— Я — адвокат Джо и так или иначе уже втянут в это дело.
      Рут вдруг почувствовала, что снова владеет своим телом. Она отключила репродьюсер, встала и отошла подальше от машины.
      "Убийство моей матери должно развлекать Чемов!"
      Она отвернулась и шагнула к постели. Но вид постели вызвал у нее отвращение. Она повернулась к ней спиной. Беззаботность, с которой Келексел позволил ей сделать это открытие, вызвала бешеную ярость. Его это не волновало. Хуже того, он об этом и не подумал. Все это не касалось его, не удостоилось его внимания. Чувства и страдания жалких существ могли вызвать у него лишь пренебрежение, отвращение.
      Рут опустила глаза и обнаружила, что заломила себе руки. Она оглядела комнату. Здесь должно быть какое-то оружие, что-то, чем можно поразить этого отвратительного… Она опять увидела постель. Вспомнила о золотом экстазе, который она испытала на этой постели и внезапно возненавидела свое тело. Ей захотелось растерзать свою плоть. Слезы струились из ее глаз.
      "Я убью его!"
      Но Келексел говорил, что Чемы невосприимчивы к насилию, им нельзя повредить по одиночке. Они бессмертны. Их нельзя убить. Оки никогда не умирают.
      Эти мысли заставили Рут почувствовать себя ничтожной частицей, пылинкой, потерянной, одинокой, обреченной. Она упала на кровать, повернулась на спину и уставилась на сверкающие кристаллики аппарата, с помощью которого, как ока теперь знала, Келексел контролирует ее состояние. Под плащом у него был спрятан маленький пульт, связанный с устройством над ее кроватью. Она однажды видела, как он пользовался им.
      Подумав о контрольном устройстве, она вдруг ясно представила, что произойдет, когда Келексел вернется. Она еще раз покорится ему. Золотой экстаз погасит все другие чувства. Она снова будет подлизываться к нему, добиваться его внимания.
      — О Боже! — прошептала она.
      Она повернулась и взглянула на репродьюсер. Там содержалась запись гибели ее матери — она была уверена в этом. Хватит ли у нее сил воспротивиться страшному искушению увидеть эту сцену?
      Какое-то шипение послышалось позади нее, она резко повернулась на кровати и глянула на дверь.
      Юнвик стояла на пороге комнаты, ее лысая голова блестела в желтом свете. Рут оглядела маленькую фигуру, холмики грудей, короткие толстые ноги в зеленом трико.
      — Ты в беде, — произнесла Юнвик. Ее голос звучал профессионально уравновешенно, успокаивающе. Он был так похож на голоса многих других докторов, что Рут захотелось закричать, разрыдаться.
      — Что ты делаешь здесь? — резко спросила Рут.
      — Я — Врач корабля, — спокойно продолжала Юнвик. — Моя работа в основном состоит в том, чтобы приносить пользу. Ты нуждаешься во мне.
      "Они выглядят, как карикатуры на людей", — подумала Рут.
      — Уходи, — произнесла она вслух.
      — У тебя проблемы, и я могу помочь тебе, — сказала Юнвик,
      Рут села на кровати.
      — Проблемы? Почему у меня должны быть проблемы? — Она чувствовала, что ее голос звучит истерично.
      — Этот болван Келексел оставил тебе репродыосер с неограниченным подбором сюжетов, — заметила Юнвик.
      Рут внимательно посмотрела на женщину Чем. Есть ли у них эмоции? Существует ли какой-нибудь способ задеть их самолюбие?
      — Как размножаются ваши мерзкие существа? — спросила Рут.
      — Ты ненавидишь нас, да? — ответила вопросом на вопрос Юнвик.
      — Что, боишься отвечать? — настаивала Рут.
      Юнвик пожала плечами:
      — По существу, так же, как и вы… за исключением того, что женщины лишаются органов воспроизводства на ранней стадии развития. Мы должны обращаться в центры размножения за специальными разрешениями — довольно нудная, скучная процедура. Но мы способны неплохо наслаждаться жизнью и без названных органов. — Она подошла и остановилась в шаге от постели.
