Леди и горец

— Ты суровый и бескомпромиссный, сэр Роберт Кэмпбелл Гленлион.

Он посмотрел на нее в упор. Игравшие у него на лице легкие, розовые отсветы пламени придавали его чертам обманчивую, несвойственную им мягкость. Но твердая линия рта говорила о жесткости и непреклонности его характера.

— Да, когда это необходимо.

Эти слова прозвучали для нее как предупреждение.

Глава 9

Сидя в кресле спиной к очагу, Ангус поднес к губам очередной стаканчик виски. Рядом суетился старый Фергал, старавшийся изо всех сил ободрить и ублажить хозяина.

— Тебе необходимо поесть, — сказал Фергал, ставя перед хозяином блюдо жареной свинины с зеленым горошком. — Попробуй — это вкусно.

Ангус не обращал на него внимания, устремив взгляд в пространство. Сидевший в тени на противоположном конце стола Роб время от времени поглядывал на отца сквозь опущенные ресницы, небрежно поигрывая тростью, которой пользовался, когда из-за погоды рана в ноге снова давала о себе знать. Все утро он выслушивал жалобы крестьян и арендаторов — иными словами, исполнял обязанности отца, которые тот по причине беспробудного пьянства был не в состояния выполнять.

— Если это и впрямь вкусно, — пробормотал наконец Ангус, проводя рукой по рыжим с сединой волосам, — значит, старая Мэгги померла. Она никогда не была хорошей кухаркой.

— Напротив, она здравствует, — с улыбкой возразил Фергал, радуясь, что хозяин вышел из ступора. — Но ты все-таки поешь. Клянусь, тебе понравится.

Ангус пододвинул к себе блюдо со свининой и погрузил пальцы в густую, сдобренную специями подливку. Прожевав кусок мяса, заев его горошком и бросив в рот кусочек пресной лепешки, которую предварительно обмакнул в соус, Ангус удивленно приподнял свои рыжие кустистые брови.

— Кабанятина, зеленый горошек, свежий хлеб… Похоже, старая карга сегодня славно потрудилась.

Фергал подождал, пока Ангус не съест все до крошки, и сказал:

— Старая Мэгги теперь на кухню и носа не кажет. Для всех нас это истинное благословение.

— Пожалуй, что так, — покачал головой Ангус, вытирая жирные губы ладонью. — Но кто в таком случае ее заменил?

Роб, зная, что Фергал сейчас выдаст его маленький секрет, невольно напрягся.

— Пленная саксонка. Гленлион назначил ее на кухне главной.

— Гленлион? — Ангус поднял голову и неласково посмотрел на Роба своими покрасневшими от пьянства и недосыпа глазами. — Он что, стал уже лэрдом Лохви? Почему мне никто не сказал о переменах на кухне?

Роб поднялся с места и вышел из тени.

— У Гленлиона не было бы необходимости входить в хозяйственные дела, если бы ими занимался лэрд Лохви.

Эти слова разозлили Ангуса еще больше.

— Так это правда? Ты распоряжаешься здесь как полноправный хозяин? Тело твоего старшего брата еще не остыло в земле, а ты уже примеряешь его сапоги…

Гнев пронзил Роба подобно удару клинка. Подойдя к отцу, он оперся кулаками о столешницу и посмотрел на него в упор.

— Не смей перекладывать вину за смерть братьев на меня! Предупреждаю, подобных обвинений в свой адрес я больше не потерплю.

— Надо же — он не потерпит! — взревел Ангус, отталкивая Фергала и поднимаясь из-за стола. — Да кто ты такой? Господь свидетель, у тебя здесь нет никаких прав!

— Значит, ты готов доверить заботу о замке кому-нибудь из слуг? Отлично. Пусть теперь Фергал выслушивает жалобы крестьян и занимается кухней. Я же с радостью уеду отсюда в Гленлион.

— Езжай — и чтоб тебя черти взяли!

Послышался отдаленный раскат грома. Надвигалась гроза. Будто природа решила внести свою лепту в семейную бурю, готовую вот-вот разразиться.

