-- Слышу отлично, меньше разговоров.
      -- Вас понял -- меньше разговоров. Да разве я так много говорю?
      -- Замолчите!
      -- Есть, замолчать!
      -- Обращайтесь кодом!
      -- Вас понял -- обращаться кодом.
      -- Короче! -- рассердился майор и занес в журнале: "Лейтенант Байрачный -- приучить к радиодисциплине".
      Байрачный, однако, попал в свою мишень с первого же захода.
      -- Хорошо, так продолжайте.
      -- О, за меня не беспокойтесь, товарищ майор! -- сразу начал бахвалиться молодой летчик.
      -- Прогоню с полигона, если будете болтать!
      -- Больше не буду!
      Отстрелялся и Байрачный.
      На мишени начали пикировать старослужащие летчики. Дела пошли лучше.
      -- Есть попадание! -- то и дело докладывал солдат-наблюдатель.
      Оно и невооруженным глазом было видно, что "есть". Снаряды, попадая в мишень, вздымали черную пыль.
      В назначенное время прилетел старший лейтенант Телюков.
      -- Разрешите работать? -- коротко обратился он к руководителю полетов, и уже по радиообмену ясно было, что это -- опытный воин. Действовал он проворно, точно, четко. Вот он уже ведет свой самолет на участке от третьего до четвертого разворота. На этом участке летчик за какие-то секунды выполняет целый комплекс работ -- выпускает воздушные тормоза, гасит скорость, проверяет установленную по прицелу базу, вводит минимальную дальность и в то же время следит, чтобы не пропустить момент четвертого разворота -- вывести самолет точно в плоскость мишени.
      Летчик заложил крен, выполняя первую половину разворота. Самолет, как и положено, идет без снижения. Вот оно, мастерство!
      -- Хорошо! Очень хорошо!
      Вдруг...
      -- Ой! -- вскрикнул солдат-наблюдатель, выпустив из рук бинокль.
      -- Выводите! -- теряя самообладание, закричал в микрофон Поддубный.
      Самолет, казалось, врезался в землю, подняв тучу пыли.
      Поддубный соскочил с вышки, подбежал к автомобилю.
      -- Скорее, давайте! -- крикнул он водителю, дремавшему в кабине.
      Но что это?.. Самолет Телюкова набирал высоту. Выходит, что летчик вырвал его у самой земли...
      Поддубный влез на вышку, взял микрофон.
      -- Я -- Верба-2. Как чувствуете себя, Телюков? Как чувствуете себя? Прием.
      Летчик не ответил. Очевидно, с перепугу. В таких случаях испуг наступает после того, как опасность уже миновала. Возможно, что и радио отказало.
      -- Я --Верба-2! Я -- Верба-2! Как чувствуете себя, Телюков? Прием!
      -- Нормально чувствую, -- послышался ответ.
      -- Что с вами произошло? Отвечайте.
      -- Вы же видели -- низко вывел самолет. Вот и все.
      -- Я -- Верба-2. Работу запрещаю. Приказываю идти на аэродром. Как поняли?
      -- Разрешите продолжать работу.
      -- Я -- Верба-2. Работу категорически запрещаю. Приказываю идти на аэродром.
      -- Вас понял! -- сердито ответил Телюков.
      -- Что там у вас такое? -- послышался голос полковника Сливы.
      -- Телюков низко вывел самолет, -- резко ответил Поддубный. -- Я категорически запретил работу. Послал на аэродром.
      -- Правильно сделали. Свертывайте радиостанцию и возвращайтесь на аэродром.
      Поддубный послал в воздух красную ракету -- закрыл полигон и вместе с солдатом-наблюдателем пошел осматривать мишени и подсчитывать пробоины. Мишень, в которую стрелял Телюков, вся рябила воронками от взрывов снарядов. Если бы не ее месте стоял настоящий самолет -- его разнесло бы на куски.
      Правду говорил полковник Слива -- Телюков способный летчик. Это подлинный воздушный снайпер. Но как могло случиться, что он столь низко вывел самолет? Наблюдал за результатами стрельбы? Весьма возможно. Так и он, Поддубный, когда-то стрелял по мишени, увлекся наблюдением и чуть было не врезался в землю. Самолет дал просадку на выводе из пикирования и в каких-нибудь трех-четырех метрах пролетел над землей.
