1

      На всем протяжении спуска на затерянный в океанских глубинах Корабль историй Следователь Келексел не мог избавиться от тревоги и напряжения. Подобных чувств взрослые Чемы никогда не испытывали.
      Он провел свой легкий катер через барьер, проступавший в зеленом сумраке, словно конечности огромного насекомого, и высадился на длинную площадку причала.
      Вокруг во всех направлениях сновали желтые мерцающие диски и сферы прибывающих и стартующих аппаратов. Новый день начинался на палубе корабля, где Директор Фраффин работал над сюжетом своих историй.
      "Оказаться здесь! — подумал Келексел. — Оказаться в мире Фраффина!"
      Он хорошо знал этот мир. Он провел столько времени у репродьюсера, наблюдая за ареной, где перед его глазами развертывался очередной сюжет Фраффина. Это были так называемые предварительные занятия по подготовке к расследованию. Любой Чем с радостью занял бы тогда его место.
      "Оказаться в мире Фраффина!"
      Он снова видел давно запечатлевшийся в памяти утренний ландшафт — небесный купол, разорванный сверкающими золотыми столбами облаков.
      А жизнь вокруг?! Казалось, он слышал шепот Матери-Жрицы, ее прерывистый голос, полный безграничного преклонения перед Чемом — высшим существом, Богом. О какие это были женщины — мягкие, словно воск, ранящие страстными поцелуями!
      Но те времена канули, сохранившись только в банке Фраффина. Вспоминая истории Фраффина, Келексел немного раскис.
      "Нельзя расслабляться", — подумал он. Конечно, некоторое позерство в этой мысли было. И Келексел усмехнулся.
      Он все-таки неплохо подготовился к встрече с Фраффином, точнее Фраффин неплохо его подготовил.
      Несмотря на суету на посадочной платформе, Диспетчер почти сразу заметил Келексела и направил к нему робота-опросчика; тот зафиксировал фигуру Келексела своим единственным глазом и двинулся по направлению к нему. Келексел поклонился и произнес: "Я посетитель. Имя — Келексел".
      Ему не нужно было уточнять, что он — богатый гость. Его катер и одежда говорили сами за себя. Костюм удобного покроя был сшит из непачкающегося материала цвета молодой листвы и состоял из трико, простой туники и универсальной накидки. Такой костюм скрывал недостатки приземистой коротконогой фигуры, и в то же время выгодно подчеркивал серебристый цвет кожи почетного Чема, позволяя сфокусировать внимание окружающих на большом, как бы вырубленном из мрамора лице с глубокими, карими проницательными глазами.
      Катер, оставленный в парковочном желобе, имел форму иглы, способной прошить безграничную пустоту Вселенной Чем. Только самые состоятельные предприниматели и Слуги Первородных имели такие корабли. Даже Фраффин не располагал подобным, предпочитая (как однажды было заявлено) не выходить за пределы того мира, что принес ему славу.
      "Келексел, посетитель", — он был полностью уверен в себе. Бюро по борьбе с преступлениями позаботилось и отшлифовало его роль и легенду.
      — Добро пожаловать, посетитель Келексел, — голос Диспетчера, усиленный роботом, перекрывал шум на корабле. — Займите гибкий трап слева от вас. Пожалуйста, зарегистрируйтесь у Встречающего. Надеемся, что пребывание у нас развеет вашу скуку.
      — Примите мою благодарность, — ответил Келексел.
      "Все подчинено ритуалу, — подумал он. — Даже здесь".
      Он затянул страховочные подпруги на своих кривых ногах. Трап промчал его через платформу, затем через открывшийся красный люк вверх по голубому коридору к сверкающему эбонитовому порталу. Портал расширялся, и взгляду открывалась небольшая комната с мигающими огнями встречающего контрольного устройства — то была кушетка со свисающими соединительными проводами.
      Келексел оглядел группу роботов, которые, как он знал, передавали информацию непосредственно в Центр Управления. Здесь, в сердце Системы Безопасности корабля, наступал решающий момент проверки надежности его прикрытия.
      "Нервы на пределе", — вновь с недоумением подумал он. Келексел не опасался за свою жизнь; в его кожу была имплантирована защитная система, нечто вроде паутины, объединяющей Чемов в единый организм, обладающий беспредельными возможностями самосохранения. Нанести ему какой-либо вред просто невозможно. Угроза одному может возникнуть лишь при условии реальной угрозы для всей цивилизации. Лишь в подобных условиях, что стучалось крайне редко, Чемы могли допустить гибель одного во имя спасения остальных.
      Однако здесь побывали уже четыре следователя, которые, вернувшись, сообщили, что не обнаружили состава преступления, в то время как наблюдение со стороны за империей Фраффина позволяло предполагать серьезные нарушения. Но что настораживало более всего — эти четыре следователя оставили службу, и их собственные Корабли историй стартовали теперь к поверхности океана.
      Келексел был уверен, что подозрения Первородных верны. Способный воспринимать малейшие тревожные симптомы, сейчас он ощутил их более чем достаточно. Признаки распада, которые он ожидал увидеть, были налицо. Корабли историй — аванпосты цивилизации — теперь были отмечены этой тенденцией. Но было слишком много и других симптомов. Некоторые экипажи передвигались с чувством собственного превосходства и полного пренебрежения к окружающим. Даже самая низшая обслуга щеголяла в роскошных одеждах. Какие-то скрытые силы явно пытались ослабить его систему защитной паутины.
      Он заглянул внутрь рабочих катеров и заметил сверкающие рукоятки серебристых рычагов маскировки. Обладатели этого мира давно миновали ступень развития, на которой Чемы могли чувствовать себя спокойно и безопасно. Одно дело — направлять и манипулировать умными существами ради развлечения, а другое — сеять семена знаний, которые могли дать всходы, способные повредить Чемам.
      Конечно, у Фраффина — слава и авторитет, но он на каком-то этапе свернул не в ту сторону. Глупость эта вызвала оскомину у Келексела. Рано или поздно любой нарушитель закона представал перед испытующим оком Первородных.
      Однако сейчас Келексел находился на корабле Фраффина, который подарил Чемам возможность излечиться от дикой скуки, создав для них мир удивительных историй.
      Эти истории всплывали в его памяти, он слышал звон колоколов, звук раздавался и повисал в воздухе и потом снова раздавался. Как существа Фраффина поражали воображение! Наверно от того, что они были похожи на Чемов. Они вынуждали отождествлять себя с их мечтами и эмоциями.
      Все глубже погружаясь в воспоминания, Келексел слышал музыку этого мира: звук спущенной тетивы лука, боевой клич и стоны, безмолвие кровавых полей под тенью распростертых крыльев парящего коршуна — и все это было создано Фраффином. Он вспомнил прекрасную Гутиан, рабыню, захваченную воинами Вавилона в Египте во времена Кабизов.
      Военная добыча, думал Келексел, вспоминая развитие этого сюжета. Погибшая женщина, почему-то задержавшаяся в его памяти. Она была принесена в жертву Нин-Гирсу, покровителю торговли и судопроизводства, божественному провидению, которым в действительности управлял Манипулятор Чем из штата Фраффина.
      Обо всех этих именах, существах, событиях Чемы не имели бы ни малейшего представления, если бы не Фраффин. Империя Фраффина, Корабль историй, стала притчей во языцех во Вселенной Чем. Опрокинуть эту империю было нелегкой задачей, но Келексел осознавал необходимость такого шага.
      "Я должен уничтожить тебя", — подумал Келексел, подсоединяясь к датчикам встречающего устройства. Со спокойным интересом он наблюдал за двигающимися над его телом сканерами, шарящими, исследующими. Это не обеспокоило его: обычная работа Службы Безопасности корабля. Никому из Чемов ничто не могло угрожать до тех пор, пока угроза не исходит от союза Чемов, а объединить Чемов могли, кстати, и ложные представления. Вероломный захват власти, фантастические интриги — вероятно, только Первородные были непроницаемы для подробных низменных посягательств. Поэтому Фраффин должен убедиться, что посетитель не является шпионом, направленным конкурентами для того, чтобы тайно нанести вред империи.
      "Как мало ты знаешь о том, кто и как может причинить тебе зло, — размышлял Келексел, пока Встречающий заканчивал исследование. — Чтобы уничтожить тебя, мне понадобятся лишь собственные чувства и память".
      Но как оступился Фраффин, в чем его преступления? Он мог, например, вывести карликовую разновидность разумных существ и продавать их как домашних животных. Или его служащие вступили в открытый контакт с созданиями этого мира? Было ли секретное знание передано этим существам? Его обитатели сумели в конце концов построить примитивные ракеты и спутники. Не могли ли скрываться среди них существа, обладающие достаточным интеллектом для того, чтобы вырваться во Вселенную и выступить против цивилизации Чемов?
      "Что-то в этом роде", — думал Келексел. Мир Фраффина был весь в метах конспирации. Корабль истории был погружен в поиск запретных истин.
      Но как мог Фраффин совершить подобную глупость? Преступник!
 

2

      Когда поступил отчет Встречающего, Фраффин, расположившись в кресле перед репродьюсером, редактировал свой очередной опус.
      — Война, война, восхитительная маленькая война! — напевал он про себя.
      С каким наслаждением эти Чемы наблюдают, как в ночи пляшут багровые отблески огня и в свете пожара мечутся силуэты существ, убивающих друг друга! Один из их вожаков напомнил ему Като — те же черты древнего воителя: циничный взгляд проницательных глаз. Като… Да, это была великолепная история.
      Мелькавшие перед ним трехмерные образы растаяли, сполохи огня померкли, и вместо них возникло лицо Юнвик, ее лысая голова блестела, освещенная лампами операционной, густые брови были слегка насуплены.
      — Прибыл посетитель, называющий себя Келексел, — сообщила она. — Этот Келексел сильно смахивает на Следователя, которого мы ждем.
      Фраффин резко выпрямился, пробормотав ругательство, популярное в его мире в эпоху Гасдрубала:
      — Баал, спали их семя!
      Затем добавил:
      — Ты уверена?
      — Посетитель выглядит слишком безупречно. — Она пожала плечами. — Настолько безупречно, что невольно думаешь о Бюро.
      Фраффин снова уселся в свое кресло. Возможно, она права. Если это Следователь, то он отлично рассчитал момент своего прибытия. Снаружи, во Вселенной Чем, они не особенно умеют выбирать нужный момент. Для большинства из них время несется с сумасшедшей скоростью. Но если кто-то из внешней Вселенной намерен вторгнуться в его мир, он должен позаботиться о том, чтобы ощущение времени, присущее здешним существам, передалось и ему. Да, пожалуй, это может быть Следователь.
      Фраффин окинул взглядом серебристые стены своего кабинета. Длинное, низкое помещение, заставленное аппаратурой, обеспечивающей различные аспекты творческого процесса, и приспособлениями для релаксации, было изолировано от происходящих снаружи событий. Только Юнвик было позволено беспокоить его во время работы. Но и она не решалась отвлекать его по пустякам. Очевидно сейчас она была серьезно обеспокоена появлением этого Келексела.
      Фраффин вздохнул.
      Несмотря на усовершенствованные защитные барьеры вокруг корабля и толщу воды, отделяющую их от поверхности планеты, он часто ловил себя на том, что физически ощущает и перемещение солнца и луны на небе, и те неприятности, которые накапливаются извне, чтобы в один прекрасный момент постучаться в двери его кабинета.
      На столе его ожидал рапорт Лутта, начальника Службы Наблюдения, в котором сообщалось, что новый охотничий экипаж из трех молодых перспективных сотрудников находится на поверхности с выключенными экранирующими щитами. Туземцы заметили аппарат и теряются в догадках. Конечно, Чемы с давних пор позволяли себе развлекаться, поддразнивая "верхних" обитателей.
      Но не теперь.
      Почему они выбрали именно этот особый момент? — размышлял он.
      — Мы подбросили этому Келекселу жирный кусок, — мрачно заметил Фраффин. — Охотничий экипаж находился наверху, пугая местных жителей. Все члены экипажа и диспетчер, который пропустил их на поверхность без опытного сопровождающего, должны быть уволены.
      — Они могут распустить язык, — отозвалась Юнвик.
      — Не осмелятся. Объясним им что к чему, порекомендуем на новый корабль. Мне бы очень не хотелось терять их, но… — Он пожал плечами.
      — И это все, что ты собираешься предпринять? — спросила Юнвик.
      Фраффин прикрыл глаза рукой. Он отлично понимал, на что она намекает, но никак не мог отказаться от восхитительной маленькой войны. Он пристально всмотрелся в сверкающую оболочку репродьюсера, пытаясь уловить внутри нее образы насилия, задержавшиеся в его памяти. Если он удалит Манипуляторов, туземцы скорее всего попытаются устранить свои разногласия за столом переговоров. Последнее время у них все чаще проявляются подобные тенденции.
      Он опять подумал о текущих вопросах. Недавно поступила записка от Албика, Администратора корабля, с привычными жалобами: "Если вы хотите осуществлять одновременную съемку большего количества сюжетов, необходимо большее количество транспортных катеров, причалов, больше съемочных бригад, больше обслуги… больше… больше… больше."
      Фраффин вспомнил старые добрые времена, когда Администратором корабля был Бирстала, — тот всегда старался сам находить решения. К сожалению, этот мир начал ему надоедать. Теперь у него свой Корабль историй, свой собственный мир, свои проблемы.
      — Может тебе все распродать? — предложила Юнвик.
      Глаза его сверкнули.
      — Это невозможно, и ты знаешь почему!
      — Подходящий покупатель…
      — Юнвик!!
      Она пожала плечами.
      Фраффин вскочил с кресла, пересек кабинет и, подойдя к пульту управления, погрузился в созерцание звезд и галактик на дисплее. Он нажал на контрольную кнопку — и на экране возникла видимая из космоса их маленькая планета, зелено-голубой мир с грядами облаков над морями и континентами, на фоне холодного сияния звезд в космической тьме.
      Черты его лица отразились на полированной поверхности пульта, как бы выплывая из глубины планеты: прямая линия выразительного рта, тонкий крючковатый нос с широкими ноздрями, глубоко посаженные под нависающими надбровьями темные глаза, высокий полукруглый лоб под короткими черными волосами, серебристая кожа Чема.
      Лицо Юнвик, транслируемое по каналу связи Центрального Управления, не исчезло, она выжидающе смотрела на него.
      — Я высказала свое мнение, — твердо произнесла она.
      "Стара, слишком стара", — подумал Фраффин, поглядев на Врача корабля, на круглолицую безволосую голову Чем из племени Цейатрил. Тысячи звезд, подобных тому Солнцу, в гравитационном поле которого вращалась их планета, могли родиться и погаснуть за долгую жизнь корабельного Врача Юнвик. Ходили слухи, что она как-то собиралась приобрести планету и даже была членом экипажа Ларра, который пытался проникнуть в другие измерения. Она сама никогда не говорила об этом, но такие слухи ходили.
      — Я никогда не смогу продать свой мир, Юнвик, — тихо произнес он. — Ты это знаешь.
      — Странно слышать, что Чем произнес слово "никогда", — заметила она.
      — Что наши источники сообщают об этом Келекселе? — резко спросил Фраффин.
      — Он богатый торговец, недавно допущенный в племя, которое пользуется особой благосклонностью Первородных.
      — И ты предполагаешь, что он — новый разведчик?
      — Думаю, да.
      Ну что ж, если Юнвик так думает, то скорее всего так оно и есть. Он понимал, что проявляет нерешительность. Он не хотел прекращать свою маленькую войну и заниматься подготовкой корабля к встрече с новой опасностью.
      "Возможно, Юнвик права, — рассуждал он. — Я слишком долго нахожусь здесь и привык все соотносить с уровнем убогих туземцев. А сейчас к нам прибыл еще один шпик из Бюро!"
      То, о чем стремятся разузнать другие, не утаишь, — Юнвик говорила ему об этом при каждом удобном случае.
      "Я должен покинуть эту планету, — уговаривал он себя. — Как я мог опуститься до уровня восприятия этих толстокожих тупых дикарей?! Я даже свыкся с мыслью, что вокруг меня умирают. Они умирают, но мы ведь бессмертны!
      Я стал теперь одним из их Богов!..
      А что, если этого шпика невозможно будет соблазнить? Черт бы побрал Бюро!"
      — С этим Следователем будет не так просто, — заметила Юнвик. — Похоже, он очень богат. Если он предложит хорошую цену за корабль, продавай. Почему бы не сбить их с толку? Ты можешь потом подать в суд, отказаться от этой сделки, и тебе возвратят корабль, целым и невредимым.
      — Опасно… опасно, — ответил Фраффин.
      — Но достаточно выгодно, чтобы потом пренебречь любой опасностью.
      — Любой?
      — Как известно из притчи, — сказала Юнвик, — боги улыбаются выгоде.
      "Боги, коммерция и бюрократия, — думал Фраффин. — Это еще можно вынести даже в окружении наших бедных дикарей. Но я стал слишком заметной фигурой и поневоле начал мозолить кое-кому глаза".
      Он поднял правую руку и посмотрел на ладонь.
      — Все в этом мире сотворено моей рукой…
      — Келексел попросил о личной встрече с великим Фраффином, — снова прервала его размышления Юнвик. — Он…
      — Я увижусь с ним, — произнес Фраффин. Раскрытая ладонь вытянутой руки конвульсивно сжалась в кулак. — Пришлите его ко мне.
      — Нет! — воскликнула Юнвик. — Откажи ему, предоставь это посредникам.
      — На каком основании? Я встречался с другими богатыми коммерсантами.
      — Придумай. Каприз, перегруженность работой.
      — Я должен встретиться с ним.
      — Зачем?
      — Чтобы он поскорее раскрыл свои карты.
      — У тебя есть сотрудники, которые могли бы…
      — Он хочет видеть меня.
      — Ты серьезно рискуешь. Стоит ему что-либо заподозрить, и он не станет предлагать сделку. И тогда он будет здесь вынюхивать до тех пор, пока все мы не окажемся у него в кармане.
      — А может, он и не собирается предлагать сделку. Необходимо выяснить, что именно интересует его здесь, на какую наживку он может клюнуть.
      — Мы же знаем, чего он ждет! Достаточно малейшего намека на то, что мы собираемся осуществить скрещивание с этими дикарями, и мы уже не сможем повлиять на него… Тогда наша игра будет проиграна.
      — Я не ребенок, Юнвик, не учи меня. Я встречусь с ним.
      — Ты твердо это решил?
      — Да. Где он сейчас?
      — Наверху с экскурсионным экипажем.
      — А-а… и мы, конечно, контролируем его состояние. Каково его мнение об обитателях этого мира?
      — Стандартные заключения: они слишком велики и безобразны — карикатура на Чемов.
      — А что говорят его глаза?
      — Его явно интересуют особи женского пола.
      — Ну, конечно, они должны его интересовать.
      — Ты что — собираешься прервать работу над военной драмой и подготовить сюжет для него?
      — А что остается? — В голосе Фраффина прозвучали нотки разочарования и покорность судьбе.
      — Ты предполагаешь использовать эту маленькую группу в Дели?
      — Нет, эту группу я берегу на случай крайней необходимости.
      — Тогда женский пансион в Лидсе?
      — Нет, это тоже не подходит. Как ты считаешь, Юнвик, сможет ли насилие подействовать на него?
      — Определенно. Так это будет Берлинская школа убийц, да?
      — Нет, нет. Я думаю, у меня есть кое-что получше. Мы обсудим этот вопрос после того, как я увижу его. Как только он возвратится…
      — Постой! — воскликнула Юнвик. — Только не иммунный, только не он!
      — Почему нет? Чем он тебя не устраивает?
      — Но ведь это как раз то, что нужно Следователю! Тот, один, без…
      — Его можно будет убрать в любой момент, — заметил Фраффин.
      — Но этот Келексел не дурак!
      — Я буду осторожен.
      — Только помни, старина, — произнесла Юнвик, — я так же, как и ты, увязла В ЭТОМ ПО самую шею. Большинство экипажа сможет, скорее всего, отделаться тем, что они лишь выполняли указанную работу, но именно я подделала генетические образцы, которые мы послали Первородным.
      — Я слышал тебя, — ответил Фраффин.
 

3

      Чувствуя себя вполне уверенно за своим прикрытием, Келексел ожидал аудиенции в кабинете Директора корабля. Он окинул комнату изучающим взглядом: какие интересные следы износа на обстановке. Подлокотники рабочего кресла отполированы в тех местах, где на них опирались руки Фраффина.
      "Он действительно очень давно находится в этом кабинете, — подумал Келексел. — Мы были правы, подозревая худшее. Внимание Чема не может быть занято так долго, если в этом нет запретного плода".
      — Посетитель Келексел, — произнес Фраффин вставая. Он указал на стул напротив пульта управления, простой деревянный артефакт, естественный для этого кабинета. Легкий налет экзотики заставлял посетителя чувствовать себя чужим и неприспособленным к жизни форпоста. Сам Фраффин занимал обычное мягкое кресло, в котором ему было очень удобно.
      Келексел слегка перегнулся через вмонтированный в пульт управления информационный экран и произнес установленное приветствие:
      — Директор Фраффин, свет миллионов солнц не может добавить и одной свечи к Вашему великолепнейшему сиянию!
      "О, Повелители Сущего, — подумал Фраффин. — Один из этих".
      Он улыбнулся, поворачивая свое кресло так, чтобы сесть точно напротив Келексела.
      — Мое сияние тускнеет в присутствии гостя, — произнес Фраффин. — Как мне лучше принять столь почтенную персону?
      А сам подумал: "Посадить бы тебя поверх намазанного маслом тоста!"
      Келексел сглотнул, неожиданно почувствовав себя неуютно. В этом Фраффине было нечто, вызывающее беспокойство. За пультом управления с множеством разнообразных устройств Директор казался совсем крошечным. Кожа Фраффина — молочно-серебристая кожа Чема клана Сирихада — своим цветом почти не отличалась от стен кабинета. Келексел ожидал, что Фраффин будет выше, конечно не такой, как обитатели его мира, но крупнее, так чтобы соответствовать той внутренней силе, которая проступала в его облике.
      — Вы очень добры, уделяя мне время, — сказал Келексел.
      — Что есть время для Чема? — традиционно отозвался Фраффин.
      Келексел пропустил мимо ушей избитое выражение. В облике Фраффина ощущалась колоссальная сила! Лицо его было, безусловно, неординарным — черные волосы, глубоко посаженные глаза под выступающими надбровьями, выдающиеся скулы, резко очерченные нос и подбородок.
      Каждый раз, когда демонстрировалась история Фраффина, это лицо репродуцировалось. Келексела удивило, что реально воспринимаемое лицо почти не отличалось от привычного экранного изображения.
      — Обычно посетители не просят о личной встрече с Директором, — вопросительно произнес Фраффин.
      — Да, да, конечно, — откликнулся Келексел. — У меня… — Он заколебался, чувствуя, что наконец начинает разбираться в ситуации. Все в Фраффине, — тембр его голоса, яркий оттенок кожи, его аура, — говорило о том, что он недавно прошел курс омолаживания. Но цикл Фраффина был известен Бюро. В настоящее время он не подлежал омоложению.
      — Да? — произнес Директор.
      — У меня… к вам личная просьба.
      — Надеюсь не о найме на работу, — улыбнулся Фраффин. — Мы и так…
      — Я не за себя прошу, — сказал Келексел. — Мой круг интересов достаточно скромен. Меня вполне удовлетворяют путешествия. Дело в том, что во время последнего цикла мне было разрешено оставить наследника.
      — Как вам повезло, — произнес Фраффин. Оставаясь внешне спокойным и внимательным, он подумал: — "Неужели знает? Возможно ли это?"
      — Да, — ответил Келексел. — Однако мой отпрыск требовал бы постоянной опеки. Я готов заплатить очень крупную сумму за привилегию поместить его в Вашу команду до тех пор, пока не истечет срок действия контракта, по которому я должен нести за него ответственность.
      Келексел откинулся на спинку стула, ожидая реакции Фраффина.
      "Он наверняка отнесется к тебе с подозрением, — предупреждали его эксперты Бюро. — Решит, что ты готовишь почву для того, чтобы внедрить шпиона в экипаж. Постарайся заметить его внутреннюю реакцию на твое предложение".
      Келексел видел, что Директор напрягся.
      "Боится ли он? — задавал себе вопрос Келексел. — Пока ему, кажется, нечего опасаться."
      — Прошу меня извинить, — сказал Фраффин. — Но сколько бы вы ни предложили, я вынужден отказать.
      Келексел поджал губы:
      — Вы откажетесь от… — И он назвал сумму, которая удивила Фраффина.
      "Это половина того, что я мог бы получить за свою планету, — подумал Фраффин. — Может, Юнвик ошибается? Не похоже, чтобы он пытался внедрить сюда шпиона. Все члены экипажа одинаково виновны в том, что здесь происходит. Ни один новый человек не сможет понять суть происходящего, а когда поймет, будет уже безнадежно скомпрометирован. И вряд ли Бюро попытается купить одного из нас. Они не захотят, чтобы я завлек их в ловушку".
      — Этого недостаточно? — погладив подбородок, спросил Келексел.
      Эксперты Бюро дали ему следующие инструкции: "Ты должен играть роль состоятельного гражданина, озабоченного и даже слегка потрясенного своим родительским контрактом".
      — Уф, сумма соблазнительная, — пробурчал Фраффин, — но нет такой цены, на которую бы я согласился. Если я открою барьеры для родственника одного богатого человека, то мой корабль скоро станет пристанищем дилетантов. Мы — рабочий экипаж, отобранный только за свои таланты. Но если ваше желание можно удовлетворить законным путем…
      — Даже если я удвою предложенную сумму? — поинтересовался Келексел.
      "Неужто за этим клоуном стоит Бюро? — засомневался Фраффин. — Или он один из галактических покупателей?" Директор откашлялся.
      — Дело не в цене. Мне очень жаль.
      — Я оскорбил вас?
      — Нет. Такое решение не просто моя прихоть. Оно диктуется необходимостью самосохранения. Ведь качество нашей работы — ответ Немезиде Чемов.
      — Господи, как скучно, — проворчал Келексел.
      — Согласен, — ответил Фраффин. — Если бы я открыл сюда доступ любому скучающему путешественнику, обладающему достаточным состоянием, я умножил бы наши и без того многочисленные проблемы. Только сегодня я уволил четырех членов экипажа за действия, которые были бы в порядке вещей, если бы я нанимал людей так, как предлагаете вы.
      — Четверо уволены? — воскликнул Келексел. — Владыки Сохранности! Какой же проступок они совершили?
      — Всего лишь опустили защитные экраны и позволили туземцам видеть их. Подобные оплошности случаются слишком часто.
      "Каким серьезным и законопослушным он хочет казаться, — думал Келексел. — Но его люди уже достаточно долго работают с ним, и даже те, кого он уволил, не станут ничего говорить. В работе здесь присутствует нечто, не поддающееся логическому объяснению".
      — Да, да, безусловно, — произнес Келексел, разряжая несколько сгустившуюся атмосферу. — Нельзя сближаться с людьми из внешнего мира, это чертовски опасно.
      — Повышает их иммунитет, — наставительно произнес Фраффин.
      — И отнимает немало времени у следящих за порядком экипажей.
      С оттенком гордости Фраффин произнес:
      — Я был бы вынужден использовать их, если бы на миллион жителей планеты пришлось всего лишь несколько иммунных. Но я позволяю туземцам осуществлять естественный отбор.
      — Это единственно правильный путь, — согласился Келексел. — Нам как можно меньше следует влиять на развитие событий. Вы прославились своими успехами в этой области. Я хотел бы, чтобы мой сын учился у вас.
      — Мне очень жаль, — повторил Фраффин.
      — Вы однозначно отвечаете нет?
      — Однозначно.
      Келексел пожал плечами. В Бюро его готовили к отрицательному ответу, но сам он был к этому не готов. Хотел еще поторговаться с Фраффином.
      — Надеюсь, я не слишком обидел вас своей настойчивостью, — сказал он.
      — Что вы, — ответил Фраффин. "Но ты заставил меня поволноваться", — подумал он.
      Сейчас он почти полностью был согласен с подозрениями Юнвик. В манере поведения этого Келексела было нечто настораживающее — скрытое напряжение, которое не соответствовало его маске.
      — Очень рад, — произнес Келексел.
      — Я всегда интересуюсь текущими ценами, — заметил Фраффин. — Удивлен, что при вашем размахе, вы не предложили мне продать всю мою империю.
      "Ты думаешь, я допустил ошибку, — мысленно усмехнулся Келексел. — Глупец! Преступники никогда ничему не научатся".
      — Мои владения и так слишком обширны и отнимают много внимания, — сказал Келексел. — Я, правда, думал предложить вам продать ваше владение, чтобы затем передать его моему наследнику. Однако, я пришел к мнению, что он не сумел бы сохранить ваш мир в должном порядке, а я не хотел бы сделаться из-за этого объектом общего осуждения.
      — Возможна альтернатива, — заметил Фраффин. — Тренировка, нормальный путь к адаптации…
      Келексела готовили к этому заданию на протяжении длительного даже для Чема периода. Среди Первородных и в Бюро имелись люди с врожденной подозрительностью, которые переживали постоянные провалы в деле Фраффина. Поэтому сейчас почти незаметная неискренность в манере Фраффина, шаблонные отговорки, старательный подбор слов суммировались в сознании Следователя. Безусловно, здесь имеют место нарушения, но не те преступления, которые они предполагали. Где-то во владениях Фраффина была скрыта опасность — зловонная и глубоко омерзительная. Но какая?
      — Если вы позволите, — сказал Келексел, — я был бы счастлив изучить ваши методы управления, чтобы на их основе сформулировать наставления для моего наследника. Я уверен, он будет восхищен, узнав, что великий Директор Фраффин уделил мне свое драгоценное внимание.
      Произнося эти слова, Келексел подумал: "Я узнаю, что за преступление ты совершил, каким бы оно ни было. А когда я узнаю, ты заплатишь, Фраффин, заплатишь сполна, как любой другой злодей".
      — Ну что ж, прекрасно, — произнес Фраффин. Он ожидал, что теперь Келексел откланяется, но тот не пошевелился.
      — Еще один вопрос, — сказал Келексел. — Известно, что вы добиваетесь сложных специальных эффектов с вашими созданиями. Максимальное внимание, точность расчетов движущей силы их поступков, дозировка насилия… Я хотел спросить: не слишком ли это монотонная работа?
      Очевидная глупость подробного вопроса и небрежный тон Следователя задели Фраффина, но он почувствовал скрытый подвох и вспомнил предостережения Юнвик.
      — Монотонная? — переспросил Фраффин. — Какая работа может быть монотонной для тех, кто имеет дело с бесконечностью?
      "Ага, его можно раздразнить, — подумал Келексел, заметив перемену в настроении Фраффина. — Хорошо". — И произнес:
      — Мне кажется… Я не решаюсь предположить… но если слово "монотонная" заменить на "скучная"?
      Фраффин презрительно фыркнул. Он предполагал вначале, что посетитель из Бюро может представлять определенный интерес, но сейчас этот тип уже начинал ему надоедать. Фраффин нажал кнопку под пультом управления, давая сигнал подготовить к просмотру очередной сюжет. Чем быстрее они избавятся от этого Следователя, тем лучше.
      — Я обидел вас в конце концов, — полным раскаяния голосом произнес Келексел.
      — Мои истории казались вам когда-нибудь скучными? — спросил Фраффин. — Если так, то я обидел вас.
      — Никогда! — поспешно ответил Келексел. — Они такие занимательные, забавные. Такое разнообразие!
      "Занимательные, — подумал Фраффин. — Забавные!"
      Он мельком взглянул на монитор повтора, с помощью которого можно было проследить от начала до конца, как идет работа над каким-нибудь сюжетом. Монитор был установлен на пульте управления и закрыт от посторонних глаз. Подручные уже приступили к работе. Настало время насилия и смерти.
      Всматриваясь в детали происходящего на экране монитора, Фраффин постепенно забывал о Следователе, он все глубже погружался в созерцание суетной жизни созданных им существ.
      "Они имеют предел своей жизни, а мы не имеем, — думал Фраффин. — Парадокс: существа с ограниченным сроком жизни служат источником бесконечного развлечения для бессмертных. С помощью этих жалких существ мы отстраняемся от бесконечной цепи событий нашей собственной жизни. О, скука! Как ты опасна для бессмертных".
      — Как легко поддаются влиянию ваши создания, — заметил Келексел.
      "Как он мне надоел, этот болван", — подумал Фраффин и, не отрываясь от монитора, произнес:
      — У них сильные страсти. И страх. У них сильно развито чувство страха.
      — Вам приходилось это наблюдать? — спросил Келексел.
      — Разумеется!
      "Как легко привести его в ярость", — подумал Келексел.
      — А что вы сейчас там видите? — как ни в чем ни бывало спросил он. — Это как-то связано с работой над сюжетом? Я не слишком докучаю вам?
      "Он начал заглатывать наживку", — сказал себе Фраффин, а вслух произнес:
      — Я только что начал работу над новой историей.
      — Новая история? — недоуменно спросил Келексел. — Разве вы уже завершили военный эпос?
      — Я прервал работу. Сюжет что-то не клеится. И потом войны начинают мне надоедать. А вот личные конфликты кажутся мне любопытными.
      — Личные конфликты? — идея показалась Келекселу отвратительной.
      — Да, интимные детали насилия. Немудрено найти драматическую сторону в войнах и переселениях народов, в расцвете и падении цивилизаций и религий. А что вы думаете о небольшой истории, в фокусе которой оказывается существо, убивающее свою подругу?
      Келексел покачал головой. Беседа принимала такой оборот, при котором он уже не мог контролировать ситуацию. Отказаться от продолжения военного эпоса? Начать новую историю? Почему? Тревожные предчувствия вернулись к нему. Не здесь ли скрыта та пружина, отпустив которую Фраффин нанесет Чемам удар.
      — Конфликт и страх, — сказал Фраффин. — Сколько впечатлений можно получить, наблюдая за их проявлениями!
      — Да… да, действительно, — пробормотал Келексел.
      — Я касаюсь нерва, — сказал Фраффин. — Здесь алчность, там желания, где-то прихоть и страх. Да, страх. Когда мои создания окончательно подготовлены, я бужу в них страх. И затем привожу в действие весь механизм. Они доводят себя до изнеможения! Они любят! Они лгут! Они убивают! Они умирают.
      Фраффин улыбнулся, оскалив зубы. Сейчас он производил устрашающее впечатление.
      — Ну, а самое приятное в этом, — добавил Фраффин, — самое забавное, что они считают, будто совершают все это сами.
      Келексел заставил себя улыбнуться в ответ. Эта сторона историй раньше часто казалась ему смешной, но сейчас забавляла его гораздо меньше. Он проглотил слюну и произнес:
      — Но, такая история, не будет ли она… — Он замешкался, подбирая выражение, -… не будет ли она слишком… мелкой?
      "Мелкой, — подумал Фраффин. — Ну и клоун этот Келексел".
      — Не сочтете ли вы чрезмерным позерством с моей стороны, — спросил Фраффин, — если, используя небольшой инцидент, я продемонстрирую безмерность такого сюжета?
      Он поднес сжатый кулак к лицу Келексела и раскрыл ладонь:
      — Я покажу вам кое-что, чем вы не обладаете — я покажу вам смерть.
      Идея Фраффина показалась Келекселу отвратительной — грязное столкновение, убийство. Какая гнетущая мысль! Но Фраффин снова приник к сокрытому от посторонних взглядов экрану на своем пульте. Что же он там сейчас рассматривает?
      — Я вижу, что злоупотребляю вашим гостеприимством, — сказал Келексел.
      Фраффин поднял глаза. Болван сейчас уберется. Хорошо. Далеко он не уйдет. Сеть на него уже поставлена. Такая замечательная, зацепистая сеть.
      — Мой корабль в вашем распоряжении, — сказал Фраффин.
      — Прошу извинить меня, если я отнял у вас слишком много времени, — сказал Келексел, поднимаясь.
      Фраффин поклонился и произнес традиционную фразу:
      — Что есть время для Чема?
      — Время — наша игрушка, — отозвался Келексел. Он повернулся и двинулся к выходу, мысли его скакали. Было нечто угрожающее в поведении Фраффина. Скорее всего это как-то связано с тем, что он видел на экране. История? Но как может история угрожать Чему?
      Фраффин подождал, пока дверь плотно закрылась за Келекселом, вернулся в свое кресло и снова приник к экрану. Там, на поверхности, под покровом ночи наступал час решающих событий.
      Туземец, убивающий свою жену. Фраффин наблюдал, стараясь получше рассмотреть интересующие его детали. Объект женского пола, по имени Мерфи, качающаяся окровавленная фигура в искусственном освещении. Она приносила свою жизнь на алтарь грозных авгуров, о существовании которых никогда не подозревала. Предсказания и тени наследственных богов больше не будут ее тревожить.
      Резким движением Фраффин отключил монитор и закрыл лицо руками. Смерть настигла несчастную. Получив необходимый импульс, сюжет будет развиваться дальше. Какая великолепная ловушка для Чема! Но кто в нее попадется?
      Странное чувство неожиданно овладело Фраффином. Он словно ощутил внутри себя шепот миллионов голосов — голосов прошлого, которое не имело для него определенной точки отсчета.
      "Кем мы были когда-то?" — подумал он.
      Это было проклятие Чемов — их жизнь не имела начала. Прошлое терялось где-то в темных провалах памяти, и приходилось постоянно прибегать к искусственным хранилищам-записям, в которых, конечно, было много неточностей.
      "Что потеряно там, в нашем далеком прошлом? Проклятия забытых пророков? Мы поклоняемся созданным нами же богам. Как мы создавали этих богов? — размышлял Фраффин. — Не плюем ли мы на собственный прах, когда смеемся над глупыми, послушными нашей воле, туземцами?"
      В его преломленном сознании неожиданно всплыли картины его собственного далекого прошлого — точно алчные звери пылавшие в небе, которым он некогда владел, а он, смертельно испуганный, прятался от них. Так же неожиданно, как появились, эти образы исчезли. Он ошеломленно смотрел на свои трясущиеся руки.
      "Мне срочно нужно отвлечься", — подумал он.
      Фраффин отодвинулся от пульта управления, пересек комнату и подошел к стальным спиралям своего пространственного репродьюсера, позволяющего переноситься в любую точку его владений. Он тяжело опустился в мягкое кресло, развернул сенсорные устройства к поверхности планеты прямо над собой. Приемные устройства сенсоров получили сигнал от спутниковых ретрансляторов. Он сориентировал аппарат на дневное полушарие планеты и приступил к наблюдению за жизнью существ, похоронив свои воспоминания в самых потаенных уголках сознания.
 

4

      Для доктора Андроклеса Фурлоу эта история началась с ночного телефонного звонка.
      Неверной рукой Фурлоу сбросил телефонную трубку на пол. Несколько мгновений, еще не проснувшись окончательно, он искал ее в темноте. В голове все еще блуждали отрывки сна, в котором он вновь переживал страшные мгновения перед взрывом в радиационной лаборатории Лоуренса, взрывом, который повредил ему глаза. Это был знакомый сон, начавшийся вскоре после несчастного случая несколько месяцев назад, но теперь в нем появилось что-то новое, и это необходимо было осмыслить с профессиональной точки зрения.
      "Психолог, твою мать", — подумал он.
      Металлический голос, скрежетавший в мембране, помог определить местонахождение трубки. Он поднес се к уху.
      — Алло! — Произнесенное слово словно рашпилем ободрало пересохший рот.
      — Энди?
      Он прочистил горло:
      — Да?
      — Это Клинт Моссман.
      Фурлоу мгновенно сел и спустил ноги с кровати. Люминесцентный циферблат часов рядом с кроватью показывал 2.18. Время звонка и тот факт, что Моссман являлся первым заместителем шерифа графства по уголовным делам, могли означать только одно — происшествие. Доктор Фурлоу был нужен Моссману в качестве судебного психолога.
      — Ты слушаешь, Энди?
      — Да, слушаю, Клинт. Что произошло?
      — Плохие новости, Энди. Отец одной твоей старой подружки только что прикончил ее мать.
      В первый момент он не понял, о ком идет речь. Старая подружка. Здесь у него была только одна старая подружка, но сейчас она замужем.
      — Это отец Рут Хадсон-Джо Мерфи, — пояснил заместитель шерифа.
      — О, боже!
      — У меня мало времени, — продолжал Моссман. — Я звоню из автомата напротив офиса Джо. Он заперся в офисе, у него пистолет. Он заявил, что сдастся только тебе.
      Фурлоу потряс головой:
      — Он хочет видеть меня?
      — Приезжай поскорее, Энди. Я понимаю, тебе трудно — Рут, и все такое, — но у меня нет выбора. Мне нужно предотвратить перестрелку.
      — Я предупреждал ваших людей, что что-нибудь в этом роде должно произойти, — сказал Фурлоу. Он неожиданно разозлился на Моссмана, да и на всех обитателей Морено.
      — Некогда препираться, — ответил Моссман. — Я сказал ему, что ты скоро будешь здесь. Чтобы добраться сюда, тебе хватит двадцати минут. Поторопись, ладно?
      — Конечно, Клинт. Уже выбегаю.
      Фурлоу положил трубку. Подготовившись к яркому свету, он включил лампу над кроватью. Его глаза сразу заслезились. Он быстро зажмурился, гадая, сможет ли когда-нибудь выносить неожиданный яркий свет без боли.
      Наконец до него дошло, что ему сообщил Моссман. Рут! Где Рут? Но ведь сейчас это уже не его проблема. Пусть думает Нев Хадсон.
      Он начал одеваться, двигаясь мягко, как привык двигаться ночью, еще когда был жив его отец.
      Он взял бумажник с ночного столика, нашел часы и надел их. Затем очки — специальные поляризованные очки с регулируемыми линзами. И стоило надеть очки, как глаза перестали болеть. Режущий свет приобрел спокойный желтый оттенок. Он поднял взгляд и поймал свое отражение в зеркале: узкое лицо, темные очки в массивной черной оправе, черные, стриженные под ежик волосы, длинный с горбинкой нос, широкий рот с толстой нижней губой, линкольновский подбородок с глубокими складками, похожими на шрамы.
      Сейчас ему была нужна хорошая доза спиртного, но на это не было времени.
      "Бедный, больной Джо Мерфи, — подумал он. — Боже, какое несчастье!"
 

5

      Подъезжая к конторе Мерфи, Фурлоу насчитал пять полицейских машин, выстроившихся углом у противоположного тротуара перед входом в здание. Отблески света полицейских мигалок и прожекторов плясали на фасаде трехэтажного строения и бело-голубой вывеске над входом "Компания Дж.X.Мерфи — косметика высшего качества".
      Фурлоу выскользнул из машины на край тротуара и поискал глазами Моссмана. Две группки людей скорчились под прикрытием машин на той стороне дороги.
      "Неужели Джо стрелял в них?" — подумал Фурлоу. Он понимал, что его фигура была хорошо заметна из темных окон дома напротив, но не испытывал страха, знакомого ему с рисовых полей Вьетнама. Отец Рут не решится выстрелить в него. После случившегося Мерфи, скорее всего, был уже ни на что не способен.
      Один из офицеров на другой стороне улицы, укрывшись за багажником автомобиля, прокричал в мегафон:
      — Джо! Ты, Джо Мерфи! Доктор Фурлоу здесь! Теперь выходи и сдавайся! Мы не хотели бы затевать стрельбу!
      Звук усиленного мегафоном голоса отозвался гулким эхом между домами. Несмотря на искажения, Фурлоу узнал голос Моссмана.
      Окно на втором этаже конторы Мерфи открылось со зловещим скрипом. Мужской голос прокричал из темноты:
      — Не груби, Клинт. Я вижу его отсюда. Через семь минут я спущусь.
      Фурлоу быстро обошел свою машину и подбежал к Моссману. Заместитель шерифа, худой костлявый человек, был одет в мешковатый рыжевато-коричневый костюм и носил светло-бежевое сомбреро. Он обернулся, черты его узкого лица были плохо различимы в тени широкополой шляпы.
      — Привет, Энди, — натянуто улыбнулся он. — Извини, что вытащил тебя сюда, но видишь, как все складывается.
      — Он стрелял? — спросил Фурлоу, удивляясь бесстрастному тону собственного голоса. "Профессиональная тренировка", — отметил он.
      — Нет, но пушка у него что надо. — В голосе Моссмана послышались усталость и отвращение.
      — Вы даете ему семь минут?
      — А стоит?
      — Думаю, да. Мне кажется, он сделает, как сказал — спустится вниз и сдастся.
      — Семь минут и ни минутой больше.
      — Он сказал, зачем хочет видеть меня?
      — Да, что-то о Рут, он боится, что мы пристрелим его, если тебя здесь не будет.
      — Он так и сказал?
      — Ага.
      — Может быть, мне лучше пойти к нему? — предложил Фурлоу.
      — Я не могу дать ему шанс получить заложника.
      Фурлоу вздохнул.
      — Ты здесь, — сказал Моссман. — Это то, о чем он просил.
      Радио в машине позади них издало металлический звук, и голос произнес "Машина номер девять…"
      Моссман забрался в машину, поднес микрофон ко рту и нажал на кнопку:
      — Машина номер девять, прием.
      Фурлоу огляделся, увидел несколько знакомых офицеров, укрывшихся за машинами. Он кивнул тем, с которыми столкнулся взглядом, подумав, как странно они выглядят — одновременно знакомыми и незнакомыми, лица расплывались в свете прожекторов, поляризованном линзами его очков.
      Он встречался с этими ребятами в суде, многих знал по имени, но в работе видел их впервые — сейчас это были другие люди.
      Из динамика полицейского радио вновь раздался металлический скрежет: "Машина номер девять, Джеку нужна информация по десять ноль восемь. Прием".
      "Знает ли Рут о случившемся?" — гадал Фурлоу.
      — Мерфи все еще наверху в своем офисе, — говорил Моссман. — Подъехал док Фурлоу, и Мерфи пообещал сдаться через семь минут. Мы ждем его снаружи. Конец.
      — О'кей, машина девять. Джек едет к вам с четырьмя парнями. Шериф еще в доме вместе с коронером. Он приказывает не рисковать. Если нужно, можете использовать газ. Время: два-сорок шесть. Конец.
      — Машина номер девять. Принял семь-ноль-пять, — сказал Моссман. — Конец связи.
      Он вставил микрофон в держатель и обернулся к Фурлоу:
      — Что за… каша!
      Взявшись за края сомбреро, он поглубже надвинул его на глаза.
      — Нет сомнений в том, что он убил Адель? — спросил Фурлоу.
      — Нет.
      — Где?
      — В их доме.
      — Как?
      — Ножом… Такой здоровый подарочный тесак, он им всегда размахивал, когда готовил барбекю.
      Фурлоу глубоко вздохнул. События развивались тривиально. Нож был логичным оружием. Усилием воли он заставил себя сохранять профессиональное спокойствие.
      — Когда?
      — Насколько нам известно, около полуночи. Кто-то вызвал скорую помощь, но нам догадались позвонить только через полчаса. За это время Джо успел сбежать.
      — Значит, вы пришли сюда в поисках Джо?
      — Вроде того.
      Фурлоу тряхнул головой. Ему показалось, что в луч одного из прожекторов попал какой-то объект, висящий в воздухе напротив окна Мерфи, Он задрал голову, вглядываясь, но появившийся неизвестно откуда странный объект исчез в темном ночном небе. Странная штука напоминала длинный цилиндр. Видимо, побочный эффект поврежденного зрения, подумал Фурлоу, поправил очки и опять посмотрел на Моссмана.
      — А что Джо делает в офисе? — спросил он.
      — Звонит знакомым по телефону, хвастает тем, что совершил. Неллу Хартник, его секретаршу, пришлось отправить в больницу, она была в истерике.
      — Он звонил… Рут?
      — Не знаю.
      Фурлоу подумал о Рут впервые с того дня, когда она отправила ему кольцо с коротенькой запиской, в которой сообщала, что вышла замуж за Нева Хадсона. Фурлоу учился тогда в Денвере, получив стипендию от Национального Научного Фонда.
      "Каким я был идиотом, — подумал он. — Эта учеба не стоила того, чтобы потерять Рут".
      Он спрашивал себя, должен ли он позвонить ей и сообщить о случившемся как можно осторожнее? Но он понимал, что такую новость нельзя сообщить иначе, как резко и жестко, без подготовки. В таком случае нанесенная рана, зажив, оставит минимальный шрам…, насколько позволят обстоятельства.
      Морено был маленьким городком, и Фурлоу знал, где работает Рут после замужества — ночной сестрой в психиатрическом отделении Госпиталя Графства. Сейчас она должна быть на работе. Пожалуй, не стоило звонить ей, лучше поехать к ней самому.
      "Но после этого я буду непременно ассоциироваться для нее с трагедией, — подумал он. — А я не хочу этого".
      Он вздохнул. Лучше пусть кто-нибудь сообщит ей о случившемся. Сейчас другой человек должен нести за нее ответственность.
      Офицер справа от Фурлоу поинтересовался:
      — Как думаешь, он пьяный?
      — Ты его видел хоть раз с похмелья? — отозвался Моссман.
      — Клинт, а тело ты видел?
      — Нет, — сказал Моссман, — но Джек мне все описал по телефону.
      — Пусть он только попадется мне на мушку, сукин сын, — проворчал первый офицер.
      "Ну, вот начинается", — подумал Фурлоу.
      Раздался визг тормозов подъезжающей машины, и он повернул голову. Из автомобиля выскочил низенький толстый человечек в брюках, надетых поверх пижамных штанов. В руках он держал фотоаппарат со вспышкой.
      Фурлоу отвернулся, когда человек поднял фотоаппарат. Яркий свет сверкнул в ущелье улицы… потом еще раз.
      Ожидая ослепляющей вспышки, Фурлоу смотрел в небо, чтобы уменьшить боль в поврежденных глазах. Когда сверкнула вспышка, он вновь увидел странный объект. Тот висел в воздухе примерно в десяти футах от окна Мерфи. Он не исчез из виду и после вспышки, правда его очертания потускнели, и теперь он напоминал небольшое облако.
      Фурлоу смотрел вверх, потрясенный. То, что он видел, не могло быть галлюцинацией или следствием поврежденного зрения. Силуэт объекта был ясно различимым, реальным. Это было нечто вроде цилиндра, примерно в двадцать футов длиной и пять футов в диаметре. На конце цилиндра, который был ближе к окну, имелись полукруглые выступы, напоминавшие оттопыренные негритянские губы. Как раз между выступами расположились две фигуры. Насколько можно было разобрать, они направляли небольшую консольно закрепленную трубу в окно Мерфи. В фигурах было что-то лягушачье, но тем не менее это были человекоподобные существа — две руки, две ноги. Ростом они были, пожалуй, не более трех футов.
      Фурлоу содрогнулся: перед ним нечто, не поддающееся объяснению. Пока он разглядывал объект, одно из существ повернулось и посмотрело прямо на него. Фурлоу различил блеск его глаз. Оно слегка подтолкнуло локтем другую фигуру. Теперь оба существа смотрели на Фурлоу — две пары сверкающих глаз.
      "Может быть, это мираж?" — подумал Фурлоу. Тогда мираж должны были видеть все остальные. Моссман, стоявший рядом с ним, не отрывал глаз от окна, за которым находился Мерфи. Но он никак не обнаруживал, что видит этот странный цилиндр. Продолжавший свою работу фотограф приблизился к ним. Фурлоу узнал его: это был Том Ли из Сентинел.
      — Мерфи все еще там? — спросил Ли.
      — Точно, — сказал Моссман.
      — Привет, доктор Фурлоу, — поздоровался Ли. — На что это вы уставились? Это окно той самой комнаты, где засел Мерфи?
      Фурлоу схватил Ли за плечо. Два существа на цилиндре теперь повернули свою трубу в направлении группы полицейских. Фурлоу кивнул на них. Его передернуло от острого запаха одеколона, которым разило от репортера.
      — Том, что за чертовщина там в воздухе? — воскликнул он. — Ты можешь сделать фотографию?
      Ли повернулся, держа камеру наготове и недоуменно огляделся:
      — Где? Что снимать?
      — Эту штуку перед окном Мерфи.
      — Какую штуку?
      — Разве ты ничего не видишь в воздухе как раз напротив окна?
      — Мошки роятся. Их много в этом году. Они всегда слетаются, если где-нибудь горит свет.
      — Какой свет? — не понял Фурлоу.
      — Хм, ну…
      Фурлоу сорвал очки. Похожий на облако цилиндр исчез. На его месте он видел лишь смутные туманные очертания, внутри которых двигались крошечные точки, и угол здания. Он снова надел очки. И опять увидел парящий цилиндр с двумя фигурами на полукруглом выступе. Теперь они направили свою трубу на двери конторы.
      — Вот он! — громко крикнул кто-то слева.
      Ли чуть не сбил Фурлоу с ног, бросившись вслед за Моссманом с камерой наготове к входу в здание. Офицеры тоже ринулись вперед.
      В проеме появился невысокий лысоватый человек в синем костюме. Он прикрыл рукой глаза, ослепленный светом прожекторов и вспышкой. Фурлоу прищурился. Глаза снова начали слезиться.
      Полицейские плотным кольцом окружили стоящего в дверях человека.
      Ли суетился рядом, подняв камеру над головой и направив ее в центр группы.
      — Дайте мне заснять его лицо! — вопил он. — Расступитесь немного!
      Полицейские не реагировали на его просьбы.
      Еще раз сверкнула вспышка.
      Фурлоу мельком увидел лицо задержанного — маленькие мигающие глазки на круглом багровом лице. Его удивило спокойное выражение глаз, когда они встретили его взгляд, затем Мерфи узнал психолога.
      — Энди! Позаботься о Рути! Слышишь? Позаботься о Рути!
      Мерфи превратился в дергающийся кружок лысины, продвигающийся в тесной группе фуражек. Его засунули в машину, стоявшую у правого угла здания. Ли все еще вертелся вокруг, несколько раз сверкнув напоследок вспышкой своего аппарата.
      Фурлоу перевел дыхание. Ему казалось, что воздух вокруг сгустился, запах толпы разгоряченных людей смешивался с запахом выхлопных газов отъезжающих машин. Запоздалая мысль о таинственном цилиндре заставила его посмотреть вверх — он успел заметить, как цилиндр удаляется от здания и постепенно растворяется в небе.
      Один из младших офицеров подошел к Фурлоу:
      — Клинт благодарит вас, — произнес полицейский. — Он говорит, что вы сможете поболтать с Джо через пару часов — после того, как с ним поработают, или утром.
      Фурлоу облизнул губы. Он ощутил металлический привкус во рту:
      — Я… утром, я думаю. В следственный отдел зайду, попрошу дать мне с ним свидание.
      — Должно быть, придется повозиться с этим делом, прежде, чем мы передадим его в суд, — заметил офицер. — Я сообщу Клинту ваш ответ.
      Он сел в машину, стоявшую позади Фурлоу.
      Подошел Ли, камера висела у него на шее. В левой руке он держал записную книжку, в правой — огрызок карандаша.
      — Эй, док, — сказал он, — это правда, что говорит Моссман? Мерфи действительно не хотел выходить, пока вы не подъехали?
      Фурлоу кивнул и отступил назад, давая возможность проехать патрульной машине.
      Ли что-то черкнул в блокноте.
      — Вы когда-то хорошо дружили с дочкой Мерфи? — спросил Ли.
      — Мы были друзьями, — ответил Фурлоу. Ему показалось, что эти слова произнес кто-то другой.
      — Вы видели тело? — продолжал задавать вопросы Ли.
      Фурлоу отрицательно покачал головой.
      — Просто какая-то грязная кровавая каша, — сказал Ли.
      "Ты грязная, кровавая свинья!" — хотел сказать Фурлоу, но голос не повиновался ему. Адель Мерфи… — тело. Тела людей, умерших насильственной смертью, были похожи друг на друга и одинаково безобразны: неуклюжая поза, кровавые лужи, черные раны на теле… Полицейские С профессиональной отрешенностью фиксируют эти подробности. Сейчас Фурлоу чувствовал, как собственная профессиональная отчужденность покидает его. Это тело, о котором Ли говорил с таким жадным интересом, принадлежало человеку, которого Фурлоу хорошо знал — матери женщины, которую он любил… и все еще любит.
      Фурлоу вспомнил Адель Мерфи, спокойное, улыбчивое выражение ее глаз, так похожих на глаза Рут… оценивающие взгляды… он ловил их на себе, когда она прикидывала, подойдет ли такой муж ее дочери. Однако это уже умерло раньше.
      — Док, а что вам показалось, вы видели у того окна? — не унимался Ля.
      Фурлоу сверху вниз посмотрел на маленького толстяка, отметил толстые губы, маленькие хитрые глазки и представил, какова будет реакция на описание предмета, который висел тогда в воздухе перед окном Мерфи. Невольно Фурлоу снова бросил быстрый взгляд на окно. Пространство перед ним пустовало. Неожиданно он почувствовал, что ночь становится прохладной. Фурлоу поежился.
      — Что, Мерфи выглядывал из окна? — спросил Ли. Гнусавый, противный голос репортера действовал Фурлоу на нервы.
      — Нет, — ответил он. — Я думаю… Я просто видел какой-то отблеск.
      — Я не знаю, как вы вообще можете что-нибудь разглядеть через такие очки, — заметил Ли.
      — Да, вы правы, — отозвался Фурлоу. — Это все очки и мои испорченные глаза,
      — У меня еще полно вопросов, док, — сказал Ли. — Можем заехать в "Индейку", нам там будет удобно. Давайте поедем в моей машине…
      — Нет, — отрезал Фурлоу. Он тряхнул головой, чувствуя, что оцепенение проходит. — Нет. Может, завтра…
      — Черт побери, док, уже завтра.
      Но Фурлоу отвернулся и перебежал через улицу к своей машине. В его голове звучали последние слова Мерфи; "Позаботься о Рути!"
      Фурлоу понял, что он должен найти Рут и предложить ей свою помощь. То, что она замужем за другим, не перечеркивает всего, что было между ними.
 

6

      Аудитория шевелилась — единый организм в безымянной тьме амфитеатра Корабля историй.
      Келексел, сидевший почти в центре огромного зала, чувствовал это странное угрожающее движение в темноте. Они окружали его: съемочная группа и свободный от дежурства персонал, — все, кому было интересно увидеть новое произведение Фраффина. Две бобины перед ним вращались без перерыва. Все с нетерпением ждали, когда снова прокрутят первую сцену. Время шло, бобины вращались, и Келексел все сильнее ощущал дыхание опасности. Это было как-то связано с историей, но он пока не мог уловить связь.
      В воздухе распространялся легкий запах озона от перекрещивающихся нитей силового поля, которое обеспечивало пространственную связь аудитории с происходящим. Келексел ощущал дискомфорт, сидя в непривычном кресле. Он занимал место, предназначенное для оператора, — по кромке массивных подлокотников располагались рычажки переключателей для редактирования записываемого сюжета. Только огромный куполообразный потолок, опутанный паутиной силового поля, нити которой тянулись вниз, к сцене, и сама постепенно приближающаяся сцена были привычными, как в любом просмотровом зале.
      И звуки — щелканье переключателей, профессиональные реплики: "Сократите вступление и переходите к основному действию… эффект бриза чуть ослабить… усильте передачу эмоций жертвы и немедленно повторите предыдущий кадр…"
      Келексел провел здесь уже два дня, используя данную ему привилегию наблюдать ежедневную работу, однако звуки и голоса аудитории звучали диссонансом для его слуха. Он привык к завершенным историям и молчаливой аудитории.
      В темноте, слева, поодаль от него раздался голос:
      — Запускайте.
      Силовые линии исчезли. Зал погрузился в полную темноту. Кто-то кашлянул, прочищая горло. Обстановка была нервозной.
      В центре сцены появился свет. Келексел устроился поудобнее. "Всегда одно и то же начало", — подумал он. Постепенно возникшее свечение материализовалось в свет уличного фонаря. Он освещал часть лужайки, поворот дороги и на заднем плане призрачно сереющую стену дома. Темные окна из простого стекла блестели, как невидящие глаза.
      Откуда-то из глубины сцены доносилось тяжелое дыхание и что-то стучало в бешеном ритме.
      Застрекотало какое-то насекомое.
      Разнообразные шумы воспроизводились со всеми оттенками оригинального звучания. Наблюдать за происходящим из зрительного зала было все равно, что находиться непосредственно на месте действия, где-нибудь на ближайшем пригорке.
      Запах пыли от шевелящейся под ветром сухой травы проникал в сознание Келексела. Прохладный бриз касался его лица.
      Волна леденящего ужаса вдруг захлестнула Келексела. Она возникла где-то в темной глубине сцены и, продвигаясь через проекционное поле, накатывалась сокрушительным валом. Келексел поспешно напомнил себе, что это всего лишь очередной сюжет, он нереальный… по крайней мере для него. Он переживал сейчас страх другого существа — уловленный, записанный и воспроизведенный сверхчувствительными устройствами.
      В центре сцены появилась бегущая женская фигура, одетая в выцветший зеленый халат. Женщина прерывисто и тяжело дышала, ее босые ноги глухо прошлепали по газону и затем по дорожному покрытию. Приземистый мужчина, мертвенно-бледный в лунном свете, преследовал ее по пятам. Огромный кинжал в его руке сверкнул в свете фонаря, как серебристое змеиное жало.
      — Нет! Пожалуйста, Господи, нет! — срывающимся голосом кричала женщина.
      У Келексела перехватило дыхание. Кинжал взлетел высоко над головой…
      — Перерыв!
      Паутина вверху потускнела, возбуждение схлынуло, как будто аудиторию окатили ледяной водой. Сцена погрузилась в темноту.
      Келексел понял, что голос принадлежал Фраффину. Он донесся откуда-то справа, издалека. Неистовая жестокость происходящего ошеломила Келексела. Следователю потребовалось несколько мгновений, чтобы взять себя в руки, он был совершенно раздавлен.
      Вспыхнул свет, и он увидел перед собой ряды сидений, расходящиеся клином от диска сцены. Келексел прищурился, разглядывая окружающих его сотрудников Фраффина. Он все еще ощущал угрозу, исходящую от них и от опустевшей сцены. Келексел доверял своим инстинктам, он чувствовал присутствие опасности в этой комнате. Но в чем же она могла состоять?
      Вокруг него расположился персонал — в задних рядах сидели стажеры и свободные от дежурства охранники; в центре — кандидаты в члены экипажа и наблюдатели; внизу, около сцены, — съемочная группа этого сюжета. Каждый из них, взятый в отдельности, производил сейчас весьма заурядное впечатление. Но Келексел не забыл возникшего у него в темноте ощущения единого организма, стремящегося нанести ему удар, и уверенного в успехе.
      Странная тишина воцарилась в помещении. Они ждали чего-то. Далеко внизу у сцены склонились друг к другу люди, неслышно переговариваясь.
      "Не слишком ли я мнителен? — спрашивал себя Келексел. — Но ведь они безусловно подозревают меня. Почему они позволяют мне сидеть здесь и наблюдать за их работой?"
      Их работа — насильственная смерть. Келексел почувствовал, что выстраиваемая им версия рушится. Он не мог объяснить, почему Фраффин вдруг оборвал действие. Вряд ли эта сцена могла вызвать у Фраффина какие-то отрицательные эмоции, тем более, что он знал развитие сюжета.
      Келексел покачал головой. Он был в замешательстве. Еще раз он окинул взглядом зал. Разноцветная палитра пестрела перед его глазами: цвет униформы каждого из присутствующих указывал на его служебные обязанности — красным выделялись комбинезоны пилотов, оранжево-черные костюмы принадлежали охранникам, зеленые — сценарной группе, желтые — группе обслуги и ремонта, белые — гардеробщикам. Среди этого многоцветья тут и там черными кляксами выделялись Манипуляторы, Помощники Директора, ближайшее его окружение.
      Группа у сцены распалась. Келексел увидел Фраффина, который вскарабкался на сцену и прошел в самый центр, к тому месту, к которому недавно было приковано всеобщее внимание. Это был умышленно рассчитанный маневр, он отождествлял Фраффина с действием, происходившим в пространстве сцены несколькими мгновениями раньше.
      Слегка подавшись вперед, Келексел внимательно рассматривал Директора — невысокая, изможденная на вид, фигура в черной мантии, щетка блестящих черных волос над серебристым овалом лица, прямая щель рта с выступающей верхней губой. Глубоко посаженные глаза оглядели зал и нашли Келексела.
      Мороз пробежал по коже Следователя. Он вжался в кресло, будто услышал голос Фраффина: "Вот он, этот дурак Следователь! Я заманил его в ловушку, теперь он в ней! Надежно пойман!"
      Мертвая тишина охватила зал, как будто все разом задержали дыхание. Все глаза были прикованы к центру сцены.
      — Повторяю, — мягко произнес Фраффин. — Наша цель в утонченности.
      И снова посмотрел на Келексела.
      "Итак, сейчас он испытывает страх. — думал Фраффин. — Страх усиливает сексуальное влечение. Он видел дочь жертвы, она способна заманить в ловушку любого Чема — экзотична, грациозна, с глазами, подобными зеленым драгоценным камням. А как Чемы любят зеленый цвет! Она хороша, и он клюнет на нее. Ха! Следователь Келексел! Скоро ты будешь просить разрешения поближе познакомиться с туземцами — ну а мы разрешим тебе это".
      — Вы уделяете недостаточно внимания зрительному восприятию, — сказал Фраффин. Тон его голоса неожиданно изменился, стал холодным, жестким. Легкая дрожь пробежала по амфитеатру. — Мы не должны погружать нашего зрителя слишком глубоко в атмосферу страха, — продолжал Фраффин. — Нужно лишь дать ему понять, что страх присутствует. Не надо форсировать восприятие. Дайте ему возможность получить удовольствие — занятное насилие, забавный страх. У зрителя не должно создаваться впечатления, что он один из тех, кем манипулируют. В каждом сюжете должно содержаться нечто большее, чем простое моделирование истории для нашего собственного удовольствия.
      Келексел почувствовал угрозу, скрытую в словах Фраффина. Однако, он все еще не мог найти объяснения происходящему.
      "Я должен заполучить одно из этих существ, чтобы узнать их поближе, а заодно и развлечься, — подумал Келексел. — Только туземец может помочь мне отыскать ключ к разгадке происходящего".
      Эта мысль будто открыла двери для искушения: Келексел неожиданно подумал о молодой женщине из истории Фраффина. У нее экзотическое имя — Рут. Рыжая Рут. В ней было что-то от Суби-существ, а Суби славились тем, что они могли доставлять Чемам изысканные эротические удовольствия, Келексел вспомнил Суби, которой он однажды овладел. К сожалению она так быстро увяла, впрочем, как и любое другое смертное существо. "Пожалуй, я должен исследовать эту Рут, — подумал Келексел. — Для подчиненных Фраффина несложно доставить ее сюда".
      — Утонченность, — повторил Фраффин. — У аудитории должно обязательно формироваться независимое восприятие. И не забывайте, что наши истории — это не реальная жизнь, а лишь се отражение, волшебная сказка Чемов. Сейчас все вы должны понимать, в чем заключаете цель нашей работы. Надеюсь, вы будете достаточно искусно следовать к ней.
      Фраффин поплотнее запахнул черную мантию, чувствуя удовольствие, которое должен испытывать хозяин балагана после удачного представления. Повернувшись спиной к аудитории, он гордо прошествовал со сцены.
      "Хороший экипаж, — размышлял Фраффин. — Они будут выполнять свои функции с вышколенной аккуратностью. А этот занятный маленький сюжет нужно ввести в банк историй. Вероятно, его можно будет предлагать как вступительную часть перед другими сюжетами, как образец артистического искусства. В конце концов, это неважно: он выполнил свою задачу — заставил Келексела идти намеченным путем, и каждый его шаг будет фиксироваться службой наблюдения. Каждый шаг".
      "Им почти также просто управлять, как туземцами", — подумал Фраффин.
      Он прошел через служебный тоннель позади сцены, ведущий в голубой холл, из которого извилистым коридором можно было попасть в его личные апартаменты. Фраффин поместился в транспортную капсулу и усилил силовое поле. Капсула рванулась вперед с такой скоростью, что люки, расположенные в стенах коридора, слились в одно расплывчатое пятно.
      "Этого Келексела можно и пожалеть, — думал Фраффин. — Он явно потерпел поражение при первом столкновении с персонифицированным насилием. Видимо, мы способны достаточно обостренно реагировать на проявление жесткости. В далеком прошлом насилие, по всей вероятности, часто врывалось в нашу жизнь".
      Он почувствовал, что его непроницаемая броня трещит по всем швам под беспорядочным напором воспоминаний. Фраффин вздохнул и остановил капсулу перед люком, закрывающим доступ в его салон.
      Он чувствовал, что стоит на краю бездны, в которой скрыты ужасные тайны.
      Спасительная ярость захлестнула Фраффина. Он хотел ворваться в вечность, заглушить скрытые в ней голоса, невнятно кричащие ему что-то. Освобождаясь от приступа страха, он подумал: "Чтобы быть бессмертным, необходимо принимать иногда дозы моральной анестезии". Эта случайно пришедшая в голову мысль окончательно развеяла его страх. Он вступил в серебряную теплоту своего салона, удивляясь, откуда могли появиться подобные мысли.
 

7

      Фурлоу сидел, облокотившись на руль своей припаркованной машины и курил трубку, Очки с поляризованными стеклами лежали рядом на сиденье, он смотрел на темнеющее небо сквозь ветровое стекло, по которому скатывались капли дождя.
      Его глаза слезились, и дождевые капли скользили по стеклу так же, как слезы текут по лицу человека. "Мне давно уже нужна новая машина взамен этого двухместного автомобиля", — размышлял Фурлоу. Он пользовался им уже более пяти лет, но никак не мог расстаться с привычкой экономить деньги. Эта привычка осталась с тех пор, когда он откладывал каждый лишний доллар на покупку нового дома, в котором он и Рут должны были поселиться после женитьбы.
      "Интересно, почему она захотела увидеть меня? — подумал Фурлоу. — И почему именно здесь, где раньше мы обычно встречались? Зачем сейчас нужна эта осторожность?"
      Прошло уже двое суток с момента убийства, но он вес еще не мог связать в единое целое события того дня. Когда он читал в газетных заметках о себе, он читал это так, будто говорилось о другом, незнакомом человеке, — смысл этих заметок ускользал от него, расплывался, подобно каплям дождя на стекле. Все пошло кувырком под влиянием происходящих событий — диких поступков Мерфи и жестокости окружающих.
      Фурлоу был потрясен, узнав, что общество требует смерти Мерфи. Реакция была такой же жестокой, как вихрь насилия, который пронесся над городом.
      "Жестокий шторм, — думал он. — Буря жестокости". Он посмотрел на деревья слева от него, гадая, давно ли он здесь. Часы стояли. Рут давно должна бы появиться. Это была ее дорога.
      Солнце выглянуло из-за облаков, с запада, окрашивая верхушки деревьев в оранжевый цвет. Капли дождя сверкали на листьях. Пар от мокрой земли поднимался среди коричневых чешуйчатых стволов эвкалиптов. Стрекот насекомых доносился от корней деревьев и пучков травы, росших на открытых местах вдоль грязной дороги. "Что они понимают о грозе, которая недавно пронеслась над нами?" — подумал Фурлоу. Как психолог он мог объяснить, почему большинство жителей городка требовало немедленной расправы над Мерфи, но его потрясло столь же жестокое отношение официальных лиц. Он вспомнил о попытках помешать ему провести профессиональное медицинское обследование Мерфи, Шериф, районный прокурор Джорж Парет, все местные власти сейчас уже знали о том, что Фурлоу предполагал психический срыв, который стоил жизни Адель Мерфи. Если они официально признают этот факт, им придется считать Мерфи невменяемым и отказаться от вынесения приговора.
      Парет уже проявил себя, позвонив начальнику Фурлоу, директору психиатрической больницы Морено, доктору Леро Вейли. Вейли был хорошо известен своей кровожадностью; как специалист, он всегда старался позволить правосудию осуществить наказание. Вейли, естественно, объявил Мерфи вменяемым и "несущим ответственность за свои действия".
      Фурлоу взглянул на бесполезные часы. Они показывали 2-14. Он знал, что сейчас должно быть около семи. Скоро стемнеет. Что задержало Рут? Почему она попросила встретиться на их старом месте?
      Он вдруг почувствовал, что ему неприятно будет видеть ее.
      "Неужели я стыжусь этой предстоящей встречи с ней?" — спросил он себя.
      Фурлоу приехал сюда прямо из больницы, после того, как Вейли нагло пытался заставить его отступиться от участия в судебном разбирательстве, забыть на время, что он судебный психиатр.
      Слова били наотмашь:…личная заинтересованность,…старая подружка,…ее отец. Их смысл был ясен, а объяснялось все тем, что Вейли тоже знал о его заключении по поводу Мерфи, которое сейчас находилось в следственном отделе. Оно противоречило точке зрения Вейли.
      Фурлоу тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. Он снова взглянул на часы, улыбнулся непроизвольному движению. В салон машины проникал запах мокрых листьев.
      "Почему все-таки Рут просила встретить се здесь? Ведь она теперь замужем за другим. И почему она так дьявольски запаздывает? Не случилось ли с ней чего?"
      Он посмотрел на свою трубку.
      "Проклятая трубка опять потухла. Вечно она тухнет. Я курю спички, а не табак. Не хотелось бы снова обжечься на этой женщине. Бедная Рут — какая трагедия! Она была очень близка с матерью… Он попытался вспомнить убитую. Сейчас Адель Мерфи была лишь кучкой фотографий и описанием в протоколах, отражением полицейских заметок и свидетельских показаний. Образ той Адели Мерфи, которую он знал, не хотел выплывать из-за жутких новых изображений. В его голове держались сейчас лишь полицейские фотографии — рыжие волосы (совсем как у дочери), разметавшиеся по замасленному дорожному покрытию.
      Ее бледная обескровленная кожа на фотографии — это он помнил.
      Он помнил также слова свидетельницы, Сары Френч, жены доктора, живущего по соседству, ее показания под присягой; с помощью се показаний он воссоздал в уме почти визуальную картину происшедшего. Сара Френч услышала крики, визг. Она выглянула из окна своей спальни, находящейся на втором этаже, в залитую лунным светом ночь, как раз вовремя, чтобы увидеть убийство.
      "Адель… Миссис Мерфи выбежала из задней двери своего дома. На ней была зеленая ночная рубашка… очень тонкая. Она была босиком. Я еще подумала, как она странно выглядит босиком. Джо был прямо позади нее. У него был в руке этот проклятый малайский крисс. Это было ужасно, ужасно! Я видела его лицо… лунный свет. Он выглядел так, как обычно выглядит в ярости. В гневе он ужасен!"
      Эти слова, слова Сары… Фурлоу почти видел сверкнувший зигзаг лезвия в руке Джо Мерфи, ужасающий, дрожащий, раскачивающийся предмет в чередующихся полосках света и тени. Джо потребовалось всего десять шагов, чтобы настичь свою жену. Сара сосчитала удары.
      "Я стояла у окна и считала каждый раз, когда он наносил удар. Не знаю зачем. Я только считала. Семь раз. Семь раз".
      Адель рухнула на бетон, ее волосы разметались неровным пятном, которое позднее зафиксировали камеры. Ее ноги конвульсивно дернулись, затем выпрямились и застыли.
      Все это время жена доктора как изваяние стояла у окна на втором этаже, зажав рот рукой.
      "Я не могла пошевелиться. Я не могла произнести ни звука. Я только смотрела на него".
      Тонкая правая рука Мерфи взметнулась вверх, и он с силой метнул нож в землю; затем не торопясь обошел тело жены, стараясь не наступать в расплывающуюся красную лужу. Вскоре он скрылся в тени деревьев, там, где подъездная аллея выходила на улицу. Сара услышала, как заработал мотор автомобиля. Зажглись фары. Машина проехала по хрустящему гравию, и звук мотора постепенно затих. Только после этого Сара поняла, что может пошевелиться. Она вызвала скорую помощь.
      — Энди?
      Голос вернул Фурлоу к действительности. "Рут?" — мелькнуло в его голове. Он обернулся.
      Она стояла с левой стороны машины, стройная женщина в черном шелковом костюме, плотно облегающем фигуру. Ее рыжие волосы, обычно распущенные, были собраны в тугой пучок на затылке. Волосы были стянуты туго, и Фурлоу попытался забыть длинные пряди волос ее матери на грязном бетоне автострады.
      Зеленые глаза Рут смотрели на него с выражением болезненного ожидания. Она была похожа на испуганного эльфа.
      Фурлоу открыл переднюю дверцу и вылез на влажную землю обочины.
      — Я не слышал твоей машины, — сказал он.
      — Я живу сейчас у Сары. Я прошла пешком. Поэтому так запоздала.
      Было видно, что она говорит, с трудом сдерживая слезы, и он подумал о бессмысленности их разговора.
      — Рут… черт побери! Я не знаю, что сказать.
      Бессознательным движением он бросился к ней и обнял ее Он почувствовал, как напряглись ее мускулы.
      — Не знаю, что сказать.
      Она высвободилась из его объятий.
      — Тогда… ничего не говори. Все так или иначе уже сказано. — Она подняла глаза и посмотрела ему в лицо. — Ты все еще носишь свои специальные очки?
      — Да черт с ними, с очками. Почему ты не стала говорить со мной по телефону? Мне что, в больнице дали номер Сары? — Он вспомнил ее слова: живу у нее. Что это могло означать?
      — Отец сказал… — Она закусила нижнюю губу, замотала головой. — Энди, о Энди, он сумасшедший, а они собираются разделаться с ним… — Она посмотрела ему в глаза, ее ресницы были мокры от слез. — Энди, я не знаю, что должна сейчас чувствовать по отношению к нему. Я не знаю…
      Он снова обнял ее. На этот раз сна не сопротивлялась. И тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. Она плакала, дав волю накопившемуся.
      — Забери меня отсюда! — прошептала она.
      "Что она говорит? — спросил Фурлоу. — Она уже давно не Рут Мерфи. Она — миссис Невилл Хадсон". Ему захотелось оттолкнуть ее, начать задавать ей вопросы. Но ведь он — на службе. Как психиатр, он не мог поступить подобным образом. С вопросами можно подождать. Она жена другого. Черт! Черт! Что происходит? Сражение. Он вспомнил об их ссоре в ту ночь, когда он сказал ей о стипендии, которую ему обещали за научную работу при университете. Она не хотела, чтобы он согласился, не хотела разлучаться с ним на год. В ее понимании Денвер был так далеко.
      "Но ведь это только на год". — Сейчас он слышал свой собственный голос, произносящий эти слова. — "Тебя гораздо больше беспокоит твоя чертова карьера, чем я!" — Ее волосы взъерошились от ярости.
      Они расстались на этой сердитой ноте. Его письма уходили в пустоту — ответа не было. Ее "не было дома", когда он звонил по телефону. И он понял, что его тоже можно вывести из себя. Но что же произошло на самом деле?
      Она снова произнесла:
      — Не знаю, как теперь относиться к нему?
      — Что я могу сделать для тебя? — Больше он ничего не мог сказать.
      Она отстранилась от него.
      — Энтони Бонделли, адвокат. Мы наняли его… Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоем заключении об… отце — о времени, когда произошел его психический срыв.
      Ее лицо сморщилось.
      — О, Энди, зачем ты уехал. Ты был нужен мне. Был нужен нам.
      — Рут… твой отец не принял бы от меня никакой помощи.
      — Я знаю… он ненавидел тебя… из-за того… что ты сказал. Но он нуждался в тебе.
      — Никто не слушает меня, Рут. Он сейчас слишком важный человек для…
      — Бонделли считает, что ты можешь помочь с оправданием. Он просил меня встретиться с тобой, чтобы… — Она пожала плечами, достала из кармана носовой платок, вытерла щеки.
      "Вот оно что, — подумал Фурлоу. — Она ищет подходы ко мне, пытается купить мою помощь."
      Он отвернулся, чтобы скрыть гнев и боль. Он точно ослеп, потом начал различать предметы (довольно медленно, как ему показалось), и его взгляд задержался на каком-то неуловимом, темноватом движении над кроной деревьев небольшой рощицы. Как будто рой мошкары, но вроде бы и нет. Очки. Где его очки? В машине! Мошки поднялись вверх и растаяли в небе. Их исчезновение сопровождалось странным ощущением, как будто кто-то дернул струну внутри него.
      — Так ты поможешь? — спросила Рут.
      "Было ли это то же самое, что я видел тогда у окна Мерфи? — спросил себя Фурлоу. — Что это такое?"
      Рут приблизилась на шаг, напряженно вглядываясь в его профиль:
      — Бонделли думает, что из-за наших отношений ты станешь колебаться.
      "Проклятый, умоляющий тон ее голоса!". Его мозг, наконец, уловил смысл вопроса.
      — Хорошо, я сделаю все, что могу, — ответил он.
      — Этот человек в тюрьме, он только внешняя оболочка, — сказала она. Ее голос был тихим, бесцветным.
      Он взглянул на нее, отмечая, как черты ее лица застывают по мере того, как она говорит.
      — Он не мой отец. Он только похож на моего отца. Мой отец умер. Он уже давно умер. Мы просто не понимали этого… Вот и все.
      "Господи! Какая она жалкая!"
      — Я сделаю все, что могу, — произнес он, — но…
      — Я знаю, что надежды не так уж много, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Мою мать убил тот человек.
      — Люди должны понять, что он не в своем уме, — заметил Фурлоу, помимо своей воли сбиваясь на наставительный тон. — Они замечают это по тому, как он говорит, по его поступкам. Сумасшествие, к сожалению, передается окружающим. Оно порождает ответную реакцию. Сумасшедший является для общества раздражителем, который оно хочет устранить. Он заставляет людей задавать себе вопросы, на которые они не могут ответить.
      — Нам не нужно сейчас говорить о нем, — сказала она. — Не здесь. — И посмотрела на рощицу. — Но я Должна поговорить о нем. Или я сойду с ума.
      — Это вполне понятно, — произнес он успокаивающим тоном. — В ответ на то беспокойство, которое он причинил обществу, общество отвечает… Проклятие! Слова иногда так глупы!
      — Я понимаю, — сказала она. — Я тоже могу делать клинические обобщения. Если моего… если этого человека в тюрьме признают сумасшедшим и отправят в лечебницу, люди будут вынуждены задавать себе очень неприятные вопросы.
      — Может ли человек казаться нормальным, когда он на самом деле помешанный? — спросил Фурлоу. — Может ли человек, который считает себя нормальным, быть сумасшедшим? Могу ли я быть настолько не в порядке, чтобы совершить такой же поступок, как тот человек?
      — Я сейчас все время плачу, — произнесла Рут. Она взглянула на Фурлоу и отвернулась. — Очень трудно побороть боль утраты. — Она глубоко вздохнула. — Ничего не помогает, хоть я давно работаю сестрой в психиатрическом отделении. Как странно… будто два разных человека уживаются во мне.
      Она опять посмотрела на Фурлоу с беззащитным выражением.
      — Но я не могу пойти к человеку, которого я люблю, и попросить забрать меня отсюда, потому, что я боюсь… смертельно боюсь.
      "Человек, которого я люблю!" Эти слова раскаленной стрелой пронзили его мозг. Он тряхнул головой.
      — Но… как же…
      — Нев. — Как сухо она произнесла это имя. — Я не живу с ним уже три месяца. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Это жадный, мелочный человек!
      Фурлоу почувствовал, что горло у него сжалось. Он кашлянул, посмотрел на темнеющее небо и сказал:
      — Через несколько минут стемнеет.
      Как глупо, не к месту прозвучали эти слова!
      Она дотронулась до его руки.
      — Энди, о Энди! Что же я наделала!
      Она позволила ему обнять себя. Он погладил ее волосы и тихо произнес:
      — Но мы снова вместе, как прежде.
      Рут подняла голову и посмотрела на него.
      — Беда в том, что этот человек в тюрьме не производит впечатления помешанного. — Слезы текли у нее по щекам, но голос звучал твердо. — Он думает, что моя мать была неверна ему. Большинство мужчин переживают по этому поводу. Я думаю… даже Нев должен страдать из-за этого.
      Неожиданный порыв ветра стряхнул на них капельки воды с листьев. Рут высвободилась из его объятий.
      — Давай пройдемся пешком.
      — В темноте?
      — Мы знаем дорогу. И потом клуб верховой езды установил там фонари. Они освещают дорогу через пустырь в госпиталь. Они автоматические.
      — Может пойти дождь.
      — Не имеет значения. Мои щеки и так уже мокры от слез.
      — Тут… дорогая… Я…
      — Давай просто прогуляемся нашей обычной дорогой.
      Он все еще колебался. Было что-то путающее в этой роще… Какое-то давление, почти ощутимый шум. Он подошел к машине, сел в нее и нашел свои очки. Вылез снова, огляделся — ничего. Ни мошек, ни других, признаков чего-либо необычного — за исключением странного давления.
      — Тебе не понадобятся твои очки, — сказала Рут. Она взяла его за руку.
      Фурлоу вдруг обнаружил, что сдавило горло и он не может произнести ни слова. Он попытался понять, чего он боится. Это не была боязнь за себя. Он боялся за Рут.
      — Пошли, — сказала она.
      Он позволил ей пойти вперед по направлению к аллее для верховых прогулок. Темнота сразу же окружила их, как только они вышли из эвкалиптовой рощи и ступили на аллею. Прикрепленные тут и там к соснам и каштанам фонарики отбрасывали сквозь листву причудливые тени. Несмотря на недавно прошедший дождь, дорога не раскисла, идти по ней было удобно.
      — Мы одни на этой аллее, — сказала Рут. — Никто не выйдет из дома из-за дождя.
      Она сжала его руку.
      "Но мы не одни", — подумал Фурлоу. Он чувствовал присутствие чего-то, что-то было в воздухе рядом с ними… осторожное, опасное. Он посмотрел на Рут. Ее макушка едва доставала ему до плеча. Рыжие волосы тускло блестели в рассеянном свете фонарей. Гнетущая тишина и это странное ощущение давления. Утрамбованный чернозем дорожки поглощал звуки их шагов.
      "Какое-то ненормальное чувство, — думал он. — Если бы его описал пациент, я сразу же попытался бы установить источник этих ощущений".
      — Я любила гулять здесь, когда была ребенком, — произнесла Рут. — Это было до того, как установили здесь фонари. Мне они очень не нравились.
      — Ты гуляла здесь в темноте? — спросил он.
      — Да. Я что, никогда не говорила тебе этого?
      — Нет.
      — Воздух кажется чище после дождя.
      Она глубоко вздохнула.
      — А твои родители знали об этом? Сколько тебе было лет?
      — Наверное, одиннадцать. Родители ничего не знали. Они вечно думали о вечеринках и покупке барахла.
      Аллея вывела их на небольшую полянку, от котором налево, через проем в ограде бежала темная тропинка. Они пролезли в брешь, спустились на несколько ступенек и оказались на покрытой гудроном верхней плите водонапорного резервуара. Под ними, как драгоценные камни на темном бархате ночи, светились городские огни. Они подкрашивали оранжевым низко нависшие облака.
      Фурлоу чувствовал, что странное давление усилилось. Он посмотрел вверх, потом по сторонам — ничего. Он перевел взгляд на белевшее в сумраке лицо Рут.
      — Когда мы раньше приходили сюда, ты обычно спрашивал: "Можно поцеловать тебя?", — сказала она. — А я обычно отвечала: "Я ждала, что ты об этом спросишь."
      Рут повернулась и прижалась к нему, подняв лицо вверх. Его страхи, неопределенное давление, все было забыто, когда он нагнулся и поцеловал се. На мгновенье ему показалось, что время повернуло вспять: ни Денвера, ни Нева — ничего этого никогда не было. Но тепло ее губ и то, как она требовательно прижалась к нему, удивило его. Он отстранился.
      — Рут, я…
      Она прижала палец к его губам.
      — Не говори этого. — Потом спросила: — Энди, ты когда-нибудь хотел пойти со мной в отель?
      — Черт возьми! Сколько раз…
      — Но ты никогда не подъезжал ко мне как следует.
      Он почувствовал, что она смеется над ним и сердито ответил:
      — Я любил тебя!
      — Я знаю, — прошептала она.
      — Я не хотел просто поваляться с тобой на сеновале. Я хотел… черт, я хотел жениться на тебе, завести детей и… все такое.
      — Какой же дурой я была!
      — Дорогая, что ты собираешься делать дальше? Ты собираешься… — Он заколебался.
      — Развестись? — спросила она. — Конечно, после.
      — После… суда?
      — Да.
      — Беда маленького городка, — произнес он, — в том, что все знают о твоих делах, даже те, кому этого знать не следует.
      — Довольно запутанная ситуация, — заметила она.
      Они молча стояли, обнявшись, и Фурлоу подумал о непонятном давлении, мысленно проконтролировал своя ощущения, подобно тому, как языком пробуют больной зуб. Да, оно все еще ощущается. Сильное беспокойство овладело им.
      — Я все думаю о моей матери, — сказала Рут.
      — Что?
      — Она тоже любила отца.
      В животе у него резко похолодело. Он хотел заговорить, но не издал ни звука, в то время, как глаза его заметили движение в оранжевом отсвете облаков прямо перед ним. Объект выплыл из облаков и остановился в воздухе в сотне ярдов от них, чуть выше уровня площадки резервуара. Фурлоу разобрал очертания объекта на фоне подсвеченных облаков — четыре мерцающих цилиндрических ноги под зеленым фосфоресцирующим куполом. Радужный световой круг выходил из основания каждой ноги.
      — Энди! Ты делаешь мне больно!
      Он понял, что в шоке стиснул ее тело руками. Медленно, он ослабил свое объятие.
      — Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь там, на фоне облаков.
      Она взглянула на него, нахмурив брови, и повернулась, всматриваясь в небо над городом.
      — Где?
      — Немного выше нас, прямо на фоне облаков.
      — Ничего не вижу.
      Объект поднесло ветром поближе. Фурлоу мог уже различить фигуры внутри зеленого купола. Они двигались в тусклом зеленоватом свете. Радужный отсвет под цилиндрическими ногами предмета стал ослабевать.
      — Что ты там увидел? — спросила Рут. Он почувствовал, как она задрожала.
      — Вон там, — сказал он, указывая на облака. — Смотри, вон там.
      Она напряженно всматривалась по направлению его руки.
      — Ничего, кроме облаков.
      Он снял свои очки:
      — Вот. Посмотри через них.
      Даже без очков Фурлоу мог различать контуры предмета. Они приближались к вершине горы — ближе-ближе.
      Рут надела очки, посмотрела в указанном направлении.
      — Я… какое-то темное пятно, — сказала она. — Похоже на… дым или облако… или… насекомых. Это стая насекомых?
      Во рту у Фурлоу пересохло. Он забрал очки, посмотрел на медленно приближающийся объект. Внутри него были отчетливо различимы силуэты. Он насчитал пять фигур, огромные сверкающие глаза каждого из них смотрели на него.
      — Энди! Ну а что же ты видишь?
      — Ты решишь, что я псих.
      — Ну, что это?
      Он глубоко вздохнул и описал объект.
      — Там пять человек?
      — Может быть, они и люди, но очень маленького роста. Похоже, не больше трех футов.
      — Энди, ты пугаешь меня. Зачем ты меня пугаешь?
      — Я сам напуган.
      Она плотнее прильнула к нему.
      — Ты уверен, что видишь этих… этот… Я ничего не могу разглядеть.
      — Я вижу их также отчетливо, как вижу тебя. Если это иллюзия, то это удивительно реальная иллюзия.
      Радужное сияние под трубчатыми ногами приобрело тусклый голубей оттенок. Объект опускался ниже, ниже и наконец замер не более, чем в пятнадцати ярдах на одном уровне с ними.
      — Может быть, это новый вид вертолета, — сказала Рут. — Или… Энди, я все еще не могу его разглядеть.
      — Опиши, что ты видишь… — Он показал рукой: — Вот здесь.
      — Небольшое туманное облачко. Похоже, сейчас опять пойдет дождь.
      — Они работают с какой-то квадратной машиной. У нее спереди есть что-то похожее на небольшую антенну. Эта антенна светится. Они направляют ее на нас.
      — Энди, мне страшно.
      Ее трясло.
      — Я думаю, нам лучше убираться отсюда, — произнес Фурлоу. Он приказал себе идти, но обнаружил, что не может двинуться с места.
      — Я… не могу двигаться, — прошептала Рут.
      Он слышал, как стучат ее зубы, но и его тело застыло, словно отвердевший цемент.
      — Энди, я не могу двигаться! — В ее голосе слышались истерические нотки. — Оно еще здесь?
      — Они направили на нас какие-то приборы, — выговорил он, с трудом шевеля губами. Ему показалось, что его голос донесся откуда-то издалека, что говорит кто-то другой. — Они делают что-то с нами. Ты уверена, что ничего не видишь?
      — Ничего, только маленькое облачко, ничего больше.
      Фурлоу вдруг понял, что она просто упрямится. Каждый смог бы разглядеть предмет перед своим носом! Растущий гнев захлестнул его. Почему она не признается, что видит их? Прямо перед ней! Он уже ненавидел ее за упрямство. Отметил, что стал злиться. Глупо. Он начал анализировать свою реакцию.
      "Как я мог почувствовать ненависть к Рут? Ведь я люблю ее". Эта мысль будто освободила его, он обнаружил, что может двигать ногами. Он начал пятиться, волоча за собой Рут. Она была тяжелой, неподвижной массой. Ее ноги скребли по гравию на поверхности резервуара.
      Его движение вызвало переполох среди существ в зеленом куполе. Они засуетились вокруг своей квадратной машины. Фурлоу вдруг почувствовал боль в груди. Каждый вздох давался с огромным трудом, но он продолжал пятиться и тащить за собой Рут. Она повисла на его руках. Он споткнулся о ступеньку и чуть не упал. Медленно, дюйм за дюймом он поднимался по ступенькам. Рут висела у него на руках мертвым грузом.
      — Энди, — выдохнула она. — Не могу… дышать.
      — Держись, — прохрипел он.
      Они были уже на вершине лестницы, затем протиснулись через проем в каменной стене. Двигаться стало немного легче, хотя он все еще видел куполообразный объект, парящий вблизи поверхности резервуара. Светящаяся антенна была по-прежнему направлена на них.
      Рут начала переставлять ноги. Она повернулась, и они вместе доковыляли до аллеи. С каждым шагом идти становилось все легче. Фурлоу слышал ее частое тяжелое дыхание. Мгновенно, как будто они сбросили тяжелую ношу, вернулась прежняя мускульная энергия.
      Они обернулись.
      — Все прошло, — облегченно вздохнул Фурлоу.
      Она отреагировала с яростью, которая поразила его.
      — Что ты там вытворял, Энди Фурлоу? Хотел напугать меня до полусмерти?!
      — Я видел то, что сказал, — ответил он. — Ты могла этого не видеть, но ты безусловно это почувствовала.
      — Истерический паралич, — сказала она.
      — Который поразил нас обоих в один и тот же момент и одновременно прекратился, — заметил он.
      — Почему бы и нет?
      — Рут, я точно видел то, что описал тебе.
      — Летающее блюдце! — презрительно усмехнулась она.
      — Нет… ну, может быть. Но это там было!
      Он уже начинал сердиться. Если постараться рассуждать здраво: те прошедшие несколько минут — просто сумасшествие. Могло ли это быть иллюзией? Нет! Он тряхнул головой.
      — Дорогая, я…
      — Не смей называть меня дорогой!
      Он схватил ее за плечи и встряхнул несколько раз.
      — Рут! Две минуты назад ты говорила, что любишь меня. Не могла бы ты и дальше продолжать в том же духе?
      — Я…
      — Может быть, кто-нибудь заставляет тебя ненавидеть меня?
      — Что? — Она уставилась на него, черты ее лица были плохо различимы в слабом свете фонарей.
      — Давай вернемся назад. — Он указал в сторону резервуара. — Я почувствовал, что сержусь на тебя… ненавижу тебя. Я сказал себе, что не могу ненавидеть тебя. Я люблю тебя. И тогда я почувствовал, что могу двигаться. Но когда я почувствовал ненависть… Это было как раз в тот момент, когда они направили на нас свой аппарат.
      — Какой аппарат?
      — Что-то вроде коробки со светящимися антенными стержнями, торчащими из нее.
      — Ты хочешь сказать, что весь этот бред… что бы там ни было… мог заставить тебя ненавидеть… или…
      — Именно так.
      — Большей чепухи я еще никогда не слышала! — Она отвернулась от него.
      — Я знаю, что это похоже на бред, но я это чувствовал. — Он дотронулся до ее руки. — Давай пойдем в машину.
      Рут оттолкнула его.
      — Я никуда с тобой не пойду, пока ты не объяснишь, что происходит.
      — Я не могу этого объяснить.
      — Но как ты мог видеть что-то, чего я не вижу?
      — Наверное, это следствие несчастного случая… Мои глаза, поляризованные очки.
      — А ты уверен, что инцидент в лаборатории не повлиял еще на что-нибудь, кроме зрения?
      Он опять ощутил закипающую ярость. Это было так просто — чувствовать гнев. С трудом, он сохранил сдержанный тон.
      — Меня держали неделю на искусственной почке и проводили обследование. Ожоги изменили систему ионного обмена в сетчатке глаз. Это все. Но я думаю, что-то произошло с моими глазами, и я теперь могу видеть вещи, о которых раньше не подозревал. Я не предполагал, что смогу все это видеть, но я вижу.
      Он приблизился к ней, схватил ее за руку и потащил к выходу из аллеи. Она на один шаг отставала от него.
      — Но кто же тогда они такие? — на ходу спросила она.
      — Не знаю, но они существуют. Доверься мне, Рут. Поверь. Они существуют. — Он понимал, что приходится упрашивать ее и ненавидел себя за это, но Рут уже шла рядом, теперь он держал ее за руку.
      — Хорошо, дорогой, я верю тебе. Ты видел то, что видел. Ну и что ты теперь собираешься предпринять?
      Они вышли из аллеи и вступили в эвкалиптовую рощу. Впереди, среди теней, темнел силуэт машины. Фурлоу остановился.
      — Скажи, тебе трудно мне поверить? — спросил он.
      Помолчав секунду, она сказала:
      — Достаточно трудно.
      — О'кей, Теперь поцелуй меня.
      — Что?
      — Поцелуй меня. Я хочу понять, действительно ли ты меня ненавидишь.
      — Энди, ты слишком…
      — Ты боишься поцеловать меня?
      — Конечно, нет!
      — Тогда давай.
      Он притянул ее к себе. Их губы встретились, ее руки обвились вокруг его шеи.
      Наконец, они отпустили друг друга.
      — Если это ненависть, я хочу, чтобы ты продолжала ненавидеть меня.
      — Я тоже.
      Он убрал прядь рыжих волос с ее щеки. Ее лицо слабо светилось в темноте.
      — Сейчас мне лучше отвезти тебя… к Саре.
      — Я не хочу.
      — Я не хочу, чтобы ты ехала домой.
      — Но мне лучше поехать…?
      — Да.
      Она уперлась руками ему в грудь и оттолкнула его.
      Они сели в машину, чувствуя неожиданно возникшее смущение. Фурлоу завел мотор и начал осторожно разворачиваться. Фары автомобиля осветили коричневые стволы деревьев. Внезапно фары йогами. Двигатель чихнул и заглох. Напряженное, тягостное ощущение вновь овладело Фурлоу.
      — Энди! — воскликнула она. — Что происходит?
      Фурлоу заставил себя посмотреть налево, удивившись, как он определил, в какую сторону смотреть. Четыре радужных световых луча почти касались земли, зеленый купол с трубчатыми ногами висел прямо над деревьям". Объект парил в воздухе, безмолвно, угрожающе.
      — Они вернулись, — прошептал он. — Они здесь.
      — Энди… Энди, я боюсь.
      Она съежилась за его спиной.
      — Что бы ни случилось, ты не должна ненавидеть меня, — сказал он. — Ты любишь меня. Помни об этом. Ты любишь меня. Держи это все время в голове.
      — Я люблю тебя.
      Ее голос был еле слышен.
      Бессмысленный приступ ярости охватил Фурлоу. Его гнев вначале не имел объекта. Затем он ощутил, как это чувство переносится на Рут.
      — Я… готова возненавидеть тебя, — прошептала она.
      — Ты любишь меня. Не забывай этого.
      — Я люблю тебя, Энди. Я люблю тебя. Я не хочу ненавидеть тебя… Я люблю тебя.
      Фурлоу поднял кулак и погрозил в сторону зеленого купола.
      — Ты их должна ненавидеть, — прохрипел он. — Ненавидеть ублюдков, которые пытаются управлять нами.
      Он чувствовал, как она дрожит за его плечом.
      — Я… ненавижу их, — произнесла она.
      — Теперь ты веришь мне?
      — Да! Да, я верю тебе!
      — Может ли у машины быть истерический паралич?
      — Нет. О, Энди, я не могу направить свою ярость против тебя, Я не могу. — Он ощутил боль в руке, там, где она сжала ее. — Кто они? Господи! Что это?
      — Не думаю, что это люди, — сказал Фурлоу.
      — Что же делать?
      — Все, что в наших силах.
      Радужные круги над куполом изменили цвет: сначала они стали голубыми, затем фиолетовыми и, наконец, красными. Предмет начал подниматься над рощей. Он отступил в темноту. Вместе с ним исчезло ощущение гнета.
      — Все кончилось, да? — прошептала Рут.
      — Все кончилось.
      — Фары включились, — сказала она.
      Он посмотрел на лучи света8 выходящие из сдвоенных фар автомобиля, бьющие в сторону рощи.
      В его памяти всплыли очертания объекта — он был похож на огромного паука, готового броситься на них. Он вздрогнул. Что за существа находились в этой проклятой машине?
      Как гигантский паук.
      В его голове всплыли слова из далекого детства: "Стены дворца Оберона сделаны из паучьих лапок".
      Были ли то феи, маленький народ?
      "Где берут начало волшебные сказки?" — подумал он. Он чувствовал, как его разум пробивает дорожку в полузабытые безоблачные дни и вспомнил крошечный стишок:
 
Средь папоротника по холмам
Тропинка вьется тут и там,
Сегодня ночью мы вдвоем
По ней в чудесный край уйдем.
 
      — Не лучше ли нам побыстрее уехать? — спросила Рут.
      Он завел двигатель, его руки двигались автоматически.
      — Они выключили мотор и освещение, — сказала Рут. — Зачем они это сделали?
      "Они, — мелькнуло у него в голове. — Теперь уже нет сомнений". Он вывел машину из рощи и поехал вниз по склону в сторону автострады.
      — Что теперь делать? — спросила Рут.
      — А что мы, собственно, можем предпринять?
      — Если мы расскажем об этом, люди скажут, что мы сошли с ума. И потом… мы вдвоем… здесь…
      "Мы надежно заперты", — подумал Фурлоу. Он представил, что скажут в ответ на изложение этого ночного происшествия: "Вы были с чужой женой, говорите? Наверное угрызения совести вызвали у вас эти галлюцинации? Какой волшебный народ? Дорогой Фурлоу, с вами все в порядке?"
      Рут прислонилась к нему.
      — Энди, если они могут заставить нас ненавидеть, могут ли они заставить нас любить?
      Он свернул на обочину, выключил мотор, поставил машину на ручной тормоз, потушил фары.
      — В настоящий момент их здесь нет.
      — Откуда ты знаешь?
      Он всмотрелся в ночь — темнота, ни одной звезды не видно на небе, затянутом облаками… никакого свечения таинственного объекта… Но, вот там, за деревьями, стоящими у дороги, как будто что-то сверкнуло.
      "Могут ли они заставить нас любить? Черт бы ее побрал за подобный вопрос! Нет! Я не должен ругать ее, я должен любить ее… Я должен".
      — Энди, что ты делаешь?
      — Думаю.
      — Энди, то, что произошло с нами, мне все еще кажется таким нереальным. Может быть, все можно объяснить как-то иначе? Я имею в виду остановку мотора… Мотор может заглохнуть, фары выключиться. Не так ли?
      — Что ты хочешь от меня? — воскликнул он. — Ты хочешь, чтобы я признал, что я псих, страдаю галлюцинациями, что я…
      Она приложила палец к его губам.
      — Я только хочу, чтобы ты никогда не переставал любить меня.
      Он попытался обнять ее за плечи, но она оттолкнула его.
      — Нет. После того, что случилось, я хочу быть уверена, что мы сами занимаемся любовью, а не кто-то заставляет нас.
      "Черт бы побрал ее прагматизм, — подумал он. — Я люблю ее… Но действительно ли я люблю? Может быть, меня заставляет кто-то другой?"
      — Энди! Ты можешь сделать кое-что для меня?
      — Что?
      — В доме на Манчестер Авеню… где мы жили с Невом… я хотела взять там кое-какие вещи, но боюсь ехать туда одна. Ты отвезешь меня?
      — Сейчас?
      — Сейчас рано. Нев, наверное, еще на фабрике. Мой… отец сделал его заместителем директора, ты знаешь. Тебе кто-нибудь говорил, зачем он женился на мне? Ради бизнеса.
      Фурлоу накрыл ее руку своей.
      — Ты хочешь, чтобы он узнал… о нас?
      — Он и так знает достаточно.
      Он снова положил руки на руль.
      — О'кей, дорогая. Как скажешь.
      Он снова включил мотор и вывел машину на дорогу.
      Они ехали молча. Покрышки шуршали по мокрому асфальту. Свет фар встречных машин ослеплял Фурлоу. Он отрегулировал линзы своих очков так, чтобы уменьшить боль от встречного света.
      Рут прервала молчание.
      — Я не хочу никакой драки. Ты подождешь меня в машине. Если будет нужна твоя помощь, я позову.
      — Ты уверена, что мне не нужно идти с тобой?
      — Он не посмеет ничего предпринять, если будет знать, что ты ждешь меня внизу.
      Фурлоу пожал плечами. Скорее всего она права. Конечно, она могла хорошо изучить характер Нева Хатсона. Однако он чувствовал, что опасность не миновала и неприятности еще ожидают их впереди.
      — Зачем я вышла за него замуж? — недоуменно произнесла Рут. — Бог знает… После сегодняшней ночи я не уверена, что кто-то из нас осознает, почему он совершает тот или иной поступок.
      Она посмотрела на Фурлоу.
      — Почему так складывается наша жизнь, дорогой?
      "Вот оно, — подумал Фурлоу. — Вот он, важнейший вопрос. Некие существа? А… чего они хотят? Почему вмешиваются в нашу жизнь?"
 

8

      Фраффин пристально смотрел на образ, возникший над его пультом управления. Это был Лутт, начальник службы наблюдения, широколицый Чем, резкий и жестокий при принятии решений, чересчур прямолинейный. Он соединял в себе все лучшие качества, необходимые для механика, однако на его теперешней должности эти качества порой мешали ему.
      Повисшая тишина должна была помочь Лутту понять, что Директор находится в дурном расположении духа. Фраффин пошевелился в кресле и бросил взгляд на серебристую паутину силовых линий пространственного репродьюсера, опутывавшую его кабинет.
      Да, Лутт сильно напоминает это устройство. Его нужно правильно настроить для получения желаемого эффекта.
      Фраффин тронул пальцами губы и произнес:
      — Я говорил тебе о том, что нужно щадить иммунного? Тебе были даны указания доставить женщину сюда — и быстро!
      — Если я ошибся, меня надо разжаловать, — ответил Лутт. — Но я действовал с учетом полученного ранее распоряжения по поводу иммунного. То, как Вы отдали его женщину другому, то, как Вы…
      — Он был занятным объектом для развлечений, но не более того, — сказал Фраффин. — Келексел попросил дать ему возможность исследовать обитателей планеты и назвал определенную женщину. Ее следовало сразу же доставить сюда, не причиняя ей вреда. Это условие не касалось любого другого жителя, который попытается вмешаться или задержать вас при выполнении задания. Я правильно понял?
      — Директор правильно понял, — сказал Лутт. В его голосе слышался испуг; Лутт хорошо представлял возможные последствия недовольства Фраффина: увольнение с должности, дающей неограниченные возможности для развлечений и удовольствий. Он жил сейчас в раю, где жизнь никогда не кажется скучней и откуда его могли мгновенно перевести на какую-нибудь затерянную станцию, лишив шансов на будущее, так как он разделял ответственность с Фраффином за совершенное преступление. И если их вина будет доказана, оба они понесут неизбежное и жесточайшее наказание.
      — Без проволочек, — закончил Фраффин.
      — Слушаюсь, — сказал Лутт. — Она будет здесь прежде, чем закончится первая половина этого дежурства.
      Изображение Лутта исчезло.
      Фраффин откинулся в кресле. Все шло превосходно… если не считать этой задержки. Разве можно было предположить, что Лутт попытается разлучить любовников? Этот болван должен представлять опасность подобных экспериментов с иммунным. Ну да ладно, скоро женщина будет здесь, и Келексел сможет исследовать ее так, как ему хочется. Каждый прибор будет задействован на полную мощность для того, чтобы подчинить ее волю желаниям гостя — как того требует учтивость. Пусть — никто не ставит под сомнение гостеприимство Директора Фраффина.
      Он усмехнулся.
      Пусть безмозглый Следователь испробует прелести этой дикарки. Пусть он оплодотворит ее. И тогда он должен сразу же ощутить результаты своих исследований — его плоть подскажет ему. Свершенный акт ускорит необходимость омоложения, и как тогда он поступит? Вернется, к Первородным и скажет: "Я произвел на свет незапланированного ребенка. Позвольте пройти курс омоложения?" Но он не позволит себе этого, тем более этого не допустят Первородные с их ортодоксальными взглядами. Келексел узнает, что на корабле имеются собственные специалисты по омоложению, собственный хирург. И он, в конце концов, скажет себе: "Я смогу иметь столько детей, сколько захочу, к черту Первородных!" Когда он пройдет курс омоложения, он будет наш.
      Фраффин снова осклабился. После того, как с этим делом будет покончено, он сможет вернуться к своей чудесной маленькой войне.
 

9

      Рут с удивлением заметила, что получает удовольствие, освобождаясь от кипевшей внутри нее ярости. Эмоции, накопившиеся у нее за время, проведенное с Энди, наконец нашли выход. Она видела, как трясутся руки у Нева — его розовые ручки с детскими складочками на суставах. Руки выдают его всегда, хотя он и притворяется. Восемь месяцев совместной жизни не прошли для нее даром. Теперь слова слетали с ее полных губ, как бамбуковые щепки, которые она вонзала в наманикюренную душу Нева.
      — Ты можешь сколько угодно визжать о своих супружеских правах, — сказала она. — Бизнес теперь веду я! О, я знаю, зачем ты женился на мне. Тебе не удалось долго дурачить меня.
      — Рут, ты…
      — Хватит. На улице меня ждет Энди. Я забираю свои вещи и уезжаю.
      Широкий лоб Нева покрылся морщинами. Его пуговичные глазки, следившие за ней, не выражали никаких эмоций. "Опять один из приступов бешенства! Она наслаждается своей яростью, черт ее побери! Это видно по тому, как она встряхивает головой на манер взнузданной лошади — кобылка, первоклассная шлюха".
      Рут пронзила его взглядом. Он побаивался, когда она так смотрела. Она оглядела комнату, прикидывая, не осталось ли чего-нибудь нужного. Ничего. Комната Нева Хатсона была обставлена в соответствии с его вкусами: восточные безделушки, огромный рояль в углу, футляр для виолончели, в котором стояли три бутылки ликера и несколько бокалов. Нев любил это. "Давай напьемся, дорогая, и сыграем что-нибудь красивое". Окна за роялем были открыты, сквозь них виднелись фонарики, горевшие в саду, газон с садовой мебелью, блестевший от дождя.
      — Законы штата Калифорния предполагают общность владения имуществом, — пробормотал Нев.
      — Получше изучи законы, — презрительно сказала она. — Все дело переходит ко мне по наследству.
      — По наследству? Но ведь твой отец еще не умер.
      Она молча смотрела в окно, стараясь сдержать кипящую ярость.
      "Черт ее побери! — подумал Нев. — Она думает об этом сучьем Энди Фурлоу. Она хочет уйти к нему, но ей нужна моя голова для того, чтобы вести дела. Этот поганый мямля, этот мальчишка в ее постели! Она не получит его; я позабочусь об этом".
      — Если ты уедешь с этим доктором Фурлоу, я испорчу его и твою репутацию, — сказал он.
      Она повернула голову, показав греческий профиль с тугим узлом рыжих волос на затылке. Презрительная усмешка искривила ее губы.
      — Ревнуешь, Нев?
      — Я тебя предупредил.
      — Ты женился на мне из-за денег, — сказала она. — Почему тебя должно волновать, как я провожу время?
      Она повернулась к нему:
      — Ах, ты, свинья, в человеческом облике! Как я могла поменять Энди на тебя! О чем я думала? Наверное, меня привлекла твоя грубая, животная сила. Но теперь я отняла эту силу и обратила ее в ненависть против тебя!
      — Дочь убийцы! — прошипел Нев.
      Она оглядела его с ног до головы. "И это мой избранник! Но почему, почему, почему? Из-за моего одиночества, вот почему! Я осталась совсем одна, когда Энди поехал за этой чертовой стипендией, а Нев был тут как тут — Нев, Нев, Нев, с его навязчивым вниманием, ласковый, как лис. Я была пьяна и страшно зла на Энди; Нев использовал это, я тогда уже не могла ненавидеть его, он так ласково положил мне руку на колено, ласково — и все выше, и выше — и вот мы уже в постели, а Энди далеко в Денвере, а я по-прежнему одинока".
      — Я ухожу, — сказала она. — Энди отвезет меня к Саре. Если ты попробуешь задержать меня, я позову его. Уверена, что он сможет справиться с тобой.
      Узкие, плотно сжатые губы Нева обмякли. Его пуговичные глазки сверкнули, но тут же его лицо снова застыло. "Я разделаюсь с обоими! Эта сука лепечет о своем Энди, ну что ж, я показал ему в свое время, дорогому старине Энди. Интересно, что бы ты сказала, если бы узнала, чего мне стоило выхлопотать для него эту стипендию".
      — Ты знаешь, что подумают в городе, — произнес он. — Каков отец, такова и дочь. Большинство будет на моей стороне.
      Она топнула ногой.
      — Свинья!
      "Конечно, Рут, дорогая. Злись и топай ногами, как чудный маленький зверек! О, как бы я хотел затащить тебя в кровать прямо сейчас, ты так восхитительна, когда сердишься. Я больше подхожу тебе, чем Энди, и я избавлюсь от него так же легко, как сделал это раньше, и Рут вернется к своему любящему Неву".
      — Давай заключим сделку, — сказал он. — Отправляйся вместе со своим любовником, но не вмешивайся в то, как я веду дела. Ты сама сказала: какое мне дело до того, как ты проводишь время.
      "Ну давай, продолжай компрометировать себя, — подумал он. — Я заполучу тебя обратно".
      Она метнулась в спальню, включила свет. Нев встал в дверях прямо позади нее. Он наблюдал, как она срывает одежду с вешалок и швыряет ее на постель.
      — Ну так как? — спросил он.
      Она заставила себя ответить, понимая, что ее слова могут сказать ему больше, чем она хочет.
      — Хорошо, занимайся бизнесом, или чем угодно. Мы знаем, что для тебя важнее всего. — Она повернулась к нему, из последних сил сдерживая подступающие слезы. — Ты самая отвратительная тварь, которую я когда-либо встречала! Ты не можешь быть человеком!
      — Как ты предполагаешь…
      Он неожиданно замолчал и уставился мимо нее на стеклянные двери, ведущие во внутренний дворик.
      — Рут… — Он произнес ее имя, как-то странно втянув в себя воздух.
      Она быстро обернулась.
      Через раскрытые двери в комнату входили три приземистые фигуры, одетые в зеленое. Их головы были необычно велики, глаза светились пугающим зеленым светом. Они держали в руках короткие трубки из серебристого металла и направляли их на находящихся в спальне людей.
      "Как им удалось беззвучно открыть двери?" — мелькнуло в голове у Рут.
      Позади нее Нев прохрипел:
      — Смотри! Кто… — Его голос перешел в испуганное шипение, как будто проткнули воздушный шар. Существо, находящееся справа от Рут, издало протяжный вибрирующий звук.
      "Такое не может происходить наяву, — подумала она. И сразу же эту мысль сменила другая: — Это те самые существа, которые напугали нас в роще. Чего они хотят? Что происходит?"
      Она поняла, что не может двигаться. Ее голова была ясной, но в то же время как бы отделялась от тела. Одно из существ переместилось и оказалось прямо напротив нее — небольшого роста, похожее на человека, в зеленом трико, его туловище было окутано клубящимся туманом, который пульсировал пурпурным светом.
      Она вспомнила описание Энди: "Мерцающие глаза…"
      Энди! Она хотела позвать его на помощь, но голос не повиновался ей.
      Что-то промелькнуло мимо нее, и она увидела Нева, который двигался, будто на пружинах. Раздался треск и звон разбитого стекла. Нев рухнул на пол, вокруг него быстро стала растекаться блестящая красная лужа. Он дернулся и затих.
      Стоящий перед ней гном отчетливо произнес по-английски:
      — Несчастный случай, вы видели?
      Она не смогла ответить, слова застряли у нее в горле. Рут закрыла глаза, подумав: "Энди! О, Энди, помоги мне!"
      Она опять услышала, как одно из существ разговаривает, издавая протяжную трель. Попыталась открыть глаза и не смогла. Волны тьмы накатывали на ее гаснущее сознание. Прежде чем окончательно погрузиться в бездонную бездну, она успела подумать: "Такое не может происходить, потому что никто этому не поверит. Просто кошмар, вот и все".
 

10

      Фурлоу курил, сидя в темном салоне автомобиля и гадал, что могло так долго задержать Рут в доме. "Должен ли я в конце концов зайти туда? — спрашивал он себя. — Нехорошо, что я жду здесь, пока она там находится с ним наедине. Правда, она сказала, что сможет справиться с ним.
      Думала ли Адель, что сможет справиться с Джо? Что за идиотская мысль!"
      Опять накрапывал дождь, мелкие капли падали с неба в свете уличного фонаря на углу. Он повернул голову и посмотрел на окна дома — в гостиной горел свет, но за опущенными шторами не было заметно никакого движения.
      "Когда она подойдет к двери, я должен забрать у нее, то что она… нет! Я не должен входить в дом. Надеюсь, она действительно сможет управиться без моей помощи.
      Управиться с ним!
      Интересно, что представляет собой эта пара? Почему она вышла за него?"
      Он покачал головой и стал смотреть в другую сторону. Ночь, освещенная уличными фонарями, показалась ему слишком темной, и он слегка изменил фокус своих поляризованных линз.
      Почему она так задерживается?
      Внезапно, он вспомнил о летающем объекте, который видел в роще. "Должно все-таки быть какое-то логичное объяснение, — подумал он. — Может быть, если позвонить в ВВС… не называясь… Кто-нибудь даст простое, логичное объяснение.
      Ну, а что, если нет?
      Господи! А если выяснится, что эти летающие блюдца встречаются постоянно?"
      Он попытался разглядеть время, но вспомнил, что его часы стоят. Проклятье, как долго она там возится!
      Подобно поезду сворачивающему на свободный путь, его мысли вдруг поменяли направление, и он вспомнил отца Рут, его пристальный взгляд во время их последней встречи. "Позаботься о Рути!"
      И этот предмет, паривший в воздухе перед окном Джо — что же это все-таки было?
      Фурлоу снял очки, протер стекла платком и надел их снова. Он вспомнил свою встречу с Джо Мерфи в апреле, вскоре после того, как Джо поднял ложную пожарную тревогу. Каким ударом было столкнуться с отцом Рут в маленькой грязной комнате для освидетельствования, расположенной над кабинетом шерифа. Еще большим потрясением стали для него результаты тестов. Сухой, канцелярский язык его заключения не мог хотя бы частично передать, насколько он потрясен.
      "Я нахожу, что у обследованного отсутствует внутренний стержень, позволяющий человеку контролировать свои чувства. В сочетании с таким опасным фактором, как мания преследования, это может рассматриваться в качестве основания для серьезного беспокойства. Общее психическое состояние этого человека включает все компоненты, которые могут привести к ужасной трагедии".
      Понимая, что официальный язык заключения и стандартные медицинские термины не слишком адекватно выражают его отношение, он дополнил свое заключение устным докладом:
      "Этот человек опасен. Он определенно страдает паранойей в тяжелой форме и в любой момент может сорваться. Он способен на насилие".
      Его тогда испугало недоверие к его сообщению.
      — Конечно, это всего лишь экспрессивная выходка. Джо Мерфи! Черт, он ведь важный человек здесь, Энди. Ну… может быть, вы порекомендуете психоанализ…
      — Я сомневаюсь, что это ему поможет.
      — Хорошо, а что Вы нам предлагаете делать? Можете что-нибудь порекомендовать?
      — Возможно, нам следует отвести его в церковь. Я позвоню отцу Жилю из Епископального прихода и узнаю…
      — В церковь?
      Фурлоу вспомнил, как он тогда разочарованно пожал плечами и сказал: "Я могу показаться не очень сведущим специалистом, но тем не менее религия часто делает то, чего не может психология".
      Фурлоу вздохнул. Отец Жиль, конечно, не добился успеха.
      Черт! Ну, что же Рут так задерживается! Он протянул руку к дверце машины, но, поколебавшись, решил дать ей еще несколько минут. В доме было тихо. Видимо, ей требуется время, чтобы упаковать чемоданы.
      Рут… Рут… Рут…
      Он припомнил, что она восприняла его заключение об отце с большей уверенностью, чем полицейские чиновники, Но она имела опыт в области психиатрии и, очевидно, уже некоторое время подозревала, что ее отец не совсем нормален. Сразу после консультации Фурлоу заехал в больницу. Вместе с Рут, они зашли в самый пустынный буфет, взяли по чашечке кофе, и сели за угловой столик. Он припомнил запах подгоревшей еды, грязный пол, пластиковый верх столика с пятнами засохшего кофе.
      Выслушав его заключение, Рут поставила на столик кофе и несколько секунд сидела молча, стараясь взять себя в руки.
      Наконец кивнула и произнесла:
      — Я знала это. Я догадывалась.
      — Рут, я сделаю все возможное…
      — Нет. — Она заправила выбившуюся прядь рыжих волос под шапочку. — Они позволили ему позвонить мне… как раз перед твоим приходом. Он был в ярости после общения с тобой. Он категорически не согласен со всем, что ты сказал.
      "Видимо, они рассказали ему о моем заключении", — подумал тогда Фурлоу.
      — Теперь он знает, что ему будет трудно выдавать себя за нормального человека, — сказал он вслух. — Естественно, он в ярости.
      — Энди… ты вполне уверен?
      Она коснулась его руки, и он осторожно сжал ее влажную ладонь.
      — Ты уверен… — вздохнула она. — Я чувствовала, как это приближается. — Она еще раз вздохнула. — Я не рассказывала тебе о Рождестве.
      — О Рождестве?
      — Канун Рождества, Мой… Я вернулась домой с дежурства. Ты помнишь, у меня было вечернее дежурство? Он расхаживал по комнате, разговаривая сам с собой… Говорил ужасные вещи о матери. Я слышала, как она плачет наверху, у себя в комнате. Я… я, кажется, закричала на него, назвала его лжецом. — Она дважды глубоко вздохнула. — Он… ударил меня, отбросил на елку… все посыпалось на пол… — Она закрыла глаза рукой. — Он раньше никогда не бил меня — всегда говорил, что не верит в пользу тумаков: его ведь так часто били, когда он был ребенком.
      — Зачем ты мне это рассказываешь?
      — Я… мне было стыдно… Я подумала… — Она поежилась. — Я пошла в клинику и рассказала доктору Вейли, но он сказал… у женатых людей часто бывают конфликты, драки…
      — Похоже на него. Твоя мать знает, что он ударил тебя?
      — Она слышала, как он, выходя, чуть не сорвал дверь с петель. Он не возвращался домой всю ночь. Рождественскую ночь! Она… она слышала шум. Когда он ушел, она спустилась и помогла мне убрать в комнате.
      — Жаль, что я не знал об этом случае, когда разговаривал с…
      — Что бы это тебе дало? Все защищают его, даже мама. Знаешь, что она мне сказала, когда помогала убирать? "Твой отец очень больной человек, Рути!" Защищала его!
      — Но ведь она понимает…
      — Она имеет в виду не психическое расстройство. Доктор Френч предполагает, что у него прогрессирующий склероз, а он не хочет ложиться в больницу на обследование. Она знает об этом и именно это она имела в виду. Только это!
      — Рут… — Он мысленно взвесил то, что собирался сказать. — Рут, тяжелые заболевания этого типа, например склероз Менкенберга, часто сопровождаются искажением личности. Тебе это известно?
      — Я… он не хочет слушать советов, лечь в больницу или еще что-нибудь. Я говорила с доктором Френчем… Вейли. Он не оказал никакой помощи. Я предупредила мать — о возможности насилия…
      — Может быть, ей лучше…
      — Они женаты двадцать семь лет. Я не могла убедить ее, что он действительно может причинить ей зло.
      — Но он же ударил тебя, бросил тебя на пол.
      — Она сказала, что я спровоцировала его…
      Воспоминания, воспоминания… Маленький грязный уголок больничного буфета — он только что видел его так же отчетливо, как сейчас видит эту темную улицу рядом с домом, где Рут жила с Невом.
      Он снова оглядел молчаливый дом, окна которого светились за туманной пеленой дождя. Пока он смотрел, между домом Рут и соседним, слева, появилась женщина в блестящем дождевике. Сначала он подумал, что это Рут, и наполовину высунулся из машины, но она приблизилась, и он разглядел, что это — пожилая женщина в плаще, накинутом прямо на пижаму. На ногах у нее были комнатные туфли.
      — Эй, вы там! — позвала она, помахав Фурлоу.
      Тот вылез из машины. Холодные капли дождя падали ему на голову, стекали по лицу. Он почувствовал, что случилась какая-то беда.
      Тяжело дыша, женщина почти подбежала к нему и остановилась в нескольких шагах; дождь тонкими струйками стекал с ее седых волос.
      — Наш телефон не работает, — сказала она. — Муж побежал к Иннесам, чтобы позвонить от них, но я подумала, вдруг все телефоны не работают, вот, я и вышла…
      — Зачем вам нужен телефон? — спросил он внезапно севшим голосом.
      — Мы живем рядом. — Она махнула рукой в сторону дома. — С нашей кухни виден внутренний дворик Хадсонов. Я увидела его там и выбежала… Он мертвый.
      — Рут… Миссис Хадсон?
      — Нет, мистер Хадсон. Я видела, как она недавно зашла в дом, но сейчас ее не видно. Надо позвонить в полицию.
      — Да, да, конечно. — Он шагнул к дому.
      — Ее там нет, говорю вам. Я обежала дом кругом.
      — Может быть… Может быть, вы не заметили…
      — Мистер, произошел кошмарный несчастный случай. Возможно, она побежала за помощью.
      — Несчастный случай? — Он повернулся и внимательно посмотрел на нее.
      — Он свалился в одну из стеклянных дверей и, похоже, перерезал артерию. Она, наверное, побежала за помощью.
      — Но… я был здесь снаружи к…
      Патрульная полицейская машина выехала слева из-за угла, красная мигалка была включена. Она затормозила рядом с его машиной. Два офицера выскочили наружу. Фурлоу узнал одного — Мейбек, Карл Мейбек, худой, узколицый, угловатый мужчина. Неуклюже ступая по газону, он подошел к Фурлоу, а его напарник двинулся к женщине.
      — О… доктор Фурлоу, — произнес Мейбек. — Не узнал вас. Он остановился, глядя Фурлоу в лицо. — Что произошло? Нам позвонили, сообщили что-то о несчастном случае. "Скорая" сейчас подъедет.
      — Вот эта женщина, — Фурлоу указал на нее, — говорит, что Нев Хадсон умер, свалившись на какое-то стекло. Может быть, она ошибается. Не следует ли войти внутрь и…
      — Немедленно, док.
      Мейбек прошел по дорожке, ведущей к входной двери. Дверь оказалась запертой.
      — Надо обойти с другой стороны, — подала голос женщина, стоявшая позади них. — Калитка во внутренний дворик открыта.
      Они сбежали обратно по ступенькам и бросились за угол, задевая мокрые ветки кустарника, росшего вокруг дома. Фурлоу двигался в каком-то полузабытьи. "Рут! Боже мой, где ты?" Он поскользнулся на мокрых камнях дворика, по удержался на ногах и широко открытыми глазами уставился на залитую кровью фигуру, которая еще недавно была Невом Хадсоном.
      Мейбек выпрямился, бегло осмотрев тело.
      — Готов. — Он посмотрел на Фурлоу. — Как давно вы здесь находитесь, Док?
      — Он привез миссис Хадсон с полчаса назад. — Соседка поторопилась принять участие в разговоре. Она встала рядом с Фурлоу. — Он наверняка мертв, правда? — В ее голосе явка слышалось удовлетворение.
      — Я… я ждал в машине, — произнес Фурлоу.
      — Точно, — сказала женщина. — Мы видели, как они подъехали. Я думала, будет очередная ссора между Хадсоном и его миссис. Я слышала треск, когда он упал, но была в этот момент в ванной. Я выскочила оттуда прямо на кухню.
      — Вы видели миссис Хадсон? — спросил Мейбек.
      — Нигде поблизости се не было. Но вот из этих дверей шел сильный дым. Может быть, он что-то поджег. Он здорово пил, наш мистер Хадсон. Может быть, хотел открыть дверь, чтобы выпустить дым и… — Она показала на тело.
      Фурлоу облизнул губы. Он осознавал, что боится зайти в этот дом. Неуверенно он произнес:
      — Может быть, нам лучше посмотреть внутри. Возможно…
      Мейбек поймал его взгляд.
      — Да. Пожалуй, лучше это сделать.
      Они услышали сирену подъехавшей "скорой помощи". Из-за угла появился другой офицер:
      — "Скорая помощь" подъехала, Карл, — объявил он. — Где… — И увидел тело.
      — Скажи им, чтобы ничего здесь не трогали, — сказал Мейбек. — Мы посмотрим внутри.
      Другой офицер подозрительно покосился на Фурлоу.
      — Это доктор Фурлоу, — представил Мейбек.
      — О! — Офицер повернулся к приближающимся людям в белых халатах.
      Мейбек первым вошел в дом.
      Фурлоу сразу же заметил одежду Рут, разбросанную по кровати. Грудь его пронзила острая боль. Та женщина сказала, что Рут не было здесь, однако…
      Мейбек остановился, наклонился к постели. Потом выпрямился и втянул в себя воздух.
      — Чувствуете запах, док?
      Фурлоу принюхался: в комнате ощущался необычный запах, похожий на запах горелой изоляции.
      — Пахнет почти, как горящая сера, — заметил Мейбек. — Возможно, здесь что-то жгли. — Он осмотрелся. На ночном столике стояла пустая пепельница, но она выглядела чистой. Он заглянул в туалет, затем перешел из него в расположенную рядом ванную и вышел оттуда, покачав головой.
      Фурлоу прошел в холл и остановился на пороге гостиной. Мейбек прошмыгнул мимо него и зашел в комнату. Он передвигался осторожно, но с профессиональной уверенностью; заглянул в туалет, под письменный стол. Он прикасался только к тем, предметам, которые хотел осмотреть более тщательно.
      Таким образом они продвигались по дому. Фурлоу нерешительно следовал за полицейским, в страхе перед тем, что может обнаружиться за следующим углом.
      Вскоре они вернулись в спальню. Врач "скорой помощи", покуривая, стоял в дверях. Он скользнул взглядом по Мейбеку.
      — Нам здесь нечего делать, Карл. Коронер сейчас должен подъехать.
      — Ну, и на что это похоже? — спросил Мейбек. — Можно предположить, что его толкнули?
      — Похоже, что он оступился, — ответил врач. — Коврик у его ног завернулся. Не могу точно сказать о его состоянии в тот момент, но от него сильно пахнет виски.
      Мейбек кивнул, соглашаясь с замеченными уликами. Было слышно, как снаружи другой офицер расспрашивал соседку.
      — Я не знаю, что это было, — громко сказала она. — Это было похоже на большое облако или дым… может быть, пар. Или аэрозоль от насекомых — что-то белое и клубящееся.
      "Аэрозоль от насекомых, — подумал Фурлоу, — белое и клубящееся".
      В его памяти возникла роща и НЕЧТО, парящее в воздухе, что Рут восприняла за облако. Он мгновенно понял, что произошло с ней. Она не могла исчезнуть, ничего ему не сказав. НЕЧТО вторглось сюда и унесло ее прочь. Этим объясняется странный запах, присутствие непонятного объекта над рощей, интерес к ним этих зловещих существ с горящими глазами.
      "Но зачем? — спросил он себя. — Чего они хотят?" Возникшую мысль сразу вытеснила следующая: "Это бред! Она была здесь, когда Нев поранился и побежала за помощью. Она у каких-нибудь соседей и сейчас вернется".
      Однако рассудок подсказывал ему: "Она слишком долго отсутствует".
      "Она увидела толпу и испугалась", — ответил он себе.
      В дверях, за его спиной возникла небольшая суетами в комнату вошли коронер и группа из отдела по расследованию убийств. Мейбек подошел к Фурлоу и негромко сказал: "Док, они просят Вас проехать в участок и сделать заявление."
      — Да, — пробормотал Фурлоу. — Конечно. — Но тут же спохватился: — Но это требуется при расследовании убийства. Надеюсь, они не думают…
      — Да нет, док, обычная рутина, — сказал Мейбек. — Вы же знаете. Похоже, он выпил лишнего и оступился, но поскольку миссис Хадсон сейчас здесь нет, мы хотим быть уверены… понимаете?
      — Понимаю. — Он позволил провести себя мимо неподвижно лежащего тела, которое еще недавно было мужем Рут, мимо холодно смотрящих на него людей с диктофонами и камерами.
      "Муж Рут… муж Рут… — вертелось у него в голове. — Где она? Может быть, она потеряла самообладание и убежала? Но она не такой человек. Конечно, ока была в напряжении, но… Что за облако видела соседка? Почему в комнате был такой странный запах?"
      Наконец они вышли на улицу. Дождь кончился, но листья кустов, росших позади дома, были еще мокрыми. В окнах соседних домов горел свет. Около дверей стояли люди и наблюдали. Белый фургончик "скорой помощи" стоял на обочине дороги напротив дома.
      — Знаете, док. — сказал Мейбек, — вам не следовало бы ездить ночью в таких темных очках.
      — Они… регулируются, — ответил Фурлоу. — Они не такие темные, как кажутся.
      "Рут? Где ты?"
      — Вы можете поехать с нами, — сказал Мейбек. — Позже мы отвезем вас к вашей машине.
      — Да. — Он позволил усадить себя на заднее сидение. — А Рут… Миссис Хадсон — может быть, кто-нибудь поищет…
      — Мы уже ищем ее, доктор, — сказал Мейбек. — Мы найдем ее, можете не сомневаться.
      "Найдете ли? — подумал Фурлоу. — Эта штука над рощей — наблюдавшая за нами, пытавшаяся управлять нашими эмоциями… Она была. Я знаю, что она существовала. Если ее не существовало, то я не в своем уме. А я знаю, что я не сумасшедший".
      Он взглянул на свои ноги, видневшиеся в тени за спинкой переднего сидения. Они промокли почти до колен после прогулки по мокрому газону.
      "Джо Мерфи, — подумал он. — Джо Мерфи тоже уверен, что он не сумасшедший".
 

11

      Рут проснулась на чем-то мягком, вокруг струился успокаивающий голубоватый свет. Она огляделась: кровать, шелковые теплые покрывала. Она пеняла, что лежит на кровати обнаженная… но ей тепло… тепло. Над ней располагалась овальная форма, полная сверкающих граненых кристаллов. Они меняли цвет, пока она смотрела на них — зеленые, серебряные, желтые, голубые… Они успокаивали ее.
      Она чувствовала, что рядом с ней было что-то, срочно требовавшее ее внимания, но в этом ощущении присутствовал парадокс. Все ее существо подсказывало ей, что этот навязчивый предмет может подождать.
      Она повернула голову направо. Откуда-то поступал свет, но она не смогла обнаружить его источника — свет неожиданно стал желтым, похожим на солнечный. Комната, в которой она находилась, выглядела довольно необычно — стена как будто состояла из рядов книг, на низком овальном столике в беспорядке лежали странные золотые предметы: кубики, прямоугольные сосуды, полусферы. В комнате было окно, вплотную к которому подступала снаружи ночная тьма. Неожиданно, поверхность окна стала металлически белой и за ним появилось лицо, смотрящее на Рут. Это было большое лицо со странной серебристой кожей, резкими угловатыми чертами, глубоко посаженными пронзительными глазами.
      Рут чувствовала, что это лицо должно было испугать ее, но у нее сейчас не было сил на эмоциональную реакцию.
      Лицо исчезло, и за окном возник вид на морской берег, отвесные утесы с пенящимися бурунами прибоя, мокрые камни, яркое солнце. Снова пространство стало черным, и она поняла, что эта обрамленная поверхность не может быть окном.
      Перед этим странным экраном стояла необычной формы стойка на колесиках, с рядами кнопок, похожая на сюрреалистическую пишущую машинку.
      Она почувствовала слева дуновение сквозняка. С тех пор, как она проснулась, это было первое ощущение холода. Она повернулась в ту сторону, откуда дуло, и увидела овальную дверь. Дверь была открыта, но расположенные снаружи плотно закрытые радужные створки перекрывали доступ в комнату. В дверях стояла приземистая фигура в зеленом трико. Рут узнала лицо, недавно смотревшее на нее. Где-то в глубине ее существа возникла следующая реакция: "Какой отвратительный, кривоногий маленький человек". Однако ее реакция внешне никак не проявилась.
      Широкий лягушачий рот существа приоткрылся. Он произнес: "Я Келексел". Голос был вкрадчивый, спокойный и вызывал ощущение легкого покалывания.
      Глаза существа двигались по ее телу, она заметила в его взгляде явное сексуальное влечение и удивилась, что это не вызвало у нее отвращения. Комната была какая-то уютная, граненые кристаллики меняли цвет с такой успокаивающей гармонией.
      — Я нахожу тебя очень привлекательной, — сказал Келексел. — Я не припоминаю, чтобы кто-либо раньше вызывал у меня такое сильное желание.
      Он двинулся к кровати. Она следила за ним глазами, наблюдая, как он манипулирует ручками машины, расположенной наверху передвижной стойки. Приятная волна прошла по ее телу, и в голове мелькнула мысль, что это странное существо, этот Келексел, должен быть интересным любовником.
      Едва слышный внутренний голос воскликнул: "Нет! Нет!" и замолк.
      Келексел встал рядом с ней.
      — Я — Чем, — сказал он. — Это что-нибудь говорит тебе?
      Она покачала головой.
      — Нет. — Ее голос был очень слабым.
      — Ты видела раньше таких, как я? — спросил Келексел.
      В ее памяти всплыли последние несколько минут с Невом, существа, входящие в дверь. И Энди, Она понимала, что должна чувствовать при мысли об Энди, но чувствовала на деле только сестринскую привязанность. "Дорогой Энди… милый, дорогой человек".
      — Ты должна отвечать мне, — произнес Келексел. В его голосе ощущалась колоссальная внутренняя сила.
      — Я видела… троих… в моем доме… которые…
      — А, трое, которые доставили тебя сюда, — сказал Келексел. — Но до этого, ты видела кого-нибудь из нас до этого?
      Она подумала о роще, вспомнила описания Энди (добрый, внимательный Энди!), но ведь сама она не видела там этих существ.
      — Нет, — сказала она.
      Келексел поколебался, взглянул на индикаторы манипулятора, который контролировал эмоции женщины. Она говорила правду. Все же не следовало ослаблять внимание.
      — Так, значит, тебе ничего не говорит то, что я — Чем? — спросил он.
      — Кто… такие Чемы?
      Сейчас какая-то часть ее испытывала сильное любопытство. И любопытство боролось с чувством приятной расслабленности, которая возникла при разговоре с Келекселом. Какое же простодушное существо! Упоительно простодушное существо.
      — Ты еще это узнаешь, — сказал Келексел. — Ты сильно привлекаешь меня. Мы, Чемы, хорошо относимся к тем, кто доставляет нам удовольствие. Ты не можешь вернуться к своим друзьям, но, разумеется, это не навсегда. Однако, ты получишь компенсацию. Служить Чемам — большая честь.
      "Где сейчас Энди? — подумала Рут. — Дорогой, милый Энди".
      — Очень привлекательна, — промурлыкал Келексел. Повинуясь неосознанному порыву, он вытянул палец и дотронулся до ее правой груди. Какая у нее упругая и приятная кожа. Палец осторожно коснулся соска, прополз по ее шее, плечу, подбородку, губам, волосам.
      — У тебя зеленые глаза, — сказал Келексел. — Мы, Чемы, очень любим зеленый цвет.
      Рут проглотила слюну. Осторожное скольжение пальца Келексела наполнило ее восторгом. Его лицо притягивало ее взгляд. Она подвинулась к нему, дотронулась до его руки. Какой твердой и сильной была эта рука! Она встретила пронизывающий взгляд его карих глаз.
      Индикаторы манипулятора показали Келекселу, что женщина уже полностью подчинена его воле. Понимание этого возбудило его. Он улыбнулся, показывая квадратные серебристые зубы.
      — Я задам тебе еще много вопросов, — сказал он. — Попозже.
      Рут казалось, что она погружается в озеро расплавленного золота. Ее внимание было сосредоточено на кристаллах, сверкающих над кроватью. Голова Келексела на секунду закрыла их калейдоскопическое движение, и она почувствовала, как его лицо прижалось к ее груди. По поверхности золотого озера прокатились волны вселяющего ужас экстаза.
      — О Господи, — прошептала она. — О Господи! О Господи!
      "Как приятно поклонение в такие моменты", — подумал Келексел. Сейчас он испытывал от женщины наивысшее наслаждение, чем когда-либо.
 