В этот момент в большой зал замка вошла вдова Линдсей. Увидев се, Ангус всем телом повернулся в ее сторону. В этот момент он был подобен раненому быку, которому все равно на кого нападать.

— Ах ты, чертова ведьма! Что ты шныряешь здесь, как ручная лиса?

Он бросился к ней, размахивая кулаками, но она словно прикипела к месту и не отступила ни на шаг. Роб, прежде чем поспешить ей на выручку, не мог не отметить, что держалась она на редкость отважно.

Ангус подбежал к вдове первый. Схватив ее за складки шерстяной накидки у горла, он с такой силой дернул ее вверх, что у Джудит едва ноги не отделились от пола.

— Мне не следовало брать тебя с собой. Уж лучше бы я сразу перерезал тебе глотку — до того, как ты успела навредить нам своим колдовством…

— Не надо лукавить — нынешнее положение тебя вполне устраивает, — пробормотала она, безуспешно пытаясь оторвать его руки от накидки. — Если бы ты и впрямь перерезал мне горло, тебе некого было бы винить в гибели сыновей, кроме себя самого. А теперь у тебя под рукой есть люди, на которых ты всегда можешь переложить свою вину.

Ангус замахнулся на нее кулаком, но подоспевший Роб перехватил его руку и сжал словно тисками.

— Ты не смеешь поднимать руку на эту женщину, — негромко сказал он. — Она заложница и находится здесь не по своей воле. Оставь ее в покое.

Ангус отпустил вдову и набросился на Роба.

— Ты не смеешь мне указывать, что я должен и чего не должен. Замок мой, и заложница тоже…

— Замок, быть может, и твой, но заложница принадлежит не тебе, а Аргиллу, — наставительно произнес Роб и, изогнув бровь, не без сарказма добавил: — Или ты забыл, что милейший граф обязал тебя заботиться о ней и о ребенке?

— Аргилл велел мне поступить с ней так, как всегда поступают в таких случаях — то есть освободить за выкуп.

— Интересно, сколько тебе за нее заплатят, если ты ее искалечишь?

Пока отец с сыном переругивались, вдова Линдсей, которая за все это время так и не сдвинулась с места, смотрела на них округлившимися от ужаса глазами. Роб вдруг подумал, что в шотландском одеянии она выглядит не слишком презентабельно. Не такое платье ей пристало. Ей следовало бы одеваться в шелка и бархат и носить дорогие украшения,

Роб перевел взгляд на Ангуса, который стоял перед ним, положив руки на бедра, и не сводил с него напряженного, полыхавшего гневом взгляда. Роб обратил внимание, что туника у него покрыта пятнами, а ноги — голые и грязные.

Ни штанов, ни сапог, подумал Роб. Невероятно! На мгновение ему даже стало жаль, что отец пал так низко. Похоже, попытка возложить вину за смерть сыновей на других не принесла ему облегчения.

Ангус сделал шаг вперед и, сжав кулаки, спросил:

— Ты что же — готов взбунтоваться против родного отца и принять ее сторону?

— Я на стороне справедливости.

Ангус криво усмехнулся и поднял голову, чтобы посмотреть в лицо своему среднему сыну, который был выше его на полголовы.

— Врешь! Ты на стороне саксонки.

Роб видел, как упрямо выпятил челюсть Ангус, и понял, что взывать к его разуму бесполезно.

— Повторяю, ты не должен ее обижать. С заложницей надо обращаться хорошо, и не важно, кто она — саксонка или жительница гор.

