрожали. Вибрировала кровать. Над головой что-то шумело, будто ливень разразился над тайгой. Это вращалась антенна радиолокатора и действовала вся многочисленная аппаратура, которой до отказа начинено подземелье КП.
      Проснувшись, Поддубный сразу сообразил: в воздухе -- нарушитель границы, а может быть, и не один...
      В коридорах пусто. Офицеры и солдаты -- на своих боевых постах. Осуществляется наведение. Напряженная тишина в комнате боевого управления. Люди работают молча, сосредоточенно.
      Планшетисты прокладывают маршруты, штурманы производят расчеты, вертя в руках штурманские принадлежности.
      Полковник Вознесенский стоит, опершись на стол, и не отрывает взгляда от вертикального планшета, по которому ползут из-под руки планшетиста две линии: черная -- маршрут полета цели и красная -- маршрут полета истребителя-перехватчика.
      Поддубный переводит взгляд на доску характеристики воздушного противника. Цель одиночная. Высота -- 11.700. Скорость -- 900. Позывной летчика-перехватчика -- "615". Это -- майор Дроздов. "Вот уж действительно -- с корабля на бал", -- невольно подумал Поддубный.
      Увидев командира полка, полковник Вознесенский нетерпеливо махнул рукой на дверь -- выйдите, мол, не мешайте.
      Это обидело Поддубного. Он подумал: "Почему я должен выйти? Разве я кому-нибудь мешаю? Разве я посторонний здесь человек?"
      Но таков был приказ начальника, которому в эту ночь подчинялись все солдаты и офицеры дивизии, где б они ни находились -- на земле или в воздухе, и Поддубному не оставалось ничего другого, как безоговорочно подчиниться.
      На КП имелась комната-кабина дублирующего индикатора кругового обзора. Тут тренировались молодые операторы, собирались техники, механики, водители автомашин -- все, кто имел доступ на КП. Вошел в эту комнату-кабину и Поддубный. Он поднялся на цыпочки и через головы людей начал наблюдать за искристым валком развертки. Зная приблизительно, в каком секторе летел нарушитель границы, он быстро засек на экране обе белые точки -бомбардировщика и истребителя.
      -- Разворот правый -- девяносто, -- передал штурман-оператор.
      -- Вас понял, -- долетел из громкоговорителя голос майора Дроздова.
      Прошла развертка, и одна точка перескочила на экране вправо.
      -- Увеличить скорость!
      -- Понял, -- снова донеслось из эфира.
      И вот уже перехватчик на догоне.
      -- Впереди -- тридцать! -- выдал данные штурман-оператор.
      -- Понял.
      Еще какое-то мгновение, и Дроздов передаст сообщение о захвате: самолетная радиолокационная станция перейдет на режим прицеливания, и нарушитель границы наверняка будет сбит. Дроздов не промахнется! Неплохое начало для полка!
      Но совершенно неожиданно послышался голос полковника Вознесенского:
      -- Атаку прекратить. Разворот сто восемьдесят!
      Вокруг зашумели: послышались недоумевающие голоса:
      -- Почему прекратить?
      -- Что произошло?
      -- Эх!..
      Поддубный до боли закусил губу. Он решительно ничего не понимал. Выпустить нарушителя границы почти из рук истребителя -- это преступление! Это черт знает что такое!
      Майор Дроздов вышел из атаки левым разворотом и получил приказ идти курсом на свой аэродром.
      Кто-то высказал предположение, что в воздухе якобы не чужой, а свой бомбардировщик, оператор, мол, обознался. Кто-то упомянул генерала Ракитского -- не он ли это летел?..
      Чепуха! Самолет пришел из-за границы -- это видно на планшете. Но почему же полковник Вознесенский завернул перехватчика?
      Несмотря на то, что Поддубного один раз уже выставили из комнаты боевого управления, он снова вошел туда. Посмотрел на планшет и невольно стиснул зубы.
      Черная линия ползла по направлению к островам, где находилась американская военно-воздушная база.
      Полковник Вознесенский, откинувшись на спинку кресла, протирал стекла очков. Поддубный попросил разрешения обратиться к нему.
      -- Ну, ну? -- сказал начштаба после многозначительной паузы и оседлал свой нос очками.
      -- Мне непонятно, почему вы завернули перехватчик? Я обязан знать, ведь это мой летчик.
      -- Посмотрите, -- полковник лаконично указал на планшет.
      -- Я вижу: нарушитель границы пошел на свою базу.
      -- И только?
      -- А что еще?
      Полковник не спеша вышел из-за стола, повел тупым концом карандаша по планшету:
      -- Дело в следующем, -- принялся объяснять он. -- Истребитель приблизился к бомбардировщику в тот момент, когда тот уже начал удирать. До границы оставалось... сколько здесь? Ну, двадцать, от силы двадцать пять километров. Таким образом, сбитый самолет определенно упал бы в нейтральные воды. Вот и попробуйте доказать, что мы сбили его над своей территорией. Нас обвинили бы в агрессивных действиях, а это было бы отнюдь не на пользу миролюбивой политике.
      -- А перед кем мы должны отчитываться в своих действиях у себя дома? -спросил Поддубный, с трудом сдерживая накипевшее возмущение. -- И что нам до того, куда упадет сбитый самолет?
      -- То есть как же это?
      -- Да очень просто! Есть приказ сбивать -- бей. Получат по морде, в другой раз не повадно будет...
      Начштаба выпрямился и принял официальный тон:
      -- Я попросил бы вас, подполковник, оставить свой жаргон при себе. Вы не на улице и не на базаре.