      — Однако ваши мужчины предпочитают женщин моего типа, — сказала Рут.
      Юнвик еще раз пожала плечами.
      — О вкусах не спорят. У меня было несколько любовников с твоей планеты. Одни были хороши, другие — нет. К сожалению, все вы так быстро увядаете.
      — Но вы наслаждаетесь нами. Мы развлекаем вас!
      — В подходящий момент, — сказала Юнвик. — Интерес к вам то возрастает, то падает.
      — Но зачем вы тогда торчите здесь?
      — Это выгодно, — ответила Юнвик. Про себя она отмстила, что аборигенка почти освободилась от эмоций, которые недавно владели ею. Побуждение к сопротивлению и объект для выплеска эмоций — вот все, что для этого нужно. Этими существами так просто управлять!
      — Итак, мы нравимся Чемам, — сказала Рут. — Чемам нравятся истории о нас.
      — Вы представляете неисчерпаемый источник самоформирующихся сюжетов. Вы можете без посторонней помощи выстраивать естественную цепь событий, поражающих самое искушенное зрительское восприятие. В то же время, эти истории подчас могут быть причиной глубокого разочарования, поэтому необходима очень тонкая корректировка в процессе подбора сюжета для демонстрации. Искусство Фраффина состоит в отборе тех неуловимых нюансов, которые забавляют и завораживают нас.
      — Ты вызываешь у меня отвращение, — прошипела Рут. — Ты не человек.
      — Мы — не смертные люди, — ответила Юнвик и подумала: "Интересно, находится ли уже в ней зародыш? Как она поступит, когда узнает, что должна родить Чема?"
      — Но вы прячетесь от нас, — сказала Рут. Она указала на потолок. — Там, наверху.
      — Когда это отвечает нашим настроениям, — сказала Юнвик. — Сейчас нам необходимо скрываться. Но тах было не всегда. Когда-то я открыто жила среди вас.
      Рут чувствовала разочарование от спокойного, отстраненного тона Юнвик. Она понимала, что не сможет задеть это существо, но все же упрямо продолжала свои попытки.
      — Ты лжешь, — сказала она.
      — Может быть. Но я скажу тебе, что однажды была богиней Иа, вселяющей ужас в пленных евреев… в Сумерии, некоторое время тому назад. Устанавливать религиозные культы — довольно безобидное и приятное развлечение.
      — Ты была богиней? — Рут задрожала. Она знала, что Юнвик говорит правду и сказанное почти не имеет значения для нее.
      — Кроме того, мне приходилось выдавать себя за циркового уродца, — продолжала Юнвик. — Я участвовала во многих событиях, которые сейчас стали эпическими поэмами. Иногда мне нравится иллюзорное ощущение античности.
      Рут закрыла глаза и тряхнула головой. Она не могла произнести ни слова.
      — Ты не понимаешь меня, — сказала Юнвик. — Как ты можешь понять? Это наша проблема, не так ли? Когда будущее безгранично, понятия древности не существует. Ты всегда пребываешь в Бесконечном Настоящем. Когда ты начинаешь думать о своем прошлом, как о чем-то несущественном, будущее тоже не имеет значения. И тогда это может погубить нас. Корабли историй защищают нас от рокового конца.
      — Вы… шпионите за нами, что ли…
      — Безгранично далекое прошлое, безграничное настоящее и безграничное будущее, — произнесла Юнвик. Она чуть наклонила голову, с удовольствием прислушиваясь к своим словам. — Да, мы обладаем этим. Ваша жизнь лишь короткая вспышка, и все ваше прошлое немного длиннее, но тем не менее мы, Чемы, обретаем с вашей помощью определенное ощущение старины, ощущение прошлого, столь нужное нам. Вы даете это нам, понимаешь?
      Вновь Рут отрицательно покачала головой. В этих словах присутствовал, очевидно, глубокий смысл, но ей было дано понять лишь очень малую его часть.