Роб произнес это, отчеканивая каждое слово, в упор глядя на Ангуса — пусть отец поймет, что Роб ни на шаг не отступит от своих позиций. И Ангус понял. В углах рта у него пролегли две жесткие складки, а глаза стали узкими, как прорези в забрале шлема. Роб хорошо знал, чем все это кончится. Отец не терпел, когда ему перечили, и наказывал строптивца ударом тяжелого кулака. Так было всегда — с тех самых пор, когда Роб, став подростком, начал проявлять характер. Ангус ударил сына в подбородок; Роб даже не сделал попытки пригнуться, и его отбросило на шаг назад. Из глаз у него посыпались искры, и он не заметил, как отец нанес ему второй удар — только почувствовал на губах солоноватый привкус крови. Ему показалось, что на него обрушилась каменная плита и зал перед ним закружился. Однако ему удалось сохранить равновесие, и он продолжал стоять перед Ангусом в полный рост, широко расставив для устойчивости ноги. Как через мутное стекло Роб видел маячившего за спиной у отца старого Фергала, а чуть в стороне от него — вдову Линдсей. Она побелела как полотно, а руки прижимала к губам — видимо, сдерживая крик. Роб позволил ударить себя и в третий раз, после чего помотал головой, чтобы избавиться от головокружения и застилавшей глаза пелены.

— Хватит, — негромко произнес он, заметив, что отец разжал кулаки.

Ярость постепенно оставляла Ангуса, глаза его слегка просветлели.

— Что ж, хватит так хватит, — пробурчал он. Вытер разбитые в кровь костяшки пальцев о полу туники, повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из зала.

Робу очень хотелось присесть, чтобы перевести дух: голова у него шла кругом, а колени подгибались от слабости. Но он, зная, что на него смотрят Фергал и вдова, пересек зал, старательно впечатывая в каменные плиты подошвы своих сапог, и даже ни разу не покачнулся. Под его сапогами потрескивал чистый сухой камыш, который слуги рассыпали по полу по распоряжению вдовы Линдсей. Кем бы ни была эта женщина в действительности — ведьмой или феей, спорить с тем, что хозяйка она замечательная, не приходилось.

По шороху платья у него за спиной он понял, что вдова Линдсей последовала за ним.

— Прошу тебя, сэр, позволь мне осмотреть и промыть твои раны.

— В этом нет необходимости.

Это не было простым упрямством, причина отказа крылась в чем-то другом.

— Ты пострадал из-за меня. Предоставь же мне возможность тебя полечить.

Слегка поморщившись от боли в бедре, он повернулся к ней и, блеснув глазами, произнес:

— Я пострадал из-за того, что так было угодно мне — ну и лэрду, конечно. У него на душе раны, которые никому не видны. Если боль, которую он мне причинил, способна облегчить его страдания, то я готов ее вытерпеть. Это мой долг — долг вассала и сына. А раны я в состоянии вылечить сам.

Она со скептическим видом выгнула бровь.

— Не уверена, что ты сможешь врачевать свои раны. К примеру, рана в бедре, которую ты получил с месяц назад, должна была уже зажить, а между тем ты все еще хромаешь. И я ничуть не удивлюсь, если она загноится.

— Спорить не стану. Она заживает довольно медленно.

— Она вообще не заживает. Я тебе больше скажу — от нее исходит запах гнили, это чувствуется даже на расстоянии. Боюсь, как бы тебе не пришлось распрощаться с ногой.

Нечто подобное уже приходило Робу в голову. Недаром он ходил к старой Мэгги, которая лечила ему рану, смазывая ее какой-то вонючей мазью и читая прогонявшие лихорадку заговоры.

— Ты Цезаря видел? — спросила Джудит и, когда Роб кивнул, улыбнулась. — Он уже бегает, хотя после его стычки с кабаном прошло совсем немного времени. Так что позволь мне тебя осмотреть. Ведь хуже не будет, верно?

— Господь свидетель, ты упрямая женщина.

— Да, так многие говорят. Итак, где прикажешь тебя осматривать — на кухне или в каком-нибудь более укромном месте?

— Мне бы не хотелось, чтобы мои раны осматривали вместе с тобой все остальные обитатели Лохви. Пойдем в светелку на третьем этаже. В это время дня она обычно пустует.