12

      Оглядываясь на несколько прожитых среди Чемов дней, Рут глубоко удивлялась себе самой. Постепенно она начала осознавать, что Келексел управляет ее реакциями с помощью своих диковинных устройств, но теперь она сама хотела, чтобы ею управляли. Сейчас самым важным для нее было, чтобы Келексел возвращался к ней пообщаться, поговорить и удовлетворить свои желания.
      В ее глазах он стал значительно привлекательнее. Ей доставляло удовольствие смотреть на его конусообразное тело. Выражение его квадратного лица ясно давало понять об испытываемых по отношению к ней чувствах.
      "Он действительно любит меня, — думала она. — Для того, чтобы получить меня, он пошел на убийство Нева".
      В ее абсолютном одиночестве и полной зависимости от малейшей прихоти Келексела было даже нечто приятное. Она пришла к пониманию того, что наиболее могущественной структурой на Земле в сравнении с Чемами является муравейник. К настоящему времени она получила необходимые познания и могла достаточно свободно говорить на общем языке Чемов и на наречии обитателей корабля.
      Главным раздражителем для нее теперь были воспоминания об Энди Фурлоу. В определенный момент Келексел начал ослаблять воздействие манипулятора (ее реакции не были безупречны), и она смогла вспоминать Энди с все возрастающей ясностью. Однако факт ее беспомощности ослаблял осознание вины, и вскоре Энди стал все реже и реже возникать в ее мыслях, пока в один прекрасный день Келексел не притащил ей пространственный репродьюсер.
      Келексел извлек для себя уроки, общаясь с Суби. Он помнил, что любая деятельность замедляет процесс старения у смертных существ, поэтому попросил у Юнвик репродьюсер для Рут и получил для нее доступ в архивы корабля.
      Устройство было установлено в комнате Рут. Обстановка комнаты уже отражала вкусы и привязанности хозяйки, благодаря предупредительности Келексела. Рядом теперь располагалась ванная и гардеробная. Рут получала любую одежду, драгоценности, еду, стоило ей только попросить. Келексел выполнял любую ее просьбу, понимая, что одурманен ею, и испытывал от этого огромное удовольствие. Он усмехался, когда ловил на себе иронические взгляды членов экипажа. Им всем следовало бы завести себе объекты для наслаждения с этой планеты. Он предполагал, что аборигены мужского пола являлись столь же привлекательными для женщин Чемов, относил это также к достоинствам места и видел в этом одну из причин процветания Фраффина.
      Постепенно мысли о цели его пребывания здесь отступили на второй план. Он знал, что Первородные поймут его, когда он опишет им и покажет свою чудесную игрушку. И, кроме того, — что есть время для Чемов? Следствие будет продвигаться, только чуть медленнее, чем предполагалось… раньше.
      Сначала пространственный репродьюсер испугал Рут. Она трясла головой, когда Келексел пытался объяснить ей его назначение и принцип работы. Как он работает3 еще можно было понять. Но ЗАЧЕМ он работает, ото было безусловно выше ее понимания.
      Однажды после полудня, — хотя понятия дня и кечи на корабле были достаточно условны, — она сидела перед устройством в своей комнате. После полудня для нее означало, что {вне зависимости от его таинственных занятий) Келексел проведет с ней некоторое время, необходимое для отдыха и расслабления. Рут комфортабельно устроилась в удобном кресле управления. Освещение в комнате было приглушено, и внимание Рут сконцентрировалось на устройстве,
      Само устройство и аппаратура управления мало соответствовали привычным представлениям Рут о машинах. В подлокотниках кресла слева и справа располагались кнопочки и переключатели, окрашенные в кодовые цвета — желтые, красные, серые, черные; ряды оранжевых и белых клавиш напоминали пианино. Прямо перед нею располагалась овальная платформа с мерцающими линиями, которые тянулись от рядов кнопок.
      Келексел стоял позади, держа руку на ее плече. Он ощущал определенную гордость, демонстрируя чудеса цивилизации Чемов своей новой любимице.
      — Используй голосовые или кодовые команды, для того чтобы выбрать время и место действия, — говорил он. — Так же, как это делал я. Устройство воспринимает команды на языке Чемов и на твоем языке. Этот репродьюсер предназначается для корректировки историй и выглядит довольно сложно, но ты можешь не обращать внимания на панели управления. Они не подсоединены. Помни, сначала нужно получить доступ в Архив, нажав вот эту кнопку.
      Он нажал на оранжевую кнопку справа от нее.
      — Когда ты выберешь сюжет, зафиксируй его вот так. — Он снова показал. — Теперь можно начинать действие. — Он нажал крайнюю белую кнопку на левом подлокотнике.
      На овальном сцене перед ней возникла толпа людей, фигуры которых были примерно в четвертую часть нормального роста. Чувство безумного возбуждения, передаваемое сверхчувствительной паутиной, царило над толпой. Рут сидела как раз в центре паутины и эмоции толпы концентрировались на ней.
      — Ты сейчас ощущаешь эмоции существ, находящихся на сцене, — сказал Келексел. — Если уровень эмоций слишком высок для тебя, его можно уменьшить, повернув вот этот рычажок под левой рукой.
      Он повернул ручку на подлокотнике. Возбуждение несколько ослабло.
      — Они настоящие? — спросила она.
      Толпа напоминала мозаику из разноцветных камешков в полосе прибоя — мелькали голубые камзолы, красные колпаки, грязные лохмотья, звездочки пуговиц, эмблемы, треугольные шляпы с красными кокардами. Что-то странно знакомое было в этой сцене, и Рут почувствовала приступ внезапного страха. Бой барабанов прошлого звучал в ее голове.
      — Это настоящая жизнь? — снова спросила она, повысив голос.
      Теперь толпа бежала, тысячи ног стучали по мостовой. Смуглые ноги женщин мелькали из-под длинных юбок.
      — Настоящая? — удивленно переспросил Келексел. — Какой странный вопрос. Возможно, происходящее реально… в ощущениях. Такой вопрос может прийти в голову только существу из твоего мира. "Настоящая" — как странно. Подобная мысль никогда не приходила мне в голову.
      Толпа бежала через парк. Келексел склонился к плечу Рут, попадая в центр переплетения нитей пространственной паутины. Здесь ощущался запах мокрой земли, острый запах пота от напряженных человеческих тел. Быстро, решительно бежали они по дорожкам парка, траве, сминая желтые цветы на клумбах. Влажный ветер, топот ног, лепестки цветов — это движение захватывало, приковывало внимание.
      Точка обзора смещалась назад, назад, назад. Сцена уже представляла собой булыжную мостовую, ведущую к высоким каменным бастионам. Толпа бежала к серым, покрытым грязью стенам.
      — Похоже, они штурмуют цитадель, — произнес Келексел.
      — Бастилия, — прошептала Рут. — Это Бастилия.
      Понимание происходящего гипнотизировало ее. Это был настоящий штурм Бастилии. Сейчас она перенеслась в 14 июля 1789 года, когда выстроенные в боевой порядок солдаты устремились навстречу толпе. Она слышала стук копыт по булыжнику, грохот выстрелов, ржание лошадей, проклятия.
      Рут вцепилась в подлокотники кресла. Неожиданно Келексел шагнул вперед и нажал на серую кнопку слева от нее. Сцена потемнела.
      — Я хорошо помню этот сюжет, — заметил он. — Одно из самых удачных произведений Фраффина. — Он провел рукой по волосам Рут. — Ты поняла теперь, как он работает? Управлять им достаточно просто, но он доставит тебе немало удовольствия.
      "Удовольствия?" — подумала Рут.
      Она медленно повернулась и взглянула на Келексела. В ее глазах застыл ужас. "Штурм Бастилии — произведение Фраффина!" Имя Фраффина было известно ей. Келексел объяснял, как строится работа на Корабле историй.
      Корабль историй!
      Раньше она никогда не пыталась проникнуть в смысл этого названия.
      Корабль историй.
      — Обязанности требуют в настоящий момент моего присутствия в другом месте, — сказал Келексел. — Надеюсь, ты будешь получать удовольствие, забавляясь этим устройством.
      — Я… думала, ты намерен побыть, — произнесла она. Ее вдруг испугала перспектива остаться один на один с этой машиной. Она чувствовала смешанный со страхом интерес к воссоздаваемой реальности, где ей могли открыться вещи, которые она не в силах была вынести. Она чувствовала также, что действительность пространственного репродьюсера может спалить ей душу. Устройство было диким, опасным, и она не могла ни контролировать его, ни обуздать собственное желание пользоваться им.
      Рут завладела рукой Келексела и с трудом изобразила на лице просительную улыбку: "Пожалуйста, останься".
      Келексел заколебался. Выражение лица его любимицы было сейчас обещающим и очень привлекательным, но цепочка мыслей, пришедших ему в голову после общения с Юнвик, продолжала вытягиваться в любопытный порядок. Над ним довлела сейчас ответственность за свою миссию, за проведение следствия. Юнвик — бесстрастный и лаконичный хирург корабля — могла оказаться слабым звеном в организации Фраффина. Келексел ощущал потребность испытать новую дорожку.
      — Мне очень жаль, — сказал он, — но я должен идти. Как только смогу, вернусь.
      Она поняла, что не сможет удержать его и отступила, повернувшись лицом к пугающему искушению, заключенному в этой машине. Келексел вышел, и она осталась наедине с репродьюсером.
      Чуть помедлив, она произнесла: "Сюжет из текущей жизни, последняя продукция". И нажала соответствующие кнопки.
      Овальная сцена покрылась почти непроницаемой тьмой, лишь по периметру слабо светились желтые огоньки. Маленькая голубая точка возникла в центре сцены, сверкнула белая вспышка, и вот уже там стоял у зеркала человек, он брился опасной бритвой. У нее перехватило дыхание, когда она поняла, что узнаёт его. Это был Энтони Бонделли, адвокат ее отца. Глубоко вздохнув, она попыталась совладать с собой и отогнать возникшее мерзкое ощущение подглядывания в замочную скважину.
      Бонделли стоял спиной к ней, но она видела его лицо в зеркале. Лицо было загорелым, блестящие черные волосы зачесаны назад над высоким, но узковатым лбом. Под тонким носом с широкими ноздрями чернела тонкая полоска усов. Рот был маленьким, а подбородок непропорционально крупным. Весь его облик излучал благодушие.
      Невнятные выкрики послышались где-то на заднем плане. Бонделли прервал бритье и по-петушиному повернул голову. Затем он повернулся всем корпусом и прокричал в открытую дверь справа от него:
      — Кажется, пришел газетчик. Пусть сын выйдет и заберет почту.
      Снова взялся за бритье, пробурчав себе под нос:
      — Экстренный выпуск — значит, в городе произошло какое-то заметное событие. — Он повысил голос: — Мардж! Включи радио. Может, поймаешь передачу новостей!
      Рут почувствовала знакомые запахи: аромат мыла, который перебивал запах поджариваемого мяса. Реальность этой сцены заставила ее застыть, выпрямившись в кресле.
      В дверях ванной комнаты появилась женщина, одетая в шелковый китайский халат. Она читала газету, держа се в руках.
      Сердце Рут сжалось в предчувствии чего-то ужасного. Она хотела выключить аппарат, но не смогла найти в себе сил пошевелиться.
      — Тони! — воскликнула Мардж Бонделли. Ее круглое лицо перекосилось от неожиданного потрясения.
      Бонделли, задрав голову, тщательно скреб — лезвием нижнюю сторону подбородка.
      — В чем дело?
      Его жена подняла голову. Взгляд ее голубых глаз был тусклым, остекленевшим.
      — Вчера ночью Джо Мерфи зарезал Адель!
      — Су! — Тоненькая красная полоска появилась на шее Бонделли. Не обращая на это внимания, он бросил бритву в раковину и схватил газету.
      Рут почувствовала, что дрожит. "Все, как в кино, — сказала она себе. — Это не происходит сейчас на самом деле". И тут же следующая мысль сверкнула у нее в голове: "Убийство матери — это произведение Фраффина!" Возникшая острая боль в груди не давала ей как следует вздохнуть.
      — Этот ужасный нож! — прошептала жена Бонделли.
      Рут казалось, что она находится среди действующих лиц этой сцены, в полной мере разделяя ужас и потрясение четы Бонделли. Ей были хорошо видны фотографии в газете: лица ее матери и отца… диаграммы с белыми крестами и стрелками. Она приказала себе отвернуться и не смогла пошевелиться.
      Бонделли сложил газету и сунул ее в карман пальто, висевшего за дверью ванной комнаты.
      — Завтракать не стану, — сказал Бонделли. — Еду в контору.
      — Ты порезался, — заметила его жена. Она взяла из аптечки тюбик с кровеостанавливающей мазью и выдавила немного на палец. — Стой спокойно, не то я испачкаю тебе воротник. — Она ткнула его в подбородок. — Тони… не совался бы ты в эту историю. Ведь ты не занимаешься уголовными делами.
      — Но ведь я защищаю интересы Джо Мерфи с тех пор как… Ой! Проклятые лезвия! Осторожней, Мардж!
      — Ну ты же не можешь выйти из дому в кровавых порезах. — Она замазала ранку и положила тюбик на полочку рядом с раковиной. — Тони, у меня плохое предчувствие… Лучше держись в стороне.
      — Я — адвокат Джо и так или иначе уже втянут в это дело.
      Рут вдруг почувствовала, что снова владеет своим телом. Она отключила репродьюсер, встала и отошла подальше от машины.
      "Убийство моей матери должно развлекать Чемов!"
      Она отвернулась и шагнула к постели. Но вид постели вызвал у нее отвращение. Она повернулась к ней спиной. Беззаботность, с которой Келексел позволил ей сделать это открытие, вызвала бешеную ярость. Его это не волновало. Хуже того, он об этом и не подумал. Все это не касалось его, не удостоилось его внимания. Чувства и страдания жалких существ могли вызвать у него лишь пренебрежение, отвращение.
      Рут опустила глаза и обнаружила, что заломила себе руки. Она оглядела комнату. Здесь должно быть какое-то оружие, что-то, чем можно поразить этого отвратительного… Она опять увидела постель. Вспомнила о золотом экстазе, который она испытала на этой постели и внезапно возненавидела свое тело. Ей захотелось растерзать свою плоть. Слезы струились из ее глаз.
      "Я убью его!"
      Но Келексел говорил, что Чемы невосприимчивы к насилию, им нельзя повредить по одиночке. Они бессмертны. Их нельзя убить. Оки никогда не умирают.
      Эти мысли заставили Рут почувствовать себя ничтожной частицей, пылинкой, потерянной, одинокой, обреченной. Она упала на кровать, повернулась на спину и уставилась на сверкающие кристаллики аппарата, с помощью которого, как ока теперь знала, Келексел контролирует ее состояние. Под плащом у него был спрятан маленький пульт, связанный с устройством над ее кроватью. Она однажды видела, как он пользовался им.
      Подумав о контрольном устройстве, она вдруг ясно представила, что произойдет, когда Келексел вернется. Она еще раз покорится ему. Золотой экстаз погасит все другие чувства. Она снова будет подлизываться к нему, добиваться его внимания.
      — О Боже! — прошептала она.
      Она повернулась и взглянула на репродьюсер. Там содержалась запись гибели ее матери — она была уверена в этом. Хватит ли у нее сил воспротивиться страшному искушению увидеть эту сцену?
      Какое-то шипение послышалось позади нее, она резко повернулась на кровати и глянула на дверь.
      Юнвик стояла на пороге комнаты, ее лысая голова блестела в желтом свете. Рут оглядела маленькую фигуру, холмики грудей, короткие толстые ноги в зеленом трико.
      — Ты в беде, — произнесла Юнвик. Ее голос звучал профессионально уравновешенно, успокаивающе. Он был так похож на голоса многих других докторов, что Рут захотелось закричать, разрыдаться.
      — Что ты делаешь здесь? — резко спросила Рут.
      — Я — Врач корабля, — спокойно продолжала Юнвик. — Моя работа в основном состоит в том, чтобы приносить пользу. Ты нуждаешься во мне.
      "Они выглядят, как карикатуры на людей", — подумала Рут.
      — Уходи, — произнесла она вслух.
      — У тебя проблемы, и я могу помочь тебе, — сказала Юнвик,
      Рут села на кровати.
      — Проблемы? Почему у меня должны быть проблемы? — Она чувствовала, что ее голос звучит истерично.
      — Этот болван Келексел оставил тебе репродыосер с неограниченным подбором сюжетов, — заметила Юнвик.
      Рут внимательно посмотрела на женщину Чем. Есть ли у них эмоции? Существует ли какой-нибудь способ задеть их самолюбие?
      — Как размножаются ваши мерзкие существа? — спросила Рут.
      — Ты ненавидишь нас, да? — ответила вопросом на вопрос Юнвик.
      — Что, боишься отвечать? — настаивала Рут.
      Юнвик пожала плечами:
      — По существу, так же, как и вы… за исключением того, что женщины лишаются органов воспроизводства на ранней стадии развития. Мы должны обращаться в центры размножения за специальными разрешениями — довольно нудная, скучная процедура. Но мы способны неплохо наслаждаться жизнью и без названных органов. — Она подошла и остановилась в шаге от постели.
      — Однако ваши мужчины предпочитают женщин моего типа, — сказала Рут.
      Юнвик еще раз пожала плечами.
      — О вкусах не спорят. У меня было несколько любовников с твоей планеты. Одни были хороши, другие — нет. К сожалению, все вы так быстро увядаете.
      — Но вы наслаждаетесь нами. Мы развлекаем вас!
      — В подходящий момент, — сказала Юнвик. — Интерес к вам то возрастает, то падает.
      — Но зачем вы тогда торчите здесь?
      — Это выгодно, — ответила Юнвик. Про себя она отмстила, что аборигенка почти освободилась от эмоций, которые недавно владели ею. Побуждение к сопротивлению и объект для выплеска эмоций — вот все, что для этого нужно. Этими существами так просто управлять!
      — Итак, мы нравимся Чемам, — сказала Рут. — Чемам нравятся истории о нас.
      — Вы представляете неисчерпаемый источник самоформирующихся сюжетов. Вы можете без посторонней помощи выстраивать естественную цепь событий, поражающих самое искушенное зрительское восприятие. В то же время, эти истории подчас могут быть причиной глубокого разочарования, поэтому необходима очень тонкая корректировка в процессе подбора сюжета для демонстрации. Искусство Фраффина состоит в отборе тех неуловимых нюансов, которые забавляют и завораживают нас.
      — Ты вызываешь у меня отвращение, — прошипела Рут. — Ты не человек.
      — Мы — не смертные люди, — ответила Юнвик и подумала: "Интересно, находится ли уже в ней зародыш? Как она поступит, когда узнает, что должна родить Чема?"
      — Но вы прячетесь от нас, — сказала Рут. Она указала на потолок. — Там, наверху.
      — Когда это отвечает нашим настроениям, — сказала Юнвик. — Сейчас нам необходимо скрываться. Но тах было не всегда. Когда-то я открыто жила среди вас.
      Рут чувствовала разочарование от спокойного, отстраненного тона Юнвик. Она понимала, что не сможет задеть это существо, но все же упрямо продолжала свои попытки.
      — Ты лжешь, — сказала она.
      — Может быть. Но я скажу тебе, что однажды была богиней Иа, вселяющей ужас в пленных евреев… в Сумерии, некоторое время тому назад. Устанавливать религиозные культы — довольно безобидное и приятное развлечение.
      — Ты была богиней? — Рут задрожала. Она знала, что Юнвик говорит правду и сказанное почти не имеет значения для нее.
      — Кроме того, мне приходилось выдавать себя за циркового уродца, — продолжала Юнвик. — Я участвовала во многих событиях, которые сейчас стали эпическими поэмами. Иногда мне нравится иллюзорное ощущение античности.
      Рут закрыла глаза и тряхнула головой. Она не могла произнести ни слова.
      — Ты не понимаешь меня, — сказала Юнвик. — Как ты можешь понять? Это наша проблема, не так ли? Когда будущее безгранично, понятия древности не существует. Ты всегда пребываешь в Бесконечном Настоящем. Когда ты начинаешь думать о своем прошлом, как о чем-то несущественном, будущее тоже не имеет значения. И тогда это может погубить нас. Корабли историй защищают нас от рокового конца.
      — Вы… шпионите за нами, что ли…
      — Безгранично далекое прошлое, безграничное настоящее и безграничное будущее, — произнесла Юнвик. Она чуть наклонила голову, с удовольствием прислушиваясь к своим словам. — Да, мы обладаем этим. Ваша жизнь лишь короткая вспышка, и все ваше прошлое немного длиннее, но тем не менее мы, Чемы, обретаем с вашей помощью определенное ощущение старины, ощущение прошлого, столь нужное нам. Вы даете это нам, понимаешь?
      Вновь Рут отрицательно покачала головой. В этих словах присутствовал, очевидно, глубокий смысл, но ей было дано понять лишь очень малую его часть.
      — Есть вещи, которые паутина Тиггиво не может нам дать, — продолжала Юнвик. — Видимо, это расплата за наше бессмертие. Паутина объединяет Чемов в единый организм — я чувствую жизнь каждого из нас, миллионов и миллиардов Чемов. Это давнее чувство, но отнюдь не древность.
      Рут проглотила слюну. Это создание перескакивает с одной мысли на другую. Однако беседа дала ей время прийти в себя, и Рут почувствовала, что внутри нее формируется ядро сопротивления, уголок в ее сознании, куда можно отступать и где она будет чувствовать себя в безопасности от Чемов, что бы они ни предпринимали. Она осознала, что все еще не сможет противостоять воле Келексела, да и сейчас эта Юнвик занимается дальнейшим подавлением эмоций пленницы Чемов. Все же спасительный уголок существовал внутри нее, он становился Дольше, давал ей силы для борьбы.
      — Ну, ладно, — сказала Юнвик. — Я пришла исследовать тебя. — Она приблизилась к краю кровати.
      Рут глубоко, судорожно вздохнула.
      — Вы наблюдали за мной с помощью ваших устройств. Знает ли Келексел об этом?
      Лицо Юнвик стало совершенно бесстрастным, но в глубине души она была поражена. "Как могло это глупое существо проявлять подобную проницательность и задать столь острый вопрос?"
      Рут почувствовала брешь в обороне Юнвик и воскликнула:
      — Ты ведешь речь о безграничности, эпосах, но вы использовали ваш… — она сделала жест, охватывая пространство корабля, — для записи… убийства…
      — Действительно! — отозвалась Юнвик. — Ну, а теперь ты расскажешь, почему Келексел расспрашивает обо мне на корабле.
      Хрустальные грани над кроватью начали излучать спокойный голубоватый свет. Рут почувствовала, что слабеет. Она покачала головой:
      — Я не…
      — Ты скажешь мне! — Откровенная ярость проступила в чертах женщины-Чем, лысая голова отливала мокрым серебром.
      — Я… не знаю, — прошептала Рут.
      — Он сделал глупость, когда позволил тебе пользоваться репродьюсером с неограниченным подбором сюжетов, а мы были дураками, когда вовремя не остановили его, — сказала Юнвик. Она провела рукой по своим полным губам. — А что ты сама думаешь об этом?
      Рут глубоко вздохнула, почувствовав, что напряжение несколько спало. Заветный спасительный уголок по-прежнему существовал.
      — Это была моя мать, вы убили мою мать, — пробормотала она.
      — Мы убили?
      — Вы заставляете людей делать то, что нужно вам, — сказала Рут.
      — Людей! — усмехнулась Юнвик. Ответы Рут выдавали ее мизерную осведомленность в делах Чемов. Тем не менее она была опасна. Она все еще могла послужить причиной возникновения у Келексела несвоевременного интереса к запретным областям.
      Юнвик положила руку на живот Рут и быстро взглянула на манипулятор над постелью. Характер свечения контрольного индикатора вызвал у нее довольную улыбку. Несчастное существо уже несло внутри себя плод. Какой странный способ получать потомство! И какой приятный и безболезненный способ заманить в ловушку этого шпика Первородных.
      Все же факт беременности Рут вызвал у Юнвик странное чувство беспокойства. Она отдернула руку, почувствовав характерный мускусный запах аборигенки. Как сильно развиты грудные железы у этого существа! А вот ее щеки выглядят впалыми, как после длительного недоедания. Свободная накидка, надетая на Рут, напомнила Юнвик греческую тунику. Это была интересная культура, просуществовавшая, к сожалению, так недолго. Так недолго!
      "Я должна наслаждаться своим открытием, — подумала Юнвик. — Почему оно тревожит меня? Неужели я что-то проглядела?"
      Неожиданно и необъяснимо в ее голове возникли четыре строчки из застольной песни Чемов: Давно, давно, давно, давно Когда каждый из нас был молод Мы слушали музыку нашей плоти И пение горящего солнца.
      Юнвик резко тряхнула головой. Слова этой песни были бессмысленны. Она была хороша только чередованием ритмов, разгоняющих скуку.
      Но может быть, когда-то эти слова что-то означали?
      Линзы манипулятора над кроватью приобрели зеленоватый оттенок, потом стали излучать мягкий красный свет.
      — Отдохни, дитя, — сказала Юнвик. Она необычно мягко погладила Рут по обнаженной руке. — Расслабься и постарайся получше выглядеть к приходу Келексела.
 

13

      — Просто дело в том, что для нее события приняли слишком крутой оборот, и она не выдержала и сбежала, — сказал Бонделли. Он сочувственно смотрел на Энди Фурлоу, удивляясь, почему тот выглядит столь изможденным.
      Они сидели в рабочем кабинете Бонделли, обставленном полированной мебелью из дорогой древесины, в застекленных шкафах тонкой работы стояли на полках книги в кожаных переплетах, по стенам были развешаны дипломы в тонких темных рамках и фотографии известных людей с их автографами. Только что наступил полдень, ярко светило солнце.
      Фурлоу сидел сгорбившись, опираясь на колени, руки были плотно сжаты в замок. "Я не смею рассказывать Бонделли о моих подозрениях, — думал он. — Не смею… не смею".
      — Кто захотел причинить ей вред или похитить ее? — недоуменно спросил Бонделли. — Наверняка она поехала к друзьям, может быть, во Фриско. Или возможно другое, столь же простое объяснение. Мы услышим о ней, когда она избавится от своего страха,
      — Точно также думает и полиция, — сказал Фурлоу. — Они полностью сняли с нее обвинение в смерти Нева… Физические улики…
      — Сейчас нам лучше всего заняться делом Джо. Рут вернется домой, когда она будет в порядке.
      "Вернется ли?" — спросил себя Фурлоу. Он не мог избавиться от ощущения, что все происходящее — кошмарный сон. Был ли он на самом деле в роще вместе с Рут? Действительно ли Нев погиб в развитие этого рокового несчастного случая? Сбежала ли Рут куда-то? И куда?
      — Нам следует сейчас углубиться непосредственно в рассмотрение юридического определения невменяемости, — сказал Бонделли. — Сущность и последствия этого состояния. Правосудие требует…
      — Правосудие? — Фурлоу изумленно посмотрел на своего собеседника.
      Бонделли повернулся на стуле, показав свой профиль; тонкий рот казался тенью от его усов.
      — Правосудие, — повторил он и вновь повернулся к Фурлоу. Бонделли гордился умением разбираться в людях и сейчас изучал Фурлоу. Кажется, психолог постепенно преодолевает свой испуг. Конечно, понятно, почему он так потрясен. Все же любит Рут Мерфи… Хадсон. Ужасное происшествие, но все утрясется. Всегда так бывает. Все окончательно встанет на свои места в суде.
      Фурлоу глубоко вздохнул, напомнив себе, что Бонделли не специализируется на уголовных делах.
      — Нас больше должно интересовать реальное положение вещей, — произнес он. В его голосе послышалось циничное отвращение. "Справедливость!" — Официальное определение психического состояния — это чепуха. Важно то, что общество требует казни виновного, а наш окружной прокурор мистер Парет должен скоро переизбираться на должность.
      Бонделли был потрясен:
      — Закон выше этого! — Он тряхнул головой. — И не может все общество быть против Джо Мерфи. Почему они должны быть против?
      Фурлоу ответил тоном, которым обращаются к непослушному ребенку:
      — Потому что они боятся его.
      Бонделли позволил себе взглянуть в окно — знакомые крыши, отдаленная зелень деревьев; в воздухе, около соседнего дома, появилось что-то вроде облачка дыма. Струйки дыма свивались в кольца, образуя интересный узор на переднем плане. Он снова переключил свое внимание на Фурлоу и произнес:
      — Вопрос в том, как может сумасшедший осознавать свои поступки и их последствия? Я хочу, чтобы вы опровергли такую возможность.
      Фурлоу снял очки, осмотрел их и снова надел. Очки четко очерчивали контуры предметов и падающие на них тени.
      — Сумасшедший не думает о последствиях своих действий, — сказал он. Одновременно он спросил себя, готов ли он всерьез принять участие в безумных проектах Бонделли по защите Джо Мерфи.
      — Я придерживаюсь мнения, что мы можем опереться на самобытные взгляды лорда Котенхема. — Бонделли повернулся, вытащил из шкафа позади себя толстенную книгу, положил на стол и открыл на заложенной странице.
      "Он не может быть серьезным", — подумал Фурлоу.
      — Вот, что пишет лорд Котенхем, — сказал Бонделли. — "Неправильно следовать любой доктрине, которая предполагает наказание для субъекта, действующего в состоянии помешательства. Нельзя себе представить, чтобы человек, не способный отличить плохое от хорошего или отдавать себе отчет в своих действиях, обязан был нести ответственность как с моральной, так и с юридической точки зрения. Я считаю нереальным, что какой-либо субъект может находиться в заблуждении о своей вменяемости фактически, если он не может быть невменяемым".
      Бонделли захлопнул книгу и уставился на Фурлоу с победным видом, как будто говоря: "Вот! Решение найдено!"
      Фурлоу откашлялся. Становилось все более очевидным, что Бонделли живет в мире грез.
      — Все, что вы сказали, бесспорно, — заметил Фурлоу. — Но разве нельзя допустить, что в случае, если наш уважаемый окружной прокурор подозревает, или, прямо говоря, даже уверен в невменяемости Джо Мерфи, он сочтет более целесообразным казнить такого человека, чем помещать его в лечебницу.
      — Боже всемогущий! Почему?
      — Двери психиатрических лечебниц иногда открываются, — сказал Фурлоу. — Парент был избран для того, чтобы защищать здешнее общество, если потребуется, то и от него самого.
      — Но ведь Мерфи несомненно сумасшедший!
      — Вы не хотите выслушать меня, — сказал Фурлоу. — Конечно, он сумасшедший. Именно этого люди и боятся.
      — Но разве психология не должна…
      — Психология! — фыркнул Фурлоу. Потрясенный Бонделли молча смотрел на Фурлоу.
      — Психология — это лишь один из современных предрассудков. — сказал Фурлоу. — Она ни черта не может сделать для таких людей, как Джо. Мне очень жаль, но это правда, и лучше, чтобы это стало ясно прямо сейчас.
      — Если вы то же самое сказали Рут Мерфи, понятно почему она убежала, — заметил Бонделли.
      — Я сказал Рут, что помогу ей, чем только смогу.
      — Довольно странная у вас манера помогать.
      — Смотрите, — сказал Фурлоу. — Сейчас общество нашего города готово к вооруженной защите своих домов, люди напуганы, возбуждены. Мерфи сейчас воплощает все их скрытые грехи. Они хотят, чтобы он умер. Они хотят устранить из своей жизни это психологическое давление. Невозможно подвергнуть весь город психоанализу.
      Бонделли начал нетерпеливо постукивать пальцами по столу.
      — Так собираетесь вы или нет помочь мне доказать, что Джо — сумасшедший?
      — Я сделаю все, что смогу, но вы, очевидно, знаете, что Джо отвергает такую форму защиты?
      — Знаю! — Бонделли подался вперед, держа руки на столе. — Проклятый дурак вскипает при малейшем намеке на то, чтобы привести в качестве оправдания его психическое состояние. И продолжает толковать о каких-то неписаных законах!
      — Эти идиотские обвинения против Адель, — кивнул Фурлоу. — Джо делает все, чтобы максимально усложнить задачу подтверждения его невменяемости.
      — Нормальный человек попытался бы сейчас выдать себя за умалишенного, лишь бы спасти свою жизнь, — сказал Бонделли.
      — Не забывайте то, что вы сейчас сказали, — произнес Фурлоу. — Джо ни под каким видом не принимает идею своего сумасшествия. Если принять это во внимание — особенно как настоятельное требование, — то он окажется перед фактом, что его насильственные действия ничем не оправданы и бессмысленны. Чудовищность подобного допущения окажется гораздо хуже, чем простое сумасшествие. Сумасшествие для него гораздо предпочтительнее.
      — Расскажете ли вы это суду присяжных? — тихо спросил Бонделли.
      — Мерфи считает, что безопаснее отстаивать свою нормальность?
      — Да.
      Фурлоу пожал плечами:
      — Кто знает, чему поверят присяжные? Джо может представлять собой пустую внутри оболочку, но эта оболочка может оказаться чертовски твердой. И у нас не будет средства пробить ее. Каждая частичка его существа сконцентрирована сейчас на необходимости показаться нормальным, добиться иллюзии нормальности равно как для себя, так и для других. Смерть для него значительно более предпочтительна, чем обратное допущение… прямо по Оскару Уайльду.
      — Каждый человек убивает то, что он любит, — прошептал Бонделли. Он опять отвернулся и посмотрел в окно. Облачко дыма все еще оставалось на месте. Он вскользь подумал о том, что где-то под его окнами рабочие смолят крышу.
      Фурлоу посмотрел на палец Бонделли, постукивающий по столу.
      — Тони, вас губит то, что вы — один из этих ужасных детей Г.К.Честертона. Вы чисты и простодушны, и уважаете правосудие. Большинство из нас безнравственны и больше склоняются к милосердию.
      Как будто не расслышав, Бонделли сказал:
      — Нам нужно какое-то простое и изящное доказательство для присяжных. Они должны быть ошеломлены… — Он прервался и пристально посмотрел на Фурлоу. — А ваше предвидение поведения Мерфи хорошо для этого подходит.
      — Слишком специфично, — ответил Фурлоу. — Присяжные не воспримут этого доказательства, потому что ничего не поймут. Присяжные не прислушиваются к тому, чего они не понимают. Их мысли заняты фасоном одежды, жуками на клумбе с розами, что будет на ленч, где провести отпуск.
      — Но вы предсказывали случившееся, не так ли? Рут правильно передала мне ваши слова?
      — Психический срыв — да, я предсказывал его. — Слова прозвучали, почти как вздох. — Тони, вы внимательно слушаете, что я вам говорю? Это преступление на почве секса — кинжал, насилие…
      — Он сумасшедший?
      — Конечно, он сумасшедший!
      — И с юридической точки зрения?
      — С любой точки зрения.
      — Значит у нас есть юридический прецедент для…
      — Важнее психологический прецедент.
      — Что?
      — Тони, если я что и понял с тех пор, как стал судебным психологом, так это то, что присяжные гораздо больше времени уделяют тому, чтобы уловить отношение судья к подсудимому, чем выслушиванию адвокатов. Они до отвращения внимательны к мнению судьи. А судья в нашем деле будет, очевидно, принадлежать к местному обществу. Общество хочет навсегда избавиться от Джо — <ж должен умереть. Мы можем до посинения доказывать, что он не в своем уме. Ни один из этих добропорядочных людей не примет наши доказательства, даже если в глубине души будет чувствовать их правоту. Фактически, пытаясь доказать безумие Джо, мы ускорим вынесение приговора.
      — Вы хотите сказать, что не можете публично заявить, что предупреждали о психической ненормальности Джо, но власти отказались принять меры, поскольку этот человек принадлежал к верхушке местного общества?
      — Конечно, не могу.
      — Думаете, вам не поверят?
      — Не имеет никакого значения, поверят мне или нет.
      — Но если они поверят…
      — Я уже сказал вам, Тони, чему они скорее всего поверят, и удивлен, что вы, адвокат, не можете этого понять. Они поверят, что у Парета есть доказательства неверности Адель, но некоторые юридические тонкости, возможные уловки с вашей стороны препятствуют оглашению этих грязных деталей. Они поверят, потому что для них это самое легкое. И никакие заявления с моей стороны не смогут изменить положения.
      — Так вы считаете, что у нас нет шансов?
      Фурлоу пожал плечами:
      — Нет, если не удастся перевести разбор дела в другой округ.
      Бонделли повернулся на стуле и уставился в окно, на облачко дыма.
      — Мне очень трудно поверить в то, что рассудительные, логически мыслящие люди…
      — О какой рассудительности и логике присяжных может идти речь? — спросил Фурлоу.
      Внезапный прилив ярости захлестнул Бонделли. Он повернулся и злобно посмотрел на Фурлоу.
      — Знаете что, Энди? Тот факт, что Рут отвернулась от вас, повлиял на ваше отношение к ее отцу. Вы обещали помочь, но каждое ваше слово…
      — Хватит об этом, — тихим, невыразительным голосом прервал его Фурлоу. Он дважды глубоко вздохнул. — Ответьте мне на один вопрос, Тони. Почему вы взялись за это дело? Ведь вы не занимаетесь уголовными. преступлениями?
      Бонделли провел рукой по глазам. Постепенно возбуждение улеглось. Он взглянул на Фурлоу.
      — Извините меня, Энди.
      — Все в порядке. Так вы можете ответить на мой вопрос? Вы знаете, почему взялись за это дело?
      Бонделли вздохнул и пожал плечами.
      — Когда стало известно, что я представляю его интересы, двое самых значительных моих клиентов позвонили и сказали, что если мне не удастся с честью выйти из этой истории, то они откажутся от моих услуг.
      — И поэтому вы защищаете Джо?
      — Зашита у него должна быть лучшая из возможных.
      — Вы наиболее предпочтительны?
      — Я хотел обратиться в Сан-Франциско, пригласить Белли, но Джо отказался. Он считает, что и так все пройдет легко — проклятый неписаный закон.
      — И, следовательно, остаетесь вы?
      — Да, в этом городе. — Бонделли положил руки на стол, сжал кулаки. — Видите ли, я не смотрю на это дело так же, как вы, вовсе нет. Я думаю, что самое сложное для нас, — доказать, что он не симулирует сумасшествие.
      Фурлоу снял очки и потер глаза. Они начинали болеть. Сегодня он, пожалуй, слишком много читал. Он сказал:
      — Ну, что ж, у вас здесь есть зацепка, Тони. Если человек, страдающий галлюцинациями, старается не придавать им значения, у вас может возникнуть возможность добиться, чтобы он проявил себя, совершил какие-то действия под влиянием своих галлюцинаций, которые позволили бы окружающим понять его состояние. Разоблачение симулируемого сумасшествия легко сравнить с проблемой определения скрытого психоза, но, как правило, публика этого не понимает.
      — Я считаю, что в нашем деле присутствуют четыре неотъемлемых признака преступления, совершенного сумасшедшим, — произнес Бонделли.
      Фурлоу хотел что-то сказать, но, посмотрев на поднятую руку Бонделли с четырьмя оттопыренными пальцами, промолчал.
      — Во-первых, — произнес Бонделли, — приносит ли смерть жертвы какую-либо выгоду убийце? Психопаты обычно убивают незнакомых или, наоборот, близких им людей. Видите, я провел кое-какую подготовительную работу.
      — Вижу, — ответил Фурлоу.
      — Адель не была застрахована, — продолжал Бонделли. Он опустил один палец. — Дальше. Было ли убийство тщательно спланировано? — Второй палец опустился. — Психи не планируют свои преступления. Либо они потом бегут куда-нибудь наудачу, либо максимально облегчают полиции задачу поймать их. Джо практически объявил о своем присутствии в конторе.
      Фурлоу кивнул, мысленно взвешивая, насколько Бонделли может оказаться прав, "Неужели я неосознанно воздействовал на Рут своим отношением к ее отцу? Куда она могла провалиться?"
      — Третье, — сказал Бонделли, — не слишком ли много неоправданного насилия присутствовало в этом преступлении? Сумасшедшие продолжают атаковать свою жертву, когда цель уже достигнута. Без сомнения, первый же удар кинжала убил Адель. — Третий палец опустился.
      Фурлоу снова надел очки и пристально посмотрел на Бонделли. Адвокат выглядел полным решимости и очень уверенным в себе. Может ли он оказаться прав?
      — Четвертое, — сказал Бонделли. — Преступники, загодя планирующие убийство, запасаются наиболее подходящим для них оружием. Псих хватает то, что попадается под руку — нож для разделки мяса, дубинку, камень, предмет мебели. — Загнув четвертый палец, Бонделли опустил кулак на стол. — Этот проклятый кинжал, насколько я припоминаю, постоянно висел на стене в его кабинете.
      — Как у вас легко все складывается! — воскликнул Фурлоу. — А чем все это время занимается обвинение?
      — О, они, конечно, привлекли своих экспертов.
      — И среди них Вейли.
      — Ваше больничное начальство?
      — Его.
      — Это… ставит вас… в затруднительное положение?
      — Это не волнует меня, Тони. Он только составная часть общественного синдрома. Это… это одна безумная кутерьма. — Фурлоу поглядел на свои руки. — Люди склоняются к тому, что Джо лучше умереть — даже если он сумасшедший. А эксперты обвинения, которым вы машете ручкой и посылаете воздушные поцелуи, — они скажут то, что общество ХОЧЕТ от них услышать. Все, что скажет судья, будет должным образом истолковано…
      — Я уверен, что можно найти беспристрастного судью.
      — Да… безусловно. Но судья непременно поставит вопрос о том, был ли обвиняемый в момент совершения преступления в состоянии использовать ту часть своего рассудка, которая позволяет определить, что он творит зло. ЧАСТЬ, Тони, как будто мозг состоит из различных отделений: одно содержит разум, другое — безумие. Невозможно! Мозг — это нечто цельное. Человек не может быть душевно болен только некоторой частью своего существа — безумие поражает весь организм. Осознание зла и добра, способность выбирать между Богом и дьяволом. Это далеко не равнозначно пониманию того, что два плюс два будет четыре. Чтобы судить о добре и зле, необходимо быть цельной, неповрежденной личностью.
      Фурлоу поднял голову, изучающе взглянул на Бонделли. Адвокат смотрел в окно, губы его шевелились в раздумья.
      Фурлоу повернулся к окну. Он чувствовал себя совсем разбитым, разочарованным, полным отчаяния. Рут скрылась, сбежала. Это единственное логичное, разумное объяснение. Ее отец в любом случае обречен… Мускулы Фурлоу неожиданно напряглись, все внутри застыло от необъяснимого предчувствия. Он взглянул в окно.
      Снаружи, в воздухе висел предмет… куполообразный объект с аккуратным круглым отверстием, находящимся как раз напротив окна кабинета Бонделли. За этим отверстием виднелись двигающиеся фигуры.
      Фурлоу открыл рот, но слова застряли у него в горле. Пошатнувшись, он поднялся со стула и ощупью двинулся вокруг стола, подальше от окна.
      — Энди, что с вами? — испуганно спросил Бонделли. Отвернувшись от окна, он во все глаза смотрел на него.
      Фурлоу облокотился на стол, не спуская глаз с окна. Он смотрел прямо в круглое отверстие парящего предмета. Там, внутри, были глаза, сверкающие глаза. Тонкая трубка появилась в отверстии. Болезненное удушье сдавило грудь Фурлоу. Каждый вздох требовал колоссального напряжения.
      "Господи! Они пытаются убить меня! — подумал он. Он чувствовал, что теряет сознание. Его грудь словно сжимали раскаленными щипцами. Как в тумане, он увидел край стола, возвышающийся над его головой. Что-то ударилось о паркет, и в его угасающем сознании промелькнуло, что это его голова. Он попытался подняться, но не смог пошевелиться.
      — Энди! Энди! Что с вами? Энди! — Кажется, это голос Бонделли. Голос отдавался эхом в пространстве и постепенно затихал: — Энди… Энди… Энди…
      Быстро осмотрев Фурлоу, Бонделли выпрямился и крякнул своей секретарше:
      — Миссис Уилсон! Вызовите "скорую"! Кажется, у доктора Фурлоу сердечный приступ…
 

14

      "Я не должен слишком уж наслаждаться своим теперешним положением, — сказал себе Келексел. — Да, у меня есть новая чудесная игрушка, но есть и служебный долг. Наступит момент, и я должен буду покинуть корабль, отказаться от всех удовольствий этого места".
      Он сидел в удобном кресле в комнате Рут; на низком столике между ними стояли две чаши с ликером. Рут выглядела необычно задумчивой, тихой, потребовалось очень интенсивное воздействие манипулятора для того, чтобы вызвать у нее ответную реакцию на его присутствие. Это обеспокоило Келексела. До сих пор все так хорошо шло, она прекрасно поддавалась дрессировке, легкость, с какой она усваивала уроки, приводила его в восхищение. Сейчас она вдруг впала в первоначальное состояние, и это после того, как он преподнес ей такую интересную забаву.
      На столе, рядом с ликером стояли живые цветы. Они назывались розы. Красные розы. Ликер прислала Юнвик. Его аромат приятно удивил Келексела. Словно теплый ветер, наполненный запахами экзотических растений, касался его нёба. Потребление этого крепкого, опьяняющего вещества требовало постоянной регулировки обмена веществ в его организме. Он с интересом наблюдал за Рут, удивляясь, как она может усваивать такое значительное количество ликера.
      Несмотря на прилагаемые усилия по регулировке обмена веществ, общий эффект показался Келекселу приятным. Его чувства обострились, скука отступила.
      Юнвик объяснила, что ликер — вино с солнечных полей "наверху, к западу от нас". Отличный местный продукт.
      Келексел взглянул на серебристый купол потолка, обратил внимание на гравитационные линии, которые, подобно золотым хордам, огибали манипулятор. В комнате теперь повсюду были видны следы присутствия се очаровательной обитательницы.
      — Заметила, что многие члены экипажа одеты, как ты? — поинтересовался Келексел.
      — Как я могла заметить? — удивилась Рут. — Разве я когда-нибудь выходила отсюда?
      — Да, конечно, — согласился Келексел. — Я и сам собираюсь примерить кое-какую местную одежду. Юнвик говорит, что предметы одежды ваших детей хорошо подходят Чемам после некоторой подгонки.
      Рут наполнила свой бокал из чаши и сделала большой глоток.
      "Мерзкий гном! — подумала она. — Грязный тролль!"
      Келексел пил ликер из небольшой плоской бутылки. Он погрузил бутылку Б чашу, подождал, пока она наполнится и вытащил ее — янтарные капли скатывались с бутылки:
      — Хорошее питье, восхитительная еда, удобная, красивая одежда — все это, плюс неповторимое наслаждение. Кто может здесь заскучать?
      — Да, действительно, — пробормотала Рут. — Кто может здесь заскучать? — Она снова приложилась к бокалу.
      Келексел хлебнул из бутылочки, отрегулировал обмен веществ в своем организме. Голос Рут звучал так странно. У него мелькнула мысль, не стоит ли усилить интенсивность воздействия манипулятора. "Возможно, это действие ликера?" — спросил он себя.
      — Ты получила удовольствие от репродьюсера? — поинтересовался он у Рут.
      "Грязный, злобный тролль!" — вертелось у нее в голове,
      — Классная штука! — произнесла она, криво улыбаясь. — Почему бы тебе самому чуть-чуть не поразвлечься с ним?
      — Владыки Сохранности! — воскликнул Келексел. Он только сейчас понял, что ликер парализует нервные центры Рут. Ее голова безвольно болталась из стороны в сторону. Половину содержимого своего бокала она расплескала.
      Келексел привстал, осторожно отнял у нее бокал и аккуратно поставил его на стол. "Либо она не знает, как правильно регулировать обмен веществ, либо в принципе этого не умеет", — сообразил он.
      — А ты любишь эти истории? — спросила Рут. Келексел начал восстанавливать в памяти по сюжетам
      Фраффина те сложности, которые возникали у местных жителей при потреблении различных ликеров. Все происходило точно так же. "По-настоящему", — как сказала бы Рут.
      — У-у, грязный мир, — пробормотала Рут. — Как думаешь, мы тоже часть нового сюжета? Они нас снимают своими… чертовыми камерами?
      "Какая нелепая, ужасная мысль!", — с отвращением подумал Келексел. Однако, ее слова все же отозвались в его сознании. Их беседа странным образом походила на стандартные диалоги из историй Фраффина.
      Келексел напомнил себе, что существа, подобные Рут, всю свою недолгую жизнь проводят в царстве грез, которые рождаются в уме Фраффина. Правда это не был чисто иллюзорный мир, потому что время от времени Чемы вмешивались в развитие событий. Мысль о том, что он вторгся в созданный Фраффином мир, мир насилия и душевных потрясений, яркой вспышкой озарила сознание Келексела. Войдя в распахнутые перед ним двери в мир Фраффина, он погубил себя. Теперь он не сможет устоять перед соблазном снова и снова повторять этот опыт.
      Келексел захотел покинуть комнату, отказаться от своей новой игрушки, вернуться к исполнению задания, но тут же понял, что не сможет такого сделать. Он попытался найти объяснение происходящему, разобраться, в какую именно ловушку он попался. Ответа не было.
      Он пристально посмотрел на Рут.
      "Эти существа гораздо опаснее, чем кажутся. Мы привыкли думать, что они — наша собственность. На самом деле — мы их рабы!"
      Сейчас все его подозрения вспыхнули с новой силой. Он внимательно осмотрел комнату. Что-то в ней было не так. Но что?
      Сейчас здесь он не видел ничего подозрительного, на чем бы мог сконцентрировать свое тренированнее внимание. И этот факт выводил его из равновесия, вселял страх к неуверенность в своих силах. Он ощущал себя марионеткой в чьих-то искушенных руках. Неужели Фраффин играет им? Экипаж этого корабля сумел как-то подкупить четверых предыдущих следователей Бюро. Как? И что приготовлено для него? Без сомнения, сейчас они уже знают, что он — не обычный посетитель. Но что же они способны предпринять?
      Конечно, только не насилие.
      Рут начала плакать, раскачиваясь и спрятав лицо в ладони.
      — Совсем одна, — всхлипывала она. — Совсем одна!
      Неужели они используют ее? Неужели она служит наживкой в поставленной для него ловушке?
      Сражение, которое он сейчас должен вести, имеет свои специфические особенности. Туг не открытый бой. Любой маневр противников скрыт под обманчиво спокойной наружностью, замаскирован вежливыми словами и жестами, предусмотренными этикетом. Это поединок интеллектов, применять физическую силу запрещено.
      "Как они рассчитывают победить?" — спрашивал себя Келексел.
      Даже если они возьмут над ним верх, они не могут не понимать, что последуют другие Келекселы. И не будет конца.
      Никогда.
      Никогда.
      Мысли о возможном будущем одиночестве, как волны перекатывались через рифы его рассудка. Келексел знал, что за гранью рифов лежит безумие. Он прогнал опасные мысли прочь.
      Рут поднялась с кресла и стояла, покачиваясь, напротив него. Келексел резко повернул ручку манипулятора. Рут замерла. Кожа на ее руках и щеках начала пульсировать. Глаза вылезли из орбит. Вдруг она бросилась к небольшому бассейну с водой в углу комнаты. Она наклонилась "ад краем бассейна и ее вырвало. Затем она возвратилась в свое кресло, двигаясь словно на пружинах. Где-то в глубине ее сознания звенел тоненький голосок: "Это не ты сейчас совершаешь поступки. Тебя вынуждают их совершать".
      Келексел поднял свою бутылку и произнес:
      — С помощью таких вот вещей твой мир привлекает вас. Скажи-ка мне, чем он нас отталкивает?
      — Это не мир, — дрожащим голосом ответила она. — Это клетка. Это твой личный зоопарк.
      — Ааа, хммм, — сказал Келексел. Он сделал маленький глоток из бутылки, но напиток потерял свой аромат.
      Он опустил бутылку на стол. На его поверхности были видны оставленные ранее влажные отпечатки, Келексел задумчиво посмотрел на них. Женщина начинает оказывать сопротивление. Как такое могло произойти? Только Чемы и редкие случайные мутанты были невосприимчивы к подобному воздействию. Но даже Чемы не были полностью невосприимчивы — без защитной паутины Тиггиво и специальной процедуры, которую они проходили жри рождении.
      Он еще раз внимательно изучил Рут.
      Она с вызовом смотрела ему в глаза.
      — Ваши жизни так непродолжительны, — начал Келексел. — Ваша история так коротка… Тем мс менее мы на вашем примере обретаем понятие древности, чего-то давно минувшего. Как это может быть?
      — Счет — один-ноль в нашу пользу, — сказала Рут. Она почувствовала, что успокоилась, взяла себч в руки и теперь ею овладела какая-то сумасшедшая решимость.
      — Пожалуйста, не надо больше изменять меня, — прошептала она.
      Одновременно она подумала: "Что говорить дальше?" Инстинктивно она чувствовала, что не должна теперь соглашаться с этим существом, возможно даже стоит попытаться разозлить его. Ей следует открыто противостоять ему. Нельзя и дальше оставаться пассивной, уходить в себя, прячась в закрытом для Чемов уголке своего внутреннего мира.
      "Не изменять ее?" — насторожился Келексел.
      Он сумел расслышать в ее шепоте нотку сопротивления. Варвары всегда так говорят с цивилизованным собеседником. Мгновенно, он вновь почувствовал себя циничным представителем Федерации. Преданным слугой Первородных. Эта местная женщина не должна больше оказывать ему сопротивления.
      — Как я могу изменять тебя? — поинтересовался он.
      — Хотела бы я знать, — ответила Рут. — Пока я сумела понять только то, что ты считаешь меня дурой, не способной осмысленно воспринимать твои действия.
      "Неужели Фраффин обучил это создание? — размышлял Келексел. — Неужели ее подготовили для меня?" Он припомнил свою первую беседу с Фраффином, ощущение угрозы.
      — Говори, что Фраффин приказал тебе делать! — потребовал он.
      — Фраффин? — Искреннее изумление отразилось на ее лице.
      "Что же сделал с ней Директор Корабля историй?"
      — Я не предам тебя, — твердо сказал Келексел.
      Она облизала губы. Что бы Чемы ни говорили, ни делали, она никогда не могла их как следует понять. Пожалуй, единственное, что она хорошо усвоила, так то, что они могущественны.
      — Если Фраффин совершает что-то незаконное по отношению к тебе, я должен об этом знать, — произнес Келексел. — Я все равно узнаю.
      Она замотала головой.
      — Все, что можно было узнать о Фраффине, мне уже известно, — продолжал Келексел. — Когда мы появились здесь, мы мало чем отличались от необученных животных. В то время Чемы могли спокойно жить среди вас, как Боги.
      — Незаконное по отношению ко мне? — вдруг спросила Рут. — Что ты называешь незаконным?
      — Законы, пусть примитивные, существуют в вашем обществе, — презрительно усмехнулся Келексел. — Тебе знакомы понятия законности и беззакония.
      — Я никогда не видела Фраффина, — сказала она. — Только однажды на экране.
      — О, ты хитрая бестия! Ну так его прислужники — что они велели тебе?
      Она снова покачала головой. Кажется, в ее руках было какое-то оружие, которое она могла бы использовать против него. Узнать бы только, как.
      Келексел отвернулся от нее, прошел, опустив голову, к репродьюсеру и обратно. Не дойдя до нее шагов десять, он остановился и поднял глаза.
      — Он воспитал вас, выполнил по своему образцу — ИЗМЕНИЛ вас — превратил в самую лучшую собственность во Вселенной. У него уже было несколько очень заманчивых предложений о продаже — и он отверг их. Вероятно… ну, ладно, ты не поймешь.
      — Отверг… почему? — еле слышно спросила она.
      — О, это вопрос.
      — Почему… почему мы так высоко ценимся?
      Он протянул к ней руку так, как протягивают, чтобы приласкать больше красивое животное.
      — Вы очень похожи на нас, хотя и великоваты. Мы можем отождествлять себя с вами. Ваша борьба за существование развлекает нас, служит лекарством от скуки.
      — Но ты говорил о незаконных действиях?
      — Когда раса, подобная вашей, вступает на очередную ступень развития, мы уже не можем позволить себе… некоторые вольности. Нам уже пришлось уничтожить некоторые аналогичные расы и сурово наказать нескольких Чемов.
      — Но какие… вольности?
      — Это не важно. — Келексел повернулся спиной к своей собеседнице. Было очевидно, что она не понимает сути их разговора. При столь интенсивном воздействии манипулятора вряд ли она могла лгать или лицемерить.
      Рут впилась глазами в спину Келексела. Уже много дней один вопрос вертелся у нее в голове. Сейчас услышать на него ответ представлялось ей особенно важным.
      — Сколько тебе лет? — собравшись с духом, спросила она.
      Медленно Келексел повернулся на одной ноге и внимательно посмотрел на нее. Несколько мгновений потребовалось ему, чтобы преодолеть отвращение, вызванное столь бестактным вопросом, затем он произнес;
      — А почему, собственно, это должно интересовать тебя?
      — Я… я хочу знать.
      — Точная продолжительность вряд ли имеет значение. Но сотни миров, подобных твоему, а может быть и гораздо больше, возникли и превратились в пыль за время моего существования. А теперь скажи, зачем ты хотела узнать?
      — Мне… просто было интересно. — Она попыталась проглотить возникший в горле комок. — Скажи, как… как вы… сохраняетесь…
      — Омоложение! — Он тряхнул головой. Какая отвратительная тема. Эта туземная самка поистине дикарка.
      — Та женщина, Юнвик, — произнесла Рут, с удовлетворением ощущая его раздражение. — Ее называют судовым хирургом. Она занимается этим…
      — Тут отлаженная процедура. Мы разработали защитные механизмы и устройства, регулирующие процесс и предотвращающие вредные последствия, за исключением, может быть, незначительных повреждений. Корабельный Врач занимается такими повреждениями, в случае необходимости. Но это происходит редко. Мы сами можем обеспечить для себя необходимый уход при омоложении. Теперь скажи, зачем ты спрашиваешь?
      — Могу ли я… мы…
      — О, нет! — Келексел закинул голову и отрывисто рассмеялся. — Ты должна быть для этого Чемом и проходить соответствующую подготовку с момента своего рождения, иначе такое неосуществимо.
      — Но… ведь вы же — как мы. Вы…, воспроизводите себе подобных.
      — Но не с тобой, мой дорогой зверек. Мы можем с тобой лишь получать удовольствие. Это лишь развлечение, защита от скуки, не более того. Мы, Чемы, не можем иметь потомство от других… — Он внезапно замолчал, уставившись на нее, в его памяти всплыла недавняя беседа с Юнвик. Они обсуждали проблемы насилия в этом мире, войны…
      "…— Это — встроенная система, своего рода клапан, обеспечивающий регулировку поведения невосприимчивых", — сказала Юнвик.
      — Конфликты?
      — Конечно. У субъекта, невосприимчивого к внешнему воздействию, неизбежно возникает неудовлетворенность жизнью, разочарование. Такие существа тянутся к насилию и пренебрегают личной безопасностью. Их организм очень быстро изнашивается".
      Внезапная догадка мелькнула у Келексела. "Неужели такое возможно? Нет! Этого не может быть! Генетические пробы аборигенов уже давно фиксируются. Я видел их собственными глазами. Но что, если… Нет! Хотя все так просто — нужно лишь подменить генетические пробы. Корабельный Врач Юнвик! Но, если она и сделала это, то зачем? — Келексел покачал головой, Подобная идея казалась абсурдной. — Даже Фраффин не осмелится наводнить свою планету полу-Чемами. Возросший иммунный уровень сразу же выдаст его… Правда, существует постоянно действующая предохранительная система".
      — Я должен немедленно увидеть Фраффина, — пробормотал Келексел.
      Одновременно он вспомнил: "Когда Юнвик говорила о иммунных обитателях, она постоянно ссылалась на какого-то определенного субъекта".
 

15

      Когда Келексел вошел в кабинет Директора корабля, Фраффин ожидал его, сидя за пультом управления. Серебристо-белый свет в комнате горел с максимальной интенсивностью. Поверхность пульта управления ярко сверкала. Фраффин был одет как местный житель: черным костюм и белая рубашка. Золотые пуговицы на манжетах вспыхивали под яркими лучами света, заставляя Келексела щуриться.
      Приняв вид задумчивого превосходства, Фраффин в душе ликовал. Этот несчастный болван Следователь! Сейчас наступил момент, когда его можно пустить, как стрелу из лука. Ему оставалось только найти подходящую мишень, в которую он затем вонзится.
      "И я направил его к нужной мне цели! — думал Фраффин, — Поместил на предназначенное ему место с такой же легкостью, как любого туземца".
      — Вы хотели меня видеть? — спросил Фраффин. Он не встал с кресла, демонстрируя таким образом свое нерасположение к посетителю.
      Келексел обратил на это внимание, но сделал вид, что ничего не замечает. Поведение Фраффина было почти грубым. Возможно, оно отражало его самоуверенность и было нарочито показным. Но Первородные не посылают полных идиотов для проведения расследования, и Директор скоро в этом убедится.
      — Я хотел обсудить с вами кое-какие вопросы, касающиеся моей живой игрушки, — сказал Келексел, без приглашения усаживаясь напротив Фраффина. Пульт разделял их; на его полированной поверхности можно было разглядеть отражение Фраффина.
      — Что-нибудь не в порядке с вашей живой игрушкой? — кисло поинтересовался Фраффин. Он улыбнулся про себя, вспомнив последний доклад о развлечениях Келексела с его местной подружкой. Теперь Следователь без сомнения будет настороже, но уже поздно, слишком поздно.
      — Скорее всего, с ней все в порядке, — сказал Келексел. — По крайней мере, она доставляет мм большое наслаждение. Но мне пришло в голову, что в действительности я слишком мало знаю об обитателях вашего мира, так сказать, об их корнях.
      — И вы пришли ко МНЕ, чтобы получить эту информацию?
      — Я был уверен, что вы хотите видеть меня, — сказал Келексел. Ом замолчал, выжидая, не измени? ли Фраффин свое поведение. Пожалуй, пора уже было переходить к открытой борьбе.
      Фраффин откинулся назад, веки его опустилась, голубоватые тени пролегли во впадинах лица. Он чуть заметно кивнул сам себе. Похоже, ниспровержение этого Следователя развлечет его. Сейчас Фраффин смаковал момент откровения.
      Келексел положил руки на подлокотники своего полукресла, мысленно отметив чистоту линий и мягкую теплоту материала. В комнате ощущался слабый аромат мускуса — экзотический, дразнящий запах таинственного мира… скорее всею какая-то цветочная эссенция.
      — Так вам нравится это создание? — нарушил затянувшееся молчание Фраффин.
      — Она восхитительна! — ответил Келексел. — Лучше даже, чем Суби. Удивляюсь, что вы не экспортируете их. Почему?
      — Итак, у вас была раньше Суби, — произнес Фраффин, уклоняясь от ответа.
      — Я все же не понимаю, почему вы не экспортируете особей женского пода, — настаивал Келексел. — Мне это кажется очень странным.
      "О, тебе кажется странным", — подумал Фраффин. Он испытывал растущее раздражение к Келекселу. Этот мужчина был так откровенно одурманен своей первой здешней женщиной!
      — Найдется много коллекционеров, которые не упустят шанс заполучить одну из местных уроженок, — произнес Келексел, нащупывая почву. — Со всеми наслаждениями, которые вы здесь имеете.
      — И вы полагаете, что я не смог найти себе лучшего занятия, чем подбирать коллекцию аборигенок для моих знакомых? — презрительно бросил Фраффин. В глубине души он удивился бессознательной раздраженности своего тона. "Неужели он действительно раздражает меня, этот Келексел?" — подумал он.
      — Так чем же вы здесь занимаетесь, если не извлечением выгоды? — воскликнул Келексел. Он ощущал закипающую злость к Фраффину. Безусловно, Директор понимал, что имеет дело со Следователем. Но он не выказывал никакого страха.
      — Я — собиратель слухов, — сказал Фраффин. — То, что я сам являюсь причиной возникновения кое-каких слухов, не имеет большого значения.
      "Слухи?" — недоуменно вскинул брови Келексел. Он был поражен таким ответом.
      "Да, я собиратель слухов, древних слухов", — подумал Фраффин.
      Он уже знал, что завидует Келекселу, завидует его первому контакту с женщиной внешнего мира. Фраффин припомнил далекие дни, когда Чемы могли более свободно выходить в этот мир, создавая механизмы существования его обитателей, подчинять их своей воле, сея семена напыщенного невежества, взращивая смертоносные желания. О, то были славные дни!
      Фраффин на какое-то время почувствовал себя в плену собственных ведений, вспомнив дни, которые он провел среди туземцев — управляя, маневрируя, узнавая из болтовня хихикающих римских мальчишек о вещах, которые их родители не смели упоминать даже шепотом. Перед мысленным взором Фраффина предстала его собственная вилла: каменная дорожка для прогулок, ярко освещенная солнечными лучами, трава, деревья, грядки с капризной форсуфией. Это ОНА придумала название — "капризная форсуфия". Он так ясно видел молодое грушевое дерево, росшее около тропинки.
      — Они умирают так скоро! — прошептал он.
      Келексел приставил палец к щеке и сказал:
      — Я думаю, у вас болезненная склонность ко всяким ужасам — все это смакование насилия и смерти.
      Хоть подобное и не входило в намерения Фраффина, он не смог удержаться: свирепо посмотрел на Келексела и сказал:
      — Ты думаешь, что ненавидишь подобные вещи, а? Нет, это не так! Ты же говоришь, что тебя многое привлекает в этом мире, например эта твоя красотка! Я слышал, тебе нравится одежда местных жителей. — Он изящным жестом дотронулся до рукава своего пиджака. — Как мало вы еще себя знаете, Келексел.
      Лицо Келексела потемнело от гнева. Это было уже чересчур: Фраффин перешел все границы приличия!
      — Мы, Чемы, закрыли двери для насилия м смерти, — тихо проговорил Келексел. — Просмотр подобных сюжетов — всего лишь праздное времяпрепровождение.
      — Болезненная склонность, говорите? — с издевкой спросил Фраффин. — Мы закрыли двери для смерти? Навсегда, не так ли? — Он усмехнулся. — Но оно все еще остается, наше вечное искушение. Если нет, то почему вас так привлекают мои скромные исследования? Настолько, что вы пытаетесь любым путем получить сюда доступ и разузнать о вещах, которые вызывают у вас такое отвращение. Я расскажу вам, чем я здесь занимаюсь: я играю тем искушением, которое, наверное, будет очень волновать моих приятелей Чемов.
      Пока Фраффин говорил, его рука постоянно двигались, резкие рубящие жесты демонстрировали силу вечно молодой энергичной плоти; на тыльной стороне пальцев курчавились короткие волоски, тупые, плоские ногти матово блестели.
      Келексел не спускал глаз со своего противника, зачарованный словами Фраффина. "Смерть — искушение? Конечно, это не так!" Однако в такой мысли несомненно чувствовалась холодная уверенность.
      Наблюдая за руками Фраффина, Келексел подумал: "Рука не должна главенствовать над рассудком".
      — Вы смеетесь, — произнес Келексел. — Вы находите меня смешным.
      — Не вас конкретно, — отозвался Фраффин. — Многое забавляет меня — убогие существа моего закрытого ограниченного мира, делающие счастливыми тех из нас, кто не может расслышать предупреждения относительно нашего собственного вечного существования. Ведь все эти предупреждения не могут иметь отношения лично к вам, не так ли? Вот, что я вижу, и вот, что меня забавляет. Вы смеетесь над ними, не понимая, в чем причина смеха. Ах, Келексел, вот где мы прячем от самих себя секрет нашего собственного умирания.
      — Мы не умираем! — воскликнул ошеломленный Келексел.
      — Келексел, Келексел, мы смертны. Каждый из нас может остановить свое омоложение и тогда он станет смертным. Станет смертным.
      Келексел сидел, не в силах произнести ни адова. Директор был безумен!
      Что касается Фраффина, то сначала произнесенные им слова пенящейся волной захлестнули островок его рассудка, затем волна откатилась, и он ощутил приступ бешеного гнева.
      "Я разгневан и в то же время полон раскаяния, — подумал он. — Никто из Чемов не сможет воспринять подобную мораль. Я виноват перед Келекселом и всеми другими созданиями, которыми я двигал без их согласия. На месте каждой головы, которую я отсек, выросли пятьдесят новых. Слухи? Собиратель слухов? Я — существо с чувствительными ушами, которые до сих пор слышат, как нож режет черствый хлеб в комнате виллы, которой давно уже нет".
      Он вспомнил свою женщину — темнокожую экзотическую хозяйку его дома в Риме. Она была не выше его ростом, малопривлекательная с точки зрения местных жителей, но самая прекрасная в сто глазах. Она родила ему восемь смертных детей, их смешанная кровь растворилась в других потомках. Она состарилась, ее лицо увяло — это он тоже помнил. Она дала ему то, что не мог дать никто другой: долю удела смертных, которую он считал своей.
      "Чего только Первородные не отдали бы, чтобы узнать об этом маленьком эпизоде", — подумал он.
      — Судя по тому, что вы сказали, вы — сумасшедший, — прошептал Келексел.
      "Ну, вот, мы и перешли к открытой борьбе, — подумал Фраффин. — Наверно, я слишком долго вожусь с этим болваном. Может, следует рассказать ему, как он попался в нашу ловушку". Но Фраффин сам попался в ловушку собственной ярости и не владел сейчас своими эмоциями.
      — Сумасшедший? — спросил он, усмехаясь. — Говорите, мы, Чемы, бессмертны. А как нам удается быть бессмертными? Мы снова и снова омолаживаем себя. Мы достигли предельного состояния, заморозили процесс старения нашего организма. Но на какой стадии развития, на чем, Келексел, мы остановились?
      — Стадии? — Келексел ошеломленно уставился на него. Слова Фраффина обжигали, как горящие угля.
      — Да, стадии! Достигли мы зрелости, прежде чем заморозить себя? Я думаю, нет. Созревая, мы должны расцветать, давать побеги. Мы не расцвели, Келексел.
      — Я не…
      — Мы не производим чего-то прекрасного, доброго, чего-то, составляющего сущность нас самих! Мы же даем побегов.
      — У меня есть потомство!
      Фраффин не смог сдержать смех. Отсмеявшись, он повернулся к заметно рассерженному Келекселу.
      — Нерасцветший росток, незрелость, воспроизводящая сама себя, — и этим вы хвастаетесь. Какой же вы посредственный, пустой и напуганный, Келексел.
      — Чего я должен бояться? — воскликнул Келексел. — Смерть не может коснуться меня! ВЫ не можете коснуться меня!
      — Но только не изнутри, — значительно произнес Фраффин. — Смерть не может коснуться Чема, если она не садит в нем самом. Мы — независимые личности, надежно защищенные от любой угрозы, но только не от самих себя. Росток далекого прошлого, скрытый в каждом из нас, зерно, которое шепчет: "Помнишь? Помнишь, когда мы можем умереть?"
      Келексел вскочил, будто подброшенный пружиной, глядя на Фраффина широко открытыми глазами.
      — Вы сумасшедший!
      — Сядьте, ПОСЕТИТЕЛЬ, — негромко и отчетливо сказал Фраффин. "Зачем я вывел его из равновесия? — мысленно спросил он себя. — Чтобы оправдать собственное действие против него? Если так, то я должен дать ему какое-то оружие, чтобы хоть как-то уравнять наши шансы".
      Келексел опустился на свой стул. Он напомнил себе, что Чемы, как правило, защищены от самых причудливых форм безумия. Правда, никто не мог знать, насколько сильны и необычны стрессы в такой обстановке, на аванпосте, при постоянном контакте с чужой цивилизацией. Им всем потенциально угрожает психическое расстройство — следствие скуки. Возможно Фраффин поражен каким-то родственным синдромом.
      — Давайте поглядим, есть ли у вас совесть, — сказал Фраффин.
      Это предложение было настолько неожиданным, что Келексел не нашелся, как на него ответить и только вытаращил глаза. Однако, возникшее внутри неприятное ощущение пустоты сигнализировало о скрытой в словах Фраффина угрозе.
      — Какое зло может скрываться вот в этом? — спросил Фраффин. Он повернулся. Позади его стола на шкафу стояла ваза с живыми розами, которые принес кто-то из членов экипажа. Фраффин посмотрел на розы. Они уже полностью распустились, опавшие кроваво-красные лепестки напоминали гирлянды на алтаре Дианы. "В Сумерии давно уже не шутят, — подумал он. — Кончилось время для шуток, больше мы не разбавляем глупостью мудрость Минервы".
      — О чем вы говорите? — удивленно спросил Келексел.
      Вместо ответа Фраффин надавил контрольную кнопку пульта управления. Пространственный репродьюсер, тихо загудел, заскользил по комнате, как гигантский зверь, и остановился справа от Фраффина, так, чтобы им было хорошо видно все пространство.
      Келексел не отрывал глаз от устройства, во рту у него пересохло. Машина из легкомысленного развлечения неожиданно превратилась в агрессивное чудовище, готовое в любой момент поразить его.
      — Это была глубокая мысль, дать одну из этих машин вашей домашней любимице, — с издевкой сказал Фраффин. — Давайте полюбопытствуем, какой сюжет смотрит она сейчас.
      — Какое это имеет отношение к нам? — резко спросил Келексел. Злость и неуверенность отчетливо слышались в его голосе, и он знал, что Фраффин отлично понял его состояние.
      — Увидим, — сказал Фраффин. Он осторожно, почти нежно повернул контрольные рычажки, находящиеся в пределах его досягаемости. На сцене возникла комната — длинная, узкая, с бежевыми оштукатуренными стенами, с размытым коричневым потолком. На переднем плане находился дощатый стол, покрытый следами от потушенных об него сигарет. Стол был вплотную придвинут к тихо шипящему, полускрытому красно-белыми шторами радиатору парового отопления.
      За столом лицом друг к другу сидели двое.
      — Ага, — сказал Фраффин, — смотрите. Слева сидит отец вашей зверюшки, а справа находится человек, за которого она вышла бы замуж, если бы не вмешались мы и не переправили ее вам.
      — Тупые, никуда не годные создания, — презрительно усмехнулся Келексел.
      — Как раз сейчас она смотрит на них, — сказал Фраффин. — Этот сюжет воспроизводит ее репродьюсер… которым вы так предупредительно ее снабдили.
      — Я не сомневаюсь в том, что она вполне счастлива здесь, — заявил Келексел.
      — Тогда почему бы вам не отказаться от применения манипулятора? — спросил Фраффин.
      — Я сделаю это, когда она будет полностью под контролем, — ответил Келексел. — Когда она окончательно поймет, что мы можем дать ей, ока будет служить нам, испытывая не только удовлетворение, но и глубокую благодарность.
      — Конечно, — согласился Фраффин. Он внимательно разглядывал профиль Энди Фурлоу. Тот говорил что-то, его губы шевелились, но Фраффин не включил звук, и понять, о чем идет речь, было невозможно. — Поэтому она и смотрит сейчас эту сцену из моего текущего произведения.
      — Что может теперь привлекать ее в этой сцене? — спросил Келексел. — Очевидно, ее захватывает мастерство постановки.
      — Разумеется, — сказал Фраффин.
      Келексел присмотрелся к сидящему справа участнику действия. Неужели это отец его любимой игрушки? Он обратил внимание на обвисшие веки туземца. Это было существо с тяжелыми чертами лица, окутанное атмосферой скрытности. Абориген походил на очень крупного Чема. Как это создание могло быть родителем его изящной, грациозной любимицы?
      — Тот, с которым она собиралась сочетаться браком — туземный знахарь, — сообщил Фраффин.
      — Знахарь?
      — Им больше нравится называть себя психологами. Хотите послушать, о чем они говорят?
      — Как вы недавно сказали: "Какой вред может в этом заключаться"?
      Фраффин повернул регулятор звука.
      — Да, разумеется.
      — Возможно, это доставит нам удовольствие, — мрачно произнес Келексел. Почему его любимица смотрит эти картинки из ее прошлой жизни? Сейчас это для нее источник мучений и ничего больше.
      — Тсс! — сказал Фраффин.
      — Что?
      — Слушайте!
      Наклонившись к столу, заваленному грудой каких-то бумаг, Фурлоу пытался разложить их по порядку. Можно было расслышать тихое шуршание. Донесся запах пыльного, застоявшегося: воздуха и еще какие-то непонятные ароматы, в то время как нити чувствительной силовой паутины окружали Келексела и Фраффина. Гортанный голос Джо Мерфи громко и отчетливо донесся со сцены:
      — Удивлен, что вижу вас, Энди. Я слышал, у вас было что-то вроде сердечного приступа.
      — Наверное, это был однодневный, быстро протекающий грипп, — сказал Фурлоу. — Многим приходится переболеть им.
      (Фраффин усмехнулся.)
      — Есть что-нибудь от Рути? — спросил Мерфи.
      — Нет.
      — Вы опять потеряли ее. Кажется, я просил вас позаботиться о ней. Но, наверное, все женщины одинаковы.
      Фурлоу поправил очки, поднял голову и посмотрел прямо в глаза наблюдающих за ним Чемов.
      Келексел шумно вздохнул.
      — Ну, как вам это нравится? — прошептал Фраффин.
      — Иммунный! — воскликнул Келексел. "Теперь Фраффин в моих руках, — подумал он. — Позволить иммунному видеть команду наблюдения!"
      — Это существо все еще живет? — поинтересовался он.
      — Мы недавно устроили ему маленькую демонстрацию нашего могущества, — сказал Фраффин, — но я считаю, что он слишком забавен, чтобы его уничтожать.
      Мерфи кашлянул, и Келексел переключил свое внимание на сцену, наблюдая, слушая. "Ну, что ж, разрушай себя, Фраффин", — подумал он.
      — Находясь здесь, не заболеешь, — сказал Мерфи. — Я прибавил в весе на тюремной диете. Да, и режим здесь подходящий, я прекрасно к нему приспособился, хоть это и может показаться странным.
      Фурлоу снова занялся сортировкой бумаг.
      Келексел чувствовал, что действие захватывает его, все его существо сконцентрировалось сейчас в органах восприятия. Но одна мысль не давала покоя: "Почему она смотрит на жизнь этих существ из ее прошлого?"
      — Так значит, все идет нормально? — спросил Фурлоу. Он положил на стол перед Мерфи стопку карточек с какими-то узорами.
      — Вот только время скучно тянется, — ответил Мерфи. — Здесь все происходит медленно. — Он старался не смотреть на карточки.
      — Но вы допускаете, что жить можно и в тюрьме?
      Фраффин подрегулировал ручки настройки. Точка обзора резко приблизилась. Перед ними были теперь два увеличенных профиля. (У Келексела возникло жутковатое чувство, будто он сам подошел и встал вплотную к туземцам).
      — В этот раз мы изменим порядок работы с карточками, — произнес Фурлоу. — Вы достаточно редко проходите тестирование. Поэтому я хотел бы изменить методику.
      Мерфи бросил быстрый, настороженный взгляд исподлобья, но голос его остался вежливым и подчеркнуто откровенным.
      — Все, как вы скажете, док.
      — Я буду сидеть здесь, лицом к вам, — продолжал Фурлоу. — Это несколько необычно, но иначе ситуация не вписывается в предусмотренную схему.
      — Намекаете, что вы знакомы со мной, и так далее?..
      — Да. — Фурлоу положил на стол перед собой секундомер. — И я уже изменил обычный порядок карточек в стопке.
      Секундомер неожиданно вызвал любопытство Мерфи. Он внимательно разглядывал этот атрибут предстоящего испытания. Легкая дрожь прошла по его предплечьям. С заметным усилием он заставил себя принять вид доброжелательной готовности к сотрудничеству.
      — Последний раз вы сидели позади меня, — сказал он. — Так же делал и доктор Вейли.
      — Я знаю, — ответил Фурлоу. Он был занят проверкой правильности расположения карточек в стопке.
      Келексел подпрыгнул на своем месте, когда Фраффин прикоснулся к его руке.
      — Этот Фурлоу великолепен, — прошептал Фраффин. — Следите за ним повнимательнее. Заметьте, как он изменил тест. Для этого необходимо проанализировать целесообразность повторения одного и того же теста несколько раз за короткое время, а эта очень непросто. Все равно, что подвергнуться несколько раз опасности, прежде чем научиться ее избегать,
      Келексел уловил подтекст последнего замечания Фраффина, заметив, как Директор с улыбкой откинулся в кресле, и почувствовал неприятную скованность. Он вновь переключил свое внимание на сцену.
      Что следовало отметить в происходящем? Осознание вины? Он изучал Фурлоу, гадая, вернется ли Рут к этому существу, если ее освободить. Неужели она сможет так поступить после общения с Чемом?
      Келексел почувствовал укол ревности. Нахмурившись, он откинулся на спинку стула.
      Наконец Фурлоу продемонстрировал, что он готов начать тестирование. Достал первую карточку, взял секундомер и включил его.
      Мерфи уставился на первую карточку, шевеля губами. После некоторого раздумья, он сказал:
      — Случилась дорожная катастрофа. Два человека погибли. Вот их тела возле дороги. Сейчас полно дорожных происшествий. Люди просто не умеют быстро водить машины.
      — Вы выделяете какую-то часть рисунка, или вся карточка дает эту картину? — спросил Фурлоу.
      Мерфи прищурился.
      — Вот этот маленький кусочек. — Он перевернул карточку и взял следующую. — Это завещание или акт о передаче собственности, но кто-то уронил его в воду и написанное расплылось. Поэтому его нельзя прочитать.
      — Завещание? Можете сказать, чье?
      Мерфи повертел карточку в руках.
      — Знаете, когда папаша умер, завещание найти не смогли. Мы все знали, что оно было, но дядя Амос смотался с большей частью состояния. Вот так я научился бережно относиться к своим бумагам. Вы тоже должны быть осторожны с важными бумагами.
      — А ваш отец берег свои бумаги?
      — Па? Черт побери, нет!
      Фурлоу кажется что-то заинтересовало в тоне Мерфи. Он быстро спросил:
      — Вы и ваш отец когда-нибудь дрались?
      — Цапались иногда, и все.
      — Имеете в виду, ссорились?
      — Ага. Он всегда заставлял меня оставаться с мулами и повозкой.
      Фурлоу сидел ожидающий, внимательный, изучающий. Мерфи откашлялся, сделавшись похожим на череп.
      — Это старая поговорка нашей семьи. — Быстрым движением он положил карточку на стол и взял из стопки третью. — Шкура выхухоля, растянутая для просушки. Когда я был мальчишкой, за штуку платили одиннадцать центов.
      Фурлоу попросил:
      — Попробуйте найти другую ассоциацию. Посмотрим, сможете ли вы обнаружить еще что-нибудь на этой карточке.
      Мерфи бросил быстрый взгляд на Фурлоу, потом на карточку. Было видно, что он напрягся, как натянутая струна. Стало очень тихо.
      Келексел не мог отделаться от ощущения, что Фурлоу, используя ситуацию с Мерфи, контактирует со зрителями, сидящими у репродьюсера. Он словно стал еще одним пациентом знахаря. Несмотря на понимание того, что сцена осталась в прошлом, и это лишь ее запись, он словно вернулся назад во времени и непосредственно присутствовал при происходящем,
      Мерфи снова посмотрел на Фурлоу.
      — Это может быть мертвая летучая мышь, — сказал он. — Наверное, кто-то пристрелил ее.
      — А зачем кому-то это делать?
      — Потому, что они грязные! — Мерфи положил карточку на стол и оттолкнул ее от себя. Он выглядел затравленным, загнанным в тупик. Медленно, нерешительно он потянулся за следующей карточкой, взял ее, как будто опасаясь увидеть что-то страшное.
      Фурлоу проверил секундомер и снова внимательно уставился на Мерфи.
      Тот изучал карточку, которую держал в руке. Несколько раз он собирался заговорить, но после некоторого колебания продолжал хранить молчание. Наконец произнес:
      — Ракеты, которые запускаются для фейерверка на четвертое июля. Чертовски опасные штуки.
      — Они взрываются? — спросил Фурлоу.
      Мерфи повнимательнее вгляделся в карточку,
      — Да, это те, которые взрываются и рассыпают звезды. От этих звезд может начаться пожар.
      — Вы когда-нибудь видели, чтобы так возник пожар?
      — Я слышал об этом.
      — Где?
      — Да мало ли где! Каждый год людей предупреждают об этих чертовых штуковинах. Вы что, газет не читаете?
      Фурлоу сделал пометку в лежащем перед ним блокноте. Мерфи сердито посмотрел на него и перешел к следующей карточке.
      — На этой картинке — муравейник. Муравьев потравили, а потом срезали верхушку муравейника, чтобы сделать план прорытых ходов.
      Фурлоу откинулся на спинку стула к сконцентрировал свое внимание на лице Мерфи.
      — Зачем кому-то делать такой план?
      — Чтобы увидеть, как муравьи роют свои ходы. Когда я был маленьким, я свалился в муравейник. Они очень больно кусались, как будто обжигали. Ма мазала меня содой. Па облил муравейник керосином и поднес спичку. О, как они забегали! Па прыгал вокруг и давил их.
      С видимой неохотой Мерфи положил карточку и взял следующую. Он мельком взглянул на то, как Фурлоу делает заметки, и перевел взгляд на карточку. Напряженная тишина повисла в комнате.
      Вглядываясь в рисунок в руке Мерфи, Келексел подумал о летательных аппаратах Чемов, парящих в ясном голубом небе — армада кораблей двигалась из ниоткуда в никуда. Он испытал неожиданный испуг при мысли о том, что может сказать об этом Фурлоу.
      Мерфи, прищурившись, рассматривал картинку, держа карточку на вытянутой руке.
      — Наверху, слева, там может быть эта гора в Швейцарии, где люди всегда падают и разбиваются насмерть.
      — Маттерхорн?
      — Угу.
      — А остальная часть карточки ничего Вам не напоминает?
      Мерфи отбросил карточку.
      — Ничего.
      Фурлоу сделал отметку в блокноте и поднял глаза на Мерфи, который изучал следующую карточку.
      — Сколько раз я видел эту карточку, — сказал Мерфи, — и никогда не обращал внимания на этот кусочек наверху. — Он показал пальцем. — Вот здесь. Это кораблекрушение, спасательные шлюпки торчат из воды. Эти маленькие точки — тонущие люди.
      Фурлоу проглотил слюну. Похоже было, что он собирается обсудить этот комментарий. Резко подавшись вперед, он спросил:
      — Кто-нибудь остался в живых?
      На лице Мерфи появилось грустное выражение. Было видно, что ему не хочется отвечать на этот вопрос.
      — Нет, — вздохнул он. — Это очень плохой случай. Знаете, мой дядя Ал умер в тот год, когда затонул "Титаник".
      — Он был на "Титанике"?
      — Нет. Просто я таким образом запоминаю даты. Например, в тот год, когда сгорел "Цеппелин", я перевел свою компанию в другое здание.
      Мерфи взял следующую карточку и довольно улыбнулся.
      — Эта очень простая. Это атомный гриб от взрыва бомбы.
      Фурлоу облизнул губы и спросил:
      — Вся карточка?
      — Нет, только вот это белое место сбоку. Похоже на фотографию взрыва.
      Рука Мерфи скользнула по столу за следующей карточкой. Он поднес ее к глазам, прищурился. В комнате вновь стало тихо.
      Келексел покосился на Фраффина и обнаружил, что Директор с интересом изучает его.
      — Какова цель происходящего? — прошептал Келексел.
      — Вы говорите шепотом, — заметил Фраффин. — Не хотите, чтобы Фурлоу услышал вас?
      — Что?
      — Эти туземные знахари обладают необычной энергией, — сказал Фраффин. — Они могут проникать во время.
      — Все это полная ахинея, — пробурчал Келексел. — Мумбо джумбо. Тест ничего не значит. К тому же, ответы туземца весьма логичны. Я бы сам мог ответить примерно так же.
      — В самом деле? — спросил Фраффин.
      Келексел промолчал, вновь сосредоточиваясь на действии, разворачивающемся перед его глазами.
      Мерфи нерешительно смотрел на Фурлоу.
      — Вот здесь, в середине, похоже на лесной пожар, — произнес Мерфи. Он следил за движением губ Фурлоу.
      — Вы когда-нибудь видели лесной пожар?
      — Только место, где он был. Там здорово смердело мертвыми обгоревшими коровами. Сгорело ранчо в Суислоу.
      Фурлоу черкнул в своем блокноте.
      Мерфи злобно посмотрел на него, сглотнул и взял последнюю карточку. Взглянув на нее, он резко и глубоко вдохнул, как будто получил удар в живот.
      Фурлоу внимательно наблюдал за ним.
      Тень замешательства прошла по лицу Мерфи. Он заерзал на своем стуле и с беспокойством спросил:
      — Эта карточка входит в обычный комплект?
      — Да.
      — Я не помню ее.
      — О! А вы помните все остальные карточки?
      — Вроде.
      — Ну, а что с этой карточкой?
      — Я думаю, что вы специально достали ее где-то.
      — Нет. Это карточка из обычного набора.
      Мерфи тяжело посмотрел на психолога и сказал:
      — Я имел право убить ее, док. Давайте не будем об этом забывать. Я имел право. Муж должен защищать свой дом.
      Фурлоу спокойно выжидал.
      Мерфи дернул головой и уставился на карточку.
      — Свалка, — выпалил он. — Это напоминает мне свалку.
      Фурлоу по-прежнему молчал.
      — Развалившиеся машины, старые паровые котлы или что-то в этом роде, — пробормотал Мерфи. Он отодвинул карточку в сторону и выпрямился на стуле, выжидающе глядя на психолога.
      Фурлоу глубоко вздохнул, собрал карточки и листки с данными осмотров, сложил их в портфель, который стоял на полу, рядом со стулом. Потом медленно повернулся и посмотрел прямо в фокус репродьюсера.
      Келексел явственно ощутил, как его взгляд встретился со взглядом Фурлоу.
      — Скажите мне, Джо, — произнес Фурлоу, — что вы видите там.
      Он указал рукой прямо на сидящих у пульта управления зрителей.
      — Хм? Где?
      — Здесь, — продолжал показывать Фурлоу.
      Теперь Мерфи тоже смотрел в одном с ним направлении.
      — Что-то вроде клубков дыма или пыли, — неуверенно сказал он. — Это помещение очень плохо убирают.
      — Ну, а что вы видите в этой пыли или дыме? — настойчиво спросил Фурлоу. Он опустил руку.
      Мерфи наклонил голову набок и прищурился.
      — Ну, может быть, там много маленьких лиц… детских лиц, похожих на херувимов… или нет, на чертенят, которых изображают на картинках преисподней.
      Фурлоу повернулся к заключенному.
      — Чертенята из преисподней, — пробормотал он. — Очень подходящее название…
      Фраффин отключил репродьюсер. Пространство сцены опустело.
      Келексел на секунду прикрыл глаза и затем повернулся к Фраффину, который, к его удивлению, усмехнулся.
      — Чертенята из преисподней, — повторил Фраффин. — О, это великолепно! Это действительно замечательно!
      — Вы умышленно позволили иммунному наблюдать за нами и фиксировать наши действия, — сказал Келексел. — Не вижу в этом ничего замечательного!
      — Что вы думаете о Мерфи? — поинтересовался Фраффин.
      — Он выглядит таким же нормальным, как я сам.
      Фраффин не смог сдержать приступа смеха. Он покачал головой, вытер глаза и произнес:
      — Мерфи — мое собственное произведение, Келексел, Собственное произведение. Я особенно тщательно лепил его, причем с самого раннего детства. Не правда ли, он восхитителен, Чертенята из преисподней!
      — Он гоже иммунный?
      — Владыки Сохранности, нет!
      Келексел изучающе посмотрел на Директора. Конечно, Фраффин уже разгадал его маскировку. Зачем же он выдает себя, демонстрируя иммунного Следователю, присланному Первородными? Но был ли это знахарь? Могут ли эти туземцы обладать какими-то таинственными силами, которые использует Фраффин?
      — Я не понимаю мотивов ваших поступков, Фраффин, — сказал Келексел.
      — Это заметно. — ответил Фраффин. — А мак с Фурлоу? У вас совсем не возникает чувства вины, могда вы ведите существо, у которого вы отняли его самку?
      — Знахарь? Иммунный? Я не принимаю его в расчет. Отмять что-то у него? Это законное право Чема, брать с низших уровней то, что он пожелает.
      — Но… Фурлоу почти мыслящий человек, вам не кажется?
      — Чепуха!
      — Нет, нет, Келексел. У него необычные способности. Ом великолепен. Разве вы не заметили, как тонко он провел беседу с Мерфи, разоблачая его сумасшествие?
      — Как вы можете называть этого туземца сумасшедшим?
      — Он сумасшедший, Келексел. Я сделал его таким.
      — Я… я не верю.
      — Терпение и учтивость, — сказал Фраффин. — Что вы ответите, если я скажу, что могу показать вам еще много чего о Фурлоу, но вы его при этом совсем не увидите?
      Келексел выпрямился на стуле. Он предельно насторожился, словно все его предыдущие опасения вернулись, многократно усиленными. Фрагменты сцены, которую Фраффин только что показал ему, вертелись у него в голове, их смысл менялся и искажался. Сумасшедший? Вдруг он подумал о Рут. Она смотрела эту сцену, возможно и сейчас продолжает ее смотреть. Почему она захотела увидеть такой мучительный для нее сюжет? Он ведь должен причинять ей боль. Должен. Впервые на его памяти он почувствовал, что разделяет переживания другого существа. Он попытался прогнать это чувство. Ведь она всего лишь низко развитая туземка. Он поднял глаза и поймал взгляд Фраффина. Похоже было, что они поменялись местами с туземцами, которых только что наблюдали, Фраффин взял на себя роль Фурлоу, а он, Келексел, стал Мерфи.
      "Какую силу получает он от этих туземцев? — спрашивал себя Келексел. — Может ли он читать мои мысли, предугадывать мои поступки? Но ведь я не сумасшедший… и не слишком эмоционален".
      — Что за парадокс вы мне предлагаете? — спросил Келексел. Он был доволен, что его голос остается ровным и спокойным.
      "Осторожно, осторожно, — думал Фраффин. — Он прочло сел на крючок, но не следует допускать, чтобы борьба с ним затягивалась".
      — Забавная вещь, — сказал Фраффин. — Понаблюдайте. — Он указал на сцену репродьюсера; нажал на кнопки управления.
      Келексел неохотно повернулся, взглянул на сцену — та же обшарпанная комната, открытое окно с красно-белыми занавесками, шипящий радиатор; Мерфи в том же положении сидел у ободранного стола. Та же живая картина, ничем не отличающаяся от виденной ими прежде, только позади Мерфи, спиной к наблюдателям, сидел другом туземец, на коленях у него лежала картонная папка с зажимами и несколько листов бумаги.
      Телосложение нового участника сильно напоминало телосложение Мерфи — такая же угловатая коренастая фигура. Видимая со спины часть обвислой, багровой щеки позволяла сделать предположение о раздражительности субъекта. Затылок был аккуратно подстрижен.
      На столе перед Мерфи в беспорядке лежали разрисованные черно-белыми узорами карточки. Он постукивал пальцем по оборотной стороне одной из них.
      По мере того, как Келексел изучал сцену, он заметил изменение в состоянии Мерфи. Тот был более спокойным, расслабленным, уверенным в себе.
      Фраффин кашлянул и произнес:
      — Туземец, делающий записи, — это другой знахарь, Вейли, коллега Фурлоу. Он только что закончил проведение того же самого теста. Наблюдайте за ним внимательно.
      — Зачем? — спросил Келексел. Повторение одной и той же ситуации показалось ему подозрительным.
      — Просто понаблюдайте, — сказал Фраффин.
      Резким движением Мерфи перевернул карточку, по которой он постукивал, посмотрел на нее и отбросил в сторону.
      Вейли повернулся, поднял голову, показав круглое лицо с пуговичными голубыми глазками, большим мясистым носом и узким ртом. Самодовольство проступало во всем его облике, он словно был источником света в погруженном в темноту окружающем мире. Однако, за этим самодовольством наблюдательный глаз мог заметить скрытую хитрость.
      — Эта карточка, — сказал он раздраженным тоном. — Почему вы еще раз рассматривали ее?
      — Я… просто хотел еще раз на нее взглянуть, — ответил Мерфи и опустил голову.
      — Увидели что-нибудь новое?
      — Только то, что я всегда на ней вижу — шкуру животного.
      На лице Вейли появилось веселое выражение, он уставился на затылок Мерфи.
      — Шкуру животного, вроде тех, каких вы добывали, когда были мальчишкой?
      — Я тогда зарабатывал много денег, продавая шкуры. У меня всегда на деньга был наметанный глаз.
      Вейли дернул головой вверх-вниз — видимо, воротник рубашки был ему слишком тесен.
      — Хотите еще раз взглянуть на какие-нибудь другие карточки? — спросил он.
      Мерфи облизнул губы кончиком языка.
      — Думаю, нет.
      — Интересно, — пробурчал Вейли,
      Мерфи немного повернулся на стуле и, глядя на психиатра, произнес:
      — Док, может, вы скажете мне кое-что?
      — Что?
      — Этот же тест проводил со мной один из ваших коллег, вы его знаете — Фурлоу. Что показали результаты?
      Что-то неприятное и хищное появилось в выражении лица Вейли.
      — Разве Фурлоу не говорил вам?
      — Нет. Я считаю, вы более правильный парень и сможете лучше войти в мое положение.
      Вейли посмотрел в свои бумаги, покачивая карандашом с отсутствующим видом. Затем он начал подчеркивать все "о" и "с" в напечатанной строке.
      — Фурлоу не имеет медицинской степени.
      — Да, но что все-таки показал тест?
      Вейли закончил свою работу и, оценив результат, откинулся на спинку стула.
      — Потребуется еще некоторое время для обработки данных, — сказал он. — Но я рискну предположить, что вы такой же нормальный, как любой другой.
      — Это означает, что я в здравом уме? — спросил Мерфи, Он напряженно, затаив дыхание, смотрел на поверхность стола в ожидании ответа.
      — Настолько же, насколько и я, — сказал Вейли.
      Мерфи облегченно вздохнул. Он улыбнулся, обвел взглядом разбросанные карточки.
      — Спасибо, док.
      Сцена резко оборвалась.
      Келексел тряхнул головой, взглянул через стол на Фраффина, рука которого лежала на выключателях репродыосера. Директор усмехался.
      — Видите, — сказал Фраффин. — Еще кто-то считает Мерфи нормальным, соглашается с вашим мнением.
      — Вы говорили, что покажете мне Фурлоу.
      — Я показал!
      — Не понимаю.
      — Вы заметили, как этот знахарь был вынужден заняться подчеркиванием букв в какой-то своей бумаге? Видели ли вы, чтобы Фурлоу занимался чем-то вроде этого?
      — Нет, но…
      — А вы заметили, какое удовольствие получает этот знахарь от испуга Мерфи?
      — Но страх другого существа может время от времени доставлять удовольствие.
      — И боль, и насилие? — спросил Фраффин.
      — Конечно, если правильно ими управлять.
      Фраффин продолжал, улыбаясь, смотреть на него.
      "Мне тоже доставляет удовольствие их страх, — подумал Келзксел. — В этом состоит идея помешанного Директора? Неужели он пытается сравнить меня с этими… существами? Но ведь любому Чему нравятся подобные вещи".
      — У этих туземцев существует довольно странное представление, — сказал Фраффин, — что любые действия, которые разрушают жизнь — ЛЮБУЮ жизнь, — это уже болезнь.
      — Но все целиком зависит от того, какая форма жизни разрушается, — возразил Келексел. — Безусловно, даже эти ваши туземцы не станут колебаться перед тем, как уничтожить… червя.
      Фраффин молча смотрел на него.
      — Итак? — спросил Келексел.
      Взгляд Директора оставался таким же пристальным.
      Келексел почувствовал закипающую ярость. Он свирепо посмотрел на Фраффина.
      — Это всего лишь понятие, — сказал тот, — его можно рассматривать как угодно. Понятия, идеалы — все тоже наши игрушки, не так ли?
      — Безумная идея, — проворчал Келексел.
      Он напомнил себе, что цель его пребывания здесь — устранить угрозу, исходящую от сумасшедшего Директора Корабля историй. И тот теперь открыл сущность своего преступления! В конце концов, он будет сурово осужден ж отправлен в изгнание. Келексел глядел на Фраффина, смакуя наступающий момент разоблачения, чувствуя нарастающий праведный гнев и какое-то странное наслаждение при мысли о вечном всеобщем отчуждения, которому подвергнут преступника. Пусть Фраффин погрузится в безграничную темноту вечной скуки. Пусть этот сумасшедший узнает, что в действительности означает НАВЕЧНО!!
      Все эти мысли в течение нескольких секунд промелькнули в голове Келексела. Раньше он никогда не размышлял о вечности с такой точки зрения. Навечно. "Что же это значит на самом деле?"
      Он попробовал вообразить себя изолированным, оставленным наедине с самим собой в бесконечно текущем времени. Его разум содрогнулся, и он почувствовал приступ сострадания к Фраффину, представив себе вероятное будущее Директора.
      — Теперь, — сказал Фраффин, — теперь момент наступил.
      "Неужели он намеренно злит меня и добивается, чтобы я донес на него? — спросил себя Келексел. — Ко это невозможно!"
      — Позвольте мне выполнить приятную миссию, — произнес Фраффин, — и сообщить вам, что у вас, очевидно, будет наследник.
      Келексел сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, оглушенный услышанным. Он хотел заговорить, но не смог. Наконец, обрел голос и проскрежетал:
      — Но как вы можете…
      — О, не так, как это обычно делается, — сказал Фраффин. — Не будет никакого хирургического вмешательства, не будет отбора наиболее подходящего донора яичников из банка Первородных. Ничего элементарного а этом роде.
      — Что вы имеете…
      — Ваша туземка — любимица, — сказал Фраффин. — Вы зачали с ней ребенка. Очевидно, она будет рожать… древним способом, как поступали и мы до тех пор, пока Первородные не установили четкий порядок жизни.
      — Это… это невозможно, — прошептал Келексел.
      — Вполне возможно. Разве вы не видите, что планета, на которой мы находимся, населена первобытными Чемами?
      Келексел сидел молча, впитывая зловещее очарование откровений Фраффина, почти визуально замечая колебания воздуха от произнесенных слов. Картины, которые он должен был увидеть, вставали перед его глазами. Преступление было таким простым. Таким простым!
      После того, как он преодолел определенное умственное напряжение, все встало на свои места. Это было преступление, соответствующее уровню Фраффина, преступление, которое не мог задумать ни один другой Чем. Келексел почувствовал непроизвольное восхищение.
      — Вы думаете, — сказал Фраффин, — что нужно только донести на меня Первородным, и они расставят все по своим местам. Позаботятся о последствиях. Обитателя этой планеты будут стерилизованы, так, чтобы они не могли осквернять кровь Чемов. Доступ на планету будет закрыт, пока ей не найдут подходящего применения. Вашего нового отпрыска, полукровку, постигает та же участь, что и остальных туземцев.
      Неожиданно Келексел ощутил, как восстали в нем забытые инстинкты.
      Угроза, прозвучавшая в словах Фраффина, открыла припрятанные в тайниках сознания Келексела запасы эмоций, которые он, как ему казалось, навсегда надежно запер на замок. Он никогда не подозревал об опасности со стороны этих сил. Но сейчас в его голове, как птицы в клетке, носились странные мысли.
      "Если только представить себе, что можно иметь неограниченное количество отпрысков!"
      Затем:
      "Так вот, что случилось с другими Следователями!"
      И в это мгновение Келексел понял, что он продал.
      — Позволите ли вы им уничтожить вашего отпрыска? — спросил Фраффин.
      Этот вопрос был лишним. Келексел уже поставил его перед собой и дал на нет ответ. Ни один Чем не мог угрожать своему отпрыску — такой редкой и драгоценной была эта одинокая ниточка, связывающая его с потерянным прошлым. Он вздохнул.
      Фраффин понял, что победил и улыбнулся.
      Мысли Келексела обратились внутрь, к его собственному теперешнему положению. Первородные проиграли Фраффину еще один раунд. Его роль в этом поражении была четко определенной и достаточно формальной, с каждой минутой он все более ясно понимал это. Он прошел вслепую (действительно ли вслепую?) по дорожке, которая завела его в ловушку. Фраффину было так же легко управлять им, как и любым существом этого замечательного мира.
      Поняв, что он должен смириться со своим поражением и выбора кет, Келексел испытал необычное чувство счастливого облегчения. Это не была робость — скорее запоздалое сожаление, такое же острое и глубокое, как настоящая скорбь.
      "Теперь я смогу все время иметь неограниченное количество чудесных женщин, которые будут развлекать меня, — подумал он. — И оставлять мне потомство".
      Облако пробежало по его сознанию и, чтобы развеять его, он обратился к Фраффину, как обращаются к товарищу по заговору:
      — А что, если Первородные направят сюда Следователя-женщину?
      — Это только облегчит нашу задачу, — спокойно ответил Фраффин. — Женщины-Чемы, освобожденные от способности к размножению, но не освобожденные от инстинкта, получают здесь большое удовольствие. Конечно, они просто купаются в море плотских наслаждений. У местных мужчин, как правило, почти нет каких-либо сдерживающих качал. Но сексуальное влечение для наших женщин не главное. Больше всего их привлекает возможность наблюдать за процессом рождения ребенка! Они получают необходимое для них удовольствие от сопереживания, которое я не могу постигнуть, но Юнвик уверяет меня, что оно очень сильно.
      Келексел кивнул. Это, должно быть, правда. Посылая для расследования заговора женщину, следует держать ее на очень крепкой узде. Однако Келексел все же оставался Следователем, прошедшим солидную подготовку. И он заметил пусть микроскопическую, но озабоченность Фраффина — заметил по тому, как двигается его рот, по морщинкам, пролегшим у его глаз. В выстроенном Фраффином здании все же был непрочный элемент, хотя он и отказывался признать это. Но придет день, когда его битва будет проиграна. Первородные не допустят, чтобы предъявленные ими к оплате векселя вечно оставались неоплаченными. Вечность, это слишком долго даже для них. Подозрения перейдут в уверенность и тогда ЛЮБЫЕ средства будут использованы, чтобы раскрыть этот секрет.
      И Келексел почувствовал, как глубокая печаль охватывает его. Как будто неизбежное уже свершилось. Здесь был аванпост, приближающий Чемов к пониманию их конца, и он — тоже — со временем исчезнет. Здесь собралась часть всей цивилизации Чемов, восставшая против ВЕЧНОСТИ. Здесь было доказательство того, что глубоко внутри каждого Чема скрыто неприятие факта ею бессмертия. Но это доказательство будет уничтожено.
      — Мы подыщем подходящую планету, которую вы сможете сделать своей, — сказал Директор.
      Произнося эти слова, Фраффин подумал, не слишком ли он торопит события. Очевидно, Келекселу нужно какое-то время, чтобы окончательно усвоить положение вещей. Он потерпел здесь поражение, этот вежливый Чем, но сейчас приходит в себя и без сомнения должен осознать необходимость омоложения. Очень скоро он, конечно, поймет это.
 

16

      Келексел, заложив руки за голову, лежал на постели и наблюдал, как Рут расхаживает по комнате. Туда и обратно, туда и обратно; зеленая мантия со свистом обвивала ее ноги. Теперь она всегда так вела себя при нем, несмотря на то, что он настраивал манипулятор на высочайшую степень воздействия.
      Он молча следил за ней. Ее мантия была перехвачена на талии поясом с серебряной пряжкой, украшенной изумрудами, которые сверкали под лучами желтого света. Признаки беременности были уже заметны — выпирающий живот, блестящая румяная кожа. Она, конечно, знала о своем состоянии, но за исключением одною приступа истерии (который быстро удалось погасить с помощью манипулятора), ее отношение к данному обстоятельству никак не проявлялось.
      Только десять периодов расслабления прошло после его последней беседы с Фраффином, однако воспоминания об этом событии постепенно блекли, растворялись. "Забавная маленькая история", закрученная вокруг родителя Рут, бела записана и завершена (каждый раз, когда ему случалось видеть эту историю, Келексел находил ее нее менее привлекательной). Все, что оставалось сделать — найти подходящую отдаленную планету для собственных нужд.
      Рут продолжала ходить взад к вперед. Он знал, что через несколько мгновений она сядет за репродьюсер. Пока она еще не пользовалась им в его присутствии, но сейчас он уловил несколько брошенных на аппарат взглядов. Он почти ощущал, как машина притягивает ее.
      Келексел посмотрел на контрольную шкалу манипулятора. Мощность воздействия напугала его. В один прекрасный день она станет полностью невосприимчива к подобному воздействию — в этом не было сомнения. Манипулятор напоминал ему огромное металлическое насекомое, раскинувшее свои лапы по потолку.
      Келексел вздохнул.
      Сейчас, когда он знал, что Рут — примитивный Чем, и ее предки были в кровном родстве с обитателями Корабля историй, он начал серьезно переосмысливать свое отношение к ней. Она перестала быть просто живым существом, она стала почти ЛИЧНОСТЬЮ.
      Было ли допустимо управлять личностью? Недопустимо? Допустимо? Нравственные позиции экзотических обитателей этого мира странным образом повлияли на него. Рут не была настоящим Чемом — не могла им быть. Ее не подвергали в детстве трансформации, и жизненные процессы в ее организме не были направлены по замкнутому циклу, обеспечивающему бессмертие. Она не была ячейкой паутины Тиггиво.
      Но как поступят Первородные? Возможно, Фраффин прав. Они способны вычеркнуть этот мир из списка существующих во Вселенной Чемов. Но обитатели этого мира так привлекательны, что вряд ли можно легко решиться на их уничтожение. Ведь они почти Чемы — примитивные, но Чемы. Хотя, что бы ни решили Первородные, доступ в этот мир будет закрыт. Никто из тех, кто в настоящее время пользуется его удовольствиями, не сможет получить самую ничтожную их часть при новом порядке.
      Доводы за и против сменяли друг друга в голове Келексела в такт шагов Рут.
      Ее движения начали раздражать его. Келексел засунул руку под накидку, включил манипулятор.
      Рут остановилась, будто натолкнулась на стену. Она повернулась к нему.
      — Опять? — плоским, бесцветным голосом спросила она.
      — Сними мантию, — потребовал он.
      Она не пошевелилась.
      Келексел усилил воздействие манипулятора, повторил свою команду. Давление манипулятора росло… выше… выше… выше…
      Медленно, механически она повиновалась. Мантия соскользнула на серебристый ковер, оставив ее обнаженной. Ее кожа показалась ему необычно бледной. Дрожь волной прошла по ее животу, вверх и вниз.
      — Повернись, — сказал он.
      Так же механически она повиновалась, наступив босой ногой на изумрудный пояс. Пряжка лязгнула.
      — Лицом ко мне! — скомандовал Келексел.
      Когда она подчинилась, он ослабил давление манипулятора. Волнообразные толчки в животе Рут прекратились. Она глубоко, прерывисто вздохнула.
      "Она потрясающе грациозна", — подумал Келексел.
      Не отрывая от него глаз, Рут нагнулась, подобрала мантию, завернулась в нее и застегнула пояс.
      "Ну, вот, я смогла оказать ему сопротивление, — подумала она. — Я смогла наконец защитить себя. В следующий раз будет легче". Ока вспомнила гнетущее, притупляющее чувство, давление манипулятора, вынудившее ее снять мантию. Даже в этой экстремальной ситуации ее не покидала уверенность, что наступит момент, когда она сможет противостоять давлению манипулятора Келексела вне зависимости от степени воздействия. Развиваемое манипулятором давление имеет какой-то предел, а ее растущее желание сопротивляться предела не имеет. Для того, чтобы усилить сопротивление, ей достаточно вспомнить, что она видела на сцене репродьюсера.
      — Ты сердишься на меня, — заметил Келексел. — Почему? Я снисходителен к твоим капризам.
      Вместо ответа она повернулась к пульту управления репродьюсера, передвинула контрольные рычажки. Щелкнули переключатели. Аппарат загудел.
      "Как ловко она пользуется своей игрушкой, — подумал Келексел. — Очевидно, она проводит за ней больше времени, чем я подозревал. Какая уверенность в движениях. Но когда же она успела приобрести все эти навыки? При мне она никогда не пользовалась репродьюсером. Я проводил с ней все свое свободное время. Видимо, быстрее для смертных время течет. Как долго она находится со мной по ее меркам? Примерно четвертую часть цикла ее беременности или немного больше".
      Он с интересом подумал, как: в действительности она ощущает находящегося внутри нее ребенка. Примитивные существа хорошо чувствуют состояние собственного тела, те жизненные процессы, которые происходят внутри них. Они могут узнать многое, не прибегая к специальным устройствам для обследования своего организма. Какой-то первобытный инстинкт, которым они обладают, дает им информацию изнутри. Тогда, может быть, причиной ее злости является их потенциальный наследник?
      — Смотри, — произнесла Рут.
      Келексел сел прямо, сконцентрировал свое внимание на сцене — священном овале, где возникают полу-люди Фраффина и разыгрывают свои сценки. Там сейчас двигались фигуры — большие первобытные Чемы. Келексел неожиданно припомнил одно суждение о продукции Фраффина. "Это театр марионеток, которые кажутся более живыми, чем мы сами". Да, эти создания всегда производили эмоциональное и физическое впечатление, которое было сильнее естественного ощущения жизни.
      — Это мои родственники, — сказала Рут. — Брат и сестра моего отца. Они приехали на суд. Это номер в мотеле, где они остановились.
      — Мотель? — Келексел соскользнул с постели, подошел к Рут и встал позади нее.
      — Временное жилище, — пояснила она. И подвинулась ближе к пульту управления.
      Келексел оглядел помещение. В освещенном пространстве была видна комната с выцветшими, когда-то каштановыми, стенами. Тощая женщина с соломенными волосами сидела на краю кровати с правой стороны. На ней был розовый халат. Рукой, на которой отчетливо проступали набухшие вены, она прижимала к глазам мокрый от слез платок. Она выглядела такой же блеклей, как и вся обстановка — усталые невыразительные глаза, впалые щеки. Очертаниями головы и тела она напоминала Джо Мерфи. Глядя на нее, Келексел подумал: неужели Рут когда-нибудь станет такой же. Нет, конечно нет. Глаза женщины смотрели из глубоких темных впадин под темными бровями.
      Перед ней стоял мужчина.
      — Так что, Клоди, — сказал мужчина, — не припоминаешь ничего…
      — Я не могу заставить себя вспомнить, — ответила она, всхлипывая.
      Келексел проглотил слюну. Он чувствовал, что его тело мысленно переносится в комнату, где находятся двое этих существ. Это было жуткое ощущение — отталкивающее и вместе с тем притягивающее. Сверхчувствительные нити проекционной паутины передавали удушливый сладкий запах, исходивший от женщины. Он вызывал тошноту.
      — Я помню, Джои отправился один — маленькое белое пятно в темноте. А потом он завопил: "Джои! Берегись, сзади тебя страшный ниггер!"
      — И Джои побежал! — воскликнул Грант. — Да, я помню.
      — Он поскользнулся и упал в грязь.
      — Он вернулся весь грязный, — сказал Грант. — Я помню. Он усмехнулся.
      — А когда па обнаружил, что Джои надул в штаны, он взял ремень для правки бритв. — Голос Клоди потеплел. — Джои был такой милый малыш…
      — Да, а па был крутой парень, это точно.
      — Какие забавные вещи ты иногда вспоминаешь, — заметила она.
      Грант подошел к окну, отодвинул каштановую занавеску. Повернувшись, он продемонстрировал свое лицо — он был похож на Рут, только гораздо массивнее. По лбу у него тянулась горизонтальная линия — след от шляпы — под ней лицо было темным, а часть лба над ней — совершенно белой. Его глаза были спрятаны в темных провалах под выцветшими бровями. Темные узловатые вены виднелись на руках.
      — Вот уж, действительно сухие места, — сказал он. — Ни одного зеленого листка не видно.
      — Я не могу понять, почему он сделал это, — сказала Клоди.
      Грант пожал плечами.
      — Он был странный, наш Джои.
      — Послушай, что ты говоришь! — Она вздрогнула. — БЫЛ странный. Как будто, его уже нет.
      — Думаю, можно сказать, он уже мертв. — Грант покачал головой. — Или он умрет, или его поместят в сумасшедший дом. Это, по-моему, одно и то же.
      — Я слышала, ты много болтал о том, как и что происходило, когда мы были детьми, — сказала она. — Как думаешь, было тогда в нашей жизни что-нибудь такое, почему он сейчас… смог так поступить?
      — А, по-твоему, что могло повлиять?
      — А то, как па с ним обходился.
      Грант нашел торчащую из занавески ниточку. Он оторвал ее и обмотал вокруг пальца. Сверхчувствительная паутина передала закипающий в нем гнев. (Келексел не мог понять, зачем Рут показывает ему эту сцену. Он знал, что она испытывает боль, глядя на происходящее, но не мог объяснить, как сна может обвинять его в чем-то или сердиться на него из-за этой сцены.)
      — Однажды мы поехали в деревню, послушать хороших черных певцов, — неожиданно сказал Грант. — В фургоне, запряженном мулами, помнишь? Джои не хотел ехать вместе со всеми. Он был страшно зол на па за что-то. Но па сказал, что он еще слишком мал, чтобы одному оставаться дома.
      — Тогда ему было уже девять лет, — со вздохом заметила она.
      Грант подошел, будто ничего не слышал.
      — А потом Джои отказался выйти из фургона, помнишь? Па сказал: "Выходи, парень. Разве ты не хочешь послушать этих негров?" А Джои ответил: "Я лучше останусь с мулами и фургоном".
      Клоди кивнула.
      Грант выдернул еще одну нитку из занавески. Еще раз взглянув в окно, он сказал:
      — Я слышал не раз, как ты говорила, когда не хотела куда-нибудь ехать: "Мне лучше остаться с мулами и фургоном". Теперь уже половина графства так говорит.
      — Джои был такой, — сказала она. — Всегда хотел остаться один.
      Губы Гранта сложились в грубую ухмылку.
      — С Джои всегда могло случиться все, что угодно.
      — Ты был при том, как он уходил из дома?
      — Ага. Это было сразу после того, как ты вышла замуж, точно? Па продал Джои лошадь, которая все лето возила лес, купленный у старого Бедного Джона Викса, шурина Неда Толливера.
      — Ты видел драку?
      — Я как раз присутствовал при этом. Джои назвал па обманщиком и вором. Па пошел за своей дубовой палкой, но Джои оказался быстрее. Ему тогда было семнадцать, и он был очень здоровый. Он так хватил па дубинкой по голове, как будто хотел убить его. Па повалился, как молодой бычок на бойне. Джои вытащил деньги, которые па получил за лошадь, у него из кармана, взбежал по лестнице в дом, собрал чемоданчик и ушел.
      — Это было ужасно! — сказала она.
      Грант кивнул.
      — Сколько я живу, буду помнить этого парня, стоящего на крыльце, с чемоданом в руке, а другой рукой он держался за дверную ручку. Ма рыдала, стоя на коленях перед па и стирала с него кровь мокрым полотенцем. Джои заговорил таким низким, хриплым голосом, который нам никогда больше не приходилось слышать, но мы были так напуганы, что никто не обратил тогда на это внимания. Мы думали, что он убил па. "Надеюсь, я никого из вас никогда больше не увижу", — произнес Джои. И убежал.
      — У него был отцовский характер, это точно, — заметила Клоди.
      Рут отключила репродьюсер. Образы исчезли. Она повернулась, ее лицо было спокойным и бледным от тех перегрузок манипулятора, которые она испытывала, но слезы тонкими струйками текли по ее щекам.
      — Я должна кое-что выяснить, — сказала она. — Это вы, Чемы, поступили так с моим отцом? Вы сделали его… таким?
      Келексел вспомнил, как Фраффин хвастался тем, как он ПОДГОТОВИЛ убийцу… хвастался и объяснял, что у Следователя, посланного Первородными, нет шансов избежать ловушек, которые расставлены для него в этом мире. Да и какое значение могли иметь несколько второстепенных существ, подготовленных и использованных для нужд Чемов. Но ведь они не были второстепенными существами, напомнил себе Келексел. Они были первобытными Чемами.
      — Сделали, я вижу, — сказала Рут. — Я так и думала. Я поняла это из твоих разговоров со мной.
      "Неужели она видит меня насквозь? — спросил себя Келексел. — Как она смогла это понять? Какими необычными способностями обладают эти туземцы?"
      Он попытался скрыть свое смущение, пожав плечами.
      — Я надеюсь, что ты умрешь, — сказала Рут. — Я хочу, чтобы ты умер.
      Несмотря на воздействие манипулятора, Рут ощущала закипающую внутри нее ярость и ненависть, пока еще отдаленную, но отчетливую, вызывающую желание вцепиться ногтями в непроницаемую кожу этого Чема.
      Голос Рут был таким спокойным и розным, что Келексел почти пропустил ее слова мимо ушей, прежде чем их смысл дошел до него. Умер! Он отпрянул. Как она могла нанести ему подобное оскорбление!
      — Я — Чем! — с достоинством произнес он. — Как ты осмелилась сказать мне такое!
      — А ты сам не догадываешься? — спросила она.
      — Я облагодетельствовал тебя, взяв к себе, — с упреком сказал он. — Это твоя благодарность?
      Она оглядела свою комнату — тюрьму, перевела взгляд на его лицо — серебристо-белая кожа с металлическим оттенком, черты лица выражали презрительное неодобреиие. Сидя на стуле, она была немного ниже ростом стоящего рядом Келексела, и со своего места могла видеть колышущиеся в такт дыханию черные волосы в его ноздрях.
      — Мне почти жаль тебя, — сказала она.
      Келексел проглотил слюну. "Жаль?" Ее реакция лишала его присутствия духа. Он посмотрел вниз, на свои руки, и с удивлением обнаружил, что они крепко стиснуты вместе. "Жаль?" Он медленно разжал пальцы, с беспокойством заметив, что ногти потемнели. Начинали сказываться последствия потери энергии размножения. После того, как он воспроизвел себе подобного, часы его организма начали отсчитывать время. Срочное омоложение было необходимо. Может, она жалеет его из-за того, что он сильно запоздал со своим омоложением? Нет, она не могла знать о зависимости Чемов от Омолаживателей.
      "Откладываю… почему я откладываю?" — спросил себя Келексел.
      Неожиданно он почувствовал восхищение своим мужеством и отвагой. Он позволил себе далеко зайти за ту грань, когда Чем обращается к помощи Омолаживателей. Он сделал это почти намеренно, получая странное удовольствие от ощущения начинающегося распада организма, Никакой другой Чем не осмелился бы на это. Все они трусы! А он сейчас был почти таким же, как Рут. Почти смертным! И при этом она ругает его! Она не понимает, что происходит! Да и как она может понять, бедняжка?
      Он вдруг ощутил прилив жалости к себе. Разве может кто-нибудь понять его состояние? Разве кто-нибудь испытывал подобное? Все его приятели Чемы уверены, что он незамедлительно прибегнет к услугам Омолаживателя, когда в этом возникнет необходимость. Никто не поймет,
      Келексел подумал, не стоит ли рассказать Рут о том, какой смелый поступок он совершил, но вспомнил ее слова. Она желала ему смерти.
      — Как бы мне объяснить тебе? — сказала Рут.
      Она снова повернулась к репродьюсеру, проверила положение кнопок и рычажков управления. Эта отвратительная машина, выдуманная мерзкими Чемами, неожиданно стала очень важной. Сейчас это была самая нужная для нее вещь, с ее помощью она хотела объяснить Келекселу, почему она испытывает такую жгучую ненависть к Чемам.
      — Смотри, — сказала она, включая аппарат.
      Сверкнула яркая вспышка света. Перед ними появилась длинная комната со стоящим на возвышении большим столом. Ниже располагались отгороженные рядами скамеек несколько маленьких столов и еще одна секция, за перилами которой сидели в ряд двенадцать явно скучающих аборигенов. Боковые стены украшали греческие колонны, в пролетах между ними располагались высокие окна, а сами стены были отделаны панелями темного дерева. Через окна в комнату лился яркий солнечный свет. За высоким столом сидел круглый, с сияющей лысиной толстяк в черной мантии.
      Келексел обнаружил, что узнает кое-кого из сидящих за маленькими столами. Сразу же ему бросилась в глаза приземистая фигура Джо Мерфи, родителя Рут, там же был Бонделли, адвокат, которого он видел в одном из последних сюжетов Фраффина — узкое лицо, блестящие черные волосы зачесаны назад, и сверху напоминают крылья жука. На стульях; поставленных сразу за перегородкой, сидели знахари — Вейли и Фурлоу.
      Фурлоу интересовал Келексела. Почему она выбрала сцену с участием этого аборигена? Было ли правдой то, что она собиралась выйти за него замуж?
      — Это судья Гримм, — сказала Рут, указывая на мужчину в черной мантии. — Я… я ходила в школу с его дочерью. Ты знаешь об этом? Я… бывала у него в доме.
      Он уловил нотки страдания в ее голосе, прикинул, стоит ли усилить воздействие манипулятора и решил не делать этого. Так можно оказать на нее чрезмерно подавляющее воздействие и помешать ей продолжать. Он чувствовал сейчас большой интерес и желание понять, что она задумала, какую цель преследует.
      — Мужчина с тростью, сидящий слева, вон за тем стоном — Парет, окружной прокурор, — объяснила Рут. — Его жена и моя мать были членами одною садоводческого клуба.
      Келексел пригляделся к аборигену, на которого она указала. Он производил впечатление солидного и порядочного члена общества. Седые волосы металлического оттенка покрывали макушку почти квадратной головы. Волосы образовывали прямую линию над его лбом и были аккуратно подстрижены на висках. Подбородок выдавался вперед. Чопорно поджатые губы и четкая линия рта выгодно сочетались с крупным прямым носом. Под густыми каштановыми бровями светились ярко-голубые глаза, окруженные глубокими морщинами.
      Трость была прислонена к столу рядом со стулом. Время от времени Парет поглаживал полированный набалдашник.
      Было похоже, что в этой комнате сейчас происходит что-то очень важное. Рут включила звук. Стало слышно сдержанное покашливание зрителей и шелест перекладываемых бумаг.
      Келексел подался вперед, и его рука легла на спинку стула Рут. Он внимательно наблюдал, как Фурлоу поднялся со своего места и пошел к стулу, стоящему на возвышении перед столом судьи. В происходящем чувствовалась некоторая театральность, но в то же время и глубокая серьезность церемонии. Фурлоу сел, адвокат Бонделли стоял позади него, около возвышения.
      Келексел разглядывал Фурлоу — узкий лоб, черные волосы. Предпочтет ли Рут это существо, если не воздействовать на нее манипулятором? Казалось, Фурлоу хочет спрятаться за темными стеклами своих очков. Он не смотрел в каком-нибудь определенном направлении, а все время поворачивал голову, глядя при этом куда-то вниз. Келексел понял, что в этой сцене он избегает съемочных команд Фраффина. Он знал о присутствии Чемов! Ну конечно! Он же иммунный.
      Чувство служебного долга мгновенно вернулось к Келекселу. Ему стало стыдно. И неожиданно он понял, почему до сих пор не обратился к кому-либо из Омолаживателей корабля. Если он сделает это, ему наверняка не удастся выбраться из западни, которую приготовил для него Фраффин. Он станет одним из них, собственностью Фраффина, как любой из обитателей этого мира. До тех пор, пока он не прибегнет к услугам Омолаживателей, он может чувствовать себя достаточно независимым от Фраффина. Правда, эта независимость лишь вопрос времени.
      Бонделли сейчас говорил с Фурлоу и эта сценка производила на Келексела тягостное впечатление. Для него она была лишена всякого смысла.
      — Итак, доктор Фурлоу, — сказал Бонделли, — вы перечислили пункты, в соответствии с которыми действия моего подзащитного подходят под общие закономерности убийств, совершенных людьми в состоянии умопомешательства. Какие еще доказательства его сумасшествия вы можете привести?
      — Мое внимание привлекло повторение цифры семь, — ответил Фурлоу. — Семь ударов тесаком. Затем, он сказал полицейским непосредственно перед арестом, что выйдет к ним через семь минут.
      — По вашему мнению, это важно?
      — Цифра семь имеет религиозную значимость: Бог создал мир за семь дней и так далее. Это важный признак, который определяет действия сумасшедшего.
      — Доктор Фурлоу, вы проводили обследование подсудимого несколько месяцев назад?
      — Да, сэр.
      — При каких обстоятельствах?
      Келексел покосился на Рут и был поражен, увидев, как слезы градом катятся у нее по щекам. Он посмотрел на показания манипулятора и понял, как глубоки должны быть ее переживания.
      — Мистер Мерфи поднял ложную пожарную тревогу, — сказал Фурлоу. — Он был опознан и арестован. Я был вызван, как судебный психолог.
      — Почему?
      — Ложная пожарная тревога относится к таким нарушениям, которые нельзя оставлять без внимания, особенно, когда ее поднимает вполне взрослый человек.
      — Поэтому вас вызвали?
      — Нет, это обычная процедура.
      — Чем можно объяснить поступок обвиняемого?
      — Это, как правило, бывает связано с сексуальными нарушениями. Инцидент произошел в то время, когда подсудимый впервые обратился к врачу с жалобой на импотенцию. Эти два фактора, вместе взятые, образуют очень тревожную психологическую картину.
      — Как это?
      — Ну, он также испытывал почти полное отсутствие сердечной теплоты. То, что мы привыкли называть добротой. Кроме того, в его поведении в то время явно проявлялся так называемый синдром Рорчеча, когда из сознания едва ли не вовсе исключается интерес к нормальной жизнедеятельности. Иными словами, мировоззрение больного сосредоточивается на смерти. Я принял во внимание все названные факторы — то есть холодная, не знающая жалости натура, сосредоточенная на смерти, плюс сексуальная неполноценность.
      Келексел пристально смотрел на фигуру, возвышающуюся в центре сцены. О ком это он говорит? "Холодный, сосредоточенный на смерти", "сексуальная неполноценность"? Келексел окинул взглядом фигуру Мерфи. Подсудимый, сгорбившись и уставившись в пол, сидел на своем стуле.
      Бонделли пригладил усы и заглянул в свой блокнот.
      — В чем состояла суть вашего сообщения в отдел освобождения под залог, доктор? — Задавая свой вопрос, Бонделли не отрываясь смотрел на судью Гримма.
      — Я предупредил их, что если этот человек не изменит в корне свои взгляда, то он непременно дойдет до психического срыва.
      По-прежнему не глядя на Фурлоу, Бонделли спросил:
      — А как бы вы определили понятие "психический срыв", доктор?
      — Например, намеренное убийство кинжалом близкого и любимого человека с особой жестокостью является психическим срывом.
      Судья Гримм что-то записывал на лежащем перед ним листке бумаги. Женщина-заседатель, сидящая с краю, недовольно посмотрела на Бонделли.
      — Вы предсказывали это преступление? — задал вопрос Бонделли.
      — Я предупреждал, что произойдет что-то в этом роде. Окружной прокурор, не торопясь, оглядел присяжных.
      Он медленно покачал головой, наклонился к помощнику и что-то прошептал ему на ухо.
      — Какие-нибудь меры были приняты в ответ на ваше сообщение? — спросил Бонделли.
      — Насколько мне известно, нет.
      — Почему, нет?
      — Наверное, большинство из тех, кто видел это сообщение, не очень хорошо разбираются в специальных медицинских терминах и не понимают всей опасности перечисленных психических отклонений.
      — А вы пытались объяснить кому-либо, насколько серьезны ваши опасения?
      — Я рассказал о своих опасениях нескольким сотрудникам отдела освобождения под залог, объяснил, насколько опасен может быть подсудимый.
      — И тем не менее, никаких мер принято не было?
      — Мне сказали, что, вне всякого сомнения, мистер Мерфи как видный член общества не может быть опасен и я, очевидно, ошибаюсь.
      — Понятно. Вы сами пытались помочь подсудимому?
      — Я пытался вызвать у него интерес к религии.
      — Безуспешно?
      — Совершенно верно.
      — Вы проводили обследование подсудимого?
      — В прошлую среду. Это было второе обследование с момента его ареста.
      — И что вы обнаружили?
      — Он страдает нарушениями психики, которые я определяю, как паранойю.
      — Мог ли он отдавать себе отчет в своих поступках и их последствиях?
      — Нет, сэр. В его состоянии он способен бессознательно отвергать любые принципы законности и морали.
      Бонделли повернулся, некоторое время пристально смотрел на окружного прокурора и затем произнес:
      — Все, доктор, спасибо.
      Окружной прокурор провел рукой по волосам и уставился в свои записи свидетельских показаний.
      Келексел, постепенно разобравшись в запутанном содержании этой сцены, кивнул. У туземцев, безусловно, существует примитивное и еще слишком незрелое правосудие. Тем не менее, происходящее напомнило ему о его собственной вине. Может быть, эту цель и преследовала Рут? Показывая сцену суда, она, возможно, хочет сказать: "Ты тоже будешь наказан". Он ощутил приступ жгучего — стыда. Сейчас он сам словно предстал перед судом, перенесся в зал судебных заседаний, который воспроизводил репродыосер. Он неожиданно отождествил себя с отцом Рут, в полной мере разделяя чувства туземца, которые улавливала сверхчувствительная система передачи.
      Внутри Мерфи бушевала с трудом сдерживаемая ярость, всеми силами души он ненавидел сейчас Фурлоу, который все еще сидел на свидетельском месте.
      "Иммунный должен быть уничтожен!" — подумал Келексел.
      Картина зла, воспроизводимая репродьюсером, слегка изменилась, и теперь в фокусе устройства находился окружной прокурор. Парет поднялся со своего места, прохромал к барьеру и остановился там, где прежде стоял Бонделли. Парет аккуратно прислонил свою трость. Губы его были собраны в гримасу пренебрежительного превосходства, однако глаза пылали гневом.
      — Мистер Фурлоу, — сказал он, намеренно опуская докторский титул. — Я правильно заключаю, что, по вашему мнению, подсудимый был неспособен отличать хорошее от плохого в ту ночь, когда он убил свою жену?
      Фурлоу снял очки. Его серые глаза казались теперь поразительно беззащитными. Он протер стекла, надел очки и сложил руки на коленях.
      — Да, сэр.
      — А те тесты, которым вы подвергли обвиняемого, были ли они в принципе такими же, как те, которые проводил доктор Вейли?
      — По сути такими же — карточки. Сортировка шерсти и другие сменяющиеся тесты.
      Парет сверился со своими заметками.
      — Вы слышали о заключении доктора Вейли, что этот обвиняемый был юридически и с медицинской точки зрения абсолютно нормален в момент совершения преступления?
      — Я слышал об этом заключении, сэр.
      — Вам известно, что доктор Вейли является официальным полицейским экспертом города Лос-Анджелеса в области психиатрии и что он проходил службу в армейском медицинском корпусе?
      — Мне известна квалификация доктора Вейли. — Голос Фурлоу был напряженным, но он отвечал, не теряя достоинства, и это вызвало неожиданный приступ симпатии у наблюдавшего за ним Келексела.
      — Ты видишь, что они делают с ним! — с негодованием спросила Рут.
      — Какое это имеет значение? — спросил Келексел. Но еще не успев договорить, он понял, что судьба Фурлоу имеет огромное значение. И прежде всего потому, что Фурлоу, даже осознавая собственную обреченность, все же оставался верным своим принципам. Теперь не могло быть сомнения в том5 что Мерфи — сумасшедший. Таким его сделал Фраффин — для достижения своей цели.
      "Я являюсь этой целью", — подумал Келексел,
      — Тогда, вы должны были слышать, — сказал Парет, — что свидетельство МЕДИЦИНСКИХ экспертов исключает какой-либо элемент ограниченного повреждения мозга в данном случае? Вы слышали о том, что у подсудимого не проявляются маниакальные тенденции, что он не страдает и никогда не страдал от состояния, которое можно официально определить, как сумасшествие.
      — Да, сэр.
      — Тогда, можете ли вы объяснить, почему вы не соглашаетесь с мнением этих квалифицированных МЕДИЦИНСКИХ специалистов?
      Фурлоу крепко уперся обеими ногами в пол, опустил руки на подлокотники стула и, подавшись вперед, произнес:
      — Это очень просто, сэр. Компетенция в психиатрии и психологии обычно подтверждается фактическими результатами. В данном случае, я отстаиваю свою точку зрения, основываясь на том факте, что я ПРЕДСКАЗЫВАЛ это преступление.
      Лицо Парета потемнело от гнева.
      Келексел услышал всхлипывания Рут: "Энди, о Энди… О Энди…" Ее голос вызвал неожиданную боль в груди Келексела, и он прошипел:
      — Помолчи!
      Парет снова сверился со своими записями и затем спросил:
      — Вы психолог, а не психиатр, не так ли?
      — Я клинический психолог.
      — В чем заключается разница между психологом и психиатром?
      — Психолог — специалист в области поведения человека, не имеющий медицинской степени. Пси…
      — И вы выражаете несогласие с мнением людей, ИМЕЮЩИХ медицинскую степень?
      — Как я уже сказал…
      — А, да, так называемое предсказание. Я читал это уведомление, мистер Фурлоу, и хотел бы спросить вас вот о чем: верно ли, что ваше сообщение было составлено таким языком, который переводится на нормальный человеческий язык достаточно разноречиво — иными словами, не было ли оно неопределенным?
      — Его может считать неопределенным лишь тот, кто не знаком с термином "психический срыв".
      — Ааа, ну а что такое психический срыв?
      — Чрезвычайно опасный разрыв с действительностью, который может привести к актам насилия, вроде того, который мы рассматриваем здесь.
      — Но если предположить, что преступление не было бы совершено, если этот обвиняемый сумел бы, так сказать, излечиться от приписываемой ему болезни, можно ли тогда истолковать ваше сообщение, как предсказание ТАКОГО исхода?
      — Только если будет подтвержден диагноз и дано объяснение, ПОЧЕМУ он излечился.
      — Позвольте мне, в таком случае, спросить вас следующее: может ли насильственный акт объясняться другими причинами помимо психоза?
      — Разумеется, но…
      — Правда ли, что термин "психоз" не имеет строго определенного толкования?
      — Есть некоторые расхождения в точках зрения.
      — Расхождения, подобные тем, которые имеются у нас в свидетельских показаниях?
      — Да.
      — И любой насильственный акт может быть вызван причинами, не имеющими ничего общего с психозом?
      — Разумеется, — Фурлоу тряхнул головой. — Но при наличии маниакального…
      — Маниакального? — Парет немедленно ухватился за слово. — Что такое мания, мистер Фурлоу?
      — Мания? Это явление внутренней неспособности реагировать на окружающую действительность.
      — Действительность, — сказал Парет. И еще раз: — Действительность. Скажите, мистер Фурлоу, верите ли вы в обвинения подсудимого против его жены?
      — Не верю!
      — Но, если бы обвинения подсудимого оказались правдой, изменилась бы ваша точка зрения, сэр, на его МАНИАКАЛЬНОЕ восприятие?
      — Мое мнение основывается на…
      — "Да" или "нет", мистер Фурлоу! Отвечайте на вопрос!
      — Я и отвечаю! — Фурлоу откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. — Вы пытаетесь запятнать репутацию…
      — Мистер Фурлоу! Мои вопросы направлены на выяснение, были ли, с учетом всех имеющихся улик, обвинения подсудимого обоснованны. Я согласен, что обвинения нельзя подтвердить или опровергнуть после смерти, но были ли обвинения оправданны?
      — Чем можно оправдать убийство, сэр?
      Лицо Парета потемнело. Глухим, безжизненным голосом он произнес:
      — Мы тут с вами давно уже препираемся, мистер Фурлоу. Теперь расскажите, пожалуйста, суду, были ли у вас какие-то другие отношения с членами семьи подсудимого, кроме… психологического обследования.
      Фурлоу вцепился в подлокотники стула так, что пальцы его побелели.
      — Что вы имеете в виду? — спросил он.
      — Не были ли вы одно время помолвлены с дочерью обвиняемого?
      Фурлоу молча кивнул.
      — Говорите, — потребовал Парет. — Были?
      — Да.
      За столиком защиты поднялся Бонделли, коротко взглянул на Парета, перевел взгляд на судью.
      — Ваша честь, я возражаю. Подобные вопросы я считаю неуместными.
      Парет медленно повернулся. Он тяжело оперся на трость и произнес:
      — Ваша честь, присяжные имеют право знать все возможные причины, оказывающие влияние на этого ЭКСПЕРТА, выступающего свидетелем по делу.
      — Объясните подробнее ваши намерения, — попросил судья Гримм. Он посмотрел поверх головы Парета на присяжных.
      — Дочь подсудимого не может выступить в качестве свидетеля. Она исчезла при таинственных обстоятельствах, сопутствовавших гибели ее мужа. Этот ЭКСПЕРТ находился в непосредственной близости от места событий, когда ее муж…
      — Ваша честь, я возражаю! — ударив кулаком по столу воскликнул Бонделли.
      Судья Гримм поджал губы. Он посмотрел на Фурлоу, затем на Парета.
      — То, что я скажу сейчас, не является одобрением или неодобрением свидетельских показаний доктора Фурлоу. Однако, я исхожу из того, что не подвергаю сомнению его квалификацию, поскольку он является психологом, работающим в суде. Раз так, его мнение может расходиться с мнением других квалифицированных свидетелей. Это привилегия свидетеля-эксперта. Дело присяжных — решать, заключение каких экспертов они сочтут наиболее обоснованным. Присяжные, принимая какое-либо решение, не могут подвергать сомнению квалификацию свидетелей. Возражение принято.
      Парет пожал плечами. Он сделал шаг в сторону Фурлоу, собрался что-то сказать, несколько секунд раздумывал и произнес:
      — Хорошо. Больше нет вопросов.
      — Свидетель может быть свободен, — сказал судья.
      Когда сцена начала медленно меркнуть, после того, как Рут нажала на соответствующие рычажки репродьюсера, Келексел в последний момент посмотрел на Джо Мерфи. Подсудимый улыбался хитрой, скрытной улыбкой.
      Келексел слегка кивнул, заметив эту улыбку. Значит, еще далеко не все потеряно, если даже жертвы могут получать удовольствие, находясь в наиболее затруднительном положении.
      Рут повернулась и заметила улыбку на лице Келексела. Ровным, бесстрастным голосом она произнесла:
      — Будь ты проклят за каждую секунду твоей проклятой вечности.
      Келексел мигнул.
      — Ты такой же сумасшедший, как мой отец, — сказала она. — Энди описывал тебя, когда говорил о моем отце.
      Она резко повернулась к экрану.
      — Смотри на себя!
      Келексел прерывисто вздохнул. Аппарат заскрипел, когда Рут повернула ручки управления и нажала на рычажки. Он захотел оттащить ее от репродьюсера, вдруг испугавшись того, что она вознамерилась показать ему. "Увидеть себя?" — подумал он. Это была жуткая мысль. Не может Чем видеть себя, воспроизведенным репродыосером!
      Крошечная светящаяся сфера, расположенная в центре экрана, расширилась, и перед ними возник рабочий кабинет Бонделли — огромный стол, застекленные книжные полки и шкафы, на которых выстроились ряды книг в бордовых переплетах с золотыми надписями на корешках. Бонделли сидел за столом, держа в правой руке карандаш. Он несколько раз провел кончиком карандаша, на котором был закреплен ластик, по столу. Ластик оставил на полированной поверхности дорожки из маленьких резиновых катышков.
      Фурлоу сидел напротив, на столе перед ним были разбросаны листы бумаги. Он держал свои массивные очки, как указку, размахивая ими, когда говорил.
      — Маниакальное состояние — как маска, — сказал Фурлоу. — Надев эту маску, Мерфи хочет, чтобы его считали нормальным, даже если он знает, что это будет стоить ему жизни.
      — Это нелогично, — пробурчал Бонделли.
      — Тем более, это будет чрезвычайно сложно доказать, — сказал Фурлоу. — Трудно передать словами подобные вещи, особенно так, чтобы это было понятно людям, которые в своей жизни ни с чем подобным не сталкивались. Но, если иллюзии Мерфи будут разбиты, если он пройдет через свое состояние, то это можно будет сравнить с тем, как обычный человек, проснувшись утром, обнаруживает, что проснулся в другой кровати. Другая женщина говорит ему: "Я твоя жена!", незнакомые дети называют его своим отцом. Он будет подавлен, а вся его система восприятия жизни окажется разрушенной.
      — Полный разрыв с действительностью, — прошептал Бонделли.
      — Действительность, с точки зрения объективного наблюдателя, в данном случае не главное, — заметил Фурлоу. — Жизнь в иллюзорном мире спасает Мерфи от психологического эквивалента уничтожения. А это, безусловно, страх смерти.
      — Страх смерти? — удивленно воскликнул Бонделли. — Но ведь это ждет его, если…
      — Здесь следует различать два вида смерти, — сказал Фурлоу. — Мерфи испытывает значительно меньший страх перед реальной смертью в газовой камере, чем перец той смертью, которую ему придется испытать в случае разрушения его иллюзорного мира.
      — Но УЛАВЛИВАЕТ ли он разницу?
      — Нет.
      — Сумасшествие какое-то!
      Фурлоу удивился,
      — Разве не об этом мы все время говорим?
      Бонделли бросил карандаш на стол. Раздался сухой стук.
      — И это произойдет, если он будет признан нормальным7
      — Он получит подтверждение, что сохраняет контроль над приближающейся развязкой своей беды. Для него сумасшествие означает потерю контроля. Это значит, что он не самый главный, не самый могущественный в решении своей судьбы. А если он контролирует даже свою собственную смерть, то это подлинное величие — то есть мания величия.
      — Вы могли бы попытаться доказать это в суде, — сказал Бонделли.
      — Но только не в этом конкретном сообществе и не в данный момент, — ответил Фурлоу. — Именно это я пытаюсь вам объяснить с самого начала. Вы знаете Баунтмана, моего соседа с южной стороны? Ветка моего орехового дерева свисала к нему во двор. Я всегда позволял ему собирать с нее орехи. У нас даже шутка была на эту тему. Прошлой ночью он отпилил эту ветку и бросил ее ко мне во двор — потому что я свидетельствую в защиту Мерфи.
      — Но это же сумасшествие!
      — Как раз сейчас это вполне нормально, — устало сказал Фурлоу. Он тряхнул головой. — Баунтман, как правило, проявлял себя вполне нормальным. Но то, что совершил Мерфи — это преступление на сексуальной почве, и оно возбуждает в людях скрытые подсознательные эмоции, которые они не в силах контролировать, — страх, стыд, сознание вины. Баунтман — лишь отдельно взятое проявление. Все общество стоит на грани психического срыва.
      Фурлоу снял свои темные очки, повернулся и посмотрел прямо в направлении наблюдателей.
      — Все общество, — прошептал он.
      Рут поднялась, пошатываясь, словно слепая. Она нашарила наугад нужную ей ручку репродьюсера и выключила его. Пока экран полностью не потемнел, лицо Фурлоу продолжало смотреть на нее. "Прощай, Энди, — подумала она. — Дорогой Энди. Несчастный Энди. Я никогда тебя больше не увижу".
      Келексел резко отвернулся, прошел большими шагами на середину комнаты. Остановившись, он взглянул на Рут, проклиная тот день, когда впервые увидел ее. "Во имя забвения! — подумал он. — Почему я покоряюсь ей?"
      Слова Фурлоу все еще звенели у него в ушах: "Величие! Иллюзия! Смерть!"
      Что они могли означать для этих дикарей, которые закрыли входы и выходы для разума и чувств? Ярость, которой он раньше никогда еще не испытывал, охватила Келексела.
      "Как она смеет говорить, что я похож на ее отца?
      Как смеет она думать о своем хилом туземном любовнике, когда у нее есть я?"
      Странный, режущий ухо звук, донесся со стороны Рут. Ее плечи тряслись. Келексел понял, что она рыдает, несмотря на воздействие манипулятора. Поняв это, он еще больше рассвирепел.
      Она медленно повернулась на вращающемся кресле и посмотрела ему в глаза. Лицо ее было искажено горем.
      — Живи вечно! — тихо, но отчетливо произнесла она. — И пусть мысль о твоем преступлении терзает тебя каждый день твоей жизни!
      Ее глаза сверкнули ненавистью.
      Чувство безотчетного страха потрясло Келексела. "Как она могла узнать о моем преступлении?" — испуганно подумал он.
      Но владевшая им ярость пришла на выручку.
      "Она испорчена этим иммунным, — мелькнуло у него в голове. — Тогда пусть она увидит, что может сделать Чем с ее любовником!"
      Быстрым движением он повернул ручку манипулятора под своей накидкой. Резко возросшее давление отбросило Рут на спинку сидения, ее тело напряглось и затем бессильно обвисло. Она потеряла сознание.
 

