Я посмотрел в окно и тут же отпрянул, не переставая наблюдать. Около машины Фостера стояли два полицейских. Один из них обошел ее сзади, вынул блокнот и записал номер. Затем сказал что-то другому через плечо и пошел на ту сторону улицы. Второй полицейский встал рядом с машиной, широко расставив ноги, и уперся взглядом в дверь гостиницы.
      Я бросился к Фостеру.
      — Обувайтесь, — прохрипел я. — Надо убираться отсюда к чертовой матери.
      Мы тихо спустились по лестнице и разыскали заднюю дверь, выходящую в переулок. Ни одна живая душа не видела, как мы покинули гостиницу.
      Спустя час я уже ехал в вагоне, сгорбившись на жестком сидении, и рассматривал сидящего напротив меня Фостера: пожилой придурок с лицом мальчишки и памятью чистой, как вытертая классная доска. Мне не оставалось ничего другого, как тащить его с собой. У меня был единственный шанс: держать его при себе и надеяться, что он все-таки вспомнит хоть что-нибудь, что помогло бы снять меня с этого крючка.
      Пора было обдумать свой следующий шаг. Я вспомнил те пятьдесят тысяч, которые остались в машине, и застонал. Фостер с беспокойством взглянул на меня.
      — У вас что-нибудь болит? — спросил он.
      — Еще как! — ответил я. — До встречи с вами я был бездомным бродягой, голодным, без цента в кармане. Сейчас к этому я могу добавить еще кое-что: за мной гонятся полицейские и на руках у меня псих, который требует за собой ухода.
      — А какой закон вы нарушили? — спросил Фостер.
      — Никакого, — рявкнул я. — Жулик из меня не получился. В течение последних двенадцати часов я замышлял три кражи, и ни одна из них не удалась. А сейчас меня разыскивают за убийство.
      — А кого вы убили? — вежливо справился Фостер. Я наклонился вперед и прорычал ему в лицо:
      — Вас.
      А потом добавил:
      — Фостер, зарубите себе на носу: единственное преступление, в котором я повинен, это глупость. Я наслушался ваших сумасшедших историй и из-за вас же влип в такую, из которой мне уже не выбраться.
      Я откинулся на спинку сидения:
      — А кроме того, я озабочен феноменом стариков, которые засыпают старыми, а просыпаются юношами. Но об этом мы поговорим позже, когда мои расшатанные нервы придут в порядок.
      — Извините, если я доставил вам беспокойство, — сказал Фостер. — Жаль, что я не могу вспомнить того, о чем вы сейчас рассказывали. Могу ли я сейчас чем-нибудь вам помочь?
      — Только недавно вы сами нуждались в помощи, — заметил я. — Вот что, отдайте мне те деньги, которые сейчас у вас есть. Они нам понадобятся.
      Фостер вынул бумажник — после того, как я сказал ему, где тот находится, — и передал его мне, Я проверил содержимое. Там не было ни одного документа с фотографией или отпечатками пальцев. Видимо, Фостер не шутил, говоря, что предусмотрел все для своего бесследного исчезновения.
      — Мы поедем в Майами, — сказал я. — Я знаю там одно место в кубинских кварталах, где мы можем отсидеться. И обойдется это совсем не дорого. Может быть, через некоторое время ваша память начнет возвращаться к вам.
      — Да, — сказал Фостер, — это было бы неплохо.
      — Во всяком случае, вы не разучились говорить, — заметил я. — Интересно, что вы можете еще? Вы помните, каким образом вы заработали все эти деньги?
      — Я не помню абсолютно ничего о вашей экономической системе, — ответил Фостер.
      Он посмотрел вокруг себя и добавил:
      — Во многих отношениях этот мир очень примитивен. Здесь, по-видимому, не трудно скопить состояние.
      — Мне этого никогда особенно не удавалось, — признался я. — Я даже не мог скопить себе на пропитание.
      — Пища обменивается на деньги? — удивился Фостер.