Не дожидаясь ее ответа, он направился к винтовой лестнице, которая вела в башню. Надвигалась гроза, небо затянули свинцовые тучи, и в лестничном колодце было бы совсем темно, если бы не тусклые масляные светильники в нишах. Раскаты грома слышались даже на лестнице. В воздухе чувствовалось гнетущее предгрозовое напряжение, которое могло в любой момент разрядиться молниями. Впрочем, это ощущение часто навещало Роба в стенах Лохви и от погоды не зависело. Да что Лохви! Ощущение близкой грозы витало в атмосфере Шотландии с тех пор, как горец Уильям Уоллис начал вооруженную борьбу с англичанами, и за последние тридцать лет ничуть не ослабло. Сколько Роб себя помнил, он и все, кто его окружал, жили в постоянном ожидании войны. Когда ему исполнилось шесть лет, родичи вручили ему маленький меч и стали обучать обращению с ним. Для Рыжего Дьявола Лохви было делом чести обучить своих сыновей военному делу. Этого требовали не только его личные амбиции — в хороших солдатах нуждалась его родная Шотландия. На войне раны получали часто, и к ним все привыкли. Так что опытному воину было бы стыдно придавать им слишком большое значение. Что же до кровотечения и боли — этих естественных последствий любого ранения, то считалось, что они просто недостойны внимания. По этой причине Робу и не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, как англичанка будет обрабатывать его раны. Если бы не страх потерять ногу, он никогда бы ей этого не позволил. В светелке имелись каменный очаг, стул и стол. Кроме того, там стояла большая кровать, а на полу лежали плетенные из соломы маты. Роб присел на неудобный колченогий стул, привычно поморщившись от боли в ране, нанесенной ему английским оружием в бою за крепость Норхем — в то самый день, когда в Лондоне состоялась коронация юного Эдуарда III. С тех пор уже прошло полтора месяца, но стоило ему только сделать резкое движение, как рана снов: открывалась. Леди Линдсей умеет врачевать раны — она это уже доказала, ухаживая за Цезарем, и Роб надеялся, что нога у него скоро станет как новенькая. Воины часто умирали от лихорадки, являвшейся следствием ранения, но еще чаще им отнимали пораженные гнойным воспалением конечности. Робу же, ясное дело, калекой быть не хотелось. Распахнулась дверь, и вошла леди Линдсей. В одной руке у нее была небольшая корзинка, в другой — рулон льняных бинтов. Улыбнувшись, она сказала:

— Это не займет много времени. Только тебе придется спустить штаны.

Прежде Гленлион вне зависимости от погоды носил только тунику. Обтягивающие штаны-тревсы стал поддевать, чтобы скрыть от взглядов окружающих свою рану. Пожав плечами, Роб поднялся со стула, развязал шнурки, стягивавшие на талии штаны, и спустил их до колен. Джудит подошла к столу, открыла корзинку и стала раскладывать на столе необходимые для врачевания принадлежности: бинты, пучки сухих трав, баночки с мазями и сосуды с настойками и бальзамами. Закончив работу, она еще раз окинула взглядом стол и удовлетворенно кивнула. Потом расстегнула брошь на груди, сняла толстую шерстяную накидку и, аккуратно ее свернув, положила в угол. Оставшись в одном полотняном лейне, она, чтобы это длинное одеяние не мешало ей двигаться, подтянула его вверх и заново перетянула в талии поясом.

— Дай свой кинжал, пожалуйста, — сказала она, протягивая руку. — Он наверняка заточен лучше, чем кухонные ножи.

Секунду поколебавшись, он вытащил, из ножен кинжал и вложил рукоять ей в ладонь. Рукоять кинжала была сделана из полированной кости с вырезанным на ней изображением чертополоха — знак того, что обладатель оружия находится на королевской службе.

Присев на корточки, она подсунула лезвие кинжала под повязку, стягивавшую рану на бедре, и ловко перерезала бинты. Но повязка присохла к ране и отваливаться не желала. Джудит подняла на него глаза.

— Присядь. Повязку, видимо, придется отмачивать. — Она посмотрела на холодный очаг. — Слуги даже не позаботились, чтобы в твоих покоях был огонь.

— Это не мои покои. Вернее, не только мои. Здесь у меня нет своей комнаты, — сердито произнес он. — Но если тебе нужно разжечь очаг, позови Фергала.