      — Есть вещи, которые паутина Тиггиво не может нам дать, — продолжала Юнвик. — Видимо, это расплата за наше бессмертие. Паутина объединяет Чемов в единый организм — я чувствую жизнь каждого из нас, миллионов и миллиардов Чемов. Это давнее чувство, но отнюдь не древность.
      Рут проглотила слюну. Это создание перескакивает с одной мысли на другую. Однако беседа дала ей время прийти в себя, и Рут почувствовала, что внутри нее формируется ядро сопротивления, уголок в ее сознании, куда можно отступать и где она будет чувствовать себя в безопасности от Чемов, что бы они ни предпринимали. Она осознала, что все еще не сможет противостоять воле Келексела, да и сейчас эта Юнвик занимается дальнейшим подавлением эмоций пленницы Чемов. Все же спасительный уголок существовал внутри нее, он становился Дольше, давал ей силы для борьбы.
      — Ну, ладно, — сказала Юнвик. — Я пришла исследовать тебя. — Она приблизилась к краю кровати.
      Рут глубоко, судорожно вздохнула.
      — Вы наблюдали за мной с помощью ваших устройств. Знает ли Келексел об этом?
      Лицо Юнвик стало совершенно бесстрастным, но в глубине души она была поражена. "Как могло это глупое существо проявлять подобную проницательность и задать столь острый вопрос?"
      Рут почувствовала брешь в обороне Юнвик и воскликнула:
      — Ты ведешь речь о безграничности, эпосах, но вы использовали ваш… — она сделала жест, охватывая пространство корабля, — для записи… убийства…
      — Действительно! — отозвалась Юнвик. — Ну, а теперь ты расскажешь, почему Келексел расспрашивает обо мне на корабле.
      Хрустальные грани над кроватью начали излучать спокойный голубоватый свет. Рут почувствовала, что слабеет. Она покачала головой:
      — Я не…
      — Ты скажешь мне! — Откровенная ярость проступила в чертах женщины-Чем, лысая голова отливала мокрым серебром.
      — Я… не знаю, — прошептала Рут.
      — Он сделал глупость, когда позволил тебе пользоваться репродьюсером с неограниченным подбором сюжетов, а мы были дураками, когда вовремя не остановили его, — сказала Юнвик. Она провела рукой по своим полным губам. — А что ты сама думаешь об этом?
      Рут глубоко вздохнула, почувствовав, что напряжение несколько спало. Заветный спасительный уголок по-прежнему существовал.
      — Это была моя мать, вы убили мою мать, — пробормотала она.
      — Мы убили?
      — Вы заставляете людей делать то, что нужно вам, — сказала Рут.
      — Людей! — усмехнулась Юнвик. Ответы Рут выдавали ее мизерную осведомленность в делах Чемов. Тем не менее она была опасна. Она все еще могла послужить причиной возникновения у Келексела несвоевременного интереса к запретным областям.
      Юнвик положила руку на живот Рут и быстро взглянула на манипулятор над постелью. Характер свечения контрольного индикатора вызвал у нее довольную улыбку. Несчастное существо уже несло внутри себя плод. Какой странный способ получать потомство! И какой приятный и безболезненный способ заманить в ловушку этого шпика Первородных.
      Все же факт беременности Рут вызвал у Юнвик странное чувство беспокойства. Она отдернула руку, почувствовав характерный мускусный запах аборигенки. Как сильно развиты грудные железы у этого существа! А вот ее щеки выглядят впалыми, как после длительного недоедания. Свободная накидка, надетая на Рут, напомнила Юнвик греческую тунику. Это была интересная культура, просуществовавшая, к сожалению, так недолго. Так недолго!
      "Я должна наслаждаться своим открытием, — подумала Юнвик. — Почему оно тревожит меня? Неужели я что-то проглядела?"
      Неожиданно и необъяснимо в ее голове возникли четыре строчки из застольной песни Чемов: Давно, давно, давно, давно Когда каждый из нас был молод Мы слушали музыку нашей плоти И пение горящего солнца.
      Юнвик резко тряхнула головой. Слова этой песни были бессмысленны. Она была хороша только чередованием ритмов, разгоняющих скуку.
