Роб открыл глаза и снова посмотрел на огонь. Но он видел перед собой не угли и пламя, а сильных молодых людей, которые, оставив всех тех, кто их любил, отошли в вечность и покоились ныне под резными каменными надгробиями. Он даже различал их лица в огненных языках. Вот Дирмид, вот Дункан — самые младшие, самые любимые… Он слышал их смех. А потом увидел Кеннета… Роб с такой силой сжал серебряный стаканчик, что погнулись края. Скорбь все не отпускала. Смерть в этих краях — дело обычное, но Роб и помыслить не мог, что она заберет всех его братьев сразу, превратив замок в склеп и заставив слуг красться вдоль стен с таким видом, как если бы они боялись разбудить мертвецов. Похоже, впрочем, они боялись не только мертвецов. Роб неоднократно ловил краем глаза их настороженные взгляды, которые они бросали в его сторону, будто ожидая от него вспышки ярости или, хуже того, побоев. Напрасно; он мог бы во всеуслышание заявить, что все они в полной безопасности и что никаких чувств, кроме скорби, он не испытывает. Внутри у него была ледяная пустыня, и иногда им овладевало странное ощущение, будто он тоже умер и встретился на том свете с братьями. Его внимание привлек жалобный вой, и он по привычке протянул руку, чтобы потрепать по ушам старую гончую — единственную живую тварь, которая по-настоящему была к нему привязана. Старый пес давно не охотился, так как бегать, как прежде, уже не мог, хотя храбрости и преданности ему было не занимать. Поскольку Цезарь почти все время проводил у очага, Робу, чтобы затравить оленя или дикого вепря, приходилось брать с собой на охоту других собак — посильнее и помоложе. Роб подумал, что в последнее время он, как и Цезарь, тоже стал засиживаться у очага, хотя не был ни стар, ни немощен. Наклонив серебряный стаканчик с виски, Роб задумчиво следил за тем, как ароматная золотистая жидкость переливалась через край. Вот его лекарство — целебный бальзам, он помогает пережить день и забыться сном ночью. Впрочем, Роб хорошо знал, что виски приносит лишь временное облегчение, а то и вовсе не приносит. Между тем жизнь в Лохви продолжалась, и как бы ни было Робу тоскливо и одиноко, он знал, что рано или поздно ему предстоит взвалить на плечи ее бремя и брести дальше. Кстати, продолжалась жизнь и в его поместье Гленлион, которое он покинул, чтобы попытаться отговорить отца и братьев от задуманного ими рискованного предприятия. Впрочем, бешеная скачка среди ночи с кровоточащей раной в бедре тоже была авантюрой: опасной, поскольку рана едва его не доконала и, того хуже, бессмысленной, так как преуспеть в своей миссии ему не удалось. Поместье Гленлион Роб получил в награду за участие в битве при Саттон-Бэнке, когда английский король Эдуард II потерял большую государственную печать, а его рыцари бежали с поля боя подобно зайцам, преследуемым гончими. Тогда шотландцам удалось захватить в плен графа Ричмонда и великого коннетабля Франции сьера Анри де Сюлли. Победа была полная, и король Роберт Брюс торжествовал. Вот тогда-то опьяненный успехом и вином Брюс проявил невиданную щедрость, сделав Роба владетелем Гленлиона — длинной узкой полоски земли, имевшей местами в поперечнике не более двадцати футов. Теперь дом Роба был там, хотя надо признать, что жить в своем новом доме ему почти не доводилось. Три года он провел в английской тюрьме, оказавшись по собственной глупости в заложниках. Так что судьба заложника была ему знакома не понаслышке. Роб мысленно перенесся к маленькой наследнице знатного рода и женщине, которая ее опекала. Он не видел их с того самого дня, когда отец привез их в замок. Аргилл прислал с гонцом послание, в котором просил Ангуса держать заложниц у себя до тех пор, пока ему не будет угодно перевезти их в свой замок. Будь он проклят, этот Аргилл! Зная, какой ценой достались Кэмпбеллам заложницы, он даже не позаботился убрать у них из-под носа это живое свидетельство