      — Все обменивается на деньги, — подтвердил я, — включая большинство человеческих добродетелей.
      — Странный мир, — произнес Фостер. — Мне понадобится много времени, чтобы привыкнуть к нему.
      — Да, — согласился я. — И мне тоже. Может, на Марсе дела обстоят лучше?
      Фостер утвердительно кивнул головой:
      — Наверное. Может, нам следует отправиться туда?
      Я было застонал, но сдержался.
      — Нет, у меня ничего не болит, — сказал я. — Но, Фостер, не принимайте мои слова так буквально.
      Некоторое время мы ехали молча.
      — Послушайте, Фостер, — вспомнил я, — тот дневник все еще у вас?
      Фостер пошарил по карманам и вытащил его. Нахмурив брови, он осмотрел дневник со всех сторон.
      — Вы помните его? — спросил я, следя за выражением его лица.
      Он медленно покачал головой и провел пальцем по рельефным кольцам на обложке.
      — Этот рисунок… — произнес он. — Он означает…
      — Говорите, Фостер, — подбодрил его я. — Означает что?
      — Извините, не помню.
      Я взял дневник в руки и сидел, уставившись на него. Но этой книжицы я, право, не видел. Я видел свое будущее. Поскольку Фостер не появился, полиция, естественно, посчитает, что он мертв. Я был с ним как раз накануне его исчезновения. Нетрудно понять, почему мною так интересуются. И мое собственное исчезновение подлило еще масла в огонь. Скоро мои портреты будут красоваться на почтах по всей стране. И даже если меня сразу не поймают, обвинение в убийстве останется висеть надо мной.
      Не поможет и добровольная явка в полицию. Когда я расскажу им всю историю, они мне не поверят и будут правы. Я сам в нее не очень верил, хотя и принял непосредственное участие. А может, мне просто показалось, что Фостер выглядит моложе? В конце концов, после крепкого ночного сна…
      Я взглянул на Фостера и чуть было не застонал снова. Ему с трудом можно было дать даже двадцать лет. Он выглядел скорее на восемнадцать. Я готов был поклясться, что он еще ни разу в жизни не брился.
      — Фостер, — сказал я. — Все должно быть в дневнике: кто вы, откуда,. Это — единственная надежда, которая у меня осталась.
      — Тогда я предлагаю его почитать, — ответил он.
      — Отличная идея, — воскликнул я. — И как она раньше не пришла мне в голову?
      Я быстро пролистал дневник, нашел ту часть, которая была написана по-английски, и на час углубился в чтение. Начиная с записи, датированной 19 января 1710 года, автор через каждые несколько месяцев заносил в него несколько строк. По всей видимости, он был кем-то вроде пионера в Виргинской колонии. Он жаловался на цены, на индейцев, на невежество других поселенцев и время от времени упоминал "Врага". Он часто и подолгу путешествовал и, вернувшись домой, принимался жаловаться еще и на свои поездки.
      — Интересная вещь, Фостер, — заметил я. — Это все писалось в течение двух столетий, однако почерк остается неизменным. Несколько странно, не правда ли?
      — А разве почерк человека должен изменяться? — спросил Фостер.
      — Ну, к концу записей он должен был стать не таким твердым, согласны?
      — Почему?
      — Сейчас я вам объясню, Фостер, — сказал я. — Большинство людей не живет так долго. Сто лет — уже много, не говоря о двухстах.
      — В таком случае этот мир, вероятно, очень жесток, — заметил Фостер.
      — Бросьте, — сказал я. — Вы говорите так, как будто прилетели с другой планеты. Кстати, вы не разучились писать?
      Фостер задумчиво посмотрел на меня:
      — Нет.
      Я вручил ему дневник и ручку:
      — Попробуйте.
      Фостер открыл дневник на чистой странице, написал несколько слов и вернул его мне.
      — "Всегда и всегда и всегда", — прочел я и посмотрел на него. — Что это значит?