      Но может быть, когда-то эти слова что-то означали?
      Линзы манипулятора над кроватью приобрели зеленоватый оттенок, потом стали излучать мягкий красный свет.
      — Отдохни, дитя, — сказала Юнвик. Она необычно мягко погладила Рут по обнаженной руке. — Расслабься и постарайся получше выглядеть к приходу Келексела.
 

13

      — Просто дело в том, что для нее события приняли слишком крутой оборот, и она не выдержала и сбежала, — сказал Бонделли. Он сочувственно смотрел на Энди Фурлоу, удивляясь, почему тот выглядит столь изможденным.
      Они сидели в рабочем кабинете Бонделли, обставленном полированной мебелью из дорогой древесины, в застекленных шкафах тонкой работы стояли на полках книги в кожаных переплетах, по стенам были развешаны дипломы в тонких темных рамках и фотографии известных людей с их автографами. Только что наступил полдень, ярко светило солнце.
      Фурлоу сидел сгорбившись, опираясь на колени, руки были плотно сжаты в замок. "Я не смею рассказывать Бонделли о моих подозрениях, — думал он. — Не смею… не смею".
      — Кто захотел причинить ей вред или похитить ее? — недоуменно спросил Бонделли. — Наверняка она поехала к друзьям, может быть, во Фриско. Или возможно другое, столь же простое объяснение. Мы услышим о ней, когда она избавится от своего страха,
      — Точно также думает и полиция, — сказал Фурлоу. — Они полностью сняли с нее обвинение в смерти Нева… Физические улики…
      — Сейчас нам лучше всего заняться делом Джо. Рут вернется домой, когда она будет в порядке.
      "Вернется ли?" — спросил себя Фурлоу. Он не мог избавиться от ощущения, что все происходящее — кошмарный сон. Был ли он на самом деле в роще вместе с Рут? Действительно ли Нев погиб в развитие этого рокового несчастного случая? Сбежала ли Рут куда-то? И куда?
      — Нам следует сейчас углубиться непосредственно в рассмотрение юридического определения невменяемости, — сказал Бонделли. — Сущность и последствия этого состояния. Правосудие требует…
      — Правосудие? — Фурлоу изумленно посмотрел на своего собеседника.
      Бонделли повернулся на стуле, показав свой профиль; тонкий рот казался тенью от его усов.
      — Правосудие, — повторил он и вновь повернулся к Фурлоу. Бонделли гордился умением разбираться в людях и сейчас изучал Фурлоу. Кажется, психолог постепенно преодолевает свой испуг. Конечно, понятно, почему он так потрясен. Все же любит Рут Мерфи… Хадсон. Ужасное происшествие, но все утрясется. Всегда так бывает. Все окончательно встанет на свои места в суде.
      Фурлоу глубоко вздохнул, напомнив себе, что Бонделли не специализируется на уголовных делах.
      — Нас больше должно интересовать реальное положение вещей, — произнес он. В его голосе послышалось циничное отвращение. "Справедливость!" — Официальное определение психического состояния — это чепуха. Важно то, что общество требует казни виновного, а наш окружной прокурор мистер Парет должен скоро переизбираться на должность.
      Бонделли был потрясен:
      — Закон выше этого! — Он тряхнул головой. — И не может все общество быть против Джо Мерфи. Почему они должны быть против?
      Фурлоу ответил тоном, которым обращаются к непослушному ребенку:
      — Потому что они боятся его.
      Бонделли позволил себе взглянуть в окно — знакомые крыши, отдаленная зелень деревьев; в воздухе, около соседнего дома, появилось что-то вроде облачка дыма. Струйки дыма свивались в кольца, образуя интересный узор на переднем плане. Он снова переключил свое внимание на Фурлоу и произнес:
      — Вопрос в том, как может сумасшедший осознавать свои поступки и их последствия? Я хочу, чтобы вы опровергли такую возможность.
      Фурлоу снял очки, осмотрел их и снова надел. Очки четко очерчивали контуры предметов и падающие на них тени.