понесенной ими утраты. Насколько Роб знал, Аргилл собирался выдать девочку замуж за своего сына, что позволило бы ему со временем претендовать на владения клана Каддел. Но девочке всего пять, и пройдут годы, прежде чем ее можно будет повести к венцу. Ну а пока… Похоже, пока она будет жить со своей нянькой в замке Лохви. А эта нянька — вдова Кеннета Линдсея. По словам Фергала, вдова Линдсей, защищая свою питомицу, дралась как десять злых волков. Потому-то ее и прихватили вместе с девочкой. Во-первых, чтобы не тратить зря время, отрывая их друг от друга, ну а во-вторых… во-вторых, потому что должен же кто-то ухаживать за ребенком. Роб готов был держать пари, что эта мысль пришла в голову одному из его братьев, что и неудивительно, поскольку Ангус вряд ли до этого додумался бы. А между тем это имело смысл. И уход за ребенком тут не главное. Помимо всего прочего, вдову можно было обменять на одного из военнопленных или добиться в обмен на ее освобождение каких-нибудь уступок со стороны клана Каддел. Наконец, за нее можно было потребовать выкуп. Роб знал, что послание с такого рода предложениями уже составлено, а переговоры с кланом Каддел должны начаться в ближайшее время. Если Кадделы согласятся на переговоры, подумал Роб, то, вполне возможно, вдовушка скоро обретет свободу. Старая Мэгги клялась, что видела, как вдовушка разгуливала по комнате кругами, причем двигалась она, если верить старой Мэгги, все время забирая влево, то есть обратно движению солнца. А это, как известно, дурной знак. Более того, старая Мэгги утверждала, что так — по кругу, да еще справа налево — разгуливают только те, кто занимается черной магией и волхвованием. Фергал с ходу отверг подобное предположение, заявив, что у вдовы слишком светлые для ведьмы волосы. Между старой Мэгги и Фергалом разгорелся спор. Роб был тому свидетелем, хотя молчал и в разговор не вмешивался. Мэгги и Фергал готовы спорить по любому, даже самому пустячному поводу, тем более когда речь идет о колдовстве и черной магии. И они наскакивали друг на друга, как собаки, которые не поделили кость. Вытянув ноги к огню, Роб наблюдал за тем, как буйное прежде пламя постепенно теряло силу и угасало. Что ж, ведьма эта женщина или нет, но ей удалось разбудить в его душе целый сонм самых противоречивых чувств, главными из которых были антипатия и любопытство. Он хорошо помнил, как изящно она поворачивала голову и как смотрела на него своими зелеными кошачьими глазами, в которых проступало какое-то сильное чувство: то ли осуждение, то ли надежда — он не мог точно сказать. Глотнув еще виски, Роб посмотрел на почти опустевший стаканчик и скривил рот в горькой усмешке. «Напрасно я не поехал с ними…» Этот уже хорошо знакомый рефрен снова прозвучал у него в мозгу и повторялся снова и снова — с каждым разом все громче. Казалось, в голове у него забили в набат. Роб поморщился, как от зубной боли, и, пытаясь прогнать наваждение, сказал себе, что ничего хорошего из этого не вышло бы — еще одна смерть, вот и все. Он знал об этом, Фергал знал об этом, и только Ангус Кэмпбелл упорно отказывался это признать. С тех пор как старый лэрд вернулся с заложниками в замок, он стал похож на взбесившегося быка — по поводу и без повода набрасывался с руганью или с кулаками на всякого, кто имел несчастье встретиться ему на пути. Когда же он смотрел на Роба, его взгляд, казалось, начинал дымиться от эмоций — столько упреков, укоризны и горьких слов за ним скрывалось. Хотя он больше ни разу не высказал своих обвинений вслух, они проступали в каждом его взгляде, в каждом движении. Гленлион должен был поехать вместе с ними. И хотя здравый смысл и разумные речи Фергала, казалось бы, должны были убедить его в обратном, Роб, как ни странно, соглашался с отцом. В голове у Роба поселилась пульсирующая боль, которую невозможно было ни изгнать, ни облегчить. Даже виски не помогало — сколько ни пей.