      То же самое, очевидно, получилось и с Телюковым. Тут сказался азарт воздушного бойца.
      А на самом деле...
      Поддубный ошибался. Жестоко ошибался. Он видел в Телюкове только летчика и не замечал человека с его характером, огорчениями, переживаниями. Он не знал, что после концерта художественной самодеятельности Телюков, окончательно убедившись, что Лиля безвозвратно для него потеряна, поехал на станцию и пьянствовал в буфете до утра, заливая водкой свое горе. Утром, опохмелившись, сел в поезд и отправился в город. Ресторан, кино, снова ресторан. Ночью взял такси, выехал в Кизыл-Калу. А чтобы не опоздать на утреннее построение, положил шоферу "на колесо" лишнюю десятку...
      -- Нажимай, браток, а то мне на полеты надо успеть.
      "Браток" постарался -- вовремя доставил летчика к месту назначения. Усталый, измученный, разбитый сел Телюков в самолет, довольный тем, что помощник командира полка по огневой и тактической подготовке, равно как и командир полка и врач, не заметил воспаленных глаз, не почувствовал запаха алкогольного перегара...
      Да, не знал этого и не заметил Поддубный. Ему и в голову не могло прийти, чтобы летчик, тем более такой, как Телюков, мог напиться перед полетами. Он вообще не верил, чтобы такие невзгоды, как, скажем, неудачная любовь, могли отрицательно сказаться в полете; сам он, садясь в кабину самолета, сразу забывал решительно о всех житейских невзгодах. Упрощенно уверовав еще в ранней молодости в то, что летчик -- человек особого склада, Поддубный не пересмотрел этот взгляд с течением времени, и вот последствия -- грубейшая предпосылка к катастрофе при стрельбе по наземной цели. Да хорошо еще, что только предпосылка...
      Вернувшись на аэродром, Поддубный увидел Телюкова у СКП.
      Стараясь сдержать себя, он спросил:
      -- Что с вами произошло, старший лейтенант? Почему вы так низко вывели самолет? Ведь вы могли погибнуть!
      Телюков глубоко затянулся папиросой, попытался улыбнуться.
      -- Сожалеете небось, что я не врезался в землю? -- произнес он с нескрываемой издевкой. -- Не жалейте. Я не стану на вашем пути. Можете забирать Лилю себе. Она больше мне не нужна.
      Вся кровь бросилась в лицо Поддубному.
      -- Как вы смеете! Если найду нужным, то заберу, вас спрашивать не стану. Понятно? Но если бы вы... да, да, если бы вы... я не стал бы пикировать в землю. Мальчишка!..
      "Мальчишка... Он назвал меня мальчишкой!" -- Телюков весь дрожал, в лице его не было ни кровинки. Он стиснул зубы, скулы пошли желваками. В охватившей его ярости он не находил слов.
      Поддубный вплотную приблизился к нему.
      -- Я пропустил мимо ушей вашу болтовню по поводу формулы воздушного боя... Но я не потерплю, слышите вы, не потерплю, чтобы вы высказывались в таком тоне об этой девушке. Вы за кого меня принимаете, старший лейтенант?
      В ярости Поддубный мог наговорить много лишнего. Но он быстро остыл. Одержал верх здравый смысл. Нельзя было забывать, что перед тобой молодой взбалмошный человек, потерявший голову от ревности.
      "А ты? Разве ты сам не страдал? -- вспомнилось ему. -- Ведь страдал... Места себе не находил..."
      А другой голос, заглушая голос рассудка, нашептывал: "Но когда узнал, что горько разочаровался и обманулся в Римме, одним взмахом отрезал все. Так и только так нужно поступать, когда не чувствуешь взаимности. Глубоко скрыть свои чувства, не навязывать себя другому! Легко это? Нет, нелегко. Но на то ты человек, чтобы уметь владеть собой, да и вообще, что это за летчик, который из-за женщины ничего не видит в кабине самолета? Раз сел в кабину -для тебя ничего не должно существовать, кроме самолета. Ты -- летчик. Ты -воин. Слетал, выполнил задание -- пожалуйста, отдавайся своей любви. Но опять-таки, не будь дураком, не унижай себя понапрасну. Ищи любви там, где она ждет тебя!"
