ПРОЛОГ

Его губы ласкали ее шею. Ей нравились эти легкие, дразнящие прикосновения. Женщина откинула голову и хихикнула, словно от щекотки. Мужчина сжал губами мочку ее уха, и смех сменился сладостным стоном.

Господи, его ласки сводили с ума.

Он приподнял ее тяжелые волосы. Пальцы пробежали по шее, скользнули к обнаженным плечам.

— Ты такая красивая, Мэнди, — прошептал он. — Такая сексуальная.

Она хихикала. Она смеялась. А потом ощутила соль на губах и поняла, что плачет. Мужчина перевернул ее на живот. Мэнди не сопротивлялась.

Его пальцы прошлись сверху вниз и остановились на талии.

— Мне так нравится эта впадинка, — шептал он, очерчивая углубление внизу спины. — Она создана для того, чтобы пить из нее шампанское. Пусть другие ищут наслаждение в грудях и бедрах — мне нужна только вот эта впадинка. Ты позволишь, Мэнди? Подаришь ее мне?

Может быть, она сказала «да». Может, только застонала. Она уже ничего не знает и не помнит. Одну бутылку шампанского они выпили в постели. Половина другой разлилась. Во рту горело от запретного вкуса, и она постоянно повторяла себе, что все будет хорошо. Это ведь только шампанское, и у них праздник, разве нет? Он получил новую работу, БОЛЬШУЮ работу, но, — увы! — далеко отсюда. Конечно, они будут встречаться по выходным, возможно, переписываться, звонить.

Радость пополам с горем. Праздник со слезами. Прощальная встреча. Так или иначе, как ни поверни, секс под шампанское — это не то, что могут оценить милые ребята из общества «Анонимные алкоголики».

Он наклонил открытую бутылку шипучки над плечами Мэнди, и прохладная искрящаяся жидкость хлынула на ее шею, пролилась на белую атласную простыню и застыла пузырящимися лужицами. Мэнди не успевала осушать их.

— Молодец, девочка, — шептал он. — Ты молодец. Моя сладкая, моя сексуальная… Ну же, малышка, откройся. Впусти меня.

Он развел ее ноги. Мэнди выгнула спину, позабыв обо всем, не чувствуя ничего, ощущая лишь боль, которая сфокусировалась там, внизу, между ног. Теперь только он мог унять эту боль. Только он мог спасти ее.

«Будь со мной. Исцели меня».

— Прекрасная Мэнди. Такая сексуальная…

— П-п-пожалуйста…

Он вошел в нее сразу, одним движением. Она подалась ему навстречу и будто растаяла в огне наслаждения. Он получил ее всю.

«Будь со мной. Исцели меня».

Соль на щеках. Шампанское на языке. Вот только почему слезы все льются и льются? Мэнди наклонила голову к простыне и осушила лужицу шампанского. Комната завертелась, и ее едва не стошнило.

Неожиданно кровать куда-то исчезла. Они оказались на улице. В машине. На дороге. Она одета. Никаких слез. Сухие щеки. Шампанское осталось там, где они праздновали и прощались, но жажда никуда не ушла. Шесть месяцев она не позволяла себе ни капли, и сейчас ужасно хотелось выпить. Одна бутылка еще оставалась неоткрытой. Может, удастся его уговорить дать ей еще немного. Один глоток. На дорогу.

«Не уезжай…»

— Ну, как ты, малышка?

— Я в порядке, — пробормотала она.

— Может, тебе не стоило садиться за руль? Может, лучше было бы остаться на ночь…

— Я в порядке, — упрямо повторила она.

Они не могли остаться, и оба знали это. Все было прекрасно, но прекрасное не вечно. Оно приходит и уходит. Пытаться удержать его — значит сделать только хуже.

И все же он колебался. Глубокие глаза смотрели озабоченно, даже обеспокоено. В уголках собрались морщинки. Ей так это понравилось тогда… Тогда, когда они только познакомились. Мужчина посмотрел внимательно, пристально, словно увидел ее настоящую, такую, какой она была на самом деле. Потом, через долю секунды, улыбнулся, точно, найдя ее, обрел счастье.

Никогда раньше ни один мужчина не смотрел на Мэнди так. Так, как будто она особенная.

«О Боже, не уезжай…»

А потом: «…третья бутылка шампанского. Полная. За старые добрые времена. На дорогу».

Он гладил ее по щекам.

— Мэнди… — нежно шептал он. — Мэнди… впадинка на твоей спине…

Она ничего не могла ответить. Слов не было. Слезы душили ее.

— Подожди, малышка, — внезапно сказал он. — У меня идея.

Надо сосредоточиться. Нельзя отвлекаться. Дорога такая узкая и вьется, как змея. Темно. Странно, что мысли успевают, а тело реагирует с опозданием. Он сидел рядом. Хотел убедиться, что с ней ничего не случится, что она благополучно доберется до дома. Потом он возьмет такси.

Может, это ей следовало взять такси. Похоже, она не в том состоянии, чтобы вести машину. И уж если он поехал с ней, то почему она за рулем?

Мэнди так и не удалось сосредоточиться и довести мысль до конца.

— Притормози, — предупредил любовник. — Дорога здесь опасная.

Мэнди кивнула, сосредоточенно хмуря лоб.

«Какое странное колесо. Круглое, ха. Как-то странно оно себя ведет. Потому что круглое».

Нажать на тормоз. А надавила на газ. Машина прыгнула вперед.

— Извини, — пробормотала Мэнди.

Мир снова начал кружиться по спирали. Ей стало не по себе. Наверное, сейчас вырвет. Только бы не отключиться. А если все сразу?

Если бы просто закрыть глаза…

Дорога снова надвинулась на нее. Автомобиль дернулся.

Ремень безопасности. Надо пристегнуться. Мэнди пошарила по сиденью, схватила ремень, нащупала замок. Потянула. Защелка не сработала.

«Верно. Замок сломан. Надо бы починить. Как-нибудь на днях. Сегодня. Завтра. Звезды кружатся. А небо уже светлеет. Скоро солнцу вставать. Не хватает только маленькой девочки, чтобы спела: „Завтра, завтра, всегда есть завтра…“»

— Помедленнее, — снова предупредил мужчина. — Впереди крутой поворот.

Она тупо посмотрела на него. В глазах мужчины появился странный блеск. Возбуждение. Почему? Непонятно.

— Я тебя люблю, — услышала Мэнди собственный голос.

— Знаю, — ответил он и придвинулся к ней. Его рука легла на руль. — Ты такая милая, такая сексуальная. Ты никогда меня не забудешь.

Мэнди кивнула. У нее не было больше сил сдерживаться, и слезы потекли по щекам. Она лишь беспомощно всхлипнула, когда «форд-эксплорер» стало заносить. Огоньки в глазах ее спутника разгорались.

— Что ты будешь делать без меня, Мэнди? — безжалостно продолжал он. — Ты же пропадешь.

— Я знаю, знаю.

— Отец тебя бросил. И я тоже брошу тебя, Мэнди. Никаких визитов по уик-эндам. Никаких звонков. Ты останешься одна. Ночи такие долгие, когда никого нет рядом. Долгие-долгие-долгие ночи в одиночестве.

Она всхлипнула громче. Соль на щеках, шампанское на губах.

«Одиночество. Черная бездна. Одна. Одна. Одна».

— Посмотри правде в глаза, Мэнди, — мягко говорил он. — Ты не в состоянии удержать мужчину. Ты ничего собой не представляешь. Обычная пьянчужка. Господи, я собираюсь порвать с тобой, а ты думаешь только о той третьей бутылке шампанского. Это ведь так, Мэнди. Так? Ну же? Она попыталась покачать головой, но в результате согласно кивнула.

— Мэнди, — прошептал он, — добавь газу.

«Почему папа не приехал на мой день рождения? Я так жду тебя, папа!»

— Милая, милая Мэнди… «Будь со мной. Исцели меня». «Такая одинокая…»

— Тебе плохо, Мэнди. Я знаю, как тебе плохо. Но я помогу, малышка. Добавь газу.

Соль на щеках. Шампанское на губах. Нога на педали газа…

— Ты только надави чуть-чуть и уже никогда больше не будешь одинокой. Никогда не будешь скучать по мне. Нога… Где ее нога? Впереди поворот. «Так одиноко. Боже, как же мне одиноко. Как я устала».

— Ну же, Мэнди. Добавь газу.

Нога вдавливает педаль…

Она увидела его, мужчину на узкой обочине сельской дороги, в последнюю секунду. Наверное, вышел выгулять собаку и очень удивился, увидев машину в столь ранний час. Еще больше он удивился, когда понял, что машина несется прямо на него.

«Свернуть! Свернуть! Нужно свернуть!»

Аманда Джейн Куинси отчаянно дернула руль…

Но автомобиль несся прямо вперед. Ее любовник не убрал руку с руля и не позволил девушке повернуть.

Время остановилось. Ничего не понимая, Мэнди повернулась к человеку, которого успела полюбить. Увидела проносящуюся за окном тьму. Увидела ремень безопасности на широкой, сильной груди. И услышала слова любимого:

— Прощай, милая Мэнди. Когда попадешь в ад, не забудь передать от меня привет своему отцу.

Автомобиль налетел на мужчину. Глухой, тяжелый удар. Короткий оборванный вскрик. Машина сошла с дороги, однако не остановилась. И когда Мэнди уже подумала, что все в порядке, что она цела и невредима, что они целы и невредимы, из темноты выступил телеграфный столб.

Она не успела даже закричать. «Форд-эксплорер» врезался в толстый деревянный столб на скорости тридцать пять миль в час. Передний бампер ушел вниз, задний взлетел вверх. Мэнди бросило вперед, на лобовое стекло, и металлическая рама раздавила ее макушку.

У пассажира таких проблем не возникло. Широкая лента ремня безопасности стиснула грудь, вжав в спинку сиденья как раз в тот момент, когда передок «форда» превратился в лепешку. Голова пассажира дернулась вперед. Внутренние органы вскинулись вверх, на мгновение перебив дыхание. Пассажир охнул, зажмурился, но через несколько секунд давление ушло. Машина осела. Он тоже. Все было в порядке.

Пассажир расстегнул пряжку ремня. Он сделал это голыми руками, потому что хорошо подготовился и не беспокоился из-за отпечатков пальцев. Спешить тоже некуда. Сельская дорога, ранний предрассветный час. Пройдет минут десять — двадцать, а то и полчаса, прежде чем кто-то проедет мимо.

Он осмотрел прекрасную, милую, сексуальную Мэнди. Слабый пульс еще прощупывался, но теперь у нее отсутствовала едва ли не вся верхняя часть черепа. Тело еще пыталось бороться за жизнь, хотя у мозга уже никаких шансов.

Он мог поздравить себя с успехом. Полтора года планирования, тщательной подготовки не прошли даром. Аманда Джейн Куинси умерла. Умерла в страхе, умерла в сомнениях, умерла с разбитым сердцем.

Они еще не поквитались, он и Пирс Куинси, но начало положено.

1

Был понедельник. Частный детектив Лоррейн Коннер сидела, сгорбившись у заваленного бумагами письменного стола. Потыкав в клавиатуру старого и не всегда сговорчивого ноутбука, она угрюмо уставилась на результаты, представленные на экране монитора, потом повторила операцию, получила те же удручающие цифры и наградила их тем же мрачным взглядом. Компьютер, однако, не испугался и оставил все как есть.

Чертов файл, подумала она. Чертовы цифры. Чертова жара. И еще этот чертов вентилятор. Она купила его всего лишь на прошлой неделе, а он уже отказывался работать и приступал к исполнению обязанностей только после того, как получал пару тумаков. Лоррейн отвесила вентилятору требуемую двойную порцию и наконец-то получила в качестве вознаграждения слабый ветерок. Боже, эта погода ее доконает.

Три часа дня. Солнце светило в полную силу, столбики термометров ползли вверх, словно вознамерясь установить новый температурный рекорд июля для города Портленда, что в штате Орегон. Строго говоря, в Портленде не бывает так нелепо, абсурдно жарко, как на Восточном побережье. Теоретически здесь не должно быть так же влажно, как на юге. К несчастью, климат в наше время, похоже, не понимает таких простых вещей. Рейни уже давно сменила тенниску на белый топ, который теперь прилепился к телу, а голые локти оставляли на поверхности стола влажные пятна. Если станет жарче, придется взять ноутбук в душевую.

Конечно, можно было бы воспользоваться кондиционером, но, выполняя собственноручно разработанную «программу по затягиванию поясов», Рейни приходилось проветривать свою просторную однокомнатную квартиру на чердачном этаже по старинке, открыв все окна и включив маломощный вентилятор. К сожалению, такой пустяк, как жара, хуже всего сказывался именно на Лоррейн. Прохладнее на ее восьмом этаже не становилось, зато содержание смога в воздухе увеличилось в несколько раз.

Не лучший день для того, чтобы «затягивать пояс». Особенно в самом шикарном районе Портленда — Перле, где кофе со льдом подают практически на каждом углу, а все без исключения кафе с гордостью предлагают отведать «наивкуснейшее мороженое». Видит Бог, большинство ее тянущихся вверх соседей наверняка сидят сейчас в «Старбакс» [1], наслаждаясь кондиционированным уютом и делая нелегкий выбор между чаем со льдом и горячим шоколадом.

Но не Рейни. Нет, новая, улучшенная Рейни сидела в своей роскошной квартирке на верхнем этаже роскошного восьмиэтажного дома в роскошном квартале и пыталась решить, что важнее — деньги на стиральную машину или карбюратор для пятнадцатилетней развалюхи. С одной стороны, чистая одежда всегда производит благоприятное впечатление при знакомстве с новым клиентом. С другой — что толку брать новые дела, если у тебя нет возможности их выполнить. Мелочи, мелочи.

Она предприняла еще одну попытку договориться с компьютером по поводу бюджета, но чертова машина продемонстрировала полное отсутствие воображения, выдав прежний, пессимистический, результат. Рейни вздохнула. Она только что сдала тест на получение лицензии частного детектива. Хорошая новость — теперь она могла работать на адвокатов защиты в качестве следователя, то есть играть роль Пола Дрейка при Перри Мейсоне. Но хорошая новость не бывает без плохой — двухгодичная лицензия обошлась в семьсот баксов. Потом пришлось выложить еще сотню. И наконец, расстаться с восемьюстами баксами за страховку.

В общем, компания «Коннер инвестигейшнс» шла в гору, если не считать того, что ее бюджет потерял тысячу шестьсот долларов и это сказывалось на фирме не самым лучшим образом.

— Но мне хочется есть, — попыталась объяснить Рейни, однако файлу деловых операций не было никакого дела до ее желаний.

Прозвенел звонок. Рейни выпрямилась, удивленно мигнула и растерянно провела ладонью по волосам. На сегодня никаких клиентов не намечалось. Она заглянула в общую комнату, где стоял телевизор, настроенный на камеры наблюдения и показывавший в данный момент вид с главного входа.

Перед запертой дверью стоял хорошо одетый мужчина с припорошенными сединой волосами. В тот момент, когда Рейни посмотрела на экран, мужчина, вся поза которого выражала терпеливое ожидание, еще раз надавил кнопку звонка и, подняв голову, повернулся лицом к камере.

Рейни ничего не смогла с собой поделать. У нее перехватило дыхание. Может быть, даже остановилось сердце. Она посмотрела на него, последнего из тех, кого ожидала здесь увидеть, и внутри у нее все полетело вверх тормашками.

Рука снова потянулась к недавно подстриженным волосам. Рейни еще сама не привыкла к собственному новому облику, а ее голова с этой прической напоминала из-за жары проволочную щетку для мытья посуды. Топ тоже выглядела не лучшим образом — старый и пропахший потом.

Шорты из обрезанных джинсов, рваные, поношенные, с бахромой, никак не тянули на одежду сыщика-профессионала. Она занималась бумажной работой, не выходя из дома, и прихорашиваться было ни к чему, а то… О Боже, а побрызгалась ли она утром дезодорантом?

Старший специальный агент Пирс Куинси продолжал смотреть в объектив камеры наблюдения, и в его синих глазах ощущалось напряжение.

Носившиеся в голове Рейни разрозненные мысли замедлили ход и упорядочились. Пальцы замерли в ложбинке у горла. Она внимательно разглядывала того, кого видела в последний раз более восьми месяцев назад. Того, кто уже шесть месяцев не звонил.

Те же морщинки в уголках глаз. Те же глубокие борозды на лбу. Твердое, сухое лицо человека, которому приходится слишком часто иметь дело со смертью.

Будь она проклята, если ей все это не нравилось!

Тот же безупречно пошитый костюм. Те же непроницаемые, застывшие черты. В мире не было другого такого, как спецагент Куинси.

Он позвонил в третий раз, всем своим видом показывая, что не намерен уходить. Приняв решение, Куинси редко отступал от него. Вот только в случае с ней…

Рейни недовольно тряхнула головой. Нет, нет, не надо так думать. Они оба пытались, но у них ничего не вышло. Чего бы Куинси ни хотел от нее сейчас, это вряд ли касается ее лично. Она впустила его.

Поднявшись на восьмой этаж, Куинси постучал в дверь. Рейни хватило времени, чтобы опрыснуть себя дезодорантом, но уже ничто на свете не могло спасти волосы. Она рывком открыла дверь, уперлась рукой в обтянутое джинсой бедро и, балансируя на одной ноге, встретила гостя бодрым «Привет!».

— Здравствуй, Рейни.

Она ждала. Пауза затягивалась, и первым, к огромному удовлетворению Рейни, не выдержал Куинси.

— Я уже начал беспокоиться, что не застану тебя. Думал, может, ты на деле.

— Ну, как ты понимаешь, даже хорошие парни не могут работать все время.

Куинси поднял бровь. Его сухой тон моментально отозвался в Рейни ностальгическими воспоминаниями.

— А я и не знал.

Она невольно улыбнулась, открыла дверь немного шире и впустила его в квартиру.

Куинси не стал сразу высказывать свое мнение, а обошел ее жилище с самым небрежным видом, который, конечно, мог бы ввести в заблуждение кого-то, но не Рейни. Четыре месяца назад она потратила большую часть своих сбережений на эту вот квартиру на последнем этаже и хорошо знала, какое впечатление производит ее обитель. Одиннадцатифутовые потолки над переоборудованным складским помещением. Открытое, залитое солнцем пространство, разделенное кухонной стойкой и восемью гигантскими поддерживающими колоннами на четыре функциональные зоны: кухню, спальню, общую комнату и кабинет. Огромные окна, занимающие целую стену и сохранившие оригинальное стекло 1925 года.

Предыдущая владелица выложила вход теплым красным кирпичом и раскрасила жилое пространство грубоватыми красками земли: желтовато-коричневой и рыжевато-красной. В результате получилось то, что называется в журналах «шиком потертости», то, на что сама Рейни никогда бы не решилась. Квартира едва не привела новоиспеченного детектива к банкротству, но, едва увидев ее, Рейни поняла — это то, что надо. Модная, роскошная, красивая. И может быть, если бы новая и улучшенная Лоррейн Коннер пожила какое-то время в такой квартире, то и сама бы стала такой.

— Мило, — сказал наконец Куинси. Рейни пристально посмотрела на него, но, похоже, Куинси говорил искренне, и она хмыкнула в ответ.

— Не знал, что ты умеешь красить губкой, — заметил гость.

— Не я. Предыдущая хозяйка.

— Вот как. Что ж, отличная работа. Новая прическа?

— Пришлось пожертвовать волосами, чтобы купить этот чердак.

— Ты всегда была сообразительной. Не очень организованной, судя по письменному столу, но сообразительной.

— Зачем ты здесь?

Куинси помолчал, потом неохотно улыбнулся:

— В чем тебе не откажешь, так это в умении переходить к делу.

— А тебе в умении уходить от ответа.

— Туше.

Рейни вскинула бровь, показывая, что не удовлетворена ответом, и, усевшись на стол, стала ждать. Хорошо зная Куинси, она не сомневалась, что такая тактика принесет ей успех.

Старший специальный агент Пирс Куинси начал карьеру в профильном отделе Федерального бюро расследований в те далекие времена, когда этот отдел назывался вспомогательным подразделением, и вскоре стал одним из самых лучших. Шесть лет назад после одного особенно тяжелого дела он перешел на работу в отдел бихевиористики, где посвятил себя изучению будущих потенциальных способов убийства. Кроме того, он преподавал в Академии ФБР в Квонтико.

Рейни познакомилась с ним год назад в своем родном городке Бейкерсвилле, когда тишину и покой этого тихого местечка нарушило жестокое массовое убийство. Вместе с Куинси она побывала на месте преступления и уже тогда была поражена бесстрастием, с которым ее новый знакомый смотрел на меловые контуры тел жертв — маленьких девочек.

Поначалу ей не хватало его собранности и самообладания. Рейни обрела их в последующие дни расследования, когда дела в родном городе пошли совсем плохо и она наконец поняла, сколь многого должна бояться. Урок давался тяжело. Куинси, бывший в начале расследования союзником Рейни, стал ее якорем. А к концу дела появились намеки на что-то большее.

Потом Рейни лишилась работы в департаменте шерифа, а еще через некоторое время окружной прокурор предъявил ей обвинение в убийстве, совершенном четырнадцатью годами ранее, и она провела четыре месяца за решеткой в ожидании суда. Восемь месяцев назад обвинения против Рейни были внезапно сняты без какого-либо объяснения причин. Все закончилось.

Адвокат высказал предположение, что, возможно, дело закрыли по указанию сверху, благодаря вмешательству некоего влиятельного лица. Рейни не поднимала эту тему, но всегда подозревала, что «влиятельным лицом» был Куинси. Сейчас это обстоятельство отнюдь не способствовало сближению, а скорее даже стояло между ними.

Он был старший специальный агент Пирс Куинси, человек, поймавший Джима Беккета, человек, нашедший Генри Хокинса, человек, возможно, знавший, что случилось с Джимми Хоффой [2].

Она же была просто Лоррейн Коннер, и ей предстояло сделать еще очень и очень много, чтобы наладить собственную жизнь.

— У меня есть для тебя работа, — сказал Куинси. Рейни едва удержалась, чтобы не хмыкнуть.

— Что? Разве Бюро для тебя уже недостаточно хорошо?

— Это… — неуверенно начал он, — это личное.

— Перестань, Куинси. Бюро — твоя жизнь. Оно — все твое личное. И все, чем оно занимается, для тебя личное.

— Это дело в большей степени, чем большинство других. Ты дашь мне стакан воды?

Рейни задумчиво нахмурилась. Куинси с миссией личного характера. Сказать, что она была заинтригована, значило не сказать ничего.

Рейни сходила на кухню, налила два стакана воды, добавила побольше льда и вернулась в гостиную. Куинси уже расположился на ее чересчур пухлой, в голубую полоску, софе. Диван, старый и облезлый, был одним из немногих предметов, напоминавших о жизни в Бейкерсвилле. Там Рейни жила в крохотном домишке в стиле ранчо, окруженном высоченными соснами. Там не завывали сирены, не бывало поздних гостей. Только скорбное уханье совы да бесконечные вечера с одними и теми же воспоминаниями: мать с бутылкой, мать с поднятыми кулаками, мать с размозженной головой.

Не все перемены, случившиеся в жизни Рейни в последнее время, были плохи.

Куинси долго пил воду, потом снял пиджак и аккуратно положил его на подлокотник дивана. Плечевая кобура на фоне белой рубашки казалась темным пятном.

— Моя дочь… в прошлом месяце мы похоронили Мэнди.

— Ох, Куинси, мне так жаль, — инстинктивно откликнулась Рейни и тут же сжала пальцы в кулаки, чтобы не совершить какой-нибудь глупости, например, не положить руку ему на плечо.

Она знала об автомобильной аварии, в которую попала Мэнди, как знала и то, что последовало за этим. Год назад двадцатитрехлетняя дочь Куинси налетела на телеграфный столб, получив при столкновении тяжелое повреждение мозга. В больнице ее сразу же подсоединили к системе жизнеобеспечения, но только лишь для того, чтобы сохранить органы для трансплантации. К сожалению, получилось так, что бывшая жена Куинси, Бетти, приняла искусственное поддержание жизнедеятельности за саму жизнь и отказалась дать разрешение на отключение аппарата. Куинси и Бетти поссорились. В конце концов Куинси оставил ночные бдения у постели дочери и вернулся на работу, приняв таким образом решение, еще более отвратившее от него бывшую супругу.

— Бетти все же дала разрешение, — добавила Рейни. Куинси кивнул.

— Я и не думал… Для меня Мэнди умерла уже более года назад. Не думал, что будет так трудно.

— Она же твоя дочь. Странно, если бы такое воспринималось легко.

— Рейни…

Казалось, он собирался что-то сказать, может быть, на мгновение захваченный чувством былой близости, чувством, располагающим к несвойственной ему откровенности. Потом этот миг прошел. Куинси покачал головой.

— Я хочу воспользоваться твоими услугами.

— Почему?

— Хочу, чтобы ты занялась тем дорожным происшествием. Хочу, чтобы выяснила, был ли это только несчастный случай. — Рейни ошеломленно молчала, и Куинси, от которого не укрылось ее сомнение, твердо добавил: — Вскрылись некоторые обстоятельства. Мне нужно, чтобы ты провела расследование.

— Насколько я помню, она была пьяна, — сказала Рейни, стараясь оправиться от потрясения, вызванного необычной просьбой. — Она была пьяна и поэтому сбила человека, собаку и телеграфный столб. Все. Конец. Точка.

— Мэнди действительно была пьяна. В больнице подтвердили, что уровень алкоголя в крови в два раза превышал допустимый, но меня интересует, как случилось, что она напилась. На похоронах я разговаривал с некоторыми из ее подруг, и одна из них, Мэри Олсен, утверждает, что большую часть вечера Аманда провела у нее дома, где пила только диет-колу и играла в карты. Да, я не общался с Мэнди какое-то время. Ты… ты же знаешь, что у нас с ней не было особенно близких отношений. Но, судя по всему, за шесть месяцев до этого инцидента Мэнди стала ходить на собрания «Анонимных алкоголиков», и дела у нее складывались неплохо. Друзья гордились ее успехами. Рейни нахмурилась.

— А во время карточной игры ничего не случилось? Может, она расстроилась из-за чего-то и из-за этого завернула в бар?

— По словам Мэри Олсен, ничего такого не было. И Аманда ушла от нее только в половине третьего ночи. К этому времени все бары уже закрыты.

— Она была одна?

— Да.

— Может, приехала домой и выпила там?

— А потом снова села в машину и поехала? Куда? Рейни задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Ладно, пусть так. А что, если спиртное было у нее в машине и она начала пить, едва сев за руль?

— Ни в машине, ни в ее квартире никаких бутылок не обнаружено. Дальше. Магазины, торгующие спиртным, были закрыты, так что купить выпивку по дороге она не могла.

— Есть другой вариант. Она взяла спиртное еще до того, как приехала к подруге, выпила в машине, а бутылку выбросила по дороге. Ну, чтобы, так сказать, замести следы.

— Аманда разбилась в пятнадцати милях от своей квартиры, на какой-то проселочной дороге, не имеющей прямого отношения ни к ее дому, ни к дому Мэри Олсен.

— То есть ей просто захотелось прокатиться…

— В пьяном состоянии, в половине шестого утра, не имея при себе спиртного, — закончил за нее Куинси. — Рейни, меня такое объяснение не устраивает.

Рейни ответила не сразу. Мысленно она перебирала факты, пытаясь сложить их в понятную картину.

— Возможно, уехав от Мэри Олсен, Аманда заглянула к кому-то еще?

— Согласен, такое возможно. По словам Мэри, за несколько месяцев до происшествия Аманда познакомилась с каким-то мужчиной. Никто из ее друзей и знакомых его не видел, но, похоже, это был очень приятный, заботливый человек. Моя дочь… Аманда призналась Мэри, что, кажется, влюбилась в него.

— Но ты этого парня не встречал?

— Нет.

Она наклонила голову и искоса посмотрела на Куинси:

— Как насчет похорон? Он ведь был на похоронах?

— Нет. На похороны этот человек не приехал. Имени его никто не знает, как никто не знает, как с ним связаться. Рейни посмотрела Куинси в глаза:

— Если он такой замечательный, то, конечно, мог бы найти тебя. Не сомневаюсь, что Мэнди упомянула о своем отце и рассказала о твоих успехах…

— Я думал об этом.

— Значит, никаких следов Мистера Совершенство?

— Нет.

И только тогда Рейни наконец поняла.

— Ты ведь не веришь, что произошел всего лишь несчастный случай, да? Считаешь, что она погибла по вине этого Мистера Совершенство. Он напоил твою дочурку, а потом позволил ей одной поехать домой.

— Я не знаю, что он сделал, — тихо и спокойно ответил Куинси, — но знаю, что Аманда непонятным образом добралась до спиртного между половиной третьего ночи и половиной шестого утра. Я знаю, что это стоило ей жизни. У нее были проблемы. Она пила… Да, мне бы хотелось услышать его версию.

— Куинси, здесь нечего расследовать. Это всего лишь одна из пяти стадий горя. Ты сам знаешь, отрицание…

Рейни старалась говорить как можно мягче, но получилось резко, и Куинси отреагировал почти незамедлительно. Губы поджались, глаза потемнели, черты лица обострились. Куинси был исследователем и воспринимал мир как огромную головоломку, поддающуюся анализу и решению. Но Куинси был также и охотником; Рейни видела и эту его сторону. Однажды — то был их последний вечер вместе — она даже прикасалась к шрамам на его груди.

— Я хочу знать, что случилось с моей дочерью в последнюю ночь ее жизни, — твердо и четко сказал он. — И прошу тебя выяснить это для меня. Я заплачу тебе. Итак, ты берешься за дело или нет?

— О Господи! — Рейни соскочила со стола, несколько раз прошлась по комнате, чтобы Куинси не видел, как разозлил ее, и, наконец уныло проговорила: — Ты же знаешь, что я тебе помогу, и знаешь, что не возьму твои проклятые деньги.

— Предстоит расследование, Рейни. Обычное расследование, и ты мне ничем не обязана.

— Чушь! Это еще одна кроха, которую ты мне подбрасываешь, и мы оба это понимаем. Ты агент ФБР. У тебя есть доступ к собственной лаборатории, у тебя контактов в сто раз больше, чем у меня.

— И всем им захочется узнать, почему я задаю вопросы. И все будут совать нос в жизнь моей семьи и скептически воспринимать мою озабоченность, даже если вслух никто ничего из вежливости и не скажет.

— Я лишь хочу объяснить…

— Я знаю, что ты хочешь мне объяснить! Да, мне трудно примириться с тем, что Аманда… мертва. Господи, я же ее отец! Конечно, я не хочу в это верить. Но помимо прочего, Рейни, я еще и следователь. Как и ты. Так вот, в этом деле что-то не так. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты со мной не согласна и что дело чистое.

Рейни остановилась и посмотрела Куинси в глаза. Дерзко и непокорно. А уже в следующий миг пожалела, что поступила столь опрометчиво. Он сидел, стиснув зубы и сжав кулаки, и, черт бы все побрал, ей нравилось видеть его таким. Пусть у всего остального мира будет собранный и сосредоточенный профессионал Пирс Куинси. Рейни же нужен вот этот мужчина. И когда-то…

— Ты попросил окружного прокурора снять с меня обвинения? — спросила она,

— Что?

— Ты попросил окружного прокурора снять с меня обвинения?

— Нет. — Куинси недоуменно покачал головой. — Рейни, это ведь я советовал тебе пройти через судебное разбирательство, чтобы навсегда оставить прошлое в прошлом. Зачем бы мне вмешиваться?

— Ладно, я берусь за твое дело.

— Что?

— Я берусь за твое дело! Четыре сотни в день плюс расходы. Имей в виду, я абсолютно ничего не знаю ни о Виргинии, ни об автомобильных авариях, так что не обвиняй меня потом в нехватке опыта. Говорю тебе прямо сейчас: у меня нет опыта, но я все равно буду брать с тебя по четыреста баксов за каждый день.

— Ты просто неотразима.

— Я быстро учусь. Мы оба знаем, что я быстро учусь. Рейни произнесла это с излишним ожесточением. Лицо Куинси едва не помягчело, но он вовремя спохватился.

— Договорились, — сухо бросил он, потом поднял пиджак, вытащил из кармана плотный конверт и положил его на стеклянный кофейный столик. — Здесь официальный рапорт о происшествии. Там есть и имя полицейского, производившего расследование. Не сомневаюсь, что тебе захочется начать с него.

— Боже мой, Куинси, тебе не следовало это читать.

— Она моя дочь, Рейни, и это единственное, что я еще могу для нее сделать. А теперь пошли, я угощаю.

— Угощаешь? Чем?

— Обедом. Здесь у тебя чертовски жарко, и, Рейни, тебе не помешало бы что-то на себя надеть.

— Раз ты так, то я в этом топе и пойду. И коль уж ты угощаешь, то пойдем мы в «Обас».

2

Стоило выйти из дома, как все остальное пришло само собой, и вскоре Рейни уже чувствовала себя в прежней роли. Куинси увлек ее в город и ведет в шикарный ресторан. Впереди прекрасный обед с восхитительными блюдами: тропическими креветочными коктейлями, редким тунцом ахи, энчиладами с толченым серым калифорнийским орехом.

Куинси выпил два знаменитых «Дайкири», поданных в охлажденных стаканах для мартини. Рейни довольствовалась водой, потому что в таком месте, как «Обас», ей не хватало смелости совершить свой небольшой ритуал: заказать — но не выпить — «Будвайзер».

Говорили мало. Говорили много. Боже, как же приятно было снова видеть его!

— Ну, и как дела у частного детектива? — поинтересовался Куинси посреди десерта, когда мелкие темы были исчерпаны и они немного пообвыклись.

— Хорошо. Только что получила лицензию. Номер пятьсот двадцать один, это я.

— Частная работа?

— Немного. Познакомилась с несколькими адвокатами, они-то и убедили меня получить лицензию. Теперь могу работать на них — собираю информацию о свидетелях, занимаюсь реконструкцией мест преступлений, анализирую полицейские рапорты. Приходится, конечно, много времени просиживать за столом, но это совсем не то, что слежка за неверными мужьями и женами.

— Звучит интересно. Рейни рассмеялась:

— Интересно? Это же скукотища! Сидеть целый день в информационной сети судебного ведомства штата Орегон. А уж если удается получить доступ к уголовным досье орегонской полиции, так можно вообще считать себя счастливчиком. Немного ума, конечно, требуется, но ничего такого, чтобы разогнать кровь адреналином.

— Мне тоже приходится читать много отчетов, — словно оправдываясь, проговорил Куинси.

— Ты летаешь в разные места. Разговариваешь с людьми. Бываешь там, где кровь еще свежа.

— Тебе этого так сильно не хватает?

Рейни отвела взгляд, чтобы не отвечать на вопрос, и, пожалев о том, что так и не заказала «Будвайзер», сменила тему:

— Как дела у Кимберли?

— Не знаю. Рейни вскинула бровь:

— Мне казалось, что ей-то ты нравишься.

Куинси поморщился:

— Такт, Рейни. Такт.

— Я лишь пытаюсь быть последовательной.

— Кимберли нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Думаю, случившееся с сестрой ударило по ней сильнее, чем по всем остальным. Она злится, и от этого ей не по себе.

— Злится на Аманду или на тебя и Бетти?

— Честно говоря, не уверен, что знаю. Рейни кивнула.

— Мне всегда хотелось иметь брата или сестру. Казалось, это замечательно, когда у тебя есть, так сказать, генетический союзник. Тот, с кем можно поиграть. С кем можно подраться. С кем у тебя одни родители, так что он точно может сказать, действительно ли ваша мамочка сошла с катушек или тебе это только кажется. Но насколько я могу судить, Мэнди была не очень близка с Кимберли. Так получилось, что главным источником стресса в семье стала как раз она.

— Мятежная старшая сестра, привлекающая к себе все внимание, — согласился Куинси.

— Тогда как Кимберли ведет себя как примерный ребенок, прирожденный дипломат.

— Бетти страшно не нравится, когда я так говорю, но со временем из Кимберли выйдет потрясающий агент.

— Она по-прежнему занимается криминологией?

— Готовится получить степень бакалавра по социологии. — Морщины на лбу Куинси моментально разгладились. Младшая дочь была его гордостью, и он этого не скрывал. — А что нового в Бейкерсвилле?

— Полный порядок. После всего, что там было, можно сказать, лучше и не пожелаешь.

— Шеп и Сэнди?

— По-прежнему вместе. — Рейни покачала головой. — Шеп работает на одну охранную фирму в Салеме. Сэнди занялась проблемами подростковой преступности.

— Молодец. А Люк Хейз?

— Из него получился образцовый шериф. По крайней мере так он мне сам сказал. Я была там пять… нет, шесть месяцев назад. Город в хороших руках.

— Странно, что ты туда вернулась.

— У Люка было ко мне небольшое дело. Куинси с любопытством уставился на нее, и Рейни, пожав плечами, поделилась информацией:

— Он наводил справки о моей матери.

— О твоей матери? — удивился Куинси.

Мать Рейни была мертва уже пятнадцать лет, ее убили выстрелом в голову. Большинство обитателей Бейкерсвилла считали, что курок спустила Рейни. Вот что получается, когда УХОДИШЬ из дома с перепачканными кровью волосами.

— В городе появился какой-то парень. Искал мою мать. Люк решил, что мне надо быть в курсе.

— Но откуда он взялся? Столько лет прошло.

Рейни невольно усмехнулась:

— Его только-только выпустили из тюрьмы. Отсидел тридцать лет за убийство при отягчающих. Да, моя мамочка знала, кого выбирать.

— И, несомненно, умела производить впечатление, — шутливо добавил Куинси. — Подумать только, парень не забыл ее даже через тридцать лет.

— Люк проверил его по полной программе. Вроде бы ничего подозрительного. Передал информацию мне, вот и все.

На лице Куинси снова появилось странное выражение, словно он собрался что-то сказать, но потом передумал.

Официант принес счет. Куинси расплатился. И снова, как в старые времена, Рейни притворилась, что ее это не трогает.

Самым разумным было бы на этом и закончить. Куинси прилетел, поручил ей срочное дело и вывел девушку в город. Помаши ручкой, пока все хорошо. Но… На часах всего лишь семь, жара только-только начала спадать, а самолюбие требовало удовлетворения.

Рейни повела гостя по достопримечательностям района Перл. Взглянуть на роскошный антикварный салон, рядом с которым в неположенном месте припарковался шикарный «порше». Вот еще одна кафешка, вот художественная галерея, вот демонстрационный зал с эксклюзивной, ручной работы мебелью. Рейни провела Куинси мимо длинного ряда недавно реконструированных складов с преобразившимися, выкрашенными в кремово-желтые и мягкие оранжевые цвета стенами, за скромными фасадами которых скрывались полумиллионные апартаменты и роскошные пентхаусы. В аккуратных крохотных садиках, прилепившихся к фасадам домов, сидели люди. Закованные в костюмы от Джей Кру парочки прогуливали по чистеньким улицам породистых черных лабрадоров.

«Посмотри вокруг, взгляни на это все, — мысленно призывала своего спутника Рейни. — Посмотри на меня. Неплохо для девчонки из какого-то там Бейкерсвилла».

Потом в поле ее зрения попали рваные, с бахромой шорты и убогий топ, и эйфория моментально испарилась. Ей был нужен этот мир с его распрекрасными штучками. Она ненавидела этот мир с его распрекрасными штучками. Тридцать два года, а до сих пор не определилась с тем, кто она такая и чего хочет от жизни. От этого Рейни злилась, но по большей части на саму себя.

Она резко развернулась и устремилась в противоположную сторону. Слегка сбитый с толку, Куинси последовал за ней.

Ее целью было «Туше» — заведение, не претендовавшее на общегородскую известность. Оно появилось еще в те времена, когда приходивший в упадок район складов привлекал разве что бедных студентов колледжа. И будет стоять на своем месте после того, как уставшие от напоминающих пещеры апартаментов толпы устремятся к зеленеющим лужайкам на склонах холмов. Внизу располагался ресторан. Неплохой. Вверху — бильярдная. Намного лучше.

У барной стойки Рейни обменяла водительское удостоверение и несколько бумажек на бильярдные шары, два кия и два «Будвайзера». Куинси поднял бровь и снял пиджак. В тускло освещаемой комнате, заполненной парой дюжин студентов и полудюжиной байкеров, он был единственным, кто носил пиджак. Чужак, рыба на берегу, бельмо на глазу. Куинси попал не в свою стихию и знал это.

— Восемь шаров, — сказала Рейни. — Выбьешь сразу восьмой — считай себя покойником. Касание…

— Я знаю правила, — ровным голосом отозвался Куинси.

— Кто бы сомневался. — Она положила шары и протянула ему кий.

Куинси приятно удивил ее тем, что покатал кий по столу, проверяя, нет ли неровностей.

— Неплохо.

— Это приличное место. И хватит выставляться. Разбивай.

Куинси был хорош. Другого она и не ожидала. В тот промежуток времени, когда они были вместе, ей так и не удалось отыскать его слабое место, что одновременно раздражало и не давало ослабнуть интересу. Но Рейни прожила в районе Перл уже четыре месяца, а «Туше» все еще оставалось единственным местом, где она чувствовала себя как дома.

Потертые столы, затоптанный ковер, видавший виды бар. Заведение, как и сама Рейни, знавало на своем веку всякое.

Куинси выбил шесть подряд, прежде чем промахнулся. Бармен Леонард задержался у их стола, понаблюдал и отошел, с безразличным видом пожав плечами. «Туше» привлекало немало мастеров кия, так что он видывал и получше.

Настала очередь Рейни. Она начала чересчур самонадеянно, с раскачкой. В венах бушевал адреналин, в ушах приятно звенело. Она улыбалась и знала это, не заглядывая в зеркало. В глазах у Куинси разгорался огонь. Рейни ощутила жар его взгляда на своих голых руках, когда наклонилась над столом. Куинси расстегнул воротничок и закатал рукава. Мел на пальцах, голубоватое пятнышко на щеке.

Они вступили на опасную территорию. Ей это нравилось.

— В угол, — сказала Рейни, и игра началась по-настоящему.

Они сражались три часа. Куинси выиграл первую партию, когда Рейни решила показать класс и промахнулась. Он взял вторую, когда она применила агрессивную тактику и попыталась закончить партию ударом от трех бортов. И снова промазала. Потом Рейни победила в третьей, четвертой и пятой, с успехом повторив прежние попытки, что заставило ее расчетливого противника призадуматься.

— Сдаешься? — спросила она.

— Только вхожу во вкус, — ответил он. — Я только вхожу во вкус.

Рейни ухмыльнулась и вернулась к столу. В шестой партии Куинси преподнес сюрприз, уступив точность в обмен на силу. Оказывается, у него еще оставалось кое-что в запасе. Ладно, так даже интереснее.

Он взял верх в шестой, и они согласились на седьмую.

— Ты много играешь, — заметил Куинси, загоняя в лузу четвертый шар.

Тон голоса остался мягким, но лоб Куинси блестел от пота, и времени на подготовку ударов он тратил больше, чем вначале.

— Мне здесь нравится.

— Приятное местечко, — согласился Куинси. — Но если хочешь сыграть по-настоящему, надо ехать в Чикаго.

Он нацелился на восьмой шар и промахнулся. Рейни забрала у него кий.

— К черту Чикаго, — сказала она и убрала шары со стола.

— Что теперь? — спросил Куинси.

Он тяжело дышал. Рейни тоже. В бильярдной стало жарко. Час уже поздний. Рейни не была настолько наивной, чтобы не различить нюансов вопроса. Она огляделась, едва скользнув взглядом по обшарпанным стенам и неказистой обстановке. Посмотрела в окно — на улице уже горели, разливая мягкий призывный свет, фонари. Подумала о своей прекрасной и дорогушей квартире на восьмом этаже, где раньше был чердак. Вспомнила старый домишко в стиле пятидесятых и устремленные в небо сосны, по которым все еще скучала.

Она перевела взгляд на Куинси:

— Мне пора домой.

— Я так и подумал.

— С утра много работы.

— Рейни…

— Ничего ведь не изменилось, верно? Можно, конечно, попытаться обмануть себя, но ведь все осталось по-прежнему.

— Не знаю, изменилось что-нибудь или нет. Начать с того, что я вообще не понял, что тогда случилось.

— Не здесь,

— Здесь! Да, я понимаю, что произошло в ту последнюю ночь. Знаю, что вел себя не так, как следовало бы. Но я пытался попробовать начать с чистого листа. Только сначала оказалось, что ты слишком занята, чтобы встретиться со мной, когда я приехал в город, а потом у тебя не стало времени, чтобы ответить на звонок. Господи, Рейни, я знаю, как тебе нелегко. Знаю, через что проходит…

— Ну вот, ты опять о том же. Жалеешь.

— Понимание — не жалость!

— Но очень к ней близко!

Куинси закрыл глаза. Наверное, считал до десяти, чтобы не поддаться импульсу и не придушить ее. В этом была определенная ирония, потому что Рейни лучше бы поняла физическое оскорбление, и оба об этом знали.

— Мне тебя не хватает, — наконец негромко сказал он. — Прошло восемь месяцев, а я все еще скучаю по тебе. Да, вероятно, и по этой причине, помимо прочих, я прилетел сюда, чтобы предложить тебе работу и…

— Я поняла!

— Рейни, я не буду скучать по тебе вечно. Слова повисли в воздухе. Она не стала притворяться, будто не поняла. Снова вспомнились Бейкерсвилл, дом, в котором Рейни выросла, большая задняя веранда и величественные, уходящие ввысь сосны. Вспомнились тот день и та ночь. Пятнадцать лет назад. Рейни знала, что Куинси думает о том же. Однажды он сказал, что она обретет свободу, когда выйдет наружу правда того дня и той ночи.

После того как он сказал это, минул год, и Рейни уже не испытывала прежней уверенности. Сейчас она жила с этой правдой, но думала только о том, сколько же всякой ерунды накопилось за прошедшее с той поры время.

— Мне пора домой, — повторила она. И Куинси снова сказал:

— Я так и думал.

Рейни вернулась домой одна. Одна включила свет в своей похожей на пещеру квартире. Приняла прохладный душ, почистила зубы и улеглась в постель. Одна.

Ей приснился плохой сон.

Она была в пустыне, где-то в Африке. Место было знакомо по программе, которую Рейни смотрела как-то вечером на канале «Дискавери». Во сне ее сознание частично воспринимало происходящее как эпизоды из телепередачи, а частично как события, разворачивающиеся у нее на глазах в реальном времени.

Равнина. Ужасная жара. Засуха. Больная, изнуренная слониха рожает слоненка. Малыш, пошатываясь, встает на ноги, покрытые чем-то липким. Мать вздыхает и умирает. Рейни слишком далеко, чтобы помочь. Она слышит свой крик: «Беги, малыш, беги!» Еще не зная почему, она чувствует страх.

Слоненок, жизнь которого измеряется одним часом, пытается разбудить умершую мать. Потом медленно уходит.

Рейни следует за ним через пустыню. Воздух дрожит от зноя, иссушенная земля трескается под ногами. Осиротевший слоненок ищет пищу и себе подобных. Он издает звуки, похожие на стоны. Малыш натыкается на рощицу из поникших чахлых деревцев и трется спиной об их стволы.

— Новорожденное толстокожее ошибочно принимает стволы деревьев за ноги матери, — слышит Рейни голос невидимого ведущего. — Слоненок трется о них, как бы сигнализируя о своем присутствии и прося ласки. Не получив желаемого, изнуренное животное отправляется на поиски жизненно необходимой в условиях этой ужасающей засухи воды». — Беги, малыш, беги, — снова шепчет Рейни.

Слоненок бредет по пустыне. Проходят часы. Он все чаще спотыкается. Падает на обожженную, суровую землю. Неуклюже поднимается и идет дальше,

— Ему нужно отыскать воду, — уныло вещает ведущий. — В пустыне именно вода является той гранью, которая отделяет жизнь от смерти».

Неожиданно на горизонте появляется стадо слонов. Оно приближается, и Рейни уже видит, что слонята помоложе бегут рядом с матерями, держась в тени, отбрасываемой их огромными телами. Стадо ненадолго останавливается, и малыши приникают к сосцам матерей. Те поглаживают их хоботами.

Рейни облегченно вздыхает. Теперь, оказавшись среди своих, слоненок будет спасен.

Стадо приближается. Малыш спешит навстречу, радостно трубя. Вожак выступает вперед и, подцепив слоненка хоботом, отшвыривает его в сторону. Бедняжка, проживший всего девять часов, тяжело падает на твердую как камень землю. И не двигается.

Слышен голос ведущего:

«— Слоны нередко принимают в свое стадо осиротевший молодняк. Агрессивное поведение, свидетелями которого вы только что стали, объясняется особенно суровой засухой. Животным уже приходится тратить много сил на поддержание членов стада, и они не хотят дополнительной нагрузки. В этих условиях вожак воспринимает малыша как угрозу существованию остальных и действует соответственно».

Рейни хочет подбежать к лежащему слоненку. Пустыня расширяется, раздвигается, растягивается. Ей до него не добраться.

— Беги, малыш, беги!

Слоненок наконец шевелится. Трясет головой, неуверенно поднимается. Ноги у него дрожат. Рейни кажется, что он вот-вот снова упадет. Животное опускает голову, собирается с силами, и дрожь прекращается.

Прошедшее мимо стадо еще не скрылось из виду. Слоненок устремляется за ним.

Один из самцов помоложе поворачивается, останавливается и пинает малыша в голову. Слоненок опять падает. Кричит. Снова пытается приблизиться к своим. Ему навстречу поворачиваются два самца. Он бежит к ним. Они сбивают его с ног. Малыш плетется за ними и кричит, кричит, кричит. А они снова и снова отбрасывают его от стада. Потом поворачиваются и начинают угрожающе надвигаться.

— Беги, маленький, беги, — шепчет Рейни.

На глазах у нее слезы.

Кроха устало встает. На голове у него кровь. Над ним вьются насекомые. Один глаз заплыл. Девять часов жизни. Девять часов жестокой борьбы за выживание. И все же ему хочется жить.

Он делает шаг. Потом другой. Шаг за шагом слоненок медленно тащится за стадом. Он уже не подает голоса и держится на безопасном расстоянии от сородичей.

Проходит еще три часа. Солнце опускается к горизонту, а стадо находит мелкое, наполовину высохшее озерцо. Слоны поочередно подходят к воде. Ведущий сообщает, что наш герой ждет, пока они напьются, чтобы затем утолить и свою жажду.

Дышать становится легче. Похоже, теперь все в порядке. Животные нашли воду, опасность отступила, и они помогут малышу. Он проявил упорство, и отныне все хорошо. Такова жизнь. Ты вынес невыносимое. Ты заслужил хэппи-энд.

Так думала Рейни вплоть до того момента, когда из-за кустов выскочили шакалы и на глазах равнодушных взрослых набросились на малыша, методично разрывая его на куски.

Рейни проснулась. Жалобные крики погибающего слоненка еще стояли в ушах. По щекам текли слезы.

Она кое-как поднялась с кровати. Прошла по темной квартире в кухню и, налив стакан воды, долго-долго пила.

Было тихо. Ни звука. Три часа ночи. Тишина, тьма, пустота. У Рейни дрожали руки. Тело как будто принадлежало не ей, а кому-то другому.

И тогда она пожалела…

Пожалела, что рядом нет Куинси.

3

Элизабет Энн Куинси выглядела очень хорошо для своего возраста.

Ее воспитывали, неустанно повторяя, что женщина должна всегда заботиться о себе. Выщипывать брови, расчесывать волосы, увлажнять лицо. Позднее — чистить зубы зубной нитью дважды в день. Ничто не старит так быстро, как живущие в деснах бактерии.

Элизабет исполняла все, что ей говорили. Выщипывала, расчесывала, увлажняла. Выходя из дома, всегда надевала платье. Никогда не носила кроссовки за пределами теннисного корта.

Элизабет гордилась тем, что всегда играла по правилам. Она выросла в богатой семье, жившей на окраине Питсбурга, и каждый уик-энд занималась конной выездкой. К восемнадцати годам Элизабет умела танцевать партии из «Лебединого озера» и могла связать чехол для чайничка. Она знала, как использовать пиво для завивки своих темно-каштановых волос и как избавиться от завитков с помощью электрического утюга. Нынешние девчонки считали ее поколение фривольным. Пусть попробуют каждое утро класть голову на гладильную доску, вот тогда и посмотрим, останутся ли они при своем мнении.

В ней была жилка упорства. Благодаря ей Элизабет оказалась в колледже вопреки желанию матери. В колледже то же самое упорство привлекло ее к человеку, весьма далекому от привычного круга знакомых, загадочному Пирсу Куинси. Он был родом из Новой Англии. Матери Элизабет это понравилось. А вдруг его предки прибыли в Америку на «Мейфлауэре»? Поддерживает ли он связь с родиной? Пирс не поддерживал связь с родиной. Его отец владел фермой в Род-Айленде, несколькими сотнями акров земли, и был скуп на слова и чувства. Куинси писал докторскую по психологии. Матери Элизабет это тоже понравилось. Академическая работа, в этом нет ничего плохого. Доктор Куинси… звучит. Обустроится, остепенится, откроет частную практику. Из помутненного рассудка, знаете, можно добыть немало денег.

Помутненные умы притягивали Куинси. Вообще-то именно служба в чикагской полиции и убедила его в необходимости заняться как криминологией, так и психологией. Криминальный склад ума увлекал его гораздо сильнее, чем такие неотъемлемые атрибуты полицейской работы, как пистолеты и тестостерон. Кого можно назвать человеком с отклонениями? Когда такой человек впервые идет на убийство? Как его остановить?

Элизабет с Пирсом часто и подолгу обсуждали эти темы. Ее завораживала ясность его мыслей, страсть в голосе. Элизабет поражала способность этого спокойного и образованного человека влезать в шкуру преступника и идти по уже проделанному им пути.

Мрачный аспект его работы приятно щекотал нервы. Смотреть на руки Пирса, когда он говорил о психопатах и садистах, представлять, как его пальцы сжимают пистолет… ее это возбуждало. Пирс был мыслителем, но также и человеком дела, и Элизабет нравилось такое сочетание. Она действительно любила его.

Поначалу Элизабет еще верила, что они поженятся, обживутся и заживут нормальной жизнью. Поначалу, то есть до того, как она поняла, что для такого человека, как Пирс, не существует понятия «нормальная жизнь», не существует вообще ничего нормального. Он не мог без работы, он дышал ею, а жене и их двум маленьким дочерям не находилось места в его мире.

В своей семье Элизабет стала первой, кто получил развод, первой матерью-одиночкой. Ее матери это не понравилось, она призывала дочь потерпеть, но Элизабет снова проявила упорство. Следовало думать о дочерях, Аманда и Кимберли нуждались в стабильности и покое, а о каком покое можно говорить, если их отца выдергивают с футбольного матча, чтобы посмотреть на свежий труп! Особенно страдала из-за этого Аманда. Девочка никак не могла понять, почему она видит папочку только тогда, когда у маньяков заканчивается рабочий день.

Элизабет поступила правильно. В интересах детей. В последнее время она говорила себе это все чаще и чаще. Она заботилась о детях.

Даже когда согласилась отключить аппарат? В свои сорок семь Элизабет была красивой женщиной.

Ухоженной, утонченной и одинокой.

В этот понедельник она шла по Саут-стрит, стараясь не обращать внимания на веселых, смеющихся прохожих, разглядывающих витрины заведений, представляющих собой причудливую смесь модных бутиков и секс-шопов. Элизабет прошла мимо трех разукрашенных татуировками подростков, обогнула длинный черный лимузин. На улице было много конных экипажей, так что к привычным для Саут-стрит ароматам человеческого пота и пережаренной пищи добавлялся отчетливый запах навоза.

Стойко игнорируя запах, Бетти намеренно избегала взглядов земляков-филадельфийцев. Ей хотелось поскорее вернуться в свой городской дом на Сосайети-Хилл и укрыться в уютной раковине со стенами цвета небеленого полотна и обтянутыми шелком диванчиками. Впереди еще один одинокий вечер с кабельным каналом. Вечер, когда стараешься не смотреть на телефон. Вечер, когда отчаянно ждешь, чтобы он зазвонил.

Она столкнулась с ним совершенно неожиданно. Мужчина вышел из гастронома как раз тогда, когда Бетти проходила мимо, и толкнул ее в плечо. Она и опомниться не успела, как полетела на тротуар.

Мужчина схватил ее за руку прежде, чем Бетти оказалась на асфальте рядом с кучей конского навоза.

— Простите. Пожалуйста, простите. Какой же я неловкий. Вот так. Вот вы и на ногах. Ничего страшного. Вы не ушиблись? Я бы себе не простил, если бы что-то случилось.

Еще не придя в себя, Элизабет покачала головой. Она уже начала что-то говорить, какие-то ничего не значащие слова вроде «все в порядке», когда по-настоящему увидела того, с кем столкнулась, и слова замерли в горле. Лицо… Выразительные европейские черты, живые голубые глаза, темные волосы, щедро посеребренные на висках. Немолодой, сорок с лишним или за пятьдесят. Не бедный. Отличная льняная рубашка с расстегнутым воротником, высокая шея, вьющиеся волоски на груди. Хорошо пошитые светло-коричневые слаксы, ремень от Гуччи, мокасины от Армани. Незнакомец выглядел… Он выглядел роскошно.

Только тогда Элизабет заметила, что он все еще держит ее за руку. И смущенно заговорила:

— Я не смотрела… задумалась… ушла в свой мирок… сама виновата. Вы здесь ни при чем, так что не извиняйтесь.

— Элизабет! Элизабет Куинси.

— Что?

Бетти еще раз посмотрела на него, чувствуя непонятное волнение, которое мешало ей быть самой собой. Незнакомец был высок, очень высок, широкоплеч, красив. Но она совсем его не знала. Абсолютно.

— Извините, — тут же сказал он. — Ну вот, опять. Всегда у меня все невпопад. Я знаю вас, но вы не знаете меня.

— Я действительно вас не знаю, — честно призналась Бетти. Ее взгляд упал на руку мужчины, которая все еще лежала на ее локте. Незнакомец с опозданием отпустил ее и, как ни удивительно, покраснел.

— Как неловко, — запинаясь произнес он, явно смущенный и расстроенный, что только добавляло ему обаяния. — Даже не знаю, что сказать. Наверное, мне не стоило произносить ваше имя, говорить, что я вас знаю. Но как говорится, кто сказал «А»… Понимаете, я уже видел вас раньше. Мне вас показали. Это было в прошлом месяце. В Виргинии. В больнице.

Ей не понадобилось много времени, чтобы сопоставить факты. И когда Бетти это сделала… Она как будто застыла. Напряглась. Побледнела. Сомкнула руки на талии, словно защищаясь. Если он был в больнице, если ему на нее указали… Бетти уже знала, что все это означает, и внутри у нее похолодело. Она закрыла глаза. Натужно сглотнула. И выговорила:

— Может… может, вы назовете свое имя?

— Тристан. Тристан Шендлинг.

— И откуда же вы меня знаете, мистер Шендлинг?

Ответ был тот, которого она и боялась. Мужчина не произнес ни слова. Просто вытащил край рубашки из-под пояса слаксов и повернулся к ней правым боком.

Шрам был небольшой, всего несколько дюймов. Еще не заживший полностью, воспаленный, красный, почти свежий. Месяц-другой, опухоль спадет, и от него почти ничего не останется. Только белая полоска на подтянутом мускулистом теле.

Не понимая, что делает, Бетти протянула дрожащую руку и прикоснулась к послеоперационному рубцу.

Она резко вздохнула и опомнилась. Моргнула. И только тогда сообразила, что все еще держит руку на животе незнакомого мужчины, что тот стоит, вытащив из брюк рубашку, а вокруг уже собираются люди.

И еще Бетти поняла, что плачет. Она не заметила, как это случилось, но сейчас на щеках у нее были слезы.

— Ваша дочь спасла мне жизнь, — тихо произнес Тристан Шендлинг.

Элизабет Куинси не выдержала. Она обхватила его за талию. Она прижалась к тому, кто жил с почкой ее дочери Мэнди. Она обнимала его так крепко, как когда-то обнимала своего ребенка, так крепко, как будто встреча с ним могла вернуть ей Мэнди. Так не должно быть. Нельзя, чтобы мать хоронила свое дитя. Она отключила дочь от аппарата. О Боже, Боже! Она дала разрешение, и у нее забрали дочь…

Тристан Шендлинг обнял женщину. Стоя посреди заполненной людьми Саут-стрит, он погладил ее по плечу, сначала неловко, потом более уверенно. Он дал ей выплакаться. И только повторял:

— Ш-ш-ш… ш-ш-ш, все хорошо. Теперь я здесь, Бетти. Я позабочусь о вас. Обещаю.

4

Рейни вылезла из постели в пять утра вторника и, утоляя голод сидящего в ней мазохиста, предприняла забег на шесть миль при влажности в девяносто процентов. Самое интересное, что она даже не умерла.

Вернувшись домой через сорок минут, Рейни приняла ледяной душ, думая о том, что ждет ее в Виргинии.

Никогда прежде Рейни не покидала пределов штата Орегон. Время от времени она подумывала о том, чтобы съездить в Сиэтл, но так и не выбралась, и вот теперь, в возрасте тридцати двух лет, ей предстояло впервые познакомиться с Большими Соединенными Штатами Америки.

Впрочем, Рейни не была единственным такого рода жителем Орегона. Орегон — крупный штат. Он может предложить вам песчаные пляжи, горы, пустыни, озера, современные города и небольшие пограничные городишки. Здесь вы можете играть в азартные игры, заниматься виндсерфингом, скалолазанием, кататься на лыжах, ходить в пешие походы, загорать, делать покупки, играть в гольф, плавать под парусом, удить рыбу, скакать на лошадях, спускаться на плоту по бурной реке и участвовать в мотогонках, причем иногда почти все это удается делать на одном и том же курорте. Можно, конечно, нанести визит и в другие штаты, но зачем?

Выйдя из-под душа, Рейни растерлась полотенцем, выбрала для путешествия свободную одежду и официально приступила к выполнению данного ей поручения, выложив две тысячи долларов за перелет через всю страну. Еще веселее было договариваться с агентством по прокату автомобилей, с которым она расплатилась по кредитной карточке. Слава Богу, на свете есть «Американ экспресс».

Следующим шагом было перевести дело из одного штата в другой. Строго говоря, частный детектив не ограничен в вопросах юрисдикции. Однако при запросах на получение информации почти все ведомства требуют предоставить лицензионный номер и косо смотрят на чужаков. Так что если частный детектив пожелает получить доступ к протоколам Управления автомобильным транспортом, провести расследование и вообще сделать что-то в другом штате, он скорее всего наткнется на глухую стену. Разумеется, проблема эта не нова, а потому частные сыщики давно нашли способ ее решения.

Рейни взяла с полки «Дайджест частного детектива», отыскала адрес коллеги в Виргинии и набрала его номер. Через пятнадцать минут, назвав собрату по профессии номер своей орегонской лицензии и объяснив суть задания, она обзавелась псевдонапарником. Теперь оставалось только передать свои запросы некоему Филу де Бирсу, который взялся подготовить нужную информацию к ее приезду за номинальную плату. Шестнадцать сотен долларов, в которые обошлось получение лицензии, начали давать отдачу.

С собой Рейни взяла одежды на три дня и, учитывая опыт последней работы с Куинси, недавно купленный «глок». Она оглядела квартиру и направилась к двери.

Три часа спустя, уже в воздухе, немного успокоившись, оторвав пальцы от подлокотников и даже рискнув выглянуть в иллюминатор, Рейни приступила к чтению официального отчета о смерти Аманды Джейн Куинси.

Первым полицейским, оказавшимся на месте происшествия, был патрульный, прибывший по звонку с мобильного телефона. Звонок, зарегистрированный в 5,52 утра, сделал водитель проезжавшего мимо грузовика. Явно потрясенный, он сообщил, что обнаружил неподалеку от дороги тело. Остановившись и выйдя из машины, парень сначала увидел пожилого мужчину, показавшегося ему мертвым, затем собачонку, в чьей смерти у него сомнений не возникло, и, наконец, дальше, в кустах, «форд-эксплорер», врезавшийся в телеграфный столб. Из-под смятого в лепешку капота еще шел пар. Водитель сказал, что пытался привлечь внимание пострадавшей, но безуспешно. Трогать ее он не стал, зная, что в таких случаях любое неосторожное движение может привести к еще более тяжелым травмам.

Водитель грузовика еще был на месте, когда туда прибыл патрульный. Сначала они подошли к пешеходу, который действительно оказался мертв. Потом свидетель отвел полицейского к «форду». Патрульный сумел открыть дверцу со стороны водителя и проверил пульс находившейся за рулем молодой женщины. Обнаружив признаки жизни, он позвонил в диспетчерскую, тогда как водитель, в полной мере оценивший степень повреждения головы женщины, отвернулся, и его вырвало.

Хорошо было только то, что в рапорте содержалось множество деталей, отмеченных тем самым патрульным, который по удачному стечению обстоятельств опередил прибывшую на место происшествия чуть позднее «скорую помощь». Из своего опыта Рейни знала, что никто так быстро не уничтожает следы, как медики, за исключением разве что пожарных.

Она изучила сделанные «Полароидом» фотографии и небольшую диаграмму с указанием положения пешехода, собачки и автомобиля. В рапорте также указывалось, что зеленый «форд-эксплорер» 1994 года выпуска был зарегистрирован на имя Аманды Джейн Куинси, которая купила его тремя годами раньше. Данная модель не имела каких-то наворотов, в ней не было автоматической коробки передач и, к несчастью для Мэнди, воздушного мешка безопасности.

Кроме того, в момент удара водитель не был пристегнут ремнем. В рапорте указывалось, что патрульный обнаружил этот самый ремень в «нерабочем состоянии». Что это означает, Рейни не поняла и, пролистав страницы рапорта, не обнаружила на сей счет никаких дополнительных сведений.