— Опять собираешься надраться до беспамятства?

Роб хотел сказать в ответ что-нибудь резкое, оскорбительное, но подняв глаза и увидев Фергала, который смотрел на него с отеческой заботой, передумал.

— Да, собираюсь, — просто сказал он и поднял стаканчик. — Твое здоровье!

— Какое тут здоровье, одна головная боль, — проворчал Фергал. — Что-то я прежде не замечал у тебя склонности к пьянству.

— Видимо, пришло время ей появиться.

— Я всегда думал, что пьяницы — это трусы, они боятся смотреть в лицо жизни. Ты тоже стал таким?

— Теперь, насколько я понимаю, меня все считают трусом.

— Ничего подобного ни от кого не слышал.

— Кто не дурак, тот знает, что, когда и кому говорить. — Роб отсалютовал Фергалу пустым стаканчиком и добавил: — Один только лэрд не знает, потому без обиняков и высказал свое мнение.

Фергал умолк. Лицо у него стало непроницаемым. Когда же он заговорил снова, голос у него звучал спокойно и ровно:

— Прибыл гонец от Кадделов. Сказал, что если девочка останется у нас, то о выкупе вдовы Линдсей не может быть и речи.

— Ничего удивительного. Неужели отец думал, что Кадделы согласятся на переговоры? — Роб поставил стаканчик на подлокотник кресла. — Удивительно другое: как это они до сих пор на нас не напали и не отбили свою наследницу?

Фергал пожал плечами.

— Аргилл получил высочайшее соизволение распоряжаться рукой девочки по своему усмотрению. Такова королевская воля, и Кадделы об этом знают.

— Они также осведомлены о том, что их земли значат для Лргилла куда больше, нежели право распоряжаться рукой их наследницы.

— Если бы Аргилл утверждал обратное, я бы очень удивился, ибо человек грешен. Но я пришел к тебе вовсе не для того, чтобы обсуждать несовершенства человеческой породы. Я хочу, чтобы ты поговорил с саксонкой и выяснил, есть ли в клане Каддел люди, готовые внести за нее выкуп

— Но почему я? — удивленно выгнул бровь Роб. — Потому, У тебя это получится куда лучше.

— Мне это не по чину. Ты — будущий лэрд Лохви, и вести переговоры с врагами — твоя прямая обязанность.

Роб замер.

«Ты — будущий лэрд Лохви». Эти слова эхом отозвались У него в ушах.

— Еще неизвестно, стану ли я после отца лэрдом Лохви, — сказал он наконец, резко поднявшись из кресла. — Насколько тебе известно, я — лэрд Гленлиона. Кроме того, отец имеет полное право назвать в качестве своего преемника любого родственника по мужской линии. Не забывай, у Кеннета остались сыновья…

— ~ Нет, парень, — возразил Фергал. — Ангус назовет тебя. Так что следующим лэрдом Лохви будешь ты.

Роб повернулся к старику и посмотрел на него в упор.

— Мне не нужен Лохви. И ты об этом знаешь!

— Да, знаю, но это не избавляет тебя от обязанностей перед кланом. В настоящий момент ты единственный оставшийся в живых сын лэрда Лохви и должен поступать в соответствии со своим положением. От тебя зависят человеческие жизни, парень.

«От тебя зависят человеческие жизни, парень». Эти слова Роб ненавидел всей душой. Их не раз использовали, чтобы им манипулировать. К примеру, послали его воевать с англичанами, заставили убивать и разрушать. На войне редко вспоминают о человечности и гуманности. И Роб вернулся совершенно другим человеком.

— Ладно, я с ней поговорю, — сказал он, жестом дав понять Цезарю, чтобы оставался на месте, поскольку пес стал подниматься со своего коврика с намерением последовать за хозяином. Прежде чем направиться к винтовой лестнице, Роб сказал: — Сомневаюсь, что она выложит необходимые сведения. По опыту знаю, женщины редко до конца осознают нависшую над ними опасность.

— Не забывай, старая Мэгги считает ее ведьмой, — как бы вскользь заметил Фергал.