      Нет, не мог всего этого сказать Поддубный. Телюков превратно истолковал бы его слова.
      В каком все-таки сложном положении очутился он...
      Телюков не отступил, когда майор приблизился к нему вплотную, и они какое-то время стояли друг против друга, как борцы, готовящиеся к схватке.
      В эту минуту подошел замполит Горбунов.
      -- Майор Поддубный, прошу ко мне! А вы, старший лейтенант, поезжайте домой.
      -- Чего это вы, Иван Васильевич, коршуном налетели на человека? -спросил замполит, оставшись с Поддубным наедине. -- Телюков, можно сказать, из гроба поднялся, а вы сразу, не дав человеку опомниться, мораль читаете. Не он, а мы с вами, руководители, виновны прежде всего в том, что случилось.
      -- Позвольте, Андрей Федорович, я вас что-то не понимаю...
      -- В т ом-то и дело, что вы не понимаете, простите за грубую откровенность. Вы готовили летчиков к стрельбе? Вы утром были на построении? Были. Почему же вы не поинтересовались, можно ли Телюкову вылетать? Почему не заглянули в душу человеку? А вам-то больше, чем кому-либо, должно быть известно, что у него на душе...
      -- Вы предполагаете...
      -- Да, я предполагаю.
      -- Он сказал об этом?
      -- Нет, он не сказал. Мне стало известно, к сожалению слишком поздно, что Телюков в субботу и в воскресенье не ночевал дома. А утром приехал на ашхабадском такси... Чуть-чуть не потеряли мы летчика и товарища из-за своей слепоты. Я, конечно, ни в какой мере не оправдываю Телюкова...
      -- Андрей Федорович, -- прервал его обескураженный Поддубный и запнулся. -- Я, конечно, погорячился... Да, нехорошо. Но понимаете, Андрей Федорович, я не могу... да, не могу уйти от Лили...
      -- Любовь? -- улыбнулся замполит, который все еще был строг и сердит.
      -- Любовь, Андрей Федорович.
      -- М-да, -- замполит почесал подбородок. -- Узелок завязывается крепкий. Да я так понимаю: если любовь взаимная, то тут и аллах бессилен.
      Немного поразмыслив, он сказал:
      -- Отстраним Телюкова от полетов, а там посмотрим. А вы пока не трогайте его.
      Семен Петрович не позвал к себе Поддубного для доклада, видимо, ему было известно то, что сообщил замполит о Телюкове.
      И так горько, так тяжело стало на душе у Поддубного, что он готов был пойти к Телюкову и извиниться перед ним. И он, возможно, сделал бы это, если бы тот не опередил его.
      Прибыв с аэродрома домой, Телюков задумался над тем, что его ждет. Прежде всего, конечно, отстранят от полетов...
      Полеты!
      Надо быть летчиком, и только летчиком, чтобы понять, почувствовать всем своим существом, что такое полеты. Один раз слетаешь, и тебя уже неудержимо влечет ввысь, на подвиг. А он, этот подвиг, здесь, рядом с тобой, в кабине, поднимается в стратосферу, идет навстречу солнцу, проносится над песками, над морем, над горами...
      Человек, казалось бы, обыкновенный человек, а летает в пространстве, опережая скорость звука... Горы, пески, моря, города -- все остается позади. Ты мчишься, огибая планету на послушной воле человеческого разума стальной стреле.
      Не пустить летчика в полет -- все равно что обрезать орлу крылья, лишить его родной стихии. А похоже на то, что не пустят. И он сам виноват во всем. Конечно, сам! Дурак и тот мог бы заметить, что Лиля не любит... А он еще наговорил дерзостей майору... И это после столь постыдного случая на полигоне! Да, надо сейчас, сию же минуту, пойти к майору и извиниться.