Следователя, занимающегося дорожными происшествиями, не вызывали, что до некоторой степени огорчило Рейни. Полиция штата Орегон имела особое подразделение, специализирующееся на анализе и реконструкции транспортных аварий. Вероятно, в Виргинии такого подразделения не было, либо же дело представлялось ясным, и привлечение дополнительных сил сочли нецелесообразным. Что ж, патрульный по крайней мере зафиксировал основное. Никаких следов торможения на дороге. Никаких следов краски или вмятин на задней и боковых сторонах «форда-эксплорера», которые указывали бы на вовлеченность в инцидент другой машины. Никаких отпечатков протектора или каких-либо других следов на месте происшествия. Вывод патрульного был однозначен: авария с участием одного транспортного средства произошла по вине водителя, который потерял контроль над управлением. Проверить на наркотики и алкоголь.

Уже на станции «Скорой помощи» полицейский сделал приписку: анализ показал, что уровень содержания алкоголя в крови пострадавшей вдвое превышает норму. Обширная травма головы несовместима с жизнью.

Больше в досье ничего не было. Пострадавшая так и не пришла в сознание, так что и обвинений ей предъявлено не было. Год спустя она умерла. Все. Дело закрыто.

Рейни поежилась.

Она отложила рапорт, оставив в руках фотографии. Вот несчастный, вышедший прогулять собачку. Вот сам бедняга фокстерьер. Жаль, поводок оказался недостаточно длинный. Вот разбитая машина, сплющившаяся от удара о телеграфный столб.

Прибывшая на место происшествия «скорая помощь» сразу увезла Мэнди в больницу, так что ее фотографий в папке не было. Патрульный, однако, успел сделать несколько снимков автомобиля, и на одном из них запечатлелось то, что было лицом Аманды Куинси. Пустые глаза смотрели на Рейни через разбитое переднее стекло.

Куинси видел эти фотографии. Рассматривал их. Изучал. Сколько времени прошло, прежде чем он отвел глаза?

Рейни вздохнула. Судя по рапорту, надеяться особенно не на что. Никаких свидетельств того, что к аварии причастна какая-то другая машина. Факт отсутствия тормозного следа, который мог бы смутить неопытного следователя, вполне вписывался в общую картину происшествия. И никаких указаний на другое лицо. Патрульный составил вполне ясный отчет и пришел к определенному выводу. У Рейни не было оснований не соглашаться с ним.

Но оставался без ответа один вопрос: как случилось, что Мэнди оказалась пьяна в половине шестого утра, если за три часа до трагедии друзья видели ее трезвой? И еще одно обстоятельство. Ремень безопасности. Почему он не был пристегнут? Что означает «нерабочее состояние»? Возможно, будь он в «рабочем состоянии», происшествие не привело бы к трагедии. Мэнди не пострадала бы так сильно. И, наконец, таинственный мужчина. Тот, в кого Мэнди, по ее словам, вроде бы влюбилась. Тот, кого никто не видел.

— И все же этого мало, — пробормотала Рейни. Тем не менее «эффект Куинси», похоже, сказывался, потому что в ее голосе уже не было прежней уверенности.

Кимберли Августа Куинси переживала один из своих приступов. Она стояла на углу Вашингтон-сквер в самом центре кампуса Нью-йоркского университета. Ярко светило солнце. Над головой простиралось необъятное голубое небо. Трава вокруг арки была темно-темно-зеленая. Мимо проходили люди в стильных одеждах и круглых очках а-ля Джон Леннон. Студенты в рваных джинсовых шортах и мятых безрукавках лежали на травке, делая вид, что учат уроки. Половина из них мирно спала.

Приятный июльский день. Милое, спокойное и безопасное место, даже по стандартам Нью-Йорка.

Кимберли тяжело, с натугой дышала. Пальцы мертвой хваткой вцепились в сумку, еще недавно беззаботно висевшую на плече. Она куда-то шла. Но куда? По лицу струился пот.

Рядом по тротуару энергично протопал какой-то мужчина в деловом костюме. Взглянув ненароком на девушку, он остановился и посмотрел на нее уже внимательнее.

— С вами все в порядке?

— Да… уходите.

— Мисс…

— Уходите!

Мужчина поспешил прочь, качая головой и, вероятно, коря себя за проявленное человеколюбие. Всем известно, что в этом городе полным-полно чокнутых, так что добрые дела лучше совершать где-нибудь еще.

Кимберли не была чокнутой. По крайней мере пока. Это хорошо понимала логическая часть ее мозга, которая прошла курс психологии и кое в чем разбиралась. У нее просто приступ беспокойства. Причем не первый. Это началось несколько месяцев назад.

Иногда проходили дни и даже недели, когда Кимберли ничто не беспокоило, когда все было нормально. Только что закончился ее первый год в университете, но еще оставались два летних курса и интернатура у профессора криминологии. Кроме того, Кимберли занималась волонтерской работой в приюте для бездомных. В общем, дел хватало. Она уходила из дома без четверти семь утра и редко возвращалась раньше десяти вечера. Ей нравилась такая жизнь.

Потом…

Сначала какое-то странное ощущение. Как будто мурашки бегут по спине. Легкое покалывание у основания шеи. Внезапно она останавливается, иногда прямо посредине улицы. Или резко оборачивается в переполненном вагоне метро. Высматривает, ищет… Кого или что? Кимберли не знала. У нее лишь возникало острое ощущение, что кто-то смотрит ей в спину. Следит за ней. Кто-то, кого она не видит.

Потом странное ощущение так же быстро проходит. Пульс успокаивается, дыхание восстанавливается. Она снова в порядке. На несколько дней, несколько недель, а затем…

Хуже стало после похорон. Иногда приступы настигали Кимберли ежечасно, потом отпускали на два-три дня, словно давая передышку, прежде чем обрушиться снова, и вот уже она спускается в метро, и мир опять обступает ее со всех сторон.

С точки зрения логики происходящее имело смысл. Кимберли потеряла сестру, у нее возникли трения с матерью, а что там с отцом — то одному только Богу известно. Кимберли проконсультировалась со своим профессором криминологии, доктором Маркусом Эндрюсом, и тот сказал, что, вероятно, проблема связана с отсроченным стрессом.

— Вам нужно немного расслабиться, — посоветовал профессор. — Найдите время для отдыха. То, что вы не успеете выполнить в двадцать лет, всегда можно выполнить в двадцать один.

Однако они оба знали, что расслабляться и отдыхать Кимберли не будет. Не ее стиль. Как любила повторять мать, Кимберли слишком походила на своего отца. И во многих отношениях это только осложняло проблему с приступами беспокойства, потому что, подобно отцу, Кимберли ничего не боялась.

Ей было лет, наверное, восемь, когда отец взял ее и Мэнди на какой-то местный праздник. Они так радовались. Целых полдня с папочкой плюс сладкая вата и аттракционы. Девочек буквально распирало от восторга.

Они катались на «пауке», карусели и колесе обозрения. Ели печеные яблоки, воздушную кукурузу и пили холодную колу. А потом, когда в ушах уже звенело от сахара и кофеина, просто потребовали от папочки продолжения приключений.

Только вот папочка уже не обращал на них внимания. Он наблюдал за каким-то мужчиной, стоявшим неподалеку от детских аттракционов. На незнакомце было длинное неопрятное пальто, и Кимберли до сих пор ясно помнила, как Мэнди наморщила нос и сказала: «Фу, как воняет!»

Отец обернулся и приложил палец к губам. Девочки увидели, как напряглось его лицо, и не посмели ослушаться.

На шее у неприятного мужчины висел фотоаппарат. Пока они смотрели на него, мужчина сделал несколько снимков, фотографируя детишек на карусели.

— Это педофил, — сказал отец. — Так они начинают. С фотографий. Он фотографирует то, что хочет, но не может получить. Этот человек еще борется с собой, иначе дома у него уже был бы запас порноснимков и его не тянуло бы к одетым объектам. Да, он сопротивляется, но проигрывает. Сейчас этот человек как бы подготавливает себя к будущему преступлению. Посещает места, где много детей. Потом, когда порок возьмет верх, он скажет, что они виноваты сами. Что это дети заставили его преступить закон.

Стоявшая рядом с Кимберли Мэнди задрожала. Бросив еще один взгляд на незнакомца, старшая сестра резко отвернулась. Кимберли видела, что у нее дрожат губы.

Отец продолжал:

— Если вы, девочки, когда-нибудь увидите такого человека, доверьтесь страху и сразу уходите. Всегда полагайтесь на свои инстинкты. Идите прямиком к ближайшему полицейскому или, если его нет рядом, к какой-нибудь женщине с детьми. Он решит, что она ваша мать, и не станет вас преследовать.

— Что ты собираешься делать? — затаив дыхание, спросила Кимберли.

— Передам его описание в службу безопасности. Вернусь сюда завтра, потом послезавтра и послепослезавтра. Если он не перестанет появляться здесь, мы найдем какой-нибудь повод, чтобы арестовать его. По крайней мере у него будет пауза.

— Я хочу домой! — расплакалась Мэнди.

Кимберли недоуменно посмотрела на старшую сестру. Потом повернулась к отцу, огорченному тем, что он снова расстроил бедняжку Мэнди. Кимми не винила его. Мэнди всегда расстраивалась. Манди всегда плакала. Но не Кимберли.

Она гордилась отцом и в сентябре. Когда новый учитель стал расспрашивать детей о том, чем их родители зарабатывают на жизнь, она уверенно заявила, что ее папа Супермен. Дети дразнили ее еще несколько месяцев. Кимберли упрямо стояла на своем.

Ее отец защищал детей от нехороших, страшных людей. Кимберли решила делать то же самое, когда вырастет.

Но только не сейчас, когда ей хотелось лишь одного: чтобы сердце не колотилось так сильно, чтобы дышать стало легче и перед глазами не прыгали яркие круги. Доктор Эндрюс посоветовал применять прием обратной биологической связи. Этим Кимберли сейчас и занималась, стараясь сфокусировать внимание на руках и представить, как они теплеют, теплеют, теплеют…

Мир начал постепенно приходить в норму. Небо снова стало голубым, трава зеленой, улицы ожили. Мурашки больше не бегали по спине. На лбу остывал пот.

Кимберли немного разжала побелевшие пальцы и медленно обвела взглядом вокруг.

— Вот видишь, — пробормотала она себе под нос. — Все занимаются своими делами. Обычный чудесный день. Никто за тобой не следит, так что бояться нечего. Это все у тебя в голове, Кимми. Все у тебя в голове.

Девушка пошла дальше, но на перекрестке что-то заставило ее замедлить шаг. Она остановилась. Обернулась. Тот же неприятный холодок. И это несмотря на то, что день такой жаркий. И тогда, хотя она и была умной, рациональной и сильной представительницей семьи Куинси, Кимберли побежала и не останавливалась еще очень и очень долго.

5

Проехав через Квонтико, Куинси оказался у караульного поста Академии ФБР и притормозил. Подождал, пока грозного вида постовой проверит прикрепленный к ветровому стеклу идентификационный талон, и кивнул, когда тот сделал знак проезжать. Лицо молодого человека осталось таким же суровым, но Куинси не принял это на свой счет. У караульного такая служба — он должен внушать страх. С другой стороны, интересное начало для рабочего дня.

Не будучи лежебокой, Куинси поднялся в три часа ночи, чтобы успеть в Сиэтл к прямому рейсу до округа Колумбия. Он летал по стране уже много лет и не переносил любого рода задержки, а потому делал все, чтобы добираться до места назначения по возможности быстрее. Больше всего ему нравилось путешествовать на автомобиле, причем обязательно вести машину самому. Одно время Куинси думал, что смерть Мэнди заставит его изменить этой привычке. Но нет.

Подъехав к автостоянке, расположенной рядом со стрелковым тиром, Куинси припарковал машину и пересек улицу, направляясь к заднему входу. Там он провел карточкой-пропуском по электронному ридеру и был благосклонно допущен внутрь.

Спускаясь по лестнице к офисам отдела бихевиористики (ОБ), Куинси прошел мимо одного из коллег и приветственно кивнул. Специальный агент Дикон кивнул в ответ, намеренно избегая его взгляда. В последние четыре недели это стало привычным делом. Трагическая гибель дочери коллеги всегда создает в коллективе довольно-таки щекотливую ситуацию, а ведь в данном случае речь шла о людях, которые зарабатывали на жизнь, пытаясь предотвратить преждевременную смерть. Куинси сейчас стал для них напоминанием о том, что беда может прийти даже в их дом, что на снимках с места преступления не всегда запечатлены чужие дети. Куинси нарушил правила приличия и внес смятение в их тщательно поделенные на ячейки мирки. Некоторые даже ворчали, что он поступил неправильно, вернувшись на работу прямо с похорон Мэнди. Что же это за отец? Как можно быть таким бессердечным?

Куинси не стал утруждать себя ответами на реплики недовольных. Когда умрут их дети, пусть решают сами, что делать с собой.

Куинси открыл металлическую пожарную дверь и вошел в отдел.

В отличие от того, что показывает Голливуд, офисы Академии Федерального бюро расследований чисто функциональны, а к кабинетам ОБ это относится в еще большей степени. Стены отдела, расположенного на втором подуровне, ниже внутреннего тира, сложены из шлакобетонных блоков, выкрашенных в весьма подходящий им серо-белый цвет. Так как отдел расположен глубоко под землей, то окон в кабинетах, разумеется, нет.

Кабинет специальных агентов находится в середине, остальные кабинеты образуют вокруг него квадратный периметр. Такая планировка напоминала Куинси тюрьму строгого режима — центральный контрольный пункт в окружении камер для заключенных. Возможно, власти предержащие полагали, что подобная окружающая обстановка помогает агентам проникать в души и умы преступных элементов.

Впрочем, ОБ мог похвастать тем, чего не было у других. Оборудованный в соответствии с самыми современными технологиями кабинет, сильно напоминавший телестудию, позволял агентам проводить телеконференции и устраивать презентации с такой помпой, о которой простые фэбээровцы могли только мечтать. Куинси всегда забавляло это несоответствие между рабочим пространством и пространством, так сказать, речи. Одно унылое и серое, другое — блестящее и яркое. Показательно в смысле приоритетов Бюро.

Куинси не всегда работал в ОБ. Он стал одним из тех редких агентов, которые пересекли незримую разделительную линию, когда перешел из отдела, занимавшегося похищениями детей и серийными убийцами, в отдел бихевиористики. После этого перехода в обоих мирках на него стали смотреть как на некую диковинку. Чтобы перспективный исследователь, ученый стал заниматься реальным делом, составляя профили уголовников… Чтобы прекрасный оперативник вернулся к академической работе…

Оба мирка использовали результаты работы Куинси и оба не знали, как его понимать. Куинси пока не сказал никому, даже Рейни, что собирается «раскачать лодку» еще раз. Месяц назад ему сделали предложение перейти в так называемый Национальный центр по анализу насильственных преступлений. В пятьдесят лет перед ним возникла перспектива снова заниматься свежими делами и вернуться к оперативной работе.

Откровенно говоря, он скучал по ней.

Много лет назад поступив на службу в Бюро, Куинси сказал себе, что будет работать во имя общего блага. До этого он два года, занимался частной практикой, и хотя деньги были хорошие (что волновало Бетти), а работа интересная (что волновало его самого), в Куинси зрело чувство неудовлетворенности и душевного беспокойства. Он ушел из полиции, чтобы получить ученую степень, потому что чувствовал: его главный интерес — психология. Теперь Куинси обнаружил, что не может жить без детективной работы. Азарт охоты, полицейское братство, приятная тяжесть пистолета. В общем, когда с ним связался один приятель из Бюро, Куинси колебался недолго.

Он не успел опомниться, как на него свалилась куча дел. Их число доходило до ста в год. За пять дней Куинси приходилось посещать в среднем четыре города. Он носил с собой портфель, набитый фотографиями, сделанными на местах совершения самых ужасных преступлений. Давал советы, которые помогали спасать людям жизнь. Иногда пропускал мимо внимания то, что стоило людям жизни.

Тем временем дочери выросли. И брак распался. А человек, некогда выступавший в суде в качестве эксперта и оказавшийся внезапно по колено в трупах, последним понял, что происходит в его жизни.

К тому времени, когда Джим Беккет сбежал из массачусетсской тюрьмы, убив двух охранников, Куинси уже превратился в ходячую рекламу физического и нервного истощения. Когда дело было завершено и он похоронил своих товарищей, людей, которых знал и уважал, Куинси стало ясно, что пришла пора менять профиль работы.

Куинси перевелся в отдел бихевиористики, где все было упорядочено и где он мог отдавать больше времени дочерям. Ему было очень жаль, что их детство безвозвратно прошло. Теперь Куинси с опозданием наверстывал упущенное. Он планировал и преподавал, успевая смотреть футбол и школьные пьесы. Занимался разбором старых дел, включая дело печально знаменитого убийцы детей Рассела Ли Холмса. Посетил выпускной, когда Мэнди окончила среднюю школу. Залезал в архивы, изучая дела так и не пойманных серийных убийц. Куинси помог Кимберли определиться с выбором колледжа. Составил руководство по идентификации потенциальных серийных убийц. Ему позвонили и попросили приехать в больницу, где Куинси смотрел, как умирает его старшая дочь.

Время принесло ему сожаление и горе. Оно же научило его честности. Куинси понял, что делает то, что делает, не ради общего блага и спасения мира. Он работал агентом по той же причине, по которой другие работали бухгалтерами, адвокатами и корпоративными клерками. Потому что у него это хорошо получалось. Потому что ему нравилось принимать вызовы. Потому что после удачного выполнения работы он чувствовал удовлетворение.

Из Куинси не получилось того супруга, каким он хотел быть. Он не стал отцом, каким надеялся стать. Однако год назад Куинси связал воедино три убийства, которые местные власти считали отдельными случаями.

Куинси был чертовски хорошим агентом. И год за годом работал над собой, чтобы стать хорошим человеком. Он действительно пытался связаться с Мэнди незадолго до трагедии. Определенно пытался делать все, чтобы поддерживать связь с Кимберли, хотя последняя, кажется, намеренно игнорировала его звонки. В прошлом месяце Куинси даже съездил в Род-Айленд и навестил находящегося в доме для престарелых отца. Пораженный болезнью Альцгеймера, старик не узнал сына и начал с того, что приказал ему убираться. Куинси остался. В конце концов Абрахам Куинси перестал кричать. Потом они сидели и молчали, а Куинси вспоминал те другие немногие моменты, когда они были вместе. Отец ничего уже не помнил.

Куинси на своей шкуре усвоил некоторые простые истины: что уединение не дает защиты; что сколько бы смертей ты ни видел, они не смогут подготовить тебя к смерти собственного ребенка; что сколько бы ночей ни прошло, засыпать в одиночку от этого не легче.

Рейни как-то обвинила Куинси в излишней вежливости. Он ответил — вполне серьезно, — что в мире и без него предостаточно грубости и безобразия.

Он действительно любил Мэнди.

И ему было очень жаль, что она так и не узнала об этом.

Когда самолет совершил посадку в Национальном аэропорту Рональда Рейгана, у Рейни слегка кружилась голова. Она сняла с полки сумку, получила в багажном отделении чемоданчик с «глоком» и сразу отправилась в бюро по прокату автомобилей, где без проблем арендовала самую экономичную в мире легковушку. Совсем неплохо для первого дня путешествия — вот тебе Грязный Гарри, лопни от зависти.

В животе урчало; Рейни с недоверием отнеслась к загадочному мясному блюду, которое ей пытались скормить в самолете. Однако часы уже показывали четыре, близился час пик, и ей вовсе не хотелось опаздывать к пересменке в полицейском участке. Так что обед пришлось отложить.

Рейни сразу же выехала в Виргинию, надеясь, что удача будет на ее стороне.

Через полтора часа, прокляв все на свете и исчерпав запас крепких выражений, она отыскала патрульного Винса Эмити, который как раз бодро шагал к выходу.

— Офицер Эмити? — позвала Рейни, поблагодарив дежурного сержанта, который, неопределенно кивнув в сторону интересующего ее человека, погрузился в чтение «Бюллетеня ФБР».

Патрульный оглянулся и, увидев, что ему машет симпатичная молодая женщина, остановился. В глазах его появился далекий от профессионального интерес.

Пользуясь предоставленной случаем возможностью, Рейни премило улыбнулась. Большой практики в применении этого средства у нее не было, но, очевидно, вышло не так уж и плохо, потому что полицейский направился к ней. В свои шестьдесят пять Вин Эмити оставался таким же, как раньше, крупным парнем с широкими плечами, могучей шеей и челюстью, которая могла бы прийтись по вкусу разве что Джею Лино [3]. Предки-шведы и футбол, предположила Рейни. Много-много футбола.

— Чем могу помочь, мэм? — осведомился великан. В его речи явственно ощущался южный акцент, и, черт возьми, ей это нравилось. Однако прежде чем их зарождающиеся отношения стали теплыми и дружескими, Рейни помахала перед ним своей лицензией. Винс Эмити сразу помрачнел. Еще один многообещающий роман, которому не суждено иметь продолжение.

— У меня к вам несколько вопросов относительно дорожного происшествия со смертельным исходом, — начала Рейни. — Дело, которым вы занимались примерно год назад.

Молчание.

— Дело сейчас закрыто, водитель умер в больнице, но я уточняю кое-какие детали по поручению семьи.

— Извините, но мне надо работать, — сказал патрульный Эмити.

— Отлично, я с вами.

— Нет, мэм. Гражданским не разрешается сопровождать полицейских во время патрулирования. Слишком большая ответственность.

— Я не стану подавать на вас жалобу.

— Мэм…

— Послушайте, я прилетела из Портленда, через всю страну, чтобы получить ответы на свои вопросы. Чем скорее вы начнете говорить, тем быстрее мы разойдемся и займемся другими делами.

Патрульный Эмити сердито нахмурился. Получилось весьма устрашающе. Рейни подумала, что, наверное, когда он выходит из патрульной машины, все находящиеся поблизости преступники послушно падают на тротуар и сами предлагают надеть на них наручники. Женщине о таком преимуществе нечего и мечтать. Ей всегда приходится сражаться со своими противниками.

Полицейский продолжал хмуриться. Рейни сложила руки на груди. Она ждала. Ждала. Великан вздохнул и сдался.

— Хорошо. Только отмечусь в диспетчерской. Подождите за моим столом.

Рейни кивнула, но, не будучи простофилей, последовала за патрульным в диспетчерскую — кто же не знает, что в полицейских участках обязательно есть черный ход. Через пять минут они сидели друг против друга за знававшим лучшие времена столом, и перед каждым стояла чашка кофе.

— Двадцать восьмое апреля прошлого года, — сказала Рейни. — Дорожное происшествие с участием одного автомобиля. «Форд-эксплорер» против пешехода, собаки и телеграфного столба. Машина сбила мужчину и фокстерьера. Телеграфный столб оказался тверже «форда». Камень, ножницы, бумага.

— Водитель — женщина?

— Да, Аманда Джейн Куинси. После аварии она оказалась в коме. В прошлом месяце родители дали согласие на отключение дочери от аппарата жизнеобеспечения. У меня с собой копия полицейского рапорта. Патрульный Эмити закрыл глаза.

— Ее отец ведь федерал, верно?

— Точно.

— Так я и знал, — пробормотал он и снова вздохнул — звук получился глубокий и раскатистый.

Потом выдвинул ящик стола, вытащил блокнот и начал перелистывать страницы.

Рейни дала Эмити возможность освежить память, затем напомнила о себе:

— Вы были единственным полицейским на месте происшествия?

— Да, мэм.

— Почему?

— Все были в общем-то мертвы. С этим ничего не поделаешь.

— Но женщина была еще жива. Кроме того, имелись основания полагать, что водитель, та же самая женщина, находился в состоянии алкогольного опьянения. У нас, в Орегоне, в случаях непредумышленного убийства — а случившееся можно было трактовать и таким образом — обязательно вызывают дорожную следственную бригаду.

Патрульный покачал головой:

— Мэм, при всем уважении, хочу напомнить, что она не пристегнулась. Ударилась о край рамы, и ей снесло полголовы. Да, может быть, она и не была мертва по прибытии патруля, но даже я понимал, что это вопрос времени. Не знаю, как там у вас в Орегоне, но у нас в Виргинии не заводят дело, если в живых никого не осталось и обвинение предъявить некому.

Рейни посмотрела на Эмити и понимающе кивнула:

— Экономия бюджета.

Ее собеседник удивленно мигнул, потом медленно покачал головой и изучающе посмотрел на Рейни. В большинстве штатов в случае с дорожными происшествиями, повлекшими человеческие жертвы, особенно если погиб пешеход, на место вызывается следственная группа, причем независимо от состояния водителя.

Но в том чудесном мире, в котором мы живем, именно следственные бригады, занимающиеся дорожными происшествиями, первыми испытывают на себе последствия сокращения бюджетных ассигнований, хотя большую часть своего времени полицейские тратят на автомобильные аварии, а не на убийства. Очевидно, обществу намного труднее смириться со смертью человека от рук другого человека, чем от машины. Это к вопросу о стоимости жизни в наше время.

Рейни переменила тему:

— Расскажите о ремне безопасности.

— Она не пристегнулась.

— В рапорте сказано, что ремень был в «нерабочем состоянии». Что это означает?

Эмити наморщил лоб, почесал затылок и снова заглянул в блокнот.

— Когда я проверял пульс, то задел ремень локтем, и он просто съехал на пол. Защелка не сработала.

— Хотите сказать, что ремень был с дефектом?

— Он был в нерабочем состоянии.

— Обойдемся без шуток. — В голосе Рейни впервые прозвучали жесткие нотки. — Почему ремень был в нерабочем состоянии?

— Не имею ни малейшего понятия, — спокойно протянул Эмитй.

— Вы осмотрели его? Разобрали? Ну же, смелее. Вы ведь понимаете, что если бы он был в порядке, то, возможно; сохранил бы ей жизнь. Не сомневаюсь, что вас заинтересовало это обстоятельство.

— Неисправный ремень безопасности — не уголовное, а гражданское правонарушение. Конечно, нам, копам, при нашем «неограниченном» бюджете, работы всегда «не хватает», поэтому мы с удовольствием занимались бы всякими штучками, которые не попадают под нашу юрисдикцию, но ведь существует стандартная процедура расследования. На нее-то не наплюешь.

Рейни мигнула и, различив наконец сарказм, прикрытый южной тягучестью речи, нахмурилась. Она не впервые сталкивалась с формальной и неформальной практикой в полицейской работе. Случись ей быть полицейским небольшого городка, оказавшимся на месте аварии, подобной той, о которой они говорили, Рейни обязательно проверила бы ремень безопасности. Но в департаменте шерифа работают люди, которые не всегда строго исполняют требования стандартной процедуры расследования. Черт возьми, да половина этих любителей не в силах правильно произнести такие слова, как «стандартная процедура».

— Я позвонил, — сказал вдруг патрульный.

Его лицо осталось бесстрастным, но голос упал, как будто он собирался признаться Рейни в прегрешении.

— Насчет ремня?

Рейни тоже понизила голос и подалась вперед, словно они были заговорщиками.

— Мне не понравилось, что молодая женщина погибла из-за неисправности ремня безопасности. Так вот, выяснилось, что в ремне сломался замок. Поэтому я позвонил в гараж, где обслуживали этот «форд-эксплорер». Они там даже не удивились. Замок, как оказалось, сломался давно, еще за месяц до аварии. Женщина обращалась к ним с просьбой заменить его. Они даже договорились о времени. Но она так и не приехала.

— На какой день они договорились?

— Не помню точно, но за неделю до несчастья.

— В гараже не знали, почему она не приехала?

— Мисс Куинси позвонила, объяснила, что изменились обстоятельства, и обещала перезвонить и договориться о другой дате. — Патрульный пожал плечами. — Получается, что мы имеем водителя, разъезжавшего по городу без ремня безопасности целых четыре недели. А потом она еще и полезла пьяная за руль. Не знаю, как на ваш взгляд, мэм, но, по-моему, глупее не придумаешь.

Рейни задумчиво пожевала губу.

— И все-таки не нравится мне этот ремень со сломанным замком.

— Папочка нервничает? — угадал патрульный Эмити.

— Что-то вроде того. Расскажите о пешеходе, том старике с собакой.

— Оливер Дженкинс. Жил примерно в миле от места аварии. По словам жены, всегда прогуливался вдоль дороги, и она не раз предупреждала его, что это опасно.

— Может, он как-то причастен к тому, что произошло?

— Мистер Дженкинс — отставной ветеран корейской войны. Жил на крохотную пенсию, которую платил ему штат, и любил мороженое с ореховым маслом. Не думаю, что он заслужил смерть под колесами «форда». А вот собачонка — совсем другое дело. За ней долгий след тянется. Сгрызла не одну пару ботинок.

Выражение лица патрульного не изменилось, и Рейни снова почти пропустила сарказм. Неужели все южане такие обаятельные ребята, или мистер Эмити специально для нее так старается?

— Никаких следов торможения?

Она спросила только для того, чтобы проверить все.

— Не встречал ни одного пьяного, который вспомнил бы о тормозах.

— Может, зацепил другой автомобиль? — без всякой надежды предположила Рейни.

— На «форде» не обнаружено ни свежих царапин, ни вмятин, ни следов краски. Никаких следов от покрышек второй машины. Посмотрите на фотографии, мэм.

Рейни скорчила гримасу. Компетентный полицейский может стать настоящей занозой в заднице.

— Как насчет присутствия в машине кого-то еще? Пассажира?

— Я никого не видел.

— А вы смотрели?

— Я посмотрел на соседнее с водительским сиденье. Там никого не было.

— Снимали отпечатки пальцев? Эмити закатил глаза:

— А на кой черт? Что бы это мне дало? Во-первых, на приборной панели, как и на боковых поверхностях, отпечатков не остается, потому что они слишком грубы. Во-вторых, гладкие поверхности, на которых что-то могло бы сохраниться — например, пряжки ремня безопасности, рулевое колесо или дверные ручки, — обычно так захватаны, что никаких ясных следов на них не найдешь. И опять-таки, возвращаясь к стандартной процедуре расследования…

— Понятно. Вы — величайший из когда-либо живших полицейских, а на месте происшествия никаких указаний на присутствие второго лица.

— Вот именно, мэм, наконец-то мы с вами достигли полного согласия.

Рейни сухо улыбнулась и подалась вперед.

— А вы, случайно, не попробовали снять отпечатки с правой передней дверцы?

Эмити прищурился. Рейни видела, что патрульный начинает понимать логику ее мысли, потому что он закивал:

— Вообще-то…

— Дверца ведь была в порядке, не так ли?

— Да, мэм.

— И вы проверили отпечатки?

— Я же говорю, там кругом кусты. Никаких следов.

— Но вы все же осматривались. Вы что-то искали? Почему?

Патрульный Эмити помолчал, потом вздохнул и наконец буркнул:

— Не знаю.

— Не для протокола. Вы довели дело до конца, хотя и знали, что водитель умирает. Дел у вас, простых ребят из полиции штата, и без того хватает, так что вы не стали бы заниматься отпечатками, если бы вас что-то не обеспокоило. И это что-то не дает вам покоя до сих пор. Я даже готова побиться об заклад, что вы не очень-то удивлены моему приезду.

Патрульный продолжал молчать, но когда Рейни уже решила было, что он так и будет изображать из себя крутого парня, Эмити вдруг проговорил:

— Мне показалось, что я был там не один.

— Что?

Он поджал губы и тут же торопливо продолжил:

— Я стоял возле машины, смотрел на эту несчастную девчонку и на бедолагу Дженкинса, и мне показалось… да нет, я могу поклясться, что слышал чей-то смех.

— Что?

— Может, мне все просто почудилось. Солнце еще только вставало, а на этих сельских дорогах так пустынно, что становится немного не по себе. Кругом деревья да кусты, и последние лет пятьдесят их и не расчищали-то как следует. Там мог спрятаться кто угодно. Я огляделся, проверил. Ничего не обнаружил. Может, мне только почудилось.

— Я хочу взглянуть на машину.

— Желаю удачи.

— Перестаньте, всего-то и надо, что заглянуть на стоянку, куда свозят побитые машины. Эмити покачал головой:

— Прошло четырнадцать месяцев. Да, верно, машина была на нашей стоянке, но только до тех пор, пока страховая компания не урегулировала все проблемы. Они ее и забрали. Думаю, увезли куда-нибудь, где ее уже давно разобрали на запчасти.

— Черт! — пробормотала Рейни и снова прикусила нижнюю губу. Этого она не ожидала и теперь пыталась придумать какой-то другой вариант. — Насколько я помню, было какое-то правило насчет того, что ремни безопасности с разбившихся машин нельзя продавать в качестве запасных частей. После первой аварии на них уже не распространяется гарантия.

— Да, мэм.

— Значит, теоретически ремень безопасности мог остаться на автокладбище.

Эмити пожал плечами:

— Если только его не выбросили с прочим мусором.

— Я все же проверю. Как называется это автокладбище?

— Думаете, я знаю? Этими делами занимается страховая компания.

— Мистер Эмити…

Рейни посмотрела ему в глаза. Патрульный тяжело вздохнул:

— Ладно, попробую позвонить в одно местечко… Рейни позволила себе одарить патрульного еще одной милой улыбкой. Эмити, однако, оказался понятливым парнем и на этот раз лишь хмыкнул и покачал головой:

— Знаете, надо было с этого и начинать.

— С чего?

— С того, что вы были копом.

— Недолго. Удивительно, что вы определили.

— Уж в этом-то я разбираюсь, — спокойно сказал он. Она хмуро кивнула:

— Вот этого-то я и боюсь.

6

Бетти нервничала. Наверное, не следовало этого делать. Ей нравился одинокий образ жизни, она привыкла проводить вечера одна и не испытывала из-за этого каких-то неудобств. И о чем только она думает? Идут ли сережки к платью? Не слишком ли они хороши? И не слишком ли нарядно само платье? О Боже, ну не начинать же все сначала — она и без того опаздывает на пять минут.

Бетти сменила маленькое черное платье на черную ниже колен юбку и атласную блузку цвета «электрик». Получилось более закрыто, и это ей нравилось. Но туфли остались те же, на высоком каблуке, с ремешком. Бетти гордилась своими икрами и считала, что щегольнуть ими совсем не вредно. Видит Бог, несколько лишних фунтов все же прятались в других местах, не говоря уже о том, что сила тяжести сделала с ягодицами.

Для своего возраста Бетти выглядела очень даже неплохо, но, собираясь на первое за последние два года свидание, не могла не испытывать горечи. Как жестоко время! И почему так получается, что мужчины с возрастом раздаются, а женщины оседают?

«Сережки. Какую пару надеть? Перестань, Бетти, это всего лишь свидание». Она нацепила первую попавшую под руку пару, твердо сказала себе, что серьги самые лучшие, и направилась к двери.

Вообще-то Бетти не думала, что дело дойдет до обеда. Все началось с того, что накануне мистер Шендлинг пригласил ее выпить кофе. Он так огорчился из-за того, что расстроил ее, а Бетти, смешавшись, не смогла отказать. Шендлинг отвел ее в одно из уютных кафе на Саут-стрит, угостил капуччино и рассказывал всякие истории до тех пор, пока слезы на щеках Бетти не высохли и она не начала смеяться.

Она перестала посматривать на Шендлинга и стала внимательнее прислушиваться к тому, что он говорит. К рассказам о путешествиях по Ирландии, Англии и Австрии. О плавании с аквалангом у коралловых рифов Австралии, о покупке драгоценных камней в Гонконге. У него был прекрасный голос, глубокий баритон, наилучшим образом подходящий для таких вот чудесных повествований, и в конце концов Бетти поймала себя на том, что если и не уверена в полной правдивости описанных им событий, то это вовсе не причина не слушать его. Ей просто нравилось, как он говорит. Нравилось наблюдать за тем, как появляется морщинка у края глаза каждый раз, когда он улыбается. Нравилось, как Шендлинг смотрит на нее: словно главная цель всей его жизни состоит в том, чтобы сделать ее счастливой.

И тогда он пригласил Бетти пообедать. Она смутилась и не смогла ответить ничего вразумительного. Все шло так быстро, что у нее просто не было времени…

Оказалось, что он приехал в их город всего на неделю. Конечно, один обед еще ничего не значит. Был вторник, самый обычный, самый заурядный день в отличие, например, от пятницы с ее долгим, порой невыносимо одиноким вечером. В общем, Бетти уступила и согласилась. Он выбрал «Занзибар блюз», известный в городе джаз-клуб и один из любимых ресторанов Бетти. Она пообещала, что придет.

Нельзя сказать, что Бетти совсем ничего не знала о том, как вести себя на первом свидании, и была полным новичком в этом вопросе. Конечно, нет, ведь она читала «Космо». В первый раз всегда приходи одна, с тем чтобы уйти в любое удобное тебе время. Не выдавай слишком много информации о себе, не называй, например, свой домашний адрес. Постарайся сначала получше узнать своего нового знакомого. Тот факт, что мужчина хорошо одет и умеет произвести впечатление, еще не означает, что он не опасен. Ее бывший супруг, Пирс, мог бы многое порассказать на этот счет.

Бетти поймала такси и быстро доехала до «Занзибара».

Тристан Шендлинг уже ждал ее возле клуба. На сей раз он был в черных слаксах, рубашке сливового цвета и совершенно ошеломительном серебристо-бирюзовом галстуке. Отсутствие пиджака выглядело единственной уступкой жаркой влажной погоде. Шендлинг стоял в небрежной позе — руки в карманах, нога за ногу — и выглядел абсолютно неопасным. Бетти бросила на него всего один взгляд и тут же пожалела, что отказалась от маленького черного платья. Ожидавший ее мужчина не может встречаться с какой-то немолодой мамашей. Ему больше подошла бы упругая кукольная блондинка.

Она вышла из машины, неосознанно поправив неуклюжую юбку. Тристан повернулся, заметил ее и тут же просиял:

— Элизабет! Как я рад, что вы пришли!

Бетти растерялась и даже не нашлась что сказать. Она стояла, как идиотка, прижимая к груди маленькую черную сумочку, глядя в улыбающиеся глаза с разбегающимися от уголков лучиками морщинок и словно не замечая протянутой руки. У нее даже перехватило дыхание.

Шендлинг улыбался, и в его ясных голубых глазах светились терпение и доброта. Знает, поняла вдруг Бетти. Знает, что она нервничает, а потому и улыбается, стараясь помочь избавиться от напряжения.

— Извините за опоздание, — пробормотала Бетти.

Он отмахнулся от извинений, предложил ей руку и погладил по холодным как лед пальцам.

— Джаз — моя любимая музыка, — доверчиво сообщил Тристан, открывая двери в зал, из которого доносились жалобно-пронзительные звуки духовых. — Надеюсь, вы не против.

— Я тоже люблю джаз, — призналась Бетти. — Так что это и моя любимая музыка.

— Неужели? Дэвис или Колтрейн?

— Дэвис.

— «Около полуночи» или «Немного блюза»?

— Конечно, «Около полуночи».

— А я сразу, едва увидев вас, понял, что вы — женщина безупречного вкуса. Правда, потом вы согласились пообедать со мной и тем самым поставили мою теорию под сомнение.

Шендлинг лукаво подмигнул.

Бетти наконец-то улыбнулась.

— Насколько мне известно, не существует правила, которое запрещало бы получать удовольствие от вина, наслаждаясь и водой, — почти в тон ему ответила она.

— Боже, похоже, меня оскорбили?

— Не знаю. Все зависит от того, кем вы себя считаете; водой или вином. Надеюсь, у меня еще будет время выяснить это.

— Элизабет, — сказал Шендлинг, глядя ей в глаза, — у нас впереди потрясающий вечер.

— Честно говоря, очень бы хотелось, — ответила Бетти, впервые за последние месяцы вкладывая в эти слова искреннее чувство.

Позднее, когда на столе стояли тарелки с горячими мидиями и вегетарианскими спагетти и бутылка отличного бордо, Бетти задала вопрос, который все время вертелся у нее в голове:

— Больно?

Ее взгляд скользнул к правому боку Шендлинга, и других пояснений не понадобилось. Он медленно кивнул:

— Да, хотя сейчас уже не так сильно, как вначале. По крайней мере не дергает.

— Но вы чувствуете себя лучше? Он улыбнулся:

— Я родился с двумя больными почками. Первая отказала, когда мне было восемнадцать. Вторая начала капризничать в прошлом году. Долгих шестнадцать месяцев на диализе. Вот тогда мне действительно было плохо.

— Существует ли вероятность отторжения?

— Отторжение возможно везде и случается не только с пересаженными органами. Но я, как послушный мальчик, принимаю пригоршнями лекарства и молюсь перед сном. Уж и не знаю, почему Господь дает второй шанс таким старым мошенникам, но сейчас жаловаться не приходится.

— Какое, должно быть, облегчение для семьи. Шендлинг снова улыбнулся, но на сей раз немного грустно:

— Семья у меня не такая уж большая. Только старший брат. Он уехал давным-давно, и с тех пор я его не видел. Была в моей жизни женщина. Однажды она сказала, что ждет от меня ребенка. Наверное, я был слишком молод и, боюсь, воспринял известие не слишком хорошо. Когда сказали, что мне нужна почка… Впрочем, об этом лучше не вспоминать. Ненадежный отец еще хуже ненадежного друга.

— Извините, — сочувственно проговорила Бетти. — Мне очень жаль, что заставила вас вспомнить не самые приятные времена.

— Не волнуйтесь. Мы все совершаем ошибки, но что было, то прошло, а я по-прежнему считаю, что достоинства спокойной жизни сильно преувеличены. Надеюсь, смерть настигнет меня не в постели. — Он состроил гримасу. — Разве что придется снова проходить диализ.

— Не говорите так. Вы проделали такой долгий путь. Кроме того, у вас впереди еще много дел. Например, поиски вашего ребенка.

— Вы полагаете, я собираюсь его искать?

— Да.

— Почему?

— Вы упомянули о нем в разговоре с едва знакомой женщиной, а это означает, что вы думаете о том, как найти его.

Шендлинг замолчал, постукивая пальцами по бокалу с вином, потом серьезно произнес:

— Вы на редкость проницательная женщина, Элизабет Куинси.

— Нет, я всего лишь мать.

— Не знаю… — Шендлинг поднял бокал и, поднеся к губам, сделал глоток, как бы подводя черту под не совсем приятной для него темой. — Я даже не знаю, мальчик это или девочка, не говоря о том, мой ли ребенок вообще. Кроме того, возраст совсем не мешает мне путешествовать по миру, так что большую часть времени я провожу вне дома. Вряд ли подходяще для образцового отца.

— Чем вы занимаетесь?

— Специализируюсь на всяких мелочах.

— Как это? Он усмехнулся:

— А вот так. Езжу по миру, отыскивая разные хитрые, занимательные, интересные, а самое главное, дешевые вещицы. Деревянные шкатулки из Таиланда. Лакированные штучки из Сингапура. Бумажные змеи из Китая. Вы приходите в магазин подарков и влюбляетесь в какую-нибудь резную безделушку топорной работы и по беззастенчиво завышенной цене. Так вот, Бетти, это я. Я нашел ее специально для вас. Разумеется, со стопроцентной накруткой.

Она недоверчиво покачала головой:

— Только не говорите, что так можно зарабатывать на жизнь.

— Я зарабатываю на очень хорошую жизнь. В таком деле самое главное — объемы. Я закупаю безделушки контейнерами.

— У вас, должно быть, наметанный глаз.

— Нет, я всего лишь импульсивный покупатель с огромным опытом. — Шендлинг усмехнулся. — А вы? Чем занимаетесь вы?

Совсем невинный вопрос. Вполне естественный после всего, что он рассказал о себе. Тем не менее Бетти вздрогнула, и в тот же миг улыбка слетела с его лица.

— Извините. Мне так жаль, Бетти. Дурацкая привычка сначала говорить, а уж потом думать. Поверьте, я лишь хотел уйти от этой темы и…

— Нет-нет, все в порядке. Вы задали вполне уместный вопрос и столько рассказали о себе…

— Но вы ведь совсем в ином положении. Вам-то куда труднее, и мне следовало принять это во внимание.

— Нет, — пробормотала она, — дело в другом. Шендлинг кивнул, как бы приглашая ее продолжать, показывая, что готов слушать, и его сияющие голубые глаза наполнились искренним сочувствием.

— Меня воспитывали для роли жены, — начала Бетти. — Жены человека из высшего общества. Предполагалось, что я должна буду заниматься обустройством дома, принимать гостей и всегда улыбаться, когда рядом муж. И конечно, буду хорошей матерью. Чтобы воспитывать следующее поколение таких же жен.

Тристан понимающе кивнул.

— А потом… потом я решила развестись. Смешно, но я даже не заметила, как это случилось. Приходилось заботиться об Аманде и Кимберли. Им было нелегко. Девочкам требовалось внимание. А от меня требовалось дать им это внимание. Если раньше я была дополнением к мужу, то затем превратилась в дополнение к дочерям. Тогда это казалось совершенно естественным.

— Вот только маленькие девочки рано или поздно вырастают, — вставил Тристан.

— Три года назад Кимберли поступила в колледж, — тихо сказала Бетти. — И с тех пор изменилось все.

Она опустила взгляд. Не смогла справиться с нахлынувшими чувствами. Музыканты играли блюз, и какая-то немолодая уже певица с болезненным надрывом повторяла:

«Вот и пришла любовь… так поздно…»

Бетти чувствовала, как ее заполняет меланхолия.

Ее прекрасный и пустой городской дом из темно-красного кирпича. Молчаливые комнаты. Четыре отдельных и так редко звонящих телефона. Фотографии на стенах — все, что осталось от людей, которых она когда-то любила.

Бетти вспомнила, как всего месяц назад стояла на холме перед свежевырытой черной могилой.

Прах к праху, пыль к пыли…

Ей было сорок семь, и Бетти больше не знала, для чего живет. Она перестала быть женой, перестала быть матерью Мэнди и уже не понимала, где ее место.

Тристан протянул руку, дотронулся до ее плеча. Бетти подняла голову и увидела, что он больше не улыбается. Теперь на его лице было несколько мрачное выражение, сходное в чем-то с ее собственным. В какой-то момент ей представилось, как он приходит в себя после операции по трансплантации и обнаруживает, что рядом никого нет. Ни жены, ни детей. Никого, кто протянул бы руку. Он знает, что такое одиночество. Да, знает.

Бетти сжала пальцы мужчины. Певица продолжала выводить «Вот и пришла любовь…», и время словно остановилось.

— Бетти, — мягко сказал Шендлинг, — давайте прогуляемся.

На выходе из ресторана их встретил тяжелый жаркий воздух, но солнце уже садилось, а Бетти всегда нравилось это время дня. Мир стал приглушенным и бархатистым, утратив резкую пронзительность цвета, но вместе с тем и жесткость линий. В таком мире она чувствовала себя уютнее.

Они шли молча, не определив для себя никакой конкретной цели, но направляясь по взаимному молчаливому согласию к Риттенхаус-сквер.

— Моя очередь спрашивать, — сказал вдруг Тристан. Уступая жаре и влажности, он ослабил узел галстука и закатал рукава, но при этом почти не проиграл в элегантности, и Бетти видела, что прохожие поглядывают на них.

— Спрашивайте, — согласилась она и, заметив, что Тристан смотрит на нее с некоторой нерешительностью, ободряюще кивнула.

— Обещаете, что не обидитесь?

— Вам придется сильно постараться, чтобы обидеть женщину, выпившую два бокала вина.

Тристан остановился перед Бетти и повернулся так, что они оказались лицом к лицу.

— Дело ведь не только в почке, верно?

— Что?

— Я хочу сказать, дело ведь не только в том, что мне пересадили почку вашей дочери, верно? Понимаю, что вопрос звучит грубо, и не хочу вас обижать, но вечер получился еще лучше, чем я себе представлял, и мне надо знать. Некоторые считают, что, получая чей-то орган, получаешь как бы и частичку чужой души. Вы ведь согласились встретиться со мной именно поэтому? Я для вас в какой-то степени заменитель дочери, так? — Наверное, он заметил ее удивленный взгляд, потому что поспешно добавил: — Я это к тому, что мне хочется поцеловать вас, Элизабет Куинси, но вряд ли стоит идти на такой шаг, если вы воспринимаете меня как некий заменитель вашей дочери…

Такое признание ошеломило ее. Пальцы вспорхнули к вороту блузки и замерли там.

— Не знаю… Нет, конечно, нет! Это… это ерунда. Бабушкины сказки. Глупый предрассудок…

Тристан удовлетворенно кивнул и уже повернулся, чтобы пойти дальше, когда Бетти, подорвав доверие к собственному аргументу, спросила:

— А вы? Вы не чувствуете себя по-другому?

— Извините?

— Мы встретились совершенно случайно, — торопливо заговорила она, — можно сказать, наткнулись друг на друга, но тем не менее вы сразу узнали меня, с первого взгляда, хотя до того видели меня лишь однажды. Немного странно, вам не кажется? Мне надо увидеть человека три или четыре раза, прежде чем я запомню его в лицо.

— Вы спасли мне жизнь. Это не совсем то же самое, что очередное суаре, на котором все на одно лицо.

— Есть и еще кое-что.

— Что?

Теперь Тристан выглядел по-настоящему озабоченным. Вечер выдался таким чудесным, и необходимость сказать то, что Бетти собиралась сказать, доставляла ей почти физическую боль.

— Вы знаете мое уменьшительное имя.

— Какое уменьшительное имя?

— Бетти. Вы называете меня Бетти. Не Лиз, не Бет. Всегда Бетти. Я не говорила вам, Тристан, что знакомые называют меня Бетти. А теперь подумайте, много ли вы знаете Элизабет, которых называют Бетти.

Кровь отхлынула от его лица. Глаза расширились, как у человека, пораженного ужасом, и Бетти даже пожалела, что произнесла вслух то, объяснения чему пришли бы сами собой. Их взгляды одновременно скользнули туда, где под лиловой рубашкой скрывался еще не зарубцевавшийся шрам.

— Что б мне провалиться! — прошептал Тристан. Ей вдруг стало не по себе. Вечер был тихий, жаркий и удушающе влажный, но она потерла руки, словно хотела согреться.

— Неудачная была идея, — резко сказала Бетти.

— Нет…

— Да!

— Черт возьми, нет! — Он снова взял ее за руку, решительно, но не грубо. — Я не ваша дочь.

— Знаю.

— Мне пятьдесят два года, Бетти… Элизабет. Я люблю стейк, мой любимый напиток — виски «Гленфидик» без содовой. У меня собственный бизнес. Мне нравятся скоростные машины и быстрые катера. Должен признаться, я питаю глубокую и непреходящую любовь к «Плейбою», причем привлекают меня не только статьи. Как по-вашему, это отвечает вкусам двадцатитрехлетней девушки?

— Откуда вы знаете, сколько лет было Аманде?

— Потому что я спрашивал у врачей!

— Вы расспрашивали их о моей дочери?

— Бетти, дорогая, разумеется, я задавал им самые разные вопросы. Ведь чтобы я жил, кто-то должен был умереть. Конечно, я думал об этом. О чем еще мне было думать долгими ночами? Нет, я не ваша дочь и даже не ее призрак, а всего лишь благодарный вам и ей человек.

Бетти молчала. Нужно было многое обдумать. Потом она кивнула:

— Что ж, возможно, кто-то назвал меня при вас Бетти и это имя отложилось у вас в памяти. Я говорю о больнице. Тристан разжал пальцы.

— Да, такое могло случиться.

Но теперь ей хотелось знать больше.

— Вам рассказывали об аварии?

— Мне сказали, что она была пьяна, если вы это имеете в виду.

— Все шло так хорошо, — тихо сказала Бетти. — За шесть месяцев до этого несчастья она вступила в общество «Анонимные алкоголики». Я так надеялась…

Тристан промолчал, но выражение его лица смягчилось. Он убрал ей за ухо выбившуюся прядь волос, на мгновение задержав пальцы на теплой щеке.

— Она была такая чуткая и ранимая, — прошептала Бетти. — Даже в детстве. Ничто не могло испугать или расстроить мою Кимберли, а вот с Мэнди дело всегда обстояло иначе. Робкая. Застенчивая. Она боялась жуков. Ее пугали — после фильма Хичкока — птицы. Она целый год не решалась съезжать с горки на школьном дворе. Мы так и не узнали почему. До двенадцати лет она спала с включенным ночником.

— Вы, должно быть, беспокоились о ней.

— Я хотела, чтобы Мэнди чувствовала себя в безопасности. Я хотела, чтобы она чувствовала себя сильной, независимой и способной справиться с любой проблемой. Хотела, чтобы ее мечты не были такими мелкими, как у меня.

— В том, что произошло с ней, нет вашей вины, — сказал Тристан.

— Именно в этом я и пытаюсь убедить себя, — невесело улыбнулась Бетти. — Обвиняю во всем мужа.

— Почему?

— Из-за его работы. Когда девочки были еще маленькими, он поступил на работу в Федеральное бюро расследований, став специалистом по серийным убийцам, и, можно сказать, исчез из их жизни. Допускаю, что это очень важное дело, но я всегда относилась к нему с предубеждением, считая, что дети все же важнее. Как глупо. — Услышав в своем голосе эхо былой горечи, Бетти устало вздохнула. — Извините. Вам совсем не обязательно все это слушать.

— Слушать — что?

Она снова улыбнулась, хотя в улыбке уже не было веселости начала вечера.

— Вы очень добры.

— Ах, Бетти, я повторю то, что говорил раньше. Для меня сегодняшний вечер самый чудесный за последние годы. Знаете, плохое нередко порождает хорошее. Чтобы узнать это, мне понадобились пятьдесят с лишним лет жизни и одна чрезвычайно опасная хирургическая операция.

— Вы действительно здесь только на неделю?

— В этот раз — да, но думаю, что еще смогу вернуться.

— По делам?

— Если хотите, можно назвать это и так.

Бетти опустила голову, чувствуя, как медленно растекается по щекам волна румянца. Тристан оказался вдруг совсем рядом, и она ощущала тепло, исходившее от его тела. Их взгляды встретились, и Бетти поняла, что он собирается поцеловать ее.

Она подалась вперед.

— Бетти, — прошептал Тристан за мгновение до того, как их губы встретились. — Бетти, позвольте мне прокатить, вас.

7

Куинси вернулся в свой темный и тихий дом в начале одиннадцатого вечера. Возясь с ключами, он ловко жонглировал черным кожаным чемоданчиком с ноутбуком, картонной коробкой с файлами и сотовым телефоном. Когда дверь открылась, охранная система напомнила о себе громким предупреждающим сигналом.

Куинси быстро переступил порог и привычно, не глядя на кнопки пульта, набрал входной код. Через минуту, когда дверь снова закрылась, он включил внешние сенсоры и отключил внутренние детекторы движения. Добро пожаловать домой.

Куинси ценил свою охранную систему. В его доме это была, пожалуй, единственная вещь, действительно стоившая потраченных на нее денег.

Пройдя в кухню, он поставил на стол чемоданчик с ноутбуком и коробку с файлами и открыл дверцу холодильника, хотя и знал, что искать там нечего. Холодильник был так же пуст, как и тогда, когда Куинси проверял его в последний раз; чуда не произошло, и ничего съестного за время отсутствия хозяина там так и не появилось. Он закрыл дверцу, налил стакан воды из-под крана и прислонился к барной стойке.

Кухня была по-современному большая. Пол из твердой древесины, массивная плита из нержавеющей стали, внушительных размеров вытяжной шкаф из того же материала. Стальной холодильник промышленного размера. Шкафчики из вишневого дерева, столешница из модного черного гранита. Пять лет назад агент по недвижимости уверял его, что такая кухня идеально подходит для любых целей. Теперь Куинси смотрел на зияющие окна и пустой угол, где должен был стоять так и не купленный кухонный стол.

Он часто бывал в разъездах и редко дома — это чувствовалось.

Куинси оттолкнулся от стойки и бесцельно прошелся по квартире. Позади еще один долгий день. Впереди… что?

Может, стоит завести какое-нибудь животное. Рыбок, длиннохвостого попугая, кошку. Кого-нибудь, какое-то живое существо, которое не требовало бы особого внимания, но по крайней мере встречало бы хозяина по возвращении домой дружеским мурлыканьем, писком или даже воем. Сам Куинси был человеком, не испытывающим потребности в уюте, и легко переносил недостаток мебели или отсутствие предметов искусства. Его мать умерла, когда он был еще ребенком, и большую часть жизни Куинси обходился без ласки и нежных прикосновений. Но тишина… Тишина все еще действовала на него угнетающе.

Как часто они с отцом сходились вечерами за обедом, садились друг против друга за обшарпанным сосновым столом, ели простую, незатейливую пищу и молчали. Никогда не обменивались ни словом. Ферма отбирала много физических сил. Абрахам вставал на рассвете и почти сразу же уходил. Возвращался обычно к сумеркам. Они обедали. Недолго смотрели телевизор. Читали. Каждый вечер два отгородившихся один от другого человека, каждый в своей кровати, открывали свой роман.

Куинси покачал головой. Сорок семь лет — слишком долгий срок, чтобы таить обиду. Отец растил единственного ребенка так, как считал нужным. Абрахам много работал, так что они не голодали, а еще привил сыну тягу и уважение к печатному слову. Со временем Куинси оценил это. В общем, он был всем доволен. По крайней мере до прошлого месяца. Горе способно сыграть с человеческим мозгом самые отвратительные шутки, и даже Куинси не знал, какие демоны могут выскочить из его подсознания в следующую минуту.

Последние дни выбили его из колеи. Никто не догадывался, сколько раз, уходя на ленч, он садился в машину и ехал в Арлингтон, где стоял над могилой дочери, терзаемый сомнениями, измученный неделями работы с людьми, которые избегали смотреть на него.

Куинси не привык чувствовать себя так, словно мир стал вдруг небезопасным и ненадежным местом, где двигаться приходится на ощупь, осторожно, рискуя погрузиться в неведомую бездну. Иногда он просыпался среди ночи с колотящимся сердцем, испытывая необъяснимую, безумную потребность позвать Кимберли и убедиться, что с ней все в порядке, что у него осталась еще одна дочь.

Странно, но порой его одолевало желание позвонить Бетти, потому что, хотя бывшая супруга и ненавидела его всей душой, она была человеком, который тоже любил Мэнди. Одной из тех нитей, что соединяли его с дочерью и с каждым днем этих нитей становилось все меньше.

Куинси не думал, что будет так тяжело. Он был ученым, доктором философии, изучавшим пять стадий горя и следующий за ними физический и эмоциональный упадок. Надо есть побольше свежих фруктов и овощей, найти себе какое-нибудь требующее больших затрат энергии занятие и избегать алкоголя — он не помогает никогда. Куинси был профессионалом, агентом ФБР, много раз лично присутствовавшим при том, как кому-то сообщали, что его (или ее) жена (или муж), брат или сестра, сын или дочь уже никогда не вернутся домой. Надо сконцентрироваться, еще раз, как можно объективнее, пересмотреть последние дни жизни любимого человека и избегать истерик — они не помогают никогда.

Он был, наконец, мужчиной, самоуверенным отцом, полагавшим, что трагедия может поразить чужой дом, но никогда его собственный. Куинси не увлекался свежими овощами и фруктами. Не мог объективно изучать последние дни жизни Мэнди. Бывали дни, когда ему жутко хотелось выпить. Бывали ночи, когда он едва не срывался в истерику.

Специальный агент Куинси. Знаменитый Пирс Куинси. Лучший из лучших Квонтико. Как же низко падают великие, размышлял он и с тревогой ловил себя на эгоцентризме, проявляющемся даже в случае смерти его собственной дочери.

Куинси с огорчением обнаружил, что Рейни так и не позвонила. По его представлению, она уже должна была подать весточку, и факт ее молчания беспокоил. Куинси устало потер виски, чувствуя медленную пульсацию боли, которая практически и не проходила в последние дни. Словно получив его мысленный посыл, в кухне зазвонил телефон.

— Наконец-то, — пробормотал Куинси, поднимая трубку. — Алло.

Молчание. Только странные фоновые звуки, вроде лязга металла, ударяющегося о металл.

— Ну, ну, ну, — сказал наконец незнакомый голос. — Да это же он сам.

Куинси нахмурился. Голос отзывался неясными, смутными воспоминаниями, хранившимися где-то в глубине памяти.

— Кто это?

— Не помнишь? Ты меня не помнишь? Как жаль, а я-то считал себя твоим loco simpatico. Вы, федералы, разбиваете мне сердце.

В голове у Куинси что-то щелкнуло, и голос обрел имя.

— Как ты узнал этот номер? — твердо спросил он, чувствуя, как влажнеют ладони, и бросая поспешный взгляд на пульт охранной системы.

— Хочешь сказать, что ты еще не знаешь?

— Как ты узнал этот номер?

— Расслабься, амиго. Я всего лишь желаю поговорить. Вспомнить старые добрые времена. Тот чудесный вечер. Это ведь случилось во вторник?

— Пошел ты! — не думая, бросил Куинси. Он никогда не ругался и на этот раз пожалел о вырвавшихся словах почти сразу после того, как произнес их, потому что звонивший рассмеялся:

— Ах, Куинси, амиго, ты даже ругаешься как неживой. Мы же закоренелые преступники, так что и тебе бы надо выражаться покрепче. Придумай что-нибудь с мамочкой. Оттрахай кого-нибудь в зад. Вот это было бы неплохо. Или… — голос стал бархатным, — может быть, стоит трахнуть твою мертвую дочурку, а? Прямо в ее гребаной могиле. Засунуть ей тот белый крест. Да, я бы с удовольствием.

Куинси сжал трубку — слова били безжалостно, и вслед за ними уже катила первая волна ярости. В какой-то момент он едва удержался от того, чтобы не расколотить проклятую трубку об пол из твердой древесины или о столешницу из черного гранита. Он бы бил, и бил, и бил эту чертову трубку, а потом полетел бы в Калифорнию и вышиб дерьмо из этой мрази Мигеля Санчеса, тридцатичетырехлетнего подонка, уже приговоренного к смертной казни. Никогда в жизни Куинси не испытывал такой ярости — она кипела в нем, стучала в виски, а тело напряглось и застыло, словно собирая силы перед ударом.

И тут его взгляд упал на автоответчик. Красный индикатор настойчиво мигал, показывая, что есть и другие сообщения, а на красноватом цифровом дисплее мерцало число принятых звонков — 56. Пятьдесят шесть сообщений, поступивших на незарегистрированный номер.

Он сам подивился собственному голосу, прозвучавшему сдержанно и спокойно:

— Мне достаточно сделать один звонок, Санчес, и тебя отправят в карцер. Не забывай, я-то знаю, как ты не любишь одиночество.

— Так, значит, Куинси, ты не желаешь говорить о своей дочурке? Такая милая девочка, а? Как приятно, что ты дал ей мое любимое имя.

— Несколько недель в яме. Там не перед кем показать себя, не перед кем раздуть щеки, там даже некого будет изнасиловать, когда поймешь, что уже никогда в жизни не дотронешься до женщины.

— Окажи мне услугу, коп. В следующий раз, когда станешь слушать мою пленку, нарисуй для меня личико своей дочки. И да, поцелуй от меня свою вторую. Потому что когда-нибудь я выберусь отсюда, и тогда для меня будет счастьем знать, что у тебя осталась еще одна девочка.

— Спрашиваю в последний раз, — сдержанно повторил Куинси, не сводя глаз с помигивающего пульта охранной системы, — откуда у тебя мой незарегистрированный номер?

— Незарегистрированный? — протянул Санчес. — Как бы не так.

Едва Куинси положил трубку, как телефон зазвонил снова.

— Что? — резко бросил он в микрофон. Неуверенное молчание, затем осторожный голос бывшей жены:

— Пирс?

Куинси закрыл глаза. Нельзя выдавать свои чувства. Нельзя позволить себе раскисать.

— Элизабет?

— Я подумала… Не мог бы ты оказать мне небольшую услугу, — нерешительно пробормотала Бетти. — Ничего особенного. Обычная проверка. Вроде той, что ты делал в прошлый раз.

— У твоего отца новые подрядчики?

Куинси постарался немного разжать стиснувшие трубку пальцы и перевел дыхание. В прошлом году его тесть делал пристройку к дому и заставил свою единственную дочь позвонить бывшему супругу и попросить его навести справки обо всей бригаде. При этом отец Бетти заявил, что это самое меньшее из того, что может сделать Куинси.

— Его имя Шендлинг. Тристан Шендлинг. Куинси нашел листок бумаги и записал имя. Сердце понемногу успокоилось, тьма перед глазами рассеялась. Он чувствовал себя почти как всегда, самим собой, а не бьющимся в цепях зверем. На красном дисплее автоответчика по-прежнему высвечивались цифры 5 и 6. Пятьдесят шесть сообщений. Что-то случилось. Что-то пошло не так. Ничего, он справится. Он решит эту проблему, как решал раньше и другие. Всему свое время.

— Сколько у меня времени? — спросил он.

— М-м-м, спешить некуда. Но постарайся не затягивать. По-моему, он живет где-то в Виргинии, если тебе это поможет.

— Хорошо, Бетти, дай мне пару дней.

— Спасибо, Пирс, — сказала она, и на этот раз, похоже, с искренним чувством.

Куинси не стал вешать трубку. Бетти тоже не спешила с этим.

— Ты… Кимберли давно тебе звонила? — спросил наконец он.

— Нет, — откровенно удивилась Бетти. — Я думала, она звонила тебе.

— Значит, она сторонится нас обоих.

— Может быть, она пыталась дозвониться, пока тебя не было… — Бетти не договорила, спохватившись, что выразилась не совсем удачно, и тут же поспешно добавила: — Я пыталась дозвониться до тебя в начале недели, но не смогла, а оставлять сообщение не стала.

— Я летал в Портленд, навещал кое-кого. Одного старого друга.

Куинси сам не знал, для чего упомянул об этом, и, едва сказав, тут же пожалел о сказанном. Какой еще старый друг? Кого он пытается обмануть? Однако когда Бетти заговорила снова, в ее голосе не было ни раздражения, ни злости, что стало для Куинси сюрпризом.

— Может, мне стоит навестить ее, — задумчиво проговорила Бетти. — Всего час езды. Я могла бы сказать, что была в том районе и заехала по пути. Ведь прошел уже целый месяц.

Куинси едва удержался от того, чтобы не произнести твердое «нет». Однажды Кимберли обвинила его в том, что он распространяет принципы своей работы на сферы, не имеющие к ней никакого отношения. Даже на личную жизнь: объявился, высказал мнение эксперта и исчез.

— Возможно, Кимберли просто нужно немного побыть одной, — заметил он нейтральным тоном.