17

      Фраффин стремительно выбежал на причальную платформу, его широкая мантия развевалась, напоминая крылья летучей мыши. Море сияло, подобно темно-зеленому кристаллу, за барьером защитного поля. Десять летательных аппаратов стояли в ряд у края причала, подготовленные к отправке. Возможно, они еще пригодятся для его "чудесной маленькой войны". В воздухе резко пахло озоном. Фраффин почувствовал, как от едкого запаха слегка съежилась кожа у него на лице — защитная реакция организма.
      Там, наверху, цвела его планета, с невиданным изобилием рождались новые сюжеты. Но если сообщение о Келекселе было правдой… Нет, это не могло быть правдой. Это было бы слишком нелогично.
      Фраффин замедлил шаги, приближаясь к контрольному пункту, похожему на огромный желтый глаз. Внутри находился Лутт, начальник Службы наблюдения. Вид приземистой, плотной фигуры офицера его экипажа вернул Фраффину потерянное спокойствие. Квадратное лицо Лутта склонилось к монитору.
      Вид у него был довольно хитрый, и Фраффин вспомнил изречение Като: "Короли страха, которым служат лукавые".
      Да, это был туземец, достойный восхищения — Като. Фраффин восстановил в памяти образы врагов Като, двух карфагенских царей, смотрящих со стен крепости Байрса вниз, на внутреннюю гавань Кортона. "Достойная жертва, верные мысли, сильные боги — вот, что приносит победу", — это тоже были слова Като.
      Но Като умер, его жизнь была затянута в сумасшедший водоворот времени — в память Чемов. Он умер, и те два царя тоже.
      "Безусловно, сообщение о Келекселе было ошибочным", — подумал Фраффин.
      Один из дежурных пилотов подал знак Лутту. Начальник Службы наблюдения быстро выпрямился и повернулся навстречу Фраффину. Настороженное выражение глаз рассеивало всякие сомнения в его излишней самоуверенности.
      "Он похож на маленького Като, — подумал Фраффин, останавливаясь в трех шагах от Лутта. То же строение лица. — Да, мы слишком много отдали этому миру".
      Фраффин поплотнее завернулся в мантию, почувствовав неожиданно возникшую в воздухе прохладу.
      — Достопочтенный Директор, — произнес Лутт. Как осторожно он говорил!
      — Я только что получил тревожное сообщение о Следователе, — сказал Фраффин.
      — О Следователе?
      — О Келекселе, дурень!
      Губы Лутта чуть дрогнули, он быстро посмотрел по сторонам и затем испуганно взглянул на Фраффина.
      — Он… он сказал, что у него есть ваше разрешение… с ним была туземная женщина… она… что-нибудь не так?
      Фраффину потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки. Легкая барабанная дробь прокатилась через каждое мельчайшее мгновение его бытия. Эта планета и ее создания! Каждое мгновение, потраченное на их сооружение, обжигающим бременем легло на его сознание. Он чувствовал себя сейчас, как двустворчатый моллюск, выброшенный приливом на вершину Вселенной. История рушилась вместе с ним, но совершенное преступление останется в его памяти навсегда.
      — Так Следователь покинул нас? — спросил Фраффин, с гордостью отметив, как спокойно звучит его голос.
      — Только небольшая прогулка, — прошептал Лутт. — Он сказал, что это только небольшая прогулка. — Он нервно дернул головой. — Я… все говорили, что Следователь попался в ловушку. Эта женщина была с ним. Она была… — Лутт ухватился за эту деталь, как будто сделал важнейшее открытие. — Туземная женщина упала в обморок из-за своей беременности. — Грубая ухмылка мелькнула на губах Лутта. — Он сказал, что так легче ее контролировать.
      Пересохшим ртом Фраффин проговорил:
      — Он сообщил, куда направляется?
      — На поверхность планеты. — Лутт показал большим пальцем вверх.
      Фраффин заметил движение, и мысль об ужасающем значении этого обыденного жеста раскаленной иглой пронзила его мозг.
      — В своем катере? — спросил Фраффин.
      — Он сказал, что лучше знаком с его управлением.
      В глазах Лутта снова мелькнул испуг. Вежливый голос и внешняя уравновешенность Директора не могли замаскировать огромную важность задаваемых вопросов — он уже заметил одну вспышку гнева.
      — Он заверил меня, что получил ваше разрешение, — пробормотал Лутт. — Он сказал, что это будет хорошей тренировкой перед тем, как получит свою собственную…
      Огонь, сверкнувший в глазах Фраффина, остановил его на полуслове, но он все же закончил.
      — Он сказал, что его женщине это понравится.
      — Но она же была без сознания, — уже с трудом сдерживаясь, заметил Фраффин.
      Лутт молча кивнул.
      "Почему она была без сознания? — спросил себя Фраффин. Надежда вновь начала расти в нем. — Что он может предпринять? Он же в наших руках. Я напрасно поддался панике".
      Экран контрольного селектора позади Лутта дважды мигнул и поменял цвет с желтого на красный. Прибор издал громкое гудение и спроецировал в воздухе круглое лицо Юнвик. Врач корабля выглядела крайне озабоченной. Ее глаза пристально смотрели на Директора.
      — Так вот ты где! — воскликнула она. Ее взгляд метнулся к Лутту, по платформе и остановился на Фраффине. — Он ушел?
      — И захватил с собой женщину, — сказал Фраффин.
      — Он не прошел цикл омоложения! — выпалила Юнвик.
      В течение долгой минуты Фраффин не мог обрести голос.
      — Но все остальные… он… ты…
      Он опять услышал отдаленный рокот барабанов.
      — Да, все остальные немедленно обращались к Омолаживателю, — согласилась Юнвик. — Поэтому я предполагала, что он сам позаботится о себе. Ведь ты же заботишься! — ярость послышалась в ее голосе. — Кто мог предположить обратное? Но никаких упоминаний о нем нет в Главных Архивах! Он не проходил цикла омоложения!
      Фраффин судорожно глотнул пересохшим горлом. Это было немыслимо! Он почувствовал необычайное спокойствие, как будто вдруг замер, прислушиваясь к движению солнц, лун, планет, существовавших в его жизни, но уже забытых. Не прошел курс омоложения! Время… время… Незнакомый голос — его голос, — произнес хриплым шепотом: "Оно наконец пришло…"
      — Один из моих помощников видел его с женщиной совсем недавно и поднял тревогу, — сказала Юнвик. — Серьезное ухудшение состояния Келексела бросилось ему в глаза.
      Фраффин почувствовал, что ему стало трудно дышать. Не прошел курс омоложения! Если Келексел уничтожил все следы существования женщины… Но это невозможно! На корабле имеется полная запись его связи с туземкой. Но если Келексел уничтожил и ее…
      Лутт тихонько потянул Фраффина за мантию.
      Фраффин яростно обернулся к нему.
      — Что тебе нужно?
      Лутт, поклонившись, отступил на шаг назад. Глядя снизу вверх на Фраффина, он пробормотал:
      — Достопочтенный Директор, сообщение… — Лутт дотронулся до прибора связи, прикрепленного сбоку на его шее. — Катер Келексела замечен на поверхности планеты.
      — Где?
      — В районе проживания женщины.
      — Они еще видят его?
      Фраффин затаил дыхание.
      Лутт несколько мгновений слушал и затем покачал головой.
      — Корабль был замечен перемещавшимся без защитных экранов. Обнаруживший его наблюдатель запросил, чем вызвано нарушение секретности. Сейчас он уже потерял его из виду.
      "НА ПОВЕРХНОСТИ!" — подумал Фраффин.
      — Задействуйте все другие средства! — резко скомандовал он. — Лично отдайте приказ каждому пилоту. Этот корабль должен быть найден! Должен быть найден!
      — Но… что мы должны делать, когда найдем его?
      — Женщина, — сказала Юнвик.
      Фраффин покосился на лишенную тела голову, висящую в воздухе над контрольным селектором, и снова впился глазами в Лутта:
      — Да, женщина. Возьмете ее и доставите сюда. Она наша собственность. Мы сумеем договориться с этим Келекселом. Никаких срывов, понял? Доставь ее мне!
      — Если смогу, достопочтенный Директор.
      — Очень советую тебе найти такую возможность, — сурово сказал Фраффин.
 

18

      Фурлоу проснулся от щелчка будильника и выключил его прежде, чем раздался звонок. Он сел в кровати, безуспешно пытаясь преодолеть отвращение к наступающему дню. Теперь каждый новый день превращался в адскую пытку. Вейли делает все, чтобы раздавить его, и не остановится до тех пор, пока… Фурлоу глубоко вздохнул. Скоро станет совсем невмоготу, и ему придется уйти с работы.
      Общество помогало принять такое решение — анонимные письма с угрозами, телефонные звонки. Он стал изгоем.
      Профессионалы вели себя иначе. Поступки Парета и старого судьи Виктора Веннинга Гримма в суде и за его пределами следовало, очевидно, помещать в разные отделения, тщательно изолированные друг от друга.
      — Все уляжется, — говорил ему Гримм. — Дай срок.
      — Ничего, Энди, — успокаивал Парет. — В чем-то выигрываешь, в чем-то проигрываешь.
      Фурлоу тщетно гадал, испытывают ли они хоть какие-нибудь эмоции в связи со смертью Мерфи. Парет был приглашен на казнь и, как говорили в суде, советовался с друзьями, идти ему или нет. Как ни странно, добрые чувства победили. Ему посоветовали не проявлять себя слишком безжалостным.
      "Зачем я пошел? — спрашивал себя Фурлоу. — Хотел подсыпать соли на раны?"
      На самом деле, смиренно приняв приглашение осужденного "посмотреть, как я умру", он пошел туда, рассчитывая снова увидеть таинственных наблюдателей в их летающем цилиндре.
      Они… или галлюцинация и на этот раз были там.
      "Есть ли они на самом деле?" — его мозг требовал разъяснения. И сразу же другой вопрос: "Где ты, Рут?" Он чувствовал, что, если она вернется и сможет объяснить свое исчезновение, галлюцинации сразу прекратятся.
      Его мысли вновь вернулись к казни. Потребуется еще много долгих недель, чтобы стереть это воспоминание. В памяти сохранялись тревожащие его звуки: лязг металла о металл, шарканье подошв, когда охрана подводила Мерфи к месту казни.
      Фурлоу мысленно видел остекленевшие глаза осужденного. Перед смертью Мерфи уже не выглядел таким коренастым. Тюремная роба свободно болталась на нем. Он двигался с трудом, волоча ноги. Впереди него шел священник в черной сутане, поющий звучным голосом, в котором иногда проскальзывали жалобные нотки.
      Когда они вошли, в комнате повисла мертвая тишина. Все глаза обратились к палачу. Он выглядел, как мануфактурный клерк, высокий, с предупредительным лицом и уверенными ухватками профессионала — стоящий перед оклеенной резиной дверью.
      Палач взял Мерфи под руку, помог перебраться через высокий порог. Один из охранников и священник последовали за ними. Фурлоу стоял рядом с дверью и мог хорошо видеть всю группу и слышать, как они переговариваются.
      Охранник затянул ремешок на левой руке Мерфи, попросил его сесть поглубже на стуле.
      — Давай сюда руку, Джо. Чуть дальше. Вот так. — Охранник затянул ремешок. — Не больно?
      Мерфи покачал головой. Его глаза по-прежнему были стеклянными, напоминавшими глаза загнанного зверька.
      Палач посмотрел на охранника и заметил:
      — Эл, может ты останешься здесь и подержишь его за руку?
      В этот момент Мерфи очнулся. То, что он сказал, потрясло Фурлоу и заставило его отвернуться.
      — Тебе лучше остаться с мулами и фургоном.
      Фурлоу не раз слышал эту фразу от Рут — одна из семейных поговорок, истинный смысл которых известен лишь узкому кругу посвященных. Когда Мерфи произнес ее, Фурлоу понял, что нет силы, которая сможет разорвать цепь между отцом и дочерью.
      Все остальное было уже не так страшно.
      Подавленный воспоминаниями, Фурлоу вздохнул, спустил ноги с кровати на холодный пол. Сунул ноги в шлепанцы, надел халат и подошел к окну. Стоя у окна, он смотрел на открывающийся вид, ради которого двадцать лет назад отец купил этот дом.
      Утренний свет резал ему глаза, и они начали слезиться. Фурлоу взял с ночного столика свои темные очки, надел их, подрегулировал фокус линз.
      Перед ним был обычный утренний пейзаж — равнина, поросшая секвойями. Между красными стволами держался туман, который окончательно должен рассеяться только часам к одиннадцати. Два ворона сидели нахохлившись на ветке старого дуба и изредка каркали, созывая своих невидимых товарищей. Капельки роем свисали с листьев акации, росшей прямо у окна.
      Краем глаза Фурлоу заметил какое-то движение. Он повернул голову и увидел в воздухе сигарообразный объект, примерно тридцати футов длиной. Объект быстро проплыл над верхушкой дуба, испугав ворон. Они улетели с пронзительным карканьем.
      "Они видят его! — сказан себе Фурлоу. — Значит, он существует!"
      Объект вдруг резко повернул влево и почти мгновенно исчез, разорвав облачную пленку хмурого неба. На его месте в воздухе остались странные мерцающие диски и сферы.
      Вскоре и они растворились в облаках. Резкий дребезжащий голос вывел Фурлоу из оцепенения:
      — Ты — туземец Фурлоу.
      Фурлоу быстро повернулся и увидел в дверях спальни призрак — приземистая коротконогая фигура в зеленой накидке и трико, квадратное лицо, темные волосы, серебристая кожа, рот до ушей. Глаза пришельца ярко горели под нависающими надбровиями.
      Рот приоткрылся, снова раздался неприятный дребезжащий голос:
      — Я — Келексел.
      Английский был правильным, без акцента.
      Фурлоу смотрел, вытаращив глаза.
      "Гном? — спросил он себя. — Лунатик?" Вопросы громоздились в его голове.
      Келексел бросил взгляд в окно за спиной Фурлоу. Было приятно наблюдать, как свора Фраффина кинулась в погоню за пустым катером-иглой. Запрограммированный курс не позволял кораблю уйти от преследователей, но, когда они его настигнут и обнаружат обман, здесь все будет кончено.
      Фраффин поневоле будет поставлен пред свершившимся фактом… и перед своим преступлением.
      Воскресшая гордость укрепила волю Келексела. Он хмуро посмотрел на Фурлоу, подумав: "Я знаю, что должен делать". Рут скоро проснется, придет на их голоса и тогда она сможет увидеть его полный триумф. "Она будет гордиться, что Чем облагодетельствовал ее своим вниманием", — подумал он.
      — Я наблюдал за тобой, знахарь, — произнес Келексел.
      Фурлоу осенило: "Может быть это какой-то ненормальный урод, который хочет убить меня за мои показания в суде?"
      — Как ты оказался в моем доме? — спросил Фурлоу.
      — Для Чема это несложно, — ответил Келексел.
      Тут Фурлоу с ужасом ПОЧУВСТВОВАЛ, что это существо должно быть связано с непонятным объектом, исчезнувшим в облаках и с теми наблюдателями, которые… Но что такое Чем?
      — Как ты наблюдал за мной? — спросил Фурлоу.
      — Твои проделки фиксировались… — Келексел помахал в воздухе рукой, пытаясь подыскать подходящее название. С этими существами так сложно найти общий язык… — такой штукой, вроде вашего кино, — заключил он. — Конечно, гораздо более сложной — ваши ощущения расшифровываются и стимулируют восприятие аудитории.
      Фурлоу прочистил горло. Он смутно понимал смысл слов, но его беспокойство возрастало. Хриплым голосом он проговорил.
      — Наверняка, это что-то новое.
      — Новое? — усмехнулся Келексел. — Старше твоей галактики.
      "Он точно придурок, — решил Фурлоу. — Почему они всегда выбирают психологов?"
      Но тут он вспомнил воронов. Невозможно было отрицать, что птицы тоже видели эти… штуки. "Что такое Чем?" — снова спросил он себя.
      — Ты не веришь мне, — заметил Келексел. — Ты не хочешь мне верить.
      Он ощущал, как мягкая расслабленность теплой волной растекается по его телу. Как это было приятно! Он понял, какое удовольствие получили когда-то люди Фраффина, познакомившись с этими туземцами. Гнев и ревность, которые он испытывал к Фурлоу, постепенно рассеивались.
      Фурлоу проглотил слюну. Рассудок увлекал его на неизведанные тропки познания.
      — Если я поверю тебе, — сказал он, — то я должен тогда буду признать, что ты… ну…
      — Некто из другого мира?
      — Да.
      Келексел рассмеялся.
      — Мне не сложно это доказать! Я могу так напугать тебя, что ты остолбенеешь!
      Он щелкнул пальцами.
      Это был чисто человеческий жест существа, мало похожего на человека. Фурлоу повнимательнее пригляделся к своему гостю: накидка с капюшоном, трико, странные остроконечные уши. "Эту накидку можно было взять из театральной костюмерной, — мелькнуло у него в голове. — Он похож на карликового Белу Люгоси. Не больше четырех футов росту".
      В следующий момент Фурлоу овладел почти панический страх.
      — Зачем ты здесь? — воскликнул он.
      "Зачем я здесь?" — Келексел не смог сразу найти логическое объяснение своему поступку. Он вспомнил о Рут, которая без чувств лежала на кушетке в соседней комнате. Этот Фурлоу мог стать ее мужем. Жгучая ревность пронзила сердце Келексела.
      — Возможно, я пришел, чтобы указать тебе твое место, — высокомерно сказал он. — Может быть, я подниму тебя на своем корабле высоко над вашей глупой планетой и покажу тебе, какая это ничтожная крупинка.
      — Будем считать, что это не глупая шутка, и ты… — начал Фурлоу.
      — Ты не должен говорить Чему, что он глупо шутит, — перебил его Келексел.
      Фурлоу понял по тону Келексела, что тот способен на насилие. Собрав всю свою волю, он вернул дыханию обычный ритм и стал пристально разглядывать незваного гостя.
      "Может ли он быть связан с исчезновением Рут? — размышлял Фурлоу. — Не из тех ли он тварей, которые похитили Рут, следили за мной, наблюдали за последними минутами бедного Джо Мерфи, которые…" — Я нарушил самые важные заповеди своего общества, появившись здесь, — сказал Келексел. — Мне самому странно, что я на это осмелился.
      Фурлоу снял очки, нашел на туалетном столике платок, протер их и опять надел.
      "Я должен заставить его говорить, — подумал он. — Во время разговора он дает выход своим чувствам".
      — Что такое Чем? — спросил Фурлоу.
      — Хорошо, — сказал Келексел. — У тебя нормальное любопытство.
      Он начал рассказывать о Чемах, их могуществе, их бессмертии, Кораблях историй.
      Однако по-прежнему ни одного упоминания о Рут. Фурлоу гадал, хватит ли у него смелости спросить о ней.
      — Почему ты пришел ко мне? — поинтересовался он. — Что, если я расскажу о тебе?
      — Вряд ли ты сможешь рассказать о нас, — улыбаясь, заметил Келексел. — А если и сможешь, кто тебе поверит?
      Фурлоу обратил внимание на угрозу. Если допустить, что Келексел тот, за кого себя выдает, то это может быть очень опасно.
      Кто способен противостоять такому существу? Фурлоу вдруг почувствовал себя, как житель Сандвических островов перед железной пушкой.
      — Зачем ты здесь? — снова спросил он.
      "Как он надоел мне с этим вопросом!" — подумал Келексел. Кратковременное замешательство охватило его. Почему этот знахарь так настойчив? Как бы там ни было, он знахарь, первобытный колдун, возможно обладающий таинственными методами познания.
      — Ты можешь быть мне полезен, — ответил он.
      — Полезен? Если ты прибыл из такой высокоразвитой цивилизации, как ты…
      — Я буду задавать тебе вопросы и оценивать ответы, — прервал его Келексел. — Может, что и всплывет.
      "Почему он здесь? — спрашивал себя Фурлоу. — Если он тот, за кого себя выдает… почему?"
      Фурлоу пытался расставить по местам обрывки фраз Келексела. Бессмертие. Корабли историй. Поиски развлечений. Роковая скука. Бессмертие. Бессмертие…
      Пристальный взгляд Фурлоу начал раздражать Келексела.
      — Что, сомневаешься, в здравом ли ты уме? — резко спросил он.
      — Не поэтому ли ты здесь? — спросил в ответ Фурлоу. — Тоже сомнения мучают?
      Не стоило так говорить. Фурлоу сообразил это, когда слова уже слетели с языка.
      — Как ты осмелился?! — воскликнул Келексел. — В МОЕМ обществе контролируется состояние рассудка всех без исключения Чемов. Паутина Тиггиво обеспечивает безупречную работу нервной системы. Каждый при рождении подсоединяется к этой паутине, залогу нашего бессмертия.
      — Паутина Тигги… Тиггиво? — спросил Фурлоу. — Э… механическое устройство?
      — Механическое? Ммм… да.
      "Боже милостивый! — подумал Фурлоу. — Неужели он хочет внедрить какое-то сумасбродное психоаналитическое устройство? И сейчас подготавливает почву?"
      — Паутина объединяет всех Чемов, — продолжал Келексел. — Мы все — единый организм. Поэтому мы постигли то, о чем ты и не подозреваешь, несчастный. У вас нет ничего подобного, поэтому ты слеп.
      Фурлоу был глубоко задет. "Механическое устройство!" Неужели этот болван не понимает, что имеет дело с психологом? Фурлоу сдержал гнев, сознавая, что лучше не рисковать, и сказал:
      — Я слеп? Возможно. Но не настолько слеп, чтобы не видеть, что любое механическое устройство для психоанализа — бесполезная подпорка.
      — О! — Келексел был поражен этим заявлением. — Бесполезная подпорка? Паутина? Ты и без того понимаешь людей? — спросил он.
      — Да, и очень неплохо, — ответил Фурлоу.
      Келексел сделал несколько шагов в глубину комнаты.
      Он испытующе посмотрел на Фурлоу. Похоже, что туземец хорошо знает себе подобных. Это явно не пустое хвастовство. Но может ли он узнать мысли Чема, понять их?
      — Что ты можешь сказать обо мне? — поинтересовался он.
      Фурлоу вгляделся в квадратное, внимательное лицо. Он расслышал просительную интонацию в заданном вопросе. Ответить нужно осторожно.
      — Возможно, — сказал он, — ты так долго выполнял роль какой-то отдельной части, что уже почти СТАЛ этой частью.
      "Выполнял роль части?" — удивился Келексел. Он попытался переосмыслить услышанное. Но ничего не пришло ему на ум. Он сказал:
      — Мое механическое устройство исключает для любого из нас возможность ущерба.
      — Каким безопасным тогда должно быть ваше будущее, — заметил Фурлоу. — Как уверенно вы должны себя чувствовать. Зачем же тогда ты здесь?
      "Зачем я здесь?" — подумал Келексел. Он вдруг понял, что причина его поведения слишком рациональна. Он уже пожалел о своем порыве. Никакого морального превосходства над Фурлоу он не получил.
      — Бессмертный Чем не обязан давать объяснения, — сказал он.
      — Ты действительно бессмертен?
      — Да!
      Фурлоу понял, что Келексел говорит правду. В его госте было нечто, не допускающее мысли о притворстве. Неожиданно Фурлоу догадался, зачем Келексел появился здесь. Но как объяснить это ему?
      — Бессмертный, — сказал Фурлоу, — я знаю, зачем ты здесь. Пресытился жизнью и похож на человека, карабкающегося на отвесный утес. Чем выше ты залез, тем дольше тебе падать — и тем сильнее притягивает глубина. Ты пришел сюда, потому что боишься катастрофы.
      Келексел выделил одно слово — "Катастрофа!"
      — С Чемами не происходит катастроф, — насмешливо заметил он. — Чемы — разумные существа, обладающие высшим интеллектом. На низшей ступени разум может стать причиной катастрофы. Но затем это исключено. Все, что происходит с Чемом с момента появления на свет, способствует достижению совершенства.
      — Как все продумано, — сказал Фурлоу.
      — Конечно!
      — Какая непревзойденная четкость, — продолжал Фурлоу. — Дайте человеку жить подобной жизнью, и тогда она станет эпиграммой. Правда, после его смерти может выясниться, что эпиграмма неверна.
      — Но МЫ не умираем!
      Келексел ухмыльнулся. В конце концов этот Фурлоу оказывается таким наивным, его аргументы так легко опровергнуть. Согнав с лица усмешку, он произнес:
      — Мы совершенные существа, которые…
      — ТЫ не совершенен, — сказал Фурлоу.
      Келексел изумленно воззрился на него, вспоминая, что и Фраффин говорил нечто подобное.
      — Мы ИСПОЛЬЗУЕМ вас для собственного развлечения, — сказал он. — Мы живем вашей жизнью, когда наше существование кажется нам слишком пресным.
      — Ты явился сюда, чтобы узнать о смерти, поиграть со смертью, — решительно произнес Фурлоу. — Ты хотел бы умереть, но боишься смерти!
      Келексел в шоке смотрел на Фурлоу. "Да, -подумал он. — Поэтому я здесь. Этот знахарь видит меня насквозь". Он кивнул против своей воли.
      — Ваше механическое устройство — это замкнутый круг, змея, держащая во рту свой хвост, — сказал Фурлоу.
      Келексел сумел найти силы, чтобы возразить:
      — Мы живем вечно, и это реальность!
      — Реальность! — воскликнул Фурлоу. — Реальностью можно считать все, что угодно.
      — Мы на голову выше вас…
      — Тогда зачем ты пришел просить у нас помощи?
      Келексел тряхнул головой. Гнетущее чувство приближающейся опасности овладело им.
      — Ты никогда не видел, как действует паутина, — сказал он. — Как же ты можешь судить…
      — Я видел тебя, — ответил Фурлоу. — И мне известно, что любая механическая система ограничена пределами познания. А истину нельзя загнать внутрь круга. Истина подобна бесчисленным лучам, уходящим в огромное пространство бесконечной вселенной.
      Движение рта Фурлоу завораживало Келексела. Обжигающие слова словно стекали с его губ. Как никогда, Келексел сожалел, что он здесь. Сейчас он готов был бежать сломя голову, как будто стоял в преддверии ада.
      — Со временем с такими системами происходят любопытные вещи, — говорил Фурлоу. — Изначально прямая линия вашей философии со временем начинает замыкаться в круг. Но вы не замечаете этого и не осознаете опасности. Вам кажется, что вы идете по верному пути. Тем временем вы сворачиваете все дальше и дальше в сторону, создаете новые теории, чтобы объяснить предыдущие и вязнете в них все глубже и глубже.
      — Но у нас все в порядке, — возразил Келексел. — Твои доводы не для нас.
      — Если ты однажды добился успеха, это не означает, что он неизменно будет сопутствовать тебе, — сказал Фурлоу. — Мы не останавливаемся на достигнутом. Мы пробуем применить полученное знание в других условиях. Все, что ты рассказал о Чемах, выдает тебя. Ты думаешь, что тебе известны ответы на все вопросы. Но все-таки ТЫ здесь. Ты в ловушке. Подсознательно ты понимаешь, что ты в замкнутой системе, из которой не вырваться. Ты обречен ходить по кругу… до тех пор, пока не погибнешь.
      — Чемы не погибают.
      — Зачем же ты тогда пришел ко мне?
      — Я… я…
      — Люди, которые существуют в замкнутой системе, напоминают крутящуюся гусеницу, — продолжал Фурлоу. — Они следуют за ведущим, всегда следуют за ведущим по его липкому следу. Но первый в этой цепи пристраивается в затылок к последнему — и все в ловушке. След становится все отчетливее, пока вы продолжаете двигаться по той же тропе. И этот след служит для вас указанием, что вы на верном пути. Вы живете вечно! Вы бессмертны.
      — Да!
      Заметив, как Келексел следит за каждым его словом, Фурлоу понизил голос.
      — И тропинка всегда кажется вам прямой, — сказал он. — Глядя вперед, вы видите короткий ее участок и не способны заметить, что она поворачивает. Поэтому она остается для вас прямой.
      — Какая мудрость! — презрительно фыркнул Келексел. — Удивительно, что она не спасла твоего драгоценного безумца, твоего Джо Мерфи!
      Фурлоу сглотнул. "Зачем я спорю с ним? — подумал он. — Какую кнопку он нажал, чтобы заставить меня делать это?"
      — Не так ли? — настойчиво спросил Келексел.
      Фурлоу вздохнул.
      — Еще один порочный круг, — ответил он. — Мы все еще метафорически сжигаем евреев за то, что они разносят чуму. В каждом из нас сидят Каин и Авель. Мы бросаем камни в Мерфи, потому что он олицетворяет дурную половину. Он больше Каин, чем Авель.
      — У вас зачаточные понятия о добре и зле, — сказал Келексел. — Было ли злом… УНИЧТОЖИТЬ Мерфи?
      "О, Боже! — подымал Фурлоу. — Добро и зло! Первичное и вторичное!"
      — Это не вопрос добра и зла, — произнес он. — Это реакция из самой глубины сознания. Это… как поток… или ураган… Это происходит… когда ПРОИСХОДИТ!
      Келексел оглядел простую комнату, обратил внимание на кровать, предметы на ночном столике. Там был портрет Рут! Как он смеет хранить память о ней? Но кто из них имеет большее право? Неожиданно комната стала отвратительной, страшной. Он захотел поскорее уйти прочь. Но куда ему было идти?
      — Ты прибыл сюда в поисках лучшей философии, — сказал Фурлоу, — не сознавая, что все эти теории — пустая трата времени, маленькие ходы, прогрызенные червями в древней глыбе.
      — Ну а ты… ты…
      — Кто может лучше знать о ходах червя, чем сам червь? — спросил Фурлоу.
      Келексел облизнул губы.
      — Где-то должно скрываться совершенство, — прошептал он.
      — Должно ли? Что это будет? Постулат совершенной психологии и совершенная личность в этих условиях. Ты ходишь по своему нескончаемому замкнутому кругу, но вот в один прекрасный день ты с ужасом обнаруживаешь, что круг не завершен. Он может оборваться!
      Сейчас Келексел слышал малейший звук, тиканье будильника отдавалось у него в голове.
      — Вымирание, — произнес Фурлоу, — вот где лежит предел вашего совершенства, обманчивость вашего рая. Когда ваша совершенная психология излечивает совершенный объект, она оставляет его внутри замкнутого круга… одного. — Он покачал головой. — Напуганного.
      Он внимательно взглянул на Келексела, заметил, что тот дрожит.
      — Ты пришел, чувствуя непреодолимое влечение к предмету, вселяющему в тебя ужас. Надеялся, что у меня найдется панацея, какой-нибудь примитивный совет.
      — Да, — ответил Келексел. — Но как ты можешь мне помочь? — Он прищурился. — Ведь ты… — Он обвел рукой комнату, не находя слов для того, чтобы описать убогость существования этого туземца.
      — Ты помог мне принять важное решение, и я за это тебе благодарен, — произнес Фурлоу. — Я живу на моей планет е и могу принадлежать себе, я намерен наслаждаться жизнью. Если же я существую для юга, чтобы удовлетворять прихоти какого-то сверхсущества, которое хочет видеть мое унижение, — я не доставлю ему этого удовольствия.
      — Есть ли такое сверхсущество? — прошептал Келексел. — Осталось ли оно после… после…
      — Собрав все достоинство, которое у меня есть, я выяснил это… для себя, — сказал Фурлоу. — Это мой выбор, мое решение. Вряд ли я смог бы до конца прожить отпущенное мне время, не приняв такого решения.
      Келексел посмотрел на свои руки, на потемневшие ногти, сморщившуюся кожу.
      — Я живу, — проговорил ок. — Все еще живу.
      — Но ты так и не осознал, что жизнь — ПРОМЕЖУТОК между двумя ступенями, — с упреком заметил Фурлоу.
      — Промежуток?
      Фурлоу кивнул. Сейчас он говорил и действовал, полагаясь на инстинкт, вступив в борьбу с опасностью, которая не была до конца ясна.
      — Жизнь — это движение, — сказал он, — и весь ее азарт в самом существовании. Только идиот не способен понять, что осужденный на смерть не умирает дважды.
      — Но мы не умираем, — с мольбой в голосе проговорил Келексел. — Мы никогда… — Он замотал головой, сак больной зверь.
      — Однако, существует утес, на который ты карабкаешься, — заметил Фурлоу. — И не забывай о бездне, которая влечет тебя.
      Келексел закрыл глаза руками. Каким-то непостижимым, таинственным образом этот знахарь попал в самую точку.
      Колеблющаяся тень за спиной Келексела привлекла внимание Фурлоу. Увидев появившуюся в дверном проеме Рут, он остолбенел. Рут стояла пошатываясь, держась за дверной косяк. Тусклыми глазами она смотрела мимо Фурлоу, на Келексела.
      — Рут, — шепотом произнес Фурлоу.
      Ее рыжие волосы были собраны на затылке, перевязаны сверкающими зелеными бусами. На ней была длинная зеленая мантия, стянутая на талии поясом из драгоценных камней. Что-то странное, чужое появилось в ее облике. Заметив ее выпирающий живот, Фурлоу понял, что она беременна.
      — Рут, — позвал он, на этот раз громче.
      Она не обратила на него внимания, сконцентрировав горящий яростью взгляд на спине Келексела.
      — Я хочу, чтобы ты умер, — тихо сказала она. — О, как я хочу, чтобы ты умер. Пожалуйста, умри, Келексел. Сделай это для меня. Умри!
      Келексел опустил руки и медленно с достоинством повернулся. Ну вот, наконец она совершенно свободна и видит его, не подвергаясь воздействию манипулятора. Так вот какова ее реакция, ее истинное лицо. Время неслось с сумасшедшей скоростью, все его прошлое было, как один удар сердца. Она хотела его смерти. Во рту Келексела появился горький привкус. Он, Чем, облагодетельствовал эту простую туземку, а она желает его смерти.
      Выполнить ли то, что он задумал? Он еще мог сделать это, но триумфа уже не получалось. По крайней мере, в глазах Рут. Он протянул к ней руку, но рука тут же бессильно повисла. Бесполезно! Он видел по глазам, как сильно изменились ее чувства.
      — Пожалуйста, умри! — шепнула она.
      С лицом, потемневшим от гнева, Фурлоу рванулся вперед.
      — Что ты сделал с ней? — крикнул он.
      — Стой, где стоишь, — произнес Келексел, вытянув руку.
      — Энди! Стой! — воскликнула Рут.
      Он повиновался, услышав испуг в ее голосе.
      Рут дотронулась до живота.
      — Вот, что он сделал, — хрипло сказала она. — И потом, он убил мою мать, отца, разрушил тебя и…
      — Пожалуйста, без насилия, — сказал Келексел. — Вы не можете причинить мне вреда. А я могу уничтожить вас обоих.
      — Он может, Энди, — тихо сказала Рут.
      Келексел посмотрел на выпирающий живот Рут. Какой странный способ производить на свет потомков!
      — Ты не хочешь, чтобы я уничтожил твоего дружка? — спросил он.
      Она молча покачала головой. Господи! Что собирается делать этот безумный маленький монстр? В его глазах застыла такая ужасная сила.
      Фурлоу взглянул на Рут. Как странно она выглядит в своей зеленой накидке, украшенная этими большими камнями. И беременная! От этого… Этого…
      — Интересно, — заметил Келексел. — Фраффин считает вас некоей точкой отсчета в нашем развитии, надеется, что с вашей помощью мы сможем подняться на новую ступень. Может, к окончательному совершенству. Похоже, что он и не подозревает, насколько прав.
      Он наблюдал, как Фурлоу отступил, подошел к Рут. Когда Фурлоу попытался обнять ее за плечи, Рут оттолкнула его руку.
      — Келексел, что ты собираешься делать? — спросила она.
      — То, что еще никогда не делал ни один Чем, — ответил Келексел. Он повернулся к ней спиной, прошел к кровати Фурлоу, поколебавшись, разгладил покрывало.
      Увидев его у постели, Рут с ужасом подумала, что он собирается использовать манипулятор, заставить ее лечь с ним, а Энди — смотреть на них. "О Господи, только не это!" — взмолилась она.
      Келексел, не глядя на них, сел на край постели. Она была мягкой, покрывало — теплым и пушистым. Белье слабо пахло потом туземца, запах показался Келекселу эротичным.
      — Что ты собираешься делать? — прошептала Рут.
      — Вы оба должны оставаться на своих местах, — сказал Келексел.
      Он сосредоточился на работе своего сердца.
      "Это должно получиться, — подумал он. — Омоложение научило нас чувствовать каждый нерв, каждый мускул своего тела. Это должно получиться".
      Вначале он ничего не ощущал. Но вдруг почувствовал, как сердечный ритм замедляется, очень незначительно, но замедляется. По мере того, как он обретал контроль над собой, промежутки между ударами сердца росли. Он попытался настроить ритм в такт дыхания Рут: вдох — удар, выдох — удар.
      Но сердце вдруг пропустило удар!
      Паника охватила Келексела. Он ослабил нажим, пытаясь вернуть сердце к нормальному ритму. "Нет! — испуганно подумал он. — Я не этого хотел!" Но им уже завладела другая сила. Что-то громадное и всесокрушающее сдавило его грудь. Он видел открывшуюся черную бездну и был на том утесе, о котором говорил Фурлоу. Он пытался ухватиться за что-нибудь, удержаться от погружения в небытие.
      Где-то далеко, в тумане, который окружал его, раздался голос Рут: "С ним что-то случилось!"
      Келексел осознал, что он лежит на спине в кровати Фурлоу. Казалось, его сердце плавится от боли. Сквозь невыносимую боль он еще различал удары: удар — боль, удар — боль, удар — боль…
      Он почувствовал, как медленно разжимаются пальцы, которыми он цеплялся за поверхность утеса. Бездна зияла под ним. Ветер засвистел в ушах и он низвергся во тьму. Голос Рут долетел и потерялся в пустоте: "Боже! Он умирает!"
      И отдаленным эхом, последним эхом перед небытием в его голове зазвучали слова Фурлоу: МАНИЯ ВЕЛИЧИЯ.
      Фурлоу склонился над кроватью, пощупал пульс на виске Келексела. Ничего. Кожа была на ощупь сухой, гладкой и холодной.
      "Может быть, они устроены не так, как мы, — подумал он. — Может, пульс надо искать где-то в другом месте". Он проверил правое запястье. Рука была мягкой и пустой. Пульс не прощупывался.
      — Он умер? — прошептала Рут.
      — Думаю, да.
      Фурлоу уронил безжизненную руку на постель, поднял глаза на Рут.
      — Ты велела ему умереть, и он умер.
      Странное чувство, похожее на сожаление, промелькнуло в ее сознании. "Неужели я убила его?" — подумала она.
      — Мы убили его? — произнесла она вслух.
      Фурлоу посмотрел на неподвижную фигуру. Он вспомнил свой разговор с Келекселом — Чем ожидал получить какую-то сверхъестественную поддержку от первобытного "знахаря".
      "Я ничего не дал ему", — подумал Фурлоу.
      — Он был сумасшедший, — прошептала Рут. — Они все сумасшедшие"
      "Да, у него была какая-то особая форма безумия, и он представлял опасность, — сказал себе Фурлоу. — Хорошо, что ж помешал ему. Он мог убить нас. Неужели они все такие?"
      Он восстановил в уме рассказ Келексела о Чемах. Видимо могут появиться и другие существа. Как они поступят, когда обнаружат двух туземцев рядом с мертвым Чемом?
      — Что мы будем делать дальше? — спросила Рут.
      Фурлоу откашлялся. Что она подразумевает? Может быть, искусственное дыхание? Но он понимал, что это было бесполезно. Чем сам захотел умереть. Он посмотрел на Рут, как раз вовремя, чтобы заметить еще двух Чемов за ее спиной.
      Не обращая на него внимания, они подошли к телу Келексела.
      Фурлоу был поражен бесстрастным выражением их лиц. Одна из них, в зеленой накидке, как у Келексела, была лысой круглолицей женщиной, телосложением напоминающей бочку. Она осторожно, но уверенно осмотрела Келексела. Чувствовалось, что это ее работа.
      Другой, с острыми чертами лица, крючковатым несом, одетый в черную мантию, дожидался. Кожа у него, как и у женщины, была металлического серебристого цвета.
      Пока женщина проводила осмотр, они не обменялись ни единым словом.
      Рут стояла, точно пригвожденная к полу. Она узнала Юнвик, встреча с судовым Врачом хорошо запечатлелась в ее памяти. Мужчину-Чема сна никогда раньше не встречала, но не раз видела его изображение на приемном экране в своей комнате, когда Келексел связывался с ним. Это был Директор Фраффин. Даже Келексел разговаривал с ним другим тоном. Увидев его впервые, Рут поняла, что никогда не забудет этого надменного лица. Для Рут сказанное было так же понятно, как если бы разговор шел по-английски, но скрытый смысл ускользал от нее.
      Юнвик повернулась и обменялась взглядами с Фраффином. В глазах обоих читалась горечь поражения. Оба они хорошо понимали, что произошло здесь на самом деле.
      Фраффин вздохнул. Расплывчатый сигнал о смерти Келексела дошел до него через паутину Тиггиво, когда единство Чемов на мгновение распалось. Почувствовав эту смерть, ее реальность, он отчетливо понял свою идентичность с умершим.
      Эта мысль ужаснула его. Конечно, каждый Чем во вселенной ощутил эту смерть, понял, что произошло, но Фраффин знал, что лишь немногие могли извлечь из нее урок.
      Умирая, Келексел победил его. Фраффин понял, что он проиграл и ему нет спасения, даже если они с Юнвик сейчас скроются на своем катере в космических глубинах. Фраффин знал, что в небе над ними находятся сейчас в летательных аппаратах многие из его экипажа, не осмеливаясь подлететь поближе. И они понимали, что Первородные потребуют, чтобы им предоставили тело. Ни один Чем в наружной вселенной не успокоится, пока тайна не разрешится.
      Здесь умер первый из бессмертных Чемов, первый за все бесконечное Время. Планета скоро будет наводнена фаворитами Первородных, и все секреты — раскрыты.
      Первородные Чемы! Это открытие потрясет вселенную Чемов. Мог ли кто-либо предполагать подобное!
      — Что… убило его? — отважилась спросить Рут на языке корабля.
      Юнвик бросила на нее тусклый взгляд. Несчастная дурочка! Что она может понимать в делах Чемов?
      — Он убил себя сам, — мягко сказала она. — Это единственно возможная смерть для Чема.
      — Что они говорят? — спросил Фурлоу. Ему показалось, что он сказал это слишком громко.
      — Он убил себя, — ответила Рут.
      "Он убил себя", — подумал Фраффин. Он взглянул на Рут, прекрасное, чистое, экзотическое создание, и неожиданно почувствовал какую-то странную связь с ней и остальными ее собратьями, "У них нет другого прошлого, кроме того, которое дал им я", — подумал он.
      Смутно знакомый запах проник в его ноздри, запах едких соленых ветров Картараджа. Вся его жизнь была подобна пустыням Картараджа.
      Он знал, что Первородные подвергнут его изгнанию, он будет обречен на одиночество. Это было единственное наказание, которому они подвергают Чемов, независимо от преступления.
      "Сколько времени я смогу выносить это, прежде, чем последую по пути Келексела?" — спросил он себя.
      — Я предупреждала тебя, что этим кончится, — тихо сказала Юнвик.
      Фраффин закрыл глаза, не желая ее видеть. Он сейчас видел лишь свое будущее. Он видел его, как через кровавую завесу, через кровь, которая питала жадного оракула, сидящего в нем. Ему предоставят всевозможные машины, устройства, все — кроме Чемов или любого другого живого существа.
      Но воспоминания об этой планете будут скрашивать его одиночество. Его мысли скакали, как скачет плоский камешек по водной глади. С каждым касанием поверхности затерянные в вечности воспоминания возвращались к нему: дерево, лицо…, мелькающие лица. Вот дочь Каллима-Сина, выданная замуж (по указке Чемов) за Аменофиса-третьего три тысячи пятьсот лет назад…
      И факты: он вспомнил, что Царь Кир предпочитал не править, а заниматься археологией. Дурак!
      И места: стена в пыльной деревеньке около пустынной дороги, местечко Маквайяр. Стека, называвшаяся могучий Ури, которую он видел в последнем… Тиграт-Паласар прошел пред его мысленным взором, через ворота Иштар, по улице Процессий. Парад продолжали Сеннашериб, Шалманязер, Исем-Даган, Синсарра-Искан; все они плясали под дудку Чемов.
      Фраффин чувствовал, что его собственный разум был единственным вместилищем для созданных им существ, заповедником, где они жили — уголок, полный голосов, лиц, и целых рас, которые прошли, не оставив никакого следа, кроме отдаленного неясного шепота… и слез.
      Все кружилось в его голове. "Я вижу жизнь глазами!" — подумал он.
      Его память вернулась к времени Шебы, он видел ее город верблюдов, который смог противостоять легионам Аелия Галла. Сейчас этот город разрушен так же, как Картарадж и сам Фраффин, остались лишь обвалившиеся стены, кучи мусора, песок, молчаливые камни — развалины, ожидающие своего Царя Кира, который откопает пустые черепа.
      "Аурум эт феррум, — подумал он. — Золото и железо".
      Откроется ли ему смысл того, что происходит с ним перед тем, как наступит забвение?
      "Мне нечем теперь занять свой разум, — подумал он, — и ничто больше не сможет отвлечь меня от скуки".
 

ЭПИЛОГ

      ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ ПЕРВОРОДНЫХ:
      На период этого цикла отказать в выдаче разрешений желающим наблюдать первобытных Чемов в их естественной среде. Заявки на следующий цикл будут приниматься только от специалистов в области генетики, социологии, философии и истории Чемов.
      Разрешение на встречу с туземным знахарем Андроклесфурлоу и его женой Рут, могут выдаваться только с учетом следующих ограничений:
      1. Запрещается обсуждать тему бессмертия.
      2. Запрещается обсуждать вопросы наказания Директора Фраффина, Судового Врача Юнвик и членов экипажа Корабля историй.
      3. Не разрешается задавать туземной женщине вопросы о ее отношениях со Следователем Келекселом.
      4. Все желающие встретиться должны препровождаться в жилище знахаря на планету-заповедник с учетом всех необходимых требований безопасности.
      Принять к сведению, что заявки на усыновление детей первобытных Чемов с планеты-заповедника могут быть рассмотрены только после завершения обследования ребенка Келексела и туземной женщины. Результаты проводимых в настоящее время обследований детей первобытных Чемов будут объявлены по их завершении.
      По соображениям безопасности все несогласованные попытки посетить туземную планету-заповедник повлекут суровое наказание.
      (УДОСТОВЕРЕНО СЕГОДНЯ ИМЕНЕМ ПЕРВОРОДНЫХ)

ПРОЛОГ

 
      Он проснулся и некоторое время лежал, глядя в низкий потолок, едва видимый в слабом красном свете, и чувствуя под собой жесткую подстилку. Повернув голову, он увидел стену и приборную панель с горящим на ней красным огоньком индикатора.
      Он спустил ноги с узкой кушетки и сел. Комната была маленькой, голой, окрашенной в серый цвет. В предплечье пульсировала боль. Он отбросил свободный рукав странною пурпурного одеяния, увидел на коже узор из крохотных проколов и узнал в них следы, оставляемые Охотником… Как посмел?
      Что-то темное на полу привлекло его внимание. Он соскользнул с кушетки, опустился на колени перед неподвижным телом мужчины в пурпурной тунике, покрытой почерневшими пятнами крови, и осторожно перевернул его на спину.
      Аммэрлн!
      Он взял в руку безжизненное запястье и почувствовал слабый пульс. Потом встал на ноги и увидел второе тело, а ближе к двери — еще два, Он быстро обследовал каждое из них…
      Все трое были мертвы, а их тела покрыты страшными резаными ранами. Только Аммэрлн еще едва заметно дышал.
      Он подошел к двери и крикнул в темноту. Ровные ряды полок в библиотеке отозвались лишь коротким эхом. Он повернулся лицом к комнате и заметил у стены регистратора. Он присоединил нейроэлектроды к вискам умирающего. Единственное, что он мог сделать для Аммэрлна, — снять копию с его памяти. А ведь тому нужен был врач — и немедленно.
      Он прошел через библиотеку и обнаружил за ней огромный зал, эхом отражающий каждый звук. Это не был Сапфировый Дворец на берегу Мелкого Моря. Перепутать очертания было невозможно — он находился на борту корабля для дальних космических полетов. Почему?.. Как он тут оказался,. Он стоял в растерянности. Вокруг была абсолютная тишина.
      Он пересек Большой Зал и вошел в наблюдательную рубку. Здесь лежал еще один мертвый, судя по форме, — член экипажа. Он коснулся ручки управления и огромные экраны засветились голубым светом. На них, плавно фокусируясь, появился гигантский полумесяц. Достигнув максимальной четкости, изображение застыло, мягко-зеленое на фоне черного космоса. Ниже висел спутник, меньший по размерам и явно без атмосферы, покрытый какими-то голубоватыми пятнами. Что это за миры?..
      В течение часа он обошел огромный корабль из конца в конец. Все обитатели этого безмолвного аппарата — семь беспощадно изрезанных тел. Огоньки коммуникатора, расположенного в отсеке управления, исправно горели, но никакого ответа из висящего под ним чужого мира на его вызов не последовало.
      Он возвратился в комнату регистрации. Аммэрлн еще слабо дышал. Копирование его памяти закончилось; все, что помнил из своей долгой жизни этот умирающий человек, теперь было записано в серебристом цилиндре, на который оставалось только нанести цветовой код.
      Его взгляд остановился на другом маленьком цилиндре, торчащем из отверстия в стене, сбоку от высокой кушетки, на которой он очнулся, — копия его собственной памяти! Значит, с ним произошел Переход. Он взял цилиндр с уже нанесенной цветной полосой, сунул его себе в карман — и резко обернулся на неожиданный, незнакомый звук. Целое скопище Охотников — бледно светящихся и беспорядочно движущихся шаров — роилось у двери. И в то же мгновение они набросились на него. Нетерпеливо жужжа, они теснили его стеной. Без подходящего оружия он был беспомощен.
      Он подхватил безжизненное тело Аммэрлна и побежал со своей ношей в отсек челночных модулей, волоча за собой светящийся хвост преследующих его Охотников.
      Три модуля покоились в своих подвесных устройствах. Голова его кружилась от отвратительного серного запаха, распространяемого Охотниками. Он нащупал выключатель, и поток света залил отсек, заставив их отступить. Он забрался в спасательный модуль и положил умирающего на мягкую полку.
      Прошло много времени с тех пор, как он в последний раз управлял космическим аппаратом, но своих навыков не утратил.
      Когда спасательный модуль достиг поверхности планеты, Аммэрлн был мертв. Корабль мягко коснулся почвы, включилась автоматика шлюзовой камеры. Он взглянул на окружавшую его панораму: дремучий лес.
      Это был мир далекий от цивилизации. Только расчищенный участок леса да выжженный на нем при посадке круг свидетельствовали о присутствии человека.
      У восточной стороны расчищенного участка, возле квадратного посадочного маркера, в земле виднелась выемка. Он взвалил себе на спину тело Аммэрлна и тяжело спустился по трапу. Работая голыми руками, углубил выемку, положил туда тело и засыпал его землей. Затем он поднялся и повернулся лицом к модулю.
      Между ним и входным трапом, футах в сорока, стояло около десятка человек, приземистых, бородатых, одетых в потрепанные звериные шкуры. Самый высокий из них испустил крик и угрожающе поднял бронзовый меч. Позади этих людей, у трапа, толпились другие. Он неподвижно следил, как первый из них вскарабкался по трапу, достиг люка и скрылся внутри модуля. Через некоторое время вновь появился в проеме и швырнул вниз пригоршню маленьких блестящих предметов. Толпа с криками ринулась за добычей вверх по трапу. Первый человек снова скрылся в модуле. Но не успел передний из толпы достигнуть входа, как крышка люка захлопнулась, заглушив испуганный крик изнутри.
      Люди посыпались с поднимающегося трапа. Модуль медленно оторвался от земли и стал удаляться, отклоняясь к западу. Дикари отпрянули, объятые священным ужасом.
      Человек следил за кораблем, пока крошечная голубая точка не затерялась в небе.
 

ГЛАВА I

 
      Объявление гласило: "Солдат-наемник ищет товарища по оружию для участия в необычном предприятии. Фостер, почтовый ящик 19, Мейпорт."
      Я смял газету и швырнул ее в направлении мусорной корзины, стоящей у парковой скамейки, отвернул слегка потрепанную манжету и взглянул на голое запястье. Просто по привычке. Мои часы были заложены в одной из лавок города Тапило, штат Миссисипи. Но это не имело значения. У меня не было никакой необходимости знать время.
      Окна большинства магазинов вдоль противоположной стороны улицы, прилегающей к парку, были темны. Вокруг ни одного человека: все уже сидели по домам и ужинали. На моих глазах погас свет в аптеке, на витрине которой были выставлены бутылочки с разноцветной жидкостью. Остался только большой магазин в конце всего ряда, торгующий сластями и табачными изделиями. Я поерзал на твердой скамейке и поискал на ощупь сигареты, которых у меня не было. Я мысленно поторапливал старичка за прилавком закончить свои дневные труды и отправиться домой. А как только стемнеет, я обчищу его магазин.
      Я не был грабителем по натуре. Может быть, поэтому ощущал, как где-то под ребрами шевелится предчувствие опасности. Но дело-то предстояло проще простого. Деревянную дверь с замком из лавки скобяных товаров можно открыть без ключа так же легко, как и ключом. А там — ящик из консервной жести с дневной выручкой. Минут через десять после взлома двери я уже буду в пути к железнодорожной станции с деньгами на билет до Майами в кармане. В армейской разведке, где меня когда-то ждало блестящее будущее, я овладел вещами гораздо более сложными, чем мелкое воровство. Но это было давно. С тех пор я испытывал множество поворотов судьбы, и ни один из них не принес мне ничего хорошего.
      Я поднялся и еще раз обошел парк. Вечер был теплым, появились первые москиты. Из кафе "Элита", расположенного в конце улицы, потянуло запахом жареного гамбургера. Он напомнил мне, что я уже давно не ел. Огни светились только в отеле "Коммершиал" и в одном из окошек билетных касс на станции. Представитель местной полиции продолжал сидеть на высоком табурете в баре "Рексол", разговаривая с девушкой за стойкой. Мне был виден его револьвер 38-го калибра, висящий в поношенной кожаной кобуре у бедра. И мне вдруг ужасно захотелось побыстрее покончить со всем этим делом.
      Я еще раз обвел взглядом магазины: везде темно. Ждать больше не имело смысла. Я пересек улицу и неторопливой походкой прошелся мимо табачного магазина. В его витрине были выставлены запылившиеся коробки дешевых сигар и стоящие на салфетках тарелочки с горками помадки домашнего изготовления. Помещение магазина в глубине выглядело зловещим и мертвым. Я оглянулся и свернул на боковую улицу, ведущую к задней двери…
      Черный седан медленно вырулил из-за угла и остановился у тротуара. В окошке машины появилось лицо и стало рассматривать меня сквозь очки, толстые, как донышко бутылки из-под соуса. Жаркий вечерний воздух колыхнулся, и я почувствовал холод сырой рубашки, прилипшей к спине
      — Ищете что-нибудь, мистер? — спросил полицейский.
      Я молча посмотрел на него.
      — Прогуливаетесь по городу, да? — снова спросил он.
      Я почему-то отрицательно покачал головой:
      — Я здесь по делу. Собираюсь работать… у мистера Фостера.
      — У какого еще мистера Фостера7
      Голос у полицейского был хриплым, как у астматика, но суровым, — голос, привыкший задавать вопросы.
      Я вспомнил объявление: что-то о необычном предприятии… Фостер, почтовый ящик 19. Полицейский продолжал пристально смотреть на меня.
      — Почтовый ящик 19, — ответил я
      Он изучал меня еще несколько секунд, затем потянулся через салон автомобиля и открыл дверцу напротив.
      — Наверное, вам будет лучше проехать со мной в полицейский участок, мистер, — произнес он.
      В управлении полицейский сел за письменный стол, кивнул мне на стул и пододвинул к себе телефонный аппарат. Не спеша набрал номер и развернул кресло спинкой ко мне, чтобы переговорить по телефону. Вокруг голой электрической лампочки вились насекомые. В комнате стоял запах кожи и грязного постельного белья. Я сидел и слушал грустную мелодию, которая лилась из радиоприемника где-то за стеной.
      Прошло около получаса, и я услышал, как к участку подъехала машина. Мужчина, который появился в дверях, был одет в светлый костюм, не новый и довольно помятый, но сшитый с таким мастерством и вкусом, которые присущи только самым дорогим портным. Он двигался расслабленно, создавая впечатление человека, обладающего большим запасом силы. С первого взгляда мне показалось, что ему лет тридцать пять, но когда он посмотрел в мою сторону, я заметил вокруг его голубых глаз мелкие морщины. Я встал со стула. Он подошел ко мне.
      — Я — Фостер, — представился он и протянул мне руку.
      Я пожал ее.
      — Моя фамилия Лиджен, — сказал я.
      В этот момент заговорил сержант за письменным столом.
      — Этот парень заявляет, что приехал к нам в Мейпорт, чтобы увидеться с вами, мистер Фостер.
      Фостер посмотрел на меня твердым взглядом:
      — Правильно, сержант. Этот джентльмен отозвался на мое предложение.
      — Что ж, я этого не знал, мистер Фостер, — сказал полицейский.
      — Я понимаю, сержант, — ответил ему Фостер. — Мы все чувствуем себя увереннее, когда знаем, что вы выполняете свой долг.
      — Ну, что вы, — произнес полицейский.
      — Нам, наверное, пора ехать, — сказал Фостер, — если, конечно, вы готовы, мистер Лиджен.
      — Разумеется, готов, — ответил я.
      Мистер Фостер попрощался с полицейским, и мы вышли. На тротуаре перед зданием я остановился.
      — Спасибо вам, мистер Фостер, — сказал я. — Теперь я удаляюсь и не буду больше путаться у вас под ногами.
      Фостер держал руку на дверце обманчиво дешевого на вид автомобиля с откидным верхом. До меня донесся запах дорогой кожаной обивки.
      — А почему бы вам не поехать ко мне домой, Лиджен? — спросил он. — Мы могли бы, по крайней мере, обсудить мое предложение.
      Я покачал головой:
      — Я не подхожу для этого дела, мистер Фостер. Одолжите мне пару долларов, чтобы я мог подзаправиться, и я тут же исчезну из вашей жизни.
      — А почему вы так уверены, что мое предложение будет вам не интересно?
      — В вашем объявлении речь шла о каком-то авантюрном предприятии. А я уже за свою жизнь испытал приключений более чем достаточно. Сейчас я ищу пристанище, где можно было бы отдохнуть.
      — Не верю вам, Лиджен, — улыбнулся мне Фостер неторопливой, спокойной улыбкой. — По-моему, ваши приключения только начинаются.
      Я прикинул в уме: если поеду с ним, то, по меньшей мере, получу еду, а, может, и постель на ночь. Все лучше, чем спать, свернувшись клубком под деревом.
      — Ну что ж, — сказал я, — подобное замечание нуждается в пояснении, а на это требуется время.
      Я сел в машину и утонул в сидении, которое оказалось мне в самый раз, так же, как Фостеру его пиджак.
      — Надеюсь, вы не будете возражать против быстрой езды, — сказал Фостер. — Я хочу поспеть домой до наступления темноты.
      Мы пустились в путь, оторвавшись в стремительном рывке от бровки тротуара, — как на торпеде, вылетающей из пусковой трубы.
      Я выбрался из машины на подъездной аллее у дома Фостера и окинул взглядом большую, тщательно подстриженную лужайку, клумбы, сохраняющие свою яркость даже в лунном свете, ряд высоких тополей и большой белый дом.
      — Мне не нужно было приезжать сюда, — заметил я. — Такие места напоминают мне обо всем том, чего я не мог добиться в своей жизни.
      — Ваша жизнь еще впереди, — ответил Фостер.
      Он открыл массивную дверь красного дерева, и я проследовал за ним внутрь. В конце небольшого холла он щелкнул выключателем, и комнату перед нами залило мягким светом. Я удивленно вытаращил глаза на огромный светло-серый ковер размером с теннисный корт, на котором была расставлена начищенная до блеска мебель из датского тика с обивкой роскошных тонов. Стены были шероховатыми, окрашенными в серый цвет; тут и там висели абстрактные картины в дорогих рамах. Воздух был прохладен той глубокой прохладой, которую дают кондиционеры. Фостер прошел через комнату к бару, который выглядел скромно, хотя по своим размерам превышал все виденные мною за последнее время.
      — Хотите выпить? — спросил он.
      Я посмотрел на свой измятый, в пятнах костюм, засаленные манжеты.
      — Послушайте, мистер Фостер, — сказал я. — Я только что представил себя… Если у вас есть конюшня, я пошел бы спать туда…
      Фостер рассмеялся:
      — Пойдемте, я покажу вам ванную…
      Я спустился вниз, чистый, после хорошего душа, в одежде, которую мне одолжил Фостер. Он сидел в кресле, прихлебывая из бокала, и слушал музыку.
      — Liebestod, — узнал я. — Мрачноватая вещь, правда?
      — Для меня она звучит несколько по-другому, — ответил Фостер. — Садитесь и возьмите себе что-нибудь поесть и выпить.
      Я уселся в большом мягком кресле и, потянувшись за одним из сэндвичей, сложенных стопкой на кофейном столике, попытался унять дрожь в руке.
      — Скажите мне. мистер Лиджен, — обратился ко мне Фостер, — почему вы приехали сюда и назвали мое имя, если вовсе не собирались встретиться со мной?
      Я покачал головой:
      — Так уж получилось.
      — Расскажите о себе, — попросил Фостер.
      — Уж очень короткий получится рассказ.
      — Все равно я хотел бы его услышать.
      — Ну что ж, родился, вырос, учился…
      — Где?
      — В университете штата Иллинойс.
      — По какой специальности?
      — Музыка.
      Фостер взглянул на меня, слегка нахмурившись.
      — Правда, — подтвердил я. — Я хотел быть дирижером. Но у армии были свои соображения. На последнем году учебы меня настиг призыв. Они обнаружили во мне то, что у них считается способностью к разведывательной деятельности. Я не противился и неплохо прожил пару лет.
      — Продолжайте, — попросил Фостер.
      Что ж, я вымылся, хорошо поел и был его должником. И если он хотел узнать о моих бедах, почему бы мне все ему не рассказать?
      — Я показывал, как обращаться с фугасным зарядом. Неисправный взрыватель замедленного действия, установленный на одну минуту, сработал на пятьдесят секунд раньше, Один курсант погиб, а я отделался лопнувшей барабанной перепонкой и почти килограммом гравия, застрявшим в моей спине. Когда я выписался из госпиталя, армия с подлинным сожалением расставалась со мной, но меня все-таки уволили. Мое выходное пособие позволило мне великолепно отдохнуть несколько дней в Сан-Франциско, а потом открыть частную сыскную контору.
      Несколько месяцев спустя я обанкротился, но у меня хватило еще средств, чтобы перебраться в Лас-Вегас. Там я окончательно растратил все, что у меня оставалось, и нанялся помощником к крупье по имени Гонино в одном из казино.
      Я работал с ним почти год. Потом как-то вечером один проигравшийся банковский служащий, потеряв голову, всадил в него восемь пуль из спортивного пистолета 22-го калибра. В ту же ночь я покинул город. После этого пару месяцев продавал подержанные автомобили в Мемфисе, работал кем-то вроде телохранителя в Дейтоне, насаживал наживку на крючки для ловли тунца на десятиметровом баркасе у побережья Ки-Уэст. В общем, случайные работы с мизерным жалованием и абсолютно никакой перспективы. Два года провел на Кубе, но все, что я там приобрел, это два шрама от пуль на левой ноге и особое положение в черном списке ЦРУ… После чего мои дела пошли совсем плохо. Человек моей профессии не может надеяться на настоящий успех, не получив от правительства маленького голубенького удостоверения в пластике, которое обеспечивает подходящие условия для его деятельности. На зиму я отчалил к югу. Но, добравшись до Мейпорта, сел на мель.
      Я встал:
      — Мне очень понравилась ваша ванная, мистер Фостер, и ужин тоже. Теперь я хотел бы побыстрее подняться в спальню, забраться в постель и, для полного счастья, хорошенько выспаться до утра. Но, повторяю, я не заинтересован в вашей работе.
      Я повернулся и зашагал через комнату.
      — Лиджен, — окликнул меня Фостер.
      Я обернулся. Прямо в лицо мне летела пивная бутылка. Я перехватил ее.
      — Неплохая реакция для человека, в жизни которого все приключения уже закончились, — заметил Фостер.
      Я отшвырнул бутылку.
      — Если бы я не среагировал, она бы выбила мне зубы, — ответил я со злостью.
      — Но вы не среагировали, хотя и передвигаетесь немного неуверенно от выпитого пива. А человек, которого разбирает от пол-литра пива, алкоголиком быть не может. Следовательно, туг вы чисты.
      — А я и не говорил, что меня ждут не дождутся в больнице для алкоголиков, — ответил я. — Как бы то ни было, ваше предложение меня просто не интересует,
      — Лиджен, — произнес Фостер, — может вы думаете, что объявление, которое я поместил в газете на прошлой неделе, — моя причуда? Но дело в том, что я даю его в той или иной форме уже более восьми лет.
      Я выжидательно смотрел на него.
      — И не только в местных газетах. Я помещаю их в газетах, выходящих в крупных городах, и даже в некоторых еженедельных и ежемесячных изданиях, распространяемых по всей стране. В общей сложности я получил около пятидесяти ответов,
      Фостер криво улыбнулся:
      — Около трех четвертей из них пришли от женщин, которые полагали, что мне нужна подружка. Еще несколько было от мужчин, которые думали аналогичным образом. Остальные несколько оказались абсолютно неподходящими.
      — Удивительно, — усмехнулся я. — Мне думалось, что ваше объявление должно было взбудоражить половину всех психов в стране.
      Фостер взглянул на меня без улыбки. Я вдруг почувствовал за его учтивой внешностью признаки внутренней напряженности, увидел следы тревоги в его спокойных голубых глазах.
      — Я бы хотел, чтобы вас заинтересовало то, что я должен вам сказать, Лиджен. Мне кажется, вам не хватает только одного — уверенности в себе.
      Я рассмеялся.
      — Ну тогда какими же, вы полагаете, я обладаю способностями? Я ничего толком не умею делать,
      — Лиджен, вы человек достаточно большого ума, с уровнем культуры значительно выше среднего. Вы много путешествовали, знаете как вести себя в трудных ситуациях, иначе бы вы не выжили. Я уверен, что ваша подготовка предусматривает умение проникать туда, куда вам нужно; вы знаете методы сбора информации, неизвестные обычному человеку. Но, вероятно, наиболее важным является то, что будучи человеком честным, вы все-таки способны преступить закон, когда это необходимо.
      — Ну, хватит, — отрезал я.
      — Нет, Лиджен, не подумайте, что я сколачиваю воровскую шайку. Как я уже писал в своем объявлении, это будет не обычное приключение. Оно может и, скорее всего, будет связано с теми или иными нарушениями законов и правил. Теперь, после того, как вы узнали мою позицию, оставляю вам самому судить, стоит ли игра свеч.
      Если Фостер пытался разбудить во мне любопытство, то сделал это успешно. Он подходил абсолютно серьезно к тому, что задумал. Но его затея, похоже, была таковой, что любой здравомыслящий человек поостерегся бы в нее ввязываться. Однако с другой стороны, сам Фостер не был похож на человека, способного пойти на глупость…
      — А почему бы вам не рассказать мне все подробно? — сказал я. — Зачем вам, человеку, имеющему все это… — я обвел рукой его роскошные апартаменты, — нужно вытаскивать из грязи такого бродягу, как я, и уговаривать его взяться за вашу непонятную работу?
      — Ваше "я", Лиджен, пережило несколько серьезных ударов — это очевидно. По-моему, вы боитесь, что я ожидаю от вас слишком многого или что меня может шокировать какая-нибудь еще не известная сторона вашего "я". Возможно, если бы вы на время забыли о себе и своих проблемах, мы могли бы прийти к соглашению…
      — Да, — сказал я, — забудем о моих проблемах…
      — В основном, конечно, денежных. Большинство проблем нашего общества связаны с абстракциями тех ценностей, которые представлены деньгами.
      — Ладно, — сказал я. — У меня свои проблемы, у вас — свои. Давайте на этом закончим.
      — Вы полагаете, что поскольку я обладаю материальным достатком, мои проблемы должны быть обязательно мелкими, — продолжал Фостер. — Скажите, мистер Лиджен, вы когда-нибудь знали человека, который бы страдал от амнезии?
      Фостер пересек комнату. Подойдя к небольшому письменному столу, он взял что-то из его ящика и взглянул на меня.
      — Мне хотелось бы, чтоб вы познакомились вот с этим, — произнес он.
      Я приблизился и взял из его рук предмет, который он держал. Это была небольшая книга в пластиковом переплете тускло-коричневого цвета, на котором, кроме выпуклого рисунка из двух концентрических колец, не было никаких украшений. Я откинул обложку. Страницы были тонкими, как папиросная бумага, но не прозрачными. Они были исписаны странными незнакомыми знаками чрезвычайно мелким почерком. Последний десяток заполненных страниц был исписан по-английски. Мне пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть такое мелкое письмо:
      "19 января 1710 года. Я очутился на краю беды, едва не утеряв ключ. Отныне сей дневник буду вести на английском языке…"
      — Если эта запись что-либо и объясняет, то для меня такое объяснение слишком сложно, — промолвил я.
      — Лиджен, как по-вашему, сколько мне лет?
      — Трудный вопрос, — ответил я. — Когда я увидел вас впервые, я подумал, что вам, вероятно, за тридцать пять. Сейчас, если откровенно, вы выглядите ближе к пятидесяти.
      — Я могу предоставить вам доказательства того, — сказал Фостер, — что я провел чуть ли не год в военном госпитале во Франции. Очнулся в палате забинтованным по самые глаза и без единого воспоминания о своей жизни до этого дня. Согласно сделанным тогда записям, мне, по всем признакам, было около тридцати лет.
      — Что ж, — заметил я, — во время войны амнезия не такая уж редкость среди раненых. Однако вы, судя по всему, достаточно преуспели с тех пор.
      Фостер нетерпеливо покачал головой:
      — Добиться материального достатка в нашем обществе нетрудно, хотя для этого мне пришлось хорошо потрудиться в течение нескольких лет. Это отвлекло мои мысли от вопроса о моей прошлой жизни. Но пришло время, когда я смог отложить дела в сторону и заняться своей проблемой. Ключей к разгадке было совсем мало: возле меня нашли дневник, который я вам показал, да еще кольцо на пальце.
      Фостер вытянул руку: на среднем пальце была массивная печатка с таким же выгравированным рисунком из двух концентрических колец, который я видел на обложке дневника.
      — Я сильно обгорел, моя одежда обуглилась. Но, как ни странно, дневник оказался в полной сохранности, хотя и был обнаружен среди обгоревших обломков. Он сделан из очень прочного материала.
      — И что же вы узнали в результате своих поисков?
      — Если одним словом, то ничего. Ни одна воинская часть не искала меня. Я говорил по-английски, из чего сделал вывод, что я — англичанин или американец.
      — А по акценту нельзя было определить?
      — Однозначно — нет. Оказалось, что я говорил на каком-то смешанном диалекте.
      — Может, вам и повезло. Я, пожалуй, был бы счастлив забыть первые тридцать лет своей жизни.
      — Я истратил значительную сумму, пытаясь узнать свое прошлое, — продолжал Фостер. — Плюс несколько лет жизни. В конце концов я решил отказаться от этой затеи. И вот тогда-то появились первые неясные намеки.
      — Так вы все-таки что-то нашли? — спросил я.
      — Ничего такого, чего бы я не имел все это время при себе. Дневник.
      — Я был уверен, что до того; как предпринимать какие-либо шаги, вы прочли его, — заметил я. — Не будете же вы утверждать, что сунули его в ящик стола и забыли.
      — Конечно, я прочел его, вернее, то, что можно было прочитать. Только сравнительно небольшая часть записей сделана на английском языке. Остальное — шифр. Но даже то, что я прочел, для меня непонятно и, к тому же, совсем со мной не связано. Вы сами просмотрели его: это не более, чем дневник, который велся нерегулярно. К тому же он настолько зашифрован, что смысла в нем не намного больше, чем в самом шифре, который для этого использовался. Ну и, конечно, даты — они охватывают период от начала восемнадцатого до начала двадцатого века.
      — По-видимому, это что-то вроде семейных записей, — предположил я, — которые велись из поколения в поколение. Там не упоминаются какие-либо имена или места?
      — Взгляните на него еще раз, Лиджен, — продолжал Фостер. — Может, вы заметите еще что-нибудь необычное, помимо того, что мы уже обговорили.
      Я снова перелистал дневник. В толщину он был не более дюйма, но по весу — тяжел, на удивление тяжел. В нем было множество страниц. Я бегло пролистал не одну сотню мелко исписанных листов, и все-таки дневник был заполнен меньше чем наполовину. То здесь, то там я пробегал глазами отдельные записи:
      "4 мая 1746 года. Путешествие было неудачным. Мне нужно оставить это направление поисков…"
      "23 октября 1790 года, Высота западного Барьера увеличена на локоть. Костры теперь горят каждую ночь. Неужто их дьявольскому упорству не будет предела?"
      "19 января 1831 года. Я возлагаю большие надежды на филадельфийское предприятие. Нетерпение — вот мой самый большой враг. Все приготовления к Переходу завершены, и все же я должен сознаться, что чувствую некоторую тревогу…"
      — Здесь немало странного, помимо самих записей, — заметил я. — По идее, эта вещь должна быть старой, однако качество бумаги и переплета превосходит все, что я видел до сих пор. Да и почерк слишком изысканный для гусиного пера…
      — Перо закреплено там, на корешке, — сказал Фостер. — Им и писали.
      Я осмотрел корешок, вытащил оттуда тонкую ручку и взглянул на Фостера.
      — Кстати о необычном, — сказал я. — Не каждый день можно встретить подлинно антикварную шариковую ручку раннего колониального периода…
      — Не спешите с выводами, пока не узнаете всего, — вставил Фостер.
      — И двести лет на одном стержне — неплохо, — закончил я.
      Я еще раз перелистал дневник и бросил его на стол:
      — Кто кого дурачит, Фостер?
      — Дневник был подробно описан в официальном документе, копиями которого я располагаю. Упомянуты и бумага, и переплет, и перо. Даже процитированы некоторые записи. Соответствующие органы изучили его достаточно тщательно, пытаясь выяснить мою личность. Они пришли к такому же выводу, что и вы: это — дело рук сумасшедшего. Но все в том, что тогда он выглядел точно таким же, каким вы видите его сейчас.
      — Ну и что? Значит, дневник был сфабрикован во время войны. И что это доказывает? Я готов согласиться, что ему шестнадцать лет…
      — Вы не понимаете, Лиджен, — сказал Фостер. — Я говорил вам, что пришел в сознание в военном госпитале во Франции. Но то был госпиталь союзных экспедиционных войск. И произошло это в 1918 году.
 

ГЛАВА II

 
      Я скосил глаза на Фостера. Он не был похож на психа…
      — Вы выглядите чертовски бодрым для семидесятилетнего старичка, — съязвил я. — Вот все, что я могу сказать.
      — Вас удивляет моя молодая внешность. А какова будет ваша реакция, если я вам скажу, что сильно постарел за последние несколько месяцев? И что год назад я без малейшего труда мог сойти за молодого человека не старше тридцати?..
      — Боюсь, что мне трудно будет вам поверить, — заявил я. — И извините, мистер Фостер, ко я нисколько не верю в вашу историю с 1918 годом. Это невозможно. Это…
      — Я знаю, фантастично. Но давайте на минутку вернемся к дневнику. Посмотрите внимательно на бумагу. Ее исследовали эксперты, и она их озадачила. Попытки провести химический анализ закончились неудачей — они не смогли взять опытный образец. Бумага не поддается растворителям…
      — Не могли взять образец? — перебил я. — Нужно было просто оторвать уголок листа.
      — Попытайтесь, — предложил Фостер.
      Я взял дневник и потянул за край одного из чистых листов, потом крепче сжал бумагу пальцами и дернул. Она не поддавалась. Я взялся поудобнее и дернул еще раз. Бумага была подобна тонкой, прочной коже, разве что она совершенно не растягивалась.
      — Ничего себе, прочная, — удивился я.
      Я вытащил свой перочинный нож, открыл его и провел острием по краю листа — никакого эффекта. Я подошел к комоду, разостлал на нем один из листов дневника и попытался пилить его, налегая на нож всем своим весом, потом, размахнувшись, с силой ударил сверху вниз острием по бумаге. На листе не осталось ни малейшего следа. Я спрятал нож в карман.
      — Вот это бумага, мистер Фостер! — восхитился я.
      — Попробуйте разорвать переплет, — предложил Фостер, — Поднесите горящую спичку. Выстрелите в него, если хотите. Ничто не оставит следа на этом материале. Послушайте, Лиджен, вы ведь умеете мыслить логически. Есть ли в этом что-нибудь, выходящее за рамки повседневного опыта, или нет?
      Я сел и поискал у себя сигареты, которых как всегда не было.
      — И что это доказывает? — спросил я.
      — Только то, что дневник — не простая подделка. Перед вами вещь, которую нельзя отвергнуть как некий плод фантазии, Дневник существует. И это наша главная отправная точка.
      — И куда мы от нее пойдем?
      — Есть еще один фактор, который следует проанализировать, — продолжал Фостер. — По-видимому, когда-то в прошлом я нажил себе врага. Кто-то или что-то систематически охотится за мной.
      Я попробовал рассмеяться, но это прозвучало явно не к месту.
      — А почему бы вам не сесть спокойно и дождаться, пока это нечто не настигнет вас? Может, оно вам объяснит, что все это значит, — пошутил я.
      Фостер покачал головой.
      — Все началось почти тридцать лет назад. Как-то ночью я ехал за рулем автомобиля из Олбани, штат Нью-Йорк, в южном направлении по длинному, прямому участку дороги. Вокруг не было ни единого жилища. Я заметил, что меня преследуют огни. Нет, не фары автомобиля, а какие-то огни, пляшущие над полем вдоль дорога. Они двигались с большой скоростью, постепенно обогнали меня и сосредоточились впереди, держась вне досягаемости света фар. Я остановился, не придавая этому большого значения, просто из любопытства. Мне захотелось разглядеть их получше. Я включил фару-искатель и направил ее на эти огни. Они рассеялись во вес стороны, как только на них упал луч. Штук пять исчезли, а остальные начали приближаться. Я принялся их методично уничтожать. Все сопровождалось каким-то звуком, похожим на тонкое жужжание. Потом я почувствовал запах серы, и меня вдруг охватил страх, смертельный страх. Последнего я поразил лучом всего в десятке футов от машины. Мне трудно описать весь ужас, который я испытывал в тот момент…
      — Звучит весьма таинственно, — сказал я. — Но чего вы испугались? Наверняка это была какая-то разновидность зарницы.
      — Успокаивающее объяснение можно придумать всегда, — ответил Фостер. — Но чем можно объяснить тот инстинктивный страх, который меня охватил? Я завел машину и мчался без остановки всю ночь и следующий день. Я чувствовал, что мне нужно уехать как можно дальше от того, с чем я повстречался. Я купил дом в Калифорнии и попытался выбросить этот случай из головы, правда, без особого успеха. Потом это повторилось.
      — То же самое? Огни?
      — На этот раз все было сложнее. Началось с появления помех в виде статических разрядов при работе радиоприемника. Потом это нечто воздействовало на электропроводку: все лампочки стали тускло светиться, хотя были выключены. Я чувствовал, чувствовал нутром, что "оно" приближается, обступает меня. Я попытался удрать на машине, но двигатель не завелся. К счастью, в то время я держал несколько лошадей. Я вскочил на одну из них и поскакал в город — и весьма резвым галопом, смею вас уверить. Я видел огни, но мне удалось их обогнать. Потом я сел на поезд и продолжил бегство.
      — Не понимаю…
      — Это случалось еще — в общей сложности четыре раза. Последнее время я уже было подумал, что мне удалось наконец от них уйти, но ошибся. Сейчас уже обнаружились верные признаки того, что спокойный период моей жизни здесь подходит к концу. Я давно бы уехал отсюда, да мне еще нужно уладить кое-какие дела.
      — Послушайте, — сказал я, — все это чушь. Вам необходимо обратиться к психиатру, а не к бывшему супермену. Мания преследования…
      — Было очевидно, — упрямо продолжал Фостер, — что объяснение этому можно найти в моей прошлой жизни. Я вернулся к дневнику — единственной имеющейся у меня ниточке. Я переписал его, включая зашифрованный текст, и сделал увеличенные фотокопии первой части — той, которая написана непонятными знаками. Никто из экспертов, изучавших по моей просьбе рукопись, не смог ее прочитать. После этого я, естественно, сосредоточил все внимание на последней части текста, которая написана по-английски. Меня сразу же поразил один любопытный факт, на который ранее я не обращал^ внимания. Автор ссылался на какого-то "Врага", упоминались таинственные "они", против которых необходимо было принять меры защиты.
      — Может именно поэтому вам пришла в голову эта навязчивая идея, — предположил я. — Когда вы читали дневник впервые…
      — Автора этого дневника преследовал тот же рок, что и меня, — заявил Фостер.
      — Но это — абсурд! — возразил я.
      — Прекратите на минуту искать логику в данной ситуации. Проанализируйте лучше общую схему, — сказал Фостер.
      — Да, в этом есть определенная закономерность, — согласился я.
      — И следующим фактом, который поразил меня, — продолжал Фостер, — было упоминание о потере памяти — второе явление, с которым я, мягко говоря, немного знаком. Автор выражает досаду по поводу своей неспособности восстановить в памяти некие факты, которые могли бы ему помочь в его поисках.
      — В каких еще поисках?
      — Насколько я мог понять, что-то вроде научного исследования. Дневник пестрит загадочными для меня ссылками на вещи, которые нигде не объясняются.
      — И, по-вашему, человек, который написал это, страдал амнезией?
      — Возможно не в полной мере, — ответил Фостер. — Но вспомнить кое-какие вещи он был не в состоянии.
      — Ну, если вы называете это амнезией, тогда мы все больны ею, — заявил я. — Ни у кого нет идеальной памяти.
      — Но то были действительно важные вопросы, а не мелочи, которые легко забываются.
      — Я понимаю, почему вам так хочется поверить, что — этот дневник имеет отношение к вашему прошлому, мистер Фостер, — сказал я. — Наверное тяжело, когда не знаешь своей собственной биографии. Но вы идете по ложному следу. Вы, видимо, полагаете, что этот дневник содержит вашу биографию, которую вы начали писать в зашифрованном виде, чтобы никто не смог ее случайно прочесть и посмеяться над вами.
      — Лиджен, а что вы собираетесь делать, когда приедете в Майами?
      Вопрос прозвучал для меня неожиданно.
      — Ну… не знаю, — уклончиво ответил я. — Просто хотелось уехать к югу, где тепло. Когда-то у меня там было несколько знакомых…
      — Другими словами — ничего, — сказал Фостер. — Лиджен, я вам хорошо заплачу, если вы останетесь со мной до тех пор, пока я не доведу это дело до конца.
      Я отрицательно покачал головой:
      — Только не я, мистер Фостер, Все это звучит для меня… Самое безобидное слово, которое мне приходит в голову, это — "безумно".
      — Лиджен, — произнес Фостер, — вы действительно думаете, что я сумасшедший?
      — Давайте скажем так, мистер Фостер: мне все это кажется немного странным.
      — Я вас прошу не просто поработать на меня, — сказал Фостер. — Я прошу у вас помощи.
      — С таким же успехом вы можете попытаться узнать свою судьбу по кофейной гуще, — раздраженно ответил я. — Мне не под силу сделать ни одного вывода из того, что вы рассказали.
      — Но это еще не все, Лиджен, далеко не все, Недавно я сделал важное открытие. Когда я буду знать, что вы со мной, я расскажу вам о нем. Сейчас вы знаете достаточно, чтобы признать: все это не является плодом моего воображения.
      — Я не знаю абсолютно ничего, — ответил я. — Пока это все разговоры.
      — Если вы озабочены размером вознаграждения…
      — Нет, черт возьми, — рявкнул я. — Где эти бумаги, о которых вы все время говорите? Меня нужно показать психиатру уже только за то, что я сижу здесь и выслушиваю вас. С меня достаточно моих собственных бед…
      Я замолчал и помассировал руками голову.
      — Извините, мистер Фостер, — сказал я. — Мне кажется, мое раздражение вызвано тем, что у вас есть все, чего я мог бы желать себе, а вы еще не довольны. Меня тревожит, что вы пустились в погоню за иллюзией. Если человек, обладающий здоровьем и массой денег, не может наслаждаться жизнью, то что же, черт подери, остается делать другим?
      Фостер задумчиво посмотрел на меня:
      — Лиджен, если бы у вас в жизни была возможность осуществить любое свое желание, что бы вы попросили?
      — Любое? О, мне хотелось много чего. Когда-то я мечтал стать героем. Потом — умным, чтобы знать ответы на все вопросы. Еще позже я стал носиться с идеей, что самое главное — это иметь возможность честно выполнять работу, необходимую людям. Но я так и не нашел этой работы, и не поумнел, и не научился самостоятельно разбираться, где героизм, а где трусость.
      — Другими словами, — заметил Фостер, — вы искали некую абстракцию, чтобы поверить в нее, в данном случае — справедливость с большой буквы. Но справедливости в природе не существует. На нее надеется и ее признает только человек.
      — Но ведь кроме нее в жизни существует немало хорошего, и часть этого хорошего я бы не прочь получить в свое распоряжение.
      — Ждите своего часа и не теряйте способности мечтать.
      — Мечты! — воскликнул я. — О, их у меня хоть отбавляй. Я хочу иметь остров в теплых краях, где я мог бы коротать свой век, занимаясь рыбной ловлей и любуясь морем.
      — В ваших словах сквозит цинизм. Но вы и сейчас пытаетесь конкретизировать абстракцию, — сказал Фостер. — А впрочем, не важно. Материализм — это просто другая форма идеализма.
      Я посмотрел на него.
      — Однако я знаю, что ничего у мена никогда не будет, как никогда не будет в мире той справедливости, о которой вы говорили. И как только окончательно поймешь, что тебе этого никогда не увидеть…
      — Несбыточность, видимо, является важным элементом любой мечты, — прервал меня Фостер. — Но, тем не менее, вы должны беречь свою мечту, какой бы она ни была. Не оставляйте ее.
      — Хватит философий, — заявил я. — Она нам ничего не даст.
      — Вы хотели посмотреть документы? — спросил Фостер и вытащил из внутреннего кармана связку ключей. — Если вы согласитесь сходить к машине и, возможно, испачкать руки, то найдете в ней приваренный к раме сейф. Там я держу все фотокопии, свой паспорт, необходимый запас денег на крайний случай и прочее. Жизнь научила меня быть готовым в любой момент сняться с места. Поднимите коврик с пола и вы увидите сейф.
      — Это не так уж срочно, — сказал я. — Я посмотрю их утром, после того, как немного посплю. Но, поймите меня правильно: я соглашаюсь на это только из-за своего проклятого любопытства.
      — Хорошо, — ответил Фостер. Он откинулся на спинку кресла и вздохнул. — Я устал, Лиджен. Устал мой рассудок.
      — Да, — согласился я, — и мой тоже. Если не говорить об остальных частях моей анатомии.
      — Ступайте спать, — сказал Фостер. — Продолжим разговор утром.
      Я отбросил легкое одеяло и осторожно встал с постели. Нога утонули в ковре, густом и мягком. Подошел ко встроенному шкафу, нажал кнопку, и дверь отодвинулась в сторону. Моя старая одежда валялась на полу там, где я ее бросил. Но у меня еще была и чистая, которую мне одолжил Фостер. Он не будет возражать, если я подержу ее у себя подольше. В конце концов, так ему обойдется дешевле. Фостер был чокнутым, но ждать утра, чтобы сообщить ему об этом, не имело смысла.
      Среди вещей, которые одолжил мне Фостер, не было пиджака. Я хотел было надеть свой старый, но передумал: на улице было тепло, к тому же эта серая в полоску тряпка, заляпанная жирными пятнами, может привлечь излишнее внимание. Я переложил свои вещи из карманов грязной одежды, лежащей на полу, тихонько открыл дверь и спустился вниз.
      Занавески на окнах гостиной были задернуты. Я едва различал очертания бара. Не мешало бы захватить с собой что-нибудь поесть. Я разглядел проход за баром, пошарил вслепую по полкам и наткнулся на горку небольших банок, которые при этом тихо забренчали. Должно быть, орехи. Я попробовал поставить одну банку на бар — она звякнула обо что-то невидимое. Я выругался про себя и стал ощупывать препятствие. Это было что-то большое и металлическое, судя по холодной, гладкой поверхности с небольшими выступами, имеющими острые углы. Я готов был отдать голову на отсечение, что это был…
      Я наклонился и напряг зрение. Слабый луч лунного света, пробивающийся сквозь щель в тяжелых портьерах, падал так, что я почти смог рассмотреть очертания этой штуки. Я склонился еще ниже и увидел отблеск света вдоль перфорированного кожуха пулемета 30-го калибра. Я проследил, куда направлен ствол, и рассмотрел черный квадрат прихожей, а в глубине ее — крошечный блик света, который отражался от начищенной медной ручки на входной двери.
      Я отпрянул и прижался к стене. Внутри у меня стало как-то пусто. Если бы я попытался выйти через эту дверь…
      Идиотизма у Фостера могло бы хватить на двух обычных психов. Мой взгляд метался по комнате. Мне нужно было срочно убираться отсюда, пока он с диким воплем не выскочит из темноты и меня не хватит сердечный удар. Может, попробовать через окно? Я обогнул бар, стал на четвереньки, прополз под стволом пулемета к тяжелым портьерам и отодвинул их в сторону. За стеклом разливался бледный свет. Нет, не мягкий свет луны, а густое молочное свечение, напоминавшее фосфоресцирующую морскую воду…
      Я отпустил портьеру, пробрался под стволом пулемета назад в холл и прошел через вращающуюся дверь в кухню. Блестящая ручка холодильника отражала слабый свет. Я распахнул дверцу, залив пол светом, и огляделся: множество блестящей кухонной утвари и ни одной двери. Я подошел к окну, почти полностью заслоненному снаружи листвой, осторожно открыл его — и чуть не сломал руку о решетку из кованого железа.
      Вернувшись в холл, я попробовал еще две двери: обе были закрыты. Третья дверь открылась, и я оказался на ступеньках, ведущих вниз, в подвал. Они были крутыми и темными, какими кажутся ступеньки любой подвальной лестницы, однако этот путь мог вывести меня наружу, Я нашарил выключатель и щелкнул им, У подножья лестницы слабо высветился прямоугольник сырого с виду пола, но подвал от этого не стал менее мрачным. Я начал спускаться.
      В центре помещения стоял масляный котел отопления, от которого отходили вентиляционные трубы, переплетающиеся под потолком. Вдоль одной стены были свалены большие упаковочные ящики из неструганого дерева; в глубине, забитый досками, стоял бункер для угля. И никакой двери.
      Я повернул назад. И тут раздался какой-то звук. Я замер. Где-то быстро прошуршал таракан. Звук повторился: слабый скрежет камня о камень. Во рту у меня вдруг пересохло. Я стал вглядываться в затянутые паутиной темные углы… Ничего.
      Единственное, что мне оставалось, — это рвануть по лестнице вверх, выбить железную решетку на окне кухни и бежать сломя голову. Но, на мою беду, чтобы сделать это, мне нужно было передвигаться, а звук моих собственных шагов был настолько громким, что буквально парализовывал меня. По сравнению с этой ситуацией, шок, который я испытал, наткнувшись на пулемет, казался мне пустяком, как если бы я уселся на хлопушку.
      Обычно я не верил историям о привидениях, которые ходят и стучат по ночам, но тут я собственными ушами слышал глухие стуки, и единственное, что приходило мне в голову, был Эдгар Аллан По с его веселенькими рассказами о людях, которых хоронили, не дождавшись, пока они как следует умрут.
      Потом раздался другой звук, за ним — резкий щелчок, и я увидел, как в темном углу в полу образовалась щель, и оттуда блеснул луч света. Этого с меня было достаточно. Я бросился вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, и с грохотом ввалился в кухню. Я схватил стул, размахнулся и изо всех сил ударил им по решетке. Он отскочил и врезал мне по губам. Я бросил его, чувствуя вкус крови во рту. Наверное, именно этого мне и не хватало. Паника уступила место более сильной эмоции — ярости. Я вышел из кухни и медленно двинулся через темный холл в направлении гостиной. И тут вдруг вспыхнул свет. Я быстро развернулся и увидел Фостера, стоящего в дверях холла полностью одетым.
      — Эй, Фостер, — заорал я, — ну-ка, покажите мне выход отсюда!
      Фостер пристально посмотрел мне в глаза. Лицо его было напряженным.
      — Успокойтесь, мистер Лиджен, — мягко произнес он. — Что здесь случилось?
      — Подойдите к этой пушке, — скомандовал я, кивнув в сторону бара, на котором стоял пулемет, — разрядите ее и откройте парадную дверь. Я ухожу.
      Фостер окинул взглядом одежду, которая была на мне.
      — Угу, понятно, — сказал он и снова посмотрел мне в лицо. — Что вас напугало, Лиджен?
      — Не стройте из себя невинного младенца, — огрызнулся я. — Или я должен думать, что эту ловушку установил домовой в то время, как вы спали?
      Он перевел взгляд на пулемет, лицо его напряглось.
      — Нет, я сам, — сказал он. — Это устройство автоматическое. Что-то поставило его на боевой взвод, хотя звуковая сигнализация у меня не сработала. Вы не выходили из дома?
      — Каким образом…
      — Это очень важно, Лиджен, — перебил меня Фостер. — Одного вида пулемета слишком мало, чтобы вызвать у вас панику. Что вы видели?
      — Я искал черный ход, — буркнул я, — спустился в подвал. Там мне не понравилось, и я вернулся назад.
      — Что вы видели в подвале? — лицо Фостера напряглось еще больше и побледнело.
      — Что-то вроде… — я запнулся. — Там была трещина в полу. Какие-то звуки, свет…
      — Пол! — воскликнул Фостер. — Ну конечно. Вот слабое место.
      Казалось, он разговаривал сам с собой.
      Я ткнул пальцем через плечо:
      — А еще что-то странное происходит у вас за окнами.
      Фостер посмотрел в сторону тяжелых портьер.
      — Слушайте меня, Лиджен, — произнес он. — Мы в серьезной опасности — и вы, и я. Ваше счастье, что вы проснулись вовремя. Этот дом, как вы уже, наверное, поняли, представляет собой нечто вроде крепости. В данный момент мы стали объектом нападения. Стены имеют достаточно мощную защиту. Но я не могу сказать этого про пол в подвале — всего лишь три фута железобетона. Нам нужно уходить, очень быстро и очень тихо.
      — Хорошо. Куда? — спросил я.
      Фостер повернулся, прошел через холл к одной из закрытых дверей и что-то нажал. Дверь отворилась, и я проследовал за ним в небольшую комнату. Он подошел к голой стене и нажал на нее. Панель стала отходить в сторону. Фостер вдруг отскочил назад.
      — Боже мой! — сдавленно прокричал он и навалился всем телом на стену. Панель вернулась на место. Я стоял как вкопанный. Откуда-то появился запах, напоминавший запах серы.
      — Что происходит, черт подери? — воскликнул я. Голос мой сорвался, как всегда бывает, когда я напуган.
      — Этот запах! — крикнул Фостер. — Быстрее, назад!
      Я отступил на шаг. Фостер бросился мимо меня через холл. Я помчался за ним по пятам, не оглядываясь из боязни узнать, что и я сам являюсь объектом преследования. Фостер взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и остановился на площадке. Он опустился на колени, отогнул персидский ковер, мягкий, как соболий мех, и ухватился за стальное кольцо, закрепленное в полу. Взглянул на меня. Лицо его было белым.
      — Благослови, боже! — произнес он хрипло и потянул за кольцо. Кусок пола поднялся, показалась первая ступенька лестницы, которая вела вниз, в черную дыру. Фостер не мешкал: он опустил ноги и нырнул в проем. Я последовал его примеру. Лестница тянулась футов на десять вниз и заканчивалась каменным полом. Я услышал звук отодвигаемого засова, и мы вошли в большое помещение. Через ряд высоко расположенных окон я увидел лунный свет почувствовал свежий аромат ночного воздуха.
      — Мы в гараже, — прошептал Фостер. — Зайдите с другой стороны машины и садитесь в нее, только тихо.
      Положив руку на гладкую поверхность кузова, я осторожно открыл дверцу и, усевшись в кресло, тихо закрыл ее. Уже сидящий рядом со мной Фостер нажал кнопку, и на приборной доске зажглась зеленая лампочка.
      — Готовы? — спросил он.
      — Да.
      Двигатель завелся с пол-оборота. Не мешкая, Фостер дал полный газ и отпустил сцепление. Машина рванулась в сторону закрытых ворот. Я инстинктивно пригнулся и услышал, как они с треском распахнулись от удара автомобиля, с ревом рванувшегося в ночь. Первый поворот подъездкой аллеи мы промчались со скоростью сорок миль в час, а на шоссе выскочили, визжа резиной колес, уже на шестидесяти. Я оглянулся и в последний раз увидел дом Фостера, белевший под луной своим степенным фасадом. Он тут же скрылся за изгибом дороги.
      — Что происходит? — спросил я, стараясь перекричать свист воздуха. Стрелка спидометра перевалила за отметку "90 миль в час" и продолжала двигаться дальше.
      — Потом! — рявкнул Фостер, Я не настаивал. В течение нескольких минут я наблюдал за дорогой, глядя в зеркало заднего обозрения и размышляя, куда запропастились этой ночью все полицейские. Потом устроился поудобнее в мягком кресле и принялся следить, как спидометр отсчитывает мили.
 

ГЛАВА III

 
      Когда я заговорил снова, было уже около половины пятого утра, и на востоке за кронами пальм робко пробивалась серая полоска света.
      — Между прочим, — поинтересовался я, — для чего было все это: стальные ставни, пуленепробиваемое стекло в кухне, этот небольшой домашний пулемет, нацеленный на входную дверь? Что, мыши замучили?
      — Это все было необходимо. И даже более, чем необходимо.
      — Сейчас, когда моя душа вернулась из пяток на место, — сказал я, — мне кажется все это весьма глупым. Думаю, мы отъехали достаточно далеко, чтобы можно было остановиться и отдохнуть, высунув языки.
      — Еще нет, потерпите немного.
      — А почему мы не можем вернуться домой, — продолжил я, — и…
      — Нет! — оборвал меня Фостер. — Я хочу, чтобы вы, Лиджен, дали слово не приближаться к этому дому, что бы ни случилось.
      — Скоро будет светло, — заметил я. — Когда взойдет солнце, мы будем чувствовать себя ослами в связи с этим маленьким путешествием. Но вы не бойтесь, я никому не расскажу…
      — Мы не должны останавливаться, — перебил меня Фостер. — Я позвоню из ближайшего города и закажу билеты на самолет до Майами.
      — Подождите, — сказал я, — Это бред. А что будет с вашим домом? Все произошло так быстро, что вы не могли даже проверить, выключен ли телевизор. А как насчет паспортов, денег, вещей? И почему вы решили, что я поеду с вами?
      — У меня все было полностью готово к такому срочному отъезду. В юридической фирме в Джексонвилле хранятся мои распоряжения относительно дома. Как только я изменю фамилию и исчезну, не останется ни одной ниточки, которая бы связывала меня с моей прежней жизнью. Что же касается остального, то кое-что из необходимых вещей мы можем купить утром, а мой паспорт находится в машине. Нам, наверное, вначале лучше остановиться в Пуэрто-Рико, пока мы не достанем вам паспорт.
      — Послушайте, — сказал я. — Я струсил ночью — вот и все. Почему нам обоим не признаться, что мы сваляли дурака?
      Фостер отрицательно покачал головой:
      — Все та же инерция мышления, присущая человеческому разуму. Как он сопротивляется новым идеям!
      — Такие новые идеи, о которых вы говорите, могут привести нас обоих в психушку, — заметил я.
      — Лиджен, — произнес Фостер, — я хочу, чтобы вы хорошенько запомнили то, что я вам сейчас скажу. Это важно, чрезвычайно важно. Не буду терять время на предисловия. Дневник, который я вам показывал, находится в кармане моего пиджака. Вы должны прочитать ту его часть, которая написана по-английски. Может, после этого то, что я собираюсь вам рассказать, приобретет для вас больший смысл.
      — Надеюсь, вы не собираетесь писать завещание, мистер Фостер, — сказал я. — Только вначале объясните, от чего это мы так резво удираем?
      — Я буду с вами откровенен, — ровным голосом произнес Фостер. — Я не знаю.
      Фостер свернул на темную дорогу, ведущую к безлюдной станции техобслуживания, плавно остановился, затянул ручной тормоз и тяжело откинулся на спинку сидения.
      — Не могли бы вы ненадолго сесть за руль, Лиджен? — спросил он. — Я что-то не очень хорошо себя чувствую.
      — Конечно, давайте, — согласился я, открыл дверь, выбрался из машины и обошел ее.
      Фостер как-то поник: глаза закрыты, лицо вытянутое, утомленное. Он выглядел старше, чем накануне вечером, намного старше. Но наше ночное приключение и меня вряд ли сделало моложе.
      Наконец он открыл глаза и тупо посмотрел на меня. Казалось, он с усилием пытается взять себя в руки.
      — Извините, — промолвил он. — Мне не по себе.
      И передвинулся, а я сел за руль.
      — Если вы больны, — сказал я, — нам нужно найти врача.
      — Нет, все в порядке, — невнятно пробормотал он. — Поезжайте.
      — Мы уже в 150 милях от Мейпорта, — сообщил я.
      Фостер повернулся ко мне, попытался что-то сказать и свалился в глубоком обмороке. Я пощупал его пульс: он был сильным и ровным. Я приподнял ему веко — на меня невидяще уставился расширенный зрачок. С ним ничего страшного — так, во всяком случае, я надеялся. Но его нужно было уложить в постель и вызвать врача. Мы находились на окраине небольшого городка. Я отпустил ручной тормоз, медленно въехал в город и, завернув за угол, остановился перед покосившимся тентом над входом в захудалую гостиницу. Когда я выключил двигатель, Фостер даже не шевельнулся.
      — Фостер, — обратился я к нему, — я собираюсь уложить вас в постель. Вы можете идти?
      Он тихо застонал и открыл глаза. Они были как стеклянные. Я выбрался из машины и вытащил его на тротуар. Он по-прежнему был наполовину в обмороке. Я провел его через темный вестибюль к регистрационной стойке, над которой горела тусклая лампочка, и позвонил в звонок. Мы подождали минуту, пока откуда-то, шаркая по полу, не появился заспанный старик. Он зевнул, подозрительно оглядел меня, взглянул на Фостера.
      — Пьяных не принимаем, — заявил он. — Здесь приличное заведение.
      — Мой друг болен, — сказал я. — Нам нужен двойной номер с ванной. И вызовите врача.
      — Что у него? — спросил старик. — Заразное?
      — Это я и хочу узнать у доктора.
      — До утра я не могу вам вызвать никакого доктора. И отдельных ванн у нас нет.
      Я расписался в книге постояльцев. Мы поднялись в старомодном лифте на четвертый этаж и прошли через мрачный холл к двери, окрашенной коричневой, уже местами облупившейся краской. Дверь выглядела негостеприимно; комната за ней была ненамного лучше: цветастые обои от пола до потолка, старый умывальник и две широкие кровати. На одну из них я уложил Фостера. Он бессильно раскинулся на постели с безмятежным выражением лица, таким, какое безуспешно пытаются придать своим клиентам гробовщики. Я сел на другую кровать и разулся. Теперь наступила моя очередь ощутить, насколько устал мой рассудок. Я лег на кровать и почувствовал, что погружаюсь во тьму, как камень, брошенный в стоячую воду.
      Я проснулся оттого, что мне приснился сон, в котором я разгадал тайну жизни. Я попытался ухватиться за пришедшую мне во сне мысль, но она ускользнула, как это всегда бывает.
      Сквозь пыльные окна пробивался серый свет дня. Фостер спал, распластавшись на широкой продавленной кровати. Лампа под потолком, прикрытая поблекшим абажуром с бахромой, бросала на него болезненно-желтый свет, от которого вся картина становилась еще более унылой. Я щелкнул выключателем.
      Фостер лежал на спине, широко раскинув руки и тяжело дыша. Может, все это было вызвано простым переутомлением, и доктор ему вовсе не нужен? Может, он скоро проснется, преисполненный нетерпения вновь пуститься в путь?
      Что же касалось меня, то я снова был голоден. Нужно было раздобыть доллар-два на сэндвичи. Я подошел к кровати и окликнул Фостера. Он даже не пошевелился. Если он так крепко спит, то я вряд ли смогу его разбудить…
      Я осторожно извлек из кармана его пиджака бумажник, подошел с ним к окну и проверил содержимое. Он был полон. Я вытащил десятку и положил бумажник на стол. Мне припомнилось, что Фостер говорил что-то о деньгах в машине. Ключи от нее лежали у меня в кармане. Я обулся и тихо вышел. Фостер так и не шелохнулся.
      Оказавшись на улице, я подождал, пока пара местных охламонов, разглядывавших машину Фостера, не уберется по своим делам, сел в нее, наклонился и поднял коврик пола. Сейф был установлен в желобе рамы. Я соскреб с замка дорожную грязь, открыл его ключом из связки Фостера и вынул содержимое. Там был пакет документов на довольно жесткой бумаге, паспорт, несколько карт с пометками и пачка денег, от которой у меня сразу пересохло в горле. Я пробежался пальцем по ее срезу — пятьдесят тысяч, никак не меньше.
      Я положил документы, деньги и паспорт назад в сейф, замкнул его и выбрался из машины на тротуар. Через несколько домов вниз по улице я увидел грязную витрину с надписью: "Закусочная Мэя". Я зашел туда, заказал гамбургеров с кофе и сел за стойку, положив перед собой ключи Фостера к не переставая думать о машине, на которой мы прибыли. Небольшая переделка фотографии на паспорте позволит мне уехать, куда заблагорассудится, а деньги обеспечат широкий выбор островов. Фостер хорошенько отоспится, сядет на поезд и вернется домой. При его деньжатах он вряд ли заметит пропажу той суммы, которую я прихвачу.
      Человек за стойкой положил передо мной бумажный пакет, я расплатился и вышел. Поигрывая ключами на ладони, я стоял у машины и размышлял. Через час я уже буду в Майами, а там я знаю, кого попросить поработать над паспортом. Фостер был отличным парнем, он мне нравился, но такой шанс никогда больше не подвернется. Я уже протянул руку к дверце, как услышал голос: "Газету, мистер?" Я аж подпрыгнул от неожиданности и обернулся. На меня смотрел чумазый мальчонка.
      — Конечно, — ответил я. Я дал ему доллар, взял газету и развернул ее. Мое внимание привлек раздел мейпортских новостей:

      "ПОЛИЦИЯ ОВЛАДЕЛА ПРИТОНОМ"
 
      "Сегодня в городе в результате внезапного налета полиции обнаружен тайный, хорошо укрепленный притон гангстеров. Шеф полиции Мейпорта Четерс заявил, что налет последовал за прибытием вчера в город известного члена гангстерской шайки с севера. Во время налета на особнях, расположенный в девяти милях от Мейпорта по Фернандина-роуд, было" захвачено большое количество оружия, в том числе армейские пулеметы. Налет, по словам Честерса, стал кульминационным моментом расследования, которое проводилось в течение длительного времени.
      Владелец особняка, Ч.Р.Фостер, пятидесяти лет, исчез. Предполагается, что он мертв. Полиция разыскивает рецидивиста, который прошлой ночью гостил у него. Существуют опасения, что Фостер мог стать жертвой гангстерского убийства…"

      Я с шумом ворвался в затемненную комнату и встал как вкопанный. В полумраке я увидел Фостера, который сидел на краю кровати и смотрел в мою сторону.
      — Взгляните на это! — заорал я, тряся газетой у него перед носом. — Сейчас полиция поднимает против меня весь штат. Да еще по обвинению в убийстве! Садитесь на телефон и исправляйте положение. Если сможете. Вы, с вашими маленькими зелеными человечками! Полицейские убеждены, что напали на арсенал Аль Капоне. Я посмотрю, как вы объясните это…
      Фостер смотрел на меня с интересом. Он улыбался.
      — Что тут смешного, Фостер? — рассвирепел я. — Вы с вашими деньгами откупитесь, а что будет со мной?
      — Извините за любопытство, — сказал он вежливо. — Но кто вы?
      Временами я туго соображаю. Но это был не тот случай. Последствия того, что сказал Фостер, дошли до меня с такой ясностью, что я почувствовал слабость в коленях.
      — Только не это, мистер Фостер, — пролепетал я. — Вы не должны снова потерять память. Только не Сейчас. Ведь меня ищет вся полиция. Вы — мое алиби. Вы — единственный, кто может объяснить всю эту заваруху с пулеметами и объявлением в газете. Я ведь просто приехал разузнать о работе, помните?
      В моем голосе стали появляться истеричные нотки. Фостер продолжал сидеть и смотреть на меня. Лицо его выражало нечто среднее между неприветливостью и улыбкой, как у менеджера по кредитам, отклоняющего просьбу клиента.
      Он слегка покачал головой:
      — Меня зовут не Фостер.
      — Послушайте, — выпалил я. — Еще вчера вас звали Фостер, и это все, что имеет для меня значение. Вы тот, кому принадлежит дом, который так переполошил полицейских. Вы тот, кого я, по их предположению, превратил в труп. Вы должны пойти со мной в полицию, сейчас же, и сказать им, что я простой свидетель, не имеющий ко всему этому никакого отношения.
      Я подошел к окну, поднял жалюзи, чтобы в комнате стало светлее, и повернулся к Фостеру:
      — Я объясню им, что вы опасались преследования этих человечков…
      Я смолк и вытаращил глаза на Фостера. На какое-то мгновение мне пришла в голову дикая мысль, что я ошибся: ввалился не в ту дверь. Я уже хорошо знал лицо Фостера, и в комнате было достаточно светло, чтобы отчетливо разглядеть, что человеку, к которому я обращался, — не более двадцати лет от роду.
      Я подошел поближе, не сводя глаз с его лица. У него были те же холодные голубые лаза, но морщины вокруг них исчезли. Черные волосы сделались гуще и, насколько я помнил, стали больше прикрывать его лоб. Кожа стала гладкой.
      Выдохнув "Mamma mia", я плюхнулся на кровать.
      — Que es la dificultad? — спросил Фостер.
      — Заткнитесь, — простонал я. — Я уже и в одном языке путаюсь.
      Я попытался обмозговать ситуацию, но никак не мог уловить, с чего начать. Всего несколько минут назад я держал фортуну за хвост, но она развернулась и цапнула меня. Мой лоб покрылся холодной испариной, когда я вспомнил, как близок был к тому, чтобы угнать машину Фостера. Сейчас, наверное, за ней охотится каждый полицейский штата. И если бы меня обнаружили в ней за рулем, то присяжным заседателям и десяти минут бы не понадобилось, чтобы признать меня виновным.
      И тут мне в голову внезапно пришла еще одна мысль, из тех, от которых внутри все цепенеет, зубы стискиваются, а сердце начинает бешено колотиться: здешним захолустным полицейским понадобится не много времени, чтобы найти у входа в гостиницу машину, которую они ищут. Они придут сюда. Я заявлю, что она принадлежит Фостеру. А они посмотрят на него и скажут: "Чушь! Парню, которого мы ищем, пятьдесят лет. Куда ты дел тело?"
      Я вскочил и стал кружить по комнате. Фостер уже говорил мне, что не оставит ничего, что могло бы подтвердить его связь с домом в Мейпорте. Его соседи достаточно хорошо знали его в лицо, чтобы, по меньшей мере, подтвердить, что он был пожилым человеком. Мне пришлось бы из кожи лезть вон, уверяя, что этот двадцатилетний сопляк и есть Фостер, но мне все равно никто бы не поверил. Я ничем не могу подтвердить свой рассказ. Полиция посчитает, что Фостер мертв и что убил его я. И тот, кто верит, что для доказательства убийства нужен труп, пусть перечитает Перри Мейсона.
      Я посмотрел в окно и тут же отпрянул, не переставая наблюдать. Около машины Фостера стояли два полицейских. Один из них обошел ее сзади, вынул блокнот и записал номер. Затем сказал что-то другому через плечо и пошел на ту сторону улицы. Второй полицейский встал рядом с машиной, широко расставив ноги, и уперся взглядом в дверь гостиницы.
      Я бросился к Фостеру.
      — Обувайтесь, — прохрипел я. — Надо убираться отсюда к чертовой матери.
      Мы тихо спустились по лестнице и разыскали заднюю дверь, выходящую в переулок. Ни одна живая душа не видела, как мы покинули гостиницу.
      Спустя час я уже ехал в вагоне, сгорбившись на жестком сидении, и рассматривал сидящего напротив меня Фостера: пожилой придурок с лицом мальчишки и памятью чистой, как вытертая классная доска. Мне не оставалось ничего другого, как тащить его с собой. У меня был единственный шанс: держать его при себе и надеяться, что он все-таки вспомнит хоть что-нибудь, что помогло бы снять меня с этого крючка.
      Пора было обдумать свой следующий шаг. Я вспомнил те пятьдесят тысяч, которые остались в машине, и застонал. Фостер с беспокойством взглянул на меня.
      — У вас что-нибудь болит? — спросил он.
      — Еще как! — ответил я. — До встречи с вами я был бездомным бродягой, голодным, без цента в кармане. Сейчас к этому я могу добавить еще кое-что: за мной гонятся полицейские и на руках у меня псих, который требует за собой ухода.
      — А какой закон вы нарушили? — спросил Фостер.
      — Никакого, — рявкнул я. — Жулик из меня не получился. В течение последних двенадцати часов я замышлял три кражи, и ни одна из них не удалась. А сейчас меня разыскивают за убийство.
      — А кого вы убили? — вежливо справился Фостер. Я наклонился вперед и прорычал ему в лицо:
      — Вас.
      А потом добавил:
      — Фостер, зарубите себе на носу: единственное преступление, в котором я повинен, это глупость. Я наслушался ваших сумасшедших историй и из-за вас же влип в такую, из которой мне уже не выбраться.
      Я откинулся на спинку сидения:
      — А кроме того, я озабочен феноменом стариков, которые засыпают старыми, а просыпаются юношами. Но об этом мы поговорим позже, когда мои расшатанные нервы придут в порядок.
      — Извините, если я доставил вам беспокойство, — сказал Фостер. — Жаль, что я не могу вспомнить того, о чем вы сейчас рассказывали. Могу ли я сейчас чем-нибудь вам помочь?
      — Только недавно вы сами нуждались в помощи, — заметил я. — Вот что, отдайте мне те деньги, которые сейчас у вас есть. Они нам понадобятся.
      Фостер вынул бумажник — после того, как я сказал ему, где тот находится, — и передал его мне, Я проверил содержимое. Там не было ни одного документа с фотографией или отпечатками пальцев. Видимо, Фостер не шутил, говоря, что предусмотрел все для своего бесследного исчезновения.
      — Мы поедем в Майами, — сказал я. — Я знаю там одно место в кубинских кварталах, где мы можем отсидеться. И обойдется это совсем не дорого. Может быть, через некоторое время ваша память начнет возвращаться к вам.
      — Да, — сказал Фостер, — это было бы неплохо.
      — Во всяком случае, вы не разучились говорить, — заметил я. — Интересно, что вы можете еще? Вы помните, каким образом вы заработали все эти деньги?
      — Я не помню абсолютно ничего о вашей экономической системе, — ответил Фостер.
      Он посмотрел вокруг себя и добавил:
      — Во многих отношениях этот мир очень примитивен. Здесь, по-видимому, не трудно скопить состояние.
      — Мне этого никогда особенно не удавалось, — признался я. — Я даже не мог скопить себе на пропитание.
      — Пища обменивается на деньги? — удивился Фостер.
      — Все обменивается на деньги, — подтвердил я, — включая большинство человеческих добродетелей.
      — Странный мир, — произнес Фостер. — Мне понадобится много времени, чтобы привыкнуть к нему.
      — Да, — согласился я. — И мне тоже. Может, на Марсе дела обстоят лучше?
      Фостер утвердительно кивнул головой:
      — Наверное. Может, нам следует отправиться туда?
      Я было застонал, но сдержался.
      — Нет, у меня ничего не болит, — сказал я. — Но, Фостер, не принимайте мои слова так буквально.
      Некоторое время мы ехали молча.
      — Послушайте, Фостер, — вспомнил я, — тот дневник все еще у вас?
      Фостер пошарил по карманам и вытащил его. Нахмурив брови, он осмотрел дневник со всех сторон.
      — Вы помните его? — спросил я, следя за выражением его лица.
      Он медленно покачал головой и провел пальцем по рельефным кольцам на обложке.
      — Этот рисунок… — произнес он. — Он означает…
      — Говорите, Фостер, — подбодрил его я. — Означает что?
      — Извините, не помню.
      Я взял дневник в руки и сидел, уставившись на него. Но этой книжицы я, право, не видел. Я видел свое будущее. Поскольку Фостер не появился, полиция, естественно, посчитает, что он мертв. Я был с ним как раз накануне его исчезновения. Нетрудно понять, почему мною так интересуются. И мое собственное исчезновение подлило еще масла в огонь. Скоро мои портреты будут красоваться на почтах по всей стране. И даже если меня сразу не поймают, обвинение в убийстве останется висеть надо мной.
      Не поможет и добровольная явка в полицию. Когда я расскажу им всю историю, они мне не поверят и будут правы. Я сам в нее не очень верил, хотя и принял непосредственное участие. А может, мне просто показалось, что Фостер выглядит моложе? В конце концов, после крепкого ночного сна…
      Я взглянул на Фостера и чуть было не застонал снова. Ему с трудом можно было дать даже двадцать лет. Он выглядел скорее на восемнадцать. Я готов был поклясться, что он еще ни разу в жизни не брился.
      — Фостер, — сказал я. — Все должно быть в дневнике: кто вы, откуда,. Это — единственная надежда, которая у меня осталась.
      — Тогда я предлагаю его почитать, — ответил он.
      — Отличная идея, — воскликнул я. — И как она раньше не пришла мне в голову?
      Я быстро пролистал дневник, нашел ту часть, которая была написана по-английски, и на час углубился в чтение. Начиная с записи, датированной 19 января 1710 года, автор через каждые несколько месяцев заносил в него несколько строк. По всей видимости, он был кем-то вроде пионера в Виргинской колонии. Он жаловался на цены, на индейцев, на невежество других поселенцев и время от времени упоминал "Врага". Он часто и подолгу путешествовал и, вернувшись домой, принимался жаловаться еще и на свои поездки.
      — Интересная вещь, Фостер, — заметил я. — Это все писалось в течение двух столетий, однако почерк остается неизменным. Несколько странно, не правда ли?
      — А разве почерк человека должен изменяться? — спросил Фостер.
      — Ну, к концу записей он должен был стать не таким твердым, согласны?
      — Почему?
      — Сейчас я вам объясню, Фостер, — сказал я. — Большинство людей не живет так долго. Сто лет — уже много, не говоря о двухстах.
      — В таком случае этот мир, вероятно, очень жесток, — заметил Фостер.
      — Бросьте, — сказал я. — Вы говорите так, как будто прилетели с другой планеты. Кстати, вы не разучились писать?
      Фостер задумчиво посмотрел на меня:
      — Нет.
      Я вручил ему дневник и ручку:
      — Попробуйте.
      Фостер открыл дневник на чистой странице, написал несколько слов и вернул его мне.
      — "Всегда и всегда и всегда", — прочел я и посмотрел на него. — Что это значит?
      Затем еще раз взглянул на эти слова, потом быстро нашел страницы, где было написано по-английски. Хоть я и не графолог, но это сразу бросилось мне в глаза: дневник был написан рукой Фостера.
      — Ничего не понимаю, — повторил я, наверное, в сороковой раз. Фостер сочувственно кивал головой в знак согласия.
      — И зачем вам нужно было самому выводить все эти крючки, а потом тратить массу времени и денег, чтобы попытаться их расшифровать? Вы ведь говорили, что над этим работали эксперты, и даже они не смогли ничего прочитать. Но вы же знали, — продолжал я, — что это написано вашей рукой, вы же можете узнать свой почерк. Хотя, с другой стороны, я забыл, что вы до этого уже раз теряли память. И вы, видимо, подумали, что вы в этом дневнике написали, возможно, что-нибудь о себе…
      Я вздохнул, откинулся на спинку сидения и бросил дневник Фостеру.
      — Возьмите, почитайте немного, — сказал я. — Я занят спором с самим собой и не могу понять, кто кого побеждает.
      Фостер внимательно осмотрел дневник.
      — Странно, — произнес он.
      — Что странного?
      — Дневник сделан из хаффа. Это прочный материал, однако на нем видны повреждения.
      Я замер в ожидании продолжения.
      — Вот, на задней обложке, — сказал Фостер. — Здесь поцарапано. Но, поскольку это хафф, царапина настоящей быть не может. Она, должно быть, сделана специально.
      Я схватил дневник и рассмотрел на задней обложке едва заметную черту, как будто царапнули чем-то острым. Я вспомнил, насколько безуспешными были мои эксперименты с ножом. Итак, эта черта была нанесена специально, а затем замаскирована под случайную царапину. Видимо, она имела определенное предназначение.
      — Откуда вы узнали из какого материала сделан дневник? — спросил я.
      Фостер выглядел удивленным.
      — Оттуда же, откуда знаю, что окно — из стекла, — ответил он. — Просто знаю.
      — Кстати о стекле, — сказал я. — Подождите, вот раздобуду микроскоп, и тогда, может быть, мы получим ответы на некоторые вопросы.
 