      Затем еще раз взглянул на эти слова, потом быстро нашел страницы, где было написано по-английски. Хоть я и не графолог, но это сразу бросилось мне в глаза: дневник был написан рукой Фостера.
      — Ничего не понимаю, — повторил я, наверное, в сороковой раз. Фостер сочувственно кивал головой в знак согласия.
      — И зачем вам нужно было самому выводить все эти крючки, а потом тратить массу времени и денег, чтобы попытаться их расшифровать? Вы ведь говорили, что над этим работали эксперты, и даже они не смогли ничего прочитать. Но вы же знали, — продолжал я, — что это написано вашей рукой, вы же можете узнать свой почерк. Хотя, с другой стороны, я забыл, что вы до этого уже раз теряли память. И вы, видимо, подумали, что вы в этом дневнике написали, возможно, что-нибудь о себе…
      Я вздохнул, откинулся на спинку сидения и бросил дневник Фостеру.
      — Возьмите, почитайте немного, — сказал я. — Я занят спором с самим собой и не могу понять, кто кого побеждает.
      Фостер внимательно осмотрел дневник.
      — Странно, — произнес он.
      — Что странного?
      — Дневник сделан из хаффа. Это прочный материал, однако на нем видны повреждения.
      Я замер в ожидании продолжения.
      — Вот, на задней обложке, — сказал Фостер. — Здесь поцарапано. Но, поскольку это хафф, царапина настоящей быть не может. Она, должно быть, сделана специально.
      Я схватил дневник и рассмотрел на задней обложке едва заметную черту, как будто царапнули чем-то острым. Я вспомнил, насколько безуспешными были мои эксперименты с ножом. Итак, эта черта была нанесена специально, а затем замаскирована под случайную царапину. Видимо, она имела определенное предназначение.
      — Откуда вы узнали из какого материала сделан дневник? — спросил я.
      Фостер выглядел удивленным.
      — Оттуда же, откуда знаю, что окно — из стекла, — ответил он. — Просто знаю.
      — Кстати о стекле, — сказал я. — Подождите, вот раздобуду микроскоп, и тогда, может быть, мы получим ответы на некоторые вопросы.
 

ГЛАВА IV

 
      Двухсотфунтовая сеньорита с большой бородавкой на верхней губе поставила рядом с двумя выщербленными чашками кофейник с черным кубинским кофе и кувшинчик подсоленного молока, бросила на меня игривый взгляд, который будь она лет на тридцать моложе, мог бы еще меня взволновать, и утиной походкой вернулась в кухню. Я налил кофе в чашку, отпил залпом сразу половину, и меня тут же передернуло. На улице у кафе гитара жалобно наигрывала "Эстрелиту".
      — Ну что ж, Фостер, — произнес я. — Вот, что я получил. Первая часть дневника исписана какими-то крючками, прочесть ее я не смог. А вот средняя часть, та, которая закодирована обычными буквами, — на самом деле зашифрованный английский текст, что-то вроде резюме того, что произошло.
      Я взял со стола листы бумаги с результатами дешифровки, которую я сделал с помощью ключа, микрогравированного когда-то в искусственной царапине на задней обложке дневника, и принялся читать:
      "Впервые мне стало страшно. Моя попытка построить коммуникатор навлекла на меня Охотников. Я соорудил щит — какой только смог придумать — и занялся поисками их логова.
      Я нашел его: оно оказалось в месте, с давних пор мне знакомом. Это была не постройка, это была шахта, сооруженная людьми Двух Миров. Я хотел проникнуть в нее, но она кишела Охотниками. Я сразился с ними и множество истребил, но в конечном счете вынужден был отступить. Я достиг западного побережья и нанял там смелых моряков, старую посудину и отправился в путь.