— Я этого не понимаю. Мы все, что у нее осталось. Откровенно говоря, я полагала, что она постарается быть поближе, а не станет отдаляться.

Куинси потер виски.

— Бетти, я знаю, что тебе горько. Мне тоже.

— Пожалуйста, не говори со мной как с пятилетней девочкой.

— Мы так старались. Знаю, не всегда сходились на том, какую роль должен играть каждый как родитель, но мы оба любили Мэнди. Мы оба желали ей самого лучшего. Мы… мы отдали бы ей весь мир, если бы это было возможно. А она напилась, села за руль автомобиля и убила двоих. Я люблю ее. Я скучаю по ней. А иногда… иногда я так злюсь.

Он снова подумал о звонке Санчеса, о том, как напряглось тело, как сжали трубку пальцы. Злость еще не прошла. Ярость обосновалась в тех местах, в той глубине, где добраться до нее совсем непросто, и Куинси знал, что понадобятся годы, прежде чем он сможет выполоть ее и снова чувствовать себя нормальным человеком.

— Бетти, не злись, ладно?

Она ответила не сразу, а когда заговорила, голос ее прозвучал тихо и как-то странно:

— Пирс, тебе не кажется, что при трансплантации органа происходит пересадка не только ткани. Может быть… может быть, при этом сохраняется и какая-то часть души умершего?

— Трансплантация органа — чисто медицинская процедура и ничего больше.

— Я так и думала, что ты ничего другого не скажешь.

— Что касается Кимберли…

— Она злится, и ей нужно какое-то время побыть одной. Я поняла. Пирс. Я не такая тупая, как ты думаешь.

— Бетти…

Она не стала слушать и повесила трубку.

Куинси тоже положил свою беспроводную трубку на подставку, закончив таким образом самый спокойный разговор этого долгого дня.

Еще через пять минут Куинси сел к барной стойке. Листок с именем Тристана Шендлинга оказался отодвинутым в сторону. Он положил перед собой чистый и три ручки с черными чернилами. Потом нажал кнопку автоответчика.

И начал составлять список всех тех милых уголовников, которые дозвонились по незарегистрированному номеру, чтобы всего-навсего пожелать ему сдохнуть как можно скорее.

Ровный свет на панели свидетельствовал о том, что охранная система включена и полностью функционирует. Куинси долго смотрел на нее, думая о Кимберли, вспоминая Мэнди.

Потом перешел в комнату, которую использовал как кабинет, покопался в картонных коробках с надписью «Криминология: основные теории» и после долгих поисков нашел аудиокассету, помеченную ярлычком «Мигель Санчес. Жертва восемь». Оригинал пленки находился в Калифорнии, в сейфе для хранения вещественных доказательств. Пленка в картонной коробке была личной копией самого Куинси, используемой им на занятиях.

Он вставил кассету в старый магнитофон. Нажал кнопку «Воспроизведение». И еще долго сидел в темной комнате, слушая умоляющие вопли молоденькой девчушки.

Аманда Джонсон, пятнадцати лет, за восемь часов до смерти.

«— Неееееееееееееет! — стонала она. — О Господи, неееееееет!»

Куинси обхватил голову руками. Он знал, что у него серьезные проблемы, потому что даже сейчас, через месяц после похорон дочери, не мог плакать.

8

— Кто такой Мигель Санчес? — спросила час спустя Рейни.

Она полулежала, прислонившись к изголовью грязно-бурой кровати, приходя в себя после позднего обеда с оладьями под голубичным соусом в расположенном напротив кафе. Мотель номер 6 был хорошо виден с дороги и показался ей вполне подходящим для ночлега заведением. Кроме того, Рейни заплатила за ночь пятьдесят долларов, зная, что никто не потребует у нее отчета о расходах.

Она нашла мотель. Нашла расположенное по соседству кафе. Поужинала оладьями под голубичным соусом, думая о том, что увидел патрульный Эмити на месте аварии, и ежась от неприятного холодка. Потом просидела еще десять минут, наблюдая за другими посетителями — кряжистыми парнями, развлекавшими походом в кафе своих девушек. За некоторыми столиками расположились целые семьи. Рейни была в трех тысячах миль от дома. Странно, что все оказалось таким привычным.

Потом Рейни вернулась в мотель, зная, что должна позвонить Куинси и доложить о проделанной за день работе. Однако вместо этого включила телевизор, с изумлением обнаружив целых пятьдесят семь каналов, смотреть на которых было абсолютно нечего. Рейни сказала себе, что докладывать в общем-то не о чем. Кроме того, ей хотелось доказать себе самой, что она не горит желанием слышать голос Куинси. Ей поручено дело, и она занимается им так же, как занималась бы любым другим делом. Куинси всего лишь клиент.

Ничего хорошего по телевизору не было. Рейни провела целый день в штате, где жил Куинси, и ей хотелось услышать его голос. Рейни позвонила. Ей понадобилась ровно одна секунда, чтобы понять — позвонить следовало раньше. Голос Куинси звучал устало, почти безжизненно, как будто у него не осталось никаких эмоций. Таким Рейни не слышала его ни разу.

— Мигель Санчес — мое первое дело, — говорил Куинси. — Это было в Калифорнии в середине восьмидесятых. Он работал вместе с двоюродным братом, Ричи Миллосом. Специализировались на садистских убийствах с изнасилованиями молоденьких проституток. Всего восемь жертв. Санчес любил записывать свою работу на пленку.

— Милый парень, — прокомментировала Рейни, выключая телевизор и откладывая в сторону пульт дистанционного управления. — Значит, ты принимал участие в поимке Санчеса?

— Я разработал стратегию, которая помогла полиции арестовать преступника. Один свидетель рассказал, что видел, как двое мужчин затаскивали восьмую жертву в белый фургон за двадцать четыре часа до того, как ее обезображенный труп был обнаружен у дороги 1-5. К тому времени мы уже знали, что имеем дело с организованным убийцей. Я объяснил лос-анджелесским полицейским, что у психопатов редко бывают напарники, но в тех редких случаях, когда такое все же случается, напарником всегда оказывается более слабая личность, человек, исполняющий при психопате функцию зрителя. Мой совет состоял в том, чтобы в случае обнаружения двух подозреваемых сосредоточить внимание на слабейшем члене преступной пары. Так и получилось. Ричи выдал Мигеля, который и был настоящим зачинщиком и представлял реальную угрозу.

— Полагаю, на деле все было не так легко, как на словах.

— Верно. Ричи преклонялся перед двоюродным братом. И ужасно боялся его. Надо сказать, не без причин. Через шесть месяцев после того, как Ричи сдал кузена в обмен на сокращение срока, его нашли в тюремном душе. Кто-то отрезал бедняге член и засунул ему в рот. Мигель не отличался изысканностью манер.

— Ага. И вот этот-то замечательный образчик человеческой породы и позвонил тебе на незарегистрированный телефон.

— Он и еще сорок семь таких же ненормальных. Было еще восемь звонков от тюремных начальников, которые сочли своим долгом сообщить, что номер моего незарегистрированного телефона стал всеобщим достоянием, что он написан везде, где только можно, от валяющегося во дворе клочка бумаги до пачки из-под сигарет. А в одном месте его написали на стене тюремного душа.

— Куинси…

— По моим подсчетам, сорок восемь заключенных представляют двадцать одно исправительное учреждение, так что утром можно ожидать продолжения.

— Куинси…

— Но не волнуйся. — Теперь его голос звучал уже не бесстрастно, в нем появились резкие нотки, и они набирали силу. — В большинстве такого рода заведений власти имеют право прослушивать звонки заключенных, поэтому, уверен, новые члены моего фан-клуба будут должным образом наказаны. У администрации есть для этого все возможности. Знаешь, наказание вполне достаточная мера, чтобы отбить у кучки психопатов желание повеселиться за счет федерального агента.

— Смени номер.

— Пока еще не хочу.

— Не будь ослом!

— Я не осел, и это не упрямство, а терпение. Рейни замолчала и тут поняла.

— Ты хочешь, чтобы звонки продолжались, и надеешься заманить одного из звонящих в ловушку. Рассчитываешь, что сумеешь заставить его проговориться, раскрыть источник, из которого и поступила информация с номером твоего телефона.

— Утром я доложу обо всем своему начальству. В Бюро очень серьезно подходят к вопросу охраны агентов. Не сомневаюсь, что мою линию моментально возьмут под контроль. Наведут справки в тюрьмах, откуда поступили звонки. Возможно, кто-то даже лично навестит Мигеля Санчеса. Мне бы этого особенно хотелось.

— У тебя есть рабочая версия? Кто мог это сделать? Этот человек должен знать тебя.

— Возможно. Но не исключено, что во всем виноват какой-нибудь бездельник из колледжа. Взломал со скуки защитные коды телефонной компании, нашел мой номер и решил немного повеселиться.

— Но ты же так не думаешь.

— Нет. По-моему, тут что-то личное. И на мой взгляд, таинственный шутник выдал не только номер телефона. Подумай о том, что сказал Мигель Санчес. Что он хотел бы оттрахать мою дочь в этой гребаной могиле. Помнишь про белый крест? Откуда он взялся? Что первое приходит в голову, когда ты думаешь о белом кресте?

Рейни закрыла глаза. Она представила белый крест, и ей стало нехорошо. Нельзя оставаться в этом дурацком мотеле. Нельзя валяться на кровати, притворяясь, что бизнес есть бизнес. Нужно ехать к Куинси. Она должна помочь ему, как он когда-то помог ей. Должна заткнуть ему уши и не дать слушать все те мерзости, которые летели из телефона. Теперь было уже поздно, и Рейни знала, что он сейчас скажет. Куинси всегда был слишком умен.

— Арлингтон, — безжалостно продолжал он. — Этот человек не только сообщил мой номер телефона. Он рассказал по крайней мере одному садисту, где и как найти могилу моей дочери. Сукин сын. — Голос у него наконец сломался. — Он выдал Мэнди.

Рейни ждала. Дыхание в трубке постепенно успокаивалось. Она чувствовала, как Куинси берет себя в руки, становясь снова невозмутимым, собранным федеральным агентом, таким, каким всегда хотел быть, таким, каким был. Ему нужна была маска, точно так же, как маска нужна была и ей. Удивительно, что столь простое открытие причинило боль. Рейни почему-то вспомнился слоненок из сна, его отчаянная борьба за жизнь, его путь через пустыню. Сколько раз он падал и сколько поднимался, но все равно в конце его разорвали шакалы.

— Полагаешь, они связаны? — спросила Рейни.

— Что?

— Телефонные звонки. И происшествие с Мэнди. Интересное совпадение: стоило тебе нанять детектива для расследования смерти Мэнди, как тут же начинаются звонки с угрозами.

— Не знаю, Рейни. Нельзя исключать возможность простого совпадения. В мире полно людей, которым нечего больше делать, кроме как ненавидеть меня. Может, они узнали о похоронах моей дочери и решили, что сейчас самый подходящий момент, чтобы повеселиться. У нас и раньше были случаи с разглашением частной информации, касающейся тех или иных агентов. Ничего особенного, но, с другой стороны, мы ведь теперь живем в век компьютеров.

— Мне это не нравится, — сказала Рейни. — Плюс то, что Санчес помянул Мэнди. Тебе не кажется, что намек достаточно ясен?

— Я… я не знаю. — Куинси снова заговорил устало. — Мне кажется, что связь есть. Потом кажется, что я просто параноик. Потом… Знаешь, я сейчас сам не свой.

Рейни молчала. Наверное, надо сказать что-то утешающее, но ей не довелось вырасти в доме, где звучали утешительные слова. Странно, но в тридцать два года она не умела еще очень многого.

— Я разговаривала с полицейским, который проводил расследование. — Рейни слегка скорректировала тему разговора, но не отошла от нее, потому что, как и Куинси, лучше справлялась с тем, что имело прямое отношение к делу. — Он хорошо поработал на месте происшествия и на мой взгляд, ничего не упустил.

— Что с ремнем безопасности?

— Водитель… — Рейни запнулась, шокированная тем, как спокойно и легко употребила это обезличенное слово в применении к дочери Куинси.

Он ничего не сказал, и молчание встало между ними огромной черной пропастью. Ничего не получится, с отчаянием подумала Рейни. Даже если они оба очень постараются, у них все равно ничего не получится.

— За неделю до происшествия Мэнди обратилась в мастерскую по поводу испорченного замка ремня безопасности, — снова начала она, робко и едва слышно, униженная допущенной ошибкой. — Они договорились о ее приезде в сервисный пункт и назначили дату, но в последний момент она перенесла визит на более поздний срок.

— Получается, что она целый месяц ездила без ремня?

— Получается, что так.

— Почему же ее никто не остановил? По-моему, в этом штате есть законы насчет ремней безопасности?

Рейни не стала отвечать на этот всплеск эмоций, понимая, что Куинси и не ждет от нее никакой реакции.

— Что случилось с ремнем? — спросил Куинси, слегка меняя направление вопросов. — Как он сломался?

— Пока не знаем. Патрульный Эмити помогает мне в поисках машины, но дело это нелегкое, ведь как-никак прошло четырнадцать месяцев. Вероятнее всего, «эксплорер» уже разобрали на запчасти в какой-нибудь мастерской.

— Я хочу знать, что случилось с этим ремнем.

— Я найду его, Куинси.

— Есть ли что-то о мужчине, том, с которым она встречалась?

— Завтра утром я собираюсь встретиться с Мэри Олсен. Надеюсь, она укажет нужное направление. Хочу также поговорить с теми, кто знал Мэнди по обществу «Анонимные алкоголики». Не исключаю, что они знают кое-что о ее личной жизни.

— Общество «Анонимные алкоголики» не слишком охотно предоставляет информацию о своих членах.

— Что ж, придется снова пустить в ход женское обаяние.

— Рейни…

— Я справлюсь с делом, Куинси. Что-то уже началось, и тебе нужны ответы. Я их добуду.

Он молчал, но теперь это было уже другое молчание, более спокойное, словно мягкая обволакивающая тишина, захватившая их обоих, разделенных не столько расстоянием, как чем-то иным. Наверное, сидит в темной комнате, подумала Рейни. Снова обошелся без обеда, а может, и без ленча и без завтрака. И сколько еще долгих беспокойных часов проведет, расхаживая по комнате, прежде чем забудется тяжелым, не приносящим облегчения сном. Странно, что, узнав друг друга так хорошо, они не стали ближе.

— Мне надо идти, — сказал Куинси. — Хочу утром поговорить с Эвереттом.

— С Эвереттом?

— Начальником отдела. Нужно рассказать ему об этих телефонных звонках, если он, конечно, еще не знает. И отпечатать список имен.

Рейни посмотрела на часы — уже за полночь.

— Куинси…

— Все хорошо.

— Не забывай, что я почти рядом. Дай мне один час, и я у твоей двери.

— И что потом? Все сразу наладится? Только потому, что теперь ты меня облагодетельствовала?

— Эй, послушай, все совсем не так!

— Да? А что, по-твоему, я пытался тебе сказать? Понимание — не жалость. Впрочем, извини, в твоем мире это именно так.

— Куинси…

— Спасибо за информацию, детектив Коннер. Спокойной ночи.

В трубке щелкнуло, и щелчок только подчеркнул резкость последних слов. Рейни поджала губы, покачала головой и медленно опустила трубку на рычаг.

— В моем случае многое было иначе, — пробормотала она.

Комната промолчала. И Рейни посчитала это вполне подходящим ответом.

Звонок будильника прозвучал через шесть часов, и Рейни неохотно выбралась из постели. Разница во времени — куда от нее денешься. Двенадцать унций колы, проглоченных на завтрак, оживили девушку только наполовину.

Рейни вышла на улицу и в течение получаса бегала по бетонному лабиринту кажущейся бесконечной аллеи. Мотель поспешно покидали немолодые мужчины в помятых костюмах. У въезда в «Макдоналдс» выстроилась очередь из нетерпеливо сигналящих автомобилей.

Рейни пробегала мимо сменяющих друг друга стоянок, рискованно лавирующих машин и пешеходов, уже сытых по горло утренним броском на работу. Вдали приветливо покачивались высокие тополя и темные магнолии. Упрямая жимолость цеплялась за бетонные парапеты автостоянок, как будто предъявляя свои права на городские джунгли.

Поперхнувшись бензиновыми парами, Рейни повернула назад, к мотелю номер 6. Зеленый пейзаж невольно направлял мысли к Бейкерсвиллу, пробуждая тоску по соленому океанскому воздуху.

Она приняла пятиминутный душ, высушила волосы полотенцем и причесалась. Предвидя еще один долгий день, натянула поношенные джинсы и чистую белую тенниску — официальную униформу подающего надежды частного детектива и, завязывая шнурки, проверила сообщения, поступившие на домашний автоответчик. День уже обещал нечеловеческую жару. Чего бы только она не отдала за возможность надеть шорты и сандалии!

Сообщений было шесть, и они быстро вытеснили мысли о шортах и сандалиях. Рейни схватила ручку и листок бумаги.

Первые два сообщения поступили от ждущих последней информации клиентов. Их следовало поставить в известность о том, что ситуация немного изменилась. Следующие три звонка, последовавшие друг за другом с часовым интервалом, не принесли никаких сообщений. Звонивший просто вешал трубку. Что ж, если неизвестный не побеспокоился оставить устное сообщение, то и ей нет смысла забивать голову мыслями о том, кто бы это мог быть. Последнее сообщение поступило от какого-то адвоката, о котором Рейни никогда не слышала. Он просил предоставить так называемый базовый информационный пакет.

Посмотрев на часы, Рейни прикинула, что на Западном побережье еще только четыре утра, и позвонила в адвокатскую фирму, сообщив, что ее секретарша перешлет затребованную информацию почтой. К сообщению она добавила свой номер телефона в мотеле — вдруг адвокату понадобится что-то срочное.

Довольная своей сообразительностью и предприимчивостью — а ведь день только начался! — Рейни закончила со шнурками и, преодолев мимолетное сомнение, сунула в плечевую кобуру «глок», надежно замаскировав его черным жакетом.

Ровно в 7.00 Рейни захватила рабочий блокнот и устремилась к двери. Белое раскаленное солнце ударило в глаза, и она невольно зажмурилась. В машине было невыносимо душно.

Черт, подумала Рейни, денек будет убийственный.

9

— Первый звонок поступил во вторник, в два часа тридцать две минуты. — Ясный, четкий голос Куинси, докладывающего о событиях прошлой ночи, звенел в холодном чреве земли, Чад Эверетт внимательно кивал в такт докладу; а над их головами зловеще гудела лампа дневного света. — В десять восемнадцать я лично принял звонок от Мигеля Санчеса. После было еще немало звонков, но их принимал автоответчик.

Куинси раздал только что подготовленные файлы собравшимся агентам, которые молча воспринимали информацию, хмуро посматривая на него самого.

— Здесь полный список звонивших и исправительных учреждений, откуда поступили звонки, — продолжал он — со мной, как видно из списков, связались восемь сотрудников этих учреждений. Некоторые из них сообщили, что среди заключенных циркулирует имеющая отношение ко мне информация личного характера. Более интересен, на мой взгляд, тот факт, что двое из вышеупомянутых сотрудников установили источник информации. Это объявления, помещенные в тюремном информационном бюллетене. В одном из них я представлен как продюсер документального фильма о тюремной жизни. В другом — срочно ИЩУ приятеля по переписке из числа заключенных; там же приведен номер моего телефона. — Куинси напряженно улыбнулся. — Сейчас я жду ответа из нескольких мест, но, похоже, объявления подобного содержания появились также по крайней мере в шести других информационных бюллетенях, включая «Свободу сейчас», «Кореши» и мой любимый «Тюремные новости», выходящий ежемесячно тиражом более трех тысяч экземпляров. Далее. В Интернете появились веб-сайты, которые, по-видимому, должны рассылать информацию обо мне всем желающим. Так что я теперь знаменитость и у меня куча поклонников.

Куинси закрыл папку и с мрачным видом опустился на стул. Все по-прежнему смотрели на него, но что он мог добавить? У него была своя жизнь. Теперь в эту жизнь ворвались посторонние. Звонок за звонком, сообщение за сообщением, и все обещали медленную, мучительную смерть. Куинси уже не помнил, когда в последний раз нормально спал.

Бюро восприняло случившееся очень серьезно. В кабинете Эверетта собралась небольшая оперативная группа. Специальный агент Рэнди Джексон, моложавый мужчина с копной каштановых волос, представлял отдел технических служб; от Национального центра присутствовали двое — специальный агент Гленда Родман, пожилая женщина, питавшая слабость к строгим серым костюмам, и специальный агент Альберт Монтгомери, чьи налитые кровью глаза и узкое лицо гончей причиняли Куинси определенное неудобство. То ли агент просто не выспался в самолете, то ли беспробудно пил всю прошлую ночь. Возможно, и то и другое. Хотя, впрочем, сам Куинси вряд ли выглядел лучше, и в любом случае: кто он такой, чтобы судить других?

— Для протокола: кто знает номер вашего домашнего телефона? — спросил Эверетт.

Специальный агент Родман выпрямила спину и приготовилась записывать.

— Члены моей семьи, — не задумываясь ответил Куинси. — Несколько коллег по работе, включая агентов и сотрудников исправительных учреждений. Друзья. Я составил подробный список. Этот номер у меня уже пять лет, и, честно говоря, я сам удивлен, что его знает так много людей.

— Вы принимали участие в двухстах девяноста шести делах, — напомнила Родман.

Куинси кивнул. Ему казалось, что дел было намного больше. Сотрудники, составляющие профили преступников, обычно исполняют роль консультантов, а потому нередко работают одновременно по сотне дел.

— Это много. По меньшей мере десятки людей питают к вам не самые лучшие чувства.

— Но лишь при условии, что им известно о моем участии в их делах. — Куинси пожал плечами. — Вы же знаете, Гленда, как все выглядит на самом деле. В большинстве случаев мы получаем запрос по телефону, файл поступает по почте, а свои выводы мы отсылаем либо по факсу, либо курьерской связью. Думаю, все внимание преступника обычно концентрируется на местных детективах, которые непосредственно расследуют дело.

— Поэтому, если отобрать дела… — начала она.

Куинси уже произвел несложный подсчет.

— Думаю, речь может идти о пятидесяти шести заключенных.

— А как насчет открытых дел?

Куинси покачал головой:

— Я не занимаюсь активными делами уже шесть лет.

— В прошлом году…

— Генри Хокинс мертв, — негромко сказал он. Монтгомери подался вперед, опустив локти на обтянутые помятыми штанинами колени. Люминесцентная лампа замигала, отчего лицо специального агента приобрело желтушный цвет, и Куинси не в первый уже раз спросил себя, что здесь делает этот человек. Судя по недовольному выражению, он оказался в их компании вопреки своему желанию, хотя никто из агентов никогда не отказался бы помочь попавшему в беду коллеге. Такое настроение не сулило ничего хорошего.

— Вам не кажется, что мы ставим телегу впереди лошади? — проворчал Монтгомери. — Кто-то получил кучу звонков. Ну и дела!

— Тот факт, что номер домашнего телефона агента попал в двадцать исправительных учреждений и стал достоянием сотен заключенных, вовсе не повод для веселья, — строго заметил Эверетт. — В любом случае нам такое веселье ни к чему. Монтгомери повернулся к Эверетту, и Куинси решил, что растрепанный агент сейчас отступит, осознав свою ошибку. Однако он ошибся.

— Чушь! — бросил Монтгомери, удивив всех своей непонятной резкостью. — Если бы речь шла о чем-то личном, о чем-то серьезном, он не ограничился бы тем, что передал номер телефона кучке сидящих за решеткой придурков. Он побывал бы в доме. Или послал бы кого-то в дом. Звонки по телефону. Какие-то, мать вашу, детские игры!

Лицо Эверетта потемнело от злости. Ветеран Бюро с тридцатилетним стажем, он еще помнил те времена, когда агент ФБР одевался, разговаривал и держал себя совершенно по-особому. Агенты были хорошими парнями, последним бастионом, защищавшим граждан от гангстеров, грабителей и насильников. Агенты не появлялись на работе в мятых костюмах и не позволяли себе выражений вроде «мать вашу» или «детские игры».

— Специальный агент Монтгомери…

— Минутку. — К удивлению присутствующих, Куинси поднял руку, избавив таким образом агента Монтгомери от неприятной лекции, которая вряд ли помогла бы ему в дальнейшей карьере. — Повторите все еще раз.

— Телефонные звонки, — лениво, словно обращаясь к недоумкам, протянул Монтгомери. — Вопрос не в том — кто, а в том — зачем.

Гленда Родман откинулась на спинку стула и медленно закивала. Рэнди Джексон зевнул.

— Монтгомери прав, — согласился он. — Если это дело рук какого-нибудь хакера, то парень вполне мог добыть не только номер телефона, но и адрес. Если это человек, случайно раздобывший твой номер, то ему ничего не стоит узнать по номеру адрес. В любом случае номер телефона равнозначен домашнему адресу.

— Прекрасно, — сказал Куинси.

Как же так получилось, что он не связал очевидное? Вот и еще одно доказательство его полной неадекватности в последние дни. Тупая, ноющая боль снова пульсировала в висках. Утро, день и вечер. Горе стало похоже на похмелье, от которого никак не удавалось избавиться.

Почему именно телефонные звонки? Очевидный ответ — кто-то вознамерился достать его, поквитаться с ним. Возможно, кто-то, о ком Куинси уже забыл. Психопаты — те же акулы. Смерть его дочери для них то же, что и попавшая в воду кровь, и теперь они торопятся на запах, чтобы разделаться с добычей. Почему бы и нет? Окружить. Наброситься. Растерзать. Черт, он сейчас совершенно не в состоянии отбиться.

Не потому ли и обратился за помощью к Рейни? Потому что понял — остался совсем один? Или потому, что хотел напомнить самому себе, как надо драться? Рейни никогда не поддавалась, даже когда ее загоняли в угол.

«Сосредоточься, Куинси. Почему телефонные звонки?»

— Это уже серьезно, — заявил Эверетт. — Нужно незамедлительно проверить все информационные бюллетени и веб-сайты, чтобы установить источник объявлений. Далее, следует определить, сколько заключенных уже располагают данной информацией. Должны же мы выйти на какой-то след.

Куинси закрыл глаза.

— Бюллетеней столько, что и не сосчитаешь. Многотиражные и малотиражные. Насколько мы можем судить, объявления отправлены во все. Столько работы… Почему же… — Он вскинул голову и открыл глаза. Есть! Черт возьми, ему следовало догадаться еще прошлой ночью. — Прикрытие!

— Что? О чем это вы, агент Куинси?

— Прикрытие, — повторил за него Монтгомери и согласно хмыкнул, после чего посмотрел на Куинси уже с некоторым уважением. — Да, может быть. Предположим, сейчас у этого парня есть твой домашний адрес — такой вариант весьма вероятен. Завтра он является к тебе, чтобы восстановить справедливость, и мы определяем его методом исключения. Но информация распространена среди десятков заключенных, каждый из которых передает ее десятку других… и так далее. Теперь нам придется расширить зону поисков, распространив их не только на заключенных, но и на тех, кто на свободе. Получается настоящая криминальная паутина. Нам придется искать этих мерзавцев даже после твоих похорон.

— Что ж, спасибо, — ровным к бесстрастным голосом ответил Куинси.

— Все верно, — согласилась Родман, у которой в отличие от Монтгомери хватило любезности посмотреть на него с некоторым сочувствием. — Если бы что-то случилось с вами вчера, мы, действуя по стандартной процедуре, начали бы с проверки родственников и знакомых, а уж потом переключились бы на тех, кто фигурировал в ваших прошлых делах. Дело нелегкое, но не безнадежное. Теперь ситуация совсем другая. Информация о вас имеется у сотен заключенных. Вас может избрать мишенью какой-нибудь ненавидящий федеральных агентов неонацист, или жаждущий прославиться гангстер, или скучающий психопат. Если с вами что-то случится… Да, зона поиска огромна. Сколько бы агентов ни приняло участие в операции, им никогда не проверить весь список подозреваемых. Надо честно признать — замечательная стратегия.

— Это не шутки, — снова напомнил Эверетт. Куинси вдруг почувствовал себя потенциальной жертвой неизвестного охотника.

Гленда принялась листать подготовленные Куинси материалы.

— Есть и хорошие новости, — сказала она. — Некоторые из этих бюллетеней считаются якобы более заслуживающими доверия, чем другие. Они помещают объявления только в том случае, если оплата за них поступает почтовым переводом и с указанием всех требуемых в таких случаях данных. Может, нам повезет заполучить самое первое письмо и конверт. Тогда мы определим по почтовому штемпелю, из какого города оно пришло, проверим конверт на ДНК и отпечатки пальцев, проведем полный химический анализ. С другой стороны… — Гленда замолчала и, как бы извиняясь, посмотрела на Куинси. — Нам могут потребоваться недели, чтобы просто отследить каждую публикацию, содержащую объявление. И даже тогда…

Родман не закончила, но в этом не было необходимости. Все и так всё знали. Далеко не все тюремные информационные бюллетени заботятся о своей репутации. В шестидесятые информацию передавали в тюрьмы в пачках сигарет. Когда на первое место вышла проблема наркотиков, тюремное начальство по всей стране решило покончить со всей контрабандой вообще, полностью запретив передачи, включая и те, что содержали табачные изделия. Заключенным разрешалось получать только письма и деньги, на которые они могли приобретать сигареты в тюремных ларьках. Трудно сказать, удалось ли с помощью этих мер решить проблему с наркотиками, но поток нелегальной информации был действительно перекрыт. Однако неутомимые заключенные быстро отыскали другую лазейку. Они получали письма с сигаретной бумагой, на которой писали то, что хотели, а потом передавали друг другу свернутые из этой бумаги самокрутки прямо на тюремном дворе. Со временем тюремное начальство догадалось, что к чему, и начало просматривать и поступающую в письмах сигаретную бумагу. К передаче каких-либо записок вообще стали относиться как к нарушению правил внутреннего распорядка.

Это, в свою очередь, привело к появлению подпольной информационной сети и прочим чудесам конституционно гарантируемой свободы слова. Тюрьмы обзавелись компьютерами, программным обеспечением, и по всей стране начали возникать тюремные информационные бюллетени. Некоторые распространялись на ограниченной территории, но были и такие, которые достигли масштабов общенациональных изданий. Затем родились шифрованные объявления. Хочешь распространить какую-то информацию? Замаскируй ее под невинное объявление о поиске друга по переписке, заплати пять, десять, сто баксов и доведи свое послание до широких масс. Финансовые трудности? Некоторые веб-сайты обслуживают заключенных бесплатно. Пусть ты убил восемь человек — это не значит, что общество не должно услышать твой голос. Или что ты не можешь состоять в переписке с милой блондинкой по имени Кэнди.

— Многие из этих бюллетеней, возможно, и не требуют серьезной платы, — закончил мысль Гленды Куинси. — А большинство, вероятно, уничтожают поступившие письма, исполняя собственные инструкции.

— «Тюремные новости» — бюллетень почти респектабельный, — сказала Гленда. — Можно взяться за них.

— Хорошо, — одобрительно кивнул Эверетт.

— Я могу позвонить в телефонную компанию, — добровольно вызвался Джексон. — Проверю, не было ли у них попыток несанкционированного проникновения в информационную базу данных. Думаю, возражать они не будут.

Эверетг снова кивнул. Настроение у него явно улучшилось.

— Сомневаюсь, что вам удастся обнаружить оригинальный конверт и письмо, — негромко проговорил Куинси, устало потирая виски. — И даже если нам повезет, мы не найдем никаких улик. Не будет ни содержащего ДНК материала, ни отпечатков пальцев. Человек, который придумал столь изощренную стратегию, вряд ли упустит мелочи вроде отпечатков пальцев на конверте или слюны на клапане. Тот, кого мы ищем, изобретателен и умен.

— Вы считаете, здесь что-то личное, — сказала Родман. Куинси пожал плечами:

— Другое трудно себе представить.

— Мы предлагаем кое-что иное, — подал голос Монтгомери. — Установить наблюдение за могилой.

— Нет! — Куинси вскочил со стула.

— Такова стандартная процедура… — начал Монтгомери.

— К черту процедуру! — холодно бросил Куинси, уже во второй раз за последние дни пуская в ход крепкое выражение. — Это моя дочь. И я не позволю вам использовать ее.

Монтгомери неуклюже поднялся со стула. Маленькие черные глаза почти спрятались в складках кожи, напоминая птичьи. Куинси вдруг пришло в голову, что именно таким видят его родственники жертв; он предстает перед ними не человеком, а хищной птицей, упавшей с неба вслед за убитой жертвой.

— Санчес сам намекнул, что знает, где похоронена твоя дочь, верно? — равнодушно сказал он.

— Я ошибся.

— Черта с два ты ошибся. Он знал. А значит, наш парень побывал там. У него, конечно, хватит ума понять, что твой дом будет взят под наблюдение. Так что если он захочет подобраться к тебе поближе… посмеяться над тобой…

— Я против того, чтобы на могиле моей дочери устанавливали камеры. Я не дам разрешения.

Но Родман уже кивала, и Джексон тоже. Куинси медленно повернулся к Эверетту. Старший специальный агент смотрел на него с сочувствием. Но тоже кивал.

Что-то странное произошло вдруг с его памятью. Куинси вспомнил то, о чем не думал много лет. Летний день. Какой-то местный праздник. С ним дети, Мэнди и Кимберли. Он исполняет обещание. Карусели, аттракционы, угощения. Все, что только способны вместить их молодые желудки. А потом, только что купив им сладкую вату, он повернулся и увидел неподалеку какого-то мужчину, фотографировавшего детей на карусели.

Куинси вспомнил, как с его лица сползла улыбка, как по спине пробежал холодок. Он наблюдал за щелкавшим затвором педофилом и думал лишь о том, что его девочки находятся в нескольких шагах от опасности. Его милые, чудесные, здоровые девочки с восхитительными русыми волосами, такими же, как у их матери. Он заговорил с ними. Жестко, сердито, требовательно. «Посмотрите на этого человека, — повторял он, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. — Запомните его. И не бойтесь бояться. Не стесняйтесь страха. От таких надо убегать».

Кимберли, воспринимавшая его слова с недетской серьезностью, кивала. А вот Мэнди расплакалась. Проходили недели, а ей все снился мужчина в дурно пахнущем пальто, мужчина с фотоаппаратом, который приходил за ней.

— Нет, — хрипло сказал Куинси. — Никаких камер. Только попробуйте, и я перенесу ее могилу.

Коллеги смотрели на него с любопытством.

— Может, вам лучше взять небольшой отпуск… по болезни, — предложил Эверетт.

— Я здоров! — возразил он и едва узнал собственный голос.

Голос звучал непривычно. Как голос отчаявшегося человека. Он, Куинси, говорил голосом потерявшего надежду отца. И тогда в голову ему пришла неожиданная мысль. Мысль, подсказанная инстинктом, тем, что он понимал лучше, чем правду. Вот чего хотел неизвестный. Его цель — сам Куинси. Он понимал это, чувствовал нутром. Все, что сделано этим не установленным лицом, сделано не только с целью максимально затруднить поиски, но и для того, чтобы поразвлечься. Найти слабое место, найти самую глубокую душевную рану и бить по ней.

Куинси облизнул пересохшие губы и попытался успокоиться.

— Послушайте меня. Дело не в моей дочери. Ему наплевать на нее. Он распространил эту информацию просто ради собственного дешевого удовольствия.

— Так вы, получается, знаете, кто он? Гленда Родман спросила это так, словно уличила Куинси во лжи.

— Нет, не знаю. Просто размышляю исходя из того, с какими типами приходилось иметь дело.

— Другими словами, ты не знаешь ни хрена, — объявил Монтгомери.

— Вот что, агент, я не позволю превращать могилу моей дочери в наблюдательный пункт.

— А почему? — не унимался Монтгомери. — Разве ты не проделывал это с другими семьями?

— Сукин сын…

— Куинси! — резко оборвал его Эверетт.

Куинси замер, все вскочили. Он с некоторым удивлением обнаружил, что поднял руку и тычет указательным пальцем в грудь Монтгомери, как будто желая проткнуть его.

— Знаю, это тяжело, — тихо сказал Эверетт, — но вы федеральный агент, Куинси, и то, что случилось, является угрозой для всех нас. Отдохните несколько дней. Ваш дом возьмут под наблюдение. Вас будут держать в курсе. Устройтесь пока в каком-нибудь отеле, навестите родных.

— Сэр, послушайте меня…

— Когда вы в последний раз спали?

Куинси замолчал. Он знал, что выглядит плохо, что под глазами у него мешки, что он потерял в весе. Когда умерла Мэнди, он сказал себе, что не поддастся горю. Не получилось.

Другие агенты продолжали смотреть на него. По их лицам было ясно, о чем они думают.

«Бедняга Куинси сдает. Не выдержал. Говорю тебе, нельзя было выходить на работу сразу после похорон…»

Фэбээровцы, подумал он, как и дикие звери, отгоняют слабого от стада.

— Я… я перееду в отель, — коротко сказал Куинси. — Мне только нужно взять кое-какие вещи.

— Отлично. Гленда, вы и Альберт отвечаете за наблюдение за домом.

Гленда кивнула.

— Я буду присылать вам ежедневные отчеты, — обратилась она к Куинси.

Голос ее звучал бесстрастно, но глаза смотрели по-доброму.

— Спасибо, — сдержанно ответил он.

— У нас все под контролем, — твердо закончил Эверетг. — Вот увидишь, Куинси, все будет в порядке.

Куинси лишь покачал головой. Он молча спустился в офис. Понаблюдал за игрой неживого флуоресцентного света на тусклой поверхности шлакобетонного блока, не в первый уже раз стараясь представить себе человека, который отказал работающим здесь людям в праве видеть дневной свет.

Войдя в кабинет, Куинси закрыл дверь. И позвонил той единственной, которая могла помочь ему сейчас, той, которая могла защитить могилу Мэнди.

Он позвонил Бетти, но там, в Филадельфии, телефон только звонил, звонил и звонил.

10

Кимберли спешила. Она встала рано — в среду у нее был урок по стрельбе. Натянула джинсы и первую попавшую под руку майку, завязала волосы в хвостик и торопливо выбежала из квартиры, чтобы успеть на пригородный поезд до Джерси. «Все как по часам, — сказала себе Кимберли. — Утро этой среды ничем не отличается от утра любой другой среды. Дыши глубже. Вдыхай смог».

Однако нынешнее утро все же отличалось от других. Например, ей не нужно идти на работу. Накануне профессор Эндрюс, обратив внимание на ее бледность и нервозность, ворчливо приказал отдохнуть до конца недели. Первые выходные после похорон Мэнди. Сегодня можно отдохнуть. Остановиться и понюхать розы. Немного расслабиться, как и порекомендовал профессор.

Но расслабиться не получалось. Ноги сами двигались в привычном ритме, больше похожем на бег, а не ходьбу. Она часто оглядывалась через плечо, во всяком случае, чаще, чем любой обычный пешеход. И, наконец, прекрасно понимая, что это неправильно, Кимберли взяла с собой заряженный и снятый с предохранителя «глок». «Успокойся, не дергайся», — твердила и твердила Кимберли.

И все равно нервничала, дергалась и не могла успокоиться.

Странно, но чувствовала она себя совсем неплохо. Волосы на затылке не шевелились, не вставали дыбом. По спине не бегали мурашки на холодных ножках. Отсутствовало и ощущение обреченности, которое всегда предшествовало приступам беспокойства. Чудесная погода. Напоенный благоухающими ароматами воздух. На улицах вполне достаточно людей, чтобы не чувствовать себя одинокой, но и не так много, чтобы не было возможности сохранять разумно безопасную дистанцию. И если даже кто-то попытается напасть на нее — откуда только эти мысли? — то ведь она обучена приемам самозащиты и отлично вооружена. Кимберли Куинси — жертва? Маловероятно. Тем не менее она испытала облегчение, когда оказалась на Пенсильванском вокзале. Заняла место в вагоне. Присмотрелась к пассажирам. И пришла к выводу, что ни один из них не проявляет к ней ни малейшего интереса. Одни читали газеты. Другие смотрели в окно. Никто не обращал внимания на Кимберли, отдавая предпочтение себе самому. А почему должно быть иначе?

— Ты чертова психопатка, — пробормотала Кимберли и тут же удостоилась взгляда со стороны сидевшего рядом парня.

Она даже подумала, не стоит ли сообщить ему, что у нее при себе заряженный пистолет, но удержалась от этого порыва, логично предположив, что если он едет в Джерси, то, возможно, тоже не с пустыми руками. Как любил повторять доктор Эндрюс: нормальность — понятие относительное.

Поезд начал сбавлять скорость, подходя к ее остановке. Кимберли повернулась к соседу и дерзко ухмыльнулась. Просто так, ни с того ни с сего. Парень сразу разорвал зрительный контакт, вобрал голову в плечи и съежился. Впервые за несколько последних дней Кимберли стало лучше.

Девушка легко соскочила с поезда и тут же подверглась нападению стодесятипроцентной влажности, Ах, какой чудный денек!

Она сбросила с плеча сумку, засунула в нее руку, передвинула предохранитель на «глоке» и зашагала дальше уже с почти нормальной скоростью. Нью-Йорк остался позади. До тира всего пара кварталов. Нью-Джерси вряд ли намного безопаснее Гринвич-Виллиджа, но здесь Кимберли чувствовала себя значительно лучше. Легче. Свободной от некоего неопределенного бремени.

Ей всегда нравилось стрелять. С того самого дня, когда родители уступили мольбам дочери и разрешили взять в руки оружие. Осада началась в восемь лет. Услышав ее просьбу, отец поступил абсолютно предсказуемо: направил к матери. Мать тоже поступила абсолютно предсказуемо: ответила категорическим отказом. Но Кимберли не унималась. Каждый раз, когда отец отправлялся в тир, она принималась за свое. Прошло, однако, четыре года, прежде чем однажды, в ее двенадцатый день рождения, мать наконец уступила.

— Оружие — это шум, оружие — это насилие, оружие — это зло. Но раз уж ты мне не веришь — отлично! Иди и убедись сама, глупышка.

Мэнди тоже хотела пойти, но родители — редчайший случай — сошлись во мнении, что знакомство с пистолетом не в ее интересах. Кимберли это устраивало как нельзя лучше. Мэнди плакала. Мэнди расстраивалась. Мэнди была большим ребенком, и Кимберли с радостью заполучила отца в свое полное распоряжение на целых полдня.

Что он думал об этом, она не знала. Понять, о чем думает папочка, всегда трудно.

В тире отец подробно объяснил ей основные правила обращения с оружием и стрелковой безопасности. Кимберли научилась разбирать «чиф спешл» тридцать восьмого калибра, запомнила названия всех его составных частей, освоила разборку, чистку и сборку. Затем последовали лекции.

«Всегда направляй пистолет на безопасную мишень. Всегда держи пистолет разряженным, пока не придет время приготовиться к стрельбе. Всегда ставь пистолет на предохранитель, пока не придет время приготовиться к стрельбе. Всегда вставляй в уши затычки и носи защитные очки. Всегда слушай, что говорит инструктор. Если он говорит „заряжай“ — заряжай. Если он говорит „огонь“ — стреляй. Если он говорит „прекратить огонь“ — прекращай».

Затем отец разрешил ей — наконец! — взять «чиф спешл», прицелиться в бумажную мишень и попрактиковаться в стрельбе вхолостую. Сам же он стоял рядом и показывал, как держать руку. Кимберли запомнился приглушенный звук его голоса, напоминавший скорее ворчание далекого грома, чем человеческую речь. И еще она запомнила, что после непрерывной двухчасовой лекции горела желанием получить настоящие патроны, тогда как отец оставался совершенно спокойным, что было типично для него и безумно раздражало ее.

— Пистолет — не игрушка. Сам по себе пистолет даже не оружие. Это неодушевленный предмет. Ты вызываешь его к жизни и потому обязана пользоваться им ответственно. Итак, кто обязан нести ответственность за использование оружия?

— Я!

— Хорошо. А теперь давай повторим все еще раз… Они сходили в тир четыре раза, прежде чем он позволил ей выстрелить настоящими патронами. Мишень висела на расстоянии пятнадцати футов. Она послала в нее шесть пуль: четыре из которых попали в «яблочко». Кимберли выронили пистолет, сдернула очки и обняла отца за шею.

— Есть! Я сделала это! Я сделала это, папочка!

И ее отец сказал:

— Никогда больше не бросай оружие так, как ты только что сделала! Оно может выстрелить и ранить кого-то. Сначала поставь его на предохранитель, потом положи и отступи с линии огня. Помни, ты должна обращаться с оружием ответственно.

Вся радость как будто испарилась. Возможно, даже слезы навернулись на глаза. Кимберли не помнила больше ничего. Кроме того, что папино лицо претерпело любопытную метаморфозу. Он заметил ее недоуменное выражение и, возможно, наконец-то услышал собственные слова.

— А знаешь что, Кимми? — негромко сказал он. — Ты отлично стреляла. Ты прекрасно справилась. А твой отец… иногда бывает… настоящей задницей.

Прежде Кимберли ни разу не слышала, чтобы папа называл себя задницей. Мало того, была абсолютно уверена, что это слово относится к числу тех, которые лучше не повторять. И ей это понравилось. В этом было что-то особенное. Впервые они оба почувствовали себя близкими людьми, отцом и дочерью. Она могла стрелять из пистолета. А папочка мог иногда быть настоящей задницей.

С той поры Кимберли регулярно ходила с отцом в тир, где под его терпеливым руководством постепенно переходила от «чиф спешл» к «магнуму», а потом к девятимиллиметровому полуавтоматическому. Выражая молчаливый протест, мать записала ее на балет. Кимберли посетила два занятия и, вернувшись домой после второго, заявила:

— К черту балет! Хочу винтовку!

Кимберли заставили вымыть рот с мылом и на неделю лишили телевизора, но она ни на секунду не пожалела ни о едином произнесенном звуке. Даже на Мэнди это произвело впечатление. Проявив редкую солидарность с сестрой, она на протяжении двух или трех последующих недель посылала всех и все куда подальше, так что вдвоем они извели два кусочка мыла «Айвори». Сумасшедший, отчаянный месяц. Тогда они четверо еще были одной семьей.

Интересно то, что Кимберли так долго об этом не вспоминала, а вспомнила только теперь. И как странно, что от воспоминания сдавило грудь, стало трудно дышать, как будто кто-то двинул ей кулаком в живот.

«Черт бы тебя побрал, Мэнди! Почему ты села за руль? Конечно, бросить пить трудно, но можно же было хотя бы не съезжать с дороги!» И больше никакого дурацкого балета. Вообще ничего. Только красивый белый крест на престижном Арлингтонском кладбище, потому что у маминых родственников обнаружились какие-то связи среди военных и благодаря этим связям Бетти и ее детям была оказана честь. Мэнди и герои войн. Кто бы подумал?

Похороны дались Кимберли тяжело. Мысль о соседстве ее тихой, совсем не воинственной сестры с теми, кто прославился на полях сражений, сводила девушку с ума. Кимберли не думала, что мать выдержит, если она вдруг разразится истеричным смехом, а потому простояла всю церемонию с плотно сжатыми губами. А отец? Как всегда, его лицо оставалось непроницаемой маской, не выдававшей никаких мыслей.

В последнее время он несколько раз звонил ей. Оставлял осторожные сообщения, потому что она не снимала трубку. Кимберли не перезванивала. Ни ему, ни матери. Никому вообще. Не сейчас. Когда? Она не знала. Может быть, скоро… Ей совсем не нравились участившиеся приступы необъяснимого беспокойства. Кимберли стыдилась их и не хотела разговаривать с отцом, который, несомненно, уловил бы в ее голосе страх. «Знаешь что, папа? Я не смогла научить Мэнди быть сильной, зато она, похоже, заразила меня своей неуверенностью. Вот так-то. Повезло тебе, да? Две психованные дочки».

Вот и стрелковый клуб. Кимберли открыла деревянные двери и оказалась в тускло освещенной комнате отдыха, встретившей ее приятным дуновением прохладного ветерка. Сейчас, ранним утром, в этой комнате никого не было. Закрыта была и вторая дверь, за которой находился напоминающий пещеру стрелковый зал. Внимание Кимберли не привлекли ни голый диванчик у стены, ни застекленная полочка с завоеванными членами клуба медалями, ни охотничьи трофеи, представленные головами животных. Ее взгляд скользнул по всему этому равнодушно, потому что Кимберли искала его. И как бы она ни пыталась убедить себя в том, что примчалась в тир только ради того, чтобы пострелять, на самом деле ей был нужен он, новый инструктор Даг Джеймс.

Густые каштановые волосы с проседью на висках. Синие глаза с морщинками в уголках. Высокий. Натренированное тело. Широкая мускулистая грудь. Даг Джеймс появился здесь шесть месяцев назад, и Кимберли была не единственной особой женского пола, у которой вдруг пробудился горячий интерес к урокам.

Конечно, ни о чем таком она и не думала. Она же не Мэнди. Это та всегда искала себе мужчину. И она не такая как мама, которая не умеет воспринимать себя иначе, чем с мужской точки зрения. В любом случае Даг Джеймс — почти ровесник ее отца. К тому же счастливо женат. И разумеется, он прекрасно стрелял. Выиграл кучу всяких соревнований. По крайней мере так говорили.

В общем, Даг Джеймс оказался прекрасным инструктором, значительно улучшившим ее стойку.

И еще очень терпеливым. Добрым. Смотрел на Кимберли так, словно ему и впрямь было интересно, что она говорит. Встречал так, словно она осчастливливала его уже одним своим появлением. Разговаривал с ней так, словно знал обо всем: о мучивших Кимберли кошмарах, в которых она сидела рядом с Мэнди в той злосчастной машине и отчаянно хваталась за руль, когда… О чувстве одиночества, изолированности от людей, которое теперь, после смерти сестры и расставания родителей, накатывало внезапно и превращало Кимберли в песчинку, гонимую ветром по огромной равнодушной пустыне.

Что заставило ее прийти в тир сегодня? Неосознанная потребность расстрелять из стального чудовища жалкую бумажную мишень? Зачем? Разве мир после этого сможет стать прежним? Разве сама она вернет былую уверенность? Нет.

Кимберли подошла к стойке, из-за которой высовывалась макушка начальника стрелковой ассоциации Фреда Игена, склонившегося над стопкой бумаг.

— Я готова. А где Даг?

— Его сегодня нет. Позвонил и сказал, что не придет. Заболел. — Фред перевернул очередной лист и расписался в самом низу. — Пытался дозвониться до вас, но вы, наверное, уже ушли.

Кимберли растерянно заморгала:

— Но… но…

— Надеюсь, он скоро поправится.

— Но…

Она повторяла одно и то же, как какая-нибудь дурочка.

Фред наконец поднял голову;

— Заболел — значит, заболел. Перенесите занятие на следующую неделю.

— На следующую неделю. Да, конечно, на следующую неделю, — пробормотала Кимберли, пытаясь взять себя в руки.

Заболел. Такое случается. Но откуда снова ощущение утраты? Боже, да ведь он всего лишь инструктор по стрельбе. Он не нужен ей. Ей вообще никто не нужен. Ну почему, почему так трясутся руки? Ну почему, почему ей стало вдруг так одиноко? Так отчаянно, пронзительно одиноко.

Кимберли взяла пистолет. Прошла в стрелковый зал. Встала на линию огня. Надела очки, всунула в уши затычки. Коробка с патронами. Запах пороха в воздухе. Вселяющая уверенность тяжесть пистолета в руке.

Кимберли установила мишени на расстоянии пятидесяти футов, а потом продырявила бумажные сердца и разнесла в клочья бумажные головы. Но что-то подсказывало — этого мало. Она пришла сюда не практиковаться в стрельбе. Она пришла из-за мужчины.

И именно осознание этого, а не что-то другое, случившееся с девушкой за последний месяц, подтвердило ее подозрения: с ней что-то не так. Сильная, рассудочная Кимберли оказалась совсем не тем человеком, каким всегда себя считала.

Выйдя из стрелкового клуба на улицу, она скоро поймала себя на том, что снова не идет, а бежит, и, хотя город таял от жары, поежилась, как от озноба.

Бетти нервничала. Нет, просто волновалась. Нет, все же нервничала. Ладно, она нервничала… и волновалась.

Она стояла возле своего внушительного кирпичного дома на Сосайети-Хилл. Было раннее солнечное утро. Среда. Бросив взгляд на улицу, Бетти поправила легкое летнее платье и смахнула воображаемую пылинку с фиолетового цветочного узора, украшавшего золотисто-желтый шелк. Потом придирчиво осмотрела ногти на высовывавшихся из золотистых плетеных сандалий пальцах. Новомодный лак под гордым названием «Уинсом Уайн» — что бы это значило? — высох и даже не смазался. Она оглядела руки. Тоже в порядке.

Бетти встала в пять часов утра — впервые так рано за несколько последних месяцев. Новый день обещал только хорошее, и ей хотелось начать его как можно скорее. До приезда Тристана оставалось еще два часа, и она побаловала себя ароматной пенной ванной, после чего сделала педикюр. Затем занялась руками, и результат стал для нее приятным сюрпризом. Как же долго она лишала себя этих приятных мелочей. Дольше, чем хотелось бы.

На левой руке Бетти висела плетеная корзинка для пикника. Она купила ее давным-давно, купила просто так, подчинившись импульсу, рожденному, вероятно, неосознанным желанием вести иную жизнь, не похожую на ту, которой приходилось жить в действительности. Мысль о корзинке пришла в голову сразу после того, как Тристан предложил прокатиться, и Бетти потратила не меньше двадцати минут, прежде чем обнаружила ее на дне кухонного шкафа. Сейчас в корзинке лежали крекеры и сыр бри, гроздь винограда и баночка икры, батон багет и бутылка шампанского «Ля Гранд Дам». Тристан показался Бетти мужчиной с изысканным вкусом, и ей пришлось постараться, чтобы произвести впечатление.

Бетти посмотрела на часы. Десять минут восьмого. Ей снова стало не по себе. А если Тристан не появится? Впрочем, не надо спешить с выводами. Прошлым вечером она сама опоздала на двадцать минут, но ведь он дождался.

Ей так хотелось, чтобы Тристан приехал. Так хотелось уехать подальше от дома, ставшего слишком большим, уехать из города, хранившего слишком много воспоминаний. Так хотелось хоть на один день перестать быть одинокой разведенной женщиной средних лет и прожить сегодняшний день, чувствуя солнце на лице.

Прошлым вечером, возвратившись домой с первого за многие годы свидания, Бетти поняла, что пришла пора двигаться дальше. Это было нелегко, но необходимо.

Короткий сигнал прервал ее размышления. Бетти повернулась и увидела, как из-за угла вылетел и устремился вниз по узкой улочке небольшой красный автомобиль с откидным верхом и нью-йоркскими номерами.

— Боже, что это такое? — изумленно спросила она, когда машина, скрипнув тормозами, остановилась, и сидевший за рулем Тристан с довольным видом пригладил растрепанные волосы.

— Ваша карета, миледи.

— Да, но что это?

— «Ауди ТТ роудстер-кватро», — с гордостью сообщил он, — перенесенная на базу «порше-бокстер», выпускавшегося в пятидесятые. Отличная штучка, верно?

Тристан открыл дверцу и обошел машину спереди. Раскрасневшийся, энергичный и невозможно красивый.

Бетти протянула корзинку. Надо было бы сказать что-нибудь умное, но она не могла сосредоточиться, ослепленная сияющей улыбкой и лучистым светом голубых глаз.

— А я собрала кое-что для пикника. — Боже, какая банальность.

— Вот и прекрасно.

— Так мило с вашей стороны. У вас ведь совсем не было времени. Я имею в виду работу… и все такое.

— Несколько изменений в обычном распорядке, и я весь ваш.

Бетти кивнула, все еще чувствуя себя немного скованно.

— Здесь шампанское, сыр бри, икра… — Она смущенно пожала плечами. — Я не знаю, что вам нравится.

— Мне нравится шампанское, сыр бри и икра. — Тристан протянул руку за корзинкой, и их пальцы соприкоснулись.

Он стоял очень близко, одетый, как всегда, с элегантной небрежностью, в светло-коричневые слаксы и темно-синий джемпер грубой вязки. Сандал и лимон, подумала Бетти и слегка покраснела при мысли, что выдала себя слишком глубоким вдохом,

— Вы хорошо спали?

Пальцы Тристана по-прежнему лежали на ее запястье.

— Да. А вы?

— Не сомкнул глаз. Едва дождался утра — так хотел видеть вас.

Бетти смутилась, но все же не удержалась от улыбки.

— Как у вас гладко получается.

— Правда? Репетировал все утро.

Тристан усмехнулся и вдруг, совершенно неожиданно, наклонился и поцеловал ее в губы. Бетти не успела опомниться, как он уже отстранился и взял у нее корзинку.

— А если серьезно, то я уже давно не ждал наступления нового дня с таким нетерпением и предвкушением чего-то необыкновенного. Мы поедем в какое-нибудь восхитительное место. Будем бессовестно веселиться. Вы со мной?

— Я совсем не прочь бессовестно повеселиться.

— Прекрасно!

Он поставил корзинку в багажник и открыл перед Бетти дверцу. Машина выглядела изумительно. Плавные округлые линии. Великолепная внутренняя отделка. В таком автомобиле могли бы разъезжать звезды вроде Мэрилин Монро или Джеймса Дина. Бетти боялась прикоснуться к машине, но Тристан без колебаний взял ее за руку и помог опуститься на низкое, обтянутое черной кожей сиденье.

— Знаете что? — неожиданно сказал он. — Вам нужно сесть за руль.

— О нет! Я не могу…

— Да, да. Каждый человек должен хотя бы раз в жизни прокатиться за рулем спортивного автомобиля, и сегодня как раз ваша очередь.

Он помог Бетти перебраться, и она все еще протестовала, когда в руке у нее оказался маленький прямоугольный брелок. Хромированные приборы хитро помигивали. Рычаг коробки передач как будто сам прыгнул в руку. Тристан устроился рядом. Бетти едва взглянула на него. Еще не отъехав от тротуара, она уже влюбилась в автомобиль.

— Видите маленькую серебристую кнопку? — Он показал на кнопку у нижнего края брелока. — Нажмите.

Бетти нажала, и из-под боковой панели выскочил ключ зажигания, похожий на небольшое лезвие. От удивления она выронила брелок, но тут же рассмеялась.

— Кто это придумал?

— Не знаю, но штучка забавная, верно? А теперь вставьте ключ в гнездо. Вот огни поворотов, вот «дворники», а это ручной тормоз. Ну, поворачивайте.

Бетти тронулась с места осторожно. На первой передаче. Потом переключилась на вторую. Выехала на дорогу, привыкая к тому, от чего давно отвыкла. Сколько лет! И вот оказалось, что какая-то часть ее скучала по упругой податливости руля, по ощущению послушной ее воле скрытой мощи. Бетти объехала квартал, с трудом переходя с одной скорости на другую, слишком резко вдавливая в пол педаль тормоза, но Тристан словно не замечал ее неловкости, и напряжение постепенно ушло. Неожиданно для себя Бетти рассмеялась. Ей нравился этот автомобиль. Ей нравился этот мужчина.

— А теперь послушайте, Бетти. Это для вас. Тристан сдвинул серебристую панель, под которой обнаружилось множество кнопок. Он ткнул во что-то пальцем, и из скрытых динамиков хлынули звуки «Около полуночи».

— Майлс Дэвис, не забыли.

— Конечно, Бетти.

Музыкальный ритм помог ей поймать ритм двигателя, и мотор довольно заурчал. Тристан прав, подумала Бетти. Каждому надо хотя бы раз в жизни посидеть за рулем вот такой маленькой красной машинки. Это же мечта.

Она свернула на шоссе 1-76 и добавила газу. Стрелка плавно перешла в красную зону. Автомобиль прыгнул вперед, и Бетти прижало к спинке сиденья. Двадцать, сорок, восемьдесят миль в час, и никаких проблем.

— Ну вот, — одобрительно сказал Тристан. — Видите, как здорово у вас получается. Представьте, что вы гонщик, и не позволяйте никому вас обойти.

Она улыбнулась. Нажала на педаль газа. Сто миль в час — и ветер трепал волосы, и солнце било в лицо.

— Отрываемся по полной! — кричал Тристан. Бетти смеялась, Бетти давила на газ и даже не замечала, что ее спутник выражает восторг, используя любимое выражение Мэнди.

«Я люблю тебя, — думала она. — Боже, как я счастлива!»

Потом Тристан повернулся и пристально посмотрел на Бетти. Затем надел черные кожаные перчатки и провел черным пальцем по ее щеке.

— Бетти, — сказал он, — расскажите мне о вашей второй дочери. Расскажите о Кимберли.

11

Дом Мэри Олсен Рейни удалось найти только с четвертой попытки. В первый раз она просто не заметила съезда с густо обсаженной деревьями дороги. Во второй раз обнаружила съезд, но не увидела за деревьями ни малейшего признака какого-либо строения. В третий раз Рейни свернула с шоссе и, понимая, что цель близка, проехала несколько десятков метров. Выйдя из машины, прошла в сторону неожиданно открывшегося на пригорке причудливого особняка, но была вынуждена поспешно отступить, когда кто-то спустил на нее добермана. В четвертый раз Рейни доехала до конца, остановилась у обочины и подошла к скромному почтовому ящику на украшенном завитушками из кованого железа столбе, чтобы прочитать номер дома.

— Вот так шутки, — пробормотала она, не обращаясь ни к кому конкретно, потом открыла папку с собранной на Мэри Олсен информацией и просмотрела материалы еще раз. — Ха. Интересно, с кем же это, черт возьми, спит двадцатипятилетняя безработная официантка, что у нее такой домик? Может, ему требуется любовница?

Ответ на свой вопрос Рейни получила, когда подошла к парадному входу в особняк. Доктор Олсен уже отбыл на работу, но в огромном мраморном, напоминающем грот холле, куда гостью впустил дворецкий — да, настоящий дворецкий, — ей сразу же бросился в глаза написанный маслом портрет деда нынешнего хозяина. Оставив Рейни перед портретом, дворецкий отправился за миссис Олсен.

От нечего делать Рейни решила прикинуть, во сколько обошелся интерьер холла. Один громадных размеров круглый хрустальный стол со штампом Лалика [4] посередине холла… Она оценила его в двадцать штук. Один полированный боковой столик из первоклассного клена, отделанный черным орехом, на изогнутых ножках, при виде которых Людовик XIV наверняка пустил бы слюну. Примерно пятнадцать штук. Шестнадцатифутовые портьеры из желто-оранжевого бархата, отороченные золотистым атласом, снабженные милями золотого витого шнура с кистями. Тысяч двадцать, а то и тридцать — оформление витрин не было сильной стороной Рейни.

По самым минимальным подсчетам выходило не менее пятидесяти тысяч долларов, что отбрасывало Рейни даже не на, а за задворки этого мира, потому что все ее тело, насколько ей было известно, стоило не более жалких восьмидесяти баксов или что-то около этого.

— Не желаете ли кофе?

Мэри Олсен стояла на верхней ступеньке винтовой лестницы. Рейни, ожидавшая увидеть по крайней мере Скарлетт О’Хара, была несколько разочарована. Мэри не произвела того впечатления, которое соответствовало бы обстановке. Ни тебе пышной юбки. Ни роскошных волос. На Рейни выжидающе смотрела совсем молоденькая и казавшаяся испуганной девушка в голубом с желтым пестром платьице.

— Да, кофе я бы выпила, — сказала наконец Рейни, и ее голос эхом раскатился по мраморному холлу.

— Обычный или без кофеина?

— Какой смысл пить кофе без кофеина?

Мэри Олсен улыбнулась. Рейни показалось, что улыбка получилась довольно-таки вымученной. Хозяйка нервничала. Малышка Мэри, миссис доктор Олсен, боится. Кого? Выходило, что ее, Рейни.

Вот это да! Впервые за последние дни Рейни почувствовала себя хозяйкой положения.

Мэри начала спускаться по лестнице. Она шла, держась обеими руками за позолоченные перила, что выглядело довольно любопытно. Судя по всему, перебравшаяся в особняк бывшая официантка еще не привыкла к смене обстановки.

Наконец Мэри спустилась, и тут гостья сделала еще одно открытие. Хозяйка особняка оказалась на добрых три дюйма выше Рейни, у нее были роскошные темные глаза и обольстительная фигура супермодели. Это объясняло интерес, который проявил к ней доктор Олсен, но вызывало и новые вопросы. Супермодели не носят «цветочные» платья в стиле Лоры Эшли. Супермодели прохаживаются в вызывающих грешные мысли алых нарядах с глубоким декольте. Хотя, с другой стороны, в таком случае доктору Олсену пришлось бы, пожалуй, слишком часто менять дворецких.

— Давайте перейдем в переднюю гостиную, — предложила Мэри, по-прежнему старательно удерживая на лице нейтральное выражение. — Следуйте за мной.

Рейни послушно последовала. Передняя гостиная оказалась больше, чем весь ее чердак, и была заполнена белой антикварной мебелью. Здесь тоже преобладали бледные тона, только теперь голубой и кремовый. Когда Мэри опустилась на миленький диванчик, ее платье просто-напросто слилось с шелковыми подушечками. Только что Рейни разговаривала с человеком, и вдруг человек исчез, а ее собеседником стал диван с головой.

— Как я уже сказала по телефону, — начала Рейни, — у меня к вам несколько вопросов, имеющих отношение к Аманде Куинси.

Мэри подняла руку.

— Кофе, пожалуйста.

Рейни моргнула, не сразу сообразив, что хозяйка обращается не к ней, а к почтенному слуге, настоящему старому доброму Дживзу[5], внесшему в комнату серебряный поднос с изящным кофейником и двумя крошечными фарфоровыми чашечками. Водрузив поднос на столик, он собственноручно отмерил первую дозу. Рейни приняла свою с внутренним трепетом. Миниатюрная чашечка, чьи стенки были не толще листа бумаги, выглядела жутко древней и пугающе хрупкой. Вскоре выяснилось, что в чашечке содержится примерно три глотка кофе, но подливать Рейни пришлось уже самой, взяв в руки тяжелый серебряный кофейник. Предполагалось, наверное, что гость просто полюбуется раритетной вещью и этим удовольствуется.

— Милая штучка, — заметила Рейни, стараясь удержать чашку на колене и одновременно пытаясь ответить на вопрос, почему лучшая подруга Аманды так нервничает.