ГЛАВА IV

 
      Двухсотфунтовая сеньорита с большой бородавкой на верхней губе поставила рядом с двумя выщербленными чашками кофейник с черным кубинским кофе и кувшинчик подсоленного молока, бросила на меня игривый взгляд, который будь она лет на тридцать моложе, мог бы еще меня взволновать, и утиной походкой вернулась в кухню. Я налил кофе в чашку, отпил залпом сразу половину, и меня тут же передернуло. На улице у кафе гитара жалобно наигрывала "Эстрелиту".
      — Ну что ж, Фостер, — произнес я. — Вот, что я получил. Первая часть дневника исписана какими-то крючками, прочесть ее я не смог. А вот средняя часть, та, которая закодирована обычными буквами, — на самом деле зашифрованный английский текст, что-то вроде резюме того, что произошло.
      Я взял со стола листы бумаги с результатами дешифровки, которую я сделал с помощью ключа, микрогравированного когда-то в искусственной царапине на задней обложке дневника, и принялся читать:
      "Впервые мне стало страшно. Моя попытка построить коммуникатор навлекла на меня Охотников. Я соорудил щит — какой только смог придумать — и занялся поисками их логова.
      Я нашел его: оно оказалось в месте, с давних пор мне знакомом. Это была не постройка, это была шахта, сооруженная людьми Двух Миров. Я хотел проникнуть в нее, но она кишела Охотниками. Я сразился с ними и множество истребил, но в конечном счете вынужден был отступить. Я достиг западного побережья и нанял там смелых моряков, старую посудину и отправился в путь.
      49 дней спустя мы достигли берегов этой дикой страны. Здесь жили люди первобытных времен. Я сражался с ними, пока они не познали страх. Тогда я поселился среди них и стал жить в мире. И Охотники не нашли места моего обитания. Возможно, здесь моя хроника закончится, тем не менее я сделаю все, что в моих силах.
      Вероятно, в скором времени меня настигнет Переход. Я должен подготовиться к появлению незнакомца, который придет вослед мне. Все, что ему надлежит знать, записано на этих страницах. И я говорю ему:
      Запасись терпением, ибо время этого племени сочтено. Не пытайся вновь достичь Восточного континента, жди, и скоро северные мореплаватели в большом числе начнут прибывать в эти дикие земли. Найди среди них самых искусных мастеров по металлу и изготовь с их помощью щит. И только потом возвращайся к Логову Охотников. По моим вычислениям, оно находится на равнине в 50/10000 частях окружности этой (?) к западу от Большого Мелового Плато и в 1470 частях к северу от средней линии и ясно помечено знаком Двух Миров, сложенным из камней".
      Я посмотрел на сидящего напротив меня Фостера:
      — Далее идут регулярные отчеты о его делах с местными жителями, которых он спешно пытался приобщить к цивилизации. Он считался у них богом. Он научил их строить дороги, обрабатывать камень, познакомил с математикой и так далее. Он создавал все возможные условия, чтобы незнакомец, который должен был прийти после него, знал что к чему и мог продолжить его дело.
      Глаза Фостера были прикованы к моему лицу:
      — А что представляет собой Переход, о котором он говорит?
      — Этого нигде не сказано. Я предполагаю, что он имеет в виду смерть, — ответил я. — И откуда должен появиться этот незнакомец, тоже неизвестно.
      — Послушайте меня, Лиджен, — произнес Фостер. В его глазах мелькнуло уже знакомое выражение беспокойства. — Кажется, я догадываюсь, что это за Переход. По-моему, он знал, что все забудет…
      — У вас же амнезия, дружище, — прервал я его.
      — …и незнакомец — это… он сам. Человек, лишенный памяти.
      Нахмурившись я посмотрел на Фостера:
      — Да, может быть. Продолжайте.
      — Поэтому он и пишет, что все, что необходимо знать этому незнакомцу, находится там же, в дневнике.
      — Но только не в той его части, которую я расшифровал, — заметил я. — Там он описывает, как продвигается строительство дороги, сколько золота намыто из новой шахты, но ни слова о том, кто такие Охотники или что происходило до того, как он впервые с ними столкнулся.
      — Это должно быть в дневнике, Лиджен. Наверное, в его первой части, которая написана чужими символами.
      — Может быть, — согласился я. — Но почему он, черт его подери, не оставил нам ключ и к этому тексту?
      — Я думаю, он предполагал, что незнакомец сам сможет вспомнить старое письмо, — сказал Фостер. — Откуда ему было знать, что оно забудется вместе со всем остальным?
      — Предположить можно все, что угодно, — напомнил я. — Но может быть, вы и правы, ведь вы лучше знаете, что такое — потерять память.
      — И тем не менее, мы кое-что узнали, — возразил Фостер. — Например, о Логове Охотников. Мы имеем указание, где оно находится.
      — Если "10000 частей к западу от Мелового Плато" можно назвать указанием, — заметил я.
      — Нам известно больше этого, — ответил Фостер. — Он упоминает равнину, которая, по-видимому, расположена на континенте к востоку от…
      — Это — если предположить, что он плыл из Европы в Америку, — вставил я. — А если — из Африки в Южную Америку или…
      — А фраза о мореплавателях с севера? Она наводит на мысль о викингах…
      — Вы, видно, знакомы с историей, — сказал я. — Оказывается, у вас в голове осталось много разрозненных фактов.
      — Нам нужны карты, — сказал Фостер. — Тогда мы займемся поисками равнины, лежащей у моря…
      — Не обязательно.
      — …к востоку от которой находится Меловое Плато.
      — А что это еще за "средняя линия"? — спросил я. — И десять тысяч частей… — чего?
      — Не знаю. Нам нужны карты.
      — Я купил сегодня днем несколько штук, — сообщил я. — И еще дешевый глобус. Я подумал, что они нам могут понадобиться. Пойдем отсюда домой. Там мы сможем расположиться со своими картами. Я уверен, что шансов у нас очень мало, но…
      Я поднялся, бросил на покрытый клеенкой стол несколько монет и направился к выходу.
      Блошиная нора, которую мы называли домом, располагалась в середине короткого квартала. Мы старались проводить там как можно меньше времени, выбрав для своих долгих ежедневных совещаний кафе "Новедадес" напротив. Под шуршание тараканов мы поднялись по темной лестнице в свою комнату, где было не намного светлее. Я подошел к комоду и выдвинул ящик.
      — Глобус… — произнес Фостер, беря его в руки. — Мне пришла мысль, что, возможно, он имел ввиду одну десятитысячную часть окружности Земли.
      — Что он мог знать о…
      — Забудьте о том, что он жил очень давно, — прервал меня Фостер. — Человек, который писал эти строки, знал достаточно много. Итак, нам придется начать с ряда предположений. Давайте определим наиболее очевидные: мы ищем равнину на западном побережье Европы… — Он придвинул свой стул к грубому столу и, порывшись в исписанных мною листах, вытащил един из них. -…50/10000-ных окружности Земли… Это будет около 125 миль к западу от мелового образования и 3675 миль от средней линии…
      — Может, — сказал я, — под ней подразумевается экватор?
      — Конечно. И тогда наша равнина будет лежать на линии… — Он наклонился к маленькому глобусу. -…Варшава — район к югу от Амстердама.
      — Да, а это скальное обнажение… — сказал я. — Как мы узнаем, есть ли там поблизости видимые меловые образования?
      — Мы можем почитать литературу по геологии. Должна же здесь быть по соседству библиотека.
      — Единственные меловые отложения, о которых я когда-либо слышал, это белые скалы Дувра.
      — Белые скалы…
      Мы оба одновременно потянулись к глобусу.
      — 125 миль к западу от меловых скал, — пробормотал Фостер. Он провел пальцем по глобусу. — Севернее Лондона, но южнее Бирмингема. Это достаточно близко к морю…
      — Где атлас? — спросил я и сам же принялся рыться в картах. Наконец вытащил дешевый туристский атлас и полистал страницы.
      — Вот Англия, — произнес я. — Теперь ищем равнину…
      Фостер ткнул пальцем в карту:
      — Вот. Большая равнина под названием Солсбери.
      — Да-а, большая, — сказал я. — Нам понадобятся годы, чтобы найти на ней груду камней. Зря мы заводимся. Даже если этот паршивый дневник говорит правду, вы думаете, нам удастся найти среди огромной равнины дыру, — пусть даже обозначенную камнями, — которой не одна сотня лет? В любом случае, это все догадки…,
      Я взял атлас и перевернул страницу.
      — Не знаю, что мне хотелось узнать, когда расшифровывал эти страницы, — добавил я, — но надеялся на большее.
      — Мне кажется, нам следует попытаться, Лиджен, — сказал Фостер. — Мы можем съездить и поискать в том районе. Это будет дорого, но не невозможно. Для начала мы можем попробовать скопить денег…
      — Минутку, Фостер, — произнес я, пристально вглядываясь в более крупномасштабную карту южной Англии. И тут мое сердце отчаянно забилось. Я ткнул пальцем в крохотную точку в середине равнины Солсбери. — Раз-два — и в дамках. Вот ваше Логово Охотников!
      Фостер наклонился и прочел мелкую надпись:
      — Стонхендж.
      Я открыл энциклопедию и зачитал вслух:
      — …эта гигантская каменная постройка, расположенная на равнине Солсбери, графство Уилтшир, Англия, является самым выдающимся из мегалитических памятников древности. Внутри кольцевого рва диаметром в триста футов установлены камни высотой до 22 футов, образующие концентрические круги. К центральному алтарному камню длиной более 16 футов с северо-востока ведет широкая дорога, носящая название Путь…
      — Это не алтарь, — заметил Фостер.
      — Откуда вы знаете?
      — Потому что… — Фостер нахмурился. — Знаю, и все.
      — В дневнике говорилось, что камни образуют знак Двух Миров, — вспомнил я. — Вероятно, это — концентрические круги. Тот же рисунок, что вытиснен на обложке дневника.
      — И на кольце, — добавил Фостер.
      — Дайте мне дочитать: "На Пути вертикально стоит огромный валун песчаника. Ось, проходящая через эти два камня, когда оба были в вертикальном положении, указывала на точку восхода солнца в день летнего солнцестояния. Расчеты, основанные на имеющихся данных, относят дату сооружения приблизительно к 1600 году до нашей эры."
      Фостер взял дневник, сел на подоконник и посмотрел на типичную для Флориды огромную луну над изломанной линией крыш и силуэтами тощих королевских пальм. Эта картина мало походила на виды Майами, которые были на почтовых открытках. Я закурил сигарету и принялся размышлять о человеке, который давным-давно пересек на ладье Северную Атлантику и стал богом индейцев. Меня интересовало откуда он, чего искал, что толкало его вперед несмотря на преследующий его кошмар, о котором скудно свидетельствуют строчки дневника. Если, — напомнил я себе, — этот человек вообще когда-либо существовал…
      Фостер сидел, склонившись над дневником.
      — Послушайте, — сказал я, — давайте вернемся на землю. Нам нужно кое-что обмозговать, разработать кое-какие планы. Сказки могут подождать.
      — Что вы предлагаете? — спросил Фостер. — Чтобы мы забыли то, что вы мне читали? Чтобы мы забросили дневник, а вместе с ним и попытку наконец что-то узнать?
      — Нет, — ответил я. — Не люблю сдаваться. Конечно, во всем этом есть что-то, чем в один прекрасный день стоит заняться. Но в данный момент мне нужно избавиться от преследования полиции. Я долго думал и решил вот что: я продиктую письмо, а вы его напишете. Ведь ваши адвокаты знают ваш почерк. Вы сообщите им, что были на грани нервного расстройства, — вот почему у вас в доме было полно артиллерии, — и решили, не откладывая, покончить со всем этим. Скажете, что вы не хотите, чтобы вас тревожили, и поэтому путешествуете инкогнито. И что этот бандит с севера, который приехал встретиться с вами, был просто дураком, а никаким не убийцей. По крайней мере, это остудит немного полицию…
      Фостер выглядел очень задумчивым.
      — Отличное предложение, — произнес он. — А затем нам нужно будет как-то добраться до Англии и продолжить наши поиски.
      — Вы меня не поняли, — сказал я. — Вы уладите все по почте и мы сможем воспользоваться вашими деньгами…
      — Любая подобная попытка просто навлечет на нас полицию, — возразил Фостер. — Вы сами говорили, что с моей стороны неразумно пытаться выдать себя… за себя.
      — Но ведь должен быть выход…
      — У нас есть только одно направление поисков, — прервал меня Фостер. — И нам не остается ничего другого, как следовать ему. Мы поплывем в Англию.
      — А что мы используем вместо денег и документов? Эта поездка обойдется не в одну сотню. Если только, — добавил я, — нам не попробовать наняться на какое-нибудь судно. Но и это не пройдет: нам все равно понадобятся паспорта плюс профсоюзные карточки и членские билеты моряка.
      — А ваш друг, — напомнил мне Фостер, — тот, который занимается паспортами. Смог бы он сделать и остальные документы?
      — Думаю, что да, — ответил я. — Но за это надо платить.
      — Я уверен, что как-нибудь мы сможем расплатиться, — сказал Фостер. — Сходите к нему, пожалуйста, завтра утром.
      Я окинул взглядом обшарпанную комнату. Жаркий ночной воздух шевелил на подоконнике увядшую герань в консервной банке. С улицы поднимался запах плохой кухни и еще худшей канализации.
      — По крайней мере, — произнес я, — мы сможем убраться отсюда.
 

ГЛАВА V

 
      Солнце почти село, когда мы с Фостером вошли в бар "Старый грешник" при гостинице и разыскали свободный столик в углу. Я наблюдал, как Фостер раскладывал на нем свои карты и бумаги. За нашими спинами слышались приглушенные голоса и звуки втыкающихся в мишень стрелок игроков.
      — Когда вы, наконец, оставите свою затею и признаете, что мы зря теряем время? — спросил я. — Уже две недели мы топчем землю в одном и том же месте, а результата никакого.
      — Мы еще находимся в начале наших поисков, — мягко возразил Фостер.
      — Вы повторяете это в сотый раз, — буркнул я. — Если когда-то в этой груде камней и было что-либо, то теперь его там уже давно нет. Годами археологи копались в этом месте, но так ничего и не нашли.
      — Они не знали, что искать, — сказал Фостер. — Они занимались поисками доказательств его религиозной значимости: останки людей, принесенных в жертву, и тому подобное.
      — Мы ведь тоже не знаем, что ищем, — заметил я. — Если только вы не предполагаете найти своих Охотников под каким-нибудь расшатанным камнем.
      — Вы так язвительно об этом говорите, — произнес Фостер. — А я не считаю такой вариант невозможным.
      — Знаю. Вы внушили себе в Мейпорте, откуда мы бежали как два идиота, что за нами гонятся Охотники.
      — Из того, что вы мне тогда рассказали об обстановке… — начал было Фостер.
      — Я знаю. Вы не считаете это невозможным. Ваша беда заключается в том, что вы не допускаете иной мысли. А мне бы жилось легче, если бы вы признавали невозможность некоторых вещей. Например, гномов, которые водятся в Стонхендже.
      Фостер посмотрел на меня с легкой улыбкой. Прошло всего несколько недель с тех пор, как он очнулся ото сна и стал похожим на представителя высшего сословия, который не может решить, быть ли ему проповедником или кинозвездой; а его покладистый и невинный вид уже улетучился. Он быстро учился, и с каждым днем я замечал, как его прежняя личность проявляется все сильнее и, несмотря на мои попытки сохранить за собой главенствующую роль, все больше доминирует в наших отношениях.
      — То, что гипотеза у вас практически сразу же становится догмой, — сказал Фостер, — является недостатком вашей культуры. Вы еще слишком мало отошли от своей эпохи неолита, когда слепое усвоение знаний, накопленных племенем, имело значение для выживания. Научившись механически, не понимая сути, вызывать бога огня из дерева, вы стремитесь распространить этот принцип на все "установленные факты".
      — Ну, вот вам установленный факт, — ехидно сказал я. — У нас осталось пятнадцать фунтов, это, примерно, сорок долларов. Пора решать, куда мы двинем отсюда, пока кто-нибудь не догадался проверить наши липовые документы.
      Фостер покачал головой:
      — Я не удовлетворен тем, что мы не проработали все возможности. Я проанализировал геометрические соотношения между различными элементами, и у меня появилось несколько идей, которые мне хотелось бы проверить. Я подумал: хорошо бы сходить туда ночью и поработать в отсутствие обычной толпы туристов, наблюдающих за каждым твоим шагом.
      Я застонал:
      — Вы меня убьете! Придумайте что-нибудь получше. Или хотя бы другое.
      — Мы возьмем здесь что-нибудь перекусить, а как стемнеет — пойдем, — предложил Фостер.
      Хозяин бара принес нам тарелки с холодным мясом и картофельный салат. Я жевал тонкий, но упругий ломоть ветчины и думал о всех тех людях, которые где-то усаживались за столы с изысканными блюдами среди сверкающего серебра и хрусталя. Уж слишком много было в моей жизни дешевых забегаловок, слишком много этой жареной по-французски картошки. Я даже, казалось, чувствовал всю ее тяжесть, лежащую камнем в моем желудке. Я все больше удалялся от острова моей мечты… И виноват в этом был только я сам.
      — "Старый грешник", — вздохнул я. — Это — про меня.
      Фостер взглянул на меня.
      — Занятные названия у этих старых пабов, — заметил он. — Я полагаю, в некоторых случаях их происхождение теряется в глубокой древности.
      — И почему только они не придумали что-нибудь более веселое, — сказал я. — Например, бар "Рай и гриль" или кафе "Счастливый час". Вы заметили вывеску, которая болтается снаружи?
      — Нет.
      — Изображение скелета, который держит поднятой одну руку, как евангелист-янки, предрекающий конец света. Его видно отсюда через окно.
      Фостер обернулся и посмотрел на выцветшую от непогоды вывеску, которая поскрипывала на ветру. Он смотрел на нее довольно долго, а когда повернулся ко мне, его взгляд был каким-то необычным.
      — В чем дело?.. — забеспокоился я.
      Фостер пропустил мой вопрос мимо ушей и подозвал жестом хозяина бара, низенького толстяка крестьянского вида. Тот подошел к столу, вытирая руки о передник.
      — Очень интересное старое здание, — сказал Фостер. — Мы тут любуемся им. Когда оно построено?
      — Знаете, сэр, — ответил хозяин, — этому дому не одна сотня лет. Рассказывают, будто его построили монахи из монастыря, который был когда-то недалеко отсюда. Его разрушили воины короля, — это был Генри, — когда тот разгонял папистов,
      — По-видимому, Генри VIII.
      — Ага, правильно. Не тронули только этот дом, потому как он был пивоварней, и король сказал, что это — нужное заведение. И он наложил оброк: два бочонка крепкого портера с каждой варки ко двору короля.
      — Очень интересно, — заметил Фостер. — Эта традиция сохранилась?
      Хозяин отрицательно покачал головой:
      — Кончилась при моем деде. Королева оказалась непьющей.
      — А как он получил такое странное название — "Старый грешник"?
      — Как свидетельствует легенда, однажды мирской брат местного ордена рылся там, на равнине у больших камней, в поисках сокровищ друидов, хотя аббат запретил ему и близко подходить к этому языческому месту, и наткнулся на человеческие кости. Будучи добрым по душе, он решил похоронить их в земле по христианскому обычаю. Ну и, зная, что аббат этого не разрешит, он стал копать могилу ночью, на священной земле у стен монастыря. Но аббат, которому в ту ночь не спалось, прогуливался в окрестностях и застал этого человека за его занятием. Когда аббат стал расспрашивать что к чему, тот представил себе, как долго ему придется нести покаяние, взял да и сказал аббату, что копает погреб для эля. Аббат, будучи человеком мудрым, похлопал его по спине и пошел дальше. Вот так была построена пивоварня. Аббат освятил ее, а вместе с ней и те кости, которые были захоронены под бочками с элем.
      — То есть, старый грешник похоронен здесь, под полом?
      — Да, так, во всяком случае, говорится в легенде. Хотя я сам там не копал. Но этот дом известен под таким названием уже четыреста лет.
      — А где, вы говорите, копал тот мирской брат?
      — Там, на равнине, у друидских камней, которые называют Стонхендж, — повторял хозяин. Он взял со стола пустые кружки. — Еще будете, джентльмены?
      — Конечно, — ответил Фостер. Он спокойно сидел напротив меня с безразличным лицом. Но я чувствовал напряженность под его внешним спокойствием.
      — Что вы затеваете? — тихо спросил я. — С каких это пор вас стала так интересовать местная история?
      — Позже, — прошептал Фостер. — Сделайте скучающий вид.
      — Это нетрудно, — промолвил я.
      Хозяин вернулся и поставил перед нами тяжелые стеклянные кружки.
      — Вы сказали нам, что этот брат нашел кости, — обратился к нему Фостер. — Это было в Стонхендже?
      Хозяин прочистил горло и скосил глаза на Фостера.
      — Джентельмены случаем не из университета?
      — Скажем так, — с готовностью ответил улыбающийся Фостер. — Нас очень интересуют эти крупицы сведений. И, естественно, мы можем подкрепить этот интерес некоторой суммой.
      Хозяин начал демонстративно протирать стол.
      — Мне кажется, это — дорогое дою, — сказал он, — копать в таких необычных местах. Надо знать, где копать — вот, что важно, провалиться мне на этом месте.
      — Очень важно, — согласился Фостер. — Это может стоить пять фунтов, не меньше.
      — Об этом месте мне рассказал мой дед. Он взял меня туда ночью и показал то место, которое ему показывал еще его дед. Он сказал мне, что там — великая тайна. Из тех, которыми любой простой человек может законно гордиться.
      — И еще пять фунтов в знак моего личного уважения, — добавил Фостер.
      Хозяин измерил меня взглядом:
      — Ну, а тайна, которая передается от отца к сыну…
      — И, конечно, мой коллега, со своей стороны, тоже желает выразить вам свое почтение. Это еще пять фунтов.
      — Большего почтения наш бюджет не выдержит, мистер Фостер, — заметил я, вынул деньги и передал ему. — Я думаю, вы не забыли о тех людях, которые хотели поговорить с нами дома, — добавил я. — Бьюсь об заклад, теперь они могут выйти на нас в любой момент.
      Фостер свернул купюры и зажал их в руке.
      — Действительно, Лиджен, — сказал он, — нам, наверное, нужно поторапливаться…
      — Но ради прогресса науки, — вмешался хозяин, — я готов принести жертву.
      — Нам нужно пойти туда сегодня же, — заявил Фостер. — У нас очень насыщенная программа.
      Владелец паба поторговался с Фостером еще минут пять и согласился отвести нас на то место, где был найден скелет.
      Когда он удалился, я сказал:
      — Ну, выкладывайте.
      — Взгляните еще раз на вывеску, — сказал Фостер.
      Я последовал его совету. Скелет, казалось, улыбался, подняв руку.
      — Ну, вижу, — сказал я. — Однако, это не объясняет, почему вы отдали наши последние деньги…
      — Посмотрите на руку. Видите кольцо на пальце?
      Я взглянул еще раз. На костлявом указательном пальце было изображено тяжелое кольцо с рисунком из концентрических кругов.
      Это была копия кольца, которое носил Фостер.
      Хозяин паба остановил свой обшарпанный "Моррис Майнор" на обочине шоссе и затянул ручной тормоз.
      — Ближе подъехать на машине мы не сможем, — сообщил он.
      Мы выбрались наружу и посмотрели на холмистую равнину. На фоне последних лучей заходящего солнца вырисовывались древние камни Стонхенджа.
      Хозяин порылся в багажнике, извлек оттуда рваное одеяло и два длинных фонарика на четыре батарейки каждый и протянул один — мне, другой — Фостеру.
      — Не включайте их пока я вам не скажу, — проинструктировал он нас, — иначе все графство узнает, что здесь кто-то бродит.
      Мы следили, как он накинул одеяло на забор из колючей проволоки, перелез через него и зашагал по голому полю. Не говоря ни слова, мы с Фостером последовали за ним.
      Равнина была пустынной. На далеком склоне холма светилось несколько одиноких огней. Стояла темная безлунная ночь. Я едва видел землю у себя под ногами. Судя по скачущему вдалеке свету фар, где-то по дороге проезжала машина.
      Мы миновали внешнее кольцо камней, обходя поваленные глыбы двадцати футов в длину.
      — Мы сломаем себе шеи, — сказал я. — Давайте включим один фонарик.
      — Еще не время, — прошептал Фостер.
      Наш гид остановился. Мы подошли к нему.
      — Больно много времени прошло с тех пор, как я тут был, — сказал он. — Сейчас прикину по Каблуку Монаха.
      — Это еще что такое?
      — Вон тот огромный камень, который стоит особняком на Пути.
      Мы напрягли зрение, но его темный силуэт был едва виден на фоне неба.
      — Кости были закопаны там? — спросил Фостер.
      — Не-а, они валялись просто так. Как говорил дед, в двадцати шагах отсюда. Но он был здоровый, пятнадцать стоунов весом, и очень ногастый… — бормотал хозяин, отмеривая шагами расстояние.
      — Что мешает ему просто указать место и сказать: "Вот здесь"? — заметил я.
      — Давайте подождем и увидим, — предложил Фостер.
      — Так или иначе, — произнес хозяин бара, — там в земле была яма, а рядом с ней камень. Думаю, шагов пятьдесят отсюда. Там, — указал он.
      — Я ничего не вижу, — сказал я.
      — Подойдем поближе!
      Фостер пошел вперед, я — за ним. Сзади следовал хозяин. Я рассмотрел неясные очертания большого предмета, а перед ним глубокую впадину в земле.
      — Вот, наверное, это место, — произнес Фостер. — Старые могилы всегда проваливаются…
      Вдруг он схватил меня за руку:
      — Смотрите!..
      Поверхность почвы перед нами, казалось, задрожала, потом начала подниматься и опускаться. Фостер быстро включил фонарик. Дно впадины выгнулось и раскололось надвое. Из образовавшейся расселины начала выплескиваться бурлящая люминесцирующая масса, от которой отделился светящихся шар. Жужжа, он поднимался вдоль потрескавшейся поверхности векового камня.
      — Сохрани нас святые! — прошептал хозяин бара сдавленным голосом.
      Мы с Фостером выпрямились и застыли на месте, не спуская с шара глаз. Тот поднимался все выше — и вдруг ринулся прямо на нас. Фостер прикрыл голову рукой и быстро присел. Светящийся шар круто вильнул, нанеся ему скользящий удар, отскочил на несколько ярдов и завис в воздухе. В мгновение ока все вокруг нас заполнилось множеством таких же шаров, вырывающихся из-под земли и летящих на нас с жужжанием, подобно рою ос. Луч фонарика Фостера метнулся к этому скопищу.
      — Пускайте в ход фонарик, Лиджен! — хрипло крикнул он.
      Я продолжал стоять как вкопанный. Шары неслись прямо на Фостера, словно не замечая меня. Я слышал, как хозяин бара развернулся за моей спиной и бросился наутек. Я нащупал, наконец, выключатель фонарика, нажал его в направил луч света на Фостера. Шар, попавший в луч над его головой, мгновенно исчез. На Фостера обрушивались новые шары, — и лопались подобно мыльным пузырям в свете фонарика. Но на их месте появлялись другие. Фостер крутился как волчок, сражаясь с ними. Вот он взмахнул рукой, и я услышал хруст от удара фонарика о камень за его спиной. В мгновенно наступившей темноте было видно, как шары сбились в плотную массу над его головой.
      — Бегите, Фостер! — закричал я.
      Он побежал, но, не преодолев и пяти ярдов, закачался и упал на колени.
      — Прикройте, — прохрипел он и ткнулся лицом в землю. Я немного разогнал скопление мечущихся шаров и занял удобную позицию, чтобы защитить его, Вокруг меня стоял отвратительный запах серы. Кашляя, я упорно продолжал уничтожать шары, роившиеся вокруг головы Фостера. Новые шары из расщелины уже больше не появлялись. Удушающее облако обволакивало нас обоих, но охота велась только за Фостером. Я подумал о каменной глыбе: если мне удастся прикрыть себя со спины, у меня появится определенный шанс. Я наклонился, схватил Фостера за пиджак и стал пятиться, волоча его перед собой. Шары яростно кружили вокруг меня. Размахивая фонариком, я продолжал отступать, пока не уперся спиной в камень. Я присел. Теперь они могли нападать только спереди.
      Я бросил взгляд на расщелину, из которой появились все эти шары. Она казалась достаточно широкой, чтобы Фостер мог пролезть. Там он будет хоть как-то защищен, Я перевалил его через край, а сам прислонился спиной к камню я сосредоточился на сражении.
      Теперь я уничтожал их по определенной схеме, проводя лучом сначала вертикально, а потом горизонтально. Но шары меня как будто не замечали. ОНИ устремлялись к расщелине, пытаясь добраться до Фостера, л там, на подлете, я доставал их лучом. Их полчища редели, а атаки становились менее яростными. Я уже начал выбирать и "гасить" отдельные шары. Жужжание стало прерывистым и неуверенным. Наконец вокруг меня осталось всего несколько беспорядочно мечущихся шаров. Минутой позже последняя уцелевшая пятерка их обратилась в бегство и с жужжанием скрылась во тьме.
      Я в изнеможении оперся о камень. Глаза мои заливал пот, легкие раздирало от серы.
      — Фостер! — задыхаясь позвал я. — С вами все в порядке?
      Ответа не последовало. Я направил луч в сторону расщелины, но он высветил только сырую глину да несколько камешков.
      Фостер исчез.
 

ГЛАВА VI

 
      Я подобрался к краю ямы и поводил внутри ее лучом фонарика. Он отразился от стенки и выхватил из темноты черную дыру, наклонно уходящую в глубь земли — тайное убежище, из которого вырвались эти шары.
      Фостер застрял в просвете. Я сполз ниже и вытащил его оттуда. Он еще дышал — это уже хорошо.
      Теперь, когда этих шаров больше не было, меня стало интересовать, вернется ли сюда хозяин бара. Или, может, он сообщит куда надо о том, что произошло, и приведет сюда какую-нибудь поисковую группу. Но мне в это что-то не верилось: вряд ли он был из тех, кто сам напрашивается на неприятности, да еще у призраков старых грешников.
      Фостер застонал и открыл глаза.
      — Где… они? — пробормотал он.
      — Не волнуйтесь, Фостер, — ответил я, — с вами все в порядке.
      — Лиджен, — обратился он ко мне. — Охотники…
      — Хорошо, называйте их Охотниками, если вам так нравится. Хотя лучшего имени им и не придумать. Я дал им прикурить от фонарика. Их уже нет.
      — Это означает…
      — Не будем ломать голову над тем, что это означает, лучше уберемся отсюда.
      — Охотники… Они вырвались из-под земли… из расщелины.
      — Да. И вы сами находитесь наполовину в этой дыре. Я думаю, они прятались именно здесь.
      — Логово Охотников, — произнес Фостер.
      — Называйте его как хотите, — ответил я. — Хорошо, что вы туда не провалились.
      — Лиджен, дайте мне фонарик.
      — Боюсь, вы затеваете что-то такое, что мне придется не по душе, — произнес я, выполняя его просьбу"
      Он посветил в горловину туннеля. Я увидел свод из полированного черного стекла, поднимающийся дугой на четыре фута от усыпанного каменными осколками дна шахты. Вниз по откосу, уходящему под углом примерно тридцать градусов, с дробным стуком покатился случайно задетый камень.
      — Черт, этот туннель — дело рук человека, — заметил я, вглядываясь внутрь. — Я, естественно., имею в виду не человека эпохи неолита.
      — Лиджен, нам обязательно нужно посмотреть, что там, — заявил Фостер.
      — Давайте придем сюда в другой раз, с веревками и страховыми полисами на большую сумму, — предложил я.
      — Нет, — ответил Фостер, — Ведь мы же нашли, что искали…
      — Конечно, — сказал я. — Так нам и надо. А вы уверены, что чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы уподобиться Алисе и Белому Кролику из Зазеркалья?
      — Да. Пошли.
      Фостер сунул ноги в дыру, соскользнул вниз и пропал. Я последовая за ним: осторожно влез в туннель, бросил прощальный взгляд на ночное небо и, отпустив руки, съехал вниз. От сильного удара о дно шахты у меня захватило дух. Я встал на четвереньки на ровном полу, усеянном гравием.
      — Где мы?
      Я нащупал между обломками камней фонарик и посветил вокруг себя. Мы находились в помещении площадью около десяти квадратных ярдов с низким потолком. Я видел гладкие стены, какие-то темные массивные формы, которые напоминали мне саркофаги в египетских гробницах, за тем исключением, что здесь они блестели в луче света множеством шкал и ручек управления.
      — Для парней, которые старательно избегают общества полицейских, мы обладаем просто таланте?"! делать то, чего не следует, — сказал я, — Это какой-то совершенно секретный военный объект.
      — И думать нечего, — ответил Фостер. — Это не может быть современным сооружением. Пол шахты усыпан камнями…
      — Давайте быстрее уберемся отсюда, — прервал его я. — Мы и так уже, наверное, вызвали срабатывание охранной сигнализации.
      Как-будто в подтверждение моих слов наш разговор был прерван тихим звоном. На квадратной панели вспыхнули жемчужные огоньки. Я поднялся на ноги и подошел поближе, чтобы лучше ее рассмотреть. Фостер встал рядом.
      — Что скажете? — спросил он.
      — Я не специалист по памятникам каменного века, — сказал я. — Но провалиться мне на месте, если это не экран радиолокационной станции.
      Я уселся в единственное кресло перед запыленным пультом управления и принялся следить за красным пятнышком, которое ползло по экрану. Фостер встал за моей спиной.
      — Мы в долгу перед старым грешником, — произнес он. — Кто бы мог подумать, что он приведет нас сюда?
      — Старый грешник? — переспросил я. — Да здесь все куда современнее, чем музыкальный автомат, который выпустят в будущем году.
      — Посмотрите на символы, которые нанесены на всех этих приборах, — обратил мое внимание Фостер. — Они идентичны тем, которыми написана первая часть дневника.
      — Для меня все крючки выгладят одинаково, — ответил я. — Сейчас меня больше волнует экран. Насколько я понимаю, эта точка означает самолет, летящий или с очень малой скоростью или на очень приличной высоте.
      — Современные самолеты могут действовать на больших высотах, — заметил Фостер.
      — Но не на таких, — сказал я. — Дайте мне еще несколько минут, чтобы изучить эти шкалы…
      — Здесь еще какие-то органы управления, — произнес Фостер. — Они явно предназначены для включения…
      — Не трогайте их, — предупредил я, — если не хотите начать третью мировую войну.
      — Я не думаю, что результаты будут настолько серьезными, — отозвался Фостер. — Весь этот комплекс явно предназначен для каких-то простых целей, не имеющих ничего общего с современными войнами. Но очень возможно, что он связан с тайной дневника… и с моим прошлым.
      — Чем меньше мы знаем о нем, тем лучше, — заметил я. — Во всяком случае, если мы ничего не будем здесь трогать, то всегда сможем заявить, что заглянули сюда, прячась от дождя…
      — Вы забываете об Охотниках, — сказал Фостер.
      — Это, наверное, какое-то новое и очень хитрое противопехотное оружие.
      — Они появились из этой шахты, Лиджен. Она вскрылась под давлением рвавшихся наружу Охотников.
      — Почему они выбрали именно тот момент, когда появились мы? — заинтересовался я.
      — Думаю, их что-то потревожило, — ответил Фостер. — Видимо, они почувствовали присутствие своего давнего врага.
      Я развернулся в кресле и посмотрел на него:
      — Я понял ход ваших мыслей. То есть, вы — их давний враг, так? Теперь давайте разберемся: это означает, что много сотен лет назад вы лично сражались с Охотниками здесь, в Стонхендже. Уничтожив целую кучу их, вы бежали, наняли какую-то ладью и пересекли Атлантику. Позже вы потеряли память и превратились в парня по фамилии Фостер. А несколько недель назад вы потеряли ее снова. Вы согласны с этим?
      — Более или менее.
      — Ну а сейчас мы сидим футах в двухстах под Стонхенджем, после стычки с целым полчищем светящихся вонючих бомб, и я узнаю, что в следующем году вам исполняется девятьсот лет.
      — Лиджен, а помните ту запись в дневнике: "Я нашел, где обитают Охотники. Это было место, знакомое мне издавна. Там не было никакой постройки, только шахта, сооруженная людьми Двух Миров…"?
      — Да, — ответил я. — Значит вам около тысячи лет.
      Я взглянул на экран, вытащил из кармана клочок бумаги и быстро набросал кое-какие расчеты:
      — Вот вам еще одна большая цифра: этот объект, который мы видим на экране, находится на высоте 30000 миль, плюс-минус несколько процентов.
      Я отбросил карандаш, развернулся к Фостеру и озабоченно добавил:
      — Во что мы влипли, Фостер? Я не хочу сказать, что меня действительно интересует ответ на этот вопрос. Но сейчас я бы предпочел оплатить свои долги перед обществом и отправиться в хорошую и чистую тюрьму…
      — Успокойтесь, Лиджен, — произнес Фостер. — Что за бред!
      — Хорошо, — я опять повернулся к экрану. — Вы — босс, делайте, что хотите. А желание бежать у меня чисто рефлекторное. Мне ведь даже некуда бежать. Во всяком случае рядом с вами я еще питаю сказочные надежен, что вы окажетесь не совсем чокнутым и мы как-нибудь…
      Я выпрямился в кресле.
      — Взгляните сюда, Фостер, — бросил я, не сводя глаз с экрана. На нем вспыхнул узор из точек… погас… вспыхнул снова. — Похоже на работу системы распознавания "свой-чужой"… А эти точки — сам сигнал распознавания. Интересно, что мы должны сделать сейчас?
      Фостер молча следил за экраном.
      — Не нравится мне что-то это мигание, — забеспокоился я. — Слишком уж оно бросается в глаза.
      Я глянул на большую красную кнопку рядом с экраном:
      — Если я нажму ее, возможно… — И не раздумывая, я ткнул в нее пальцем.
      На панели управления замигала желтая лампочка, а узор из точек на экране пропал. Красное пятнышко разделилось: от него под прямым углом отошла маленькая точка.
      — Я не уверен, что вам следовало это делать, — заметил Фостер.
      — Да-а, для сомнений достаточно поводов, — произнес я натянутым голосом. — Похоже, я дал команду на сброс бомбы с борта корабля, висящего над нашими головами.
      Нам потребовалось три часа, чтобы выбраться из туннеля. И с каждым преодоленным футом в голове возникала одна и та же фраза: вот, наверное, и все… вот, наверное, и все… вот, наверное, и все…
      Я выполз из горловины туннеля и, тяжело дыша, перевернулся на спину. Рядом ощупью выбирался Фостер.
      — Нам нужно выйти на шоссе, — сказал я, развязывая веревку из разорванной одежды, которая соединяла нас при подъеме. — В пабе есть телефон. Нужно сообщить властям…
      Я взглянул на небо.
      — Погодите! — я схватил Фостера за руку и показал вверх. — Что это?
      Фостер поднял голову. В небе на наших глазах вырастала сверкающая синяя точка, превосходящая по яркости звезду.
      — В итоге нам, может, и не придется ставить кого-либо в известность, — промолвил я. — Похоже, эго — наша бомба… Возвращается домой…
      — Это нелогично, — возразил Фостер. — Вряд ли весь комплекс сооружался только для тот, чтобы самоликвидироваться таким сложным способом.
      — Бежим! — крикнул я.
      — Ока приближается слишком быстро, — ответил Фостер. — Расстояние, которое мы пробежим за несколько минут, будет слишком мало по сравнению с радиусом поражения современной бомбы. Нам безопаснее укрыться здесь, около расщелины, чем оказаться на открытой местности.
      — Может, снова вернуться в туннель? — предложил я.
      — И оказаться похороненными заживо?
      — Вы правы, лучше уж изжариться на поверхности.
      Мы съежились, наблюдая, как свечение разрасталось прямо у нас над головой, становилось все ярче. Я уже мог видеть в этом свете лицо Фостера.
      — Это никакая не бомба, — сказал Фостер. — Она не падает, а медленно снижается, как…
      — …как медленно падающая бомба, — подхватил я. — И прямо нам на голову. Прощайте, Фостер. Не могу сказать, что знакомство с вами мне доставило удовольствие, но все же. С секунды на секунду нам станет жарко. Надеюсь, долго мучиться не придется.
      Светящийся диск уже достиг размеров полной луны и был невыносимо ярок. Он освещал равнину подобно бледному синему солнцу. Стояла абсолютная тишина. По мере снижения начали вырисовываться очертания диска, и я мог видеть темный купол в его верхней части, едва освещенный отраженным от земли светом.
      — Эта штука не меньше парома, — заметил я.
      — Она опускается не на нас, — сказал в свою очередь Фостер. — Она спустится на землю на несколько сот футов восточнее.
      Мы наблюдали, как изящный по форме объект снижался медленно, словно во сне… пятьдесят футов… триста… и наконец завис над гигантскими камнями.
      — Он сейчас шлепнется на Стонхендж, — воскликнул я.
      Мы не спускали глаз с корабля, который мягко садился в самом центре кольца из древних камней. На какое-то мгновение их силуэты резко вырисовались в потоке света, потом вдруг свечение стало быстро тускнеть и пропало.
      — Фостер, — спросил из — как по-вашему, возможно ли, что…
      Сбоку корпуса появилась полоска желтого света, которая выросла в квадрат. Потом оттуда выдвинулась и опустилась на землю лестница.
      — Если сейчас появится кто-нибудь со щупальцами, — произнес я неестественно визгливым голосом, — я смываюсь.
      — Никто не появится, — спокойно произнес Фостер. — Я думаю, Лиджен, что этот космический корабль предоставлен в наше распоряжение.
      — Я не собираюсь лезть в эту фиговину, — в пятый раз повторил я. — В нашем мире есть множество вещей, в которых я не уверен, но я убежден на сто процентов.
      — Лиджен, — сказал Фостер, — это не современный военный корабль. У него, видимо, сработала система самонаведения на передатчик подземной станции-, которая расположена прямо под этим памятником древности, сооруженным несколько тысяч лет назад…
      — И я должен поверить, что этот корабль находился на околоземной орбите несколько тысяч лет в ожидании того, что кто-то нажмет красную кнопку? Вы что, считаете это логичным?
      — При наличии таких прочных материалов, как, например, тот, из которого сделан дневник, это не является невозможным… или даже трудным.
      — Из туннеля нам удалось выбраться живыми. Может, этого хватит?
      — Но ведь мы вплотную подошли к разгадке многовековой тайны, — сказал Фостер, — тайны, которую, судя по записям в дневнике, я пытался узнать на протяжении многих своих жизней…
      — А разве не вы хвалились, что потеря памяти избавляет вас, от навязчивых идей, которые противоречат вашим же теориям?
      Фостер мрачно улыбнулся:
      — Идя по найденному нами следу, мы оказались здесь. Теперь нам ничего не остается делать, как следовать ему, куда бы он нас ни привел.
      Я лежал на земле, глядя во все глаза на эту невероятной формы штуковину, стоящую Невдалеке с манящим освещенным квадратом люка.
      — Просто не представляю, — сказал я, — вдруг из ниоткуда на землю сваливается какой-то корабль… или как там его еще назвать, открывает свой люк, и вы тут же готовы войти в его уютную кабину.
      — Прислушайтесь, — прервал меня Фостер.
      Тут я различил слабый грохот, который угрожающе перекатывался, подобно далекой артиллерии.
      — Еще корабли… — начал было я.
      — Реактивные самолеты, — поправил меня Фостер. — Наверное, взлетели с баз в восточной Англии. Ну, сейчас они разнесут наш корабль на…
      — Все, с меня хватит, — заорал я, вскакивая на ноги. — Вашего секрета больше нет…
      — Ложитесь, — крикнул в ответ Фостер. Рев двигателей стал уже оглушительным.
      — Зачем? Они…
      Две длинные огненные линии перечеркнули небо, загибаясь вниз к земле.
      Я шлепнулся в грязь за камнем в тот самый момент, когда ракеты взорвались. Ударная волна хлопнула по земле как чудовищный раскат грома, и вход в туннель на моих глазах обрушился. Я повернул голову и увидел пылающее сопло реактивного истребителя, который пронесся над нами и стал разворачиваться, одновременно набирая высоту.
      — Они с ума сошли, — закричал я. — Открыть огонь по…
      Мой негодующий крик утонул в грохоте второго огневого вала. Я вжался в грунт и замер. Земля девять раз содрогнулась от залпов, прежде чем рев как бы нехотя начал утихать. В воздухе неприятно пахло горелой взрывчаткой.
      — Мы бы уже были на том свете, если бы попытались укрыться в туннеле, — проговорил я, задыхаясь выплевывая грязь. — Он обрушился от первой же ракеты. И если та штука была кораблем, как вы, Фостер, предполагали, то они превратили его в…
      Мои слова замерли в воздухе. Из оседающей пыли выступил контур корабля, абсолютно такой же, как и прежде, за тем исключением, что квадрат света исчез. На моих глазах люк открылся вновь, и трап опять опустился на землю, как бы приглашая войти.
      — Теперь они попробуют ядерные заряды, — предположил я. — Этого защита корабля, наверное, не выдержит, а мы — тем более"…
      — Слышите? — прервал меня Фостер. Вдали нарастал еще более мощный рев. — В корабль! — крикнул он и, вскочив на ноги, побежал.
      Я помедлил ровно настолько, чтобы успеть мысленно оценить свои шансы в случае, если побегу в сторону шоссе и окажусь на открытом месте, и потом рванул вслед за ним. Спотыкаясь, тот пересек поле, изрытое воронками от ракет, добежал до трапа и быстро взобрался по нему. Рев приближающихся бомбардировщиков нарастал. Он напоминал мне полное смертельной ненависти рычание. Я перемахнул через еще дымящийся кусок камня, в два прыжка преодолел трап и нырнул в залитое желтым светом нутро корабля. Дверь за мной со звонким чмоканьем захлопнулась.
      Я оказался в великолепно оборудованном круглом помещений. В центре его, на полу, находилось что-то наподобие пьедестала, из которого торчала полированная ручка. Рядом лежали человеческие кости. Пока я разглядывал все это, Фостер подскочил к пьедесталу, схватился за ручку и потянул ее на себя. Она легко поддалась. Свет мигнул, и у меня на мгновение закружилась голова. Но больше ничего не произошло.
      — Попробуйте в другую сторону, — крикнул я. — В любую секунду начнут падать бомбы…
      Я двинулся к пьедесталу, вытянув вперед руку, но Фостер преградил мне дорогу:
      — Взгляните!
      Я посмотрел туда, куда он показывал пальцем, и увидел светящийся пульт — точную копию пульта из подземного комплекса. На нем проецировалась изогнутая белая линия, заканчивающаяся на вершине красной точкой.
      — Мы — вне опасности, — сообщил мне Фостер. — Нам удалось взлететь.
      — Не похоже, чтобы мы двигались: не чувствуется ускорения. Здесь, наверное, звукоизоляция, поэтому мы не слышим бомбардировщиков…
      — Никакая звукоизоляция не помогла бы, окажись мы в эпицентре, — ответил Фостер. — Этот корабль результат усилий передовой науки. Мы оставили бомбардировщики далеко позади.
      — А куда мы летим? И кто управляет этой штукой?
      — Насколько я понимаю, корабль управляется автоматически, — ответил Фостер. — Я не знаю, куда мы направляемся, но мы уже в пути.
      Я изумленно взглянул на него.
      — Вам это нравится, Фостер, да? Похоже, это самый счастливый момент вашей жизни.
      — Не буду отрицать, что я рад такому повороту событий, — сказал он. — Вы что, ке понимаете? Этот корабль представляет собой спасательный модуль с автоматическим управлением. Он доставит нас на корабль-базу.
      — Ладно, Фостер, — произнес я и посмотрел на скелет, лежащий за его спиной. — Но будем надеяться, что нам повезет больше, чем последнему пассажиру этого корабля.
 

ГЛАВА VII

 
      Прошло два часа. Мы с Фостером молча стояли перед десятифутовым экраном, который ожил от моего прикосновения к серебристой кнопке, расположенной рядом с ним. На нем отражалась необъятная черная пустота бесконечного пространства, густо усеянного переливающимися точками такой яркости, что на них было больно смотреть. И на этом фоне — превосходящий наше воображение корабль, который своим корпусом заслонял половину всей панорамы…
      Корабль был мертв.
      Я чувствовал это даже на расстоянии многих миль. Похожий на огромную черную торпеду, он дрейфовал, тускло отражая лунный свет своим гладким бортом невероятной длины — покинутый всеми. Интересно, сколько веков он провел здесь в ожидании? И кого?
      — Я чувствую себя так, — сказал Фостер, — будто возвращаюсь домой.
      Я хотел что-то сказать в ответ, но голос мой сорвадся. Откашлявшись, я брякнул:
      — Если эта колымага ваша, то, будем надеяться, что счетчик на парковке не забыли выключить. Иначе мы разорены.
      — Мы быстро приближаемся, — заметил Фостер. — Думаю, еще десять минут и мы
      — Как мы будем причаливать, бортом? Вам, случайно, не попадалась инструкция по эксплуатации?
      — Я могу почти с полной уверенностью сказать, что сближение будет выполнено автоматически.
      — Ваш звездный час наступил, — произнес я. — Должен признать, что благодаря своему мужеству вы одержали победу. Совсем как команда "Ровер Бойз".
      Корабль на наших глазах продолжал плавно приближаться, увеличиваясь в своих и без того гигантских размерах. Уже можно было разглядеть тонкие золотистые линии филигранной работы, украшавшие его черную поверхность. В борту появился крошечный квадратик бледного света, медленно вырос до огромного люка и поглотил нас.
      Экран потух. Наш модуль слегка вздрогнул и застыл неподвижно. Дверь бесшумно открылась.
      — Мы прибыли, — объявил Фостер. — Пойдем посмотрим?
      — Я и не подумаю возвращаться без экскурсии, — сказал я,
      Я вышел вслед за ним и замер с раскрытым ртом. Я ожидал увидеть пустой отсек, голые металлические стены, а очутился в куполообразной пещере, затененной, таинственной, сверкающей тысячами красок. Воздух был наполнен странным, едва ощутимым ароматом. Откуда-то лилась тихая музыка, разбивающаяся о колонны в виде сталагмитов. Вокруг меня, на фоне уходившей вдаль панорамы, подернутой дымкой и освещенной косыми лучами мягкого солнечного света, были разбросаны бассейны, искрящиеся фонтаны, водопады.
      — Где мы? — спросил я. — Это похоже на сказку или на сон.
      — Декорации неземные, — заметил Фостер, — но я их нахожу на удивление приятными.
      — Эй, посмотрите туда! — вдруг крикнул я, указывая пальцем. У затененного основания одной из колонн лежал череп, таращивший на меня свои пустые глазницы.
      Фостер подошел к черепу и остановился, глядя на него.
      — Здесь произошла трагедия, — произнес он. — Это пока единственный вывод, который можно сделать.
      — У меня аж мурашки пошли по коже, — признался я. — Давайте вернемся. Я, кажется, забыл зарядить перед экскурсией свой фотоаппарат.
      — Мертвых незачем бояться, — заметил Фостер и опустился на колени, обследуя белые кости. Он взял что-то в руку и принялся рассматривать:
      — Взгляните, Лиджен.
      Я подошел поближе. Фостер протянул мне кольцо.
      — Мы напали на что-то интересное, дружище, — сказал я. — Это точная копия вашего.
      — Интересно… кем он был?
      Я покачал головой:
      — И кто убил его… или что? Если б мы только знали…
      — Пойдем дальше. Где-то должны найтись ответы.
      Фостер направился к коридору, который напоминал мне солнечный проспект, усаженный каштанами, хотя ни самих деревьев, ни солнца не было. Вытаращив от удивления глаза, я двинулся вслед за ним.
      В течение нескольких часов мы бродили по кораблю, глазея по сторонам и щупая все руками, как дети, попавшие на фабрику игрушек. Мы наткнулись еще на один скелет, — лежавший между исполинскими двигателями. Наконец мы остановились передохнуть в огромном хранилище, до потолка забитом всякой всячиной.
      — Решили поразмышлять, Фостер? — спросил я, ощупывая кусок розово-фиолетовой ткани, тонкой, как паутинка. — Этот корабль — настоящая сокровищница, набитая ходовым товаром. По сравнению с богатствами Вест-Индии…
      — Единственная вещь, мой друг, которую я здесь ищу, — оборвал он меня, — это мое прошлое.
      — Естественно, — заметил я. — Но в случае, если вы его не найдете, взгляните на все это с точки зрения бизнеса. Мы можем наладить регулярные челночные рейсы для доставки товара на Землю…
      — Эх вы, земляне! — вздохнул Фостер. — Для вас все новое оценивается прежде вего с точки зрения "продать". Ладно, оставляю все это вам.
      — Отлично, — обрадовался я. — Вы, если хотите, ступайте и разведайте, что там дальше… там, где у них вся эта техника. А я здесь немножко осмотрюсь.
      — Как хотите.
      — Встретимся в ближнем к нам конце того большого холла, который мы миновали по дороге сюда, хорошо?
      Фостер кивнул и пошел. Я повернулся к ящику, наполненному чем-то похожим на изумруды величиной с каштан, взял пригоршню и любовно поиграл ими.
      — Ну, кто хочет сыграть со мной в шарики? — пробормотал я.
      После нескольких часов, проведенных в хранилище, я миновал коридор, похожий на проложенную в лесу садовую дорожку, пересек бальный зал в виде лужайки, затененной гигантскими папоротниками, но с полом из красноватого дерева, и прошел под аркой в зал, где за длинным столом из желтого мрамора сидел Фостер. Через имитацию высоких окон зал наполнялся светом, напоминавшим восход солнца.
      Я вывалил на стол охапку книг.
      — Посмотрите на них, — пригласил я Фостера. — Все они сделаны из того же материала, что и дневник. А фотографии!..
      Я открыл одну из книг, — тяжелый фолиант, — на цветном снимке, который занимал целый разворот и изображал группу бородатых арабов в запыленных белых одеяниях, смотревших в сторону камеры, на фоне стада худых коз. Снимок напоминал иллюстрации, которые печатаются в журнале "Нэшнл Джегорэфик", но цвета и проработка деталей были сравнимы с цветными слайдами самого высокого качества.
      — Я не могу прочесть текст, но зато — мастер рассматривать картинки, — пошутил я. — В большинстве этих книг запечатлены такие места, которые я не хотел бы увидеть наяву. Но здесь есть ряд снимков, сделанных на Земле, правда, сколько тысячелетий назад — одному богу известно.
      — Вероятно, книга путешествий, — заметил Фостер.
      — Да, книги путешествий, которые можно продать любому университету за сумму, равную его годовому бюджету, — промолвил я, листая страницы. — Взгляните на это.
      Фостер посмотрел на панорамный снимок процессии бритоголовых мужчин в белых саронгах, которые несли на плечах миниатюрный золотой ковчег. Они спускались вниз по длинному пролету ступеней из белого камня, начинающихся у колоннады из человеческих фигур героического вида со стоженными на груди руками и разукрашенными лицами. На заднем плане вздымались кирпично-красные скалы, обожженные жаром пустыни.
      — Это — храм царицы Хатшепсут в своем первозданном виде, — пояснил я. — То есть, этому снимку почти четыре тысячи лет. А вот еще знакомая картинка…
      Я показал меньший по размеру снимок, на котором была запечатлена снятая сверху гигантская пирамида. Ее облицовка из полированного камня местами обкололась, а несколько плит нижнего яруса вовсе отсутствовали, обнажая более грубую кладку из массивных блоков.
      — Это одна из самых больших пирамид, может быть, пирамида Хуфу, — сказал я, — К тому времени ей уже было пару тысяч лет, и она начала ветшать. А посмотрите сюда…
      Я открыл другой том и показал Фостеру словно вот-вот ожившую фотографию огромного косматого слона с розоватым хоботом, поднятым между круто изогнутыми желтыми бивнями.
      — Мастодонт, — пояснил я — А вот шерстистый носорог. А эта жуткая тварь, по-видимому, саблезубый тигр. Книге столько лет…
      — Можно хоть всю жизнь копаться в сокровищах на борту этого корабля, но так и не исчерпать их, — произнес Фостер.
      — А как насчет костей? Вы нашли еще что-нибудь?
      Фостер утвердительно кивнул:
      — Здесь случилась какая-то беда. Может быть, заразная болезнь — ни одна из костей не поломана.
      — Кстати, тот скелет в модуле… — вспомнил я. — Никак не пойму, почему на нем оказалось ожерелье из медвежьих зубов.
      Я сел напротив Фостера:
      — Да, мы столкнулись с множеством тайн, которые предстоит раскрыть, но нам сейчас нужно обсудить и некоторые другие вопросы. Например, где здесь кухня. Мне уже хочется есть.
      Фостер протянул мне один из каких-то черных стержней, лежавших на столе.
      — Это может оказаться важным, — сказал он.
      — Что это? Палочка для еды?
      — Прикоснитесь им к голове над ухом.
      — Что он делает? Массирует?
      Я прижал стержень к своему виску…
      Я стоял в комнате с серыми стенами перед высокой панелью из ребристого металла. Я вытянул руки и прикрыл ладонями нужные отверстия — кожух открылся. В связи с явной неисправностью квадроусилителей поля я знал, что необходимо включить цепи автоматического контроля, прежде чем активировать…
      Я моргнул… огляделся: желтый стол, куча книг, в руке — стержень.
      — Я был в чем-то вроде силовой подстанции, — произнес я. — Там была какая-то неисправность с… с…
      — … квадроусилителями поля, — закончил Фостер.
      — Мне показалось, что я был там собственной персоной, — продолжал amp;. — Мало того, я прекрасно понимал что к чему.
      — Это — технические инструкции, — объяснил Фостер. — Из них мы можем узнать об этом корабле все, что нам нужно.
      — Я обдумывал то, что собирался делать, — не унимался я, — примерно так, как это бывает, когда приступаешь к работе. Я искал неисправность в этих квадро… как их там называют? И я знал, как это сделать!..
      Фостер поднялся на ноги и пошел к двери.
      — Нам придется начать с одного конца библиотеки и все просмотреть, — сказал он. — Это потребует времени, но мы узнаем все, что необходимо. И тогда мы сможем разработать план.
      Фостер взял с полок уютно обставленной библиотеки пригоршню стержней-памяток и принялся за дело. Прежде всего нам нужны были сведения о том, где найти пищу и постели или инструкции по эксплуатации всего корабля. Я надеялся, что мы обнаружим здесь что-нибудь аналогичное карточному каталогу. Тогда бы мы смогли быстро получить то, что нужно.
      Я подошел к дальнему концу первой полки и заметил короткий ряд красных стержней, которые резко выделялись среди черных. Прикинув, что вряд ли они опаснее других, я взял один из них и приставил к виску…
      Услышав звонок тревоги, я вызвал у себя напряжение нервной и сосудистой систем, подавил в коре головного мозга зоны, "ипсилон-дзэта" и "йота" и приготовился…
      Я резко отнял стержень от головы; в ушах еще звенел пронзительный сигнал тревоги. Эффект, который производили стержни, ничем не отличался от реальности, он даже усиливал ее, концентрируя все внимание исключительно на переживаемой ситуации. Мне пришла в голову мысль о том, какие возможности обещает этот принцип для индустрии развлечений: можно поохотиться на тигра, спикировать в горящем самолете, встретиться на ринге с чемпионом в тяжелом весе…
      А что, если попробовать более сильные ощущения, скажем, боль, страх?.. Будут ли они настолько же реальны, как и мои намерения проверить эти… ну, эти самые хреновины или напрячь в голове какие-то там зоны?
      Я попробовал другой стержень:
      Когда звук сигнала достиг максимальной высоты, я сложил инструменты и не бегом, а шагом направился к ближайшему каналу переноси,.
      Следующий:
      Приступив к своим обязанностям в качестве дежурного офицера по системе оповещения на случай тревоги, я прежде всего проверил связь по прямой линии с координационным Центром и доложил о заступлении на дежурство…
      То были инструкции о порядке действий в различных повседневных ситуациях на борту корабля. Я пропустил несколько стержней и попробовал еще один:
      Мне нужен был ксивометр. Я вызвал с помощью клавиатуры комплекс инструкций № 1 и набрал код…
      Еще через три стержня мне представилось следующее:
      Ситуация выходила за рамки моих полномочий по изменению режимов работы систем. Я доложил об этом в полном объеме Техническому Совету, Уровень 9, Сектор 4, Подсектор 12 с пометкой "предварительная", Я вспомнил, что необходимо сообщить мой рабочий код… мой рабочий код… мой рабочий код…чувство дезориентации нарастало, беспорядочно замелькали неясные образы, напоминающие размытый фон; вдруг в этом хаосе отчетливо прозвучал голос:
      У ВАС ПРОИЗОШЛО ЧАСТИЧНОЕ СТИРАНИЕ ЛИЧНОСТИ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. ВЫБЕРИТЕ СТЕРЖЕНЬ ОБЩЕЙ ОРИЕНТАЦИИ С БЛИЖАЙШЕЙ ПОЛКИ ЭКСТРЕННОЙ ПОМОЩИ. ОНА НАХОДИТСЯ В…
      Я шел вдоль стеллажей и остановился перед нишей, в которой на стене в зажимах была закреплена дугообразная полоска из пластмассы. Я отцепил ее и надел на голову…
      И снова: я шел вдоль стеллажей и остановился перед нишей…
      Я стоял, опершись о стену, голова гудела. Красный стержень валялся у моих ног. Последний эпизод произвел очень сильное воздействие, в нем сообщалось что-то об инструкциях по общим знаниям.
      — Эй, Фостер! — позвал я. — Кажется, я нашел…
      — Насколько я понимаю, — сказал я, — эти общие инструкции должны сообщить нам все, что нужно звать о корабле. Вот тогда мы сможем планировать наши следующие шаги более разумно. Мы хоть будем знать, что делать.
      Я снял это устройство со стены точно так же, как делал в воображаемом эпизоде, индуцированном красным стержнем.
      — У меня от этих штук уже голова кругом идет, — сказал я, вручая его Фостеру. — Да и по логике вещей вы должны пробовать это первым.
      Он взял пластмассовую полоску, подошел к шезлонгу в углу библиотечного зала и уселся.
      — Боюсь, его воздействие будет сильнее, чем у других, — объяснил он.
      Он надел обруч на голову и… его глаза мгновенно остекленели, обмякшее тело повалилось на спинку кресла.
      — Фостер! — закричал я, подскочил к нему и начал было снимать прибор — но засомневался: может эта неожиданная реакция Фостера — обычное явление? Однако что-то она мне не очень нравилась.
      Я продолжал успокаивать себя: как бы то ни было, красный стержень представил мне все как обычную процедуру, используемую в данной чрезвычайной ситуации. Происходит нормальное восстановление стертой личности Фостера" А чтобы получить ответы на все эти вопросы, которые мы задавали, нам нужна его индивидуальность, реконструированная в полном объеме. Хотя корабль и все, что находилось в нем, не использовались на протяжении неизвестно скольких безмолвных тысячелетий, библиотека по-прежнему была в прекрасном состоянии. Правда, библиотекарь оставил свое место черт знает сколько веков назад, Фостер валялся без сознания, а сам я торчал в тридцати тысячах миль от дома. Какие пустяки! Стоит ли о них беспокоиться?..
      Я выпрямился и осмотрел помещение: ничего интересного — стеллажи… стеллажи без конца. Знания, которые хранились здесь, были фантастическими как по объему, так и по характеру. Эх, если б только я мог вернуться домой с ящиком таких стержней…
      Я прошел через дверь, ведущую в соседнюю комнату. Она была небольшой, тускло освещенной и имела явно функциональное предназначение. Середину помещения занимала большая добротная кушетка с непонятным устройством наподобие шлема на конце. Вдоль стен стояли какие-то другие необычные аппараты, но в них не было ничего такого, что бы меня поразило. А вот в отношении костей я, видимо, наткнулся на настоящие залежи.
      Около двери лежали два скелета в той позе, в которой их застала смерть. Еще один находился рядом с причудливой кушеткой, возле него валялся длинный кинжал.
      Я присел на корточки около тех двух, что лежали у двери, и внимательно осмотрел их. Насколько я мог судить, они были такими же человеческими существами, как и я. Мне было интересно узнать, каков тот мир, откуда они прибыли, мир, где могли строить корабли, подобные этому; и оснащать их всем тем, что я видел вокруг себя.
      Кинжал, который валялся около третьего скелета, заинтересовал меня, казалось, он был сделан из какого-то прозрачного, оранжевого металла. Его рукоятка была украшена тисненым орнаментом из символов Двух Миров. Это был первый ключ к тому, что произошло между находившимися здесь людьми в последние моменты их жизни. Конечно, он не объяснил всего, но, по крайней мере, давал отправную точку.
      Я обследовал стоящий у стены аппарат, похожий на зубоврачебное кресло. Над ним были укреплены металлические манипуляторы, напоминающие лапы паука, а также набор цветных линз. На полках вдоль стены стоял ряд тускло-серебристых цилиндров. Еще один цилиндр торчал из гнезда сбоку от аппарата. Я вытащил его и принялся рассматривать. Он был тяжелый и гладкий, из обычного пластика, окрашенного под олово. Я был почти уверен, что это очень близкий родственник тем палочкам, которые хранились в библиотеке. Мне очень хотелось узнать, что за информация в нем записана, и я сунул его в карман.
      И отправился туда, где лежал Фостер. Он был в том же положении, в котором я его оставил. Я уселся на пол рядом с шезлонгом и стал ждать.
      Прошел час, прежде чем он зашевелился, вздохнул и открыл глаза. Он поднял руку, стянул с головы пластмассовый обруч и бросил на пол.
      — С вами все в порядке? — спросил я. — А то уж, дружище, я начал потеть от…
      Фостер взглянул мне в лицо, поднял глаза на мою растрепанную шевелюру, затем посмотрел на мои истоптанные туфли" Он немного нахмурился и сузил глаза. А потом произнес что-то… на языке, который, казалось, состоял только из звуков "з" и "щ".
      — Не нужно сюрпризов, — хрипло промолвил я. — Говорите по-человечески.
      На его лице промелькнуло удивление. Он пристально посмотрел мне в глаза, потом огляделся по сторонам.
      — Это — библиотека корабля, — произнес он.
      Я вздохнул с облегчением:
      — Вы меня перепугали, Фостер. На секунду мне показалось, что ваша память снова пустилась в странствие.
      Пока я произносил это, Фостер внимательно следил за моим лицом.
      — Ну, так о чем это? — спросил я. — Что вы узнали?
      — Я вас знаю, — медленно проговорил Фостер. — Вас зовут Лиджен.
      Я утвердительно кивнул и почувствовал, как внутри у меня снова вез напряглось.
      — Естественно, вы меня знаете. Вы что, приятель, сейчас совсем не время терять из головы свои шарики!
      Я положил руку ему на плечо:
      — Помните, мы были…
      Он стряхнул мою руку.
      — На Валлоне так не принято, — холодно произнес он.
      — На Валлоне?.. — переспросил я. — Что еще, Фостер? Час назад, входя в эту комнату, мы были друзьями. Мы напали на какой-то след, и теперь, вполне естественно, мне интересно знать, что из этого получилось.
      — Где остальные?
      — Парочка "остальных" там, в соседней комнате, — огрызнулся я, — ко они очень отощали, Я могу найти вам еще несколько, но в таком же состоянии. Кроме них здесь только я…
      Фостер посмотрел на меня, как на пустое место.
      — Я помню Валлон, — промолвил он и приложил руку к своей голове. — Но еще помню и другой, дикий мир. Грубый и примитивный. В нем были вы. Мы ехали в неуютном вагоне, затем плыли на какой-то посудине, и нас швыряло по волнам. Я помню узкие неопрятные комнаты, отвратительные запахи, резкие звуки.
      — Не очень лестное описание божьей земли, — заметил я. — Но боюсь, что я узнаю ее.
      — Но хуже всего были люди, — продолжал Фостер. — Несчастные, пораженные недугами, со вздувшимися животами, обвисшей кожей и высохшими конечностями.
      — Ну, некоторые пока не дошли до такого, — вставил я.
      — И Охотники! Мы убегали от них, Лиджен. Вы и я. И еще я помню посадочную площадку… — Он на мгновение умолк. — Странно, что она потеряла все замковые камки свода и превратилась в руины.
      — Мы, аборигены, называем ее Стонхендж.
      — Охотники вырывались из-под земли, и мы сражались с ними. Но почему Охотники преследовали меня?
      — Я надеялся, что именно вы объясните это, — ответил я. — А вы знаете, откуда прилетел этот корабль? И зачем?
      — Это корабль Двух Миров, — ответил Фостер. — Но я не имею ни малейшего представления, как он оказался здесь.
      — А как насчет той абракадабры в дневнике? Может, сейчас вы…
      — Дневник! — оборвал меня Фостер. — Где он?
      — Думаю, в кармане вашего пиджака.
      Он как-то неуклюже ощупал свой пиджак, вынул дневник и открыл его.
      Я обошел Фостера и заглянул через его плечо. Дневник был открыт на той части, которая была написана странными, чужими знаками и которую до сих пор никто не мог расшифровать.
      Он читал текст.
      Мы сидели за библиотечным столом из темно-зеленого тяжелого полированного дерева, в центре стола лежал открытый дневник. Я прождал несколько долгих часов, пока Фостер читал его. И вот наконец он откинулся на спинку стула, провел рукой по своим черным, совсем юношеским волосам и вздохнул.
      — Меня зовут Кулклан, — сообщил он. — А это, — он положил руку на дневник, — история моей жизни. Это — часть моего прошлого, которое я пытался узнать. Но я ничего из него не помнил…
      — А что там, в дневнике? Почитайте мне, — попросил я.
      Фостер взял его со стола и полистал.
      — Оказывается, еще раньше я очнулся в маленькой комнате на борту корабля. Я лежал на столе регистратора памяти, из чего сделал вывод, что со мной произошел Переход…
      — Вы имеете ввиду потерю памяти?
      — И возвращение ее. На том же столе. В мой мозг была перенесена запись моей предыдущей памяти. Я очнулся, зная, кто я такой, но не имея представления, как оказался на борту этого корабля. Судя по дневнику, моим последним впечатлением до того было какое-то здание рядом с Мелким Морем.
      — Где это?
      — В одном из далеких миров, который называется Валлон.
      — Да? А что дальше?
      — Я огляделся и увидел четырех человек, лежащих на полу. Тела были исполосованы, все в крови. Один из них был еще жив. Я оказал ему первую помощь, какую только смог, и обследовал корабль. Я нашел еще трех человек — они были мертвы. Потом на меня напало целое полчище Охотников…
      — Это наши приятели, огненные шары?
      — Да. Они могли высосать из меня жизнь, а у меня не было световой защиты. Я укрылся в спасательном модуле, перетащив туда и раненого, а затем спустился на планету, которая была под нами. На вашу Землю. Там раненый умер. Он был моим другом по имени Аммэрлн. Я похоронил его в небольшом углублении в земле и пометил это место камнем.
      — Старый грешник, — догадался я.
      — Да… Наверное, именно его кости и нашел монастырский брат.
      — И прошлой ночью мы узнали, что выемка была результатом оседания почвы в вентиляционную шахту. Но в то время вы еще, наверное, ничего не знали о подземном комплексе. А в дневнике не упоминается о…
      — Нет. Здесь нет и намека на это. — Фостер отрицательно покачал головой. — Как все-таки непривычно читать о жизни незнакомца и знать, что он — ты сам.
      — А Охотники, как они попали на Землю?
      — Они — существа, не имеющие субстанции, — сказал Фостер. — Могут переносить космический вакуум, и я предполагаю, что они последовали за модулем.
      — Они вас преследовали?
      — Да. Но не могу понять почему. По своей природе они — безобидные существа, которых использовали на Валлоне для поисков людей, скрывающихся от правосудия. Охотников можно настроить на конкретного человека, и тогда они разыскивают его и ловят.
      — Что-то наподобие ищеек, — заметил я. — Слушайте, а кем вы были на Валлоне? Известным рэкетиром?
      — К большому сожалению, дневник умалчивает о характере моих занятий на Валлоне, — сказал Фостер. — Но вся история с необъяснимым межгалактическим перелетом и следы насилия на борту корабля заставляют меня задуматься, не был ли я и, возможно, другие мои спутники изгнаны из Двух Миров за совершенные там преступления.
      — Ну и ну! И они натравили на вас Охотников, — сказал я. — Но почему они все это время околачивались в Стонхендже?
      — Там имелся небольшой поток энергии, питающий экраны, — объяснил Фостер. — Ведь им для существования необходим источник энергии. А до появления на Земле электричества сто лет назад это был единственный источник на планете.
      — А как они проникли в шахту, не раскалывая ее?
      — При наличии достаточного времени они легко проникают сквозь пористые субстанции. Но прошлой ночью, конечно, когда я приблизился к ним, они, изголодавшись от долгого поста, просто вырвались наружу.
      — Ну, ладно. И что случилось потом, после того, как вы похоронили того человека?
      — В дневнике говорится, что на меня напали аборигены, люди в звериных шкурах. Один из них забрался в модуль. Он, видимо, передвинул ручку управления, и модуль взлетел, оставив меня на произвол судьбы.
      — Значит, мы нашли в модуле его кости, — задумчиво произнес я, — те, с ожерельем из медвежьих зубов. Интересно, почему его скелет не оказался в корабле?
      — Он, безусловно, прилетел сюда. Но помните тот скелет, который мы обнаружили прямо в шлюзе для приема модулей? В те времена, когда дикарь ступил на борт корабля, этот скелет еще представлял собой достаточно свежий и порядком окровавленный труп. Человек, видимо, принял его за недвусмысленное предостережение о том, что его ждет, если он осмелится идти дальше, от ужаса забился в модуль, чтобы переждать опасность, и там, наверное, умер с голоду.
      — То есть, он оказался заброшенным в ваш мир, а вы — в его.
      — Да, — ответил Фостер. — Потом я, судя по записям, жил среди первобытных людей и стал их королем. Множество долгих лет я провел у посадочной площадки в надежде на спасение. Поскольку я не старел ТАК, как окружавшие меня люди, мне стали поклоняться как богу. Я мог бы соорудить сигнальный маяк, но у меня не было чистых металлов или других материалов, которые можно было бы использовать. Я попытался обучить аборигенов, но для этого мне нужны были века.
      — Вам следовало организовать школу и отобрать самых толковых из них, — сказал я.
      — Я не испытывал недостатка в способных учениках. Мне было абсолютно ясно, что эти дикари и люди Двух Миров — одной крови. Видимо, когда-то, давным-давно древние изгнанники из Двух Миров стали источником разума на Земле.
      — Но как вы могли столько прожить — сотни лет? Вы что, сверхлюди, которые живут вечно?
      — Естественная продолжительность жизни очень велика. Вы, земляне, страдаете опасной болезнью, от которой умираете молодыми.
      — Это не болезнь, — возразил я. — Мы естественно стареем и умираем.
      — Человеческий мозг — великолепный инструмент, — сказал Фостер, — рассчитанный на долгое существование.
      — Мне придется поразмышлять над этим. — сказал я. — А почему вы не заразились этой болезнью?
      — Против нее всем валлонианам делается прививка.
      — Хотелось бы мне получить такой укол, — признался я. — Ладно, вернемся к вам.
      Фостер полистал страницы дневника.
      — Я правил многими народами и под разными именами, — сказал он. — Я объехал много стран в поисках искусных мастеров по металлу, стеклодувов, колдунов. Но всегда возвращался к посадочной площадке.
      — Наверное, тяжело жить изгнанником в чужом мире, — заметил я, — век за веком влача свое существование среди дикарей…
      — Моя жизнь не была лишена определенного интереса, — возразил Фостер. — Я наблюдал, как мой дикий народ сбрасывает с себя звериные шкуры и приобщается к цивилизации. Я обучил их строительству, показал им, как разводить стада и возделывать землю. Я построил большой город и опрометчиво попытался привить их знати рыцарский кодекс Двух Миров. Но, сидя чинно за круглым столом, как в большом Круглом Совете в Окк-Хамилоте, они так толком и не поняли его сути. А потом они стали слишком любопытными и начали присматриваться к своему королю, который почему-то не старел. Я покинул их и снова попытался соорудить сигнальный маяк дальнего действия. Его учуяли Охотники. Они обрушились на меня, но я отогнал их огнем. Потом меня разобрало любопытство, и я выследил их пристанище…
      — Знаю, — вставил я, "…это было место, издавна мне известное… никакой постройки, только шахта, сооруженная людьми…"
      — Они буквально облепили меня. Я едва спасся: голод сделал Охотников бешеными. Они могли лишить мое тело всей жизненной энергии.
      — Представляю, как бы вам пригодился тогда этот передатчик! Но ведь вы не знали о нем. И поэтому отгородились от них океаном.
      — Они нашли меня и там. Всякий раз я уничтожал их в несметных количествах и обращался в бегство. Но каждый раз несколько Охотников оставалось невредимыми, чтобы размножиться и скова заняться поисками меня.
      — А ваш сигнальный маяк, он что, так и не заработал?
      — Нет. Это была безнадежная затея. Сырье, необходимое для его изготовления, могла дать только высокоразвитая технология. Мне ничего не оставалось, как обучать землян тому, что знал сам, способствовать развитию науки и ждать. Но тут я качал терять память.
      — Почему?
      — Мозг постепенно устает, — пояснил Фостер. — Это цена, которую он платит за свое долголетие. Он должен обновиться. Жизненные потрясения и лишения ускоряют Переход. Я старался отодвинуть его в течение многих веков, но в конце концов почувствовал, что он наступает… Дома, на Валлоне, — продолжал он, — человек в таком случае обычно снимает копию своей памяти, которая хранится в электронном регистраторе, а после Перехода использует ее для восстановления старых воспоминаний в обновленном теле. Но, поскольку я был оторван от своего мира, память, которую я терял, должна была уйти безвозвратно… Я сделал все, что было в моих силах: нашел безопасное место, заготовил самому себе послание, чтобы прочитать после того, как очнусь…
      — Когда вы пришли в себя там, в гостинице, вы всего за одну ночь стали вновь молодым. Как это могло случиться?
      — Когда мозг обновляется, стирая следы времени, вместе с ним регенерирует и тело. Кожа избавляется от морщин, а мускулы — от усталости. Они вновь становятся такими же, как были.
      — При первой нашей встрече вы рассказали мне, что последний раз теряли память сравнительно недавно, в 1918 году.
      — Ваш мир жесток, Лиджен. Я, видимо, терял память не один раз. И где-то когда-то потерял жизненно важное звено: забыл, что ищу. Поэтому когда на меня снова напали Охотники, я, ничего не понимая, обратился в бегство.
      — В своем доме в Мейпорте вы установили пулемет. Он что, мог пригодиться против Охотников?
      — Думаю, что нет, — ответил Фостер. — Но я этого не знал, я только знал, что за мной охотятся.
      — К тому времени вы уже могли бы сделать сигнальный маяк, — размышлял я, — но забыли как… Или что — может, он вообще больше вам не нужен?
      — Но в конце концов я все выяснил… с вашей помощью, Лиджен. И все же тайна остается: что случилось на борту корабля так много веков назад? Как я оказался здесь? Кто убил остальных?
      — Послушайте, — сказал я, — вот вам гипотеза: пока вы снимали копию со своей памяти, возник бунт. А когда вы очнулись, все кончилось — экипаж был мертв.
      — Возможно, — сказал Фостер. — Но когда-нибудь я должен узнать правду обо всем этом.
      — Одно непонятно, почему никто с Валлона не прилетел за этим кораблем. Он же все время был здесь, на орбите.
      — Представьте себе всю безмерность пространства, Лиджен. А Земля — всего лишь крошечный мир среди мириадов звезд.
      — Но ведь на ней была оборудована станция для управления вашими кораблями. Похоже, что Землю регулярно посещали. Да и книги со снимками — они свидетельствуют о том, что ваши люди прилетали к нам и улетали на протяжении тысячелетий. Почему это прекратилось?
      — Такие маяки установлены в тысячах миров, — ответил Фостер. — Вообразите, что это буй, указывающий на риф, или тропа первопроходца в чаще. Пройдут века, прежде чем какой-нибудь странник снова наткнется на нее. Тот факт, что вентиляционная шахта в Стонхендже, когда я впервые там приземлился, была завалена многовековыми обломками, свидетельствует о том, насколько редко посещался ваш мир.
      Я задумался над словами Фостера. Кусочек за кусочком он складывал мозаику прошлого, но она была еще далеко не полной. У меня возникла идея:
      — Послушайте, вы сказали, что очнулись тогда на столе регистратора сразу после восстановления памяти. А почему бы не попытаться повторить это восстановление сейчас? Конечно, если ваш мозг сможет выдержать такую нагрузку через столь короткий промежуток времени.
      — Да, — резко поднявшись, сказал он. — Это — шанс. Пошли!
      Я прошел за ним из библиотеки в ту комнату, где валялись скелеты. Он с любопытством стал их осматривать.
      — Стычка что надо, — прокомментировал я. — Целых три.
      — Судя по всему, это комната, где я очнулся, — произнес Фостер. — А вот люди, которых я увидел мертвыми.
      — Они и сейчас не очень живые, — заметил я. — Так как же насчет регистратора?
      Фостер подошел к этой необычной кушетке, наклонился рядом с ней, но потом отрицательно закачал головой:
      — Нет. Конечно, ее здесь нет…
      — Чего?
      — Копии моей памяти, которая использовалась тогда для восстановления.
      Вдруг я вспомнил о цилиндре, который прикарманил несколько часов назад. С непонятно почему забившимся сердцем я поднял его в зажатом кулаке вверх так же нетерпеливо-торжественно, как тянет руку ученик, когда знает правильный ответ:
      — Этот?
      Фостер лишь мельком взглянул на него.
      — Нет, этот чист так же, как к другие, что выстроены там. — Он указал на полку на противоположной стене с цилиндрами, окрашенными под олово. — Это на случай, если срочно потребуется произвести запись. Заполненные же носители обычно кодируются цветными линиями.
      — Этого и следовало ожидать, — сказал я. — Иначе все оказалось бы слишком уж просто. Нам, видно, суждено добираться до цели самым сложным путем. Да-а, нелегко будет найти под таким большим комодом пуговку от воротничка, но мы попытаемся.
      — В том нет нужды. Я восстановлю свое прошлое, когда вернусь на Валлон. Там, в хранилищах, содержится копия памяти любого гражданина.
      — Но ваша была здесь, с вами.
      — Она — лишь вторая копия. Основная же всегда хранится в Окк-Хамилоте.
      — Представляю, как вам хочется вернуться туда, — произнес я. — Каким счастьем будет для вас попасть домой после стольких лет отсутствия! Кстати о годах. Вы можете сказать, как долго пробыли на Земле в отрыве от своих?
      — Я потерял счет дням уже давным-давно, — ответил Фостер. — Я мог бы сказать лишь очень приблизительно.
      — Ну и сколько примерно? — продолжал настаивать я.
      — С того времени, как я покинул этот корабль, Лиджен, — произнес он, — прошло три тысячи лет.
      — Мне очень жаль, что наша команда распадается, — признался я. — Я уже почти начал привыкать к роли бестолкового ученика. Мне будет вас не хватать, Фостер.
      — Полетим со мной на Валлон, — предложил он.
      Мы стояли в наблюдательной рубке, глядя на залитую светом поверхность Земли в тридцати тысячах миль от нас. Ниже ее, подобно вырезанной из картона игрушке, висел мертвенно-бледный диск луны.
      — Как бы то ни было, спасибо вам, дружище, — промолвил я. — Конечно, хотелось бы посмотреть на эти ваши другие миры, но боюсь, что в конце концов от этого останется только сожалеете. Что толку дарить эскимосу телевизор? Буду я торчать на Валлоне и чахнуть по дому, по этим изнуренным людям, по этим мерзким запахам и по всему прочему.
      — Когда-нибудь вы сможете вернуться.
      — Насколько я разбираюсь в путешествиях на кораблях, подобных этому, я вернусь назад не ранее чем через пару столетий, хотя продолжительность самой дороги мне покажется всего лишь в несколько недель. А я бы хотел прожить свою жизнь здесь, среди людей, которых знаю, в мире, с которым сросся. В нем есть свои недостатки, но это мой дом.
      — Тогда, — с сожалением сказал Фостер, — я больше ничего не могу сделать, чтобы вознаградить вас за вашу терпимость и выразить вам свою благодарность.
      — Ну, кое-что все-таки можете, — сказал я, — Позвольте мне взять спасательный модуль и набить его кое-каким добром из библиотеки, несколькими камешками из хранилища и парочкой небольших механических безделушек. Думаю, что я смогу продать их так, что выровняю свою пошатнувшуюся экономику, а может быть, даже обеспечу себя на всю жизнь. Я ведь, как вы выразились, материалист.
      — Как хотите, — ответил Фостер. — Берите все, что пожелаете.
      — Когда я вернусь назад, — продолжал я, — то сделаю еще кое-что: расчищу вход в туннель ровно настолько, чтобы туда могла пролезть термитная бомба. Если, конечно, станция еще не обнаружена.
      — Насколько я могу судить по сдержанному характеру местного населения, эта тайна сохранится еще, по меньшей мере, три поколения.
      — Я посажу модуль в глухом месте, чтоб его не засек радар, — рассуждал я. — Время пока подходящее. А то еще несколько лет и такое станет невозможным.
      — Да. И этот корабль будет обнаружен, несмотря на его противорадиолокационные экраны, — добавил Фостер.
      Я взглянул на огромный гладкий шар, сияющий среди абсолютной тьмы. На поверхности Тихого океана играло яркое отражение солнца.
      — Мне кажется, там внизу я вижу отличный островок, то, что надо, — разошелся я. — Ну а если он не подойдет, остается еще миллион других для выбора.
      — А вы изменились, Лиджен, — заметил Фостер. — Сейчас вы разговариваете как человек, в котором есть много joie de vivre .
      — Мне всегда казалось, что я — один из тех парней, которым всегда не везет, — ответил я. — Но стоя здесь и глядя на весь мир, я почувствовал что-то такое, отчего подобные мысли начинают казаться глупыми, Там внизу есть все, что нужно человеку, чтобы поймать свою удачу… даже если у него нет запаса товаров на продажу.
      — В каждом мире свои правила жизни, — произнес Фостер, — в одном сложнее, в другом проще. Но столкнуться с вашей реальностью — это настоящий вызов.
      — Я… и Вселенная, — провозгласил я. — Да на таком фоне и неудачник буде, выглядеть красавцем.
      И повернулся к Фостеру:
      — Мы находимся на орбите с периодом обращения десять часов. Пора приступать к делу. Я хочу посадить модуль в южной части Южной Америки — там есть одно место, где можно разгрузиться без необходимости отвечать кое-кому на множество вопросов.
      — В вашем распоряжении есть несколько часов до наиболее подходящего момента старта, — сказал Фостер. — Не надо торопиться.
      — Может, и не надо, — заметил я, — но у меня много дел…
      Я в последний раз взглянул на величественную планету на обзорном экране:
      — …и мне не терпится начать…
 

ГЛАВА VIII

 
      Я сидел на террасе, наблюдая, как солнце погружается в море, и думая о Фостере, который находился где-то там, за пурпуром далекого горизонта, и наконец возвращался домой на корабле, который прождал его три тысячи лет. Было странно представлять себя на его месте, летящим почти со скоростью света. Для него прошло всего несколько дней, а для меня — три года… три коротких года, которыми я очень удачно воспользовался.
      Самое тяжелое время меня ожидало в первые несколько месяцев после того, как я посадил модуль в каньоне пустынной местности к югу от небольшого перуанского города под названием Иценка. Я проторчал у модуля целую неделю, чтобы убедиться, что вокруг не соберутся бдительные граждане со своими полезными советами и затруднительными для меня вопросами. Затем, увязав в узелок несколько тщательно отобранных образцов товара для начала своей новой карьеры, я доехал на попутных до города. Две недели мне пришлось вкалывать, врать, мошенничать или упрашивать, чтобы добраться до портового города Калао, и еще неделю, чтобы пристроиться палубным матросом на банановоз, направляющийся в сторону моего дома. В Тампе я смылся на берег и, не привлекая особого внимания, добрался до Майами. Насколько я понял, полиция уже потеряла ко мне интерес.
      Мое появление не вызвало восторга у моей старой подружки, сеньориты тяжелой весовой категории. Тем не менее, она помогла мне устроиться, и я приступил к реализации плана обратить мои сувениры в деньги.
      Я захватил с собой из модуля полный карман маленьких серых пластинок, смахивающих на кости домино, но в действительности представляющих собой фильмы, и к ним маленький проектор. Но я не думал их продавать. Я договорился со старым знакомым из числа деловых людей снять фильм для частного показа, пообещав при этом очень низкие затраты. Установив проектор, я принялся крутить свои фильмы, а он переснимал их на 35-миллиметровую пленку. Я сказал ему, что вывез эти фильмы контрабандой из Восточной Германии. О фрицах он был невысокого мнения, но ему пришлось отдать должное их техническому мастерству: комбинированные съемки были просто сногсшибательными. Особенно ему нравился фильм, который я назвал "Охота на мамонта".
      В общей сложности у меня было двенадцать фильмов. Сделав незначительные редакторские сокращения и добавив титры с комментариями, мы получили динамичные короткометражные сюжеты по двадцать минут каждый. Мой компаньон вышел на своего друга в Нью-Йорке, который занимался распространением кинопродукции, и после осторожной полемики по поводу условий контракта мы заключили сделку на сто тысяч долларов за все двенадцать роликов с возможностью продажи следующей дюжины по такой же цене.
      Через неделю после также осторожного пробного показа фильмов в провинциальных кинотеатрах в окрестностях Байонна, штат Нью-Джерси, мне, без всяких вопросов предложили полмиллиона за следующую партию. Пообещав ему проценты, я оставил своего приятеля Майка улаживать детали, а сам отправился назад в Иценку.
      Модуль был на том же месте, где я его оставил. Степень вероятности, что его случайно найдут, была ничтожно малой, так что он мог спокойно торчать здесь еще лет пятьдесят.
      Команде, которую я привел с собой, я объяснил, что это макет ракетного корабля, являющийся реквизитом для фильма, который я снимаю. Я позволил им все облазить, чтобы они сбросили давление любопытства в своих головах. Общее мнение было таково: этой штукой никого не проведешь — ни хвостового оперения, ни лучевых пушек, а приборная панель — вообще курам на смех. Но поскольку я им платил, они принялись воздвигать систему маскировочных сетей (в соответствии с моим сценарием) и сгружать мои товары.
      Спустя год после возвращения домой, я уже имел собственный остров — квадратную милю суши с идеальным климатом в пятнадцати милях от побережья Перу — и дом, в котором архитектор учел каждый мой каприз, чем заслуженно заработал себе целое состояние. Самый верхний этаж дома — по сути дела башня — был чем-то вроде огромного сейфа. Именно там я хранил свой запас товаров. Я распродал большую часть из тех примерно ста фильмов, которые прихватил, расставаясь с Фостером. Но у меня еще оставалось много другого товара. Сам проектор был весьма дорогой вещью: его автономная система питания преобразовывала ядерную энергию в свет с эффективностью в 99 процентов. Он последовательно сканировал "пленку" по молекулярным слоям и проецировал непрерывную картину — не то, что наши мигалки по 16 кадров в секунду. Цвет и звук были совсем как в жизни, так что мой дистрибьютор иногда жаловался мне, что при пересъемке на самую лучшую пленку фирмы "Текниколор" цвет изображения казался каким-то блеклым.
      Принцип работы проектора был до сих пор абсолютно неизвестным и, по крайней мере, теоретически значительно превышал уровень понимания наших физиков. Но практическое его применение было проще простого. Я рассчитал, что при наличии нужных связей в научных кругах, которые помогли бы мне внедрить эту систему, я быстро налажу индустрию и она принесет миллиардные доходы. Я уже выпустил на рынок несколько своих штучек: прочную бумагу для изготовления рубашек и белья, химический состав, от которого зубы делались белыми, как свежевыпавший снег, переливающийся всеми цветами художественных красок. С теми знаниями, что я почерпнул из своих стержней-памяток я владел технологиями для целой сотни новых индустрии. Но все равно мои возможности были бы далеко не исчерпаны.
      Большую часть года я провел, разъезжав по свету и получая все то, что может дать человеку свобода, помноженная на доллары. Следующий год я посвятил обустройству острова, покупке картин, ковров, серебра для дома… и концертного рояля — когда первоначальное опьянение экономической свободой у меня прошло, я снова стал наслаждаться музыкой.
      В течение шести месяцев я держал собственного спортивного тренера на полной ставке; он круглосуточно следил за режимом моего питания, сна и за выполнением всех придуманных им атлетических упражнений, которые только могло перенести мое бедное тело, В конце курса занятий я приобрел отличную форму, а от моего тренера осталась одна лишь тень. Я стал искать новое хобби.
      Но сейчас, по прошествии трех лет, началось то, от чего я зарекался: меня стала доставать скука — болезнь всех богатых бездельников. Мечтать о богатстве и иметь его — совершенно разные вещи. И я начал вспоминать почти с ностальгией старые крутые времена, когда каждый день был приключением; то с полицейскими, то с голодным желудком, то с неутоленными желаниями.
      Конечно, нельзя сказать, что от богатства я особенно страдал. Развалясь в удобном кресле, я отдыхал после целого дня, проведенного на рыбалке или за скромным обедом с шатобрианом. Я курил тонкую сигару, скрученную виртуозом своего дела из листьев лучшего в мире табака, и наслаждался прекрасной музыкой в таком звучаний, какое могла обеспечить самая качественная аппаратура стоимостью в тысячи долларов. А окружавшую меня местность, хоть она и была бесплатной, можно было бы оценить в миллион долларов за минуту созерцания. Потом я прогуляюсь к эллингу, заведу свой катер с мотором фирмы "Роллс-Ройс" и поплыву на большую землю. Там я пересяду в свой "кадиллак" с откидным верхом и поеду в город, где высокая брюнетка из Стокгольма ждет, чтобы я сводил ее в кино. Моя постоянная подружка была трудолюбивой секретаршей в электронной фирме.
      Я докурил свою сигару и подался вперед, чтобы бросить окурок в большую серебряную пепельницу, но тут что-то далекое на красной от заходящего солнца морской глади привлекло мое внимание, Я прищурился и попробовал разглядеть, что это такое, затем сходил в дом и вернулся с мощным биноклем. Наведя резкость, я стал изучать темную точку, которая уже четко вырисовывалась на фоне неба. Прямо к моему острову шел тяжелый моторный катер.
      Я наблюдал, как он приближается, разворачивается у бетонного пирса длиной в сто футов — его я выстроил за волноломом — и причаливает бортом под рокот мощных двигателей. Потом двигатели смолкли, и в наступившей тишине катер закачался у пирса. Я изучал его серо-голубой корпус и неприметный флаг на корме. На баке стояли два палубных орудия, а по бортам размещались четыре пусковых устройства, заряженные торпедами. Но все железо катера не оставило у меня и половины того впечатления, которое произвели шеренги выстроившихся на палубе солдат в касках.
      Я продолжал наблюдать. Солдаты сошли на пирс и построились двумя отделениями. Я насчитал 48 солдат и двух офицеров. До меня донесся слабни звук отрывистых команд, и колонна двинулась по мощеной дороге, извивающейся среди высаженных королевских пальм и кустов китайской розы, к широкой подъездной аллее, которая плавно заворачивала к моему дому. Они остановились, повернулись по команде налево и замерли по стойке "смирно". По аллее, стараясь выглядеть естественно, насколько позволяли обстоятельства, поднялись два офицера в парадной форме и толстый, коротконогий штатский с "дипломатом" в руке. Они остановились у подножия широкой мраморной лестницы, ведущей к крыльцу.
      Возглавляющий группу военный — по званию не менее, чем бригадный генерал, — глянул вверх и спросил:
      — Разрешите подняться, сэр?
      Я обвел взглядом молчаливые шеренги, выстроившиеся у начала аллеи, и сказал:
      — Если ребята хотят попить водички, сержант, скажите им, чтобы шли сюда.
      — Я — генерал Смейл, — поправил он меня, — Это — полковник сухопутных войск Перу Санчес, — он указал на второго военного, — и мистер Пруффи из посольства США в Лиме.
      — Привет, мистер Пруффи, — произнес я. — Привет, мистер Санчес. Привет..
      — Этот… гм… визит носит официальный характер, мистер Лиджен, — начал генерал, — по делу чрезвычайной важности, затрагивающему безопасность вашей страны.
      — О'кей, генерал, — сказал я. — Поднимайтесь сюда. В чем дело? Может, вы, ребята, начали новую войну, а?
      Они гуськом поднялись на террасу, потоптались немного, пожали мне руку и робко расселись по стульям. Пруффи поставил "дипломат" себе на колени.
      — Если хотите, можете положить свои сэндвичи на стол, мистер Пруффи, — предложил я. Он моргнул и сжал в руках свей "дипломат" еще крепче.
      Я предложил всем изготовленные по моему заказу, сигары. Пруффи сильно удивился, Смейл отказался, а Санчес взял три.
      — Я прибыл сюда, — сказал генерал, — чтобы задать вам, мистер Лиджен, несколько вопросов. Мистер Пруффи представляет Государственный департамент в качестве заинтересованной стороны, а полковник Санчес…
      — Ладно, не рассказывайте, — оборвал его я. — Он представляет правительство Перу. Вот я почему-то не спрашиваю вас, что делает вооруженный отряд американских войск на перуанской земле.
      — Послушайте, — встрял Пруффи, — я не думаю…
      — Я вам абсолютно верю, — заткнул его я. — Так в чем же дело, Смейл?
      — Я перейду сразу к сути, — сказал он. — На протяжении некоторою времени органы безопасности и расследования при правительстве США собирали данные по делу, которое за неимением более подходящего варианта было названо "Марсиане". — Смейл, извиняясь, кашлянул. — Немногим более трех лет назад, — продолжал он, — неопознанный летающий объект…
      — Вы интересуетесь летающими тарелками, генерал? — спросил я.
      — Ни в коем случае, — отрезал тот. — Объект наблюдался несколькими радиолокационными станциями при его снижении с чрезвычайно больших высот. Он приземлился… — Генерал замялся.
      — Только не говорите, что вы забрались сюда, в такую даль для того, чтобы сообщить мне, что этого вы сказать не можете, — произнес я.
      — …в одном из районов в Англии, — закончил генерал. — Для изучения этого объекта были направлены американские самолеты. Но прежде, чем они смогли его идентифицировать, объект взлетел, разогнался до огромной скорости и был потерян средствами слежения на высоте нескольких сот миль.
      — А я думал, что ваши радиолокационные станции лучше, — заметил я. — Программа искусственных спутников…
      — У нас не было в наличии никакой специальной аппаратуры, — ответил Смейл. — В результате активного расследования установлено, что два неизвестных — возможно, американцы — побывали там всего за несколько часов до этого… э-э… посещения.
      Я кивнул, представив в какую скверную ситуацию мог бы попасть, если бы отправился туда затем, чтобы сунуть в шахту бомбу и уничтожить тот маяк. Сейчас там набилось секретных агентов в штатском как незамужних девиц на похоронах кинозвезды. Ну и пусть. Главное, что они ничего не нашли, Взрывы ракет обрушили туннель, а само подземное сооружение, видимо, было построено из неметаллических материалов, на которые не реагировали технические средства обнаружения. У меня даже мелькнула мысль, что в мире, откуда прибыл Фостер, металл — уже давно пройденный этап.
      — Несколько месяцев спустя, — продолжал Смейл, — в США начала демонстрироваться целая серия довольно любопытных короткометражных фильмов, В них были представлены сцены, характеризующие условия существования на других планетах, а также древние и даже доисторические события, происходившие здесь, на Земле. Фильмы предварялись комментарием, будто все отснятое отражает лишь предположения науки о том, что могут представлять собой отдаленные миры. Эти фильмы привлекли внимание широкой публики и, кроме нескольких исключений, били высоко оценены учеными за свою правдивость.
      — Я всегда восхищался умно сработанными подделками, — вставил я. — А такая актуальная тема, как путешествия в космосе…
      — Техническое исполнение фильмов признано превосходным, но в одном из них была отмечена непростительная погрешность, — продолжал Смейл. — Там демонстрировался вид нашей планеты из космоса: Земля на фоне россыпи звезд. Изучение созвездий астрономами позволило быстро определить "дату" этой сцены — приблизительно 7000 год до нашей эры. Как ни странно, центр северной полярной шапки находился в заливе Гудзон. Признаков южной полярной шапки вообще не было. Континент Антарктиды оказался на широте около тридцати градусов абсолютно свободным ото льда.
      Я смотрел на него и ждал продолжения.
      — Так вот, результаты совсем недавних исследований подтвердили, что 9000 лет назад Северный полюс действительно находился в заливе Гудзон, — сказал Смейл. — А Антарктида в самом деле была свободной ото льда.
      — Ну, эта идея обсуждалась уже давно, — заявил я. — Существовала теория…
      — Кроме того, есть сомнения относительно изображений Марса, — продолжал генерал. — Аэрофотоснимки "каналов" были признаны очень искусными.
      Он повернулся к Пруффи, который открыл свой "дипломат" и передал ему две фотографии.
      — Вот — эпизод, взятый из фильма, — сказал Смейл. Это был цветной кадр 8010, запечатлевший на фоне черно-синего горизонта ряд насыпей, занесенных розоватой пылью.
      Рядом с первым Смейл положил другой снимок:
      — А этот сделан автоматическими камерами во время успешного полета нашего зонда к Марсу в прошлом году.
      Я взглянул на них. Второй снимок выглядел нерезким с заметным сдвигом цветовой гаммы в сторону синего, но перепутать ландшафт было невозможно, Слой пыли, конечно, толще, угол съемки — другой, но насыпи — те же.
      — Тем временем, — упорно продолжал бубнить Смейл, — на рынке появился ряд необычных изделий. И химики, и физики были поражены теоретической основой технологий, использованных при их изготовлении. Один из этих продуктов — неизвестный доселе вид красителя — основывался на абсолютно новой концепции в кристаллографии.
      — Прогресс, — заметил я. — Знаете, когда я был еще маленьким…
      — Нам пришлось распутать чрезвычайно сложный след, — продолжал Смейл. — В конце концов мы обнаружили, что все эти любопытные сведения, которые содержатся в папке под заголовком "Марсиане", имеют только один общий знаменатель. И этим знаменателем, мистер Лиджен, являетесь вы.
 

ГЛАВА IX

 
      Солнце только-только взошло. Мы со Смейлом снова сидели на террасе, дожевывая завтрак из ветчины и мускатной дыни.
      — Отбывать заключение в собственном доме — значит, иметь одно преимущество: хорошую кухню.
      — Я понимаю ваши чувства, — сказал Смейл. — Откровенно говоря, задание меня не прельщало. Но, согласитесь, все это требует объяснения. Я питал надежду, что вы сочтете целесообразным добровольно сотрудничать с нами.
      — Забирайте свою армию и отчаливайте на рассвете, генерал, — ответил я. — Может, тогда я смогу сделать что-либо добровольно.
      — Ваш патриотизм…
      — Мой патриотизм настойчиво подсказывает мне, что там, откуда я приехал, любой гражданин пользуется определенными юридическими правами, — отрубил я.
      — Это дело выходит за границы юридических тонкостей, — заявил Смейл. — Я вам скажу совершенно откровенно, присутствие здесь нашего оперативного отряда получило одобрение правительства Перу только ex post facto , когда последнее предстало перед fait accompli . Я говорю вам это лишь для того, чтобы подчеркнуть, какое большое значение придает данному вопросу наше правительство.
      — Штурм побережья пехотным взводом достаточно прозрачный намек, — произнес я. — Вам повезло, что я не стер вас с лица земли своим лучевым дезинтегратором.
      Смейл поперхнулся куском дыни.
      — Шучу, — успокоил я его. — Но к чему это подкрепление? Я ведь веду себя тихо…
      Смейл недоуменно посмотрел на меня:
      — Какое подкрепление?
      Я указал вилкой в море. Он обернулся и стал вглядываться вдаль. Поверхность воды рассекала боевая рубка подводной лодки, оставляя за собой белый пенистый след. Она привсплыла — с палубы хлынули потоки воды. С лязгом открылся люк, из него посыпались на палубу люди. Смейл вскочил, уронив на пол салфетку.
      — Сержант! — заорал он.
      Я сидел с раскрытым ртом, а Смейл тем временем одним прыжком достиг лестницы и ринулся вниз, перескакивая через три ступеньки. Я слышал его рев, крики солдат, бряцание расхватываемых винтовок, топот ног. Я подошел к мраморным перилам и посмотрел вниз. В лиловой пижаме по лужайке бегал Пруффи, визгливо выкрикивая что-то. Полковник Санчес тянул Смейла за руку и тоже вопил. Тут же строились морские пехотинцы.
      — Эй, сержант, не топчите мои петунии! — крикнул я.
      — Не вмешивайтесь, Лиджен! — рявкнул в ответ Смейл.
      — А почему бы мне здесь не орать? В конце концов, я здесь хозяин.
      Смейл бросился назад вверх по лестнице.
      — Вы главный объект, за который я отвечаю! — гаркнул он. — Я должен спрятать вас в месте, максимально безопасном. Где подвал?
      — У меня он, как ни странно, внизу, — ответил я. — Но что происходит? Соперничество между видами вооруженных сил? Боитесь, что моряки уведут у вас славу?
      — Это, — выкрикнул Смейл, — атомная подводная лодка класса "Гагарин". А принадлежит она советскому военно-морскому флоту.
      Я стоял с открытым ртом, в упор не видя Смейла и изо всех сил пытаясь как можно быстрее оценить ситуацию. Появление наших морских пехотинцев меня не очень-то напугало. За несколько месяцев до того я уже оценил все юридические аспекты моего положения с помощью целого взвода юристов-корифеев. Я знал: рано или поздно кто-нибудь да посетит меня, ибо я не платил налогов, уклоняясь от призыва или время от времени нарушал правила парковки машины. Но в остальном был чист. Правительство могло негодовать на меня за то, что я знал много такого, о чем они и представления не имели. Но никто и никогда не смог бы доказать, что я позаимствовал это у дядюшки Сэма. И в конце концов им пришлось бы меня отпустить. А если бы им удалось прекратить новые разработки в моей лаборатории, то мне все равно хватило бы средств на счету в швейцарском банке. Отчасти, я был даже рад тому, что дело обернулось таким образом.
      Но я забыл о русских. Естественно, что и они проявляли интерес: их шпионы были, по крайней мере, не хуже агентов секретных служб США. И мне нужно было предвидеть, что рано или поздно они нанесут мне визит, причем никакие юридические мелочи их не остановят. Они сунут меня в свою прачечную по промывке мозгов и выжмут из меня все мои тайны до последней так же небрежно, как люди выжимают лимон.
      Подводная лодка всплыла полностью. Теперь на меня смотрели пятидюймовые орудия, каждое из которых одним выстрелом могло раскидать весь славный флот Смейла. На борту лодки, по моим подсчетам, было до двухсот человек, они уже спускали на воду десантные шлюпки и ссыпались в них, как горох. На лужайке, сержант выкрикивал короткие команды, а солдаты бежали на свои позиции, наверняка намеченные заранее. Похоже, что прибытие русских для них не явилось полной неожиданностью. Как бы то ни было, большие мальчики играли в свою игру, а я оказался их заложником. Розовая картина, в которой я выставляю на позор правительственных бюрократов, быстро таяла. Мой остров вот-вот превратится в поле боя, и кто бы из них ни победил, в проигрыше окажусь я. У меня оставался один крохотный шанс: затеряться в этой кутерьме.
      Смейл схватил меня за руку.
      — Не стойте здесь, приятель, — отрывисто бросил он. — Где…
      — Извините, генерал, — произнес я и врезал ему правым прямым в живот.
      Он согнулся пополам, но все-таки умудрился уцепиться за меня. Я добавил еще слева — в челюсть. Он упал. Перескочив через него, я бросился сквозь высокую застекленную дверь к винтовой лестнице, взлетел по ней вверх, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки, и вихрем захлопнул за собой дверь моей комнаты-сейфа. Бронированные стены выдержат все, кроме прямого попадания артиллерийского снаряда большого калибра, а эти ребята внизу едва ли применят что-нибудь тяжелое из опасения повредить те вещицы, за которыми их прислали. На какое-то время я был в безопасности.
      Сейчас мне надо было тщательно и быстро все обдумать. Если и смогу удрать с острова, то не удастся унести с собой много. Может быть, несколько стержней-памяток, оставшиеся фильмы… Еще раньше я провел ревизию большинства стержней и знал их содержание так хорошо, как свою налоговую ведомость. Одно "прослушивание" стержня давало общее представление о предмете, а два-три повторения уже прочно запечатлевали информацию о нем в памяти. Единственной причиной, мешавшей знать абсолютно все, было то, что усвоение большого объема информации в короткое время перегружало мозг, и развивало спасительную амнезию.
      У меня не было ни времени изучить оставшиеся стержни, ни возможности забрать их с собой. Но просто уйти и бросить все…
      Я принялся рыться в своих залежах, набивая карманы мелкими предметами, и наткнулся на тускло-серебристый цилиндр дюйма в три длиной с нанесенными на него черными и золотистыми полосками — копия чьей-то памяти. Он о чем-то напомнил мне…
      И тут в голове возникла мысль: у меня ведь до сих пор хранился тот дугообразный пластмассовый обруч, который использовал Фостер для восстановления общих знаний о своем прежнем доме. Я однажды попробовал его сам, — приложил на мгновение к виску, — но это вызвало лишь головную боль на несколько секунд и больше ничего. С тех пор он так здесь и валялся. По-видимому, наступило время использовать его снова. Половина предметов, которые находились в комнате, были для меня такой же загадкой, как и серебристый цилиндр, зажатый в моей руке. Но я точно знал, что именно мне даст пластмассовый обруч. Он содержал в себе все, что нужно было знать о Валлоне и Двух Мирах и о всех чудесах, которые там есть.
      Я взглянул в окно из пуленепробиваемого стекла. Морские пехотинцы Смейла перебежками преодолевали лужайку, русские развертывались веером вдоль береговой линии. Похоже, дело закрутилось. Но им еще потребуется определенное время, чтобы хорошенько разогреться, и примерно столько же, чтобы прийти к решению выбить меня из моего форта. Фостеру тогда хватило около часа, чтобы впитать в себя всю информацию. Будем надеяться, что мне понадобится не намного больше.
      Я отбросил цилиндр, заглянул в кое-какие ящики и нашел неприметную полоску пластмассы, хранящую сведения о целой цивилизации.
      Но тут у меня появились сомнения: штуковина предназначена для инопланетного мозга, не такого как мой. А вдруг он закоротит в моей голове все контакты и оставит меня, лепечущего какую-нибудь бессмыслицу, на попечение Смейла или русских?
      Вторым вариантом было бежать с острова почти с пустыми руками и довольствоваться тем, что, может, удастся со временем спасти от моего счета… если, конечно, сумею придумать способ, как забрать из банка свои деньги в обход этого гестапо…
      Нет, я не собирался без борьбы возвращаться в нищету. Те знания, что я получу, дадут мне независимость и даже неприкосновенность перед лицом алчных правительств, я смогу обменять их на собственную свободу,
      В этой схеме было много слабых мест, но лучшего варианта при таком дефиците времени я не видел. Я осторожно надел дугообразную полоску на голову. Сначала я почувствовал давление, затем появилось ощущение, будто я погружаюсь в теплую воду. Где-то глубоко в мозгу зашевелилась паника, но быстро утихла. Казалось, какой-то голос успокаивает меня. Я был среди друзей, в безопасности, все шло хорошо…
 

ГЛАВА X

 
      Я лежал в темноте. В голове крутились воспоминания о каких-то башнях, фанфарах, фонтанах огня. Я поднял руку и ощутил на себе грубое одеяние. Может, это мне приснилось?.. Я пошевелился. В расширяющемся проеме над моей головой появился сеет. Через прищуренные веки я увидел комнату: пыльное убогое помещение, усеянное самым невероятным хламом. В стене было окно. Я подошел к нему и увидел снаружи зеленый газон и тропинку, плавно изгибающуюся вниз, к белой прибрежной полосе. Пейзаж был необычный, но все-таки…
      Голова слегка закружилась, но это сразу прошло. Я зажмурился и попытался припомнить, что со мной.
      Я поднял руку к голове и почувствовал, что на нее что-то надето. Я потянул за эту штуку, и она со слабым стуком упала на пол — памятка с широким спектром воздействия, одна из тех, которыми пользуются для восстановления знаний у неопознанных граждан, подвергшихся Переходу без соответствующей предварительной подготовки…
      Внезапно вся картина исчезла, как будто смытая стремительным потоком воды, и я обнаружил, что стою в своей хорошо знакомой комнате, набитой моим барахлом, с гудящей головой и пульсирующими висками. Я вспомнил, что собирался опробовать обучающую штучку и при этом думал, сработает ли она. Она сработала, да еще как! С минуту еще я кружил, спотыкаясь по комнате, как чужой, испытывая тоску по старому доброму Валлону. Я отчетливо помнил чувство тоски… но вот оно пропало, и я снова стал самим собой, правда, как обычно, по горло в неприятностях.
      В моей голове, на самой грани сознания, возникало множество неясных, но дразнящих идей. Позже мне надо будет сесть и тщательно их обдумать. А пока у меня достаточно других забот. Две армии загнали меня в угол, все орудия на стороне противника. В этом, разумеется, не было ничего страшного, так как я не собирался ни с кем воевать. Моя цель в войне — выжить.
      Грохот орудий снаружи заставил меня подскочить к окну. Картина была той же, что и несколько мгновений назад, но общая обстановка прояснилась. В нескольких ярдах от пирса, погрузившись футов на десять в воду, дымились обломки моторного катера — по-видимому, кто-то попытался спастись на нем бегством. Русской подводной лодки нигде не было видно. Судя по всему, она высадила десант и отошла подальше на случай непредвиденной опасности. У береговой линии, в пределах поля зрения, валялись два-три убитых солдата. С такого расстояния я не мог различить, наши ребята или злодеи.
      Откуда-то слева продолжали доноситься выстрелы. Похоже было, что парни сражаются по старинке, врукопашную, или прибегая только к стрелковому оружию. Так и должно быть, ведь им нужны не дымящиеся руины, а я — живой и невредимый, с моими замечательными идеями.
      Не знаю, что больше возмущало коего архитектора: моя склонность к романтизму или мой цинизм, когда я требовал соорудить потайные ходы в стенах моего замка и подземные туннели под лужайкой, но сейчас я им очень обрадовался. В западной стене моей комнаты-сейфа была узкая дверь, выходящая на крутую винтовую лестницу. Оттуда я по своему желанию мог попасть в эллинг, на опушку небольшого леса за домом или на побережье в сотне ярдов к северу от пирса. Мне оставалось только... Дом содрогнулся, опередив на какую-то долю секунды ужасающий взрыв, который швырнул меня на пол. Я почувствовал, как из разбитого носа потекла кровь. В голове звенело; я с трудом поднялся на ноги и сквозь густое облако пыли на ощупь стал пробираться к спасительной двери. Кто-то снаружи, видно, начал терять терпение. Не дело, если мой хитроумный путь отступления отрежут до того, как я им воспользуюсь. Я почувствовал, что в дом попал еще один снаряд. По-моему, в ход были уже пущены минометы или ракеты. Видимо, я проспал все подготовительные мероприятия и очнулся как раз к началу основного представления.
      Мои пальцы уже нажимали на участки стены, приводящие в действие скрытую дверь. Я оглядел комнату, в которой пыль от последнего взрыва только начала оседать. На глаза попался простой, окрашенный под олово цилиндр, лежащий там, куда я его отшвырнул час назад. Теперь я знал, что это такое. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние и схватил его, припоминая, как впервые обнаружил цилиндр во время уборки на борту модуля лежащим незаметно среди костей человека с ожерельем из медвежьих зубов. А тот, видимо, залюбовавшись окраской, сунул цилиндр в свои меховые штаны. И только сейчас я, с головой, полной валлонианских воспоминаний, мог знать, насколько ценным был тот предмет — память Фостера. Конечно, всего лишь ее копия, но я, тем не менее, не мог ее бросить.
      Взрыв, значительно мощнее предыдущего, встряхнул дом. От стены отвалился большой кусок штукатурки. Время уже начало играть против меня. Задыхаясь и кашляя от пыли, я нырнул в потайную дверь и стал спускаться по лестнице.
      В самом низу я остановился, решая, куда бежать. Земля снова содрогнулась, я упал навзничь и увидел, как обвалился свод туннеля, ведущего к побережью. Теперь оставался лес или эллинг. Времени на размышления у меня не было: два оставшихся туннеля тоже могли обрушиться в любую секунду. Вероятно, мой архитектор сэкономил на их креплении. Но, с другой стороны, он вряд ли учитывал возможность возникновения перед домом крупных войн.
      Насколько я понимал, сражение шло уже очень близко, к югу от дома и за ним. Лес, наверное, уже полон укрывшихся там стрелков, поэтому лучшим вариантом было бежать прямо к эллингу. Конечно, неплохо бы дождаться темноты, но в данной ситуации эта идея была нереальной. Я глубоко вдохнул и вошел в туннель. Если мне повезет и катер окажется целым, я попробую выйти в море прямо под носом у воюющих сторон. Элемент внезапности должен помочь мне оторваться от них на несколько сот ярдов. У моего катера было достаточно лошадиных сил, чтобы на пути к большой земле обогнать все, что способно плавать по поверхности… Только бы удалось выйти в море.
      В туннеле было темно, но это меня не смущало. Я знал, что он ведет до самого эллинга. Я тихонько подобрался к деревянной двери и замер, вслушиваясь. Все было тихо. Осторожно приоткрыл ее и ступил на причал, расположенный внутри эллинга. В царящем полумраке полированное красное дерево и хромированные детали катера отбрасывали тусклые блики. Я обошел катер вокруг, выбрал швартовы и собирался уже забраться в рубку, как услышал за спиной металлический щелчок затвора, досылающего патрон в патронник. Я молниеносно бросился на пол. Одновременно где-то радом раздался оглушительный выстрел винтовки 30-го калибра, от которого черная вода покрылась мелкой рябью. Я скатился с причала, с громким всплеском, заглушившим для меня звук второго выстрела, шлепнулся в воду и нырнул вглубь. В три гребка я проскользнул под воротами эллинга и оказался в зеленоватой мгле открытое моря. Оттолкнувшись от дна, я резко повернул вправо и продолжал плыть, не поднимаясь на поверхность.
      Пиджак стеснял мои движения, и я каким-то образом ухитрился избавиться от него, практически не нарушив ритма гребков. Вместе с пиджаком на дно пошли и все мои товары, которые я рассовал по карманам. Правда, у меня оставалась копия памяти Фостера. Она лежала в кармане брюк, а на то, чтобы выбраться из них или даже сбросить теннисные туфли, времени у меня не было. Десять гребков… пятнадцать… двадцать. Я знал свей предел: двадцать пять хороших гребков на полном вдохе. А ведь я нырял в спешке…
      Двадцать пять… и еще один., и еще. А вверху надо мной человек с винтовкой, изготовившись, ждал, когда моя голова появится на поверхности.
      Тридцать гребков… все, будь что будет! Я перевернулся на спину и высунул лицо из воды. Не успел я сделать и полглотка свежего воздуха, как над водой эхом разнесся еще один выстрел, и мое лицо обдало брызгами от пули, рассекшей воду совсем рядом. Я снова нырнул и преодолел еще двадцать пять ярдов, прежде чем мне пришлось всплыть опять. На сей раз стрелок оказался проворнее. Пуля стегнула по плечу раскаленным железом, и я вновь камнем ушел под воду. Теперь мои гребки стали слабее, сила быстро уходила из рук. Мне нужен был глоток воздуха, но я живо представил себе, как нута в стальной оболочке с хрустом входит в мой череп, и продолжал плыть из последних сил. В груди горело; вокруг меня водоворотом кружила мгла. Я чувствовал, что сознание покидает меня. Ну, еще один гребок…
      Я наблюдал за неуклюжими усилиями пловца, за смешным барахтаньем этого несчастного, неумелого существа как будто со стороны…
      Было очевидным, что необходимо привести в действие автономную систему. Я быстро вызвал возбуждение зоны "омикрон" в коре мозга, перераспределил кровоток и, направив нужную часть энергии на разрыв молекулярных связей, начал использовать неприкосновенный запас кислорода из жировых тканей.
      Теперь, после того как тело переключилось на внутренние источники, ресурса которых с избытком хватало на шестьсот секунд при максимальном потреблении, я усилил активность зон "эпсилон" и "мю", направил всю энергию на необходимом для выживания уровне к работающим группам мышц, увеличил выходную мощность до предела выносливости костей скелета и устранил ненужные движения.
      Тело заскользило сквозь толщу воды с плавной грацией обитателя морских глубин…
      Я покачивался на спине, глотая огромными глотками прохладный воздух и глядя прищурившись в малиновое небо. Итак, несколько минут назад я тонул почти у самого берега, И вдруг в мозгу возникла некая осведомленность, которая начала внутренним голосом подсказывать мне, что делать. Из усвоенной мною массы валлонианских знаний я извлек то, что было необходимо. И вот я уже здесь, в полумиле от берега, задыхающийся, но живой и невредимый. Однако для восторгов не было времени…
      Я поднял голову из воды и посмотрел в сторону дома. Из дыры, на месте которой прежде находились окна спальни, поднимался столб дыма. Какой-то человек вскочил, бросился бежать через лужайку, но упал. Несколько секунд спустя я услышал звук выстрела, лениво катящийся над неподвижной поверхностью моря, окрашенного лучами заката. Стрелок на берегу пропал. Он, видимо, посчитал, что прикончил меня, к тому же наверняка заметил в воде кровь.
      Я вспомнил об акулах. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы их видели поблизости. Но кровь всегда для них приманка. Я изогнулся и взглянул на горящую рану на левом плече, где меня зацепила пуля. Рана была пустяковой, не более чем бороздка в коже; крови не было. Но если бы царапина и кровоточила, я все равно ничего не смог бы сделать. Беспокоиться о ней сейчас не время. Нужно думать о том, как добраться до большой земли. Мне предстояло проплыть пятнадцать миль. Я вполне справлюсь с ними, если ребятишки на берегу будут продолжать заниматься друг другом. Я снова подумал о том, как бы снять брюки и туфли, но решил не делать этого, иначе, если мне удастся добраться до большой земли, я окажусь в несколько непривычной форме одежды.
      Я чувствовал себя изможденным, как будто целый день не ел. Ничего странного — так и было… Ну что ж, по крайней мере меня не будут изводить колики в животе, пока я огибаю остров, А там рвану по прямой. И когда все будет позади, первое, что я сделаю, — закажу себе самый большой и самый сырой бифштекс, какой только может найтись в Южной Америке.
      Я бросил последний взгляд на свой дом. Внутри его уже полыхал огонь. Я подумал: видимо, каждая из сторон обосновывает разрушение тем, что таким образом она затрудняет действия противника. Да, славное было местечко, мне его будет не хватать. Но в один прекрасный день кое-кто за это заплатит.
 

ГЛАВА XI

 
      Я сидел за кухонным столом в квартире Маргареты в Лиме и обгрызал последние нити мяса с куриной косточки, пока моя подружка наливала мне еще кофе.
      — Ну, теперь рассказывай, — произнесла она. — Почему они сожгли твой дом? Как тебе удалось сюда добраться?
      — Они были настолько увлечены своей драчкой, что совсем потеряли голову, — ответил я. — Только такое объяснение приходит мне на ум. Поначалу я думал, что нахожусь в полной безопасности, как грошовые часы на съезде карманников. Я полагал, что эти люди приложат определенные усилия, чтобы уберечь меня от беды, но ошибся.
      — А солдаты…
      — Может, они были и правы. Не могли же они позволить, чтобы русские завладели мною. Интересно, почему им не пришло в голову написать мне письмо с просьбой о сотрудничестве в деле…
      — А почему ты оказался весь в грязи? С засохшей кровью на спине?
      — Мне пришлось от души поплавать, часов эдак пять, потом еще час пробираться через мангровые заросли. Хорошо, что светила луна. Затем три часа на попутках… и вот я здесь.
      — Надеюсь сейчас, после еды, тебе лучше. Ты выглядел просто ужасно.
      — Если бы ты жила на квартал дальше, я бы, наверно, не дошел. Я уже выдохся. Царапина на плече — ерунда… если только шок… Не знаю.
      — Теперь ляг и поспи, — сказала Маргарета. — Что тебе еще будет нужно?
      — Достань мне одежду, — ответил я. — Серый костюм, белую рубашку, черный галстук и туфли. Потом сходи в банк и сними с моего счета немного денег, скажем, тысяч пять. Да, посмотри, не появится ли что-нибудь в газетах. Возвращаясь, если заметишь, что в вестибюле кто-то крутится, в квартиру не поднимайся" Позвони мне и договоримся, где встретиться.
      Она встала:
      — Ужасно! А твое посольство не может…
      — Я что, не говорил тебе?.. Смейлу помогал некий мистер Пруффи из посольства… и еще какой-то полковник Санчес. Я не удивлюсь, если к делу уже привлечена местная полиция… если только они не посчитали меня мертвым. Но после того, как ты вернешься со свеженьким чеком на круглую сумму и с новым мужским костюмом, им быстро придется отказаться от этой мысли. Сейчас я посплю, а как только ты вернешься, — смоюсь.
      — И куда поедена?
      — Доберусь до аэропорта, а там видно будет. Не думаю, что вся полиция уже поднята на ноги. Ведь, пока все не пошло наперекосяк, они пытались провернуть это дело втайне. Кроме того, им еще надо замести следы.
      — До открытия банка еще несколько часов, — сказала Маргарета. — Иди спать и не беспокойся. Я позабочусь обо всем.
      Я добрался до спальни, растянулся на большой широкой кровати, и мое сознание тут же ускользнуло от меня, как вода сквозь пальцы.
      Как только я открыл глаза, сразу понял, что не один, хотя не слышал ни звука, но чувствовал нутром, что в комнате кто-то есть. Я медленно сел на кровати и огляделся.
      Он сидел на стуле у окна — обычный на вид малый в рыжевато-коричневом тропическом костюме с незажженной сигаретой во рту и абсолютно безучастным выражением лица.
      — Давайте, закуривайте, — сказал я. — Не обращайте на меня внимания.
      — Спасибо, — ответил он тонким голосом, вытащил из внутреннего кармана зажигалку и, щелкнув, поднес к сигарете.
      Я поднялся. Мой гость сделал едва заметное движение и в его руке вместо зажигалки оказался револьвер с коротким стволом.
      — У вас превратное представление обо мне, мистер, — заметил я. — Я не кусаюсь.
      — Мне не хотелось бы, чтоб вы делали резкие движения, мистер Лиджен, — сказал он, глядя мне в глаза. — Нервы у меня уже не те.
      Револьвер все еще был направлен на меня.
      — На кого вы работаете? — спросил я. — И можно ли мне обуться? Может, вы боитесь, что я вытащу из своего носка пушку?
      Он положил оружие на колено:
      — Одевайтесь, мистер Лиджен.
      — Извините, — сказал я. — Нет одежды.
      Он слегка нахмурился:
      — Мой пиджак будет тесноват, но я думаю, что все-таки налезет.
      Я снова сел на кровать.
      — Я собираюсь взять сигарету, — предупредил я. — Постарайтесь не пристрелить меня.
      Я взял пачку со стола и закурил. Он продолжал смотреть мне прямо в глаза.
      — Как получилось, что вы не сочли меня мертвым? — спросил я, выпустив дым в его сторону.
      — Мы обыскали дом и не нашли тела.
      — Эх вы, тупые задницы! Вы должны были подумать, что я утонул.
      — Такая возможность учитывалась. Но, на всякий случай, мы провели обычную проверку.
      — Спасибо за то, что хоть дали мне выспаться. Вы давно здесь?
      — Всего несколько минут, — сказал он и посмотрел на часы. — Ив ближайшие четверть часа мы должны выйти отсюда.
      — Чего вы хотите от меня? — спросил я. — Вы сами уничтожили все, что вас интересовало.
      — Департамент желает задать вам несколько вопросов.
      — Послушайте, я — обычный дурень, — стал ныть я, — и ни фига во всех этих штуковинах не соображаю. Я просто ими торговал, понимаете?
      Он затянулся и прищурясь посмотрел на меня сквозь дым:
      — А вы ведь в колледже были отличником, в том числе и по английскому языку.
      — Да-а, вы, ребята, хорошо справляетесь с домашним заданием, — я взглянул на револьвер. — Интересно, вы действительно пристрелили бы меня?
      — Я попытаюсь объяснить вам мое положение, — сказал он. — Просто, чтобы избежать недоразумения, которое может оказаться для вас гибельным. Мне даны инструкции доставить вас живым… по возможности. Если вы попытаетесь избежать ареста… или вдруг попадете не в те руки, я буду вынужден применить оружие.
      Я обувался, обдумывая его слова. Самая хорошая возможность бежать была сейчас, пока мой сторож один. Но я чувствовал, что он не врал по поводу моих шансов получить пулю в лоб. И я уже видел этих ребят в деле там, на острове.
      Он поднялся на ноги:
      — Пошли в гостиную, мистер Лиджен.
      Подойдя к двери, он пропустил меня вперед. Часы на камине в гостиной показывали одиннадцать часов. Я спал часов пять-шесть. С минуты на минуту должна вернуться Маргарета…
      — Наденьте вот это, — сказал он.
      Я взял его легкий пиджак, втиснулся в него и взглянул на свое отражение в большом прямоугольном зеркале, которое занимало большую часть стены над низкой софой:
      — Это не настоящий я. Я обычно…
      Раздался телефонный звонок.
      Я посмотрел на своего стража. Он в ответ отрицательно покачал головой. Мы стояли и слушали, как звонил телефон. Через некоторое время звонки прекратились.
      — Нам лучше уйти, — сказал он. — Прошу вас, идите впереди. Мы спустимся на лифте в подвал и покинем здание через черный ход.
      Он замолчал, глядя на дверь. Послышалось звяканье ключа. Он поднял револьвер.
      — Подождите, — бросил я. — Это девушка, которой принадлежит квартира.
      Я повернулся лицом к нему, дверь была у меня за спиной.
      — Вы поступили опрометчиво, Лиджен, — прошептал он, — Не вздумайте больше двигаться.
      Я замер, гладя на дверь в большое зеркало на противоположной стене. Дверная ручка повернулась, дверь открылась… и в комнату крадучись вошел худой смуглый человек в белой рубашке и белых брюках. Закрывая дверь, он переложил небольшой автоматический пистолет в левую руку. Мой страж взвел курок револьвера и направил его в пряжку моего ремня.
      — Не шевелитесь, Лиджен, — повторил он. — Это ваш единственный шанс.
      Он слегка отодвинулся и взглянул мимо меня на нового гостя. Я наблюдал в зеркале, как человек в белом развернулся за моей спиной и взял нас обоих на мушку.
      — В моих руках безотказное оружие, — предупредил визитера мой первый владелец. — Надеюсь, вы знаете, что оно из себя представляет. Мы специально сделали так, чтобы информация о нем стала известна вам. Я удерживаю курок пальцем. Если рука расслабится, произойдет выстрел. Поэтому на вашем месте я бы поостерегся поднимать стрельбу.
      Худой сглотнул, его черная кожаная бабочка дернулась от судорожного движения кадыка, но он не проронил ни слова. Сейчас ему нужно принять труднее решение. По-видимому, его задание совпадало с заданием моего первого покровителя: доставить меня живым… по возможности.
      — А кого представляет этот парнишка? — спросил я своего владельца, заметив про себя, что мой голос стал на пол-октавы выше обычного.
      — Советский агент.
      Я снова взглянул в зеркало:
      — Чушь собачья. Он похож на официанта из местной дешевой забегаловки. Поднялся сюда, чтобы принять у нас заказ.
      — Вы слишком много говорите, когда нервничаете, — процедил мой страж сквозь зубы, Он упорно не сводил с меня дула револьвера. Я посмотрел на палец, который удерживал курок: не расслабляется ли?
      — По-моему, это тупик, — произнес я. — Давайте повторим все с начала. Вы оба выйдете и…
      — Заткнитесь, Лиджен. — Мой страж облизнул губы и посмотрел мне в лицо. — Извините, кажется…
      — …вам не хочется стрелять в меня, — выпалил я громко. Приоткрытая дверь, которую я видел в зеркале, стала осторожно отворяться… дюйм… два дюйма. — Иначе вы испортите свой великолепный пиджак…
      Я не прекращал говорить:
      — В любом случае, это будет крупной ошибкой: общеизвестно, что русские шпионы — это коренастые мужики, мордовороты в нахлобученных шляпах…
      В комнату беззвучно проскользнула Маргарета. Она сделала два стремительных шага и шарахнула тяжелой сумочкой по напомаженной голове, которая прилагалась к кадыку. Человек в белом покачнулся и пальнул в ковер на полу. После чего пистолет выпал из его руки, а мой приятель в коричневом быстро подскочил и врезал ему рукояткой револьвера по затылку. Стремительно обернувшись ко мне, он прошипел: "Ведите себя благоразумно" так, чтобы это слышал только я, и только потом повернулся к Маргарете. Его револьвер был уже в кармане, но я знал, что он может мгновенно оказаться снова в его руке.
      — Отлично исполнено, мисс, — сказал он. — Я позабочусь, чтобы этого человека убрали из вашей квартиры. Мы с мистером Лидженом только-только собирались уходить.
      Маргарета посмотрела на меня. Те две-три фразы, которые я придумал, не годились в данной ситуации. Я не хотел, чтобы Маргарета пострадала или просто была втянута в это дело. Было видно, что мой фэбээровец оставит ее в покое, если я послушно пойду с ним. Но с другой стороны, у меня оставался последний шанс выбраться из ловушки, пока она не захлопнулась навсегда. Мой страж внимательно следил за мной, чтобы я ничего не предпринял, ни на что не намекнул Маргарете…
      — Все в порядке, дорогая, — сказал я. — Это мистер Смит… из нашего посольства. Мы с ним старые друзья.
      Я шагнул мимо нее, направляясь к двери. Моя рука уже легла на дверную ручку, как вдруг позади раздался увесистый удар. Я повернулся как раз вовремя, и успел врезать в челюсть падавшему на меня фэбээровцу. Маргарета смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
      — Сумочка — отличное орудие, — сказал я. — Прекрасная работа, Мэгги!
      Опустившись на колени, я вытащил из-за пояса парня ремень и стянул ему руки за спиной. Маргарега быстро сообразила и проделала то же самое с другим гостем, который уже начинал очухиваться.
      — Кто такие? — спросила она. — Что…
      — Я расскажу тебе об этом попозже. А сейчас мне нужно добраться до некоторых моих знакомых и попробовать сообщить обо всем по радио. Если удастся предать историю достаточно широкой огласке, чинуши поостерегутся охотиться за мной и сажать меня за решетку без суда и следствия.
      Я сунул руку в карман и передал ей цилиндр, помеченный черными и золотистыми полосками:
      — На всякий случай, отошли это мне обычной почтой: Джону Джоунзу, город Иценка.
      — Хорошо, — сказала Маргарета. — У меня есть еще твои вещи.
      Она вышла в прихожую и вернулась с хозяйственной сумкой и большой коробкой, где лежал костюм. Потом вынула из своей сумочки пачку денег и отдала их мне.
      Я обнял Маргарету:
      — Послушай, дорогая! Как только я уйду, беги в банк, сними пятьдесят тысяч и уезжай из этой страны. У них против тебя ничего нет, кроме того, что ты тюкнула по башке пару незваных гостей, но все-таки будет лучше, если ты исчезнешь, Оставь свой адрес до востребования на почте в Базеле в Швейцарии. Я свяжусь с тобой, как только появится возможность.
      Она стала спорить со мной, но я настоял на своем. Через двадцать минут я вышел через большие стеклянные двери — чисто выбритый, одетый с иголочки, с пятью тысячами в одном кармане и пистолетом 32-го калибра — в другом. Я плотно поел и достаточно хорошо выспался, теперь секретные службы двух-трех стран были мне нипочем.
      Но не успел я дойти до угла, как меня схватили.
 