      49 дней спустя мы достигли берегов этой дикой страны. Здесь жили люди первобытных времен. Я сражался с ними, пока они не познали страх. Тогда я поселился среди них и стал жить в мире. И Охотники не нашли места моего обитания. Возможно, здесь моя хроника закончится, тем не менее я сделаю все, что в моих силах.
      Вероятно, в скором времени меня настигнет Переход. Я должен подготовиться к появлению незнакомца, который придет вослед мне. Все, что ему надлежит знать, записано на этих страницах. И я говорю ему:
      Запасись терпением, ибо время этого племени сочтено. Не пытайся вновь достичь Восточного континента, жди, и скоро северные мореплаватели в большом числе начнут прибывать в эти дикие земли. Найди среди них самых искусных мастеров по металлу и изготовь с их помощью щит. И только потом возвращайся к Логову Охотников. По моим вычислениям, оно находится на равнине в 50/10000 частях окружности этой (?) к западу от Большого Мелового Плато и в 1470 частях к северу от средней линии и ясно помечено знаком Двух Миров, сложенным из камней".
      Я посмотрел на сидящего напротив меня Фостера:
      — Далее идут регулярные отчеты о его делах с местными жителями, которых он спешно пытался приобщить к цивилизации. Он считался у них богом. Он научил их строить дороги, обрабатывать камень, познакомил с математикой и так далее. Он создавал все возможные условия, чтобы незнакомец, который должен был прийти после него, знал что к чему и мог продолжить его дело.
      Глаза Фостера были прикованы к моему лицу:
      — А что представляет собой Переход, о котором он говорит?
      — Этого нигде не сказано. Я предполагаю, что он имеет в виду смерть, — ответил я. — И откуда должен появиться этот незнакомец, тоже неизвестно.
      — Послушайте меня, Лиджен, — произнес Фостер. В его глазах мелькнуло уже знакомое выражение беспокойства. — Кажется, я догадываюсь, что это за Переход. По-моему, он знал, что все забудет…
      — У вас же амнезия, дружище, — прервал я его.
      — …и незнакомец — это… он сам. Человек, лишенный памяти.
      Нахмурившись я посмотрел на Фостера:
      — Да, может быть. Продолжайте.
      — Поэтому он и пишет, что все, что необходимо знать этому незнакомцу, находится там же, в дневнике.
      — Но только не в той его части, которую я расшифровал, — заметил я. — Там он описывает, как продвигается строительство дороги, сколько золота намыто из новой шахты, но ни слова о том, кто такие Охотники или что происходило до того, как он впервые с ними столкнулся.
      — Это должно быть в дневнике, Лиджен. Наверное, в его первой части, которая написана чужими символами.
      — Может быть, — согласился я. — Но почему он, черт его подери, не оставил нам ключ и к этому тексту?
      — Я думаю, он предполагал, что незнакомец сам сможет вспомнить старое письмо, — сказал Фостер. — Откуда ему было знать, что оно забудется вместе со всем остальным?
      — Предположить можно все, что угодно, — напомнил я. — Но может быть, вы и правы, ведь вы лучше знаете, что такое — потерять память.
      — И тем не менее, мы кое-что узнали, — возразил Фостер. — Например, о Логове Охотников. Мы имеем указание, где оно находится.
      — Если "10000 частей к западу от Мелового Плато" можно назвать указанием, — заметил я.
      — Нам известно больше этого, — ответил Фостер. — Он упоминает равнину, которая, по-видимому, расположена на континенте к востоку от…
      — Это — если предположить, что он плыл из Европы в Америку, — вставил я. — А если — из Африки в Южную Америку или…
      — А фраза о мореплавателях с севера? Она наводит на мысль о викингах…
      — Вы, видно, знакомы с историей, — сказал я. — Оказывается, у вас в голове осталось много разрозненных фактов.
      — Нам нужны карты, — сказал Фостер. — Тогда мы займемся поисками равнины, лежащей у моря…
      — Не обязательно.
      — …к востоку от которой находится Меловое Плато.
      — А что это еще за "средняя линия"? — спросил я. — И десять тысяч частей… — чего?