— Да, в семье мужа эти вещи уже несколько поколений.

— Он ведь врач?

— Да.

— Наверное, много работает?

— Конечно. Он один из лучших в стране нейрохирургов, и на нем большая ответственность. Кое-что начинало проясняться.

— Старше вас?

— Ему за сорок.

— Познакомились там, где раньше работали, да? Раньше получали чаевые, а теперь обеспечены талоном на обед! Неплохо.

Мэри покраснела.

— Наверное, на это можно смотреть и так.

— Нет-нет! Поверьте, я восхищаюсь вами. Сама бы не прочь встретить такого нейрохирурга.

— Марк — замечательный муж, — словно оправдываясь, сказала миссис Олсен, державшаяся пока на оборонительных позициях.

— Марк и Мэри. Здорово выглядит на рождественских открытках, правда?

— Вы, кажется, упомянули, что расследуете несчастный случай с Амандой Куинси.

— Точно, это я немного отвлеклась. Итак, насчет того вечера…

— А что насчет того вечера? — оборвала ее Мэри. — Боюсь, я не вполне понимаю, зачем вам понадобилось встречаться со мной. Несчастье произошло более года назад. Мэнди напилась, села пьяная за руль. У нее такое бывало. Не вижу смысла в каком-то дополнительном расследовании. Вам незачем было сюда приезжать.

— Ну, видите ли, я прослышала насчет кофе и решила заглянуть. — Рейни вздохнула — лицо ее собеседницы не выразило ничего, кроме недоумения. Похоже, тратить сарказм на эту женщину бесполезно. — Итак, вернемся к тому вечеру. Вы сказали отцу Мэнди, что она пришла поиграть в карты.

— Да, так все и было. Мы всегда играли в карты по средам. Раньше.

— Кто это «мы»?

— Мэнди, я, Томми и Сью.

— Где вы познакомились?

— До того как я встретила Марка, мы вместе работали в ресторане. А какое это имеет значение?

На лице Мэри снова появилось настороженное выражение.

— Просто спрашиваю, — небрежно бросила Рейни. — Значит, вы четверо играли в карты.

— В очко по маленькой, — добавила Мэри.

— Отлично. В очко по маленькой. А началась вечеринка в…

— Я бы не стала называть это вечеринкой, — тут же возразила Мэри. — Мы пили только содовую. Я сказала об этом мистеру Куинси.

— Понятно. Вы играли в карты, пили колу и все такое. А начали?

— В девять, может, в десять. Сью все еще официантка, и тогда у нее была вечерняя смена.

— Вы всегда так поздно начинали? Среда ведь не выходной день.

— Сью и Мэнди работали официантками, Томми — барменом. Им некуда было спешить, самое раннее — к полудню. А я… Для меня время теперь не имеет никакого значения.

Рейни показалось, что в голосе хозяйки прозвучала нотка сожаления. Не так-то все хорошо у Золушки и Принца.

— И до какого времени вы играли в карты?

— До половины третьего.

— И пили только содовую.

— Да, — быстро подтвердила Мэри.

Слишком быстро. Рейни перевела взгляд на ее сложенные на коленях руки и увидела сплетенные пальцы. «Вот мы и приехали», — подумала она.

— Вы сказали отцу Мэнди, что его дочь не пила в тот вечер ничего, кроме диетической колы.

— Я сказала, что не видела, чтобы она пила что-то, кроме диетической колы.

— Так вы не видели?

— Не видела.

Рейни поднялась. Поставила чашечку на серебряный поднос, радуясь, что избавилась от хрупкого предмета. Потом повернулась к Мэри. Теперь ее взгляд был тяжелым и твердым.

— Не видели, Мэри? Не видели? Похоже, вы намекаете, что Мэнди, возможно, и выпивала, только вам не хочется это признавать.

Мэри по-прежнему сидела с опущенной головой. Пальцы ее расплелись, повернули кольцо с бриллиантом в три карата и снова сплелись.

— Клянусь вам, я ничего не знаю, — прошептала она.

— Ну же, Мэри, сделайте доброе дело. Признайтесь, как все было.

Мэри вскинула голову. Глаза ее потемнели; похоже, огонь в ней все же тлел.

— Она везде таскала с собой банку с колой, понятно? Тогда я об этом как-то не думала, но банка с колой постоянно была при ней, ясно? Даже когда Мэнди шла в туалет.

— Полагаете, она подливала в банку что-то покрепче? Я пью колу, только колу, а потом — хлоп, добавляю чуток рому, и никто ничего не замечает.

— Возможно, она проделывала этот трюк и раньше.

— Алкоголики — народ на выдумки богатый, — согласилась Рейни, хотя сама никогда не одобряла смешанные напитки. Другое дело пиво. — Что ж, Мэри, давайте порассуждаем. Мэнди потихоньку накачивается своей колой. Предположим, она пришла к вам самое позднее в десять и оставалась по меньшей мере до половины третьего. Это как минимум четыре часа. Если она так долго пила, разве вы бы этого не заметили?

— Нет, — поспешно ответила Мэри. Теперь в ее голосе ощущалась уверенность, которой не было раньше. Интересно. — В том-то и дело, что Мэнди всегда держалась отлично. Сколько бы ни выпила, казалась трезвой как стеклышко. Еще когда мы работали вместе, Мэнди хвастала, что может выпить на работе и никто этого не заметит. Мы все ей верили. Никто никогда и не подозревал, что у нее какие-то проблемы.

— Значит, для вас было новостью то, что она вступила в общество «Анонимные алкоголики»?

— Да. Только потом, когда мы начали вспоминать некоторые детали, оценивать кое-что с иной точки зрения… Иногда она оставалась в баре после закрытия и выпивала шесть — восемь порций, прежде чем идти домой. И даже если со стороны все казалось нормально, то кто знает, как оно было на самом деле? Мэнди не была толстушкой, а алкоголь ведь просто так не испаряется, он попадает в кровь.

— Значит, она могла выпить в тот вечер, а вы бы ничего и не заметили?

— Да. — Мэри энергично закивала. — Именно так.

— А как быть с тем таинственным мужчиной?

— С каким таинственным мужчиной? — Мэри недоуменно заморгала.

— На похоронах вы сказали Куинси, что Мэнди встречалась с кем-то. Что она встретила свою любовь.

— Нет, ничего такого я не говорила.

— Не говорили?

— Не говорила. Не представляю, с чего это мистер Куинси взял, что я так говорила. С какой стати? Нет, я ничего такого не помню.

Слова лились из Мэри потоком. Рейни посмотрела на нее, слегка наклонив голову набок.

Кивнула.

— Может быть, Куинси неправильно вас понял.

— Возможно, — сразу же согласилась Мэри. — Это ведь было на похоронах. Он выглядел не лучшим образом. Да мы все… — Впервые за время разговора она поперхнулась словами, и голос ее дрогнул. — Нам всем было тяжело.

— Мэри, вы уверены, что хотите придерживаться именно этой версии? Что ваша лучшая подруга нагрузилась втихую, а вы и не заметили? Что она в одиночку поехала домой? Что пьяная сбила пешехода?

— Я рассказываю только о том, что знаю и видела сама.

— Но это не совпадает с тем, что вы говорили четыре недели назад на похоронах.

— Совпадает! Это мистер Куинси все перепутал! Может, на него смерть дочери так подействовала, что он теперь цепляется за соломинку и переиначивает мои слова. Кто знает, на что способен обезумевший от горя отец!

— Обезумевший от горя отец? — скептическим эхом отозвалась Рейни.

Наконец-то Мэри покраснела. Отвела глаза. Рейни глубоко вздохнула и задумчиво посмотрела на собеседницу. Потом кивнула. Не спеша прошлась по комнате.

— Красивая у вас мебель.

Мэри не ответила. Вид у нее был такой, будто она вот-вот расплачется.

— Ваш муж, наверное, выложил кучу денег.

— Большая часть досталась Марку по наследству, — пробормотала Мэри.

— Но все равно впечатляет, а? Интересно, что вы почувствовали, когда впервые увидели такую роскошь? Золушка, попавшая во дворец.

— Пожалуйста, перестаньте. Я говорю вам правду.

— Отлично. Вы говорите правду. Не отрицаю. Меня же не было здесь год назад. Откуда мне знать, что пила ваша лучшая подруга в тот последний вечер. Откуда мне знать, смеялась ли она тогда искренне, от радости или то было пьяное хихиканье. Может, она едва держалась на ногах. Я даже не знаю, обняла ли она вас, когда уходила, поблагодарила ли за чудесный вечер, за то, что поддерживали, не оставляли одну долгими вечерами, когда она изо всех сил старалась не потянуться за бутылкой. Бросить пить не так-то легко. По себе знаю. Это тяжело, и тут многое зависит от друзей.

Мэри опустила голову, плечи у нее затряслись.

— Вам ведь одиноко здесь, правда, Мэри? — безжалостно продолжала Рейни. — Вы сидите в этом доме, о котором, как вам кажется, всегда мечтали, а дом превратился в тюрьму. В ту самую золотую клетку.

— Я больше не хочу с вами разговаривать.

— Лучшая подруга погибла, муж все время на работе. На вашем месте я бы познакомилась с кем-нибудь, с человеком, который говорил бы, как я хорошо выгляжу, отпускал комплименты, хвалил мою улыбку. И если бы мне встретился такой человек, я бы, наверное, сделала для него все, о чем бы он ни попросил.

— Да вы спятили! Не знаю, чем вы здесь занимаетесь, но с меня хватит. Хватит! — Она подняла голову и твердо заявила; — Убирайтесь!

И тогда Рейни ответила с той же безыскусной простотой, которую так долго использовала хозяйка особняка:

— Хотите сказать, что не ищете нового лучшего друга? Не ищете, кого бы предать?

— Черт бы вас побрал! — Мэри сорвалась с дивана. — Гарольд! Гарольд!

Истеричные нотки в ее голосе добавили, очевидно, живости дворецкому, который появился в комнате уже через пару секунд. Рейни притворно зевнула, тогда как Мэри, направив в ее сторону трясущийся указующий перст, взвизгнула:

— Выведите ее. Вон, вон, вон!

Слуга посмотрел на гостью. Он был далеко уже не молод, а лысина и некоторая сухопарость фигуры не давали оснований считать его грозным противником. К тому же Рейни заняла стратегически выгодную позицию, прислонившись к еще одному столику и расположив правую руку рядом с тяжелым золотым подсвечником. Бедняга Гарольд не знал, что и делать.

— Вы скучаете по ней? — спросила Рейни. — Вечерами, по средам, неужели вы не вспоминаете ее?

— Убирайтесь!

— Мне кажется, — мягко продолжала Рейни, — что, если бы вы поменялись с ней местами, если бы Мэнди оказалась в вашем положении, она скучала бы по вам. Сильно скучала.

— Гаррррооольд!

Дворецкий сдвинулся наконец с места и, осторожно приблизившись к Рейни, положил руку ей на плечо. Прикосновение было легким, но в пальцах — надо отдать должное — чувствовалась сила. И хотя ситуация явно вышла за рамки приличий, он ухитрялся держаться с королевским достоинством.

Рейни уступила и, не оказав сопротивления, позволила вывести себя из гостиной.

Что касается Мэри, то та, как ни странно, последовала за ними с искаженным от злости лицом, прижимая правую руку к животу.

— Спасибо за кофе, — вежливо поблагодарила Рейни и, прежде чем спуститься по широким ступенькам, повернулась к Мэри: — Уверена, мы еще встретимся.

В последний раз она посмотрела на миссис Олсен, когда открывала дверцу своей взятой напрокат развалюхи. Мэри стояла у входа в свои величественные владения и кричала:

— Вы понятия не имеете, о чем говорите, леди! Вы ничего не понимаете!

В двух милях от резиденции Олсенов Рейни остановила машину и выключила мотор. Ей удалось сохранить хладнокровие в разговоре с Мэри, но теперь руки начали дрожать. Адреналин уходил, оставляя после себя легкое головокружение.

— Да, — пробормотала она себе под нос, — такого я не ожидала.

Перед глазами встала Мэри Олсен — перекошенное злобой лицо, надрывные последние слова. Она подумала о Куинси и обо всех тех телефонных звонках, которые ему пришлось выслушать прошлой ночью. В ушах послышался далекий и такой — увы! — знакомый гул.

Рейни закрыла глаза и опустила голову на руль. Она вдруг почувствовала себя очень усталой. В последний раз, когда у нее шумело в ушах, умирали маленькие дети. Так что шум не обещал ничего хорошего.

Она немного подождала. Потом подождала еще. Теперь у нее был план.

Рейни вернулась на извилистую сельскую дорогу, и, так как средств на покупку сотового телефона у нее не было, ей пришлось прокатиться до ближайшей заправочной с платным телефоном. Оттуда она позвонила своему новому партнеру, виргинскому детективу Филу де Бирсу. К счастью, он оказался на месте. Удача не изменила ей и еще раз — текущих дел у него не было, так что коллега согласился взяться за работу и последить за Мэри Олсен. Это снимало с Рейни часть забот.

В надежде на благосклонность судьбы она попыталась связаться с офицером Эмити. Дежурный сообщил, что ее приятель в патруле. Рейни попросила соединить ее с диспетчером, который, поддавшись на сладкие уговоры, вызвал машину Эмити. Судя по тону, крепыш южанин вовсе не пришел в восторг от звука голоса недавней знакомой.

— Что вы хотите?

— Офицер Эмити! Как дела у моего героя?

— Что вы хотите?

— Ничего особенного. Просто подумала, что, может быть, вы обнаружили автомобиль, о котором мы говорили.

— За те двенадцать часов, что прошли со времени нашего последнего разговора?

— Это именно то, на что я надеюсь.

— Мэм, я еще и работаю.

— Значит, ответ отрицательный? Офицер, вы разбиваете мне сердце.

— Сильно в этом сомневаюсь, — сухо ответил патрульный.

— Каковы шансы на то, что вы получите нужную информацию сегодня?

— Не знаю. Об этом лучше спросить у добрых граждан города и членов преступного сообщества. Если водители перестанут наезжать друг на друга, а уголовники прекратят нарушать закон, я, возможно, и попытаюсь что-то сделать.

— То есть если я накормлю весь штат валиумом…

— Мне нравится ход ваших мыслей. Рейни тяжело вздохнула. Очевидно, прием произвел нужный эффект — офицер Эмити тоже тяжело вздохнул.

— В четверг у меня выходной, — сказал он. — Если сегодня ничего не получится, я точно займусь этим завтра.

— Офицер Эмити, вы просто супер!

— Чудесно, — проворчал он. — Наконец-то мне удалось произвести впечатление на женщину, и на тебе — она живи в трех тысячах миль отсюда. Поговорим попозже, мэм.

Он повесил трубку раньше, чем Рейни успела отреагировать на последнюю реплику. Она вернулась к машине. Достала полицейский отчет и развернула купленную накануне карту штата Виргиния.

Через сорок минут Рейни остановилась у поворота дороги, где произошла авария. Куинси прав. Это место лежало в стороне от любого маршрута, ведущего к особняку Мэри Олсен или к дому, где жила Мэнди. Оно вообще лежало в стороне от всех маршрутов. Узкая сельская дорога шла ниоткуда и вела в никуда, совершая при этом множество поворотов, петляя и извиваясь.

Данный конкретный поворот представлял собой крутой, примерно в шестьдесят градусов, изгиб, дополненный густым кустарником, близко стоящими деревьями и одним-единственным телеграфным столбом. Неподалеку от обочины стоял невысокий неокрашенный крест. Рядом лежали искусственные цветы, оставленные, вероятно, вдовой Оливера Дженкинса.

Рейни вышла из машины и долго стояла у края дороги, подставив лицо ветру. Вокруг было тихо. Над головой шуршали листья, и этот звук, накладываясь на то эмоциональное состояние, в котором она пребывала, напоминал шорох сухих, трущихся друг о друга костей.

До телеграфного столба было около семидесяти футов. Вполне достаточное расстояние, чтобы остановить автомобиль или по крайней мере попытаться затормозить. Рейни положила ладонь на столб. Провела пальцем по оставшемуся на дереве глубокому рваному шраму, из которого все еще торчали щепки, более светлые, чем остальная, потемневшая от погоды и времени поверхность. Осторожно разгладила следы трагедии, словно чье-то горе могло стать от этого меньше.

Поднялся ветер. Листья на деревьях снова зашелестели, и на мгновение Рейни показалось, что за спиной у нее кто-то смеется.

Сердце застучало, гулко и тяжело. Рейни вдруг остро ощутила свое одиночество. Ее окружал густой кустарник, а чуть дальше начинался темный молчаливый лес.

Мэнди наскочила на столб в пять часов утра. Солнце едва коснулось верхушек деревьев, ветер еще хранил пропаду ночи. Пять утра. Тогда здесь было темно и ужасно. Ужасно пустынно.

Рейни вернулась к машине. Забралась в салон и заперла дверцы. Руки тряслись. Она сидела, сгорбившись, втянув голову в плечи, слушая, как громко и настойчиво колотится в груди сердце. Рейни сидела, думая о том, сколько раз приезжал сюда, на это унылое и мрачное место, Куинси. Потом повернула ключ зажигания и поехала куда глаза глядят. Лишь бы подальше. Ей было все равно, что подумает тот, кто наблюдал этот похожий на бегство отъезд. Там, у столба, вслушиваясь в напряженную тишину, Рейни вдруг почувствовала чье-то невидимое присутствие.

12

Бетти чувствовала себя превосходно. Солнце сияло, небо было голубое и безоблачное, ветерок приятно холодил шею. Ей нравилось вести эту чудесную машину. Приятно было слышать голос Тристана, потчевавшего ее одной историей за другой. И Бетти с удовольствием рассказывала ему о себе, о своей матери, своей дочери, даже о своем бывшем муже, Пирсе, который, как она подозревала, обзавелся подружкой в Портленде.

Время летело так же легко, как мили дороги. Сначала они ехали на запад, сами не зная куда, потом просто так повернули на юг и оказались в южной Пенсильвании, среди бескрайних зеленых полей и чудесных старых ферм. Они проезжали мимо идущих вдоль пыльных дорог женщин в странных, старомодных белых шляпках. Обгоняли запряженные лошадьми повозки. Они даже увидели мужчину на скотном дворе, занесшего тупой топор над какой-то корягой.

Тристан рассказывал о людях, преимущественно немцах и голландцах, обосновавшихся в этих местах и упорно сохраняющих свои религиозные обычаи. Она кивала, вдыхая запах свежескошенного сена и думая о том, что давным-давно не чувствовала себя такой живой.

Впереди показалась узкая дорога, уходящая в глубь полей.

— Давай свернем! — предложил Тристан, и Бетти послушно повернула руль.

Асфальт сменился щебенкой, потом просто укатанной землей. Дорога сужалась, прячась между обступившими ее с обеих сторон полями. Еще миля — и ярко-красная машина словно въехала в золотистую реку пшеницы.

— Едем дальше, — сказал Тристан. Бетти не возражала. Внезапно поле оборвалось. Они выскочили на зеленую поляну у синей ленты настоящей реки, и Бетти едва успела нажать на тормоз. Она выдохнула и рассмеялась. Тристан выбрался из машины.

— Выходи, — сказал он. Она вышла.

— Хорошее место для пикника, — заметил Тристан. — Посмотри, я тоже захватил шампанское.

Они пили шампанское. Ели икру. Наслаждались прекрасным выдержанным сыром. Бетти уютно устроилась рядом с растянувшимся на траве Тристаном, заботливо положив руку на его скрытый рубашкой шрам. Он смахивал хлебные крошки с ее коленей. Потом положил ее на душистую траву, приник к ее губам и прикоснулся к ее груди.

Когда все закончилось, Бетти нежно погладила багровый шрам. Они встали и молча оделись.

— Как здесь хорошо, правда? — прошептала Бетти. — Так тихо, так спокойно. Сколько машин промчалось по шоссе мимо, но никому не пришло в голову свернуть сюда. Возможно, на много миль вокруг нет ни единой живой души. Подумай только, это место полностью наше.

Тристан повернулся к Бетти. В его голубых глазах еще сверкал огонь утоленной страсти.

— Давай прогуляемся, — сказал он. Она согласилась.

13

Рейни грозили большие неприятности. В голове у нее бродили опасные мысли. И она собиралась сделать нечто очень опасное. Вместо того чтобы вернуться в мотель номер 6, она направилась к Куинси.

Ему ведь нужен полный отчет о ходе расследования, а кроме того, у нее есть новости. Ладно, пусть не новости, пусть всего лишь некое чувство, которое не объяснишь по телефону. Ему захочется все проанализировать. Такая уж у него привычка. А Рейни не хотелось, чтобы он снова сидел один в темноте, раздумывая над такими ужасными вещами, как убийство собственной дочери.

А потом, есть ведь и много других вопросов. Может, Мэри Олсен всего лишь слегка тронутая неврастеничка, остро нуждающаяся в мужском внимании. А поток обрушившихся на дом Куинси телефонных звонков — чистая случайность, дело рук кучки мучающихся от безделья уголовников с больным воображением. И не исключено, что смерть Мэнди — не более чем результат дорожного происшествия, несчастного случая, и все остальные только воспользовались этим несчастьем, чтобы досадить известному в определенных кругах фэбээровцу.

Или таинственный мужчина все же существует? Что, если именно он помог Мэнди напиться, предвидя, к чему это приведет? И прекрасно понимал, как смерть дочери отразится на Куинси. Выбьет почву у него из-под ног, отвлечет, создаст напряжение на работе. То есть ослабит его перед лицом пока еще не проявившейся реальной опасности. Может, все случившееся до сих пор есть лишь часть некоего обширного плана, разработанного против Куинси…

Было время, когда Рейни сочла бы такие рассуждения нелепыми и абсурдными. Слишком уж все расчетливо, слишком жестоко, чтобы быть правдой. Но в прошлом году в Бейкерсвилле случилось то, что случилось. Теперь она знала то, что знал тогда Куинси. И понимала, на что способны люди, и уже не считала что-то невозможным на том лишь основании, что это «что-то» слишком жестоко. Большинство людей полагают, что убийцы действуют, подчиняясь какого-то рода необходимости. Но это легкие случаи. Куда хуже психопаты, для которых убийство не только хобби, но и нечто вроде спорта.

Однажды Куинси помог ей. Теперь она собиралась вернуть должок.

Рейни еще раз посмотрела на карту, нашла поворот и, имея за спиной богатый тридцатишестичасовой опыт вождения, выполнила совершенно потрясающий и абсолютно запрещенный разворот на сто восемьдесят градусов. Теперь она выехала на нужную улицу.

Дорога здесь была широкая, тротуары четко отделены от проезжей части недавно посаженными магнолиями. Наверное, какой-то новый квартал, решила она. Новые деньги. Еще один поворот. Рейни сбросила скорость и приказала себе не таращиться по сторонам. На широких изумрудно-зеленых лужайках надменно и уверенно расположились громадные кирпичные дома в колониальном стиле. Особняки. Огороженные высокими заборами частные владения. Подъездные дорожки упирались в тяжелые ворота.

Зная о том, как относится Куинси к вопросам безопасности, Рейни, в общем, предполагала, что найдет его не в самом оживленном и легкодоступном районе, но никак не рассчитывала на такое. Следуя номерам домов, она доехала до самого конца тупика, где обнаружила более скромный, чем соседние, и отодвинутый от дороги кирпичный домик. Ей даже не пришлось проверять адрес; достаточно было одного взгляда, чтобы понять — Куинси живет здесь: ни единого кустика, ни единого укрытия для возможного злоумышленника.

Она окинула взглядом голый газон и вздохнула:

— Куинси, Куинси, тебе надо взять отпуск. Подъехав к черным кованым воротам, Рейни нажала кнопку интеркома. Было всего лишь четыре часа пополудни, и она, в общем, не ожидала застать его дома, а потому удивилась, когда на звонок ответили. Еще больше ее удивил тот факт, что голос принадлежал женщине.

— Ваше имя и по какому делу? — спокойно спросила женщина.

— Э… хм… Лоррейн Коннер. Я работаю с Куинси.

Это ведь почти так?

— Пожалуйста, посмотрите в камеру и покажите документы.

Уйти или остаться?

Рейни неуклюже повернулась к установленной на стене камере и помахала лицензией частного детектива.

Ворота заворчали, потом медленно открылись, и она въехала во двор. Передняя дверь уже была открыта, и у порога стояла женщина. Рейни вышла из машины, чувствуя: что-то здесь не так.

Женщина была среднего возраста, около сорока, хотя, возможно, и тридцати с небольшим — строгая прическа и унылый серый костюм не убавляли ей лет. Стояла она немного напряженно, сложив руки на груди. На ногах — практичные черные туфли.

На служанку не похожа, решила Рейни. Бывшая жена?

Нет, не тот тип. А вот домоправительница из нее бы вышла что надо.

Распрямив плечи и уверенно вскинув голову, Рейни прошествовала к входу.

— Кто вы? — спросила она.

— Вопрос в том, кто вы?

— Вы уже видели мой документ. К тому же я первая спросила.

Женщина улыбнулась, но и улыбка у нее получилась такая, словно ее провели строго по линейке.

— Может быть, дорогуша, но только мой документ повнушительнее вашего.

Она предъявила значок ФБР, который, конечно, перевешивал удостоверение частного детектива. Рейни нахмурилась и попыталась определить, что здесь происходит.

— Мне надо увидеть Куинси.

— Зачем?

— Это не ваше дело.

— В данный момент дела Куинси — мои дела.

— Вы с ним спите?

Ее противница удивленно мигнула.

— Похоже, вы неверно истолковали характер моего дела…

— Значит, вы с ним не спите. Тогда наши с ним дела никак не могут быть вашими.

Рейни дала ей время сообразить и, когда агент покраснела, поняла, что та пришла к нужному умозаключению.

— Мне показалось, вы назвались частным детективом, — хмуро сказала коллега Куинси.

— Ну, я подумала, что вы можете оказаться его бывшей супругой, — соврала Рейни. — А теперь, когда я назвала себя и показала документы, вы скажете, где Куинси?

Женщина помолчала, затем, очевидно, взвесив все «за» и «против», позволила себе поделиться с Рейни не представляющей особенной ценности информацией:

— Возможно, вам удастся найти его в Квонтико. Больше ничего сказать не могу.

— Понятно. Телефонные звонки.

Агент ответила не сразу, потом, подумав, осторожно кивнула. Рейни тоже кивнула и уже с новым интересом посмотрела на женщину. То, что она видела теперь, заставило ее пересмотреть поспешно сделанные, профессионально не обоснованные выводы. Унылый серый костюм был всего лишь рабочим костюмом, пошитым таким образом, чтобы скрыть оружие. Строгая прическа тоже обязательный атрибут агента, преследующего преступника. И лицо у нее не угрюмое, а вполне интеллигентное. Лицо умной и успешной женщины. Короче, перед Рейни был отлично подготовленный, стопроцентно настоящий федеральный агент. А кто такая сама Рейни, если не свежеиспеченный частный сыщик, изгнанный с любимой полицейской работы за то, что однажды ее вынудили убить человека.

Перед ней был мир Куинси. И, поняв это, Рейни пожалела о том, что вторглась в него.

— Ладно, я пойду.

— Я передам, что вы приезжали. Рейни прикусила губу. Конечно, агент все ему передаст. Такова ее работа, а у таких, как эта, работа на первом месте.

— Передайте обязательно. А я попробую найти его в офисе.

— В Квонтико.

— Да, в Квонтико.

— Это военно-морская база.

— Я знаю!

Женщина одарила ее еще одной строго отмеренной улыбкой. Судя по всему, присмотревшись к посетительнице как следует, она изменила свое мнение о ней не в лучшую сторону.

Ну и черт с ней. Рейни не стала прощаться. Она повернулась, уселась в машину и поспешила убраться, не дожидаясь, пока железные ворота проводят ее пинком под зад.

— Проклятая всезнайка, — пробормотала она, добавляя газу.

Мысли Рейни устремились к ночам, оставшимся в далеком прошлом. И еще она подумала о том, что, даже признав прошлое, человек не в состоянии убежать от него. Некоторым суждено быть федеральными агентами. А другим?

— Черт! — снова пробормотала Рейни.

Наверное, ей следовало отказаться от первоначального плана, пока это еще было возможно. Она нашла поворот на Квонтико и еще минут пятнадцать ехала по не проходившей через густой лес дороге, неподалеку от которой бегали по плацу морские пехотинцы, а воздух то и дело разрывали сухие автоматные очереди. Рейни миновала несколько неприметных с виду строений, все больше и больше чувствуя себя нарушителем, вторгшимся в частный клуб Дяди Сэма. Никто ее не останавливал. Никто не требовал предъявить документы. Она не знала, радоваться ей или тревожиться.

Рейни уже начала расслабляться, когда военно-морская база кончилась, а впереди показался караульный пост. Очевидно, кто-то наверху решил, что морские пехотинцы в состоянии позаботиться о себе сами, а вот Академия ФБР нуждается в гораздо большей защите. Рейни остановилась у поста, где дежурный, офицер с каменным лицом, записал ее имя, внимательно изучил, лицензию частного детектива и наконец объявил, что проезд запрещен. Рейни еще раз назвала себя и помахала документом. Дежурный повторил, что проезд запрещен.

— Послушайте, я работаю со старшим специальным агентом Пирсом Куинси.

На сурового стража это не произвело никакого впечатления.

— Мне вовсе не нужен полный допуск или что-то такое, — попыталась объяснить Рейни. — Но у вас же должны быть гостевые пропуска. Ей объяснили, что она могла бы считаться гостем, если бы сообщила о своем визите заранее. Тогда ее успели бы должным образом проверить.

— А что, черт возьми, я, по-вашему, сейчас делаю? Стоп, стоп. — Она подняла руку, видя, как на вырубленное из камня лицо набегает мрачная туча. — Я помню, проезд запрещен.

Предприняв еще несколько безуспешных попыток, Рейни согласилась подождать в машине под неусыпным наблюдением дежурного. Он же, в свою очередь, согласился позвонить в офис ОБ и узнать, выйдет ли старший специальный агент Пирс Куинси встречать гостью.

Машина Куинси подъехала через пятнадцать минут. Он выглядел усталым и напряженным и вовсе не проявил радости, увидев Рейни. Такая вот сцена воссоединения: двое бегут друг другу навстречу с распростертыми объятиями. Вместо этого Рейни покорно потащилась за ним следом! и через всю военно-морскую базу и дальше, в какой-то городок, где Куинси заехал на стоянку, у небольшого ресторанчика.

— Хочу выпить кофе, — сказал он, выходя из машины.

— Привет тебе, — ответила она.

— Ты часто вторгаешься в правительственные учреждения?

— Вот уж не думала, что столкнусь с такими трудностями.

— Рейни, здесь же Академия ФБР. Здесь существует определенный порядок. Если впускать каждого желающего, какой тогда толк от этого порядка?

— Отлично. В следующий раз надену свое лучшее платье для вечеринок.

— О Господи, ты бываешь иногда хуже ребенка. Куинси направился к ресторану, а она словно приросла к земле, пораженная холодностью его голоса. Потом шок прошел, и Рейни последовала за ним.

— Да что это, черт побери, с тобой? Она догнала его уже у кассы и решительно схватила за руку.

— Два кофе, — заказал Куинси. — Один черный, один с сахаром и сливками. Сахару побольше.

— Мне не нужен кофе. Ты можешь объяснить, что происходит?

— С кофе легче, — ответил он и не сказал больше ни слова, пока кассирша не подала два пластмассовых стаканчика.

Потом Куинси заставил Рейни протащиться за ним через черный ход во двор, где в тени деревьев притаилась не замеченная ею скамейка. Прогулка тем не менее нисколько ее не остудила.

— Ладно, Куинси, — начала Рейни, едва он сел за столик. — Что, будь оно проклято, здесь творится? И не отмалчивайся, а то заполучишь весь этот кофе со всем сахаром и сливками.

Куинси подул на свой черный. Теперь Рейни наконец заметила, что круги у него под глазами стали темнее, а щеки ввалились, как у человека, не спавшего всю ночь. Как странно. В прошлом году именно она была похожа на ходячего мертвеца, тогда как Куинси читал ей лекции о необходимости есть и спать. «Стресс, — поучал он, — прекрасное основание, чтобы начать получше заботиться о своем организме. Забота о теле помогает заботиться и о душе». Интересно, что бы он сказал, если бы она сейчас прочитала ему эту же лекцию?

— Ты слышала о такой штуке, как присвоение чужой личности? — сдержанно спросил Куинси.

Рейни опустилась на скамейку. Отхлебнула кофе. Кивнула.

— Да, конечно, — продолжал Куинси. — Один человек крадет личность другого. В наши дни это не так уж и трудно. Надо узнать номер карточки социального страхования и девичью фамилию матери, потом, пользуясь этими сведениями, получить копию свидетельства о рождении, и — вуаля! — ты становишься другим человеком. Точнее, другой личностью. Имея основные документы, можно делать все, что хочешь. Можно получить водительские права. Открыть банковский счет. Обратиться за кредитной карточкой. Купить автомобиль, красный «ауди ТТ» с откидным верхом, насколько мне известно, зарегистрировать его на имя ни о чем не подозревающей жертвы и оплатить покупку из ее кармана.

— Ты хочешь сказать, что кто-то воспользовался твоим именем, чтобы купить спортивный автомобиль?

— Да. В Нью-Йорке. Две недели назад. Теоретически я должен сейчас агентству «Уэстчестер» сорок тысяч долларов, которые обязан выплатить в течение следующих пяти лет ежемесячными взносами по восемьсот одиннадцать долларов.

— Кто-то присвоил личность агента ФБР?

— А почему бы и нет? Он ведь уже распространил информацию обо мне по половине тюрем страны, среди самых закоренелых уголовников. В конце концов, что такое какой-то автомобиль, пусть и шикарный? — Куинси помолчал и нехотя добавил: — Ему по крайней мере не откажешь во вкусе.

Рейни недоверчиво покачала головой:

— Ну, не знаю… Разве в Бюро нет специалистов в этой области?

— В Бюро есть специалисты в любой области, — заверил ее Куинси, но как-то без энтузиазма.

Он поставил стаканчик, и Рейни с изумлением заметила, что у него дрожат руки.

— У меня забрали дом, — негромко сказал Куинси. — Сегодня на могиле моей дочери установили камеры слежения. Смешно, правда? Я же эксперт. Специалист именно по такого вот рода делам, но с семи ноль пяти сегодняшнего утра мое мнение уже никого не интересует. Я превратился в жертву, и это бесит меня больше всего.

— Они просто идиоты, Куинси. Я всегда тебе это говорила. Если бы агенты ФБР были посмышленее, то не разгуливали бы в этих ужасных костюмах, которые никто больше в мире не носит. Кем только надо быть, чтобы начинать день с повязывания удавки на шее?

Куинси покосился на свой галстук цвета бургундского с темно-синими и темно-зелеными геометрическими фигурами и подозрительно похожий на тот, который он надевал вчера и позавчера.

— Это невыносимо. Кто-то отбирает у меня мою жизнь, а я не знаю почему.

— Знаешь, Куинси, прекрасно знаешь. Ты хороший парень, а значит, все плохие парни должны тебя ненавидеть. По определению.

— Агенты Родман и Монтгомери работают с телефонными звонками. Мой дом обложили; они даже стараются установить, кто помещал объявления в тюремных бюллетенях, как будто это что-то даст. Ищут красный «ауди». Зачем ему это, я не представляю. Разве что мой не установленный противник просто насмехается надо мной — мол, ты разрабатывай там свою стратегию, а я буду наслаждаться жизнью за твой счет. В этом что-то есть. — Куинси вздохнул и провел ладонью по волосам. — Сегодня я занимался тем, что просматривал файлы со старыми делами и собирал информацию на тех, кого когда-либо отправил за решетку. Плохо то, что таковых очень много. Хорошо, что большинство либо еще сидят, либо уже умерли.

— Мне всегда это нравилось, Куинси. Твоя способность увязывать все логически. Он рассеянно кивнул.

— Я на восемьдесят процентов уверен, что удар направлен именно против меня. Но кто противник? Я даже не знаю, почему он выбрал меня в качестве мишени. Наиболее очевидный ответ — месть. Почему бы и нет? Впрочем, в любом случае кто-то начал плести очень хитрую и сложную паутину, и у меня такое чувство, что я уже запутался прямо в средине.

— У тебя есть друзья, Куинси, — тихо сказала Рейни. — Мы поможем тебе. Я помогу тебе.

— Поможешь? — Он посмотрел ей в глаза. — Рейни расскажи, что ты узнала о Мэнди. Скажи мне то, что мы оба уже чувствуем.

Рейни отвела глаза. Допила кофе. Поставила стаканчик на стол, потом снова взяла его и повертела в руках. Ей не хотелось отвечать на вопрос, и они оба знали почему. Однако Рейни также понимала, что не может смягчить припасенные для него новости. Еще одно объединяло их с Куинси: оба предпочитали выкладывать плохие известия напрямик.

Выложили. Обговорили. Сделали.

— Ты прав. Что-то неладно в Датском королевстве.

— Убийство?

— Пока не знаю, — сразу же и твердо возразила она. — Вспомни первое правило любого расследования — не торопиться с выводами. На данный момент у нас нет материальных улик, дающих основание предполагать убийство.

— С другой стороны… — продолжил за нее Куинси.

— С другой стороны, с Мэри Олсен что-то случилось.

— Вот как? — искренне удивился Куинси. Он нахмурился, потер виски, и Рейни поняла — проверяет свое впечатление о милой миссис Олсен и не может представить, в чем именно ошибся.

— Я разговаривала с ней сегодня утром, и Мэри от всего отреклась. Мэнди вроде бы весь вечер пила только диетическую колу, но, возможно, разбавила колу ромом. Тебе, наверное, показалось, что Мэри упоминала о новом приятеле Мэнди, но она ничего такого не говорила. Далее, Мэнди и раньше садилась за руль пьяная, так что, вероятно, причина случившегося с ней именно в этом.

— Получается, что Мэнди весь вечер пила колу с ромом в доме своей подруги, потом сама по себе заехала черт знает куда и вдруг так опьянела, что не справилась с управлением и врезалась в столб?

— Я не говорила, что Мэри придумала хорошее объяснение, я только сказала, что теперь у нее новое объяснение.

— Но почему? Она же была ее лучшей подругой. Почему? За этим вопросом Рейни слышала другой, более глубокий и горький. Почему все это обрушилось именно на них? На Мэнди? На него? Почему кто-то так возненавидел его дочь? Почему мир не может оставаться разумным и контролируемым, таким, каким хотят видеть его другие?

— На мой взгляд, Мэри — одинокая маленькая принцесса — мягко сказала она. — Думаю, тот, кто окажет ей нужное внимание, сможет легко манипулировать ею.

— Ты хочешь сказать, он добрался до нее? Заставил говорить другое?

— Скорее, добрался до нее и помог придумать новую версию. Мы ведь пока еще ничего не знаем относительно неизвестного мужчины. Однако знаем, что на похоронах Мэри сказала что-то такое, что заставило тебя поверить в причастность этого неизвестного к смерти Мэнди.

— Со мной играют, — медленно продолжил Куинси. — Телефонные звонки, незаконная покупка машины на мое имя, слухи о моей дочери… — Он выпрямился. — Вот дерьмо, со мной играют, меня имеют как хотят!

Рейни удивленно посмотрела на него:

— С каких это пор ты так ругаешься?

— Со вчерашнего дня. И знаешь, к этому быстро привыкаешь. Как к табаку.

— Ты еще и куришь?

— Нет, но я не утратил пристрастия к метафорам.

— Серьезно, Куинси, ты распускаешься.

— А вот ты не утратила пристрастия к преуменьшениям.

— Куинси…

— В чем дело, Рейни? — совсем другим, резким, тоном осведомился он. — Не воспринимаешь меня, когда я такой человечный?

Она вскочила, сама не понимая, что делает, стиснув пальцы в кулаки, с тревожно колотящимся сердцем.

— Что ты хочешь этим сказать? Что все это значит?

— Что значит? Значит… Это значит, что я устал, — немного спокойнее, почти примирительно ответил Куинси. — Значит, что я не в себе. Значит, что мне хочется подраться. Но не с тобой. Так что давай не начинать. Забудь, что я сказал, и хватит об этом.

— Слишком поздно.

— Тебе тоже хочется подраться, а, Рейни? Она знала, что лучше бы промолчать. Знала, что Куинси прав и сейчас не время спорить. Ни одного пусть даже коротенького звонка за долгие шесть месяцев. Рейни дерзко выпятила подбородок и сказала:

— Может быть.

Куинси тоже поднялся из-за стола, а потом посмотрел на нее, и Рейни увидела в его взгляде невозмутимость и собранность, которых ей самой так сейчас не хватало. Да, он всегда умел держать себя в руках.

— Ты хочешь знать, почему у нас с тобой ничего не получилось? — спросил он, ясно и твердо выговаривая каждое слово. — Хочешь знать, почему все началось так — как нам казалось — здорово, а потом шарик даже не лопнул, а сдулся? Я скажу тебе почему. Все закончилось, потому что ты ни во что не веришь. Потому что ты не веришь даже сейчас, по прошествии года. Ты не веришь в меня и, уж конечно, не веришь в себя. В тебе нет веры.

— Это во мне нет веры? — вспыхнула Рейни. — Это я ни во что не верю? И так говорит человек, который может примириться со смертью дочери только при условии, что ее убили!

Куинси вздрогнул, словно от удара.

— Один ноль в пользу женщины в джинсах, — пробормотал он, и лицо его как будто закрылось и стало жестче.

Однако Рейни не отступила. Не могла отступить. С жизнью можно общаться только одним способом — драться с ней.

— Не умничай, Куинси, и не прикрывайся колкостями. Хочешь, чтобы я видела в тебе человека? Так веди себя по-человечески. О Боже, у нас даже спора настоящего не получается, потому что ты сбиваешься на лекцию!

— Я только говорю, что в тебе нет веры…

— Прекрати! Хватит! Ты не психоаналитик. Не пытайся всех лечить, а лучше будь человеком.

— Человеком? Последний раз, когда я попытался быть человеком, ты посмотрела на меня так, будто я вознамерился тебя ударить. Тебе не нужен человек, Рейни. Тебе не нужен мужчина. Тебе нужны либо надутая кукла, либо святой!

— Сукин сын! — крикнула Рейни и вдруг застыла с открытым ртом, потому что поняла, о чем он говорит. Куинси имел в виду ту ночь, их последнюю ночь вместе, в Портленде, около восьми месяцев назад. Они ходили на Пионер-сквер. Сидели возле «Старбакс» и слушали какую-то группу. Разговаривали, снимали напряжение, веселились. А потом пошли к нему в отель, потому что Рейни не хотела вести его в свою дыру. Ей было так одиноко. Она думала, как хорошо увидеть его снова. Рейни придвинулась ближе. Вдохнула запах его одеколона. Как ей нравился тот аромат. И почувствовала, как Куинси затих, почти перестал дышать, будто понял, что может отпугнуть ее даже вздохом. Он замер, а она подбиралась все ближе и ближе. Ткнулась носом ему в горло. Исследовала изгиб уха. И тогда что-то нашло на нее. Может, желание — у нее было так мало опыта по части настоящих чувств. Рейни хотелось просто прикасаться к Куинси, трогать его, лишь бы он оставался вот таким неподвижным, почти не дышащим. Она расстегнула пуговицы на его рубашке. Обнажила его плечо. Грудь у него была твердая — Куинси много бегал на протяжении нескольких лет — и теплая на ощупь. Волоски под ее ладонью слегка пружинили. Рейни положила руку на сердце и ощутила его биение.

На ключице и предплечье три маленьких шрама. В него стреляли из обреза — спас бронежилет. Она провела пальцем по этим шрамам. Куинси, суперагент. Куинси, супергерой. Удивительно…

Он вдруг схватил ее за запястье. Взгляд метнулся к ней. Впервые Рейни увидела его глаза такими — темными, сверкающими от затаившейся в них страсти.

А потом все прошло. Миг пролетел. Рейни замерла, мысли ее метнулись назад, к зеленым полям с желтыми цветами и спокойным, мягко журчащим речкам. Она продолжала прикасаться к нему, но теперь эти прикосновения стали другими, грубыми, бледной имитацией настоящего. Она делала то, чему ее научили в самом начале.

Куинси отодвинулся. Попросил, чтобы она дала ему минутку. Не дала. Рейни была унижена, смущена, пристыжена. И, оставшись верной себе, сказала, что виновата во всем сама, и ушла не попрощавшись. В последующие месяцы ей было легче слушать, как звонит телефон. Если он заставал ее дома, она всегда отделывалась несколькими словами, ссылаясь на дела.

Куинси был прав: она первая перестала отвечать на звонки. Но ведь он должен был понять, в чем дело. Должен был понять и приехать за ней. Но не приехал.

— От меня требуется быть терпеливым, — словно в ответ на ее мысли сказал Куинси. — От меня требуется быть настойчивым. От меня требуется сносить твои перепады настроения, твой норов. А твое тяжелое прошлое! Короче, от меня требуется быть всем. Но мне нельзя злиться и расстраиваться.

— Послушай, у меня и так хватает…

— У меня тоже хватает! У каждого из нас куча проблем. К сожалению, ты считаешь, что только тебе позволено быть капризной. Так вот, у меня есть для тебя новости. В прошлом месяце я похоронил дочь. Сейчас мои коллеги установили наблюдение за ее могилой. Я пытаюсь, но не могу дозвониться до своей бывшей жены, чьи родители могли бы, пользуясь своими связями, добиться снятия этого наблюдения. Я не просто зол, Рейни. Я, черт возьми, вне себя!

— Что ж, в этом твоя проблема — ты берешь пример с меня, хотя именно я должна брать пример с тебя.

— Я не могу быть для тебя совершенством, Рейни, особенно сейчас.

— Да мне не так уж это и нужно! — выпалила Рейни.

Куинси только покачал головой.

— Нужно иметь веру, — тихо сказал он. — Знаю, это трудно, но нужно верить. Есть плохие люди. Некоторые могут причинить тебе зло. Но не все. А пытаться избежать опасности, оставаясь в одиночестве, бесполезно. Одиночество — не защита. Я знаю. Я думал, что если буду держаться на дистанции от семьи, если не буду ни с кем сближаться, то мне ничего не грозит. Потом я потерял дочь, и мне не стало легче от того, что я не был близок с ней. Я развалился на части. Я ничего не могу с собой поделать.

— Куинси…

— Но я соберусь, — продолжал он, словно не слыша. — Я найду этого сукина сына. И если для этого надо быть злым, я буду злым. Если понадобится перестать спать и начать ругаться, я сделаю. Я буду таким, каким потребуется. А теперь, извини, мне надо попробовать дозвониться до Бетти. Куинси повернулся и пошел к машине. Рейни понимала, что должна сказать что-то, но то, что слетело с языка, оказалось сущей бессмыслицей.

— Если ты выжил сейчас, — закричала она ему вслед, — это не значит, что у тебя и дальше все будет так же хорошо. Если ты взял верх сейчас, это не значит, что ты победишь в конце. Всякое может случиться. Шакалов хватает. И… они повсюду, шакалы.

— Спокойной ночи, Рейни.

Он и не подумал остановиться. Если по справедливости, то это Рейни надо было попытаться остановить его. Странно она никогда об этом не думала, но в ее семье не удерживали никого и никогда.

— Старую собаку не выучишь новым фокусам, — пробормотала она в свою защиту.

Но Куинси был уже далеко, и ее никто не услышал.

Час был поздний, начали сгущаться сумерки. Сев в машину, Куинси взял сотовый телефон и набрал номер своей бывшей жены. Но снова попал только на автоответчик.

У Рейни не было сотового. Она зашла в ресторан и воспользовалась платным телефоном в фойе.

— Офицер Эмити? Позвольте вас угостить.

14

К девяти вечера Рейни совсем извелась и была как на иголках. Перед встречей с офицером Эмити — который предложил называть его Винсом, — она успела заскочить в мотель, чтобы принять душ. На автоответчике обнаружилось еще одно послание от адвоката, звонившего утром. Звали его Карл Миц, и ему не терпелось как можно скорее связаться с ней. Он оставил номер пейджера и номер сотового, но Рейни, изучив один и другой, звонить не стала.

Перспективные клиенты никогда не проявляют такого энтузиазма. Перспективные клиенты не звонят по два раза в день. Они никого не ищут — это их надо искать.

Рейни не стала звонить. Она приняла душ. Вымыла волосы. И долго-долго стояла под горячими струями, бившими в плечи и спину. Потом натянула прежнее старье и отправилась в бар.

Офицер Винс Эмити уже ждал ее там. Он тоже успел побывать под душем и красовался теперь в черной рубашке, вправленной в изрядно полинявшие джинсы, и потертых сапогах. Рубашка с трудом обтягивала широкие плечи. Джинсы, когда он поднялся, опасно натянулись удерживая то, что помещалось между бедер. Прекрасный образчик мужчины.

Рейни заказала бутылку светлого «Будвайзера» и сказала себе, что совсем не скучает по Куинси.

— Здесь хорошие ребрышки, — сказал Винс.

— Окей.

— Попробуйте чипсы из сладкого картофеля. Вы когда-нибудь их ели? Стоит того, чтобы перенести потом операцию на открытом сердце.

— Окей.

К ним подошла официантка, и они оба заказали одно и то же: ребрышки и чипсы из сладкого картофеля. Едва официантка отошла, Винс предпринял очередную неуклюжую попытку:

— Долго собираетесь пробыть в Виргинии?

— Не знаю. Сейчас у меня больше вопросов, чем ответов, так что придется по крайней мере немного задержаться.

— Где остановились?

— Мотель номер шесть.

— Знаете, Виргиния может предложить кое-что получше, чем мотель номер шесть. Бывает ведь и свободное время, когда хочется куда-нибудь сходить, посмотреть, так сказать, достопримечательности…

Он не договорил, вежливо предоставив ей самой додумать остальное. Рейни так же вежливо кивнула. И вот тут патрульный Эмити подбросил ей сюрприз, негромко сказав:

— Я навел о вас справки, Рейни. Так что можете не притворяться.

Она напряглась. Это происходило непроизвольно, хотя Рейни вроде бы и примирилась с собственным прошлым. От старых привычек не так-то легко избавиться — Рейни поймала себя на том, что пальцы обхватили холодное горлышко бутылки.

— Вы наводите справки обо всех, с кем встречаетесь?

— Осторожность лишней не бывает. Она бросила многозначительный взгляд на мускулистое тело Винса и была вознаграждена довольной ухмылкой.

— Вы пришли ко мне на работу, задали кучу вопросов, не давали шагу ступить, чтобы не напомнить о себе. Можно сказать, что это старомодно, но, если женщина меня преследует, я обычно навожу о ней справки. Кроме того ваш друг, шериф Хейз, так вас расхваливал, пел такие дифирамбы…

— Он сказал, что меня обвиняли в убийстве?

— Обвиняли, но до суда дело не дошло.

— Не все видят разницу.

— Я из Джорджии, милая. Мы всех женщин считаем опасными — это часть их очарования.

— Какие вы там, на Юге, все благородные и современно мыслящие. Кто бы подумал.

Офицер Эмити снова ухмыльнулся и подался вперед, опершись на старый деревянный стол массивными локтями.

— Вы мне нравитесь, — не ходя вокруг да около, заявил он, — но не надо держать меня за придурка.

— Не понимаю… Что вы имеете в виду?

— Я не тот, с кем бы вы хотели провести этот вечер.

— Люк. — Рейни нахмурилась. — Вот уж у кого слишком длинный язык.

— Шериф Хейз — хороший парень и настоящий друг. Приятно, что в Орегоне есть такие правильные ребята. Но к концу сегодняшнего вечера я стану для вас еще большим другом.

— Неужели?

Подошедшая официантка поставила на стол большие, нагруженные едой тарелки. Как только она удалилась. Винс проговорил:

— Ешьте ребрышки, мэм. А потом я покажу вам машину Аманды Куинси.

Бетти пребывала в чудесном настроении и даже мурлыкала что-то себе под нос. Когда они подъехали к ее темному городскому дому, было уже почти десять, в небе стояла полная луна, и теплый влажный ветерок нежно ласкал ее разгоряченные щеки. Прекрасный день, восхитительный день, и хотя час был уже поздний, Бетти не хотелось, чтобы все закончилось.

— Какой сказочный вечер, — весело сказала она. Тристан улыбнулся. Три часа назад, когда в воздухе повеяло свежестью и день мягко соскользнул в бархатно-багровые сумерки, он снял с себя свитер и накинул ей на плечи. Теперь она куталась в теплую ворсистую ткань, вдыхая аромат его одеколона, столь же дурманящий как и прикосновение его пальцев. Сам же Тристан надел лежавший до того в багажнике темно-синий блейзер. Пиджак был отлично скроен, но в нем было что-то неопределенно знакомое, что-то цеплявшее память. Наконец она поняла, в чем дело, и хихикнула. В этом пиджаке Тристан стал похож на агента ФБР. Превратился в Джимена [6]. К счастью, Тристан воспринял ее объяснение без обиды и даже усмехнулся.

— Что дальше? — спросила Бетти.

— Полагаю, очередь за тобой, милая.

— Играешь в крутого парня?

— Неплохо бы для разнообразия.

Бетти снова хихикнула. Наверное, на нее все еще действовало шампанское, потому что она никогда не относила себя к разряду постоянно прыскающих со смеху девиц, даже когда сама была хихикающей девчонкой. Но сегодня они сначала выпили одну бутылку шампанского на лужайке у реки, а потом, уже в Филадельфии, вторую, когда сидели на набережной после чудного обеда с лобстерами. Она немного волновалась, потому что им еще предстояло ехать домой, но шампанское, похоже, совсем не подействовало на Тристана. Будучи плотного телосложения, он, наверное, мог долго не пьянеть.

В какой-то момент у Бетти мелькнула мысль: а может ли человек с пересаженной почкой позволять себе такие дозы спиртного? И кстати, почему он не принимает никаких лекарств?

— Кажется, мы больше не одни, — пробормотал Тристан.

— Что? Где?

Она посмотрела по сторонам — улица оставалась тихой и пустынной. Тристан небрежно положил руку на спинку сиденья. Бетти прильнула к нему.

— Я никого не вижу, — преувеличенно громко прошептала она.

— Твоя соседка. За кружевной занавеской.

— А, Бетти Уилсон. Старая карга. Постоянно следит за мной. Пора показать ей что-то хорошее.

Она обняла Тристана за шею и крепко поцеловала в губы. Он не стал противиться и даже попытался прижать ее к себе, но наткнулся на рычаг коробки передач. Они отстранились друг от друга, немного запыхавшиеся, раскрасневшиеся, прижатые ремнями безопасности, и Бетти поймала себя на том, что отчаянно жаждет продолжения.

Его глаза снова потемнели. Бетти нравилось, когда в них вспыхивал огонь желания.

— Бетти… — хрипло сказал Тристан.

— Господи, пойдем же в дом! Он улыбнулся:

— Я думал, ты никогда меня не пригласишь.

Автомобильное кладбище встретило их тишиной и мраком, но патрульный Эмити явился не с пустыми руками. В его экипировку входили два мощных фонарика и широкий пояс, из многочисленных кармашков которого торчали самые различные инструменты. Пораженная такой предусмотрительностью, Рейни покачала головой:

— Никогда бы не зачислила тебя в разряд взломщиков.

— Когда я позвонил, хозяин не проявил большого стремления к сотрудничеству. Его можно понять. Парень заплатил за этот хлам и, конечно, не горит желанием отдавать часть своей новой собственности полиции. Ладно, его право, но и нам ни к чему биться головой о стену, если можно запросто перелезть через проволочное ограждение, верно?

— Забор меня не остановит, — уверила его Рейни, — Я больше беспокоюсь из-за доберманов.

— Собак здесь нет. Я уже приезжал сюда раньше.

— Нет собак? Что же это за автомобильное кладбище, если у них нет даже собак?

— Владелец свалки уже дважды имел неприятности с законом, так что теперь не может позволить себе даже штраф за жестокое отношение к животным. За железками присматривает охранное бюро: каждый час объезжают территорию на машине. Увидишь фары — пригнись.

— Круто, — сказала Рейни и принялась насвистывать на мотив «Мы идем в страну Оз».

Через пять минут они преодолели восьмифутовое ограждение и начали обход последнего места упокоения тысяч автомобилей. Кубы спрессованного металла были свалены в ржавеющие кучи. Бамперы, крылья валялись там и тут, словно части расчлененных тел. Относительно недавние приобретения застыли длинными рядами, будто терпеливо ожидающие своей дальнейшей участи скелеты.

— Черт!

Эмити присвистнул, оглядывая огромную, площадью в два футбольных поля, территорию, занятую разбитыми машинами и усеянную бесчисленным множеством покрышек.

— Придется повозиться, — сказала Рейни, — тут ведь даже не знаешь, что искать.

— Америка любит большие машины, — согласился Эмити, — но в данном случае «форд-эксплорер» можно сравнить с той самой иголкой в стоге сена.

— Разделимся?

— Нет.

Рейни кивнула, сделав вид, что не слышит прозвучавшего в его голосе беспокойства. В небе висела полная луна, и видимость была прекрасная для романтического свидания, но окутавшая это чересчур напоминающее настоящее кладбище место тишина казалась какой-то жутко неестественной. В темноте металлические конструкции обретали странные формы, так что требовалась немалая выдержка, чтобы не обходить стороной темные углы и не вздрагивать, когда ветер касался шеи прохладными пальцами.

Они шли молча, разрезая искореженные кучи острыми лучами фонариков. Через каждые несколько шагов им встречалось что-то похожее на «форд-эксплорер», и тогда они останавливались, проверяли марку и модель и двигались дальше. Сто прошли, пятьсот осталось. В одном месте они наткнулись на одну особенно смятую легковушку, и Рейни отшатнулась от ударившего в нос тошнотворного запаха засохшей крови.

— Господи! — воскликнула она и сунула в рот кулак, чтобы не сказать больше. Винс посветил в сторону четырехдверного седана, не по своей воле лишившегося верха. Некогда голубые чехлы сидений были заляпаны отвратительными бурыми пятнами.

— По-моему, этот седан бодался с трейлером, — предположил полицейский.

— И кажется, дело закончилось обезглавливанием — буркнула Рейни и поспешила пройти дальше.

Тишину нарушил рокот мотора. Охрана. Нарушители частных владений быстро укрылись за сложенными горкой погнутыми шасси, слишком близко от окровавленного седана так что Рейни пришлось зажать нос, чтобы не чувствовать омерзительной, выворачивающей наизнанку вони. Ей вспомнился медицинский отчет, который наверняка читал и перечитывал Куинси. Аманда врезалась в столб на скорости около тридцати пяти миль в час. При столкновении передний бампер ушел вниз, а задний вверх, в результате чего не пристегнутого ремнем водителя бросило вперед. Сначала она ударилась о рулевое колесо. Стойка не выдержала, как и предусматривалось конструкторами, и это спасло от повреждения внутренние органы, но не остановило движение тела. Дальше Аманду встретила приборная панель, от столкновения с которой тело согнулось, как тряпичная кукла. И наконец, металлическая рама ветрового стекла. Рассчитанная на то, чтобы держать удар, она глубоко врезалась в макушку, тогда как треснувшее, но не разбившееся стекло сокрушило лицевые кости.

Машина с охранниками совершила объезд и удалилась. Эмити и Рейни поднялись.

— Я знаю, как найти «эксплорер», — сказала она.

— По ветровому стеклу?

— Да.

И как ни ужасно это звучит, дела пошли намного быстрее.

Темно-зеленые останки отыскались на самом краю длинной молчаливой вереницы. Рейни назвала это останками, потому что оно мало напоминало автомобиль. Вся задняя часть была срезана и, вероятно, уже спаяна с передней частью другой машины в мастерской какого-нибудь современного автомобильного доктора Франкенштейна. Колеса отсутствовали. Обе дверцы и передние сиденья сняты. То, что осталось, походило на выпотрошенную рыбью голову с мерзко улыбающимся в темноту смятым бампером.

— Жутковато, — пробормотал Эмити.

— Давай не будем задерживаться.

— Согласен.

Полицейский снял пояс и разложил перед собой инструменты. Оказалось, что он прихватил две пары резиновых перчаток — немного поздновато, чтобы не наследить, подумала Рейни, ну да ладно. Кроме того, Эмити принес перочинный нож, отвертку, гаечный ключ четыре пластиковых мешочка и, что интересно, увеличительное стекло.

Он подал Рейни отвертку, и они, не говоря больше ни слова, приступили к работе. Сначала сняли центральную стойку, обнажив пластмассовый футляр вокруг ремня безопасности. Рейни слегка потянула его, и пояс, как и следовало ожидать, безвольно скользнул вниз. Эмити посветил фонариком, а Рейни, прежде чем продолжать, взяла лупу и внимательно исследовала пластмассовый футляр. Потом подняла голову и выразительно посмотрела на напарника. Оставшиеся на корпусе глубокие царапины свидетельствовали, что кто-то уже пытался проникнуть под него раньше.

— Торжественно клянусь разбирать в будущем все «нерабочие» ремни безопасности, — пробормотал Винс.

Сменив увеличительное стекло на перочинный нож, Рейни вскрыла механизм. Внутри находилась шестерня с белой пластмассовой «лапой» и небольшим вспомогательным рычажком, призванным заменить главную «лапу», если та не сработает. Теоретически при разматывании ремня шестерня поворачивалась, затем наезжала на рычажок и останавливалась. В данном же случае зубья главной «лапы» были спилены, а выполнявший роль стопора рычажок срезан. Рейни снова потянула за ремень, и белая шестерня начала беспрепятственно вращаться.

— Если бы она заехала в мастерскую, — заметил Эмити, — ребята сразу бы поняли, в чем дело.

— Поэтому он позаботился о том, чтобы она никуда не заехала.

— Но ведь это же рискованно, согласись? Если собираешься вывести из строя ремень безопасности, зачем делать это за месяц до срока? Не разумнее ли подстроить все накануне? Или, может, я слишком много смотрю «Она написала убийство»?

— Предвзятое мнение. Он рассчитывал именно на это. Она знает, что ремень не работает, поэтому просто не пристегивается. А потом полицейский прибывает на место аварии, видит, что водитель пьян, что он даже не потрудился пристегнуться, и…

— И думает, что она сама во всем виновата, — тихо добавил Эмити. — Думает, что она получила по заслугам. А потому и не задает много вопросов.

— Никто ведь особенно и не присматривается, — согласилась Рейни, но тут же нахмурилась. — И все равно — слишком рискованно.. Я хочу сказать, что если собираешься убить кого-то и представить убийство как несчастный случай, то удовлетворишься ли испорченным ремнем безопасности в надежде на то, что судьба рано или поздно сыграет на твоей стороне?

— Известно, что жертва не раз садилась за руль в нетрезвом виде. Злоумышленник подпаивает ее и сажает за руль, рассчитывая, что до дома она просто не доберется.

— Слабый расчет. Сколько людей пьют, садятся за руль и не разбиваются. Возьми, к примеру, Мэнди. Она же проделывала это и раньше.

— Может, он просто хотел иметь алиби. Ход мыслей таков: даже если нас поймают, то как докажут, кто именно поработал с ремнем за несколько недель до аварии? Что остается? Хорошо, выясняем, кто ее напоил. Жертва совершеннолетняя. Угостить ее спиртным — не преступление. Пустить пьяную за руль — деяние не уголовное.

— У нас получается парень, который хочет спланировать убийство, но при этом как бы остаться в стороне, — пробормотала Рейни и тут же решительно добавила: — Нет. Я на эту версию не покупаюсь. Если уж ты задумал кого-то прикончить, то не станешь полагаться на случай. Ты должен сам убедиться, что замысел удался. О черт! Какие ж мы бестолочи!

Она схватила лупу и, прежде чем Эмити успел как-то отреагировать, пролезла к обезображенному остову пассажирского сиденья и потянула за ремень. Он не поддался. Ничего удивительного — так и должно быть.

— Сукин сын! — сказала Рейни. Эмити поднял фонарик, и она поднесла ремень поближе к глазам, изучая плотную ткань через увеличительное стекло.

— Есть! Вот оно!

Примерно двухдюймовый участок резко отличался от остальной ровной полосы. В момент, когда «форд-эксплорер» врезался в столб, тело сидевшего здесь человека бросило вперед, волокна материала напряглись, ткань смялась и завернулась, но выдержала.

— Знакомьтесь, пассажир номер два! — триумфально объявила Рейни и мгновение спустя добавила: — Ох, Куинси, мне так жаль.

15

Охранная система сработала в тот самый момент, когда открылась передняя дверь. Бетти переступила порог и привычно пробежала пальцами по панели. Следуя выработанной годами привычке, она сначала ввела код, отключавший систему, а уж затем проверила отдельные зоны безопасности.

Тристан закрыл входную дверь.

— Хорошая вещь, — заметил он.

— Поверишь ли, по условиям развода мой бывший муж обязан до конца жизни обеспечивать безопасность мою и девочек. Впрочем, он совсем не против. Ему везде мерещатся маньяки.

— Осторожность никогда не бывает лишней, — сказал Тристан.

— Может быть.

Бетти поставила корзинку рядом со столиком, решив, что займется ею завтра. Она уже представляла, как проснется с Тристаном, как они позавтракают в постели. Что сделать? Приготовить омлет? Или бисквиты? Когда в последний раз она начинала день с чего-то иного, чем черный кофе и надоевший тост? Какое счастье, что она выбралась с Тристаном за город. А самое главное, что сделаны первые шаги по возвращению в мир живых. Бетти рассеянно взглянула на автоответчик и с удивлением обнаружила, что получила за день восемь сообщений.

— Ты не против, если я проверю? — Она кивнула на цифровой дисплей. — Это займет не больше минуты.

— Конечно. У тебя найдется немного черри? Налью по стаканчику, пока ты занята. Бетти направила Тристана к небольшому бару в столовой, надеясь, что приходящая служанка не забывает протирать хрустальный графин; сама она в последний раз пила черри пять лет назад. Что ж, пришло время для нового начала.

Она нажала кнопку автоответчика. Первый звонок поступил в семь десять утра. Звонивший опоздал на несколько минут — Бетти вышла из дома около семи. Второй звонок. И опять звонивший повесил трубку, не оставив сообщение. Третий. То же самое. После полудня позвонил Пирс.

«— Нам необходимо поговорить, — в характерной для себя сухой манере сказал он. — Это касается Мэнди».