— Уж лучше я схожу за горячей водой на кухню. Так будет быстрее. А ты все-таки присядь. Ты такой бледный… Еще, не дай Бог, упадешь.

Роб ухмыльнулся, но сел.

— Твое распоряжение выполнено, миледи.

— Было бы хорошо, если бы все мои команды ты выполнял с таким же послушанием, — сказала она со смешком. — Вот тебе второе распоряжение: сиди и жди меня. И не пытайся отодрать бинты. Во-первых, сделаешь себе больно, а во-вторых, разбередишь рану.

Впрочем, Роб не имел ни малейшего намерения отдирать повязку. От нее исходил неприятный запах, и его едва не стошнило. Джудит вернулась через несколько минут и принесла не только таз с горячей водой, но еще кувшин с вином и кубок.

— Выпей. Это снимет неприятные ощущения, — сказала Джудит, наполняя кубок, — а я пока приготовлю все для отмачивания.

— Ты полагаешь, я настолько изнежен, что не в состоянии вытерпеть даже самую легкую боль? — спросил он с раздражением, ставя кубок на стол и даже не пригубив. — Но я давно уже не ребенок, миледи.

— Разумеется, нет, — ответила Джудит, высыпая немного сухой травы в таз с кипятком. — Не хочешь — не пей. Но помни, когда я начну работать, твое дело — сидеть тихо и резких движений не совершать.

Это было легче сказать, чем сделать. Когда поверх старых бинтов Джудит наложила смоченные горячей водой тряпки, Робу показалось, что ему в рану налили расплавленный металл. Чтобы отвлечься от пульсирующей боли в ноге, он стал наблюдать за тем, что делает Джудит.

Ее лоб пересекала едва заметная морщинка, а кожа была белой и нежной, как взбитые сливки. На щеках проступал нежный румянец, а губы были пухлые и алые. Длинные темные ресницы, оттеняя белизну щек, бросали на них легкую голубоватую тень. В отличие от большинства здешних женщин она не носила ни шапочки, ни чепчика, но заплетала волосы в косы, которые потом с большим искусством укладывала вокруг головы и стягивала бечевкой. В который уже раз он подумал, что шелковое платье и алмазная диадема подошли бы ей куда больше, нежели простое полотняное платье и шерстяная накидка, которые здесь носили жены небогатых арендаторов. Ему нравилось, как грациозно она поворачивала голову и как ловко и споро действовала своими длинными изящными пальцами.

— Сейчас будет больно, — пробормотала она и, прежде чем он успел как-то отреагировать на ее слова, одним быстрым движением сорвала старую повязку с его раны. Боль опалила его как огнем.

Роб подумал, что эта женщина вовсе не такая уж мягкая и нежная, как ему казалось, и одарил ее не слишком ласковым взглядом.

— Ты говорила, что повязку отдирать нельзя.

— Когда отмочишь, можно. Только не дергать. Нужно, чтобы рана вскрылась и вся дурная кровь из нее вышла. Выпей вина — и тебе сразу станет легче.

На этот раз он с ней спорить не стал. С новой силой задул ветер. Болтавшийся на петлях ставень с громким стуком соприкоснулся с оконной рамой. Гроза была уже совсем близко, и из нависавших над замком свинцовых туч вырвались огненные стрелы молний, а через мгновение грянул гром. Воздух был влажный, пахло мокрой землей и травой. Когда вдова обрабатывала его рану, Роб испытывал странное беспокойство. Боль напомнила Робу, как близко от его мужского естества прошло острие ранившего его копья. Пройди оно дюймом выше, и он, вполне возможно, перестал бы быть мужчиной. Все его чувства были напряжены до предела, чему в немалой степени способствовали осторожные прикосновения пальцев вдовы к ране и воспаленной коже вокруг нее, пряный запах трав, завывание ветра, вспышки молнии и отдаленный рокот грома за окном. Особенно возбуждение, не только нервное, но и чувственное, давало о себе знать, когда женщина, склоняясь над ним, открывала его взгляду свои золотистые волосы на затылке и белую шею. Отхлебнув вина, Роб попытался отвлечься от этого зрелища и перевести мысли на другое — на войну, к примеру, но ничего не получилось. Вдова Линдсей была слишком близко от него и слишком сильно волновала воображение. Поэтому он снова вернулся мыслями к тому вечеру, когда она, бесстыдно скинув с себя платье, пыталась его соблазнить. Интересно, что было бы, думал Роб, если бы он тогда ее взял? Продолжалась бы их связь или вдова, уступив раз, потом отвергла бы его? Больше всего Роба злило, что эта женщина, такая красивая, умная и утонченная, предлагала ему себя как заправская шлюха. Именно поэтому он и не овладел ею, хотя желал до безумия. Теперь он уже сомневался в том, что правильно поступил, поскольку его влекло к этой женщине с каждым днем все сильнее. Хлынул дождь, в комнате стало темно и сумрачно, хотя время только приближалось к полудню. Горевшая в стенной нише тусклая масляная лампочка угрожающе замигала, как бы давая понять, что горючее в ней подходит к концу и она скоро потухнет. Джудит подняла голову.