      — Не знаю. Нам нужны карты.
      — Я купил сегодня днем несколько штук, — сообщил я. — И еще дешевый глобус. Я подумал, что они нам могут понадобиться. Пойдем отсюда домой. Там мы сможем расположиться со своими картами. Я уверен, что шансов у нас очень мало, но…
      Я поднялся, бросил на покрытый клеенкой стол несколько монет и направился к выходу.
      Блошиная нора, которую мы называли домом, располагалась в середине короткого квартала. Мы старались проводить там как можно меньше времени, выбрав для своих долгих ежедневных совещаний кафе "Новедадес" напротив. Под шуршание тараканов мы поднялись по темной лестнице в свою комнату, где было не намного светлее. Я подошел к комоду и выдвинул ящик.
      — Глобус… — произнес Фостер, беря его в руки. — Мне пришла мысль, что, возможно, он имел ввиду одну десятитысячную часть окружности Земли.
      — Что он мог знать о…
      — Забудьте о том, что он жил очень давно, — прервал меня Фостер. — Человек, который писал эти строки, знал достаточно много. Итак, нам придется начать с ряда предположений. Давайте определим наиболее очевидные: мы ищем равнину на западном побережье Европы… — Он придвинул свой стул к грубому столу и, порывшись в исписанных мною листах, вытащил един из них. -…50/10000-ных окружности Земли… Это будет около 125 миль к западу от мелового образования и 3675 миль от средней линии…
      — Может, — сказал я, — под ней подразумевается экватор?
      — Конечно. И тогда наша равнина будет лежать на линии… — Он наклонился к маленькому глобусу. -…Варшава — район к югу от Амстердама.
      — Да, а это скальное обнажение… — сказал я. — Как мы узнаем, есть ли там поблизости видимые меловые образования?
      — Мы можем почитать литературу по геологии. Должна же здесь быть по соседству библиотека.
      — Единственные меловые отложения, о которых я когда-либо слышал, это белые скалы Дувра.
      — Белые скалы…
      Мы оба одновременно потянулись к глобусу.
      — 125 миль к западу от меловых скал, — пробормотал Фостер. Он провел пальцем по глобусу. — Севернее Лондона, но южнее Бирмингема. Это достаточно близко к морю…
      — Где атлас? — спросил я и сам же принялся рыться в картах. Наконец вытащил дешевый туристский атлас и полистал страницы.
      — Вот Англия, — произнес я. — Теперь ищем равнину…
      Фостер ткнул пальцем в карту:
      — Вот. Большая равнина под названием Солсбери.
      — Да-а, большая, — сказал я. — Нам понадобятся годы, чтобы найти на ней груду камней. Зря мы заводимся. Даже если этот паршивый дневник говорит правду, вы думаете, нам удастся найти среди огромной равнины дыру, — пусть даже обозначенную камнями, — которой не одна сотня лет? В любом случае, это все догадки…,
      Я взял атлас и перевернул страницу.
      — Не знаю, что мне хотелось узнать, когда расшифровывал эти страницы, — добавил я, — но надеялся на большее.
      — Мне кажется, нам следует попытаться, Лиджен, — сказал Фостер. — Мы можем съездить и поискать в том районе. Это будет дорого, но не невозможно. Для начала мы можем попробовать скопить денег…
      — Минутку, Фостер, — произнес я, пристально вглядываясь в более крупномасштабную карту южной Англии. И тут мое сердце отчаянно забилось. Я ткнул пальцем в крохотную точку в середине равнины Солсбери. — Раз-два — и в дамках. Вот ваше Логово Охотников!
      Фостер наклонился и прочел мелкую надпись:
      — Стонхендж.