Бетти нахмурилась. Ощутила первый, еще слабый, укол беспокойства. Снова звонок без сообщения. Еще. И еще. Она почувствовала, как напрягаются мышцы живота, и поняла, что готовится к чему-то плохому, готовится к удару.

Удар последовал в 20.02. Это снова был Пирс.

Бетти подняла голову и попыталась выключить звук, но было уже поздно. Тристан стоял в двери с двумя стаканами черри и с любопытством смотрел на нее.

— Ты просила Пирса проверить, кто я? Она тупо кивнула. Кровь отхлынула от лица. Голова вдруг закружилась, а ноги стали ватными.

— Да, Элизабет Куинси, наконец-то вы меня удивили.

Он поставил оба стакана на столик.

«Беги», — мысленно приказала себе Бетти. Но она была у себя дома и не знала, куда бежать. А потом ее мысли перепрыгнули в прошлое, в тот день, когда, придя однажды домой, она обнаружила своих девочек на кухне рядом с горкой книг, которые они стащили с полки. Это были учебники, которыми Пирс обычно пользовался на работе. Цветные фотографии, страница за страницей, обезображенной, изувеченной, изуродованной женской плоти. Голые, растерзанные тела с отрезанными грудями.

— Кто… кто ты?

— Старший специальный агент Пирс Куинси, кто же еще? У меня и водительские права на это имя.

— Но… у тебя же шрам. Я сама его видела. Я до него дотрагивалась. Я знаю! — Голос резко взлетел вверх.

Тристан остался поразительно спокоен.

— Сам его сделал. В тот день, когда ты отключила Мэнди. Стерильный скальпель, твердая рука с иголкой. Есть вещи, которые нельзя оставлять на волю случая.

— Мэнди… Ты знал Мэнди… Ее выражения… мое уменьшительное имя…

— Ты видела, чтобы я принимал лекарства, Бетти? Ты не задумывалась над тем, как человек с новехонькой почкой позволяет себе выпивать две бутылки шампанского? Знаешь, мой маскарад далеко не совершенен. Мне нравится давать жертве шанс. Но вы, женщины, всегда видите только то, что хотите. По крайней мере когда влюблены. Мы все знаем, что потом всё меняется.

— Не понимаю.

— То, что ты не понимаешь, для меня не важно.

— Пирс — агент ФБР. Тебе это так не сойдет! Тристан едва заметно улыбнулся. Потом опустил руку в карман и достал черные кожаные перчатки.

— На это я и рассчитываю. Знаешь, я не собирался убивать тебя так скоро. Хотел подождать, пока однажды ты прибежишь ко мне сама, в слезах, в истерике из-за того, что случилось с Кимберли. И вот тогда я бы рассказал, как сильно она всегда тебя ненавидела. Кимберли и Мэнди. Их травмировал не отец, Бетти. Их травмировала ты. Слабая, старающаяся защитить их от мира, не прощающая и неумолимая.

— Не тронь мою дочь! Не тронь Кимберли!

— Слишком поздно. — Он натянул перчатки. — Беги, Бетти. Беги!

Что-то вырвало Кимберли из сна посреди ночи. Дыхание сбилось, мокрая от пота рубашка приклеилась к телу. Ее трясло. Кошмар. Ей приснилось что-то плохое. Она не помнила что.

Кимберли подождала, фокусируя внимание на дыхании пока сердце не замедлило свой бег. Включила прикроватную лампу, встала и прошла на кухню. Дверь в спальню соседа была закрыта, из-за нее доносилось ровное посапывание.

Этот звук успокоил ее. Бобби завел новую подружку и в последнее время бывал дома не часто. Дело, конечно, его, но сегодня Кимберли была рада тому, что он рядом. Значит, она не одна в крохотной квартирке.

Кимберли села к столу. По предыдущему опыту она уже знала, уснуть удастся не скоро. Что же ей приснилось? Иногда во сне Кимберли была с Мэнди в ее «форде», отчаянно пытаясь вывернуть руль. Иногда бежала по длинному темному туннелю, в конце которого стоял отец. Бежала и никак не могла добежать. Однажды ей приснилась мать. Бетти танцевала в прекрасной белой балетной пачке, и Кимберли, как ни старалась, не могла привлечь ее внимание. Потом пол раскололся, и мать, продолжая танцевать, приблизилась к самому краю.

Тревожные сны как результат неспокойного подсознания. Кимберли посмотрела на телефон. Надо снять трубку и позвонить. Позвонить матери. Позвонить отцу. Преодолеть то, что необходимо преодолеть.

Но она не позвонила. Просто сидела за столом. Слушала ту глубокую тишину, которая бывает только после полуночи. Потом, когда минуты превратились в час, Кимберли вернулась в постель.

Рейни только-только вернулась с ночного рандеву на автомобильном кладбище, когда в комнате пронзительно зазвонил телефон. Она посмотрела на часы. Три. Рейни снова перевела взгляд на телефон. Интересно, кто бы это мог быть, Куинси или тот беспокойный адвокат, Карл Миц? И какой вариант хуже. Она подняла трубку.

Это был Куинси.

— Я в Филадельфии. В доме Бетти. Она мертва.

— Выезжаю, — сказала Рейни.

16

Ночной бросок в Филадельфию занял у Рейни немногим более двух часов. Она неслась, игнорируя скоростные ограничения, дорожные знаки и стандартные правила водительского этикета, и прибыла на место в самом боевом настроении. Найти элитный дом Элизабет Куинси оказалось совсем не трудно; трудно было бы его не найти. Рейни просто свернула на Сосайети-Хилл и проехала вдоль вереницы мигающих огней. Белый фургон судебно-медицинской службы припарковался прямо на тротуаре. Три полицейские патрульные машины представляли пехоту. Старенький седан без опознавательных знаков принадлежал, вероятно, местным детективам из отдела по расследованию убийств; они тоже поставили машину на тротуар, постаравшись освободить для проезда узкую полосу дороги. Их любезность, однако, сводили на нет три больших темных седана, полностью блокировавших ту часть пространства, которую пытались освободить детективы. Не иначе как федералы, решила Рейни. Слишком много начальства и мало работяг. Интересно, как встретили Куинси.

Она оставила машину, не доезжая до дома Элизабет, и прошла несколько десятков метров. Небо на востоке только начало светлеть. Около полудюжины человек в шелковых халатах и дорогих плащах выжидающе застыли у соседних подъездов, настороженно посматривая на проходившую мимо незнакомку. Вид у них был испуганный. Высокие и узкие, здания в этом районе стояли тесно и при всем их неоспоримом достоинстве и не лезущих в глаза признаках богатства по сути мало чем отличались от одного длинного жилого комплекса. Здесь, совсем близко, можно сказать, в холле, только что случилось нечто очень плохое, и теперь никакие в мире деньги не могли отделить их от этого.

Рейни подошла к дому Бетти, щедро украшенному желтой оградительной лентой. Внутри наспех обозначенной периметра прохаживался, прихлебывая кофе и непрестанно зевая, молодой полицейский. Рейни предъявила лицензии частного детектива.

— Нет, — коротко бросил он.

— Я работаю на агента ФБР Пирса Куинси, — парировала она.

— А я на мэра Джона Ф. Стрита. Отвали.

— Со своей мамочкой ты тоже так разговариваешь? — Рейни вскинула бровь и многозначительно понизила голос: — Вот что, сынок, зайди в дом и найди старшего специального агента Куинси. Скажи, что Лоррейн Коннер уже здесь.

— И почему я должен это делать?

— Потому, что я работаю с ним и он лично вызвал меня сюда. А еще потому, что тебе ведь не хочется начинать день с пинка под зад от девушки.

— Ага, как будто мне хочется его начинать с того, что какая-то…

— Офицер…

И Рейни, и полицейский одновременно повернулись к двери. Специальный агент Гленда Родман была в том же сером костюме, что и накануне, только темные волосы выглядели немного растрепанными — ее тоже подняли с постели среди ночи. Рейни даже показалось, что такой стиль прически добавил женщине чуточку доброты, но все равно сердце у нее упало — в этом сражении шансы на победу равнялись нулю.

— Мисс Коннер присутствует здесь по просьбе специального агента Куинси, — сообщила Родман, обращаясь к полицейскому. — Пропустите ее и не обращайте внимания на все, что она говорит. Насколько я понимаю, она не из тех, кто рано встает.

— Для меня не важно, когда вставать. Просто не переношу некоторых…

— Пожалуйста, идите за мной.

Полицейский нехотя поднял ленту. Рейни, в свою очередь, наградила его злорадной улыбкой и тут же, прежде чем войти в дом, придала лицу непроницаемое выражение. Уже в прихожей, куда она проследовала за Родман, их встретил запах крови.

Рейни невольно отпрянула и остановилась, чтобы прийти в себя. Родман тоже остановилась; она не стала торопить ее, а, наоборот, посмотрела даже с некоторым сочувствием. Вот тогда Рейни поняла, что дальше будет совсем плохо.

Кровь была повсюду: полосами на небеленых стенах, брызгами на старых полотнах, лужицами на паркетных полах и столетних шелковых коврах. Стол в прихожей перевернут, телефонный шнур вырван из розетки, автоответчик разбит о зеркало в массивной золоченой раме. Пол усыпан осколками стекла. Сладковатый запах алкоголя смешан с запахом человеческого тела.

Боже, подумала Рейни. Что же ждет дальше? О Боже!

Специальный агент Родман едва заметно кивнула и повела Рейни в столовую, где эксперты снимали отпечатки со сверкающего чистотой стола из вишневого дерева, а двое полицейских сворачивали восточный ковер, чтобы отправить его в лабораторию. Родман снова остановилась.

Это что-то вроде экскурсии по месту преступления, догадалась Рейни. Эффективный способ ввести человека в курс дела.

Кажется, все началось в прихожей. Судя по расположению брызг крови, орудием послужил нож либо тупой предмет. Элизабет в ловушке. Она сопротивляется. Бежит в столовую. Позолоченное бра сорвано со стены и валяется в другом конце комнаты. У основания маленькое пятнышко крови и волосок. Его? Ее? Ответ зависит от того, кто первым схватил бра. Брызги крови на дальней стене. Кому-то здесь крепко досталось. Вероятно, Элизабет.

Кровавые отпечатки на дубовом паркете привели Рейни и Родман в оформленную в испанском стиле кухню. На отделанной плиткой стойке опрокинутая подставка для ножей. Столовые ножи, ножи для овощей, ножи для стейков сброшены на пол, сметены кем-то, кто отчаянно искал тяжелый разделочный нож. И опять-таки кто? Он? Она? Кто нашел первым? А вот чем это закончилось: кровь, кровь, кровь. Ею забрызганы голубые плитки. Еще один большой отпечаток на полу.

Теперь Рейни представляла, как это было. Тихая, спокойная, утонченная Элизабет Куинси, загнанная в ловушку, раненная, обезумевшая от страха и ослабевшая от потери крови, бежит в кухню. Зная, что противник сильнее и быстрее. Как уравнять шансы? Видит набор ножей. И делает рискованный, отчаянный выбор.

Бедная, бедная Элизабет Куинси. Ножи — оружие не женское. Владение ими требует сноровки, силы, длинной руки — эти качества скорее присущи мужчинам. Расследуя преступления, полиция всегда анализирует такого рода обстоятельства. Женщины, которые пытаются защититься с помощью ножа, чаще всего от него же и страдают. Лучше бы Бетти вооружилась сковородкой с длинной ручкой. Чем-то большим и тяжелым, что дает преимущество в силе ударов и не требует большой точности.

Поняла ли это Бетти, когда убийца загнал ее в угол, к самому краю стойки? О чем думала, когда, цепляясь окровавленными пальцами за ручки шкафа, сползала на деревянный пол?

На том месте, где упала Элизабет, отчетливо виднелся отпечаток бедра. И все же она отбивалась, о чем свидетельствовал кровавый след.

— Здесь поосторожнее, — негромко предупредила Родман. — Идите по ленте.

Только теперь Рейни обратила внимание на так называемую маскировочную ленту, длинным и узким зигзагом протянувшуюся через квартиру. Ловко, подумала она, зная по собственному опыту, как трудно работать на месте такого вот преступления. По дому пройдут десятки людей, которые будут искать улики и изучать каждый свое. Понадобятся недели, чтобы во всем разобраться, все рассортировать, и месяцы, чтобы все описать и учесть. Поэтому с основным лучше всего попытаться разобраться сразу, так как потом сделать это будет значительно сложнее.

Рейни на цыпочках проследовала вдоль маскировочной ленты и оказалась в холле, где ковровую дорожку покрывали свежие пятна, а на стенах виднелись разбросанные в беспорядке отпечатки окровавленных рук. В этом узком замкнутом пространстве их было так много, будто кто-то создавал новую версию интерьера, украшая коридор однообразно мерзкими цветовыми пятнами.

— Мы полагаем, он сделал это уже пост мортем, после ее смерти, — сказала Родман.

— Но отпечатки ладони слишком малы, чтобы принадлежать ему.

— Отпечатки не его.

— Куинси видел все это?

— Да. Много раз. Попросил сам.

Они перешли в спальню, и Рейни намеренно отвела глаза от кровати, над которой стояли медэксперт и его ассистент. Она не хотела видеть то, что они там изучали, не хотела знать, отчего лицо ассистента приобрело неестественно зеленоватый оттенок. Вместо этого Рейни оглядела комнату. Снова треснувшие зеркала. Два сорванных со стены бра. Еще один расколовшийся от удара о тумбочку телефон. Вспоротые подушки, перья, разлетевшиеся по толстому мягкому ковру. Разбитые флакончики. И ужасный, приторно сладкий запах цветочных духов в залитой кровью спальне.

— Кто-то должен был это слышать, — сказала Рейни и с трудом узнала собственный голос. — Как же получилось, что никто не позвонил в полицию?

— Раньше здесь жил пианист, — объяснила Родман. — Двадцать лет назад, когда дом ремонтировали, он попросил сделать стены звуконепроницаемыми, чтобы не беспокоить соседей.

— Тогда… тогда кто же все-таки вызвал полицию?

— Куинси.

— Он был здесь?

— Куинси утверждает, что приехал сюда после полуночи, когда так и не смог дозвониться бывшей супруге. Беспокоился о ее безопасности, потому и приехал.

— Утверждает? — Рейни не понравилось это слово. — Он утверждает?

Специальный агент Родман больше не смотрела ей в глаза.

— В ванной, примыкающей к спальне, разбито окно, пробормотала она. — Согласно одной версии, не установленный преступник проник в дом в начале вечера и напал на миссис Куинси, когда она вернулась.

— Есть и другая версия?

— Дом оборудован первоклассной системой безопасности. Она не сработала.

— А была ли она включена?

— Мы работаем с охранной компанией и надеемся получить ответ на этот вопрос. Они должны определить, когда включалась и выключалась система сигнализации.

— Итак, по одной версии какой-то посторонний проник в дом и устроил засаду. Значит, вторая заключается в том, что преступником является человек, которого она знала и которому доверяла. — Рейни уже не могла больше сдерживаться. — Так вы имеете в виду Куинси? Вы его подозреваете, черт бы вас побрал?

— Нет, я не подозреваю! — Специальный агент Родман понизила голос до шепота, потом метнула взгляд в сторону медэксперта и торопливо наклонилась к Рейни. — Послушайте меня, мисс Коннер. Я не из тех, кто готов поделиться информацией по делу. И уж конечно, не собираюсь без необходимости сообщать какие-либо подробности заезжей сыщице. Но похоже, вы с агентом Куинси друзья, а ему сейчас нужны друзья. Мы — я имею в виду Бюро — поддерживаем его. Лично я потратила день на прослушивание малоприятных посланий всяких сексуальных садистов, записанных на его автоответчике. Мы понимаем, что ситуация не так проста, как может показаться на первый взгляд. Но местные… о них этого сказать нельзя.

— Вы же федералы, покажите, кто здесь хозяин!

— Нельзя.

— Чушь!

— Милочка, есть такая штука, которая называется законом. Вам было бы полезно иногда заглядывать в кодекс. Рейни нахмурилась.

— Где он? Я могу с ним поговорить?

— Попробуйте, если детективы не против.

— Я хочу его увидеть.

— Тогда следуйте за мной.

Родман снова направилась в холл. Выходя из комнаты, Рейни допустила ошибку и посмотрела на кровать. И даже усилием воли не смогла подавить вскрик.

Родман мрачно посмотрела на нее и повторила:

— Куинси нужны друзья.

Два детектива в штатском уединились с Куинси в единственной оставшейся нетронутой комнате. В другое время Рейни, наверное, рассмеялась бы от такого несоответствия людей окружающей обстановке. Комната, должно быть, принадлежала девочкам, на что указывали нежно-желтые обои с крохотными сиреневыми и розовыми цветочками, яркие покрывала на двухъярусной кровати и балдахин из белого газа. У стены все еще стоял самодельный плетеный столик с овальным зеркалом и фотографиями, запечатлевшими основные моменты девичьей жизни. С ленточки на зеркале свисал засушенный цветок, а на комоде красовалась целая коллекция ярко окрашенных фигурок животных.

На плетеной, покрытой сиреневым покрывальцем скамеечке пристроился внушительных размеров детектив, подбородок которого едва не упирался в колени. Второй детектив стоял, а Куинси сидел на кровати, рядом с желтой подушечкой. Лицо у него было бледное, напряженное, и у Рейни защемило сердце.

— Итак, еще раз: когда вы приехали? — спрашивал сидевший на скамеечке детектив.

Жесткие кустистые брови почти закрывали глаза — этакий кроманьонец в дешевом сером костюме.

— Сразу после полуночи. Я не посмотрел на часы.

— Соседка, миссис Бетти Уилсон, утверждает, что видела, как жертва возвратилась домой с мужчиной, описание которого соответствует вашему, в начале одиннадцатого вечера.

— В десять вечера меня здесь не было. Повторяю, — я приехал не раньше полуночи.

— Где вы находились в десять?

— Это же понятно, детектив. В десять вечера я находился в машине, по пути сюда.

— У вас есть свидетели?

— Я был в машине один.

— Дорожные талоны?

— Я не брал квитанции. Не думал, что мне понадобится алиби.

Детективы переглянулись. Рейни поняла: ответы бывшего супруга жертвы кажутся им уклончивыми, а тон беспричинно враждебным. Пора взяться за него как следует.

Самое время вмешаться, решила она.

— Джентльмены.

Три головы повернулись в ее сторону. Детективы нахмурились, вероятно, предположив, что имеют дело с адвокатом — кто еще может прилететь на место преступления в такую рань? Что касается Куинси, то он не проявил вообще никакой реакции. Наверное, видел свою бывшую жену на кровати с пуховым матрасом. После такого реагировать на что-то еще уже не остается сил.

— А вы, черт возьми, кто такая? — почтил ее своим вниманием кроманьонец.

— А вы как думаете? Мое имя Коннер, Лоррейн Коннер. Она решительно протянула руку, и кроманьонец, испустив страдальческий вздох, специально приберегаемый полицейскими для адвокатов, снизошел до ответной любезности, едва не сломав ей при этом пальцы.

— Детектив Кинкейд, — пробурчал он.

Рейни повернулась к его напарнику, мужчине несколько менее плотного сложения с внимательными голубыми глазами.

— Олбрайт.

Он тоже пожал ей руку и одновременно окинул оценивающим взглядом. В этой паре Олбрайт, по-видимому, pacкидывал мозгами, тогда как Кинкейду отводилась роль загонщика дичи. Поменьше ростом, не столь грозный, с ОТличным, как успела заметить Рейни, почерком.

— Итак, что у нас? — спросила она, небрежно опускаясь на кровать, как будто имела на это полное право. Оставшаяся у двери Гленда Родман улыбнулась одними губами.

— Пытаемся установить алиби…

— Хотите сказать, что подозреваете агента ФБР? Рейни высокомерно-недоверчиво посмотрела на того, что поменьше.

— Он бывший муж жертвы. Рейни взглянула на Куинси.

— Сколько лет вы в разводе?

— Восемь лет.

— Существуют ли между вами какие-либо неурегулированные проблемы, которые решаются в судебном порядке?

— Нет.

— Выигрываете ли вы материально в случае смерти вашей бывшей жены?

— Нет.

Рейни повернулась к детективам:

— Это только мое воображение, или мы имеем здесь полное отсутствие мотива убийства?

— Правда ли, что две недели назад вы приобрели в Нью-Йорке красный «ауди ТТ»? — спросил Олбрайт.

— Нет, — ответила за Куинси Рейни.

— У нас есть документ из бюро регистрации автомобилей, где указано имя покупателя…

— Мы имеем дело с актом мошенничества. Покупку совершил человек, выдававший себя за старшего специального агента Куинси. ФБР уже известно об этом, ведется расследование. Это так, специальный агент Родман?

— Мы активно расследуем данный случай, — подтвердила коллега Куинси.

Рейни снова обратилась к детективам, взяв на вооружение сухую, четкую, деловую и неуступчивую манеру старшего специального агента:

— Отдаете ли вы себе отчет в том, что кто-то объявил агенту Куинси беспощадную войну? Знаете ли о том, что номер его личного телефона известен теперь сотням заключенных по всей стране? Что кто-то совершил ряд покупок от его имени? — Маленькая ложь, но это же для пользы дела. — Что все эти случаи самым тщательным образом расследуются сейчас Федеральным бюро расследований? Может быть, прежде чем продолжать, вам следует принять все это во внимание?

— А известно ли вам, — копируя ее тон, парировал детектив Олбрайт, — что за последние двадцать четыре часа агент Куинси восемь раз звонил своей бывшей жене?

— Он ведь уже сказал, что беспокоился о ней.

— Почему? Они же восемь лет как разведены. Да, одно очко детективы отыграли.

— Элизабет попросила меня навести справки об одном человеке, — спокойно ответил Куинси.

Рейни подумала, что ему лучше было бы помолчать. Слишком сдержанно, слишком профессионально, слишком невозмутимо звучал его голос, голос человека, проходившего через это сотни раз, голос того, кто зарабатывает на жизнь изучением и анализом таких вот сцен. Она понимала его отстраненность. Рейни даже улавливала за его словами отголосок упрятанной глубоко злости, видела, как побелели костяшки сжатых пальцев лежащей на колене левой руки, как напряжена правая, словно он из последних сил удерживается от того, чтобы сорваться с места. Ей хотелось прикоснуться к нему, но Рейни боялась возможной реакции, а потому просто сидела рядом, притворяясь адвокатом, сожалея о том, что Куинси не может довериться ей, так как невозмутимость сотрудника ФБР играла не в пользу подозреваемого в глазах местных ребят.

— Однако, — продолжал Куинси, — никаких свидетельств существования человека, имя которого она мне назвала, я не обнаружил. Это вкупе с другими событиями в моей жизни насторожило меня.

— Имя?

— Тристан Шендлинг.

— Как она с ним познакомилась?

— Не знаю.

— Когда она с ним познакомилась?

— Не знаю.

Детектив Олбрайт вскинул бровь.

— Итак, давайте кое-что проясним. Вы проводите для нее негласную проверку в отношении названного ею человека, но не задаете никаких вопросов. Так?

— Как я уже сказал, детектив, мы развелись восемь лет назад. Ее личная жизнь меня больше не касается.

— Личная жизнь? Так вы полагаете, что у нее появился любовник и…

— Я этого не сказал, — резко оборвал его Куинси, но было уже поздно.

Детектив Олбрайт сделал свежую запись в блокнот. Ну вот, подумала Рейни, теперь у них есть мотив. Вечный, непреходящий мотив — ревность.

— Джентльмены, — провозгласила она, — раз в пять часов утра у нас нет более интересного и полезного занятия, чем вести этот разговор, то не кажется ли вам, что вы упускаете из виду очевидное?

Детектив наклонил голову и с любопытством посмотрел на нее. Кроманьонец отреагировал предсказуемо:

— А?

— Посмотрите на этот дом. Посмотрите на место преступления. Повсюду кровь, что указывает на жестокую, отчаянную борьбу. Теперь посмотрите на старшего специального агента Куинси. Чистый костюм, чистые туфли, на руках и лице никаких следов. Это вам ни о чем не говорит?

— Он мог научиться кой-чему у О. Дж. Симпсона[7], — возразил кроманьонец.

Рейни вздохнула. Она обращалась к Олбрайту, не лишенному, на ее взгляд, здравого смысла, и была искренне удивлена тем, что аргумент не произвел впечатления даже на его менее опасного напарника. Какого…

Рейни посмотрела на Куинси. Странно, но его, похоже, больше интересовали розовые и сиреневые цветочки на желтом поле противоположной стены.

Гленда Родман тоже отвела глаза.

Федералы что-то знали. По крайней мере Куинси и Родман. Однако они не желали пока поделиться этим знанием с местными. Какая же тяжелая ночь! А что скажет Куинси, когда узнает, что человек, убивший Бетти, по всей вероятности, начал с того, что четырнадцать месяцев назад убил его дочь?

У двери появился высокий худощавый мужчина в белом халате. Ассистент медэксперта.

— Я… хм. Мы подумали, что вам стоит посмотреть на это. В руке он держал пластиковый пакет. Родман его не взяла, а вот детектив Олбрайт взял и поднес к свету…

— Господи! Чтоб меня…

Он выпустил пакет, и тот упал на сиреневый ковер, став похожим на лужицу крови.

— Это… — Закончить ассистенту не удалось. С его лица еще не сошла серовато-зеленая тень, в глазах застыло выражение ужаса. — Мы обнаружили это… в брюшной полости.

Кроманьонец не шевелился. Куинси стиснул покрывало с такой силой, что на руке вздулись бугры сухожилий. Рейни наклонилась и медленно подняла пакет, предназначенный для временного хранения вещественных улик. Она держала его за самый уголок, будто готовую ужалить змею. Что-то похожее на клочок рождественской оберточной бумаги. Ярко-красный с белыми завитушками. Глянцевый. Вот только…

Да это и есть бумага, поняла вдруг Рейни. Точнее, была. Дешевая белая бумага вроде той, что используется в копировальных аппаратах. Просто она пропиталась кровью. И завитушки были не завитушками, а буквами, написанными, по всей вероятности, пчелиным воском. Буквы складывались в слова и проявились только после того, как полежали, по словам ассистента, в животе Элизабет Куинси.

— Записка.

— Прочти, — шепнул Куинси.

— Нет.

— Читай!

Рейни закрыла глаза. Слова она уже разобрала.

— Здесь написано… Написано следующее: «Тебе бы лучше поторопиться, Пирс. Одна еще осталась».

— Кимберли, — сказала Гленда Родман.

С кровати раздался странный звук. Куинси наконец вышел из состояния неподвижности. Плечи задрожали. Тело начало раскачиваться взад и вперед. А потом с его губ слетел низкий пугающий звук. Смех. Сухой, пробирающий до костей.

— Послание в бутылке, — пропел он. — Послание в гребаной бутылке!

Его трясло. Голова упала на грудь. Смех сменился всхлипами.

— Кимберли… Рейни, забери меня отсюда. Она так и сделала.

17

В Нью-Йорк возвращались молча; Рейни — за рулем, Куинси — на соседнем сиденье, отвернувшись к окну. Глаза у него были закрыты, но она знала — он не спит. У них оставалось около часа. Рейни не хотелось думать о том, как пойдет разговор. Бедняжка Кимберли, которая только что похоронила старшую сестру. Бедняжка Кимберли, которой теперь предстояло узнать, что кто-то зверски убил ее мать и что следующая на очереди, по всей вероятности, она сама.

Куинси пора приходить в себя, подумала Рейни, потому что часики уже тикают, а брать тайм-аут в такой игре — непозволительная роскошь.

— Рассказывай, — коротко бросил он.

— Мы нашли машину Мэнди. Я собиралась позвонить тебе утром и сообщить последние новости.

— Кто-то поработал с ремнем безопасности.

— Да. И кто-то был рядом с ней в кабине во время аварии. Это доказывают следы на втором ремне. Кроме того, офицер Эмити нашел несколько волосков на чехле. Их можно использовать как доказательство…

— Доказательство чего? Какого преступления? Того, что человек сидел когда-то в кабине машины Мэнди?

— Мы с этим поработаем. Офицер Эмити — хороший парень, он что-нибудь придумает. А теперь скажи мне, почему ты отправился к своей бывшей именно вчера вечером?

— Беспокоился. Элизабет… Бетти никогда не уходила из дома надолго. Я не мог дозвониться ей целый день, такого раньше не случалось.

— Интересно, знал ли об этом он.

— Возможно.

Куинси наконец повернулся к ней. На его лице отпечатались свежие морщины. На висках стала более заметна седина, как будто в эти последние часы кто-то щедро посыпал их солью. Опытный агент ФБР, человек, всю свою жизнь занимавшийся изучением самых ужасных сцен насилия. Сейчас он отчаянно пытался спасти свою единственную оставшуюся в живых дочь. Помогал ли ему сейчас богатый профессиональный опыт, или знание того, на что способны люди, лишь усугубляло ситуацию? Рейни не могла ответить на этот вопрос.

— Ясно, что некий Тристан Шендлинг старается подставить тебя, — спокойно сказала она. — Покупает машину на твое имя. Маскируется под тебя, появляясь у дома Бетти. Есть и что-то еще, да? Что-то, о чем знаете вы двое, ты и Родман, но о чем вы не сказали местным копам.

— Вся сцена убийства — симуляция. Когда они изучат место преступления, то выяснят, например, что окно в ванной было разбито не снаружи, а изнутри.

— Но ведь осколки лежат в доме, на полу ванной.

— Верно. Однако когда все осколки будут сложены вместе и вставлены в раму, то угол излома стекла покажет, что оно было разбито изнутри. Убрать стекло не трудно, но вот с мелкими осколками ничего не поделаешь. Так что преступник уже находился в доме, когда разбивал окно. И я не сомневаюсь, что когда полиция получит отчет из охранной компании, то узнает, что система сигнализации была отключена.

— Он попал в дом вместе с Элизабет, — пробормотала Рейни. — Тот самый мужчина, подходящий под твое описание. Тот, которого в десять вечера видела соседка.

— Я тоже так думаю. Далее, возьмем само место преступления. Характер и масштабы беспорядка не соответствуют самому преступлению. Следы борьбы в каждой комнате, но след крови, оставленный самой жертвой, в действительности невелик. На мой взгляд, борьба была недолгой. Все остальное — кровь и беспорядок — случилось уже потом.

— То есть он хотел, чтобы сцена преступления выглядела хуже, чем на самом деле.

— Он хотел, чтобы сцена преступления производила определенный эффект — вызывала ужас и отвращение. Надо признать, ему хорошо удается то, что он делает.

— Тело, — прошептала Рейни.

— Тело, — сухим, отстраненным тоном профессионала аналитика повторил Куинси. — В результате вскрытия суд-медэксперт установит, что жертва была убита довольно быстро, по крайней мере относительно быстро. Свидетельств изнасилования обнаружено не будет, хотя положение тела вроде бы указывает на это. Отсутствие ссадин на запястьях и лодыжках говорит о том, что связывали ее уже после смерти. Подозреваю, что так же после смерти произведено вскрытие живота и расчленение.

— Но зачем?

— Он хотел, чтобы все указывало на нападение сексуального садиста. Но не настоящее, а представленное как настоящее. Такое, которое мог бы совершить эксперт по нaсильственным преступлениям, человек, умышленно убивший свою бывшую жену и знающий, как замаскировать хладнокровное убийство под садистское.

— Дешевый фокус, — заметила Рейни. — Полиция быстро разберется, что к чему.

— Я бы не был в этом так уверен.

— Но остается еще тот неоспоримый факт, что вскоре после убийства на тебе не было ни капли крови, ни синяков, ни каких-либо других следов борьбы.

— Они скажут, что это лишь указывает на более, чем представлялось вначале, контролируемый характер преступления. В канализационных трубах найдут свидетельства того, что преступник умывался после убийства. Зная, насколько предусмотрителен наш не установленный противник, я не удивлюсь, если он, вымыв руки, вылил в раковину какое-то количество крови той же, что и у меня, группы. Или, может быть, у него самого та же группа крови. Откуда мне знать?

К концу этого небольшого монолога в голосе Куинси зазвучали нотки отчаяния.

— Но есть еще записка, — упорствовала Рейни. — Она-то ясно доказывает, что убийство совершено кем-то, чтобы отомстить тебе.

— Записка не поможет.

— Конечно, поможет.

— Нет. — Куинси покачал головой. По губам скользнула знакомая ей невеселая усмешка. — Записка… Видишь ли, Рейни, почерк там мой. Не знаю, как это получилось, но… Как будто этот человек… как будто он — это действительно я.

Кимберли сидела за видавшим виды кухонным столом, пила кофе и старалась придумать, как пережить второй выходной, когда зазвенел звонок. Сосед Бобби, объявив, что останется на ночь у подружки, уже ушел на работу. В результате у нее остался целый свободный день, который надо было как-то убить, и целая квартира для этого занятия. Нужно как следует выспаться. Сделать зарядку. Съесть гору свежих овощей и фруктов. Прочистить голову.

Прихлебывая черный кофе и ощущая на плечах тяжесть очередной бессонной ночи, Кимберли размышляла о том, сколько кварталов надо пробежать, чтобы снова почувствовать себя человеком.

Звонок повторился. Она неохотно встала и нажала кнопку интеркома.

— Да?

— Кимберли, это папа.

О нет! Она ткнула пальцем в кнопку, чтобы открыть входную дверь.

Старое восьмиэтажное здание обходилось без лифта. На то, чтобы подняться наверх, ему потребуется несколько минут. Надо что-то сделать. Набрать десять фунтов. Выспаться сразу за четверо суток. Опрокинуть пузырек витаминов, чтобы придать немного блеска давно не стриженным, давно не мытым волосам. Брюки от старого фэбээровского костюма висели на Кимберли пузырящимся мешком. Из-под надетой на голое тело футболки выступала обтянутая тонкой кожей ключица.

Кимберли так и стояла посреди маленькой кухоньки, когда в дверь наконец осторожно постучали. Она не хотела открывать, хотя и не могла бы объяснить почему.

Во второй раз постучали сильнее. Сердце уже гулко колотилось в груди. Она медленно пересекла комнату. Медленно! открыла дверь. Перед ней стоял отец в сопровождении женщины, которую Кимберли ни разу в жизни не видела.

— Извини, — хрипло сказал он. Потом он обнял дочь, и она, даже не зная, что случилось, расплакалась.

Полчаса спустя все трое сидели в той комнате, где стоял телевизор; Кимберли на полу, по-индейски, ее отец и его подруга, Рейни Коннер, на диване. Кимберли уже извела одну пачку салфеток. То, что казалось поначалу невыносимым, позже стало казаться ужасным, а потом все ушло, и осталось только оцепенение. Опустив голову, девушка тупо смотрела на потертый синий коврик, изо всех сил стараясь выстроить вертящиеся в голове слова в определенном смысловом порядке.

«Твоя мать мертва.

Твою мать убили.

Кто-то охотится на твою семью. Он убил Мэнди. Он убил Бетти. Весьма вероятно, что в следующий раз он придет за тобой».

— Ты не знаешь… не знаешь, кто это сделал? — спросила она, наконец, заставляя себя думать, заставляя себя складывать слова, заставляя себя не разваливаться на части. Она же сильная. Мама всегда так говорила.

«Твоя мать мертва. Твою мать убили.

Кто-то охотится на твою семью. Он убил Мэнди. Он убил Бетти. Весьма вероятно, что в следующий раз он придет за тобой».

— Нет, — тихо ответил отец. — Мы над этим работаем.

— Вероятно, это кто-то, чье дело ты расследовал, да? Кто-то, кого ты поймал или почти поймал. А может, ты поймал его отца, сына или брата.

— Возможно.

— Тогда вычисли его! Собери старые имена… вычисли, кто и когда уже вышел на свободу, и арестуй ублюдка! Нужно лишь произвести отсев, отобрать лишнее!

Голос звучал пронзительно, и Кимберли сама с трудом его узнавала.

— Мы над этим работаем, — повторил отец.

— Не понимаю. — Голос девушки дрогнул. К глазам снова подступили слезы. — Мэнди… Мэнди всегда тянуло к сомнительным мужчинам. Но мама… Мама была такая осторожная. Не разговаривала с незнакомыми. Не представляю, как она могла позволить кому-то войти в дом. Она была слишком умна, чтобы поддаться на сладкие речи.

— Ты давно с ней разговаривала?

— Я… Да, давно. Я была… занята. Кимберли опустила голову.

— Она звонила мне два дня назад. Беспокоилась о тебе.

— Знаю.

— Я тоже беспокоился о тебе.

— Знаю.

Куинси ждал. Многозначительная пауза. Но она тоже училась и тоже знала кое-что. Идти по стопам отца трудно. Когда-то он казался дочери почти богом. Однако позднее, уже не будучи новичком в его профессии, Кимберли наблюдала за старыми приемами психологического воздействия сильным чувством. Впервые разгадав один из фокусов отца, она испытала гордость. Какая проницательность! Но после похорон Мэнди в ней не осталось никаких чувств. Только пустота.

Куинси встал с дивана. Прошелся по комнате как делал всегда, когда сталкивался с особенно запутанным делом. Кимберли вдруг заметила, какой он бледный. И похудел; можно сказать, кожа да кости. И тут до нее дошло. Он выглядит так же, как она. Слезы снова навернулись на глаза.

«Ты вся в отца!» — кричит мать. «Знаю, мам, а Мэнди вся в тебя!» — кричит в ответ она.

— Почему бы нам не пройти все с самого начала? — предложила оставшаяся сидеть на диване женщина с отливающими медью волосами.

Отец повернулся и, нахмурившись, посмотрел на нее. Его излюбленный грозный взгляд. Женщина, однако, и бровью не повела.

— Куинси, твоя дочь теперь тоже в игре. Ей не помешает знать то, что знаем мы. Может так случиться, что у нас и нет другой защиты, кроме информации.

— Я не…

— Да! — оборвала его Кимберли. — Я часть игры. Мне надо знать, что происходит. Нужно что-то делать.

— Черт возьми, ты моя дочь…

— А еще его мишень.

— Тебе всего двадцать один год…

— Я занималась на курсах самообороны и умею стрелять. Я не беззащитная овечка!

— Я всегда был против. Если бы я мог что-то сделать…

— Знаю. — Голос звучал почти нормально. — Знаю. Но что есть, то есть. Должна же и я что-то сделать.

Отец закрыл глаза, и Кимберли показалось, что в них блеснули слезы. Потом он вздохнул, вернулся к дивану и сел, а когда снова заговорил, то перестал быть отцом, а превратился в сдержанного, собранного агента ФБР. Странно, но ей почему-то стало легче.

— Начнем сначала, — сказал Куинси. — Похоже, кто-то вознамерился отомстить мне за то, что воспринимается им как несправедливость. Мы не знаем, кто это, но — в этом Кимберли права — в процессе отсева что-то должно проявиться. Сейчас нам известно только то, что подготовка началась давно. По меньшей мере полтора года назад, а вероятнее, даже два.

— От восемнадцати до двадцати четырех месяцев? — изумилась Кимберли.

— Мы предполагаем, что он начал с Мэнди, — сказал Рейни. — Возможно, вышел на нее на встречах обществ «Анонимные алкоголики». После этого события стали развиваться быстрее.

— Ее новый приятель, — вставила Кимберли. — Она упомянула о нем однажды, но я не обратила внимания. Приятели… Этого добра у нее хватало.

— Похоже, он достиг большего, чем другие, — согласился Куинси. — Стал для нее чем-то особенным. Они встречались несколько месяцев. Мэнди ему доверяла. Может быть, даже влюбилась.

— Но ведь то, что с ней случилось, было несчастным случаем, — возразила Кимберли. — Мэнди выпила и села пьяная за руль. Она и раньше так поступала. Он-то здесь при чем?

Ей ответила Рейни:

— Мы считаем, что в ту ночь этот ее приятель был с ней. По словам одной бывшей подруги, Мэнди, возможно, начала пить еще вечером. Я не склонна доверять этой подруге и вполне допускаю, что твоя сестра была трезва, когда встретилась позднее с тем самым приятелем, и это он ее напоил. Так или иначе, наш таинственный незнакомец привел в негодность ремень безопасности, так что она не смогла пристегнуться. Потом он сел в машину вместе с ней, пристегнулся, чтобы не пострадать в случае аварии, и… то ли предоставил дальнейшее судьбе, то ли сам помог ей налететь на столб.

— Он был с ней в момент аварии?

— Да.

— О Боже, он же убил старика!

Кимберли в ужасе прикрыла рот ладонью. Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Что взять с Мэнди? Сестра всегда принимала неверные решения и вела себя так, словно нарочно напрашивалась на неприятности. Когда наутро после несчастья ей позвонила мать, Кимберли даже не удивилась. Наверное, подсознательно она ожидала, что рано или поздно Мэнди вляпается во что-то серьезное. Наверное, годами ждала именно этого звонка. Такой уж стиль жизни выбрала ее сестра. Но ведь старик-то всего лишь вышел прогулять собачку.

— Однако же она не умерла, — собравшись с силами, напомнила Кимберли. — Мэнди ведь не умерла в полном смысле этого слова. Разве это не должно было напугать его?

— Даже если бы Мэнди вышла из комы, что бы она сказала? Что бы помнила? — Рейни пожала плечами. — Тело могло выжить, но мозг…

— Значит, о ней можно было не беспокоиться. — Думаю, все прошло примерно так, как он и спланировал.

— Но как же мама? Я представляю, что он мог заболтать Мэнди, втереться к ней в доверие. Но с мамой бы этот фокус не прошел. Определенно не прошел бы.

— Прими во внимание обстоятельства, — не согласилась с ней Рейни. — Бетти только что похоронила старшую дочь. Ей одиноко, она пытается найти какой-то выход из этого состояния. И тут появляется Тристан Шендлинг, тот самый мужчина, который несколько месяцев встречался с твоей сестрой. Подумай, сколько всего он мог узнать от Мэнди о твоей матери. Какая ей нравится музыка, ее любимые блюда, предпочтения в одежде. Уравнение получается не такое уж и трудное. Убитая горем мать. Хорошо информированный, обворожительный мужчина. У нее не было ни единого шанса.

— Думаю, чтобы завоевать доверие Бетти, он сделал кое-что еще, — сказал Куинси. — Думаю… думаю, он сыграл на том, что получил почку от Мэнди. Что ему пересадили ее почку.

— Что?

Кимберли и Рейни непонимающе уставились на него.

— Когда мы разговаривали в последний раз, Бетти спросила меня о трансплантации органов. Не передается ли реципиенту нечто большее, чем просто ткань. Например, привычки, чувства или душа. Я тогда пропустил это мимо ушей. И только сегодня задумался, почему она об этом спросила.

— Боже мой, — пробормотала Рейни. — Прошло лишь несколько недель после того, как Бетти дала разрешение отключить Мэнди от системы жизнеобеспечения, и вот появляется человек, утверждающий, что носит в себе частичку ее дочери.

— Умно, — заметил Куинси.

— Принцип домино, — сказала Кимберли. — Он начал со слабейшего, с Мэнди. Потом воспользовался ее смертью, чтобы подобраться к маме, а теперь…

Она посмотрела на отца и по его мрачному лицу поняла, что он думает о том же.

— Вот дерьмо! — Рейни спрыгнула с дивана. — Подстава, Куинси. То, о чем мы говорили раньше. Даже если не все получилось идеально, это не важно. Дело все равно сделано. Подумай! Бетти убита. Ты, как ее бывший супруг, уже на прицеле у копов. Несколько лабораторных тестов, и ты становишься подозреваемым номер один. Он устраняет тебя, пусть даже временно. Убить Мэнди, чтобы подобраться к Бетти. Убить Бетти, чтобы убрать со сцены тебя. Остается только Кимберли. Одна. Идеальный план!

— Но… но ведь тебя не осудят, верно? — в отчаянии спросила Кимберли.

Куинси ошеломленно смотрел на Рейни.

— Это не имеет значения, — прошептал он, поворачиваясь к дочери. — Рейни права. Как только я стану подозреваемым, полиция уведомит об этом Бюро. Далее по установленной стандартной процедуре. Меня переводят на бумажную работу, у меня забирают оружие, кредитки. И даже если дело не дойдет до суда, то все равно… я не смогу защитить тебя. Господи, он хорошо все продумал.

— Он? Да кто же, черт возьми, этот «он»? — крикнула Кимберли, обращаясь к ним обоим. Никто не ответил.

18

Дальше — хуже. Куинси хотел, чтобы дочь немедленно отправилась в Европу. Кимберли кричала, что никуда не поедет. Куинси заявил, что сейчас не время упрямиться. Кимберли рассмеялась — уж кто бы говорил об упрямстве! — потом смех сменился слезами, и это почти добило Куинси. Он стоял посреди неприбранной комнаты, стиснув зубы, растерянный, и смотрел на плачущую дочь.

В конце концов Рейни отвела его в спальню. За последние двое суток Куинси вряд ли спал более четырех часов и нуждался хотя бы в коротком отдыхе. Потом она сварила свежий кофе, и они с Кимберли сели к столу. Яблоко от яблони… девчонка тоже пила черный без сахара. Рейни нашла в холодильнике немного молока, потом наткнулась на сахарницу.

— Не смейся, — сказала она, насыпая в чашку несколько полных ложек. — Просто мне не нравится, когда кофеин гуляет у меня в крови в одиночку.

— А отец это видел?

— Пару раз.

— Он не сильно тебя высмеял?

— Ну, если оценивать критичность его замечаний по десятибалльной шкале, я бы определила ее в двенадцать баллов.

— Не так уж и плохо. У моего дедушки ты бы получила все пятнадцать.

— Твой дедушка еще жив? — удивилась Рейни. Куинси никогда не рассказывал о своем отце, даже не упоминал о нем. Если на то пошло, он и о матери ничего не говорил; только однажды вскользь заметил, что она умерла, когда он был еще ребенком. Кимберли подула на кофе.

— Дедушка жив. Если, конечно, можно так сказать о человеке с болезнью Альцгеймера. Мы познакомились, когда мне исполнилось то ли десять, то ли одиннадцать. И потом приезжали к нему несколько раз летом, но в последнее время не делали даже этого. Он никого не узнает, даже папу, и, кроме того… Скажем так, дедушка не любит чужих.

— Да, тяжелый случай. А каким он был раньше?

— Крепкий. Неразговорчивый. По-своему интересный. Обычно мы ездили к нему на Род-Айленд. Там у него ферма, Дедушка разводил цыплят, у него были лошади, коровы и яблоневый сад. Нам с Мэнди там нравилось. Много места, есть где побегать, куда забраться.

— Ваша мать не возражала? — скептически спросив Рейни.

Кимберли улыбнулась.

— Как сказать. Помню, однажды на ферму свалился воздушный шар с какими-то туристами или что-то вроде этого. В корзине был гид, такой парень в очках. Представляешь, шар падает, а этот парень вопит, чтобы пассажиры хватались за ветки яблонь. Потом — бах! — они плюхаются прямо в поле. Мама выскакивает из дома, такая взволнованная. «О Господи! Вы видели? О Господи!» Из курятника выходит дедушка, подходит к шару и смотрит на тех бедолаг, не говоря ни слова. Гид начинает нервничать. Вытаскивает бутылку и принимается лепетать насчет того, что ему очень жаль, что сейчас приедет грузовик, мол, возьмите бутылочку вина за причиненные неудобства и все такое. Дедушка смотрит на него, потом говорит: «Это Божья страна». Поворачивается и исчезает в курятнике. Вот такой он, дедушка.

— Мне он нравится, — не кривя душой сказала Рейни.

— Да, замечательный был дед, — согласилась Кимберли и тут же мудро добавила: — Но иметь такого отца я бы не хотела.

Они замолчали, вернувшись к кофе.

— Вы с отцом встречаетесь? — поинтересовалась Кимберли, когда молчание стало затягиваться.

— Спроси что-нибудь полегче, — ответила Рейни, делая вид, что больше всего на свете ее привлекает вот эта чашка кофе.

Однако Кимберли унаследовала от отца не только упрямство.

— Ты еще довольно молодая, — сообщила она, глядя на гостью в упор.

— Знаю.

— Сколько?

— Тридцать два.

— Мэнди было двадцать четыре, когда она умерла.

— Тем больше причин не обращать внимания на такую чепуху, как возраст.

— Значит, вы встречаетесь? Рейни вздохнула.

— В прошлом да, у нас что-то было. Сейчас… Не знаю. Когда Куинси проснется, окажи мне любезность, спроси у него сама.

— Как вы познакомились?

— В прошлом году. Бейкерсвиллское дело.

— О, — с чувством произнесла Кимберли. — Понимаю. Жуткий случай.

— Можно и так сказать.

— Это ты лишилась работы?

— Я.

Кимберли кивнула с видом человека, только что познавшего тайны людских душ.

— Теперь я вижу, в чем проблема.

— Отлично. Может, и мне объяснишь?

— Дело не только в возрасте. Вы находитесь на разных фазах жизненного цикла, что разводит вас еще дальше друг от друга. Ты должна перестроиться, то есть вернуться в младенчество, а ему менять нечего, он остается мужчиной средниx лет. Через такую пропасть перебросить мостик нелегко. На мой взгляд, проблема установления успешных отношений на фоне столь сложных карьерных вопросов станет вызовом для нового поколения, в котором каждый из супругов будет иметь независимый доход.

— Работаешь по этой теме, да?

— Моя тема — «Вызовы современности: рост урбанизации и его влияние на личность с расстройством психики».

— О! У меня была по нарушениям эмоциональных связей. Ну, знаешь, почему в благополучных семьях появляются эти маленькие гребаные психопаты.

Кимберли мигнула:

— Нарушение эмоциональных связей. Одна из моих любимых тем. — Она уже с большим интересом посмотрела на Рейни. — Я не знала, что ты специализировалась в психологии.

— Бакалавр. До магистра я уже не дошла.

— Все равно, круто.

— Спасибо.

Они снова вернулись к кофе, но вскоре Кимберли тихонько попросила:

— Рейни, ты не могла бы рассказать что-нибудь о себе? Честно говоря, легче препарировать чужую жизнь, чем думать о своей собственной.

— Мне действительно очень жаль, что все так получилось, Кимберли.

— Кто теперь поможет мне спланировать свадьбу? К кому я обращусь, когда буду ждать первого ребенка? Кто будет держать меня за руку, когда я в первый раз увижу свою дочурку и стану искать в ее личике черты Мэнди и мамы?

— Мы найдем того, кто это сделал. Найдем и заставим заплатить за все.

— Разве от этого станет легче? Посмотри на себя, вспомни, что произошло в прошлом году. Вы нашли того, кто все это сделал. Вы с моим отцом убили его. Тебе стало лучше?

Рейни промолчала.

— Так я и думала, — сказала после недолгой паузы Кимберли.

Куинси спал и видел сон. Во сне он снова был в Филадельфии, шел по прекрасному, а теперь разоренному дому Бетти. В руке у него была наволочка, и он собирал устилавшие пол перья. Потом он оказался около кровати, держа в руках расползавшиеся внутренности бывшей жены, лихорадочно пытаясь убрать их в ее распоротый живот.

«Нет, — приказало ему подсознание. — Не позволяй ему взять верх. Он хочет, чтобы ты запомнил ее такой».

Сон понес Куинси в прошлое, мозг старался найти другие, счастливые, моменты. Бетти… спутанные волосы, влажное от пота лицо. Без помады и туши, без сережек, но ее улыбка могла бы осветить весь город. Она лежит на белой больничной кровати и держит их первого ребенка. Он сам… осторожно трогает малышку. Какие у нее чудесные пальчики. Десять пальчиков на руках, десять на ногах. Потом гладит жену по щеке. Говорит, какая она красивая. И обещает, что будет лучшим отцом, чем его собственный. Новая семья. Все заново. Сердце переполняет счастье.

Шестнадцать лет спустя. Бетти входит в комнату с испуганным лицом. Она только что резала морковку на кухне. Нож соскользнул. Она зажимает порезанный палец. Он только что вернулся из Калифорнии. Двадцать пять трупов на склоне холма, пятнадцать из них молодые женщины, двое детей. Говорит жене: «Дорогая, это всего лишь царапина».

Бетти кричит: «Я так больше не могу! Как я могла выйти замуж за человека, который так холоден, так чертовски равнодушен!»

Время мчится вперед. Он в Массачусетсе, сидит в засаде. Наживка — женщина. Тесс Уильямс, вернувшаяся домой в надежде выманить из неизвестного укрытия своего бывшего мужа-убийцу. Все идет наперекосяк. Он в доме, когда с улицы доносятся выстрелы. Приказывает Тесс не подходить к двери. Обещает, что здесь она в безопасности. Появляется Джим Беккет и расстреливает его в упор из двуствольного обреза.

Куинси думает: «Что-то мне слишком жарко для человека, который так чертовски холоден». Какое-то время спустя, только что выйдя из госпиталя, получив отпуск, вывозит своих девочек на уик-энд за город.

— Как ты? — спросил он у Бетти.

— Лучше.

— Я по тебе скучаю.

— Нет, не скучаешь.

— Бетти…

— Возвращайся на работу, Пирс. Ты же изображаешь из себя бога, зачем пытаться играть роль мужа?

Куинси проснулся. Он лежал в темной комнате, глядя на проникающие через опущенные жалюзи полоски света с танцующими в них пылинками, слушая звуки огромного города за стенами квартиры, в которой жила его дочь.

— Мне так жаль, Элизабет, — прошептал он.

Потом Куинси встал и вышел в соседнюю комнату, где последний из оставшихся в живых членов его семьи смотрел «Скорую помощь». Рейни сидела рядом. Ее короткие, торчащие во все стороны волосы резко контрастировали с длинными немытыми прядями Кимберли. Большие серые глаза и широкие скулы словно бросали вызов тонким чертам патрицианского лица его дочери. Инь и Ян, подумал он. Обе были столь прекрасны, что у него защемило сердце. Какое-то время Куинси просто стоял, жалея о том, что не можете остановить время, о том, что не в его силах остановить этот миг, миг покоя и мира.

— Леди, — сказал он, — у меня есть план.

19

Рано утром в четверг, когда специальный агент Гленда Родман только собиралась отправиться спать после ночного дежурства, экран монитора показал стоящего у ворот Куинси. Накануне Гленда спала всего два часа, когда ее подняли с постели и отправили в Филадельфию, но теперь события той ночи казались делом далекого прошлого. Два часа сна были отклонением. Все остальное — поездка в Филадельфию, осмотр места преступления, возвращение в дом Куинси, прослушивание непрерывно поступающих на автоответчик посланий с угрозами, проклятиями и пожеланиями скорой и мучительной смерти в адрес Куинси — было нормой.

Их, этих сообщений, набралось уже триста пятьдесят девять. Некоторых из звонивших Куинси лично отправил за решетку. Другие просто ненавидели федералов. Третьи звонили от скуки. Ясно было одно: информация, содержавшая домашний номер телефона сотрудника ФБР и почти открыто передававшаяся через всевозможные печатные издания, разошлась по многим тюрьмам. Каждый считал своим долгом выразить свое мнение. Некоторые, надо признать, обладали завидным воображением. А кто-то зашел так далеко, что даже устроил для него смертельную ловушку. И это было еще не самое плохое.

Гленда нажала кнопку и впустила Куинси в его же владения. Агент был в том же, что и накануне, костюме. Бледное, усталое лицо. Монитор не давал возможности определить выражение. Возможно, сам того не ведая, Куинси уже давно стал легендой в Бюро. Сейчас Гленда не испытывала к нему ничего, кроме жалости. И еще ей было любопытно, что он предпримет.

Куинси постучал в дверь. Она любезно его впустила.

— Мне надо кое-что забрать, — сказал он.

— Конечно.

— Загляну к Эверетту, а потом собираюсь уехать из города.

— Полиции Филадельфии это вряд ли понравится.

— В первую очередь я должен позаботиться о дочери.

Куинси исчез в спальне, и вскоре Гленда услышала, как он открывает дверцу шкафа.

Не зная, чем занять себя, Родман прошла в его кабинет. Интересно, проведя в доме Куинси уже два дня, она так и не ощутила незримого присутствия человека, прожившего здесь много лет. Несколько комнат вообще пустовали. Стены в основном голые, а на кухне даже мыши было бы нечем поживиться. Лишь в домашнем кабинете присутствовало то, что можно назвать атмосферой жилища, поэтому Гленда заходила сюда чаще, чем в другие помещения. Хотя бы для того, чтобы укрыться от безликой пустоты огромного пространства.

Здесь стояла старая стереосистема, предлагавшая относительный комфорт в виде нескольких катушек с записями классического джаза. Большую часть стоящего в углу прекрасного антикварного стола вишневого дерева занимал последней модели факс. Дипломы и грамоты в золоченых рамках хотя и не висели на стенах, а стояли на столе, но по крайней мере были извлечены из какого-то ящика, тогда как груда не разобранных коробок все еще пылилась в углу. Кресло, обтянутое черной кожей, стоило, должно быть, немалых денег. Судя по всему, основную часть времени Куинси проводил именно в этой комнате. Иногда Гленда даже улавливала слабый запах одеколона.

Едва она, чувствуя себя непрошеным гостем, опустилась в кресло, как зазвонил телефон. Выполняя инструкции, Гленда не стала снимать трубку, предоставив это право автоответчику

— Привет, малыш, — пропел чей-то голос. — Слышал что вы пытаетесь проводить новую политику открытости. Ценю. Видит Бог, здесь и поговорить-то не с кем. Огорчен известием о твоей роскошной дочурке. А вот твою бывшую эту фригидную сучку, совсем не жаль. Прошел слушок, что кто-то раскопал твой номер. Охотник превратился в дичь. Не беспокойся, Куинси, я поставил на тебя в нашем тюремном тотализаторе. Сто к одному — вот мой стиль. Давно жизнь не была такой интересной».

Звонивший повесил трубку. Хороший звонок, подумала Гленда, долгий, его можно отследить. Хотя толку от прослушки было немного: она лишь доказывала, что заключенные читают тюремные бюллетени. Если уж на то пошло, половина звонивших с радостью оставили бы свои имена и прочие сведения.

Выйдя из кабинета, Гленда обнаружила Куинси на кухне; он стоял у автоответчика с небольшой черной дорожной сумкой в руке.

— Мы все записываем, — объяснила она.

— Сто к одному. — Он посмотрел на нее исподлобья. — Учитывая, скольких из них я лично упрятал за решетку, можно было бы ожидать большего.

— У меня есть копия объявления, — сказала Гленда, торопясь направить разговор в. профессиональное русло, и скрылась в кабинете.

Когда она вернулась, Куинси, успевший за это время поставить сумку на пол, стоял у пустого холодильника с видом человека, открывавшего его много раз и все же надеющегося увидеть что-то другое. Это Гленде было понятно. В ее собственном никогда не заводилось ничего, кроме бутылки воды и нежирного йогурта, и все же она систематически учиняла проверки на предмет наличия жареного цыпленка.

Гленда передала Куинси факс. Обычный листок размером четыре на четыре дюйма.

«Репортер „Би-эс-ю продакшнс“ ищет конфиденциальную информацию о жизни у ворот смерти. Заинтересованные лица могут связаться с головным агентом Пирсом Куинси, в дневное время по следующему номеру…»

— Без особых ухищрений, — с раздражающим спокойствием прокомментировал Куинси. — «Би-эс-ю продакшнс». Головной агент. Жизнь у ворот смерти.

— Шифр может быть и более сложным. Насколько я знаю, заключенные обычно маскируют свои сообщения под невинную переписку. Иногда они играют буквами. Например, вместо ОБМ/ПС, что означает Одинокий Белый Мужчина/ Пожизненный Срок, пишут что-то вроде ОЧС/С, что расшифровывается как Организация Черная Сила/Сообщение. Те кто знает шифр, легко находят нужную информацию.

— Такова уж сила массовой журналистики. И людей, у которых слишком много свободного времени.

— Нам уже известно, что это объявление появилось в четырех крупных изданиях: «Тюремные новости», «Национальный тюремный проект», «Тюремное братство» и «Свободу сейчас». Общее число подписчиков превышает пять тысяч. Вроде бы немного по сравнению с общей численностью заключенных, но, судя по отчетам, по крайней мере одно объявление доходит до каждого из четырех самых крупных исправительных учреждений. Мы полагаем, что далее информация распространяется уже в устной форме.

— Слухи расходятся быстро, — пробормотал Куинси. — Номер моего телефона и, соответственно, домашний адрес получили столь широкое распространение, что противопоставить что-то волне звонков мы уже не можем. Кто знает, где я живу? Кто не знает?

— Оригинальный вариант объявления обнаружен в «Национальном тюремном проекте». Мы отправили его в криминалистическую лабораторию. Информацию получим уже в ближайшие дни. Рэнди Джексон пытается установить, как неизвестный узнал ваш незарегистрированный номер. Уверена, что результаты будут.

— Номер телефона ему дала Мэнди. Он использовал мою дочь.

Куинси положил на стол бумажку с факсом, повернулся и впервые посмотрел в глаза Родман. Взгляд был жесткий, выражение лица непроницаемое, и именно это сильнее всего поразило Гленду. Диссоциация, решила она. События последних восемнадцати часов ввергли его в состояние шока, и мозг пытался справиться с ситуацией, разрушая ассоциативные связи. Пока ее профессиональное «я» занималось этим анализом, «я» непрофессиональное ощутило легкое покалывание в области затылка. Гленда уже видела этот отстраненный взгляд. На старых черно-белых фотографиях Теда Банди[8]. Некоторые всерьез полагали, что криминалистов, составляющих психологические профили убийц от самих убийц отделяет весьма тонкая линия. В случае с Куинси этой разделительной линии не было вообще. Покалывание в области затылка стало сильнее, по спине пробежала дрожь.

— Смерть моей дочери не была результатом несчастного случая, — сказал Куинси. — Рейни Коннер добыла свидетельства того, что некто привел в негодность ремень безопасности.

— О нет, — прошептала Гленда.

— Мы считаем, что он познакомился, затем сблизился с ней и вошел в доверие. Установить, что именно ему известно, невозможно. Хобби, увлечения, привычки, пристрастия. Возможно, он знает имена и адреса моих друзей. У него, несомненно, есть номер телефона и адрес этого дома. Так что вам не следует оставаться здесь одной.

— Я не одна, — автоматически ответила Гленда, потому что Бюро никогда не отправляло на оперативное задание одного агента. — Есть еще специальный агент Монтгомери. Куинси молча посмотрел на нее, потом провел взглядом по пустым комнатам.

— Монтгомери сейчас занят, — словно оправдываясь, сказала Гленда.

— Почему он вообще работает по этому делу? Это ведь не его профиль.

— Сам попросился. Вы ведь один из нас. Нам всем важно докопаться до истины, это в общих интересах. Куинси снова посмотрел на нее. Теперь Гленда начала понимать, на чем основана его репутация. Твердый, проницательный, испытующий взгляд. Она не выдержала, отвела глаза.

— Монтгомери… Монтгомери работал по делу Санчеса. Вначале.

Она промолчала. Всем было известно, что первый агент завалил дело Санчеса пятнадцать лет назад. Даже когда полиция уже располагала свидетельствами того, что убийца действует не один, он продолжал настаивать на своей версии, согласно которой преступления совершал харизматический социопат-одиночка вроде Теда Банди. В дальнейшем лос-анджелесские полицейские обнаружили следы цементной пыли и стали проверять не только сотрудников юридических школ, но и «синих воротничков». Полиция пришла в ярость. Монтгомери убрали. Все остальное вошло теперь в историю правоохранительных органов.

— Это объясняет его тон и стиль одежды на совещании у Эверетта, — прокомментировал Куинси. Родман сдержанно улыбнулась:

— Какой смысл лезть вон из кожи, когда карьера уже пошла под откос.

— Это его ошибка. Очевидно, не единственная. Будьте внимательны, чтобы в следующий раз он не потащил вас с собой.

— Здесь со мной ничего не случится. У вас прекрасная охранная система, к тому же мы позволили себе внести кое-какие усовершенствования. Позвольте мне вам показать.

Гленда подвела Куинси к передней двери, где на стене рядом со звонком была установлена новая панель. Прежде для того, чтобы открыть дверь, требовалось всего лишь набрать комбинацию из четырех знаков. Теперь на пластиковой панели разместились дополнительно сканер и цифровой дисплей.

— Это устройство сочетает пин-код и технологию считывания отпечатков пальцев, — объяснила Гленда. — Не надо отпирать дверь ключом и сразу же набирать код. Вы вводите пин-код, а затем прикладываете палец к сканеру. Если система находит ваши отпечатки в файле, то автоматически отключается и позволяет войти. Вы закрываете дверь, и она сразу же настраивается на следующего гостя. Другими словами, дом надежно защищен, и чтобы попасть в него, простой последовательности цифр уже недостаточно.

— Система настроена на несколько человек?

— Да, мы ввели в нее ваши отпечатки, Монтгомери и мои. При необходимости можно добавить другие. Так что мы можем входить и выходить в любое время. Кроме того, отпадает необходимость иметь ключ, что способствует повышению уровня безопасности, так как ключ могут украсть или подделать.

Куинси кивнул.

— А как насчет похищения отпечатков? Кто-то уже похитил мое имя. Возможно, он снял и мои отпечатки. Например, с письма, которое я посылал Мэнди.

— Не пройдет, — сказала Гленда. — Сканер не только сверяет капиллярные линии, но и анализирует температуру пальца и электрические показатели. Снятые отпечатки не дадут ни нужной температуры, ни электрических показателей. — Она сдержанно улыбнулась. — Отрезанный палец тоже не поможет.

Куинси снова кивнул. Гленда видела, что ему это нравится.

— Как насчет запасного варианта? Должны же быть способы обойти защиту? Например, у домовладельца может оказаться рука в гипсе. Или он порежет палец, что приведет к временному изменению отпечатка. Компания должна предусматривать такие случаи.

— Специалисты компании подумали и об этом, и о многом другом. Их ребята изобретательнее вас, Куинси. В файл занесены отпечатки всех десяти пальцев. Так что хозяин попадет домой, даже если у него останется только один палец.

Куинси качнулся на каблуках. Наконец-то ей удалось произвести на него впечатление.

— Почему я не купил такую? — пробормотал он.