— Стало совсем темно. А мне нужен свет.

Не сводя с нее глаз, Роб проследил за тем, как она, поднявшись с колен, подошла к лампе, заправила ее рыбьим жиром и, перенеся на стол, зажгла фитилек. Сразу стало светлее и как-то просторнее. Огонек лампы так соблазнительно высветил ее волосы, что Роб с трудом поборол искушение коснуться золотистых прядей. Сжав в руке кубок, он снова глотнул вина. На этот раз как успокаивающее, а не обезболивающее средство. Но это ему не помогло. Несмотря на боль и проникавший в окно пронизывающий ветер, от прикосновений вдовы его бросило в жар, и он ощутил внизу живота напряжение. Без сомнения, он страстно ее желал, независимо от ее положения в замке, от того неоспоримого факта, что он являлся ее тюремщиком и в определенном смысле врагом. Теперь ни его, ни ее статус не имели для него никакого значения. Он помнил только, как смело она себя вела, отстаивая свое стремление остаться с ребенком и ухаживать за ним, и это еще больше распаляло его чувственность. Ему неожиданно пришло на ум, что он, бросив в зале вызов отцу, действовал вовсе не в своих интересах и не в интересах клана Кэмпбелл, как он пытался это всем доказать, а исключительно в интересах вдовы, и это открытие его поразило. В то же время, не отдавая себе в том отчета, он отстаивал и свои интересы, поскольку, обеспечив вдове безопасность и определенную свободу, получал возможность чаще ее видеть и с ней общаться…

— Приподними-ка ногу, сэр, — сказала Джудит и, наложив на рану смоченную лечебным настоем тряпочку, стала бинтовать ногу чистыми льняными бинтами. Закончив, подняла на него глаза и, вытирая куском полотна руки, с удовлетворением добавила: — Ну вот. Теперь заживление пойдет быстрее. Рана, как я и думала, загноилась, так что повязки придется менять каждый день. Если хочешь, я научу Фергала и повязки тебе менять будет он. Роб посмотрел на нее поверх края кубка.

— У него для такого дела руки не приспособлены, ну а кроме того, он слуга лэрда — а не мой.

— Правда? — удивилась она. — А мне казалось, он тебя очень любит.

— Любит. Но Ангуса больше. Фергал служит отцу с детских лет и предан ему как собака.

— Такая преданность в слугах по нынешним временам редкость.

— В Шотландии господа и слуги относятся друг к другу не так, как в Англии, — сказал Роб. Джудит улыбнулась; при этом у нее на щеке появилась очаровательная ямочка. Роб удивился, что только сейчас заметил ее.

— Ты чище и чаще говоришь по-английски, чем твой отец. И даже шотландский в твоих устах звучит иначе. — Она стала собирать со стола и укладывать в корзинку бинты, настои и травы. — Почему, интересно?

— Возможно, потому, что я провел в Англии больше времени.

Замечание Роба, без сомнения, вызвало у вдовы немалое любопытство.

— Надо же! Остается только догадываться, что ты там делал.