      Я открыл энциклопедию и зачитал вслух:
      — …эта гигантская каменная постройка, расположенная на равнине Солсбери, графство Уилтшир, Англия, является самым выдающимся из мегалитических памятников древности. Внутри кольцевого рва диаметром в триста футов установлены камни высотой до 22 футов, образующие концентрические круги. К центральному алтарному камню длиной более 16 футов с северо-востока ведет широкая дорога, носящая название Путь…
      — Это не алтарь, — заметил Фостер.
      — Откуда вы знаете?
      — Потому что… — Фостер нахмурился. — Знаю, и все.
      — В дневнике говорилось, что камни образуют знак Двух Миров, — вспомнил я. — Вероятно, это — концентрические круги. Тот же рисунок, что вытиснен на обложке дневника.
      — И на кольце, — добавил Фостер.
      — Дайте мне дочитать: "На Пути вертикально стоит огромный валун песчаника. Ось, проходящая через эти два камня, когда оба были в вертикальном положении, указывала на точку восхода солнца в день летнего солнцестояния. Расчеты, основанные на имеющихся данных, относят дату сооружения приблизительно к 1600 году до нашей эры."
      Фостер взял дневник, сел на подоконник и посмотрел на типичную для Флориды огромную луну над изломанной линией крыш и силуэтами тощих королевских пальм. Эта картина мало походила на виды Майами, которые были на почтовых открытках. Я закурил сигарету и принялся размышлять о человеке, который давным-давно пересек на ладье Северную Атлантику и стал богом индейцев. Меня интересовало откуда он, чего искал, что толкало его вперед несмотря на преследующий его кошмар, о котором скудно свидетельствуют строчки дневника. Если, — напомнил я себе, — этот человек вообще когда-либо существовал…
      Фостер сидел, склонившись над дневником.
      — Послушайте, — сказал я, — давайте вернемся на землю. Нам нужно кое-что обмозговать, разработать кое-какие планы. Сказки могут подождать.
      — Что вы предлагаете? — спросил Фостер. — Чтобы мы забыли то, что вы мне читали? Чтобы мы забросили дневник, а вместе с ним и попытку наконец что-то узнать?
      — Нет, — ответил я. — Не люблю сдаваться. Конечно, во всем этом есть что-то, чем в один прекрасный день стоит заняться. Но в данный момент мне нужно избавиться от преследования полиции. Я долго думал и решил вот что: я продиктую письмо, а вы его напишете. Ведь ваши адвокаты знают ваш почерк. Вы сообщите им, что были на грани нервного расстройства, — вот почему у вас в доме было полно артиллерии, — и решили, не откладывая, покончить со всем этим. Скажете, что вы не хотите, чтобы вас тревожили, и поэтому путешествуете инкогнито. И что этот бандит с севера, который приехал встретиться с вами, был просто дураком, а никаким не убийцей. По крайней мере, это остудит немного полицию…
      Фостер выглядел очень задумчивым.
      — Отличное предложение, — произнес он. — А затем нам нужно будет как-то добраться до Англии и продолжить наши поиски.
      — Вы меня не поняли, — сказал я. — Вы уладите все по почте и мы сможем воспользоваться вашими деньгами…
      — Любая подобная попытка просто навлечет на нас полицию, — возразил Фостер. — Вы сами говорили, что с моей стороны неразумно пытаться выдать себя… за себя.
      — Но ведь должен быть выход…
      — У нас есть только одно направление поисков, — прервал меня Фостер. — И нам не остается ничего другого, как следовать ему. Мы поплывем в Англию.
      — А что мы используем вместо денег и документов? Эта поездка обойдется не в одну сотню. Если только, — добавил я, — нам не попробовать наняться на какое-нибудь судно. Но и это не пройдет: нам все равно понадобятся паспорта плюс профсоюзные карточки и членские билеты моряка.
      — А ваш друг, — напомнил мне Фостер, — тот, который занимается паспортами. Смог бы он сделать и остальные документы?
      — Думаю, что да, — ответил я. — Но за это надо платить.
      — Я уверен, что как-нибудь мы сможем расплатиться, — сказал Фостер. — Сходите к нему, пожалуйста, завтра утром.