— Покупателями могли стать только корпорации. Частные лица получили разрешение на приобретение только сейчас. — Гленда набрала пин-код, приложила к сканеру указательный палец и открыла переднюю дверь. Вернувшись в дом, она сказала: — Итак, у нас первоклассная охранная система, камеры слежения, установленные почти во всех комнатах, и прослушка телефонной линии. А если наш таинственный незнакомец все же проникнет в дом, пройдя все эти препятствия, то у меня есть еще вот это. — Гленда похлопала по плечевой кобуре.

— Неплохо. Но имейте в виду, что моя бывшая жена тоже верила в надежность охранных систем, занималась на вечерних курсах самообороны и определенно не была наивной простушкой.

— Она не ждала беды. А я готова ко всему. Не стоит недооценивать меня.

— Я не стану вас недооценивать, если вы пообещаете не недооценивать его.

Куинси невесело усмехнулся. Странно, но это движение уголков губ лишь придало его лицу грустное выражение. Только теперь Гленда вдруг поняла, что он обеспокоен. По-настоящему обеспокоен. Но понимает ли это сам Куинси?

— Куда вы собираетесь? — уже более мягким тоном спросила она.

— Мы уедем из города. Дочь сейчас заканчивает свои дела. Рейни решает кое-какие вопросы. Отправляемся завтра утром. Здесь мы на виду. Он слишком многое о нас знает. О том, где мы живем. О наших семьях. О наших друзьях. Надеюсь лишить его этого преимущества.

— Неплохая мысль.

— Я же эксперт. Спросите у Бетти. Или у Мэнди.

— Куинси…

— Мне надо идти.

— Что мы скажем полиции Филадельфии?

— Скажите, что я забочусь о своей дочери. Буду на связи.

— Место преступления… — начала Гленда. — Вы же знаете, что у них будут вопросы. Он молчал.

— Куинси, там все подстроено. Вас подставили. Я это знаю, но полицейские не знают. Ваше исчезновение будет интерпретировано как еще одно указание на то, что ее убили вы. В конце концов, кто лучше федерального агента сумеет инсценировать сцену убийства?

— Знаю.

— И еще та записка… Оставить ее в брюшной полости… Это… очень жестоко, Куинси. И говорит не в вашу пользу. В этом есть что-то личное.

— Анализ записки уже готов? — резко спросил он. Она покачала головой:

— Нет, еще слишком рано. Я лишь хочу сказать, что записка не убедит их в вашей невиновности. По крайней мере не убедит полностью. В конце концов, вы бывший супруг, а значит, подозреваемый номер один.

— Я не убивал Элизабет.

— Конечно, нет!

— Поверьте, Гленда. Вы хороший агент. Я не убивал ее. Она помолчала. В Бюро тупых не держат, и Гленда, разумеется, не могла не заметить, что в его словах кроется подтекст.

— Есть что-то еще, верно?

— Этот человек… он очень, очень умен.

— Как бы умен он ни был, нам встречались не глупее. Мы возьмем его.

— Вы так полагаете? Я просмотрел все свои старые дела. Никаких следов. Ничего. Гленда, повторяю еще раз: не оставайтесь здесь одна.

— Все будет в порядке.

— Думаю, вы не понимаете. Я вывожу дочь из игры. Ее он не достанет, так что можно только гадать, на кого придется следующий удар.

20

— Не могу поверить, что ее больше нет.

Кимберли сидела в кабинете профессора Эндрюса. Последние лучи солнца медленно угасали, уступая место мягким серым сумеркам. Первый День. Так назвала Кимберли этот четверг. Первый День без матери. Пальцы вцепились в жесткое сиденье старого стула, как будто это могло помочь удержать этот день, не дать ему закончиться. За Первым Днем последует Второй День, Третий, Четвертый… Потом пойдут месяцы. Второй, Третий, Четвертый… Потом годы… По ее щекам текли слезы.

Кимберли пришла сюда с твердым намерением вести себя сдержанно, по-деловому, профессионально. Ей придется уехать из города. Она коротко расскажет профессору о событиях последних дней. Потом уведомит его о том, что обстоятельства вынуждают ее отказаться от интернатуры. С достоинством. Твердо. Без эмоций. Таковы были ее намерения. Черт возьми, она же почти магистр. Она похоронила сестру, а теперь вот и мать. Она уже перестала быть молодой женщиной, даже если и была ею когда-то.

Кимберли вошла в теплый тесноватый кабинет с беспорядочно наваленными там и тут кипами бумаг и засыхающими в горшках цветами, и от ее решительности, собранности и самообладания ничего не осталось. Глаза наполнились слезами. Она стояла перед человеком, которого уважала почти так же, как отца, и из ее рта вылетали кусочки и обрывки того, что должно было быть изложено сухо и коротко. И замолчала только тогда, когда от рыданий перехватило горло.

Доктор Эндрюс подвел ее к стулу. Принес стакан воды. Потом сел по другую сторону заваленного бумагами стола, сложил руки и стал терпеливо ждать, пока Кимберли успокоится. Он не произносил обычных в таких случаях банальностей, не выражал сочувствия, не вздыхал и не гладил ее по плечу — не его стиль.

За десять лет работы в университете доктор Маркус Эндрюс снискал себе репутацию человека, способного одним лишь взглядом своих холодных голубых глаз доводить до слез самых блестящих кандидатов на степень доктора философии. Его возраст, если верить слухам, колебался где-то между шестьюдесятью и бесконечностью. Редеющие седые волосы, постоянно нахмуренные брови и склонность к твиду — таким выглядел в глазах большинства доктор Эндрюс. В действительности он был человеком среднего роста, с гибким и крепким — результат многолетних занятий йогой — телом, умеющим чудесным образом вырастать в глазах студентов, когда обрушивался на аудиторию с требованиями думать шире, смотреть глубже и — ради Бога! — быть смышленее.

Поговаривали, что его карьера началась в знаменитой тюрьме Сан-Квентин, где он какое-то время работал психиатром. Работа заинтриговала Эндрюса настолько, что он получил докторскую степень по криминологии и сделал себе имя на исследовании проблемы институционализации преступников, придя к выводу, что сама природа тюрем гарантирует повторение актов жестокости и насилия, когда в общество возвращаются закоренелые уголовники.

Жесткий, требовательный, грубоватый. И очень умный. Кимберли относилась к нему с огромным уважением.

— Может, вам стоит начать сначала, — предложил доктор Эндрюс.

— Нет. Не хочу проходить через это еще раз. Слишком больно, слишком тяжело. Я просто не могу. Странно, я всегда удивлялась, как отец может приходить домой после такой работы и выглядеть совершенно спокойным, собранным. Полицейские, какими их показывают по телевизору, возвращаются с места преступления нервными и мрачными, они пьют и курят, матерятся и дерутся. Это мы с сестрой понимали. Это имело смысл. Но когда папа приходил домой, он… он был как застывший пруд. Можно было сколько угодно изучать его лицо, оно оставалось непроницаемым. Я поняла это только теперь. Его работа — это война. На войне недопустимы эмоции. Они твой враг.

— Как по-вашему, что почувствовал бы ваш отец, если бы услышал вас сейчас? — спросил доктор Эндрюс.

— Ему было бы неприятно, больно.

— А тот человек, который избрал вашего отца своей мишенью, в чем его цель?

— Сделать папе больно, — ответила Кимберли и, поняв смысл вопроса, опустила голову.

Доктор Эндрюс посмотрел на нее своим знаменитым взглядом.

— Если это война, мисс Куинси, то чья сторона сейчас имеет преимущество? Кто побеждает?

— Моя мать терпеть не могла его работу.

— Уровень разводов в семьях, где супруг является сотрудником правоохранительных структур, непропорционально велик.

— Нет, мама ненавидела именно то, что делал он, то, что всегда присутствовало в его работе. Насилие. Грязь. Ей казалось, что он принадлежит не нам, а ей, этой грязной, мерзкой работе. Она создала прекрасный дом. Растила двух прекрасных дочерей. А отец как будто предпочитал жить в той грязи, в той темноте.

— Это призвание. Вы же понимаете.

— В том-то и дело. Моя сестра погибла, маму убили, и мне плохо, я злюсь, но… У меня есть мотивация. Впервые за несколько последних месяцев я чувствую себя так, словно наконец-то проснулась. Раньше я как будто пребывала в заторможенном состоянии, а теперь… теперь я хочу поймать ублюдка. Хочу читать отчеты с мест преступлений, хочу выслеживать это чудовище, хочу сорвать с него маску и увидеть его подлинную мерзкую личину. И это желание сильнее, чем горе по матери. Доктор Эндрюс, что с нами такое?

И тут произошло неслыханное: ее собеседник наконец-то улыбнулся, жесткое лицо на мгновение смягчилось.

— Ах, Кимберли. Разве вы еще не заметили, что криминологи никогда не изучают криминологов?

— Мы больные, да? С отклонениями? Он покачал головой:

— Мы интеллектуалы. Наше стремление понять причины происходящего превосходит гнев, вызванный тем, что происходит.

— Гнев чище, — с горечью сказала она.

— Гнев лишен конструктивности. Думайте так: полицейские — деятели. Они сталкиваются с явлением и злятся, реагируют эмоционально. Производят аресты. Таким образом они помогают контролировать преступность, но их вмешательство всегда происходит после свершившегося факта. Криминологи, социологи, психологи — мыслители. Нами движет любопытство. Мы проводим исследования. Составляем профили преступников, которые помогают силам правопорядка предотвращать будущие преступления.

— Когда я еще училась в школе, то представляла отца генералом, воюющим в какой-то чужой стране. Я гордилась им. Даже когда мне было обидно, даже когда злилась на отца за то, что он не пришел на игру или опоздал на мой день рождения. Я все равно гордилась им.

Доктор Эндрюс подался вперед:

— Вы говорите, что гордитесь отцом, мисс Куинси, и я вам верю. Но в последнее время вы упорно дистанцировались от него. Почему?

Она напряглась,

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Приступы беспокойства. Вы рассказывали мне о них, но у меня сложилось впечатление, что вы не упоминали об этом в разговоре с отцом.

Кимберли снова опустила голову.

— Я не… не знаю. Я говорю себе, что не хочу беспокоиться о нем. Не знаю. Дело, наверное, не в этом. Не хочу, чтобы он видел меня такой нервной, вздернутой… как Мэнди.

Доктор Эндрюс мигнул. Откинулся на спинку стула. Впервые Кимберли показалось, что он чем-то встревожен. Морщины стали глубже, взгляд утратил непоколебимую твердость, и на мгновение профессор стал почти похож на человека.

— Похоже, мне придется признать свою ошибку, мисс Куинси. Наверное, я ввел вас в заблуждение.

— Что вы имеете в виду?

Она села прямее. Сердце снова заколотилось. «Нет. Вы не можете ошибаться», — думала она. Вселяющий в сердца студентов страх профессор не может опуститься до уровня простого смертного. Мир вокруг раскалывался на кусочки, но боги должны оставаться богами.

— Именно я в самом начале приписал ваши приступы беспокойства стрессу, — сказал доктор Эндрюс.

— Я потеряла сестру, разве это не причина для стресса?

— Да, но теперь у нас есть дополнительная информация. Подумайте о том, что сказал ваш отец. Кто-то открыл охоту на членов вашей семьи. Этот кто-то держит вас под наблюдением по меньшей мере два года.

— Да. — Кимберли непонимающе посмотрела на Эндрюса, и вдруг в голове у нее что-то щелкнуло. Кровь отхлынула с лица. О нет! Нет, нет, нет, нет. — То есть когда мне казалось, что кто-то следит за мной… Вы думаете… думаете, это он?

— Вполне возможно, — негромко сказал доктор Эндрюс и мягко, чего она никак от него не ожидала, добавил: — Мне очень жаль, мисс Куинси. Я сделал чересчур поспешное заключение. Кажется, мне пора послушать собственные лекции.

— Он выслеживает меня.

Кимберли испытала двойственное чувство — злость, смешанную с облегчением. Кто-то, неизвестный хищник, вторгся в ее жизнь и начал охоту на нее, как на какую-нибудь овечку. Это злило ее. И в то же время девушке стало легче, потому что угроза оказалась реальной, а не придуманной, она существовала в действительности, а не только в ее голове. Гусиная кожа, мурашки по спине, холодный пот… Теперь все объяснялось реальной причиной, а не игрой больного воображения. Она не сошла с ума. Сильная, логичная Кимберли осталась сильной, логичной Кимберли. Слава Богу…

— Это соответствует его модус операнди [9]? — продолжал доктор Эндрюс.

— Черт бы его побрал! Он преследует меня! Теперь Кимберли разозлилась. Впервые за последние недели щеки ее покраснели, а спина выпрямилась. И это сделал гнев. На нее охотятся? Ну уж нет, она не позволит на себя охотиться. Профессор внимательно посмотрел на нее и, похоже, удовлетворенный увиденным, кивнул.

— Не забыли, о чем мы говорили? Дайте волю любопытству. Поставьте себя на место хищника. Что его заводит? Что возбуждает?

Кимберли перевела дыхание.

— Игра, — сказала она. — Ему нравится играть.

— Это соответствует тому, что мы о нем знаем. Что еще?

— Он не любит убивать быстро. Его интересует не столько результат, сколько процесс. Убийство для него интимный процесс.

— Вы должны его знать. Он не может быть совершенно посторонним для вас человеком.

— Но возможно, я еще не встречалась с ним, — медленно произнесла Кимберли. — Это ощущение, что за тобой наблюдают… Если бы я уже знала его, ему не нужно было бы следить за мной издалека, он ведь уже был бы частью моей жизни.

— Разведка, — предположил доктор Эндрюс. — Когда у вас это началось?

— Несколько месяцев назад. Получается, он изучает меня. Ищет удобный случай.

— Новый приятель?

— Слишком очевидно. Уже отработанный прием. Он испытал его на Мэнди, а потом применил против мамы. Хотя мы считаем, что маму он взял другим: представился человеком, получившим от Мэнди почку.

Доктор Эндрюс качнул головой:

— Блестящий ход.

— У нас в семье я самая сообразительная, — продолжая размышлять вслух, пробормотала Кимберли. — Он знает об этом от Мэнди и мамы. Они ему рассказали. Я серьезная, я всегда хотела работать в правоохранительных структурах. В восемь лет начала заниматься боевыми искусствами, всегда любила футбол и оружие…

Она замолчала — мозг уже установил связь с недавно появившимся в ее жизни человеком. Обаятельный инструктор по стрельбе, человек, начавший работать в клубе примерно шесть месяцев назад. Даг Джеймс.

— Есть идея?

— Не хотелось бы делать скоропалительные выводы.

— Лучше обезопасить себя, чем потом предаваться сожалениям, мисс Куинси.

Она улыбнулась:

— Это первая банальность, которую я слышу от вас, профессор. Даже не ожидала. Впрочем, вполне уместная. Теперь уже улыбнулся доктор Эндрюс.

— Вы уезжаете, да? Полагаю, именно поэтому и пришли. Стратегическое отступление — не самый худший вариант.

— Я еще не знаю, как долго меня не будет.

— Понимаю.

— И не могу сказать, куда уезжаю.

— Разве я спрашивал?

— Вы… Может, вам стоит подыскать другого интерна. Я не стану возражать.

— В такое-то время? Нет. Уж лучше перечитаю собственные записи. Похоже, мне это не повредит. Надо же так ошибиться. Не хватает только увидеть во сне памятник Вашингтону.

— Доктор Эндрюс… спасибо вам.

— Не за что, мисс Куинси. С вами приятно работать. Больше говорить было нечего. Кимберли поднялась.

Протянула руку. Доктор Эндрюс тоже встал. Ей бросилось в глаза, что он очень серьезен.

— Можно один совет?

— Конечно.

— То, о чем вы говорили, мисс Куинси. Этот человек, ваш противник, похоже, специализируется на том, что ставит своей целью отыскание у жертвы слабого места. Обычно это то, чем она восхищается, в чем испытывает потребность. Ваше уязвимое место — вера в силы правопорядка, врожденное уважение и доверие к любому, кто носит значок.

— Поняла.

Кимберли замялась в нерешительности. То, что она собиралась сказать, представлялось полной глупостью. Но промолчать было бы еще большей глупостью.

«День Первый. У меня нет сестры, моя мама убита, а я учусь подвергать все сомнению».

Взгляд Кимберли переместился к окну, теперь уже темному, а не светлому прямоугольнику. Хлопок карбюратора показался ей выстрелом на заполненной людьми улице.

— Доктор Эндрюс, — тихо проговорила Кимберли, — если со мной что-то случится, вы передадите мои слова отцу? Скажите, что последним, кого я видела в этот вечер, был мой новый инструктор в клубе стрелковой ассоциации. Скажите ему что я встречалась с человеком по имени Даг Джеймс.

21

— Мне нужно имя.

— Анонимность — духовная основа нашей организации, мы не даем подобного рода информацию.

— Ладно. К черту имя; оно все равно было, наверное, вымышленным. Мне нужно описание внешности.

— Повторяю, анонимность — духовная основа нашей организации. Мы не разглашаем такого рода информацию.

— Мистер Зейн, речь идет о расследовании убийства. Либо вы даете информацию мне сейчас по-тихому, либо позднее предоставите ее полиции в ходе официального следствия, о чем станет известно прессе. Итак, вы описываете нужного мне человека, делая это, так сказать, в порядке частного обмена, или по городу начинают ходить слухи о том, что некий психопат-убийца использует собрания общества «Анонимные алкоголики» для выбора жертв. Выбирайте.

Уильям Зейн, председатель местного отделения общества, колебался. Это был высокий, за шесть футов, и крупный, более четырехсот фунтов, мужчина. Его костюм вполне удовлетворил бы требованиям какого-нибудь занимающегося инвестициями банкира, а держал Зейн себя так, что становилось ясно — этот человек привык к беспрекословному подчинению. Рейни сильно подозревала, что в прошлом у него остались как минимум три супруги и забавы с кокаином. Сейчас с точки зрения закона мистер Зейн был чист и занимался достойным делом, руководя собраниями «Анонимных алкоголиков».

Когда-нибудь, решила Рейни, она обязательно пошлет роскошную поздравительную открытку этому чудесным образом исправившемуся представителю человеческого рода. Но в данный момент она хотела всего лишь получить от него имя и описание внешности «приятеля» Аманды, вместе с ней посещавшего встречи тех, кто еще не завязал с пагубной привычкой.

Был четверг, шесть часов вечера, до отбытия в относительно безопасный Портленд оставалось двенадцать часов, и Рейни, не имея на то особых причин, испытывала все возрастающее беспокойство из-за Кимберли. Другими словами, задерживаться здесь ей совсем не улыбалось. Уильям Зейн вздохнул. Встретиться с Рейни он согласился, только когда узнал, что дело Аманды Куинси открыто заново и что речь идет о возможном убийстве. Сейчас руководитель отделения «АА» явно сожалел о своем поспешном решении.

Мистер Зейн поднялся с кресла, с достоинством и значением пронес свое внушительное тело по кабинету и плотно закрыл дверь.

— Вы должны ясно представлять себе, о чем просите, — сказал он. — Залог эффективности работы «Анонимных алкоголиков» в соблюдении простого принципа: мы оказываем конфиденциальную поддержку каждому, кто проявляет желание бросить пить. Мы никому ничем не обязаны — ни судам, ни полиции, никому. Мы не благотворительная организация. И для очень многих людей мы — единственная надежда на спасение.

— Аманде надежда теперь не нужна.

— Но вы спрашиваете не об Аманде. Речь идет о нынешних членах.

Теперь вздохнула уже Рейни.

— Позвольте не согласиться, мистер Зейн. Я — член организации. Да, я бы не пришла на первое собрание, если бы оно не было анонимным, и я перестала бы посещать собрания, став офицером полиции, если бы они не были анонимными. Так что я понимаю вашу озабоченность. Но этот человек убил Аманду Куинси. Подстроил так, что она въехала в телеграфный столб на скорости тридцать пять миль в час. А затем расправился с ее матерью. Хотите посмотреть фотографии с места преступления?

— Нет, нет, нет, нет.

Мистер Зейн энергично замахал руками и даже ухитрился стать еще бледнее. К трем женам и кокаину Рейни добавила еще одну деталь, представив его расхаживающим по кабинету с коробкой кубинских сигар. Интересно, приходилось ли ему когда-нибудь менять подгузники?

— Я ищу убийцу, мистер Зейн, — с чувством сказал она. — Вы хотите подавать людям надежду, но если не поможете мне остановить этого парня, то обречете на смерть других женщин. Так станьте же спасательным кругом для будущих жертв. В данный момент вы — мой единственный шанс найти негодяя.

— Возможно, — согласился наконец мистер Зейн. — Но только неофициально. Без протокола

— Договорились. Садитесь и давайте поговорим. Мистер Зейн сел к большому письменному столу. Рейни достала блокнот.

— Вы помните Аманду Куинси?

— Да, она пришла к нам полтора года назад.

— У нее был спонсор?

— У нее был спонсор. Но я назову вам его имя только в случае крайней необходимости.

— Понятно, а вот фотография, на которой изображена голова женщины, налетевшей на телеграфный столб и…

— Ларри Танц, — сказал мистер Зейн. — Приятный парень.

— Как Аманда Куинси познакомилась с Ларри Танцем?

— Он хозяин ресторана, в котором она работала. Ларри посещал собрания «Анонимных алкоголиков» на протяжении десяти лет и спонсировал многих из своих работников. — Мистер Зейн бегло посмотрел на нее. — Удивительно, сколько пьяниц среди барменов. А ведь есть еще повара…

Рейни закатила глаза и быстро записала в блокнот новое имя. Если Мэнди работала у Ларри Танца, то у него же работала и Мэри Олсен. Интересно.

— Вам не показалось, что между Мэнди и мистером Танцем существовали другие отношения? Ну, выходящие за рамки чисто деловых?

— В нашем отделении существует на этот счет определенная практика. Нашим членам рекомендуется подождать год, прежде чем начать встречаться, — быстро ответил мистер Зейн. — Как вы, несомненно, знаете, завязать с пьянством не так-то легко. Лучше обойтись без дополнительного стресса, который неизбежен в случае разрыва серьезных отношений и даже самых стойких заставляет прикладываться к бутылке. Поэтому первое свидание часто совпадает с годовщиной вступления в организацию.

— Звучит романтично. Так Мэнди трахалась с Ларри или нет?

— Я так не думаю, — сдержанно произнес мистер Зейн.

— Почему? Почему не думаете?

— Во-первых, Ларри — хороший парень. Во-вторых, хотя смерть Аманды и огорчила его — может быть, он даже чувствовал за собой какую-то вину, — я не видел, чтобы он так уж сильно сокрушался. То есть ее гибель не стала для него личной трагедией.

— Что ж, ему повезло. Как насчет кого-нибудь еще? С кем она сблизилась на собраниях?

— У нее появилось много друзей…

— Меня интересуют те, кто стал ходить на собрания примерно в одно время с ней. Между такими людьми обычно складываются особенно близкие отношения.

Мистер Зейн заколебался. Рейни уперлась в него взглядом. Он взял в руки искусно оформленное пресс-папье, вероятно, сувенир из какого-нибудь экзотического путешествия. Она добавила твердости во взгляд.

— Ну, был один парень…

— Имя.

— Бен. Бен Зикка.

— Опишите его.

— Не знаю… Немолодой. Около пятидесяти. Невысокий, примерно пять футов десять дюймов. Редеющие темные волосы. Полноват. Одевался без особого вкуса, определенно покупал все в магазине. — Мистер Зейн с важным видом провел ладонью по рукаву пиджака. — По-моему, он назвался то ли офицером полиции, то ли кем-то в этом роде. Наверное, излишне увлекался пончиками.

Рейни нахмурилась и задумчиво прикусила губу. Она ожидала другого.

— Немолодой, неряшливо одетый… Вы уверены, что с Мэнди был он?

— Абсолютно уверен. С какого-то времени они начали вместе уходить с собраний. Потом я заметил, что они и приезжать стали в одной машине.

— Мы ведь говорим об одной и той же Аманде Куинси, не так ли? Двадцать три года, изящная, светлые волосы, большие голубые глаза?

— Да, она была хорошенькая, — оживился мистер Зейн.

У Рейни вдруг разболелась голова.

— Вы уверены, что у Мэнди и Зикки что-то было?

— Не знаю. Вы спросили, с кем из новых членов она подружилась. Я ответил: из новеньких она подружилась с ним. Сказать по правде, он посещал наши собрания только первые несколько месяцев, а потом перестал приходить. Она тоже появлялась все реже. Ларри Танц уже собирался спросить, в чем дело, когда произошла эта трагедия.

— Итак, Мэнди приходит на собрания, встречает этого парня и постепенно начинает отдаляться от вас.

— Да. — Мистер Зейн пожал плечами. — Вначале со многими бывает именно так. Трудно признать, что ты алкоголик. Еще труднее оставаться трезвым. Немало таких, кто то завязывает, то опять принимается за старое.

— Не было ли на этих встречах другого мужчины, который на ваш взгляд, мог знать Мэнди? Высокий, за шесть футов, хорошо одетый, спортивного телосложения, около пятидесяти?

Рейни описывала человека, которого видела с Бетти соседка, — человека, похожего на Куинси. Но мистер Зейн покачал головой.

— Уверены? — не отставала она.

— Вы, наверное, давно не посещали собрания «Анонимных алкоголиков», мисс Коннер? Человек, который половину своей жизни злоупотреблял алкоголем и наркотиками, редко бывает хорошо одет, не говоря уж о спортивном телосложении. Чудесные превращения случаются с голливудскими кинозвездами, но все остальные выглядят так, как живут. Даже Аманда Куинси не избежала общей участи.

Рейни снова нахмурилась. Получив имя и описание, она нисколько не продвинулась вперед. Скорее, наоборот. Рейни изучающе посмотрела на Уильяма Зейна. Тот не смутился. Не отвел глаза. Черт возьми! Рассчитываешь поймать кого-то на вранье, а он начинает говорить правду.

Рейни взглянула на часы — поздновато, а у нее еще два дела — и поднялась, стараясь не обращать внимания на выражение явного облегчения на лице собеседника.

Однако уже у двери она остановилась и задала последний вопрос:

— На этих ваших встречах вы ведь говорите очень откровенно, не так ли?

— Да.

— О чем говорила Мэнди? Он замялся.

— Фотографии, мистер Зейн. Сцены с места преступления.

— У Мэнди были проблемы с самооценкой. Очень большие проблемы. Она говорила о том, какой у нее знаменитый отец. Какая красивая мать. Какая умная сестра. И еще она говорила о… Скажем так, она относила себя к категории одноразовых блондинок.

— Одноразовых блондинок?

— Мэнди была одержима насилием, мисс Коннер. Ей нравилось смотреть соответствующие фильмы, читать соответствующие книги. Как-то она рассказала, что в детстве пробиралась в кабинет отца и рассматривала учебники по криминалистике, даже читала отчеты о преступлениях. Ей было страшно, но ее снова и снова тянуло к этим ужасам. В этом есть что-то нездоровое. Она делала это не для того чтобы преодолеть страх, а чтобы наказать себя. Понимаете большинство из нас, читая подобного рода романы или смотря фильмы, отождествляют себя с тем, кто борется с преступником. Но не Мэнди. Она отождествляла себя с голубоглазой красоткой блондинкой, с жертвой. Отсюда и это выражение — одноразовая блондинка. Красивая женщина, живущая только для того, чтобы утолить жажду крови какого-нибудь маньяка.

К тому времени когда Рейни вошла наконец в дом, где располагался офис Фила де Бирса, она еще не пришла в себя. По небу катились низкие тучи. В воздухе пахло грозой. Где-то там, вверху, уже стояла почти полная луна, но вечер не принес свежести, а лишь усилил ощущение духоты. Притихли даже сверчки.

Она вышла из машины и настороженно огляделась, готовая в любой момент нажать на спусковой крючок, а уж потом спрашивать, кто там. Девять часов. Кимберли, должно быть, уже вернулась домой. Куинси, вероятно, закончил дела в Квонтико и возвращается в Нью-Йорк. У нее в программе остается еще два пункта. Надо поторапливаться.

Однако вместо того, чтобы поторапливаться, Рейни остановилась посреди парковочной площадки, вглядываясь в кромешную тьму, будто пытаясь найти там что-то, чему не было имени. Где-то далеко проносились, шурша колесами, невидимые автомобили. Свет от четырех уличных фонарей расплывался лужицами по черному асфальту. На Рейни пахнуло густым и тяжелым запахом жимолости и смородины.

— Здравствуйте, мэм.

Она вздрогнула и резко повернулась, бросив руку к пистолету.

Мужчина, стоявший у входа и с любопытством смотревший на нее, точь-в-точь соответствовал фотографии Фила де Бирса в Интернете.

— Не желаете войти? — вежливо спросил он.

Рейни поежилась и кивнула.

— А я только что сварил кофе, — сообщил он, впуская ее в дом. — Эти грозы действуют на меня как-то странно. Дождя проливается столько, что и крысу не утопишь, но у меня постоянно возникает потребность выпить чего-то горячего. Или виски. В данном случае, учитывая, что ваш визит носит профессиональный характер, я ограничился кофе.

— Облом, — сказала Рейни, заработав широкую белозубую улыбку невысокого, аккуратно одетого черного парня.

— Вы меня поймали. У меня есть старое доброе скисшее сусло…

— Хорошо, — мрачно заметила она, — но я алкоголик и пью только кофе.

— Облом, — эхом откликнулся он, и Рейни тут же решила, что парень ей нравится.

Для начала прошли в крохотную общую кухню, которой пользовались все клиенты этого здания. Фил плеснул в чашку малую толику виски, а Рейни засыпала столько сахара и налила столько сливок, что ее партнер рассмеялся.

— Вижу, кое-кто крепко подсел на сладкое, — прокомментировал он.

— Сахар и жиры — это ведь социально приемлемые наркотики.

— И вы их неплохо переносите.

Фил без всякого смущения окинул фигуру Рейни оценивающим взглядом и жестом пригласил пройти в офис, где расположился в вызывающем однозначно греховные мысли, обтянутом красной кожей кресле. Ей же достался жесткий и шаткий кухонный стул, рассчитанный, вероятно, на любителей долгих разговоров.

Фил протянул стеклянное блюдечко:

— «Эм-энд-эмс»? Рейни покачала головой.

— У каждого свои слабости, — весело признал де Бирс, беря пригоршню конфет.

Пока он похрустывал ими, Рейни оглядела комнату. Помещение было небольшое и вполне типичное для частного детектива. На одной стене — два ряда книжных полок с толстыми томами «Законов штата Виргиния» и стопками журналов. На другой — диплом полицейской академии и несколько черно-белых фотографий в рамках, запечатлевших де Бирса с какими-то мужчинами в костюмах. Наверное, важные шишки, подумала Рейни и pешила щегольнуть своими дедуктивными способностями.

— Серьезный парень? — спросила она, указав на первое попавшееся фото.

— Директор Фри.

— Директор Фри?

Де Бирс снова широко и белозубо улыбнулся:

— Глава ФБР.

— А, директор Фри.

После такого конфуза Рейни заткнулась и молча допила кофе. Пожалуй, с виски он был бы лучше.

— Итак, — сказал де Бирс, — я, как вы и просили, вел наблюдение за Мэри Олсен. Чертовски скучная женщина, эта миссис Олсен. Так и не вышла из дома ни вчера, ни сегодня.

— Это нам ничем не поможет.

— Нет, но у меня есть контакт в телефонной компании. Попробую достать список номеров, по которым она звонила. Если вы спугнули женщину, то она вряд ли будет целыми днями только смотреть телевизор.

— Она свяжется с кем-то.

— Вот именно. Я добуду номера телефонов, фамилии тех, кому она звонила, и адреса. Что делать потом?

— Перешлите всю эту информацию мне по факсу. Я знаю одного полицейского, который ее проверит.

— Не возражаю.

— Я также хочу, чтобы вы продолжали наблюдать за Мэри на тот случай, если она не удовлетворится одними звонками. Да, и вот вам новое имя. Ларри Танц. Предположительно владелец ресторана, в котором работали когда-то Мэри Олсен и Аманда Куинси. Мне бы хотелось знать, не нанесет ли он вдруг визит своей бывшей служащей.

— Испуганных женщин издалека не утешишь.

— Точно. — Рейни помолчала. — Вы всегда носите оружие?

Де Бирс удивленно посмотрел на нее.

— Охо-хо. Что-то потянуло жареным.

— Есть свидетельства того, что дочь моего клиента погибла в результате несчастного случая, как сообщал вначале. Это было убийство. А прошлой ночью в Филаделфии… Похоже, тот же человек убил бывшую жену моего клиента. Зверски.

Де Бирс вскинул бровь. Поднялся. Нашел на полке сложенную газету и бросил ее на стол так, чтобы Рейни увидела заголовок: «Дом ужасов на Сосайети-Хилл». Какому-то предприимчивому репортеру удалось раздобыть фотографию прихожей с бесконечными кровавыми отпечатками на стенах.

— Вот что я называю зверством, — сказал детектив.

— Это оттуда.

— Здесь говорится, что она бывшая жена агента ФБР. Значит, ваш клиент…

— Теперь я понимаю, в чем секрет вашего успеха. Вернувшись в кресло, де Бирс внимательно посмотрел в глаза Рейни.

— Итак, что мы имеем. Вы хотите, чтобы я проследил за женщиной, которая, как вы надеетесь, должна встретиться с человеком, чье хобби состоит в устранении родных и близких агентов Федерального бюро расследований?

— Не агентов, а агента. Дело носит личный характер.

— Месть? — Взгляд де Бирса задержался на жуткой фотографии. — Черт возьми, речь идет о психопате со стальными яйцами.

— Поэтому не забудьте надеть ботинки с набойками. Де Бирс вздохнул:

— Жаль, вы вчера не сказали, что мне надо таскать с собой кусок криптонита [10].

— Была занята.

Де Бирс снова вздохнул:

— Что ж, похоже, придется взять что-нибудь повнушительнее. Что еще вам известно об этом засранце? Имя, возраст, описание внешности?

Рейни открыла блокнот.

— У нас есть два вымышленных имени. Первое — Тристан Шендлинг. Он воспользовался им, когда подбирался к Элизабет Куинси в Филадельфии. Второе — Бен Зикка. Под этим именем его знала Аманда Куинси, с которой он познакомился двадцать месяцев назад здесь, в Виргинии. Бена Зикку я еще не проверила, но Тристана Шендлинга не существует. Мы поняли это сразу, как только попытались пропустить его через компьютер.

— Человек, начавший войну против агента ФБР, мог бы действовать и поосторожнее.

— Он пользуется вымышленными именами, когда знакомится с обычными женщинами. Ну кому придет в голову проверять личность человека, с которым ты намерен встречаться?

Де Бирс согласно кивнул.

— Что ж, это облегчает мне жизнь. Возьму список имен в телефонной компании и отберу те, которые не нуждаются в проверке. А вы через своего полицейского проверите остальные.

И тут Рейни осенило.

— Вообще-то, чтобы открыть счет в телефонной компании, нужен какой-то документ. Одним он уже пользовался.

— Имя?

— Агент ФБР Пирс Куинси.

Де Бирс вскинул голову. Рейни усмехнулась:

— Да. Он украл документы моего клиента. Это выяснилось только два дня назад. Бюро начало расследование, но после убийства в Филадельфии… Боюсь, у них теперь другие проблемы.

— Каков наглец, — пробормотал де Бирс. — Вот уж действительно, стальные яйца. Ладно, давайте вернемся к тому, что нам известно. Описание внешности?

— Целых два. Друг с другом не совпадают.

— Конечно.

— Бен Зикка, вступивший восемнадцать месяцев назад на путь исправления пьяница, характеризуется как невысокий, пять футов десять дюймов, лысеющий, неряшливо одетый мужчина. По словам членов общества «Анонимные алкоголики», имел какое-то отношение к правоохранительным органам. Информация получена всего два часа назад, так что я еще не успела ее проверить.

— Второе описание?

— В Филадельфии пользовался именем Тристана Шендлинга. Свидетель описывает его как высокого, хорошо сложенного и элегантно одетого мужчину. Похож на агента ФБР. Возраст примерно тот же, около пятидесяти.

— Итак, я ищу белого мужчину средних лет. Верно? Подумав, Рейни кивнула:

— Да. Пожалуй, это все.

— Вот, значит, как. При появлении белого мужчины средних лет стрелять на поражение. Дорогуша, вы меня обрадовали.

— Стараюсь. Послушайте, мне придется уехать из города. Звоните по номеру на карточке, но имейте в виду, что я буду далеко отсюда, так что на мою помощь не рассчитывайте. В случае крайней нужды найдите патрульного Винса Эмити. Он занимается расследованием дела Аманды Куинси. Эмити — хороший парень. И, Фил, не высовывайтесь и не ввязывайтесь ни во что, ладно? Наблюдайте, записывайте. Если Мэри встретится с этим типом лично, не показывайтесь ему на глаза. Я была в том доме в Филадельфии. Фотография в газете — цветочки по сравнению с тем, что я там увидела.

— А вы что собираетесь делать? Рейни улыбнулась:

— У моего клиента еще осталась одна дочь. Надеюсь, ее он не лишится.

Через две минуты она уже сидела в своей развалюхе, пытаясь завести мотор под бдительным взглядом оставшегося у входа Фила де Бирса. Рейни оценила его усердие. Она выехала на дорогу к мотелю номер 6, когда небеса наконец разверзлись. На машину обрушились потоки воды, вдалеке загрохотал гром. Рейни ехала через бурю, вслушиваясь в ритмичный звук трущихся о стекло «дворников» и периодически подтягивая ремень безопасности. Напряжение не ослабевало.

Пятнадцать минут одиннадцатого.

До отправления восемь часов.

Пока все в порядке.

22

— Мне нужно увидеть Дага Джеймса.

— Он в тире. Занят.

— Даг Джеймс — мой инструктор. Я хочу всего лишь переброситься с ним парой слов.

— Почему бы вам не оставить ему записку?

— Не могу. Мне надо увидеть его лично. Обещаю, это не займет много времени.

Сидевший за столом юнец страдальчески вздохнул. Он был здесь новичком, иначе узнал бы постоянную посетительницу и не стал возводить на ее пути такие препятствия. Сейчас же парень всячески изображал из себя Самого Прилежного Работника Месяца.

Кимберли била нервная дрожь. Терпение было на исходе, и она знала, что если парень не уступит, ей придется просто-напросто свернуть его тонкую шею.

Возможно, эти мысли каким-то образом отразились на ее лице, потому что парень начал посматривать на нее немного нервно.

— Предменструальный синдром, — коротко бросила Кимберли.

Бедняга густо покраснел и поспешно удалился. Хороший ход, надо приберечь на будущее, подумала она.

«День Первый. Поняла, что тоже могу быть маньяком».

Через четыре минуты в фойе появился ее любимый инструктор. Он посмотрел на Кимберли, и у нее снова перехватило дыхание. Даг Джеймс был хорош. Хорош не в банальном смысле слова. Сейчас она смотрела глубже и видела его таким, каким он был в действительности. Немолодой, с растрепанными и выгоревшими на солнце русыми волосами, щедро тронутыми сединой. Обветренное, морщинистое лицо. Глубоко посаженные, прищуренные глаза человека, много времени проводящего под открытым небом. Обычно он приходил на занятия чисто выбритым, но к вечеру щеки и подбородок покрывала тень пробивающейся щетины. И все же, даже с торчащими темными и седыми колючками, Даг Джеймс был хорош.

Невысокий, но крепко сложенный и широкоплечий.

Мускулистый. Кимберли знала, какие сильные у него руки, помнила, какая твердая у него грудь, — он работал с ней, ставил ей руку, поправлял стойку…

И еще у него было обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки. Кимберли часто думала об этом, когда он только стал ее инструктором. Немолодой, женатый, совершенно не ее круга мужчина. Странно, но эти мысли только обостряли ее ощущения, заставляли ловить каждый его взгляд, замирать от каждого его прикосновения.

«Он не может быть посторонним…»

Кимберли вспомнила предостережение доктора Эндрюса, и ей стало не по себе. Она посмотрела на Дага Джеймса, такого притягательно мужественного Дага Джеймса, и волна желания прокатилась по млеющему от страха телу. Может быть, что-то подобное испытывала и ее мать к тому, кто потом зарезал ее? А Мэнди? Что чувствовала Мэнди?

— Кимберли, чем могу помочь? Она тупо, открыв рот, смотрела на Дага Джеймса и не могла произнести ни слова. Он улыбнулся:

— Извините, совсем не хотел напугать вас.

— Я вынуждена отменить все занятия, — сказала Кимберли.

Даг Джеймс улыбнулся, потом нахмурился. Она всматривалась в его лицо, пытаясь отыскать следы чего-то зловещего, но видела только искреннюю озабоченность, и это почему-то пугало еще больше. Что там говорил доктор Эндрюс? Убийца отыскивает у жертвы слабое место. То, чем она восхищается, в чем испытывает потребность. Чего хотят все женщины? Тепла, сочувствия, доброты. Этот человек должен казаться добрым.

— Мне очень жаль, Кимберли. У вас все в порядке?

— Где вы были вчера?

— Болел. Извините, я звонил вам домой, но вы, наверное, уже ушли.

— А прошлой ночью?

— Дома, с женой. Почему вы спрашиваете?

— Думаю, я вас видела. В одном ресторане.

— Вы ошибаетесь, Кимберли. Я заходил сюда на пару минут, чтобы забрать кое-какие бумаги, но потом сразу вернулся домой.

— К жене

— Да.

— Как ее зовут?

— Лори. Кимберли, послушайте…

— У вас ведь есть дети, да?

— Пока нет.

— Вы давно женаты?

— Мне не нравится этот разговор, Кимберли. Не знаю, что тут происходит, но вы выбрали неподходящее время для…

— Я думала, мы с вами друзья. Друзья ведь могут задавать вопросы, верно? Друзья могут разговаривать о том, что их интересует.

— Мы действительно друзья. Но мне не кажется, что наш разговор носит дружеский характер.

— И потому вы нервничаете?

— Да.

— А я задаю слишком много вопросов?

— По-моему, да.

— Почему? Что вы пытаетесь скрыть?

Даг Джеймс молчал. Он просто смотрел на нее. Пристально, но без всякого выражения. Кимберли ответила таким же взглядом, чувствуя, как дрожит, учащаясь, пульс, а пальцы сжимаются в кулаки.

— Я возвращаюсь в тир, — медленно сказал инструктор. Меня ждут.

— Я не вернусь.

— Мне очень жаль…

— Я уезжаю из этого штата. Вам никогда меня не найти.

— Хорошо, Кимберли.

— Я не такая легкая добыча, как моя мать.

— Меня действительно ждут.

— Она была прекрасной женщиной, вы это знаете? Может быть, не попала в ногу с женской революцией. Может, ей надо было еще немного потерпеть в браке. Но она любила нас, делала все, что могла, и старалась быть счастливой. Несмотря ни на что, она не сдавалась, она пыталась быть счастливой…

Голос дрогнул. Из глаз покатились слезы. Кимберли стояла посреди почти пустого фойе с муляжами животных на застекленной полке и провалившимся диваном и плакала на виду у начавших собираться других членов клуба. Даг Джеймс медленно попятился к двери, шаря по стене рукой.

— Мне плохо без мамы, — сказала Кимберли, и на этот раз голос выдержал.

Слезы остановились. Она стояла с сухими глазами, поднимая, что это еще хуже. Собравшиеся отворачивались. Даг Джеймс уже нашел дверь и скрылся за ней. Кимберли перевела дыхание и повернулась к столу. Юнец, претендующий на звание Самого Прилежного Работника Месяца, смотрел на нее с нескрываемым ужасом.

— Во сколько Даг Джеймс заходил сюда вчера?

— В восемь вечера, — пропищал юнец. — Зашел в офис, взял какие-то бумаги и сразу ушел. Его ждала жена. На улице.

— Ты ее видел?

— Да.

— Как она выглядит?

— Ну, не такая хорошенькая, как вы, — поспешно ответил он, все еще не понимая ситуацию.

Кимберли задумчиво кивнула. Мысленно она пыталась сложить разрозненные кусочки мозаики. Что сказала свидетельница о ее матери? Что ее мать и незнакомый мужчина подъехали к дому около десяти вечера в шикарной красной машине. По словам той же свидетельницы, ее матери не было дома целый день.

— Женщина — блондинка? Сорок с небольшим, изящная, хорошо одета? Парень нахмурился.

— Нет. Жена Дага брюнетка, и изящной ее сейчас не назовешь. По-моему, они ждут ребенка.

— О…

Значит, в восемь здесь была не ее мать. Похоже, женщина и впрямь жена Дага Джеймса. И вполне возможно, что он действительно инструктор по стрельбе, счастливый муж и в недалеком будущем отец.

«День Первый. Я больше не знаю, чему верить. День Первый. Мне так страшно. День Первый… Мэнди, прости меня. Я не понимала, какой была твоя жизнь».

Кимберли вышла за дверь. Ее встретили кромешная тьма и густая, вязкая тишь. Девять тридцать вечера. Похоже, приближалась гроза.

Куинси выехал из Квонтико в начале одиннадцатого вечера, когда на лобовое стекло упали первые тяжелые капли дождя. Он посмотрел на небо — плотные низкие тучи полностью скрыли луну. По окнам хлестал ветер. Надвигалась старая добрая гроза. Он повернул к шоссе 1-95, и в этот момент небо осветила первая вспышка молнии. «Уже недолго, — повторял он. — Уже недолго». Его решение покинуть город пришлось не по вкусу Эверетту, который потребовал полного отчета: где Куинси собирается остановиться и с кем будет все это время. Куийси тоже не понравилось требование Эверетта, но он не мог заявить начальнику, что не доверяет ему, тем более что и тот немало рисковал, помогая подчиненному спасать семью и карьеру. Оба отступили от правил, и ни одного ни другого это не радовало. Такой вот компромисс. Обычное дело.

«Уже недолго».

Ветер завывал все яростнее и злее. Деревья начали раскачиваться. Куинси сбросил скорость, но съезжать с дороги не стал. Половина одиннадцатого. Он нужен дочери.

«Уже недолго».

В зеркале заднего вида Куинси увидел свет приближающихся фар и испытал невероятное чувство обреченности.

Было без четверти одиннадцать, когда Рейни выскочила из машины у входа в мотель. Дождь лил как из ведра, и четырехсекундный рывок к двери оставил ее промокшей до нитки. Она влетела в холл, стряхивая с себя прилипшие листья и разбрасывая во все стороны капли дождя.

— Жуткая ночь, — заметил дежурный.

— Я бы выразилась сильнее.

Рейни решительно пересекла холл, ежась от пробирающего до костей сквозняка. Собрать вещи и выписаться. Горячий душ подождет. Обед подождет. Сейчас самое главное — добраться до Нью-Йорка.

В комнате ее встретил мигающий огонек автоответчика. Рейни ответила ему настороженным взглядом. Потом вздохнула, села и приготовилась записывать.

Шесть звонков. Неплохо, если учесть, что этот номер знали лишь несколько человек. Четверо звонивших сообщений не оставили. Пятым был Карл Миц: «Я все еще пытаюсь дозвониться до Лоррейн Коннер. Нам нужно поговорить». Возможно, четыре предыдущих звонка тоже сделал он. Хотя кто знает… Больше всего ее удивил шестой звонок. От бывшего коллеги по службе в полиции Бейкерсвилла, Люка Хейза.

«— Рейни, в городе объявился какой-то адвокат. Расспрашивает о тебе и твоей матери. Имя — Карл Миц. Я подумал, что тебе стоит знать».

Рейни бросила взгляд на часы. Времени уже не было. С другой стороны, Карл Миц, похоже, не собирался отступать. Расспрашивает о ней и ее матери. Даже по прошествии стольких лет она поежилась, вспомнив о матери.

Позвонив Люку, Рейни попала на автоответчик.

— Это Рейни. Спасибо за предупреждение. Меня сейчас нет в городе. Вернусь утром. Люк, окажи мне любезность. Договорись о встрече с Мицем. Наедине, ты и он. Потом сообщи место и время, чтобы я составила вам компанию. Этот Миц охотится за мной последние три дня. Пора нам с ним поговорить.

Она положила трубку. Капли дождя стекали по ее коротким волосам и падали на майку, оставляя темные пятна. Рейни посмотрела на себя в зеркало — широкие бледные полосы на лице, тени во впадинах щек, бескровные губы. Мокрые волосы клочьями торчали во все стороны. Панк-рокерша, да и только. Или последняя жертва вампира. Она вглядывалась в свое отражение и не находила ничего общего между собой и этой потрепанной, изнуренной женщиной.

Бетти дралась за жизнь до конца. Видела врага и отчаянно пыталась спастись. Что чувствует женщина в такие последние моменты? Может быть, сознание защищало ее от страха злостью на того, кто предал? Или ужас ощущался только физически? Адреналин и тестостерон. Чисто животный инстинкт — драться, жить, дышать…

Однажды в детстве Рейни видела, как кошка поймала мышь. Поймала, сунула в рот, а потом отпустила. Снова поймала и снова отпустила. Мышь пищала, пищала, пищала. Сначала громко и пронзительно. Потом, устав от игры, все тише, почти неслышно. В конце концов мышь легла и перевернулась на спину, показывая, что сдается. Смерть стала для нее предпочтительнее жизни. Может, таким образом природа проявляет жалость к существам поменьше, тем, что стоят в начале пищевой цепочки.

Рейни подумала о Мэнди, которой так хотелось выпить даже после наверняка нелегких месяцев в «АА», а потом, после выпивки, — сесть за руль, пусть и не пристегнувшись. Она подумала о Бетти, которая после нескольких лет одиночества открыла дверь своего дома перед незнакомым мужчиной. Смерть становится предпочтительнее жизни. Рейни встала с кровати. Положила в сумку туалетные принадлежности. Одиннадцать. До отлета осталось семь часов, из них два на дорогу. «Жизнь — битва — подумала она. — Пора на войну».

Специальный агент Гленда Родман забилась в угол пропахшего одеколоном кабинета. Снаружи завывал ветер. В окна бил дождь. Деревья клонились друг к другу. Гром еще зловеще порыкивал, отступая, но молния сверкала все реже.

Свет отключался пять раз, и каждый раз сигнализация отвечала на это пронзительным воем. Система защиты срабатывала с опозданием — наверное, что-то не так подсоединили. Гленда вызывала охранную компанию, но пока на звонок никто не отвечал. Специальный агент Монтгомери словно растворился.

В кухне зазвонил телефон.

— Смерть, смерть, смерть, убить, убить, убить, — пропел чей-то голос. — Смерть, смерть, смерть, убить, убить, убить. Эй, Куинси, проверь почтовый ящик. Там куколка с выпущенными кишками. Специально для тебя. Смерть, смерть, смерть…

Гленда обхватила руками колени. Она сидела, раскачиваясь взад-вперед, в полной темноте, под завывания вновь сработавшей сигнальной системы.

23

— «Мейс»[11]?

— «Мейс».

— Огнестрельное оружие? — спросил Куинси.

— У меня «глок» сорокового калибра, — ответила Рейни, — только мне придется его сдать. Частным сыщикам не разрешают иметь при себе огнестрельное оружие на борту самолета.

Куинси кивнул и повернулся к дочери, стоявшей над раскрытой сумкой с баллончиком в руке.

— У меня тоже «глок», — сказала Кимберли.

— Что? — изумился Куинси. — У тебя что?

— Вооружаться так вооружаться, — с серьезным видом ответила Кимберли. — Да и что такого можно сделать с двадцать вторым?

Куинси покачал головой. Он захватил свой пистолет, десятимиллиметровый «смит-вессон» стандартной фэбээровской модели. Девять патронов в обойме, один в патроннике. В специальном кармашке на ремне лежали еще две дополнительные обоймы. Всего получалось тридцать патронов. Внушительная огневая сила.

— Из всех здесь находящихся мне одному разрешено иметь при себе оружие во время полета, так что прикрывать буду я. «Мейс» тоже будет у меня. А вы, Тельма и Луиза [12], забирайте остальное. С момента прибытия в Портленд оружие должен иметь каждый.

— В Портленде мне надо встретиться с Люком Хейзом, — сказала Рейни. — Может быть, он выделит нам пару своих ребят в качестве телохранителей. Все-таки прикрытие будет ненадежнее.

Лицо Кимберли просветлело, но у Куинси это предложение поддержки не нашло.

— Слишком заметно. Кроме того, не думаю, что телохранители так уж нам помогут. Он не бьет издалека. Не станет палить из мчащейся машины, не воспользуется снайперской винтовкой — не его стиль. Придумает что-нибудь хитрое, что-нибудь такое, чтобы подобраться поближе. Телохранители бессильны, когда сам впускаешь убийцу в дом.

— Доктор Эндрюс сказал, что я должна его знать, — подала голос Кимберли. — Этот… Он выясняет слабые места жертв. Что им нужно, чего они хотят. Мэнди всегда хотела, чтобы о ней кто-то заботился. Мама пеклась о Мэнди. Я… У меня инстинктивное уважение ко всем, кто носит значок.

Куинси замер, держа в руках рубашку дочери. Он смотрел на белые и голубые полосы и не видел их.

— Кимберли…

— Ты не виноват, папа. Ты не виноват.

Помедлив, Куинси наконец кивнул и положил рубашку в сумку. Часы показывали начало второго. Никто из них толком не спал в последние два дня, и сейчас они старались сосредоточиться на списке вещей, чтобы продержаться оставшееся до отлета время.

— Что дальше? — спросил Куинси.

— Туалетные принадлежности, — объявила Кимберли заглянув в листок, и направилась в ванную, чтобы перегрузить в пластиковый пакет содержимое туалетного шкафчика.

— Ты встречалась с де Бирсом? — негромко спросил Куинси, поглядывая в сторону ванной.

— Да. Ничего. Что у тебя?

— О записке они пока не знают. Работы на месте преступления много, так что, возможно, до нее очередь дойдет лишь через несколько дней. Мне повезет, если ею займутся в последнюю очередь.

— Но как получилось, что она написана твоим почерком? Ты же ее не писал!

— Не знаю, но почерк мой. Наклон, точки над «i», все характерные детали… Наверное, он долго практиковался.

— Но ведь подделку же можно определить? Есть же методы графологического анализа…

— Многое зависит от того, насколько он хорош. Насколько хороши эксперты. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что подделка выполнена очень уж качественно, но вот только мне это не поможет. Ему нужно, чтобы в отчете указывалось на сходство почерка с моим. Бюро, конечно, разберется, но прежде меня арестуют, у меня отберут оружие, я буду дискредитирован. Он не только умен и изобретателен, но и решителен. Знает, какую опасную игру затеял, но тем не менее не отступает. В каком-то смысле я даже восхищаюсь им.

В комнату вернулась Кимберли с пластиковым пакетом.

— Что дальше?

Список был исчерпан. Они застегнули сумки и сложили их небольшой кучей на полу. Через три часа Рейни отвезет всех в аэропорт Кеннеди, вернет в прокатное бюро машину, а потом все трое займут свои места в самолете, вылетающем в Портленд в шесть часов утра. Снаружи все еще бушевал ветер, и Куинси то и дело нервно поглядывал на окно. Рейни понимала, что беспокоят его отнюдь не дождь и возможная задержка рейса.

Они собрались у маленького кухонного стола. Кимберли разлила по чашкам свежесваренный кофе, хотя все и так дергались от переизбытка кофеина. Бобби ушел. Куинси сказал, что в данных обстоятельствах оставаться в квартире небезопасно, и парень, поставленный перед выбором — дрожать от каждого шороха здесь или принять участие в секс-марафоне у подружки, — решился на второе. Бобби был смышленый малый.

Рейни пила кофе, держа горячую кружку обеими руками. Она промокла еще у мотеля, но так и не переоделась и теперь никак не могла согреться.

— Так что еще сказал доктор Эндрюс?

Кимберли пожала плечами. Держалась девушка на удивление хорошо, хотя и заметно нервничала. Глядя на нее, Рейни подумала, что они все подошли к той черте, за которой человек либо продолжает двигаться дальше на силе воли, либо сдается. На данном этапе смерть еще не стала предпочтительнее жизни, поэтому они не сдавались.

— Он… он посоветовал мне рассказать вам кое о чем. — Кимберли метнула взгляд в сторону отца и снова сосредоточилась на кружке. — Я… несколько месяцев назад у меня началось то, что я приняла за приступы беспокойства. Появилось чувство, что за мной следят. Озноб, затрудненное дыхание…

Куинси резко опустил чашку на стол. Горячий кофе плеснул через край.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Тогда я решила, что это отсроченный стресс. Смерть Мэнди, занятия, интернатура… Не важно. Важно то, что я рассказываю об этом теперь. Возможно, дело вовсе не в моей психике. Возможно, дело не в стрессе…

— Он следил за тобой, — ровным безжизненным голосом констатировал Куинси. — Какой-то негодяй преследовал мою дочь, а ты мне даже не сказала!

— Я носила баллончик! Наблюдала за теми, кто оказывался рядом. Смотрела им в глаза. Ты же не можешь водить меня за руку, папа. Не можешь всегда защищать меня…

— Черта с два! Это моя работа! Ради чего я потратил только лет, если не могу защитить собственную семью?

— Никакой отец не в состоянии защитить свою семью. Дети рано или поздно вырастают. Так уж устроена жизнь.

— Я профессионал…

— Ты человек, как и все другие отцы.

— Ты должна была рассказать мне…

— И я тоже человек, как и все другие дочери.

— Черт возьми, я сыт по горло этой чепухой! — взревел Куинси.

— Да? Ладно, тогда я тоже! — крикнула Кимберли. — Поэтому давай поймаем этого сукина сына, чтобы я смогла вернуться в университет и получить диплом. Потом я тоже начну служить закону, забуду про семью, и круг замкнется!

Губы Куинси стянулись в тонкую линию. Он открыл и тут же закрыл рот. Снова открыл и снова закрыл. Потом взял чашку с кофе и уставился в темное, с бегущими по стеклу струями воды, окно.

— Знаете, — сказала Рейни, — эти семейные сцены так берут за душу.

— Похоже, у меня есть зацепка, — сказал Куинси тридцать минут спустя.

Часы только что пробили два. Никто не ложился, и все как будто соблюдали некий молчаливый уговор. Пистолет Куинси лежал на столе. Они опустили жалюзи и выключили верхний свет, чтобы силуэты не проступали на фоне окна. Гроза не утихала. Переключившись на погодный канал, они узнали, что прояснится только к утру. Интересно, поверил ли кто-нибудь этому оптимистическому прогнозу, подумала Рейни, глядя на хмурые лица отца и дочери.

— Что-то вспомнил? — спросила она. Кимберли упрямо отводила глаза, и Рейни решила, что им лучше отдохнуть друг от друга.

— По этому делу работает один агент, Альберт Монтгомери. По-моему, у него на меня зуб. Когда-то он начинал дело Санчеса, но прокололся, и Бюро заменило его мной.

— А что это за дело Санчеса? — поинтересовалась Кимберли.

— Пятнадцать лет назад. Место действия — Калифорния. Санчес и его двоюродный брат убивали молоденьких проституток. Восемь девушек. Иногда… иногда они удерживали их некоторое время… для себя.

— А, — протянула Кимберли. — Это было на кассетах.

— Ты слушала пленки? Кимберли пожала плечами:

— Слушала Мэнди. Ее прямо-таки тянуло к твоим документам. Когда ты уезжал…

— О Боже…

— Итак, — вмешалась Рейни, взявшая на себя непривычную роль миротворца, — Монтгомери работает по этому делу, но он не на твоей стороне.

Куинси повернулся к ней, и ее поразили его сверкающие на бледном, изможденном лице глаза.

— С точки зрения Монтгомери, мой успех в деле Санчеса только подчеркнул его неудачу. Скажем так, когда из Филадельфии поступят первые отчеты, рассчитывать на его поддержку мне не придется. Я даже уверен, что он первый потребует моей крови.

— У нас мало времени, — прошептала Кимберли.

— Да, немного, — согласился Куинси. — Я бы сказал, три дня. После этого лаборатория представит первые результаты анализов, и Эверетт потребует, чтобы я лично дал объяснения. Вот так-то.

— Что ж, тогда займемся делом, — предложила Рейни. — У меня есть кое-какие новости. Я встретилась с председателем того отделения «Анонимных алкоголиков», на собрания которого ходила Мэнди. Некто Уильям Зейн. Он подтвердил, что она познакомилась с одним мужчиной, описание которого, к сожалению, совсем не соответствует имеющемуся. Рост — пять футов десять дюймов, лысеющий, полноватый, ходил в мятых костюмах.

— По-моему, мамина соседка говорила о высоком, хорошо одетом, приятном на вид мужчине, — вспомнила Кимберли.

— Вот именно. Но эти два описания разделены промежутком в двадцать месяцев, и это означает, что наш объект способен радикально изменять внешность.

— Все знают, как мастерски менял внешность Тед Банди, — кивнул Куинси. — Оценки веса расходились порой на пятьдесят фунтов, менялось выражение лица, даже рост указывался разный. Неудивительно — полные люди зрительно воспринимаются не так, как худые. А Джим Беккет… Этот парень преследовал своих жертв и ускользал от полиции более года, успешно меняя внешность. Использовал подкладки под одежду, ватные шарики под щеки и все такое.

— Итак, первая трудность в том, что он мастер маскировки, — подвела итог Рейни. — Вторая — он терпелив. Ждать двадцать месяцев… такие люди не позволяют себе поспешных действий.

— Верно, — снова согласился Куинси. — Готовится он тщательно.

— В Портленде я поселю вас обоих в отеле под вымыщленными именами. А потом мы перейдем в наступление. Офицер Эмити занимается расследованием обстоятельств смерти Мэнди. Фил де Бирс ведет наблюдение за Мэри Олсен, и я не сомневаюсь, что мы скоро услышим от него кое-что новенькое. Пусть ты не доверяешь Монтгомери, но Эверетт, похоже, на твоей стороне, и Гленда Родман, на мой взгляд, знает, что делает. От нее можно получать и внутреннюю информацию.

— А мы сидим, — пробормотала Кимберли, — ждем и думаем, откуда последует следующий удар.

— Ситуация изменилась, — твердо возразила Рейни. — Он имел преимущество перед Мэнди, потому что она была его первой жертвой. Он сохранил преимущество в случае с Бетти, потому что мы еще ничего не знали о нем. Теперь — знаем. И ровно, — она взглянула на часы, — через три часа будем вне зоны удара. Мы опережаем его.

Куинси и Кимберли сдержанно кивнули. Рейни заглянула в свои записки.

— Кроме того, у нас есть еще одно направление. По словам председателя местного отделения «АА», спонсором Мэнди выступал ее босс Ларри Танц, владелец ресторана, в котором работали Мэнди и Мэри Олсен. У меня нет абсолютно никакой информации о мистере Танце, но, учитывая тот факт, что он знает и Мэнди, и Мэри…

— …на него следует обратить внимание, — закончил за нее Куинси.

— Я попросила моего нового лучшего друга Фила де Бирса поработать с ним. Знаете, он делает кофе с суслом, — серьезно добавила Рейни. — Думаю, на этом фоне мое пристрастие к сахару и сливкам выглядит вполне респектабельным.

Куинси и Кимберли как по команде закатили глаза. Когда они так делали, то походили именно на отца и дочь. Рейни перелистала страницы блокнота.

— И, наконец, у меня есть два имени, которыми до настоящего времени пользовался наш противник. В Филадельфии он представлялся Тристаном Шендлингом. Надо просмотреть твои старые дела — возможно, что-то покажется знакомым. Далее, двадцать месяцев назад в Виргинии его знали как Бена Зикку.

— Что? — встрепенулся Куинси.

— Бен Зикка, — повторила Рейни. — Он назвался…

— Нет! Сукин сын! Нет, нет, нет!

Куинси вскочил из-за стола, схватил беспроводной телефон и набрал номер. Его лицо исказилось до неузнаваемости, и Рейни поняла, что произошло нечто очень плохое. Но что? Она перевела взгляд на Кимберли — та выглядела не лучше.

— Дедушка…

— О Боже! — Рейни закрыла глаза. Никто из них даже не подумал об отце Куинси. Старик с болезнью Альцгеймера, доживающий свои дни в приюте. — Нет…

— «Шейди Эйкс». Это дом для престарелых, — рявкнул Куинси в трубку. — Да, соедините! — Пауза. — Мне нужен Абрахам Куинси. Что значит, его там нет? Он должен быть там; он нуждается в круглосуточном уходе. Забрал сын? Вы говорите, что сегодня днем его забрал сын, Пирс Куинси? Вы, конечно, проверили документы этого человека? Он предъявил водительские права? Да, да, спасибо… Лицо Куинси словно окаменело. Рейни замерла. «Подойди к нему, — говорила она себе. — Дотронься до него».

Но она не подошла. Не могла. И Кимберли тоже не могла. Куинси отключил телефон. Прижал трубку к щеке, как будто эта пластиковая штука была чем-то особенным, чем-то дорогим для него.

— Бен Зикка был лучшим другом моего отца. Они вместе выросли, вместе ушли на войну. Он рассказывал мне о нем…

Женщины молчали.

— Он же старик, — прошептал Куинси. — Семидесятипятилетний старик, который без напоминания и в туалет не сходит. Его легко испугать. Он не узнает себя в зеркале, не узнает сына, не помнит собственного имени.

Женщины молчали.

— Вся жизнь в работе. Построил ферму, вырастил сына, помогал деньгами, когда я учился в колледже. Никогда не ждал благодарности, потому что делал так, как считал нужным. За семьдесят пять лет этот человек заслужил того, чтобы умереть достойно.

— Куинси…

— Он даже не знает, что у него есть сын! Как можно убить такого человека? Он даже не помнит о моем существовании. Черт, черт, ЧЕРТ!

Трубка полетела на пол и разбилась на кусочки, но этого было мало. Куинси схватил стул и швырнул его на плиту. Сбросил в раковину кофейник. С ревом перевернул стол.

— Папа…

— Я не могу уехать с вами. Мне нужно остаться. Может, он жив. Я не могу бросить отца, а он даже не знает, что у него есть сын. Этот подонок будет мучить его, а потом убьет. Вы же видели, что он сделал с Бетти. Господи, он даже не знает, что у него есть сын…

— Ты полетишь с нами в Портленд.

— Нет!

— Ты полетишь с нами в Портленд, Куинси. Мы не позволим тебе остаться. Этот псих как раз и рассчитывает на то, что ты останешься.