— Воевал, что же еще? Но далеко не все время. — Отхлебнув вина, Роб подумал, что из-за отсутствия штанов скрыть свою эрекцию ему вряд ли удастся. Туника так сильно натянулась у него между ног, что женщина не могла этого не заметить.

К тому времени, когда она уложила в корзинку лечебные принадлежности, у Роба от сильнейшего возбуждения ныло все тело. Он так сильно ее хотел, что поначалу не расслышал, что она ему сказала.

— У тебя вокруг рта запеклась кровь, сэр. Позволь, я ее сотру.

Наклонившись к Робу, вдова принялась осторожно про тирать смоченной в травяном настое тряпочкой ранки и ссадины, оставленные кулаком отца у него на подбородке и t углу рта. Она была так близко от него, что он чувствовал, исходивший от нее волнующий запах, напоминавший запал цветущего вереска. Роб от волнения смежил веки, но ее полный сочувствия голос продолжал звучать у него в ушах.

— Кровоподтеки будут видны еще несколько дней, но ранки и ссадины неглубоки и скоро заживут.

Роб открыл глаза и обнаружил, что лицо вдовы Л индеек находится от него на расстоянии каких-нибудь нескольких дюймов. Неожиданно он понял, что от избытка чувств не может произнести ни слова, и, чтобы не стиснуть ее в объятиях, сжал руки в кулаки. Он был не в состоянии думать, не понимал, о чем в эту минуту она говорила. Между тем она уже дважды задала ему интересующий ее вопрос.

Роб наконец понял, о чем она спрашивала.

— Что еще я делал в Англии? Ну… изучал язык, знакомился со страной и обычаями. Да мало ли что?

Почему, интересно знать, он не рассказал ей о том, что провел три года в английской тюрьме? И что совершал вместе со своими людьми налеты на английские деревни и села, предавая все огню и мечу?

— Не сомневаюсь, что ты проводил время в компании людей достойных, а не в грязных притонах, — заметила она,

— Да уж, таверны в Йорке — настоящий рассадник разврата, — попытался пошутить Роб, хотя ему было не до шуток.

— Король Эдуард думает иначе, — рассмеялась Джудит. — Тем не менее я готова с тобой согласиться, поскольку неплохо знаю Йорк и его окрестности.

Она неосознанным движением облизала полные губы. Это не укрылось от его взгляда; напряжение у него в паху стало нарастать и скоро сделалось нестерпимым. Впервые 0Н испытал такое сильное желание.

— А как насчет разврата, миледи? — Он устремил на нее немигающий взгляд своих серых, потемневших от необоримого чувства глаз. — Доводилось ли тебе ловить на себе жадные мужские взоры, исполненные страсти и вожделения?

Улыбка, появившаяся было у нее на губах, растаяла без следа.

— Я — вдова, сэр. И знаю, что мужчины могут подчас превращаться в настоящих скотов.

— Скотство и чувственность — разные вещи, леди Линдсей.

— У меня ничтожный опыт по этой части, сэр, — в смущении пробормотала вдова.

— Быть может, пришла пора этот опыт расширить? — осведомился Роб, не без удовольствия заметив, как запылали у нее щеки. Он приподнял ее лицо за подбородок, поражаясь тому, какая нежная у нее кожа.

— Похоже, — произнес он после минутной паузы, — я наконец дозрел до того, чтобы принять твое предложение.

— Предложение? Ты о чем?

Роб провел большим пальцем по ее выпуклой нижней губе.

— Помнится, ты предлагала мне сделку. Близость — в обмен на осуществление твоих желаний.

— И ты готов выполнить мои условия?

— Я готов согласиться на близость с тобой. Что же касается твоего освобождения и осуществления прочих твоих желаний, то тут я не властен. Если бы только я мог, дал бы тебе все, что ты просишь.

— Значит, тебе нечего предложить мне взамен? — Она смотрела на него строго и сосредоточенно, словно проверяя на прочность серьезность его намерений.