ГЛАВА XII

 
      — С вашим упрямством вы многое потеряете и ничего не выиграете, — произнес генерал Смейл. — Вы молоды, энергичны и, я уверен, умны. Вы обладаете состоянием в миллион с четвертью долларов, которое, уверяю вас, так и останется в вашем распоряжении. И наоборот, пока вы отказываетесь сотрудничать с нами, мы вынуждены считать вас преступником и изменником. Мы будем обращаться с вами соответствующим образом.
      — Чем вы меня накачиваете? — спросил я. — У меня во рту вкус чьих-то старых кед, а рука исколота до локтя. Вы что, не знаете, что применять лекарства на других, не имея на то соответствующего разрешения, незаконно?
      — На карту поставлена национальная безопасность, — отрезал Смейл.
      — Самое смешное, что ваши опыты оказались безуспешными, иначе вам не пришлось бы упрашивать меня рассказать все, что я знаю. А я думал, что скополамин… или что вы там использовали — эффективное средство.
      — Мы не добились от вас ничего, кроме бессмысленного бормотания, — сообщил Смейл, — ив основном на каком-то непонятном языке. Лиджен, кто вы, черт возьми? Откуда?
      — Мне все известно, — заговорщицки ответил я. — Вы мне сами рассказали. Я — парень по имени Лиджен из Маунт-Стерлинга, штат Иллинойс, с населением одна тысяча восемьсот девяносто два человека.
      — Лиджен, я не изверг. Но если необходимо, я выбью из вас то, что мне нужно, в прямом смысле этого слова.
      — Вы? — Я улыбнулся. — Вы, наверное, хотите сказать, что для этой грязной работы пригоните сюда толпу хулиганов — настоящих негодяев. Видите ли, я знаю то, что хотят знать ваши политиканы — и это единственное мое преступление. А вы, — и вам это известно не хуже, чем мне, — готовы лгать, мошенничать, красть, пытать и убивать, лишь бы заполучить эту информацию. Давайте не будем водить друг друга за нос. Я прекрасно знаю, что вы за человек, мистер генерал.
      Смейл побледнел.
      — Я могу причинить вам невыносимые страдания, вы, наглый подонок, — заскрежетал он зубами. — До сих пор я воздерживался от этого. Я — солдат и выполняю свой долг. Я готов отдать свою жизнь и, при необходимости, даже честь. Более того, я готов перевернуть ваше мнение обо мне ради того, чтобы добыть для моего правительства те сведения, которые вы утаиваете.
      — Отпустите меня на свободу и попросите по-человечески., Насколько я знаю, мне нечего рассказать вам, что было бы важным в военном отношении. И если со мной будут обращаться как со свободным гражданином, я, возможно, позволю вам судить об этом самим.
      — Говорите сейчас, тогда мы вас отпустим,
      — Хорошо, — сказал я. — Я изобрел гибрид ракетного корабля и машины времени, на котором облетел всю солнечную систему и совершил несколько небольших путешествий в прошлое. А в свободное от таких занятий время я изобретал все эти хитрые штуковины. Я собираюсь их запатентовать, поэтому, естественно, не намерен выдавать какие-либо секреты. Я могу идти?
      Смейл поднялся на ноги:
      — До тех пор, пока мы не организуем вам безопасную транспортировку, вы будете оставаться здесь в комнате. Она находится на 63-м этаже небоскреба "Йордано". Окна сделаны из небьющегося стекла, — на случай, если вы задумаете осуществить самоубийство. У вас отобрали все потенциально опасные предметы, хотя, конечно, вы еще можете проглотить собственный язык и задохнуться. Дверь — усиленной конструкции и с надежными запорами.
      — Я забыл сообщить вам, что отослал своему другу письмо, в котором рассказал о вас все. Так что в любую минуту здесь может появиться шериф со своей командой и…
      — Никакого письма вы не отправляли, — оборвал меня Смейл. — К вашему сожалению, мы посчитали нецелесообразным оставлять в этой комнате мебель, чтобы вы, по глупости., не разобрали ее и не использовали в качестве оружия, Комната, конечно, не очень веселая для того, чтобы провести в ней остаток жизни, но пока вы не согласитесь на сотрудничество с нами, она будет ограничивать ваш мир,
      Я только промолчал в ответ и, сидя на полу, проводил его глазами до двери. Снаружи я мельком заметил двух человек в форме. Я не сомневался, что они будут по очереди следить за мной через глазок. Итак, я, мог наслаждаться уединением, но под надзором. Интересно, удалось ли Маргарете отправить цилиндр по почте?
      Я растянулся на полу, который был покрыт великолепным толстым ковром, вероятно, для того, чтобы я не вышиб себе мозги. Мне чертовски хотелось спать, ведь допрос в бессознательном состоянии вряд ли можно считать хорошим отдыхом. Несмотря на заявление Смейла, я не испытывал особого беспокойства: они не могут заточить меня здесь навсегда. Не исключено, что Маргарете удалось уйти от них и рассказать все какому-нибудь репортеру. Ведь не могла же подобная история навсегда остаться тайной. Или могла?..
      Мне вспомнились слова Смейла о том, что под наркотиками я говорил на непонятном языке. Что-то здесь не так…
      И тут до меня дошло: с помощью своих наркотиков они, должно быть, добрались до того уровня памяти, где хранились общие валлонианские знания, и забросали вопросами ту область моего сознания, совсем не английского, Я улыбнулся… а потом расхохотался. Удача меня все еще не покинула.
      Окно состояло из двух стекол в алюминиевой раме с герметизирующей полоской пластика. Воздух из промежутка между стеклами был выкачан, что создавало изолирующий барьер для солнечного тепла. Я провел пальцем: дюраль — надежный и прочный материал. Если бы у меня было что-нибудь твердое, мне, возможно, удалось бы отогнуть край рамы настолько, чтобы добраться до кромки закаленного стекла и ударить по этому традиционно слабому для него месту… если бы, конечно, было чем ударить.
      Смейл хорошо постарался, избавляя комнату и меня от всего, что ему не нравилось. На мне оставались лишь рубашка, брюки и туфли, но не было ни галстука, ни ремня. Мне также оставили мой бумажник, пустой, конечно, пачку с двумя помятыми сигаретами и коробок спичек. Но Смейл явно проиграл: я еще мог поджечь себе волосы и сгореть дотла, мог затолкать в горло носок и задохнуться или повеситься на шнурке от ботинка. Правда, делать этого я не собирался.
      Я продолжал обследовать окно, так как связываться с дверью не имело, смысла, да и стоящие снаружи тяжеловесы, наверное, только и ждали повода, чтобы отметелить меня. Вряд ли кому придет в голову, что я решил заняться стеклом — как-никак я был на высоте 63 этажей от земли. Что же я буду делать, если мне удастся встать на подоконник? Я решил не думать об этом до тех пор, пока не глотну первый глоток свежего воздуха.
      Мой указательный палец нащупал на гладком металле какую-то неровность: короткий паз. Я присмотрелся повнимательнее и увидел заподлицо с поверхностью алюминиевой рамы головку винта. А что если сама рама состоит из двух скрепленных винтами половинок?
      Черта с два! Винт, который я обнаружил, был единственным. Для чего же он? Может, попробовать его выкрутить? Но чтобы попытаться это сделать, нужно дождаться наступления темноты. Смейл не оставил в комнате никаких осветительных приборов, так что после захода солнца я смогу работать незаметно.
      Прошло еще два часа, но никто не нарушил моего одиночества… хотя бы для того, чтобы дать еды. Может, они задумали взять меня измором или, будучи неопытными тюремщиками, забыли, что и братьев меньших, сидящих в клетке, необходимо кормить.
      Я оторвал от своего бумажника маленькую декоративную пластинку металла. Она была из мягкой стали, длиной всего лишь около дюйма, — совсем неподходящий инструмент, — но я надеялся, что мой замысел удастся. Винт не должен быть затянут очень сильно: алюминиевая резьба срывается достаточно легко.
      Разводить теории дальше не было смысла. К тому времени уже стемнело — можно было преступать. Я подошел к окну, сунул край металлической пластинки в паз головки винта и повернул. Винт пошел как по маслу. Я выкрутил его на десять оборотов… двадцать… Это был толстый болт с мелкой резьбой. Наконец он вышел из отверстия, и туда со свистом начал поступать воздух. Было ясно, что винт использовался для герметизации рамы после откачки воздуха.
      Я принялся размышлять. Если пространство между стеклами заполнить водлй и потом заморозить ее… в тропиках такой фокус вряд ли получится. С таким же успехом я мог поставить себе целью заполнить это пространство джином ж затем поджечь его.
      Я ходил кругами но комнате. Любая идея, которая у меня возникала, начиналась с "если"…, А мне нужно было придумать что-то такое, что можно реализовать с помощью имеющихся у меня под ругой материалов: ткани, коробка спичек, нескольких клочьев бумаги.
      Я вынул сигарету, зажег ее и, пока спичка горела, обследовал отверстие, из которого выкрутил заглушку. Оно было около четверти дюйма в диаметре и дюйм в глубину и заканчивалось каналом, выходящим в промежуток между стеклами. Конструкция была старой, но вполне надежной: воздух выкачивался, и отверстие закрывалось с помощью винта. Во всяком случае она обладала тем преимуществом, что облегчала техническое обслуживание в случае протечки воздуха. Теперь оставалось только придумать, как накачать туда воздух, и можно взорвать окно…
      Насоса в моем хозяйстве, конечно, не было, но я располагал кое-какими химикатами — спичечными головками, например. Как и многие другие вещи в Перу, спички были старомодными, сера осыпалась с первого же чирка.
      Я уселся на пол и принялся сцарапывать со спичек головки, собирая сухой красноватый порошок в клочок бумаги. Из 38 головок получился изрядный запас. Я собрал все в кучку, завернул в бумагу и, закрутив ее с торцов, затолкал самодельную петарду в отверстие, из которого был выкручен винт.
      Используя ту же полоску металла, я немного содрал с винта резьбу, сунул его в отверстие и завернул оборотов на десять, пока он не дошел до серы.
      Туфли, которые купила мне Маргарета, были в Лиме последним криком моды: с тонкими подошвами, острыми носами и высокими кожаными каблуками, — неудобные на ноге, но очень сподручные в роли молотка. Мне пришло в голову, что не мешало бы оторвать от пола кусок ковра, чтобы защитить лицо, но я отказался от этой мысли. Достаточно отойти немного в сторону и положиться на удачу.
      Я взял туфлю за носок, взвесил ее в руке: подошва гнулась отлично — получался прекрасный боек. Во всем уравнении еще оставалось несколько неизвестных, но, по моим расчетам, хороший удар по винту должен вызвать достаточное сжатие серы, чтобы она сдетонировала, и расширяющиеся при взрыве газы создадут достаточно высокое давление, чтобы вызвать разрушение стекла. Еще секунда, и все будет ясно.
      Я вжался в стену, поднял туфлю и что было сил ударил каблуком по винту…
      Раздался оглушительный звон стекла, по комнате, распространяя химический запах, прокатилась волна горячего воздуха… и я ощутил порыв ночной прохлады. Через секунду я уже стоял на подоконнике спиной к улице, которая находилась в шестистах футах подо мной, из ощупывая карниз над окном, мекал за что бы ухватиться. Зацепившись наконец, я подтянулся, перехватил рукой еще выше, нащупал ногами упор, отдохнул секунды три и полез дальше…
      Я подтянул ноги, чтобы их не было видно в окне, и услышал донесшиеся из комнаты крики:
      — …дурак разбился!
      — Принесите свет!
      Я вцепился в стену, глубоко дыша и благодаря в душе архитектора, который решил подчеркнуть горизонтальные элементы фасада и заключил ряды окон в обрамление из горизонтальных выступов дюймов двенадцать шириной. Главное, чтобы эти ребята в комнате сосредоточили свое внимание на улице внизу и дали мне время добраться до крыши…
      Я поднял голову, чтобы взглянуть, сколько мне предстоит еще преодолеть — и судорожно уцепился за выступ, когда все здание, как мне показалось, качнулось, опрокидывая меня назад…
      Холодный пот заливал мне глаза. Я вцепился в камень, так, что затрещали суставы пальцев. Прислонившись щекой к грубой штукатурке, я слушал, как гулко стучало мое сердце. Адреналин и радужные надежды загнали меня сюда… и, улетучившись, оставили это хрупкое земное существо вцепившимся в бездушную поверхность небоскреба, подобно мухе на потолке. Между мною и этим неподатливым бетоном не было ничего, кроме напряжения слабеющих пальцев моих рук и ног. Я попытался позвать криками на помощь, но слова застряли в пересохшей глотке. Я боялся глубоко вздохнуть. Мышцы мои окаменели, и я повис негнущейся доской, не смея повести даже глазами из страха сорваться вниз. Я зажмурился и, чувствуя, как немеют руки, попытался снова закричать. Но из горла вылетел лишь едва слышный хрип.
      Минуту назад я опасался как бы они не посмотрели вверх и не увидели меня. А теперь я больше всего боялся, что они этого не сделают.
      Конец неотвратимо приближался. Я и раньше бывал достаточно близок к смерти, но не настолько. Мои пальцы выдержат это напряжение еще минуту, может — две. Потом они разожмутся, и мое тело в течение нескольких бесконечных секунд будет рассекать воздух, пока не ударится о…
      Несмотря на то, что меня всегда распирало от великих идей, в общей картине мира я оказался не более чем мошкой на ветровом стекле. Я думал, что кое-чему научился, кое в чем превзошел других, что я научился достаточно искусно играть в эту бессмысленную игру, которая называется жизнь. Но все мои изысканные философские теории рассеялись, как дым, когда они столкнулись с неумолимой силой слепого инстинкта. Мой сознательный разум имел коэффициент интеллектуальности равный 148, но идиотское подсознание, которое сейчас парализовало меня, так, видно, ничему и не научилось с тех самых пор, как первый его обладатель, забравшись на вершину дерева, спасся от бури и стал моим предком… Я услышал какой-то звук и понял, что плачу. Итак, я оказался слабакам, вырванным из своей стихии и жалобно молящим о пощаде.
      И тут что-то внутри меня начало роптать. Во мне вспыхнула искра непокорности, которая стала разгораться все больше и больше. Ну, умру… Это только разрешит множество проблем. И если мне все-таки суждено умереть, то, по крайней мере, я умру при попытке что-то сделать.
      Мой рассудок начал возвращаться и брать контроль над телом, которое уже теряло свои последние силы в попытке поддержать сомнительную иллюзию безопасности, подавляя одновременно все другие чувства и парализуя дух. Я больше не хотел подчиняться его тиранки. Мне нужны были хладнокровие, твердая рука и не обремененное ничем чувство равновесия, и если это идиотское тело не будет сотрудничать, разум может просто взять его за шиворот и заставить. Тридцать с лишним лет я кормил эту кучу костей и мяса. Теперь она должна делать то, что я скажу. Прежде всего ослабь хватку…
      Да-да, разогни пальцы! Даже если это и убьет тебя! Конечно, можно сорваться, и при такой высоте на земле останутся лишь брызги. А что, этот паршивый кусок мяса собирается жить вечно? Тогда у меня дня него есть новость: в любом случае ему остается не так уж много времени.
      Я уже стоял более расслабленно, положив ладони на стену и переместив основную тяжесть тела на ноги. Подо мной был надежный, прочный бордюр почти с фут шириной. Сейчас я вытяну руки вверх, найду за что уцепиться и начну поочередно карабкаться ногами. И если я поскользнусь, то, во всяком случае, сделаю это по-своему.
      Я отпустил руки — здание покачнулось. Ну и черт с ним…
      Я нащупал следующий выступ, ухватился за него, подтянулся, нашел упор для большого пальца ноги.
      Можно считать, что я мертв. До крыши было еще очень далеко. К тому же перед ней шел вычурный карниз, через который мне в жизни не перебраться. Но все-таки до того, как я отправлюсь в долгое пике, я докажу этому старому хрычу — инстинкту, что не так уж он всесилен, как мнил о себе…
      Я повис на руках под самым карнизом, чтобы перевести дыхание, и услышал возгласы и крики, доносившиеся из окна далеко внизу. Из него в поисках меня высунулись две головы, но там, куда я залез было уже темно, к тому же основное их внимание было направлено вниз, на улицу, где толпа с фонарями искала то, что должно было от меня остаться. Очень скоро они сообразят в чем дело — нужно пошевеливаться.
      Я глянул вверх на карниз… и почувствовал знакомое желание вцепиться мертвой хваткой в стену и повиснуть. Я тут же немного отстранился от нее, чтобы показать себе, кто тут хозяин. Карниз находился достаточно высоко, и мне нужно было достать его одним броском. Мои пальцы знали, чем рисковали в случае промаха: страховочной сети не было. Я слышал скрежет своих ногтей по штукатурке. Я стиснул зубы и отпустил одну руку, которая напоминала одеревеневшую клешню, сделал короткий вдох и слегка согнул колени. Правда, они слушались меня не лучше, чем если бы это бала пара амортизаторов, привинченных к бедрам. Как бы то ни было, другого выхода я не видел… сейчас или никогда…
      Я отпустил обе руки и, отклонившись немного назад, вытянулся вверх…
      Мои одеревеневшие пальцы ткнулись в край карниза, заскребли и наконец как крючками зацепились за него. Ноги свободно болтались. Я напоминал моряка из далекого прошлого, которого в наказание вздернули за большие пальцы рук. Ветер с крыши хлестал меня по лицу, и я трепетал в этом потоке воздуха, словно кукла из папиросной бумаги.
      Теперь мне оставалось подтянуться… подтянуться из последних сил и перебросить тело через край. Но я устал, смертельно устал. Казалось, что мои руки, сделанные из гофрированной бумаги с деревянными пальцами на концах, принадлежат кому-то другому, кому-то, кто уже давным-давно умер…
      Но этим "кем-то" был я. И история со смертью была не нова, ее придумал тоже я. Все это уже происходило когда-то, давным-давно… и палиндром жизни закончился тем же, с чего качался; темный занавес продолжал падать…
      И вдруг из тьмы раздался голос, говоривший на незнакомом языке. Сквозь смесь каких-то странных мысленных образов зазвучал настойчивый призыв:
      …расширь сосуды периферийной кровеносной системы, подключи параллельно нервный канал "эпсилон", чтобы обеспечить полную проводимость. Теперь освобождай ионы кислорода в скоплениях жировых клеток и направляй электрохимическую энергию в мышцы…
      В плавном приливе сил я подтянулся, бросил тело вперед, перекатился на спину и наконец расслабился на плоской крыше… на прекрасной плоской крыше, еще не остывшей от дневного солнца.
      Итак, я достиг своей цели и теперь лежал в безопасности, глядя на звезды. Позже, когда у меня будет время, я проанализирую все это. А сейчас нужно двигаться, пока они не успели спохватиться, оцепить здание и начать обыскивать этаж за этажом.
      Качаясь от усталости после долгого подъема, я встал на ноги и пошел к будке, которая закрывала вход на служебную лестницу. Дверь была заперта на замок. Я не стал терять времени на то, чтобы выламывать ее ударами ноги. Я просто поднял ногу и встал на дверную ручку. Два прыжка — и она отлетела. Я протолкнул обломок оси, потянул за язычок замка изнутри, и дверь открылась.
      Внизу, через небольшой пролет лестницы находилась кладовая. В ней хранились запыленные доски, банки высохшей краски, старые инструменты. Я выбрал средней толщины деревянный брус длиной футов в пять, молоток с одной обломанной лапой гвоздодера и вышел на лестничную площадку. Улица была далеко внизу, и мне совсем не хотелось терять время на путешествие по лестнице. Я подошел к лифту, нажал кнопку и стал ждать, насвистывая себе под нос. Подошел какой-то толстяк в замызганном костюме, неприязненно посмотрел на меня и, видимо, собрался уже сказать, что обслуживающему персоналу следует пользоваться грузовым лифтом, но передумал и промолчал.
      Когда дверь лифта отворилась, я бойко вскочил в него. Толстяк вошел вслед за мной и нажал кнопку вестибюля. Не переставая насвистывать, я улыбнулся и утвердительно кивнул.
      Лифт остановился, двери открылись. Я подождал, пока толстяк выйдет, осторожно выглянул наружу и, сжав молоток покрепче, последовал за ним. На улице перед входом мелькали фонари, вдалеке слыша вой сирены, но на меня в вестибюле никто не обращал внимания. Я подошел к боковому выходу, прислонил брус к стене, заткнул молоток за пояс брюк и ступил на тротуар. Мимо спешили сотни людей, но никто даже не взглянул на босоногого плотника — это была Лима.
      Я не спеша двинулся в путь. Дорога отсюда до Иценки, маленького городишки, возле которого в каньоне спрятан модуль, будет нелегкой, но я надеялся за неделю ее преодолеть. До утра мне еще нужно было придумать, как обеспечить себя некоторыми вещами первой необходимости. Но это меня не очень-то волновало: после успешного выступления в середине своей жизни в роли человека-мухи украсть пару ботинок вряд ли представит для меня какую-либо трудность.
      Фостер стартовал к себе домой три года назад по местному времени, хотя там, на борту корабля, прошло, наверное, всего несколько недель. Мой спасательный модуль был карликом по сравнению с кораблем-маткой, на котором он летел, но обладал хорошим запасом скорости. Мне бы только добраться до своего суденышка… тогда я смогу чуток оторваться от этих плохих мальчишек, против которых взбунтовался.
      Я использовал для маскировки модуля лучшую систему камуфляжа из тех, что знал. Полудикие местные носильщики, которые выгружали мои валлонианские сокровища и несли их через пустыню к ближайшей железнодорожной станции, были не из болтливых. Если ребята генерала Смейла и прослышали о модуле, то мои аборигены вряд ли что-либо к этому прибавили. Ну, а если все-таки что-то сказали, то решать эту проблему будем тогда, когда доберемся до места. В моем уравнении еще оставалось несколько "если", но в такого рода арифметике я становился все сильней и сильней.
 

ГЛАВА XIII

 
      Из предосторожности я пробрался в модуль глубокой ночью. Хотя я мог и не таиться: корабль с опечатанным люком был в том же состоянии, в каком я его оставил. За исключением, может быть, того, что маскировочные сети превратились за это время в лохмотья. Не знаю почему, но команда Смейла так и не смогла найти его. Будет над чем подумать, когда я отлечу от Земли достаточно далеко.
      Мне долго пришлось добираться от Лимы до каньона, но, к счастью, все прошло гладко. Я махнул свое платиновое кольцо на старенький пистолет 33-го калибра, который мне так и на пригодился. В одной из лежащих на моем пути деревень по разбитому приемнику в убогом баре мне удалось услышать последние известия. Но о штурме острова или о моем побеге не упоминалось. Обе стороны явно хотели утаить происшедшее, сделать вид, что ничего не случилось.
      В Иценке я зашел на почту и получил посылку с копией памяти Фостера, которую выслала мне Маргарета. Проверяя, не перехватили ли холуи дядюшки Сэма посылку и не подменили ли в ней мою морковку, я почувствовал, как что-то трется о мою щиколотку. Я посмотрел вниз и увидел серо-белую кошку, умеренно грязную и явно голодную. Не знаю, то ли накануне ночью я попал в заросли кошачьей мяты, то ли ей просто понравилось, как я почесал у нее за ухом, но она последовала за мной из города прямо в каменистую пустыню. До самого модуля она не отставала, а большую часть времени даже бежала впереди меня. И первой прыгнула на борт.
      Я не стал тратить времени на формальности. Когда-то давно я "прослушал" инструкции по управлению этим модулем, даже не подозревая, что в один прекрасный день мне придется воспользоваться этими сведениями, чтобы поднять его в космос. Оказавшись в модуле, я сразу же бросился к ручкам управления, и корабль выписал в воздухе такую загогулину, что в Вашингтоне, наверное, себе пальцы отдавили, тыкая в кнопки пожарной связи с Москвой.
      Я не знал, сколько недель или даже месяцев чистого досуга ожидает меня сейчас. Но было ясно, что времени хватит и для детального обследования модуля, и на текущие дела; я успею еще проанализировать в подробностях обе мои памяти и разработать план своих действий после прибытия в мир Фостера, на Валлон. Но прежде всего я должен увидеть зрелище, которое давалось только для меня и только один раз: вызывающий чувство священного трепета вид удаляющейся Земли.
      Я упал в кресло напротив экрана и щелчком тумблера вызвал появление на нем большого светящегося клубка шерсти, который был моей родной планетой. Я надеялся в последний раз увидеть свой остров, но мне это не удалось. Весь шар был укутан покрывалом облаков, местами тонким, но все-таки сплошным. Зато луна красовалась во всем своем блеске — круг эдамского сыра с характерными признаками рокфора. Около четверти часа я следил, как она разрасталась, заполняя собой весь экран. Мне стало неуютно от такого близкого соседства. Я сбросил с коленей свою полосатую спутницу и покрутил ручки. Мертвая планета пронеслась по экрану мимо меня. На короткое мгновение я увидел синие кратеры, похожие на остатки лопнувших пузырей, которые слились в глаза, рот и оспины презрительно отворачивающегося от меня лица. Потом черты родной мне планеты стали уменьшаться и пропали навсегда.
      Оснащение модуля было рассчитано на любые ситуации, так что я без труда нашел себе удобное жилое помещение. Кнопка на панели в наблюдательной рубке обеспечивала доступ к большим запасам продовольствия. Насколько я понял, моему предшественнику со стоматологическими украшениями на шее обнаружить эту хитрость не удалось. За время своего первого самостоятельного полета на Землю и в ходе посещений модуля в сухом доке с целью пополнения запаса пользующихся спросом безделушек, я освоил большинство из имеющихся на борту удобств. Поэтому без труда сделал себе роскошную горячую ванну из рециркулированной воды, после чего вытерся одноразовым полотенцем, смоченным ароматизированным веществом, покормил кошку и поел сам и улегся поспать недельки на две.
      К началу третьей недели я достаточно хорошо выспался и отдохнул. Следы моих недавних схваток с тем, что у нас считалось законом, стерлись. Я уже перестал жалеть об игрушках, которые бросил на острове, о деньгах в банках Лимы и Швейцарии и даже о Маргарете. Я направлялся в другой мир, и тащить с собой туда старые привязанности не имело смысла.
      Я начал осознавать, что кошка моя была настоящим божьим даром. Я нарек ее Иценкой — по названию городишка, где она меня усыновила, и часами разговаривал с ней. Для меня всегда существовала едва ощутимая разница между разговором с самим собой и беседой с кем-то другим. Первый через несколько дней начинает надоедать, вторую же можно вести до бесконечности. Поэтому в ходе нашего путешествия Иц часто выступала в роли слушателя.
      — Иц, — спрашивал я ее, — где бы ты хотела расположить свой ящик с песком? Здесь, прямо перед экраном телевизора? Ну что ж, можно, сейчас здесь будет полный покой, ведь мы вышли за пределы солнечной системы. Теперь это место — полностью в твоем распоряжении.
      — Нет, — сказала Иценка кокетливым взмахом хвоста и зашла за стойку с ящиками, которую я так и не успел полностью опустошить на Земле.
      Я вытащил оттуда один ящик с барахлом и заменил его ящиком с песком, к которому Иценка тут же потеряла интерес. Она впрыгнула на ящик с моим хламом, и тот упал со скамейки, усеяв весь пол мелкими предметами из хаффа и металла.
      — Вернись сюда, негодница, — сказал я, — и помоги мне собрать этот мусор.
      Но Иц погналась за тускло-серебристым предметом, который продолжал еще катиться. Я быстро настиг ее и выхватил из-под носа этот цилиндр. Вся возня резко прекратилась: штуковина была чьей-то памятью.
      Я уселся на скамеечку, чтобы обследовать цилиндр; пульс учащенно забился в предвкушении новой валлонианской загадки.
      — Откуда, черт подери, он мог взяться, кошка? — спросил я.
      Иц прыгнула мне на колени и ткнулась в него носом. Я попытался мысленно вернуться на три года назад, к тем дням, когда загружал модуль своими трофеями в таком количестве, какое только он способен был поднять и доставить на Землю.
      — Послушай, Иц, нам нужно хорошенько постараться вспомнить. Итак, в комнате для регистрации памяти, где мы обнаружили три скелета, была целая полка с пустышками… А, я вспомнил! Я вытащил этот цилиндр из регистратора. Значит, он был записан, но еще не помечен цветовым кодом. Я показывал его Фостеру, когда тот искал свою собственную копию. Фостер не знал, что я вытащил этот цилиндр из регистратора и посчитал его пустым. Бьюсь об заклад, кто-то здесь записал чью-то память, но бросил в спешке, не успев нанести цветовой код и соответствующим образом зарегистрировать.
      — С другой стороны, это может быть пустышка, которую только вставили в аппарат, как кто-то ворвался туда и… Стоп, а что рассказывал Фостер… о том, как он очнулся черт знает сколько веков назад среди кучи свежих трупов? Он оказал первую помощь какому-то валлонианину, которая включала копирование всей памяти…
      — Ты представляешь, что у меня в руках, Иц?
      Она вопросительно посмотрела на меня.
      — Это все, что осталось от того парня, которого похоронил Фостер… от его друга по имени Аммэрлн. То, что записано внутри этого цилиндра, когда-то находилось под черепом старого грешника. Все же парень не так уж мертв. Спорю, его семья немало заплатит за эту копию — да еще и с благодарностью. Цилиндр может оказаться хорошим подспорьем на черный день в случае, если я уж очень буду голодать на Валлоне.
      Я поднялся, пересек в сопровождении Иц комнату, подошел к кушетке, на которой спал, и сунул цилиндр в ящик тумбочки, где уже лежала память Фостера.
      — Интересно, как там поживает Фостер без своего прошлого, Иц? Он заявил, что вот это — всего лишь копия, а оригинал хранится в Окк-Хамилоте. Но ни один из прослушанных мною стержней не упоминал о копировании памяти. Наверное, Фостер является важной шишкой, если может пользоваться такой службой.
      Вдруг я обратил внимание на раскраску лежавшего в ящике цилиндра с памятью Фостера:
      — Вот это да! Это же королевские цвета!
      Я с размаха уселся на постель:
      — Иценка, старушка, похоже, мы войдем сразу в высшие слои валлонианского общества. Ведь мы имели дело с представителем валлонианской аристократии!
      В последующие дни я снова и снова пытался связаться с Фостером посредством коммуникатора… но безрезультатно. Я стал размышлять над тем, как найти его среди миллионов других людей на чужой для меня планете. Наилучшим вариантом было бы осесть где-нибудь на Валлоне, а потом уже начинать наводить справки.
      Как ни в чем ни бывало, я прикинусь валлонианином, который путешествовал в течение нескольких сот лет, — для них это дало привычное. Вести себя придется осторожно, не раскрывая карт, пока полностью не выяснится вся обстановка. После того, как я прослушал столько памяток, думаю, это не будет представлять для меня особого труда. Да, свое прошлое придется держать при себе: вдруг на Валлоне нелегальных иммигрантов любят столь же нежно, как и у меня дома.
      Мне нужно будет другое имя. Я обдумал несколько вариантов и остановился на имени "Дргон" — оно было так же непроизносимо, как и любое другое валлонианское имя.
      Я обследовал стандартный гардероб, который существует на непредвиденный случай на всех спасательных модулях кораблей дальнего следования. В нем было все: от костюма типа эскимосской парки на меху для прогулок на планетах, подобных Плутону, до надувных комбинезонов из чистого шелка с индивидуальным кондиционированием для использования на Венере. Среди всего разнообразия был набор одежд, напоминающих древнегреческие. Когда Фостер покидал Валлон, они были там последним криком моды. Судя по внешнему виду, эта одежда была удобной. Я выбрал одно одеяние неброских тонов и принялся кромсать и перешивать его, чтобы подогнать под свою фигуру. При первой встрече с валлонианами мне не хотелось привлекать к себе внимание плохо сидящей одеждой.
      Иценка с интересом наблюдала за мной.
      — А что же мне делать с тобой, когда мы прилетим на Валлон? — спросил я ее. — Единственная кошка на планете! Может, тебе придется согласиться на какого-нибудь иггрфна в роли хахаля? — спросил я, напрягая свою валлонианскую память. — Они ближе всего к тебе по размерам и форме… но вряд ли понравятся тебе с точки зрения своих личных качеств.
      Я закончил работу над своим новым нарядом, затем порылся в куче разного хлама, извлек оттуда кусок хаффита — валлонианского сплава, похожего на медь и обладающего почти такой же прочностью, что и хафф, но легче поддающегося обработке. В небольшой мастерской я нашел нужные инструменты, чтобы вырезать из него то, что нужно, а также изготовить некоторые украшения.
      — Не беспокойся, — заявил я Иц, — ты тоже сойдешь на землю не в чем-нибудь. В моем наряде ты станешь гвоздем программы.
      Я посадил ее на верстак и взялся за инструменты. Вырезав из хаффита полоску шириной в дюйм, я согнул ее в кольцо и снабдил застежкой. Остаток вечера после неторопливого ужина я провел, пытаясь выгравировать на новом ошейнике валлонианскими закорючками имя "Иценка". Потом я нацепил его на кошку. Она не возражала.
      — Ну вот, все готово, чтобы привести этих валлониан в такой восторг, какого они никогда в жизни не испытывали.
      Иценка замурлыкала.
      Мы прогулялись в наблюдательную рубку. Далеко впереди мигали какие-то непривычные яркие созвездия.
      — Боюсь, что до начала эксплуатации наших новых воспоминаний остается совсем немного времени, — заметил я.
      Раздался звонок тревоги, предупреждающий о сближении с другим телом. Я не отрывал глаз от экрана с изображением зеленой планеты, с одной стороны украшенной ободком белого света, исходящего от далекого гигантского солнца, а с другой — залитой холодным свечением, отряженным от другой внешней планеты этой системы. Наше путешествие подходило к концу, но одновременно начала таять и моя уверенность. Еще немного и я ступлю Б неведомый мир, с твердым желанием разыскать своего старого друга Фостера и заодно ознакомиться с достопримечательностями. У меня не было паспорта, но это вряд ли могло стать причиной неприятностей. Мне следовало отодвинуть свою под чинную личность на задний план и предоставить свободу валловианским воспоминаниям. И все-таки…
      Валлон был уже под нами: дымчатый серо-зеленый ландшафт., ярко освещенный сиянием огромной луноподобной сестринской планеты под названием Синти. Я установил посадочный монитор на столицу Валлона город Окк-Хамилот, полагая, что именно там сел Фостер и, может быть, мне удастся напасть на его след.
      Подо мной лежал город — обширная сеть залитых синим светом проспектов. Запроса со стороны системы управления движением в районе планеты не поступало. По-видимому, это было нормальным явлением: небольшой корабль, совершающий посадку в автоматическом режиме, может обойтись и без него.
      На всякий случай я еще раз повторил основные положения своей легенды: я был Дргоном, гражданином Двух Миров, возвратившимся из дальнего путешествия, которое оказалось несколько продолжительнее обычного. Теперь мне нужны были стержни-памятки для ознакомления с событиями за время моего отсутствия. И еще жилье. С точки зрения моей одежды — не подкопаешься; не очень беглое владение языком я мог бы объяснить тем, что долго на нем не говорил. Мои вещи, о которых я мог заявить на таможне, были: потрепанный костюм с последней планеты, где я побывал, чудное оружие, оттуда же и зверек, к нему я привязался.
      На экране уже показался посадочный круг, он словно медленно поднимался нам навстречу. Последовал мягкий толчок. Модуль замер, и открылся шлюз. Я подошел к люку и, выглянув из неге, увидел тускло освещенный город, простирающийся до далеких холмов. Я вдохнул полной грудью восхитительный ночной воздух, приправленный давно забытым ароматом, и валлонианская моя часть испытала непередаваемое чувство, которое возникает, когда возвращаешься в родной дом.
      Я начал было прицеплять к поясу пистолет, собирать свои скудные пожитки, но потом решил отложить это до встречи с комиссией по приему прибывающих. Я свистнул Иценке и в ее сопровождении сошел с корабля. Мы пересекли ровно подстриженную зеленую лужайку. Она светилась в лучах фонарей, укрепленных на высокой арке, от которой начиналась тропинка, плавно заворачивающая, к ярко освещенным высоким террасам. Вокруг не было ни души, Меня окружали сады и аллеи, залитые ярким сиянием Синти, с террас открывался вид на широкие проспекты… но не было ни одного человека. Я стоял у низкой стенки из полированного мрамора и размышлял, куда все могли подеваться.
      Была примерно середина ночи, которая на Валлоне длится 28 часов, но все равно хоть какая-то деятельность должна была наблюдаться. Хотя бы в космопорту. Ведь в Окк-Хамилот должны прибывать и отправляться рейсовые корабли, частные и официальные космолеты. Должны… но, по-видимому, не этой ночью.
      Мы с кошкой пересекли террасу и прошли под широкой аркой в помещение, похожее на зал кафе. Вокруг стояли пустые низкие столики и мягкие скамейки, освещенные розовым светом с потолка. Я слышал только стук собственных подошв о полированный пол.
      Остановился и прислушался — мертвая тишина. Не слышно даже жужжания комаров: все вредные насекомые уничтожены давным-давно. Огни сияли, столики гостеприимно ждали посетителей. Сколько же они так ждут?
      Я сел за один из них и задумался. У меня была наготове куча планов, но мне и в голову не приходило, что я окажусь в покинутом космопорту. Как же я буду наводить справки о Фостере, если и спрашивать-то некого.
      Я поднялся, пересек безлюдный зал и через широкую аркаду вышел на лужайку. Ряд высоких деревьев, похожих ка тополя, образовывал темную стену по ту сторону бассейна с неподвижной водой. Еще дальше виднелись какие-то башни, сверкали разноцветные огни. Широкий проспект плавно изгибался меж двух фонтанов и уходил вдаль к холмам. В сотне ярдов от того места, где я стоял, находилось какое-то небольшое средство передвижения, к которому я и направился.
      Оно представляло собой подобие низкого открытого автомобиля на двоих с мягкой обивкой внутри, отделанного фиолетовым орнаментом на фоне сверкающего хрома. Я сел в аппарат и принялся изучать систему управления, а Иценка тем временем вскочила на сидение радом со мной. Управление оказалось простым — по обычной рычажной схеме, где главное — ручка управления, как в самолете. После небольших манипуляций с кнопками и рычажками лампочки на панели замигали, машина вздрогнула, приподнялась на несколько дюймов и медленно двинулась по дороге. Я пошевелил ручкой, покрутил наугад какие-то колесики, и автомобиль направился к далеким башням. Мне не нравилась такая езда. Обычный руль и пара педалей были бы лучше. Но все же я ехал, а не шел пешком.
      За два часа мы объехали весь город… но так никого и не нашли. Вид его, по сравнению с тем, который хранился в моей сверхштатной памяти, не изменился. За одним исключением: исчезли люди. Парки и бульвары были ухожены, фонтаны и бассейны сверкали, огни горели… Но не было людей. Автоматические устройства для собирания пыли и воздушные фильтры будут еще столетиями обеспечивать чистоту, но ни одна живая душа не сможет оценить этого по достоинству. Я остановился и задумался, наблюдая за игрой цветных огней в струях водопада. Может, внутри какого-нибудь здания найдется ключ к разгадке? Я вышел из машины я выбрал наугад одно из строений, похожее на огромный розовый кристалл. Войдя внутрь, я оказался в просторной серой пещере, залитой розовым светом. Кроме мурлыканья кошки и собственного дыхания я больше ничего не слышал.
      Я выбрал первый попавшийся коридор и пошел по нему, минуя пустые комнаты. Все было выдержано в валлонианском стиле: стены облицованы нефритом, парчовые драпировки переливались всеми цветами радуги, ковры пламенели огнем. В одной из комнат я нашел бархатный плащ и набросил его себе на плечи. В своей одежде я начал уже замерзать, а пребывание среди призраков далекого прошлого меня не согревало. Мы поднялись по широкой винтовой лестнице и продолжали бродить из одной пустой комнаты в другую. Я представил себе людей, которые когда-то пользовались ими. Где они сейчас?
      В одной из комнат я обнаружил какой-то музыкальный инструмент наподобие кларнета. Я взял на нем пару нот. Его глубокий и мягкий звук эхом прокатился по пустынному коридору. Я поймал себя на мысли, что его звучание соответствует моему настроению: оно было грустным и сиротливым. Я вышел на высокую террасу, с которой открывался вид на цветущие внизу сады, облокотился на балюстраду и взглянул на блестящий диск Синти. Он давил своей громадой, по диаметру вчетверо превосходя земную луну.
      — Преодолеть такой долгий путь и ничего не найти! — пожаловался я Иценке. Она потерлась о мою ногу и выгнула спину, словно утешая меня. Но это не помогло. После такого длительного и напряженного ожидания я вдруг почувствовал себя таким же опустошенным, как и молчаливые залы здания.
      Я сел на балюстраду, оперся спиной о полированную розовую стену, вытащил кларнет и взял несколько грустных нот. Того, что было когда-то, больше не существовало. Погруженный в воспоминания, я начал играть "Павану для мертвой принцессы" и почувствовал безысходную ностальгию по славе, которая так ко мне и не пришла…
      Я закончил играть и, услышав в тишине какой-то звук, поднял голову. Из тени вышли четверо высоких мужчин в серых плащах и направились ко мне.
      Я уронил кларнет, вскочил на ноги и попытался было отступить, но уперся спиной в балюстраду. Четверка растянулась, охватывая меня с боков. Возглавлявший их человек поиграл короткой дубинкой весьма угрожающего вида и заговорил со мной… на непонятном языке. Я растерянно захлопал ресницами, пытаясь придумать в ответ что-нибудь остроумное.
      Он щелкнул пальцами — двое других подошли и схватили меня за руки. Сжав кулаки я попытался вырваться, но тут же успокоился: ведь я был всего-навсего туристом по имени Дргон. К сожалению, я еще не успел разжать кулак, их старший взмахнул дубинкой и врезал мне по предплечью. Я закричал, попытался отскочить назад, но обнаружил, что меня держат. Рука онемела до самого плеча. Я попытался пустить в ход ноги, но быстро пожалел и об этом: под плащами у них оказались доспехи. Обладатель дубинки что-то буркнул и указал на кошку…
      Мне пора было образумиться. Я расслабился и стал уговаривать свое alter ego выйти на авансцену. Я прислушался к ритму речи — то был валлонианский язык, сильно искаженный временем, но все-таки достаточно понятный.
      — …музыкант будет Властителем! — произнес один из них.
      Взрыв смеха.
      — Ты чей, волынщик? Под чьими знаменами?
      Я немыслимо изогнул язык и попытался воспроизвести те звуки, которые они издавали. Их речь казалась мне грубым коверканьем привычного мне валлонианского языка. С грехом пополам мне удалось выдавить:
      — Я… гражданин… Валлона.
      — Беспризорный пес? — Их старший поиграл дубинкой, бросив на меня свирепый взгляд.
      — Я долго… путешествовал, — произнес я, заикаясь. — И прошу… памятки… и еще… жилье.
      — Будет тебе жилье, — усмехнулся он. — В Рат-Галлионе, в бараке для челяди.
      По его знаку на моих запястьях защелкнулись наручники.
      Он повернулся и неслышно пошел вперед. Остальные последовали за ним, толкая меня перед собой. Оглянувшись через плечо, я заметил, как за балюстрадой мелькнул и пропал хвост моей кошки. Снаружи на лужайке нас ожидал какой-то длинный серый аппарат. Они затолкали меня на заднее сиденье и уселись сами. Аппарат поднялся вверх и домчался по воздуху над пологами холмами, позволив мне в последний раз взглянуть на шпили Охк-Хамилота.
      Во время нашей возни я потерял где-то свой плащ и сейчас дрожал от холода. Я прислушался к разговору своих конвойных, но от того, что я услышал, мне лучше не стало. Соединяющая наручники цепочка непрерывно звякала между запястьями. Я понял, что с этого момента мне придется часто слышать подобную музыку. Совсем недавно у меня было идеалистическое желание влиться в новый мир, найти свое место в его обществе. И вот я нашел себе такое место, с гарантированной занятостью.
      Я стал рабом.
 

ГЛАВА XIV

 
      Той ночью в Рат-Галлионе был пир. Я торопливо глотал на кухне свой суп, мысленно повторяя те мелодии, которые мне предстояло сегодня исполнять. Я жил в Имении всего несколько недель, но уже успел стать любимым волынщиком Властителя Гоупа. Если так пойдет и дальше, то скоро у меня будет отдельная клеть в бараке для рабов.
      Ко мне подошел кондитер Сайм.
      — Сыграй нам что-нибудь веселое, Дргон, — попросил он, — а я дам тебе за это горшок сахарной глазури.
      — С радостью, добрый Сайм, — согласился я.
      Я доел суп и вытащил кларнет. Я перепробовал здесь с полдюжины странных инструментов, но этот нравился мне больше всех.
      — Что вы желаете?
      — Одну из этих чужеземных мелодий, которые ты выучил во время своих дальних странствий, — подал голос Кагу, телохранитель.
      Я заиграл "Польку у бочонка пива", а когда закончил, все принялись стучать по столу и одобрительно кричать, а я получил свой горшок сладостей.
      Сайм стоял рядом и наблюдая, как я выскребаю остатки глазури.
      — А почему ты не претендуешь на место Первого Волынщика, Дргон? — спросил он. — Все в восторге от твоей музыки. Ты мог бы стать свободным гражданином и сидеть с нами в кухне почти как равный.
      Я выскреб начисто горшок, отставил его в сторону и облизал пальцы:
      — Я бы с радостью стал равным такому кондитеру, как вы, добрый Сайм. Но что может сделать раб-волынщик?
      Сайм подмигнул мне:
      — Ты можешь бросить вызов Первому Волынщику.
      Никто не посмеет отрицать, что ты превосходишь его во всем, кроме титула. За исход Суда нечего беспокоиться: ты победишь с триумфом. — Он обвел взглядом кухонную прислугу. — Не так ли, добрые люди?
      — Ручаюсь за это, — сказал повар-супник. — А если проиграешь, причитающиеся тебе плети беру на себя.
      — Вы слишком отзывчивы ко мне, добрые люди, — сказал я. — Но как я могу претендовать на место другого?
      Сайм замахал руками:
      — Ты действительно долго странствовал. Волынщик Дргон. Разве ты не знаешь, как все это сейчас делается в нашем мире? Тебя можно принять за еретика с Синти.
      — Как я вам уже рассказывал-, добрые люди, в пору моей молодости все люди были свободны, а в Окк-Хамилоте правил Великий Король…
      — Говорить об этом грешно, — тихо произнес Сайм. — Только Властители знают свои прошлые жизни… хотя я слыхал, что раньше, давным-давно, рабов не было, и каждый человек записывал все свои жизни и хранил это. Я не спрашиваю, как тебе удалось узнать свое прошлое, и прошу тебя не упоминать об этом. Властитель Гоуп — ревностный хозяин… хотя и чрезвычайно великодушный и почитаемый всеми господин, — добавил он, поспешно озираясь по сторонам.
      — Хорошо, я не буду говорить об этом, добрый Сайм, — ответил я. — Но я был так далеко. У вас даже речь изменилась, и теперь, чтобы говорить, мне приходится поистине ломать свой язык. Расскажите мне, что к чему.
      Сайм надул щеки и нахмурился.
      — Я даже не знаю, с чего начать, — сказал он. — Все вокруг принадлежит Властителям… как и должно быть.
      Он обвел присутствующих взглядом в ожидании подтверждения своих слов. Все закивали головами.
      — Люди низких ремесел являются такой же собственностью. И правильно. Иначе бы они поумирали с голоду, как беспризорная скотина… если, конечно, прежде не попали бы в руки Серых. — Он перекрестился и сплюнул. Остальные последовали его примеру.
      — Ну, а те, кто владеет благородными ремеслами, являются свободными людьми, и каждый получает столько, сколько приличествует его способностям. Вот я — Первый Кондитер моего господина Гоупа — занимаю это положение потому, что никто другой не может сравниться со мной в моем искусстве. — Он свирепо огляделся, чтобы убедиться, что никто не оспаривает его слов. — И так обстоят дела со всеми нами.
      — А если какой холуй претендует на место любого из нас, — вставил Кагу, — он должен предстать перед Судом.
      — И тогда, — продолжил Сайм, теребя свой фартук, — этот выскочка должен состязаться со мной в кондитерском мастерстве, а судьи оценят результаты. Тот, кто побеждает, становится Первым Кондитером, а проигравший получает дюжину плетей за свою дерзость.
      — Не бойся, Дргон, — заговорил Кагу. — Место Первого Волынщика стоит всего лишь пять плетей. Ниже его среди свободных людей стоит только учитель. К тому же, добрый супник обещал принять твои плети на себя.
      За дверью раздался крик. Я схватил свой кларнет и стал пробираться за пажем. Я уже знал: Властитель Гоуп не любит ждать своих рабов-волынщиков. Я увидел его восседающим на своем месте и принялся еще энергичнее прокладывать себе дорогу к специально предназначенному пятачку внутри огромного круга, составленного из заваленных яствами столов. Первый Волынщик уже успел выжать из своего похожего на настоящую волынку инструмента шумный поток диссонирующих звуков. Он был тощий и косоглазый, любил помыкать рабами-волынщиками. Глядя, как он выделывает ногами какие-то сложные кренделя ж тискает свои разноцветные пузыри, я поморщился от производимого им верещания.
      Властитель Гоуп схватил тяжелую бронзовую кружку и, приподнявшись, швырнул ею в Первого Волынщика. Тот вовремя заметил опасность и уклонился. Кружка подала в раздутый желтый с зелеными кисточками мех волынки, который лопнул с каким-то блеянием.
      — Такой же милый звук, как; м те, что ты издавал здесь весь вечер, — взревел Властитель Гоуп. — Сгинь! Или ты хочешь накликать на нас дьявола с холмов?..
      Он перевел взгляд на меня.
      — А вот и Дргон… или Диген! — воскликнул он. — Вот кто настоящий волынщик! Сыграй что-нибудь хорошее, Дргон, чтобы очистить воздух от звуков последнего музыканта, пока не скисло вино.
      Я низко поклонился, облизнул губы и заиграл "Пляску в час ночи". Судя по реву, который поднялся, когда я закончил, им очень понравилось. Потом я сыграл "Маленький коричневый горшочек" и "Нитку жемчуга". Гоуп грохнул кулаком по столу, и все вокруг умолкли.
      — Клянусь, — взревел он, — это редчайший раб во всем Рат-Галлионе! Не будь он рабом, я выпил бы за его здоровье.
      — Если Властитель мне позволит… — произнес я.
      Гоуп внимательно посмотрел на меня и снисходительно кивнул:
      — Говори, Дргон.
      — Я прошу для себя место Первого Волынщика, Я…
      Раздались громкие возгласы. Гоуп широко улыбнулся.
      — Да будет так! — произнес он. — Будем голосовать? Или, прежде чем объявим нашего доброго Дагрона Первым Волынщиком, пусть на нас еще раз прольются эти омерзительные звуки из пузырей?
      — Провозгласим так! — крикнул кто-то.
      — Но ведь должен быть суд… — с сомнением произнес другой.
      Гоуп хлопнул огромной ладонью по столу:
      — Первого Волынщика Иылка — ко мне! Со всеми его жалкими бурдюками!
      В зале, нервно перебирая меха, вновь появился волынщик.
      — Место Первого Волынщика объявляется свободным! — громко провозгласил Гоуп.
      Тот непроизвольно нажал на розовый пузырь, который испустил писклявый звук.
      — …так как бывший Первый Волынщик получает повышение и новый титул, — продолжал Гоуп. Блеяние синего пузыря утонуло в криках и приветственных возгласах.
      — Эти бурдюки продырявить! — крикнул Гоуп. — Я навсегда запрещаю их отвратительный визг в Рат-Галлионе. И пусть все знают: этот бывший волынщик — отныне Первый Шут моего двора. И пусть он носит проколотые пузыри как символ своей новой должности.
      Раздался взрыв смеха, радостные возгласы, свист. Добровольцы бросились разрывать цветные меха — коротко фыркнув, те безжизненно обвисли. Раб-шут привязал разорванный инструмент к голове бывшего волынщика.
      Я заиграл "Мэрзи Доутс", и бывший волынщик робко приступил к своим новым обязанностям. Властитель Гоуп хохотал во все горло. Потом я стал наигрывать "Дипси Дудл", а новый шут, ободренный успехом, принялся скакать и гримасничать, выделывать коленца и важно надуваться, тряся обрывками пузырей на голове. Толпа смеялась до едгз.
      — Это великий день в Рат-Галлионе! — воскликнул Гоуп. — Кладусь рогами морского дьявола, сегодня я заполучил сразу и принца волынщиков и короля дураков! Я возвожу их в ранг десяти плетей, и отныне каждый из них будет иметь свое место за моим столом!
      Мы с шутом исполнили еще три номера, после чего Гоуп наконец разрешил нам втиснуться в свободное пространство между пирующими на жесткой скамье у дальнего конца стола. Прислуживающий раб поставил перед нами две полные тарелки.
      — Молодец, добрый Дргон, — шепнул он мне. — Не забывай нас, рабов, на своем новом почетном месте.
      — Не беспокойся, — ответил я, вдыхая аромат большого куска жареной говядины, — каждую ночь до восхода Синти я буду украдкой приходить к вам, чтобы перекусить.
      Я осмотрел примитивно украшенный зал, глядя на все уже новыми глазами. Нет ничего лучшего небольшой порции рабства, чтобы дать человеку прочувствовать, что такое самая скромная свобода.
      Все, что, как мне казалось, я знал о Валлоне, на самом деле было ошибочным. Прошедшие века все изменили, и далеко не в лучшую сторону. Старое общество, которое знал Фостер, умерло и было давно похоронено. Старые дворцы и виллы были покинуты, космопорты — заброшены. Прежняя система записи памяти, о которой поведал мне Фостер, была утеряна и забыта. Я не знал, какой катаклизм мог ввергнуть этот центр галактической империи в феодализм, — но это произошло.
      До сих пор я не обнаружил ни единого следа Фостера. В ответ на мои вопросы я видел только недоуменные взгляды. Может, с Фостером в космосе произошел несчастный случай, и он так сюда и не добрался? А может, он сейчас где-нибудь на противоположной стороне планеты? Валлон был большим, а связь на нем практически отсутствовала. А может, Фостер умер? Я мог прожить здесь долгую жизнь, но так и не найти ответов на эти вопросы.
      Мне вспомнилось разочарование, которое я испытал той ночью в Окк-Хамилоте, когда рухнули все мои иллюзии. Представляю, насколько тяжелее было видеть это Фостеру, когда он вернулся на Валлон… если он вообще его достиг. Сейчас мы с ним были в одинаковом положении: с одной стороны наши воспоминания о прежнем Баллоне, с другой — безотрадная картина нового Валлона, дающая множество причин для горького разочарования.
      А память Фостера, которую я ради смеха привез ему в подарок! Теперь, когда хранилища в Окк-Хамилоте были опечатаны и объявления запретными, она превратилась из абсолютно бесполезной копии легкодоступного оригинала в вещь, которая имела для Фостера величайшую ценность. Но на всей планете не осталось ни одного аппарата, чтобы воспроизвести ее.
      Вообще-то я все еще имел намерение отыскать Фостера, даже если понадобится…
      Властитель Гоуп начал напевать про себя, громко и фальшиво. Я знал, что это означает, и приготовился играть. Быть Первым Волынщиком, по всей видимости, не так уж просто, но, по крайней мере, я больше не был рабом. Мне предстоял еще долгий путь, но я уже начал продвигаться вперед.
      Мы хорошо поладили с Властителем Гоупом, Он был старым хитрым волком, и ему очень нравилось иметь у себя такого необычного волынщика. Он узнал от Серых, — независимых стражей порядка, — что я приземлился в заброшенном порту, и вскользь намекнул мне, чтобы я не произносил ни слова о том, что знал о прежних временах на Валлоне. На всю эту тему было наложено табу, особенно на сведения о старой столице и королевских дворцах. Неудивительно, что мое появление там не замедлило привлечь ко мне Серых.
      Я сопровождал Гоупа повсюду, куда бы он ни ехал в воздушном или наземном аппарате или речной барже. Вокруг еще сохранилось полным-полно транспортных средств, хотя, казалось, немногие знали, как ими пользоваться, даже при их простоте в управлении. Воздушные аппараты были более практичными, так как не требовали наличия дорог, но Гоуп почему-то предпочитал наземные машины. Мне казалось, что ему нравится ощущение, которое испытываешь, мчась на скорости 90 или 100 миль в час по одной из идеально сохранившихся дорог, которые раньше использовались как обычные прогулочные маршруты.
      Однажды, через несколько месяцев после моего, назначения, я заглянул на кухню. Мы должны были отправляться с Властителем Гоупом и его обычной свитой в Барп-Пондероне — большое имение в сотне МИЛЬ К северу от Рат-Галлионе в сторону Окк-Хамилота, Сайм и мои старые друзья собрали мне сытный обед и предупредили, что путешествие предстоит не из легких. Участок дороги, по которому мы собрались ехать, был любимым местом дорожных пиратов.
      — Никак не могу понять, — удивился я, — почему Гоуп не поставит на машину пару пулеметов, чтобы прокладывать себе путь среди разбойников. Всякий раз, как он уезжает из своего имения, он рискует жизнью.
      Мои собеседники были шокированы.
      — Даже пиратствующий сброд не посмеет и думать о том, чтобы лишить человека всех его жизней, добрый Дргон, — сказал Сайм. — Все Властители, ближние и дальние, объединяются для охоты за этими негодяями. Те, в свою очередь, нападают на своих охотников. Но никто из них не опускаете" так низко, чтобы отбирать у другого его жизни.
      — Сами корсары прекрасно знают, что в следующей жизни они могут оказаться обычными людьми или даже рабами5 — вставил Первый Виночерпий. — Знаешь, добрый Дргон. когда члена пиратской шайки ожидает Переход, сообщники отводят его в одно из имений, где он позже сможет найти свое место…
      — А как часто происходит этот Переход?
      — О, сроки бывают самые разные. Известно, что некоторые люди, обладающие большой физической силой и духовной стойкостью, живут без Перехода по 300-400 лет. Обычным человек — 80-100 лет. — Сайм на мгновение умолк. — Может быть, меньше. Жизнь, полная тяжелого труда и лишений, старит быстрее, чем спокойствие м уединение. Намного могут сократить срок одной жизни необычные превратности судьбы. Мой кузен заблудился в Великой Каменной Пустыне в южном полушарии и бродил там три недели, не имея кроме бурдюка с вином на еды, ни питья. Так вот, Переход с ним случался всего через четырнадцать лет. Когда он нашелся, его лицо было в морщинах, а волосы — седые, что обычно предвещает Переход. И вскоре он действительно впал в обморок и проспал целые сутки. А когда очнулся, то был уже новым человеком, молодым и не имеющим представления абсолютно ни о чем.
      — А вы ему не сказали, кем он был?
      — Нет.
      Сейм понизил голос:
      — Властитель Гоуп, добрый Дргон, очень благоволит к тебе, и ты это заслужил. Но все-таки есть вещи, говорить о которых не пристало…
      — Новый человек получает какое-нибудь имя и начинает изучать то ремесло, на которое способен, — вставил мясник. — И благодаря своему мастерству он может подняться… ну, например, как ты, добрый Дргон.
      — А у вас остались регистраторы памяти? Или стержни-памятки? — упорствовал я. — Такие маленькие чернью палочки. Прислоняешь их к голове и…
      Сайм сделал неопределенный жест:
      — Я слыхал об этих волшебных палочках. Это запретные остатки Черного Искусства…
      — Чушь, — сказал а. — Ты что, веришь в магию, Сайм? Эти стержни — всего лишь результат научных достижений твоего народа. Как же вы могли утерять все знания о своем собственном прошлом?..
      Сайм поднял руки в смятении:
      — Добрый Дргон, не втягивай нас в эти разговоры! Обсуждать такие вещи запрещено.
      — Ну, ладно, ребята. Что-то я стал чересчур любопытным.
      Я вышел из дома и сел в машину, ожидая Властителя Гоупа. Пытаться узнать что-либо о прошлом Валлона было примерно то же, что расспрашивать эскимоса о Великом пути в Азию, — никто абсолютно ничего не знал.
      Но я все-таки сформулировал несколько предположений. Согласно моей гипотезе, какой-то внезапный социальный катаклизм разрушил систему сохранения личности через регистрацию памяти, которая обеспечивала непрерывность культуры. Валлонианское общество, в основе которого лежало сохранение памяти с помощью технических средств, постепенно распалось. Валлон вернулся б феодализм, повторяющий тот древний социальный уклад, который существовал здесь 50 тысяч лет назад, до создания техники регистрации памяти.
      Люди стекались к имениям в поисках зашиты от реальных или воображаемых опасностей и сторонились отдельно расположенных старых вилл и городов, которые стали для них табу. Они ничего не знали ни о космических полетах, ни о своей древней истории. И, подобно Сайму, не имели ни малейшего желания говорить об этом.
      Может, в крупном имении вроде Бар-Пондероне мне больше повезет в моем расследовании. Поэтому я с нетерпением ждал поездки. Рат-Галллоя не позволял мне развернуться. Это было небольшое бедное имение, занимающее всего двадцать квадратных миль с полудюжиной деревень, населенных крестьянами и ремесленниками, и с большим домом Властителя Гоупа. Я облазил уже все имение — больше здесь делать бы но нечего.
      Появился Гоуп в сопровождении Кагу и еще двух телохранителей, четырех танцовщиц и огромной корзины с подарками. Они заняли свои места, водитель завел двигатель и вывел тяжелую машину на шоссе. Я почувствовал радостное возбуждение, когда машина, разгоняясь, помчалась в направлении Бар-Пондероне. Может быть, в том большом имении я узнаю что-нибудь о Фостере.
      Мы ехали со скоростью 50 миль в час по извилистой горной дороге. Я сидел на переднем сидении рядом с водителем, крутя в руках кларнет и краем глаза следя за дорогой. Я заметил, что водитель сжимал ручку скорости с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Он вел машину, как старая дева в подпитии — быстро и очень нервозно. В том не было его вины: большая скорость была требованием Гоупа. Я порадовался, что машина управляется автоматически, по крайней мере мы не свалимся с обрыва.
      Под визг шин при неумелом и слишком быстром повороте мы преодолели закругления, и тут в четверти мили впереди я увидел другую машину. Она стояла поперек дороги. Наш водитель ударил по тормозам.
      Раздался крик сидящего сзади Властителя Гоупа:
      — Пираты! Не снижай скорость, водитель.
      — Но… Но, Властитель Гоуп… — Он не нашелся, что, сказать.
      — Тарань этих негодяев, если нужно! — закричал Гоуп. — Не останавливайся!
      Девушки на заднем сидении завизжали от страха, лакеи запричитали. Водитель начал испуганно вращать глазами, теряя над собой контроль, но потом все-таки стиснул зубы и потянулся, чтобы отключить автоматическую систему предупреждения столкновений и вдавить в приборную доску до отказа ручку акселератора. Я наблюдал, как мы неслись на блокирующую машину, не более секунды, потом быстро передвинулся на сидении ближе к водителю и попытался взяться за ручки управления, но тот вцепился в них намертво. Я чуть отклонился назад и съездил ему в челюсть. Он рухнул с открытым ртом и закатившимися глазами. Вести машину в таком положении было не очень удобно, но я предпочел терпеть это неудобство, чем на скорости 90 миль врезаться в препятствие.
      Машина, стоящая впереди, не шелохнулась. До нее было сто ярдов… пятьдесят… Я взял резко вправо, прижимаясь к отвесному склону. Машина пиратов быстро сдала назад, преграждая нам путь. В самый последний момент я рванул влево, проскочил в полудюйме от нее, вихрем пронесся вдоль неровного обрыва с крутящимся к воздухе левым колесом и резко вырулил снова на середину дороги.
      — Отличная работа! — воскликнул Кагу.
      — Сейчас они бросятся за нами в погоню! — крикнул Гоуп. — Убийцы! Беспризорные свиньи!
      Водитель открыл глаза.
      — Перелазь через меня! — рявкнул я ему. Он что-то промычал, переполз на мою сторону, а я занял его место, не выпуская ручки газа и продолжая увеличивать скорость. Приближался еще один поворот. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида: пираты разворачивались, чтобы пуститься вслед.
      — Жми! — скомандовал Гоуп. — Мы уже недалеко от Бар-Пондероне, осталось не больше пяти миль…
      — Какую скорость они могут развить? — крикнул я.
      — Ну, они нас обгонят в два счета, — охотно откликнулся Кагу.
      — А какая дорога впереди?
      — Нормальная. Сейчас спустимся с горы, и она будет прямой как стрела.
      Визжа шинами, мы прошли поворот и выскочили на прямой участок. Впереди я заметил уходящее в сторону ответвление.
      — А это что? — крикнул я.
      — Еще одна дорога в Бар-Пондероне. Но она очень извилиста, и по ней намного дальше.
      Я сбросил скорость, немного притормозил и резко свернул в сторону. Машина рванула вверх по крутому склону и вильнула меж двух холмов.
      — Ты с ума сошел?! Может, ты с ними заодно?..
      — На прямом участке у нас нет ни малейшего шанса! — крикнул я в ответ. Нам не выиграть в соревновании на скорость.
      Я вовсю вертел ручкой управления, пулей проскакивая крутые зигзаги дороги. Перед глазами стремительно проносился величественный пейзаж изломанных горных пиков и холмистых долин, но мне было не до него. Сзади доносилось визжание одалисок и неразборчивые возбужденные возгласы. Краем глаза я увидел наших преследователей, въезжавших на боковую дорогу, по которой ехали мы.
      — Они могут как-нибудь нас обойти? — спросил я.
      — Только если их сообщники устроили впереди засаду, — ответил Гоуп. — Но обычно эти парии действуют в одиночку.
      Я без устали работал ручками управления. Машина виляла то вправо, то влево, взмывала вверх по холму, стремительно неслась вниз по крутому склону… и снова вверх. Автомобиль пиратов выскочил из-за поворота всего в нескольких сотнях ярдов за нами. Я пробежал глазами лежащую впереди дорогу по всем ее изгибам, пролегающим вдоль горных склонов, и дальше через туннель до поворота, уходящего за склон следующего холма.
      — Выбросите что-нибудь из машины, когда будем проезжать туннель, — закричал я. — Что-нибудь!
      — Мой плащ, — крикнул в ответ Гоуп! — И корзину с подарками.
      Один из лакеев застонал, девушки подхватили пример и стали визгливо причитать.
      — Тихо! — взревел Гоуп. — Помогите мне. Или клянусь бородой морского дьявола, я выброшу вас вслед за этим барахлом.
      Мы с ревом влетели в туннель. Я ощутил рывок, когда сзади открылась крышка багажника. Гоуп и Кагу подняли тяжелую корзину и выбросили ее на дорогу. За ней последовал плащ, кувшин с вином, сандалии, браслеты, фрукты… Потом мы снова выскочили на солнечный свет, и я бросил машину в новый поворот. В зеркало было видно, как вслед за нами из туннеля вылетела машина пиратов. Окна ее кабины закрывал удерживаемый потоком воздуха черно-желтый плащ Гоупа, усеянный пятнами от разбившихся в лепешку фруктов; между колесами волочились остатки корзины. Машина вильнула, ветер отогнул угол плаща как раз настолько, чтобы дать возможность водителю видать дорогу перед собой.
      — Не везет, — заметил я. — Впереди у нас длинный прямой участок дороги, а вся моя изобретательность уже иссякла…
      Вторая машина приближалась. Я держал ручку газа у самой приборной доски, но их автомобиль был быстрее. Нас разделяла сотня ярдов, затем пятьдесят, затем они поравнялись с нами. Я незаметно сбавил скорость, чтобы дать им вырваться передними колесами вперед, и после этого резко вильнул. Раздался удар крыла о крыло, мы, как более легкие, отскочили, и я с некоторым усилием выровнял машину. Пираты снова поравнялись с нами. Бок о бок, мы мчались вниз по крутому склону со скоростью 95 миль в час…
      Я притормозил, принял резко влево, ударил их по правому заднему колесу и снова выровнял машину. Они тоже тормознули — и это была их основная ошибка. Тяжелая машина потеряла сцепление с покрытием дороги, заскользила и, утратив от этого устойчивость, медленно стала на нос, подымая тучу пыли. Остатки корзины отлетели в сторону, а машина, как мне показалось, проплыла долю секунды по воздуху и перевалилась вверх колесами через край отвесной скалы. Теперь мы мчались вниз по склону уже одни. Впереди дорога выходила на лесистую равнину с виднеющимися в отдалении башнями Бар-Пондероне.
      Раздался громкий крик. Властитель Гоуп, наклонившись вперед, колотил меня в порыве радости по спине.
      — Клянусь девятью глазами дьявола с холмов! — ревел он. — Исполнено мастерски! Принц волынщиков оказался еще и принцем водителей. Честное слово, сегодня вечером во время пиршества в Бар-Пондероне за столом будешь сидеть рядом со мной. Я возвожу тебя в ранг ста плетей и присваиваю титул Первого Водителя.
      — Ну, это был пустяк. Попробовали бы вы в пятницу, в 17.15 свернуть налево с кольцевой дороги, — сказал я, не отпуская ручки управления и пытаясь отдышаться. С моей стороны было глупостью пробовать столкнуть более тяжелую машину, но мне все-таки повезло. В результате я получил очередное продвижение. Дела мои шли лучше некуда.
      — И никто не имеет права выдвигать обвинение в Убийстве, — продолжал Гоуп. — Не хотелось бы мне видеть такого замечательного водителя-волынщика в застенке, Я приказываю всем: никому об этом ни слова! Будем считать, что негодяи просто перестарались в своем злодеянии.
      Я впервые взглянул на все это под новым углом зрения. Лишить кого-то жизни было самым немыслимым преступлением в этом мире бессмертных, поскольку, у человека отнималась не одна, а все его жизни. Преступника в качестве наказания замуровывали пожизненно… всего на одну жизнь. Но в моем случае этого было бы достаточно: запасных жизней у меня не было. То есть, Гоуп сейчас для меня был опаснее, чем любые пираты.
      Жизнь здесь представляла из себя серию авантюр., и, как оказалось, тот кто больше рисковал, успешнее продвигался вперед. Сейчас, когда удача была на моей стороне, самым разумным было использовать ее на полную катушку. А осторожничать будем потом, когда везение кончится.
      Первый день я провел в Бар-Пондероне, глазея на высокие здания и ожидая увидеть Фостера, случайно столкнувшись с ним на улице. Конечно, это было все равно, что встретить своего однокашника из школы Перт Амбой в свите афганского шаха, но я не терял надежды.
      К заходу солнца я так ничего нового и не узнал. Одетый в самую модную на Баллоне накидку с оборками, я сидел со своим другом Кагу, Первым Телохранителем Властителя Гоупа, за небольшим столиком на первой террасе Дворца Веселья, самого большого пиршественного зала в Бар-Пондероне. Он был похож на ночной клуб XXI века в представлении голливудского режиссера. На его пяти этажах было девять танцевальных площадок, внутренние бассейны, фонтаны, две тысячи столиков, музыканты, девушки, шум, цветные огни и яства, достойные того, чтобы украсить стол любого Властителя. Он оказался открыт для всех вассалов ранга 50 плетей и гостей того же звания. После жизни в захолустном Рат-Галлионе здесь для меня был рай.
      Кагу был мрачным, но добродушным парнем. Его лицо было испещрено шрамами от тысяч схваток с другими телохранителями, а нос был поломан столько раз, что в профиль был почти не виден.
      — И где тебе только удается ввязываться во все эти потасовки, Кагу? — спросил я. — Я знаю тебя уже три месяца, но до сих пор ни разу не видел от тебя ни одного серьезного удара.
      — А вот здесь! — Он улыбнулся, показывая мне свои поломанные передние зубы. — Славные местечки, эти большие имения, добрый Дргон, здесь всегда много мордобоя.
      — Ты что, участвуешь в уличных драках?
      — Не-а. Сюда заходят ребятишки, кучкуются, балбесничают и прочее.
      — Они что, затевают драки здесь, в обеденном зале?
      — Еще какие! Здесь всегда приличная толпа. Дела — обхохочешься.
      Я взял стакан и поднял его за здоровье Кагу, но его содержимое тут же оказалось у меня на коленях — кто-то ударил меня по руке. Я поднял глаза: надо мной возвышался громила, весь покрытый боевыми шрамами.
      — А это что за плюгавец, Кагу? — спросил он хриплым шепотом, ковыряя серебряной зубочисткой в коренных зубах, и скосил глаза на моего товарища.
      Кагу вскочил и нанес молниеносный удар в брюхо верзилы. Тот шумно выдохнул, сцепился вплотную с Кагу и через его плечо измерил меня недобрым взглядом. Мой товарищ оттолкнул его, держа на расстоянии вытянутой руки.
      — Как делишки, Мулл? — спросил он. — Отцепись от моего кореша. Самый классный волынщик из всех. И знатный водила.
      Мулл потер живот и уселся рядом со мной:
      — Да, слабеет у тебя удар, Кагу.
      Он посмотрел на меня.
      — Извини. Я думал, ты один из тех… — Он подозвал проходящего мимо раба-официанта. — Принеси моему другу новую одежду. Да побыстрей.
      — А посетители не возмущаются, когда вы, мужички, устраиваете в проходах бон тяжеловесов? — спросил я. — Одно дело пролитый на колени стакан. Это может случиться в любой забегаловке Манхэттена, Но опрокинутый на тебя обед из семи блюд — это уже многовато.
      — Не-е. Мы устраиваем драки на Пятачке. — Он указал большим пальцем в каком-то неопределенном направлении. Потом оглядел меня. — Ты откуда, волынщик? Во Дворце впервые?
      — Дргон путешествовал, — сообщил Кагу. — Он мужик — во! Знаешь, когда на нас напали пираты…
      Кагу и Мулл принялись рассказывать друг другу небылицы, пока я занимался своей выпивкой. Хотя я за весь день так ничего нового и не узнал в Бар-Пондероне, здесь все-таки можно было больше разнюхать, чем в Рат-Галлионе. В имение входили два города и множество деревень. Может, мне больше повезет, и я найду среди жителей кого-нибудь, с кем можно поговорить о прошлом… или кто знал Фостера.
      — Эй! — воскликнул Мулл. — Смотри, кто идет!
      Я проследил за направлением его взгляда: к столу направлялись три мордоворота. Один из них, с длинными как у гориллы руками и ростом по меньшей мере семь футов, схватил Кагу и Мулла за загривки и треснул их черепами друг о друга. Я вскочил, ушел от кулака-копыта и… перед глазами взорвался фейерверк огней. Меня окутала ласковая тьма.
      Я с трудом освободился в темноте от куска ткани, в котором запутались мои ноги, сел и ударился обо что-то головой…
      Я застонал, освободил застрявшую в стуле ногу и выбрался наощупь из-под стола. Раб-официант помог мне подняться на ноги, счистил с меня пыль. Покачиваясь на стуле, этот здоровенный шкаф посмотрел в мою сторону и кивнул.
      — Тебе не стоило торчать вместе с таким дуроломом, как этот Мулл, — произнес он. — Кагу сказал мне, что ты простой волынщик, но судя по тому, как ты вскочил со стула…
      Он умолк, пожав плечами, и снова повернул голову туда, куда смотрел до этого.
      Я проверил свои локтевые и коленные суставы, пошевелил нижней челюстью, пощупал шею — все нормально.
      — Это ты мне врезал? — спросил я.
      — Гм? Да-а.
      Я подошел к его стулу, выбрал удобную позицию и прочистил горло.
      — Эй, ты! — позвал я его.
      Он повернулся, и я вложил всю свою силу в правый прямой удар, нацеленный в самый подбородок. Он перевернулся вверх ногами, кувыркнулся через перила и с грохотом свалился вниз между двумя столиками. Я перегнулся через перила. Кучка каких-то возмущенных людей, похожих на банковских служащих, посмотрела вверх на меня.
      — Извините, ребята, — сказал я. — Он поскользнулся.
      Где-то недалеко от меня поднялся крик. Я посмотрел в том направлении. Двумя уровнями ниже в круге расступившихся зевак пара плечистых здоровяков молотили друг друга. Одним из них был Кагу. Я наблюдал за боем. Его соперник упал, место выбывшего занял другой. Я повернулся и начал пробираться к импровизированному рингу.
      Кагу успел уложить еще двух, пока сам не оказался на полу, и его не оттащили в сторону. Я кое-как усадил его на стул, сунул в руку стакан с выпивкой и стал смотреть дальше, как мужики дубасят друг друга. Теперь было понятно, почему этому ремеслу сопутствовало столько шрамов: у них и представления не было о защите. Стоя вплотную, они лупили друг друга изо всех сил, пока один из них не падал. Это было примитивно, но болельщикам нравилось. Через некоторое время Кагу пришел в себя и принялся рассказывать мне о бойцах.
      — Это классные парни, — сказал он. — Сейчас, конечно, не то, что раньше, когда я был в расцвете сил. Я мог бы уделать любого из этих трех обормотов. Только с одним, пожалуй, пришлось бы повозиться, с Торбу.
      — Кто это?
      — Его еще нет. Он появляется, чтобы схватиться с последними, которые еще стоят на ногах.
      Все новые гладиаторы проталкивались к Пятачку, сбрасывали с себя пестрые плащи и куртки и входили в круг. Тех, кто падал, оттаскивали в сторону, приводили в чувство и, воодушевив на драку, натравливали на других.
      Через час очередь желающих помериться силами иссякла. Два последних, стоя в кольце, обменивались вялыми ударами, висли друг на друге, слабо размахивались, тяжело дыша, и мазали. Толпа неодобрительно свистела.
      — Где же Торбу? — удивился Кагу.
      — Может, он сегодня не придет?
      — Да нет, ты уже видел его, Это он вбил тебя под стол.
      — А-а, этот.
      — Куда он делся?
      — Последний раз, когда я его видел, он отдыхал на полу.
      — Быть такого не может!
      — Мне не очень понравилось, как он мне вмазал, и я дал ему в ответ,
      — Эй! — закричал Кагу, вскакивая на ноги. Его лицо светилось от радости.
      — Постой, — удивился я, — ты чего?..
      Кагу пробился к пятачку, размахнувшись уложил ближайшего к нему бойца, повернулся, сделал то же самое с другим и поднял над головой обе руки.
      — Чемпион наш, из Рат-Галдиона! — взревел он. — Рат-Галлион принимает любой вызов!
      Он повернулся ко мне и замахал рукой:
      — Наш парень Дргон, он…
      Из-за моей спины донесся рев еще оглушительнее, чем у Кагу. Я обернулся и увидел пробивающегося сквозь толпу Торбу, взлохмаченного, с багровым лицом.
      — Минутку! — заорал он. — Здесь чемпион — я…
      Он замахнулся на Кагу, но тот ушел от удара.
      — Тебя уложил наш парень Дргон, так? — крикнул он в ответ. — Значит, он теперь — чемпион!
      — Я не был готов, — заорал Торбу. — Просто удачный удар.
      Он повернулся к болельщикам:
      — Я завязывал шнурок, понимаете? А этот парень…
      — Спускайся сюда, Дргон! — крикнул Кагу, снова подзывая меня жестами. — Давай покажем…
      Торбу развернулся и с размаху всадил правой в челюсть Кагу. Старый боец тяжело упал на пол, чуть шевельнулся и замер. Я вскочил на ноги. Кагу оттащили к ближайшему столику и взгромоздили на стул, Я протолкался сквозь толпу к своему товарищу. Человек, который стоял, наклонившись над Кагу, выпрямился и побледнел. Я оттолкнул его и схватил Кагу за запястье. Пульс отсутствовал, Кагу был мертв.
      Торбу стоял в середине пятачка, раскрыв рот.
      — Что… — начал было он. Я протиснулся меж двух болельщиков и подошел к нему. Он увидел меня, сжался пружиной и нанес мне боковой удар.
      Я сделал нырок и ударил его снизу в челюсть. Он отшатнулся. Я не давал ему опомниться: хорошенько обработал ему с двух сторон корпус, ушел от нескольких его полных ярости боковых ударов и нанес ему два прямых в голову. Сведя вместе колени, он остановился с остекленевшими глазами и опущенными руками. Я примерился и двинул ему напоследок в челюсть. Он грохнулся бревном на пол.
      Тяжело дыша, я посмотрел на Кагу. Его покрытое шрамами и белое как мел лицо как-то странно изменилось. Оно выглядело умиротворенным. Кто-то помог Торбу подняться на ноги и отвел его туда же, где был Кагу.
      Ну и вечерок выдался! Мне оставалось оттащить тело домой…
      Я подошел к Кагу, которого уже уложили на пол. Окружавшие в шоке смотрели на него. Рядом был и Торбу. По его носу стекла слеза и упала на лицо Кагу. Торбу утерся большой, в шрамах рукой.
      — Извини, старина, — промолвил он. — Я не хотел.
      Я поднял Кагу и перекинул его через плечо. Пока я шел до дальнего выхода из Дворца Веселья, было настолько тихо, что я отчетливо слышал свое собственное тяжелое дыхание, шум падающих в фонтане струй и скрип моих модных желтых пластмассовых штиблет.
      В казарме для телохранителей я положил Кагу на койку и повернулся к десятку угрюмых громил, которые разглядывали неподвижное тело.
      — Кагу был хорошим человеком, — произнес я. — Сейчас он мертв. Он умер как зверь… ни за что. Теперь все его жизни кончились, не так ли, ребята? Вам это нравится?
      Мулл сердито посмотрел на меня:
      — Ты говоришь так, будто мы в этом виноваты. Кагу тоже был моим товарищем.
      — А чьим другом он был тысячу лет назад? — отрезал я. — Кем он был… тогда? А кем были вы? Ведь не все время Валлон являлся таким. Когда-то, в незапамятные времена, каждый человек был Властителем лишь для самого себя…
      — Послушай, ты не из нашего Братства… — начал было один из телохранителей.
      — А-а, вот как оно называется! Братство! Но ведь это всего лишь новое название старой уловки. Большая шишка провозглашает себя диктатором…
      — У нас есть свой Кодекс, — прервал меня Мулл. — Наша обязанность — быть с Властителем… Но это совсем не предполагает, что мы должны просто так стоять и слушать, как нас обзывает какой-то клоун.
      — Да не обзываю я вас, — бросил я. — Я призываю вас к сопротивлению. У вас, ребята, в вашей организации сосредоточена вся сила и храбрость. Чего вы сидите, поджав хвосты, и позволяете своим хозяевам жировать, пока вы убиваете друг друга им на потеху? Пошли к вашему господину, сейчас же. У вас было такое же право по рождению… когда-то. И вы можете вернуть его по своему желанию… пока многие из вас не последовали за Кагу.
      Послышалось злое ворчание. В казарму вошел Торбу с опухшим лицом. Я. отступил к столу, готовый к любой неприятности.
      — Стоп, петухи! Что происходит? — спросил он.
      — Этот парень!.. Он призывает к бунту и предательству, — произнес кто-то.
      — Он подговаривает выступить против самого Властителя Кохи.
      Торбу приблизился ко мне:
      — Тебя никто не знает в Бар-Пондероне, хотя Кагу сказал, что ты — парень что надо. Ты меня здорово обработал… И я на тебя зла не держу, это вопрос везения. Но не пытайся заварить здесь кашу. У нас есть Кодекс и наше Братство. Мы заботимся друг о друге и этим вполне довольны. Властитель Кохи не хуже любого другого Властителя… и по нашему Кодексу мы должны быть с ним!
      — Послушайте, — сказал я. — Я знаю историю Валлона, Я знаю, кем вы были когда-то и кем вы можете стать снова. Все, что вам для этого нужно — взять власть в свои руки. Я могу показать вам тот корабль, на котором я сюда прилетел. На борту есть стержни-памятки — их достаточно для того, чтобы познакомить вас…
      — Хватит! — вмешался Торбу. Он начертил в воздухе какой-то магический знак. — Мы не хотим, чтобы нас втянули в историю с какими-то кораблями-призраками, и не собираемся говорить о волшебниках или демонах. Это — табу.
      — Вздор! Все ваши табу — это просто уловка, чтобы держать вас подальше от городов — из опасения, что вы узнаете, чего лишились…
      — Мне не хотелось бы отдавать тебя в руки Серых, Дргон, — заворчал Торбу. — Хватит об этом.
      — Эти города, — я пошел напролом, — хоть они и покинуты, но остаются такими же, как в день, когда были построены, А вы живете в этих блошиных норах, теснитесь за этими стенами, боясь, чтобы вас не достали Серые и те, кого вы считаете отступниками.
      — Ты хочешь здесь хозяйничать? — вставил Мулл. — Иди поговори с Кохи!
      — Пошли к нему все вместе, — сказал я,
      — Это мы оставляем тебе, — ответил Торбу. — А теперь лучше уходи, Дргон, Я тебя не выдам, я знаю, как ты переживаешь, что погиб Кагу, и все прочее. Но не заходи слишком далеко.
      Я понял, что проиграл. Они били упрямы, как стадо мулов, и примерно столь же умны.
      Торбу отозвал меня в сторону, и я вышел за ним наружу.
      — Ты хочешь перевернуть все вверх ногами, так? Я с этим уже сталкивался. Ты не первый, кому приходят в голову такие идеи. Но мы не можем тебе помочь. Конечно, сейчас все не так, как было когда-то… если это вообще правда. Но у нас существует легенда: когда-нибудь вернется Ртр, а с ним возвратятся и Добрые Времена.
      — Кто это, Ртр?
      — Это вроде самого главного Властителя. Сейчас его нет. Но давным-давно, когда наши первые жизни только начинались, существовал некий Ртр, который был Властителем всего Валлона, и все жили хорошо, а каши жизни… — Торбу умолк, устало гладя на меня. — Никому ничего не говори из того, что я тебе сейчас рассказал. Это — секрет нашего Братства. И он для нас — что-то вроде надежды, его исполнения мы и ждем на протяжении всех наших жизней. Мы всеми силами стремимся сохранить верность Кодексу и Братству… А в один прекрасный день вернется Ртр… может быть…
      — Хорошо, — сказал я, — продолжай мечтать, малыш. И пока ты дрожишь над своими розовыми мечтами, тебе вышибут мозги так же, как и Кагу.
      Я отвернулся.
      — Послушай, Дргон, бессмысленно пытаться свалить систему. Она слишком велика для одного… или даже для кучки парней… но.,
      Я взглянул на него:
      — Ну?
      — …если ты не можешь не лезть на рожон, повидайся с Властителем Кохи.
      Торбу резко отвернулся и, толкнув дверь, скрылся внутри.
      Поговорить с Властителем Кохи? Мне нечего было терять. Я направился по коридору в ту часть дворца, которую занимали Властители.
      Я стоял на середине толстого ковра в покоях Гоупа и старался взвинтить себя настолько, чтобы сохранить тот запал, который позволял мне так вызывающе разговаривать посреди ночи со своим Властителем. Он сидел в церемониальном кресле и бесстрастно смотрел на меня.
      — С вашей помощью или без нее, — произнес я, — но я попытаюсь найти ответы на эти вопросы.
      — Да, добрый Дргон, — ответил он, впервые не повысив голоса, — я понимаю. Но есть вещи, о которых ты еще не знаешь…
      — Довезите меня до космопорта, благородный Гоуп. Там на борту моего модуля есть достаточно стержней-памяток, чтобы подтвердить мой рассказ, да и масса других полезных вещичек.
      — Это запрещено. Ты не понимаешь… — Я понимаю слишком много, — оборвал я его.
      Он выпрямился и посмотрел на меня с оттенком прежней свирепости:
      — Каким тоном ты разговариваешь со мной? Я — Властитель…
      Я снова прервал его:
      — А вы помните Кагу? Помните его новым человеком, молодым, красивым, подобным богу из какой-нибудь легенды? Его жизнь, прошла перед вашими глазами. Насколько она была хороша? Оправдались ли обещания молодости?
      Гоуп закрыл глаза.
      — Хватит, — сказал он. — Все плохо, все не так…
      — "Я видел смерть их, стоя рядом; отныне жизнь их в моих руках", — процитировал я не помню кого. — Вы гордитесь своими жизнями? А собой?.. А вы никогда не задавались вопросом, кем бы вы могли быть тогда… в Добрые Времена?
      — Кто ты? — спросил Гоуп, не сводя с меня глаз. — Ты говоришь на старом валлонианском языке, в твоей голове полно запретных знаний, ты бросаешь вызов самой Власти…
      Он поднялся на ноги.
      — Я мог бы тебя замуровать, Дргон. Или передать Серым. И тогда тебя ждало бы такое, о чем я не могу подумать без содрогания.
      Он повернулся и стал беспокойно расхаживать по комнате. Потом остановился и снова внимательно посмотрел на меня.
      — Сейчас в нашем мире дела обстоят совсем худо, — произнес он. — Когда-то, если верить легенде, люди жили так же хорошо, как Великие Боги Валлона. Тогда здесь всем правил могущественный Ртр, Говорят по секрету, что он еще вернется…
      — Все ваши легенды говорят правду, можете поверять мне на слово. Это, конечно, не означает, что в один прекрасный день появится какой-то таинственный и всесильный папаша и выручит всех из беды. Но только не подумайте, что я считаю себя тем самым спасителем, о пришествии которого вы молитесь. Я просто хочу сказать, что когда-то Валлон был отличным местом для жизни и может еще снова стать таковым. А пока он похож на заколдованную страну, где вы, как спящие красавицы, ждете, когда вас разбудят. Ваши города, дороги, корабли находятся в целости и сохранности. Но никто не знает, как с ними обращаться, и никто даже не пытается узнать. Кто вас так запугал? Кто пустил эти слухи? Что вывело из строя систему регистрации памяти? Почему мы все не можем поехать в Окк-Хамилот и, воспользовались архивом, возвратить каждому то, что он потерял…
      — От твоих слов бросает в дрожь, — сказал Гоуп.
      — И за всем этим кто-то должен стоять, — продолжил я свою мысль. — Или когда-то стоял. Кто это?
      Гоуп задумался:
      — Среди нас был один выдающийся человек: Великий Властитель, Властитель Властителей по имени Оммодурад. Где он живет, я не знаю. Этот секрет известен только самым приближенным к нему людям.
      — Как он выглядит? Где бы мне его увидеть?
      Гоуп покачал головой.
      — Я видел его только раз. Он был в каком-то балахоне с низко надвинутым капюшоном. Он высокого роста, очень молчаливый. Говорят, — Гоуп понизил голос, — что благодаря черной магии он владеет всеми своими жизнями одновременно. Его всегда окружает ореол благоговейного ужаса.
      — Не обращайте внимания на эти глупости, — заметил я. — Он человек, такой же как другие. Ткните ему ножом меж ребер, и вы положите конец и ему, и его ореолу, и всему прочему.
      — Мне не нравится этот разговор о смерти. Пусть творящий зло будет замурован. Этого достаточно.
      — Сначала давайте его найдем. Как мне попасть в его окружение?
      — Существует группа Властителей, которые являются его наперсниками, — сказал Гоуп. — Через них его воля доводится до более мелких Властителей.
      — А мы можем подкупить кого-нибудь из них?
      — Никогда. Они связаны с ним узами тьмы, колдовства и чар.
      — Ну, я и сам могу показывать фокусы с парой игральных костей, если их налить свинцом. А все чудеса делаются с помощью зеркал. Давайте не будем отвлекаться от дела, благородный Гоуп. Как я могу пробраться в окружение одного из этих тузов?
      — Ничего проще. Водитель и волынщик с такими способностями, как у тебя, может претендовать на любое место, которое ему понравится.
      — А если телохранителем? Допустим, я побил тяжеловеса по имени Торбу. Даст ли мне это какое-нибудь преимущество в глазах нового Властителя?
      — Но это не место для человека твоих способностей, добрый Дргон! — воскликнул Гоуп. — Конечно, эта должность ближе всего к Властителю, но она и очень опасна. Вызов, брошенный телохранителю, сопровождается такой кровавой рукопашной стычкой, которая по своей безжалостности: уступает лишь бою на право называться Властителем.
      — Что? — насторожился я. — Можно оспаривать место Властителя?
      — Успокойся, добрым Дргон, — ответил Гоуп, скептически глядя на меня. — Ни один нормальный человек, если он в своем уме, не бросит вызов Властителю.
      — А вот я смог бы, если бы захотел?
      — По правде говоря… если тебе надоела жизнь, все твои жизни, то это не менее подходящий способ положить им конец, чем любой другой. Ты должен знать Дргон, что Властитель — это воин, специально обученный боевому искусству. И лишь человек с такой же подготовкой может надеяться победить его.
      Я ударил кулаком в ладонь:
      — Мне нужно было догадаться об этом раньше! Повара готовят, чтобы занять подобающее место, волынщики — играют… и побеждает лучший. Это значит, что и Властители должны использовать ту же систему. А как это делается, благородный Гоуп? Каким образом можно получить шанс, чтобы доказать, что ты лучше?
      — Только в бою, обнажив сталь. Отличительной чертой и гордостью любого Властителя является его готовность в одиночку доказать свои качества перед лицом самой смерти. — Гоуп с гордостью выпрямился.
      — А телохранители? — спросил я. — Они сражаются…
      — …голыми руками, добрый Дргон. Им не всегда хватает мастерства. Та смерть, которая случилась сегодня вечером, — редкий и печальный случай.
      — Но он представил весь грязный фарс в истинном свете. Некогда существовавшая на Валлоне цивилизация теперь сведена лишь к нему!
      — А все-таки жизнь прекрасна… какими бы ни были правила…
      — Я не верю вашим словам… да и сам вы — тоже. Кому из Властителей я могу бросить вызов? И как это сделать?
      — Оставь, добрый Дргон…
      — Кто ближайший друг вашего Великого Властителя?
      Гоуп всплеснул руками:
      — Властитель Кохи. Отсюда, из Бар-Пондероне. Но…
      — И как мне взять его на пушку?
      Гоуп положил руку мне на плечо:
      — Дело нешуточное, добрый Дргон. Уже давно Властитель Кохи не брал в руки меч, чтобы защитить свое положение, но будь уверен, он не утратил своего мастерства. Именно благодаря своему мастерству он стал хозяином Бар-Пондероне, в то время как рыцари помельче — например, как я — довольствовались более скромными ленными поместьями.
      — Я не собираюсь шутить, благородный Гоуп, — сказал я, продолжая его мысль. — Ведь в Добрые Времена я тоже был отнюдь не шорником.
      — Но ведь для тебя это — смерть…
      — Скажи, какова церемония вызова… Или завтра вечером я схвачу его за нос прямо в главном пиршественном зале.
      Гоуп тяжело сел в кресло, поднял и уронил руки:
      — Если не я, то тебе это скажет кто-нибудь другой. Но я не скоро найду такого волынщика, как ты.
 

ГЛАВА XV

 
      Роскошные пурпурные драпировки преграждали солнечным лучам путь в богатый полумрак колоссального по размерам Зала Аудиенций с высоким сводчатым потолком. Вокруг стоял шелест взволнованных голосов придворных и просителей, которые нервничали в ожидании Властителя.
      Прошло целых два месяца с тех пор, как Гоуп объяснил мне церемонию официального вызова Властителя — единственную, как он подчеркнул, которая признается. Если же я устрою засаду и убью его, пусть даже в честном поединке, его телохранители расквитаются со мной быстрее, чем я успею объявить себя их новым законным хозяином.
      Ежедневно я проводил по три часа в фехтовальном зале Рат-Галлиона, обмениваясь ударами меча с Гоупом и парой его телохранителей. В первый день я смог удержать этот кусок острой стали весом в тридцать фунтов не более минуты. Благодаря позаимствованным знаниям, я владел всей необходимой техникой, но мускульной силы, чтобы реализовать свои знания на практике, мне явно не хватало. Через пять минут я, задыхаясь в изнеможении, сполз по стене на пол, а Гоуп, как ни в чем ни бывало посвистывал своим ножичком у меня над головой и приговаривал:
      — Ты наносишь удары совсем не как волынщик, добрый Дргон. Но у тебя мало выносливости.
      …И он снова обрушился на меня. Всю вторую половину дня я провел пятясь под его ударами и бестолково размахивал мечом, который еле удерживал двумя руками, пока не свалился в совершенном изнеможении. Гоуп не смог бы заставить меня пошевелиться даже раскаленной кочергой.
      Он и его компания насмеялись до слез, потом оттащили меня в мою комнату и оставили спать. А на следующее утро снова выгнали тренироваться.
      Как говорил Гоуп, лишнего времени, чтобы его терять, у меня не было… и после двух месяцев занятий я почувствовал себя готовым на все. Гоуп предупредил меня, что Властитель Кохи очень здоровый малый, но меня это не испугало. Чем больше противник, тем больше цель…
      Гул голосов в Зале Аудиенций резко изменил тональность. Высокие позолоченные двери в дальнем конце зала распахнулись, промелькнула пара лакеев в ливреях, и наконец в зале появился, торжественно вышагивая, монстр ростом в семь футов. Он поднялся на возвышение в, центре зала и повернулся лицом к толпе…
      Он был огромен. Его шея была толщиной с мое бедро, черты лица казались высеченными из серого гранита. Он сбросил с плеч свой сверкающий пурпурный плащ, протянул толстую, как корень дуба, руку к церемониальному мечу, который с трудом удерживал один из лакеев, и взял его. Затем сел, не вытаскивая меча из ножен, поставил его между ног и сложил руки на рукояти.
      — У кого есть жалобы? — Его голос гремел, как громкоговоритель на бирже.
      Для меня это было сигналом; он сам предлагал мне возможность. Оставалось только подать голос. Властитель Кохи с удовольствием пойдет навстречу моим пожеланиям. Тот факт, что сам Примо Карнера рядом с ним выглядел бы грациозно, не должен меня останавливать.
      Тонко пискнув, я прочистил горло и вышел вперед… но не очень далеко.
      — У меня есть один маленький вопрос… — начал я.
      Но на мои слова никто не обратил внимания. Впереди сквозь толпу прокладывал себе путь мощный человек в черной тоге. Все повернули головы в его сторону и, как по команде, вытянули шеи. Толпа откатилась от возвышения, оставив перед собой свободное пространство. Человек в черном вошел в него, отбросил болтающуюся на правой руке накидку и обнажил длинный полированный меч, острый как бритва. Мне показалось, будто меня ударили в поддых.
      Пришелец стоял перед Кохи с обнаженным лезвием, что не требовало никаких объяснений. Кохи долго и пристально посмотрел на него, затем встал и подал рукой знак лакею. Тот повернулся и объявил визгливым голосом:
      — На имение Бар-Пондероне предъявлено притязание, Пусть спорный вопрос решится заведенным порядком! — И быстро удалился.
      Кохи отбросил в сторону пурпурный плащ и ступил в круг. Я протолкался вперед, чтобы лучше видеть,
      Человек в черном отшвырнул всю мешающую ему одежду и стоял лицом к лицу с Кохи в кожаной куртке и обтягивающих рейтузах, тяжелые мокасины из мягкой кожи были зашнурованы до икр. У него была великолепная мускулатура, но Кохи возвышался над ним подобно дереву, да и телосложение у хозяина имения было такое, что он мог бы завоевать титул Мистер Пляжный Атлет.
      Я не знал, радоваться или огорчаться оттого, что инициатива уплыла от меня. Если человек в черном выиграет, смогу ли я в свою очередь вызвать его на поединок? Он был значительно меньше Кохи, но нельзя было исключать его особых возможностей…
      Кохи обнажил свой богато украшенный меч и стал вращать им, как будто держал в руке женскую тросточку. Мне стало жаль его маленького противника, который неподвижно стоял и наблюдал за движением меча соперника — по-моему, у него не было никакого шанса. Я протолкался вперед. В этот момент человек в черном обернулся. Я увидел его лицо и остолбенел, оглушенный загудевшими у меня в голове пожарными колоколами.
      Это был Фостер.
      В мертвой тишине, коснувшись пола остриями мечей в знак приветствия, Кохи и Фостер приняли боевую стойку. Меч Кохи стремительно взлетел в свирепом ударе, но Фостер отклонился в сторону ровно настолько, насколько было необходимо, и ответил коротким выпадом, который заставил Кохи отпрыгнуть. Я перевел дыхание и с трудом сглотнул. Фостера можно было сравнить с терьером, нападающим на быка, однако это, казалось, волновало только меня, но не его. Надо же! Я преодолел сотни световых лет, чтобы найти его как раз в тот момент, когда ему собирались отрубить голову.
      Блеснул меч Кохи, нацеленный в голову Фостера. Тот без малейшего видимого усилия прикрылся от атакующего своим тяжелым оружием. Дзинь-дзинь! Кохи рубил направо и налево… а Фостер, казалось, играл с ним. Вдруг Фостер сделал молниеносный выпад, и запястье Кохи обагрилось кровью. Над толпой пронесся судорожный вздох. Фостер сделал еще шаг вперед, нанес удар… и споткнулся! В мгновение ока Кохи набросился на него, и они сцепились грудь в грудь. Некоторое время Фостер одерживал натиск, но сказалось преимущество Кохи в весе, и Фостеру пришлось отступать. С заметным усилием он попытался поднять меч, но Кохи обрушился на него снова. Фостер неестественно изогнулся, неуклюже отразил удар почти самой гардой, снова споткнулся… и упал.
      Кохи одним прыжком оказался рядом с ним и взметнул вверх свой меч…
      Наполовину обнажив оружие, я рванулся вперед.
      — Уберите этого человека с моих глаз долой! — рявкнул Кохи.
      Он опустил огромный меч, повернулся и, оттолкнув лакея, который подбежал с мотком бинта, направился к выходу. И сразу же между толпой и Фостером развернулся целый полк телохранителей. Я видел, как Фостер неуклюже пытался встать. Затем меня затолкали в толпу, но я продолжал вытягивать шею в надежде увидеть своего друга. Что-то здесь было не так: Фостер двигался, словно полупарализованный. Может, Кохи опоил его?
      Наконец кордон перестал теснить толпу и развернулся к ней спиной. Я дернул стоящего рядом человека за рукав.
      — Вы видели что-нибудь необычное? — спросил я.
      Он вырвал свою руку:
      — Необычное? Ага. Милосердие нашего господина Кохи. Вместо того, чтобы предать смерти на месте, он великодушно…
      — Я имею в виду сам поединок! — Я снова схватил его за руку, чтобы не дать уйти.
      — Одно только то, что этот дерзкий прохвост осмелился претендовать на место Властителя Бар-Пондероне, может удивить любого нормального человека, — отрезал он. — Отпусти меня, парень.
      Я отпустил его руку и попытался собраться с мыслями. Что теперь? Я похлопал одного из телохранителей по плечу. Он быстро развернулся, подняв в руках дубинку.
      — Что будет с этим человеком? — спросил я.
      — А как велел хозяин: этого проходимца замуруют за его подвиги.
      — Прямо живьем и замуруют?
      — Угу. Оставят только маленькую дырку, чтобы через нее бросать ему харч… чтобы не сдох от голода. — Телохранитель захихикал.
      — И как долго…
      — Не бойся, он выдержит. А после Перехода у Властителя Кохи появится новый человек…
      — Заткнись, — бросил ему другой громила.
      Толпа постепенно редела. Телохранители расслабились и, стоя парами, беседовали. В том месте, где состоялся поединок, прохаживались двое слуг, делая в воздухе над полом какие-то загадочные движения. Я незаметно выдвинулся вперед, наблюдая за ними. Казалось, что они собирают невидимые цветы. Странно…
      Я продвинулся еще немного вперед, чтобы присмотреться, и вдруг заметил крошечный отблеск… Один из слуг спешил наперерез мне, показывая что-то жестами. Я оттолкнул его, повел в воздухе рукой… и мои пальцы нащупали очень тонкий провод. Я потянул за него и почувствовал другие провода. Слуги прекратили работать и следили за мной, что-то бормоча. Вся площадка, где происходил поединок, была покрыта невидимой проволокой, поднимающейся кольцами на высоту двух футов от пола.
      Неудивительно, что Фостер споткнулся и не мог свободно поднять меч. Он оказался опутанным сетью невероятно тонкой и прочной проволоки… которую в этом полумраке толпа не смогла рассмотреть даже на расстоянии двадцати футов. Властитель Кохи совсем неплохо умел орудовать тесаком, но в деле сохранения за собой "рабочего" места он, видимо, не очень полагался на свое умение.
      Я положил руку на рукоятку меча и закусил нижнюю губу. Итак, я нашел Фостера… но никакого толку от этого ни мне, ни Валлону не предвиделось. Его уже волокли в темницу, где он будет замурован до следующего Перехода. Теперь, по закону, я могу претендовать на место Кохи не ранее, чем через три месяца. Увидев его в действии, я порадовался, что опоздал сегодня с вызовом. Чтобы справиться со мной, ему не понадобилось бы никакой сетки.
      Следующие три месяца мне предстоит совершенствоваться в фехтовании мечом и надеяться, что Фостер дотянет до этого срока. Может, мне попытаться передать ему тайком записку?..
      От сильного удара в спину я завертелся на месте. На меня кольцом надвигались четыре телохранителя с дубинками в руках. Они были мне не знакомы, но в глубине зала я увидел Торбу, который, возвышаясь над другими, смотрел в мою сторону…
      — Я видел его еще тогда. Он вытаскивал свой меч, — объявил один из телохранителей.
      — А мне он задавал вопросы…
      — Отстегни свой меч и брось его на пол! — последовал приказ. — Не пытайся сопротивляться.
      — В чем дело? — спросил я. — Я пользуюсь правом косить церемониальный меч при аудиенции…
      — Начинай, ребята!
      Все четверо обступили меня, подняв дубинки. Я отвел левой рукой первый сокрушительный удар и врезал кому-то прямо в нос. Но тут же почувствовал, как падаю… еще удар… еще… Убийственно мощные…
      Потом я чувствовал, что меня волокут куда-то по бесконечному коридору, слышал вопросы, задаваемые резкими голосами, чувствовал боль… Прошло немало времени, прежде чем стало темно и тихо, и я заснул.
      Я застонал, но стон показался мне каким-то мертвым, приглушенным. Я протянул руку и нащупал справа от себя камень. Левый локоть тоже упирался в камень. Я инстинктивно попытался сесть… и треснулся головой о камень наверху. Моя новая комната оказалась весьма теской, Я осторожно ощупал лицо… и сморщился от боли. Переносица наощупь казалась какой-то непривычной: несмотря на припухлость, она была ниже обычного. Я лег на спину и стал анализировать свои ощущения. Прежде всего — нос, разбитый в лепешку, с отдающей вокруг глаз болью. Приличные, наверное, будут фингалы, если мне доведется их увидеть. Так… еще левая рука. Она была подвернута у меня под боком. Я пошевелил ею и понял отчего болит: рука была целой, но что-то случилось с плечом. Над локтем была глубокая царапина. Мои колени и щиколотки, насколько я мог дотянуться и ощупать рукой, были покрыты запекшейся кровью. Не удивительно — ведь я помнил, как меня волокли.
      Попробовал глубоко вздохнуть — с грудью, кажется, было все в порядке. Пальцы двигались, зубы целы. Может, я был и не настолько избит, как мне казалось.
      Но где же я все-таки нахожусь? Пол твердый и холодный. Я бы сейчас не отказался от большой мягкой постели, заботливой сиделки, горячего обеда и холодной выпивки…
      Фостер… Я снова врезался головой в камень, откинулся на спину и застонал. И опять стон прозвучал как-то глухо.
      Я сглотнул слюну, облизнул губы и обнаружил, что нижняя губа рассечена, и рана заходит далеко в щетину. А ведь я явился на аудиенцию чисто выбритым. Видно, с тех пор прошел не один час. Кто-то сказал, что Фостера потащили замуровывать. Потом стража взялась за меня и неплохо обработала…
      Замурован! Я в третий раз грохнулся головой о камень. Мне вдруг стало тяжело дышать. Я был замурован, надежно огражден от света, похоронен под основанием гигантских башен Бар-Пондероне. Я чувствовал, как они давили на меня всем своим весом…
      Я заставил себя расслабиться и принялся глубоко дышать. Замурованный — это ведь не совсем то же самое, что похороненный заживо. Таков был метод, который придумали теперешние валлониане для того, чтобы эффективно прекращать одну жизнь человека, не затрагивая остальных. Они решили держать меня здесь плотно упакованным до наступления у меня следующего Перехода и в результате получить здорового новичка для кухни или конюшни. Но они не знали, что единственный Переход, который может случиться со мной, это смерть.
      Они должны кормить меня, а это предполагает наличие дыры. Я провел пальцами по шершавому камню и нащупал в левой стенке прямо под потолком квадратное отверстие дюймов на восемь. Я сунул туда руку, но кроме уходящих дальше стенок отверстия, так больше ничего и не обнаружил. Точно определить толщину стен моей кельи не удалось.
      Мне стало дурно. Я откинулся на спину и попытался собраться с мыслями…
      Я снова очнулся. От какого-то звука. Пошевелился и тут почувствовал, как что-то ударило меня в грудь.
      Я поискал ощупью и обнаружил маленькую буханку твердого хлеба. Снова послышался тот же звук, и о меня ударился еще какой-то предмет.
      — Эй! — закричал я. — Послушайте! Ведь я умру здесь. Я не такой, как все вы. У меня не бывает Переходов, Я буду гнить здесь, пока не умру!..
      Я прислушался. Тишина была абсолютной.
      — Ответьте мне! — закричал я. — Вы совершаете ошибку!..
      Я замолчал только тогда, когда осип. Но люди, которые бросали заключенным хлеб через маленькие отверстия, видимо, за свою жизнь наслушались столько криков, что не обращали уже на них внимания. Я нащупал второй предмет, который мне бросили. Это была бутылка из прочного пластика, наполненная водой. Я открыл пробку и сделал глоток: вода была никудышной. Попробовал хлеб — черствый, безвкусный. Я принялся его жевать, размышляя о том, как мне лучше воспользоваться отсутствующими туалетными удобствами. Этот вопрос меня весьма интересовал. Да, веселенькая будет жизнь! Пока сама собой не кончится. Я даже засмеялся — вернее слабо всхлипнул от отчаяния.
      Спасителя мира из меня не вышло. Я не смог даже попытаться выручить своего друга Фостера, когда Кохи поймал его в свою ловушку. Интересно, где он сейчас. Может, лежит запечатанным в соседней норе? Хотя нет — он же не отвечает на мои крики.
      Да, у меня была замечательная идея. Я преодолел такое огромное расстояние, и вот сейчас мне предстоит умереть в этой вонючей дыре. Я вдруг представил себе все несведенные бифштексы и всю мою непрожитую жизнь. А ведь я мог бы еще безбедно просуществовать несколько десятилетий…
      И тут у меня возникла другая мысль: если я не проживу эти десятилетия, то только потому, что даже не попытался этого сделать. Я сразу же начал разрабатывать план. Главное соблюдать спокойствие и работать головой. Мне не следует изматывать себя криком или другой бесполезной тратой сил. Надо обдумать ситуацию со всех сторон, использовать все, чем располагаю, и как можно полнее.
      Прежде всего, необходимо обследовать мою гробницу. Двигаться было больно, но я не обращал на это внимания. Я ощупал камни вокруг себя, пытаясь оценить размеры своей камеры. Она была три фута шириной, два — в высоту и семь — в длину. Стены были относительно гладкими, за исключением нескольких скрепленных раствором стыков. Камни были огромными: 18 дюймов или около того длиной и пару футов шириной, Я поскреб места стыков — скрепляющий раствор был таким же твердым, как и сам камень.
      Я принялся размышлять, каким образом меня сюда втащили. Некоторые камни, должно быть, только недавно поставлены на свои места… Или здесь есть дверь? Насколько доставали мои руки, я не обнаружил ничего похожего. Если только с другого конца…
      Я попробовал развернуться — не тут-то было. Люди, которые строили эту каменную клетку, знали, каковы должны быть ее размеры, чтобы держать заключенного в нужном им положении.
      Он должен лежать спокойно и ждать, когда через отверстие на грудь упадет хлеб и бутылка с водой.
      У меня было достаточно причин попытаться поменять свое положение. Хотя бы ради того, чтобы поступить наперекор их правилам, если они хотят, чтобы я лежал и не шевелился. А если у них самих есть причина, по которой они не хотят, чтобы я двигался…
      Я повернулся на бок, подтянул ноги и, прижав их к груди, попытался развернуться, но застрял. Мои ободранные колени и голени стали как бы лишними. Морщась от боли, я подтянул их еще чуть выше, затем уперся руками в пол и потолок и попытался развернуть свое тело в обратную сторону…
      Черта с два! Грубый камень обдирал мне спину, пришлось раздвинуть колени. Это несколько ослабило давление, позволив мне продвинуться еще на дюйм.
      Я притих и попробовал отдышаться. Это оказалось делом не простым: грудь была зажата между бедрами, а спина упиралась в каменную стену. Я с трудом дышал, раздумывая, принять ли прежнее положение или попытаться все-таки развернуться. Попробовал подвигать ногами — не получилось.
      Пошевелиться в любом из двух направлений теперь было почти невозможно. А если ждать, то потеряю гибкость, кроме того, неподвижность, отсутствие пищи и потеря крови совсем истощат мои силы. И в следующий раз мне не удастся даже повторить то, что я сделал, не говоря уже о большем. Лучшего времени не будет. Только сейчас.
      Я собрался с силами и попробовал оттолкнуться, но не сдвинулся ни на йоту, Я уперся изо всех сил, до крови ободрав ладони о камень,. Никак. Я застрял… и надежно. И почувствовал страшную слабость. Потом меня охватила паника, вызванная приступом клаустрофобии. Я рычал, бешено скреб руками по полу, по стенам, делал отчаянные рывки… и вдруг почувствовал, что моя изодранная спина сдвинулась с места, скользнув по смоченному моей кровью камню. Я снова напряг руки. Спина согнулась почти вдвое, колени оказались у ушей. Дышать теперь я вообще не мог. Позвоночник, казалось, вот-вот переломится. Но никакого значения это уже не имело; я мог его сломать, я мог содрать со спины все мясо, истечь кровью — терять было нечего. Я сделал еще один рывок и почувствовал, как затылок скребет по камню, а шея складывается пополам… и вдруг вырвался из этих кошмарных тисков. Я растянулся на спине, судорожно глотая воздух. Теперь моя голова была на том месте, где до того времени находились ноги. Один-ноль в мою пользу.
      Прошло не так уж мало времени, прежде чем я смог окончательно отдышаться и подытожить свои повреждения. Больше всего пострадала спина, затем ноги и руки. Была еще большая ссадина на затылке и острая боль в позвоночнике. Я устал дышать ртом — нос ведь был разбит. Что же касается всего остального, то, пожалуй, я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. У меня теперь было достаточно пространства, чтобы расслабиться, я все же мог свободно дышать. Оставалось только ждать до тех пор, пока мне не бросят очередную порцию "аппетитного" хлеба и воды…
      Я тряхнул головой, чтобы прийти в себя. В абсолютной темноте и тишине было что-то, что вызвало у меня желание свернуться клубочком и заснуть. Но на это нельзя было тратить время. Если здесь где-то камень на свежем растворе, которым запечатали камеру после того, как меня сунули сюда, его нужно срочно отыскать, пока раствор окончательно не застыл. Я провел руками по стенкам и нащупал несколько стыков. Раствор в первом был сухим и твердым, а вот в следующем мне под ноготь набилась мягкая масса. Я проследил очертания стыка: он шел по периметру камня размером двенадцать на восемнадцать дюймов. Я оперся на локти и принялся выковыривать раствор.
      Через полчаса я ободрал до крови все пальцы, проделав вокруг камня канавку глубиной всего в полдюйма. Работа продвигалась медленно, но я уже не мог ковырять дальше без какого-либо инструмента. Нащупав бутылку из-под воды, я снял крышку и попытался ее разломать. Не поддалась. Больше ничего в камере не было.
      Может, если на камень хорошенько надавить, его можно сдвинуть прямо с раствором? Я уперся руками в него, ногами — в противоположную стену и напряг все силы, так что кровь зашумела в ушах. Бесполезно!
      Я лежал в темноте, обдумывая ситуацию, как вдруг услышал что-то необычное, слегка напоминавшее шуршание. Скорее похожее на звук, донесшийся из четвертого измерения и прозвучавший прямо в голове… или на воспоминание о таком звуке.
      Но следующее ощущение уже было абсолютно реальным. Я почувствовал, как четыре крошечные ступни прошлись по моему животу прямо к подбородку. Моя кошка, Иценка.
 

ГЛАВА XVI

 
      Я подумал, не считать ли ее появление чудом, но решил, что это всего лишь сложный пример из теории вероятности" Прошло семь месяцев с тех пор, как мы расстались с Иценкой на розовой террасе в Окк-Хамилтоне. Куда бы я пошел, будь на месте кошки? И где бы стал искать своего друга с Земли?
      Иценка фыркнула мне в ухо.
      — Подумать только, какая вонища, да? На Валлоне, пожалуй, не найдется больше никого с таким крепким запахом, как у меня. А если учесть еще тесноту да концентрацию пота, крови и этого самого, то дух у меня, наверное, сногсшибательный.
      Но Иц, по-видимому, было все равно. Она обошла мою голову, время от времени ощупывая лапкой мой нос или щеку в поисках опоры и беспрерывно мурлыча. Любовь, которую я испытывал к ней в тот момент, была едва ли не самым сильным чувством, пережитым мной за всю жизнь. Мои руки гладили ее тощее тело, теребили ошейник из хаффита, на который я потратил целый час, подгоняя его по размеру на борту спасательного модуля, Моя голова в который раз с треском врезалась в камень, но я этого почти не заметил. В десять секунд я освободил защелку на ошейнике, выпрямил жесткий хаффит — получить лезвие длиной около десяти дюймов — и принялся лихорадочно выковыривать раствор у себя над головой.
      К тому времени, когда канавка вокруг камня углубилась до девяти дюймов, мне трижды приносили еду, а раствор твердел. Но я был близок к цели. Я отдохнул немного и еще раз попытался расшатать каменный блок. Сунув самодельное лезвие в щель и используя его как рычаг, я стал осторожно приподнимать камень. Если он закреплен только с одного края, — а так и должно быть: похоже толщина блока не превышает фута, — то он вот-вот выпадет из своего гнезда. Но я не был в том уверен.
      Отложив в сторону свой скребок, я занял подходящее положение и стал толкать. Я потерял немало сил. поэтому толчки оказались слабыми. Еще немного отдохнув, я повторил попытку. Может, камень держался только благодаря тонкой корочке раствора? Может, еще несколько граммов давления, и он пойдет? Я глубоко вздохнул, напрягся, и почувствовал, как блок едва заметно сдвинулся с места.
      Ну же! Я подтянул ноги, напрягся еще больше, и, сжав зубы, толкнул его что было сил. Камень со скрежетом передвинулся на полдюйма. Я прислушался: снаружи было тихо. Я окончательно поднатужился, и камень с тяжелым стуком выпал наружу. Не мешкая, я сунул голову вслед за ним, почувствовав порыв прохладного воздуха, просунул в отверстие плечи… и поднялся на ноги впервые за много-много дней…
      Я уже продумал свои дальнейшие действия. Как только и Иценка вылезла наружу, я сунул руку в камеру, нашарил бутылку с водой, припасенные сухие корки хлеба и хлебный мякиш. Потом собрал порошок, который наскреб из стыка. Подняв камень, установил его на место, в качестве подпорок положил твердые хлебные корки, а стык заполнил мякишем, присыпав сухим порошком извести и тщательно, — насколько позволяла темнота, — убрал мусор. Человек, который разносит хлеб и воду, наверное, ходит с фонарем. Он должен прийти примерно через полчаса, — насколько я смог установить периодичность его обходов. Мне не хотелось, чтобы он увидел здесь что-нибудь необычное: в одной из близлежащих ячеек я рассчитывал найти замурованного Фостера, и мне понадобится какое-то время, чтобы освободить его.
      Считая про себя шаги, я двинулся вдоль коридора. В одной руке я зажимал крошки хлеба и каменную пыль, другой — придерживался за стену. Через каждые несколько футов от коридора отходили узкие ответвления — проходы к отверстиям для подачи еды. Через 41 шаг от моей клетки я наткнулся на деревянную дверь. Она была не заперта. Но я не стал ее открывать. К этому я был еще не готов.
      Вернувшись назад, я миновал свою дыру и через девять шагов уткнулся в глухую стену. Потом исследовал боковые ответвления. Они все были тупиками длиной футов в семь, и каждый имел по обе стороны отверстия размером в восемь дюймов. Я тихонько звал Фостера через каждое отверстие… но ответа не было. Более того, не было никаких признаков жизни: ни криков, ни тяжелого дыхания,. Неужели я был здесь один? На это я не рассчитывал. Фостер — он ну просто должен быть в одной из "спаленок"! Я пересек Вселенную для того, чтобы встретиться с ним, и не собирался уезжать из Бар-Пондероне без него.
      Нужно было подготовиться к приходу разносчика еды. У меня был выбор: вернуться в свою дыру и задвинуть себя камнем или спрятаться в одном из боковых ответвлений. Я обдумывал эти варианты не более двух микросекунд и решил больше в свою гробницу не возвращаться. Если здесь действительно столько вакансий, сколько я предполагал, то мне безопаснее находиться в любом боковом ответвлении, кроме своего собственного.
      В сопровождении Иценки я ощупью забрался в удобное укрытие. Учитывая ее полугодовой опыт бегства от преследований, я решил, что Иценка не подведет. Я только успел выбросить свою пригоршню мусора в самом дальнем углу коридора, как услышал тихое царапанье по двери. Я вжался в стену. Через секунду-две, я узнаю, насколько наблюдателен мой смотритель.
      По полу разлился свет. Он был тусклым, но мне показался ярче полуденного солнца. Послышались мягкие шаги. Я затаил дыхание. Мимо ответвления, в котором я стоял, прошел человек в снаряжении телохранителя и с корзиной в руке. Я неслышно перевел дух. Сейчас мне нужно следить, где он будет останавливаться, Я рискнул и, высунув голову из-за угла, увидел, как он свернул к ответвлению в дальнем конце коридора. Как только он скрылся, я перебежал на три ответвления вперед и спрятался в тени.
      Я услышал, что он возвращается, и снова припал к стене. Он миновал меня и открыл дверь. Когда та за ним закрылась, вокруг снова воцарилась темнота и тишина, Я стоял в растерянности, чувствуя себя, как парень, который пришел на вечеринку… в неназначенный день,
      Смотритель остановился только у одной камеры — моей. То есть, Фостера здесь не было.
      Мне долго пришлось ждать следующего прихода разносчика еды, но времени я зря не терял. Прежде всего, я хорошо выспался, так как практически не отдыхал с момента, когда выкарабкался из "гнездышка", Я проснулся, чувствуя себя намного лучше, и принялся обдумывать свои дальнейшие действия. Первое — раздобыть одежду. Телохранитель, как нельзя больше подходил для этого мероприятия. Если мои внутренние часы не подводят, именно сейчас он должен был появиться.
      Дверь заскрипела, и я быстро укрылся в боковом проходе. Страж прошаркал мимо. Пора! Я тихо, как мне показалось, вышел из укрытия, но он молниеносно обернулся, бросил на пол хлеб и бутылку и попытался вытащить дубинку. Но я кинулся на него и нанес ему классический удар правой прямо в зубы и даже успел оседлать его, пока он падал. Голова стража ударилась о камень, и мой "кормилец" остался лежать неподвижно.
      Я раздел стража, облачился в его одежду. Она была мне не в пору и не очень-то приятно попахивала, но на такие мелочи я уже не обращал внимания, Я разорвал широкий пояс на полосы и связал стража, который еще дышал. Теперь он должен полежать тут до следующей раздачи еды. А меня к тому времени, как я надеялся, здесь уже не будет. Я открыл дверь и ступил в слабо освещенный коридор.
      В сопровождении Иценки я миновал боковой проход и обнаружил тяжелую дверь. Она была заперта. Я повернул назад, свернул в коридор и обнаружил истертые ступени. Поднявшись на два пролета лестницы, я оказался в темной комнате. Прямоугольник света говорил о том, что тут есть дверь. Я подошел ближе и заглянул в щель. Два кухонных раба в замызганных туниках суетились вокруг кипящего котла. Я ворвался в кухню.
      Оба испуганно уставились на меня. Я обогнул замусоренный стол, схватил тяжелый половник и ударил одного повара по голове как раз в тот момент, когда он раскрыл рот, чтобы закричать. Второй, — здоровенный детина, — потянулся за большим мясницким ножом, но я настиг его в два прыжка и уложил бездыханным радом.
      Я нашел передник, разорвал его и, связав обоих, заткнул им рты и запихнул в кладовку.
      В кухне стало тихо. Пахло прокисшим супом. У печи стоял штабель до отвращения знакомых буханок хлеба. Я обрушил его пинком. Потом отхватил ножом от ноги валлонианского барана несколько кусков жесткого мяса, бросил один Иценке, сел за стол и, грызя мясо, стал обдумывать дальнейший план.
      Властитель Кохи был слишком сильным для меня противником, но он знал ответы на мои вопросы. Если мне удастся добраться до его апартаментов и если никто не помешает выбить из него правду, я, пожалуй, сумел бы освободить Фостера, и сообщить ему, что если у него найдется соответствующее устройство, я могу вернуть ему его память, если, конечно, ее не украли со дна рюкзака, который оставался в спасательном модуле в Окк-Хамилтоне.
      Итак, четыре "если" и одно "пожалуй"… Но почему бы мне не попытаться? Моя первая задача: определить местонахождение Кохи во дворце и проникнуть к нему. Одежда телохранителя вполне подходящая для осуществления замысла.
      Я поднялся. Найти бы место, где можно почиститься, побриться…
      Задняя дверь с шумом распахнулась, и в кухню, громко разговаривая и смеясь, вошли два телохранителя.
      — Эй, повар! Нарежь мяса…
      Шедший впереди громила остановился как вкопанный, удивленно таращась на меня. Я также уставился на него. Это был Торбу.
      — Дргон! Как ты… — Он умолк.
      Другой телохранитель вышел из-за него и внимательно оглядел меня.
      — Ты — не Брат нашей Гвардии… — начал он.
      Я схватил мясницкий нож и отступил к высокому стенному шкафу. Телохранитель приготовил дубинку.
      — Подожди, Блон, — произнес Торбу. — Дргон нормальный парень.
      Он снова глянул на меня:
      — А я считал, что ты уже на том свете, Дргон. Ребята тебя прилично отделали.
      — Да, — ответил я. — Спасибо, что ты их остановил.
      — Это злодей, которого мы замуровали! — выпалил Блон. — Хватай его!
      — Подожди минутку, — остановил его Торбу.
      Он оказался в неудобном положении.
      — Послушайте, вы! — сказал я. — Вы заявляете, что верите в существующую у вас систему. Вы считаете жизнь прекрасной. По-вашему, — это честная игра, в которой разрешены любые взятки, и победителю достаются все блага? Хорошо, я знаю, что Кагу не повезло, но такова жизнь, верно? А вот как объяснить то, что я увидел в Зале Аудиенций? Ведь вы, ребята, пытаетесь не думать обо всем этом, правда?
      — Благородный Властитель имеет право… — начал Блон.
      — Мне не понравилась эта уловка с проволокой, Блон, — заявил Торбу. — И тебе тоже. Да и большинству других парней…
      — Насколько я помню, и со мной поступили не очень порядочно, — добавил я. — Я еще собираюсь разыскать парочку ваших корешей, когда у меня появится свободное время, и…
      — Я тебя не трогал, Дргон, — сказал Торбу, — не хотел в этом участвовать.
      — Это был приказ Властителя, — сказал Блон. — Что мне оставалось делать? Сказать ему, что…
      — Ладно, — промолвил я. — Я скажу ему сам. Как раз этого я и добиваюсь: короткого интервью с вашим Властителем, но без проволоки.
      — Ого… — протянул Торбу. — Вот это будет поединок!
      Он повернулся к Блону:
      — У этого парня удар что надо! Выглядит он не ахти, но отмолотит так, что сразу поймешь, отчего его прозвали Огненный Дргон. А если он также хорошо с мечом…
      — Одолжите мне оружие и пока ждите там, где находятся апартаменты Кохи.
      — Благородный Властитель в две минуты изрубит этого шута на куски, — заметил Блон.
      — Собирай ребят.
      — А как мы потом будем объясняться с благородным Властителем? — спросил Блон. — Ему не очень-то понравится, что парень, который, надежно замурован в подвалах, вдруг появится в его спальне… вооруженный.
      — Мы все — Братья Гвардии, — сказал Торбу. — У нас почти ничего нет, кроме нашего Кодекса. Но в нем ничего не говорится о проволоке. Если мы не можем следовать своей клятве, принесенной Братству, чем мы лучше рабов?
      Он повернулся ко мне:
      — Пошли, Дргон. Мы отведем тебя в комнату для стражи, где ты сможешь привести себя в порядок и выбрать хороший меч. Если ты готов лишиться сразу всех своих жизней, тебе нужно сделать все, как полагается.
      Торбу следил, как его головорезы облачали меня в боевые доспехи стражника. Я знал, что поставил его в неловкое положение — может, даже побудил задуматься. Если я смогу продержаться пару каких-то жалких минут до того, как Властитель Кохи убьет меня, он выиграет свое пари, и мысль обо мне перестанет его беспокоить. Он снова станет старым Торбу — бесхитростным крутым парнем, преданным Кодексу. А если выиграю я…
      Я почувствовал себя лучше в чистом снаряжении из прочной кожи и стали. Торбу шел впереди — за ним, как ватага троллей, следовали пятнадцать телохранителей. Нам встретилось не много дворцовых слуг, но они глазели на нас только с безопасного расстояния, потом быстро разбегались по своим делам. Мы пересекли пустой Зал Аудиенций, поднялись по широкой лестнице и двинулись вдоль просторного коридора, который был увешан богатыми парчовыми драпировками, устлан толстыми коврами и освещен мягким светом, горящим у каждой роскошно убранной двери.
      Мы остановились у огромных двойных дверей. Откуда-то появились два стражника в пурпурных одеждах — они вышли проверить в чем дело. Торбу посвятил их в наши планы. Стражники заколебались, окидывая нас недоуменными взглядами…
      — Нам нужно туда, ребята, — сказал Торбу. — Открывай!
      Они подчинились его приказу.
      Я протиснулся мимо Торбу в покои, по сравнению с которыми комнаты Гоупа казались номером дешевенького мотеля. Через высокие окна струился яркий свет Синти, падая на широкую кровать и на лежащего на ней человека. Я подошел поближе, схватил простыни в охапку и сдернул их на пол. Властитель Кохи, — семь футов ростом и сплошные мышцы, — медленно сел на постели, посмотрел мимо меня на стоящих за мной людей…
      Стремительно как тигр, он выскочил из постели и бросился прямо на меня. Вытаскивать меч было некогда. Я двинулся ему навстречу, и, вложив в кулак весь свой вес, нанес ему удар справа. Он успешно достиг цели. Я проскочил вперед и быстро развернулся.
      Кохи покачивался… но все еще стоял на ногах. Вот как! Я врезал ему изо всех сил, чуть не сломав руку… а он остался стоять. Ему нельзя дать опомниться! Я снова бросился на него и нанес мощный удар по почкам, потом, когда он повернулся, — правый в челюсть, и завершил все левой-правой по корпусу…
      И вдруг я почувствовал, словно с высоты моста "Золотые Ворота" на меня обрушилась балка. Удар потряс каждую клеточку моего тела. В голове раздался шум сильного прибоя, и "я закачался в нем как утопленник. Потом я оказался в аду, и меня протыкали раскаленными трезубцами… Я зажмурился. Рев прибоя начал стихать. Я увидел Кохи, который, тяжело дыша, опирался на спинку кровати. Надо его добить.
      Я подтянул под себя ноги и встал. От его удара моя грудь вогнулась, а левая рука стала словно чужая. Ничего — у меня еще есть правая. Я подошел к Кохи, выбирая выгодное положение. Он не смотрел на меня. Ему было трудно дышать: мои удары по корпусу достигли цели. Я прицелился в голову чуть выше правого уха, отклонился корпусом и нанес сокрушительный удар, подкрепив его движением плеча и ног. Я почувствовал, как его челюсть подалась. Кохи подскочил и рухнул на пол, как свалившийся с обрыва товарняк в сто вагонов. Я сел на край кровати и глубоко вздохнул, стараясь не обращать внимания на вращающиеся огни, которые вспыхивали в моей голове.
      Через некоторое время я разглядел Торбу. Он стоял передо мной с Иценкой под мышкой. Оба улыбались.
      — Что прикажете, Властитель Дргон?
      Я наконец обрел голос:
      — Приведите его в чувство и как-нибудь усадите на стул. Я хочу с ним поговорить.
      Экс-Властителю Кохи моя идея совсем не понравилась, но Торбу и пара других ребят с кулачищами объяснили ему ситуацию жестами. И он согласился сотрудничать.
      — Слезь с его головы, Мулл, — сказал Торбу. — И размотай веревку, Блон. Властитель Дргон хочет, чтобы у него появилось настроение побеседовать. А вы, ребята, его смущаете.
      Я перебрал свои ребра, пытаясь подсчитать, сколько поломано. По удару Кохи можно себе представить, как лягается страус, сила пинка у которого, я читал, составляет две тонны. Сейчас Кохи смотрел на меня звериным взглядом.
      — Кохи, я хочу спросить тебя кое о чем. Предупреждаю, если твои ответы мне не понравятся, я подумаю о том, какое местечко подыскать тебе в подвале. Я совсем недавно освободил там одно из уютных гнездышек. Его интерьер не заслуживает доброго слова, но там очень спокойно.
      Кохи что-то проворчал. Сломанная челюсть мешала ему говорить.
      — Парень в черном, — напомнил я ему, — тот, который претендовал на твое место Властителя… Ты со своими лакеями опутал его проволочной сетью, а потом твои громилы куда-то его утащили. Я хочу знать куда.
      Кохи снова что-то проворчал.
      — Двинь ему, Торбу, — сказал я. — Поправь ему произношение.
      Торбу ударил бывшего Властителя ногой по голени. Кохи подпрыгнул и зло зыркнул на него.
      — Убери своих псов, — выдавил он. — Этого выскочку ты больше здесь не найдешь.
      — Почему?
      — Я его отослал.
      — Куда?
      — Туда, откуда ни ты, ни твоя команда перебежчиков его вытащить не смогут.
      — А точнее?
      Кохи сплюнул.
      — Торбу не понравилась твоя шутка насчет перебежчиков, — сказал я. — И он сгорает от нетерпения сказать тебе это. Советую тебе говорить быстро и внятно, иначе ты рискуешь потерять целую кучу жизней.
      — Даже эти свиньи никогда не осмелятся…
      Я вытащил острый как бритва нож, приставил его к горлу Кохи и слегка нажал, отчего по его могучей шее потекла алая струйка.
      — Говори, — спокойно произнес я. — Или я сам перережу тебе глотку.
      Кохи отпрянул, насколько ему позволяла спинка тяжелого стула,
      — Ищи его, убийца, — ухмыльнулся он. — Ищи в подвалах Властителя Властителей.
      — Продолжай, — произнес я.
      — Великий Властитель приказал привезти этого раба к нему… в Сапфировый Дворец на берегу Мелкого Моря.
      — А у этого Властителя Властителей есть имя?
      — Оммодурад, — проскрипел Кохи, следя за ногой Торбу. — В том чужаке было что-то такое, что надоумило меня сообщить о нем Великому Властителю.
      — Когда его увезли?
      — Вчера.
      — Торбу, ты знаешь, где Сапфировый Дворец?
      — Конечно, — ответил он. — Но это место — табу. Оно кишит демонами и колдунами. Говорят, над ним висит проклятье…
      — Тогда я поеду туда один, — сказал я, пряча нож. — Но вначале мне нужно побывать в космопорте Окк-Хамилота.
      — Конечно, Властитель Дргон. Это несложно. Некоторые говорят, что там водятся и привидения, но так ли на самом деле?.. А вот Серые бывают.
      — Мы о них позаботимся, — сказал я. — Отбери пятьдесят лучших людей и приготовь несколько воздушных аппаратов. Нужно, чтобы отряд готов был выступить через полчаса.
      — А что делать с этим мошенником? — спросил Торбу.
      — Замуруйте его до тех пор, пока я не вернусь. И если мне не удастся возвратиться живым, он это поймет.
 