— Мой отец…

— Твой отец мертв. Мне очень жаль, но он мертв. Ты сам это знаешь. Извини…

Колени Куинси подогнулись, и он свалился на пол, на куски пластмассы, обломки стула и осколки стекла. Он лежал на полу и смотрел на Рейни с выражением, которого она не видела никогда раньше и надеялась не увидеть.

— Отец… отец…

— Папа, мне страшно. Пожалуйста, папочка, ты нужен мне.

Куинси повернулся к дочери. Кимберли плакала, сидя у Метола. Сколько прошло времени — Рейни не знала, как не знала и то, о чем думает Куинси. О чем может думать мужчина, глядя на дочь и видя быстро исчезающее прошлое? Или он видел маленькую испуганную девочку и будущее, которое еще могло быть?

Куинси протянул к дочери руки. Кимберли бросилась к нему в объятия.

— Все будет в порядке, Кимми, — прошептал он. — Обещаю, все будет в порядке. Потом он закрыл глаза, и Рейни знала почему. Куинси не хотел, чтобы они поняли — он только что солгал.

24

В пять тридцать пять утра по восточному поясному времени они прошли на посадку к первому рейсу на Портленд, штат Орегон, с купленными накануне за наличные билетами. В кассе они предъявили документы, и тут же Куинси, пользуясь удостоверением сотрудника ФБР, попросил сидевшую за стеклянной перегородкой женщину изменить их имена на вымышленные, чтобы не оставить след в списках пассажиров. Кассирша, уверенная в том, что участвует в некоей секретной операции, не заставила себя долго упрашивать. Все трое выглядели усталыми и едва держались на ногах.

Гроза наконец миновала, но небо оставалось темным, а трап был скользкий от дождя. Люди в желтых штормовках бегали вокруг самолета, перенося багаж в грузовое отделение. Рейни видела, как они открывают рты, крича что-то друг другу, но не могла разобрать слова.

Кимберли села к окну и почти сразу заснула, прислонившись к переборке. Рейни расположилась посередине. Она перешла тот порог, до которого сон еще был возможен, и теперь находилась в состоянии активного бодрствования, когда весь мир, все происходящее воспринимается с невыносимой отчетливостью. Куинси сидел справа от нее. Его лицо оставалось непроницаемой маской. В какой-то момент Рейни дотронулась до его запястья, и он тут же убрал руку. Повторять попытку она не стала.

— Когда умерла мать, я возненавидел отца.

— От чего она умерла?

— Сердечный приступ. Ей едва исполнилось тридцать четыре. Никто и не думал, что она больна.

— При чем же здесь твой отец?

— Я был мальчишкой. Отец казался мне всемогущим, а значит, был ответственным и за все плохое, за все, что шло не так. Я много раз спрашивал, почему она умерла. Он всегда отвечал одинаково: «Потому что умерла».

— В жизни все случается, — заметила Рейни.

— «Потому что умерла» и «В жизни все случается» — это, по сути, одно и то же. Лишь через много лет я понял: то был лучший из возможных ответов. Иногда что-то происходит без всякой на то причины, просто так. Как объяснить маленькому мальчику, что такое карма? Божественное провидение? Неумолимость судьбы? Почему моя мама умерла? Потому что умерла. Сам не ведая того, отец преподал мне очень важный урок. Рейни промолчала.

— Мэнди не заслужила того, чтобы умереть. Бетти не заслужила того, чтобы умереть. И мой отец тоже не заслужил такого. Я не хочу, чтобы так случалось.

— Мы найдем его, Куинси.

— Я убью его, Рейни. Меня четыре года учили помогать людям, так что я не беспокоюсь по этому поводу. Я найду и убью его. Что ты об этом скажешь?

Она ответила после небольшой паузы:

— Скажу, что ты становишься мстительным.

Самолет начал наконец выруливать на взлетную полосу.

Куинси кивнул.

— Это я как-нибудь переживу.

25

Машина шерифа Люка Хейза стояла напротив «Закусочной Марты», а сам шериф, как могло показаться, дремал под полуденным солнцем, опершись локтем о крышу. Невысокого роста, пять футов девять дюймов, с редеющими волосами, худощавый и гибкий, Хейз мало чем напоминал классических поборников закона и порядка, одним лишь своим видом повергающих в трепет потенциальных правонарушителей. Но это ровным счетом ничего не значило. Во-первых, удар у него был посильнее, чем у иного лесоруба, а во-вторых, двигался Хейз в три раза быстрее. Слухи обычно распространяются довольно быстро.

«Видишь того лысоватого парня? Не пытайся перехитрить его, а то нарвешься на неприятности».

Мало чести уступить в драке тому, кто весит вдвое меньше, да еще на глазах у завсегдатаев бара.

Самой замечательной чертой Хейза были глаза — восхитительные, невинные, как у ребенка, голубые глаза, взгляд которых смягчал разбушевавшихся домохозяек, усмирял воинственных пьянчуг и приводил в чувство орущих детишек. Однажды его даже обвинили в использовании колдовских чар. Люк не думал, что обладает какой-то особенной магической силой. Просто он был очень спокойным от природы. Спокойным и уравновешенным. Удивительно, что женщины ценили это качество больше, чем мужчины.

В данный момент, однако, заглянуть в его глаза не представлялось возможным. Люк закрыл их и слегка повернул лицо в сторону, словно ловил освежающее дыхание ветерка. Но воздух как будто застыл.

Шериф тяжело вздохнул. Опустил голову. Открыл глаза. И обнаружил стоящую перед собой Рейни.

— Еще один трудный день в Бейкерсвилле, — сухо заметила она.

— К шести будет драка. Возможно, две, если не спадет жара.

— Может, тебе стоит бросить эту нелегкую службу и заняться продажей кондиционеров?

— Неплохая идея. Для начала хорошо было бы поставить один у себя. Привет, Рейни. Рад тебя видеть.

Он сжал ее руку и не сразу отпустил, внимательно вглядываясь в такое знакомое и дорогое лицо. Она выглядела уставшей. Щеки ввалились, как бывало всегда, когда Рейни не давала себе поблажки. Красивая, даже поразительно красивая женщина. Широкие скулы, полные губы, мягкие серые глаза. А вот фигура стала стройнее, изящнее, суше. И волосы… Она рассталась со своими густыми, отливающими медью волосами ради городской прически с торчащими, словно пики, непокорными вихрами. Жаль, когда-то половина мужчин Бейкерсвилла мечтали о ее роскошных прядях, горели желанием прикоснуться к ним, представляли, как они рассыпаются по подушке… Пустые, конечно, фантазии. Но приятные. Особенно в долгие серые орегонские зимы.

— Тебе идет форма шерифа, — заметила Рейни. Люк гордо выпятил грудь:

— Я тот еще жеребец. Она рассмеялась:

— И каждая мамаша готова отдать тебе в жены свою единственную дочь, верно?

— Трудно быть героем, но кому-то же надо.

— Господи, как я соскучилась по этому городу.

— Мы тоже соскучились по тебе, Рейни.

Они вошли в закусочную, устроились, не сговариваясь, в своей старой кабинке и сделали заказ.

— Как дела у Чаки? — поинтересовалась Рейни, попросив принести дежурное пятничное блюдо — стейк из цыпленка с двойным соусом и картофельным пюре с чесноком. Гарантированная прибавка к талии — или забирайте ваши денежки.

— Каннингем повзрослел, — ответил Люк. — Стал поувереннее. Не бросается на человека только за то, что тот проехал на красный свет.

— Неужели? Это уже прогресс. Что нового в городе?

— Ты же понимаешь, прошел только год, — тихо сказал он. — Такое быстро не забывается. Кое у кого до сих пор кипит кровь. Я иногда даже думаю: как хорошо, что Шеп и Сэнди все же уехали. Трудно представить, что здесь могло бы быть.

— Жаль.

— Человеческую природу не переделаешь. Нам всем надо во что-то верить и кого-то винить.

— И все-таки…

— У нас все в порядке, Рейни. В этом-то вся прелесть таких вот маленьких городков — даже меняясь, мы остаемся прежними. Ты лучше о себе расскажи.

Рейни заговорила не сразу, чего Люк и ожидал. Она всегда была такой — сдержанной, скрытной, независимой. Даже тогда, когда они втроем — она, он сам и Шеп — стояли против всех. Впрочем, именно это и нравилось ему в Рейни. Она могла быть мрачной, неразговорчивой. У нее был тот еще характер. Но Люк знал, что на Рейни можно положиться, что она сделает свою работу, несмотря на обстоятельства.

Его огорчило — нет, разозлило — решение городского совета потребовать удаления Рейни из департамента шерифа. Люк ожидал, что она не уступит без борьбы, и был разочарован, даже уязвлен, как и большинство жителей Бейкерсвилла, ее пассивной покорностью.

— Куинси в беде, — бросила она.

— Это я понял.

— Дела плохи, Люк. Очень плохи.

— Значит, несчастный случай не был несчастным случаем?

Она кивнула.

— Аманду убили, чтобы отомстить Куинси. Но этим не закончилось. Убийца воспользовался ее смертью, чтобы добраться до бывшей жены Куинси. Познакомился с ней, стал встречаться, а потом… Он просто разделал ее, Люк. Распотрошил. Не прошло и двадцати четырех часов, как пропал отец Куинси.

Люк поднял бровь.

— Этим должно заниматься Бюро, — сдержанно проговорил он.

Куинси ему нравился — неплохой парень, хотя и федерал.

— Оно и занимается. Остается только ждать, когда его арестуют.

— Что?

— Его подставили. С убийством жены. Разве я не сказала?

— Да, этим ребятам не позавидуешь. — Люк нахмурился. — Как он держится?

— Не знаю.

— Не знаешь? Мне казалось, что уж ты-то должна знать. Что-нибудь изменилось?

— Ох, Люк, перестань. На его семью открыта охота. Прямо как у Агаты Кристи в «Десяти негритятах»: «И никого не осталось…» Не самое лучшее время, чтобы лезть человеку в душу с вопросами типа «Эй, Куинси, скажи, как ты себя чувствуешь?». Я же не могу подкатиться к нему под бочок…

— Это было бы весьма удобно.

— Какого черта? Что ты имеешь в виду? Голос ее взлетел почти до крика, к щекам прилила кровь. Это должно было нагнать на него страху, но Люк едва сдержал улыбку. Пусть встряхнется. Пусть оживет. Вот только надо было захватить с собой коробку с карандашами. Сколько их Рейни переломала в старые добрые времена.

— Я только хочу сказать… — мягко начал он.

— Я слышала. И уже жалею, что вообще затронула эту тему.

— Не затронула бы ты, затронул бы я. А иначе для чего нужны друзья.

— Друзья… — хмыкнула Рейни. — Кстати, о друзьях. Это ведь ты рассказал одному виргинскому копу, что я сохну по некоему федералу.

— Ты? Сохнешь по федералу?

— Люк Хейз…

Он усмехнулся, и Рейни вдруг почувствовала, что не может злиться на него.

— Признайся, Рейни. Вы с Куинси словно созданы друг для друга. Такое бывает не часто. Можно прожить всю жизнь и не встретить человека, который бы так тебе подходил. — Люк вздохнул и тихо добавил: — Я по себе знаю.

Рейни нахмурилась, но он-то знал ее лучше, чем многие. В больших серых глазах теплела благодарность.

Или, может быть, облегчение. Кто-то еще верил, что у них с Куинси что-то получится. Кто-то еще верил, что девчонка из жалкого городишки достойна суперагента ФБР.

«Ты переросла этот городишко, — хотел сказать Люк. — Ты достойна большего, чем просто стоять в патруле во время пятничных футбольных матчей. Черт возьми, я горжусь тобой».

И конечно, он ничего не сказал, потому что знал — эти слова только смутят ее.

Официантка принесла две колы. Люк благодарно улыбнулся девушке. Рейни, взяв стакан, рассеянно покрутила его в руках.

— Не знаю, как и объяснить тебе, что происходит. Это… это какое-то безумие. У нас нет его имени. Нет точного описания. Мы даже не знаем, что он имеет против Куинси. Ясно только, что этот парень очень хитер. Методичен. И опережает нас по крайней мере на дюжину ходов.

— Планируете наступление? — тихо спросил Люк.

— Сильно сказано. Пока что планируем только отступление. Мы прилетели сюда с младшей дочерью Куинси, Кимберли. На Восточном побережье оставаться слишком опасно, там он знает о них все.

— Нужна поддержка?

Рейни покачала головой. Провела ладонью по своим коротко подстриженным волосам.

— Не знаю, как и сказать. Этот человек… У него есть своя система. Он не из тех, кто действует по принципу «бей и беги». Для него соль не столько в том, чтобы убить, сколько в том, чтобы поиграть. Мы знаем, что он не остановится. Знаем, что появится здесь. Но не ждем удара из-за угла. Так или иначе он убедит нас открыть перед ним дверь.

— Карл Миц, — вставил Люк.

— Согласись, его появление выглядит очень странно. Слишком уж подозрительное по времени совпадение.

— Понимаю, что тебя беспокоит. — Люк вздохнул и положил руки на стол. — Ну, что я могу тебе сказать. Звонки начались четыре дня назад. Я связался с офисом «Эйвори и Эббот», и они подтвердили, что такой человек у них числится. Есть он и в списке лиц, имеющих право заниматься практикой на территории штата Орегон. Мне тоже не нравится, что Миц появился именно сейчас, но в данный момент… Карл Миц отпадает.

— На мой взгляд, он самый настоящий адвокат. Вцепится — не оторвешь.

— Как насчет его клиента?

Люк нахмурился:

— Какого клиента? Рейни кивнула и наклонилась вперед.

— Этот парень — за неимением лучшего будем называть его Тристаном Шендлингом — использует одних членов семьи для сбора информации о других. Мэнди рассказала ему о матери, Бетти — о Кимберли. Игра для Шендлинга в то же время и разведка. Но ни Кимберли, ни Бетти, ни Мэнди ничего не знали обо мне.

Теперь Люк понял.

— Предположим теперь, что ему стало известно о некоей знакомой Куинси, проживающей в Портленде…

— Это не так уж и трудно. У него куча всякой информации о личной жизни Куинси. Кроме того, он подделал его документы. Чтобы получить список телефонных номеров, нужно лишь позвонить в справочную службу компании и назвать имя и номер карточки социального страхования.

— Потом Шендлингу понадобится источник информации о тебе.

— Сам он приехать сюда не может, — рассуждая вслух, заметила Рейни. — У него дела с Бетти в Филадельфии.

— И он нанимает кого-то другого.

— Кого-то, кто выдержит проверку, если у нас возникнут подозрения. Легально действующего адвоката. Люк задумчиво кивнул:

— Ты права, он хитер и методичен. Как мы сыграем?

— Не будем изобретать что-то уж очень сложное. Я расположусь в соседней кабинке, прикрывшись газетой, так что, когда Миц придет, он меня не увидит. Ты его встретишь, разговоришь, расположишь к себе и сделаешь вид, что готов к сотрудничеству.

— Играю хорошего полицейского.

— Вот именно. Я жду, слушаю и не мешаю. Потом, когда Миц расслабится, заглотит наживку и начнет распространяться насчет того, что, мол, мы, адвокаты, не разглашаем информацию о клиентах, на сцене появляюсь я и рву его на кусочки.

— Плохой полицейский.

— Да. — Она хищно улыбнулась. Люк покачал головой:

— Рейни, как же, черт возьми, приятно с тобой работать.

Ровно в пять часов пополудни в закусочной появился Карл Миц. В толпе одетых по большей части в клетчатые рубашки и замасленные джинсы посетителей он заметно выделялся светло-коричневым льняным костюмом и громадным коричневым кейсом. Адвокат довольно быстро определил Люка Хейза — последнего, наверное, выдала звезда шерифа — и направился прямо к его кабинке.

Рейни раскрыла газету и постаралась спрятаться за спинкой красного винилового сиденья, но все равно чувствовала себя неуютно. Впрочем, бояться было особенно некого. На первый взгляд Миц не представлял собой ничего особенного и был похож на слегка располневшего бухгалтера с неудачно подобранными очками. Взъерошенные волосы, плохо сидящий костюм, невыразительное бледное лицо. Трудно сказать, в какой области права он специализировался, но роль адвоката по уголовным делам была ему явно не по плечу — никакой суд присяжных не принял бы всерьез человека с такой физиономией. Его сферой, вероятно, оставались налоги и корпоративные споры.

Люк пожал ему руку. Миц поморщился.

«Ох, бедняга, — подумала Рейни. — Охотник мог бы выбрать пса и получше…»

Миц сел и положил кейс на соседнее сиденье. Кейс занимал половину кабинки, но адвокат, похоже, не намеревался выпускать его из поля зрения.

— Спасибо, что согласились встретиться, — сухо сказал он.

— Никаких проблем, — лениво протянул Люк. Голос его волшебным образом понизился на пару октав и звучал как медленно текущая река на перекате. — Вы, похоже, парень серьезный, вот я и решил, что лучше встретиться лично. Познакомиться, ответить сразу на все вопросы.

— Да, конечно. Личная встреча всегда предпочтительнее заочного общения. Мне бы только не хотелось отнимать у вас время…

— Знаете, у нас, в маленьких городках, времени хоть отбавляй. Мы всегда только рады случаю познакомиться с новыми людьми.

Рейни закатила глаза. Люк Хейз, как ей показалось, немного переигрывал, но Миц, похоже, действительно расслабился — покрайней мере он уже прислонился спиной к спинке стула.

— Дело в общем-то простое, — быстро заговорил адвокат. — Я навожу справки о женщине, проживавшей некогда в вашем городе. Ее имя — Лоррейн Коннер. Насколько мне известно, она работала в здешней полиции.

— Да, сэр, работала.

— Она жила здесь?

— Да, сэр, она жила здесь.

— Долго?

— Э-э… довольно долго. Несколько лет. Да, определенно несколько лет.

— М-да. Ее матерью была Молли Коннер?

— Да. Именно так.

— Вы можете сказать, сколько лет сейчас этой Лоррейн Коннер?

— О нет, сэр. Никогда не спрашиваю у женщины, сколько ей лет. Нет.

— Но у вас же есть ее личное дело или что-то вроде этого.

— Возможно. Но понимаете, она ушла со службы вместе с прежним шерифом, Шепом О’Треди. Вам бы лучше спросить у него. Хотя… он ведь здесь больше не живет. Переехал куда-то.

— Шеп О’Треди. — Миц сделал пометку в блокноте.

— А в чем, собственно, дело, сэр? Хотелось бы знать. У нас не часто появляются адвокаты, наводящие справки о бывших офицерах полиции.

— Это обычная рутинная проверка.

— Она пытается устроиться на работу?

— Э-э… нет.

— Обратилась за кредитной карточкой?

— Я адвокат, шериф, и, уверяю вас, к кредитным карточкам не имею ни малейшего отношения,

— Конечно, извините. Так в чем тогда дело? С чего вы взялись за эту проверку?

— Вопрос строго конфиденциальный. Суть его я могу раскрыть лишь самой мисс Коннер при личной встрече.

— Что ж, справедливо. Не в моих правилах заставлять человека отступать от его принципов. Просто ради любопытства, на чем вы специализируетесь?

Как ни хитер был Хейз, Миц тоже оказался не просто филей.

— Об этом я тоже расскажу только Лоррейн Коннер. Итак, она служила в местной полиции. Долго?

— Несколько лет.

— А в прошлом году, насколько мне известно, ушла, не так ли?

— Да, сэр.

— Был какой-то небольшой скандал или что-то в этом роде? Какой-то инцидент с участием четырнадцатилетнего подростка?

Люк пожал плечами.

— Офицер Коннер ушла по собственному желанию и с незапятнанной репутацией, мистер Миц. Мы все гордимся ею.

— Что ж, приятно слышать, — быстро проговорил адвокат. — Вы, надеюсь, не станете возражать, если я, находясь в городе, порасспрашиваю о ней и других?

— Пожалуйста, — любезно согласился Люк.

— Хорошо. А что ее семья?

— Что ее семья?

— У нее ведь есть другие родственники? В голосе Мица послышалось удивление. Явно застигнутый врасплох, Люк замялся.

— Может быть, но я о них не знаю, — сказал наконец он, забыв о своем южном говорке.

— Значит, у нее нет бывшего супруга, братьев или сестер, детей?

— Мне об этом ничего не известно. А почему вы спрашиваете?

— Так положено, — коротко ответил Миц и принялся что-то записывать, но шериф схватил его за руку.

Маска добродушия слетела с его лица, голос стал твердым и жестким.

— Для обычной проверки вы задаете слишком уж личные вопросы, сэр, а Рейни, хотя ее и нет здесь, остается моим другом. Понятно? Теперь ответьте, в чем дело? И имейте в виду, я спрашиваю в последний раз.

— А я отвечаю вам в последний раз, что не имею права выдавать конфиденциальную информацию.

Пора вступать в игру, решила Рейни. Разговор зашел в тупик, к тому же хороший полицейский явно собирался применить к адвокату отнюдь не разрешенные законом средства давления. И что тогда делать ей? Она поднялась, вошла в соседнюю кабинку и ласково улыбнулась:

— Привет, Миц. Сюрприз.

Оказавшись зажатым между женщиной и шерифом, адвокат явно занервничал.

— Что… что здесь происходит? — запинаясь пробормотал он.

Бедняга моментально вспотел, и Рейни подумала, что если дело пойдет так и дальше, то у него промокнет весь костюм. Она подвинулась ближе, положив руку на кейс и нежно поглаживая мягкую коричневую кожу.

— Вы так упорно искали меня, мистер Миц.

— Э… да. Я отправил несколько сообщений в Виргинию. Я не знал… Когда вы вернулись в город?

— Вам что-то не по себе?

— Я… хм… ну, все не так уж и плохо. — Миц немного приободрился. — Конечно, было бы лучше, если бы вы предварительно позвонили. Тогда я привез бы все документы. Но раз уж так получилось… Мне нужно поговорить с вами.

— О моем прошлом, не так ли?

— Откровенно говоря, все детали вашего прошлого нам известны, даже те, что имеют отношение к так называемому несчастному случаю. Уверяю вас, его это не волнует. Нисколечко.

— Что? — теперь смутилась уже Рейни. Она посмотрела на Люка. Тот, сам ничего не понимая, покачал головой. Вот черт.

— Вы ведь разговаривали с ним, да? — торопливо и с улыбкой продолжил Миц. — Я дал ему ваш адрес в Виргинии, и он обещал позвонить. Гораздо удобнее самому объявить об этом, чем перекладывать дело на адвоката.

Рейни вспомнила звонки, сделанные в ее отсутствие. Звонки без сообщений. Звонки, отнесенные ею на счет Мица. Почему она так предположила? Потому что именно это пришло ей в голову.

— Объявить о чем? — Она с трудом узнала собственный голос.

— О наследстве, мисс Коннер. О завещании. Именно этим я и занимаюсь. Делами по наследству. Недвижимостью. Я его адвокат.

— Чей адвокат?

— Ооооооох, дорогууууууууша. — Миц покачал головой. Глаза за стеклами очков весело блеснули. — Так, значит, он все-таки не позвонил, да? Сказал, что позвонит, но не позвонил. Непредсказуемый человек. Впрочем, в таких делах предугадать поведение клиента всегда трудно.

— Мистер Миц, потрудитесь ответить на мой вопрос, или, клянусь, я переломаю вам все кости.

Мистер Миц опустил голову и кивнул. А потом тихим, едва слышным голосом проговорил:

— Я работаю на мистера Рональда Доусона. Ронни полагает… мы оба полагаем, что он ваш отец. А вы, мисс Коннер, его единственная наследница.

26

— У тебя есть отец?

— Чертовски маловероятно.

— Похоже, ты совсем не рада.

— Не рада? А чему я должна радоваться? Рейни круто повернулась и посмотрела на Кимберли так, словно та сошла с ума. После встречи с адвокатом прошло четыре часа, и сейчас она стояла посреди спальни в занятых ими апартаментах находящегося в центре Портленда отеля. Дорога из Бейкерсвилла, на которую уходило обычно два часа, заняла у нее всего полтора. Она подрезала два грузовичка, обошла с полдюжины легковушек и едва не въехала в полицейскую машину. От штрафного талона, а может, и кое-чего похуже Рейни спасло только то, что патрульный оказался личным другом шерифа Хейза. Ей бы стоило остановиться и перевести дух. Но она не сделала ни того, ни другого.

Выйдя из спальни, Рейни продолжала расхаживать по гостиной номера «люкс», в котором дочь и отец зарегистрировались под именами Барбары и Ларри Джонс. Ворвавшись в комнату несколько минут назад, она обнаружила, что Куинси наконец-то уснул во второй спальне, а Кимберли уныло сидит перед телевизором, дожидаясь выпуска новостей. Девушка явно обрадовалась возможности отвлечься, тем более что новая ситуация и поведение Рейни давали ей богатый материал для применения познаний в области психологии.

Рейни же, поймав на себе пару изучающих взглядов будущего криминалиста, поняла, что чувствуют подопытные животные. Черт, если Кимберли еще раз посмотрит на нее так вот пристально, то ей в голову полетят вот эти веселенькие кнопки телефона.

— Давай все проанализируем, — сказала она, поднимая руку. — Кто такой мой предполагаемый отец, Рональд Доусон, он же Ронни? Головорез. И не просто головорез, а осужденный головорез. Человек, отсидевший последние тридцать лет за убийство при отягчающих обстоятельствах. Выпустили его только в прошлом году по той причине, что в свои шестьдесят восемь он уже не представляет угрозы для общества, будучи пораженным артритом стариком. А вот в тридцать ему ничего не стоило зарезать двоих в пьяной драке с помощью подвернувшегося под руку охотничьего ножа. О, извини, совсем забыла. По словам адвоката, того самого Карла Мица, было одно смягчающее обстоятельство. Добряк Ронни так нализался, что ничего в тот момент не соображал. Привееееет, папочка!

— Тем не менее он нанял адвоката, чтобы найти тебя, — мягко напомнила Кимберли.

Рейни бросила на нее сердитый взгляд.

— Далее, — продолжила она. — Ронни утверждает, что разыскивает наследника, но ведь он не сделал ничего такого, чтобы что-то заработать и передать. У его отца была ферма в сто акров где-то в Бивертоне. Ронни никогда там не работал. Он пил, дрался, резал людей, а потом сидел в тюрьме. Работал на ферме его отец. Он же ее и построил. А когда в начале девяностых в Бивертоне резко вырос спрос на недвижимость, старик продал ферму агентству за десять миллионов долларов. Честь и хвала дедушке Доусону. Но Ронни и тут поспел.

Кимберли добродушно улыбнулась:

— Как говорится, родителей не выбирают.

— К черту Тристана Шендлинга. Продолжай в том же духе, и я сама тебя прикончу, — предупредила Рейни.

— Перестань, это прекрасная новость. Твоя мать умерла, у тебя нет ни дядей, ни тетей, ни братьев, ни сестер. Но подумай, у тебя может оказаться отец! Настоящий, живой, горящий желанием встретиться с тобой.

— Нет никаких доказательств того, что он действительно мой отец, — бросила Рейни. — Пусть даже тридцать лет назад он и спал с моей матерью. А кто с ней не спал?

— Но ты сдашь кровь на анализ?

— Не знаю.

— Рейни…

— Я не знаю! — Рейни всплеснула руками. — Хочешь знать правду? Мне это не нравится. Просто не нравится.

— Потому что он бывший заключенный.

— И поэтому тоже. Да и кем же еще ему быть. Моя мамаша не спала с вдохновенными астрофизиками. Нет, я нисколько не удивлена тем, что мой потенциальный родич столько лет провел за решеткой. Меня удивляет то, что его вообще выпустили.

Кимберли нахмурилась.

— Тогда… ты против денег? Тебе не нравится то, что ты становишься наследницей десяти миллионов? Это, конечно, круто.

— Кимберли, задумайся на мгновение, представь себе, о чем идет речь. Что делают все дети, у которых нет родителей? Они мечтают о своих пропавших родителях, верно? Сочиняют невероятные истории. «Мои папочка и мамочка были членами одной восточноевропейской королевской семьи, вынужденными скрываться от коммунистов. Когда-нибудь они вернутся за мной, и тогда…» Или: «Мой отец был лауреатом Нобелевской премии, открывшим секрет вечного мира и убитым правительственными агентами». Дети сочиняют сказки, карикатуры на настоящую жизнь. Никто не хочет, чтобы его отцом был злобный головорез или просто пьяный подонок, не желающий брать на себя бремя ответственности за собственного ребенка. Каждый представляет отсутствующего папашу красивым, смелым и богатым.

Кимберли не понадобилось много времени, чтобы понять, что имеет в виду Рейни.

— Так ты думаешь, что это все фальшивка. Что все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Рейни наконец остановилась и в упор посмотрела на Кимберли.

— Что делает Тристан Шендлинг? Определяет, в ком больше всего на свете нуждается жертва, и затем становится этой личностью. Я жила без семьи пятнадцать лет. Как ты правильно сказала, без дядей и тетей, без братьев и сестер, в такой жизни есть особое одиночество, которое способны понять не многие.

— Рейни, ты же ничего не знаешь наверняка. Может, это и не уловка.

— Ты допускаешь такое совпадение?

— То, что тебе не нравятся совпадения, еще не означает, что они не случаются.

— Порадуй меня еще чем-нибудь столь же глубокомысленным.

Рейни хлопнулась на диван и ударила кулаком по подушке. Сильно.

— Тебе страшно, — тихо сказала Кимберли. — Ты напугана.

— Вот только психоаналитика мне и не хватало.

— У меня и в мыслях такого нет. Просто… Ты действительно напугана.

— Я была совершенно уверена, что он предстанет в обличье человека, имеющего отношение к правоохранительным структурам, или по крайней мере под маской частного сыщика. Даже зная методы его работы, я не предполагала такого хода. Да, ловок, ничего не скажешь. Я сижу здесь, и один голос шепчет: «Не поддавайся на уловку, ты слишком умна для этого». А другой голос… Боже, другое мое «я» уже выбирает поздравительную открытку к Дню отца.

Кимберли села на диван рядом с Рейни. Ее длинные светлые волосы были убраны назад и перехвачены резинкой. За время перелета она выспалась и выглядела теперь намного лучше, чем в Нью-Йорке. Отдохнувшей. Более собранной. Рейни заметила, что чем опаснее становилась ситуация, тем сильнее делалась Кимберли. Молодая, но готовая принять вызов. Неопытная, но определенно настроенная очень решительно.

— Давай подумаем вместе, — предложила Кимберли. — Каким будет следующий шаг?

— Анализ крови. Миц дал адрес лаборатории. Они возьмут у меня образец крови и проведут тест на соответствие моей ДНК с ДНК Рональда Доусона.

— Так и должно быть.

Рейни невесело улыбнулась:

— Знаешь, сколько времени занимает такой тест? По меньшей мере четыре недели, но, более вероятно, несколько месяцев. Все может закончиться намного раньше.

— Мы тоже можем провести проверку, — твердо возразила Кимберли. — Ты сказала, что отец Доусона продал ферму в Бивертоне. Информация о сделках с недвижимостью не является закрытой. Кроме того, можно навести справки о самом Рональде Доусоне, узнать, за что он был арестован.

— Уже сделано. Люк проверил данные по Доусону. Все совпадает. Сейчас он работает с документами по недвижимости.

— Ну вот!

Кимберли даже захлопала в ладоши. Рейни покачала головой. Она хотела бы, но не могла разделить ее энтузиазм. Все внутри словно окоченело. Возможно, то было ощущение тревоги, от которого она не могла избавиться. А может, ее просто ошеломило только что сделанное открытие: оказывается, не так уж и неуязвима неуязвимая Рейни. И что бы она ни говорила себе, как бы ни убеждала себя в противном, в ней зародилось и росло нечто новое и нежное. Не пустота. Не окоченелость. Надежда.

Тридцать два года. Последние пятнадцать лет никаких планов на День благодарения, Рождество и Пасху. По праздникам она всегда работала, потому что других занятий просто не было. Другие спешили домой, к семьям, добродушно поругивая тещ и свекровей, проклиная связанные с торжествами расходы, отпуская шуточки по поводу неудачных подарков. Иногда сама концепция семьи представлялась Рейни неким подобием эксклюзивного клуба. Другие были его членами, она оставалась посторонней. Рейни могли пригласить в этот клуб из жалости, но она никогда бы не стала своей за столом.

Господи, хоть бы Куинси проснулся. Ей хотелось… Ей так хотелось с ним поговорить. Прямо сейчас. Может быть, даже положить голову ему на плечо и услышать, как он скажет, что все будет в порядке. «Надо верить», — сказал Куинси. Ах, если бы все было так просто!

— Восемь месяцев назад, — заговорила Рейни, — в Бейкерсвилле появился один человек, пытавшийся найти мою мать. Люк сообщил мне об этом пару месяцев спустя, но так и не назвал его имени — тогда это казалось не важным. Сегодня Люк просмотрел записи — того человека звали Рональд Доусон. Вскоре после появления Ронни помощник окружного прокурора снял с меня обвинение в уголовном преступлении. Я тогда подумала, что это дело рук Куинси, и даже разозлилась на него. Сегодня после встречи с Мицем я позвонила помощнику прокурора. Куинси с ним не разговаривал. Снять с меня обвинения попросил сам окружной прокурор. По слухам, он снова собирается участвовать в выборах, и, как намекнул помощник, недавно его предвыборный штаб получил крупное пожертвование от одного местного жителя, известного под именем Рональда Доусона.

— Ну, вот видишь, Рейни. Значит, никакого совпадения нет. Рональд Доусон начал разыскивать тебя чуть ли не год назад, и у тебя есть доказательство,

— Тристан Шендлинг затеял игру по меньшей мере двадцать месяцев назад. Его участие исключать нельзя.

— Но тогда он был занят Мэнди, а потом переключился на мою мать. Невозможно находиться одновременно в разных частях страны, на противоположных побережьях.

— А почему бы и нет? Телефон, Интернет, телеграф. Да и на самолете всего восемь часов. Не так уж и трудно прилететь на Западное побережье на денек. Удовольствие, конечно, не самое большое, но это реально.

— Если бы он захотел выбрать тебя своей целью, то нашел бы менее дорогие и более простые способы, чем проверка на совпадение ДНК и финансовая поддержка претендента на кресло окружного прокурора, — возразила Кимберли.

— Дешевые и простые способы не для мистера Шендлинга. Он вышел на тропу войны. И нам неизвестно, сколько у него денег.

Кимберли нахмурилась.

— Ты хочешь, чтобы этот человек оказался твоим отцом, или не хочешь?

— Не знаю. Я просто… не знаю.

Немного помолчав, Кимберли проговорила:

— Рейни, я бы никогда не подумала, что ты такая пессимистка.

— О Господи, тебя нужно вернуть в колледж.

— Но это же правда! Возможно, ты стоишь на пороге чего-то удивительного, но все равно подготавливаешься к неудаче, а не воодушевляешься мечтами о новом будущем. О… — Она кивнула. — Ты и мой отец. Теперь понятно.

— Вот только этого мне сейчас не хватало, — застонала Рейни. — Прошу, давай не будем об этом. Но Кимберли как будто и не слышала:

— Я думала, что в ваших отношениях сдерживающий фактор — мой отец. Принимая во внимание его проблемы с собственным отцом, холодность с детьми, страх близости с мамой. Но на сей раз дело не в нем, да? Дело в тебе. Именно ты не веришь в прочность отношений.

— Почему вы так упорно говорите о доверии, словно жизнь ничем не отличается от диснеевских мультфильмов? Кимберли, моя мать била меня просто так, ради удовольствия. Мой отец был по сути донором спермы, который трахнул городскую шлюху и двинулся дальше. Через семнадцать лет мамин дружок решил, что она недостаточно хороша для него, и обратил внимание на меня. У меня проблемы с доверием? Я не верю в людей? Да, черт возьми, я им не верю. Моя мать была жадной, злобной, сварливой алкоголичкой. И все же я любила ее. Мир устроен не по Диснею, он гораздо сложнее.

— Мой отец не пьет.

— Дай ему еще пару дней, — угрюмо пробормотала Рейни. — Совсем недавно он не употреблял крепких выражений и не строил планов мести, а сейчас и то и другое у него прекрасно получается.

— Он никогда не сделает тебе ничего плохого, — серьезно произнесла Кимберли. Рейни застонала:

— Упаси меня Бог от психоаналитиков. Кимберли, послушай… Я знаю, что твой отец хороший парень. Знаю, что он не такой, как другие. Но знание бывает разное. Как тебе объяснить? Одно дело понимать что-то интеллектуально. Говорить себе, что Куинси не такой, как все, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Другое дело — изменить привычный образ мышления. Поверить по-настоящему, эмоционально. Почувствовать себя уверенно, знать, что тебе ничто не угрожает.

— Я убеждаю себя, что мама умерла, — сказала вдруг Кимберли, — но поверить в это не могу. Рейни кивнула, и голос у нее смягчился:

— Да, что-то вроде того.

— Я говорю себе, что мама ни в чем не виновата, что Мэнди ни в чем не виновата, что папа ни в чем не виноват. Но все равно злюсь на них всех. Они оставили меня. Да я сильная и должна выдержать, но я не хочу быть такой сильной. Из-за этого я на них и злюсь.

— А я постоянно вижу один и тот же сон. Два или три раза в неделю. Слоненок бежит по пустыне. Его мать умерла, он совсем один, и ему жутко хочется пить. Потом появляются другие слоны, но вместо того чтобы помочь, они бьют малыша и прогоняют, потому что он — угроза выживанию стада. Слоненок крепчает. Борется за жизнь и все равно бредет за ними. В конце концов они находят воду. Я успокаиваюсь. Во сне мне хочется думать, что с малышом все будет хорошо. Не зря же он так упорно держался за жизнь. Теперь с ним ничего не случится. И тут появляются шакалы и раздирают его на куски. Я просыпаюсь, а в ушах у меня звучат его крики. Мне никак не удается избавиться от этого сна.

— В прошлом году мы читали одно исследование о том, почему дети на определенной стадии хотят слушать одну и ту же сказку. Ученые пришли к выводу, что в сказке есть что-то, какая-то тема или проблема, с которой дети идентифицируют себя. Когда проблема решается, необходимость слушать сказку отпадает. Но до тех пор они будут требовать ее снова и снова, каждый вечер.

— Так что, я — четырехлетний ребенок?

— В этом сне ты идентифицируешь себя с чем-то. Возможно, со слоненком.

— Слоненок умирает.

— Но борется за жизнь.

— Ему никто не помогает. Он хочет стать частью стада. Но возможно, ему стоило бы остаться одному.

— Слоненком руководит инстинкт. Инстинкт требует, чтобы каждый был частью чего-то. С эволюционной точки зрения мы сильнее тогда, когда держимся вместе.

— Но только не в моей истории. В моем сне желание быть вместе с другими становится причиной смерти слоненка.

— Нет, Рейни. В твоем сне желание слоненка быть частью стада дает ему стимул для борьбы за жизнь. Ради чего он идет через пустыню? Почему встает с земли, когда его сбивают? Он не борется за жизнь ради самой жизни. Слоненок — стадное животное. Он борется за то, чтобы присоединиться к стаду, им движет надежда на то, что если продолжать бороться, то рано или поздно его примут. Засуха кончится, и его примут. Или он докажет свою стойкость, и его примут. Так или иначе, но в конце концов он будет со стадом. То же относится и к тебе, Рейни. Мать била тебя, но ты верила, что когда-нибудь все наладится. Иначе ты бы уже спилась или совершила самоубийство. Но ты не спилась и не покончила с собой. Почему?

— Потому что я упрямая, — пробормотала Рейни. — И глупая.

Кимберли улыбнулась:

— Но еще потому, что ты надеешься. Тебе не очень комфортно с этой стороной собственной личности. Понимаю. Я надеюсь, что когда-нибудь убью Тристана Шендлинга. Мне не очень приятно от таких мыслей, но время еще есть.

— Кимберли, — мягко сказала Рейни, — послушай мой совет — откажись от этого плана. Тристан Шендлинг — кусок дерьма. Тебе придется играть по его правилам, а потом ты никогда не избавишься от этой вони. Он погубит тебя. Ты просто станешь такой же, как он.

— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, Кимберли. Я ведь тоже убийца. Благодаря Ронни Доусону я чиста в глазах закона, но несколько лет назад я действительно убила человека. Я убийца и уже никогда не узнаю, кем еще могла бы быть. Мне это неприятно. Очень неприятно. И потом… тот человек-то мертв. С этим ничего не поделаешь.

— Я… я не знала. Рейни пожала плечами:

— Жизнь — тяжкая ноша. Подумай хорошенько, прежде чем вешать камень себе на шею.

— Но он ведь не уйдет сам, — возразила Кимберли. — Тристан Шендлинг не оставит нас в покое, пока проблема не будет решена. Либо он нас, либо мы его. Акула где-то рядом, так что нам нужна лодка покрепче.

Тридцать минут спустя Кимберли уже спала на диване. Солнечный свет постепенно терял силу, и на белые стены гостиничного номера начали наползать серые тени. Духота снаружи, наверное, еще не ослабела, но в комнате сохранялась приятная прохлада. Рейни прислонилась к оконной раме и какое-то время просто смотрела вниз на лежащую шестью этажами ниже улицу. Похоже, на них всех подействовала разница во времени: Кимберли, судя по всему, улеглась до утра, из спальни Куинси не доносилось ни звука.

В комнате воцарилась тишина. Раньше Рейни как-то не замечала, что воспринимает тишину с полярными чувствами: иногда жаждет ее, иногда страшится.

Возможно, у нее есть отец. Представить себе такое трудно.

Мать однажды сказала — причем сделала это с поразительным безразличием, — что ее отцом может быть любой из более чем дюжины мужчин, имена которых она уже забыла. «Мужчины приходят, мужчины уходят, — говаривала Молли. — Не будь дурой и не ожидай чего-то большего».

Ей тридцать два года, а отец — по-прежнему пустое место, неясный контур без каких-либо характерных деталей. У него не было цвета глаз, не было прически, ничего. Просто черный силуэт наподобие тех, что появляются в журналах, когда речь идет о какой-то таинственной персоне.

«Я дал тебе жизнь! А ты знаешь, кто я?»

Нет, она не знала.

Возможно, у нее есть отец. А может, все это ложь, очередная хитрость Тристана Щендлинга. Надо верить. Но более верный способ остаться в живых — это быть циничной.

Рейни отступила от окна и, пройдя через гостиную, вошла в спальню. Жалюзи были опущены. Комнату окутывала темнота, пересекавшаяся кое-где слабыми лучиками уходящего дня. Куинси лежал посреди кровати, откинув правую руку на темное цветное покрывало и подложив левую под голову. Прежде чем лечь, он снял туфли и галстук. Кобура с пистолетом лежала на ночном столике рядом с кроватью. Рейни закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов в глубь спальни. Потом, тоже не раздеваясь, опустилась на кровать. Куинси не шелохнулся.

Воротник его белой рубашки был расстегнут, открывая верхние черные пружинящие завитки волос. Однажды ее пальцы забрались в самую их гущу. Рейни положила ладонь ему на грудь и ощутила уверенный ритм сердца.

— Куинси, — тихонько прошептала она, опасаясь, что он проснется и, не разобравшись, пристрелит ее из пистолета. — Куинси, это я.

Он тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, спиной к Рейни.

Она села рядом. Вдохнула слабый, едва уловимый запах его одеколона. Прошел целый год, а она до сих пор не знала, как он называется. И почему-то не спрашивала. В те дни, когда они еще пытались встречаться, она часто возвращалась домой, принося с собой этот аромат, и засыпала с ним, натянув на голову простыню и улыбаясь, как довольная кошка. За ночь аромат растворялся, и утром, просыпаясь, она всегда испытывала острое чувство огорчения.

Рейни протянула руку и осторожно дотронулась до плеча Куинси. Под мягкой хлопчатобумажной тканью ощущалось тепло его тела. Он не шелохнулся, не сбросил ее ладонь.

Рейни легла. Она все еще ждала чего-то. Страха. Дискомфорта. Усыпанных желтыми цветами полей. Неспешно текущих рек. Тех мест, куда она научилась мысленно убегать. Лежа рядом с Куинси, Рейни чувствовала исходящее от него тепло. И еще она вспомнила, что почувствовала в тот последний вечер с ним. Желание. Настоящее, всепоглощающее желание. Она даже не представляла, что способна на такое.

«Он никогда не сделает тебе ничего плохого», — сказала ей Кимберли. Рейни это знала. Возможно, даже знала по-настоящему. Может быть, она просто не понимала саму себя.

«Люди могут сделать тебе много плохого. Могут колотить тебя просто так, ради собственного удовольствия, по привычке. Могут сделать кое-что похуже: умереть и оставить тебя совсем одного, без надежды когда-либо повернуть жизнь к лучшему. Люди могут нападать на тебя. Делать тебе больно. Причинять физические и моральные страдания. А ты имеешь право отбиваться. Даже убить своих обидчиков, сделать так, что им будет еще хуже.

А потом ты можешь наказать себя, потому что твоя мать мертва и кому-то надо взять на себя роль обидчика. Ты можешь наказывать себя каждый день, бередя собственные раны, живя такой жизнью, которая рано или поздно закончится большой бедой, потому что как жить иначе — просто не знаешь».

27

— Где вы были?

Гленда Родман стояла в холле дома Куинси, не сводя глаз с только что вошедшего специального агента Альберта Монтгомери. Была суббота, половина седьмого утра; с тех пор, как она в последний раз видела своего коллегу, прошло сорок восемь часов. Серый костюм Гленды безнадежно измялся после долгой беспокойной ночи, проведенной в большом кресле в кабинете хозяина. Ее лицо напоминало лицо ожившего покойника. Не очень-то приятно на протяжении многих часов слушать почти непрерывные звонки с угрозами.

Вслед за звонками начали поступать подарки. Накануне утром — выпотрошенная кукла в почтовом ящике Куинси. В тот же день, после полудня, — четыре гремучие змеи у ворот. Две заползли во владения Куинси. Две другие проникли на территорию соседей, где привлекли внимание кошки и двухгодовалого малыша. К счастью, мать ребенка вовремя заметила тварей и унесла сына, после чего вызвала службу контроля за животными, так что никто не пострадал. Ночью же Гленде пришлось долго слушать дрожащий от наслаждения голос неизвестного, сообщившего Куинси, что после того как его покусают змеи, он лично сдерет с него кожу и сделает из нее ремень.

Иногда Гленде удавалось засыпать, но и сон, наполненный кошмарами, не приносил облегчения.

Вот почему она с такой злостью смотрела на Монтгомери, который за время отсутствия успел принять душ и переодеться. В ее чувствах было что-то от праведного гнева обманутой жены.

— Где я был? Ну конечно, в Филадельфии, — недовольно бросил Монтгомери, закрывая за собой дверь.

Замок щелкнул. Агент сбросил с себя замасленный, в пятнах, плащ.

— Вам поручили помогать мне и находиться в доме Куинси.

— Верно, но приказ был отдан до того, как он превратил свою бывшую жену в шиш-кебаб. Думаешь, тамошние олухи знают, как заниматься таким преступлениями? На что обращать внимание? Господи, мне пришлось лично показывать, как надо анализировать осколки стекла. Они и впрямь считали, что окно в ванной разбили снаружи. Придурки.

— Позвольте напомнить вам, агент, что ваше задание…

— К черту задание. Все эти звонки уже не имеют никакого значения, Родман. Действие переместилось в Филадельфию. Если мы хотим понять, что происходит, то должны перенести внимание туда.

— Но здесь… — попыталась возразить Гленда.

— Что здесь? — перебил ее Монтгомери. — Эти дурацкие телефонные звонки? Змеи? Детские куклы? Да, конечно, ты права, мы много чего узнали, просидев тут три последних дня.

Он критически посмотрел на нее. Гленда неуверенно пожала плечами.

Да, здесь ничего особенного не случилось. Бедняжку Бетти зверски убили в Филадельфии. Накануне Гленде позвонил Эверетт и сообщил, что кто-то, прикрываясь именем и документами Куинси, увез из приюта на Род-Айленде его больного отца. На поиски Абрахама Куинси тут же были отправлены три агента, но после того, что убийца сделал в Филадельфии с Бетти, никто не питал надежд на благополучный исход.

Да, игра продолжалась. Но не здесь. Гленда ничего не делала, она просто сидела, слушая бесконечные жуткие звонки. И нервы ее были уже на пределе. Однако задание есть задание. Агент Родман выполняла приказ, и ее раздражало, что Монтгомери даже не удосужился проконсультироваться с ней, хотя, судя по всему, был в курсе всего, что творилось в доме Куинси и около него.

— Нам по-прежнему важно установить источник утечки информации, — сказала Гленда. — Да и здесь кто-то может появиться. Такую возможность нельзя исключать.

— Кто здесь появится? Придуманный Куинси убийца? Перестань, не говори, что ты до сих пор веришь в эти сказки.

— Что вы хотите этим сказать?

— Послушай, я, так и быть, окажу тебе любезность. Как человек, проработавший сорок восемь часов в Филадельфии, буду говорить прямо. В дом никто не вламывался. Не было никакого таинственного незнакомца. Все подстроено так ловко, что постановку можно переносить прямо на Бродвей. Возьмем, к примеру, окно в ванной, через которое предполагаемый убийца проник в дом. Так вот, оно разбито изнутри, а осколки сдвинуты таким образом, чтобы скрыть этот факт. Далее. В доме наисовременнейшая охранная система, которая, да будет тебе известно, дезактивирована набором нужного кода в начале одиннадцатого вечера, то есть примерно в то самое время, когда соседка видела Элизабет Куинси с каким-то человеком, описание которого совпадает с описанием самого Куинси. И наконец, место преступления. Нападение произошло внезапно, сопротивления почти не было, как не было ни изнасилования, ни пыток. Все прочее — расположение тела, посмертные повреждения — только шоу. Шоу, цель которого — убедить полицию в том, что она имеет дело с сексуальным маньяком, садистом.

— И ты думаешь, что это дело рук Куинси.

— Я знаю, что это сделал он. Мне не светит карьерное повышение, так что я могу смотреть на нашего золотого мальчика открыто и видеть его таким, каков он есть. С другой стороны, я понимаю твою озабоченность, твое смятение. Как же, лучшие из лучших…

— Заткнись.

Гленда повернулась и побрела в кухню. Монтгомери последовал за ней.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, — продолжал он. — Не так одеваюсь. Не увлекаюсь вашей политикой. Не играю в ваши опасные игры. Я толстый, помятый, неприятный грубиян. Но это не значит, что я еще и идиот.

— Верно, состояние одежды не служит доказательством некомпетентности, но таковым является твое поведение в деле Санчеса.

— О! — Монтгомери вздрогнул и остановился, но тут же овладел собой. — Ну Конечно. Веский аргумент.

Гленда сразу почувствовала себя лучше, словно победила в тяжелом, неприятном споре. Она знала о проблемах в деле убийства на Сосайети-Хилл, Куинси сам признался, что все устроено так, чтобы сделать его главным подозреваемым. И все же слышать обвинения из уст Монтгомери было тяжело. Теперь же она сама перешла в наступление:

— Ты провалил дело Санчеса…

— Я всего лишь ошибся.

— А Куинси его разгадал.

— Я никогда не говорил, что он плохой работник.

— Перестань, все знают, что ты обвинял его. Неприятно, конечно, провалить дело, но еще неприятнее, когда на твое место присылают другого, когда он спасает положение и когда все лавры достаются ему. Сколько раз ты прокручивал в уме план мести, а, Альберт? Сколько раз вспоминал собственные ошибки и чувствовал, что ненавидишь Куинси?

Она посмотрела на Монтгомери в упор. Агент опустил голову.

— Ты ведь хотел и ждал этого, не так ли? — безжалостно продолжала Гленда. — Хотел и ждал подходящей возможности поквитаться с Куинси, испортить ему карьеру.

— Нет.

— Да!

— Нет! Черт возьми, нет! — взревел Монтгомери. Он отступил к стене, словно загнанный в угол зверь, но дальше отступать было некуда. — Хочешь знать правду? Отлично, я расскажу тебе правду. Можешь мне не верить. Вы все можете мне не верить, но я взялся за это дело, чтобы спасти его задницу. Я взялся за это проклятое дело, потому что подумал: что ж, ладно, ты не станешь героем, но в твоих силах хотя бы спасти героя. Или это, по-твоему, ничего не значит?

— Что?

— Не понятно? Изложить письменно? Я посчитал, что смогу помочь Куинси. Ну и прикинул, что это пойдет на пользу мне самому. Я не альтруист. Но и не полный осел. С моей карьерой все ясно. Но, сделав доброе дело, я мог хотя бы показать, на что способен. Мне пятьдесят два года, Гленда. Моя бывшая жена меня ненавидит, дети тоже. На моем банковском счете девятьсот долларов. Что мне останется делать, если меня вышибут из Бюро?

Гленда нахмурилась, готовая возразить, но вдруг обнаружила, что сказать нечего. Она уже не знала, что и думать. Ей не нравился Монтгомери. Ее раздражала его неопрятность. Раздражало его поведение. Но в том, что он говорил, был определенный смысл. Спасти товарища-агента считалось в Бюро высшей доблестью. Если бы Монтгомери нашел убийцу, он получил бы еще один шанс. Возможно, последний.

— Но теперь ты считаешь, что Куинси убил свою бывшую жену, — сказала она.

— Считаю.

— На основании того, что увидел в Филадельфии? Монтгомери пожал плечами:

— Не только. Скажу честно, мне не дают покоя эти звонки. Если у тебя есть чей-то номер телефона и адрес, то к чему вся ерунда с дурацкими звонками? Ты просто приходишь и убиваешь того, кто тебе нужен. Мы полагаем, что этот парень каким-то образом связан с прежними делами Куинси. Значит, речь идет о психопате. Но каким же надо быть психопатом, чтобы болтать об убийстве, вместо того чтобы убить?

— Мы уже обсуждали это. Некто прибег к уловке, чтобы спрятаться за сотнями подозреваемых, каждый из которых имеет мотив и возможность.

— И при этом оповещает жертву о своих намерениях, — возразил Монтгомери. — На мой взгляд, это все полная чушь. Особенно если учесть, что в наше время любой может прочитать массу статей о том, как избавиться от улик. На его стороне элемент внезапности и вся ночь, чтобы убрать следы.

— Но возможно, убийца ставил перед собой другую цель. Принимая во внимание мотив мести, нельзя исключать того, что он стремился прежде всего подставить Куинси.

— Возможно. А может, мы просто излишне все усложняем. Послушай, у меня есть другая теория, которая объясняет случившееся: Куинси сам все подстроил. Сам поместил объявление в тюремном бюллетене. Потом явился с жалобами к Эверетту, зная, что тот, следуя стандартной процедуре, создаст специальную группу. В результате четыре федеральных агента уверяют филадельфийских полицейских, что нашего героя преследует неведомый убийца, который, возможно, зарезал его бывшую жену и похитил из приюта старика отца. Но преследует ли его кто-то на самом деле? Или таинственный убийца только прикрытие, организованное Куинси для того, чтобы расправиться с бывшей супругой?

— Послушай себя, Альберт. Ты утверждаешь, что Пирс готов обмануть Бюро и похитить собственного отца только ради того, чтобы замаскировать нападение на Элизабет.

— Мы не знаем, что в действительности произошло с его отцом.

— Абрахам Куинси — старый больной человек. Его состояние требует постоянного медицинского наблюдения. Он увезен из приюта двадцать четыре часа назад. Для него это очень опасно.

— Отца Куинси забрал человек, предъявивший документ на имя Пирса Куинси.

— Подделать водительские права совсем нетрудно.

— Да, но еще легче воспользоваться собственными. Гленда, тело еще не обнаружено. Не исключено, что старик отдыхает в каком-нибудь роскошном санатории. Потом, когда полиция купится на версию Куинси, Абрахам вернется в приют, чудесным образом спасшись от таинственного похитителя. А может, Куинси устроит анонимный звонок, и агенты обнаружат его отца в названном месте. Все чисто, не подкопаешься.

— Ну это уж слишком! — запротестовала Гленда. — А теперь попробуй опровергнуть три возражения. Первое. Ты видел Куинси в Филадельфии, и на нем не было ни пятнышка крови.

— Это указывает только на то, что убийство произошло очень быстро. К тому же полицейские обнаружили кровь в канализационной трубе. Значит, преступник избавлялся от следов.

— Второе. У тебя нет мотива убийства. Куинси и Элизабет давно в разводе. Ты рассказываешь о сложной схеме, разработанной с целью совершения особо жестокого убийства. Но зачем? Для чего? Брак давно распался.

— По этой части ничего сказать не могу, — согласился Монтгомери. — Но делать выводы пока еще рано. Может, он все еще числится наследником по страховке. Или винит ее в смерти дочери. Дай время, и я над этим поработаю.

— Ага! — триумфально воскликнула Гленда. — А теперь третье. Смерть дочери. У Куинси есть доказательства того, что она погибла не в результате несчастного случая. Ее убили. Возможно, она и есть первая жертва нашего неустановленного преступника.

— Что? — Монтгомери даже вздрогнул. — Я думал, там все ясно. Дорожное происшествие. Вождение в состоянии алкогольного опьянения. Откуда взялось убийство?

— Кто-то поработал с ремнем безопасности, поэтому она не смогла пристегнуться. И есть свидетельство, что в момент столкновения в салоне рядом с Амандой сидел неизвестный. Расследование ведет полиция Виргинии.

— Может, девчонка сама привела ремень в нерабочее состояние. Может, это было самоубийство.

— Зачем же тогда возиться с ремнем? — сухо спросила Гленда. — Можно ведь просто не пристегиваться.

— Ну… — Монтгомери в замешательстве переступил с ноги на ногу, нахмурился, состроил гримасу. — Не знаю. Надо подумать.

— Дело очень сложное, — мягко сказала Гленда. — Наш товарищ попал в тяжелую ситуацию. Я бы не стала делать поспешных выводов ни в отношении Куинси, ни в отношении кого-либо другого.

— Эверетт этого не говорил.

— А ты уже изложил свои соображения Эверетту? — удивленно спросила Гленда.

— Конечно. Позвонил ему прошлой ночью. Если Куинси действительно окажется убийцей, Бюро придется долго отмываться.

— Черт бы тебя побрал, Монтгомери! Не надо было этого делать.

— Что, я не мог поговорить с Эвереттом? Боже, откуда в тебе такая ненависть?

Монтгомери направился к холодильнику. Гленда осталась стоять посреди, кухни, сжав кулаки, слыша, как колотится сердце. Ее переполняла злость. Не стоило так заводиться. Вот только… вот только у Эверетта теперь нет иного выбора, как вызвать оказавшегося под подозрением агента. Куинси вернется и… Что его ждет? Кто его ждет?

«Какой же ты осел, Монтгомери! Неужели нельзя было подождать? Дать бедняге Куинси еще один день? Идиот!

Сукин сын!»

Зазвонил телефон; щелкнул, включаясь, автоответчик. Гленда подняла руки и начала медленно, методично растирать виски. Боль, однако, не проходила. Она больше не знала, чему верить. Монтгомери указал на несколько заслуживающих внимания пунктов, и если Куинси действительно совершил убийство, то ее долг — вывести его на чистую воду. И все же, если это не он… Если Куинси говорит правду… Тогда получается, что они идут на поводу у убийцы, и делают именно то, что нужно неизвестному преступнику. Три опытных агента ФБР танцуют под дудку человека, открывшего охоту на их товарища. А Куинси, что будет делать он, если Эверетт прикажет ему вернуться? Его заставят сдать удостоверение и оружие. Он больше ничем не поможет дочери. Есть ли другие варианты? Уйти на дно, чтобы защищать Кимберли? Такое никогда не срабатывало. У Бюро длинные руки, особенно когда нужно разобраться со своими.

Два сценария, и ни один не обещал ничего хорошего. Боже, подумала Гленда, Куинси либо самый хитроумный преступник, с которым когда-либо сталкивалось ФБР, либо просто незадачливый бедолага.

В кабинете звякнул факс. Затем послышалось тихое жужжание. Оставив Монтгомери на кухне, Гленда вернулась в кабинет.

Предварительное заключение по оригиналу объявления, опубликованному в тюремном бюллетене. Целых четыре страницы. Гленда быстро просмотрела первую.

Обнаружено пять отпечатков пальцев, но все они принадлежат сотрудникам редакции. Серологи не нашли ни волосков, ни волокон тканей, а пылевидные остатки имеют то же происхождение. Никакого материала для установления ДНК.

А вот ребятам из отдела исследования документов повезло больше. Результаты их изысканий заняли три страницы. Чернила на бумаге вполне обычные, черные, используемые в стандартных картриджах для лазерных принтеров «Хьюлет-Паккард». Сколько таких принтеров? Миллионы? Что еще? Установлен шрифт и тип графики. «Пауэр пойнт».

Гленда вздохнула. Насколько легче было расследовать преступления во времена, когда люди писали только от руки. А теперь? Как, черт возьми, анализировать компьютерный шрифт? Где незабвенные завитушки, где сердито перечеркнутые «t»? Где злобный наклон? И как прикажете сужать круг подозреваемых, если даже серийные убийцы пользуются «Майкрософт офис»?

Кое-что новенькое обнаружилось на последней странице. Бумага. Не дешевая белая, а дорогая импортная кремовая. С водяными знаками. По утверждению специалистов, такая бумага поступает из Британии, где ее продают исключительно в одном специализированном магазине на Бонд-стрит. Ежегодно в мире продается примерно две тысячи коробок. Каждые двадцать пять листов обходятся покупателю почти в сотню долларов.

Гленда положила последний лист отчета. Итак, у преступника есть доступ к компьютеру, он использует «Пауэр пойнт» и выбирает изысканную бумагу. Кому, черт возьми может взбрести в голову отправлять в тюремный бюллетень объявление на листе бумаги стоимостью в четыре бакса? Такую бумагу преподносят в специальной упаковке с выбитыми цветами и шелковыми ленточками. Такой подарок может сделать… Кто? Жена мужу. Подчиненный боссу. Дочь отцу.

Гленда посмотрела на письменный стол Куинси. Прекрасный стол со стоящим на нем факсом. Прекрасное кожаное кресло. Все прекрасно сочетается. Наверное, жена специально подбирала этот комплект для своего трудоголика-супруга. В те далекие времена, когда они еще жили вместе…

Она вытащила верхний ящик. Пустой, если не считать ручек и карандашей. Второй. Тоже ничего. Третий. И наконец в нижнем, там, где и должен хранить такие вещи мало пишущий человек, три коробки дорогой почтовой бумаги.

Она ошиблась насчет выбитых цветочков и шелковых ленточек. Бумага, перевязанная кожаным ремешком, лежала в ящичке из сандалового дерева. Прекрасная на ощупь и приятная для глаза, импортированная из Великобритании, девятнадцать листов.

— Ох, Куинси, — прошептала Гленда, держа в руке ящик. — Ох, Куинси, как же ты мог?

28

Когда Рейни проснулась, рядом уже никого не было. Она перевела взгляд на стоящий у кровати будильник. Часы показывали семь утра, что соответствовало десяти по восточному поясному времени. Куинси и Кимберли встали, наверное, пару часов назад. Рейни провела рукой по волосам, поймала свое отражение в зеркале над бюро и поморщилась. Вид у нее был такой, словно она сунула пальцы в розетку.

Во рту витал аромат старых носков. Еще одно прекрасное субботнее утро.

Рейни скатилась с кровати и прошмыгнула в ванную. Зубная паста сняла часть проблем. Душ вернул веру в себя. Она натянула джинсы, которые носила уже три дня, и белую маечку и наморщила нос, после чего смело вышла из спальни.

Отец и дочь сидели у круглого коричневого стола в крохотной кухоньке, занимавшей переднюю половину гостиной. Куинси склонился к компьютеру, Кимберли, прислонившись к его плечу, всматривалась в экран. Каждый держал в руке по чашке кофе и каждый яростно доказывал что-то другому. На столе стояла и третья чашка, предназначенная, наверное, ей. Рейни взяла чашку и прислушалась к разговору.

Похоже, они составляли базу данных. Кимберли предлагала сосредоточить внимание на деле Мигеля Санчеса, тогда как Куинси считал этот путь тупиковым — что можно сделать, находясь в Сан-Квентине?

— А как же семья? — возражала Кимберли.

— Какая семья? — парировал Куинси. — Единственный оставшийся в живых родственник Санчеса — это семидесятилетняя больная мать, мало подходящая на роль кандидата в главные психопаты недели.

— Туше, — пробормотала Рейни.

Они наконец-то замолчали. Куинси оторвался от компьютера. На его лице появилось какое-то непонятное выражение; появилось и тут же ушло, как тень от облака.

— Доброе утро, Рейни, — ровным тоном сказал он. — В пакете есть круассаны, если хочешь. Она покачала головой.

— Давно встали?

— Уже несколько часов.

Куинси избегал смотреть на Рейни. Может быть, и к лучшему — ей тоже не хотелось встречаться с ним взглядом. Интересно, какой была его реакция, когда, проснувшись, он обнаружил ее рядом? Удивился? Обрадовался? Или воспринял это чисто практически — Кимберли уже заняла диван.

Рейни внимательно изучала логотип «Старбакс» на ободке кружки.

— Как успехи? — спросила она.

— Работаем над базой данных.

— Думаю, следует еще раз пересмотреть дело Санчеса. Во-первых, Мигель дозвонился до папы одним из первых. Во-вторых, то, как Санчес обошелся с двоюродным братом, Ричи Миллосом, доказывает, что он мстительный тип. Плюс фактор Монтгомери. Альберт Монтгомери тоже работал по этому делу, но облажался и имеет основания ненавидеть более удачливого коллегу.

— Лично я считаю звонок Санчеса событием случайным, — возразил Куинси. — В тот день на автоответчике было пятьдесят шесть звонков, и я мог попасть на любого из звонивших. Что касается «фактора Монтгомери», то сам по себе он, конечно, представляет интерес, но совпадение еще не означает заговор. Далее. Мигель пребывает за решеткой в далекой Калифорнии. У него нет возможности, и, откровенно говоря, ему не хватило бы мозгов на составление такого хитроумного плана.

— А его кузен? — спросила Рейни.

— Миллос? А что Миллос?

Рейни подсела к столу. Теперь, когда разговор вернулся к куда более безопасной теме маньяков-убийц, она нашла в себе силы посмотреть в лицо Куинси.