— Боишься, что она меня заколдует? Или же полагаешь, что она очень уж умна? Навряд ли. Ни разу не встречал умной женщины, хотя готов признать, что женщины способны воздействовать на мужчин с помощью различных уловок. Но это всего лишь хитрость. Магия тут ни при чем. С этими словами Роб стал подниматься по лестнице, перешагивая через две ступеньки. В нишах стояли масляные лампы, в них рдели крохотные язычки пламени, его отсветы метались по стенам, перемежаясь с колеблющимися тенями. Миссия, которую Фергал поручил Робу, была тому не по душе. Слишком мало времени минуло со дня смерти его братьев, чтобы смотреть в глаза женщине, за которую они отдали свои жизни. Поднимаясь по лестнице, Роб мысленно проклинал и маленькую наследницу, и ее светловолосую няньку, хотя понимал, что несправедлив к ним. Заложниц держали в комнате, находившейся на третьем этаже башни, в самом конце длинного темного коридора. У входа горел смоляной факел, рассыпая вокруг искры. Рывком сняв ключ с гвоздя, Роб повернул ключ в замке и нетерпеливо толкнул дверь ногой. Комната, в которой содержались заложницы, была невелика и поражала скудостью меблировки: кровать, прикрытая выцветшим от времени тканым пологом, небольшой стол и деревянный стул. За шторой в алькове — тесное помещение с принадлежностями для умывания. Одно-единственное узкое оконце напоминало бойницу и выходило в замковый двор. Несмотря на убогую обстановку, комната имела чрезвычайно опрятный и ухоженный вид. В жаровне ярко полыхало пламя; чувствовался едкий запах дыма, который не успевал выходить в окно. Вдова стояла около висевшего на стене металлического щита, служившего зеркалом, и причесывалась. Зеленое шерстяное платье английского покроя, плотно облегавшее фигуру, не имело ничего общего с полотняными одеяниями шотландских женщин. Хотя местами платье было порвано, а на подоле виднелись следы подсохшей грязи, Роб не мог не заметить, что оно сшито из материи отличной выработки и, должно быть, обошлось ей недешево. Услышав, что в комнату кто-то вошел, вдова обернулась и молча посмотрела на Роба. На лице у нее в эту минуту не отразилось ни удивления, ни замешательства — будто она его ждала. Она выглядела значительно моложе, чем в тот день, когда Ангус привез ее в замок, но в зеленых кошачьих глазах по-прежнему была настороженность. Спокойствие, которое демонстрировала женщина, показалось Робу оскорбительным, и он, желая вывести ее из себя, громко хлопнул дверью.

— Ты разбудишь ребенка, сэр, — сказала она, не теряя присутствия духа.

Робу ее ответ не понравился. От женщины, которая, пусть даже невольно, стала виновницей смерти его братьев, он ожидал другой реакции: испуга, вскрика, истерики, даже сопротивления — короче, чего угодно, но только не этих будничных слов, произнесенных спокойно и с достоинством. Прислонившись к двери, Роб еще раз окинул взглядом комнату и сквозь щель в пологе увидел голову девочки. Малышка спала глубоким сном, рассыпав по подушке ярко-рыжие кудри.

— Не так-то просто ее разбудить, — заметил Роб. Поскольку ответа не последовало, он, оттолкнувшись от двери, прошел в комнату и, оказавшись в непосредственной близости от пленницы, заметил, как затрепетали у нее ноздри — точь-в-точь как у почуявшего опасность оленя. Потом увидел, как сильно она сжала щетку для волос, даже костяшки пальцев побелели, и выставила ее перед собой, словно щит. Отреагировала. Наконец-то. Что ж, это вполне естественно, подумал Роб и улыбнулся.

— Ты должна написать своим друзьям из клана Каддел и попросить, чтобы тебя выкупили.

С минуту она молча на него смотрела; потом, изобразив на губах подобие улыбки, отрицательно покачала головой.

— Это невозможно.

— Так ведь для твоего же блага! — взревел Роб, выйдя из себя. — Неужели ты настолько глупа, что полагаешь, будто нам нравится жить с тобой под одной крышей?

— Неужели ты настолько глуп, что полагаешь, будто Кадделы пожертвуют хотя бы одной золотой монетой, чтобы выкупить совершенно ненужного им человека? Да будет тебе известно, что после смерти мужа Кадделам я стала не нужна, и среди них нет никого, кто заплатил бы за меня хотя бы медный фартинг. Надеюсь, ты знаешь, кто я такая?

— Конечно, знаю. Ты — леди Линдсей, вдова Кеннета Линдсея, племянника Йена Каддела.

— Совершенно верно. Но, потеряв мужа, я потеряла для Кадделов всякую ценность. Моему отцу я тоже не нужна, он отказался предоставить в мое распоряжение даже жалкую ферму, чтобы мне было где жить в том случае, если бы я вернулась на родину. И с тех пор я у Кадделов словно камень на шее. Только малютка Мейри питает ко мне теплые чувства.