      Я окинул взглядом обшарпанную комнату. Жаркий ночной воздух шевелил на подоконнике увядшую герань в консервной банке. С улицы поднимался запах плохой кухни и еще худшей канализации.
      — По крайней мере, — произнес я, — мы сможем убраться отсюда.
 

ГЛАВА V

 
      Солнце почти село, когда мы с Фостером вошли в бар "Старый грешник" при гостинице и разыскали свободный столик в углу. Я наблюдал, как Фостер раскладывал на нем свои карты и бумаги. За нашими спинами слышались приглушенные голоса и звуки втыкающихся в мишень стрелок игроков.
      — Когда вы, наконец, оставите свою затею и признаете, что мы зря теряем время? — спросил я. — Уже две недели мы топчем землю в одном и том же месте, а результата никакого.
      — Мы еще находимся в начале наших поисков, — мягко возразил Фостер.
      — Вы повторяете это в сотый раз, — буркнул я. — Если когда-то в этой груде камней и было что-либо, то теперь его там уже давно нет. Годами археологи копались в этом месте, но так ничего и не нашли.
      — Они не знали, что искать, — сказал Фостер. — Они занимались поисками доказательств его религиозной значимости: останки людей, принесенных в жертву, и тому подобное.
      — Мы ведь тоже не знаем, что ищем, — заметил я. — Если только вы не предполагаете найти своих Охотников под каким-нибудь расшатанным камнем.
      — Вы так язвительно об этом говорите, — произнес Фостер. — А я не считаю такой вариант невозможным.
      — Знаю. Вы внушили себе в Мейпорте, откуда мы бежали как два идиота, что за нами гонятся Охотники.
      — Из того, что вы мне тогда рассказали об обстановке… — начал было Фостер.
      — Я знаю. Вы не считаете это невозможным. Ваша беда заключается в том, что вы не допускаете иной мысли. А мне бы жилось легче, если бы вы признавали невозможность некоторых вещей. Например, гномов, которые водятся в Стонхендже.
      Фостер посмотрел на меня с легкой улыбкой. Прошло всего несколько недель с тех пор, как он очнулся ото сна и стал похожим на представителя высшего сословия, который не может решить, быть ли ему проповедником или кинозвездой; а его покладистый и невинный вид уже улетучился. Он быстро учился, и с каждым днем я замечал, как его прежняя личность проявляется все сильнее и, несмотря на мои попытки сохранить за собой главенствующую роль, все больше доминирует в наших отношениях.
      — То, что гипотеза у вас практически сразу же становится догмой, — сказал Фостер, — является недостатком вашей культуры. Вы еще слишком мало отошли от своей эпохи неолита, когда слепое усвоение знаний, накопленных племенем, имело значение для выживания. Научившись механически, не понимая сути, вызывать бога огня из дерева, вы стремитесь распространить этот принцип на все "установленные факты".
      — Ну, вот вам установленный факт, — ехидно сказал я. — У нас осталось пятнадцать фунтов, это, примерно, сорок долларов. Пора решать, куда мы двинем отсюда, пока кто-нибудь не догадался проверить наши липовые документы.
      Фостер покачал головой:
      — Я не удовлетворен тем, что мы не проработали все возможности. Я проанализировал геометрические соотношения между различными элементами, и у меня появилось несколько идей, которые мне хотелось бы проверить. Я подумал: хорошо бы сходить туда ночью и поработать в отсутствие обычной толпы туристов, наблюдающих за каждым твоим шагом.
      Я застонал:
      — Вы меня убьете! Придумайте что-нибудь получше. Или хотя бы другое.
      — Мы возьмем здесь что-нибудь перекусить, а как стемнеет — пойдем, — предложил Фостер.