      — Сумасшедший не думает о последствиях своих действий, — сказал он. Одновременно он спросил себя, готов ли он всерьез принять участие в безумных проектах Бонделли по защите Джо Мерфи.
      — Я придерживаюсь мнения, что мы можем опереться на самобытные взгляды лорда Котенхема. — Бонделли повернулся, вытащил из шкафа позади себя толстенную книгу, положил на стол и открыл на заложенной странице.
      "Он не может быть серьезным", — подумал Фурлоу.
      — Вот, что пишет лорд Котенхем, — сказал Бонделли. — "Неправильно следовать любой доктрине, которая предполагает наказание для субъекта, действующего в состоянии помешательства. Нельзя себе представить, чтобы человек, не способный отличить плохое от хорошего или отдавать себе отчет в своих действиях, обязан был нести ответственность как с моральной, так и с юридической точки зрения. Я считаю нереальным, что какой-либо субъект может находиться в заблуждении о своей вменяемости фактически, если он не может быть невменяемым".
      Бонделли захлопнул книгу и уставился на Фурлоу с победным видом, как будто говоря: "Вот! Решение найдено!"
      Фурлоу откашлялся. Становилось все более очевидным, что Бонделли живет в мире грез.
      — Все, что вы сказали, бесспорно, — заметил Фурлоу. — Но разве нельзя допустить, что в случае, если наш уважаемый окружной прокурор подозревает, или, прямо говоря, даже уверен в невменяемости Джо Мерфи, он сочтет более целесообразным казнить такого человека, чем помещать его в лечебницу.
      — Боже всемогущий! Почему?
      — Двери психиатрических лечебниц иногда открываются, — сказал Фурлоу. — Парент был избран для того, чтобы защищать здешнее общество, если потребуется, то и от него самого.
      — Но ведь Мерфи несомненно сумасшедший!
      — Вы не хотите выслушать меня, — сказал Фурлоу. — Конечно, он сумасшедший. Именно этого люди и боятся.
      — Но разве психология не должна…
      — Психология! — фыркнул Фурлоу. Потрясенный Бонделли молча смотрел на Фурлоу.
      — Психология — это лишь один из современных предрассудков. — сказал Фурлоу. — Она ни черта не может сделать для таких людей, как Джо. Мне очень жаль, но это правда, и лучше, чтобы это стало ясно прямо сейчас.
      — Если вы то же самое сказали Рут Мерфи, понятно почему она убежала, — заметил Бонделли.
      — Я сказал Рут, что помогу ей, чем только смогу.
      — Довольно странная у вас манера помогать.
      — Смотрите, — сказал Фурлоу. — Сейчас общество нашего города готово к вооруженной защите своих домов, люди напуганы, возбуждены. Мерфи сейчас воплощает все их скрытые грехи. Они хотят, чтобы он умер. Они хотят устранить из своей жизни это психологическое давление. Невозможно подвергнуть весь город психоанализу.
      Бонделли начал нетерпеливо постукивать пальцами по столу.
      — Так собираетесь вы или нет помочь мне доказать, что Джо — сумасшедший?
      — Я сделаю все, что смогу, но вы, очевидно, знаете, что Джо отвергает такую форму защиты?
      — Знаю! — Бонделли подался вперед, держа руки на столе. — Проклятый дурак вскипает при малейшем намеке на то, чтобы привести в качестве оправдания его психическое состояние. И продолжает толковать о каких-то неписаных законах!
      — Эти идиотские обвинения против Адель, — кивнул Фурлоу. — Джо делает все, чтобы максимально усложнить задачу подтверждения его невменяемости.
      — Нормальный человек попытался бы сейчас выдать себя за умалишенного, лишь бы спасти свою жизнь, — сказал Бонделли.
      — Не забывайте то, что вы сейчас сказали, — произнес Фурлоу. — Джо ни под каким видом не принимает идею своего сумасшествия. Если принять это во внимание — особенно как настоятельное требование, — то он окажется перед фактом, что его насильственные действия ничем не оправданы и бессмысленны. Чудовищность подобного допущения окажется гораздо хуже, чем простое сумасшествие. Сумасшествие для него гораздо предпочтительнее.