Все это было сказано спокойным голосом, без жалоб и упреков в чей-либо адрес. Простая констатация фактов — не более.

Выслушав женщину, Роб нахмурился.

— Быть может, тебя выкупит кто-нибудь из твоей собственной семьи?

— Разве что из соображений семейной чести? Впрочем, вдовая дочь, к тому же бездетная, без всяких средств к существованию, — обуза даже для самых близких людей.

В какой-то миг Роб уловил в ее голосе горечь, однако она тут же бесследно исчезла.

— Тебе все же придется попросить у отца денег, — стоял на своем Роб.

— Не стану я ничего ни у кого просить, — ответила женщина и, помолчав, негромко добавила: — Не хочу унижаться.

— Но отдаешь ли ты себе отчет в том, гордая леди, что твоя судьба отныне может стать весьма неопределенной?

— Она и была такой — задолго до того, как люди из вашего клана выкрали меня и Мейри из замка Каддел. И не тешь себя понапрасну надеждой, что, если ты пошлешь письмо моему отцу, расписав в самых мрачных тонах мое нынешнее положение, он раскошелится. Мой папаша не из тех, кого можно взять на жалость или испуг.

— Ты, как я понял, вся в папашу, — произнес Роб, размышляя над перспективами дальнейшего пребывания вдовы Линдсей в замке Лохви. Было ясно, что такую женщину принудить к чему-либо или застращать очень непросто.

— Судьба редко бывала ко мне благосклонна, поэтому я поступала не сообразно своим желаниям, а так, как должно.

— Так ты напишешь письмо или нет? С минуту подумав, она тихо ответила: — Нет.

— Нет? — Роб подступал к ней все ближе, используя свой рост и телесную мощь как своеобразное средство устрашения. — Ты не в том положении, чтобы мне перечить.

Щетка для волос, которую она сжимала в руке, задрожала, но взгляд остался прямым и твердым.

— У меня нет другого выхода, сэр.

— Ты рискнешь своей свободой из-за какой-то прихоти?

— Это не прихоть. — Он подошел к ней вплотную. Их разделял какой-то дюйм. Она с шумом втянула в себя воздух, но не отступила ни на шаг. — Мейри я не оставлю.

— Мейри? Девчонку, что ли? Мы ей дурного не желаем.

— Ну разумеется. Вы хотите ей только добра. Именно по этой причине вы выкрали ее из отчего дома, верно?

Роб нахмурился.

— Ирония здесь неуместна.

— А твои глупые рассуждения — тем более.

— Глупые?!

— Какие же еще? Неужели ты и впрямь думаешь, что я могу оставить ребенка на попечение таких жестоких и грубых людей, как ты? Ведь Мейри для вас прежде всего товар, который вы хотите повыгоднее продать. Нет, я не брошу ее, не лишу своей помощи и участия!

— Она здесь в безопасности, — процедил Роб сквозь зубы.

— Считалось, что в замке Каддел она тоже в безопасности, тем не менее мы оказались здесь. Твои братья тоже считали, что они в безопасности, но их печальная судьба всем известна. И если твой отец не сумел сберечь даже свою плоть и кровь, сможет ли он защитить чужого ребенка?

Напоминание о братьях ожгло его как огнем. Но он вынужден был признать, что в ее словах много правды. Тем не менее напряжение все росло.

— Миледи ступила на опасную почву, — заявил Роб.

— Я привыкла ходить по зыбучим пескам, сэр. Но я не настолько глупа, чтобы строить на них дом.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я не привыкла верить пустым обещаниям. Мужчины дают клятвы лишь для того, чтобы их нарушать. Они много разглагольствуют о чести, но этими разглагольствованиями чаще всего прикрывают ложь. У меня нет никаких оснований доверять тебе, сэр.

— Я не сказал тебе ни слова лжи.

— Еще одна ложь.

Выпитое виски и вызывающее поведение заложницы привели Роба в бешенство.

— Когда же я солгал тебе в первый раз?

— Когда сказал, что Мейри в безопасности. Как известно, заложникам всегда грозит опасность. А Мейри — заложница.