      Хозяин бара принес нам тарелки с холодным мясом и картофельный салат. Я жевал тонкий, но упругий ломоть ветчины и думал о всех тех людях, которые где-то усаживались за столы с изысканными блюдами среди сверкающего серебра и хрусталя. Уж слишком много было в моей жизни дешевых забегаловок, слишком много этой жареной по-французски картошки. Я даже, казалось, чувствовал всю ее тяжесть, лежащую камнем в моем желудке. Я все больше удалялся от острова моей мечты… И виноват в этом был только я сам.
      — "Старый грешник", — вздохнул я. — Это — про меня.
      Фостер взглянул на меня.
      — Занятные названия у этих старых пабов, — заметил он. — Я полагаю, в некоторых случаях их происхождение теряется в глубокой древности.
      — И почему только они не придумали что-нибудь более веселое, — сказал я. — Например, бар "Рай и гриль" или кафе "Счастливый час". Вы заметили вывеску, которая болтается снаружи?
      — Нет.
      — Изображение скелета, который держит поднятой одну руку, как евангелист-янки, предрекающий конец света. Его видно отсюда через окно.
      Фостер обернулся и посмотрел на выцветшую от непогоды вывеску, которая поскрипывала на ветру. Он смотрел на нее довольно долго, а когда повернулся ко мне, его взгляд был каким-то необычным.
      — В чем дело?.. — забеспокоился я.
      Фостер пропустил мой вопрос мимо ушей и подозвал жестом хозяина бара, низенького толстяка крестьянского вида. Тот подошел к столу, вытирая руки о передник.
      — Очень интересное старое здание, — сказал Фостер. — Мы тут любуемся им. Когда оно построено?
      — Знаете, сэр, — ответил хозяин, — этому дому не одна сотня лет. Рассказывают, будто его построили монахи из монастыря, который был когда-то недалеко отсюда. Его разрушили воины короля, — это был Генри, — когда тот разгонял папистов,
      — По-видимому, Генри VIII.
      — Ага, правильно. Не тронули только этот дом, потому как он был пивоварней, и король сказал, что это — нужное заведение. И он наложил оброк: два бочонка крепкого портера с каждой варки ко двору короля.
      — Очень интересно, — заметил Фостер. — Эта традиция сохранилась?
      Хозяин отрицательно покачал головой:
      — Кончилась при моем деде. Королева оказалась непьющей.
      — А как он получил такое странное название — "Старый грешник"?
      — Как свидетельствует легенда, однажды мирской брат местного ордена рылся там, на равнине у больших камней, в поисках сокровищ друидов, хотя аббат запретил ему и близко подходить к этому языческому месту, и наткнулся на человеческие кости. Будучи добрым по душе, он решил похоронить их в земле по христианскому обычаю. Ну и, зная, что аббат этого не разрешит, он стал копать могилу ночью, на священной земле у стен монастыря. Но аббат, которому в ту ночь не спалось, прогуливался в окрестностях и застал этого человека за его занятием. Когда аббат стал расспрашивать что к чему, тот представил себе, как долго ему придется нести покаяние, взял да и сказал аббату, что копает погреб для эля. Аббат, будучи человеком мудрым, похлопал его по спине и пошел дальше. Вот так была построена пивоварня. Аббат освятил ее, а вместе с ней и те кости, которые были захоронены под бочками с элем.
      — То есть, старый грешник похоронен здесь, под полом?
      — Да, так, во всяком случае, говорится в легенде. Хотя я сам там не копал. Но этот дом известен под таким названием уже четыреста лет.
      — А где, вы говорите, копал тот мирской брат?
      — Там, на равнине, у друидских камней, которые называют Стонхендж, — повторял хозяин. Он взял со стола пустые кружки. — Еще будете, джентльмены?
      — Конечно, — ответил Фостер. Он спокойно сидел напротив меня с безразличным лицом. Но я чувствовал напряженность под его внешним спокойствием.
      — Что вы затеваете? — тихо спросил я. — С каких это пор вас стала так интересовать местная история?
      — Позже, — прошептал Фостер. — Сделайте скучающий вид.