      "Иди, иди, Филипп Кондратьевич, если ты еще не утратил офицерской чести..." -- убеждал его внутренний голос.
      И поздно вечером, чтобы никто не видел, он пошел к майору.
      Поддубный принялся было за подготовку к занятиям по воздушному бою, но ничего не соображал. Он отложил конспект и засмотрелся в окно. В коттедже командира полка все окна и веранда были освещены. Электрический свет золотистой пылью рассеивался в темноте, волшебной дымкой окутывал кроны деревьев, придавая им сказочную пышность и красоту.
      Поддубный знал: там, под деревьями, его ждет Лиля. Она будет ждать и завтра, и послезавтра. Его неудержимо влекло туда, но он пока не пойдет... не может...
      В дверь кто-то постучал.
      -- Войдите.
      Телюков плотно прикрыл за собой дверь, остановился посреди комнаты.
      -- Товарищ майор, я пришел извиниться, -- сказал он. -- Не прощения, а извинения прошу. Заслужил ли я гауптвахту или суд офицерской чести -- не знаю: что заслужил, за то и отвечать буду. Но извиниться так или иначе должен. Погорячился. Наговорил глупостей.
      Телюков держался прямо, гордо подняв голову, как бы подчеркивая свое офицерское достоинство, которым он дорожил больше всего.
      Поддубный не ожидал, что дело обернется таким образом. В один миг Телюков как бы преобразился в его глазах. Он уже видел в нем не бесшабашного удальца и не кающегося юнца, а настоящего советского офицера с искренним и горячим сердцем.
      -- Я, кажется, не меньше вашего погорячился, -- сказал Поддубный и встал из-за стола. -- Видите ли, я не знал, что вы... Что вы ездили... Садитесь, пожалуйста.
      -- Я проявил позорное малодушие, товарищ майор. Если вы позволите, я попрошу вас вот о чем...
      -- Говорите откровенно.
      -- Я вас прошу, чтобы меня не отстраняли от полетов при условии, если, конечно, я не буду подвергнут аресту с содержанием на гауптвахте. Ревность больше не потревожит меня.. Ее нет уже, как нет и неприязни к вам. Вы же здесь, по сути, совершенно ни при чем. Лиля еще год назад дала мне понять... Я не видел или не хотел видеть ее равнодушия, цеплялся как репейник... А теперь... катастрофа, которую я избежал каким-то чудом, каким-то неимоверным усилием воли, отрезвила меня...
      Телюков говорил с удивительным спокойствием, совершенно, казалось, не присущим ему горячей натуре.
      Поддубный с глубоким волнением выслушал летчика, отлично понимая его, а когда тот умолк, сказал:
      -- Я отстранять вас от полетов не буду. Что же касается ареста или предания вас суду офицерской чести, эти вопросы не входят в мою компетенцию. Я могу лишь поговорить с командиром, попросить его.
      -- Очень благодарен вам. Разрешите идти?
      -- Пожалуйста. И можете не сомневаться в моем искреннем уважении к вам.
      Телюков вышел из комнаты. Как ни велика была его вина, но наказывать его было излишне. Майор это хорошо понимал и решил защищать его во что бы то ни стало.
      Штурмана Гришина не было на аэродроме, и о случившемся с Телюковым ему стало известно перед самым разбором полетов.
      -- Ох, доведет нас до греха этот Поддубный! Тогда, в бурю, чуть не наломал дров, а сейчас снова предпосылка к катастрофе, -- изливал он душу перед командиром полка.
      -- Тут не только Поддубный виноват, -- возразил полковник.
      -- Разве не он готовил летчиков к полетам?
      -- Готовил правильно.
      -- Но Телюков-то не справился... разве это не говорит о том, что предварительная подготовка, в частности тренаж, не оправдала себя?
      -- Дело не в тренажах, Алексей Александрович. Вы, если не знаете, на торопитесь с выводами...
      "Не иначе как Поддубный околдовал полковника. Он не желает даже слушать никаких замечаний в адрес своего помощника!" -- с глубокой обидой подумал Гришин.
      На разборе полетов он подсел к замполиту Горбунову.