— Ты не вправе распоряжаться судьбой заложников. Я тоже. Могу сказать одно: коль скоро девочка попала к нам, у нас она и останется. А вот твоя судьба пока не решена.

— Я — единственный человек, которого Мейри знает в этом мрачном замке. Ведь она совсем еще дитя. Я готова на все, только бы нас не разлучали.

— Так ли это?

— Да. — Она запрокинула голову и сурово сжала губы. — Но я не стану писать никаких писем.

Настало время указать ей ее место. Пусть знает, что она целиком в его власти.

— Ты говорила о том, чего не станешь делать. Остается выяснить, на что ты готова, чтобы остаться с ребенком.

Он явно насмехался над ней, хотел показать, что в этих стенах любые ее требования ничего не стоят. Однако она восприняла его слова совершенно серьезно.

— Я готова на все, чего бы от меня ни потребовали.

— Неужели на все? — Роб удивленно выгнул бровь. Нет, эта леди отнюдь не умна, коль скоро выдает такие авансы. Он ухмыльнулся. — Как ты понимаешь, леди Линдсей, эти твои слова можно толковать по-разному.

— Толкуй, как тебе заблагорассудится.

Роб перестал улыбаться и внимательно посмотрел на женщину. От нее исходил тонкий аромат, которого он прежде не замечал. Он находился от нее так близко, что рассмотрел золотистые вкрапления в радужной оболочке ее изумрудных глаз. Завороженный кошачьим взглядом этой женщины, Роб сам не заметил, как протянул к ней руку и коснулся ее золотистых, цвета пшеничных колосьев волос, которые оказались мягче, нежели он ожидал. Сжав золотистую прядку в кулаке, он медленно опустил руку. Шелковистые волосы заскользили у него в ладони; это нежное прикосновение ласкало кожу и зажигало огонь в крови. Она молча смотрела на него снизу вверх. Видно было, что ее снедало беспокойство, об этом свидетельствовало частое биение пульса у нее на шее. Полыхавшее в жаровне пламя бросало неяркие отсветы на ее черты, окрашивая в золотистые и алые тона высокие скулы, горделивые арки бровей и мраморный, без единой морщинки лоб. Глядя на ее выступающие скулы и несколько запавшие щеки, Роб подумал, что светловолосая леди из замка Каддел не только глуповата, но еще и костлява. Когда он положил руки на ее хрупкие плечи, она попыталась было запротестовать, но Роб, желая подавить протест в зародыше, бросил:

— Ну вот, ты уже готова стенать и жаловаться на судьбу, а между тем я только хочу проверить искренность твоих намерений.

Роб приподнял ее лицо, прикоснулся губами к ее трепещущим губам. Поцелуй опалил его, а копившееся у него внутри возбуждение стало нарастать и требовать выхода. Как хорошо она пахнет, подумал он, как нагретая солнцем весенняя луговая трава… Робу показалось, что вдова тоже возбуждена. По ее телу пробежала дрожь. Но когда он, обхватив женщину за плечи, попытался привлечь ее к себе, она инстинктивно уперлась ему в грудь кулачками, словно опасаясь, что он может сокрушить ее оборону и низвергнуть в пучины сладострастия. Но это продолжалось всего мгновение. Неожиданно, будто что-то для себя решив, она опустила руки, перестала сопротивляться и стала на удивление покорной, мягкой и податливой. Охватившее Роба возбуждение все росло; одновременно нарастало напряжение, возникшее внизу живота. Черт бы побрал эту ее нарочитую покорность, подумал Роб, вглядываясь в ее черты. Страсть, которая, как казалось Робу, завладела всем ее существом, неожиданно отступила. Женщина опустила опушенные длинными каштановыми ресницами веки, и дыхание ее выровнялось, будто она унеслась мыслями в далекую заоблачную страну, где нет ни пламенных страстей, ни греховных мыслей, ни снедавших душу печалей. Роб знал, что ему, пока он еще не потерял над собой контроль, следует выпустить женщину из объятий. Однако его сознание, вернее, та его часть, которая ведала мужским началом, подхлестнутым немалым количеством выпитого виски, всячески этому противилось. И неудивительно: Роб в течение многих недель — да что там недель, месяцев! — спал один, обрекая себя на воздержание. Поэтому противостоять искушению, представшему перед ним в образе покорной зеленоглазой красавицы, готовой уступить по первому его требованию, было непросто.