      — Расскажете ли вы это суду присяжных? — тихо спросил Бонделли.
      — Мерфи считает, что безопаснее отстаивать свою нормальность?
      — Да.
      Фурлоу пожал плечами:
      — Кто знает, чему поверят присяжные? Джо может представлять собой пустую внутри оболочку, но эта оболочка может оказаться чертовски твердой. И у нас не будет средства пробить ее. Каждая частичка его существа сконцентрирована сейчас на необходимости показаться нормальным, добиться иллюзии нормальности равно как для себя, так и для других. Смерть для него значительно более предпочтительна, чем обратное допущение… прямо по Оскару Уайльду.
      — Каждый человек убивает то, что он любит, — прошептал Бонделли. Он опять отвернулся и посмотрел в окно. Облачко дыма все еще оставалось на месте. Он вскользь подумал о том, что где-то под его окнами рабочие смолят крышу.
      Фурлоу посмотрел на палец Бонделли, постукивающий по столу.
      — Тони, вас губит то, что вы — один из этих ужасных детей Г.К.Честертона. Вы чисты и простодушны, и уважаете правосудие. Большинство из нас безнравственны и больше склоняются к милосердию.
      Как будто не расслышав, Бонделли сказал:
      — Нам нужно какое-то простое и изящное доказательство для присяжных. Они должны быть ошеломлены… — Он прервался и пристально посмотрел на Фурлоу. — А ваше предвидение поведения Мерфи хорошо для этого подходит.
      — Слишком специфично, — ответил Фурлоу. — Присяжные не воспримут этого доказательства, потому что ничего не поймут. Присяжные не прислушиваются к тому, чего они не понимают. Их мысли заняты фасоном одежды, жуками на клумбе с розами, что будет на ленч, где провести отпуск.
      — Но вы предсказывали случившееся, не так ли? Рут правильно передала мне ваши слова?
      — Психический срыв — да, я предсказывал его. — Слова прозвучали, почти как вздох. — Тони, вы внимательно слушаете, что я вам говорю? Это преступление на почве секса — кинжал, насилие…
      — Он сумасшедший?
      — Конечно, он сумасшедший!
      — И с юридической точки зрения?
      — С любой точки зрения.
      — Значит у нас есть юридический прецедент для…
      — Важнее психологический прецедент.
      — Что?
      — Тони, если я что и понял с тех пор, как стал судебным психологом, так это то, что присяжные гораздо больше времени уделяют тому, чтобы уловить отношение судья к подсудимому, чем выслушиванию адвокатов. Они до отвращения внимательны к мнению судьи. А судья в нашем деле будет, очевидно, принадлежать к местному обществу. Общество хочет навсегда избавиться от Джо — <ж должен умереть. Мы можем до посинения доказывать, что он не в своем уме. Ни один из этих добропорядочных людей не примет наши доказательства, даже если в глубине души будет чувствовать их правоту. Фактически, пытаясь доказать безумие Джо, мы ускорим вынесение приговора.
      — Вы хотите сказать, что не можете публично заявить, что предупреждали о психической ненормальности Джо, но власти отказались принять меры, поскольку этот человек принадлежал к верхушке местного общества?
      — Конечно, не могу.
      — Думаете, вам не поверят?
      — Не имеет никакого значения, поверят мне или нет.
      — Но если они поверят…
      — Я уже сказал вам, Тони, чему они скорее всего поверят, и удивлен, что вы, адвокат, не можете этого понять. Они поверят, что у Парета есть доказательства неверности Адель, но некоторые юридические тонкости, возможные уловки с вашей стороны препятствуют оглашению этих грязных деталей. Они поверят, потому что для них это самое легкое. И никакие заявления с моей стороны не смогут изменить положения.
      — Так вы считаете, что у нас нет шансов?
      Фурлоу пожал плечами:
      — Нет, если не удастся перевести разбор дела в другой округ.