      -- Амбиции много в Поддубном, -- шепнул он вкрадчивым голосом, -- а вот амуниции не хватает. Чуть не потерял летчика. Окончательно распоясался человек, и некому его остановить. Но полковник вспомнит меня. Увидите! Вспомнит, да будет поздно.
      -- Будет вам, товарищ майор! -- не вытерпел замполит.
      У Гришина брови полезли вверх:
      -- Конечно, вы, как политработник, должны поддерживать командира. Это ваш долг. Но что касается помощника, то вы вспомните мое слово...
      -- Я вас прошу...
      О предпосылке к катастрофе на разборе полетов упомянули, однако причину не проанализировали, виновного не наказали, как это делалось прежде.
      "Ага, замазывают недочеты, лакируют действительность, -- заключил Гришин. -- Не желают, чтобы о предпосылке дозналось вышестоящее начальство. Ну нет, голубчики! Вам не спрятать концы в воду!"
      Давненько чесалась у Гришина рука написать жалобу на помощника командира по огневой и тактической подготовке, да все как-то не решался. А теперь решил твердо: напишет. Больше терпеть невозможно. Заодно пожалуется и на командира полка, поскольку тот поддерживает своего любимчика. Да, да, любимчика. Это ясно!
      Поздним вечером, когда из штаба ушли все, Гришин заперся в своем кабинете, раскрыл Дисциплинарный устав и внимательно перечел главу "О жалобах и заявлениях". В этой главе, в частности, говорится, что офицеры, генералы и адмиралы при выявлении фактов, которые наносят ущерб боеспособности Вооруженных Сил, имеют право одновременно с подачей заявления по команде подавать заявление вышестоящему начальнику включительно до Министра обороны Союза ССР.
      Таким образом, убедившись еще раз, что он имеет право жаловаться даже на командира полка, Гришин начал писать жалобу на имя генерал-майора Щукина. Прежде всего обрисовал недопустимую посадку эскадрильи майора Дроздова во время бурана и как следствие вывел, что только случайность позволила избежать катастрофы. Затем описал случай с Телюковым, которого якобы командир полка и его помощник неподготовленным выпустили в воздух, а когда возникла предпосылка к катастрофе, сделали попытку умолчать, скрыть этот факт.
      "Полку угрожает серьезная опасность, о чем и ставлю Вас в известность, товарищ генерал, -- писал Гришин. -- Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает".
      Шаг довольно серьезный, и прежде чем отправлять жалобу, штурман, теребя пальцами свою шевелюру, несколько раз перечитал написанное и на следующее утро, взвешивая каждую фразу и каждое слово, внес коррективы. Фразу "Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает" вычеркнул. По сути, не было случая, чтобы помощник не выполнил приказа заместителя командира.
      "Тут я малость переборщил", -- признался самому себе Гришин.
      На всякий случай он заглянул в журнал помощника руководителя полетов на полигоне и... обомлел. "Старший лейтенант Телюков вывел самолет из пикирования на недопустимо малой высоте, что угрожало катастрофой", -отмечал собственноручно майор Поддубный. То же самое значилось в журнале персонального учета ошибок и нарушений летных правил. Выходило, что предпосылка к катастрофе не скрывалась, раз она отмечается в документации. Но почему же на разборе полетов предпосылку не анализировали?
      Чтобы разрешить эту загадочную историю, Гришин обратился к полковнику. Тот нехотя выслушал заместителя и, подписывая какие-то документы, сказал:
      -- Это правда, Алексей Александрович, получается довольно странно: летчик допустил ошибку, а мы замалчиваем.
      -- Вот именно. Меня это просто удивляет.
      -- А меня нисколько. -- Полковник откинулся на спинку стула. -- Была у меня старшая сестра. Пряха -- на все село. Пойдет, бывало, на посиделки -больше всех напрядет. А то вдруг приносит по полпасма. Так и дома: сядет за прялку, попрядет малость и задумается. Судили-рядили про такую перемену родители -- ничего поделать не смогли. Совсем от рук отбилась, работой пренебрегать стала. Бранили, да, выходит, зря...А как вышла замуж -- все на место стало; бывало расстелит на лугу полотно -- ни у кого больше, ни у кого белоснежнее не бывало. Вот так...