Ему захотелось ей солгать — предложить свободу без всякого выкупа, а заодно пообещать солнце, луну и звезды на небосводе — все, что угодно, хоть черта в ступе, тольк-бы она согласилась ему отдаться. Но слова лжи застряли него в горле, и из его уст не вырвалось ни единого звука. Как все-таки плохо, подумал Роб, что он так и не на учился лгать. Вот и теперь он сказал ей одну только правд;»

— Да, леди, нечего.

— И все-таки ты рассчитываешь, что я соглашусь н; близость с тобой?

— Нет, леди, не рассчитываю. Просто надеюсь.

Глава 10

Ровный, неумолчный стук достиг сознания Джудит; она наконец поняла, что это стучит ее собственное сердце и его биение отдается у нее в ушах. Любой ответ на предложение Роба, кроме отрицательного, сулил ей беду и крах всех ее планов. Тем не менее она испытывала странное искушение согласиться, отдаться на волю страсти, которая в ней копилась, усиливаясь с каждым его прикосновением. До сих пор она страсти не знала, только исполняла супружеский долг, когда жила с мужем, — и все. Но о том, что на свете существует страсть, Джудит слышала. Об этом рассказывали те, кому якобы посчастливилось ее испытать. Страсть и любовь воспевали также менестрели. Она всегда считала, что это выдумки, своего рода миф. Ведь если бы любовь и страсть действительно существовали, то почему, спрашивается, она до сих пор не встретила человека, который сумел бы пробудить в ней эти чувства? Много лет назад, когда она не была еще просватана за Кеннета Линдсея, она влюбилась, то есть считала, что влюбилась, в молодого оруженосца, как-то приехавшего со своим лордом в Уэйкфилд. Это был просто невинный флирт, заключавшийся в обмене взглядами и несмелыми, короткими прикосновениями во время танцев. Они даже ни разу не поцеловались. Вмешался ее отец, и по его приказу оруженосца отослали из замка прежде, чем об этом пареньке и Джудит пошли сплетни. Она не плакала, чувствовала только саднящую печаль в душе. Когда же умер Кеннет, она не почувствовала и этого. Этот устроенный ее родственниками брак, такой выгодный во всех отношениях, не принес ей счастья. Брачная ночь была напрочь лишена тепла и нежности и представляла собой некую совокупность торопливых, хаотических движений, по завершении которых обе стороны испытали немалое облегчение. Ее муж дал ясно понять, что супруга английского происхождения никаких чувств вызвать у него не может; она же поначалу так скучала по Англии и настолько ушла в собственные переживания, что никаких попыток излечить его от предвзятости по отношению к англичанам и ко всему английскому не предпринимала. Потом, правда, попыталась — но было поздно. Оба уже почувствовали себя заложниками этого брака. И вот теперь ей встретился еще один мужчина… Покрытый кровоподтеками и ранами отчаянный рубака, чьи прикосновения тем не менее были нежны и рождали у нее в душе чувства, которых она прежде не испытывала. Отдаться ему было бы, конечно, безумием, но разве не безумием было то, что творилось за окном, — этот ужасный шторм с громом, проливным дождем и молнией, который вполне мог сравниться с безумием, царившим у нее в душе. Его рука спустилась с ее подбородка и коснулась шеи; это будто бы случайное прикосновение заставило ее задрожать всем телом. Он почувствовал эту дрожь, и губы его тронула торжествующая улыбка.

— Соглашайся, леди, чего там…

Эти простые, казалось бы, слова сразу нашли отклик в ее сердце. Жившая у нее внутри некая первобытная сила готова была ответить на его призыв, хотя другая, рациональная часть ее существа всячески этому противилась. Не говоря уже о том, что близость с этим человеком противоречила всем установлениям церкви, которая грозила за прелюбодеяние муками ада. Совсем близко, чуть ли не над головой, раздался удар грома такой силы, что задрожали стены. Она испугалась что это, как не глас свыше, предупреждающий о неминуемом воздаянии за грехи?

Гленлион положил руку ей на грудь — его пальцы жгли даже сквозь грубую ткань платья. Джудит колебалась, боясь переступить дозволенную грань, и подсознательно тянула время.