      Бонделли повернулся на стуле и уставился в окно, на облачко дыма.
      — Мне очень трудно поверить в то, что рассудительные, логически мыслящие люди…
      — О какой рассудительности и логике присяжных может идти речь? — спросил Фурлоу.
      Внезапный прилив ярости захлестнул Бонделли. Он повернулся и злобно посмотрел на Фурлоу.
      — Знаете что, Энди? Тот факт, что Рут отвернулась от вас, повлиял на ваше отношение к ее отцу. Вы обещали помочь, но каждое ваше слово…
      — Хватит об этом, — тихим, невыразительным голосом прервал его Фурлоу. Он дважды глубоко вздохнул. — Ответьте мне на один вопрос, Тони. Почему вы взялись за это дело? Ведь вы не занимаетесь уголовными. преступлениями?
      Бонделли провел рукой по глазам. Постепенно возбуждение улеглось. Он взглянул на Фурлоу.
      — Извините меня, Энди.
      — Все в порядке. Так вы можете ответить на мой вопрос? Вы знаете, почему взялись за это дело?
      Бонделли вздохнул и пожал плечами.
      — Когда стало известно, что я представляю его интересы, двое самых значительных моих клиентов позвонили и сказали, что если мне не удастся с честью выйти из этой истории, то они откажутся от моих услуг.
      — И поэтому вы защищаете Джо?
      — Зашита у него должна быть лучшая из возможных.
      — Вы наиболее предпочтительны?
      — Я хотел обратиться в Сан-Франциско, пригласить Белли, но Джо отказался. Он считает, что и так все пройдет легко — проклятый неписаный закон.
      — И, следовательно, остаетесь вы?
      — Да, в этом городе. — Бонделли положил руки на стол, сжал кулаки. — Видите ли, я не смотрю на это дело так же, как вы, вовсе нет. Я думаю, что самое сложное для нас, — доказать, что он не симулирует сумасшествие.
      Фурлоу снял очки и потер глаза. Они начинали болеть. Сегодня он, пожалуй, слишком много читал. Он сказал:
      — Ну, что ж, у вас здесь есть зацепка, Тони. Если человек, страдающий галлюцинациями, старается не придавать им значения, у вас может возникнуть возможность добиться, чтобы он проявил себя, совершил какие-то действия под влиянием своих галлюцинаций, которые позволили бы окружающим понять его состояние. Разоблачение симулируемого сумасшествия легко сравнить с проблемой определения скрытого психоза, но, как правило, публика этого не понимает.
      — Я считаю, что в нашем деле присутствуют четыре неотъемлемых признака преступления, совершенного сумасшедшим, — произнес Бонделли.
      Фурлоу хотел что-то сказать, но, посмотрев на поднятую руку Бонделли с четырьмя оттопыренными пальцами, промолчал.
      — Во-первых, — произнес Бонделли, — приносит ли смерть жертвы какую-либо выгоду убийце? Психопаты обычно убивают незнакомых или, наоборот, близких им людей. Видите, я провел кое-какую подготовительную работу.
      — Вижу, — ответил Фурлоу.
      — Адель не была застрахована, — продолжал Бонделли. Он опустил один палец. — Дальше. Было ли убийство тщательно спланировано? — Второй палец опустился. — Психи не планируют свои преступления. Либо они потом бегут куда-нибудь наудачу, либо максимально облегчают полиции задачу поймать их. Джо практически объявил о своем присутствии в конторе.
      Фурлоу кивнул, мысленно взвешивая, насколько Бонделли может оказаться прав, "Неужели я неосознанно воздействовал на Рут своим отношением к ее отцу? Куда она могла провалиться?"
      — Третье, — сказал Бонделли, — не слишком ли много неоправданного насилия присутствовало в этом преступлении? Сумасшедшие продолжают атаковать свою жертву, когда цель уже достигнута. Без сомнения, первый же удар кинжала убил Адель. — Третий палец опустился.
      Фурлоу снова надел очки и пристально посмотрел на Бонделли. Адвокат выглядел полным решимости и очень уверенным в себе. Может ли он оказаться прав?