      Гришин счел этот разговор шуткой.
      Но жалобу послать не рискнул.
      Глава девятая
      Дни и ночи проходили в напряженном учении. Учились авиаторы в воздухе и на земле, на аэродроме и в классах.
      Сегодня день наземной подготовки. Полковник Слива ходил из класса в класс, проверяя занятия.
      -- Всем понятно, как изменяются области возможной атаки с подъемом на высоту? Если кому неясно, задавайте вопросы, -- доносился из-за приоткрытой двери голос помощника.
      -- Все ясно!
      -- Хорошо! Теперь поговорим о воздушных боях в стратосфере.
      "Вот чертов сын, скоро до практического потолка доберется", -- подумал довольный полковник, входя в класс.
      -- Товарищи офицеры! -- скомандовал Поддубный.
      По классу пробежал шум -- все поднялись.
      -- Продолжайте, -- махнул рукой полковник и сел за стол.
      -- Товарищи офицеры! -- подал команду Поддубный. Летчики сели, и он продолжал:
      -- Как известно из аэродинамики, в стратосфере легко потерять высоту, а чтобы восстановить ее, нужно много времени. Значит, необходимо следить за высотой. Потерял ее -- проиграл бой.
      Поддубный прикрепил к доске чертеж.
      -- Тут воспроизведен воздушный, проведенный мною со старшим лейтенантом Телюковым в стратосфере. Синяя линия -- маневр Телюкова. Красная -- моя. Вначале у Телюкова был перевес в высоте. Он, между прочим, хорошо берет динамический потолок, чему я сам еще не научился. Но вскоре Телюков потерял высоту. Это для него было началом проигрыша боя. Здесь Телюков намеревался атаковать меня снизу. Ничего не получилось, и не могло получиться. Летчик поставил свой самолет на большой угол атаки, что привело к уменьшению скорости и нарушению устойчивости самолета. Атака не дала желаемых результатов...
      Семену Петровичу самому еще не приходилось вести воздушный бой на высоте, близкой боевому потолку самолета, и он с интересом слушал помощника.
      После перерыва полковник зашел в класс, где занятия проводил инженер. Слушал инженера, а думал о Поддубном. Хороший помощник -- образованный, смелый, настойчивый. За что ни возьмется -- доведет до конца. И по мере того как полетные задания усложнялись, предпосылок к летным происшествиям становилось меньше. А все потому, что, во-первых, строго сохраняется методическая последовательность, во-вторых, хорошо проводится наземная подготовка, в-третьих, Поддубный отлично знает каждого летчика, все его положительные качества, недостатки. Телюков, тот самый Телюков, о котором майор Гришин говорил: "Горбатого могила исправит", -- стал шелковым. Не нарадуешься на него, и в этом заслуга Поддубного. Сумел-таки обуздать неистовый характер старшего лейтенанта!
      Нелегко авиационному командиру вести учебный процесс. Перегнешь где-нибудь палку, поставишь перед летчиком непосильное задание -- угрожает авария. Чуть недогнешь, слабину дашь -- тоже плохо, потому что остаются прорехи, а значит, опять-таки авария. Здесь надо гнуть, но не перегибать. Поддубному это отлично удается.
      А взять, например, дисциплину, и в частности отдание чести. Сколько говорилось в полку, что отдание чести -- священный долг воина. Невзирая на это, некоторые солдаты забывали об этом долге. Идет солдат, засмотрелся и на видит старшего по званию. Остановишь его, спросишь, почему честь не отдал? "Виноват, не заметил". Или: "У меня руки заняты". Объективные причины находились всегда.
      -- Довольно толочь воду в ступе, заниматься разговорами. Надо взыскивать с тех, кто сквозь пальцы смотрит на нарушение устава, -- заметил Поддубный.
      Полковник наложил строгое взыскание на офицера лишь за то, что тот равнодушно прошел мимо солдата, не отдавшего ему чести. Это сразу принесло свои результаты. Офицеры, а по их примеру и сержанты повысили требовательность. Не стало в полку таких, которые "не видят начальников", и руки у всех сразу освободились...