ГЛАВА XVII

 
      Уже начинало светать, когда мой оперативный отряд приземлился на ровной посадочной площадке рядом со спасательным модулем, в котором я прибыл на Валлон. Он был таким же, каким я его оставил семь земных месяцев назад: люк открыт, входной трап выдвинут, внутреннее освещение включено. Привидений на борту не было. Но и непрошенные посетители? боясь их, не появлялись. Даже Серые не связывались с кораблями, считая, что в них обязательно водятся привидения. Без сомнения, кто-то на Валлоне здорово запудрил мозги местному населению.
      — Вы что, собираетесь войти внутрь проклятого корабля, Властелин Дргон? — спросил Торбу, вычерчивая в воздухе магический знак. — Он же населен духами…
      — Это обычная выдумка. Там, где может пройти моя кошка, пройду и я. Смотрите.
      Едва я занес ногу на первую ступеньку, Иценка быстро взобралась по трапу и скрылась внутри. Телохранители, раскрыв рты, со страхом смотрели, как я вхожу в мягко освещенный корабль. Черно-золотистый цилиндр с памятью Фостера лежал в рюкзаке, который я упаковал и оставил здесь много месяцев назад. Рядом с ним был другой, без маркировки — память Аммэрлна. Где-то в Окк-Хамилоте должно быть хоть одно устройство, которое может "оживить" оба этих цилиндра. Мы с Фостером обязательно его найдем.
      Мой пистолет 38-го калибра лежал там же, где я его оставил. Я взял потертый ремень с кобурой и опоясался. Опыт жизни на Валлоне доказывал, что решение захватить его с собой — самая умная из моих идей. Валлониане не придумали личною оружия, которое могло бы с ним сравниться. В обществе бессмертных достаточно смертельными считались и ножи.
      — Пойдем, кошка, — произнес я, — нам здесь больше ничего не нужно.
      Сойдя на землю, я подозвал командиров групп.
      — Лечу в Сапфировый Дворец, — сообщил им я. — Кто не хочет лететь со мной, пусть заявит сейчас. Передайте всем.
      Некоторое время Торбу стоял в молчании, глядя прямо перед собой.
      — Мне это не очень нравится, Властитель, — сказал он, — но я полечу. А со мной и все остальные.
      — Учти, как только мы тронемся, назад пути уже не будет, — предупредил я. — И еще вот что… — Я загнал патрон в патронник пистолета и выстрелил в воздух. Все подскочили. — Если услышите такой звук, бегите со всех ног ко мне.
      Стражи закивали и разошлись по своим аппаратам. Я взял на руки кошку и сел в передний аппарат рядом с Торбу.
      — До него полчаса лету, — сказал он. — По пути можем наткнуться на Серых, но — с ними справимся.
      Мы поднялись над землей, повернули на восток и полетели на небольшой высоте.
      — Что мы будем делать, когда прибудем на место, хозяин? — спросил Торбу.
      — Там разберемся. Нужно посмотреть, насколько близко мы сможем подойти к тому, чтобы заставить Оммодурада выбросить белый флаг, не прибегая к оружию.
      Дворец раскинулся под нами, вздымая голубые башни в сумеречное небо, как королевская резиденция в стране Жевунов. За ним разливались закатные цвета, отраженные от блестящей поверхности Мелкого Моря. Вековые камни и неподвижная вода выглядели, наверное, так же как и тогда, 3000 лет назад, когда Фостера отправляли отсюда на Землю, где он потерял самого себя. Но для моих людей этого великолепия не существовало. Окружавшие меня неотесанные существа и не задумывались о чудесах, созданных их бессмертными предками, то есть ими же самими. Флегматично они влачили свое феодальное существование, разительно контрастирующее с окружающими их свидетельствами высокой культуры.
      Я повернулся к когорте своих головорезов.
      — Вы, ребята, утверждаете, что демоны и колдуны отпугивают от этого места весь Валлон. В таком случае, как я понимаю, определенной церемонии представления нового Властителя в этом Синем Дворце не существует. То есть в принципе, добродушный, но глуповатый по натуре парень, обладающий плохой памятью и небольшим везением, мог бы, начисто забыв о домовых, появиться во дворце просто с визитом вежливости, выражая свое почтение Верховному Псу. Это выглядело бы нормально?
      — А что если они нападут на нас раньше, что мы сможем предпринять?
      — Все зависит от того, насколько нам повезет, — ответил я. — Что еще?
      Торбу обвел взглядом своих соратников. Некоторые пожали плечами, некоторые что-то пробормотали. Он посмотрел на меня.
      — Вам решать, Властитель. А ребята вас поддержат.
      Мы снижались, направляясь к огромной лужайке. Со стороны противника пока так никто и не появился. Опустившись ниже голубых шпилей, мы увидели людей, выстраивающихся за голубоватыми стальными воротами Большого Двора.
      — Приемная комиссия, — заметил я. — Ну, ребята, держись! Самим пока ничего не предпринимать. Чем глубже мы проникнем, не поднимая пыли, тем легче нам придется потом.
      Не нарушая боевого порядка, воздушные аппараты мягко приземлились, и мы с Торбу сошли на землю. Наши воины сразу же сомкнули ряды, и мы двинулись к воротам. Иценка замыкала процессию. Со стороны дворцовой стражи не было заметно ни волнения, ни даже оживления. Неужели столько веков покоя сделали их апатичными? Или Оммодурад распылил какое-то невидимое средство от непрошеных гостей?
      Мы подошли к воротам… и они распахнулись.
      — Вперед, — сказал я. — Приготовиться…
      За воротами на некотором расстоянии стояли в полном снаряжении толстомясые стражники и вопросительно смотрели на нас, Мы остановились на широкой дорожке, мощенной голубым камнем. В ожидании — что они предпримут. Было самое время выйти кому-нибудь из них вперед и преподнести нам ключ от крепости… или отмочить что-нибудь поинтереснее. Но у них получилась заминка. Не удивительно: ведь уже минуло около 2900 лет, как гости перестали оставлять здесь свои визитные карточки.
      Прошло пять долгих минут, прежде чем вниз по ступенькам спустился здоровяк в панцире из вороненой стали и в шикарном розовом плаще,
      — Кто это заявился в Сапфировый Дворец с оружием? — зычно спросил он, глядя мимо меня на моих соратников.
      — Я — Властитель Дргон, парнишка! — выкрикнул я. — А это — мой почетный эскорт. Разке такой прием должен оказывать Великий Властитель своему преданному вассалу?
      Это чуть-чуть сбило с него спесь. Он нехотя извинился, пробурчал что-то о предварительной договоренности и подал знак двум людям из своего окружения. Один из них подошел и заговорил с Торбу, который погладывал на меня, держа руку на рукоятке кинжала.
      — В чем дело? — спросил я. — Куда иду я, туда идут мои люди.
      — Существует понятие касты, — заявил встречающий меня индюк в розовом плаще. — Вассалы не могут толпами представляться Лорду Оммодурзду, Властителю Властителей,
      Я быстро просчитал варианты, но так и не смог придумать какую-нибудь подходящую лазейку.
      — Торбу, — сказал я, — не расходитесь и ведите себя хорошо. Я вернусь через час. И позаботьтесь об Иценке.
      Человек в панцире отдал несколько коротких приказов и пригласил меня жестом во дворец, сделав при этом самый незаметный из всех виденных мною поклонов. Я в сопровождении эскорта из шести дворцовых стражников поднялся по лестнице и вошел в Главный Зал.
      Я ожидал увидеть стандартную приемную, увешанную бархатом, или варварски роскошный зал со штатным комплектом волынщиков, шутов и церемониальной стражи., Вместо этого я оказался в обычном офисе — шестнадцать на восемнадцать, с синим ковром, безвкусно и крайне скудно обставленном. В середине — стол-глыба из серого мрамора с голубыми прожилками, на котором в хрустальном стакане торчали два гусиных пера. Из-под глыбы торчали ноги бегемота, восседавшего за столом.
      Он встал, подняв всю свою огромную, как у Неро Вульфа, массу, но живую и пластичную.
      — К вашим услугам, — прогрохотал он.
      — Я — Властитель Дргон… э-э… Великий Властитель, — начал я, решив разыграть перед ним дружелюбного, но глуповатого гостя, потерявшего от робости дар речи. Изображать последнее было совсем не трудно: в Оммодураде было что-то такое, отчего я чувствовал себя мыты(c), которой вдруг расхотелось хозяйского сыра. И если Кохи был огромен, то этот гигант мог колоть черепа столь же играючи, как большинство людей давят скорлупу арахиса. В его глазах блуждал какой-то отрешенный взгляд, появившийся, вероятно, оттого, что целых три тысячелетия не было необходимости никому напоминать о той мощи, которой он обладал.
      — Вы не обращаете внимания на суеверия, — заметил Великий Властитель. Он явно не терял слов даром. Гоуп когда-то говорил, что он немногословен. Это навело меня на неплохую мысль: ж решил следовать его примеру.
      — Не верю в них, — ответил я.
      — Ваше дело, — продолжал он. — Ну так что?
      — Только что я был выбран Властителем Бар-Пондероне, — сказал я. — Подумал, что нужно приехать выразить почтение вашей милости.
      — Такое обращение не используется.
      — О!
      Этот парень бесцеремонно пресекая все попытки охмурить его лестью.
      — Лорд Оммодурад?
      Он едва заметно кивнул и обернулся к предводителю толпы, которая меня сопровождала:
      — Покои для гостя и его свиты!
      И в созерцании вечных истин, его взор ушел как бы внутрь — так галапагосская черепаха втягивает свою голову в огромный панцирь. Я снова заговорил.
      — Э-э… извините меня… — Пронизывающий взгляд Оммодурада вновь обратился на меня. — У меня есть друг, отличный парень, но немного горячий. Кажется, он бросал вызов бывшему Властителю Бар-Пондероне…
      Оммодурад только бровью повел, но я почувствовал, как атмосфера сразу наэлектризовалась. Его взгляд даже не дрогнул, но шесть стражников, стоящих в расслабленной стойке, напряглись, как стальные пружины. Они не изменили своего положения, но мне показалось, что они вплотную окружили меня. Возникло тяжелое чувство, что я зашел слишком далеко.
      — …и вот я решил попросить Ваше превосходительство помочь мне, если возможно, найти моего приятеля, — закончил я неуверенно. В течение нескончаемой минуты Властитель Властителей сверлил меня взглядом. Потом чуть шевельнул пальцем и стражники расслабились.
      — Покой для гостя и его свиты! — повторил Оммодурад и, не шелохнувшись, снова ушел в себя. Я понял, что аудиенция закончена.
      Я тихо вышел из зала в сопровождении мощного эскорта.
      Я очень старался, чтобы возбуждение, — а я был очень возбужден, — не отразилось на моем лице.
      Оммодурад был неразговорчив не без причины. Я готов был биться об заклад, что он прекрасно помнил Добрые Времена.
      Вместо теперешнего испорченного диалекта, который я слышал повсюду с момента моего прилета, Оммодурад говорил на безупречном староваллоннаиском языке.
      Пробило 27 часов. В Сапфировом Дворце стояла тишина. Я был один в изысканно украшенной спальне, которую велел выделить мне Великий Властитель. Прекрасная комната, но если я буду сидеть в ней, то вряд ли узнаю что-нибудь новое. Никто ведь не говорил, что мне нельзя покидать мои покои. Погуляю немножко и посмотрю, можно ли здесь что-нибудь найти, и если можно, то что?
      Я прицепил кобуру с пистолетом и выскользнул из полумрака спальни в слабо освещенный коридор. В конце коридора я увидел стражника, но тот не обращал на меня внимания. Я повернулся и зашагал в противоположном направлении.
      Ни одна из комнат не была заперта. Во дворце не было ни арсенала, ни архивов, которыми могли бы воспользоваться люди помельче, чем Великий Властитель. Все было доступно. Я подумал, что Оммодурад сделал правильную ставку на индифферентность, чтобы избавиться от любопытных. Тут и там стояли стражники. Они провожали меня взглядом, не произнося ни слова.
      При свете Синти я снова увидел офис, где принимал меня Оммодурад, а рядом с ним нарочито роскошный зал с полом и потолком из черного оникса, золотой драпировкой и круглым возвышением для церемоний. Но основное мое внимание привлек знакомый рисунок из концентрических колец, — символ Двух Миров, — изображенный золотой чеканкой на большой стене из черного мрамора, перед которой стоял трон. Только здесь идея развивалась дальше: из внутреннего и внешнего кольца наружу рвались огненно-волнистые лучи солнца. В самом центре из стены примерно на фут выступала розетка в виде рукоятки меча в черно-золотой оправе. Впервые со времени моего прибытия на Валлон я видел такой символ. Он вызывал во мне какое-то непонятное волнение, как будто я увидел незнакомый след на песке.
      Я побрел дальше, побывал в прачечной, осмотрел большие и малые кладовые и даже учуял запах конюшни. Дворец спал. Немногие из его обитателей видели меня, но даже те, которых я встречал, сторонились и сохраняли молчание. Было похоже на то, что Великий Властитель велел позволить мне свободно бродить где попало. Такой расклад меня не очень устраивал.
      Я достиг зала с пурпурным сводчатым потолком и увидел отряд стражников, тех самых шестерых, которые днем составляли мне такую дружную компанию. Вытянувшись по стойке смирно, они стояли тройками по обе стороны массивной двери из слоновой кости. Видимо, там, за ней, кто-то жил, в безопасности и роскоши.
      Шесть пар жестоких глаз повернулись ко мне. Отпрянуть в темноту было уже поздно. Я подошел быстрым шагом к первому стражнику в шеренге.
      — Эй, друг, — промолвил я театральным шепотом, — где это… ну, ты знаешь.
      — Это есть в каждой спальне, — ответил он неприветливо, поднял меч и стал нежно щупать его острие.
      — Да? А я и не заметил. — Я повернул назад, разыгрывая наказанного ребенка. Если они примут меня за послушного пупсика, мне это на руку. Я чувствовал себя мышью в кошачьем царстве и пока еще не был готов к повышенному вниманию к своей персоне.
      На первом этаже я нашел Торбу и его войско, расположившееся в казарме рядом с большим залом, выполнявшим во дворце роль прихожей.
      — Мы пока на вражеской территории, — напомнил я Торбу. — Я хочу, чтобы каждый из вас находился в полной готовности.
      — Не волнуйтесь, хозяин, — сказал Торбу. — Все мои мальчики держат глаза на двери, а руку на рукоятке ножа.
      — Может вы видели или слышали что-нибудь интересное?
      — Не-а. Эти местные болваны при первом же вопросе теряют дар речи.
      — Держите ухо востро. Не менее двух из вас должны бодрствовать и охранять ночью остальных!
      — Будет сделано, благородный Дргон!
      Поднимаясь по двум пролетам лестницы обратно к себе в комнату, я внимательно оценивал все расстояния. Вернувшись в спальню, я бросился в обтянутое парчой кресло и попытался подытожить все, что здесь увидел.
      Первое: покои Оммодурада, по всем моим подсчетам, должны находиться прямо над моими, но двумя этажами выше. Это уже можно считать удачей… если только я не оказался здесь специально, чтобы за мной легче было наблюдать. Я решил спустить этот вопрос. Он мог меня обескуражить, а мне сейчас нужен весь энтузиазм, на какой я был способен.
      Второе: расхаживая по коридорам, я не узнаю ничего полезного. Оммодурад не из тех, кто повсюду оставляет следы обмана, чтобы все гости могли их видеть.
      И третье: мне не стоило начинать с попытки штурмовать эту крепость, располагая всего двумя отрядами и пистолетом 38-го калибра. Фостер здесь. Это сообщил Кохи. Да и реакция Великого Властителя, когда я упомянул об этом, подтверждала мое предположение. Что же в Фостере такого, что привлекает к нему столь пристальный интерес Высших? Когда я его отыщу, надо будет расспросить его. Но для того, чтобы найти Фостера, мне нужно свернуть с протоптанной дорожки.
      Я подошел к широкому двухстворчатому окну и высунулся из него. Выглянувшая из-за облака, почти полная Синти синела в южном небе. Я посмотрел вверх и увидел украшенный искусной резьбой фасад с радами окон, упирающийся в огражденный балкон, который освещался бледным светом расположенной за ним комнаты. Если мои расчеты были верны, то это — логово Оммодурада. Парадная дверь охранялась, как вход в гарем, зато в тылу гулял ветер.
      Я задумался. Риск велик., но здесь был тот элемент неожиданности, благодаря которому мой замысел мог завершиться удачно. Завтра же Властитель Властителей может передумать и перевести меня в другую комнату… или даже в подвал. Наконец, мысль о том, что по стенам можно лазить, валлонианам приходит значительно реже, чем их мимолетному гостю с Земли.
      Когда импульс говорит, что пришла пора действовать, слишком долгие раздумья до добра не доводят. Я передвинул по толстому ковру шкаф и забаррикадировал дверь, чтобы немного задержать возможного случайного гостя. Потом извлек из пистолета магазин, зарядил его девятью патронами, — новенькими, еще в смазке, — вставил его со щелчком в рукоятку и сунул пистолет в кобуру. Он приятно оттягивал ремень. Я застегнул кобуру и подошел к окну.
      Тучи снова закрыли Синти, что было мне на руку. Я вылез на карниз. Рисунок резьбы на камне обеспечивал мне хорошую опору, и я добрался до следующего подоконника даже не вспотев. По сравнению с моим последним восхождением в Лиме это был пустяк.
      Я передохнул, обогнул темное окно, — на тот случай, если по другую сторону стекла страдают бессонницей, — и продолжил карабкаться вверх. Достигнув балкона, я пережил и довольно неприятный момент, когда пришлось, отклонившись назад, хвататься за его край и искать на выложенном гладкой плиткой полу за что бы зацепиться… Наконец я подтянулся и перебросил тело через ограждение из металлической решетки с орнаментом.
      Балкон был узким, но длинным, около двадцати футов. На него выходило шесть высоких стеклянных дверей. Три были темными, а в трех через тяжелые портьеры пробивался свет. Я подобрался поближе и попытался найти в портьерах щель, чтобы заглянуть внутрь. Черта с два! Я приложил к стеклу ухо и услышал какой-то звук, напоминавший отдаленный грохот вулкана. Похоже, то были раскаты оммодурадовского баса. Медведь был в своей берлоге.
      Я пошел вдоль неосвещенных дверей и поддавшись внезапному порыву, попробовал одну из ручек. Она поддалась, дверь бесшумно отворилась. Мой пульс участился вдвое, и я стал вглядываться в абсолютно темное помещение. Войти в логово дракона, не имея при себе хотя бы зажигалки, чтобы не споткнуться там о скамеечку для ног, мог только болван.
      Я проглотил комок в горле, сжал рукоятку пистолета и вошел внутрь.
      Вдруг по моему лицу скользнула мягкая складка занавески. Я выставил пистолет и прижался к стенке с такой быстротой, что любой домушник умер бы от зависти. Сердце судорожно подпрыгнуло, а по телу пробежали мурашки.
      Мне понадобилась целая минута, чтобы внушить себе, что я тот крутой мужик с планеты Земля, который подвергал свою единственную короткую жизнь большему риску, чем эти валлониане за целую половину своего бессмертия. А теперь должен выручить своего приятеля Фостера из беды, вернуть ему память и наставить Два Мира на путь истинный, с которого они сошли за 600 лет до того, как Александр Македонский начал искать об кого бы почесать кулаки.
      Я остановился в ожидании, что у меня наберется достаточно уверенности, чтобы ворваться в соседнюю комнату и предложить Оммодураду побороться до двух побед из трех схваток. Я теперь слышал его голос за перегородкой. Эх, разобрать бы, что он говорит…
      Я медленно двинулся вдоль стены и нашел тяжелую дверь закрытой на замок. Здесь пытаться было бесполезно. Пройдя ощупью еще дальше, я наткнулся на другую дверь, тихонько нажал ручку и осторожно приоткрыл ее.
      Это оказался встроенный шкаф, увешанный старой одеждой. Но здесь было слышно лучше. Может, это двойной шкаф с дверьми, выходящими не только в комнату, где находился я, но и в соседнюю, где рокотал голос Великого Властителя? По-видимому, что-то заставило его забыть о своем отвращении к болтовне. Я слышал паузы, которые, вероятно, заполнялись ответами другого человека, не обладающего такими голосовыми данными, как у Оммодурада.
      Я пробрался сквозь висящую одежду и ощупал стены шкафа. Мне не повезло: другой двери не было. Я приложил ухо к стене и уловил отдельные слова:
      — …кольцо… Окк-Хамилот… подвалы.
      Звучало интригующе. Мне хотелось бы расслышать это подробнее. Как бы подобраться ближе? Повинуясь внутреннему побуждению, я поднял руку вверх, уперся в низкий потолок… и ощутил под ладонью валик, который обрамлял панель, закрывающую вход в нишу.
      В надежде на удачу я скрестил пальцы, поднялся на цыпочки и толкнул панель. Она не пошевелилась. Я пошарил в темноте, наткнулся на низкую полку, уставленную обувью, и обследовал ее. Она была съемной. Я выдвинул ее на фут-другой, свалил часть обуви на пол и взобрался на нее ногами.
      Панель была фута два в ширину без признаков петель или задвижки. Я толкнул ее еще раз, потом, сжав зубы, надавил изо всех сил. Раздался ужасающе громкий треск, и панель поднялась. Я проморгался от посыпавшейся в глаза пыли и сунул в образовавшееся отверстие руку, чтобы обследовать его. Рука наткнулась только на настил из грубых досок.
      "Самое время убраться отсюда, — подумал я, — Пойти поспать несколько часов, а утром сердечно распрощаться с Оммодурадом. И через несколько месяцев, после того, как я налажу дела в моем новом имении и привлеку на свою сторону соседних Властителей, вернуться сюда уже с настоящим войском".
      Наклонив голову, я напряженно прислушивался. Оммодурад замолчал, несколько слов произнес другой голос. Последовал тяжелый удар, затем раздались шаги и какой-то металлический звук. После короткой паузы снова послышался голос Великого Властителя… другой голос ему что-то ответил.
      Я вытянулся, ухватился за край отверстия и подтянулся. Наклонившись вперед, я поднял ноги и перекатился на грубый настил. Шаря перед собой в темноте, я пополз вперед, нащупал стенку, двинулся вдоль нее и завернул за угол., Голоса вдруг стали значительно громче. И тут я увидел почему: впереди была вентиляционная отдушина, которая пропускала внутрь слабый свет в клеточку. Я подполз к отверстию, лег плашмя, посмотрел сквозь него и увидел трех человек.
      Оммодурад стоял спиной ко мне, его гигантская фигура в пурпурной одежде закрывала почти все поле зрения. Рядом с ним стоял тощий, рыжеволосый человек с покатыми плечами и кривой ногой, которая была когда-то поломана и, видно, неправильно срослась. Он скалил зубы в гримасе нетерпения и сжимал рукой какой-то жезл. Третьим был Фостер.
      Фостер стоял, широко расставив ноги, как во время землетрясения, и держа перед собой руки, закованные в кандалы. Он непреклонно смотрел на рыжего, как дровосек, выбирающий дерево для рубки.
      — Я ничего не знаю об этих преступлениях, — произнес он.
      Оммодурад шагнул в сторону и пропал из поля зрения. Рыжий сделал поторапливающий жест. Фостер развернулся и, неуклюже двигаясь, тоже исчез из виду, Я услышал, как открылась и закрылась дверь. Я лежал в своем тайнике и прислушивался к противоречивым внутренним побуждениям, которые настойчиво требовали к себе внимания. Бесполезно кричать "Стой, вор!" или выскочить из отдушины и с громкими радостными возгласами побежать вслед за Фостером. Не намного умнее и другое — выбраться отсюда, рвануть вниз и выгнать своих телохранителей на штурм покоев Оммодурада.
      Единственное, что принесет пользу, — собрать побольше информации. Мне не повезло, я опоздал к смотровому отверстию на несколько минут и не услышал, о чем был тот разговор. Но я еще могу воспользоваться своим преимуществом.
      Я ощупал крышку отдушины и нашел в углах зажимы. Они легко отошли, и металлическая решетка упала мне на руки. Я отложил ее в сторону и высунул голову. Комната была пуста. Ну что ж, пришла пора рискнуть. Я развернулся, опустил ноги в отверстие и мягко спрыгнул на пол. Потом сунул руку в отдушину и поставил решетку на место — так, на всякий случай. Передо мной предстала роскошная комната: пурпурные драпировки, королевская мебель. Я полазил по отделениям секретера, заглянул в несколько шкафов, под кровать. Непохоже, что я так легко найду здесь ключ к разгадке.
      Я подошел к стеклянной двери, ведущей на балкон, открыл ее и оставил распахнутой на случай, если мне придется в спешке ретироваться. С противоположной стороны была еще одна дверь. Я подошел и подергал ее — закрыто.
      Теперь я конкретно знал, что искать — ключ. Я снова порылся в секретере, потом заглянул в ящик небольшого стола рядом с широкой кушеткой и вытащил оттуда симпатичный стальной ключик, который, может, выглядел несколько…
      Я вставил его в замок. Ключ был именно от этого замка. Удача пока сопутствовала вше. Дверь распахнулась — и я оказался на пороге темной комнаты. Нашарил выключатель, включил свет и закрыл за собой дверь.
      Комната выглядела так, как обычно изображают жилище колдуна. Стены без окон увешаны полками с книгами. С высокого потолка свисает черная драпировка и словно парит над голым полом из темного полированного дерева. На узких столах — груды книг, вдоль одной из стен — какие-то аппараты, а в дальнем углу я увидел мягкую кушетку с укрепленным на конце тяжелым куполообразным устройством, похожим на сушилку для волос. Я. узнал его — аппарат для восстановления памяти, первый, с которым я столкнулся на Валлоне.
      Я пересек комнату и обследовал его. Последний такой аппарат, который я видел на космическом корабле, в комнате неподалеку от библиотеки, был простой, дешевой модификацией. Этот же отличался роскошной отделкой — с мягкой обивкой, сверкающими металлическими креплениями и таким количеством шкал и лампочек, какого не найти в самом последнем образце новейших достижений в области автомобилестроения. Теперь можно будет решить проблему, которая не давала мне покоя. Я привез память Фостера, но без аппарата, который мог бы ее прочесть. Так что для него память была бы не подарком, а шаткой. Сейчас же мне оставалось лишь выкрасть Фостера у Оммодурада и привести сюда.
      Я вдруг почувствовал себя усталым, беззащитным, беспомощным и совершенно одиноким, Я рисковал все больше и больше, все безрассуднее совал голову в железную петлю, которую Великий Властитель держит наготове для своих врагов… Я не имел ничего даже похожего на план действий, никакого представления о том, что происходит вокруг. Что вызвало интерес Оммодурада к Фостеру? Почему он прячется здесь и отпугивает от себя весь Валлон слухами о магии и чарах? Какова его связь с тем катаклизмом, что постиг Два Мира… которые уже сократились до одного и, к тому же, весьма неприглядного?
      И почему я, простой парень по имени Лиджен, оказался втянутым во все это по самые уши, в то время как мог преспокойно сидеть дома в чистенькой федеральной тюрьме?
      Ответ на последний вопрос не представлял особых затруднений: когда-то у меня был приятель, спокойный такой тип по имени Фостер, который протянул мне руку, когда я, стоя на краю пропасти, собираясь совершить значительно более серьезную ошибку, чем обычно. Он был джентльменом в самом лучшем смысле этого слова. И обращался со мной тоже как с джентльменом. Вместе с ним мы попали в необычное приключение, которое сделало нас богатыми и показало мне, что выпрямить спину и принять то, что уготовано тебе Судьбой, никогда не поздно.
      Когда неприятностей дома стало уж слишком много, я помчался вслед за ним и обнаружил его еще в более скверной ситуации, чем моя собственная. После самой мучительной ссылки, какую только может вынести человек, он вернулся домой и обнаружил, что его мир повергнут в дикость, он так и не смог возвратить себе свою память. А сейчас Фостер — в цепях, без друзей, без надежды…, но все равно не сломленный, все равно уверенно стоящий на ногах…
      Однако в одном он ошибался: у него все-таки оставалась небольшая надежда. Так, ничего особенного: один невезучий парень, склонный принимать неверные решения, зато находящийся рядом и свободный. У меня был пистолет и возможность тихо возвратиться в свою спальню. И если я не буду пороть горячку, то при небольшом везении, — скажем, таком, какое обеспечило нашим победу над ирландской командой "Айриш Суипстейкс", — я все же смогу осуществить задуманное.
      Сейчас пора было возвращаться в отдушину. С минуты на минуту мог вернуться Оммодурад. Вдруг он расскажет что-нибудь еще и случайно выдаст уязвимое место своей непробиваемой крепости. Я подошел к двери, выключил свет, повернул ручку… и оцепенел. Оммодурад уже был в комнате. Он снял свой пурпурный плащ, отбросил его в сторону и подошел к бару в стене. Я прилип к щели между дверью и косяком, не смея шевельнуться даже, чтобы закрыть дверь.
      — Но мой господин, — прозвучал голос рыжего, — я знаю, что он помнит…
      — Нет, — пророкотал Оммодурад. — Утром я опустошу его мозг до состояния чистого желе…
      — Позвольте мне, грозный господин. С помощью стали я добьюсь от него правды.
      — Таких, как он, твоя сталь не берет, — прорычал бас.
      — Великий Властитель, я прошу лишь один час… завтра в церемониальном зале. Я окружу его свидетельствами прошлого…
      — Довольно! — Оммодурад ударил кулаком по бару так, что подпрыгнули стаканы. — И на таких мозгляках и глупцах, как ты, зиждется наша могучая империя! Это преступление перед богами, и пусть кара падет на его голову!
      Властитель отшвырнул стакан и резко дернул головой в сторону съежившегося человека.
      — Но я уступаю твоей просьбе. А сейчас — вон, скудоумный пустослов!
      Рыжий быстро поклонился и, подобострастно улыбаясь, вышел. Оммодурад пробормотал что-то себе под нос, прошелся по комнате туда-сюда, постоял, вглядываясь в ночь, потом обратил внимание на раскрытую балконную дверь и, ругаясь, захлопнул ее. Я затаил дыхание, но он не стал проверять другие двери.
      Потом великан сбросил одежды, лег на широкую кушетку, дотронулся до какого-то выключателя, и комната погрузилась в темноту. Через пять минут я услышал тяжелое сонное дыхание.
      И все-таки я кое-что узнал: завтра был для Фостера последний день. Так или иначе Оммодурад и рыжий, договорившись между собой, уничтожат его. Времени оставалось совсем мало. Но поскольку весь мой замысел срывался, это уже не имело значения.
      Передо мной встал выбор: пройти на цыпочках через комнату к отдушине и постараться прошмыгнуть в нее, не разбудив бронтозавра в постели… попытаться проскользнуть через балконную дверь в футе от того места, где он спал…, остаться на месте и переждать. Последний вариант имел то преимущество, что не вынуждал прямо сейчас на какие-то рискованные шаги. Я мог свернуться калачиком на полу или, что еще лучше, на мягкой кушетке.
      И тут в моей голове начала вырисовываться одна идея. Я порылся в кармане, вытащил оттуда два цилиндрика — памяти двух человек, проживших не одну сотню лет. Один, с черными и золотыми полосками, принадлежал Фостеру, другой же был памятью незнакомца, который умер в космосе три тысячи лет назад…
      Этот цилиндр, едва достигавший трех дюймов в длину, заключал в себе все воспоминания человека, который являлся доверенным лицом Фостера, когда тот еще был Кулкланом, и который знал, что случилось на борту корабля и какую цель преследовала экспедиция, и какова была обстановка на Валлоне, когда они улетали.
      Мне нужны были эти сведения. Мне нужны были любые сведения, которые я мог бы где-нибудь получить, чтобы хоть как-то укрепить свое положение к тому моменту, когда придет пора раскрыть карты. Цилиндрик мог рассказать мне о многом, включая, возможно, причину такой заинтересованности Оммодурада в Фостере.
      Подключить его было нетрудно. Достаточно сунуть цилиндрик в приемное отверстие сбоку аппарата, занять свое место и надеть шлем на голову… Примерно через час я очнусь с записанными в моем мозгу воспоминаниями другого человека, которые я смогу использовать так, как мне заблагорассудится.
      Терять такую возможность было бы преступлением. Аппарат, который я здесь обнаружил, являлся, возможно, последним на всем Валлоне. Я случайно набрел на ту единственную комнату во дворце, которая могла бы помочь мне в осуществлении моего плана. Мне очень повезло, и я не мог упускать своей удачи,
      Я подошел к мягкому стулу, нашел сбоку его углубление и сунул туда немаркированный цилиндр, который зафиксировался со щелчком.
      Я лег на кушетку, подтянул к себе шлем и отрегулировал его положение по отношению к моей голове…
      Меня пронзила мгновенная боль, как при фронтальной лоботомии, выполняемой без анестезии.
      Затем наступила тьма.
 

ГЛАВА XVIII

 
      Я стоял рядом с королевским ложем, на котором лежал Кулклан, король Ртр, и видел, что наступает час, которого я ждал столь долго, — с ним происходил Переход…
      Шел третий час ночи вахты. На борту все спали, кроме меня. Нужно поторопиться, чтобы утром их поставить перед свершившимся фактом.
      Я встряхнул спящего, который когда-то был королем Ртром, а сейчас, по закону Перехода, этого уже не знал. Он медленно очнулся, повел вокруг себя глазами чистыми, как у новорожденного.
      — Встань! — скомандовал я.
      Король подчинился.
      — Следуй за мной.
      Он собрался что-то спросить у меня, как это обычно делают все, очнувшиеся после Перехода. Я жестом приказал ему сохранять молчание. С покорностью ягненка он следовал за мной по затененным коридорам к клетке с Охотниками. При моем приближении они оживились в голодном нетерпении, так, как я их надрессировал.
      Я взял руку Кулклана и сунул ее в клетку. Охотники облепили ее, запоминая свою жертву. Он следил за ними, широко раскрыв наивные глаза.
      — Эй, пустоголовый, то, что ты сейчас чувствуешь — это боль, — произнес я. — Это то, что ты часто будешь испытывать в будущем.
      Охотники сделали свое дело, и я установил автоматический замок клетки, чтобы он открылся в нужное время.
      В своей комнате я переодел этого агнца в простую пурпурную тунику и повел его к подвесному устройству, в котором был закреплен его спасательный модуль.
      Но меня настигло проклятье Богов: кто-то побывал здесь до меня. Я не стал медлить, налетел на него как коршун и ударил рукояткой кинжала в спину. Потом оттащил тело и спрятал за широким основанием колонны. Едва я успел убрать его, как из темноты появились другие люди его свиты, вызванные каким-то неведомым мне устройством. Они спросили про Ртра, почему он расхаживал ночью, облаченный в цвета Аммэрлна из Брос-Ильонда. Меня охватило глубокое отчаяние, я понял, что мой блестящий замысел провалился из-за их радения.
      Тем не менее я весьма зло ответил, что я, Аммэрлн, визирь и соратник Ртра, все делаю с согласия моего господина, за исключением, может, того, что двигаюсь и говорю.
      Но они упорствовали, и больше всех — Голад. И тут кто-то увидел спрятанное тело, и я в мгновение ока был окружен.
      Тогда я обнажил длинный кинжал и поднес его к горлу Кулклана.
      — Отойдите от меня, или ваш король умрет, — молвил я. Они испугались и отпрянули.
      — Вы полагаете, что я, Аммэрлн, мудрейший из мудрых, взошел на борт этого корабля из любви к дальним странствиям? — бушевал я. — Давно я ждал этого задуманного мною часа. Я выманил короля в путешествие на его королевской яхте вместе со своим верным визирем для того, чтобы Переход застал его вдали от двора. И тогда древняя несправедливость будет исправлена. Существуют люди, которые рождены, чтобы править миром, как дерево рождается для солнечного света. И я один из них. Долгое время вот этот сейчас лишенный памяти человек не позволял мне получить то, что было предназначено мне судьбой. И вот я разом восстанавливаю справедливость. Под нами находится зеленый мир, населенный дикарями. Многие прибегали к кровной мести в отношении людей, только что претерпевших Переход. Но я не таков. Вместо этого я отпущу его на свободу, и пусть он живет в том мире, пусть он там снова вознесется до королевского величия… если такова будет воля судьбы…
      Но среди них не нашлось ни одного мудрого человека, и они обнажили оружие. Я крикнул им, что разделю все по справедливости, и каждому достанется его доля.
      Они оставили мои слова без внимания и бросились на меня. Тогда я повернулся к Кулклану и нацелился длинным кинжалом ему в горло. Голад бросился вперед; прикрывая его собой, и упал замертво на месте. Они теснили меня, и я поразил тех, которые оказались ближе всего. И хотя я нанес им много ран, они продолжали безрассудно нападать и спереди, и сзади. Я кружился волчком и наносил удары по этим танцующим теням, которые исчезали в темноте.
      В конце концов я настиг их всех в тех углах, куда они забились. И предал каждого мечу. Наконец я огляделся и обнаружил, что Ртр исчез, а с ним несколько его телохранителей. Я пришел в ярость оттого, что какие-то мужланы обвели меня, как молокососа, вокруг пальца.
      Они, наверное, находятся в комнате для регистрации памяти и пытаются вернуть ему воспоминания о прошедшей славе, которую я так долго замышлял отнять у него. Я чуть не заплакал, поняв, что мой хитрый замысел провалился. Пылая, от гнева, я действительно застал их там. Их было всего двое, и хотя они загородили мне вход, став плечом к плечу, их жалкие ножи не могли сравниться с моим длинным кинжалом. Я нанес каждому из них по смертельному удару и подошел к кушетке, чтобы забрать цилиндр, помеченный ненавистными мне черно-золотистыми цветами Кулклана, уничтожить эту память, а с ней и ее владельца… навсегда.
      Тут я услышал какой-то звук. Я быстро обернулся. Из полумрака, качаясь, появилась ужасная фигура, и на какое-то мгновение я увидел блеск стали в окровавленной руке проклятого Голада, которого я посчитал мертвым. Потом я почувствовал у себя между ребрами холод металла…
      Голад лежал у стены. Лицо его было зеленоватым по сравнению с пропитанной кровью туникой. Когда он говорил, воздух свистел в его продырявленном горле.
      — Это твоих рук дело, предатель, которого когда-то так чтил сам король, — прошептал он. — У тебя нет ни капли жалости к тему, кто справедливо и славно правил в Окк-Хамилоте.
      — Если бы ты, кровожадный пес, не лишил меня того, что мне было уготовано судьбой, — прохрипел я, — вся эта слава была бы моей.
      — Ты напал на беспомощного, — задыхаясь проговорил Голад. — Искупи свою вину, верни королю Ртру его память, которая стоит дороже его жизни.
      — Дай мне только собраться с силами. Я встану и сброшу его с кровати. И тогда я умру в мире.
      — Ты же когда-то был его другом, — прошептал Голад. — Когда вы были молодыми, ты сражался вместе с ним бок о бок. Вспомни… и пожалей его. Как можно оставить его в этой обители смерти, одного, без памяти!
      — Я натравил на него Охотников! — торжествующе воскликнул я. — Они заставят короля Ртра разделить с нами эту могилу до скончания века!
      Я собрался с волей, напряг остатки сил и встал… И когда моя рука потянулась, чтобы выдернуть из гнезда цилиндр с записью памяти короля, я почувствовал на своей щиколотке окровавленные пальцы Голода. Тут силы меня оставили, И я полетел головой вперед в тот темный колодец смерти, откуда обратного пути нет.
      Я очнулся и долго лежал в темноте, не шевелясь, пытаясь восстановить фрагменты этого странного сна, полного насилия и смерти. Я до сих пор чувствовал неприятный осадок от горьких эмоций. Но мне надо было обдумать более важные вещи, чем сон. Несколько секунд я не мог вспомнить, что я должен был сделать, затем вдруг вспомнил, где нахожусь. Я лежал на кушетке под шлемом…
      Но аппарат не сработал.
      Я пораскинул мозгами, попытался воспользоваться новым набором воспоминаний, но ничего не вышло. Может, мой земной разум слишком чужд для восприятия копии валлонианской памяти и поэтому не среагировал на нее. Итак, еще одна моя блестящая идея провалилась. Однако, во всяком случае, я хорошо отдохнул. Пора было идти. Но вначале надо убедиться, что Оммодурад еще спит. Я сделал усилие, чтобы сесть…
      Никакого результата.
      У меня на мгновение закружилась голова от того, что нечто, обязанное отреагировать на мои намерения подняться, не подчинялось мне. Я лежал абсолютно неподвижно, размышляя над феноменом.
      Я попытался двинуться… но ни одна мышца не дернулась. Меня парализовало… или я связан… или, в лучшем случае, все это мне просто кажется. Нужно попытаться еще раз.
      Но мне было страшно пробовать снова. Что, если опять V ничего не получится? Лучше уж лежать здесь и убеждать себя, что все это — сплошная ошибка. Может, мне снова заснуть и потом, проснувшись, попробовать еще раз?..
      Но ведь это смешно! Мне всего лишь нужно встать. Я…
      Безрезультатно. Лежа в темноте, я напряг волю и попытался двинуть рукой, повернуть голову… Было такое впечатление, что у меня нет ни рук, ни головы, только разум — в полном одиночестве и в полной темноте. Я напряг свои чувства в попытке ощутить связывающие меня веревки — бесполезно. Ни веревок, ни рук, ни тела… Я не чувствовал кушетки. Хоть бы что зачесалось или дернулся хоть един мускул… Никаких физических ощущений. Я был бестелесным мозгом, закутанным в огромный кусок черной ваты.
      И вдруг я ощутил себя. Нет, не как большую конструкцию из костей и мышц, а как нейроэлектрическое поле, генерируемое внутри мозга, где циркулировали какие-то токи и возникали молниеносные взаимодействия молекулярных сил. Ощущение ориентации нарастало. Я уже представлял собой группу клеток… здесь, в левом полушарии. Нервная ткань огромной массой нависала надо мной. А мое "я"… мое "я" сократилось до элементарного ego, материальной принадлежностью которого были "мои" руки, "мои" нога, "мой" мозг… Лишенный внешних раздражителей я наконец смог определить себя таким, каким являюсь на самом деле: иллюзорным состоянием, пребывающим в нематериальной непрерывности, которая вызывается циркулирующими в мозгу нейротоками, примерно так же, как магнитное поле индуцируется в пространстве потоком электронов.
      Теперь я знал, что случилось. Я открыл свое сознание лавине чужих воспоминаний. Другой разум захватил все мои сенсорные центры и загнал меня в темный угол. Я был изгнанником в своем собственном черепе.
      Целую бесконечность я лежал оглушенный, отрезанный от внешнего мира так, как меня не могли отрезать никакие камни Бар-Пондероне. Мое главное ощущение самого себя еще сохранилось, но было отодвинуто в сторону, лишено любых контактов с самим телом,
      Бесплотными пальцами воображения я пытался разорвать окружавшие меня стены в надежде увидеть хоть проблеск света, найти хоть какой-нибудь выход.
      Все напрасно.
      Я снова задумался над своим положением.
      Мне нужно проанализировать мое восприятие окружающего, отыскать каналы, через которые поступают импульсы от моих чувствительных нервов, и подключиться к ним.
      Я сделал осторожную попытку: продолжение моего концептуального "я" принялось зондировать вокруг себя с предельной осторожностью. Тут были бесконечные ряды клеток, там — стремительные потоки густой жидкости, дальше — туго натянутые кабели, переплетающиеся в паутину, а еще дальше…,
      Барьер! Сплошной и неприступный. Стена. Зондирующий усик моего "я" пробежался по поверхности, как муравей по арбузу, но не обнаружил ни единой, хотя бы крошечной щелочки. Барьер вздымался надо мной, чужой, непостижимый, и за ним — захватчик, похитивший у меня мой мозг.
      Я отступил. Растрачивать зря силы было бессмысленно. Я должен наметить место для удара и бросить туда все силы, которые сохранились у того, что осталось от моей личности… пока она совсем не рассеялась, и та абстракция, которая звалась Лиджен не исчезла навсегда.
      Последняя тень эмоций, неизвестно сколько времени цеплявшаяся за бесплотное поле разума, уже растаяла, оставив мне лишь интеллектуальную решимость отстоять себя. Я узнал в этом неявный признак того, что ощущение личности у меня начало отмирать, но инстинктивного страха я почему-то не почувствовал. Вместо этого я хладнокровно оценил свои возможности и почти сразу же наткнулся на неиспользованный канал — здесь, в пределах моего личностного поля. На какое-то мгновение я отвлекся от замысловатых контуров хранящихся у меня стереотипов… и тут же вспомнил:
      Я плыл в воде, выбиваясь из последних сил, а один из "красных" ждал меня с винтовкой наготове, Затем — поток данных, поступающий с холодной беспристрастной точностью. И я без труда мобилизовал свои силы на выживание.
      И еще… когда я висел на ничего не чувствующих пальцах под карнизом небоскреба "Йордано", я слышал бесстрастный голос.
      Но до сих пор я об этом не думал. Воспоминание о том чуде было отвергнуто рассудком. Но сейчас я знал: то была информация, которую я получил из памятки общего назначения, когда "прослушивал" ее в башне своего дома на острове перед самым бегством. Это была информация, необходимая для выживания и известная всем валлонианам во времена Двух Миров, Она хранилась у меня без всякой пользы, хотя и содержала все секреты сверхчеловеческой силы и выносливости… отвергнутая из-за этого идиотского отвращения к чужому, которым был полон мой разум-цензор.
      Но сейчас существовало только мое ego, избавленное от балласта всяких неврозов, освобожденное от влияния подсознания. Все ярусы разума теперь были обнажены. Я видел совсем близко участки, где рождались мечты, видел опустевшие источники инстинктивных страхов, линии связи с ослепляющими эмоциями. И все это находилось в моем полном подчинении.
      Ни секунды не колеблясь, я извлек хранившиеся у меня валлонианские знания, отгородил их и присвоил себе. Затем я снова приблизился к барьеру, распластался по его поверхности и тщательно исследовал ее. Напрасно…
      — …отвратительный примитив…
      Подобно удару молнии, блеснула мысль. Я немного отступил и затем возобновил атаку, но уже осмысленно. Я знал, что делать.
      Я отыскал цепь со слабым синапсом, проник в нее…
      — …невыносимое… остаточное… стирание…
      Я нанес молниеносный удар, проник сквозь барьер и овладел зоной оптических рецепторов. Чужой разум бросился на меня, но поздно. Столкнувшись с моим стойким сопротивлением, его штурм ослаб и затем совсем прекратился. Я осторожно включил анализирующее восприятие. В зоне "лямбда-мю" появились какие-то импульсы, колебания. Я подстроил фокусировку…
      И внезапно прозрел. Какое-то мгновение мое неустойчивое равновесие поколебалось от попытки направить поток внешних раздражителей в бестелесную концепцию моего "я", но баланс быстро восстановился. Итак, я овладел кое-какими позициями и теперь смотрел на мир одним глазом, который отвоевал у своего захватчика.
      И тут я едва не опешил.
      Яркий дневной свет заливал покои Оммодурада; Окружающая картина изменялась по мере того, как мое тело двигалось, пересекало комнату, поворачивалось… Я ведь думал, что оно все еще лежит в темноте, тогда как на самом деле оно расхаживало без моего ведома, побуждаемое чужим "я".
      В поле зрения попала кушетка, Оммодурада на ней не было.
      Я почувствовал, как все левое полушарие, дезориентированное потерей одного глаза, переключилось на второстепенные ощущения, его сопротивление ослабло. Я мгновенно оставил свои позиции в зрительной зоне, применил временную травматическую блокаду входных нервов, чтобы воспрепятствовать захвату моей собственности чужаком, и сконцентрировал всю свою силу на слуховых каналах. Победа далась легко. Мой глаз сразу же скоординировал свои восприятия с информацией, поступающей по слуховым нервам… и я услышал ругательство, произнесенное моим голосом.
      Тело стояла у голой стены, опираясь о нее рукой. В стене была пустая ниша, частично закрытая отодвигающейся дверцей.
      Тело повернулось, направилось к двери и вышло в мрачный коридор, полный фиолетовых теней. Взгляд метнулся между лицами двух стражников. Те ошеломленно вытаращились, раскрыв рты, и схватились за оружие.
      — Вы посмели преградить путь Лорду Аммэрлну? — стегнул их мой голос. — Прочь с дороги, если вам дорога ваша жизнь!
      И тело прошло мимо них, удалившись по коридору. Оно миновало большую арку, спустилось по мраморной лестнице, пересекло зал, на который я наткнулся, бродя по Сапфировому Дворцу, и вошло в Ониксовый Зал, где на высокой черной стене находилось золотое изображение солнечных лучей.
      На возвышении, на троне Великого Властителя восседал Оммодурад, хмуро глядя на своего хромого сподвижника, чьи рыжие волосы на этот раз были скрыты под черным капюшоном. Между ними с руками, закованными в тяжелые кандалы, стоял Фостер. Оммодурад обернулся; лицо его вначале побледнело, потом потемнело. Он встал, оскалив зубы.
      Взгляд моего глаза уперся в Фостера. Тот, в свою очередь, посмотрел на меня, и на лице его появилось растущее недоверие.
      — Мой Лорд Ртр! — услышал я свой голос. Глаз скользнул вниз и остановился на кандалах. Тело отпрянуло, словно в ужасе. — Ты преступил все границы, Оммодурад! — грубо провозгласил мой голос.
      Оммодурад шагнул ко мне, подняв свою огромную руку.
      — Не смей меня касаться, грязный пес! — взревел мой голос. — Клянусь богами, ты путаешь меня с простым смертным!
      Невероятно, но Оммодурад остановился, пристально глядя мне в лицо.
      — Я знал тебя как выскочку Дргона, мелкого Властителя, — пророкотал он. — Но сейчас я вижу за твоими светлыми глазами кого-то другого.
      — Твоя непорядочность — вот то преступление, которое вынудило меня на такое превращение, — сказал мой голос. — Знай же, перед тобой в теле этого дикаря твой господин Аммэрлн!
      — Аммэрлн!.. — Оммодурад дернулся, как от удара.
      Мое тело повернулось, оставив его без внимания. Глаз остановился на Фостере.
      — Мой господин, — вкрадчиво произнес мой голос, — клянусь, что эта собака умрет за свое предательство…
      — Эй, незваный гость, он без памяти! — вмешался Оммодурад. — Можешь не заискивать, ибо тот, кто был королем Ртром, больше им не является. Теперь ты будешь иметь дело со мной.
      Мое тело резко повернулось к Оммодураду:
      — Думай, что говоришь! Или твое честолюбие навлечет на тебя смерть!
      Оммодурад положил руку на кинжал:
      — Кто бы ты ни был, Аммэрлн из Брос-Ильонда или исчадие тьмы, знай, что отныне вся власть над Валлоном принадлежит мне.
      — А что будет с этим… кто когда-то был Кулкланом? У тебя есть обязанности по отношению к беспамятному? — Я увидел, как моя рука презрительно взмахнула в сторону Фостера.
      — Моему терпению пришел конец! — проревел Великий Властитель. — Я что, находясь внутри своей собственной крепости, обязан отчитываться перед каким-то сумасшедшим?
      Он двинулся по направлению к моему телу.
      — Не будь идиотом, Оммодурад. Неужто ты забыл о мощности великого Аммэрлна? — мягко спросил мой голос. Его огромная фигура снова заколебалась, пытливо разглядывая мое лицо. — Время Ртра миновало… и твое тоже, паяц, — продолжал мой голос. — Твои месяцы самообмана… а может это были годы?.. кончились, — Мой голос перешел на рев: — Знай же, что я… Аммэрлн Великий… возвратился править Окк-Хамилтоном.
      — Месяцы?.. — пророкотал Оммодурад. — Я действительно начинаю верить, что истории, которые рассказывают Серые, — чистая правда и что злой дух возвратился, чтобы преследовать меня. Ты говоришь — месяцы?
      Он запрокинул голову и засмеялся сдавленным смехом, который звучал как рыдание:
      — Знай же, ты, демон или сумасшедший, или вечный принц Зла, что тридцать веков я провел здесь, размышляя в одиночку, закрытый от всей империи одним единственным ключом.
      Я чувствовал, как шок вновь и вновь пронзал рассудок моего захватчика. Это была та возможность; на которую я рассчитывал, Я молниеносно среагировал: ударил в колеблющийся барьер и прорвал его.,
      Я ухватился за матрицу разума этого негодяя, быстро просмотрел его символику: она представляла собой миазмоподобное переплетение искаженных идей, колышущуюся паутину с мохнатыми узлами, похожими на затаившихся пауков, которую пронизывал шелестящий поток деформированных мыслей-форм.
      Но в азарте я забыл об осторожности. Разум-захватчик пришел в себя и нанес ответный удар. Слишком поздно я ощутил, что он проник в мои владения и стал проглядывать хранившуюся у меня информацию. Я бросился на защиту… И потерял практически все, что было мной завоевано. У меня осталась лишь единственная тонкая нить, которая как-то связывала меня с чужим сознанием. Потрясенный, я хватался за нее, одновременно цепко удерживая похищенные у него же блоки ценных данных. Если мой налет вызвал у чужака не более чем раздражение, то мне он дал массу информации. Я проанализировал ее, рассортировал и интегрировал в свои стереотипы. Возникла некая сложная структура отношений, которая стала перерастать в иное сознание.
      На мысленное изображение лица Фостера наложилось другое, изображение Кулклана, короля Ртра, повелителя Валлона и властителя Двух Миров.
      В моем, земном сознании Лиджена, появились и другие картины, похищенные мной из памяти захватчика:
      Хранилище с копиями памяти каждого гражданина, расположенное глубоко в скальной толще под свеянным легендами Окк-Хамилтоном и запертое королем Ртром на замки, которые подчинялись только его сознанию;
      Аммэрлн, подбивающий короля на дальнее космическое путешествие и при этом уговаривающий его захватить с собой копию королевской памяти ссылками на отрицательное воздействие бремени власти;
      Неохотное согласие Кулклана и тайная радость Аммэрлна по поводу успеха первой части его замысла;
      Приближение Перехода для Ртра на борту корабля в открытом космосе., и смелый шаг визиря;
      Наконец, те глупцы, которые нашли его около спасательного модуля… и утрата всего-всего…
      Эту историю подхватили мои собственные воспоминания: пробуждение ничего не подозревающего Фостера, запись памяти умирающего Аммэрлна, бегство от Охотников, копия памяти короля, валявшаяся три тысячелетия среди костей первобытного человека, пока я, дремучий дикарь, не поднял ее и, наконец, карман грубоватой одежды, где этот цилиндр сейчас находился… у самого бедра того тела, в котором я обитал, но такой же недоступный для меня, как если бы он находился за миллион миль отсюда.
      Но была копия и еще одной памяти — Аммэрлна. Я пересек Галактику, чтобы найти Фостера,. и привез с собой в немаркированном, окрашенном под олово цилиндре его заклятого врага.
      Я дал его врагу жизнь и тело.
      Фостер, который когда-то был Ртром, вопреки всякой логике выжил и вернулся, вернулся из мертвых, как последняя надежда золотого века…
      Чтобы принять из моих рук то, что уготовано ему судьбой.
      — Три тысячи лет, — услышал я свой голос. — Три тысячи лет люди на Валлоне жили без памяти, и слава Валлона была заперта в подземелье, не имеющем ключа.
      — Я и только я, — промолвил Оммодурад, — нес на себе бремя этого знания. Давным-давно, во времена Ртра я взял копию своей памяти из Хранилища в надежде дожить до того самого главного дня, когда он падет. Но его падение принесло мне мало радости.
      — И сейчас, — произнес мой голос, — ты хочешь заставить его разум, который уже и нельзя назвать разумом, открыть Хранилище?
      — Я знаю, что это безнадежная затея, — ответил Оммодурад. — Вначале я, думал, что раз он знает язык старого Валлона, значит, он просто не хочет выдать этот ключ. Но оказалось, что он больше ничего не помнит. Это — всего лишь высохшая оболочка Ртра… Я чувствую отвращение при виде его. Я с радостью убил бы его сейчас и положил конец этому долгому фарсу.
      — Нет! — прервал его мой голос. — Когда-то я приговорил его к ссылке. Да будет так!
      Лицо Оммодурада перекосилось от ярости:
      — Твоя глупая болтовня мне тоже надоела.
      — Погоди! — зарычал мой голос. — Ты что, хочешь выбросить ключ?
      В полной тишине Оммодурад вглядывался в мое лицо, В поле зрения глаза появилась моя рука9 в ней была зажата копия памяти Фостера.
      — Два Мира — у меня в руках, — произнес мой голос. — Посмотри на черные и золотые полосы. Это — копия королевской памяти. У кого этот ключ, тот всемогущ. Что же касается этого тела без разума, я согласен, пусть оно будет уничтожено.
      Оммодурад взглянул мне в глаза и произнес:
      — Да будет так!
      Рыжий, улыбаясь, вытащил из-под плаща длинный стилет. Я не мог больше ждать.
      По единственному проходящему сквозь барьер каналу, который я поддерживал открытым, я бросил остаток энергии своего разума. Враг отпрянул, но потом нанес сокрушительный ответный удар. Однако я уже был по ту сторону барьера.
      Пока захватчик пытался окружить меня, я разбил единый импульс своей атаки на мириады нервных ручейков, которые потекли, опутывая противостоящий разум сверху, снизу, по бокам. Я проникал все глубже, получая доступ к новым магистральным источникам энергии.
      Я ощутил злобный удар волны истинного гнева, которая едва не опрокинула меня, и схватился с чужаком вплотную. Но он оказался сильнее меня.
      Подобно едкой жидкости, массивная структура его личности разорвала поле моего "я". Я начал отступать, медленно, неохотно. Передо мной промелькнуло смутное видение моего тела, негнущегося, с пустыми глазами, и я услышал рокочущий голос Оммодурада: "Быстрее! Самозванца!.."
      Вперед! Теперь я нанес удар по правому зрительному центру и вцепился в него мертвой хваткой. Разум чужака взбесился, когда его окружила тьма. Я услышал пронзительный крик своего голоса и увидел в виде яркой сценки ту картину, которая угрожала моему захватчику: рыжий рванулся в мою сторону, в руках его блестел стилет…
      И вдруг разум, захвативший мой мозг, сдался, закружился в беспорядочном вихре и исчез…
      Потрясенный, я пошатнулся. Я был абсолютно один в своем черепе: мозг нависал надо мной, темный; необитаемый. Я начал двигаться, пробираться по основным нервным стволам, вновь занял кору…
      Агония! Я скорчился, почувствовал, как лавиной возвращались ощущения к моим рукам, ногам, раскрыл глаза, чтобы увидеть размытые движущиеся фигуры…, И почувствовал ужасную боль в груди.
      Я лежал на полу, с трудом дыша. Вдруг ко мне пришло понимание: рыжий нанес моему телу удар, и тот, другой разум, который имел полный контакт с болевыми центрами, сдался под воздействием шока и оставил обреченный мозг мне.
      Как сквозь красную вуаль, я увидел возвышающуюся над собой гигантскую фигуру Оммодурада, которая склонилась надо мной и снова выпрямилась с королевским цилиндром в руке. А дальше, за ним — Фостер, выгнувшийся назад и затягивающий цепь своих кандалов на шее рыжего. Оммодурад повернулся к ним, сделал шаг, вырвал своего наперсника из петли Фостера и отшвырнул в сторону. А потом вытащил свой кинжал. Фостер в мгновение ока подскочил к нему, ударил кандалами… и кинжал зазвенел по полу. Оммодурад отступил с проклятьем, а рыжий тем временем подхватил свой оброненный стилет и пошел на Фостера. Фостер, качаясь, обернулся, чтобы встретить его грудью и поднял вверх тяжелые кандалы.
      Я с усилием подтянул руку к своему боку и стал возиться с кожаной застежкой. Чужой разум похитил у меня сведения о цилиндре, но мне удалось все-таки утаить факт наличия пистолета. Моя рука была уже на рукоятке. Превозмогая боль, я вытащил его, подтянул руку к себе, с трудом поднял оружие, направил его в середину затылка, свободного от капюшона и покрытого копной рыжих волос… и выстрелил.
      Оммодурад нашел свой кинжал в углу, куда тот влетел, крутясь от удара Фостера, и поднял его. Забрызганный кровью рыжего Фостер отступил, пока не уперся спиной в стену: измученная фигура на фоне слишком ярких лучей солнца. Пламя металлической чеканки мерцало и горело перед моим угасавшим взором. Огромные золотые кольца Двух Миров, казалось, распались, и на меня начали накатываться волны тьмы.
      Но была еще одна мысль — что-то, что я нашел в сознании моего захватчика. В центре настенного рисунка была розетка, черно-золотая, выступавшая из стены на фут, похожая на рукоятку меча…
      Издалека пришло знание: это — меч Ртра, который король-воин использовал когда-то на заре своих дней, а потом убрал подальше, замкнув в каменных ножнах на замок, подчиняющийся только его разуму, чтобы никто другой не мог использовать его в дурных целях.
      Меч, настроенный на стереотипы сознания короля…
      Я сделал последний вдох и разогнал тьму перед глазами. Оммодурад шел мимо меня с кинжалом в руке на безоружного человека.
      — Фостер, — прохрипел я. — Меч…
      Фостер поднял голову. Я говорил по-английски. Слоги странно и непривычно звучали в такой неземной обстановке, но Оммодурад не обратил внимания на незнакомые слова.
      — Вытащи… меч… из камня!.. Ты… Кулклан… Ртр… король Валлона.
      Я увидел, как он протянул руку и схватился за богато украшенную рукоятку. Оммодурад с криком метнулся к нему…
      Меч легко выскользнул из стены — четыре фута сверкающей стали. Оммодурад остановился, уставившись на закованные в кандалы руки, держащие рукоятку легендарного меча. Он медленно опустился на колени и преклонил голову.
      — Сдаюсь, Кулклан, — произнес он. — И молю короля Ртра о пощаде.
      Я услышал за спиной громкий топот ног. Смутно как в тумане, я почувствовал, как Торбу поднимает мою голову, как надо мной склоняется Фостер Они что-то говорили, но я не слышал. Мои ноги похолодели… холод продвигался выше…
      Я ощутил прикосновение рук и прохладного гладкого металла к своим вискам. Мне хотелось что-то сказать, сообщать Фостеру, что я нашел тот ответ, который прежде постоянно ускользал от меня. Хотел сказать, что продолжительность любой жизни, если ее отсчитывать от смерти, одинакова и что жизни, как и музыке, нужен не смысл, а лишь некая симметрия.
      Но это было для меня слишком трудно. Я попытался ухватиться за эту мысль, чтобы унести ее с собой в надвигающуюся холодную пустоту, но она ускользнула, оставив мне лишь ощущение самого себя, и ветры вечности унесли этот последний обрывок моего "я", растворив его во тьме…
 

ЭПИЛОГ

 
      Я очнулся и увидел свет, яркий, как утро нарождающегося мира. Легкие занавеси трепетали на высоких окнах, через которые была видна стая нарядных белых облаков, плывущих в высоком синем небе.
      Я повернул голову. Рядом со мной стоял Фостер, одетый в короткую белую тунику.
      — Какой глупый наряд, — заметил я, — но на вашей фигуре он выглядит неплохо. А вы постарели, вы выглядите на двадцать пять и ни днем меньше.
      Фостер улыбнулся.
      — Добро пожаловать на Валлон, друг мой, — произнес он по-английски. Я заметил, что он выговаривал слова немного неуверенно, как будто давно их не употреблял.
      — Валлон, — повторил я. — Значит, все это был не сон?
      — Считайте сном, Лиджен. С сегодняшнего дня ваша жизнь только начинается.
      — Я что-то должен был сделать, — сказал я. — Но это, кажется, уже не важно. Я чувствую себя расслабленным.
      Кто-то вышел из-за спины Фостера.
      — Гоуп! — воскликнул я, но потом засомневался. — Вы Гоуп, так? — спросил я по-валлониански.
      Он засмеялся:
      — Когда-то меня знали под таким именем. Но истинное мое имя Гванн.
      Я взглянул на свои ноги и увидел, что одет в такую же тунику, что и Фостер, только бледно-голубую.
      — Кто меня так облачил? — спросил я. — Где мои брюки?
      — Эта одежда вам больше к лицу, — сказал Гоуп. — Взгляните в зеркало.
      Я поднялся на ноги, подошел к высокому зеркалу.
      — Ну, ребята, это не я! — И застыл с раскрытым ртом. На меня из зеркала ошеломленно смотрел какой-то Геркулес, черноволосый и великолепно сложенный. Я закрыл рот… и его рот закрылся, я двинул рукой, и то же самое сделал он. Я резко повернулся к Фостеру:
      — Что… как… кто?
      — То бренное тело, которое было Лидженом, умерло от ран, — сказал он. — Но память его была записана. Мы прождали много лет, прежде чем оживить этот разум снова.
      Я повернулся к зеркалу и посмотрел в него с изумлением. Оттуда с таким же изумлением таращился на меня молодой гигант.
      — Я помню… — произнес я, — помню… нож в животе… и рыжеволосого человека… и Великого Властителя и…
      — За его преступления, — сказал Гоуп, — он был отправлен в ссылку до наступления у него Перехода. Долго же нам пришлось ждать.
      Я снова взглянул в зеркало, но теперь увидел там две физиономии, и обе молодые. Одна находилась очень низко, чуть выше моих щиколоток, и принадлежала кошке, которую я знал когда-то под именем Иценка. Во второй я наконец узнал человека, который был когда-то известен мне под именем Оммодурада. Только теперь это был ясноглазый молодой человек не старше 21 года.
      — Мы переписали вашу память в его чистый мозг, — сказал Гоуп.
      — Он обязан вам жизнью, Лиджен, — сказал Фостер. — Ведь своей он лишился.
      — По-моему, здесь я должен застучать ногами, заорать и потребовать назад свой первоначальный уродливый вид, — медленно произнес я, изучая свое отражение. — Но дело в том, что мне нравится выглядеть как Мистер Вселенная.
      — Ваше старое земное тело было заражено микробами прежних времен, — сказал Фостер. — Теперь же вас ожидает очень продолжительная жизнь.
      — А сейчас пойдем, — сказал Гоуп. — Весь Валлон ждет, чтобы выразить вам свое почтение. — Он подвел меня к высокому окну.
      — Ваше место теперь рядом со мной в тронном зале, — сказал Фостер. — А после — все Два Мира в вашем распоряжении.
      Я взглянул в открытое окно и увидел ковер бархатистой зелени, уходящий пологами холмами к опушке далекого леса. Внизу, на длинном газоне, я разглядел процессию блестящих рыцарей и дам верхом на черных и золотистых животных, в которых весь мир узнал бы единорогов.
      Я поднял глаза, туда, где свет огромного белого солнца блестел на синих башнях. Где-то зазвучали фанфары.
      — Ну что ж, — сказал я, — вполне подходящее предложение. Я его принимаю.