      — Четвертое, — сказал Бонделли. — Преступники, загодя планирующие убийство, запасаются наиболее подходящим для них оружием. Псих хватает то, что попадается под руку — нож для разделки мяса, дубинку, камень, предмет мебели. — Загнув четвертый палец, Бонделли опустил кулак на стол. — Этот проклятый кинжал, насколько я припоминаю, постоянно висел на стене в его кабинете.
      — Как у вас легко все складывается! — воскликнул Фурлоу. — А чем все это время занимается обвинение?
      — О, они, конечно, привлекли своих экспертов.
      — И среди них Вейли.
      — Ваше больничное начальство?
      — Его.
      — Это… ставит вас… в затруднительное положение?
      — Это не волнует меня, Тони. Он только составная часть общественного синдрома. Это… это одна безумная кутерьма. — Фурлоу поглядел на свои руки. — Люди склоняются к тому, что Джо лучше умереть — даже если он сумасшедший. А эксперты обвинения, которым вы машете ручкой и посылаете воздушные поцелуи, — они скажут то, что общество ХОЧЕТ от них услышать. Все, что скажет судья, будет должным образом истолковано…
      — Я уверен, что можно найти беспристрастного судью.
      — Да… безусловно. Но судья непременно поставит вопрос о том, был ли обвиняемый в момент совершения преступления в состоянии использовать ту часть своего рассудка, которая позволяет определить, что он творит зло. ЧАСТЬ, Тони, как будто мозг состоит из различных отделений: одно содержит разум, другое — безумие. Невозможно! Мозг — это нечто цельное. Человек не может быть душевно болен только некоторой частью своего существа — безумие поражает весь организм. Осознание зла и добра, способность выбирать между Богом и дьяволом. Это далеко не равнозначно пониманию того, что два плюс два будет четыре. Чтобы судить о добре и зле, необходимо быть цельной, неповрежденной личностью.
      Фурлоу поднял голову, изучающе взглянул на Бонделли. Адвокат смотрел в окно, губы его шевелились в раздумья.
      Фурлоу повернулся к окну. Он чувствовал себя совсем разбитым, разочарованным, полным отчаяния. Рут скрылась, сбежала. Это единственное логичное, разумное объяснение. Ее отец в любом случае обречен… Мускулы Фурлоу неожиданно напряглись, все внутри застыло от необъяснимого предчувствия. Он взглянул в окно.
      Снаружи, в воздухе висел предмет… куполообразный объект с аккуратным круглым отверстием, находящимся как раз напротив окна кабинета Бонделли. За этим отверстием виднелись двигающиеся фигуры.
      Фурлоу открыл рот, но слова застряли у него в горле. Пошатнувшись, он поднялся со стула и ощупью двинулся вокруг стола, подальше от окна.
      — Энди, что с вами? — испуганно спросил Бонделли. Отвернувшись от окна, он во все глаза смотрел на него.
      Фурлоу облокотился на стол, не спуская глаз с окна. Он смотрел прямо в круглое отверстие парящего предмета. Там, внутри, были глаза, сверкающие глаза. Тонкая трубка появилась в отверстии. Болезненное удушье сдавило грудь Фурлоу. Каждый вздох требовал колоссального напряжения.
      "Господи! Они пытаются убить меня! — подумал он. Он чувствовал, что теряет сознание. Его грудь словно сжимали раскаленными щипцами. Как в тумане, он увидел край стола, возвышающийся над его головой. Что-то ударилось о паркет, и в его угасающем сознании промелькнуло, что это его голова. Он попытался подняться, но не смог пошевелиться.
      — Энди! Энди! Что с вами? Энди! — Кажется, это голос Бонделли. Голос отдавался эхом в пространстве и постепенно затихал: — Энди… Энди… Энди…
      Быстро осмотрев Фурлоу, Бонделли выпрямился и крякнул своей секретарше:
      — Миссис Уилсон! Вызовите "скорую"! Кажется, у доктора Фурлоу сердечный приступ…