      А вот еще факт.
      Облака в пустыне -- редкие гости. Бывает, что целый месяц не увидишь в небе тучки. Если же летчик долгое время не летает в облаках, то теряет навыки в полетах по приборам. Эти навыки в некоторой степени можно поддерживать полетами на учебно-боевом самолете, где имеются две кабины, из которых одна закрывается шторками. Но в полку мало было таких самолетов.
      -- Давайте проводить полеты в закрытых кабинах на боевых самолетах, -предложил Поддубный. -- Инструктор будет подавать команды по радио, ограждая напарника от ошибок. Получится почти то же самое, что при полете на двухместном самолете.
      -- То, да не то, -- возражал Семен Петрович. -- Потеряет летчик пространственную ориентировку, тогда что? За хвост самолет не поймаешь!
      -- Разрешите мне попробовать с Дроздовым?
      -- Ну пробуйте.
      Оказалось, что так летать можно. Начали летать на боевых самолетах в закрытых кабинах командиры эскадрилий, затем командиры звеньев и, наконец, летчики, имевшие соответствующую подготовку. Эта новость дошла до дивизии. Прибыл инспектор, чтобы удостовериться на месте. А спустя некоторое время полковник получил указание: "Начать полеты под колпаком на боевых самолетах".
      Семен Петрович вышел из класса покурить. Как и вчера, и позавчера, нещадно палило солнце. До чего ни дотронешься -- раскалено. Возле столовой двое солдат обливали друг друга холодной водой. Захотелось и полковнику освежиться.
      -- Ану, полейте-ка на меня, -- обратился он к шоферу водовозки, снимая китель и подставляя под шланг широкую спину.
      Вдруг над аэродромом показался одиночный самолет. Либо кто-то из летчиков заблудился, либо начальство прилетело.
      Полковник поспешил в штаб и оттуда позвонил на аэродром.
      -- Кто там летает?
      -- Подполковник Удальцов запросил разрешение на посадку, -- доложил диспетчер.
      -- А-а, ну так принимайте его.
      Подполковник Удальцов командовал одним из полков дивизии. Между ним и полковником Сливой в течение нескольких лет продолжалось негласное соревнование. Прибудет Семен Петрович в штаб дивизии, обязательно поинтересуется, сколько часов налетал полк Удальцова, какие упражнения выполнил, какие не выполнил. То же самое делал и Удальцов. И если находил, что у него показатели лучше, говорил:
      -- Гаснет, Семен Петрович, трубка, гаснет!
      Если же показатели были лучше у Семена Петровича, тот в свою очередь подтрунивал над соседом:
      -- В хвосте плетешься, Иннокентий Михайлович, не к лицу это Герою Советского Союза! Не с кого брать пример нам, простым смертным...
      Соседи-командиры дружили между собой -- хотя Удальцов был моложе Сливы лет на пятнадцать, -- и частенько навещали друг друга. При этом не упускали случая указать на замеченные неполадки.
      -- У вас, Семен Петрович, авиационные специалисты вне строя, табуном ходят на стоянку самолетов. Непорядок!
      -- Разве?
      -- Сам видел.
      Но полковник Слива не оставался в долгу:
      -- Пусть так, но и я кое-что подметил на твоем аэродроме, Иннокентий Михайлович! Автобус для летчиков обшарпан, совсем как в отстающем колхозе. Да и телефонная связь... одна порча нервов.
      Расставались командиры и брались за дело. Семен Петрович читал мораль инженерам за то, что "распустили младших авиационных специалистов".
      -- Сраму из-за вас набрался.
      А подполковник Удальцов звонил командиру обслуживающего подразделения:
      -- Соседи потешаются над автобусом, который ты подаешь для перевозки летчиков. Обрати-ка внимание! Может, найдется килограммчик краски, чтобы освежить, а? Подмажь, сделай милость! А телефоны у нас -- одна порча нервов!..