      То был миг настолько краткий, что его вряд ли можно измерить, и все же он всегда длился слишком долго. В тот момент казалось, что каждый ум вселенной, каждый ум, который когда-то был или мог быть, выкрикивал ему свои самые глубинные эмоции.
      Затем все кончилось. Звезды вновь изменились.
      Даже Кзанол, который был хорошим астрогатором, не пытался гадать, где сейчас мог находиться корабль. При 0,93 световой скорости, когда средняя масса вселенной становится достаточно большой, чтобы позволить вхождение в гиперпространство, — звезды становятся неузнаваемыми. Спереди они болезненно вспыхивают сине-белым, а сзади кажутся тускло-красными, как рассыпавшиеся угольки. Сжатые по бокам, они вытягиваются в крошечные линзы. Поэтому Кзанол посасывал таблетки гнал до тех пор, пока бортовой мозг корабля наконец не издал глухой звук. Он подошел к экрану.
      На экране бортового мозга появилась надпись: "Оценка времени подлета к Тринтану: 1,72 дня".
      Никуда не годится, решил он. Можно было выскочить к Тринтану и поближе. Но в таких случаях удача, а не мастерство, решала, когда гиперпространственный корабль зайдет в порт. Законом гиперпространства был принцип неопределенности. Поэтому нет нужды быть нетерпеливым. Пройдет несколько часов, прежде чем фьюзер перезарядит батарею.
      Кзанол повернул кресло, чтобы видеть звездную карту на задней стене. Сапфировая булавка мерцала и слабо светилась в другом конце кабины. Секунду он наслаждался ее сиянием — сиянием неограниченного богатства. Затем вскочил и пробежал пальцами по клавишам пульта управления.
      Конечно же, есть причины быть нетерпеливым! Возможно, сейчас кто-то другой, с такой же картой и булавкой, воткнутой в ту же точку, куда Кзанол вставил свой сапфировый указатель, мог мчаться на полной скорости, чтобы заявить свои права" Владение всем этим миром рабов на протяжении жизни будет законным правом Кзанола, но только в том случае, если он достигнет Тринтана первым.
      Он напечатал: "Как долго будет перезаряжаться батарея?"
      Мозг запыхтел почти сразу же. Но Кзанол ответа так и не узнал.
      Внезапно в заднем окне блеснул ослепительный свет. Кресло Кзанола разложилось в кушетку, завыла громкая музыкальная нота, и на него навалилось давление. Ужасное давление. Судно не было рассчитано на такое огромное ускорение. Его хватит секунд на пять. Потом…
      Звук был таким, словно две свинцовые двери шлепнулись друг о друга, а корабль оказался между ними.
      Давление ослабло. Кзанол встал и взглянул в заднее окно на раскаленное добела облако, которое бы то его фьюзером. У машины нет ума, поэтому не прочесть ее "мыслей"; ты не знаешь, когда она предаст тебя…
      Бортовой мозг заработал.
      Он прочитал: "Время для перезарядки батареи"; после строки следовал спиральный иероглиф — знак бесконечности.
      Его лицо было по-прежнему прижато к оконному, алмазному стеклу, и Кзанол мог видеть, как горящая силовая установка исчезает среди звезд. Бортовой мозг отстрелил ее в тот миг, когда она стала опасной. Вот почему она была уже в полумиле позади корабля: да, фьюзеры иногда взрываются. Он почти потерял ее из вида, когда свет вспыхнул снова, превращаясь в нечто более яркое, чем солнце.
      Бум! — щелкнул бортовой мозг. Кзанол прочел: "Оценка времени подлета к Тринтану", и снова за надписью шла спираль.
      Ударная волна далекого взрыва настигла корабль. Хлопок прозвучал так, словно резко затворилась дальняя дверь.
      Теперь можно не торопиться. Кзанол долго стоял перед картой ка стене, рассматривая сапфировую буланку.
      Крошечная звездочка на крошечной драгоценности подмигнула ему, говоря с двух миллиардах рабов и полностью индустриальном мире, который только и ждал, чтобы служить ему; она рассказала ему еще о большем богатстве и мощи, чем знавал его дед, великий Рейкарлив; она рассказала о сотнях наложниц и десятках тысяч слуг для услаждения каждого его каприза в течение долгой ленивой жизни. Он был заядлый потребитель гнала, и вкусовые щупальца по углам его рта скорчились, как голодные дождевые черви. Ум заполняли сожаления, что ничего этого пока нет.
      Его деду оставалось продать плантацию, когда тнуктипы — рабы Плорна — создали антигравитацию. Плорн надо было уничтожить вовремя, и это произошло. Кзанол был вынужден остаться на Тринтане и даже служить ради средств к существованию. Ему надо было купить запасной фьюзер вместо этого суперкостюма, роскошной аварийной кушетки, сигнализатора запаха в воздушной установке и его последнего приобретения — сапфировой булавки.
      Был день, когда он сидел, сжимая сине-зеленый пластиковый шнур, который мог сделать его либо владельцем космического корабля, либо безработным бродягой. Согбенные, белые скелетообразные формы быстро мелькали вокруг него: видоизмененные скоростные виприны, самые быстрые животные в галактике. Но слава Силе! Виприн Кзанола оказался быстрее остальных. Если бы он только мог отбросить эту нить…
      Какое-то время он заново проживал свою жизнь на огромной арене трех плантаций, где вырос и стал взрослым. Лаговая станция Кзазита с ее фактической монополией на твердое топливо исчезла теперь навсегда. Если бы он только оказался там сейчас…
      Но Лаговая станция Кзазита была полем космодрома, где он в последний раз садился десять лет назад.
      Он подошел к рундучку и надел свой костюм. Здесь было два костюма, включая запасной, который Кзанол купил на случай, если первый перестанет функционировать. Глупец! Если костюм откажет, он тут же умрет.
      Кзанол провел массивным, похожим на обрубок, пальцем по кнопке тревоги на своей груди. Возможно, вскоре ему придется воспользоваться ею, но не теперь. Были вещи, которые следовало сделать в первую очередь. Ему надо выбрать лучший из возможных шансов на выживание.
      Он набрал на пульте: "Рассчитать курс до любой цивилизованной планеты с минимальным временем подлета. Указать время подлета".
      Мозг счастливо замурлыкал. Иногда Кзанол думал, что бортовой Мозг доволен только тогда, когда загружен тяжелой работой. Он часто пытался угадать безэмоциональные мысли машины. Его беспокоило, что он не может читать в ее уме. Иногда его даже раздражала неспособность приказывать ей как-нибудь иначе, чем через пульт. Возможно, он слишком одинок, подумалось ему: тринтане никогда не контактируют с другими формами жизни, кроме протоплазменной. Ожидая ответа машины, он для пробы попытался достать спасательный выключатель на своей спине.
      Это ему не удалось, но то была наименьшая из его забот. Когда он нажмет на кнопку тревоги, включится поле стазиса, и время остановит свой бег внутри костюма. Однако спасательный выключатель будет выдаваться из него. И расположен он так, чтобы спасатель Кзанола, а не сам Кзанол, мог добраться до него.
      Бум! Экран ответил: "Нет решения".
      Вздор! У батареи огромный потенциал" Даже после гиперпространственного прыжка в ней должно оставаться достаточно энергии, чтобы доставить судно на какую-нибудь цивилизованную планету. Тогда почему бортовой мозг…
      И тут он понял. У корабля есть мощность для достижения нескольких планет, ко ее не хватает для замедления судна до скорости любого из известных миров. Хорошо, пусть будет так. В своем поле стазиса Кзанол может не беспокоиться о том, насколько сильным будет удар при посадке. Он напечатал: "Исключить из вычислений уменьшение скорости для посадки. Составить курс до любой цивилизованной планеты. Довести до минимума время подлета".
      Ответ последовал через несколько секунд. "Время подлета до Автпрана 72 тринтанских года 10048 дней".
      Автпран. Ладно, не вопрос, где он будет находиться; он может вскочить в корабле на Туинган тут же, как только они выключат его генератор поля, а если за эти 72 года какой-то другой разведчик найдет Рейкарливан? Все может быть.
      Дух Силы! Кзанол торопливо напечатал: "Аннулировать курс на Автпран" и устало обвис в кресле, напуганный столь узкой дорогой к спасению.
      Если он рухнет на Автпран со скоростью более девяти десятых световой, то убьет больше миллиона людей. Допустим, он врежется в океан! Ударная волна обрушится на каждый летящий в воздухе объект на тысячу миль вокруг и начисто вылижет сушу, затопив острова и разрушив половину строений всей планеты.
      За такую грубую ошибку его предадут смерти после года пыток. Муки в условиях телепатического, высокоразвитого общества — вещь ужасная. Студенты биологии будут наблюдать за ним, неистово строча статьи, пока члены Штрафной коллегии тщательно проверят его нервную систему стимуляторами…
      Мало-помалу его затруднительное положение начинало проясняться. Ему нельзя спускаться на цивилизованную планету. Все верно. Но он не может приземлиться даже на планете рабов; Кзанол был уверен, что разрушит несколько дворцов смотрителей и перебьет рабов на сумму в несколько десятков миллионов.
      Возможно, стоит подумать над проходом через планетную систему, в надежде, что увеличенная масса его корабля будет замечена? Но он не отважился и на ото. Оставаться в пространстве было неразумно. Почему? Он мог выскочить из галактики! Кзанол увидел себя навеки затерянным между островными вселенными, увидел судно, которое распадалось на части вокруг него, увидел спасательную кнопку, стертую космической пылью до маленького блестящего пятна… Нет!
      Он осторожно протер закрытый глаз вкусовыми щупальцами. Может, приземлиться на спутнике? Если он врежется в спутник достаточно сильно, вспышку наверняка заметят. Но бортовой мозг не так хорош даже здесь, а там такое расстояние! Орбита спутника — хитрая вещь, и он может угодить в луну цивилизованной планеты. Автпран был ближе всех, и Автпран был самым недоступным.
      И с этим кончено, подумал Кзанол, высосав последний гнал. Чувствуя— жалость к самому себе, он сидел до тех пор, пока огорчение не прошло, потом встал и начал мерить комнату шагами.
      Ну конечно же!
      Он стоял, как столб, посреди комнаты, обдумывая идею, осенившую его, пытаясь найти хоть какой-нибудь изъян. Кзанол не нашел ни одного. Он торопливо набрал на пульте: "Рассчитать курс на пищевую планету, сведя до минимума время подлета. Судно не нуждается в замедлении скорости для посадки. Выдать подробности".
      Его вкусовые щупальца свисали безвольно и расслабленно. Все будет хорошо, подумал он, и они подтверждают это.
      В галактике было не так уж много планет, годных для обитания протоплазменных форм жизни. Природа создала невероятное число условий. Чтобы обеспечить нормальный состав атмосферы, планета должна находиться точно на нужном расстоянии от солнца С-типа, она должна иметь необходимые размеры и причудливо укрупненную луку в своем небе. Назначение луны состояло в том, что она скрывала большую часть атмосферы планеты, обычно около 99 процентов. Без луны годный для жизни мир становился совершенно необитаемым; воздух приобретал сокрушительный вес, а температура становилась, как в раскаленной духовке.
      Из 219 годных для жизни миров, найденных Тринтаном, 64 были обитаемы. На семнадцати существовала разумная мысль, точнее на восемнадцати, если придерживаться широких взглядов. 155 бесплодных миров не были пригодны для оккупации Тринтаном, и пока на них шел длительный процесс посева. Между тем их тоже использовали.
      Их засевали созданной тнуктипами пищевой закваской. Через несколько веков закваска обычно видоизменялась, но до тех пор мир становился пищевой планетой, с океанами, наполненными самой дешевой едой в галактике. Конечно, употребляли ее только рабы, но рабов было много.
      По всей галактике создавались пищевые планеты для пропитания рабских миров. Дворцы смотрителей всегда располагались на спутниках. Кому захотелось бы жить в мире с бесплодной сушей и пенистыми морями? Не говоря уже об опасности бактериального заражения закваски! Поэтому со спутников велось тщательное наблюдение за пищевыми планетами.
      Когда закваска мутировала до стадии, после которой она становилась несъедобной даже для рабов, мир засевался стадами белковых, пожирающими закваску. Белковые пожирали все, но и сами служили хорошим источником пищи. Поэтому наблюдение продолжалось постоянно.
      Со своей нынешней скоростью Кзанол врежется в планету с такой силой, что это вызовет протуберанец раскаленного газа. Взорванная горная порода поднимется в пространство; это будет выглядеть пугающе и достоверно даже для наблюдателя с луны. Оранжевый жар кратера сохранится несколько дней.
      Была вероятность, что Кзанол окажется под землей, но не очень глубоко. Раскаленный воздух и осколки, которые движутся впереди метеорита, обычно разрушают метеорит еще в воздухе, и они рассеются, осев на огромной площади. А Кзанол, надежно завернутый в поле стазиса, будет отброшен назад из образовавшейся дыры и не зароется слишком глубоко при вторичном падении. Смотритель тут же найдет его с помощью любого горно-проникающего инструмента. Ведь поле стазиса — единственный идеальный отражатель.
      Бортовой мозг прервал его размышления: "Ближайшая доступная пищевая планета — Ф124. Оценочное время подлета 202 года 91,4 дня",
      Кзанол напечатал: "Предъявить Ф124 и систему".
      Экран покрылся крапинками света. Одна за другой, крупные планеты и их системы спутников проходили через стадию увеличения. Ф124 предстала дымящимся, быстро вращающимся шаром: типичная пищевая планета, даже вращение ее луны было почти нулевым. Луна казалась не только довольно крупной, но и слишком удаленной. А внешняя планета заставила Кзанола раскрыть рот от восхищения. Она была окольцована! Великолепно окольцована. Кзанол подождал, пока не были показаны все крупные миры. Затем, когда начали появляться астероиды в порядке убывания размеров, он напечатал; "Довольно. Следовать курсом на Ф124".
      Ему оставалось только надеть шлем, и тоща он будет полностью готов для долгого сна. Кзанол чувствовал ускорение корабля, пульсацию в металле от двигателя. Сила притяжения в кабине заметно уменьшалась. Он взял шлем и насадил его на шейное кольцо, затем передумал и снял. Кзанол подошел к стене, сорвал звездную карту, свернул ее и просунул через шейное кольцо в недра своего костюма. Он уже хотел надеть шлем, когда на него нахлынули внезапные сомнения.
      Его спасатель мог запросить крупную сумму за альтруистический акт спасения. Но, допустим, награда не удовлетворит его? Каким бы он ни был тринтанином, он ухватится за карту сразу, как только ее увидит. К тому же это не противоречит закону. А Кзанол запомнят карту наизусть.
      Но было и лучшее решение.
      Да! Кзанол заторопился к рундучку и вытащил второй костюм. Затолкал карту в рукав. Прекрасная идея подняла ему настроение. В пустой костюм влезут многие вещи. Он проворно передвигался по кабине, собирая свои сокровища. Шлем-усилитель, универсальный символ силы и королевских привилегий, который принадлежал еще его деду. Это был легкий, но объемный инструмент, позволявший увеличивать природную Силу тринтанина для управления теми двадцатью — тридцатью нетринтанами, которые будут контролировать всю планету. Прощальный подарок брата, дезинтегратор с резной рукояткой ручной выделки. У него мелькнула мысль, которая заставила его на время отложить предмет в сторону. А эти статуэтки Птул и Миксиломаты? Может быть, им никогда не суждено встретиться! И обе женщины умрут, прежде чем он увидит их вновь, если только какой-нибудь друг не поместит их в стазис до его возвращения. Эти усыпанные алмазами часы с корпусом из халфаба и криогенным передаточным механизмом, который всегда будет медленно вращаться, независимо от того, как давно их заводили. Он не будет носить их на Ф124 — они предназначены только для официальных дел. Кзанол завернул свои ценности в одно из прекрасных платьев и только потом вложил в костюм.
      А в комнате оставалось так много всего.
      Наконец решившись, он вызвал маленького рейкарливанского раба из складского ящика и заставил его залезть в костюм. Кзанол завинтил шлем и нажал на кнопку тревоги.
      Костюм выглядел, как бугристое зеркало. Все складки остались, но материал в одно мгновение стал жестче, чем алмаз или халфаб. Он впихнул костюм в угол и ласково похлопал по шлему.
      "Аннулировать текущий курс на Ф124, — напечатал он. — Рассчитать и следовать более быстрым курсом на Ф124, используя половину оставшейся мощности и завершив все необходимые силовые маневры к следующему дню".
      Днем позже Кзанол страдал от мягких симптомов отсутствия гнала, Он делал все, что только мог придумать, лишь бы быть занятым чем-то и не вспоминать о том, как сильно ему хочется гнала.
      Фактически он просто завершил эксперимент" Кзанол выключил поле второго костюма, вложил дезинтегратор в его перчатку и снова включил генератор, Поле стазиса приняло свой металлический вид. Инструмент старателя вошел в стазис вместе с костюмом.
      Наконец, симптомы прекратились. Почувствовав значительное облегчение, Кзанол подошел к пульту и напечатал: "Рассчитать самый быстрый курс до восьмой планеты системы Ф124. Ждать 1-2 дня, затем следовать рассчитанным курсом" Он надел костюм, поднял дезинтегратор и, прихватив кабельный шнур, вышел из воздушного тамбура. С помощью шнура он остановил свой дрейф, пока не оказался неподвижным относительно корабля.
      Какие-нибудь последние мысли?
      Он сделал лучшее из того, на что был способен. Он упадет на Ф124. Корабль подлетит к невидимой, необитаемой восьмой планете, но только через годы после его падения Кзанол врежется в третью планету. Корабль оставит славный, огромный кратер, который можно будет с легкостью найти. А это ему и надо.
      Был риск, подумал он, что на спасательный выключатель подействует сильный нагрев при вхождении в атмосферу. Если это произойдет, он останется под землей, поскольку потребуется время, чтобы поле исчезло. Но он может проложить себе путь дезинтегратором.
      Кзанол поднес толстый, неуклюжий палец к тревожной кнопке. Последние мысли?
      К сожалению, их не было.
      Кзанол нажал на кнопку тревоги.
      Лэрри Гринберг вылез из контактного поля и встал на ноги. Его шаги эхом разнеслись в большой комнате с водоемом для дельфинов. На этот раз дезориентирующих эффектов не было, как не было проблем с дыханием и побуждением покачивать несуществующими плавниками и хвостом. Это было вполне естественно, так как "сообщение" пошло другим путем.
      Дельфин по кличке Чарли лежал на дне водоема. Он выплыл из-под своего специально обустроенного контактного шлема. Лэрри прохаживался там, где Чарли мог видеть его через стекло, но глаза дельфина ни на что не смотрели. Его тело дрожало. Наблюдая за ним, Лэрри заметил, что к нему подошли два морских биолога, тоже немного обеспокоенные происходящим. Вскоре Чарли перестал трястись и выплыл на поверхность.
      — Ну и дикость! — произнес Чарли с акцентом утенка Дональда.
      — С тобой все в порядке? — с тревогой спросил один из докторов, — Мы поддерживали поле на самой низкой мощности.
      — Ну конечно, Билл, со мной все порядке. Но это была такая дикккость. Я чувствовал, что у меня рруки и ноги, и длинный нос, свисающий на зубы вмместо дыррк в голове. — Несмотря на акцент, в произношении Чарли не было ничего неприятного, — И я иммел эттого ужасного желания ласкать жену Лэррри.
      — По мне это уже слишком, — шепотом произнес доктор Билл Слейтер.
      — Ах ты распутная рыбина! — рассмеялся Лэрри. — Только попробуй! Я выкраду всех твоих самок!
      — Мы меняемся женами? — Чарли затрещал, как пулемет во время боя, затем яростно защелкал, носясь по кругу. Дельфин смеялся. Он закончил демонстрацию, высоко выпрыгнув из воды и рухнув в нее брюхом. — Мой акцент улучшается?
      Лэрри решил, что не стоит пытаться уворачиваться от брызг. Вода струйками стекала по его коже.
      — Дай подумать. Да, он лучше. Он значительно лучше.
      Чарли перешел на дельфинез — вернее, пиджин-дельфинез, — язык, понятный человеческому слуху. Остальная часть их беседы напоминала какофонию писков, похрюкиваний, душераздирающих свистов и других крайне резких шумов.
      — Когда наша следующая встреча, дружище?
      Лэрри выжимал воду из волос.
      — Точно не знаю, Чарли. Возможно, через несколько недель. Меня попросили взяться за другое задание. У тебя будет время поговорить со своими коллегами и передать им то, что ты узнал о нас, ходоках, читая мои мысли.
      — Неужели ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? Серьезно, Лэрри, есть нечто такое, что я хотел бы обсудить с тобой!
      — Тогда выкладывай.
      Чарли намеренно увеличил скорость передачи. Никто кроме Лэрри Гринберга не мог бы уследить за быстрым хором звуков трамвайного парка.
      — Каковы шансы у дельфина оказаться на борту ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ 3?
      — Что? Тебе захотелось на Джинкс? Океан Джинкса до дна состоит из пены!
      — Ну пусть так. Тогда в какой-нибудь другой мир.
      — Почему дельфин интересуется космическими перелетами?
      — А почему это делают ходоки? Нет, тут не вопрос чести. Мне кажется, истина в том, что ты заразил меня идеей космоса, Лэррри.
      На мальчишечьем лице Лэрри медленно расползалась улыбка. Он обнаружил, что ему почему-то нелегко ответить на вопрос.
      — Это проклятая, заразная болезнь, и трудно отделаться от нее.
      — Да.
      — Я подумаю, Чарли. В конце концов, ты можешь войти в контакт с Объединенными Нациями, но сначала дай мне время. Нам понадобится уйма воды, ты знаешь. А она намного тяжелее, чем воздух.
      — Поэтому я и говорю с тобой.
      — Дай мне немного времени. Я действительно должен идти прямо сейчас.
      — Но…
      — Извини, Чарли. Официальный визит. Во всяком случае доктор Янски утверждает, что такое бывает раз в десятилетие. А теперь перевернись.
      — Тиран, — прошипел Чарли, для которого это было нелегким делом. Но он перевернулся на спину. Три человека несколько минут протирали его брюхо. Потом Лэрри попрощался. На мгновение ему стало интересно, появились ли у Чарли какие-нибудь проблемы при усвоении его воспоминаний. Но если и так, то не беда: по договору, которым они пользовались, Чарли при желании мог забыть весь эксперимент. Включая и желание покорить космос.
      За внушение которого было неловко.
      Этим вечером он и Джуди обедали вместе с д-ром и миссис Доркас Янски. Д-р Доркас Янски был громадным западноберлинцем, с белокурой бородой и яркой экстравертивной личностью, которая всегда заставляла Лэрри чувствовать себя немного неуютно. Но каждому, кроме него, было ясно, что у Лэрри почти такая же психика, хотя она заключена в более тщедушном теле. Только этим они и отличались. Миссис Янски была ростом с Джуди и выглядела почти такой же хорошенькой. Она казалась молчаливой — по крайней мере, когда беседа шла на английском.
      Разговор во время обеда шел довольно пылкий. Как сказал позже Лэрри:
      — Забавно встретить того, кому нравится спорить о тех же вещах, что и тебе.
      — Они сравнивали вытягивание Лос-Анджелеса в ширину с ростом Западного Берлина в высоту.
      — Стремление достичь звезд, — говорил Янски.
      — Вы окружены Восточной Германией, — утверждал Лэрри. — Вам просто некуда двигаться, как только вверх.
      Они тратили время впустую, решая, какая из одиннадцати форм коммунизма более похожа на марксизм, и в конце концов согласились подождать и посмотреть, какое правительство завянет быстрее. Они говорили о смоге — откуда он брался теперь, когда в Большой чаше Лос-Анджелеса не было ни индустриальных концернов, ни углеводородных двигателей? Конечно, от стряпни, подумала Джуди. Сигареты, предполагал Янски, а Лэрри настаивал, что электростатическое конденсирование воздуха могло концентрировать нечистоты во внешней атмосфере. Они поговорили и о дельфинах. Янски имел нахальство оспаривать разум дельфинов только на том основании, что они никогда ничего не строили. Лэрри, задетый за живое, вскочил и без подготовки выдал самую волнующую лекцию в своей жизни. Но к делу они подошли только после кофе.
      — Вы не первый, кто читал мысли дельфина, м-р Гринберг. — Янски теперь держал гигантскую сигару, помахивая ею вместо черной профессорской указки. — Разве я не прав, утверждая, что контакты с дельфинами являются лишь видом дрессировки?
      Лэрри энергично кивнул.
      — Все верно. Джуди и я пытались получить место на ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКЕ 3, которую предполагалось направить на Джинкс. По стандартным тестам я знал, что обладаю какой-то способностью к телепатии, и когда мы получили весть о бандерснейзах, я знал, что мы будем там. Никто нигде не пытался изучать язык бандерснейзов, и на Джинксе не было ни одного контактера. Поэтому я вызвался на работу с дельфинами, а Джуди начала изучать лингвистику, после чего нас взяли на судно как супружескую пару. Хотя я думаю, решающим фактором стали наши размеры. А работа с дельфинами была только практикой для дальнейшего контакта с бандерснейзами. — Он вздохнул. — Но эта дурацкая экономическая война с Поясом перечеркнула все усилия космонавтики. Ублюдки!
      Джуди склонилась к нему и взяла его руку.
      — Мы все-таки будем там, — пообещала она.
      — Конечно, будем, — ответил Лэрри.
      — Но это для вас не так и обязательно, — произнес доктор, подкрепляя свои слова резкими движениями сигары. — Если гора не идет к Магомету… — Он выжидающе сделал паузу.
      — Не хотите ли вы сказать, что можете достать бандерснейзов здесь. — Голос Джуди был пропитан изумлением, и ей было чему удивляться. Каждый из бандерснейзов весил до тридцати тонн.
      — Что я — волшебник? Не бандерснейзов, но кое-что другое. Я вам говорил, что я физик?
      — Нет. — Лэрри стало интересно, зачем физику понадобился контактер.
      — Да, физик. Мои коллеги и я вот уже двенадцать лет работаем над времязамедляющим полем. Мы знали, что оно возможно; это поле хорошо известно математикам, но инженерная технология его создания очень трудна. Нам потребовалось несколько лет.
      — Но вы получили его?
      — Да. Мы создали поле, которое делало шесть часов внешнего нормального времени эквивалентным одной секунде внутри коля. Отношение внешнего времени к внутреннему изменяется большими квантовыми скачками. Пропорция двадцать одна тысяча к одному — вот на что мы пока способны, и мы не знаем, каким будет следующий квант.
      Неожиданно заговорила Джуди:
      — Тогда постройте две машины и вложите одну в поле другой.
      Физик громко захохотал. Казалось, что его смех сотрясает всю комнату.
      — Простите меня, — сказал он, закончив смеяться, — но действительно забавно, что вы так быстро сделали это предложение. Конечно, таким и был один из первых вариантов, которые мы пытались обыграть.
      У Джуди появились черные мысли, и Лэрри предостерегающе сжал ее ладонь. Янски ничего не замечал:
      — Дело в том, что времязамедляющее поле не может существовать внутри другого. Я даже разработал математическое доказательство этого феномена.
      — Тогда плохо, — отозвался Лэрри.
      — Возможно, и нет. Мистер Гринберг, вы слышали когда-нибудь о Морской статуе?
      Лэрри попытался вспомнить, но его опередила Джуди:
      — Я слышала. Ее изображение было в журнале "Века". Ее обнаружили на бразильском континентальном шельфе.
      — Ну да, точно, — подтвердил Лэрри. — Ее нашли дельфины и обменяли у ООН на какие-то глубинные приспособления. Некоторые антропологи считали, что обнаружена Атлантида. — Он вспомнил снимки уродливой фигуры, четырех футов в высоту, со страшно искривленными руками и ногами, горбатой спиной и шаром головы, лишенным характерных черт; она выглядела, как хорошо отполированное зеркало. — Похожа на раннее изображение гоблина.
      — Да, во многом похожа. Так вот — она у меня.
      — Здесь?
      — Здесь. Сравнительная культурная выставка ООН дала нам ее на время после того, как мы объяснили, зачем она нам нужна. — Он снова раздавил окурок, но на этот раз уже тонкой сигары. — Как вы знаете, ни одному социологу не удалось связать статую с какой-либо известной культурой. Но я, доктор физических наук, разгадал тайну. Я уверен в этом… Завтра вы увидите, почему я уверен в том, что статуя является пришельцем, находящимся во времязамедляющем поле. Вы можете догадаться, чего я от вас хочу. Я хочу поместить вас и статую во времязамедляющее поле, после чего вы перейдете из нашего времени в собственное поле гостя и будете читать его мысли.
      В десять часов следующего утра они пришли на стоянку, и пока Лэрри нажимал кнопку вызов и ожидал такси, Джуди была рядом с ним. Прошло две минуты, и флайер с желто-черными шашечками опустился на стоянку.
      Лэрри полез в кабину, но вдруг почувствовал, как Джуди схватила его за предплечье.
      — Что-то не так? — спросил он, обернувшись.
      — Мне страшно, — ответила она, Ее взгляд блуждал по его лицу. — Ты уверен, что все будет хорошо? Ты же ничего о нем не знаешь!
      — О ком, о Янски? Послушай…
      — О статуе.
      — Подожди! — Он начал объяснять. — Смотри, я попробую быстро составить две оценки. Хорошо? — Она кивнула. — Во-первых. Контактное приспособление безопасно. Я пользовался им годами. Я получаю только воспоминания другой персоны и небольшое понятие о том, как она думает. И даже при этом воспоминания настолько слабы, что мне приходится напряженно размышлять, чтобы вспоминать о том, что не случалось со мною лично. Во-вторых. Мой опыт с дельфинами дал мне понять нечеловеческие мысли. Верно?
      — Верно. После встречи с Чарли тебе всегда хотелось разыгрывать разные шутки. Помнишь, когда ты гипнотизировал миссис Графтон и заставил ее…
      — Чудачка! Мне всегда нравилось шутить. Итак, в-третьих, временное поле вообще не проблема. Оно только уберет поле вокруг статуи. Так что можешь забыть о нем. В-четвертых, Янски не стал бы рисковать моей жизнью. Ты знаешь это, ты могла это видеть. Верно?
      — Но погружение на скубе прошлым летом…
      — Это была твоя идея.
      — Вот как? А я думала, твоя. — Она улыбалась и уже расхотела спорить. — Ладно. Будем считать, что на бандерснейзах ты попрактикуешься в следующий раз, но я чувствую, это будет серьезным испытанием. И я по-прежнему волнуюсь. Ты знаешь, я могу предвидеть.
      — Ну хорошо, хорошо. Я позвоню тебе, как только это удастся.
      Он сел в такси и набрал на циферблате адрес уровня факультета физики университета Лос-Анджелеса.
      — Марк вернется через минуту, — сказал Доркас Янски. — Хотите, я покажу вам, как работает времязамедляющее поле?
      Они находились в огромном помещении, с потолка которого свешивались два гигантских электрода, создававших оглушительные хлопки искусственной молнии, и это производило неизгладимое впечатление на группу студентов, стоявших с широко открытыми глазами. Но Янски, по-видимому, не интересовали молнии.
      — Мы заняли эту часть здания, поскольку здесь хорошая силовая установка, — сказал он, — и она достаточно велика для наших целей. Вы видите эту проволочную конструкцию?
      — Конечно.
      То был куб из очень тонкой проволочной сетки, на одном боку которого находился откидной клапан. Проволока покрывала и потолок, и пол, и стены. Рабочие увлеченно проверяли и расставляли огромную и сложную на вид груду аппаратуры, которая пока никак не стыковалась с проволочной клеткой.
      — Поле протекает по поверхности этой проволоки. Проволока служит границей между медленным внутренним временем и быстрым наружным. Могу вам сказать, мы здорово намучились, создавая его! — Янски пробежал пальцами по бороде, вспоминая тот адский труд, который хотел описать словами. — Нам кажется, что поле вокруг чужака должно быть на несколько квантовых чисел выше нашего. Не будем говорить о том, как долго он в нем находится — остановимся только на методе, который мы используем.
      — Да, возможно, он не знает ни того, ни другого.
      — Да, я тоже предполагаю это. Лэрри, вы будете находиться в поле шесть часов внешнего времени. Для вас это — одна секунда, Я так понимаю, что передача мыслей мгновенна?
      — Нет, не мгновенна, но она займет меньше секунды. Приготовьте аппаратуру и введите в действие контактную машину, затем включите временное поле, и я получу его мысли, как только он оживет. Пока этого не произойдет, я ничего не пойму.
      "Все, как с дельфинами, — говорил себе Лэрри. — Все, как при контакте с турсиопс трункатус".
      — Договорились. Хотя я и не уверен. Ну наконец-то.
      Янски пошел показать Марку, где поставить кофе.
      Лэрри нуждался в этом перерыве, так как внезапно почувствовал нервную дрожь. Она не была такой сильной, как в ночь перед первой встречей с дельфином, но казалась очень неприятной. Он вспомнил, что его жена была порою до неловкости чувствительной. Он с благодарностью принял кофе.
      — Вот так. — Янски перевел дыхание, осушив свою чашку за несколько глотков. — Лэрри, когда вы впервые начали подозревать, что склонны к телепатии?
      — В колледже, — ответил Лэрри. — Я посещал вашбенский университет — это в Канзасе, — и однажды заезжая "шишка" дала всей группе тест на пси-способности. Мы отрабатывали его целый день. Телепатия, интуитивное знание языков, силовой контакт, предвидение и даже причудливый тест на телепортацию, на котором провалились все. Джуди получила высший балл по предвидению, но оно у нее беспорядочное; я же обставил всех по телепатии. Вот так мы и встретились. А когда обнаружили, что оба мечтаем о полете к звездам…
      — Но, конечно, не это стало причиной вашего брака?
      — Вы абсолютно правы. И уверен, что даже черт не знает, почему мы до сих пор не разошлись. — Лэрри горько усмехнулся, но тут же собрался снова: — Телепатия способствует прочным бракам, вы это знали?
      — Нет, не знал, — улыбнулся Янски.
      — Я мог бы быть хорошим психологом, — произнес Лэрри без сожаления. — Но сейчас немного поздно начинать все заново. Я надеюсь, они отправят ЛЕНИВУЮ ВОСЬМЕРКУ 3, — сказал он сквозь зубы. — Они не могут бросить колонию навсегда. Они не сделают этого.
      Янски вновь наполнил чашки. Рабочие вкатили через огромный дверной проем что-то покрытое простыней. Лэрри наблюдал за ними, мелкими глотками потягивая кофе. Он чувствовал себя совершенно расслабленно. Янски осушил вторую чашку так же быстро, как первую. Он либо любит кофе, решил Лэрри, либо ненавидит его.
      Неожиданно Янски задал вопрос:
      — Вам нравятся дельфины?
      — Конечно. Очень.
      — Почему?
      — Они так много шутят. — Ответ Лэрри прозвучал не совсем к месту.
      — Вы довольны выбором своей профессии?
      — Вполне. Хотя мой отец был удивлен. Он думал, что я пойду по коммерческой линии. Видите ли, я родился в… — Его голос стал едва слышен. — Эй! Что это?
      — А? — Янски взглянул туда, куда смотрел Лэрри. — Да это Морская статуя. Может, подойдем и посмотрим на нее?
      — Давайте.
      Три человека, вносившие статую, не обращали на них внимания. Они внесли ее в кубическую структуру из мелкой проволочной сетки и поместили под один из пьезокристаллических шлемов контактной машины. Укрепили основание, подсунув под стопы деревянные клинья. Другой шлем на конце контактного звена со стороны Лэрри был фиксирован у изголовья старой психоаналитической кушетки. Рабочие, один за другим, покинули клетку, и Лэрри остался в открытом клапане, внимательно всматриваясь в статую.
      Поверхность была непрерывным, идеальным зеркалом. Зеркалом со складками. На статую было трудно смотреть, так как все, что достигало глаз, представляло искаженное отражение других частей помещения.
      Статуя была менее четырех футов в высоту. Она очень походила на безликого домового. Треугольный горб на его спине был скорее стилизованным, чем реалистичным, а шаровидная голова без каких-либо черт казалась откровенно мрачной. Ноги были странными и изогнутыми, пятки торчали слишком далеко от лодыжек. Вся статуя напоминала смоделированного гнома, если бы не ее странные ноги и ступни, совершенно непонятная поверхность и короткие, толстые руки с массивными ладонями Микки Мауса.
      — Мне кажется, он вооружен, — последовало первое, слегка встревоженное замечание Лэрри. — И как бы присел для прыжка.
      — Присел? Посмотрите ближе, — весело предложил Янски. — Взглянете на ноги.
      Вблизи все выглядело гораздо непригляднее. Его поза была угрожающей и хищной, словно предполагаемый чужак атаковал врага или добычу. Оружие — двуствольный дробовик без приклада, но с множеством колец — было готово оборвать любую жизнь. Однако…
      — Пока не понимаю, куда вы клоните, но вижу, что стопы не прямые. Они не прижаты к земле.
      — Правильно! — Янски все больше увлекался. Его акцент заметно усилился. — Это была первая вещь, над которой я задумался, когда увидел снимок статуи в обсерватории Гриффиз Парк. Мне показалось, что такая вещь не создана для того, чтобы стоять. Почему? И тогда я понял: она в свободном полете!
      — Да! Просто удивительно, насколько это стало очевидным. Статуя находилась в невесомом прыжке космонавта, который как бы подобрал ноги к животу. Конечно же, она летела!
      — Это произошло еще тогда, когда археологи продолжали удивляться, как творцу этой статуи удалось получить зеркальную отделку. Но некоторые уже тоща догадывались, что статуя оставлена пришельцами из космоса. А я заканчивал работу над своим временным полем и, видите ли, подумал: а если он был в космосе, и случилась какая-то беда? Чужак мог поместить себя в замедляющее поле, чтобы дождаться спасения. Но оно так никогда и не пришло. Тогда я поехал в бразильский Сиудад и убедил ЮНККЕ позволить мне проверить свою гипотезу. Я нацелил небольшой лазерный луч на один палец… И что вы думаете? Лазер даже не оставил следа на поверхности. Это их убедило. И я забрал ее с собой сюда. — Он счастливо улыбался.
      Раньше статуя казалась грозной, вооруженной и готовой к прыжку. Теперь она возбуждала только сострадание. Лэрри спросил:
      — Вы не можете вынуть его оттуда?
      Янски затряс головой,
      — Нет. Видите эту тусклую шишечку на его спине?
      Лэрри увидел ее чуть ниже оси треугольного горба. Она блестела немного меньше, чем идеальная зеркальная поверхность вокруг нее, и имела слабый красноватый оттенок.
      — Она торчит из поля, самую малость. Буквально на несколько молекул. Мне кажется, это кнопка для отключения поля. Она могла выгореть, когда наш друг проходил атмосферу, или проржавела и отвалилась, когда он находился на дне океана. Поэтому у нас нет возможности отключить поле. Слабая конструкция, — добавил он презрительно.
      — Хорошо, я думаю, они уже готовы.
      К Лэрри вновь вернулась тревога. Они уже были готовы. Вдоль границы клетки жужжали и вспыхивали огоньками различные механизмы. Успокоились показания датчиков горбатой контактной машины, от которой к шлемам убегали два многожильных кабеля. Четверо рабочих в лабораторных халатах стояли поблизости в ожидании.
      Лэрри быстро подошел к столу, налил и выпил полчашки кофе и вернулся в клетку.
      — Я тоже готов!
      Янски улыбнулся:
      — Хорошо, — произнес он и вышел из клетки.
      Двое рабочих тут же закрыли клапан молнией-застежкой двадцати футов в длину.
      — Дайте мне пару минут, чтобы расслабиться, — попросил Лэрри.
      — Хорошо, — ответил Янски.
      Лэрри вытянулся на кушетке, его голова и плечи вошли внутрь металлической раковины, которая была его контактным шлемом. Он закрыл глаза. Янски, наверное, удивился, почему ему понадобилось дополнительное время. Пусть удивляется. Контакт проходит лучше, когда он спокоен.
      Какие чудеса он будет вспоминать через две минуты и одну секунду?
      Джуди Гринберг завершила программирование квартиры и решила на этом остановиться. Лэрри, если и вернется, то лишь поздно вечером; его наверняка будут расспрашивать различные люди. Им захочется узнать, как он вступил в "контакт". Но были вещи, которые она может сделать в течение этого времени.
      Движение транспорта было потрясающим. В Лос-Анджелесе, как и в любом другом крупном городе, каждому такси отводилась определенная высота. Машины взмывали вертикально и садились прямо вниз; когда же два такси получали одинаковое место назначения, в дело вступал координатор. Уровни такси различались не более чем на десять футов. За три года, которые они жили здесь, Джуди никогда не доводилось видеть экипаж, который бы проходил так близко над головой. В Канзасе движение было быстрее, но, по крайней мере, там старались выдерживать дистанцию.
      Такси высадило ее на краю верхней посадочной площадки у прозрачной пешеходной аллеи, которая вела к тридцати магазинам над линией грузового транспорта. Она пошла пешком.
      Джуди заметила, что широко рекламируемый проект очистки города начинает действовать — это было видно по многим зданиям с черными стенами. Бетон казался! изумительно белым там, где смывалась пыль, накопленная в течение десятилетий, а иногда и веков. Ее забавляло, что пока очищались только угловые здания.
      "Мне надо было сказать: то, что ты задумал, это опыт чтения чужеродных мыслей? Дельфины были признаны гуманными еще до того, как ты родился! Вот что мне надо было сказать ему", — говорила себе Джуди. Она тихо рассмеялась. Это произвело бы на него впечатление. Уверена, что произвело бы!
      Она хотела войти в женскую галантерею, как вдруг произошло нечто странное. В ее мозгу что-то замедлилось, а потом и вообще исчезло. Джуди невольно остановилась. Транспорт вокруг нее, казалось, рванулся с приводящей в замешательство скоростью. Пешеходы в мгновение ока выстреливались вдаль или выбрасывались эскалаторами с убийственной быстротой.
      Она понимала, что происходит, но никогда до этого момента не представляла, что ощущение будет таким, словно что-то оторвалось от нее.
      Джуди вошла в магазин и начала выбирать покупки. Она решила не поддаваться эмоциям. Через шесть часов он вернется.
      — Цвай минутен, — пробормотал доктор Янски и щелкнул переключателем.
      Оборудование недовольно завизжало, набирая обороты и амплитуду; вой становился все сильнее и громче, пока даже Янски не прищурился от напряжения. Затем техника отключилась, резко и внезапно. Клетка превратилась в сплошное зеркало.
      Временной механизм находился внутри клетки. Он должен был сработать через "одну секунду".
      — Тринадцать двадцать! — объявил Янски. — Думаю, мы можем вернуться сюда в девятнадцать часов. — И, не оглядываясь, покинул помещение.
      Кзанол опустил шнур и нажал кнопку на груди. Полю потребовался лишь миг на стабилизацию, поскольку вселенная вдруг стала искромсанной тьмой с летящими прожилками света,
      Притяжение навалилось на него. Были ли другие изменения в его личной вселенной, Кзанол не заметил. Он знал только то, что под ним пол и какие-то бруски под каждой пяткой-шпорой, и еще была тяжесть, которая тянула его вниз. Не было времени, чтобы напрячь ноги или поймать равновесие. Он заскулил и выбросил обе руки вперед, стараясь смягчить падение.
      Янски был последним из прибывших. Он проворно вошел в девятнадцать часов, толкая на тележке бочонок пива. Кто-то помог ему, и бочонок выкатили на стол. Когда его проносили мимо куба, изображение колебалось — проволочная сетка не была совершенно плоской.
      В помещении оказался новый посетитель — коренастый мужчина лет сорока, со светлой стрижкой под могиканина. Когда Янски избавился от бочонка, гость вышел вперед и представился:
      — Я доктор Дойл Снидер, экспериментальный психолог м-ра Гринберга. Я хотел бы поговорить с ним, когда он выйдет оттуда — мне надо удостовериться, что с ним все в порядке.
      Янски встряхнул руками и предложил Снидеру обильную порцию пива. По настоянию психолога он потратил несколько минут, объясняя суть эксперимента.
      В девятнадцать двадцать клетка оставалась твердой.
      — Возможна небольшая задержка, — сказал Янски. — Полю требуется несколько минут, чтобы исчезнуть. Иногда и более того.
      В девятнадцать тридцать он сказал:
      — Надеюсь, временное поле чужака не усиливает мое. — Он произнес это тихо, по-немецки.
      В девятнадцать пятьдесят пиво было почти выпито. Дейл Снидер начал угрожающе шуметь, и один из техников успокаивал его. Янски без всякой дипломатии сидел и неотрывно следил за серебряным кубом. Через долгие интервалы он вспоминал о пиве в бумажном стаканчике и опрокидывал его содержимое в горло. Вид его утешительным не был.
      В двадцать часов куб замерцал и стал прозрачным. И Янски и Снидер с восклицаниями бросились к нему. Подойдя поближе, Янски увидел, что статуя упала на лицо, выйдя из контакта со шлемом.
      Снидер нахмурился. Янски старался, живописуя эксперимент. Внезапно психолог начал удивляться:
      — Эта сфера находится действительно там, где у чужака расположен мозг? Если нет, то эксперимент будет неудачным. Даже дельфины обманывали нас таким образом. Мозг был не в выпуклом "лбу", а позади дыхательной дыры, причем "лоб" оказался оружием, тяжело заполненным для тарана.
      Лэрри Гринберг поднялся и сел. Даже на таком расстоянии он выглядел плохо. Его глаза были тусклыми и расфокусированными; похоже, он не собирался вставать.
      "Парень сошел с ума", — подумал Доркас Янски, надеясь, что Снидер не думает так же. Но Снидер был явно обеспокоен.
      Лэрри поднялся на ноги каким-то странным движением. Казалось, он оступился, качнулся обратно и теперь шатался у края проволочного заграждения. Он выглядел так, словно шел по сырым яйцам, стараясь их не раздавить. Наконец он остановился, как человек с огромной ношей, его колени согнулись, спина осталась прямой. Он подобрал что-то там, где лежала упавшая статуя. Янски приблизился к сетке, и Лэрри повернулся к нему, держа в руках какую-то вещь.
      Янски пронзительно закричал. Он был ослеплен. И кожа на его лице сползала лоскутьями! Он вытянул руки перед лицом, чувствуя ту же адскую боль и в них. Затем повернулся и побежал. Судорога агонии сковала спину. И он бежал, пока не ударился о стену.
      За миг до этого она крепко спала, но теперь полностью проснулась и сидела в постели; глаза выискивали что-то во тьме, но она не знала — что. Джуди попыталась нащупать выключатель, но его не было на привычном месте, а ее дрожащая; рука даже не находила контрольной панели. Тогда она поняла, что садит на том месте, где обычно спал Лэрри. Она нашла свою панель справа от себя и включила светильник.
      Где же он? Ока пошла спать в семнадцать часов, совершенно разбитая. Наверное, он еще в университете. Но случилось что-то плохое, она чувствовала!
      Или это просто ночной кошмар?
      Если и кошмар, то она не могла вспомнить отдельных подробностей. Настроение это прицепилось к ней и преследовало ее. Она питалась заснуть, но понимала, что не удастся. Комната казалась странной и ужасной. Тени кишели невидимыми, ползающими монстрами.
      Кзанол заблеял и выбросил обе руки вперед, чтобы смягчить падение.
      И он сошел с ума. Впечатления буйно неслись через отступавшие чувства, затопляя его. С отчаянием утопающего, который пытается дышать даже под водой, он постарался разобраться с ними до того, как им удастся убить его.
      Первыми и наиболее чудовищными были воспоминания раба неизвестной породы, который называл себя Лэрри Гринбергом. Они были гораздо сильнее всего того, что когда-либо прежде достигало его чувства Силы. Если бы Кзанол не провел столько лет, контролируя чужие формы жизни и оттачивая суть чужих мыслей, вся его личность была бы подавлена.
      Потрясающими усилиями ему удалось исключить большую часть ума Гринберга из своего сознания. Головокружение не проходило. Тело казалось сверхъестественным, горячим и уродливым. Он попытался открыть глаз, но мышцы не действовали. Потом он, должно быть, напал на правильную комбинацию, и его глаз открылся. Дважды! Он застонал и крепко закрыл его, затем попробовал еще раз. Его глаз открылся дважды, двумя различными и отдельными движениями, и он оставил его открытым, так как хотел осмотреть свое собственное тело. Его плоть была телом Лэрри Гринберга.
      Он был достаточно подготовлен. Шок не убил его.
      Кзанол осторожно начал опробовать ум Гринберга. Он внимательно отбирал небольшие порции информации, следя за тем, чтобы она не затопила его. Это сильно отличалось от обычного применения Силы и немного напоминало практику со шлемом-усилителем. И то, что он воспринял, убедило его — он действительно телепортирован, телепереброшен или еще каким-то образом птавво-преобразован в чуждое тело раба.
      Кзанол медленно и осторожно сел, используя рефлексы Гринберга в той мере, на какую осмеливался — сам он использовать незнакомые мышцы не мог. Двойное зрение смущало его, но он увидел, что находится в какой-то ограде из металлической сетки. Снаружи… Кзанол испытал жесточайшее потрясение и вновь сошел с ума.
      За оградой находились рабы такой же странной породы, как и его нынешнее тело. Двое из них подходило к нему. Он не чувствовал их, не чувствовал вообще — он все еще не был способен на это.
      Бессилие!
      Тринтане не рождаются с Силой. Обычно требуется около двух тринтанских лет, чтобы чувство Силы развилось, и еще один год, прежде чем юный тринтанин мог навязывать рабу последовательные приказы, В некоторых случаях Сила вообще не приходила. Если тринтанин становился взрослым без Силы, его называли птаввом, Его татуировали розовой краской и продавали как раба, если только его тайно не убивали члены семьи" Очень тайно. Ибо не было лучшего повода для вымогательства, чем знание о том, что богатая семья породила птавва.
      Судьба взрослого тринтанина, потерявшего Силу, была менее предсказуема. Если он не становился кататоником, то мог покончить жизнь самоубийством или начать смертельный загул, убивая каждого раба или каждого тринтанина, попавшегося на его пути; или же он принудительно забывал даже о самом существовании Силы. Потеря Силы считалась еще большим убожеством, чем слепота или глухота, она была унизительнее кастрации. Если человек терял свой разум, у него оставалась память о том, что он потерял, и тогда он чувствовал то, что чувствовал Кзанол — ибо только Сила отделяла тринтанина от животного.
      Цепляясь за свою надежду, Кзанол взглянул на приближающихся чужаков и приказал им ОСТАНОВИТЬСЯ! Чувство не работало, но может быть… Рабы продолжали приближаться.
      Они смотрели на него! Он беспомощно выискивал какой-нибудь способ остановить их взгляды. Рабы были свидетелями его позора — эти низкорослые, волосатые белковые твари, считавшие его теперь равным себе! Он вдруг увидел дезинтегратор, лежавший около вытянутой руки Кзанола-тринтанина.
      Он привел в порядок ноги, но, пытаясь вскочить, едва не упал лицом вниз. Ему удалось отступить назад, но он выглядел как напуганный новичок, пытавшийся двигаться в потоке слабой гравитации. Ближайший раб достиг клетки. Кзанол сгибал свои странные колени, пока не поднял дезинтегратор, используя обе руки вместо нескольких пальцев, так как теперь они выглядели хрупкими, тонкими и беспомощными. С рычанием, которое застряло в его горле, он навел инструмент для раскопок на чужаков. И когда все они съежились на полу и у стен, он закружился по клетке, отскочил назад и, проделав дезинтегратором дыру в проволоке, побежал к двери. Ему пришлось позволить возникнуть Гринбергу, чтобы открыть дверь для себя.
      Долгое время он думал только о бегстве.
      Ниже виднелись зеленые огни, разбросанные в пространстве между городами. Надо было лететь очень высоко, чтобы увидеть два огонька сразу. Между городами большинство машин летало довольно высоко, особенно если водитель был осторожным. Огоньки были станциями обслуживания. Обычно машина не нуждается в обслуживании чаще двух раз в год, но приятно видеть тех, кто может тебе помочь, когда ты на открытой местности. Одиночество для горожанина — лютая вещь, а большинство людей были городскими.
      Приятно знать и то, что ты можешь спуститься к зеленому огоньку и не оказаться на макушке дерева или отвесном склоне.
      Кзанол заранее объезжал города стороной и избегал зеленых огней. Он не может сталкиваться с рабами в своем теперешнем состоянии. Покинув уровень физического факультета, он двинулся прямо к парковке на крыше, где стоял его "фольксваген", и повел его прямо вверх. Затем встал вопрос о месте назначения. На самом деле он никуда не хотел уезжать. Набрав высоту, Кзанол направил машину в Нью-Йорк, заранее зная, что повернет назад в Калифорнию еще до того, как попадет туда. Он поставил машину на автопилот и вмешивался в управление только тогда, когда облетал очередной город.
      Ему приходилось делать это все чаще. Зеленое пространство больше походило на острова в море городов. Раз за разом он находил перешейки между городами, линии зданий которых в половину мили шириной следовали старым супертрассам шоссе. Он пересекал их на максимальной скорости и летел дальше.
      Через час его машина приземлилась. Полет оказался изнуряющим. Лишь безумное желание лететь поддерживало его, но он уже начинал понимать, что лететь ему некуда. Болела голова, он чувствовал боли, которые едва не мучили его, хотя Гринберг игнорировал их по привычке. Его пальцы были судорожно напряжены и чувствительны, они казались еще тоньше, чем на самом деле. И он не ошибался. Память Гринберга рассказала ему, почему мизинец левой руки постоянно болел — то была плохо залеченная бейсбольная травма. И Гринберг мог мириться с этим ослабляющим увечием! Кзанол почти боялся использовать его руки. Но были и другие боли. Напряженные мышцы болели от пятичасового сидения в одной позе. Правую ногу сводило от постоянного давления на регулирующий дроссель во время силовых маневров. Все тело зудело там, где его касалась одежда.
      Кзанол посадил машину посреди чахлой рощи в Аризоне, Он торопливо вылез и сорвал с себя одежду. Стало гораздо лучше! Кзанол швырнул одежду на правое сиденье — она еще может пригодиться. Потом залез в кабину и включил отопление. Теперь зудело там, где тело касалось сидения, но это было терпимо.
      Кзанол позволил рефлексам раба управлять машиной, используя для этого присутствие Гринберга в своем уме. Он уже мог вытягивать цепочки воспоминаний без страха, хотя и с небольшим неудобством. Но он не хотел использовать чужое тело, которое имел сейчас, у него не было ни малейшего намерения приспосабливаться к потере Силы. Кзанол хотел вернуть свое тело.
      И он знал, где оно находится: он видел его, когда подбирал дезинтегратор. Воспоминания Гринберга снабдили его мозг подробностями. Очевидна, он бросил дезинтегратор, когда вытянул руки вперед, защищаясь. Тело продержится, пока он не найдет какой-нибудь способ вернуться в него.
      Для этого ему придется воздействовать на человека, который будет управлять контактной машиной. Ему необходима огромная технологическая помощь, чтобы вырвать тело Кзанола из стазиса; он видел глазами Гринберга ржавое пятно на его спине. И чтобы получить эту помощь, ему необходима Сила. А как ее вернуть? Его человеческий мозг не имел в себе Силы.
      Но был один шанс. Люди имели космический транспорт, и это Кзанол-Гринберг помнил. Ничтожный космический транспорт: корабли, которым требовались десятилетия для перелета на обитаемые миры и дни на облет планет солнечной системы. Но космический транспорт существовал. Если он отыщет систему Ф124, и если она достаточно близка, он может получить назад шлем-усилитель. К тому же Гринберг обладал зачаточной телепатией.
      Шлем мог повысить его крошечный талант до подобия тринтанской Силы.
      Где Кзанол теперь находится? Наверное, он проскочил Ф124, и вошел в случайное столкновение с планетой Земля. Где и когда он приземлился? Удастся ли достичь пропущенной планеты в течение жизни Гринберга?
      Время подошло к часу двадцати, и тело Гринберга хотело обедать, оно хотело воды и сигарет. Кзанол без проблем игнорировал голод и жажду; тринтанин убил бы себя, если бы попытался удовлетворить свой голод, и разорвал бы свою накопительную сумку, если бы пил до потери чувства жажды. Битва за пищу среди бессловесных предков тринтан всегда отличалась свирепостью. Но у него были сигареты. Он закурил и обнаружил, что это нравится ему, но он подавлял желание жевать фильтр.
      Где он находится? Кзанол-Гринберг позволил памяти Лэрри выйти на поверхность. Средняя школа. Класс истории с низкими отметками, Участие в отборе космонавтов; лунные базы; марсианские базы. Пояс. Колонизация Пояса. Экономические соглашения за пределами Пояса. Родильный астероид, Перенаселение Земли. Законы о рождаемости; коллегия по контролю за рождаемостью; восстание суперменов. Санкции против Пояса, аргументом которых было прекращение использования спутников Юпитера. Появлялось много постороннего материала, но Кзанол получил хорошее представление о солнечной системе. Он находился на третьей планете, и она была двойной. Ему очень повезло, что он столкнулся с ней.
      Силы ООН были отправлены на Меркурий. Провал экономических санкций. Границы автономии Пояса. Индустриальная война. Почему Пояс считается таким злодейским? Об этом забыли. Пояс добывает на кольцах Сатурна воду. Кольца Сатурна. Кольца!
      — Юх-х-х! — Кзанол отшвырнул окурок сигареты и засунул обожженные пальцы в рот.
      Ф124. Значит это Ф124, подумал он. Но она выглядит не так. Он начал дрожать, и ему пришлось увеличить мощность обогревателя.
      В час тридцать Джуди поднялась и вышла. Кошмарное чувство стало слишком сильным, чтобы выносить его в одиночку в темноте. Лэрри не звонил.
      В ответ на ее вызов к стоянке опустилось такси. Она не знала адреса физического факультета университета Лос-Анджелеса, но в такси был телефон. Получив информацию, она набрала на пульте адрес места назначения. Такси зажужжало и рванулось вверх,
      Джуди откинулась на мягкое сиденье. Она устала, в все же не могла заснуть.
      Огромная колонна университета сияла огнями, но это было ночное освещение, защищавшее строение от воздушною транспорта. И все же верхняя половина здания была раза в три ярче, чем остальная часть. Джуди догадалась, какой это факультет еще до того, как такси начало снижаться. Когда такси устремилось вниз к посадочному балкону, она заметила другие детали.
      Большой квадратный экипаж был полевым госпиталем огромной вместимости. Небольшие машины с расширенными моторными кожухами принадлежали полиции. Вокруг двигались крошечные фигурки.
      Кзанол автоматически прикурил последнюю сигарету Рот и горло казались ободранными — нормально ли это? Он вспомнил, что такого с ним не бывало кроме тех случаев, когда он курил слишком много.
      …А потом наступила пора зрелости. Внезапно все заторопились; Дад и Дед возвращались домой очень поздно, усталые как собаки; рабы вообще не отдыхали. Каждый день и каждая ночь были заполнены звуками падающих деревьев и низким шумом обдирочной установки.
      До того как он повзрослел настолько, чтобы помогать, он сидел под сторожевыми подсолнечниками и наблюдал, как деревья входили в обдирочную установку. Входя в нее, они выглядели, как и любое другое пуловое дерево: идеально прямое, с гигантским зеленым цветком на вершине и темно-синим стволом, заканчивающимся конусообразным пробковым корнем. В обдирочной установке цветок, мягкая кора и пробковый корень удалялись. Бревна выходили, сияя на солнце, на них ничего не оставалось: только сердцевина с твердым горючим для ракет и тонкая пьезокристаллическая кожица, которая находилась под корой. Бревна развозили по всем близлежащим цивилизованным мирам на кораблях, которые подымались на других стартовых бревнах.
      Но сначала шла проверка. Наугад отбиралось бревно и устанавливалось в проверочный блок. Дед и Дад были безучастными зрителями — подобно ему, каждый из них посасывал кислый гнал. С целеустремленной концентрацией они следили за тем, как горит бревно, готовые забраковать весь урожай по самому легкому признаку неисправности запала. Кзанол попытался воспроизвести выражения их лиц. Переставляя инструменты, вокруг носились маленькие техники-тнуктипы, которые выглядели измученными и важными. Они казались слишком мелкими, чтобы быть разумными животными, но это было так. Их причудливая биологическая наука видоизменяла бесполезные мпулы в стартовые деревья. Они создали подсолнечники, которые охраняли дома: ограда из стволов двенадцати футов высотой, каждый из которых имел гибкое серебряное зеркало, фокусирующее солнечный свет на зеленом фотосинтезирующем наросте иди перемещающее этот фокус на атакующего врага. Тнуктипы создали гигантских, безмозглых, поедающих закваску существ, которыми питалась семья и сами плотоядные тнуктипы. Они получили больше свободы, чем любая другая рабская раса, поскольку доказали ценность своих свободомыслящих умов.
      Тнуктип отправил бревно. Пламя пролетело через всю долину, сине-белое и очень, прямое, темневшее на конце до красного дыма, и пока инструментом измеряли точный осевой напор бревна, Дед удовлетворенно улыбался. Пламя потрясло мир своим ревом, и маленький Кзанол испугался, что напор увеличит вращение планеты…
      Кзанол-Гринберг вытянул руку, чтобы стряхнуть пепел со своей последней сигареты, и увидел в пепельнице предпоследний окурок, выкуренной на две трети. В средней школе он так не делал! Кзанол произнес тринтанское проклятие и чуть не подавился; горло решительно не бело приспособлено для его произнесения.
      Нет, он ничего не получит от своих воспоминаний — ни от тех, ни от других.
      Где бы во вселенной он ни находился, ему прежде всего необходимо было добраться до космопорта. Ему нужен усилитель. А уже потом он вычислит, почему на Ф124 появились пришельцы, и почему они считают, что появились здесь задолго до того, чем это стало возможным. Он запустил мотор и ринулся в Топеку, штат Канзас,
      Он угонит какое-нибудь судно. Лучше всего если это будет вооруженный корабль (не имея тринтан, этот район пространства стоял вне закона), а около Топеки находился военный космопорт.
      Подожди немного, подумал он. Это не Ф124. Здесь слишком много планет. На Ф124 их было только восемь, а здесь девять.
      Только теперь он начал замечать другие несоответствия. Пояс астероидов системы Ф124 был гораздо плотнее, и ее луна имела легкое вращение, вспоминал Кзанол. Он находится не в той системе!
      Простое совпадение! Кзанол усмехнулся. И какое совпадение! Обитаемая планета, кольцевая планета, предопределенные размеры миров… подумать только, он стал первым тринтанином, который откроет две рабские планеты. Он мог бы быть самым богатым существом в галактике! Но если он никогда не найдет карты, об этом не стоит и думать. И все равно ему нужен усилитель.
      Джуди чувствовала, что она на грани вспышки раздражительности,
      — Но неужели они все не в состоянии говорить? — умоляла она, зная, что ведет себя безрассудно.
      Терпение шефа полиции Лос-Анджелеса Ллойда Меснея подходило к концу.
      — Миссис Гринберг, — тяжело произнес он, — вы знаете, что в этот момент доктору Янски меняют лицо и глаза, а также широкое пятно кожи на спине, которая ободрана почти до спинного мозга. Другие находятся почти в таком же состоянии. Доктор Снидер глаз не повредил, но часть лица, которую он не закрыл руками, должна быть заменена, так же как ладони рук и некоторые участки кожи на спине. У Кнадена обнажен позвоночник и несколько ребер. Автодок не позволяет нам беспокоить кого-либо из них, даже по полицейскому приоритету, за исключением мистера Тримонти. Его допрашивали, пока доктор наращивал его череп и скальп на затылке. У него был сильный шок, и он находился под местным наркозом. Ну стали бы вы беспокоить его? Копню допроса вы можете прослушать, когда она у нас появится. А пока могу я предложить вам кофе?
      — Да, благодарю вас, — сказала Джуди. Она, деду мал а, что он дает ей возможность взять себя в руки, и была благодарна за это.
      Когда он вернулся, она какое-то время потягивала кофе, украдкой изучая шефа полиции.
      Это был дородный мужчина, который передвигался так, словно обладал нездоровыми ногами. Ничего удивительного тут не было: его руки и ноги казались крошечными по сравнению с телом. У него оказались прямые белые волосы и смуглый цвет лица. Густые усы тоже были белыми. Он выглядел таким же раздраженным, как и она. К тому же Джуди не видела, чтобы он сидел нормальным образом; теперь его нога лежали на одном подлокотнике вращающегося кресла, в то время как плечи покоились на другом.
      — У вас есть какая-нибудь идея, где он теперь? — Джуди не могла сдержать себя.
      — Конечно, — неожиданно отозвался Месней. — Он только что пересек границу Канзас-Колорадо на высоте девяти тысяч футов. Полагаю, он не знает, какова мощность его лицензионного передатчика. А, может быть, это его просто не волнует.
      — Возможно, ему просто не нравятся города, — предположил пожилой мужчина в углу.
      До этого Джуди казалось, что он спал. Старик представился как Лукас Гарнер из Сил ООН. Джуди ожидала, что он будет продолжать, но тот, по-видимому, считал для себя все полностью досказанным. За него объяснился Месней:
      — Видите ли, мы не рекламируем, что все наши подавляющие излучатели находятся в городах. Но это ему известно, и он обходит города. Я думаю, он должен был догадаться и уменьшить мощность лицензионного передатчика настолько, чтобы мы не могли преследовать его, Люк, у тебя есть повод считать, что ему не нравятся города?
      Люк кивнул. Джуди подумала, что он выглядит самым старым человеком в мире. Его лицо было морщинистым, как у Сатаны. Он сидел в массивном передвижном кресле так основательно, словно это был его личный танк.
      — Я несколько лет ожидал чего-то подобного, — сказал он. — Ллойд, помнишь, когда законы о рождаемости были в силе, я говорил тебе, что многие горячие головы начнут убивать холостяков, получивших разрешение на детей? И это произошло. Тут тоже что-то подобное. Я думал, это случится на Джинксе, но все происходит здесь. Лэрри Гринберг считает, что он пришелец.
      Джуди была ошеломлена.
      — Но он занимался этим и раньше! — запротестовала она.
      — Нет. — Гарнер вытащил зажженную сигарету из подлокотника своего кресла. — Он не занимался этим. Он работал с людьми и дельфинами. А теперь он влез во что-то такое, с чем уже не смог справиться. Я заложу свой горб, если это не так, и готов поставить на свою коляску… — Джуди посмотрела на кресло, но там не было колес… — лишь бы узнать, прав ли я. Миссис Гринберг, вашего мужа когда-нибудь просили читать мысли телепата?
      Джуди безмолвно покачала головой.
      — Так, — произнес Гарнер. Он снова выглядел спящим, на этот раз с сигаретой, дымящейся между пальцев. Его руки были огромными — под рыхлой, пятнистой кожей проступали мышцы, а плечи могли бы принадлежать кузнецу. Контраст между массивным торсом Гарнера и беспомощными, почти бестелесными ногами делал его похожим на лысую обезьяну. Между тем он вернулся к жизни, всосал порядочную дозу дыма и продолжил разговор.
      — Люди Ллойда были здесь через пятнадцать минут после исчезновения Лэрри Гринберга. Конечно, только Тримонти мог вызвать полицию; больше никто не двигался. Еще через десять минут сюда прибыл Ллойд. Когда он увидел раны у людей, в которых стрелял Гринберг, он позвонил мне в Брюссель. Я, как член технологической полиции ООН, представляю Силы. Не исключено, что оружие, вызвавшее такие ранения, могло быть засекреченным. В любом случае необходимо расследование. Поэтому меня прежде всего интересует оружие… Не думаю, что вы когда-нибудь слышали о Баке Роджере? Нет? Очень жаль! Тогда я просто скажу, что определенные вещи в нашей современной технологии не позволяют получить оружие, подобное этому. Оно не разрушает материю, как утверждается. Переписать закон физики — это вам не орешек раскусить. Оружие рассеивает материю. Люди Ллойда нашли следы крови, частиц плоти и костей, которые образовали скользкий слой по всей комнате. Не просто микроскопические следы, а целые сгустки, правда, слишком мелкие, чтобы их видеть. Показания Тримонти стали неожиданным подарком. Очевидно, Морская статуя уронила оружие, и Гринберг использовал его. Но почему?
      Месней громко произнес:
      — Ближе к делу, Люк!
      — Хорошо, мы уже подходим. Контактный шлем является очень сложным пси-приспособлением. Есть вопрос, который заинтересовал психологов. Почему контактер не был дезорганизован, когда посторонние воспоминания вошли в него? Обычно замешательство длится несколько минут, затем все приходит в порядок. Они говорят, это происходит из-за того, что принятые воспоминания оказываются слабыми и неясными, но тут лишь половина ответа. Это скорее результат, а не причина… Попробую пояснить. Два человека сидят под пьезокристаллическими шлемами, и когда один из них воспринимает сообщение, у него образуются два полных набора воспоминаний. Какой из них его? Хорошо — один набор, воспринятый другим телом от первого, он находит в самом себе. Более важно, когда один набор воспоминаний принадлежит телепату, а другой нет! Сидящий под контактным шлемом воспринимает первый набор вместе с предвидением того, что, когда он получит его, у него будут два набора воспоминаний. Естественно, контактер будет вести себя, как если бы этот набор был его собственным. Даже при наличии восьми или десяти различных наборов воспоминаний, контактер будет автоматически использовать свой собственный… Итак, пусть Морская статуя является телепатом. Не просто предрасположенным к телепатии, как Лэрри Гринберг, а настоящим телепатом, способным при желании читать мысли любого человека. И тогда весь расклад летит к чертям. Гринберг приходит в себя с двумя наборами воспоминаний, и один набор заключает чтение мыслей сотен других умов или даже тысяч! Понимаете?
      — Да! Боже мой, да! — закричала Джуди. — Я предупреждала его. Что-то должно было произойти. И мы ничего не мажем сделать?
      — Если он вскоре не появится над городом, мы будем вынуждены поднять перехватчики. Нам лучше подождать, пока Снидер не выйдет от доктора.
      Через полчаса Кзанол снова опустил машину. Его удивляло особое чувство, будто глаза засыпали песком, и когда он понял, что теряет сознание, то испугался. Затем воспоминания Гринберга сказали ему, что дело было в другом. Он засыпал.
      Кзанол даже не стал тратить время на беспокойство об этом. Он начинал привыкать к унижениям, которые приносило ему тело Гринберга. Кзанол посадил машину на вспаханном поле и заснул.
      Он проснулся чуть свет и тут же поднял машину в воздух. А потом, как это ни невероятно, он начал получать удовольствие. Города и поселки возникали перед несущейся машинной, и он облетал их из предосторожности; но сельская местность привлекала его внимание. Поля зерновых и люцерны удивляли своими небольшими размерами и шахматным порядком. Была и другая растительность, и он опустился ниже, чтобы исследовать деревья. Деревья с бесформенными пушистыми, зелеными кронами вместо цветов. Деревья, которые иногда прижимались к земле, словно пугались неба. Возможно, в этом мире бывают сильные бури? Деревья почти никогда не росли совершенно прямо. Они были колдовскими, асимметричными и прекрасными, но память Гринберга могла рассказать о них немного — тот был городским жителем.
      Кзанол покружил над землей, любуясь ею. Он спустился ниже над причудливыми домами с заостренными крышами, восхищаясь их необычной архитектурой, и вновь заинтересовался земной погодой. Гринберг, встряхнутый на этот раз немного сильнее, вспомнил о торнадо Канзаса. На Кзанола это произвело впечатление.
      Он был счастлив, как турист. Но чувствовал себя все хуже, поскольку был голоден, томился жаждой, нуждался в никотине или гнале. Однако он мог игнорировать эти мелкие неудобства; он был тринтанином и знал, что гнал — смертельный ад, а еще Кзанол обладал стойким убеждением Гринберга, что может бросить курить, когда захочет. Кзанол верил ему и игнорировал свое страстное желание. Конечно, ему приходилось верить всему, что он находил в памяти Гринберга.
      Поэтому Кзанол таращил глаза на пейзаж, как и любой турист, встретивший что-то новое и интересное.
      Через два часа он начал уставать. Его вновь встревожила проблема, в какое пространство он попал. Но Кзанол уже видел решение. Надо пойти в Публичную библиотеку Топеки. Если ближайшая солнечная система окажется почти идентичной данной, он обнаружит это по спискам. Телескопы Пояса, лишенные помех атмосферных искажений, могли видеть планеты, вращающиеся вокруг других солнц; межзвездные роботы-подборщики исследовали пригодные для человека системы почти целое столетие. Если Ф124 еще не нашли, значит, она находится за пределами досягаемости земных судов, и он может с таким же успехом прилично покончить самоубийством.
      Поразительно, насколько похожи система Ф124 и солнечная система! Обе имели обитаемые двойные третьи планеты, гигантские пятые, пояса астероидов, сходные по расположению. Если бы не плотность. Соответствие размеров и положения первых восьми планет каждой системы, кольцевые шестые — этого почти хватало, чтобы поверить"
      О Бессилие! Кзанол-Гринберг осмотрел суставы пальцев и щелкнул ими, едва не напугав себя" Этого почти хватало, чтобы поверить. Но он не верил.
      Внезапно усталость навалилась на него. Тринтан был очень далеко, в неизвестном напрвлении" Шлем-усилитель и все, чем он владел, вероятно, тоже недосягаемо и находится в совершенно другом направлении. Его Сила ушла, и даже тело было похищено каким-то ужасным рабским обществом. Но хуже всего — у него нет понятия, что делать дальше.
      Вдали показался город. Его машина устремилась прямо к нему. Он осмотрелся вокруг и понял — это была Топека. Он сжал голову руками и захотел снова потерять сознание. Силы оставляли его.
      Это должна быть Ф124.
      Но все не так. У системы есть еще один мир и не хватает астероидов.
      Однако, вспомнил он, Плутон, как полагают, — бесплатный пассажир в солнечной системе. У него своя странная орбита и некоторые математические несоответствия в размерах. Возможно он был захвачен Солнцем до его пробуждения,
      За три сотни лет? Слишком невероятно.
      Кзанол поднял голову, и на лице отразился ужас. Он точно знал, что три сотни лет было его минимальным пределом; пульт управления определил трехсотлетний перелет с использованием половины мощности корабля. Но ведь он мог оставаться погребенным гораздо большее время!
      Предположим, он смирится с Плутоном. А как же рабская раса, счастливо живущая там, где должна быть только закваска, до дна покрывающая океаны, или белковые, такие же большие, как бронтозавры, и в два раза тяжелее их, — белковые, блуждающие вдоль береговой линии и пожирающие видоизмененную пену?
      Он не мог объяснить этого и потому попросту отбросил.
      Но пояс астероидов гораздо тоньше, чем должен быть. Конечно, он уменьшается со временем, так как давление фотонов и солнечный ветер выталкивают пыль и небольшие частицы в глубокий космос, а столкновения с крупными планетами могли уничтожить несколько скал; и пусть некоторые небольшие эксцентричные астероиды замедлились и разрушились от трения в солнечной атмосфере, которая распространялась и на прошлую Землю. Но это не могло произойти за несколько столетий. Или даже тысячелетий. Или сотен…
      Он понял.
      Ни за сотни лет, ни за сотни тысячелетий. Он был на дне моря, в то время как солнечная система захватила новую планету и потеряла добрую треть пояса астероидов, в то время как океан пищевой закваски видоизменился и пришел в негодность, непрерывно мутируя. Он все ждал на дне моря, пока закваска не стала травой и рыбой, и не пошла на двух ногах, подобно тринтанам.
      Миллиарда лет и то не хватило бы. Это могли сделать два миллиарда.
      Он сжал колени обеими руками, пытаясь спрятать между ними голову. Тринтанину такое бы не удалось. Его пугал не чистый переход во времени. Нет, то была потеря всего, что он знал и любил, потеря его собственной расы. Не только мир Тринтана, но и тринтане, как вид, должны были уже исчезнуть в прошлом. Если бы в галактике оставались тринтане, они давным-давно колонизировали бы Землю.
      Он был последним из тринтан.
      Кзанол медленно поднял голову, чтобы без всяких эмоций рассмотреть громадный город перед собой.
      Он выругался, поступив как истинный тринтанин.
      Машина остановилась. Кзанол должен находиться над центром Топеки. Как попасть в космопорт? Как он проникнет туда? Гринберг, к сожалению, не имел опыта в краже космических кораблей. Ладно — сначала надо найти, где это, а потом…
      Судно завибрировало. Он почувствовал это кончиками своих тонких пальцев. Появился и звук, слишком высокий, чтобы слышать, но он чувствовал его в своих нервах. Что происходит?
      Он засыпал. Машина зависла еще ненадолго, затем начала снижаться.
      — Они всегда суют меня в хвост самолета, — жаловался Гарнер.
      Ллойд Месней был далек от сочувствия:
      — Тебе повезло, что они не заставили тебя лететь в багажном отделении. Видел я, как ты отказывался оставить там этот агрегат.
      — И что здесь такого? Я инвалид!
      — Ух-ух! Неужели процедуры Чиена не сработали?
      — Можно сказать, что не сработали. Мой спинной мозг вновь стад выполнять некоторые функции. Но попытка пройти десять шагов по комнате, да еще дважды в день, просто убивает меня. Прождет не меньше года, прежде чем я смогу дойти до деловой части города и вернуться назад. Между нрочим5 мое кресло полетело со мной, а не в багажном отсеке, и я воспользуюсь им.
      — Ты бы никогда не пожертвовал годом, — возразил Месней. — Люк, сколько тебе сейчас?
      — В апреле будет сто семьдесят. Но годы не становятся от этого короче, Ллойд, вопреки общему мнению. Почему они засунули меня в хвост? Я нервничаю, когда вижу, как крылья краснеют от жара. — Он неловко пошевелился,
      Джуди Гринберг вышла из комнаты отдыха и села рядом с Ллойдом. Люк восседал в пространстве, которое устроили, убрав два кресла перед взлетом. Джуди водностью восстановилась — она выглядела и двигалась так, словно только что покинула салон красоты. Издалека ее лицо казалось спокойным. Но Гарнер видел легкое напряжение в мышцах вокруг ее глаз, на скулах и шее. Гарнер был очень стар. У него имелся свой собственный, непсихический метод чтения чужих мыслей. Он сказал, словно в пустоту:
      — Мы приземлимся через полчаса. Гринберг будет мирно спать, пока мы не доберемся туда.
      — Хорошо, — отозвалась Джуди. Она наклонилась вперед и включила обзорный экран на спинке переднего кресла.
      Кзанол почувствовал новое и ужасно неприятное ощущение. Смачно чихнув, он проснулся. В ноздрях оставался запах аммиака. Он пробудился, чихая, давясь и горя желанием убивать всех подряд. Первой рабыне, которую он увидел, Кзанол приказал убить себя самым отвратительным образом.
      Рабыня затряслась, смеясь над ним:
      — Милый, с тобой все в порядке?
      Ее голос был страшно напряжен, ее улыбка была обманом.
      Все стремительно возвращалось. Это была Джуди…
      — Ладно, красавица, со мной все отлично. Может быть, ты выйдешь, пока эти ребята не зададут мне несколько вопросов?
      — Да, Лэрри. — Она встала и торопливо вышла.
      Кзанол подождал, пока не закроется дверь, затем повернулся к остальным.
      — Ты! — Он взглянул на человека в передвижном кресле. За этим надо следить — он явно старше всех. — Зачем ты втравил в это Джуди?
      — Я надеялся, что это подтолкнет вашу память. Я был прав?
      — Моя память идеальна. Я даже помню, что Джуди чувствительная женщина, и понимание того, что я не Лэрри Гринберг, могло привести ее к огромному потрясению. Вот почему я отослал ее.
      — Прекрасно с вашей стороны. Ваши женщины не так чувствительны?
      — Нет. Было бы странным иметь чувствительную супругу. — Кзанол моментально порылся в воспоминаниях Гринберга, грязно усмехнулся и вновь вернулся к текущему делу. — Как вы спустили меня?
      Старик пожал плечами:
      — Довольно легко. Мы усыпили вас с помощью акустики, затем переключили автопилот вашей машины на себя. Единственный риск состоял в том, что вы могли использовать ручное управлении Кстати, я Гарнер. А это Месней.
      Кзанол принял информацию без комментариев. Месней был коренастым мужчиной, таким широким, что казался намного короче своих шести футов и двух дюймов; его волосы и вкусовые щупальца, или как их там, были безжизненно белыми. Месней внимательно разглядывал Кзанола. Таким взглядом студент-биолог смотрит на сердце подопытной овцы, перед тем как пустить в дело скальпель.
      — Гринберг, — сказал он, — зачем вы сделали это?
      Кзанол не отвечал.
      — Янски потери оба глаза и большую часть лица. Кнадсен будет инвалидом по крайнем мере год; вы вскрыли его спинной мозг. Вот этим. — Он вытянул дезинтегратор из ящика стола. — Зачем? Вы думали, он сделает вас владыкой мира? Глупо. Это только ручное оружие.
      — И даже не это, — ответил Кзанол. Он обнаружил, что с легкостью говорит по-английски. Все, что он делал, делалось рефлекторно. — Это инструмент для раскопок или распилки, или для придания форм. Вот и все.
      Месней рассматривал его.
      — Гринберг, — прошептал он, словно боялся ответа, — кто думает в тебе?
      Кзанол попытался ответить ему. Он чуть не подавился, подбирая слова. Голосовые связки человека не позволяли выразить это.
      — Не Гринберг, — удалось выдавить ему. — Не… раб. Не человек.
      — Тогда кто?
      Он тряхнул головой, растирая свое горло.
      — Ладно. Как этот безвредный инструмент работает?
      — Нажимаешь эту маленькую кнопку, и луч начинает удалять поверхность материала.
      — Это не то, чего я хочу.
      — А-а, хорошо. Он уничтожает заряд электронов. Мне кажется, таким образом. Затем все, что попадает в луч, начинает разрываться. Мы используем крупные приборы для создания скульптурных гор. — Его голос поник до шепота. — Мы делали это. — Он поймал себя на том, что начинает задыхаться. Месней нахмурил брови.
      Гарнер спросил:
      — Как долго вы находились под водой?
      — Я думаю, от одного до двух миллиардов лет. Ваши годы или мои, разница небольшая.
      — Значит, ваша раса, вероятно, погибла.
      — Да. — Кзанол недоверчиво рассматривал своя руки. — Какой… — Он глотнул, справляясь с волнением. — Под действием какой Силы я вошел в это тело? Гринберг думал, что это только телепатическая машина!
      Гарнер кивнул:
      — Все верно. И вы были в этом теле, так сказать, все время. Воспоминания пришельца наложились на ваш мозг, Гринберг. Вы годами делали то же самое с дельфинами, но это никогда не воздействовало на вас таким образом. Что происходит, Гринберг? Стряхните с себя это!
      Раб в передвижном кресле и не думал убивать себя.
      — Ты… — Кзанол-Гринберг остановился, чтобы перевести, — белковая тварь. Ты, презренная, гнилая, искалеченная белковая тварь с дефективными половыми органами. Не указывай мне, кто я! Я знаю, кто я! — Он смотрел вниз, на свои руки. Слезы возникали в уголках глаз и сбегали по щекам, вызывая зуд, но его лицо оставалось таким же невыразительным, как, лицо идиота.
      Гарнер прищурясь следил за ним.
      — Вы думаете, что вы, как там вас, пришелец из внешнего пространства, наводящий ужас? Глупости. Пришелец валяется на первом этаже этого здания, и он действительно безвреден. Если вернуть его в нормальное время, он первый назовет вас самозванцем. Позже я отведу вас вниз и покажу вам его. Часть из сказанного вами — истина. Конечно, я старик. Но причем здесь белковая тварь? — Он превратил фразу в отдельный вопрос.
      Кзанол успокоился:
      — Я объяснял. Белковые — это искусственные животные, созданные тнуктипами для еды. Белковые такие же большие, как динозавры, они гладкие и белые как шму. Они очень похожи на шму. Мы могли использовать каждую часть их тел, кроме скелетов, а они питались свободной пищей, почти такой же дешевой как воздух. По форме они напоминают гусеницу, ползущую по листу.
      — Свободная пища?
      Кзанол-Гринберг не слушал его.
      — Забавно. Гарнер, вы помните снимки бандерснейзов, которые прислала вторая экспедиция на Джинкс? Гринберг хотел однажды покопаться в мыслях бандерснейзов.
      — Конечно. Ну!
      — Бандерснейзы и есть белковые, — сказал Кзанол-Гринберг. — У них нет разума,
      — Я тоже так думал. Но, сынок, вспомни: у них было два миллиарда лет, чтобы развить рассудок.
      — Это им не поможет. Они не могут видоизменяться. Они так созданы. Белковые — это огромная биологическая клетка с хромосомой такой же длинной, как ваша рука, и такой же толстой, как ваш мизинец. Радиация на них не влияет, а все, что вредит им из-за каких-нибудь ранений, устраняется прививочным аппаратом. — Кзанол-Гринберг смутился. Как расценить другое совпадение? — Почему кто-то мог подумать, что они разумны?
      — По одной причине, — мягко произнес Гарнер. — Из-за отчета, который говорит об их огромном мозге. Он весит столько же, сколько трехлетний ребенок.
      Кзанол-Гринберг захохотал:
      — Но они так были созданы! Мозг белковых имеет чудесный вкус, поэтому ннженеры-тнуктипы увеличили его размеры, Ну так что?
      — А то, что у него есть извилины, как у человеческого мозга.
      Да, так оно и было. Подобно мозгу людей, мозгу тнуктипов и мозгу тринтан — коли на то пошло. Тогда ночему…
      Кзанол-Гринберг щелкнул суставами пальцев, затем торопливо развел руки, чтобы не сделать этого снова. Тайна разумных бандерснейзов беспокоила его, но гораздо сильнее его волновали другие вещи. Например, почему его не спасли? Через три столетия, после того, как он нажал кнопку тревоги, он должен был столкнуться с Землей как разрушительный гнев Дарителя Силы. Тот, кто был на луне, должен был увидеть это.
      Неужели лунный наблюдательный пост был покинут?
      Почему?
      Гарнер вторгся в его мысли:
      — Возможно, мутацию вызвало что-то большее, чем космические лучи. Что-то похожее на залп пулемета или метеоритный шторм.
      Кзанол-Гринберг тряхнул головой:
      — Есть какие-нибудь другие доказательства?
      — О дьявол, да. Гринберг, что вы знаете о Джинксе?
      — Довольно много, — ответил Кзанол-Гринберг. Знание Лэрри о Джинксе было таким же, как и у любого колониста. Воспоминания непрошенно выскочили вместе со звуком слова. Джинкс…
      Луна Двойной, третьей планеты Сириуса-А. Двойная была полосатым оранжевым гигантом, крупнее чем Юпитер и гораздо теплее его. Джинкс был больше Земли раз в шесть, с гравитацией 1,78 и периодом вращения более четырех дней. Из всех факторов, которые определяли Джинкс, наиболее важным являлось отсутствие радиоактивных элементов. Джинкс был твердым на всем протяжений скалистой литосферы до половины пути к центру его железно-никелевого ядра.
      Очень давно — даже раньше его времени, времени Кзанола — Джинкс был гораздо ближе к Двойной. Настолько ближе, что приливы и отливы остановили его вращение и вытянули планету до яйцеобразной формы. Позже те же приливы и отливы вытолкнули спутник наружу. Ничего необычного. И хотя атмосфера и океан предполагали более сферическую форму, Джинкс ее не имел. Тело луны по-прежнему напоминало формой яйцо.
      Джинкс был пасхальным яйцом, располосованным в различные цвета меняющимися поверхностными давлениями.
      Океан представлял широкое кольцо из непомерно соленой воды, протекавшей через полюса вращения. Регионы, прозванные колонистами Концами и отмечавшие самую близкую и самую удаленную от Двойней точки, были на шестьсот миль выше океана: на шестьсот миль дальше от центра массы луны. Оки торчали прямо из атмосферы. На фотографиях, полученных от первой экспедиции, Концы выглядели белыми, как кость, с узором резко очерченных черных теней. Вдали от Концов тени скрывались под атмосферой, и начинали появляться облака. Они становились все плотнее и плотнее; коричневая и серая земля появлялась все реже и реже, пока внезапно облака не обретали полную власть, Океан был постоянно скрыт под полосой непрерывного, клочковатого облака, растянутого на тысячи миль. На уровне моря воздух был ужасающе плотным, с постоянной температурой в 270 градусов по Фаренгейту.
      Колония Сириус Матер находилась на восточном континенте в трех тысячах миль на восток от океана — треугольник возделанной суши и надувные строения в излучине двух рек. Первые колонисты выбрали для высадки место с высоким поверхностным давлением, зная, что более плотная атмосфера защитит их от температурных изменений в течение долгих дней и ночей, а также от ультрафиолетового бедствия голубовато-белого Сириуса-А. Сириус Матер ныне гордился популяцией в две сотни остряков всех возрастов…
      — Хорошо, — произнес Гарнер. — Тогда мне нечего объяснять. Могу я воспользоваться видеофоном, Ллойд?
      — Конечно. — Ллойд показал крючком большого пальца на одну из стен.
      Экран видеофона был большим и занимал половину стены. Люк набрал номер тринадцатью быстрыми движениями указательного пальца. Через миг экран прояснился, показав стройную молодую брюнетку с волнистыми волосами.
      — Технологическая полиция, государственный архив.
      — Это Лукас Гарнер, агент по особым поручениям. Вот мое удостоверение. — Он выставил пластиковую карточку перед камерой. — Я хотел бы получить части о бандерснейзах из отчета Джинкса 2106 года.
      — Да, сэр. — Женщина встала и отошла от камеры.
      Кзанол-Гринберг наклонился вперед, выжидая. Последний отчет Джинкса пришел лишь два месяца назад, и большая часть его была не опубликована. Он вспомнил, что видел неподвижных бандерснейзов, но не более того. Теперь, благодаря новым данным, легче сравнивать, и он мог узнать, действительно ли бандерснейзы были белковой пищей.
      Это не будет иметь значения. По всем правилам он должен был чувствовать себя так же, как в момент, когда акустическая снотворная пилюля Меснея перестала действовать. Без друзей, без дома, вырванный из своего тела, лишенный всех надежд. Но первая цель заключенного всегда означает бегство: через сотрудничество, через предательство, через воровство и убийство — словом, любыми средствами. Если удастся убаюкать этих дерзких рабов мыслью, что он будет сотрудничать с ними, к нему станет свободно поступать информация…
      И он узнает все. Потом он определит, почему этот вопрос кажется таким важным. Теперь Кзанол знал только то, что произошло. Предположение, будто белковые могут быть разумными, нанесло ему удар. Это была смертельная обида. Почему? Но некогда думать, почему. Разве не так?
      Девушка вернулась, улыбаясь:
      — Мистер Гарнер, Сейчас я переключу вас на майора Хекимера. — Она коснулась чего-то ниже края своего стола.
      Изображение растворилось я сформировалось заново, но теперь оно было клочковатым, со вспыхивающими беспорядочно цветовыми пятнами. Мазерный луч пересек девять световых лет, перенося это изображение; он был отчасти искажен по пути пылью, полями гравитации и поперечными световыми волнами.
      У майора Хекимера были коричневые волосы, густая, темная борода, квадратная челюсть. Голос был истрепан помехами, но произношение оставалось ясным и аккуратным — с вплетением неизвестного акцента.
      — … Так как все, что не сплавилось, давно унесли с ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ 2, и поскольку синтезирующий завод на ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКЕ 1 не был поврежден при первой высадке и мог выдавать нам энергию на все это долбаное столетие, и поскольку в любом случае работы до весны у нас почти не было, Властители проголосовали рискнуть и отправить ЛЕНИВУЮ ВОСЬМЕРКУ 2 на исследование океанических районов Джинкса. В соответствии с этим шестеро наших горячих разведчиков, а именно… — Хекимер назвал имена, — подняли судно и отправились на запад. Долбаное круговое летающее крыло — не ахти какой самолет, но судно было легче, чем при первой посадке, а у нас хватало мощности, чтобы постоянно оставаться в воздухе или совершить вертикальную посадку там, где мы нашли бы плоский участок суши. Возникла проблема — долбаная видимость была такой, что при посадке…
      Гарнер шепнул:
      — Их сленг по-видимому немного изменился с тех пор, как они двинулись на Джинкс.
      — Да, ты тоже это заметил?
      Заминка заставила Кзанола-Гринберга дернуться от досады. Когда-нибудь это выдаст его как пришельца! В 2106 году надо было уметь не слышать посторонние шумы, иначе сойдешь с ума.
      — …вообще ничего не было видно. Свет от термоядерного привода не достигал земли, пока мы не оказались на высоте в две сотни футов. Мы опустились на твердых струях у береговой линии и запустили камеры. Нас тут же окружили — эти.
      У майора Хекимера было чувство драмы. Когда он сделал паузу, сцена сменилась на песчаный покатый берег. Песок на переднем плане был закопченным и выветренным в форме изогнутой стены. За ней был океан. И на этом океане не было волн. Вода казалась густой. Густой, серой и живой.
      Что-то двигалось в поле зрения. Что-то белое; что-то похожее на безумно увеличенного слизняка, но с гладкой ровной кожей. У зверя была шея бронтозавра, начисто лишенная головы, такая же широкая у основания, как и плечи животного. Она поднималась конусообразным откосом. Макушка была толстой и округлой, без каких-либо черт, с двумя пучками черной щетины.
      Камера следила за тем, как приближалось животное; заметив аппарат, оно остановилось на опаленном песке. Из тумана начали появляться другие особи ее вида. Камера обошла полный круг, и везде виднелись огромные белые туши, похожие на кашалотов-альбиносов, плывущих по песку.
      Их округлые макушки раскачивались назад ж вперед; пучковатая щетина шевелилась при полном безветрен. Конечно щетина была чувствительными органами; ртов не было видно, так как они были закрыты. Необычно для белковых, но это были белковые, ошибки быть не могло.
      Майор Хекимер заговорил:
      — Эта съемка велась при естественном свете, но с долгой экспозицией, что и объясняет долбаные кляксы. Для нас это больше похоже на ночь, Винстон Дохени, наш биолог, взглянул разок на этих монстров и сходу дал им прозвище Фрумнес Бандерснейз. Это название вида теперь занесло в долбаный бортовой журнал. Карлов вышел в сегментном бронированном скафандре и пристрелил бандерснейза для анатомирования, остальные твари разбежалась. К счастью, скафандр выдержал и жару и давление
      Кадры демонстрировали действие. Трассирующие пули прошили шесть ланий вдоль камеры до объемной передней части бандерснейза. Безмолвная смерть, подтверждаемая лишь внезапно упавшей макушкой. Белые формы, бледнеющие в тумане, как призраки.
      Хекимер продолжал:
      — Они бегут на волнистых брюшных лапках, и как видите, бегут с долбаной скоростью. По мнению Дохени, это животное представляет собой одну огромную клетку. Нервы похожи по структуре на человеческие, но не имеют ни ядра, ни клеточного тела, ни чего-то такого, что выделяло бы их от другой специализированной протоплазмы. Мозг длинный и узкий, расположен в костяной оболочке на приподнятом, сужающемся конце. Этот череп является одним из окончаний несочлененной, эластичной и очень прочной внутренней камеры из кости. По-видимому Бог никогда не предполагал, что животное будет менять свое положение. — (Гарнер вздрогнул от неумышленного богохульства). — Рот, который на кадрах закрыт, находится спереди брюшных лапок и ни на что не пригоден, кроме как черпать закваску из океана.
      Фильм показывал подробности анатомирования бандерснейза. Очевидно, два полицейских у дверей решили не смотреть на это; но Месней и Гарнер наблюдали за происходившем с неослабеваемым интересом. Вскрытие не было для них чем-то новым.
      Животное перевернули на бок, выставив напоказ брюшные лапки; челюсти открыли с помощью шкива. Диапозитивы демонстрировали разрезы ткани. Имелась циркулирующая система с шестью сердечками, каждое из которых весило по одиннадцати фунтов; на левом боку находились какие-то странные органы, которые только Кзанол-Гринберг рассматривал как прививочный аппарат.
      Он следил с маниакальной концентрацией за тем, как вскрывали мозговую сумку, обнажая длинный, узкий мозг, серый, с глубокими извилинами в челноке черепа. Форма в деталях была, знакомой, хотя он никогда не видел его сырым. Затем все кончилось, и майор Хекимер вернулся к рассказу:
      — Океан — это однородный пищевой густыш из закваски неизвестной природы. Стада бандерснейзов двигаются вдоль береговой линии, непрерывно поглощая пищу. Берег тоже не приманка для долбаных туристов. Здесь всегда темно, волны сглаживаются закваской и гравитацией, а бандерснейзы бродят по побережью как пропащие души перетертых гор. Мы хотели было смыться, но Дохени не нашел половых органов и захотел сделать несколько других расчленений. Поэтому мы отправили вертолеты на поиски нового экземпляра. Но ни один бандерснейз так и не подошел достаточно близко, чтобы можно было стрелять с вертолета, А ведь сначала они были любопытны и непугливы. Теперь же убегали, стоило вертолету приблизиться. Убегали все. Они просто не могли бы знать о нас, если бы не имели языка или телепатических форм общения. Тем не менее, по крайней мере один долбаный бандерснейз всегда находился в поле зрения каждого вертолета. По-видимому, они знали о дальнобойности нашего оружия. На третий день охоты Дохени потерял терпение. Он предположил, что бандерснейзы пугаются вертолетов, посадил свое долбаное корыто и отправился охотиться пешком. Когда он отошел на выстрел от вертолета, бандерснейз атаковал и расплющил машину, словно долбаный грузовик, наехавший на пешехода. Дохени пришлось идти назад на своих двоих. Через несколько сотен миль на восточном берегу мы нашли другие формы жизни…
      Майора Хекимера оборвали на полуслове. Голос стройной брюнетки донесся с черного экрана:
      — Мистер Гарнер, есть другая часть из отчета и т под литерой "бандерснейзы". Вам она нужна?
      — Да, но через минуту. — Гарнер повернулся к Кзанолу-Гринбергу. — Гринберг, это те белковые?
      — Да.
      — Они обладали телепатией?
      — Нет, и я никогда не слышал, чтобы они убегали от кораблей мясозаготовителей. Они обычно продолжали есть, пока их не убивали.
      — Хорошо, мисс, мы готовы.
      Снова показалось квадратное, бородатое лицо майора.
      — Мы вернулись на Сириус Матер через пять джинксовских дней после нашего отъезда и обнаружили, что Фрумиес Бандерснейз опередили нас. Вернее один из них. Он должен был пройти три тысячи миль без закваски, без какого-либо другого провианта, и это только затем, чтобы посетить наше поселение. Чтобы сделать это, ему наверное пришлось объедаться месяцами, а может и годами — надо же было накопить жирок для путешествия.
      Колонисты, не говоря о самых долбаных и благоразумных, не сближались с бандерснейзом, На этот раз его кожа или клеточная стенка была голубой — возможно, для защиты от солнечного света. Он пошел прямо к северо-западной зоне культивации и потратил два часа, ползая по ней; причем вице-майор Рейс заявил, что это был самый долбаный танец, который он когда-либо видел; затем животное тронулось к океану.
      Поскольку оба вертолета находились у нас, мы были первыми, кто увидел следы сверху. Вот снимки следов. Я убежден, что это форма письменности. Дохени говорит, такого быть не может. Он уверен, что бандерснейз не может пользоваться разумом, так как не развил его. Я допускаю, что видеозапись будет хорошим аргументом. Бандерснейз походил на песчаного дельфина, показывая те же чудеса ловкости. Нельзя ли попросить вас проанализировать это и дать нам знать, если мы делим данный мир с разумными существами.
      — Машины не согласились с такими выводами, — вставил Гарнер. — Возможно, идеи оказались слишком чуждыми.
      На экране видеофона появился неподвижный калейдоскоп цветов, затем возник неясный снимок. На бурой земле виднелись изогнутые линии, похожие на следы улиток. Земля была перепахана математически прямыми бороздами, но линии были гораздо шире и глубже. Холмы и древесные пни искривляли их. Вертолет досадили среди волнистых дорожек, и он выглядел мухой на печатном листе.
      Кзанол-Гринберг задохнулся от волнения, звонко сглотнул и произнес:
      — Немедленно покиньте нашу планету или будете уничтожены в соответствии с договором о… Я не могу прочесть остальное. Но это научный язык тнуктипов. Можно мне немного воды?
      — Конечно, — приветливо произнес Месней. Он резко ткнул пальцем, показывая на холодильник.
      Кзанол-Гринберг встал и налил себе воды.
      Ллойд подошел к креслу Гарнера и начал разговор тихим голосом:
      — Люк, что все это значит? Что ты затеваешь?
      — Просто удовлетворяю любопытство. Расслабься, Ллойд! Доктор Снидер будет здесь через час, и тогда он возглавит дело. Между тем есть масса вещей, которые Гринберг может рассказать нам, Это не просто человек с галлюцинациями, Ллойд. Почему их раса думала, что бандерснейзы просто бессловесные твари? Почему он буйствовал, когда мы предположили, что они способны чувствовать? Гринберг думает, что находится в плену у чужаков, он думает, что его раса погибла миллиарды лет назад, и его дом потерян навсегда, тем не менее, что же его заинтересовало на самом деле? Фрумиес Бандерснейз. Ты видел, как он смотрел, когда проходила расчленение?
      — Нет. Меня это тоже заинтересовало.
      — Я почти боюсь, когда думаю о том, что находится в мозгу Гринберга. Я боюсь информации, которую он несет. Ты понимаешь, что доктор Снидер может навсегда подавить эти воспоминания, пока будет лечить его? Но почему такая утонченная раса, какими должны была быть тнуктипы, — он с трудом выговорил слово, как его произносил Кзанол-Гринберг, — работала на расу, адаптированную Гринбергом? Из-за телепатки? Я просто…
      — Я могу рассказать вам об этом, — горько произнес Кзанол-Гринберг. Он выпил пять чашек волы практически на одном дыхании и теперь немного задыхался.
      — У вас хороший слух, — сказал Месней.
      — Нет. У меня есть некоторые способности к телепатии; вполне достаточные, чтобы понимать. Это талант Гринберга, но он почти не верил в него, поэтому не использовал. А я смогу. Он способен принести мне много пользы.
      — Так почему тнактапы работали на вас? — Месней исковеркал слово еще хуже, чем Гарнер.
      Ответ отпал сам собой.
      Все в комнате задергались, как пойманные рыбы.
      Падения не было. Через миг, после того как он вытянул руки, Кзанол опирался на кончики своих шести пальцев, как человек, выполнявший зарядку. Он побыл немного в этой позе, затем поднялся на ноги. Гравитация была тяжеловата.
      Где все? Где тринтанин или раб, освободивший его?
      Он находился в пустом и уродливом, чужеродном строении типа тех, что встречались на свободных рабских мирах до того, как на них прибывали смотрители. Но… как он оказался здесь, он же нацеливал себя на необитаемую пищевую планету? Он мигнул, ожидая, что теперь увидит внутреннюю часть дворца смотрителя. Где же все? Он хотел, чтобы кто-то рассказал ему, что происходит.
      Он прислушался.
      По какой-то причине ни люди, ни тринтане не имели створок над ушами по типу створок над глазами. Дар тринтанской Силы защищал гораздо лучше. Кзанола никто не заставлял ослаблять свою ментальную защиту, Он сам решил сделать так и поплатился за это. Будто взглянул на дуговую лампу в шаге от нее. Нигде в тринтанской вселенной не было телепатических шумев такой интенсивности. Рабские миры никогда не выдерживали такой тяжелой сверхпопуляции; кишащие толпы тринтанских миров удерживали на публике максимум своей ментальной защиты.
      Из-за боли Кзанол читал очень быстро. Его реакция была мгновенной и автоматической.
      — ПРЕКРАТИТЕ ДУМАТЬ ВО МНЕ! — заревел он в бушующие умы Топеки, штат Канзас.
      В комплексе психиатрических больниц, по-прежнему называвшихся Меннинджером, тысячи докторов, сестер и пациентов услышали приказ. Сотни пациентов жадно восприняли его, буквально и надолго. Некоторые стали глупыми и чудными. Другие вошли в кататоническое состояние. Некоторые, признанные безвредными, стали опасно невменяемыми. Горстка докторов превратилась в пациентов, — только горстка, — но потеря их услуг усилила критическое положение, когда несчастные случаи начали выливаться из деловой части города. Меннинджер находился в нескольких милях от Главного управления полиции Топеки.
      В небольшой комнате люди дергались как пойманные рыбы. Затем все, кроме Кзанола-Гринберга, перестали двигаться. Их лица ничего не выражали. Они превратились в идиотов.
      В первый момент ментального взрыва умственный щит Кзанола-Гринберга поднялся с почти слышимым металлическим звуком. Ревущий шум вибрировал в его уме несколько минут. Когда он снова смог размышлять, он все еще не смел опускать ментальную защиту.
      На Земле появился тринтанин.
      Охранники у дверей опустились на корточки или сидели, как тряпичные куклы. Кзанол-Гринберг вытащил сигареты из кармана темно-синей куртки и прикурил одну от сигары, дымившейся между губ Меснея, спасая тем самым его от скверного ожога. Он сидел и курил, размышляя о другом тринтанине.
      Вопрос: этот тринтанин будет рассматривать его как раба?
      Вопрос: у него, Кзанола, был работающий умственный щит. Это может убедить тринтанина, кем бы тот ни был, что он, Кзанол, тринтанин в человеческом теле. А если нет? И даже если он убедит его, поможет ли ему другой тринтанин? Или посчитает Кзанола-Гринберга простым птаввом, тринтанином без Силы?
      Скверный факт, но Кзанол-Гринберг был птаввом. Ему надо вернуть свое тело до того, как тот, другой, найдет его.
      И тут — невероятно! — но он перестал думать о другом тринтанине. Хотя было много причин интересоваться им. Что он делает на Земле? Объявит ли он Землю своей собственностью? Поможет ли Кзанолу-Гринбергу добраться до Тринтана или какой-либо новой планеты, считавшейся в эти дни Тринтаном? Выглядит ли он по-тринтански шли два миллиарда лет эволюции превратили тринтан в чудовищ? Но Кзанол-Гринберг отбросил эту тему и качал думать о полете на Нептун. Возможно он знал, кем был другой тринтанин, но не был готов встретиться с этим фактом.
      Кзанол-Гринберг осторожно прислушался. Тринтанин покидал здание. Он не узнал ничего большего, так как умственный щит другого был поднят, и перевел свое внимание на людей в комнате.
      Они приходили в себя, но очень медленно. Он прислушивался с мучительной концентрацией (из-за ограничений мозга Гринберга) и чувствовал, как их личности вновь объединяются в целое. Более продвинутым казался Гарнер. За ним шел Месней.
      Другая часть памяти Гринберга тоже могла пригодиться. Он не лгал о своем дельфиноподобном чувстве практического юмора. Чтобы реализовать его, Лэрри тратил недели, обучаясь приемам тех, кого мы из сострадания называем ловкачами.
      Кзанол-Гринберг склонился над Ллойдом Меснеем.
      — Ллойд, — сказал он четким, спокойным и авторитетным голосом. — Сконцентрируйся на звуке моего голоса! Ты должен слушать только звук моего голоса. Твои веки становятся тяжелыми. Очень тяжелыми. Твои пальцы наполняет усталость. Огромная усталость. Дай им безвольно упасть. Твоим глазам хочется закрыться, ты с трудом можешь держать их открытыми…
      Он чувствовал, что личность Меснея прекрасно отзывается. Она вообще не оказывала сопротивления.
      Гравитация раздражала. Вначале она была едва заметна, но уже через несколько минут стала изнурительной. Кзанол отбросил идею идти пешком, пройдя менее квартала, хотя ему очень не нравилась мысль сидеть в рабской повозке.
      Я не гордый, сказал он себе. Он влез в припаркованный кадиллак и приказал рыхлогубому водителю отвезти себя в ближайший космопорт. Зубы застучали от вибрации, и машина снялась с совершенно излишним рывком.
      Эти рабы намного крупнее, чем обычные разумные существа, привязанные к земле. У Кзанола была куча таких в кабине корабля. Через миг он осторожно снял свой шлем. Воздух был немного разряженным, что ставило в тупик, если учитывать большую гравитацию. В других отношениях он был вполне пригодным. Кзанол опустил шлем на сиденье и покачивал ногами возле него; сиденье оказалось слишком широким и неудобным.
      Город был изумительным. Огромным и гротескным! Взгляд постоянно натыкался на прямые призмы; то там, то здесь попадались желтые аккуратные поля или сплюснутые здания со странно изогнутыми крышами. Улицы не могли решить, быть им прямыми или кривыми. Мелькающие машины жужжали как надоедливые насекомые. Гул пропеллеров его машины пилил по нервам, пока он не научился игнорировать его.
      Но где он находится? Наверное он пролетел мимо Ф124 и рухнул здесь. Водитель знал, что его планета — Земля? — совершала космические перелеты, следовательно он мог знать, как найти Ф124. И восьмую планету этой системы.
      Уже было ясно, что ему понадобится второй костюм. Этих рабов семнадцать миллиардов на него одного. Они могут уничтожить его в любой момент. И это случится, когда они узнают, кто он. Ему нужен контролирующий шлем, чтобы обезопасить себя. Тогда он найдет тринтанскую планету и потребует более хорошее космическое судно, чем те, что создают люди. И им придется улучшить свои корабли.
      Строения стали ниже, и между ними появились просветы. Возможно, плохой транспорт заставляет этих шбое собираться вместе в группы? Когда-нибудь он потратит время я узнает о них побольше. В конце концов, они теперь были его рабами.
      Но какую историю переживет однажды этот мир! Как будут внимать я восхищаться его внуки! Придет время и он закупит бардов, прунтаквилакских бардов, потому что только они обладают настоящим даром языка,
      Вблизи вырисовывался космопорт.
      Никаких ухищрений не потребовалось. Как только Кзанол-Гринберг целиком подчинял Меснея, он тут же приказал ему доставить себя в космопорт. Ушло около пятнадцати минут, чтобы добраться до ворот.
      Сначала он не мог понять, почему Месней приземлился. Неужели он не может просто перелететь через ограду? Месней не давал никакой информации. К этому времени его ум был почти нормальным — нормальным для человека под гипнозом. Месней "знал", что на самом деле он ее загипнотизирован, а только ведет себя так, просто ради шутки. Но в любое время Ллойд мог стряхнуть с себя это внушение и захватить врасплох Гринберга. Между тем он был спокоен, счастлив м свободен от необходимости принимать решения. Ему было сказано лететь в космопорт, и вот он в космопорте. Его пассажир позволил ему вести машину.
      Лишь приземлившись, Кзанол-Гринберг понял, что Месней ждет, когда их пропустит охрана. Он спросил:
      — Охрана даст нам пройти?
      — Нет, — ответил Месней.
      Черт, еще одно препятствие.
      — Они пропустят меня… — он поразмыслил, -…с Гарнером.
      — Да. Гарнер из Сил.
      — Ладно, поворачивай и возвращайся за Гарнером.
      Машина зажужжала.
      — Подожди минуту, — приказал Кзанол-Гринберг. — Усни.
      Где же охрана?
      Через огромное плоское пространство, изукрашенное большими красными мишенями в шестиугольном боевом порядке, он мог видеть космические корабли. Здесь находилось двадцать-тридцать прямоточных реактивных орбитальных кораблей, и некоторые были экипированы для вывода других машин на орбиту. По всей южной стороне поля растянулся линейный ускоритель, в четверть мили шириной, с близко расположенными металлическими обручами. Термоядерные боевые ракеты лежали на боку в доках, готовые для загрузки в плоские треугольные ракетоносители. Но все они выглядели как детские самокаты в сравнении с двумя действительно гигантскими кораблями.
      Первый, похожий на громадную бзику с тунцами, с круговым летающим крылом, расположенным на его тупом, свисающем конце, был несущей, грузовой и жизнеобеспечивающей системой ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ 3, Любой бы узнал этот корабль, даже без голубого Символа бесконечности на его борту. Он был 320 футов к диаметре и 360 футов в высоту. Другой корабль, более прямой, являлся пассажирским судном, таким же большим, как древняя КОРОЛЕВА МАРИЯ, один из близнецов того роскошного транспорта, который служил Титан Отелю. И даже на расстоянии было видно, что все — все! — толпились вокруг его входного трапа.
      Прислушиваясь изо всех сил, Кзанол-Гринберг по-прежнему не мог понять, что они там делают, но он узнал аромат этих слишком спокойных мыслей. То были прирученные рабы, рабы, выполнявшие приказы.
      Здесь был другой тринтанин. Но почему он не воспользуется собственным кораблем? Или он здесь приземлился? Или это отродье птаввов делает на досуге осмотр своей новой собственности?
      Он повернулся к Меснею.
      — Охрана разрешила нам пройти. Гони машину вперед.
      Машина заскользила по бетону.
      Гарнер встряхнул головой, позволив ей откинуться на место. Его ум казался умом спящего ребенка. Сквозь него перхали мысли, такие же эфемерные, как грезы. Они не могли пребывать на месте. Гарнеру приказали не думать.
      Наверное ж выгляжу ужасно старым, подумалось ему. Мысль ушла… и вернулась.
      Старый. Мне много лет, но я не старый. Нет!
      Слюна текла по подбородку.
      Старик с трудом качнул головой. Он похлопал рукой по лицу к вновь попытался размышлять. Мысли скользили медленно, и это ему не нравилось. Он нащупал клавиатуру своего кресла к выдвинул кофейный краник. Когда он наливал чашку, рука тряслась так, что горячий кофе пролился на ладонь и запястье. В припадке ярости он швырнул чашку в стену.
      Его ум возвращался к белой тупости.
      Через несколько минут, шатаясь, в дверях появилась Джуди Гринберг. Она выглядела изумленной, но ее ум снова функционировал. Она увидела, как Гарнер, с лицом дряхлого дебила, резко опал в своем передвижном кресле, и долго лила холодную воду ему на голову, пока он не вернулся к жизни.
      — Где он? — спросила Гарнер.
      — Не знаю, — ответила Джуди. — Я видела, что уходит, но он, кажется, не заметил меня. С ним был Месней. Что с нами произошло?
      — Я должен был этого ожидать. — Гарнер больше не был дряхлым стариком — эта был разгневанный Иегова. — Это означает, что дело превращается из плохого в ужасное. Та статуя пришельца — я знал, с ней было что-то не так, когда я увидел ее, но тогда до меня не дошло, что именно. У-у, болван. Обе руки ее были вытянуты, как у птенца, который вот-вот превратится в лебедя. На груди пришельца я заметил небольшой выступ. Смотрите! Он помещает себя в замораживающее поле, чтобы избежать какого-то бедствия. После этого кнопка, которая включила поле, тоже находится в поле, и там же был палец пришельца, нажимавший ее. Поэтому кнопка не снабжена фиксатором. Он для нее был не нужен. Но когда я увидел его, у пришельца обе руки были вытянуты. Когда Янски создал вокруг статуи собственное поле, инопланетянин выронил "роющий инструмент" Гринберга, но он отпустил и кнопку. Кнопка была отжата. Почему он не ожил еще тогда, я не знаю — возможно у замораживающего поля есть инерция, похожая на гистерезис в электрическом токе. Но он все-таки ожил, и мы слышали именно его.
      — О, это действительно монстр, — произнесла Джуди. — И Лэрри думает, что он такой?
      — Именно так.
      Кресло Гарнера поднялось вверх, погнав по комнате струи воздуха. Потом выскользнуло за двери, набирая скорость. Джуди изумленно смотрела ему вслед.
      — Значит, если Лэрри увидит, что он не тот, кем себя считает, он… — начала она с вдохновением. Но затем оставила надежду.
      Один из полицейских поднялся, двигаясь как лунатик.
      В турне по космопорту Кзанол прихватил с собой и охрану. Он забрал всех ремонтников, диспетчеров, космонавтов и даже пассажиров, с которыми встретился, обходя территорию. Мужчина, которому принадлежал кадиллак, рассматривал полет на Марс как рискованное путешествие! И если состояние космической технологии землян было настолько плохим, Кзанолу хотелось бы опираться на мнение экспертов.
      Двое диспетчеров были отосланы назад в башню управления полетами, чтобы попытаться отыскать Ф124 по звездным картам. Остальная группа сопровождала Кзанола, увеличиваясь но пути. Только двое, увидев приближение толпы, попытались скрыться. Дойдя до пассажирского лайнера, Кзакнл собрал всех, кто находился в космопорте, — кроме Меснея, Кзанола-Гринберга и тех двоих осторожных мужчин.
      Он было выбрал ЛЕНИВУЮ ВОСЬМЕРКУ 3, единственный межзвездный корабль на поле. Пока он займется почеккой спасательной кнопки на спине, рабы могут завершить проверку и вывод на орбиту носителя корабля, потом они заполнят горючим баки. Потребуется не менее года, прежде чем он будет готов покинуть Землю, Тогда он наберет большую судовую команду и проведет полет в стазисе, с рабами, которые разбудят его; вновь рожденные дети повзрослеют настолько, чтобы выполнять приказы. Их потомки разбудят его в конце путешествия.
      Кзанол встал под широким кольцом свисающего края судна и заглянул в зияющую пасть твердотопливного посадочного двигателя. Он прозондировал мозг инженера, пытаясь понять, как вращение судна может заменить искусственную гравитацию. Потом прошел по задней стене центрального коридора, заглядывая в двери над своей головой и под ногами; побывал в Саду, где ряды гидропонических баков служили заменой его собственной, сделанной тнуктипами воздушной установки, и оказался в огромной рубке управления, три стене которой в кошмарном избытке были покрыты циферблатами, экранами и панелями управления. На его собственном судне хватало экрана и пульта. Повсюду он видел изобретательность, заменявшую истинное знание, где сложные приспособления компенсировали компактные и простые устройства, которые он когда-то знал. Осмелится ли он доверить свою жизнь этому чудищу в аварийном состоянии?
      У него не было выбора. Просто удивительно, что люди сделали это: спроектировали и добились своего, построив корабль. Жажда космоса была безумием для них — безумием, которое могло быть легко излечено, если бы они не растранжирили ресурсы этого мира.
      "Такой исследовательский полет, — нерешительно подумал Кзанол, — потребует чего-то большего, чем я ожидаю". Затем возникла мысль — ясная, без противоречий: "Увижу ли я снова Тринтан?"
      Ладно, у него еще будет время попереживать. Войдя сюда, он прекрасно понял, что люди называют роскошным лайнером.
      Назло себе он находился под впечатлением.
      Тринтанские лайнеры были больше "Золотого Кольца", а некоторые — гораздо больше; но не многие обладали такой роскошью. Те, что можно было сравнивать, перевозили владельцев планет. Прямоточные реактивные двигатели под треугольным крылом были почти такими же большими, как и у некоторых боевых судов на площадке. Создатели "Золотого Кольца" срезали углы везде, где было можно. Салон для отдыха выглядел огромным — гораздо большим, чем был на самом деле. Его обшили панелями золотого и темно-синего цвета. Защитные ложа, убираясь в стену, открывали проход в бар, на небольшую танцевальную площадку и в уютное казино. Обеденные столы изящно и автоматически подымались из покрытого коврами пола, переворачиваясь и демонстрируя темно-зернистый пластик под дуб. Передняя стека была гигантским обзорным экраном. Когда уровень воды в топливных баках становился достаточно низким, выход из салона превращался в плавательный бассейн. Планировка ставила Кзанола в тупик, пока он не понял, что термоядерный двигатель создавал направление вверх, а не вперед. Судно использовало воду вместо жидкого водорода, но не для того, чтобы пассажирам предоставить бассейн, а потому что вода безопаснее при хранении и быстром обеспечении притока дополнительного водорода. Отдельные каюты демонстрировали чудеса миниатюризации.
      Здесь есть идеи, подумал Кзанол, которые можно использовать до возвращения к цивилизации. Он сел в салоне отдыха на одно из спасательных лож и начал перелистывать книги, заполнявшие заднюю стену комнаты. Одной из первых, попавшихся ему вещей, оказалась прекрасно выполненная картина Сатурна, каким он выглядел из главного танцевального шара Титан Отеля.
      И тогда он понял. Кзанол начал нетерпеливо задавать вопросы людям, окружавшим его.
      Неожиданно истина нанесла предательский удар.
      Кзанол-Гринберг раскрыл рот от изумления, и его щит поднялся вверх с резким звоном. Меснею не повезло. Он завизжал, сжал руками голову и снова завизжал. В Топеке, за тридцать миль отсюда, по-особому чувствительные люди услышали крик ярости, горя и одиночества.
      В Меннинджере девушка, находившаяся в кататоническом состоянии, заставила мягкие как тесто мышцы ног держать ее прямо, пока она осматривалась вокруг. Кому-то требовалась помощь, кому-то нужна была она.
      Лукас Гарнер, с трудом переводя дыхание, рывком остановил свое кресло. Оказавшись среди пешеходов, которые вели себя так, словно страдали от сильной головной боли, Гарнер прислушался, В этом эмоциональном всплеске должна скрываться какая-то информация! Но Гарнер так ничего и не узнал. Он понял, что чувство потери становится его собственным, оно подрывало волю жить, и еще он понял, что тонет в черном приливе.
      — Это не вредит, — произнес Кзанол-Гринберг спокойным, убежденным и громким голосом. Громкий голос, как он надеялся, должен был остановить вопль Меснея. — Ты уже чувствуешь, что это не вредит. Во всяком случае у тебя есть громадная смелость, гораздо больше той, что ты имел когда-нибудь в своей жизни.
      Месней перестал визжать, но его лицо было маской страдания.
      — Все в порядке, — сказал Кзанол-Гринберг. — Спи. Он слегка задел кончиками пальцев лицо Меснея.
      Полицейский рухнул в кресло. Машина продолжала невесомо нестись по бетону, скользя на воздушной подушке и гтоемительно приближаясь к цилиндрическому снаряду ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ 3. Кзанол-Гринберг только наблюдал. Он не мог манипулировать управлением с заднею сидения, а Месней ничем не мог помочь. Можно было проколоть воздушную подушку, растянув ее, но умирать не хотелось.
      Ментальный вопль оборвался. Он положил руку на плечо Меснея и сказал:
      — Останови машину, Ллойд.
      Месней не проявлял никаких признаков беспокойства — ни физически, ни психически. Машина мягко опустилась на землю к двух ярдах от наружного корпуса гигантского колониального судна.
      — Спи, — приказал Кзанол-Гринберг, и Месней заснул. Это было для него лучшим выходом. Он все еще находился код гипнозом, и транс его станет глубже, когда он проснется.
      Что касается Кзанола-Гринберга, он не знал, чего хочет. Возможно, отдохнуть и поразмышлять. Пища не повредила бы в любом случае, подумал он. Кзанол-Гринберг чувствовал ум, который вопил о своем горе на пол-Канзаса, ж ему нужно было время, чтобы понять, что он не Кзанол, тринтанин, владыка сотворенного.
      Вскоре послышался рев, похожий на взрыв фьюзера. Кзанол-Гринберг увидел волну пламенного дыма, стекавшего на бетон, затем дым понемногу уменьшился.
      Он не мог сообразить, что это. И осторожно опустил умственный щит и прислушался.
      Ответ пришел. Кзанол собирался за вторым костюмом.
      Корабли, телескопы и Родильный астероид — этим можно было описать Пояс.
      Столетие назад, когда Пояс только начинали заселять, корабли оснащались ионными двигателями, расщепляющими батареями и реактивными соплами на химическом горючем. Теперь использовались термоядерные сопла, основанные на методе применения внутреннего пространства кристалло-цинковой трубы для отражения большей части спектра энергии и материи. Компактный воздушный конвертер заменил бочковой воздух и гидропонику; по крайней мере, для многомесячных перелетов его хватало, хотя межзвездные колониальные суда должны были выращивать растения и для пищи. Корабли стали меньше, более надежными, подвижными, они стали дешевле, быстрее и бесконечно более многочисленными. В Поясе насчитывались десятки тысяч кораблей.
      Но были и миллионы телескопов. Каждое судно имело по крайней мере один. Телескопы на Троянских астероидах наблюдали за звездами, к Земля оплачивала съемки зерном, водой и мануфактурой, поскольку телескопы Земли находились слишком близко к Солнцу я не могли избежать искажений от изгиба гравитационных полей и солнечного ветра. Телескопы следили за Землей и Луной, и такие съемки были тайной. Телескопы следили друг за другом, пересчитывая орбиту каждого важного астероида, когда планеты меняли его курс.
      Родильный астероид был уникальным.
      Ранние исследователи натолкнулись на неровную цилиндрическую железно-никелевую глыбу в две мили длиной и милю шириной, орбита которой проходила вблизи Цереры. Они обозначили ее путь и дали прозвище С-2376,
      Через шестьдесят дет туда прибыли рабочие с чертежами. Они просверлили отверстие по оси астероида, заполнили его пластиковыми мешками с водой и закупорили оба конца. Сопло на твердом топливе вращало С-2376 вокруг своей оси. При вращении солнечные зеркала попадали в лучи света, медленно растворяя глыбу от поверхности к центру. Когда вода перестала взрываться, и скала остыла, рабочие получили цилиндрический железно-никелевый пузырь в двенадцать миль длиной н шесть миль в диаметре.
      Уже тогда он стоил дорого. Теперь и того больше. Они раскрутили пузырь, создав половину единицы гравитации, заполнили его воздухом и тоннами дорогой воды, покрыли внутреннюю поверхность смесью пульверизированного материала из каменных метеоритов и отбросов, обработанных определенными бактериями. По оси пропустили термоядерную трубу, проницаемую для волн света некоторых длин. Плавная выпуклость в середине образовала озеро в форме обручального кольца, которое теперь опоясывало небольшой внутренний мир. Зонты в милю шириной защищали полюса от света, здесь конденсировался снег, который, падая под собственным весом, таял и сбегал ручьями в озеро.
      Завершение этого проекта потребовало четверти века.
      Через тридцать пять лет Родильник освободил Пояс от его самой важной связи с Землей, Женщины не могли рожать детей в невесомости. Родильный астероид в двести квадратных миль полезной площади мог стать комфортабельным домом для ста тысяч людей, и однажды это произошло. Население Пояса составляло только триста тысяч; в Родильнике обитало около двадцати тысяч: главным образом то были временные жильцы — беременные женщины.
      Ларс держал сырую морковку в одной руке и набалдашник видеосканнера в другой. Он прокручивал шестичасовой фильм со скоростью, которая позволяла расправиться с лентой за пятнадцать минут. Фильм был снят одной из камер Эроса, каждая из которых теперь была нацелена на Землю.
      Большую часть следующей недели Эрос будет ближайшим к Земле астероидом. Съемки велись непрерывно.
      Внезапно Ларс перестал размышлять. Его рука дернулась. Он отмотал пленку немного назад. Стоп.
      Вот оно. Один кадр был засвечен почти до конца.
      Ларс переставил фильм на крупный сканнер и начал его медленно прокручивать, возвращая некоторые кадры назад. Дважды он использовал увеличитель. Наконец пробормотал: "Идиоты".
      Он пересек комнату и начал отыскивать мазером Цереру.
      Дежурный поднял наушники с обычным видом утомленного терпения. Он слушал молча, зная, что источник удален на световую минуту. Когда сообщение начало повторяться, он нажал на клавишу и произнес:
      — Джерри, найди Эрос и передай следующее. Запиши, Благодарим вас, Эрос, ваше сообщение получено полностью. Мы все поняли, Ларс, Теперь я передаю новости для вас. — Бесцветный голос мужчины принял оттенок удовольствия. — От Тани. Доктор сказал, что через семь месяцев ты станешь отцом здоровеньких девочек-близняшек. Повторяю, девочек-близняшек…
      Аккуратно, непрерывно перебирая пальцами по клавиатуру, которая регулировала положение сопел, Лит Шеффер ввел свое судно в док полюса Родильника. Внизу, на расстоянии тридцати постоянных миль, Церера выглядела изрытым оспой валуном, запятнанным зеркальными на вид пузырями из гибкого, прозрачного пластика. Он немного передохнул — вхождение в док всегда требовало ловкости, а вращение Родильника было неустойчивым даже на оси, — затем вылез из шлюза и прыгнул. Он опустился на сеть выше ближайшего из десяти персональных воздушных клапанов. Как паук на паутине он пробрался до стальной двери и влез в нее. Через десять минут, пройдя более двенадцати дверей, он оказался в раздевалке.
      Лит нашел по клетке свой шкафчик, сложил внутрь костюм и пачку форсунок, представ костлявым верзилой с темными, вьющимися волосами и коричнево-красным загаром, который покрывал лишь его лицо и руки. В торговом автомате он купил бумажный комбинезон. Лит и Мадра били из числа тех немногих сотен обитателей Пояса, которые не стали нудистами в условиях незамысловатого окружения. Это отмечало их как кууков, что впрочем не считалось плохим на Поясе.
      Последняя дверь вывела его, за горячий щит, но невесомость еще оставалась. Упругий лифт перенес его на четыре мили вниз, туда, где он получил трехколесный моторный скутер. Из-за переменной кориолисовой силы вращения Родильника даже житель Пояса не мог бы удержаться на двух колесах. Скутер спустил его вниз по крутому склону, который выходил прямо на вспаханные поля и теплицы, к сельскохозяйственным механизмам, деревьям, ручьям и многочисленным коттеджам. Через десять минут он был дома.
      Нет, не в своем настоящем доме. Коттедж был нанят у тех, кого считали правительством Пояса. Домом обитателя Пояса был его скафандр. Но здесь ждала Мадра, темная, ширококостная женщина, чья беременность становилась заметной, и поэтому ему казалось, что он действительно шел домой.
      Потом Лит вспомнил о предстоящем скандале. Прежде чем позвонить, он секунду колебался, сознательно старясь расслабиться.
      Дверь, промелькнув, исчезла. Они стояли лицом друг к другу.
      — Лит! — решительно сказала Мадра, будто вообще не была удивлена его появлением. — Тебе звонили.
      — Я должен был позаботиться об этом первым.
      На Поясе, как и на Земле, уединение считалось вещью редкой и драгоценной. Будка видеофона была прозрачной, звуконепроницаемой призмой. Прежде чем ответить на звонок, Лит украдкой бросил взгляд на Мадру. Она выглядела обеспокоенной и решительной.
      — Эй, Каттер! Что нового?
      — Привет, Лит. Я тебе звоню вот зачем, — произнес дежурный по Церере. Голос Каттера был как всегда бесцветным. Таким же, как и его внешность. Каттер походил на дешевые объявления или штемпели на закрытых кассовых окошках. — Только что позвонил Ларс Стиллер. Один из лайнеров для новобрачных взлетел, не предупредив нас. Что скажешь?
      — Ну что сказать? Эти глупцы яйцеголовые…
      Транспортная проблема в космосе была гораздо серьезней, чем вопрос столкновения космических судов. Не было в истории таких двух кораблей, которые бы столкнулись друг с другом, но люди гибли, когда корабли проходили сквозь выхлоп термоядерных двигателей. Телескопические контрольно-транспортные пункты, радиопередачи, спасательные работы, звездные и астероидные обсерватории — все будет выведено из режима из-за каких-то нарушителей движения.
      — То же самое и я сказал, Лит. Что сделаем, вернем их назад?
      — Ох, Каттер, почему бы тебе не отправиться на Землю и не организовать свое собственное правительство? — Лит жестко потер обеими руками виски, снимая напряжение. — Извини. Я не хотел этого говорить. У Мадры неприятности, и это достает меня. Ну как мы вернем назад тридцать молодоженов-землевладельцев, каждый из которых мультимиллионер? И так все довольно напряженно. Хочешь, чтобы началась Последняя война?
      — Я не подумал об этом. Сожалею, что у Мадры не ладится. А что с ней?
      — У нее здесь нестыковка со временем. Ребенок растет слишком быстро.
      — Вот же чертова неприятность!
      — Ну да.
      — Ну а что с молодоженами?
      Лит перевел мысли от надвигающегося шторма.
      — Назначь кого-нибудь присматривать за ними и передай по радио их курс. Потом составь здоровенный иск за обслуживание и пошли его в Титан Энтерпрайс на Землю. Если его не оплатят через две недели, мы отправим копию в ООН и потребуем действий.
      — Принято. Пока, Лит.
      Зачатый в невесомости, вынашиваемый в невесомости почтя три месяца, ребенок развивался слишком быстро. Проблема могла разрушить брак. Позволить доктору сделать аборт сейчас? Или подождать, замедлив развитие ребенка соответствующими гормональными инъекциями в надежде, что не родится урод?
      Но такой надежды не было.
      Лит чувствовал себя как утопающий. Ужасными усилиями ему удалось смягчить тон голоса.
      — Был бы другой ребенок, Мадра.
      — Да будет ли? Это такой риск, надеяться, что попадешь в Родильник до того, когда уже станет слишком поздно. О Лит, давай подождем, пока не будем уверены.
      Она хотела подождать еще три месяца под присмотром доктора. Но Лит не согласится на это ни теперь, ни потом. Немного погодя он произнес;
      — Мадра, автодок уверен и доктор Сиропополоус уверен. Я уже говорил тебе, что думаю. Мы могли бы снять дом прямо здесь, на Родильнике, пока ты снова не забеременеешь. Это надо было сделать раньше. Согласен, это дорого…
      Зазвенел видеотелефон.
      — Да? — гаркнул он. — Каттер, ну что там еще?
      — Две вещи. Подопри чем-нибудь себя.
      — Выкладывай.
      — Во-первых. Молодожены двинулись не на Титан. Кажется, они следуют в направлении к Нептуну.
      — Но… Лучше выдай остальное.
      — Военный корабль только что стартовал с базы Топеки. Он преследует новобрачник, но они не позвонили мам и на этот раз!
      — Это более чем странно. Сколько времени новобрачник находится в полете?
      — Полтора часа. Ничего страшного по сравнению с тем, если бы курс проходил через какие-нибудь астероиды.
      — Ну это просто великолепно. — Лит на секунду закрыл глаза. — Похоже, что с новобрачником что-то стряслось, и другое судно пытается его спасти. Может, что-то рвануло в системе жизнеобеспечения?
      — Не думаю, что такое возможно с "Золотым Кольцом". Молодожены имеют надежное дублирование на самую лучшую защиту. Теперь послушай самую изюминку.
      — Валяй!
      — Военный корабль стартовал с площадки на термоядерном двигателе.
      — Значит… — Был только один возможный ответ. Лит рассмеялся. — Кто-то украл его!
      Каттер слабо улыбнулся:
      — То-то и оно. Завернем их назад?
      — Конечно нет. Во-первых, если мы пригрозим им стрельбой, нам придется пойти на это. Во-вторых, Земля очень щепетильна по поводу нрав, которые она имеет в космосе. В-третьих, это их проблема и их корабли. А в-четвертых, я хочу посмотреть, чем все это кончится. Ты все еще не понимаешь, Каттер?
      — Мне кажется, оба корабля украдены. — Каттер по-прежнему едва улыбался.
      — Ну нет. Слишком невероятно. Военный корабль украли, а новобрачник должен стать объектом диверсии. Мм будем свидетелями первого случая космического пиратства!
      — Ого! Пятнадцать супружеских вар и все их драгоценности, плюс… ух ты!.. выкуп… знаешь, мне кажется, ты прав! — И Лит Шеффер стал первым, кто за долгие годы услышал, как: Каттер смеется на людях.
      На исходе августа окрестности Канзаса превращались в парилку с солнечными лампами. Под температурным зонтом в городе было прохладно и как-то по-осеннему свежо, но когда его кресло проскочило неосязаемый барьер между прохладой и жарой, воздух обрушился на Люка Гарнера как дыхание ада. Отсюда он двигался на максимальной скорости и, подымаясь в воздух над стандартным госпиталем, уже не заботился, что его кресло рухнет вниз.
      Он остановился у контрольно-пропускного пункта космопорта, тут же оценил обстановку и пронесся по бетону как таран катапульты. Госпиталь возвышался на краю обширного посадочного поля, как клин швейцарского сыра, острым углом указывая внутрь. Он успел ворваться в холл, прежде чем его настиг тепловой удар.
      Очередь перед лифтом была до уныния длинней. Его кресло занимало столько места, что он заполнил бы лифт один. А народ уже не был очень вежлив к старикам — их появилось слишком много. Гарнер глубоко вдохнул холодный воздух и выехал обратно"
      За дверями он нащупал на левом подлокотнике пепельницу. Мурлыкание мотора повысилось до воя, и вдруг оказалось, что это не наземный мотор. Если бы Месней видел его сейчас! Шесть лет назад Месней богохульно приказал ему избавиться от незаконного мощного стартового двигателя или использовать его для мануально управляемого летального средства. Для друга, все что угодно, подумал Люк, и спрятал управление в пепельницу.
      Земля уменьшалась. Край здания позади него понесся енмз — все шестьдесят этажей. Теперь он видел глубокие рубин, оставленные Гринбергом и Меснеем. Волнистое термоядерное пламя разбрызгало расплавленный бетон во всех направлениях и, образовав крупные кратеры и запутанные червеобразные расплывы, достигло входа в тоннель для пассажиров, расплавило металл, и он стекал по ступеням. Люди и машины работали., наводя порядок.
      Под ним показалась солнечная площадка. Люк опустил передвижное кресло на крышу, промчался мимо изумленных пациентов, которые принимали солнечные ванны, и въехал в лифт.
      Спускаясь, Люк никого не встретил. Он вышел на пятьдесят втором этаже и предъявил медсестре свое удостоверение.
      Все они находились в одной палате. Мадей, Сендлер, Базин, Кац, и те двадцать восемь парней, которые находись ближе всего к Кзанолу, когда тот переживал вспышку раздражения; семерых похоронили в пластиковых коконах. Пришелец забыл приказать им укрыться, и они оказались на пути взрывной волны при старте "Золотого Кольца". Остальные находились под гипно-стимуляторами. Их лица иногда кривились от переживаемого во сне насилия.
      — Я Джим Скервулд, — произнес белокурый, круглолицый мужчина в униформе врача. — Слушаю вас, мистер Гарнер. Чем могу быть полезен?
      — Там нам будет лучше. — Гарнер показал взглядом на ряд медицинских резервуаров. — Можно кому-нибудь из этих людей ввести дозу скополамина? У них может быть информация, которая необходима мне.
      — Скоп? Не думаю. Мистер Гарнер, что с ними произошло? В колледже я изучал кое-что по психиатрии, но никогда не слышал ничего похожего. Это не уход от реальности, это непрямой и не косвенный испуг… Они безнадежны, но не как остальные больные. Я бы сказал, что таким способом они уходят от контакта с другим разумом. Если бы вы могли рассказать мне об этом побольше, у меня, может, появился бы шанс вылечить их.
      — Действительно. Вот все, что мне известно… — Гарнер рассказал доктору обо всем, что случилось с тех пор, как статую вытащили из океана. Скервулд молча слушал.
      — Тогда он не только телепат, — произнес доктор, едва Гарнер кончил говорить. — Он может управлять умами. Но что надо было приказать им сделать, чтобы вызвать это? — Он жестом указал на ряд спящих пациентов.
      — Ничего особенного. Не думаю, что он отдавал приказы все время. Он просто получил чертовское потрясение и закричал, как только он умеет. — Люк опустил огромную ладонь на плечо доктора, и Скервулд к своему удивлению пригнулся под ее тяжестью. — Теперь, если вы плакируете вылечить их, я хотел бы знать, за кого они себя принимают? За самих себя? Или за пришельцев? Инопланетянин мог наложить свой собственный эмоциональный образ на них или даже свой образ памяти… Со своей стороны и в интересах Сил я хотел бы знать, почему и Гринберг и инопланетянин отдельно друг от друга похитили космические корабли я стартовали с Земли. Им должно было быть известно, что они взяли межпланетные корабли, а не межзвездные колониальные суда. Значит база пришельцев где-то в солнечной системе? Что они предпримут дальше? Возможно нам удастся вычеркнуть обе проблемы одновременно, доктор Скервулд?
      — Да, — медленно произнес Скервулд. — Вероятно вы правы. Дайте мне час, чтобы найти человека с самым крепким сердцем.
      Вот почему Люк всегда держал несколько книг в перчаточном отделении своего кресла. Его работа предполагала долгие ожидания.
      Артур Т.Кац, квалифицированный пилот прямоточно-реактивных судов (типа С, Д и Х-1), буйно метался, бесцельно молотя руками по воздуху. Он начал выпускать газы.
      — У нас всего несколько минут, — предупредил Скервулд. — Он выведен из-под гипно-стимулятора, но будет пробуждаться естественно.
      Гарнер кивнул. Он внимательно изучал человека, прищурив глаза и слегка поджав губы. Он наблюдал за ним, как странная собака, размышляющая над тем, лизнуть ли его в лицо или перекусить горло.
      Кац открыл глаза. Они округлились, затем закрылись до отчаяния плотно. Кац осторожно открыл их снова. Он застонал и бессмысленно задвигал руками по воздуху. Он начал задыхаться. Это выглядело ужасно. Когда ему как-то удалось поймать дыхание, он несколько секунд ловил ртом воздух, потом стал задыхаться снова. Он вселяет ужас, подумал Гарнер, и не только потому, что может задохнуться.
      Скервулд нажал на клавишу, и автодок Каца вбрызнул в легкие больного успокоительное. Кац рухнул на спину и глубоко вздохнул, Скервулд включил гипно-стимулятор Каца.
      Гарнер резко спросил:
      — Кто-нибудь из этих людей был хоть немного психически чувствительным?
      Арнольд Диллер, инспектор по двигателям (всех условных типов), сделал глубокий вдох и начал раскачивать головой вперед и назад. Казалось, он поставил цель сломать себе шею.
      — Я хочу, чтобы мы нашли кого-нибудь с высокой телепатической способностью, — сказал Гарнер. Между ладонями он катал растертые в пыль кусочки сигареты. — У него должен быть более лучший вид. Взгляните на этого малого!
      — Мне кажется, он выгладит неплохо, — согласился Скервулд.
      Гарнер покачал головой:
      — Это лишь слабенький предвидев… Если бы парень был силен в этом, то убежал бы, а не прятался, когда инопланетянин нанес удар. Как можно защитить его от телепатии? Он…
      Скервулд встряхнул его руку, призывая к молчанию.
      — Диллер! — произнес Скервулд очень властно.
      Диллер перестал раскачивать головой и посмотрел вверх.
      — Вы понимаете меня, Диллер?
      Диллер открыл рот и начал задыхаться. Потом опять закрыл его и кивнул, дыша через нос.
      — Меня зовут Скервулд, я ваш доктор. — Он сделал паузу, словно сомневался в чем-то. — Вы Арнольд Диллер или нет?
      — Да. — Голос был хриплым и нерешительным, как будто им давно не пользовались.
      Что-то внутри Гарнера расслабилось, он заметил горсть табака и выбросил его.
      — Как вы себя чувствуете?
      — Ужасно. Я должен заставлять себя хоть как-то дышать, говорить. Можно сигарету? — Гарнер поднес ему зажженную сигарету. Голос Диллера зазвучал немного лучше и увереннее. — Странно. Я пытался заставить вас дать мне закурить. И когда вы просто сели, я чуть не сошел с ума. — Он нахмурил брови. — Скажите, как меня оценивает автодок, ну хоть что-нибудь?
      — То, что случилось с вами, не запрограммировано в автодоке, — легкомысленно ответил Скервулд. — Хорошо, что у вас хватило ума спрятаться. Другие оказались ближе, я теперь в очень плохой форме. Сработало чувство предвидения?
      — Оно не сказало мне ничего. Я никогда не могу полагаться на него. А что?
      — Знаете, почему я вас выбрал? Я подумал, если вы избегали их, значит вы избавились от идеи, что вы какой-то пришелец.
      — Какой-то… — Диллер подавился на вздохе. Он некоторое время не дышал, затем медленно возобновил дыхание через раздутые ноздри. — Вспомнил, — произнес он. — Я видел, как эта штука пересекала поле с толпой людей позади себя, и меня заинтересовало, кто бы это мог бить. Потом что-то случилось с головой. Я такого вообще не ожидал. Меня жгло, как в аду, и ж оказался позади здания. Но тот, кто вошел в мою голову, продолжает следить за мной. Как мне хотелось подойти к нему, хотя я и знал, что это плохо кончится; потом мне стало интересно, сошел ли я с ума, а потом, а-а-рр-гх… — Диллер замолчал, глотая воздух; его глаза были безумными от страха, пока в конце концов он не задышал снова.
      — Все хорошо, Диллер, все хорошо, — повторял Скервулд,
      Дыхание Диллера вернулось к нормальному ритму, ко он молчал.
      Скервулд сказал:
      — Рад представить вам мистера Гарнера из Технологической полиции ООН.
      Диллер вежливо кивнул. Он явно был заинтригован.
      Гарнер произнес:
      — Мы хотели бы поймать этого пришельца, прежде чем он нанесет еще больший вред. Если вы ничего не имеете против… Мне кажется, у вас есть информация, которая мае же известна.
      Диллер кивнул.
      — Через пять минут, после того как телепатический взрыв обрушился на вас, пришелец стартовал во внешнее пространство. Часом позже за ним последовал человек, у которого есть причина верить, что он и сам пришелец. У него ложные воспоминания. Оба они летят в одном и том же направлении. Они что-то ищут. Могли бы вы рассказать мне, что они ищут?
      — Нет, — ответил Диллер.
      — Вы могли что-то принять в том ментальном взрыве. Прошу вас, попытайтесь вспомнить, Диллер.
      — Я ничего не помню, Гарнер.
      — Но…
      — Ты, старый болван! Думаешь, я хочу задохнуться до смерти? Каждый раз, когда я начинаю думать о том, что произошло, я начинаю задыхаться! Я думаю слишком странно: все выглядит чужим. Я чувствую, что окружен врагами. Но хуже всего то, что я становлюсь ужасно подавленным! Нет. Я ничего не помню. Проваливайте отсюда!
      Гарнер вздохнул и демонстративно положил руки на клавиатуру кресла:
      — Если вы передумаете…
      — Я не передумаю. И вам нет нужда возвращаться сюда.
      — Я просто не смогу этого сделать. Я буду преследовать их.
      — На космическом корабле? Вы?
      — Мне придется сделать это, — ответил Гарнер. И все же он взглянул на свои скрещенные ноги — скрещенные утром с помощью рук, — Я должен., — повторил он. — Не будем говорить о том, чего они хотят, но это что-то очень значительное. Они пошли на огромные трудности, чтобы получить какую-то вещь. Вероятно, это оружие или сигнальное устройство для передачи сообщений на свою планету.
      Передвижное кресло зажужжало.
      — Подождите минуту, — произнес Диллер.
      Гарнер заглушил мотор я подождал. Диллер откинулся назад, глядя в потолок. Его лицо начало меняться. Исчезло выражение, отражавшее его личность, и отдельные группы мышц сокращались как попало. Дыхание стало неровным и странным.
      В конце концов он посмотрел на них. Диллер попытался говорить, но у него ничего не выходило. Ок прочистил горло и попробовал заговорить снова:
      — Усилитель. Ублюдок спрятал усилитель на восьмой планете.
      — Прекрасно! Что делает усилитель?
      Диллер стал задыхаться.
      — Не напрягайся, парень, — сказал Люк Гарнер. — Мне кажется, я знаю.
      Его кресло покинуло комнату, набирая все большую скорость.
      — Они оба удрали, — говорил Люк. — Направляются на Нептун на одной единице ускорения, причем ваш муж отстает на полтора часа.
      — Но вы отправите кого-нибудь за ними? — умоляюще спросила Джуди. — Он же невменяем, он не знает, что делает!
      — Конечно. Мы отправим меня. Вы, наверное, знаете, там мой партнер. — Заметив реакцию миссис Гринберг, он быстро добавил. — Они на одном корабле. Мы не можем уберечь Ллойда, не защитив и вашего мужа.
      Они сидели в гостиничном номере Джуди и пили холодный коктейль. Было одиннадцать ноль-ноль яркого августовского утра.
      — Вам известно, как он улетел? — спросила Джуди.
      — Да. Инопланетянин всех ошарашил, когда разразился яростью в порту. Всех, кроме Гринберга. Ваш муж просто выбрал судно, стоявшее в резерве, а Ллойд поднял его. На свою беду Ллойд знает, как управлять боевыми кораблями.
      — Почему мистер Месней выполняет приказы Лэрри?
      — Потому что Лэрри загипнотизировал его. Я помню все это представление.
      Джуди взглянула на свои колени. Уголки ее рта начали дрожать. Она захихикала, а потом перешла на хохот. Когда смех уже грози я превратиться в рыдания, она с силой сжала зубы, застыв на секунду в напряженной позе, затем устало расслабилась в кресле.
      — Теперь я в порядке, — произнесла она. На ее лице ничего не осталось от мнимого веселья, была лишь опустошенность.
      — И что это все значит?
      — Не имеет значения. Почему они отправились на Нептун?
      — Не знаю. Мы даже не уверены, что они следуют именно туда. У вас нет какой-нибудь телепатической связи с вашим мужем?
      — Вообще никакой. С тех пор, как он вошел во временное поле доктора Янски, я ничего не чувствую.
      — Хорошо, вы не чувствуете то, что чувствует он; но вспомните, как вы чувствовали себя около двадцати часов вечера позавчера?
      — В двадцать часов? Дайте подумать. — Она закрыла глаза. — Я не спала…? О, что-то разбудило меня, и я не могла заснуть. У меня было чувство, что произошло что-то ужасное. Какие-то чудовища в тенях. Я была права, да?
      — Да. Особенно, если то, что вы чувствовали, было умом Лэрри. — Он дал ей время уловить смысл фразы. — И с тех пор…?
      — Ничего. — Ее маленькая рука ритмично барабанила по подлокотнику кресла. — Ничего. Несмотря на то, что я хотела найти его. Найти его! Это все, чего я хочу с тех пор, как он захватил корабль. Найти его, прежде чем он…
      Найти его! Но вопрос не в том, чтобы найти, сказал он себе в сотый раз. Он должен найти его первым! Он найдет его раньше Кзанола, настоящего Кзанола. И в сотый раз он спрашивал себя, удастся ли ему сделать это.
      Через несколько часов Земля стала невидимой. Кзанол-Гринберг и Месней молча сидели в кабине управления, молча и неподвижно. Кабина занимала три четверти жилого пространства корабля. Стоять прямо можно было только в воздушном тамбуре.
      Для Кзанола-Гринберга здесь было не много развлечений.
      На самом деле он постоянно следил за Меснеем. И делал нечто большее, чем это. Он знал, когда Меснею было неудобно, и он знал это еще до того, как об этом узнавал Месней, Если полицейский выйдет из-под гипноза, в транс его вернуть будет трудно. Поэтому Кзанол-Гринберг отправлял Меснея в туалет, давал ему воду, прежде чем тот испытывал жажду, заставлял его делать зарядку, прежде чем его мышцы утомлялись от сидения. Месней не походил на обычного раба, который заботился о себе, когда не был нужен.
      Без него самозванный птавв был бы мертвым грузом.
      Он часами сидел и просто думал. Ничего не планируя, потому что нечего было планировать. Либо он достигает восьмой планеты первым, либо нет. Либо он наденет шлем-усилитель, либо это сделает настоящий Кзанол, и тогда больше нечего планировать. Ни один умственный щит не может противостоять шлему-усилителю. С другой стороны, шлем сделает его хозяином Кзанола. Применять усилитель на тринтанине незаконно, но ему едва ли грозил тринтанский суд.
      (Может ли усилитель увеличить Силу рабского мозга? Он отбросил эту мысль — уже в который раз.)
      Отдаленное будущее было в лучшем случае мрачным. Он был последним тринтанином; он даже не может объединиться с настоящим Кзанолом, чтобы получить большее. Да, он будет владыкой пояса астероидов и перенаселенного рабского мира; да8 он будет богаче своего деда Рейкарлива. Но у деда были сотни жен и тысячи детей.
      Сотни жен Кзанола-Гринберга будут человеческими рабынями, так же как и его тысяча детей. Каждый хуже птавва.
      Найдет ли он "женщин" прекрасными? Захочет ли соединяться с ними? Возможно. Он попытается сделать это, но его железы, конечно, не будут железами Кзанола. В любом случае он будет выбирать женщин по стандартам красоты Лэрри Гринберга — да, Гринберга — не считаясь с тем, что он чувствует. Потому что лучшая слава — в демонстрации своего богатства, а ему больше не на кого производить впечатление, кроме как на рабов.
      Мрачная перспектива.
      Он уже хотел забыться в воспоминаниях, но что-то остановило его. Первой помехой было понимание, что он никогда больше не увидит ни родного мира Тринтана, ни Кзазита, где был рожден, ни мира Рейкарливана, который нашел и назвал этим именем. Он никогда не увидит мир своим собственным глазом; он будет видеть себя лишь со стороны, если это когда-нибудь случится. Это будет его собственным телом, его телесным склепом, отныне и навсегда.
      Была и другая помеха: вопрос, который казался таким заурядным. Несколько раз Кзанол-Гринберг закрывал глаза и неторопливо пытался вызвать образы счастливого прошлого; и всегда то, что приходило на ум, касалось белковых.
      Он поверил Гарнеру, слепо поверил. Эти съемки не могли быть фальшивкой. Копии письменности древних тнуктипов было бы недостаточно для такого обмана. Тогда Гарнер должен был знать ее, чтобы составить текст по-тнуктипски.
      Значит, бандерснейзы разумны; но бандерснейзы неоспоримо были белковыми. То есть белковые разумны — они всегда были разумными.
      Случилось непоправимое — незыблемая вера разбилась вдребезги. Белковые были во всех его воспоминаниях. Они двигались, как шестидесятотонные белые облака по владениям Лаговой станции Кзазита и по зеленовато-серебряным полям других владений, куда маленький Кзанол совершал визиты. Белковая еда в дюжине различных блюд на семейном столе и в каждом заученном меню официанта ресторана. Скелеты белковых у гостевых ворот каждого поместья — огромные арки до блеска отполированных белых костей. Почему и не рождался такой тринтанин, которому бы не грезились собственные стада белковых! Ворота с костями белковых, так же как и ограда из подсолнечников, означали "землевладение".
      Кзанол-Гринберг поднял голову; его губы слегка сморщились, кожа между бровями сложилась складками. Джуди узнала бы это выражение. Он внезапно понял, что делало разумных белковых такими ужасными.
      Тринтанин был повелителем каждого разумного животного. Такова была воля Дарителя Силы, объявленная им прежде того, как он сотворил звезды. Так говорят все двенадцать тринтанских религий, хотя по остальным вопросам они и сталкивались друг с другом. Но если белковые были разумными, значит, они имели иммунитет против Силы. Тнуктипы создали то, что было запрещено Дарителем Силы!
      Если же тнуктипы были сильнее Дарителя Силы, а тринтане сильнее тнуктипов, а Даритель Силы сильнее, чем тринтане.,
      Значит, все жрецы были шарлатанами, а Даритель Силы — просто миф.
      Сознательные белковые существа — признать такое считалось бы богохульством.
      Это было чертовски странно.
      Почему тнуктипы создали разумных животных для пищи? Фраза имела такой же безобидный смысл, как "применение средств поражения избыточной мощности" или "безболезненное умерщвление в случае неизлечимой болезни", но если подумать о том, что…
      Тринтане не были расой щепетильных существ. О Сила, нет! Но…
      Разумное животное для пищи! Гитлер бы убежал, спасаясь от рвоты.
      Тнуктипы тоже никогда не были щепетильными. Красивая простота их преобразования випринов была типичным образцом того, как они работали. Естественное животное и тогда было самым подвижным — тнуктипы мало что меняли в предназначении. Они сузили голову животного, уменьшили нос до точки, оставив ноздрю в виде единственного фюзеляжного сопла, они сделали кожу микроскопически гладкой, учитывая сопротивление ветра, но и это не удовлетворило их. Тогда они удалили несколько фунтов лишнего веса и заменили их на мощные мышцы и легкие. К удаленным частям относились все пищеварительные органы. Мутанты-виприны имели обтекаемый патрубок рта, который раскрывался непосредственно в кровоток, поставляя питательную кашицу.
      Тнуктипы были всегда рациональны, но не жестоки.
      Зачем они создали разумных белковых? Для увеличения объема мозга, как они объясняли? Но зачем они сделали его невосприимчивым к Силе?
      И он ел мясо белковых.
      Кзанол-Гринберг сильно тряхнул головой. Месней требовал внимания, и он задумался, что делать дальше? Но думал ли он? Думал или просто беспокоился?
      Будет ли усилитель работать на человеческом мозге?
      Удастся ли найти костюм вовремя?
      — Найти его, — повторил Гарнер. — Это было бы неплохо. Он что-то ищет и верит, что эта вещь ему нужна.
      — Но вы уже знаете, что это за вещь. И это не помогает.
      — Миссис Гринберг, на самом деле я пришел к вам, чтобы услышать все, что вы можете рассказать мне о своем муже.
      — Тогда вам лучше поговорить с Дейлом Снидером. Он приходил сюда утром. Хотите дам телефон?
      — Благодарю, у меня он есть. Доктор уже звонил мне. Вы хорошо его знаете?
      — Очень хорошо.
      — Еще я хотел бы поговорить с Чарли, дельфином-антропологом. Но давайте начнем с вас.
      Джуди выглядела несчастной.
      — Я не знаю, с чего начать.
      — С чего хотите.
      — Ладно. У него три яичка.
      — О, будь я проклят! Это же большая редкость, а?
      — И порою беспокойная редкость, с медицинской точки зрения, но у Лэрри некогда не было проблем. Мы называли это "немного сверх того". Вы хотите знать о чем-то таком?
      — Возможно. — Люк сам не знал. Он помнил, что чем лучше знаешь человека, которого выслеживаешь, тем вероятнее то, что он будет пойман. Это правило работало, когда много десятилетий назад он служил полицейским. Оно должно сработать и теперь. Люк прерывал Джуди довольно редко, решив дать ей выговориться.
      — Я никогда не замечала, каким шутником он был, пока Лэрри не начал работать с дельфинами. Но он рассказывал о некоторых вещах, которые вытворял в колледже. Наверное, он был хуже террориста. Лэрри был бы ужасен в атлетической команде, но он прекрасно играл в сквош и теннис… — Теперь ее уже не надо было подгонять. Ее жизнь изливалась в потоке слов. Ее жизнь с Лэрри Гринбергом. -…наверное он был знаком со многими женщинами до этого, до нашей встречи. Ну и наоборот, могу добавить. Никто из нас никогда не пытался изменять друг другу. Мне кажется, у нас было соглашение, что мы можем пойти на это, но никто из нас никогда не пользовался им.
      — Вы в этом уверены?
      — Абсолютно. — Люк видел, что она была уверена, а ее забавляли его вопросы.
      — Лэрри шокировало, что я могу так точно предсказывать. Не думаю, что он на самом деле верил в предвидение, но оно пугало его, когда у меня бывали проблески. Он считал их какой-то магией. Помню однажды, когда мы были женаты меньше года, я пошла в загул по магазинам. Когда он увидел, как я, нагруженная пакетами, вошла, свалила их, ушла и вернулась с новыми, то сказал:
      — Ей богу, милочка, ты тратишь синенькие так, словно завтра начало Последней войны!
      Я ничего не ответила. Я просто посмотрела на него с такой бравой, легкой усмешкой. Он весь аж побелел…
      Джуди говорила все быстрее и быстрее, к месту и не к месту — все, что приходило на ум. Она делала только то, о чем он попросил ее, но с настойчивостью, которая ставила в тупик.
      — …Большинство пар, которых мы знали, не вступали в брак, пока не наступала беременность. Когда проходишь через Комиссию по рождаемости, начинаешь ненавидеть риск оказаться замужем за стерильным партнером, правда? Это было слишком самонадеянно, но мы решили испытать судьбу. — Джуди потерла горло. Она продолжала говорить, но уже хрипло. — И вот доктор одобрил наши родительские права. А потом появился Джинкс. Мы были уверены, что никому из нас не откажут.
      — По-моему, это была хорошая мысль. Миссис Гринберг, теперь я хотел бы оставить вас до тех пор, пока вы вновь не обретете голос. Благодарю за помощь.
      — Надеюсь, это действительно поможет.
      Скорость, с какой она говорила, — это деталь. Люк направил лифт прямо на крышу. Теперь он понимал, почему она так полно обрисовала портрет Лэрри Гринберга. Знала она это или нет, но Джуди больше не ожидала увидеть мужа снова. Она пыталась создать ему бессмертие в своей памяти.
      Джихок Отель был третьим по высоте зданием Топеки, и из бара на крыше открывался чудесный вид. Покинув лифт, Люк встретился с привычным, непрерывным шумом. Он подождал десять секунд, пока уши не "научились" игнорировать его — существенный защитный механизм, которому большинство детей обучается еще до трех лет. Хозяйка бара оказалась высокой и рыжей красавицей без одежды, не считая туфель с двойной шпилькой; ее волосы были уложены, словно спадающая патока, что делало ее рост выше восьми футов, Ока подвела Люка к крохотному столику у окна.
      Человек за столиком встал, приветствуя его:
      — Мистер Гарнер?
      — Очень мило с вашей стороны, что вы сделали это для меня, доктор Снидер.
      — Зовите меня Дейл.
      Гарнер смотрел на коренастого человека с полосой волнистых белокурых волос в дюйм шириной на затылке. Временный кожзаменитель покрывал его лоб, щеки и подбородок, оставляя иксообразный участок неповрежденной кожи вокруг глаз, носа и уголков рта. Его руки были забинтованы.
      — Тогда я Люк. Какое ваше последнее мнение о Морской статуе?
      — Когда военные привели меня в чувство вчера после обеда, они рассказали, что Лэрри превратился в пришельца. А как он?
      Опуская подробности, Люк рассказал психологу о последних двадцати четырех часах:
      — Поэтому теперь мне. надо сделать все возможное на Земле, пока они готовят судно для схватки с Гринбергом и инопланетянином на Нептуне.
      — Коллега, мы же в баре. Я никогда не видел статуи, а если и видел, то никогда не замечал той кнопки. Что будете пить?
      — Лучше перехвачу молочный коктейль — я не завтракаю. Дейл, почему вы потребовали от нас перевезти статую сюда?
      — Я думал, если Лэрри увидит ее, это поможет. Так было однажды, задолго до моего рождения, когда двух пациенток, веривших, что они Мария, Матерь Божья, показывали в одном институте. Доктора поместили их в одну и ту же комнату.
      — Так, интересно. И что произошло?
      — Последовали благоговейные убеждения. Наконец на одну из женщин махнули рукой и сказали, что она, вероятно, была матерью Марии. И она стала первой, кого они случайно вылечили.
      — Вы думали, Гринберг поймет, что он Гринберг, если вы покажете ему, что он не Морская статуя?
      — Совершенно верно. Но признаю, это не сработало. Вы говорите, они могут принять мою помощь в Меннинджере?
      — Возможно, но ей сначала воспользуюсь я. Я уже говорил вам о своем предположении относительно того, что ищут Гринберг и Морская статуя. Мне надо догнать их, пока они не получили эту штуку.
      — Чем могу помочь?
      — Расскажите мне все, что можете, о Лэрри Гринберге. Парня на пути к Нептуну будут одолевать инопланетные воспоминания, но рефлексы у него останутся, как у Гринберга. Он доказал это, управляя машиной. Мне хотелось бы знать, могу я рассчитывать на то, что в уме Гринберга осталась хоть часть от него самого?
      — Довольно слабо, скажу я зам. Полагаясь на Гринберга, вы скорее всего окажетесь голым на Луне. Но я понял вашу идею. Предположим, э-э-э, цивилизация Морской статуи имела закон против угона ракет. Большая часть стран вводила такие законы до того, как мы стали, как вы знаете, настолько многочисленными, что полицейские не могли уже претворять их в жизнь.
      — Я помню это.
      Снидер широко раскрыл глаза:
      — Вы помните? Да, думаю, это возможно. Хорошо, предположим, Лэрри, в его нынешнем состоянии, обнаруживает, что кто-то похищает его ракету. Он импульсивно попытается остановить преступника, а позвать полицейского нельзя. И тогда ему придется принять сознательное решение. А это неправдоподобно, пока не закончится схватка, то есть, пока у него не появится время, чтобы подумать.
      — Значит, если я поймаю его на неожиданном, то могу рассчитывать на его человеческие рефлексы?
      — Да, но не путайте рефлексы с мотивациями. Вы не знаете, каковы его мотивации в настоящее время.
      — Продолжайте.
      Снидер откинулся назад и заложил руки за голову. Официант незаметно подошел, разливая напитки из скважин в своем торсе. Гарнер заплатил и отпустил его.
      Снидер резко заговорил:
      — Вы знаете, как он выглядит: пять футов и семь дюймов в высоту, темный и довольно красивый. Его родители жили в Оксфорде, но миллионерами не были. Он хорошо приспособлен и поразительно эластичен — вот почему ему удавалась работа с контактной телепатией. У него были некоторые волнения по поводу роста, но ничего такого, о чем мы могли бы беспокоиться. Они частично компенсировались тем, что он называл "немного сверх того".
      — Миссис Гринберг рассказывала мне об этом.
      — Частично он подразумевал под этим свою телепатию, и частично — медицинскую аномалию, о которой, как я полагаю, и рассказывала вам Джуди. Но он был очень серьезен по отношению к себе, как к чему-то особенному. Вы должны помнить и о том, что он читал мысли годами — мысли людей и дельфинов. Это накопило в нем полезную информацию. Сомневаюсь, так ли важны дельфины, но среди добровольцев, которые соглашались на контакт и чтение мыслей, были профессора физики, выдающиеся математики и психолога. Вы могли бы назвать его прекрасно образованным человеком. — Снидер выпрямился. — Помните об этом, когда пойдете против него. Вы не знаете интеллекта статуи, но у Лэрри свой собственный разум и чей-то еще. Он ловок, адаптивен и необычайно уверен в себе. Он подозрителен к суевериям, но искренне религиозен. У него прекрасные рефлексы. Я-то знаю. Я играл с ним в теннис: Джуди и я против него одного, и Лэрри неизменно выигрывал партию.
      — Тогда мне лучше быть начеку.
      — Конечно.
      — Предположим, его религии угрожают. Как он будет действовать?
      — Вы подразумеваете ортодоксальный иудаизм?
      — Нет, я говорю о любой религии, которой он теперь придерживается. Подождите, я это раскручу. Как он будет действовать при угрозе тому, во что верил всю свою жизнь?
      — Конечно, это вызовет его раздражение. Но он не фанатик. Бросьте ему вызов, и он охотно начнет спор с вами. Но попытайтесь изменить его мнение о чем-то фундаментальном, и вы получите настоящий урок. Вам тогда не удастся обойтись только словами. Понимаете, о чем я говорю?
      На огромном белом экране контрольно-транспортного космического центра две темные капли висели почти неподвижно. Хэлли Джонсон развернул камеру видеофона, чтобы Гарнер мог увидеть экран.
      — Военный корабль движется чуть быстрее судна для молодоженов. Если они и дальше будут так двигаться к Нептуну, то пройдут мимо друг друга.
      — А куда еще они могли бы направиться?
      — На несколько астероидов. У меня есть список.
      — Можно его прослушать?
      Джонсон зачитал имена четырнадцати второстепенных греческих богов.
      — Большая часть уже вычеркнута, — добавил он. — Когда корабли проходят перигей орбиты, продолжая наращивать скорость, мы вычеркиваем данный астероид.
      — Прекрасно! Держите меня постоянно в курсе событий. Как насчет моего корабля?
      — Будьте там в двадцать часов. Около двадцати одного вас выведут на орбиту,
      Штралдбругс-клуб не был единственным клубом с низким возрастным ограничением его членов (учитывая и Совет). Но это был единственный клуб, где возрастное ограничение возрастало на год через два проходящих года. В 2106 году каждому члену было по крайней мере сто сорок девять лет. Естественно, автодоки Штралдбруга были лучшими в мире.
      Однако лечебные резервуары по-прежнему выглядели, как чрезмерно увеличенные гробы.
      Люк выбрался из резервуара и прочел пронумерованный счет. Он оказался большим. Док произвел дренаж его позвоночника, сделал глубокое сокращение коленных суставов и определил мышечный тон; он перезарядил крошечную батарею в сердце, добавил гормоны и какие-то эзотерические субстанции в его кровоток. На курсе чиен-терапии ему измерили локализованные ультразвуковые пульсы; Люк почувствовал боль от основания черепа до копчика, но ощущение почти терялось в пояснице. Проверку завершали маникюр и педикюр.
      Люк воспользовался своей принадлежностью к Силам и выбил запас гормонов, антиаллергенов, отборных антибиотиков и общих омолодителей, которые будут поддерживать его подвижным и здоровым. Из отверстия в автодоке вышел шприц размером с пивную банку, по бокам которого четким шрифтом были отпечатаны инструкции. Люк поджал губы при виде иглы; но вы не можете использовать пульверизатор, когда необходима инъекция в вену. Он сказал доку, куда отправить счет.
      Еще немного черновой работы, и он может вздремнуть.
      Учитывая дряхлое состояние многих членов Штралдбруга, будки видеофонов клуба были достаточно большими, чтобы вмещать передвижные кресла. В кабине Люка воздух едва просвечивался от табачного дыма.
      — А как вы разговариваете с дельфинами? — спросил он, чувствуя себя до странности неуверенно.
      Фрэд Торранс ответил:
      — Так же, как вы говорили бы с Лэрри. Но Чарли будет отвечать на дельфинезе, и мне придется переводить. По видеофону вы не разберете его английский.
      — Ладно. Чарли, меня зовут Лукас Гарнер. Я из Сил. Ты знаешь, что случилось с Лэрри?
      Хрюкание, хихикание, свист, визг и скрипы! Только один раз Люку довелось слышать что-то подобное. Восемнадцать лет назад он был свидетелем в судебном разбирательстве по убийству. Трое других свидетелей — и жертва, которая, конечно же, не присутствовала, — были дельфинами.
      Торракс перевел:
      — Ему известно, что Лэрри утратил чувство своей тождественности. Доктор Янски звонил и рассказал об этом почти все.
      — Так вот, вчера Лэрри удрал от нас и стартовал на похищенном корабле. Я буду преследовать его. Мне бы хотелось знать обо всем, что Чарли может рассказать нам о нем.
      Снова дельфинья речь. Торранс сказал:
      — Чарли требует взамен одолжения.
      — Да, на самом деле? Какого? — Люк подбодрил себя. С ломкой языкового барьера пловцы-дельфины показали себя способными торговцами. К счастью или нет, жесткий и сложный моральный кодекс дельфинов легко подошел к концепции торговли ходоков-землян.
      — Он хотел бы поговорить с вами о возможности соучастия дельфинов в осеменении звезд.
      Из трех присутствовавших людей Торранс, морской биолог, яснее всех понимал, о чем шла речь. Чарли говорил медленно и четко, но и при этом Торранс часто путался с переводом. Для него двуязычная беседа шла следующим образом:
      — Будь я проклят, если что-нибудь понимаю, — сказал Гарнер. — Чарли, вас посетила новая идея? Я никогда не слышал, чтобы дельфины хотели допрыгнуть до звезд.
      — Нет… скорее здесь новое качество. Вопрос обсуждался на абстрактном уровне, и многие проголосовали за него, причем скорее всего из боязни, что пловцы что-то упустят. Но меня самого не оставляет страстное желание вот уже третий день.
      — Значит, Гринберг. У него буквально навязчивая идея о космосе?
      — Пожалуйста, используйте настоящее время. Да, у него навязчивая идея, все верно. Я пару дней ощущал себя и мыслил, как Лэрри. Не скажу, что целиком понял желание посетить Джинкс, но могу объяснить его немного… Мне не хотелось бы использовать устаревшие термины, но частично это… — Чарли воспользовался английским словом: — Несогласие с судьбой. В какой-то мере можно понять: на Джинксе он мог бы иметь столько детей, сколько захотел бы, четыре или даже пять, и никто не выразил бы недовольство. Частично такое же желание иногда возникает у меня в этом водоеме. Данное пространство не для плавания. Лэрри хотел гулять по улице без малейшего страха наступить кому-то на пальцы, не боясь, что залезут в карман, что попадешь в пешеходный затор и шесть кварталов будешь идти задом наперед. Замечу, что я, анализируя ситуацию, значительно больше думал над этим, чем Лэрри.
      — А что вы чувствуете по поводу этого? Вы дельфин. Вы возможно, никогда не смотрели на звезды…
      — Мистер Гаррннрр, уверяю вас, что мы, пловцы, знаем, как выглядят звезды. Ваши агенты продали нам массу астрономических и астрофизических карт в иллюстрированных текстах. И прежде всего, мы иногда сами подымаемся в воздух!
      — Действительно! Но вопрос остается прежним: у вас огромный простор, вам никогда не наступали на пальцы, и никто, кроме убийцы, вероятно, не заинтересуется содержимым ваших карманов. Вам-то это зачем?
      — Наверное, как авантюра. Возможно, для создания новой цивилизации. Вы знаете, что за многие тысячи лет появилась только одна цивилизация пловцов. Моря не были изолированы так, как континенты. Чтобы понять лучший способ создания вещей, мы должны узнать, как устроены общества во множестве других миров. Это логично?
      — Да! — в голосе Гарнера безошибочно чувствовалась значительность. — Но дело может оказаться не таким легким, как вы думаете. Мы должны построить для вас совершенно новый корабль, мы должны снабдить его водой для плавания. А вода тяжелая, черт бы ее побрал! Держу пари, транспортировка дельфина будет стоить в десять раз дороже, чем транспортировка человека.
      — Вы используете воду для реактивной массы посадочных моторов. Не могли бы вы провести освещение в резервуары с водой?
      — Да, и мы можем заполнить их только на две трети, можем установить фильтры, чтобы удалять рыбу, водоросли и тому подобное, перед тем как вода пойдет к моторам. Мы можем даже установить небольшие емкости, в которых вы будете находиться, пока резервуары будут опустошаться во время посадки. Чарли, у вас имеется какое-то представление о стоимости всего предприятия?
      — Да, начинает появляться. Деньги — сложность.
      — Итак, вам известно все. И вам, вероятно, не удастся окупить дорогу тем, что производят дельфины. Да, вы можете отправить парочку в Страну Чудес, но как два дельфина останутся в здравом уме одни? Как они будут существовать? Засеять океан, это вам не поле пшеном засеять, даже когда создан слой пахотной земли. Рыба расплывется! Чтобы засеять океан, его надо засевать сразу весь, целиком! К тому же вы даже не можете заявить, что быть на звездном корабле — ваше право. Дельфины не платят пошлины ООН… Гм-м! — Люк почесал голову. — Чарли, сколько дельфинов могли бы оставить свой океан навсегда?
      — Столько, сколько мы захотим. Если потребуется, будут выбраны многие. Закон допускает такой выбор в случае крайней необходимости. Из сотен пловцов, принимавших участие в ранних экспериментах ходоков для доказательства нашей разумности, кроме двадцати-тридцати погибших при их выполнении, почти все были выбраны заново.
      — Ого… на самом деле? А ведь никто тогда не догадывался.
      Торранс удивился особому тону Гарнера. Он свидетельствовал чуть ли не об отвращении. Но дело было так давно; почему же он так шокирован?
      Гарнер сказал:
      — Оставим это. Сколько у вас добровольцев?
      — Они все добровольцы. Но вы хотите знать, сколько было добровольцев без жребия? Не более пятидесяти на сотню по всему океану, мне кажется.
      — Хорошо, теперь перейдем к вопросу о массированной рекламной кампании. Пожертвования дельфинов должны частично окупить стоимость дельфиньего космического корабля. Но это просто жест. Они будут ничтожны по сравнению с окончательной стоимостью, однако для вас — значительная помощь. Затем мы убедим большую часть мира ходоков, что на планете без дельфинов не имеет смысла жить. Излишне говорить, что я уже верю в это.
      — Благодарю вас. Спасибо от всех нас. Пловцы будут участвовать в этой рекламе?
      — Непосредственно нет. Нам понадобятся заявления и решения от выдающихся пловцов, таких, как тот, кого газеты называют Адвокатом. Вы знаете, о ком я говорю?
      — Да.
      — Учтите, я делаю только предположения. Мы найдем консультанта по общественному мнению, агента по рекламе, и пусть он делает свою работу. Возможно, все дело окупится само собой,
      — Могли бы мы уменьшить затраты, перемещая пловцов во времязамедляющем поле доктора Янски?
      Гарнер выглядел почти удивленно. Торранс ухмылялся, понимая его реакцию: И ЭТО ГОВОРИТ ДЕЛЬФИН?
      — Да, — сказал Гарнер, кивнув самому себе. — Правильно. Нам даже не потребуются резервуары. Пусть люди отвечают за эксплуатацию корабля и держат вас в замороженном виде, пока не найдут и не засеют небольшое море типа Средиземного…
      Разговор длился и длился…
      — Итак, решено, — произнес Гарнер спустя долгое время. — Поговорите с дельфинами, особенно с теми, у кого есть власть. Но ничего не начинайте, пока я не вернусь. Я сам выберу агента по рекламе. Хорошего агента.
      — Мне не хотелось бы напоминать вам об этом, но нет ли здесь опасности, что вы не вернетесь?
      — Святой Ханкаи! Я совсем забыл. — Гарнер взглянул на свое запястье. — Мне уже следовало бы вздремнуть. Чарли, давайте быстренько поговорим о Гринберге. Какое у вас мнение о нем?
      — Боюсь — предубежденное. Мне он нравится, и я завидую его рукам. Он очень чужой для меня. И все же, возможно, нет. — Чарли дал себе опуститься на дно бассейна. Торранс воспользовался возможностью прочистить горло, которое резало так, словно он обедал бритвенными лезвиями.
      Чарли появился на поверхности и выпустил струю.
      — Он не чужой. Напротив! Он думает во многом как я — контактировал со мной несколько раз еще до того, как мы рискнули провести контакт наоборот. Он практичный шутник — нет, это очень далеко от правильного понятия. Ладно, вот что можно сделать. Лэрри — это дельфиний тип практичного шутника. Много лет назад он выбрал несколько наших самых известных шуток, старых острот, которые мы считаем классикой, и преобразовал их в то, что мог использовать как ходок. Но потом решил не применять их, так как мог угодить из-за этого в тюрьму. Если он больше не боится тюрьмы, то может соблазниться и разыграть эти шутки.
      — Вот как?
      — Да, например такие, которые я бы не стал применять к пловцам. Я должен использовать английское слово: гипотизм.
      Торранс вставил:
      — Я не понял этого.
      — Определяется как вызванное состояние мономании.
      — А-а, гипнотизм.
      — Лэрри изучал его все время и даже пытался использовать — у него это работало. Но для пловца такие вещи неэффективны.
      — Значит, он уже опробовал это, — кивнул Гарнер. — Что еще?
      — Гаррннрр, вы должны понять, что бульканье-жужжание-ССККРРИПЫ в действительности не являются практичной шуткой. Это способ рассматривать вещи. Закинуть английский ключ в механизм — часто единственный способ заставить кого-то починить, заменить или переделать агрегат. Укусив пловца за плавник в нужное время, можно изменить все его отношение к жизни, и часто в лучшую сторону. Лэрри понимал это.
      — Я тоже хотел бы понять. Благодарю за потраченное время, Чарли.
      — Наоборот! Наоборот! Спасибо вам за ваше!
      Час до долгого прыжка. Горло Люка хорошо поработало. Он мог потратить время на пятнадцатиминутный сон, но нет ничего хуже, чем чувство пробуждения после него.
      Он сидел в читальной Штралдбруга и размышлял о Гринберге.
      Почему он стал другим? Ну — это легко. Имея два набора воспоминаний, он естественно избрал тождество, более пригодное для того, чтобы выделить себя из других тождеств. Но почему он цепляется за него? Он должен же узнать со временем, что он — не Морская статуя. И у него, у Лэрри Гринберга, была прежде счастливая жизнь.
      У него такая жена, что можно позавидовать — и она любит его. По мнению доктора Снидера, он был стабильным и хорошо приспособленным. Ему нравилась его работа. Он думал о себе, как о чем-то особенном.
      Но Морская статуя стала единственной во вселенной, последней из своей расы, она находилась в безвыходном положении среди враждебного мира. Морская статуя не оказала воздействия на Гринберга — значит, телепатический гипноз был в некотором роде ограничен.
      Из всех, в плотную соприкоснувшихся с нею, разумным остался только Гринберг.
      Можно предположить, подумал Гарнер, что Гринберг как Гринберг не мог бы воспринимать воспоминания Морской статуи и удерживать их в своем сознании. Он должен оставаться Морской статуей, иначе вообще не сможет действовать. В противном случае парень по крайней мере попытался бы измениться снова.
      Но та особая дерзость, которую он продемонстрировал на допросе… Не раб. Не человек.
      Робот тихо склонился к его уху. Гарнер повернулся и прочел в мягком сиянии на груди официанта: "Вас просят немедленно позвонить мистеру Чарльзу Уатсону".
      Чак Уатсон был толстым человеком, с жирными губами и носом, который походил на бесформенную кучу замазки. У него были щетинистые черные волосы, стриженные под "ежик", а на щеках и челюсти лежали серые тени под семнадцатый век. Однако вид у него оставался незлобивым. На установленном посреди стола большом экране прокручивался фильм на ненормальной скорости. Ни один человек из тысячи не мог бы читать так быстро.
      Зазвенел зуммер. Чак оторвался от чтения и повернулся к видеофону. Несмотря на полноту, он двигался быстро и сноровисто.
      — Я здесь.
      — Звонит Лукас Гарнер, сэр. Вы хотели его видеть?
      — Сгораю от нетерпения. — Голос Чака Уатсона не соответствовал его внешности. Это был голос командира, глубокий звонкий бас.
      Люк выглядел усталым.
      — Вы спрашивали меня, Чак?
      — Да, Гарнер. Я думаю, вы можете помочь мне кое в каких вопросах.
      — Прекрасно, но у меня ограниченное время.
      — Я проверну все быстро. Во-первых, сообщение с Цереры в Титан Энтерпрайс. "Золотое Кольцо" стартовало вчера при полном радиомолчании, стартовало с базы Топеки, и Пояс намерен представить счет за обслуживание и обеспечение трассы. Титан направил предупреждение к нам. Они утверждают, что их судно похищено.
      — Это правда. Подробности в "Канзас-Сити". Это очень запутанная история.
      — Часом позже военное судно "Иво Джима"…
      — Тоже похищено.
      — Какая-нибудь связь с инцидентом с Морской статуей в университете Лос-Анджелеса?
      — Полная связь. Видите ли, Чак…
      — Я знаю — могу прочитать в "Канзас-Сити". И последнее… — Чак пошарил среди кассет с фильмами на столе. Его голос был подозрительно мягким, когда он произнес: — Вот оно. Ваше объявление, что вы покидаете Топеку на реквизированном военном корабле "Хайнлайн"; отправление — база Топеки в 21.00; место назначения неизвестно, вероятно, Нептун; цель — официальное поручение, Гарнер, я всегда говорил, что такое случится, но на самом деле никогда не верил в это.
      — Я не бегу от старости, Чак. Это просто необходимо.
      — Самая крутая атака стариков, о которой я когда-либо слышал. Что тут такого необходимого, чтобы отправлять вас в космос в вашем возрасте?
      — Крайне необходимо.
      — Вы не можете объяснить?
      — Нет времени.
      — Предположим, я прикажу вас не выпускать.
      — Думаю, это будет стоить жизней. Многих жизней. Еще это может стать концом человеческой цивилизации.
      — Какая мелодрама!
      — Увы, голая правда.
      — Гарнер, вы хотите, чтобы я признал свое собственное невежество и позволил вам продолжать пребывать в вашем невежестве из-за того, что вы единственный эксперт в подобной ситуации. Верно?
      — Думаю, что так.
      — Прекрасно. Мне не нравится принимать свои собственные решения. Вот почему они засадили меня за этот стол. Ко, Гарнер, вы должны знать что-то такое, что не известно "Канзас-Сити". Почему бы вам не позвонить мне после старта? Я бы изучил вопрос тем временем.
      — На случай, если я откину копыта? Хорошая идея.
      — Не берите в голову, ладно?
      — Конечно, нет.
      — И прихватите свои витамины.
      Как оперенная стрела, "Золотое Кольцо" удалялось от Солнца. Сравнение банальное, но точное, поскольку гигантское треугольное крыло находилось прямо на хвосте судна, а тонкий стержень фюзеляжа вытягивался далеко вперед по оси. Небольшие передние крылья по бокам втянулись сразу после старта. Большой стабилизатор был лабиринтом труб. Горячий пар, нагретый двигателем, проходил по кругу через генератор и охладительные трубы, а затем возвращался к началу цикла. Большая часть энергии питала термоядерный щит сопла двигателя. Остальная часть поступала в систему жизнеобеспечения.
      В одном отношении, однако, сравнение со стрелой было неверным: "Стрела" летела, оседлав пылающий, как солнце, факел, который горел в ее брюхе.
      Кзанол криком выразил недовольство. Карты вновь не совпали. Он сгреб со стола дубинообразными руками изящные безделушки, вмял их в пачку карт и разбросал по полу. Затем осторожно встал на ноги. Двигатель развивал одну земную единицу ускорения, и у него не было времени, чтобы привыкнуть к дополнительной силе тяжести. Он сел за стол и порылся в нижнем ящике. Потом вернулся с новой колодой, распечатал ее, дал автотусовщику поработать с ней, затем забрал и начал раскладывать пасьянс. Пол вокруг него был устелен небольшими кусочками магнитных пластиковых карт.
      Возможно, стоит придумать какое-нибудь подходящее наказание для пилота, который научил его этой игре.
      Пилот и штурман неподвижно сидели в рубке управления. Время от времени пилот шевелил руками, слегка меняя курс. Каждые четырнадцать часов или около того штурман приносила Кзанолу чашу воды и возвращалась на свое место. Актинический газ, выходящий из брюха корабля, все больше разгонял космическое судно.
      То была прекрасная ночь. Прошло столько лет, и Гарнер наконец увидит звезды; в городах они не сияют из-за смога и неонового зарева, а американские континенты были в основном одним большим городом. Вскоре он увидит звезды ближе, чем за прошедшие полвека. Воздух напоминал дыхание Сатаны. Гарнер был мокрым от пота, также как Андерсон и Ньюмьюф.
      — А я говорю, что мы смогли бы сделать это сами, — сказал Андерсон.
      — Ты не знаешь, что искать, — возразил Гарнер. — Я готовил себя для этого. Я десятилетиями читал научную фантастику. Столетиями! Ньюмьюф, куда вы?
      Ньюмьюф, темный, низкого роста парень, повернулся и зашагал прочь.
      — Время пристегнуться ремнями, — бросил он, оглянувшись. — Бон вояж!
      — Он пошел в кабину пилота ракетоносителя, — объяснил Андерсон. — Мы подведем этот эскалатор к самому кораблю.
      — О-о. Я хотел бы его получше рассмотреть. Он — как одна большая тень.
      Тень была горбатой; как огромная ящерица с бумажным жалом, воткнутым в ее спину. Бумажный планер был ракетопланом, заполненным водородом, который поддерживал огонь в прямоточном реактивном двигателе, а использование в полете охлажденного жидкого водорода предназначалось для создания жидкого кислорода. Тонкий цилиндр с крепежными элементами для спасательных работ, входивший в верхнюю часть поверхности, был термоядерным двигателем крейсера. Корабль был рассчитан на двух человек.
      Применение термоядерного двигателя в атмосфере Земли было бы смертельным нарушением. Стартовав с Земли на восемнадцать часов раньше, Месней и Кзанол-Гринберг нарушили двенадцать профессиональных законов, пять международных правил и соглашение с Поясом.
      Другое судно, протрубив как гнев Господний, стартовало ввысь. Гарнер зажмурился от вспышки света.
      — Это судно для нашего разгона, — сухо сказал Андерсон.
      Люк устал задавать глупые вопросы. Он решил не надоедать Андерсону. Если парень захочет рассказать ему, зачем им судно для разгона, то сделает это.
      Они достигли нижней части эскалатора.
      — Встретимся наверху, — крикнул Гарнер, вытягивая свою пепельницу. Андерсон вытаращил глаза и подпрыгнул, когда передвижное кресло инвалида превратилось в летающее блюдце. Силы используют незаконные летательные аппараты? И это Силы?
      Насвистывая, Андерсон поехал вверх по ступенькам. Этот полет может оказаться забавным!
      — Теперь оставьте кресло на платформе эскалатора, — сказал он наверху. — Мы условились, что его доставят в местный Штралдбругс-клуб. Они позаботятся о нем. А я внесу вас внутрь, сэр.
      — Достань мою аптечку. А я пройдусь, — сказал Гарнер. И он пошел, шатаясь и хватаясь за все руками. Ему с трудом удалось дойти до своего стартового кресла. Андерсон нашел аптечку и последовал за ним. Он проверил аварийную сетку Гарнера, затем занялся собой.
      — Ньюмьюф? Все готово, — произнес Андерсон в пустоту и вернулся к своим объяснениям. — Другая ракета несет огромный запас твердого топлива, такой же большой, как наше судно. Это ступенчатые ускорители, которые потом будут отстрелены. Наша мощность ничуть не больше, чем у "Золотого Кольца", и мы на полтора дня отстаем от них, поэтому нам придется воспользоваться этим грузом для начального ускорения. Неэффективно, но если все сработает…
      — …то все будет хорошо, — закончил за него Гарнер. Его голос был заглушён тягой линейного акселератора. Пять секунд продолжалось беззвучное давление — тяга в две единицы ускорения. Затем вспыхнули силовые цилиндры, и они оторвались от Земли.
      Потребуются два дня утомительного разгона в две единицы ускорения, чтобы вырваться вперед, думал Гарнер, сжимаясь в кресле. Старые кости начинали болеть. Он уже жалел об отсутствии привычных приспособлений его собственного кресла. Эта поездка забавной не покажется.
      Ларс ел наспех состряпанный бутерброд из сардин и яиц, когда зазвенел звонок. Он мягко заглушил его обеими руками, чтобы тот не отскочил в почти несуществующей силе тяготения. Потом вытер руки о комбинезон, который почему-то приходилось часто стирать, и пошел к приемопередатчику.
      Мазерный луч пересек пустоту одним мгновенным сигналом. Приемник превратил его в звук, затем чутко очистил от мелких доплеровских смещений. То, что получилось, оказалось бесцветным голосом Каттера, дежурного с Цереры.
      "Благодарим вас, Эрос, ваше сообщение получено полностью. На этот раз нет никаких крайностей, Ларс; база Топеки позвонила нам восемь часов назад, дала время взлета и предполагаемый курс. По вашему рапорту взлет бил совершен на четыре минуты позже, но это так обычно для землян. Продолжайте нас информировать.
      Благодарим вас, Эрос, ваше…"
      Ларс щелкнул выключателем и вернулся к бутерброду. На миг его заинтересовало, заметил ли Каттер, что военный корабль преследует корабли, которые он отследил восемнадцать часов назад. А он их преследовал, в том не было сомнений.
      — Ты принимаешь это слишком близко к сердцу, — сказал Дейл Снидер.
      Джуди пожала плечами.
      И вновь в припухлых веках, выступавших под макияжем на прелестном личике двадцативосьмилетней женщины, Дейл отмечал незнакомые черты. Незнакомым было и то, как Джуди резко хватала чашку кофе, и ее жесткая поза в удобном кресле.
      — Послушай, — сказал он. — Ты хочешь слишком многого. На что ты рассчитывала? Я хотел сказать, о чем ты думала, дав свое согласие Лэрри на адюльтер? По крайней мере, ты могла бы избавиться хотя бы от одного из своих напряжений, Ты не поможешь ему своими волнениями.
      — Я знаю. Я думала об этом. Но… — Она улыбнулась. — Не с другом, Дейл.
      — Ну что ты, я этого и не подразумевал, — поспешно возразил Дейл Снидер. Он покраснел. К счастью для него, бинты почти скрывали это. — А если съездить в Вегас? Город наводнен разведенными людьми обоих полов, большинство из них пока напуганы и не собираются вступать в брак снова. Для краткосрочной связи просто превосходно. Ты можешь резко оборвать ее, когда вернется Лэрри.
      Должно быть, он вложил слишком много убежденности в последние слова, так как рука Джуди, сжимавшая чашку, сжалась еще сильнее и тут же расслабилась.
      — Я так не думаю, — ответила она равнодушно.
      — Подумай об этом немного. Ты могла бы слегка рискнуть.
      Две единицы ускорения! Двенадцать часов назад он мог смеяться над собой. Две единицы! Лечь, на шину? Люк был готов стать га голову. Прошло двенадцать часов — двенадцать часов двойного веса, пульсирующего металла, шума и отсутствия сна. Пара ступенчатых термоядерных сопел ревела за корпусом судна. Два двигателя были ухе отброшены. Оставалось десять, работающих попарно. И оставалось полтора дня до того, как вес судна вновь станет нормальным.
      Звезды казались отрогами ж выразительными. Никогда небо не было таким черным, никогда звезды не были такими яркими. Люк чувствовал, что они выжгут крошечные дыры в его сетчатке, если он зафиксирует глаза на одной точке. И крошечные многоцветные пятна слепоты добавятся к его звездной коллекции шрамов. Млечный путь был туманной рекой света с резкими, ослепительно блистающими, лучезарными лазерными точками.
      Итак, он был здесь.
      Ему было семьдесят два, когда они запустили первое пассажирское судно: орбитальный корабль, неуклюжий и чрезмерно большой по нынешним меркам — чуть больше прыгающего планера. Они сказали ему, что он слишком стар, чтобы покупать билет. А какой он теперь? Ему захотелось засмеяться, но мешало давление на грудь.
      Он с усилием повернул голову. Андерсон крепил лист прозрачного пластика над частью сложной панели управления. Большая половина панели уже была под пластиковыми листами. Андерсон заметил, что Люк наблюдает за ним, и произнес:
      — Теперь делать будет нечего, разве что на скалы смотреть. Я проведу корабль выше уровня Пояса.
      — И мы выиграем время?
      — Конечно. Если они летят на Нептун. — Голос Андерсона был бодрым и энергичным, хотя и немного невнятным из-за дополнительного веса щек. — В ином случае выиграют они, куда бы они ни летели. И мы не узнаем этого, пока они не пойдут на разворот.
      — Но мы рискнем.
      Дополнительный вес вообще не беспокоил Андерсона.
      Одна единица ускорения является стандартом для пилотируемых космических кораблей. Некоторые спасательные суда и несколько экспрессов в Поясе имели приспособления из пучков термоядерных ступенчатых двигателей, которые укорачивали транзитное время. Часто это имело смысл. Еще чаще — не имело. При таком непрерывном ускорении уменьшение полетного времени изменяется пропорционально квадратному корню от увеличения мощности. Если Гринберг и инопланетянин знали о погоне, они могли бы ожидать, что их преследователи останутся позади на полтора дня на всем пути к Нептуну.
      Ступень двигателя можно использовать только раз. Гладкая цилиндрическая трубка содержит водородный газ под давлением и сердечник из уранового сплава. Термоядерный защитный генератор находится снаружи и остается с кораблем при отстреле ступени. В момент, когда на внутренней части трубки образуется защитное поле, нейтроны из сердечника начинают отражаться назад в урановую массу, и все это разлагается в цепной реакции. Со временем давление внутри пойманной звезды уменьшается, крошечные отверстия для отвода стягиваются, чем и поддерживается постоянное ускорение.
      На этот раз ступени двигателя пригодились. Через шесть часов "Хайнлайн" обгонит остальные корабли…
      Если бы они прилетели на Нептун первыми! А вдруг Диллер ошибся или обманул их — допустим, Диллер, как и Гринберг, думает, что тот пришелец, — и летящие корабли окажутся на пути какого-нибудь астероида, тогда "Хайнлайн" промахнется. Когда остальные пойдут на разворот, их корабль повернет слишком поздно — ведь "Хайнлайн" будет лететь очень быстро.
      Конечно, на худой конец есть снаряды. Но если "Золотое Кольцо" или "Иво Джима" приземлятся в зоне Пояса, Пояс посчитает это нарушением договора. Хотя можно отважиться и атаковать.
      Но там был Ллойд Месней.
      Из-за минутной задержки в передаче разговор Люка с Чаком Уатсоном был утомительным и непродуктивным. Теперь Чак знал все, что знал и Гарнер, кроме отработанных деталей, которые он собрал о жизни Гринберга. Они достигли каких-то определенных решений. Они больше не будут посылать корабли с Земли — корабли, которые явно долетят слишком поздно. Земля откроет огонь в том случае, если указанные суда, достигнув цели своего полета, стартуют назад. Чак будет держать свои каналы сообщения открытыми для Гарнера, он готов найти любую информацию, которая тому потребуется. И было еще одно решение…
      — Нет, мы не можем обращаться к Поясу за помощью. — Тон Чака, целиком отметало идею, он говорил с презрением, которое считал заслуженным. — Никаких связей с Поясом, пока они такие. Они знают, что сделали нам своим эмбарго на уран, и мы знаем, что сделали им, придержав их витамины. Поэтому обеим сторонам просто не терпится увидеть, кто откинется первым. Вы думаете, они поверят такой истории, как наша? Любое доказательство, которое мы можем представить, с их точки зрения не стоит и гроша. Они подумают, что мы организуем операцию по разработке ископаемых, что мы пытаемся претендовать на какой-то спутник. Они могут думать о чем угодно, поскольку будут уверены только в одном — три корабля с Земли летят на Нептун. Но хуже всего — они могут допустить, что этот телепатический усилитель не действует за пределами Земли. И тогда они могут заключить некое подобие мира с Гринбергом, а не с нами.
      — Я бы никогда не купился на это! Но вы правы: сейчас не время звать на помощь. Хотя есть и лучшее решение.
      И они решили ждать. Если они правы, то есть если похищенные корабли летят к восьмой шзснете, то пойдут на разворот в течение шести дней. Люк и Андерсон ничего не станут предпринимать, пока инопланетянин не даст какой-нибудь намек.
      После сеанса связи Люк, улыбаясь, отправился спать" Он улыбался, так как единицы ускорения оттягивали щеки. Андерсон тоже уснул, включив автопилот.
      В 21.00 следующего утра последняя пара ступенчатых двигателей выгорела и была отброшена. Теперь шесть отстреленных пар толстостенных металлических цилиндров следовали за "Хайнлайном", прочертив пунктир в миллионы миль. Через столетие они выйдут в межзвездное пространство. Некоторые, возможно, пройдут от одной галактики к другой.
      Корабль перешел на одну, удобную, единицу ускорения. Люк свирепо нахмурился, упражняя лицевые мускулы, а Андерсон пошел в воздушный тамбур, чтобы выполнить изометрические упражнения.
      Скалы Пояса скользили внизу, все быстрее и быстрее с каждой секундой.
      Монотонным голосом корабль вызывала База Цереры. Дежурный Базы выглядел как клерк. Совершенно заурядный, он, казалось, не мог иметь даже собственного имени. Дежурный хотел знать, что делает в Поясе земное военное судно.
      — У нас есть право прохода, — кратко ответил Андерсон.
      — Да, — подтвердила Церера, — но какова цель "Хайнлайна"?
      Гарнер прошептал:
      — Дай мне микрофон.
      — Просто говорите. Он вас слышит.
      — Церера, это Лукас Гарнер, Силы ООН. К чему эти внезапные уловки?
      — Мистер Гарнер, вашей власти здесь не существует…
      — Я спрашиваю вас не об этом.
      — Мне попросить у вас прощения?
      — Будет лучше, если вы просто учтете, что мы следуем за "Золотым Кольцом'". Поняли?
      — Вы что, серьезно? С какой целью?
      — Это не ваше дело. Но я могу поговорить с одним из ваших руководителей, если вы только найдете настоящего руководителя. И пусть он поторопится, с каждой минутой мы все дальше уходим от вас.
      — Пояс не даст вам пройти, пока вы не объясните цель своего появления здесь.
      — Пояс нас не тронет. Прощайте!
      При звуке колокольчика Мадра спустилась с кушетки и плавно прошла в будку видеофона. Хотя операция закончилась двенадцать часов назад, осталось лишь легкое натяжение в нижней части живота от хирургического цемента. И это легкое натяжение при каждом движении напоминало ей о том, чего она лишилась.
      — Лит! — позвала она. — Церера. Опять тебя.
      Лит рысью прибежал с огорода.
      Каттер на этот раз выглядел озабоченно.
      — Помнишь два пиратских корабля с базы Топеки? К ним кто-то присоединился,
      — Пошли их подальше. Мы предупредили их несколько дней назад. Когда они стартовали?
      — Два дня назад.
      — Два дня, Каттер?
      — Лит, "Хайнлайн" дал нам кучу предупреждений и точный рассветный курс. Они использовали ступенчатые ускорители. Кривая времени и местоположения выглядела совершенно иначе, чем траектория пиратов. Я слишком поздно понял, что все они вдут в одном направлении.
      — Черт возьми, Каттер — это мелочи! Что еще?
      — "Хайнлайн" проходит над Церерой. Хочешь поговорить с Лукасом Гарнером из Сил ООН?
      — Из Сил? Нет, А что здесь делают Силы?
      — Мне он не сказал. Но может рассказать это тебе.
      — Почему вы так уверены, что Пояс нас не остановит?
      — Все просто, они не могут нас поймать и посадить. Они только и могут, что пальнуть в нас снарядами, верно?
      — Вы меня так этим осчастливили.
      — Жители Пояса не глупы, Андерсон, О-хо-хо!
      Кавказец, с черными волосами, прищуренными глазами и космическим загаром, взглянул на них с экрана и сказал:
      — Могу ли иметь честь обратиться к Лукасу Гарнеру на корабле "Хайнлайн"?
      — Можете. Кто вы?
      — Чарльз Мартин Шеффер. Первый спикер отдела политики Пояса. Могу я спросить…
      — Маленький Шеффер?
      Красное лицо мужчины на секунду застыло, затем едва заметно улыбнулось.
      — Они называют меня Лит. Что вы задумали, Гарнер?
      — Так вы Шеффер. Тогда не перебивайте, потому что это долгая история,
      На рассказ ушло пятнадцать минут. Шеффер слушал без замечаний. Потом начались вопросы. Шеффер требовал подробностей и пояснений. Затем некоторые вопросы повторились. Были замаскированные обвинения, которые становились все менее прикрытыми. Андерсон поддерживал чувствительность и фиксацию луча, помогая Люку вести разговор. После часа вопросов и ответов Гарнер решил отключиться.
      — Шеффер, слишком много перекрестных проверок на сегодня.
      — А вы ждали, что ваши сказки примут на веру? Тогда ваше мнение о жителях Пояса надо менять.
      — Нет, Шеффер, не надо. Я вообще не жду, что мне поверят. Вы не в состоянии верить мне. Представляете, какой потрясающей будет оценка пропаганды, сети Земля втянет вас в такую дикую историю?
      — Естественно. С другой стороны, вы пытаетесь вбить в меня, что чудовищный пришелец угрожает всей человеческой цивилизации. В свете этого кажется странным, что вы не хотите отвечать на некоторые вопросы.
      — Глупости. И все же, Шеффер, сделайте это. Пошлите несколько вооруженных…
      — Я не принимаю ваших приказов.
      — Не перебивайте меня, Шеффер. Направьте несколько вооруженных кораблей вслед за мной на Нептун. Я уверен, что они летят туда; они уже прошли мимо поворотной точки большинства астероидов. Вашим кораблям понадобится время, чтобы поймать нас. Они могут подойти вовремя, чтобы помочь нам, а могут и не подходить. Если вы думаете, что я лгун, то направьте свои корабли и убедитесь, что я не пытаюсь заниматься браконьерством. Независимо от того, в чем вы меня подозреваете, вам понадобятся корабли, чтобы остановить меня, правда? Но только вооружите их, Шеффер. Хорошенько вооружите. У вас есть только еще одна возможность — начать войну, верно? Верно. Если захотите проверить мой рассказ, позвоните в представительство Сил в Лос-Анджелесе, потом обратитесь в Бразилию, на выставку Сравнительной Культуры ООН в Сиудаде, позвоните и спросите, у них ли до сих пор Морская статуя. Это все, что вы можете сделать. Потом снова позвоните мне и сообщите, сколько кораблей отправили.
      Люк показал жестом Андерсону, чтобы его отключили.
      — Ничтожество! — с чувством произнес Андерсон.
      — Да нет. Он все сделает как надо. Он вынужден сделать так. Сначала он пошлет за нами корабли, включая судно с антирадаром, которое подойдет позже остальных из-за огромного веса. Он будет звонить на Землю и проверять изо всех сил мою историю. В худшем случае он подумает, что я был слишком досконален. И в конце концов он позвонит нам и расскажет о направленных кораблях, но умолчит об антирадаре. Это судно дает им какой-то шанс поймать нас на месте преступления при любом нарушении договора, если, как они думают, мы на это пойдем, и особенно если мы не знаем об изобретенном на поясе антирадаре…
      — Вот это да!
      — Но если они не поймают меня на чем-нибудь, им придется сотрудничать со мной.
      — Вот это да! Здорово! Но они могут использовать антирадар, даже если окажется, что мы говорили правду.
      — Да. Они вооружаются против нас, а оружие есть оружие. Ко, помимо прочего, некоторые из них поверят мне. Жители Пояса ждали первого контакта с пришельцами. И, несмотря ни на что, они будут вооружены, — Гарнер погладил свой череп. — Мне интересно, какое оружие у Морской статуи?
      Подсохшая впадина от вырванного зуба болела несильно. Боль была мягкой. Что бы ни толкало несчастную жертву к мысли о самоубийстве, боль никогда не является первой причиной. От нее не уйдешь.
      Мадра чувствовала мягкое подергивание в животе при каждом движении, и это напоминало ей о происшедшем.
      Большинство женщин Пояса были бездетными. Некоторые повредили яичники во время солнечных штормов. Другие были фригидны, и эта фригидность позволяла им выносить одиночество одноместных кораблей. У некоторых были нежелательные изменения генов; и вопреки популярному на Земле мнению, Пояс имел ограничивающие законы на рождаемость. Некоторые не могли зачать в невесомости или в условиях незначительной силы тяготения. Это был особый класс высылаемых из Родильника женщин"
      Почему Лит застрял у видеофона? Он там уже почти час.
      Он был взбешен, она могла заметить это. Она никогда не видела его таким возбужденным. Даже после того, как экран потемнел, он все еще сидел, уставившись в него.
      Что-то заставило Мадру встать и открыть звуконепроницаемую дверь. Лит оглянулся.
      — Это Силы. Сухопутные крысы! Мадра, представляешь, Силы посмели вести себя со мной надменно.
      — Он на самом деле надавил на все твои кнопки? Что случилось, Лит?
      — Ох… — Лит хлопнул в ладоши. — Ты помнишь те два корабля, которые стартовали с базы Топеки без…
      — Я ничего об этом не слышала.
      — Верно. Я забыл. — Она вряд ли была в настроении тогда, чтобы что-то слушать. — Итак, два дня назад…
      Когда он закончил, то почти успокоился. Мадра отважилась сказать:
      — Но, Лит, ты перепроверял его целый чае. Что он еще мог сделать, как не отключиться? Признаться тебе, что врет?
      — Хорошая мысль. Что меня действительно взбесило, так это сказка, которую он мне рассказал.
      — Ты уверен, что он обманывает? Это звучит очень фантастично…
      — Ах, милая. Это слишком фантастично.
      — Тогда забудь о нем.
      — Это не выход. Что ему надо на Нептуне? Почему ему понадобилось три корабля? И зачем, во имя разума, он реквизировал "Золотое Кольцо" у Титан Энтерпрайс?
      — Чтобы аргументировать свою историю?
      — Нет. Я думаю, это ложный след. Его история состряпана под факты.
      Лит медленно повернул лицо к темному экрану. Он сидел и молчал, а Мадра смотрела на него. Наконец он сказал:
      — Я просто вынужден делать то, что он сказал мне. И это бесит меня. Напомни мне как-нибудь, и я расскажу, почему так ненавижу Силы.
      — Хорошо. Сегодня, но попозже.
      — Ах ты моя девочка! — Но он уже забыл о ней. Он по-прежнему смотрел на темный экран, не желая отдавать приказы на Цереру, пока окончательно не продумает их. Наконец он пробормотал:
      — Я могу прищемить ему хвост. Пошлю корабли с ближайших Троянцев, когда он будет пролетать над ними. И мы догоним его раньше, чем он думает. — Его рука потянулась вперед. — И вот что еще. Я могу послать радарный щит. Оператор? Дай мне мазер на Ахиллы, быстро.
      Конечно, вся их хитрость может оказаться копченой селедкой, подумал он, ожидая ответного звонка оператора. Отвлечение внимания от того, что произойдет прямо здесь, на Поясе. Ладно, им отсюда не удрать. Каждое судно, покинувшее Землю или Луну будет осмотрено. Мы посадим некоторые из них и проследим за теми, которые не позволят этого. Земля ведет себя слишком нагло. Я заставлю нашу контрразведку думать, что настал конец света.
      Прошло четыре с половиной дня, а Кзанол и Кзанол-Гринберг по-прежнему не шли на разворот. По-видимому они действительно летели на Нептун. Если это так, им придется повернуть корабли в течение восемнадцати часов.
      Настало время и Андерсону поворачивать корабль. Он сделал это.
      — Через шесть часов мы будем впереди их, — сказал он Гарнеру.
      — Прекрасно!
      — Конечно, они могут направляться во внешнее пространство. Возможно это просто совпадение, что они летят в данном направлении. И тоща мы потеряем их.
      — Потеряем корабли? Кстати, я никогда не сомневался, что они летят на Нептун. Я просто не хотел рисковать.
      — Ах, даже так? Тогда я просто заинтригован. А как насчет перекусить?
      — Согласен.
      Было около полудня. Система жизнеобеспечения не предполагала комнаты для прогулок, но здесь была механизированная кухня; покорители пространства прежних времен довольно быстро поняли, что икра дешевле кукурузных хлопьев. Икра была питательнее из расчета на унцию полезной нагрузки. Поэтому Гарнер и Андерсон ели подмороженные хрустящие плитки и высказывали свои предположения о том, как долго им придется набирать потерянный вес.
      После завтрака тарелки были отправлены обратно в пищевое отверстие, и Гарнер искал, чем бы заняться еще.
      — Мы можем развернуть наш телескоп?
      — Конечно. А зачем?
      — Чтобы последить за остальными. Они все еще впереди нас, а мы летим задом наперед.
      — Мы пока не увидим их, так как зарево нашего выхлопа закрывает кругозор. Но мы пройдем около них через шесть часов, и с этого момента можем следить за ними.
      — Мы никогда не поймаем их, — сказал мужчина в ведущем корабле. Это был высокий, тонкий негр, с преждевременно поседевшими волосами и обычным непроницаемым лицом. — Они на три дня впереди нас. Браконьеры.
      Кто-то, судя по акценту, Смоки, — сказал:
      — Было бы четыре дня, если бы мы не стартовали с Ахилл.
      — Что-то в зоне обзора, — сказали на одном из других кораблей. Все пить были судами-одиночками, торопливо вооруженными на базе горно-промышленных разведчиков ближнего роя троянских астероидов Юпитера.
      — На что похоже?
      — Пятнышко водородного пламени. Двигается почти так же быстро, как военное судно, если судить относительно скорости большого корабля. Идет впереди него.
      — Не слишком поздно, чтобы позвонить на Цереру?
      — Напрямую можно. Она через некоторое время будет за Троянцами.
      — Тартов! Позвони на Фебу и скажи, что все три корабля прошли Уран и движутся к Нептуну примерно на одинаковой скорости. Мне нужно расчетное время прибытия каждого из них.
      — Я тебя понял, Лев.
      Флотилия из пяти кораблей выглядела как небольшой рой светлячков. Они разошлись друг от друга на несколько тысяч миль и сохраняли эту дистанцию, чтобы избежать раздражающей задержки сообщений. Расстояние делало их безвредными друг для друга на тот случай, если бы пришлось применять химическое топливо или ионные реактивные двигатели, но пылающий свет термоядерных двигателей был ярче любой из окружающих звезд.
      — Лев?
      — На приеме.
      — Я уверен, что один из кораблей — новобрачное судно. В его спектре сильная кислородная линия.
      — Да? Силы очень основательны, им можно верить.
      Тартов сказал:
      — Наверное они ищут что-то большое. Что-то огромное.
      Никто не отозвался. Возможно, все приберегали свои оценки. За роем, отставая все больше с каждой секундой, продолжал погоню одинокий светлячок.
      Что-то пронеслось, словно упавшая комета, если бы здесь таковая могла оказаться.
      — Прошли Гринберга, — сообщил Андерсон, улыбаясь.
      Сине-белое пламя медленно блекло на фоне звезд.
      — "Золотое Кольцо" должно появиться через несколько минут, — добавил он. — Корабль Гринберга движется чуть быстрее.
      Гарнер не отвечал.
      Андерсон повернулся, чтобы посмотреть на него.
      — Вас что-то беспокоит? — приветливо спросил он.
      Гарнер кивнул:
      — Я думаю об этом несколько дней. Но только теперь понял, что у меня нет хорошего решения. Это похоже на попытку удержать телебашню в тюрьме.
      — А это еще что?
      — Попытаться помешать этим типам завладеть усилителем.
      Он рассеянно пошлепал кресло там, где была сигаретная кнопка, поймал себя на этом и нахмурился:
      — Понимаешь, мы не можем лететь туда первыми. Мы не знаем, как они сами планируют искать его. Возможно, они помнят, где он находится. А мы даже не знаем, насколько он велик! Мы не можем арестовать их — по крайней мере, не можем арестовать инопланетянина, иначе он превратит нас в запасных дворецких. К тому же у нас наверняка будут трудности и с Гринбергом, поскольку он находится на боевом корабле, и Месней может применить оружие. А это он сделает лучше тебя, сынок. — Гарнер выглядел ужасно, напоминая греческую трагическую маску, но его голос был голосом очень озабоченного человека. — Мне кажется, единственное, что мы можем сделать, так это стрелять, едва их увидим.
      — Вы не сделаете этого! — запротестовал Андерсон. — Вы убьете и Гринберга и Меснея!
      — Мне бы не хотелось убивать никого. Но дай мне другой выбор!
      — Ладно, позвольте мне рискнуть! Я попробую обойтись и без этого! — Он придвинул свое молодое лицо к гладкой маске Гарнера. — Эгей! — воскликнул он внезапно. — У меня кое-что есть. Нам не придется стрелять, как только мы их увидим. Мы можем подождать и разузнать обо всем. Но это в том случае, если то, что они ищут, действительно находится на Нептуне.
      — Давай подробнее!
      — Они могут остановиться на одной из лун или на орбите. Но если та вещь на Нептуне, им не удастся сесть на него. Ни один из этих кораблей не развивает больше одной единицы ускорения. Притяжение Нептуна гораздо больше. Они не могут приземляться.
      — Ну и что. Инопланетянин владеет крылатым судном. Но все равно, это хорошая мысль, сынок.
      — Можете быть уверены! — сердито ответил Андерсон. — Как, черт возьми, они будут возвращаться?
      Люк Гарнер выглядел так, словно увидел привидение. Через секунду он спросил:
      — Сынок, ты когда-нибудь думал перейти в Силы?
      — Ну почему… — скромно начал Андерсон.
      — Кто вы?
      Они посмотрели друг на друга.
      КТО ВЫ???
      — Лукас Ланселот Гарнер. Силы ООН.
      — Лерой. Сын Джорджа Андерсона. Астронавт.
      Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ СЛЕДОВАЛИ ЗА МНОЙ.Мозги взрывались от гнева. Даже когда он просто "думал вслух", это вызывало у Гарнера и Андерсона физический и психический паралич. Затем пришло время действий. Андерсон потянулся к панели управления. Его ногти слегка ударились о пластик. Он начал нащупывать защелки на защитной панели.
      Гарнер треснул его по спине рукой.
      Это действие поглотило его. Гарнер почувствовал, что сердце останавливается, и он с ужасом начал задыхаться. Прямо сейчас? — удивился он. Вокруг все стало красным и исчезло.
      Когда он вернулся к жизни, в голове звенело. Андерсон выглядел страшно измученным. В его руке был пульверизатор с гипосульфитом.
      — Слава богу! — выпалил он. — А я подумал, что вы скончались.
      — Сердце остановилось, — просипел Гарнер. — Это со мной впервые. Что ты использовал?
      — Адреналин в сердце. С вами все в порядке?
      — Уверен, что да, с учетом происшедшего.
      Молодой пилот был по-прежнему бледен.
      — Вы знаете, что он приказал мне сделать? Я был бы вынужден отключить термоядерный щит! Это увидели бы даже на Земле. — Он содрогнулся. — Это увидели бы даже при дневном свете! Очень удачно, что вы остановили меня. Но как вы узнали?
      — Я узнал, чего он хочет, по твоим действиям. Без всякого ума. Но как ты догадался, что это сердце?
      — Я почувствовал, что это оно. Ладно, не будем беспокоиться об этом, пока не долетим до Нептуна. Он стал вне закона после того, как остановил ваше сердце.
      — Нам бы первыми выстрелить по этой птичке!
      — Это доставит мне удовольствие! — с яростью ответил Андерсон.
      Кзанол напрягся, посылая приказ в умы врагов, но Сила не действовала. И не только расстояние было против него; различие в скорости было еще большим барьером. Легкое релятивистское отклонение в темпах времени делало невозможным общение даже между двумя тринтанинами.
      Он перевел свое внимание на карты. Пилот-англичанин назвал эту игру пасьянсом или Терпением. Хорошее название. Кзанол упорно учился терпению" Пол каюты был устелен клочьями разорванного пластика, но эта колода выдержала десять предыдущих раскладов. Она была последней колодой на корабле.
      В глубине горла клокотал рев плотоядного животного. Кзанол собрал карты в кучу и перетасовал их. Он уже научился координировать движения. И он кое-что узнал о себе. Нельзя позволять рабу смотреть на теб-1, когда шельмуешь в карты. Он словчил однажды, и пилот как-то догадался об этом. Не стоит ловчить в такой игре.
      Кзанол подпрыгнул. Еще один! Этот был еще слишком далеко, чтобы управлять им, но достаточно близко, чтобы почувствовать. И все же… образ имел неясность. Однако не из-за расстояния. Словно этот раб спал. Но… как-то иначе.
      Через полчаса он окажется в пределах досягаемости. На этот раз, убеждал себя Кзанол, других рабов на корабле нет. Он и не думал о другом тринтанине. Раб должен познать вкус команды тринтанина.
      В шесть ноль-ноль следующего утра корабль Гринберга пошел на разворот. Тремя минутами позже "Золотое Кольцо" сделало то же самое. Проснувшись, Андерсон нашел снимки в камере видеоскопа: два пятна света, которые медленно вытягивались в яркие линии, а затем с той же неторопливостью сжимались в немного более яркие точки.
      Время текло медленно. Гарнер и Андерсон углубились в партию, которую разыгрывали на видовом экране: прямоугольные порядки точек связывались линиями, и победа доставалась игроку, который завершал большее число квадратов. Почти каждый день они поднимали ставки.
      Утром прошлого дня Гарнеру удалось отыграться. В один момент он был должен почти одиннадцать тысяч долларов.
      — Видишь? — сказал он. — Ты не отказываешься от наслаждений, когда приходит старость.
      — Кроме одного, — легкомысленно отозвался Андерсон.
      — Да нет, поболее, — признался Гарнер. — Знаешь, мои вкусовые пупырышки состарились за долгие годы. Но я думаю как-нибудь заменить их. Так же как свой спинной мозг. Он тоже износился.
      — Износился? Вы хотите сказать, что это не из-за аварии? Неужели нервы просто отмирают?
      — Просто впадают в кому — на это больше похоже.
      Быстрая перемена темы была обычным делом.
      — У вас есть какая-нибудь идея, что мы будем делать, когда прилетим на Нептун? Спрячемся на одном из спутников и будем наблюдать?
      — Все правильно, — ответил Гарнер.
      Но через полчаса он спросил:
      — Мы можем выйти на связь с Землей отсюда?
      — Только мазером, — с сомнением отозвался Андерсон. — Но на Земле каждый сможет получить сообщение. Луч растягивается слишком сильно. У вас нет секретов от посторонних?
      — Не беспокойся об этом. Нацеливай мазер на Землю.
      Потребовалось полчаса, чтобы Андерсон отцентрировал луч и отследил его путь.
      — Если окажется, что это письмо "с любовью к маме", считайте себя мертвецом, — устало пошутил Андерсон.
      — Моя мать умерла давным-давно. Фактически, около столетия назад. Она считала себя старой женщиной!.. Алло, штаб-квартира Сил. Это Лукас Гарнер из Технологической полиции ООН.
      Андерсон подтолкнул его локтем.
      — Вы что? Ответа ждете, старая башка?
      — Конечно нет! Это Гарнер, вызываю штаб-квартиру Сил, Земля. Прошу передать ответ на Нептун. Нам срочно необходима следующая информация от Доркаса Янски. Может ли его замедляющее поле полностью отразить радарный луч. Повторяю: полностью. Делает ли то же самое костюм чужака? — Он вновь предался безделию. — Ладно, сынок, прокрути это несколько раз.
      — Уже сделано, стоит на повторе. Но что все это значит?
      — Не знаю, почему я так долго этого не понимал, — самодовольно ответил Гарнер. — Инопланетянин был заморожен около двух миллиардов лет назад — так утверждал Гринберг. И я думаю, он говорил правду. Он бы не знал об этой штуке, что находится на Нептуне, если бы не положил ее туда два миллиарда лет назад. Но почему он считает, что вещь не исчезла, не проржавела или как-то иначе не истрепалась в течение всего этого времени?
      — Она в замедляющем поле?
      — Да.
      Андерсон взглянул на хронограф.
      — Вы получите ответ минимум через восемь часов, не считая времени на вопросы типа "а ты кто такой?" Добавим час — значит они позвонят около девятнадцати тридцати. Поэтому давайте немного поспим. Мы получим ответ около трех утра.
      — Ладно. Где мои снотворные таблетки?
      — О-хо-хо! — Андерсон нажал на кнопки медицинского ящика. — Люк, а я все думаю, что вы все время ждали ответа с Земли.
      — Тебе этого не доказать, сынок.
      21.45. В это время Гарнер посмотрел на экран и прочертил короткую линию между двумя точками света. Поисковое устройство, отследив движение кончика его иглы, воспроизвело линию на экране.
      Внезапно пробудилось радио.
      — Штаб-квартира Сил вызывает космический корабль "Хайнлайн". Штаб-квартира вызывает Лукаса Гарнера, космический корабль "Хайнлайн". Гарнер, это Чак. Я связался с Я чеки этим утром, и он три часа экспериментировал в нашей лаборатории. Он говорит, что замедляющее поле отражает, повторяю, отражает сто процентов энергии любой частоты, включая радар, включая все, о чем он только ни думал. Видимые, ультрафиолетовые, инфракрасные, радио— и рентгеновские лучи. Если вам интересно, он полагает, что существует математическая зависимость между замедляющим полем и термоядерным щитом. Если он ее определив нужна ли она вам? Чем еще можем вам помочь?
      — Мог бы помочь мне с этой игрой, — пробормотал Люк. Но Андерсон уже стер шестидюймовую кривую, которую подрисовал Люк, пока пилот подстраивал громкость радиоприемника.
      Мужчина в ведущем судне пробежал пальцами по своим пушистым волосам, как человек поставленный в тупик. Его крошечную рубку управления едва ли можно было назвать кабиной.
      — Всем судам, — сказал оно — Какого черта он хотел этим сказать?
      Через несколько секунд кто-то предположил:
      — Кодированное сообщение.
      Другие хором сыпали догадками. Потом Тартов спросил:
      — Лев, значит на Земле есть то, что они называют замедляющим полем?
      — Не знаю. И мы теперь не можем послать мазерный луч, иначе его перехватит один из земных кораблей. — Он вздохнул с сожалением; мазеры всегда использовались дома для переговоров. — Эй, кто-нибудь, запросите отдел политики о замедляющих полях.
      — Замедляющие поля?
      — Замедляющие поля. И они направили нам полный текст сообщения для Гарнера.
      Лит улыбнулся уголками рта:
      — Замедляющие поля — это часть басни Гарнера, Я знал, что он досконален, но это уже нелепо, — Он подумал о тысячах кораблях Пояса, которые были выдвинуты им в резерв на случай, если флотилия Гарнера попытается отвлечь внимание от событий, более близких к их дому; он подумал о пяти геолого-разведочных судах и бесценном радарном щите, уходящем, возможно, во внешнее пространство. Гарнер добился больше, чем его добросовестного участия. — Все верно, я подыгрываю его глупой игре. Свяжись со штаб-квартирой Сил и спроси, что им известно о замедляющих полях.
      Каттер был шокирован.
      — Спросить у Сил?
      Потом шутка дошла до него, и его лицо застыло в улыбке. Улыбка у Каттера всегда выглядела фальшиво.
      Штаб-квартира Сил больше не скрывала тему замедляющих полей, и у Лита Шеффера начали появляться сомнения.
      С первым дребезгом тревожного звонка Гарнер проснулся. Он увидел9 как Андерсон застонал и открыл глаза, но эти глаза ничего не замечали.
      — Попадание метеорита! — заорал Люк.
      Взгляд Андерсона стал осознанным.
      — Не смешно, — сказал он.
      — Неужели?
      — Нет. Вы что? Из тех типов, которые кричат "Пожар!" на переполненных тротуарах? Сколько времени?
      — Три или четыре. — Гарнер взглянул на звезды. — Почему нет Нептуна?
      — Сейчас будет. — Андерсон повозился с положением сопел. Корабль развернулся. Нептун был сине-зеленым шаром, матовым в слабом солнечном свете. Обычно при приближении планета как-то вдохновляет, если не ослепляет. Но этот мир выглядел ужасно холодным. — Вот он. Что будем делать?
      — Выведи нас на поисковую орбиту и начинай сканирование радаром. Ты должен найти что-то такое же плотное, как вещество карликовой звезды.
      — Вы хотите сказать, искать надо под коркой? Будет сделано, мой капитан.
      — Андерсон?
      — Ну что там? — Парень работал с инструментальной панелью.
      — Ты помнишь, что мы ограничены временем?
      Андерсон улыбнулся ему:
      — Я могу вывести эту штуку на форсированную орбиту и закончить поиск за пять часов. Годится?
      — Великолепно! — Люк начал уплетать завтрак.
      — Есть еще одна вещь. Мы будем некоторое время в невесомости. Вы выдержите?
      — Выдержу.
      Андерсон засуетился. Когда он закончил регулировку, корабль рухнул носом вниз в тысяче миль над поверхностью, двигаясь к планете и более-менее придерживаясь одной единицы ускорения. "Более-менее" зависело от постоянных подстроек Андерсона.
      — Теперь не беспокойтесь, — говорил Андерсон. — Я попытаюсь не входить в атмосферу, но если это произойдет, нам придется погрузиться в суп, и тогда останется только одно — выключить двигатель. Только двигатель может удержать нас на такой напряженной орбите. Потом мы вылетим прямо во внешнее пространство.
      — Значит, вот что такое форсированная орбита! А как ты думаешь вести поиск?
      — На карте это выглядело бы так, словно я следую по линиям долготы. Я буду поворачивать судно в сторону через несколько минут при каждом пересечении полюса, и тогда мы можем сохранять изменение нашей траектории поиска. Нельзя позволять планете просто крутиться под нами. Это потребовало бы почти шестнадцати часов.
      Планета вращалась в тысяче миль под ними. Проносились тусклые полосы атмосферы, но доминирующим цветом был голубовато-белый. Андерсон сканировал радаром горизонт, который на экране выглядел, как тонкий, слоистый воздух. Но то были твердые скалы.
      — Понимаете, если он здесь, мы найдем его, — сказал Андерсон часом позже, — Если мы увидим маленький шарик, надо помнить, что он находится на глубине пятисот миль. Вот и все.
      — Да, все, что нам нужно.
      В девять часов Андерсон, наблюдая за поверхностью, повернул корабль. Его прошила боль от плеч до кончиков пальцев.
      — Его здесь нет, — сказал он утомленно. — Что дальше?
      — А дальше нам надо готовиться к драке. Мы отправимся на Нереиду и выключим двигатель.
      Яркие звездочки двух термоядерных двигателей космического корабля были настолько близки к крошечному солнцу, что их нельзя было разглядеть. Андерсону не удалось найти "Золотое Кольцо". Но судно Гринберга неуклонно приближалось, голубое и сияющее на краю золотой короны Солнца. Гарнер и Андерсон отправились в десятичасовой путь на Нереиду — дальний спутник Нептуна. Они наблюдали, как сияние судна Гринберга становится все ярче и ярче.
      В 09.30 огонек стал покачиваться. Гринберг маневрировал.
      — Начнем стрелять? — с нетерпением спросил Андерсон.
      — Пока нет. Посмотрим, куда он двинется дальше.
      Они находились на ночной стороне планеты. Гринберг нырнул к Нептуну вблизи линии сумерек. Его было ясно видно.
      — Он не пошел на Нереиду, — заметил Андерсон. По какой-то причине оба говорили шепотом.
      — Хорошо. Значит он или сядет на Тритон, или выйдет на его орбиту. Но долго ли он будет на орбите?
      — Снаряды догонят, — прошептал Андерсон. Гринберг прошел Тритон и начал замедлять скорость.
      — Значит на орбите? — удивился Гарнер. — Да, он крепкий орешек.
      Через двадцать минут судно Гринберга превратилось в качающийся огонек между рогами холодного, синего полумесяца Нептуна. Они следили за его медленным перемещением к одному из рогов. Он шел по форсированной орбите и совершал поисковый облет поверхности.
      — Что теперь? — спросил Андерсон.
      — Подождем и увидим. Я запутался, Андерсон. Я не могу этого понять.
      — Но клянусь, усилителя на Нептуне нет.
      — Смотри, смотри, — показал Гарнер. — Ну, привет — теперь здесь вся компания.
      Крошечное пламя, в виде копья света, прошло мимо светлого конца планеты.
      Сине-зеленый шар был больше, чем они ожидали. В первый раз Кзанол пожалел о своей беспечности, когда около двух миллиардов лет назад не воспользовался шансом и не узнал побольше о восьмой планете. Он опросил пилота и штурмана, и те вспомнили, что на поверхности Нептуна 1,23 единицы притяжения. Земной единицы, конечно. Для Кзанола это означало около двух с половиной.
      Кзанол встал к одному из небольших окон, его челюсть едва возвышалась над нижним краем, губы втянулись назад в тревожном ворчании. Теперь недолго! Так или иначе. Пилот вывел судно на орбиту поиска.
      Кто-то здесь уже был.
      Это был полуспящий раб, с которым они разошлись на полпути. Он был на другой стороне орбиты планеты, но должен был вернуться примерно через восемнадцать дилтанов. Кзанол приказал пилоту вывести "Золотое Кольцо" на орбиту и выключить двигатель. Пусть раб завершит поиск.
      Судно проходило снизу, выплевывая огонь на звезды. Раб действовал планомерно и действительно вел поиск. Кзанол позволил ему продолжать.
      Но он был удивлен. Как рабу удалось снизиться на двигателе, у которого не хватало для этого мощности?
      Оп заставил пилота подумать над этим, и тот дал ему ответ. На ракетах, крыльях и силовых цилиндрах — на всем сразу. Но даже пилот не мог догадаться о способе возвращения "раба" назад.
      Кзанол-Гринберг, конечно, вообще не был предупрежден. С его нынешней позиции корабль Кзанола был в луче радара более прозрачным, чем атмосфера. Даже сама планета просвечивалась насквозь. Кзанол-Гринберг продолжал наблюдать за экраном радара в надежде, что если Месней пропустит костюм, то начеку будет он.
      — Почему другое судно тоже не приступает к поискам? — поинтересовался Андерсон. — Они просто дрейфуют.
      — Все в порядке, — ответил Гарнер, размышляя вслух.
      — Мне кажется, они объединились. Поэтому нет нужды искать обоим. Но тогда…? О боже! Я понял. Инопланетянин управляет Меснеем и Гринбергом. Так или иначе он позволил им делать за себя его работу, а они об этом и не догадываются.
      — Но, наверное, работа была бы сделана быстрее, если бы они искали на кару?
      — Мне начинает казаться, что этот чужак — аристократ из аристократов. Может быть, он думает, что тот, кто работает, раб. А так как он владыка… Но все равно вопрос остается прежним — что они ищут, и где это находится?
      — Взгляни, сынок, они почему-то не интересуются радаром и до сих пор не нащупали мазером нашу флотилию с Пояса. Придется этим заняться мне.
      И еще одна деталь о кораблях с Пояса: воздушной установкой можно было управлять даже с помощью табачной трубки. Мужчина в третьем корабле был единственным в группе, кто пользовался этим, один из шести во всем Поясе. Его звали, правда, не слишком нежно, Старина Смоки.
      Когда-то он был сухопутной крысой, то есть жил на Земле. Около тридцати лет пилотировал звено туристических кораблей на орбите Луны. Ночи проводил в небольшой дешевой комнате, на несколько этажей выше уровня грузового транспорта в Лос-Анджелесе. По выходным дням он выходил на пляж и был несказанно рад, когда отыскивал достаточно чистый клочок песка, чтобы можно было сесть; отпуск проводил в незнакомых городах, чужих и новых, неоспоримо очаровательных, но обычно таких же перенаселенных, как Лос-Анджелес. Однажды он остановился на две недели в джунглях Амазонки. Он контрабандно провез несколько сигарет, рискуя сесть на два года в тюрьму, и выкурил их через пять дней. И когда Смоки наконец заметил, что при разговоре с любым товарищем или незнакомцем ему хочется закурить, он вернулся в города.
      Потом была встреча с Лукасом Гарнером по долгу службы. Шла массовая сидячая забастовка в знак протеста в связи с разоблаченной коррупцией в Комиссии по рождаемости. И когда закон взял Смоки за воротник, он встретил Гарнера в униформе шефа полиции, Каким-то образом они подружились. Их взгляды на жизнь были достаточно близки, чтобы создавать страстные, убедительные и забавные аргументы. Затем Люк перешел в Силы. Смоки никогда не простит ему этого.
      Однажды Смоки огибал Луну — вез туристов — и вдруг почувствовал внезапное, странное желание развернуть ракету и лететь, лететь до тех пор, пока все звезды не останутся позади. В тот вечер он подавил порыв и приземлился в Долине Смерти, так же как приземлялся семь тысяч раз до этого. Той ночью, пробравшись в свою квартиру через обычный водоворот толпы, Смоки понял, что ненавидит любой город этого мира.
      Он достаточно прослужил, чтобы купить собственный геолого-разведочный корабль. По некоторым обстоятельствам Пояс с радостью принял его. Он научился быть осторожным, прежде чем Пояс убил бы его, и хорошо зарабатывал, чтобы поддерживать корабль, чинить его, обеспечивать себя едой и табаком.
      Теперь он был единственным в группе, кто мог узнать голос Лукаса Гарнера. Когда радио вернулось к жизни, он внимательно выслушал сообщение, а затем вызвал Льва и передал, что это действительно был Гарнер.
      Радиограмма сняла все сомнения Смоки. То был сам Гарнер. Старик не стоял выше обдуманней лжи, но он бы не стал рисковать своей жизнью. Если он вблизи Нептуна в этом жалком боевом земном корыте, значит у него есть огромная причина быть здесь.
      Старина Смоки глубокомысленно осмотрел свой арсенал из двух радарных ракет, снаряда с теплонаведением и лазерной пушки короткого диапазона. Наконец-то начнется война миров!
      Кзанол был расстроен. За шесть часов поисков раб Месней обшарил всю планету. Костюма на ней не было!
      Для основательности он позволил рабу начать вторичное обследование. Он перевел собственное судно на Тритон. Мозг не мог рассчитать траекторию спутников; один из них мог оказаться на пути его корабля, когда тот мчался к Нептуну, то есть он мог врезаться в Тритон. Этот спутник был не ближе Нереиды, но гораздо больше.
      Через выматывающий нервы час, — час полета вверх ногами над слегка изрытой плоской поверхностью Тритона, с пылающим соплом, направленным вовне, — Кзанол дал волю своему гневу. Ни одной белой вспышки не появилось на экране радара, хотя сам Нептун пылал сквозь прозрачный диск большого спутника. Он перевел свое внимание на небольшую луну.
      — Так вот оно что! — Лицо Андерсона просияло. — Они думали, что эта штука на поверхности, а ее там нет. Теперь они не знают, где она! — Он нахмурил брови, размышляя. — А не удрать ли нам отсюда? Похоже, новобрачник нацелился на Нереиду, и мы можем оказаться слишком близко, чтобы оставаться спокойными.
      — Пожалуй, — согласился Гарнер. — Но сначала мы выпустим снаряд. И нацелим его в чужака. А о Гринберге позаботимся позже.
      — Мне это не по душе. На "Золотом Кольце" два других человека. — Прошла минута. Долгая минута. — Не могу шевельнуться, — прохрипел Андерсон. — Попробуйте вы. Вон та третья кнопка под голубым огоньком.
      Но Люк тоже был обездвижен.
      — Кто бы мог подумать, что ему удастся достать нас так далеко? — горько удивился он.
      Андерсон ничем не мог помочь. Судно продолжало падать на Нептун,
      Для Силы расстояние не столь важно. Имеет значение количество людей.
      Нереида не оправдала надежд. Глубинный радар проник в нее, как через искривленное оконное стекла, но ничего не обнаружил. Кзанол махнул рукой и стал следить за полуспящим рабом. Его крошечное пламя смело пылало в ночи Нептуна.
      Кзанол был в плохом расположении духа. По-видимому его судно проскочило не только Нептун, но и два этих спутника. Может, что-то произошло с Мозгом? Возможно он не был рассчитан на эксплуатацию свыше трехсот лет. Но какой-то глубинной частью ума он знал причину промаха. Мозг проскочил мимо цели намеренно. Кзанол приказал ему совершить самоубийство, не понимая того, чего требовал. Мозг — будучи машиной, а не рабом, то есть не подчиняясь Силе, — ослушался его. Корабль пронесся через солнечную систему и ушел в межзвездное пространство на 0,97 световой скорости. И теперь он далеко за пределами изгиба вселенной.
      Он чувствовал, что мускулы натянулись у его рта, распрямив вкусовые щупальца вдоль щек, словно защищая их. Он раскрыл челюсти так широко, как мог, и еще шире, сворачивая губы назад, пока они едва не разорвались. Это была непроизвольная реакция, реакция страха и ярости, автоматически готовившая тринтанина к битве со смертью. Но здесь некого было бояться. Вскоре челюсти Кзанола захлопнулись, и его голова вжалась в массивные плечи.
      Единственным удовольствием было теперь следить, как последнее судно обшаривает Нептун в третий раз. Он увидел, как его яркое пламя внезапно удлинилось и тут же стало короче. Спящий раб сдался.
      Кзанол знал, что он тоже летит на Тритон. Чувство великодушной жалости вкралось в него, и он вспомнил о традиции, по которой семейство Рейкарлива никогда не вздевалось над рабами. Кзанол решил встретить спящего раба на Тритоне.
      — Один… два… Я не могу найти корабля Гарнера. Должно быть, он куда-то сел или отключил двигатель. Другие вращаются на орбите.
      — Забавно, почему он нам не доложил. Надеюсь, с ним ничего не случилось.
      — Мы бы увидели вспышку, Смоки. Так или иначе, он пошел на Нереиду, а затем отключил двигатель. Если это так, мы обнаружим его позже.
      Когда Кзанол оказался поближе, он ПРИКАЗАЛ спящему рабу повернуть корабль и присоединиться к нему. Через час военный корабль и "Золотое Кольцо" были рядом.
      Пилот и штурман Кзанола беспокоились о горючем, поэтому, как только судно спящего раба приблизилось, Кзанол ПРИКАЗАЛ ему перелить свое топливо в "Золотое Кольцо". Он ждал каких-то звонких звуков, хлопков, производимых кораблями, К счастью, карты отвлекли его и кольцом привязали к креслу. Он следил за движениями своих трех рабов лишь частью ума: спящий был в хвостовой части судна, нилот и штурман неподвижно сидели в рубке управления. Он не хотел рисковать их жизнью, позволив помогать спящему.
      И конечно он подпрыгнул, как испуганная газель, когда дверь воздушного тамбура, покачнувшись, раскрылась и вошел раб.
      У раба был умственный щит.
      — Эй! — непонятно заговорил он на английском. — Я хочу спросить, нам нужен переводчик?
      Он невозмутимо прошел в рубку управления. У двери остановился и махнул рукой — в руке был дезинтегратор Кзанола.
      Человек с талантом и образованием Лимана мог бы никогда не оказаться на такой скучной работе. Лиман знал: этого ни за что не случилось бы на Поясе. Когда-нибудь он переселится туда, где его оценят по достоинству.
      Итак, Джеффрей Лиман был старшим обслуживающей команды корабля ЛЕНИВАЯ ВОСЬМЕРКА 3.
      Лиман завидовал команде другого подразделения по планированию полета, которая размещалась в Гамбурге. Проныры с добрыми намерениями постоянно вносили какие-то незначительные изменения в траекторию звездолета, ожидая, что политики позволят наконец запустить корабль. Но систему жизнеобеспечения ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ 3 нельзя было переделать и за два года.
      По крайней мере на сегодняшний день.
      Теперь Лиман и трое его подчиненных следили за шайкой техников, которые превращали три каюты во что-то странное. Целый рулон тонкой проволочной сетки был натянут на стены, пол и потолок. Сложное оборудование приварили к тому, что прежде было полом судна, а теперь вдруг стало внешней переборкой. От силовой установки провели отводы. Лиман и его люди стали мальчиками на побегушках, они гоняли по кольцеобразным коридорам, принося кофе, бутерброды, схемы узлов, инструменты, проверочную аппаратуру и сигареты. У них и понятия не было, что происходит. Вновь прибывших заставляли отвечать на вопросы, но ответы были какой-то тарабарщиной. Например:
      — Мы сможем утроить количество пассажиров! — говорил мужчина, голова которого была похожа на коричневое пятнистое яйцо. Он тряс амперметром, подчеркивая слова. — Утроить!
      — Как?
      Мужчина, размахивая амперметром, указал на комнату.
      — Мы поставим их здесь как на эскалаторе метро в час пик, — сообщил он по секрету.
      Когда Лиман обвинил его в легкомыслии, тот смертельно обиделся и вообще отказался разговаривать.
      Под конец дня Лиман чувствовал себя плоским червем в четырехмерном лабиринте.
      Ему как-то удалось отправить сразу всю группу на обед, сыграв на общем складе ума. Во время обеда вещи стали проясняться. Лиман навострил уши. когда услышал фразу "замедляющее поле".
      Обед превратился в прием гостей. Было почти 14.00, когда Лиману удалось позвонить по видеофону. Другой человек едва не повесил трубку, но Лиман знал слова, которыми можно было остановить его.
      Первый медовый месяц Линг провел в Рено, штат Невада, тридцать лет назад. Затем Линг Ву разбогател на оптовой торговле фармацевтикой. Недавно Комиссия по рождаемости подарила одной супружеской паре привилегию иметь более двух детей. Это была его семья.
      Здесь, перед кристаллической стеной Большого танцевального пузыря, раскрывалась панорама окольцованной, полосатой планеты. Они не слышали музыки позади себя. Здесь была космическая музыка, звук воображения, вызванный к жизни диким пустынным очарованием, раскрывавшимся перед ними. Мягкие извивы льда тянулись от горизонта до выступа ближайшего обрыва, а выше него висела игрушка, декорация — эстетическое чудо, которого не знал ни один обитаемый мир.
      Спросите астронома-любителя о Сатурне. Он не просто расскажет вам о нем, он вытащит свой телескоп и покажет вам его. Он выкрутит вам руки, но покажет.
      Линг Дороти, из четвертого поколения обитателей Сан-Франциско, прижала ладони к кристаллической стене, словно хотела, чтобы они прошли сквозь нее.
      — Ах, я надеюсь, — говорила она, — я надеюсь, что он никогда не вернется за нами!
      — О чем ты, Дот? — Линг Ву улыбнулся, приподняв голову. Она была на дюйм выше его.
      — О ЗОЛОТОМ КОЛЬЦЕ.
      — Прошло уже пять дней. Мне тоже нравится здесь, но мне неловко думать, что люди погибли только ради того, чтобы позволить нам остаться здесь немного подольше.
      — Разве ты не слышал, Ву? Миссис Вилинг только что рассказала мне, что кто-то похитил "Золотое Кольцо" прямо с космодрома!
      — Миссис Вилинг очень романтична.
      — Дайттт мне эттт, дайттт мне эттт, — пародировал Чарли. — Сначала Лэрри, потом Гаррнерр, Время, вот что мы получили. Неужели они хотят все звезды только для себя?
      — Мне кажется, ты недооцениваешь их, — сказал старый дельфин.
      — Наверное хватило бы места и для нас и для них в каком-то мире. — Чарли не слушал его. — Они практически не знают, что мы появились здесь совсем недавно. Мы могли бы быть полезными, я знаю, могли бы.
      — Почему у нас нет времени? Ты знаешь, сколько времени понадобилось им самим?
      — Что ты хочешь сказать?
      — Первой истории ходоков о полете на луну несколько тысяч лет. А они оказались там только сто пятьдесят лет назад. Имей немного терпения, — проговорил тип с изношенными зубами и покрытой шрамами челюстью.
      — У меня нет тысячи лет. Неужели я должен провести всю жизнь, рассматривая небо, пока мои глаза не высохнут?
      — Ты в этом не будешь первым. Не будешь первым даже среди пловцов.
      Дейл Снидер прошел в холл, как завоеватель, планирующий новые победы. Когда он проходил мимо пациентов, то улыбался и кивал, но его проворная походка отбивала охоту к беседе. Он достиг двери комнаты отдыха дежурного персонала и открыл ее.
      Ему потребовалось секунд пятнадцать, чтобы подойти к кофейному стенду. К этому времени Дейл Снидер постарел лет на сорок; его тело обвисло, плечи опали, щеки сползли на дюйм книзу, оставив маску уныния, с усталыми, припухшими глазами. Он налил черный кофе в чашку из пенопластика, коснулся ее оттопыренной губой и выпил до дна. После момента нерешительности он вновь налил чашку из другого крана. Тоже дрянь порядочная! Но, по крайней мере, вкус был другим.
      Ну вот. Он мягко опустился в кресло и уставился в окно; чашка согревала его руки. Снаружи виднелись деревья, трава и то, что выглядело кирпичными дорожками. Меннинджер был лабиринтом строений, каждое из которых имело не больше четырех этажей. Небоскреб в милю высотой для нужд миллионов жителей был окружен жизненно необходимым ландшафтом; и большинство женщин-пациенток бежали сюда, визжа от сексуальных проблем, которые находили разрешение в этой одинокой вытянутой башне.
      Дейл встряхнул и отхлебнул варева. На десять минут он может забыть о пациентах.
      Пациенты. Пациенты с "шоком пришельца". Они одурачили его скачала, его и других, своим сходным поведением. Лишь теперь стало ясно, что их проблемы отличаются так же, как отличаются кончики пальцев. Когда чужак дал себе волю, каждый получил какой-то шок. Дейл и его коллеги пытались вылечить их как группу. И это оказалось абсолютно невозможным.
      Каждый получил из вспышки раздражительности пришельца только то, чего хотел: ярость, потрясение, горе или страх. Каждый нашел то, чего хотел или боялся. Одиночество, синдром кастрации, страх изнасилования, ксенофобию, клаустрофобию — и даже то, что не входило в каталог заболеваний.
      Докторов не хватало. Не хватало комнат для того количества докторов, которое удалось собрать. Дейл был измучен — как и остальные его коллеги. Но они не показывали этого.
      Чашка опустела.
      — На ноги, солдат! — вслух приказал Дейл сам себе.
      В дверях он столкнулся с Херриет Самсинг, опрятной толстой женщиной, которая выглядела как чья-то мать. В его уме осталось воспоминание о ее улыбке, и он удивился, как она еще на это способна. Он не видел, как улыбка сползла с ее лица, потому что отвернулся.
      — Это детали, — сказал Лит. — Дважды чертовы детали. Как они могли предусмотреть такое множество деталей?
      — Мне кажется, он сказал тебе правду! — решительно заявила Мадра.
      Лит с удивлением посмотрел на жену. Она всегда была слишком медлительной и вдруг — такая решительность.
      — Ты не так меня поняла, — заметил он. — Силы могли позаботиться обо всем этом — здесь нет ничего сложного. Меня беспокоит только работа, которую они проделали. Спрятать Гринберга. Натренировать ею жену. Нарушить систему жизнеобеспечения звездолета. Они могли конечно все потом вернуть на место, но вообразить это трудно! А беспорядки в Меннинджере? Боже мой, как им удалось? Обучить всех этих пациентов! Но они не могли по-другому присвоить "Золотое Кольцо". Девяносто миллионеров в Титан Отеле! Это же вопящие убийцы, которые не могут вовремя вернуться домой. Еще тридцать на Земле пропускают зря свое свадебное путешествие. Титан бы никогда не позволил этому случиться! Силы должны были выкрасть это судно.
      — Бритва Оккама, — сказала Мадра.
      — Оккама? О нет. В любом случае я сделал слишком много предположений.
      — Лит, разве можно здесь рисковать? Если Гарнер не лжет, вся солнечная система в опасности. Если он лжет, то какие у него мотивы?
      — Ты что? Действительно ему веришь?
      Мадра энергично тряхнула головой.
      — Да, ты права. Мы не можем рисковать.
      Выходя из будки видеофона, он объяснил:
      — Я только что передал флоту запись моего разговора с Гарнером. Весь проклятый час разговора. Я бы хотел сделать еще кое-что, но Гарнер услышит все, что я скажу. На таком расстоянии он попадает в границы пучка мазерного луча.
      — И теперь они будут готовы?
      — Хотел бы я это знать. Мне бы предупредить их о шлеме. В голову лезет самое худшее — что Гарнер может получить в свои руки эту проклятую штуку. Но Лев, светлая голова, додумается до этого сам.
      Позже он позвонил на Цереру, чтобы узнать о последствиях возникшей ситуации. Более двух недель все корабли Пояса были задействованы, обыскивая наугад корабли Земли. Если запутанная погоня Гарнера будет попыткой замаскировать какую-то пакость, это не пройдет! Ко Церера рапортовала, что все безрезультатно.
      Церера была неправа. Тактика обыска я захвата имела по крайней мере один результат. Никогда напряженность между Землей и Поясом не была настолько высокой.
      Штурман сипела неподвижно, выслушивая только ту часть беседы, которую вел Кзанол-Гринберг. Она не понимала языка инопланетянина, но его понимал Кзанол-Гринберг; а Кзанол слушал защищенного раба через мозг штурмана.
      — Я должен избавиться от тебя без промедления, — размышлял Кзанол. — Рабу, которым невозможно управлять, доверять нельзя.
      — Ты даже не представляешь, как это верно. — В голосе Кзанола-Гринберга послышался оттенок горечи. — Но пока ты не должен меня убивать. У меня есть некоторая информация, которая очень необходима тебе.
      — Да? Какая информация?
      — Я знаю, где второй костюм. И я знаю, почему нас не нашли. Я понял, где теперь каша раса.
      Кзанол сказал:
      — Мне кажется, я тоже знаю, где второй костюм. Но из-за того, что ты можешь знать что-то еще, я не убью тебя.
      — Великодушно с твоей стороны. — Кзанол-Гринберг небрежно помахал дезинтегратором. — Пока я расскажу тебе то, что ты не сможешь использовать сразу, но это докажет мою осведомленность. Ты знал, что белковые разумны?
      — Белковые — дерьмо.
      — Люди обнаружили их на Сириусе А-3-1. И это точно белковые. Но они оказались разумными существами. Ты можешь как-нибудь объяснить, почему им удалось развить разум?
      — Нет.
      — Конечно нет. Если какая-то форма жизни и была неуязвима для мутации, то только белковые. Кроме того, что делать с разумом травоядным животным без манипуляторных придатков, без естественной защиты, если не считать пастухов, которые убивали их природных врагов? Нет, тнуктипы сделали их разумными с самого начала. Создание мозга-деликатеса было только оправданием для того, чтобы сделать его большим.
      Кзанол сел. Его вкусовые щупальца встали дыбом, словно он что-то обнюхивал ими.
      — Зачем они это сделали?
      Его зацепило.
      — Позволь подать тебе это все в одном мотке, — сказал Кзанол-Гринберг. Он снял свой шлем и сел, нашел и зажег сигарету, оттягивая время, пока Кзанол молча, но вполне очевидно, приходил в ярость. А почему бы тринтанину и не посердиться, подумал Кзанол-Гринберг, лишь бы он не стал слишком гневным.
      — Итак, — начал он. — Во-первых, белковые оказались разумными. Во-вторых, ты должен помнить, какая депрессия началась, когда тнуктипы Плорна додумались до антигравитации.
      — О Бессилие, да! — с жаром выпалил Кзанол и довольно нетактично заметил: — Тебя надо было убить немедленно.
      — Причем здесь я? Это все тнуктипы. Не понимаешь? Они сражались в необъявленной войне уже тогда. За ними все время стояли свободные тнуктипы. Когда Тринтан захватил систему тнуктипов, их флот был рассеян в пространстве. Они не убежали на Андромеду. Они наверняка остались среди звезд, куда никто никогда… не летал. Несколько окультуренных тнуктипов принимали их распоряжения. Белковые были их шпионами; каждый титулованный владыка в галактике, — любой, кто мог позволить себе, — разводил белковых на своей земле.
      — Ты глупый птавв. Ты построил все эти предположения на идиотской идее, что белковые разумны. Это чушь! Мы бы чувствовали это.
      — Нет. Спроси у Меснея, если не веришь мне. Тнуктипы развили мозг белковых так, что он не был подвержен Силе. И один этот факт свидетельствует о том, что уловка была умышленной. Белковые были шпионами. Антигравитация вызвала депрессию. Могли быть и другие идеи. Раса мутантов-випринов появилась за несколько лет до антигравитации. Они нарушили все законное випринное скотоводство. Это вызвало экономический спад, а антигравитация ускорила его. Подсолнечники обычно служили только защитой для плантаций, и тот, кто имел участок, заводил их на границах. Землевладельцы использовали их для изоляции и независимости, но из-за них же они не могли бы объединиться во время войны. По всей вероятности, у тнуктипов было средство, чтобы уничтожить подсолнечники. Когда кризис был в полном разгаре, они нанесли удар.
      Кзанол молчал. Было трудно понять выражение его лица.
      — Это не только предположение. У меня есть солидные факты. Во-первых, бандерснейзы, а для нас белковые, были разумными. Люди не глупы. Они не делают ошибок, подобных этой. Во-вторых, имеется факт, что тебя не нашли, когда ты врезался в Ф124. Почему?
      — Это действительно хороший вопрос. Почему?
      То была начальная точка — та беда, которая мучила нутро Кзанола-Гринберга все шестнадцать дней размышлений о прошлом, шестнадцать дней самоанализа, во время которых он ничего не делал и только иногда присматривал за Меснеем, тяготясь своим дурным везением. Его ум отследил весь путь, который начинался с размышлений о молчаливых бандерснейзах и заканчивался боевыми сражениями, происшедшими много веков назад. Но он мог бы отбросить все это, мог обойтись без всех этих мук и опасностей, если бы только тот глупец-смотритель заметил вспышку. А он не заметил, и здесь могла быть лишь одна причина.
      — Потому что на Луне никого не было. Либо смотрителя убили при мятеже, либо он где-то сражался. Вероятно, он погиб. Тнуктипы вообще должны были отсечь наши пищевые ресурсы.
      — Но зачем? — Кзанол явно был растерян. Тринтане никогда не воевали: ни с кем-либо, ни с другими тринтанами, а последняя война проходила еще до звездных перелетов. Кзанол ничего не знал о войне.
      Тринтанин попытался вернуться к исходному пункту:
      — Ты говорил, что можешь рассказать мне, где теперь тринтане.
      — Там же, где и тнуктипы. Они погибли или вымерли. А если и не погибли, то достигли Земли. Сюда же устремились и другие существа, которые служили нам. Они, должно быть, все погибли в войне.
      — Но это бред. Кто-то же выиграл сражение!
      Он произнес это так искренне, что Кзанол-Гринберг засмеялся:
      — Не совсем так. Расспроси любого человека. Спроси русского или китайца. Они подумают, что ты глупец, если расспрашиваешь их об этом, но они расскажут тебе о Пирровой победе. Хочешь, я расскажу тебе о том, что могло произойти?
      Он не ждал ответа.
      — Это чистая догадка, но она имеет для меня смысл, и у меня было две недели, чтобы обдумать ее. Мы наверно проиграли войну. Если это так, некоторые трааргх — извини! — некоторые представители кашей расы решили взять всех рабов с собой. Как на похоронной церемонии Деда, но в больших масштабах. Они создали мощный усилитель, который мог охватить всю галактику. И потом они приказали каждому, кто был в зоне досягаемости, совершить самоубийство.
      — Но это ужасно! — Кзанол ощетинился от морального оскорбления. — Зачем тринтанину делать такие вещи?
      — Спроси у человека. Он знает, на что способны мыслящие существа, когда кто-то мучает их до смерти. Сначала они взывают и кричат, что такое аморально, что немыслимо, чтобы такие муки можно было выносить. Затем они понимают, что лелеют такие же планы, немногим лучшие в каком-то отношении, что они вынашивали их годами, десятилетиями, веками. Ты допускаешь, что Большой усилитель технически возможен?
      — Конечно.
      — Неужели ты сомневаешься, что мятежная раса достойна чего-то другого, чем полного уничтожения?
      Щупальца по уголкам рта Кзанола скорчились для битвы. Наконец он заговорил:
      — Я не сомневаюсь в этом.
      — Тогда…
      — Наверное, мы взяли их с собой для полного уничтожения! Подлые, они хуже белковых, они использовали каши уступки в свободе и истребили нас! Я бы хотел только одного — увести их всех с собой.
      Кзанол-Гринберг усмехнулся:
      — Мы должны были сделать это. Как еще можно объяснить, что ни один из наших рабов не обнаружил никого, кроме белковых? Вспомни: белковые были невосприимчивы к Силе… Теперь поговорим о другом. Ты ищешь свой второй костюм?
      Кзанол вернулся к настоящему.
      — Да, на этих спутниках, Ты обследовал Нептун, Я бы знал, если бы Месней нашел его, И все же осталось одно место, где я буду искать.
      — Ну что ж, продолжай. И дай мне знать, когда закончишь.
      Гироскоп слабо зажужжал, когда "Золотое Кольцо-" развернулось вокруг оси. Кзанол смотрел прямо перед собой, его ВНИМАНИЕ охватывало рубку управления. Кзанол-Гринберг зажег сигарету и приготовился ждать.
      Если Кзанол научился терпению, то это была лишь слабая имитация человеческого качества. Иначе он бы не сделал такой глупости, радостно вступив во владение Меснеем, его собственным, личным рабом. Он мог бы убить тринтанина, воспользовавшись своим телом — телом, украденным Кзанолом-Гринбергом, — что показала бы любая проверка памяти. Попытка общения с Кзанолом показала ему его собственное лицо!
      Однако у него не было выбора.
      Как ни удивительно, но он достиг цели. Он встретился с тринтанином на собственной территории тринтанина. Он прошел длинный путь, чтобы заставить Кзанола принять себя как другой тринтанский разум, по крайней мере как разум птавва. Кзанол по-прежнему хочет убить его; и ему хотелось, чтобы тринтанин больше обращал внимания на дезинтегратор! Но он поступил совсем иначе. И был горд этим, так как все пошло на пользу. Чувство собственного достоинства у Кзанола-Гринберга не было особенно обостренным.
      Теперь делать больше нечего. И ему лучше сойти с пути Кзанола.
      Первым побуждением того было просветить радаром судно Кзанола-Гринберга. Когда найти костюм не удалось, Кзанол снова занялся Меснеем и заставил его облазить весь корабль от радарного конуса вплоть до отработанных сопел, предположив, что защищенный раб каким-то образом мог выкрасть костюм и хранить его на корабле, отключив поле стазиса. Но раб ничего не нашел.
      Этот защищенный раб казался таким самоуверенным! Почему, если у него нет костюма?
      Они снова обыскали весь Тритон. Кзанол-Гринберг видел растущее недоумение и неуверенность Кзанола, пока велись поиски. Костюма на Нептуне не было, не было его и на спутниках, определенно не было и на другом корабле, который не мог долго оставаться на орбите. Где же он?
      Двигатель отключился. Кзанол повернулся лицом к своему мучителю и вдруг почувствовал, что его мозг сжимается и становится плоским. Кзанол направил в него все, что имел: вопящее чувство, тарабарщину, приказы, ярость, неприкрашенную дикую ненависть и вопросы, вопросы, вопросы. Пилот застонал и схватился за голову. Штурман, завизжав, вскочила, повернулась наполовину и умерла с пеной на губах. Мертвая, она по-прежнему стояла у игрового стола; ее удерживали от падения только магниты в сандалиях. Кзанол-Гринберг смотрел на тринтанина как на торнадо.
      Ментальное торнадо закончилось.
      — Где он? — спросил Кзанол.
      — Давай договоримся. — Кзанол-Гринберг повысил голос, чтобы было слышно и пилоту. Уголком глаза он увидел, что тринтанин сделал перестановку: пилот вышел из кабины и занял место штурмана в качестве транслятора.
      Кзанол вынул свой разъемный нож. Он рассматривал дезинтегратор с крайним пренебрежением. Возможно, он не считал его оружием. В любом случае никто не применял оружие против тринтанина, разве что другой тринтанин. Он раскрыл лезвие на восемь футов и был готов одним махом раскроить мятежное тело этой разумной твари.
      — Я не боюсь тебя, — сказал Кзанол-Гринберг. Он не спешил поднимать дезинтегратор.
      — ВЫЙДИ, — сказал Кзанол пилоту.
      Кзанол-Гринберг мог бы закричать от радости. Он выиграл! Рабы не имеют право присутствовать во время сражения или ссоры между двумя тринтанинами.
      Пилот медленно двинулся в воздушный тамбур. Слишком медленно. Неужели какая-то моторная зона выгорела при умственном шоке, или раб был нерасположен уходить. Кзанол прозондировал его.
      — ВСЕ НОРМАЛЬНО. НО ПОТОРОПИСЬ.
      Пилот быстро влез в скафандр, чтобы выйти. Семья Рейкарливов никогда не обращалась дурно с рабами…
      Дверь воздушного тамбура повернулась и закрылась. Кзанол спросил:
      — Как договоримся?
      Он не понял ответа. Чувствуя отвращение к самому себе, он произнес:
      — Мы должны включить радио. Ага, вот оно.
      И повернулся к стене. Пара вкусовых щупалец дотянулась до ниши и щелкнула выключателем. Теперь пилот через динамики скафандра мог слышать, что говорил Кзанол-Гринберг.
      Никому и в голову не приходило, что они двигаются по кругам Робин Гуда. Раба невозможно представить личностью.
      — Я повторяю, — произнес Кзанол. — Как договоримся?
      — Я хочу быть твоим партнером по контролю над Землей. Наше соглашение будет действительным даже тогда, если мы найдем других существ, подобных тебе или правительство тебе подобных. Половина твоя, половина моя, и плюс твоя полная поддержка в создании для меня усилителя. Первый шлем пусть будет твоим; он может не подойти для моего мозга. Я хочу, чтобы ты поклялся… Подожди минуту. Я не могу этого произнести. — Он нашел лист для бриджа и написал точками и завитушками чужого языка слово "пртуувл". — Я хочу, чтобы ты поклялся защищать мою половину владений изо всех сил, никогда не подвергать опасности мою жизнь или здоровье, а взамен я доставлю тебя туда, где ты можешь найти второй костюм. Поклянись, что мы заставим людей сделать мне другой усилитель, когда вернемся.
      Кзанол думал целую минуту. Его умственный щит был таким же твердым, как двери лунного форта, но Кзанол-Гринберг прекрасно разбирался в его мыслях. Тот тянул с ответом, чтобы произвести впечатление. Конечно, он решит дать клятву, поскольку клятва "пртуувл" обязывала тринтанина перед тринтанином. А Кзанол считал его только рабом…
      — Хорошо, — произнес Кзанол. И он дал клятву "пртуувл", не пропустив ни единого слова.
      — Прекрасно, — похвалил Кзанол-Гринберг. — Теперь поклянись на тех же условиях, но по этой клятве. — Он вытащил лист для бриджа из грудного кармана и передал ему. Кзанол взял его и вгляделся.
      — Ты хочешь, чтобы я поклялся еще и клятвой "кпитлитхтулм"?
      — Да. — Не было нужды читать ее Кзанолу или скрывать свою дельфинью усмешку. Клятва "кпитлитх-тулм" заключалась между тринтанином и рабом. Если он произнесет ее в дополнение к клятве "пртуувл", он будет вынужден придерживаться их, пока не решит считать Кзанола-Гринберга растением или бессловесной тварью. Но это будет уже бесчестием.
      Кзанол отбросил бумагу. Его умственный щит почти мерцал, настолько он был жестким. Его челюсти широко раскрылись, губы оттянулись назад с игольчатых клыков в улыбке, которая была ужаснее, чем у тирранозаврус рекс, который выслеживал палеонтолога, или чем у Лукаса Гарнера, когда тот выслушивал хорошую шутку. Посмотрев на Кзанола, вряд ли кто усомнился бы в его плотоядной натуре. Изголодавшийся хищник, готовый сожрать вас в любой момент. Можно было забыть, что Кзанол наполовину легче человека, и вместо этого помнить о том, что он опаснее ста скорпионов, трех диких котов, стаи муравьев или пираний.
      Но Кзанол-Гринберг принял это за улыбку печального восхищения, веселый отказ в пользу превосходящей напасти, за улыбку потерявшего. Через свои тринтанские воспоминания он видел кое-что еще. Улыбка Кзанола была такой же фальшивой, как и медный транзистор.
      Кзанол повторил клятву четыре раза и сделал четыре сводящие ритуал на нет технические ошибки. На пятый раз он сдался и поклялся по правилам.
      — Теперь правильно, — сказал Кзанол-Грннберг. — Пусть шест доставит нас на Плутон.
      — Ладно, пусть кто-нибудь развернет корабль и возьмет курс три, восемьдесят четыре, двадцать один. — Мужчина в ведущем корабле говорил с терпеливой усталостью в голосе. — Не знаю, что это за игра, но мы можем играть в нее не хуже, чем ребенок в кубики.
      — Плутон, — сказал кто-то. — Они вдут на Плутон! — Казалось, что он воспринимает это как личное оскорбление.
      Старина Смоки Петропоулос забухтел в передатчик:
      — Лев, может, кому-нибудь из нас остановиться и посмотреть, что там с двумя другими кораблями?
      — Хм-м. Ну да, Смоки, давай, сработай. Ты потом отыщешь нас мазером?
      — Конечно, босс. Без всяких секретов?
      — Дьявол, они знают, что мы преследуем их. Передавай нам все, что может пригодиться. И найди, где Гарнер! Если он на новобрачнике, я должен это знать. А лучше дай сигнал Вуди на шестой номер, пусть он идет туда, где Гарнер.
      — Конечно, Плутон. Ты все еще не понимаешь? — Кзанол-Гринберг не в первый раз испытывал сомнения по поведу разумности своего прежнего "я". Сомнения были вполне обоснованными, чтобы от них отвязаться. А он еще боялся, что Кзанол догадается об этом. Однако…?
      — Нет, — раскаляясь, прошипел Кзанол.
      — Корабль врезался в один из спутников Нептуна, — терпеливо объяснял Кзанол-Гринберг, — врезался так сильно, что спутник с треском вышибло с орбиты. Корабль двигался почти со скоростью света. Спутник получил энергию, достаточную, чтобы стать планетой, но у него осталась эксцентричная орбита, которая иногда по-прежнему проходит внутри зоны влияния Нептуна. Естественно, что по этим признакам мы можем легко обнаружить его.
      — Мне говорили, что Плутон пришел из другой солнечной системы.
      — И мне говорили. Ко это абсурд. Если такая масса прошла в систему извне, почему она не вернулась назад, завершая гиперболу? Что ее могло остановить? Ладно, я раскрываю карты… Есть одна вещь, которая действительно беспокоит меня. Плутон не очень велик. Как думаешь, мог ли костюм быть отброшен в пространство при взрыве, когда произошло столкновение?
      — Если это так, я убью тебя, — сказал Кзанол.
      — Не говори мне ничего, дай догадаться, — попросил Гарнер. — Ага! Понял, Смоки Петропоулос. Как дела, старина?
      — Не так хорошо, как с твоей памятью. Прошло добрых двадцать два года. — Смоки стоял за двумя креслами в проеме воздушного тамбура и ухмылялся размытому отражению двух лиц на лобовом стекле. Чтобы сделать что-то еще, не хватало места. — Какого дьявола, Гарнер? Почему бы тебе не повернуться и не пожать лапу старому приятелю?
      — Не могу, Смоки. Пришелец приказал нам не двигаться, и ему нельзя возражать. Может быть, хороший гипнотерапевт и мог бы избавить нас от этой фиксации, но пока нам придется подождать. Кстати, познакомься — Лерой Андерсон.
      — Привет.
      — Теперь выдели нам пару сигарет, Смоки, и положи их в уголки наших ртов, чтобы можно было поговорить. Твои ребята погнались за Гринбергом и чужаком?
      — Да. — Смоки нащупал сигареты я зажигалку. — Это что? Игра в пересаживания под музычку?
      — Что ты хочешь сказать?
      Старина Смоки сунул сигареты, куда следовало, и произнес:
      — Этот новобрачник пошел на Плутон. Зачем?
      — На Плутон!
      — Ты удивлен?
      — Значит, его здесь нет, — вмешался Андерсон.
      — Правильно, — сказал Гарнер. — Мы знаем, что они искали, мы знаем теперь и то, что они не нашли здесь эту штуку. Но я не могу вообразить, почему они думают, что она на Плутоне. О-оп! Придержи ее! — Гарнер бешено запыхтел сигаретой. Добрый, верный табачок с дегтем и никотином. — Казалось, у него не было проблем с мимикой. — Плутон мог быть когда-то спутником Нептуна. Может быть, это как-то связано с их полетом. Где корабль Гринберга? Он тоже пошел в том направлении?
      — Да уж! Где бы он ни был, его двигатель выключен. Мы потеряли его из виду четыре часа назад.
      Андерсон заговорил:
      — Если ваш друг все еще на борту, у него могут быть неприятности.
      — Верно, — подхватил Гарнер. — Смоки, этот корабль рухнет на Нептун, а на борту Ллойд Месней. Ты помнишь его? Большой, упитанный паренек с усами.
      — Теперь вспомнил. Он тоже парализован?
      — Он загипнотизирован. Загипнотизирован по-деревенски, и если ему не скажут позаботиться о себе, он просто не станет делать этого. Поможешь?
      — Конечно. Я приведу его сюда. — Смоки повернулся к люку.
      — Эй! — тявкнул Гарнер. — Выбрось окурки из наших пастей, пока наши лица не опалило огоньком!
      Со своего корабля Смоки вызвал Вуди Атвуда на шестом номере радарного прикрытия и рассказал про услышанное:
      — Это выглядит как правда, Вуди, — закончил он. — Но все равно нельзя рисковать. Оставайся здесь и иди на сближение с кораблем Гарнера; если он сделает хоть одно движение, значит он последний лгун, поэтому держи глаза открытыми. Он известен своими хитростями. А я посмотрю, действительно ли Месней в опасности. Его будет не трудно найти.
      — Неделя на Плутоне и полнедели на обратный путь на одной единице ускорения, — сказал Андерсон, демонстрируя способность выполнять в уме простые вычисления. — Но мы не можем преследовать их шайку, даже если смогли бы двигаться. У нас нет топлива.
      — Мы можем заправиться на Титане, правда? Где этот чертов Смоки?
      — Сегодня его лучше не ждать.
      Гарнер зарычал. Пространство, невесомость, паралич и поражение совсем истощили его самоконтроль.
      — Эй! — прошептал он вдруг.
      — Что? — вопрос получился преувеличенно тихим.
      — Я могу шевелить своими указательными пальцами! — завопил Гарнер. — Значит, этот стопор может пройти. Следи за своими движениями.
      Смоки вернулся на исходе следующего дня. Он вставил нос своего корабля в трубу двигателя и стал толкать судно Меснея. Когда он отключил двигатель, оба корабля расстыковались, Смоки двигался между кораблями, надев на спину реактивный ранец. К этому времени Атвуд присоединился к небольшой группе и помог Смоки, так как глупо было ожидать какой-нибудь хитрости от него после того, как нашли Меснея.
      И не потому что Месней был по-прежнему загипнотизирован. Нет. Овладев его мозгом, Кзанол освободил Ллойда от гипноза, а улетая на Плутон, он — по доброте или без задней мысли — оставил его без приказов. Но Месней был близок к истощению. Его лицо покрывали глубокие морщины от излишков кожи, а на торсе кожа обвисла и шлепала складками на ребрах, Кзанол-Гринберг часто забывал кормить его, вспоминая о нем только а тех случаях, когда голод едва не выводил Ллойда из транса. Реальный Кзанол никогда бы так не мучил раба, притом он обладал гораздо большей телепатией, чем это ложный двойник. А Кзанол-Гринберг так и не научился думать о повседневном приеме пищи как о необходимости. Съедать столько пищи было для него роскошью и глупостью.
      Месней начал объедаться сразу после отлета "Золотого Кольца", но требовалось определенное время, чтобы он скова стал "упитанным"… А потом топливо его корабля забрали, и он дрейфовал по очень узкой орбите вокруг Тритона, причем эта орбита мало-помалу сокращалась.
      — Так обманывать — просто неестественно, — говорил Смоки, сообщая о происшедшем флоту Пояса. — Еще печного такого обмана, и Месней был он мертв. Даже теперь он выглядит ужасно.
      Теперь возле Нереиды кружилось четыре космических корабля.
      — Вам надо заправить горючим каши корабли, — сказал Гарнер. — Вот как мы сделаем. — Он начал излагать свой план.
      Смоки заявил:
      — Я не оставлю свое судно!
      — Мне жаль, Смоки. Смотри, если только уследишь. У нас есть три пилота, верно? Ты, Вуди и Месней, Мы с Андерсоном двигаться не можем. Но у нас четыре корабля. Мы должны один бросить.
      — Хорошо, но почему мой?
      — Пять человек должны разместиться в трех кораблях. Это значит, что мы должны оставить себе двухместные корабли, верно?
      — Ну так.
      — Мы вынуждены отказаться либо от твоего корабля, либо от радарного прикрытия. Что бы ты оставил?
      — Но ты же не хочешь сказать, что на Плутон мы полетим, чтобы воевать?
      — Мы могли бы попытаться. А ты захотел домой?
      — Ладно, успокойся.
      Флотилия двинулась на Тритон без четвертого номера, а половина его горючего перешла в судно Меснея "Иво Джима". Гарнер сказался пассажиром Меснея, Смоки остался на "Хайнлайне" вместе с Андерсоном. Три корабля парили над ледяной поверхностью большого спутника, и их двигатели плавили слой за слоем замерзшие азот, кислород и двуокись углерода, пока не достигли тонкого слоя водяного льда. Они сели на лед, каждый в своем конусе. Затем Вуди и Смоки отправились за четвертым судном.
      Смоки спустил свое судно почти на пустых баках. Он перекачал остатки горючего в "Иво Джиму" и туда же пошел запас "Хайнлайна". Вуди отключил охлаждение в баке с водородом, разбортовал обогреватель кабины и перенес его в бак. Затем они вырезали дыру в стене и включили питание.
      Несколько часов ушло на нарезку блоков льда. Месней все еще недомогал, поэтому всю работу делали парни с Пояса. Когда дело подошло к концу, силы их были на исходе, а два лазерных резака были почти уже непригодны; но топливный бак четвертого корабля был полон теплой, правда, не очень чистой воды.
      Они запустили батарею шестого номера на электролиз расплавленного льда. Смесь водорода и кислорода залили в бак "Хайнлайна". Они установили термостат выше точки конденсация водорода, и кислород оседал как снег. Смоки и Вуди, сменяя друг друга на дне бака, трамбовали белые сугробы. Затем они занялись номером шестым, облетели вокруг него и перезарядили батареи. Но ощущение упущенного времени не покидало — "война" удалялась от них все дальше с каждой проходящей минутой.
      За два дня они заправили горючим все три корабля. Баки не были заполнены до конца, но их бы хватило для доставки небольшой флотилии на Плутон при постоянном ускорении и с небольшим запасом горючего. Четвертый корабль оказался ненужным, его баки были пусты и сухи.
      — Мы отстаем на три дня, что бы там ни происходило, — угрюмо сказал Вуди, — Зачем нам вообще лететь?
      — Нам надо войти в зону радиоконтакта, — убеждал Смоки. — Мне нравится, что Гарнер рядом и может подсказать флоту, что делать дальше. Он больше знает об этом циклопе.
      — Основной довод в том, что наша группа опаздывает на три дня, — произнес Люк. — Мы можем рвануть вперед и сэкономить день. Можем оставаться здесь. Решайте.
      Вуди Атвуд тут же радировал сообщение флоту, зная, что остальные не перехватили их разговора: когда луч мазера перехвачен, радио визжит на высокой ноте.
      — Серия партий! — В голосе Кзанола проступало тринтанское презрение. — Мы могли бы с равным успехом раскладывать пасьянс. Какая странная вещь — признавать себя проигравшим.
      — Скажем так, — предложил Кзанол-Гринберг. — Мы могли бы поделить Землю на части и играть на людей. У нас было бы по восемь миллиардов человек с небольшим. Фактически, можно договориться прямо сейчас и поделить Землю по двум меридианам на западное и восточное полушарие. Пока мы не вернемся с усилителем, можно остановиться на этом, и каждый получает по восемь миллиардов.
      — Звучит хорошо. А почему на западное и восточное?
      — Тогда каждый получит полное разнообразие климатических зон. Почему бы и нет?
      — Согласен. — Кзанол получил две карты рубашкой вверх и одну открытую.
      — Ставлю семь! — объявил пилот.
      — Пасую, — ответил Кзанол-Гринберг. Он прислушался к рычанию Кзанола и увеличил предыдущую ставку. — Мы могли бы забрать Меснея, — сказал он. — Опасно оставаться без пилота.
      — Ну что ты! Предположим, я взял Меснея. И как бы ты себя чувствовал, наблюдая, что я распоряжаюсь твоим бывшим рабом?
      — Паршиво. — По сути дела он только сейчас понял, что, оставив Меснея за бортом, Кзанол проявил редкий такт, Ллойд был пользованным рабом, он уже принадлежал другому. Традиция требовала для него чуть ли не смерти и ясно предписывала, что им никогда не должен владеть уважающий себя тринтанин, хотя его и можно было отдать нищему.
      — Еще пять, — сказал пилот. Он сидел так, чтобы не видеть карт, но был готов перевести на человеческий язык непереводимый сленг покера; когда же Кзанол хотел говорить, пилот был готов транслировать Кзанола-Гринберга. Кзанол взял одну открытую и одну закрытую карту…
      — Забавно, — сказал Кзанол-Гринберг. — Я почти что-то вспомнил, но потом это ушло.
      — Открой свой ум, и я расскажу тебе, что это было.
      — Нет. Это все равно по-английски, из памяти Гринберга. — Он сжал голову руками. — Что это? Чертовски сходится. Сходится с тем, что мы говорили о Меснее.
      — Играй!
      — Девять человек.
      — Поднимаю на пять.
      — Десять сверху.
      — Вызываю. Гринберг, почему ты выигрываешь больше меня, хотя и чаще пасуешь?
      Кзанол-Гринберг щелкнул пальцами:
      — Вспомнил! Когда я вырасту и стану взрослым, я буду гордым и великим. И я скажу другим мальчикам и девочкам: не лезьте к моим игрушкам, Стивенсон. — Он засмеялся. — И это заставляет меня…
      — У тебя двойка, у меня дама, — сказал пилот.
      Кзанол продолжал по-тринтански:
      — Если бы люди имели телепатический регистратор, им бы не надо было мучиться с произношением и речью. Однако — хороший ход.
      — Да уж, — рассеянно согласился Кзанол-Гринберг. Он проиграл эту партию, поставив почти две сотни на вару четверок.
      Немного позже Кзанол прервал игру и сказал:
      — Передатчик. — Он встал и прошел в кабину пилота. Кзанол-Гринберг последовал за ним. Они придвинули креста к двери рубки управления, и пилот увеличил громкость.
      — …Атвуд с шестого номера! Надеюсь, ты слышишь, Лев? Пришелец находится на новобрачнике, и у него точно какие-то дикие способности. Здесь нет никакого обмана. Чужак парализовал старика из Сил и его пилота с расстояния в несколько миллионов миль. Грубоватый паренек. Человека во втором судне бросил дрейфовать у Тритона без горючего, наполовину дохлым от голода, когда он стал не нужен чужаку. Гарнер сказал, что инициатором является Гринберг. Это тот малый, который думает, что он — другой пришелец. Он тоже на новобрачнике. И там еще есть пара человек, пилот и штурман. Гарнер советует стрелять в пределах зоны видимости, не пытаясь сближаться с кораблем. Ну — это вам решать. Мы отстаем от вас на три дня, но идем за вами. Четвертый номер на Тритоне без горючего, и нам не удастся использовать его, пока не будет вычищена грязь из бака. Только трое из нас могут управлять кораблем. Гарнер и его пилот по-прежнему парализованы, хотя и отходят понемногу. Нам бы гипнотерапевта для этих землян, а то им больше не танцевать. По моему мнению, вашей первой целью является усилитель, если вы его только найдете. Он гораздо опаснее любого из пришельцев. Пояс не хочет отказываться от его изучения, и я знаю, что некоторые ученые возненавидят нас, если мы лишим их этой возможности, но ты представляешь, что может натворить Земля с усилителем и телепатическим гипнозом. Ставлю сообщение на повтор. Лев, это Атвуд с шестого номера. Повторяю, Атвуд с шестого…
      Кзанол-Гринберг вытащил сигарету и прикурил ее. Новобрачное судно имело широкий выбор, и эта сигарета была с двойным фильтром, ментолизированная, из табака без никотина. Она мягко пахла горелыми листьями и на вкус напоминала конфету от кашля.
      — Стрелять в пределах зоны видимости, — повторил он, — это плохо.
      Тринтанин смотрел на него с нескрываемым презрением. Бояться рабов…! Ну да — это ведь только птавв.
      Кзанол-Гринберг свирепо взглянул на него. Он знал о людях больше Кзанола!
      — Всем судам! — объявил мужчина в ведущем корабле. — Сообщаю: теперь мы будем стрелять. Какие замечания?
      Замечания были. Лев выслушал их и потом сказал:
      — Торгов, твои гуманные импульсы делают тебе честь. Без всякого сарказма. Но вещи до тога липкие, что не время беспокоиться о двух земляках на новобрачном судне. Когда усилитель будет найден, не думаю, что нам вообще придется беспокоиться о чем-то, Земля не должна найти его раньше нас. Они не знают того, что известно о Плутоне нам. Мы можем расставить над планетой боевые посты, пока Пояс не пришлет нам автоматическую орбитальную охрану. Радар может найти усилитель; в таком случае мы сбросим на него бомбу, и дьявол с этими возможностями исследования! Я ничего не упустил?
      Женский голос произнес:
      — Один снаряд можно послать с камерой. Не стоит посылать всю огневую мощь сразу.
      — Прекрасно, Меб. У тебя есть снаряд с камерой?
      — Да.
      — Используй его.
      "Иво Джима" был в неделе полета от Земли, а Кзанол-Гринберг как обычно грезил наяву. По какой-то причине ему вспоминались его часы: церемониальные, подлокотные часы с криогенными шестеренками, которые сейчас находились во втором костюме. Он бы сделал новый обруч.
      Хотя зачем? Они всегда отставали. Он регулировал их каждый раз, когда возвращался с визита… С визита на другую плантацию. После полета через пространство.
      Ну конечно. На его часы влияла относительность, Почему он этого не замечал раньше?
      Потому что был тринтанином?
      — Повышаю на тридцать, — сказал Кзанол. Он приготовил в своих пяти картах одну пару на показ, и даже ко думал, что Кзанол-Гринберг со своей плохой картой может блефовать. Он не замечал чисел в последовательности карт.
      Глупец. Да, тринтанин был определенно глуп. Кзанол не мог играть в покер, даже опираясь на знание игры пилотом. Он не догадывался, что его корабль может врезаться в Плутон. Ему не нужны были мозга, у него — Сила.
      Тринтане не нуждались в разуме с того момента, как нашли первую расу рабов. До этого Сила не имела значения, ее не на ком было применять. Они пользовались неограниченной поддержкой слуг, которые за них даже думали, и неудивительно, что они начали вырождаться.
      — Поднимаю на пятьдесят, — сказал Кзанол-Гринберг.
      Тринтанин заулыбался.
      — Я никогда не думал, что Силы — это хорошая идея, — говорил Люк. — Но я считаю, что они необходимы. Абсолютно необходимы. И я пошел туда, потому что считал, что буду там полезен.
      — Люк, если землянам нужна полиция для прогресса, чтобы выжить, они не выживут. Ты пытаешься удержать эволюцию.
      — Мы не полиция для прогресса! Мы поддерживаем порядок в технологии. Если кто-то что-то сотворил — это хороший шанс уничтожить цивилизацию. И вот тогда, и только тогда, мы пресекаем это. Ты бы удивился, узнав, как часто такое происходит.
      Голос Смоки был полон презрения.
      — Я бы удивился? А почему не пресекли термоядерный синтез, когда ты был там? Нет, не перебивай меня, Люк, это важно. Термоядерный синтез используется не только в космических кораблях. Половина питьевой воды Земли получена дистилляторами морской воды, и все они используют тепло термоядерного синтеза. Большая часть электростанций Земли являются термоядерными, а на Поясе они все такие. А термоядерное пламя в крематориях и фабриках по разложению отходов! Взгляни: например, весь уран, который вы импортируете, идет на изготовление термоядерных сопел! Существуют сотни тысяч термоядерных кораблей, каждый из которых…
      — …может превратиться в водородную бомбу при одном щелчке выключателя.
      — Тоже верно. Так почему Силы не пресекли термоядерный синтез?
      — Во-первых, потому что Силы образовались гораздо позже. Термоядерный синтез уже был. Во-вторых, он необходим нам. Термоядерные сопла — это человеческая цивилизация, способ использования электрического генератора. В-третьих, мы не препятствуем тому, что помогает полетам в пространстве. Но я рад…
      — Ты служишь…
      — МОЯ ОЧЕРЕДЬ, Смоки. Я рад, что ты привел в пример термоядерный синтез, поскольку это целая тема. Задача Сил в поддержании равновесия колеса цивилизации. Нарушение этого баланса в первую очередь приведет к войне. Так было всегда. Но на этот раз она будет последней. Ты можешь вообразить всеобъемлющую войну, в которой будет использована большая часть водородных бомб? Я знаю, что ты скажешь — щелчок выключателя.
      — Ты уже сказал. Ты топчешь ногами человеческую изобретательность, чтобы удерживать равновесие колеса. Если это так, это мучительный приговор Земле.
      — Смоки, если бы это не было секретом, я показал бы тебе уничтоженный проектор, который мог заглушить термоядерную защиту с расстояния в десять миль. Чак Уатсон был моим шефом по выявлению изобретения, которое вынудило бы нас сделать убийство законным мероприятием. Это был…
      — Не говори мне о доказательствах, которых не можешь привести.
      — Это верно, черт возьми! Ну а как с усилителем, за которым мы все гоняемся? Предположим, какой-то ловкий мальчик использует усилитель для телепатического гипноза? Разве ты не остановил бы его?
      — Создай его, а потом я тебе отвечу.
      Месней заорал:
      — О, ради Христа, вы, двое!
      — Сдохнуть можно, — отозвался голос Андерсона. — Дайте нам, невинным свидетелям, час покоя.
      Человек в ведущем судне открыл глаза. Остатки сна, словно амеба пастельного цвета, заволакивали его зрение, но экран был пустым и темным.
      — Всем судам! — сказал он. — Мы все еще не можем стрелять. Мы будем ждать момента, когда они пойдут на разворот.
      Никто не задавал вопросов. Все наблюдали через камеру, установленную на тес-снаряде Меб Дулин; камера приближалась к "Золотому Кольцу". Они следили за хвостом огня двигателя новобрачного судна, который становился ослепительным, хотя камера постоянно корректировала яркость изображения. Затем экран опустел. Пламя водорода превратило снаряд в расплавленный шлак, прежде чем он успел приблизиться.
      Новобрачное судно было в безопасности еще целый день.
      Кзанол-Гринберг принял решение.
      — Надо держать оборону, — сказал он. — Я буду на корме.
      Кзанол увидел, как он встает и надевает скафандр.
      — Что ты собираешься делать?
      — Ослабить противостояние, если мне удастся. — Птавв поднялся по трапу в воздушный тамбур.
      Кзанол вздохнул, сгреб в карман фишки и начал раскладывать пасьянс. Он знал, что раб с умом птавва создавал потрясающую суету из ничего. Возможно, он слишком долго размышлял над гипотетической революцией тнуктипов, пока не начал считать всех рабов опасными.
      Кзанол-Гринберг вышел на ребро поверхности корпуса. Было много серьезных причин для установки здесь воздушного тамбура, но лучшей была возможность пройтись по корпусу, пока двигатели находились в работе. Он надел магнитные сандалии, поскольку пришлось бы долго падать, если бы он поскользнулся. Он быстро прошел к хвосту. Выключатель, спрятанный в вертикальном стабилизаторе, раскрыл люк с рядом ступеней, которые вели вниз по кривой с корпуса на крыло. Он начал карабкаться вниз. Водородное пламя было ужасно ярким, и даже с закрытыми глазами он чувствовал эту яркость; лицо обдавало жаром. Лишь когда он опустился на колени на треугольном крыле, его защитило от сияния.
      Он выглянул за край. Наклонись Кзанол-Гринберг еще ниже, и он бы ослеп, но ему хватало и этого, чтобы видеть. Да, они были здесь. Пять точек света, одинаково яркие, одного и того же цвета. Кзанол-Гринберг опустил нос дезинтегратора через край и нажал на пусковую кнопку.
      Если бы дезинтегратор создавал луч мазерного типа, он мог бы нанести реальный ущерб. Но сейчас ему ни за что не удалось бы попасть в любую из этих целей таким узким лучом. И все же пучок растягивался слишком быстро. Кзанол-Гринберг не заметил никаких результатов. Да он на ото и не надеялся, а продолжал направлять скалодробилку на пять роящихся звезд — он делал все, что мог. Тянулись минуты.
      — Что за дьявол… Лев! Мы в облаке пыли?
      — Нет. — Человек в ведущем судне встревоженно смотрел на помутневший кварц лобового стекла. — Наши инструменты ничего не могут определить. Возможно, это оружие, о котором говорил Гарнер. У кого повреждение лобового стекла?
      Последовал хор подтверждений.
      — Ого! Ладно. Мы не знаем, какая мощность у их машинки, но и ока должна иметь предел. Вот что мы сделаем. Во-первых, пусть пока нас ведут приборы. Во-вторых, в конечном счете придется разбить лобовые стекла, чтобы можно было видеть, поэтому остаток пути проведем в задраенных скафандрах. Но пока этого мы делать не будем! Иначе забрала шлемов тоже станут матовыми. Это третье. — Он осмотрелся вокруг, подчеркивая жестом сказанное, хотя его никто не видел. — Никому наружу не выходить, ни по каким причинам! Все, что нам известно, — оружие может содрать костюмы с наших спин за десять секунд. Какие предложения?
      — Вызови Гарнера и спроси о его идеях, — предложила Меб Дулин со второго номера.
      — Надо втянуть наши радарные антенны на несколько часов. Иначе они испарятся.
      Так и сделали. Корабли летели вслепую.
      — Нам нужно какое-то подтверждение, направлено это оружие на наши корабли или нет. — Но никто не мог придумать ничего лучшего, чем "посмотрим, что будет дальше".
      Каждую минуту кто-нибудь проверял огневую завесу кусочком кварца. Залп прекратился через пятнадцать минут после своего начала. Но через две минуты он возобновился, и Тартов, который производил осмотр нанесенного ущерба, вполз в свое судно с непроницаемой лицевой панелью с правой стороны.
      Кзанол взглянул и увидел, как его "партнер" устало влезает в воздушный тамбур.
      — Очень хорошо, — сказал он. — До тебя все же дошло, что дезинтегратор понадобится нам, чтобы выкопать пространственный костюм?
      — Да, дошло. Вот почему я не использовал его больше. — Фактически он мог бы уйти, так как был утомлен, но он понимал, что Кзанол прав. Двадцать пять минут почти непрерывного действия могли серьезно повлиять на батарею. — Я думаю, мне удалось причинить им какой-то ущерб. Не знаю, попал я или нет.
      — Ну что, расслабился? Если они подойдут слишком близко, я возьму их и получу для нас дополнительные корабли и тела слуг.
      — Я верю тебе. Но они не подойдут так близко.
      Разрыв между "Золотым Кольцом" и флотом Пояса медленно сокращался. Они должны были достичь Плутона примерно в одно и то же время, через одиннадцать дней после старта новобрачного судна с орбиты Нептуна…
      — Они приближаются, — сказал кто-то.
      — Вижу, — ответил Лев. — Кто-нибудь готов стрелять?
      Никто не ответил. Пламя двигателя новобрачника вытягивалось в пространстве на несколько миль длинной тонкой линией голубовато-белого цвета в тусклой конусообразной оболочке. Оно медленно начинало сокращаться.
      — Огонь! — крикнул Лев и нажал на красную кнопку. Над ней был миниатюрный защитный каркас, который он открыл заранее. Своим собственным ключом.
      Пять снарядов понеслось вдаль, и пламя их сопел исчезло через несколько секунд. Огонек новобрачника сжался до точки.
      Проходили минуты. Час. Второй.
      Засигналило радио:
      — Вызывает Гарнер. Почему не отзывались? Ничего не случилось?
      — Нет, — ответил Лев в микрофон мазерной установки. — Сейчас они столкнутся.
      Минуты тянулись. Белая звездочка новобрачного судна сияла спокойным огнем.
      — Значит, что-то не так. — Голос Гарнера пересек светоминуты между ним и флотом. — Может быть, дезинтегратор оплавил радарные антенны ваших снарядов?
      — Сукин сын! Ну да, это как раз и произошло. Что же делать?
      Опять минуты тишины.
      — С нашими снарядами все в порядке. Если мы подойдем к вам поближе, их можно будет использовать. Но это дает им три дня на поиск усилителя. Может, придумаете что-нибудь, чтобы задержать их на это время?
      — Ладно. — Лев помрачнел. — У меня есть идея, как не дать им сесть на Плутон. — Он погрыз губу, сомневаясь, стоит ли выдавать эту информацию Гарнеру. Впрочем, не такой уж это и секрет; когда-нибудь Силы все равно узнают о нем. — Пояс летал на Плутон, но мы никогда не пытались садиться на него после того, как первый разведывательный корабль снял спектроскопические показания…
      Они играли за столом прямо за дверью кабины пилота. Кзанол-Гринберг был настойчив. Он играл и одним ухом следил за радио. Кзанол держал его включенным, так как полагался на игру другого человека.
      После минуты молчания донесся голос Гарнера, скрипучий и слегка искаженный:
      — Для меня это звучит так, словно все зависит от того, где они сядут. Мы не можем управлять ситуацией. Лучше придумать что-нибудь еще, хотя бы на крайний случай. Что у вас есть, кроме снарядов?
      Приемник жужжал и мягко потрескивал от звездных помех.
      — Я хочу, чтобы мы слышали обе стороны, — рявкнул Кзанол. — Ты хоть что-нибудь понял?
      Кзанол-Гринберг покачал головой.
      — Мы не услышим ответа. Им, конечно, известно, что мы — в мазерном луче Гарнера. Но, похоже, они знают что-то такое, чего не знаем мы.
      — Четыре.
      — Беру две. И все равно приятно было узнать, что они не могут в нас стрелять.
      — Да. Ты сделал хорошо. — Кзанол говорил властно, но рассеянно, используя традиционную фразу поощрения раба, который проявил уместную инициативу. Его глаза следили за картами. Он так и не увидел смертельной ярости в лице партнера. Он не почувствовал бури, которая бушевала над столом, когда разум Кзанола-Гринберга сражался с бешенством, а оно так и не сменилось хладнокровием. Кзанол мог умереть в этот день, завыв от боли, когда дезинтегратор кромсал бы его скафандр, кожу и мышцы — он мог умереть, так и не узнав причины своей смерти.
      Десять дней двадцать один час с момента старта. Ледяная планета висела над ними, огромная и грязно-белая, с ослепительными световыми эффектами, которые дурачили древних астрономов. С Земли видны только яркие сполохи, и это было очевидным доказательством наличия на Плутоне плоской, почти отполированной поверхности, из-за чего планета и представлялась очень маленькой и очень плотной.
      — Довольно крохотная, — произнес Кзанол.
      — А что ты хотел от спутника?
      — Такой была Ф28. Даже для белковых она казалась тяжеловата.
      — Действительно. Уф! Посмотри на тот большой круг. Выглядит как огромный кратер метеорита, правда?
      — Где? А, вижу. — Кзанол прислушался. — Он там! Радар ощущает его холод. О, Бессилие! — добавил он, вглядываясь в радарный телескоп глазами пилота. — Можно почти разглядеть его в форму. Но нам придется подождать следующего витка и только потом садиться.
      Большой корабль медленно пошел на разворот, пока его двигатель, наконец, не оказался соплом к орбите.
      Флот Пояса оставался на почтительном расстоянии — весьма почтительном: в четыре миллиона миль. Без телескопа Плутон был едва заметным диском.
      — Пусть каждый задумает число, — сказал Лев. — От единицы до сотни. Когда я получу ваши числа, то назову свое. Затем мы вызовем Гарнера, и пусть он выберет. Тот, кто окажется ближе к задуманному Гарнером числу, будет ОН.
      — Три. Двадцать восемь. Семьдесят.
      — Пятьдесят. Хорошо. Я вызываю Гарнера. — Лев перенастроил мазер. — Первый вызывает Гарнера. Первый вызывает Гарнера. Гарнер, мы тут придумали, что делать, если он не будет снижаться. Все радары наших кораблей повреждены, поэтому думаем нацелить одно судно на новобрачник с максимальной скоростью. Мы будем наблюдать за ним через телескопы. Когда наше судно сблизится, мы взорвем двигатель. Поэтому назовите число от единицы до ста.
      Пошли секунды. Флот Гарнера теперь был ближе, почти у цели путешествия.
      — Говорит Тартов на третьем номере. Он пошел на посадку.
      — Здесь Гарнер. Предлагаю подождать и использовать радарное прикрытие, если это возможно. Похоже, вы решили засунуть одного из вас в чей-то воздушный тамбур и держать его там, пока мы не вернемся на Пояс. Если так, дождитесь нас — у нас есть каюта для одного на каждом земном корабле. Если вам все еще необходимо число, то сорок пять.
      Лев сглотнул слюну.
      — Спасибо, Гарнер.
      Он отключил видоискатель мазера.
      — Это снова тройка. Ты спасен, Лев! Он садится на ночной стороне. В предрассветную зону. Лучше и быть не может. Возможно, он даже сядет на Полумесяце!
      Лев следил за экраном, его лицо побледнело, когда крошечный светлячок загорелся на тускло-белой поверхности Плутона. Гарнер, должно быть, забыл, что кабина управления одноместных кораблей и была воздушным тамбуром, который освобождался от воздуха, если пилоту приходилось выходить. Лев радовался, что флот землян приближается. Ему не по душе была идея несколько недель сидеть верхом на космическом корабле.
      Кзанол-Гринберг сделал глоток и еще один. Его беспокоило низкое давление. Он проклинал свое человеческое тело. Он сел у окна в кресло с туго натянутой трескучей сеткой и посмотрел вперед и вниз.
      Обзор был небольшим. Корабль описывал полукруг над планетой, опускаясь все ниже, и единственным штрихом на неизменно сферической поверхности было медленное смещение планетной тени. Корабль теперь летел над ночкой стороной, и единственным светом был тусклый отблеск двигателя — тусклый, поскольку он отражался с большой высоты. И кроме этого не было вообще ничего, на что бы можно было смотреть… пока.
      Что-то поднялось на восточном горизонте, какая-то тень, чуть светлее черного фона. Неправильная линия напротив звезд. Кзанол-Гринберг наклонился вперед, начиная понимать, насколько большой была эта гряда, — да, то могла быть только горная цепь.
      — Что такое? — поинтересовался он вслух.
      — Одна сотая дилтана. — Кзанол запросил ум пилота.
      — Полумесяц Котта, — ответил тот. — Замерзший водород скапливается на рассветной стороне планеты. Когда она вращается в дневном свете, водород кипит, а затем снова замерзает на ночной стороне. В конце концов он превращается в то, что мы видим здесь.
      — О! Благодарю.
      С высоты виднелись исчезающие горы водородного снега, ровные и низкие, как поднос с разнокалиберными снежками. Они плавно вырастали перед снижающимся судном, цепь за цепью, удивляя огромной шириной гряды. Кзанол-Гринберг видел только, что горы растянулись на половину горизонта, но он мог представить, как они идут от полюса до полюса по меридиану планеты. Как и должно было быть. Как и было.
      Судно заметно снизилось, зависнув неподвижно в нескольких милях западнее начала отрога Полумесяца. Столб огня, соскальзывая на милю вниз, достиг поверхности. Там, где он касался ее, она исчезала. Канал, похожий на русло реки, растекался внизу, следуя за кораблем и исчезая в темноте за пределами видимости.
      Корабль перемещался носом вверх; термоядерное пламя двигало его слегка вперед. Мягко, очень мягко, через какую-то милю, "Золотое Кольцо" замедлило ход и остановилось.
      При соприкосновении с пламенем поверхность исчезала. Ниже снижающегося судна появился широкий, мелкий кратер. Корабль погружался быстро. Образовалось кольцо густого тумана, нежного, белого и непроницаемого, который становился все гуще в холоде и мраке, скрывая корабль. Не осталось ничего, кроме светлого тумака, кратера и языков термоядерного пламени.
      Это было самое дикое место. Пилот потратил свою жизнь на поиски обитаемых миров галактики, но никогда они не дарили ему такого аромата чуждости, какой исходил от этого ледяного мира, более холодного чем… чем дно дантового ада.
      — Мы должны сесть на слой водяного льда, — объяснял пилот, как будто его спрашивали. — Газовые слои нас не выдержат. Но сначала нам надо докопаться до него.
      Искал ли он такую чуждость? И не была ли то мысль Гринберга, проскользнувшая в его сознательный ум? Да. Это душевное удовлетворение было старой жаждой путешествий к звездам, это было потаенное чувство Гринберга — теперешний же, реальный, он искал богатства и только богатства.
      Кратер выглядел, как открытая шахта с покатой кольцевой стеной, почти плоским ободом и другим, более глубоким, круговым валом… Кзанол-Гринберг смотрел вниз, усмехаясь и щурясь от блеска, пытаясь определить, из какого вещества состоит следующий слой. Они прошли через тонкое покрывало льда в сотни или тысячи футов толщиной. Возможно, то был азот? Потом шел следующий слой — вероятно, кислород.
      Равнина и пространство над ней взорвались в пламени.
      — Они взорвались! — ликующе кричал Лев, как преступник, которому отсрочили смертную казнь.
      Парящий, вращающийся столб желтого и синего пламени ревел прямо из телескопа, с бледной равнины, где находилась небольшая белая звездочка "Золотого Кольца". Какой-то миг звездочка ярко блеснула в пламени. Потом ее залило огнем, и экран видеоскопа заполнило сплошное пламя. Лев снизил увеличение на десятом уровне, чтобы следить, как распространяется огонь. Затем снизил увеличение еще раз. И еще раз.
      Плутон был в огне. За миллиарды лет тонкое покрывало относительно инертного азотистого льда защищало высокоактивные слои, расположенные ниже. Метеориты, такие же мелкие здесь, как икринки в норке карася, неизбежно задерживались азотистым слоем. На Плутоне не было возгораний, пока корабль Кзанола не вломился сюда со звезд. И тогда пар водорода смешался с парами кислорода, и все рвануло. Горели и другие вещества.
      Огонь распространился за круг. Сильный горячий ветер взметнулся прочь и вверх, в вакуум, раздувая огромные полосы пламени через кипящие льды и освобождая новые слои кислорода. Огонь углублялся все дальше. Ниже тонкого слоя водяного льда шли металлы; этот слой, тонкий как корочка, почти отсутствовал там, где бесчисленные эры назад, когда на Земле еще разводилась пищевая закваска, в него врезался корабль пришельца. Натриевые и калиевые жилы, и даже железо, яростно сгорали в присутствии огромного количества кислорода и немыслимой температуры. Хлор и фтор, оба имевшихся галогена, вырывались в верхние слои замороженной атмосферы Плутона и сгорали вместе с водородом в языках пламени. Температура поднялась настолько, что кислород и азот вошли в соединение.
      Лев смотрел на экран предельно сосредоточившись. Он думал о своих пра-правнуках и сомневался, сможет ли описать им все, что видел теперь. Старый, сморщенный, лысый и разбитый, как корыто, он скажет этим детишкам:
      — Я видел горящую планету, когда был молодым…
      Он никогда не наблюдал настолько странного зрелища.
      Черный диск Плутона с холодными сполохами у солнечного горба заполнил экран видеоскопа. На этом диске широкое кольцо огня стало огромным кругом, дуга которого двигалась к краю планеты. Когда она переползла на другую сторону, произошел взрыв, которой и представить трудно. Но в центре кольца уже стало темно до черноты — все, что могло сгореть, почти сгорело.
      Холодное пятно в кольце было местом, откуда начался пожар.
      "Золотое Кольцо" рванулось прямо вверх, содрогаясь в вихре потоков ветра, и языки пламени с ревем срывались с крыла и корпуса. У Кзанола-Гринберга захватило дух. Кзанол только теперь пришел в себя. И все же корабль не расплавился. Он не сгорел в этом адовом жаре. Нижняя часть корпуса была сделана так, что неделями могла противостоять жару термоядерного синтеза.
      Но пилот вышел из-под контроля. Его рефлексы временами принимали удары шоковой волны, и поэтому его ум… В первый раз он стал самим собой и принял собственное решение. Он выключил подпитку топлива. Двигатель невозможно было запустить снова. Кзанол разъярился и приказал ему умереть. Пилот погиб, но слишком поздно. Судно, лишенное энергии, трясло и бросало из стороны в сторону в обжигающем вихре.
      Кзанол-Гринберг смачно выругался на древнем английским языке. Стена огня в десятки миль высотой постепенно отступала к горизонту. Корабль теперь держался прямо, гироскопы работали исправно.
      Удары снизу становились легче, по мере того как убывало пламя. Но корабль начал падать.
      Неторопливо и неохотно Лев оторвал взгляд от экрана и встряхнулся. Он включил радио:
      — Всем судам! — произнес он. — Лететь к Плутону на максимальной скорости. Мы можем поглазеть на пожар по пути. Тартов, рассчитай курс и посадку на рассветной стороне, левее от Полумесяца Котта, Хекстер, ты еще не сделал ничего толкового. Найди мазером Цереру, чтобы я мог передать им данные. Замечания?
      — Здесь Тартов. Лев, ради Петэ! На планете пожар! Как мы сядем?
      — Нам еще лететь четыре миллиона миль. Огонь погаснет, когда мы окажемся там. Ну все нормально, выводи нас на орбиту, и, прошу, рассчитай программу посадки.
      — Мне кажется, мы должны оставить один корабль на орбите. На всякий случай.
      — Все нормально, Меб. Сыграем на тех, кто идет за нами. Какие замечания?
      Трое мужчин и женщина нажали на кнопки: распыленный уран был впрыснут в термоядерные трубы, а вслед за ним водород. Возросший ураган нейтронов вызвал расщепление, которое образовало жар, создавший термоядерный синтез. Появились четыре сине-белые звезды, очень длинные и очень тонкие. Яркие стрелы метнулись к Плутону. Они начали полет.
      — Вот он, — устало сказал Месней. — Это просто здорово. Ты думаешь, телепатический усилитель где-то здесь?
      — Я уверен, что здесь. И все же он не на поверхности. — Люк сцепил пальцы и теперь выглядел озабоченным. Перед ним на экране был Плутон, края огня по прямой линии ползли с запада на восток. — Ллойд, как ты думаешь, почему я не хочу, чтобы Пояс обошел нас на Плутоне? Что изменится, если мы прилетим позже их? А вот что. Этот усилитель — новое оружие! Если Пояс заберет его и применит против людей, мы увидим худший и самый долгий диктат в истории. Он может вообще никогда не кончиться.
      Месней заглянул в будущее, которое нарисовал Люк, и, судя по его выражению, оно показалось ему дьявольским. Затем усмехнулся:
      — Им не удастся сесть. Все нормально, Люк. Они не могут спуститься к шлему, даже если огонь уйдет.
      — Огонь не был таким большим там, где садился новобрачник.
      Месней взглянул на него.
      — Правильно. Плутон по-прежнему взрывоопасен.
      — Не уверен. Там могут оставаться запасы несгоревшего материала. Но они сядут, если захотят, не считаясь ни с чем. Им останется только опуститься на дневной стороне, где нет водорода, спуститься так быстро, чтобы не прожечь азотный слой. Они войдут в него с тепловой утечкой от корпусов и поэтому в конце концов пробьют его. Так что все возможно. И все зависит от водорода. Не будь его, вероятно пожар бы и не начался. Они почти наверняка полетят за усилителем, как только прекратится пожар. Нам надо разрушить его до этого — до того, как они совершат посадку. Или после того.
      — Ну-ка, взгляни, — сказал Ллойд.
      Четыре яркие точки образовали рой на экране. Через несколько секунд они растянулись линией в милю длиной, следуя в одном и том же направлении.
      — У нас есть немного времени, — сказал Месней. — Они за миллионы миль от Плутона.
      — Не так и далеко. — Люк потянулся, чтобы включить связь. — Вызываю "Хайнлайн". Андерсон, флот Пояса только что стартовал на Плутон, расстояние четыре миллиона миль. Сколько им потребуется времени?
      — Они стартовали из состояния покоя?
      — Ну, почти так.
      — Слуша-а…ммммм… пять часов десять минут. Это примерно. Но не меньше, хотя, может быть, и больше, если их испугает пламя.
      — А сколько потребуется нам?
      — Пятьдесят девять часов.
      — Благодарю, Андерсон. — Люк отключил радио. Странно, почему Смоки сидел там и не сказал ни слова. Фактически, он вообще не разговаривает с недавних пор.
      Содрогнувшись, Люк понял, что мысли Смоки наверняка такие же, как и у него. После того как проблема с пришельцами отпала, остался только один вопрос: КТО ПОЛУЧИТ ШЛЕМ? Пояс или Земля? А Смоки больше Земле не доверял.
      Лэрри Гринберг открыл глаза, но увидел только тьму. Было прохладно.
      "Освещение не работает", — сказал ему внутренний голос.
      — Мы разбились?
      — Мы действительно разбились. Не могу представить, почему мы до сих пор живы. ВСТАНЬ!
      Лэрри Гринберг встал и зашагал по проходу между пассажирскими креслами. Его мышцы ныли и болели; казалось, они действуют сами по себе. Он подошел к креслу пилота, убрал труп и сел. Его руки пристегнули ремнями тело и скрестились на коленях. Здесь был чужак. Кзанол стоял рядом, на краю периферийного зрения.
      — Удобно?
      — Не очень, — признался Лэрри.
      — Ты мог бы оставить одну руку свободной, чтобы можно было курить?
      — Конечно. — Лэрри обнаружил, что левая рука ему повинуется. Он по-прежнему не мог перевести взгляд, хотя ему как-то удавалось мигать. Он вытащил сигарету и зажег ее ощупью.
      …Хорошо, что я из тех, кто может бриться без зеркала, — подумал он.
      — И что это тебе дает? — спросил Кзанол.
      — Я подразумевал, что не потеряю координации без видения.
      Кзанол стоял, наблюдая за ним, — неясная масса на границе зрения. Лэрри знал, чего он хочет. Но он не сделает этого и не будет просить.
      Его интересовало одно: как выглядит Кзанол?
      Конечно, он выглядит как тринтанин. Лэрри мог вспомнить бытие Кзанола-Гринберга И все, что он тогда видел, было небольшим, красивым, хорошо ухоженным тринтанином. Но когда он шел к Кзанолу в кабину пилота, то мельком увидел что-то ужасное, одноглазое, покрытое чешуей и переливчато-зеленое, с серыми огромными щупальцами по углам рта. Рот был похож на разрез в детском резиновом мяче, с заостренными металлическими зубами. И еще были непропорционально длинные руки и огромные трехпалые лапы, похожие на механический ковш.
      Голос тринтанина был холодным, даже по его собственным стандартам:
      — Ты волнуешься о моей клятве?
      — О клятвах. Да, хорошо, что ты вспомнил об этом.
      — Ты больше не вправе утверждать, что являешься тринтанином в человеческом теле. Ты уже не то существо, которому я дал свою клятву.
      — Клятвы!
      — Но я по-прежнему хочу, чтобы ты помогал мне управлять Землей.
      Лэрри без проблем понимал даже интонации чужого языка, и Кзанол, конечно, мог теперь читать его мысли:
      — Но ты будешь управлять мной.
      — Да, конечно.
      Лэрри поднял сигарету и смахнул пепел указательным пальцем. Тот медленно упал во мглу перед его взглядом и исчез из поля зрения.
      — Я кое-что хотел бы сказать тебе.
      — Выражайся сжато. У меня мало времени. Я должен что-то найти.
      — Не думаю, что тебе удастся завладеть Землей. Я остановлю тебя, если это мне будет под силу.
      Вкусовые щупальца Кзанола сделали странное движение. Лэрри не успел заметить, какое именно.
      — Ты думаешь, как раб. Не птавв, а раб. У тебя нет разумной причины предупреждать меня.
      — Это моя проблема.
      — Довольно. НЕ ДВИГАЙСЯ, ПОКА Я НЕ ВЕРНУСЬ.
      Приказ имел отвратительный тон. Темное пятно силуэта Кзанола переместилось и исчезло.
      Оставшись один в кабине пилота, Лэрри услышал бряцание, скрипы и проклятия в своем уме — это означало, что Кзанол что-то ищет. Он слышал, как тринтанин резко приказал пилоту вернуться к жизни и немедленно показать ему, где спрятан портативный радар… Приказ и дальнейшая вспышка раздражительности оборвались. Снова послышались звуки поиска.
      Через некоторое время Лэрри услышал, как запыхтел воздушный тамбур.
      Клерк был посредником. Его работа состояла в определении приоритета сообщений, поступавших из пространства и посылаемых туда. В три часа утра он отозвался на звонок внешнего видеофона.
      — Алло, мазерная приемно-передающая станция Сил, — сказал он немного сонно. Тянулась скучная ночь.
      Но вдруг она перестала быть скучной. Небольшая брюнетка, возникшая на экране, была изумительно красива — особенно для того, кто случайно увидел ее в эти мертвые часы.
      — Алло. У меня сообщение для Лукаса Гарнера. Он на пути к Нептуну, как мне кажется.
      — Лукас Гарнер? Какого… Я хотел сказать, какое сообщение?
      — Передайте ему, что мой муж снова стал нормальным, и он должен принять это в расчет. Это очень важно.
      — А кто ваш муж?
      — Лэрри Гринберг. Читается так — Г-р-и…
      — Да, я понял. Но он теперь за Нептуном. Скажите, может ли Гарнер узнать то, что вам известно о Гринберге, сам по себе?
      — Нет, если он только не телепат.
      — Ого!
      Для клерка это было довольно отважное решение. Мазерные сообщения стоили как уран, но не потому что для них требовалась энергия, и не потому что учитывались износ и уеллия исключительно точных и чувствительных машин, — все дело заключалось в трудности определения цели. Однако только Гарнер мог решать, насколько важно для него это надежное предчувствие. Клерк, рискуя работой, послал сообщение.
      Огонь утихал. Большая часть несгоревшего водорода неслась перед огнем, пока не скопилась в облаке на стороне, противоположной месту посадки "Золотого Кольца". Вокруг этого облачного вала бушевал устрашающий ураган. Град сыпался с небес огромными линзообразными кусками, которые со свистом проносились среди азотистого снега. Слои выше азотного исчезли и испарились; газ разжижал водород, но тот по-прежнему оседал градом. На пограничной линии водород яростно сгорал с галогенами и азотом, образуя аммиак: но огонь расходился по огромной окружности. Относительно небольшие, изолированные очаги пламени прокладывали дорогу к новому центру. "Горячий" водяной лед продолжал оседать. Когда он закипел, азот иссяк, и начал выделяться кислород. И пламя снова готово было вспыхнуть.
      В центре урагана лед вздыбился, как петля Аризоны. Даже галогены замерзали над его плоской вершиной в тысячу квадратных миль флорированного льда, который находился в непосредственной близости с вакуумом. Кориолисова сила на время задерживала пылающей ветер.
      А на другой стороне планеты Кзанол вышел из "Золотого Кольца".
      Он обернулся и посмотрел назад. Новобрачное судно лежало на брюхе, Его посадочные приспособления втянулись, и широкий, ровный кратер, центром которого был двигатель, выглядел конусом. Горящий водород какое-то время вырывался из сопла, но горючее вскоре иссякло. Фюзеляж был скручен, хотя и не сломан. Передние крылья с дребезжанием раскрылись и теперь, покореженные, висели в своих гнездах. Один конец треугольного крыла задрался вверх, вонзившись в твердый, как скала, лед.
      Судно обречено, оно бесполезно. Кзанол пошел дальше.
      Скафандр тринтанина был изумительной коллекцией инструментов. Ни одного изменения не делалось в нем за целые века до времени Кзанола, так как он был идеален, но, даже появись непредвиденный дефект в аварийных системах, коренные тринтане никогда не достигли бы того уровня утонченности, с которым была создана эта старая техника. Температура внутри костюма была отличной, даже немного выше, чем на корабле.
      Но костюм не мог компенсировать воображение его владельца. Кзанол почувствовал озноб, когда корабль остался позади. Слои азотного и кислородного снега в милю толщиной были здесь выжжены, оголилась вскипевшая вечная мерзлота, которая казалась темно-зеленой в свете прожектора на его шлеме. Стоял туман, не густой, но очень мрачный, единым валом протянувшийся вокруг планеты. Туман ограничил его "вселенную" до круглого пятна вскипевшего льда.
      Двигаясь большими, почти летящими прыжками, он через сорок минут достиг первого подъема на Полумесяц. До корабля было шесть миль. Полумесяц оказался слегка выпиравшей вечной мерзлотой, в шрамах и впадинах от огня, который прошел по ней. Портативный радар Кзанола, позаимствованный из склада "Золотого Кольца", указывал цель — она была прямо впереди, на границе дальности действия радара. Около мили пути и почти на тысячу футов вглубь вечной мерзлоты.
      Кзанол начал карабкаться на откос.
      — У нас нечем стрелять, — мрачно произнес мужчина на втором номере. Он подразумевал снаряды. — Как будем защищаться?
      — Мы полетим домой еще до того, как Гарнер почует Плутон, — ответил Лев. — Он может попытаться обстрелять нас, когда мы будем пролетать мимо них. Но его снарядами не удастся сбить нас, если мы пройдем на скорости. Хотя не исключен и несчастный случай. Но он все прекрасно понимает. И даже не будет пытаться, поскольку такая атака может стать началом Последней войны,
      — Он может решить, что ставки достаточно высоки.
      — К черту, Тартов, разве у нас есть выбор? Гарнеру нельзя позволить оставаться здесь с усилителем! Если он доберется до него, мы увидим такой период рабства, какой никому и не снился. — Лев шумно вздохнул. — Мы должны спуститься и разрушить эту штуку. Сядем на рассветной стороне и организуем экспедицию. Хекстер, ты можешь снять бортовой радар, чтобы он потом работал?
      — Могу, Лев. Но чтобы нести его, потребуются два человека.
      Вмешался Тартов:
      — Ты пропустил мой вопрос. Конечно, мы должны разломать этот чертов усилитель. Но как доказать Гарнеру, что мы разрушили его? Почему он должен нам поверить?
      Люк пробежал пальцами по спутанным седым волосам.
      — Извини, Тартов. Это дьявольски хороший вопрос. Предложения?
      Кзанол нацелил дезинтегратор на тридцать градусов ниже уровня горизонта и нажал на кнопку.
      Тоннель быстро углублялся. Кзанол не видел этого, так как после первых секунд там была только тьма. Из тоннеля вырвался небольшой ураган. Тринтанин лег на ветер, как на стену. В узком конусе луча ветер был чист, но за его краями поднимался настоящий пылевой шторм. Ветер состоял из пыли, ледяного крошева и частиц в две-три молекулы, ядра которых взаимно отталкивались.
      Через десять минут Кзанол решил, что тоннель стал достаточно большим; проход был менее чем в фут шириной, и он расширил его дезинтегратором. Но даже отключив роющий инструмент, он долго не мог ничего увидеть.
      Через какое-то время он вошел в темноту.
      Лэрри вытянул левую руку и встряхнул плечо пилота. Никакого ответа. Как восковая фигура. Возможно, он нашел бы какой-нибудь способ привести его в чувство. Ко щека пилота была уже холодной. Он не был парализован, он был мертв.
      Где-то в глубинной части ума появилась Джуди. Это отличалось от того, что было прежде. Теперь он верил ей. Даже разделенные тремя миллиардами миль, он и Джуди каким-то образом осознавали друг друга. Но не более того.
      Он не мог ей ничего сказать. Он не мог предупредить ее, что циклопоглазый идол через несколько часов или минут будет обладать Землей.
      Пилот не мог помочь ему. У него нашлось время сделать выбор, и он был профессиональным перевозчиком миллионеров, поэтому сначала он сделал правильный выбор, а затем плохой. Он решил умереть, уничтожив всех, кто оставался на борту судна, и это было правильно. Но ему следовало отключить термоядерный щит, а не подачу топлива! Теперь он мертв, а Кзанол на свободе.
      Это его вина. Без Лэрри Гринберга Кзанола бы разорвало взрывом, когда они летели на Плутон. И он бы никогда не узнал, что костюм находится на Плутоне! Это знание раздражало Лэрри.
      Куда девался его умственный щит? Два часа назад он держал непроницаемую телепатическую оборону — щит, который противостоял самым неистовым усилиям Кзанола. Теперь же он не мог вспомнить, как делал это. Он мог, Лэрри знал, что мог, и если вспомнит, то снова будет владеть им.
      Нет, все ушло. Какие-то воспоминания, тринтанские воспоминания…
      Что же, посмотрим. Он был в кабинете у Меснея, когда тринтанин приказал каждому отключить свой ум. Однако у ума Лэрри объявился щит — оказывается, он и раньше был там. И он уже знал, как им пользоваться. Он знал это с некоторых пор.
      Подсолнечники в восемь футов в поперечнике. Они вращались вокруг оси вслед за солнцем, которое по кругу обходило плантацию на полюсе Кзазита. Огромные, серебряные, параболические блюдца направляли концентрированный луч солнечного света в темно-зеленые фотосинтезирующие наросты. Гибкие зеркала вырастали на толстых выпуклых стеблях, и эти зеркала мягко изгибались, наводя убийственный фокус туда, куда было нужно: на взбунтовавшегося раба, или дикое животное, или атакующего врага-тринтанина. Этот фокус был таким же смертельным, как луч лазерной пушки, и подсолнечники никогда не промахивались. По какой-то причине они никогда не атаковали членов Дома, который они защищали.
      Лэрри Гринберг дрожал в изумительной роскоши космического лайнера. Как рыба на огне! Подсолнечники должны были управляться тнуктипами, домашними рабами! У него не было ни малейшего доказательства, но он это знал. Когда-то в прошлом каждый подсолнечник в галактике был повернут на своих владельцев… Он подумал: "Мы, тринтане…" Нет. Это не тринтане уничтожили самих себя. Сосальщики!
      Вспоминая, он понял, что подсолнечники не были такими большими, как выглядели. Он видел их с точки зрения Кзанола — Кзанола в полтора фута ростом, ребенка в восемь тринтанских лет. Кзанола, но в половину своего роста.
      Мазерный луч достиг Плутона, растянувшись очень широко и слегка понизившись по частоте, когда вырывался из гравитационных тисков Солнца. К тому времени, как он достиг своей цели, прошло более пяти часов, и фронт волны имел площадь в миллионы миль шириной.
      Плутон не остановил его. Плутон лишь оставил заметную дыру. Луч поддерживала потрясающая мощность. И он пошел в пустоту, двигаясь почти по прямой к центру галактики, слабея от пылевых облаков и расстояния. Века спустя его поймают существа, непохожие на людей. Им удастся восстановить форму конического луча и определить его вершину. Но довольно неточно…
      И — по его следу…
      — Ты был прав, Лев, — сказал Тартов. — Там, куда мы идем, огня нет.
      — Вот он где. Вы трое спуститесь вниз. А я буду держаться на орбите.
      — Но мы снова должны тянуть жребий, ты же знаешь.
      — Глупости, Меб. Подумай, как я буду выигрывать в покер после всех моих неудач здесь. Тартов, моя орбита готова?
      — Вруби свой идиотский компьютер, и я выдам ему данные напрямую.
      — На автопилоте.
      СИГНАЛ.
      После окончания сигнала Лев почувствовал, что его судно разворачивается. Копья термоядерного пламени рядом с ним начали сокращаться в размерах. Как ребята управятся без него? Конечно, управятся — ведь они с Пояса. Если опасность придет, она придет отсюда, с орбиты.
      — Всем судам! — произнес он. — Удачи! И не рискуйте по-глупому.
      — Вызывает Хекстер. Что-то по каналу с Земли, Лев.
      Тот покрутил частотный указатель.
      — Не могу найти.
      — Он немного ниже.
      — О! Типичное… Дьявол, он закодирован. Почему они использовали код?
      — Возможно, у них есть небольшие секреты, — предположил Тартов. — Что бы там ни было, это хорошая причина покончить с делом побыстрее.
      — Да. Смотри, ты идешь впереди и садишься первым. А я направляю это на Цереру для декодирования. Потребуется двенадцать часов, чтобы получить ответ, ну а пока черт с ним.
      Почему сообщение было кодированным?
      Лит Шеффер это знал.
      Именно теперь, сидя в своем офисе глубоко в скалах Цереры, в тридцати милях над которой по спиральной, медленной орбите вращался пузырь Родильника, Лит готовил ноту извинения в Организацию Объединенных Наций. Это была самая трудная работа, которую он когда-либо выполнял! Но другого пути, по-видимому, не было.
      Полторы недели назад поступило мазерное сообщение с Нептуна; история Гарнера оказалась правдой: он шел к Нептуну в погоне за фантастически опасным инопланетянином. Лит нахмурил брови и приказал немедленно прекратить третировать флот Земли.
      Но ущерб уже был нанесен. Две недели Пояс преследовал этот ограниченный флот; две недели использовалось кодирование мазерных передач, даже в прогнозах солнечной погоды, что нарушало вековые традиции; Пояс эксплуатировал свою шпионскую сеть так интенсивно, что ее существование стало оскорбительно очевидным. Секретность и подозрительность сделались правилом, чего никогда не было прежде. Земля имела право мстить за это.
      Теперь Пояс перестал использовать кодирование, а Земля продолжала.
      А если кодированное сообщение содержит важную информацию? Почти наверняка нет, решил Лит. Некоторые сообщения, декодированные наугад, подтверждали его мнение. Но уверенности не было, и в этом была вся суть.
      Корабли Пояса исследовали порты захода земных кораблей с оскорбительной доскональностью.
      Этого недоверия теперь не остановишь. Лит скрипнул зубами и вновь сел за письмо.
      Сообщение начало повторяться, и Ллойд отключил его решительным щелчком.
      — Она почувствовала, что он погиб, — сказал Люк. — Она не знает этого, и все же почувствовала его смерть.
      Мысли Гарнера понеслись, их было не удержать… Она почувствовала его гибель. Что позволяет некоторым людям знать о том, чего знать невозможно? И кажется, с недавних пор таких людей все больше и больше. Люк никогда не был психически чувствительным и завидовал счастью тех, кто мог находить пропавшие кольца и исчезнувших преступников без малейших усилий, объясняя это не иначе как: "Мне кажется, вы могли уронить его в майонез", или "У меня такое предчувствие, что он скрывается в метро, живя на доходы от взлома разменных аппаратов". Парапсихологи с их специальными картами доказали, что такие пси-силы существуют, но дальше этого не шли уже примерно двести лет, если не считать псионных изобретений типа контактной машины. "Псионика" для Люка означала — "я не знаю, как эта чертова штука действует".
      Но как Джуди узнала, что "Золотое Кольцо" потерпело аварию? Ты не в курсе и поэтому цепляешься. Телепатия.
      — И даже в этом случае, — сказал Люк, не замечая, что начал говорить вслух, — она ухитрилась сглупить. Изумительно!
      — Кто она?
      Голова Люка дернулась и повернулась. Ллойд чем-то был напуган и не пытался этого скрывать. Он тихо произнес:
      — Люк, "Золотое Кольцо" было прочным судном. Его двигатель расположен на брюхе, ты помнишь об этом? Нижняя часть корпуса сделана так, что может выдержать жар термоядерной реакции. А взрыв был ниже корабля.
      Люк почувствовал, как его нервы завибрировали от индуцированного страха.
      — И мы поняли это только сейчас, — прошептал он и коснулся контрольной панели. — Всем судам, слушайте! Андерсон, что ты знаешь о "Золотом Кольце"?
      — Да, я слышал ваш разговор. Это возможно, очень даже возможно. Люди, которые строили новобрачное судно, чертовски хорошо понимали, что одна авария, одна поломка может свести на нет весь миллиардный бизнес. Они строили судно, которое могло выдержать все. Жилая площадь "Золотого Кольца" небольшая, если сравнить системы любого из наших кораблей, но это из-за того, что они пошли на дополнительный вес переборок и систем безопасности.
      Смоки нехотя произнес:
      — И мы этого не знали.
      — Черт с ним. Это сообщение было кодированным. Ллойд, нацеливай мазер на Плутон. Мы должны предупредить парней с Пояса. Смоки, есть какая-нибудь сирена, которую мы могли бы использовать?
      — Не надо сирены. Они нас и так услышат. Разве что слишком поздно.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Они пошли на снижение.
      Кзанол медленно шел по тоннелю, который тускло светился там, куда падал луч прожектора. Практика уже научила его определять верное расстояние за исчезающей вдали стенкой после того, как ее касался луч дезинтегратора, поэтому он уверенно шагал но мокрому цилиндру коридора шести футов в диаметре. Ветер с ревом проносился мимо него и переставал быть ветром — то была летящая пыль и частички льда, уносившиеся в вакуум, в слои низкого давления, хотя какая-то часть их оседала на стенах тоннеля позади Кзанола.
      Желанный костюм находился в двухстах футах за концом наклонной трубы.
      Кзанол посмотрел вверх. Он выключил дезинтегратор и остановился, ожидая и задыхаясь от бешенства. Они посмели! Они были еще за пределами дальности контроля, слишком далеко, и двигались слишком быстро, но они замедлят скорость, когда подойдут поближе. Он ждал, готовый убивать.
      Созревшее решение остановило его. Ему необходимо судно, чтобы покинуть Плутон; его собственный корабль был сражен горячей смертью. У тех, наверху, были одноместные корабли, бесполезные для него, но он знал, что сюда идут другие корабли. Он не должен отпугивать их.
      Он позволит этим судам опуститься.
      Одноместный корабль Льва завис носом вниз над поверхностью Плутона. Он так настроил гироскопы. Корабль может висеть носом вниз долгое время, пока не износятся гироскопы. И все же он ничего не видел. Поверхность планеты скрывалась под завесой сгустившихся штормовых облаков.
      Он знал, что Полумесяц Котта пройден несколько минут назад. Он слышал жужжание включившейся межбортовой связи. Над искривленным горизонтом к нему приближался шторм внутри шторма: гигантский смерч, над которым он проходил дважды. Полный оборот Плутона занимал месяцы. Только монументальный поток атмосферы, атмосферы заново созданной, стремительно выдуваемой с другой части планеты, мог развить достаточную боковую скорость, чтобы образовать такой небесный водоворот от простого кориолисового ускорения. Пламя мерцало по его замутненному краю, но центр оставался широким кругом спокойного, чистого предвакуума, спустившегося на ледяную планету.
      Из радио доносились звуки голоса Гарнера.
      — …Прошу ответить тут же, чтобы мы знали, что с вами все в порядке. Есть реальная возможность, что пришелец выжил после аварии, а в таком случае…
      — Теперь ты скажешь мне, что вес это знал заранее, сукин сын!
      Лев не мог говорить. Его язык и губы были такими же одеревеневшими, как и все мышцы. Он прослушал все сообщение заново, он слушал, как оно повторялось и повторялось. Голос Гарнера звучал более настойчиво, чем десять минут назад.
      Ураган теперь был почти под ним. Он посмотрел прямо вниз — в глаз циклона.
      От одного из мрачных сшей на ободе центра пламя метнулось внутрь.
      Все было похоже на первый взрыв, который он видел через телескоп. Но теперь это происходило воочию! На первые двадцать секунд плато потонуло в многоцветном пламени. Не спеша, как неторопливая, сонная лень в прохладное утро, огонь поднялся вверх и захлестнул его. То был огонь и лед, куски льда настолько большие, что их молено было видеть — льда, горящего в когтях высоты и мощи, пылающего хищника, несущегося, чтобы поглотить его.
      Гонки випринов. Согнутые скелетообразные формы, похожие на огромных гончих-альбиносов, скользили по пыльной поверхности дороги. Форсунки их дирижабельных ноздрей горели неровным пламенем, кожа сияла как масло. Они стремительно проносились вокруг публики, напряженно внимавшей и толпившейся в центре круга. Воздух был плотным от Силы; тысячи тринтан отчаянно выкрикивали приказы своим фаворитам, прекрасно зная, что у мутантов-випринов нет мозгов, чтобы услышать их. Кзанол, восседая на одном из самых дорогих мест, сжимал сиреневый пластиковый шнур, зная, что эта гонка — именно эта гонка — означает разницу между жизнью владельца разведывательного судна и жизнью управляющего очистными сооружениями. Либо он получит акции, на которые можно купить корабль, либо у него не будет ничего.
      Лэрри отбросил это. Слишком поздний период в жизни Кзанола. Ему нужны более ранние воспоминания. Но мозг, казалось, был наполнен туманом, и тринтанские воспоминания были размыты, их было трудно уловить. Когда он был Кзанолом-Гринбергом, у него не существовало проблем с памятью, но став Лэрри, он нашел ее до раздражения нечеткой.
      Самой ранней вещью, которую он мог вспомнить, была сцена с подсолнечниками.
      У него не осталось сигарет. Они могли оказаться в кармане у пилота, но Лэрри не мог до него дотянуться, И он был голоден; Лэрри не ел уже десять часов. Мог бы помочь гнал. Он бы точно помог, подумал Гринберг, поскольку убил бы его за несколько секунд. Лэрри сорвал пуговицу с рубашки и сунул ее в рот. Она была круглая и гладкая, и очень походила на гнал.
      Он сосал ее, позволяя уму растворяться.
      Три корабля спустились на другой стороне того, что осталось от Полумесяца Котта. В кабине управления каждого судна сидели пилоты, ожидая приказов и пережевывая неистовые, бесполезные мысли. В четвертом корабле… Вкусовые щупальца Кзанола встали дыбом по углам рта, когда он проверил его.
      Во многом это было похоже на его память об аварии. Ярко пылающий ветер, вселенная ревущего, терзающего пламени и дробящие удары.
      Ладно, не так уж и нужен ему этот Лев. Кзанол включил дезинтегратор и зашагал вперед. Что-то ярко засветилось через темную ледяную стенку.
      — Они не отвечают, — сказал Ллойд.
      Гарнер откинулся назад от торможения в одну единицу. Слишком мало, слишком поздно… Флот Пояса разбит. Но его глаза вдруг сузились, и он произнес:
      — Они блефуют.
      Месней вопросительно взглянул на него.
      — Все так и есть. Они блефуют, Ллойд. Они не так глупы. Мы дали им такой прекрасный шанс! Как четыре пики в одни руки. Идеальная возможность заставить нас сражаться с чужаком.
      — Но если они действительно попались, мы бы держали такое же пугающее молчание.
      Люк произносил отрывистые фразы по мере того, как находил ответы:
      — Верно. В любом случае радио бы молчало. Но в обоих случаях мы получаем один и тот же ответ. Необходимо стрелять на поражение. Либо по флоту, который будет возвращаться с усилителем, либо по инопланетянину, который попытается завоевать Землю. В любом случае мы должны атаковать.
      — А ты знаешь, что это означает?
      — Ну, скажи.
      — Нам сначала придется убить Атвуда и Смоки. И Андерсона.
      — О-о-ох. Про Атвуда, это ты прав., Он никогда не позволит нам стрелять по своим друзьям, будь они уже рабами или кем-то еще. Но мы можем надеяться, что Андерсон справится со Смоки.
      — Как с твоей координацией?
      — С моей…? — Люк поднял неуверенные, трясущиеся руки, неуклюжие пальцы и подумал о потере контроля над сфинктерными мышцами. Последствия паралича. — Ты снова прав. Смоки отправит Андерсона на фарш. — Он порывисто вздохнул. — Нам надо нанести удар обоими кораблями одновременно.
      — Люк, пообещай мне! — Месней выглядел как сама Смерть. Он был старым человеком и еще недавно умирал от голода. — Я хочу, чтобы ты поклялся, что как только мы увидим этот усилитель мыслей, мы разрушим его. Не захватим его, Люк, а разрушим!
      — Все в порядке, Ллойд. Я клянусь.
      — Если ты попытаешься утащить его домой, я убью тебя. Это все, что мне хотелось тебе сказать.
      Его палец, огромный палец торчал в огромном рту с крошечными, игольчатыми зубами. Он сидел на своем месте, у груды мяса, довольно внушительной, и все равно сосал свой палец, потому что был голоден. Он всегда был голоден.
      Вошло что-то огромное, заслоняя свет. Мать? Отец. Его рука, приблизилась, презрительно выдернув палец, который больно чиркнул по новому зубу. Он попытался засунуть его обратно, но не мог шевельнуться. Что-то мощно и твердо приказало ему никогда не делать этого вновь. И он никогда больше не делал.
      Значит умственного щита тогда еще не было. Забавно, какой четкой явилась та картинка — воспоминание раннего расстройства.
      Что-то еще…
      Комната заполнялась гостями. Ему было четыре тринтанских года, и в первый раз ему позволили выйти. Отец гордо знакомил его со всеми. Но шум, телепатический шум был слишком громким; он попытался думать так, как думал каждый, — одновременно. Это напугало его. Случилось что-то ужасное. Поток темно-коричневого полужидкого вещества вырвался из его рта и размазался по стене. Его вырвало на публике.
      Приступ ярости, красной и острой. Внезапно он потерял контроль над своими членами — спотыкаясь, он побежал к двери. Ярость на отца и стыд за себя — или за отца? Он не мог сказать. Но чувство задело его, и он сражался с ним, приблизив к нему ум. Отец вышел как разящее пламя, и гости тоже все вышли. Он остался один в этом пустом мире. Он стоял, напуганный и раздавленный. Другие думы вернулись.
      Его отец гордился сыном! В четыре года маленький Кзанол уже обладал Силой!
      Лэрри усмехнулся хищной ухмылкой и встал. Его скафандр…? В комнате отдыха на одном из кресел. Он влез в него, затянул шлем и вышел.
      Кзанол тащил огромную светлую массу до тех пор, пока она не вышла из льда. Она выглядела как большой искалеченный гоблин, лежащий на спине.
      Лед плотно заделал тоннель позади него; воздух уплотнился — действительно уплотнился. Как удачно! Кзанол воспользовался сжатым воздухом из своего костюма, чтобы повысить давление в ледяном коконе. Он хмуро взглянул на циферблат в верхней части груди, затем снял шлем.
      Воздух был холодным и разряженным. Но теперь ему не надо нести шлем-усилитель назад на корабль. Он может надеть его здесь.
      Кзанол посмотрел на костюм и понял, что ему нужна помощь. Он перевел ВНИМАНИЕ на Лэрри Гринберга. И обнаружил, что не видит его.
      Гринберг был где-то рядом.
      Неужели он мертв? Нет — Кзанол уверенно чувствовал его.
      Это плохо, очень плохо. Потому что и Гринберг уверенно чувствовал его.
      Раб теперь был самим собой, но с умственным щитом, работавшим на полную мощность. К счастью, усилитель остановит его. Он мог управлять даже взрослым тринтанином.
      Кзанол потянулся вниз, пытаясь перевернуть костюм передом к себе. Он был… не тяжелый, но массивный… однако передвинулся.
      Шел снег. В разряженном воздухе снег падал словно гравий, отброшенный взрывом. Он падал с такой силой, что мог быт убить незащищенного человека. Там, где он сталкивался с твердой поверхностью, образовывались трещины, и по ним было удобно идти.
      К счастью, Гринбергу не нужно было всматриваться в мглу" Он точно ощущал, где находится Кзанол, и уверенно шел в этом направлении. Его скафандр не был таким хорошим, как у Кзанола. Холод мягко сочился через рукавицы и сапоги. Он чувствовал себя хуже, чем на лыжных прогулках, но это нравилось ему.
      Потом мозг захлестнула Сила. Его умственный щит твердо захлопнулся. Волна тут же прошла. Но теперь он не мог найти Кзанола. Тринтанин поднял свой умственный щит. Лэрри остановился, запутавшись, затем снова пошел вперед. У него был компас, поэтому он шел прямо к цели. Но Кзанолу теперь стало известно, что он приближается.
      Постепенно в его уме всплыл образ. В каждом органе чувств, — в глазах, ушах, в осязательных и кинетических нервах — он чувствовал, что делал Кзанол, когда Сила захлестнула его.
      Он сгибался над вторым костюмом.
      Тогда… ухе слишком поздно.
      Он не мог бежать; скафандр не был создан для этого. Он осмотрелся вокруг с растущим отчаянием, и снова отправился в путь, так как помощи ждать не приходилось.
      Шагать. Шагать, дробя лед подошвами.
      Через полчаса, — то есть через час после того, как он покинул судно, — Лэрри увидел порошковый снег. Он был нежным и пушистым, сильно отличаясь от падающих ледяных пуль. То были остатки раскопок Кзанола. Он воспользовался ими как указателем.
      Порошковый снег становился все глубже и глубже, пока внезапно не поднялся до высокого сугроба. Пытаясь взобраться на него, Лэрри соскользнул назад вместе с лавиной снега. Но он должен подняться туда! Когда Кзанол откроет костюм, со всем будет покончено. И он продолжал карабкаться.
      Лэрри был на половине пути к вершине, почти выбиваясь из сил, когда вершина пришла в движение. Снег выстреливало ровным потоком, и он оседал медленным фонтаном. Лэрри поспешно скатился вниз, боясь быть похороненным заживо.
      Снег продолжал струиться. Кзанол расчищал дорогу назад… но почему он не взял с собой шлем?
      Фонтан поднялся еще выше. Частички льда на несколько миль взмывали в горящую и холодную атмосферу Плутона, проносясь через дрейфующий фонтан и покрывая слоями скафандр Лэрри. Он непрерывно двигался, чтобы сохранить свои суставы свободными. Он был покрыт оболочкой пресвечивающегося льда, разбитой и треснувшей на суставах.
      Внезапно он нашел ответ. Его губы сложились в улыбку тихого счастья, а его дельфинье чувство юмора радостно вырвалось на поверхность.
      Кзанол выбрался из тоннеля, выдернув вслед за собой бесполезный пространственный костюм. Он должен был использовать дезинтегратор, чтобы убрать снег в тоннеле, он должен был карабкаться по тридцатиградусному подъему, тащить массу того же веса, что и он сам, он был одет в скафандров конце концов. Кзанол устал, очень устал. Если бы он был человеком, он бы заплакал.
      Вид появившегося откоса был почти невыносим. А если ноги провалятся в эту гадость…? Но он вздохнул и спихнул вниз по откосу пространственный костюм. Он видел, как тот, скатившись, ударился о грунт и остался там, наполовину засыпанный. Он последовал за ним.
      При сорока градусах выше абсолютного нуля лед падает быстрее, чем что-либо, Это сотни тысяч тонн низвергающейся свежей замороженной воды — так планета пыталась вернуть себе состояние равновесия. Кзанол споткнулся, ничего не видя. Он выставил одну огромную куриную лапу перед другой, упал и услышал дребезжание. Он по-прежнему держал ум закрытым, помня о том, что Гринберг где-то рядом. Его ум оцепенел от усталости и холода.
      Он был почти внизу, когда снег усилился, встав стеной перед ним, как тринтанский гигант. Он открыл рот от изумления и перестал двигаться. Фигура хлопнула рукавицей по своему забралу, толстый лед разбился и рассыпался. Гринберг! Кзанол поднял дезинтегратор.
      Как бы случайно, с чисто дельфиньей усмешкой, Лэрри вытянул одеревеневший палец и ткнул им в грудь Кзанола.
      Тридцать четыре часа одиночное судно кружило над Плутоном — это было слишком долго. Гарнер и Месней проспали поворот и не заметили, как актимическая полоса одноместного судна промелькнула на экране видеоскопа. Между кораблями почти не было переговоров. Разговаривать стоило большого напряжения для всех, так как каждый из пяти мужчин знал, что битва близка, и никому не хотелось намекать о такой возможности. Теперь корабль Льва был виден на экране видеоскопа даже с выключенными двигателями. Люк был начеку, хотя и дремал, — да, он был настороже, зная, что спит, — и наблюдал через веки, которые казались наждачной бумагой. Наконец Люк произнес магические слова:
      — Они не блефуют.
      — Отчего такое внезапное решение?
      — Это ужасно, Ллойд, Блефуя или нет, флот взлетел бы сразу после того, как был найден усилитель. Чем больше они ждут, тем выше наша скорость, тем более точной будет наша атака. Они находятся внизу слишком долго. Ими завладел пришелец.
      — Я все время думал так же. Но почему он не взлетает?
      — На чем? На Плутоне нет ничего, кроме одноместных кораблей. Он управлять ими не может. Чужак вынужден ожидать нас.
      Совещание принесло для всех большое облегчение. И оно дало результаты. Первым выяснилось, что Вуди Атвуд провел тридцать часов, стоя в воздушном тамбуре "Иво Джима".
      Четырех миллионов почтительных миль было вполне достаточно для флота Пояса. Их будет достаточно и для Гарнера. Его корабль и другое судно произвели легкое торможение в пространстве. Третий корабль отклонился от них и находился на несколько сотен миль выше поверхности, по-прежнему скрытой туманом.
      — Забавно, — сказал Смоки. — Каждый раз, когда ты решаешь пожертвовать одним из кораблей, это оказывается судно Пояса.
      — А какое судно использовал бы ты, старина Смоки?
      — Не дури меня своей логикой.
      — Слушайте, — оборвал их Месней.
      Слабо, но ясно, радио издавало нарастающий и спадающий визг, подобно сирене при воздушном налете.
      — Это сигнал бедствия ЛЕНИВОЙ ВОСЬМЕРКИ, — сказал Андерсон.
      Номером шестым был теперь робот. Контролер двигателя "Хайнлайна" управлял одноместным кораблем, и Андерсон перевел внимание на кнопки управления соплами. Он натянул дроссель подачи топлива, наблюдая за экраном "Хайнлайна", который передавал через телескоп информацию с шестого номера. Конечно, они воспользовались одноместным кораблем. Двухместное земное судно было именно тем, в чем так отчаянно нуждался инопланетянин.
      — Хорошо, а нам удастся опустить корабль?
      — Сначала посмотрим, все ли в порядке со Львом, — предложил Вуди.
      Андерсон подвел одноместный корабль туда, где ведущее судно описывало круги над Плутоном, затем выключил двигатель и использовал позиционные сопла для сближения. Наконец, ан и четверо других смотрели прямо через усыпанные трещинами, зазубренные соколки рубки управления. На металлических краях остались раскаленные пятна. Лев был там — фигура в высоком, узком, бронированном скафандре, но он был неподвижен. Он был либо мертв, либо парализован.
      — Сейчас мы ничего не можем для него сделать, — сказал Смоки.
      — Да, — ответил Люк. — Нет смысла откладывать страшный миг. Опускайся!
      Сигнал бедствия шел из зоны непрерывного снегопада.
      Никогда в жизни Андерсон не работал так напряженно. Непрерывно бормоча что-то себе под нос, он держал корабль неподвижным в миле над сигналом бедствия, в то время как снег испарялся и освобождал дорогу. На экране "Хайнлайна" была только мгла, а затем лишь туман.
      Он включил инфракрасный прожектор, это помогло, но не очень. Смоки вздрагивал от слов, которые срывались с уст Андерсона. Внезапно тот замолк, и все пятеро склонились вперед, чтобы видеть лучше.
      Из льда торчало "Золотое Кольцо".
      Андерсон повел корабль вниз настолько плавно, что только он один и догадывался об этом. В момент касания весь корабль зазвенел, как медный колокол. Картинка на экране резко задрожала.
      В наступившей тишине все смотрели на двуногую фигуру, которая болезненно карабкалась через помост воздушного тамбура "Золотого Кольца". Она сорвалась вниз и поползла к ним сквозь пелену снега.
      Новобрачник больше не был космическим кораблем, его переделали в зал совещаний и полевой госпиталь. И в первую очередь именно в госпиталь, так как из десяти человек, сидящих друг перед другом вокруг покрытого крепом стола, только двое были полностью здоровы.
      Лэрри Гринберг, волоча на каждом плече тринтанские скафандры, обнаружил, что "Золотое Кольцо" почти занесено льдом. Зеркальная оболочка над кораблем была в двадцать футов толщиной. Ему с трудом удалось прожечь дорогу сварочным аппаратом своего костюма, и когда он вскрыл люк воздушного тамбура, его пальцы на руках и ногах были обморожены. Почти три дня он ждал первой помощи и был мало обрадован, когда нашел шестой номер пустым. Но он передал свое сообщение зрителям, которые появились на экране судового видеоскопа. Опасности нет, можно садиться.
      Вся работа выпала на долю Смоки Петропоулоса и Вуди Атвуда, так как только они были способны на это. Они перевезли в двухместных кораблях парализованных пилотов Пояса, Четверо не могли пошевелить ничем, кроме глаз, но теперь к ним возвращался голос. Руки, запястья, ноги и шея Льва обгорели, и кожа была покрыта волдырями. Охладительная система его скафандра не могла справиться с жаром во время тех секунд погружения в пылающие газы. Если бы слой не оказался таким тонким, пластиковые соединения воздухоподачи и охладителя наверняка бы сплавились — именно так через несколько лет он снова и снова будет с волнением рассказывать слушателям. Но это будет позже. А пока другие вспоминали, как все они надели скафандры, поскольку были вынуждены разбить обзорные стекла. Они говорили о том, что если бы Смоки и Вуди не нашли их, они умерли бы от голода в своих кораблях. Но теперь все были в безопасности.
      Гарнер и Андерсон почти преодолели свой паралич, который проявлялся только в смущающей потере координации.
      — Итак, мы сделали это, — сказал Люк, оглядев с улыбкой компанию. — А я боялся, что Последняя война начнется с Плутона.
      — Мы тоже, — ответил Лев. Его едва было слышно. — Мы боялись, что ты не поймешь намек, когда мы не отвечали на твои вызовы. Ты мог решить, что это какой-то глупый обман. — Он закрыл глаза и сжал губы, отметая воспоминания. — А теперь к делу: что мы решим с пространственным костюмом?
      Он завладел вниманием каждого. Это был зал совещаний, а костюм стал основной темой обсуждения.
      — Мы не позволим Земле забрать его, — произнес Смоки. — Они могут вскрыть его. А у нас нет их временного стопора. — Не глядя на Люка, он добавил: — Некоторые изобретения должны уничтожаться.
      — Мы могли бы немного покопаться в нем, — сказал Гарнер. — Поэтому…
      — Давайте сбросим его на Юпитер, — вмешался Месней. — Привяжем к корпусу "Хайнлайна", и я с Вуди отправляюсь в полет. Если мы оба возвращаемся живыми, вы узнаете, что он сброшен согласно плану. Годится?
      — Годится, — согласился Лев.
      Гарнер тоже кивнул. И остальные, оценив идею, нашли ее хорошей, хотя и было жаль потери знания, которое таилось в костюме. Лэрри Гринберг, у которого были возражения, держал их при себе.
      — Все согласны? — Лев окинул взглядом комнату отдыха. — Хорошо. Тогда определим, в каком из них усилитель?
      Прошли две секунды испуганного молчания.
      — Вон тот, сморщенный, с пустыми рукавами, — произнес Гринберг,
      Когда на костюм указали, разница стала очевидной. Второй костюм тоже имел морщины, утолщения и выпуклости, конечности его были скрючены, и живого в нем было не больше, чем в чемодане. Но в первом находился Кзанол.
      Он лежал в углу комнаты, согнув колени и наполовину подняв дезинтегратор. Даже в странной форме ног и рук, в безэмоциональном выражении его лица читались удивление и ужас, которые наверняка стали последними эмоциями тринтанина. Но здесь было и бешенство и ярость разочарования, возникшие в момент, когда Кзанол в первый раз увидел на втором костюме расплавленное, бесцветное пятно спасательного выключателя.
      Гарнер залпом выпил бокал шампанского, взятого из запасов продовольственного склада новобрачника.
      — Итак, решено. Морская статуя будет возвращена на Выставку Сравнительной Культуры ООН. Драгоценный костюм полетит в кедра Юпитера. Я покоряюсь, хотя на Солнце было бы еще безопаснее, ну да черт с ним. Гринберг, а вы куда?
      — Домой. А потом, думаю, на Джинкс. — Лэрри Гринберг состроил то, что Лукас Гарнер назвал бы мучительно сладкой улыбкой, хотя даже он никогда бы не догадался, что она означает. — Им теперь ни за что не удержать меня и Джуди, Я единственный человек во вселенной, который может читать письменность бандерснейзов.
      Месней тряхнул головой и захохотал. У него был раскатистый, беспомощный смех, такой же заразительный, как свинка.
      — Лучше не лезьте в их умы, Гринберг. Если не будете осторожны, вы кончите тем, что превратите весь космос в зверинец.
      Другие подхватили смех. И Лэрри улыбнулся им, хотя только он знал, насколько верны слова Меснея.
      А, может, Гарнер догадался? Старик смотрел на него очень странно. Неужели Гарнер догадывается, что два миллиарда лет назад Кзанол взял рейкарливанского раба как безделушку или сувенир…
      Чепуха!
      Только Лэрри может знать об этом. Если открыть костюм, качнется война. При управляемом водородном синтезе, таком же обычном сегодня, как электрические генераторы полтора века назад, любая война будет последней. Поэтому костюм отправится на Юпитер, и обреченный рейкарливанский раб полетит вместе с ним, похороненный в мертвом, безмолвном стазисе на века.
      Мог ли Лэрри Гринберг жертвовать невинным существом даже во имя такой цели? Для Лэрри-дельфина-тринтанина это не составляло труда.
      — Просто раб, — прошептал Кзанол. — Мелкий, глупый, гадкий, в лучшем случае стоимостью в половину коммерческой акции.
      "Не мог защитить себя, — подумал Чарли. — У него нет права на жизнь".
      Лэрри сделал в уме заметку — никогда не говорить об этом с Джуди, даже под пыткой, — а затем перешел к более приятным мыслям.
      "О чем он думает? — заинтересовало Гарнера, но он тут же решил: — Я могу прекратить следить за ним, но я бы отдал душу за способность хотя бы час читать мысли, если, конечно, этот час можно было бы выбирать".