      -- Но ведь и этот стол, -- Поддубный указал на стол боевого управления, -- поставлен здесь не для дипломата, а для солдата!
      -- Вы что, учить меня пришли? -- Полковник побледнел. -- Я сегодня же доложу о вашем бестактном поведении и буду требовать, чтобы вас наказали.
      -- Благодарю за откровенность и прошу прощения, товарищ полковник. Я действительно порой бываю грубым. Каюсь, но ничего не могу с собой поделать. Понимаю: в таком тоне не разговаривают. Очевидно, комдив взыщет с меня, и это будет справедливо. Но позвольте и мне сказать вам правду в глаза. Можно? Ведь вы решительно ничего не потеряете от этого. Наоборот, лучше поймете, что за птица залетела к вам в дивизию. Посторонние не слышат, -- Поддубный огляделся вокруг, -- мы одни.
      Слова эти заинтриговали полковник. Подумав, он сказал:
      -- Ну-ну, выкладывайте!
      -- Разрешаете?
      -- Давайте, давайте!
      -- За время существования Советской власти на нас дважды нападали иноземцы, если не принимать во внимание мелкие инциденты. И каждый раз враг считал нас слабыми, иначе не решился бы развязать войну. Свою силу нам приходилось доказывать на полях ожесточенных битв. И вот вы снова дали повод американской военщине считать, что наша противовоздушная оборона, по крайней мере в данном районе, дырява как решето, а наши летчики-истребители ни черта не стоят вообще. А знаете ли вы, кто такой майор Дроздов? Он, простите, черта догонит и общиплет в воздухе. Я даже представить не могу лучшего летчика! А вы завернули его. Поэтому я, как командир полка, буду в свою очередь , товарищ полковник, добиваться, чтобы вам не доверяли стол боевого управления. Разрешите мне быть свободным?
      Полковник весь побагровел.
      -- Вы... Да как вы смеете?!
      -- Я возмущен! -- почти крикнул Поддубный.
      Трудно сказать, чем бы окончилась эта перепалка, если бы в подземелье КП внезапно не вошел комдив Шувалов. Он выслушал соображения и претензии обоих подчиненных, решения начштаба о прекращении атаки не одобрил, на Поддубного взыскания не наложил.
      Стали сообща анализировать процесс наведения. Выяснилось, что истребитель подняли с аэродрома с опозданием, цель дважды "проваливалась" -штурман-оператор терял ее на экране радиолокатора. Поддубный свежим и опытным глазом сразу обнаружил существенный недостаток в организации радиолокационного наведения. Командные пункты дивизии и полка располагались на большом расстоянии от рубежей перехвата. Отсюда "провалы" и значительные осложнения. А между полком и дивизией лежал выдвинутый далеко в море остров Туманный.
      -- Вот бы где оборудовать, скажем, пункт наведения, а?
      -- У меня на него давно руки чешутся... -- заметил комдив. -- К сожалению, там засел Жук.
      -- Какой жук? -- не понял Поддубный.
      -- Полковник, командир бомбардировочного полка. Он оборудовал не острове для себя полигон и бросает бомбы.
      -- Так согнать его, этого Жука!
      -- Не так легко, -- сказал комдив. -- Пробовал выкуривать -- ничего не вышло. Как черт в грешную душу вцепился Жук в остров. Не далее как вчера беседовал я по этому вопросу с генералом Ракитским. Обещал поставить вопрос перед главнокомандующим. Посмотрим, может быть, и удастся выкурить. Но как теперь добраться до острова? Он ведь лежит по ту сторону границы замерзания. Чтобы перевезти локатор и радиостанцию, надо ждать лето или просить у моряков ледокол.
      -- Да, дело сложное, -- согласился Поддубный, посмотрев на карту.
      -- Вот именно.
      Подполковник Поддубный вылетел к себе на аэродром, когда мутный рассвет едва забрезжил. С востока наползали густые облака, предвещая перемену погоды. Это плохо. Поднимется метель -- тяжело будет выполнять регламентные работы на самолетах в открытом поле.
      Монотонно гудел мотор, навевая сладкий предутренний сон, и чуть ли не впервые за свою службу в авиации Поддубный, будучи пассажиром, задремал в кабине.
      Он дремал, опустив голову на грудь, и не заметил, как самолет перевалил через горный кряж. Интуицией летчика уловил разворот. Пилот уже заходил на посадку.
      На старте, возле дежурных самолетов, маячила высокая фигура майора Дроздова. Ему, по всей вероятности, не терпелось узнать, что произошло прошедшей ночью, почему ему не разрешили атаковать нарушителя границы?
      И действительно, не успел Поддубный вылезти из кабины, Дроздов засыпал его вопросами.
      -- Потерпите, Степан Михайлович, потом расскажу, -- ответил Поддубный. -- Телеграмма о прибытии Ли-2 пришла?
      -- Так точно! Прибудут в половине десятого.
      -- Отлично.
      Созвав руководящих офицеров полка, Поддубный поставил задачи на день:
      -- После посадки Ли-2 -- завтрак, а после завтрака всех инженеров, техников, младших авиационных специалистов -- на регламентные работы. Летчики облетают на Ли-2 район полетов, после чего тоже отправляются на регламентные работы, за исключением тех, кто дежурит днем и должен дежурить ночью. Инженер-подполковнику Жбанову явиться ко мне с рапортом об окончании регламентных работ в двадцать ноль-ноль. У меня все. Вопросы будут?