      Аварийность, возникшая в Кизыл-Калынском полку, прекратила эти взаимные посещения и соревнования. Обоим командирам стало как-то неловко вести прежние разговоры. Что уж за показатели, какое может быть соревнование при аварийности! Семен Петрович и Иннокентий Михайлович встречались теперь лишь на совещаниях у командира дивизии, что бывало не так уж часто.
      И вот неожиданно Удальцов прилетел.
      -- С чего бы это? -- недоумевал Слива.
      Отправив на аэродром "Победу", Семен Петрович похаживал по штабу, придираясь к каждой мелочи и без конца делая замечания подчиненным. Прежде всего он напал на дежурного по штабу.
      -- Это что? -- указал он на окурок в углу. -- Прибрать, подмести! Быстрее!
      -- Есть! -- вытянулся дежурный.
      -- А у вас чего кобура обвисла, как свиное ухо? Силушки не хватает потуже пояс затянуть? -- набросился он на дежурного по полку.
      -- Жарко, товарищ полковник!
      -- Подтянуться!
      -- Есть!
      В коридор выбежал писарь в расстегнутой гимнастерке.
      -- А ну, ко мне, -- поманил его полковник. -- Ты что ж это, голубчик, разбойником носишься по штабу?
      -- Начштаба подполковник Асинов разрешил, больно душно, -- ответил писарь, солдатик первого года службы.
      -- Разрешил? Коль разрешил -- дело иное. Но ты все-таки застегнись, голубь! -- и полковник провел рукой по колючей, стриженой голове солдата.
      -- Есть, товарищ полковник! -- проговорил польщенный отцовским вниманием солдат.
      Не найдя, к чему бы еще придраться, Семен Петрович зашел в кабинет и тоже начал готовиться к встрече. Убрал со стола лишние бумаги, набил табаком трубку и послал посыльного за бутылкой минеральной воды.
      За окном просигналила "Победа" -- это Челматкин предупреждал командира о приезде гостя. Семен Петрович подошел к окну. Блеснув на солнце Золотой Звездой Героя, Удальцов бравым шагом вошел в штаб.
      -- Здравия желаю, Семен Петрович! -- приветствовал он Сливу еще из коридора.
      -- Здравствуйте, Иннокентий Михайлович! -- воскликнул Слива и бросился навстречу гостю с распростертыми объятиями.
      -- Как живем-можем в царстве песков?
      -- Так и живем. А ты чего тут летаешь, гудишь, варанов и тушканчиков пугаешь?
      -- Дело есть, сами же затеяли, Семен Петрович!
      -- Какое дело?
      -- Забыли?
      -- Нет, в самом деле?
      Удальцов хитро прищурил глаз.
      -- Не прикидывайтесь, Семен Петрович, казанской сиротой.
      -- Ну садись, садись, а то еще обидишься! -- примирительно сказал Семен Петрович. -- Я вот холодной водицы для тебя припас. Не то что некоторые мои друзья...
      Удальцов погрозил пальцем:
      -- Грешите, Семен Петрович! Когда ж это я негостеприимно принимал вас?
      -- На-ка, выпей с полета холоднячка!
      Удальцов наполнил стакан.
      -- Так, так, Семен Петрович, высоту, значит, набираете?
      -- Да где уж нам! -- отнекивался полковник, начиная догадываться, на что намекает собеседник.
      -- Так, так... По стрельбам обогнали? Обошли? По ночной подготовке вплотную приблизились к моему полку! А полеты под колпаком на боевых самолетах! А полет на предельную дальность. Вон какую шумиху поднял тот полет! Сам генерал Щукин обратил внимание: "Так нужно летать, как Слива" -сказал.
      -- Правда? -- обрадовался Семен Петрович.
      -- Сам слышал. Прилетал ко мне генерал Щукин, рассказывал. И я очень за вас рад, Семен Петрович. Очень рад. Теперь мы с вами еще потягаемся. Я вижу: есть порох в пороховницах! А ваше предложение относительно воздушного боя между двумя полками -- это идея! Этой идеей вы просто утерли нам нос. У меня, правда, не раз возникала такая мысль, но, к сожалению, как говорится, -- руки не дошли. Текущие дела задушили, вот и опередили вы нас.