      Сборник составлен из произведений трех известнейших американских фантастов — литературных "звезд" первой величины.

ФРЭНК ГЕРБЕРТ (Frank Herbert — 1920)

      — в прошлом журналист, фотограф, телерепортер, диктор на радио; во время Второй мировой войны служил на флоте США. В своих произведениях он подчеркнуто философичен и рационален в самом положительном смысле этого слова, что не мешает ему, тем не менее, широко и умело пользоваться методами афористичности, тонкой иронией. Действие идет, как правило, напряженно, стремительно и предельно плотно. Автор ставит серьезнейшие проблемы, но делает это живо, интригующе — нет отвлеченного философствования, а есть одухотворенный рассказ, есть четкие образы, диалоги персонажей и их поступки. Не исключение и роман "Небесные творцы" — повествование захватывающее, динамичное, пристрастный рассказ о покушении на цивилизацию Земли и ее самозабвенной и смелой защите.

КИТ ЛАУМЕР (Keith Laumer — 1925)

      — автор более пятидесяти книг в жанре фантастики. До того как всерьез заняться литературой, он служил в военно-воздушных силах США, затем был сотрудником ведомства иностранных дел — отсюда его точное знание всевозможных виражей дипломатии "директивных" органов, что он довольно успешно использует в своих произведениях. Проза К.Лаумера энергична и напориста, сплошь и рядом в откровенно ироничной манере; сюжетная интрига набирает ход достаточно быстро и увлекательно; события разворачиваются самым неожиданным образом. Публикуемый в сборнике роман "Ниточка памяти" — яркое тому свидетельство.
      Обширные познания в самых различных областях (К.Лаумер в университете штата Иллинойс изучал архитектуру, учился в Стокгольмском университете) позволяют этому автору создавать вещи, полные самобытности и новизны.

ЛЭРРИ НАЙВЕН (Larry Niven — 1938)

       — выпускник Калифорнийского технологического института в Пасадене, в Вашбурнском университете (штат Канзас) получил степень бакалавра, затем продолжил образование в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Его принято считать представителем так называемой "жесткой научной фантастики". Следует, однако, иметь ввиду, что эта "твердая научность" — на совершенно новом (в отличие от предшественников), оригинальном художественном уровне, очень современна и актуальна. В его сочинениях много причудливой выдумки, гротеска — кажется, воображение автора не знает границ.
      Роман "Мир птаввов" — горячее, можно даже сказать, любовное поклонение Земле, страстное беспокойство за ее интересы и предостережение против бессмысленного "научного" открывательства, против бездумного экспериментирования над людьми, средой обитания и самой планетой.
 
      И К.Лаумер, и Л.Найвен, и Ф.Герберт очень часто объединяют свои произведения в серии, где действуют проходные персонажи. Все эти авторы — обладатели самых престижных литературных премий Соединенных Штатов, таких как "Небьюла" (премия Ассоциации писателей-фантастов), "Хьюго" (премия читателей) и других.
      На русский язык публикуемые романы переведены впервые.
 
 
 
 
 
 

Сост., перев. с англ. фирма "REITERNS"

Редактор В.Л.Бааль

Художественный редактор Г.Р.Захарычев

Технический редактор В.В.Кудряшов

Корректор Ю. А. Яковлев

Издательская фирма "СТЕФ", 1993.

Scan, OCR, SpellCheck: Хас, 2007