— Открой глаза, миледи, — попросил он женщину. Она подчинилась.

Он надеялся, что, напоровшись на ее равнодушный взгляд, сможет перебороть себя, овладеть своими эмоциями. Ничуть не бывало: в глазах у нее он увидел смущение и неуверенность, которые еще больше распалили его. И он снова приник губами к ее губам. Этот поцелуй оказался куда более продолжительным и страстным, чем первый, и недвусмысленно свидетельствовал о его намерениях. Он давил губами на ее губы до тех пор, пока они не раздвинулись, впуская его язык. На вкус ее рот был сладким, как греческое вино или варенные в меду фрукты, но в этой сладости крылась угроза. Для мужчины, который слишком долго обходился без женщины, эти ароматные, источавшие сладость уста могли стать настоящей ловушкой. Роб подумал, что проверка на искренность, которую он устроил своей пленнице, явилась скорее проверкой на прочность его собственной воли и выдержки. Вдова Линдсей не оказывала ему сопротивления, не отвергала его ухаживаний, в то же время не поощряя их.

— Ты не держишь своего слова, — холодно сказал он, хотя от тесного общения с пленницей его бросило в жар. — В любви мне требуется твое деятельное участие, а не покорность.

Она, уже овладев собой, ответила ему прозрачным, отстраненным взглядом.

— Я готова уступить твоим домогательствам, но испытать чувства, которых у меня нет, не в состоянии.

— Думаешь, для меня так важны твои чувства или, не приведи Господи, заверения в любви? — спросил он, криво усмехнувшись. — Ничего подобного. Я просто хочу, чтобы женщина, которая согласилась предоставить мне для услады на определенных условиях свое тело, проявляла чуть больше пыла. Ох, чуть не забыл: я ведь еще не видел твоего тела! Так что раздевайся, леди, покажи товар лицом.

Это оскорбительное предложение лишь подтвердило все безрассудство вдовы Линдсей. Ни одна женщина благородного происхождения не согласилась бы на подобное предложение, и Роб не сомневался, что вдова пойдет на попятный. А это означало бы, что она, пытаясь добиться от него согласия на выдвинутые ею условия, раздавала обещания, повинуясь мгновенному импульсу, и серьезных намерений вступить с ним в близость не имела. Гримаса негодования исказила лицо вдовы. Она стояла, скрестив на груди руки и вздернув подбородок, и очень походила в эту минуту на христианскую мученицу, изображенную на церковной фреске. Сходство это, впрочем, было обманчивым. К немалому своему удивлению, Роб заметил в ее глазах мимолетный отблеск какого-то очень далекого от благочестия чувства и подумал, что он, возможно, в своих суждениях об этой женщине глубоко заблуждался. Однако в следующее мгновение, когда вдова резким движением забросила за плечи свои роскошные золотистые волосы и сделала шаг назад, все сразу встало на свои места. Поскольку для Роба этот шаг имел символическое значение, знаменовавшее отказ вдовы от данного ею слова, которое, вне всякого сомнения, вырвалось у нее в минуту отчаяния. Что ж, Роб готов был принять и отказ, хотя его тело все еще находилось во власти страстного неутоленного желания. Оставалось лишь благодарить судьбу за то, что он в этот день надел поверх обтягивающих штанов длинную тунику. Но неожиданно женщина стала расшнуровывать корсаж, продолжая смотреть на Роба все с тем же холодным отстраненным выражением. На долю секунды ее губы изогнулись в улыбке, и Роб понял, что заложница разгадала движения его души и готова удовлетворить его страсть. Когда платье упало к ногам женщины и она осталась в белоснежной, шитой золотой нитью льняной рубашке, которая больше открывала, чем скрывала, Роба бросило в жар, а владевшее им желание стало нестерпимым. Но он не отвел от нее глаз и весь отдался созерцанию проступавших сквозь тонкую материю выпуклостей ее груди, блистающих сливочных плеч и тонких, но округлых и сильных рук. Хотя ответ на брошенный Робом вызов был получен и сдача позиций прекрасной вдовы представлялась неминуемой, молодой человек не мог не заметить сквозившего в изумрудных глазах женщины презрения, когда она, обратившись к нему, спросила:

— Так ты этого хотел, сэр, я правильно тебя поняла?