— Подумай вот о чем. Твоя оценка партнерства Мигеля и Ричи помогла полиции сосредоточиться на слабом звене. Взявшись за Ричи, полиция как бы гарантировала его смерть от рук Мигеля. Следовательно, кто-то мог бы повесить на тебя ответственность за смерть Ричи.

— Следовательно, я убил Ричи, — пробормотал Куинси. — Неплохо.

— У Ричи остались родственники? — поинтересовалась Кимберли.

— Не знаю. Найди папку.

Кимберли наклонилась к стоявшей у ног Куинси коробке. Очевидно, она уже успела познакомиться с ее содержимым, потому что ровно через четыре секунды положила на стол толстый конверт из плотной бумаги.

— Миллос, Ричи. Ну-ка, посмотрим, что за плоды свисают с веток фамильного древа, — Она вытащила несколько листков и быстро пробежала по ним глазами. — Так. Есть мать… пятьдесят девять лет… домохозяйка. Дальше… Отец. Шестьдесят три года. Бывший вахтер. Ныне на пенсии по инвалидности. О, ревматический артрит. Похоже, его можно вычеркнуть.

— Что еще? — спросил Куинси.

— Два младших брата и младшая сестра. Хосе, тридцать пять лет, есть судимость. В настоящее время на свободе. Вот вам и пища для размышлений. Митчел (Мики) Миллос. Тридцать три. И — надо же — без судимости. Ого, инженер со степенью, окончил Техасский университет в Остине. Похоже, единственный мужчина в семье, не свернувший на кривую дорожку. И, наконец, Роза Миллос, дочь. Ей сейчас двадцать восемь. Никакой информации; как это получилось?

— Мужской шовинизм, — ответила Рейни. — Федералы постоянно недооценивают женщин.

— Оставляю без комментариев последнее замечание, — проворчал Куинси, — но только потому, что в этой комнате у вас численное превосходство. А теперь расскажи-ка подробнее об этом Мики.

Кимберли пролистала пару страниц назад.

— На Мики у нас ничего больше нет. Вероятно, следователи потеряли к нему интерес, узнав, что за парнем ничего не числится.

— Возможно.

Куинси задумчиво нахмурился, потом поднял голову и посмотрел на Рейни. Она же любовалась его стройной шеей, поднимавшейся над воротником синей рубашки-поло, и удивлялась тому, что так редко заставляла Куинси вылезать из костюма. Мягкая хлопчатобумажная ткань подчеркивала рельеф груди человека, на протяжении многих лет занимающегося бегом, а ее цвет почти совпадал с цветом глубоких пронзительных глаз.

Почему он не разбудил ее утром? Разве так уж трудно по крайней мере ткнуться губами в щеку и сказать… что-нибудь.

Рейни с опозданием заметила, что Куинси тоже смотрит на нее, и почувствовала, как разливается по щекам теплый румянец. Она поспешно отвела глаза.

— Рейни? — негромко позвал он.

— М-м-м, младший брат. Да, к нему надо присмотреться повнимательнее.

— Почему? — нахмурилась Кимберли. — Чем тебя заинтересовал Мики? Он ведь даже по возрасту не подходит. Тот, кого мы ищем, намного старше.

— Сфальсифицировать возраст не проблема, — сказал Куинси, все еще глядя на Рейни. — Не забывай также, что люди часто ошибаются в оценке возраста. Одень мужчину в футболку и джинсы, и люди скажут, что ему двадцать с небольшим. Замени джинсы на темный костюм, и ему дадут тридцать с лишним. Показания свидетелей до сих пор остаются самым важным фактором в поимке подозреваемых, но манипулировать ими совсем не трудно, особенно, если преступник делает это сознательно и целенаправленно.

— Но Мики — инженер, — возразила Кимберли. — У него хорошее образование, он чист с точки зрения закона.

— Вот именно, — заговорила наконец Рейни. — Тот, кто нам нужен, хитер и изобретателен. У него есть план, он обладает даром манипулировать людьми, знает, как подойти и к молодой женщине — например, Мэнди, — и к женщине постарше — твоя мать — и поопытнее. Вероятнее всего, он получил хорошее образование, начитан и умеет решать проблемы.

— К тому же у него есть деньги, — добавил Куинси. — Скорость развития событий показывает, что сейчас он полностью посвятил себя именно этому делу. Возможно, у него есть какие-то побочные доходы. Он много разъезжает, а это тоже требует немалых трат. А теперь дело приняло новый оборот. Кимберли рассказала мне о твоей встрече с Карлом Мицем. Если, как ты подозреваешь, под маской твоего якобы отца скрывается Тристан Шендлинг, то, значит, нашему неизвестному пришлось передать крупную сумму окружному прокурору и нанять адвоката. Так что исполнение плана невозможно без значительных финансовых ресурсов.

Располагает ли такими средствами тридцатитрехлетний инженер? Я бы сказал, что нет. С другой стороны, в наше время миллионером можно стать в одночасье, и в стране немало молодых людей, сделавших состояния на компьютерном программном обеспечении и Интернете.

Кимберли задумчиво кивнула.

— Я об этом не подумала. Ладно, устроим полную проверку младшего брата Мики, включая его финансовые возможности. С одним разобрались. — Она посмотрела на коробку с конвертами и вздохнула. — Осталось пятьдесят.

— Не обижайтесь, — сказала Рейни, — но, на мой взгляд, весь этот проект с базой данных ничего нам не даст. — Куинси насупился. Кимберли подняла голову. Рейни пожала плечами. — Подумайте. Есть ли имя нужного нам человека в этих бумагах? Попало ли оно в файлы ФБР?

Не исключено. Но даже если оно там есть, нам от того никакой пользы. Почему? Да потому, что он знает, что оно там есть. — Она подалась вперед и заговорила быстро и энергично: — В чем главная слабость убийцы? В том, что для него это личное дело. Он убивает не каких-то неизвестных, а вполне конкретных людей и понимает, что рано или поздно, располагая временем и соответствующими ресурсами, Куинси вычислит его. Какова же его стратегия? Вначале он действует скрытно. Выбирает Мэнди как члена семьи, поддерживающего минимальные контакты с остальными. Меняет внешность, использует вымышленное имя и маскирует убийство под несчастный случай. Тогда это сработало. Но он, разумеется, понимает, что долго так продолжаться не может. Убийство Бетти замаскировать невозможно. Расследование неизбежно. И вот через четырнадцать месяцев после гибели Мэнди он начинает маневрировать по-новому. Первый шаг — отвлекающие действия. Распространение адреса и номера телефона Куинси среди заключенных. Второй шаг — сбить с толку, внести замешательство. Он подделывает документы Куинси, принимает его внешность и разбрасывает улики, которые должны вывести полицию на самого Куинси. Теперь для него самое главное — скорость.

— События следуют одно за другим, почти одновременно, — согласился Куинси.

— Среда — убита мама, — прошептала Кимберли. — Четверг — похищен дедушка. Пятница — мы спасаемся бегством, а на связь с Рейни выходит адвокат, который сообщает о ее отце. Да, он не дает нам времени на размышления. Он не позволит нам остановиться, подумать и выработать ответный план. Потому что понимает: как только мы получим возможность проанализировать ситуацию, его положение серьезно осложнится.

Рейни посмотрела на Куинси:

— Знаешь, я бы сравнила его с черной дырой. Мы ничего о нем не знаем. Кто, почему, как, когда? Он не дает нам никакой информации. Не допускает ошибок и недооценки. Почему?

— Потому что я определенно знаю его. Она улыбнулась.

— Потому что он определенно знает тебя. Информация, головоломки, игры — это твое. Ты отдал им целую жизнь. Поэтому преступник так старательно маскировал свои действия в самом начале. Теперь же его главная задача состоит в том, чтобы заставить тебя действовать, реагировать, но не думать, не сопоставлять, не анализировать. До тех пор, пока ты только реагируешь на его действия, у тебя нет шанса выйти вперед. Ты обороняешься, ты лишен инициативы — значит, ты уязвим. Мы должны сломать этот круг. Нам нужен план активной игры, нужно перейти в наступление. То, что мы укрылись в Портленде и пытаемся построить базу данных, — это не наступление. Он найдет нас здесь, возможно, даже раньше, чем мы предполагаем. Куинси долго молчал, потом медленно поднял голову.

— Как ты относишься к утверждениям Карла Мица, что Рональд Доусон твой отец?

— Не знаю.

— То, что адвокат появился именно сейчас, не означает…

— Есть! — воскликнула Рейни и медленно перевела дыхание. — Я только что… Но нужно быть очень осторожной. Миц подозрений не вызывает. В его рассказе о Рональде Доусоне тоже есть вполне правдоподобные детали. Большую часть жизни он провел в тюрьме — это можно проверить. Стал ли его отец миллионером, продав сто акров земли, тоже нетрудно узнать, С другой стороны… Коронный прием Тристана Шендлинга — стать тем, кто интересен жертве, кто нужен ей. Задел ли мой интерес рассказ Мица о Рональде Доусоне? Да, задел. И очень сильно. Откровенно говоря, именно это меня и пугает.

— А если Миц устроит тебе встречу с мистером Доусоном? Личную встречу?

Она решительно покачала головой:

— Невозможно. Нет. Я не хочу. Куинси снова посмотрел на нее. Не расслабленно-созерцательно, а пристально, понимающе, профессионально.

— План активной игры, — пробормотал он. Рейни закрыла глаза. Она знала, о чем думает Куинси и чего хочет. Это бесило ее, уязвляло, убивало, но не меняло того неоспоримого факта, что он снова прав.

— Ладно! Я встречусь с Ронни. Рискну. Пусть он разобьет мое нежное, трепетное сердечко. Только не говори потом, что я не сделала чего-то ради тебя.

— Но тебе нельзя с ним встречаться, — выпалила Кимберли. — Если это тот, о ком мы думаем, он может сделать с тобой что угодно: убить, похитить.

— Полагаю, твой папа вряд ли позволит мне встречаться с ним наедине, — сухо ответила Рейни. — Хотя он совсем не против того, чтобы использовать меня в качестве приманки, эдакого маленького аппетитного червячка.

— Я бы никогда…

— Помолчи, Куинси! Ради Бога. Я же сама только что сказала, что нам нужно быть поактивнее. Если наш противник Доусон, возьмемся за него, используя его же план. Я свяжусь с Мицем и договорюсь о встрече за ленчем. Люк Хейз со своими ребятами меня прикроют. Попробую вытянуть из Ронни побольше информации, узнать, чем он обосновывает притязания на отцовство. По крайней мере получим еще одно описание многоликого Тристана Шендлинга.

— А если он попытается что-то предпринять? — не успокаивалась Кимберли.

— Не попытается.

— Почему ты так уверена?

— Потому что мы знаем, как он действует, — спокойно ответила Рейни. — Если Рональд Доусон и есть Тристан Шендлинг, он не станет набрасываться на меня с кулаками, а сядет напротив и начнет рассказывать про то, как сильно ему всегда хотелось иметь дочь. Он постарается ошеломить меня, расписывая, что можно купить за миллионы долларов и какое безоблачное будущее меня ждет. Он скажет, что я — единственное светлое пятно на мрачном горизонте его неудавшейся жизни. — Голос дрогнул, но Рейни справилась с собой. — А я буду сомневаться в каждом его слове. Буду сидеть и думать, что человек напротив — либо мой сыскавшийся наконец-то папочка, либо убийца, прикидывающий, как лучше свернуть мне шею. Обычное дело.

— Рейни…

— Я справлюсь, Куинси.

— А я передумал. Не хочу, чтобы ты встречалась с ним. Я ошибался.

— Ты не ошибался, — твердо произнесла она. — И не надо меня жалеть.

Он промолчал. Рейни тоже ничего больше не сказала. Они смотрели друг на друга. Пауза растянулась, потом затянулась…

— Тяжело, — заметила наконец Кимберли. Куинси кивнул, по-прежнему не сводя глаз с Рейни. — Тяжело.

— Я хочу сказать, что мы не знаем его, а посмотри, что он делает с нами. Мэнди нет, мамы нет, а тебе теперь приходится беспокоиться и обо мне.

— Так было всегда. Мне всегда приходилось бояться за тех, кто дорог и близок.

— Но не так, как сейчас.

— Я всегда боюсь и всегда беспокоюсь, — тихо сказал Куинси. — Такова моя работа. Я знаю, что может случиться, и думаю об этом постоянно, днем и ночью.

— Все будет хорошо, — с чувством, словно назло кому-то, заявила Кимберли. — Сейчас мы знаем, что происходит, а знание — сила! Все будет хорошо!

— Займемся поплотнее Митчелом Миллосом, — все тем же ровным тоном продолжил Куинси. — Я постараюсь составить список из пяти или десяти других имен. Свяжусь с Эвереттом, узнаю, есть ли что новое. Может быть, мой отец… — Куинси замолчал, но быстро обуздал чувства и твердо добавил: — И проверим Рональда Доусона. Думаю, на это уйдет день-два.

— У нас есть еще туз в рукаве, — сказала Рейни. — Фил де Бирс в Виргинии. Я попросила его последить за Мэри Олсен. Представьте ее состояние. Она одинока. Предала свою лучшую подругу. Никакого самоуважения, низкая личностная самооценка, иначе она никогда бы не влезла в эту грязь. Думаю, Мэри уже старается связаться с ним. И чем дальше, тем настойчивее будет добиваться встречи. А когда они…

— Мне нужны фотографии, — тут же отозвался Куинси. — Самые лучшие, какие только сможет сделать мистер де Бирс. Пора составить хорошее описание.

— Но ведь он так ловко маскируется, — возразила Кимберли. — У нас есть два описания, и они не совпадают. Чем же поможет третье?

— Это только кажется, что он так уж хорош, потому что мы полагаемся на описания дилетантов, — ответила Рейни. — Обычных людей вводят в заблуждение цвет глаз, прическа, борода или усы, одежда, то есть все то, что легко изменить. А обращать внимание нужно на стандартные черты, такие как расстояние между глазами, положение ушей на черепе, форма челюсти. Их не изменишь, и они уникальны. Если мы получим фотографию, то отдадим ее специалисту, чтобы он выявил именно эти элементы, а уж тогда у нас будет наконец настоящий материал для работы.

— Ты свяжешься с де Бирсом? — спросил Куинси.

— Сейчас позвоню, — пообещала Рейни и невесело усмехнулась: — А потом позвоню Мицу насчет встречи с папочкой. Надо пошевеливаться. С того момента, как Сеньор Псих нанес последний удар, прошло тридцать шесть часов. Сомневаюсь, что у нас осталось много времени.

29

Забившись в самый угол громадного платяного шкафа, Мэри Олсен держала у уха трубку беспроводного телефона. Ее роскошные темные волосы спутались. По щеке стекала тушь. На левом плече красовался свежий синяк, о котором она не желала говорить. Под голубым шелковым халатом прятались еще несколько. Муж пришел домой утром после сложной экстренной операции, прошедшей не так хорошо, как хотелось бы. Через десять минут после возвращения он умчался в неизвестном направлении в своем «ягуаре», и Мэри почти сразу же схватилась за телефон.

— Я знаю, что не должна звонить, — быстро заговорила она, — но у меня нет больше сил терпеть. Ты не представляешь, насколько все плохо. Мне нужно увидеть тебя. Пожалуйста, пожалуйста…

— Ш-ш-ш, малышка, успокойся. Сделай глубокий вдох и успокойся. Все будет в порядке.

— Нет, не будет. Не будет! — Голос взлетел до самой верхней, пронзительной ноты и захлебнулся в потоке слез. Болели ребра. Мэри знала, что синяки будут и на бедрах. Кто бы мог подумать, что у человека, казавшегося таким мягким, окажутся настолько крепкие кулаки. — Мне одиноко, — всхлипнула Мэри. — Эта пытка никогда не кончится. А теперь я даже не знаю, когда увижу тебя. Не могу так больше жить!

— Знаю, малышка, знаю. Тебе тяжело.

По контрасту с ее дрожащим от боли голосом его звучал спокойно, мягко, нежно, омывая раны, снимая напряжение с натянутых нервов. Мэри прижала трубку к испачканной тушью щеке.

Ей всегда нравился звук его голоса. Мэнди однажды похвалила глаза, сказала, что ее притягивает сила его взгляда. Мэри не выпало счастья видеть его часто, и поэтому она наслаждалась голосом. Волшебным голосом. Как мог он, находясь за сотни миль, знать ее боль? Как мог — когда муж наконец засыпал, но она знала, что через несколько часов он проснется и все начнется сначала, — шепча среди ночи в телефонную трубку, находить нужные слова и придавать ей силы держаться?

— Он сам решает, что я должна говорить, что делать, что носить, — бормотала Мэри. — Я не знала, что будет так. Почему он женился на мне, если так меня ненавидит?

— Ты очень красивая женщина, Мэри. Не все мужчины способны совладать с такой красотой.

— Но я ни разу не дала ему повода для беспокойства! — воскликнула она. — То есть… я имею в виду… раньше. Боже, как я устала! Мне не хватает тебя. Я не могу без тебя. Я бы все отдала, чтобы… чтобы просто держать тебя за руку, видеть твою улыбку. Чтобы снова ощущать себя красивой.

— Я бы тоже этого хотел, милая, — извиняющимся тоном произнес он. — Очень.

— Тогда почему мы не можем встретиться? После приезда этой Коннер прошло уже несколько дней. Все спокойно. Мы могли бы встретиться в любом месте, где тебе удобно. Я буду осторожна. Сделаю все, как ты сказал. Пожалуйста, пожалуйста. Все будет хорошо.

— Нет, милая, хорошо не будет. Ты не все знаешь. За тобой следят.

— Что?

Она даже вздрогнула.

— Два дня назад я попытался передать тебе записку, — объяснил он. — Но обнаружил за кустами небольшой серебристый «хэчбэк». Тот, кто находится в нем, видит всех входящих и выходящих из дома. Я наблюдал за ним несколько часов, но он так и не уехал. Мне очень жаль, но, похоже, муж установил за тобой слежку.

— Нет! Ревнивый ублюдок! Я ни разу не дала ему ни малейшего повода… То есть… до того… Черт! Будь он проклят! Что мы будем делать?

— А что мы можем сделать? Если он сфотографирует нас вместе… Я знаю, ты не хочешь, чтобы что-то случилось. После того, через что тебе пришлось пройти…

— Нет, я не доставлю ему такого удовольствия! — поклялась Мэри. — Видит Бог, когда я уйду от этого сукина сына, он заплатит мне за все. Я могу уйти прямо сейчас, сегодня. Я… я так и сделаю.

— Если ты уйдешь от него сейчас, то вряд ли получишь свою половину, — мягко напомнил он. Мэри снова расплакалась.

— Что же мне делать? Я так по тебе скучаю. Я просто схожу с ума.

Он молчал. Наверное, сказать было нечего, и Мэри это понимала, хотя и не желала признавать. Она — замужняя женщина. И ей нужны деньги мужа. Боже, как болит плечо. И ребра. Иногда по утрам у нее едва хватало сил, чтобы встать с кровати. Чем сильнее избивал ее муж, тем сильнее разгоралась в нем злость. Кого он ненавидел? Себя за то, что поднял руку на женщину? Или ее за то, что всегда молчала?

«Как случилось, что моя жизнь превратилась в кошмар? Не знаю, не знаю, не знаю…»

— У меня идея, — сказал ее любовник.

— Да. Я готова на все. Пожалуйста.

— Сегодня во второй половине дня ты получишь коробку конфет. По-моему, «Годива». Впрочем, это не важно. Ты слушаешь?

— Да. — Мэри затаила дыхание.

— Я хочу, чтобы ты взяла коробку и прошла по дороге до того места, где стоит серебристый автомобиль. В машине увидишь черного парня.

— О Господи!

— Он не тронет тебя, малышка. Это частный детектив, наверное, самый лучший из тех, кого твой муж смог купить. Постучи в окошко. Улыбнись. А потом скажи, что знаешь, кто он такой. Сделай так, чтобы он разговорился. Расскажи о себе. Излей душу. Пожалуйся на злого мужа. И во время разговора угости его конфетой. Если откажется, съешь одну сама. Так, чтобы он видел. Потом предложи ему еще. Надо, чтобы он съел две или три. Этого хватит.

— Они отравлены? — спросила она. По спине пробежал холодок.

— Разве я стал бы просить тебя съесть отравленную конфету? Боже, что сделал с тобой твой муж.

— Извини, я просто…

— В конфеты кое-что добавлено. Слабительное. Я введу его с помощью шприца. Эффект от одной конфеты незначительный. А вот если детектив съест две или три, у него появятся более неотложные дела, чем следить за тобой. Когда он уедет, ты сможешь выбраться из дома.

— Чтобы встретиться с тобой!

— Я тоже скучал по тебе, милая.

— Скажи, что я красивая.

Какой обворожительный у него голос!

— Ты такая красивая, что тебя даже не с кем сравнивать. Особенно в черных кружевах.

— Я надену подвязки, — задыхаясь от восторга, пообещала она.

— Отлично. А я ничего надевать не стану.

— Господи, я не могу ждать!

— Итак, коробка конфет, и мы вместе. Мэри улыбнулась. В первый раз за все утро. Потом вспомнила, как выглядит, и радость немного ослабла.

— Я… я немного приболела, — тихо сказала она.

Он сразу же все понял.

— Когда мы встретимся, я поцелую тебя так, что ты забудешь о боли.

Из глаз потекли слезы, настоящие, тихие слезы. Он сделает это. Излечит ее боль. Он всегда так делал. Когда она впервые пришла к нему с синяками, то сказала, что упала с лестницы. Но он понял. И вместо того чтобы прогнать, вместо того чтобы презрительно отвернуться, нежно обнял и прижал к себе.

«Бедняжка, — сказал он тогда. — Ты слишком хороша для него».

Мэри проплакала несколько часов. И все то время он просто держал ее в объятиях и гладил по голове. Никогда и никто не притрагивался к ней так нежно. Никогда и ни с кем не чувствовала она себя так, как с ним.

В какой-то момент ей вспомнилась Аманда. Аманда никогда не сделавшая ей ничего плохого. Аманда, бывшая ее лучшей подругой. Аманда, так хотевшая познакомить ее со своим новым другом…

«Но ты пила, Мэнди, — подумала Мэри. — Тебе достался самый красивый на свете мужчина, а ты все равно не могла отказаться от бутылки. В конце концов каждый получает по заслугам. А кроме того, у тебя всегда было много мужчин. А я… мне нужен он.

Мэри посмотрела на телефон со следами туши и слез. Из трубки доносились короткие гудки. Надо дождаться, пока придет коробка конфет, а потом они снова будут вместе. Только бы ее принесли поскорее.

30

В начале двенадцатого Куинси вслед за Рейни вошел в ее квартиру на восьмом этаже в центре города. Она по привычке щелкнула выключателем, хотя за окнами сияло солнце и в комнате было светло. В воздухе стоял легкий запах прели, какой всегда бывает в слишком долго пустующем доме. Куинси сразу узнал этот запах — им всегда встречало его собственное жилье.

— Мне надо кое-что проверить, — нервно сказала Рейни.

Куинси кивнул и прошел в гостиную, сделав вид, что не замечает возбужденного состояния, в котором Рейни пребывала с самого утра. Избегала его взгляда, вздрагивала, когда он оказывался слишком близко. То тихая и спокойная. То чрезмерно активная. Куинси казалось, что он понимает, в чем дело. Хотя в последние дни инстинкт подводил его слишком часто.

Утром, сразу после разговора о необходимости более активных действий, Рейни отправила сообщение на сотовый Карла Мица. Дать номер сотового Куинси она не могла — сразу стало бы ясно, что они вместе. Оставить номер телефона отеля тоже было нельзя — их местопребывание должно оставаться в секрете. Поэтому Рейни назвала тот номер, который Миц уже знал, — свой домашний. Кимберли предпочла остаться в отеле, чтобы, пользуясь удостоверением Рейни, попытаться получить доступ к базе данных полиции. Куинси и Рейни решили, что подождут ответа адвоката у нее дома. В таком разделении труда был определенный практический смысл. О других мотивах, если они и присутствовали, никто не упоминал.

Куинси обошел вокруг софы, останавливаясь то в одном, то в другом солнечном луче, наслаждаясь ощущением света и тепла. Он закрыл глаза и почувствовал, как расслабляются напрягшиеся узлы мышц. Потом сделал глубокий вдох и напомнил себе, что все когда-нибудь пройдет. В последние дни он цепко держался за эту мысль.

Еще раньше Куинси позвонил Эверетту, чтобы узнать, есть ли новости об отце. Новостей не было, и он лучше многих понимал, что это значит. С каждым часом уменьшалась вероятность того, что Абрахам еще жив. Прошло уже тридцать шесть часов. Еще совсем недавно старик мирно спал в пахнущей антисептиком постели. Потом явился некто, представившийся его сыном, и увез больного в неизвестном направлении. Дежуривший в приюте вахтер сообщил, что видел, как отца Куинси вели к небольшой красной машине, возможно, той самой «ауди ТТ», на которой убийца приезжал к Бетти.

С тех пор никаких следов машины. Никаких следов Абрахама. Никакого крупного прорыва в расследовании. Ничего такого, что помогло бы ослабить нарастающую в груди боль. Похищение отца стало для Куинси сокрушительным ударом, катастрофой, худшей даже, чем смерть Аманды и Бетти, потому что они были по крайней мере взрослыми и вполне самостоятельными людьми. Абрахам же больной и совершенно беспомощный человек. Некогда гордый, обладающий чувством собственного достоинства, в одиночку вырастивший сына, он превратился в целиком зависящего от других немощного старика. Куинси должен был позаботиться о его безопасности.

Осознание этого привело его в странное состояние, в котором невыносимое отчаяние соседствует с кипящей яростью. Прочие эмоции ушли, зато появилась потребность снова почувствовать себя живым. Куинси ощущал себя человеком, который потерпел полное фиаско, но в нем зрела новая решимость. Его переполняла невероятная злость. Томила невыносимая печаль. Оставаясь исследователем, Куинси пытался найти причину. Будучи человеком, понимал, что никакой причины нет.

«Почему пропал мой отец? Потому что. Одиночество, уединение — не защита, не спасение. Никакие расстояния не спасают от боли».

В памяти всплыл эпизод, давным-давно погребенный под кучей других эпизодов. Маленькая Кимми возвращается домой после своего четвертого урока балета, входит в гостиную, где собралась вся семья, и, подбоченясь, громко и решительно объявляет: «К черту балет!»

Куинси вспомнил, как ошеломленно ахнула Бетти, как замерла с восторженно-испуганным выражением на лице Мэнди, как сам он с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. К черту балет! Какая позиция. Какая уверенность. Какое бесстрашие. Куинси испытал гордость.

Рассказывал ли он когда-нибудь об этом случае отцу? Абрахаму бы понравилось. Он бы ничего не сказал, но улыбнулся бы. И тоже гордился бы внучкой. Каждое поколение делает шаг вперед. От молчаливо-стоического, прожившего всю жизнь на ферме янки к замкнутому федеральному агенту и дальше, к дерзкой девчонке, мечтающей стать криминалистом и не желающей учиться балету.

Изоляция — не спасение. Изоляция — не защита. Он потерял отца, но, может быть — может быть, — получит шанс заново обрести дочь.

— Я переоденусь, — сообщила Рейни. — Если зазвонит телефон, не бери трубку, я отвечу сама.

— Меня здесь нет, — пообещал Куинси.

— Как ты думаешь, Кимберли что-нибудь нужно? Он усмехнулся:

— Тебе лучше знать.

— Вот и нет. Ты же не полный кретин.

— Принимаю это за комплимент.

Рейни закрыла шкаф. Куинси видел, что она рада снова оказаться дома, потому что в ее движениях появилась дополнительная легкость, шаг стал упругим, в глаза вернулся блеск. Теперь на Рейни была голубая рубашка из ткани шамбре, и когда она направилась в кухню, Куинси поймал себя на том, что любуется мягким изгибом бедер.

Она прекрасна, подумал он, и опять-таки осознание этого ошеломило его. Не просто хороша, привлекательна, сексуальна. Она прекрасна. Прекрасна в джинсах и застиранной хлопчатобумажной рубашке. Прекрасна, когда, зная, что нужна ему, ворвалась в комнату, где сидели двое полицейских. Прекрасна, когда, преодолев смущение и робость, спорила с его коллегами. Прекрасна, когда оставалась рядом с Куинси в самые тяжелые для него моменты крушения всей его жизни. Когда намного легче было просто уйти.

Однажды Рейни сказала ему, что не разбирается в отношениях и обязательствах. Куинси не знал более верного, преданного и надежного человека.

— Рейни, — негромко сказал он, — извини меня за утро. Ему удалось привлечь ее внимание. Рейни замерла на полушаге между спальней и кухней.

— Не понимаю, о чем ты.

— Мне приснился очень хороший сон, первый хороший сон за последние месяцы. Мы были на пляже, валялись на горячем белом песочке. И еще я помню, что играл твоими волосами. Мы ни о чем не разговаривали. Мы просто были счастливы.

— Тогда это точно был сон.

— А потом я проснулся, и ты действительно лежала рядом.

— Я не храпела?

— Нет, ты не храпела.

— Уф. — Она преувеличенно облегченно вздохнула. — А я уж решила, что захрапела во сне и ты сбежал куда подальше.

— Твоя голова лежала на моем плече, — сказал он. — А рука на груди. И…

— Наверное, я замерзла и прижалась к тебе. Всегда замерзаю во сне.

— Признаюсь, это было очень приятно. И ты была такая милая…

— Да пошел ты, Куинси!

Он изумленно моргнул, и Рейни шагнула к нему. Щеки у нее горели, палец угрожающе нацелился в грудь Куинси. Вероятно, что-то в его излияниях задело не ту струнку, потому что выражение на ее лице не предвещало ничего хорошего. Бежать, подумал он. Но куда? Есть такие места, из которых не убежишь, хотя они и не имеют стен.

— Я не такая! — бросила она. — Не милая! Разве это не понятно? Я совсем не милая! Куинси настороженно следил за ее пальцем.

— Ладно.

— Я не для того залезла в твою постель, чтобы быть милой. Не для того пристроилась рядом, чтобы быть милой! И заснула не для того, чтобы стать милой. Уяснил?

— Я вовсе и не хотел сказать…

— Хотел. Я потянулась к тебе. Я прыгнула через пропасть, чтобы быть рядом с тобой. А ты не только повел себя как трус утром, но и сейчас пытаешься трусливо уйти от главного, подавая мою заботу как жалость.

— Надеюсь, ты не собираешься проткнуть меня этой штукой?

— Какой еще штукой?

— Пальцем.

— Куинси! — взвыла она, воздевая обе руки. — Не играй со мной. Перестань подражать мне! Хватит! Он замолчал. Следом замолчала и Рейни.

— Ну, наверное, я немного запаниковал сегодня утром, — признал Куинси.

— Вот.

— Но ты могла бы проявить побольше снисходительности.

— Нет, не могла. Говори.

— Наверное, все дело в моих старых привычках. Я проснулся, увидел тебя, мне это понравилось и… Пойми, сейчас от меня лучше держаться подальше. Близкие мне люди начинают слишком быстро умирать.

— Куинси, любовники извиняются, психологи анализируют. Ты что делаешь? Он пожал плечами.

— Черт, как хорошо у тебя получается.

— Не тяни. Карл Миц может позвонить в любую секунду, и тогда времени на разговоры уже не будет. Так что извиняйся покороче.

— Извини, — послушно сказал Куинси. Рейни дернула плечами.

— За?..

— За то, что выбрался из постели ночью, как вор. За то, что не разбудил тебя. За то, что сделал вид, будто ничего не случилось, хотя ты сделала огромный шаг, проведя со мной ночь, и я ценю это…

— Ладно. — Она подняла руку. — Хватит. Остановись, пока не поздно.

— Рейни, мне понравилось просыпаться рядом с тобой. Ее руки наконец улеглись на животе. Рейни посмотрела на него исподлобья.

— Я… Мне тоже вроде как понравилось.

— Я не храпел?

Он ничего не мог с собой поделать и шагнул к Рейни.

Она не отступила.

— Ты не храпел.

— Не ворочался? Не метался? Не тянул на себя одеяло? Куинси сделал еще шаг. Рейни не двинулась с места.

— Для федерала ты не так уж плох.

Их разделяло несколько дюймов. Его нервные окончания стали оживать. Он почувствовал слабый запах мыла, яблоневый аромат шампуня. Видел каждую черточку ее лица, прямой взгляд, решительно сжатые губы, вызывающе приподнятый подбородок. Не время, напомнил он себе. Карл Миц может вот-вот позвонить. Мир вот-вот придет к своему концу.

Куинси ужасно хотелось дотронуться до нее. Рейни бросала ему вызов. Она влекла его. А главное, она заставляла его мечтать о белом горячем песке. Его, человека, слишком долго просидевшего в раковине, методично анализировавшего человечество и приносившего в жертву самого себя.

— Я не хочу сделать тебе больно, — прошептал Куинси.

— Всякое случается. В том числе и плохое. Это объяснил мне один уважаемый человек. Не в наших силах остановить все плохое, что происходит вокруг. Надо хотя бы попытаться получить удовольствие от хорошего.

— Если я потеряю тебя…

— Будешь жить без меня. А я без тебя. Мы же практичные люди, Куинси. Кроме того, мы сильные и у нас все получится. А теперь хватит трепаться. Хватит думать, анализировать. Черт возьми, поцелуй же меня!

Что еще ему оставалось?

Первое прикосновение было легким. Он знал, что она нервничает, хотя и прикрывается смелыми словами. Положив руку на талию, Куинси почувствовал, как напряжена ее спина. Неуверенность проглядывала и в том, как Рейни наклонила голову, и в том, как подставила губы для поцелуя. Она ожидала, что он сразу приступит к делу, и сжалась, готовясь к атаке. Но Куинси не интересовали ни стоики, ни мученики. Он знал ее историю. Секс для Рейни всегда был болью и наказанием. Возможно, ей было бы легче, но он не собирался спешить.

Он коснулся губами уголка ее рта. Поднял левую руку и отвел назад волосы Рейни. Она зажмурилась. Он дотронулся до ее пушистых ресниц.

— Щекотно, — пробормотала Рейни. Куинси улыбнулся.

— Открой глаза. Посмотри на меня. Доверься мне. Я не сделаю ничего плохого.

Рейни открыла глаза. В их прозрачной серой глубине светились огоньки. Никогда раньше он не видел таких, цвета мглистого полуночного неба. Не отрывая взгляда, он наклонился и поцеловал ее в левую щеку.

— Я уже говорил, что мне нравится твой профиль? Такая упрямая линия подбородка, такие выразительные скулы…

— Я похожа на картину Пикассо.

— Рейни, ты самая красивая женщина из всех, кого я знаю.

Он нашел ее губы. Напряжение уходило. Рейни обняла его за шею. Подалась навстречу.

У нее были полные губы, Куинси оценил их еще при первой встрече. Какая странная дихотомия — строгое, твердое лицо и невозможно грешный рот. О таких губах мужчины могут только мечтать. Ради таких губ расстаются с деньгами, пишут сонеты и продают души дьяволу. Прожив тридцать два года, Рейни так и не осознала, насколько сексуальна. И сейчас доверила такое богатство ему.

Рейни переступила с ноги на ногу. Рука Куинси, лежавшая на ее талии, ощутила слабый ритм зарождающегося в ней движения. Он воспринял это как сигнал двинуться ниже и приник губами к нежной коже шеи. Ее дыхание участилось. Пульс бился прямо под его языком.

— Расскажи мне что-нибудь, — прошептал Куинси, опускаясь к расстегнутому вороту рубашки и вдыхая аромат ее кожи.

— Не могу. Я… не могу… говорить.

— Мне не надо, чтобы ты что-то вспоминала. — Он взял ее руку и положил ладонь себе на грудь, чтобы она чувствовала биение его сердца. — Говори о чем хочешь. Говори. А я помолчу.

Он снова потянулся к ее шее.

— М-м, когда я была маленькой… м-м-м… то собиралась стать… гимнасткой. Выступать на Олимпиаде. М-м-м-м…

— У тебя спортивная фигура.

Куинси провел ладонью по ее спине, чувствуя под рукой все еще напряженные мышцы. Как и он, Рейни занималась бегом. Перед глазами возникла картина — они на постели, обнаженные, ее ноги… Пришлось сделать глубокий вдох.

Спокойно. Без спешки.

— Брала уроки?

Он уже расстегивал верхнюю пуговицу ее рубашки.

— Уроки?

— Да, уроки гимнастики.

— М-м-м… Нет…

— Любила смотреть соревнования? Он просунул ногу между ее ног и прикоснулся к обнажившейся ключице.

— Я смотрела… Олимпийские игры…

— Да, там есть что посмотреть.

Он справился с последней пуговицей, полы разошлись, и Рейни поежилась от прохладного ветерка, но не запротестовала.

— Мне больше нравится Надя Комэнечи, — сказал он, проникая под рубашку.

Кожа у Рейни была теплая и гладкая, живот плоский, подтянутый.

— Что?

— Она моя любимая гимнастка.

— А… О…

Куинси не стал снимать рубашку, а сосредоточился на губах, которые уже охотнее откликались на его поцелуи. Наступление началось. Губы, щеки, подбородок, мочка уха… Рейни повернула голову, подставляя губы, ее бедра уже уловили ритм желания и двигались все быстрее и быстрее.

Куинси расстегнул застежку у нее на спине, и бюстгальтер соскользнул вниз.

— Я думала, ты сделаешь это одной рукой, — прошептала Рейни. — Практики не хватает. Напомни мне в следующий раз, я я покажу, как это делается.

— Куинси, — шепнула она, — а не перейти ли нам на кровать?

Второго приглашения не потребовалось. Он поднял Рейни на руки и шагнул к кровати, но споткнулся о ее туфли. Им повезло — они упали на покрывало. Рейни беззвучно рассмеялась. Она оказалась сверху, и Куинси, воспользовавшись ситуацией, поцеловал сначала одну, а потом другую грудь. Рейни не оттолкнула его, а, наоборот, обхватила за плечи.

— Гимнастика… у тебя плохо с равновесием, Куинси.

Ее близость распаляла. Он хотел ее всю. Хотел слышать ее стоны. Хотел… Только не надо спешить. Помедленнее. Боже, он умрет, если не разденется.

Куинси стянул с Рейни рубашку. И в какой-то момент оказался на спине, под ней. Ее бледные груди казались белыми на фоне его смуглой кожи.

— Мне почему-то уже не до Олимпийских игр, — прошептала она.

— Что?

— То самое.

Она нашла шрам на его левом плече и поцеловала его. Потом другой, на предплечье. Третий — над ключицей.

— Кто это сделал?

— Джим Беккет.

— Ты убил его?

— Это сделала его бывшая жена.

— Молодец.

Рейни покрывала поцелуями его грудь, живот. Ее волосы щекотали. Боже, эта женщина убивала его.

— Куинси, я не хочу быть такой, как моя мать.

— Ты не такая.

— У нее было столько мужчин. Каждую ночь…

— Если завтра появится кто-то новенький, я его пристрелю.

— Хорошо.

— Рейни?

Она прижала палец к его губам:

— Ничего не говори. Прибереги на потом. — Она стянула джинсы и откинулась на спину. Развела ноги. Подняла бедра. Куинси смотрел ей в глаза, чувствуя, что наполняется хрупкой надеждой и мрачной решимостью.

— Рейни, жизнью можно наслаждаться.

— Я не знаю как.

— Я тоже. Будем учиться вместе.

Она обвида его ногами. Он стиснул зубы и медленно вошел в нее. Все его тело тут же напряглось. Ее лицо исказилось. Он замер, сдерживая желание. Глубокий вдох. Не спешить. Ее черты смягчились. Тело расслабилось. Лицо осветилось улыбкой. Она пошевелилась. Еще. И еще.

— Спокойно…

— Ну же… пожалуйста…

Он опустил голову. Все. Больше никакого контроля. Никаких мыслей. Только Рейни. Ее вскрик. Ее тело. Ее доверчивый взгляд.

Она снова вскрикнула. Удивленно. Восторженно. Куинси еще успел увидеть выражение счастья на ее лице. А потом все растворилось в темной дрожащей бездне.

Рейни уснула первая. Куинси тоже собирался вздремнуть, но не смог сомкнуть глаз. Белое покрывало сбилось к ногам. В окна все еще струился свет. Он лежал на спине, голова Рейни покоилась на его плече, рука — на груди. Время от времени Куинси проводил ладонью по обнаженному изгибу плеча, наслаждаясь ощущением ее близости.

Какое это, оказывается, чудо — смотреть на спящую женщину. Темные, с медным отливом, волосы обрамляли бледное лицо. Длинные ресницы казались пятнышками сажи на белой коже. Розовые губы слегка приоткрылись, словно створки раковины. Наполовину женщина, наполовину ребенок. И все это — его.

Куинси снова притронулся к ее плечу. Рейни пробормотала что-то невнятное, но не проснулась.

— Я никогда не обижу тебя, Рейни, — тихо сказал Куинси. Потом его взгляд переместился на телефон, который должен был вот-вот зазвонить и вернуть их к реальности. Вернуть в рискованную игру, затеянную психопатом-убийцей.

Он подумал о дочери, такой юной, гордой и смелой, сидящей сейчас в номере отеля и усердно изучающей финансовые отчеты. Подумал о Рейни, о ее дерзко и решительно вздернутом подбородке, о том, как светло стало в комнате, когда она переступила через порог. Подумал о себе, постаревшем, набравшемся опыта, и решил, что из ошибок надо извлечь урок.

Вывод ясен. Хватит оплакивать утраченное. Пора начать драться за то, что осталось.

31

Конфеты прибыли в начале четвертого, их доставил рассыльный, стройный молодой парень в коричневом костюме и с роскошными карими глазами. Мэри расписалась в получении, подмигнула рассыльному и почувствовала себя намного лучше, когда тот залился румянцем. Она отнесла невзрачный пакет в спальню, торопливо сняла упаковочную бумагу и обнаружила небольшую темно-зеленую коробочку, завернутую в золотую фольгу. Не «Годива» — название конфет было ей незнакомо.

Мэри подняла крышку и сразу ощутила аромат сладко-горького шоколада и миндаля. Двенадцать трюфелей, четыре ряда по три конфеты. Каждая посыпана кокосовой стружкой и украшена цельным засахаренным орехом. Чудесная коробка, чудесные трюфели. У детектива просто слюнки потекут.

Она закрыла коробку и посмотрела на себя в зеркало. Темные круги под глазами лежали теперь под густым слоем пудры. Кардиган из розового шелка скрывал синяки на руках. Завивка на горячие бигуди сотворила чудо с волосами. Она выглядела хорошо. Даже больше, чем просто хорошо. Она выглядела прекрасно. Идеальная супруга знаменитого врача, надежно защищенная от мелких неприятностей доброй пригоршней таблеток.

— Ничего не выйдет, — сказала Мэри своему отражению, схватила коробку и устремилась к двери.

Ее любовник оказался прав — пройдя по дороге, она обнаружила за кустами серебристый «хэчбэк» и в нем хорошо одетого темнокожего мужчину, который сделал вид, что изучает дорожную карту. Однако в тот момент, когда их взгляды встретились, в его глазах промелькнула растерянность и даже паника. Мэри обошла машину спереди и постучала в окно.

— Здравствуйте, — тут же сказал он, опуская стекло. — Я так надеялся, что кто-нибудь будет проходить мимо. Совсем заблудился, даже не представляю, где нахожусь. Надеюсь, вы мне поможете?

Он протянул ей смятую карту и беспомощно улыбнулся. Мэри, однако, заметила, что незнакомец несколько раз нажал на что-то левой ногой. Возможно, включил камеру наблюдения.

— Я знаю, что вы частный детектив, — сказала она.

— Говорю вам, мэм, на этих постоянно петляющих дорогах даже с картой не разберешься. Едешь, едешь, а потом вдруг…

— Вы ведь изучаете одну и ту же дорогу второй день подряд, не так ли? Позвольте…

Она указала на соседнее с водительским сиденье. Мужчина побледнел.

— Извините, дорогуша, но если вы покажете, как побыстрее выехать на шоссе 1-95…

— Хорошо, я покажу вам на карте. Мэри снова обошла машину спереди и, прежде чем детектив успел что-то сделать, открыла дверцу и опустилась на сиденье.

Внутри было душно. Платье неприятно облепило тело, а приборная доска оказалась теплой и немного липкой. Мэри с опозданием поняла, что ей следовало бы принести холодного чаю или лимонада. Трудно представить, кому захочется лакомиться шоколадными конфетами в такую жару. «Век живи — век учись», — подумала она и решительно протянула коробку:

— Мне почему-то показалось, что вам захочется чего-нибудь вкусненького, вот я и принесла.

— Мэм…

— Я не дура, так что, пожалуйста, не обращайтесь со мной так. И, ради Бога, перестаньте манерничать. Это всего лишь конфеты.

— Шоколадные?

В его голосе послышались новые нотки. Он бросил на Мэри еще один настороженный взгляд и, взяв коробку из ее рук, положил себе на колени. Однако стоило ему снять крышку, как по салону поплыл запах шоколада и миндаля. Слишком тяжелый, слишком сладкий для такой погоды. Детектив тут же закрыл коробку. Даже Мэри облегченно вздохнула.

— Спасибо, мэм, — вежливо сказал он и положил конфеты на приборную панель. — Должен признаться, у меня слабость к сладкому, но сейчас что-то не хочется. Недавно перекусил.

— Меня зовут Мэри Олсен, — сказала она, с опозданием протягивая руку. — Впрочем, вы это и так знаете.

Детектив, похоже, оказался в трудной ситуации и не знал, что делать.

— Фил де Бирс.

— Работаете на моего мужа.

— Дорогуша, я просто человек, которому выпал неудачный день. — Он тяжело вздохнул.

— Мой муж не очень-то меня любит, — сообщила Мэри. — Когда мы познакомились, я была всего лишь официанткой и мне так льстило это знакомство. Он, знаете ли, всемирно известный нейрохирург. Спасает человеческие жизни, помогает детям. Я очень горжусь его работой.

Филу де Бирсу ничего не оставалось, как кивнуть.

— Когда он попросил меня выйти за него замуж, я почувствовала себя самой счастливой девушкой на свете. Я тогда и понятия не имела, что ему нужно. Не понимала, что ему не нравится, как я одеваюсь, как разговариваю, как себя веду. Наверное, я была немного наивной. Я думала, мистер де Бирс, что он просит меня выйти за него замуж, потому что любит меня.

— Что-то я совсем запутался, — пробормотал детектив.

— Он ведь подозревает, что я обманываю его, верно? — Мэри повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. — Думает, что я бегаю на свидания, встречаюсь у него за спиной с другими мужчинами. Почему? Потому что он всегда оставляет меня одну? Потому что запрещает встречаться с друзьями и родственниками? Я не работаю. У меня нет работы. Нет жизни. Нет увлечений. Мне нечем заняться, кроме как бродить по огромному пустому дому, ожидая, пока мой милый супруг вернется с работы. Интересно, он вам все рассказал?

Мэри повела плечом, и розовая шелковая ткань поползла вниз. Де Бирс сразу увидел темный синяк. Губы его дрогнули, сжались, на скулах проступили желваки. Ему было жаль ее. Они могли бы стать союзниками. И конечно, победа досталась бы ей, а не ее мужу. Де Бирс, однако, промолчал. Молчание затягивалось, становясь невыносимым. Мэри отвернулась, ей стало вдруг одиноко и неуютно. Она подтянула кардиган.

— Пожалуй… пожалуй, я съем конфетку, — пробормотала она.

Он подал ей коробку. Не глядя на детектива, Мэри взяла ее и инстинктивно поняла — пора.

— Съешьте и вы, я буду чувствовать себя не такой виноватой, если поделюсь с вами. Она взяла одну конфетку и вручила ему другую, потом положила коробку на панель. Отступать некуда — будьте добры, южное гостеприимство. Мэри поднесла конфету ко рту. Детективу пришлось сделать то же самое.

— Будьте здоровы.

Она смело откусила кусочек. Де Бирс неохотно последовал ее примеру.

Вопреки ожиданиям Мэри не ощутила постороннего вкуса. Отличный шоколад, мягкий, свежий, таял на языке. Какой-то привкус все же присутствовал, может быть, ликер, добавленный к темному шоколаду и миндальным орехам. Она проглотила трюфель и сразу почувствовала себя лучше.

Де Бирс нахмурился.

— Кто же это делает такое?

— Хороши, правда? Хотите еще?

— Необычный вкус.

Мэри кивнула и потянулась за коробкой. На языке осталось ощущение слабого жжения. Сердце вдруг застучало, к щекам прилила кровь. Машина начала кружиться, и она ухватилась за панель, чтобы не упасть.

Сидевший рядом де Бирс тяжело задышал. Лицо его стало покрываться потом. Темные зрачки расширились, сделались огромными.

— Господи, да что же такое они в них кладут?

Мэри попыталась ответить, но горло перехватило, внутри разгорался огонь. Она почувствовала, как по лбу побежали струйки пота, а потом — о Боже! — на губах показалась пена. Почему? Как? Плохо. Плохо. Как кружится голова.

— Жарко, — прошептала она. — Мне жарко… Мэри нащупала ручку… повернула. Дверца распахнулась,

И там стоял он. «Нет!» — вскрикнула она, но слово осталось в голове, вместо того чтобы слететь с облепленных слюной и пеной губ. Она попыталась махнуть рукой.

«Ты не должен быть здесь. Он увидит тебя, а я уже съела конфету. Еще час, и мы будем вместе. Ты поцелуешь меня, и боль пройдет. Я снова стану красивой. Самой красивой. Пожалуйста…»

Однако ее любовник остался на месте и смотрел на Мэри как-то странно. Как будто никогда прежде не видел. Как будто никогда не держал в объятиях. Не шептал сладких слов ободрения и поддержки. На его губах стыла ледяная усмешка. А волосы? Что случилось с его густыми темными волосами?

Мэри снова попыталась заговорить, но не смогла даже вздохнуть.

— Помоги, — прохрипела она, протягивая к нему руку. — Помоги.

Он смотрел не на нее, и Мэри тоже повернулась. Фил де Бирс лежал на рулевом колесе, шаря под сиденьем правой рукой и глядя в зеркало, в котором отражался ее любимый.

— Мин… — пробормотал детектив. — Вот идиот… Надо было… Миндаль…

Он вытащил руку из-под сиденья, и Мэри увидела… пистолет. Де Бирс поднял дрожащую руку.

«Нет!» — попыталась крикнуть Мэри, но у нее ничего не получилось. «Нет. Беги. Уходи». Во рту оставалось все так же тепло, а горло обжигало огнем, и машина все вертелась, вертелась, вертелась… Никогда еще ей не было так больно.

«Помоги мне. Помоги мне».

Фил де Бирс ни как не мог опустить предохранитель. Пальцы не слушались. Рука дрожала. Потом начала опускаться…

Мэри по-прежнему смотрела на него, и наконец их глаза встретились. Смешно, у него было такое выражение, словно он как-то подвел ее. В горле у детектива хрипело, булькало… Глаза закатились. Он навалился на руль уже всем весом, пистолет выпал из безвольных пальцев, а изо рта потекла белая пена.

Мэри все смотрела и смотрела на пистолет. И…

Машина кружилась…

«Жарко. Нечем дышать. Как бьется сердце. — Она положила руки на живот. — Миндаль, миндаль, при чем здесь миндаль? Жарко. Тушь растекается. Не смотри на меня. Не смотри…»

Откинувшись на спинку сиденья, Мэри подняла голову и посмотрела на любовника. Он выглядел непривычно, странно, с этими редеющими волосами… И просто стоял, глядя на нее и даже не пытаясь помочь.

— Скоро все кончится. — Он взглянул на часы. — Еще шестьдесят секунд. Не больше. Признаться, не ожидал, что ты протянешь так долго. Впрочем, каждый реагирует по-своему.

«Миндаль, миндаль, миндаль…»

— Ох, я, наверное, забыл сказать, когда говорил с тобой по телефону… Знаешь, я передумал. Насчет слабительного. И ввел вместо него по сто пятьдесят миллиграммов синильной кислоты. В каждую конфету. Согласен, вкус немного резковат, но зато как быстро действует.

Ее губы шевельнулись. Он наклонился ниже, чтобы услышать последние слова умирающей.

— Ты молишься? Молишься? О, Мэри Маргарет Олсен, неужели вы забыли? Вы же предали свою лучшую подругу. Бог не желает иметь ничего общего с такими, как вы.

Мужчина выпрямился и на фоне сияющего солнца стал похож на ангела мести.

Последняя мысль. Тело начали сотрясать конвульсии, легкие вспыхнули от недостатка воздуха, но в ней еще жила последняя мысль.

— Твой… — прошептала она, — твой… Он нахмурился. Посмотрел на лежащие на животе руки, и глаза расширились от удивления.

— Нет, нет, нет…

— Твой… — в последний раз прошептала Мэри. А потом ее глаза закатились.

Мужчина прыгнул к машине. Вытащил Мэри из кабины. Положил на горячий асфальт. Потряс за плечи. Ударил по лицу.

— Очнись! Очнись, черт бы тебя побрал! Что ты со мной делаешь!

Руки Мэри безжизненно упали на дорогу. Пульса не было, сердце молчало. Смерть от цианида ужасна, но, как он и обещал, приходит быстро. Мужчина смотрел на ее едва заметно округлившийся живот. Сегодня она наверняка сказала бы ему об этом. Сегодня, когда они бы наконец встретились. Она бы заглянула ему в глаза, робко и доверчиво, ожидая внимания и поддержки, и сказала… И тогда бы он почувствовал…

После стольких лет одиночества, после десятилетий без семьи…

— Сукин сын, — прошептал он. И уже громче: — Сукин сын. Пирс Куинси! Посмотри, что ты заставил меня сделать! Ты заплатишь за это. Заплатишь! Сейчас! Прямо сейчас!

32

В четвертый раз за последние два часа Кимберли перечитывала досье Санчеса. Длинные пряди торопливо собранных в пучок волос то и дело падали на глаза, и она раздраженно отбрасывала их назад. Теперь, когда номер остался целиком в ее распоряжении, надо было бы принять душ, но Кимберли никак не могла оторваться от документов. Инстинкт подсказывал — здесь что-то есть. Она соглашалась с отцом в том, что его личный разговор с Санчесом произошел в общем-то случайно. Таким же случайным представлялось и участие в расследовании агента Альберта Монтгомери. И все же что-то здесь было. Что-то, заставлявшее Кимберли снова и снова изучать досье на Мигеля Санчеса.

Странный звук, донесшийся из коридора, отвлек внимание девушки. Что-то поскрипывало, словно медленно и натужно ворочающееся колесо. Наверное, ржавая тележка. Кимберли нахмурилась и продолжила чтение.

Как приговоренный к смертной казни, Санчес занимал одиночную камеру размером шесть на десять футов. Это исключало наличие сокамерника, который мог бы быть выпущен и действовал бы по поручению Санчеса. С другой стороны, некоторые заключенные ежедневно проводили четыре часа в спортивном зале, где качали мышцы, бросали обручи и вообще делали все, что хотели.

Все обитатели тюрьмы Сан-Квентин, где содержался Санчес, разделялись на две категории: группа А и группа Б. В первую зачислялись те, кто адаптировался к жизни в неволе. Эти люди соблюдали установленные правила, не создавали проблем для надзирателей и считались «успешно исправляющимися». Им позволялись такие привилегии, как ежедневное общение с другими заключенными в свободное время.

К группе Б относились те, кто отказывался вести себя подобно цыплятам в загоне. Они угрожали надзирателям, друг другу и не останавливались на угрозах. Многие из них часто оказывались в административном изоляторе, как называли это тюремные власти, или «яме», как выражались сами заключенные. Мигель Санчес бывал в «яме» не раз. Судя по документам, он начал с группы А, потом, немного поутихнув, ухитрился перекочевать в группу Б, где продержался в 1997 году почти шесть месяцев, после чего снова вернулся в группу А.

Другими словами, Санчес не воспользовался представившейся возможностью обзавестись тюремными дружками. Впрочем, Ричарда Миллоса убили именно в тот период, когда Санчес «отдыхал» в изоляторе, что говорило как о его влиянии, так и о невозможности ограничить это влияние самыми суровыми мерами.

Скрип в коридоре сводил с ума. Могли бы уж хотя бы смазывать свои тележки.

Хорошо по крайней мере то, что она обнаружила горы литературы о серийных убийцах. Партнерство у психопатов — явление крайне редкое, так что для многих специалистов Санчес стал чем-то вроде подопытной морской свинки. Исследователи приезжали в Сан-Квентин брать интервью, а затем строчили статьи о знаменитой преступной парочке. Возможно, эти посещения помогали Санчесу коротать время, внося хоть какое-то разнообразие в его нынешнее унылое существование. Кроме того, они позволяли Санчесу чувствовать себя знаменитостью и заново переживать восторг убийства под прикрытием научного исследования.

Кимберли узнала, что иногда пары сексуальных садистов-убийц состояли из мужчины и женщины, но женщина в таких случаях играла подчиненную роль, являясь скорее жертвой, чем партнером. Большинство психопатов были одиночками, не способными к общению.с другими людьми и не испытывающими, таким образом, потребности в каких-либо отношениях. В случае с Мигелем и Ричи, как предполагали эксперты, партнерство основывалось на желании Мигеля совершать свои деяния на глазах у публики и на полной готовности Ричи исполнять все приказания старшего напарника. К тому же Миллос действительно боялся кузена. По всей вероятности, Санчеса возбуждало присутствие очевидца, а роль Ричи как помощника отходила на второй план.

Один исследователь даже написал, что Ричи воплощал латентные гомосексуальные желания Мигеля. При следующем посещении этого специалиста Санчес дождался, пока их проведут в комнату для свиданий, где с него снимали наручники, и только тогда перепрыгнул через стол и вцепился ученому в горло. Четыре охранника с трудом оттащили преступника от потенциальной жертвы. Очевидно, ярлык гомосексуалиста, пусть и латентного, пришелся Санчесу не по вкусу.

Ясно было одно: симпатий к себе этот человек не вызывал. Кимберли отыскала его фотографию. Темные, растрепанные волосы — такие понравились бы разве что Чарльзу Мэнсону [13].

Глубоко посаженные глаза, грубые скулы. Плечи украшены татуировками, и, как следовало из одного отчета, за решеткой Санчес продолжал пополнять свою коллекцию боди-арта, пользуясь иголкой и шариковой ручкой. Ходячий памятник своим жертвам.

Кимберли три раза смотрела на фотографию, прежде чем разобрала одну искусно выполненную надпись. Разобрала и похолодела. «Аманда».

Он запечатлел это имя на своем теле. Навечно. Кимберли долго не могла успокоиться. Она знала, кто такая Аманда Мигеля Санчеса. Давным-давно они с Мэнди слушали пленки из домашнего архива отца. И все же еще одно звено. Еще одно звено между хладнокровным психопатом и ее быстро убывающей семьей.

Скрип стал громче, теперь скрипело прямо за дверью. Черт, это мешало ей думать.

Кимберли встала со стула и хмуро уставилась на дверь. Она не могла позволить себе отвлекаться. У нее работа. Сосредоточившись, имея перед собой цель, Кимберли становилась прежней собой. Сильной, решительной, волевой.

Гибель Мэнди выбила ее из колеи, всколыхнула самые разные, порой противоречивые, эмоции: злость и страх, печаль и отчаяние. Странно, но смерть матери вернула все на свои места и, вызвав те же самые чувства, придала им целенаправленность. Кимберли твердо решила найти ублюдка. И что бы там ни говорила Рейни, убить его. Если он окажется в чем-то похожим на Санчеса, это даже доставит ей удовольствие.

«Дарвинизм, — подумала она. — Выживает самый приспособленный. Ты посягнул на мою семью, так будь добр держать ответ. Потому что я готовилась к этому дню с двенадцати лет. И знай, сукин сын, меня ты так легко не возьмешь».

В дверь постучали. Стоя в кухоньке, в трех футах от двери, Кимберли замерла. Вся ее уверенность растворилась. Мгновенно. Кровь отхлынула от щек. Сердце сорвалось и застучало со скоростью ста пятидесяти ударов в минуту. Из пор выступил пот.

— Обслуживание номеров, — сообщил скрипучий мужской голос.

Обслуживание номеров. Самый старый, избитый трюк.

Кимберли вбежала в спальню. Порывшись в сумке, вытащила «глок» и бегом вернулась в гостиную. Направила пистолет на дверь.

— Ошибся номером, приятель! — крикнула она. — Отойди от двери.

Пауза. Руки не просто дрожали, а тряслись, так что дуло пистолета прыгало то вверх, то вниз.

«Среда — мама. Четверг — дедушка. Пятница — мы все в бегах. А сегодня? Нет, только не я! Черт бы тебя побрал, я не сдамся так легко!»

— Хм, у меня заказ из вашей комнаты.

— Отойди от двери, мать твою!

— Ладно-ладно. Ухожу. Захотите получить свое шампанское с клубникой, спуститесь вниз, мэм.

Тележка покатила дальше. Через секунду до Кимберли донеслось бормотание:

— Господи, не иначе как сегодня полнолуние или что-то в этом роде.

Она медленно опустила пистолет. Ее все еще трясло. Майка приклеилась к влажному от пота телу. Сердце колотилось так, словно Кимберли только что пробежала марафон.

Глубокий вдох. Выдох. Еще один вдох. Еще. А потом, сама не понимая зачем и почему, она опустилась на четвереньки и заглянула под дверь. Никакой темной тени от ног стоящего рядом человека. Ничего. Кимберли села на ковер и положила «глок» на колени.

— О да, — пробормотала она, обращаясь к пустой комнате. — У меня все прекрасно.

— Никаких тошнотворно-ласкательных имен. Никаких сюсюканий. То, что звучит в ночных «мыльных операх», неуместно дома. Словечки с поздравительных открыток не для меня. Я не девушка с открытки. Хотя, возьми на заметку, возможно, не буду возражать против цветов. Розовые розы. Или есть такие… цвета шампанского. Да, точно, это мне понравится. За цветами неизбежно следует вопрос о конфетах и прочих сладостях. Шоколад — да. Только не в коробочках в форме сердечка. Красный бархат и все такое, на мой взгляд, выглядит неуместно в доме. А ты как думаешь?

Рейни уютно устроилась на кровати рядом с Куинси. Одеваться они не стали. Было начало первого, светило солнце, и телефон должен был вот-вот зазвонить. Ну и ладно.

Положив голову на плечо Куинси, Рейни водила указательным пальцем по широкой груди, выписывая одной ей видимые узоры. Ей нравилось ощущать под ладонью пружинящую упругость черных шелковистых завитков. Нравилось вдыхать его запах, запах смешанного с сексом лосьона после бритья. Нравилось смотреть на его тело — сильное, тренированное, подтянутое.

— Зеленый свет — цветам и квадратным коробкам шоколада, — послушно повторил Куинси. — Красный свет — противным прозвищам и прочим нежностям. — Поглаживая Рейни по волосам, он тоже не демонстрировал желания подниматься. — Кстати, раз уж об этом зашла речь, что ты квалифицируешь как тошнотворно-ласкательное прозвище? Не хотелось бы дуть в дудку попусту.

Он приподнялся, чтобы получше рассмотреть ее.

— Милочка, заинька, сладенькая, крошка, пирожок, — начала перечислять Рейни. — Киска, лапонька… Ну, ты и сам знаешь. Когда слышишь такое, так и хочется вколоть тому, кто их произносит, лошадиную дозу инсулина или… треснуть по башке.

— А нет чего-нибудь такого, что имело бы отношение к глюкозе?

— Договариваемся так. Ты не называешь меня сладенькой, а я не называю тебя жеребчиком.

— Ну, не знаю, — задумчиво протянул Куинси. — В «жеребчике», по-моему, что-то есть…

Она хлопнула его по груди. Он притворился смертельно раненным. Она наклонилась, чтобы вернуть его к жизни… и в этот момент зазвонил телефон.

Рейни застонала.

— Карл Миц, — пробормотал Куинси.

— Все испортил. — Она потянулась к столику, на котором стоял телефон. — Алло?

— Лоррейн Коннер? Как приятно.

Рейни нахмурилась. Голос был незнакомый. Абсолютно.

— Кто это?

— Вы знаете кто. Я хочу поговорить с Пирсом. Она вопросительно взглянула на Куинси. Если звонивший хотел поговорить с ним, то Карл Миц и Рональд Доусон, ее заблудший отец, автоматически отпадают. Но кто еще мог звонить Куинси? Кто…

Черт! Рейни поднялась, не обращая внимания на соскользнувшую простыню. Сердце дрогнуло и сорвалось. Она знала, кто это.

— Откуда у вас, черт возьми, этот номер?

— Мне назвали его в справочной службе. Передайте трубку Пирсу.

— Да пошел ты, дерьмо! Я не собираюсь плясать под твою дудку.

— Как по-детски мило. Передайте трубку Пирсу.

— Ну вот что, ты позвонил по моему номеру и разговаривать будешь со мной. Если есть что сказать, вываливай, а иначе я кладу трубку.

В конце голос дрогнул, и Куинси выхватил трубку. Она не собиралась уступать, но увидела в его глазах знакомый стальной блеск.

Он поднес трубку к уху:

— Да? Кто говорит?

— Пирс Куинси, конечно. Хочешь увидеть мои водительские права? Или образец почерка?

— Параноик. Незнакомец рассмеялся.

— Быть Пирсом Куинси не так уж приятно. Дочь мертва, жена мертва, отец неизвестно где. Не такой уж ты, на мой взгляд, и всемогущий.

— У меня нет жены, — сказал Куинси.

— Хорошо, пусть бывшая жена, — добродушно согласился незнакомец. — Какой же ты бездушный.

— Что тебе нужно? — спросил Куинси, перекладывая трубку в другую руку.

Поймав взгляд Рейни, он сделал круговое движение рукой. Она кивнула и тут же, не одеваясь, бросилась за магнитофоном.

— Вопрос не в том, что мне нужно, а в том, кто мне нужен. Но всему свое время. Хочешь поговорить с отцом?

— Мы оба знаем, что он мертв.

— Ты этого не знаешь. Ты предполагаешь, что он мертв, чтобы не чувствовать себя виноватым. Насколько мне известно, он вырастил тебя в одиночку, был и отцом, и матерью. А ты так легко от него отказался. «Моего отца забрали из приюта? Вот как? Большое спасибо, а я, пожалуй, поиграю в прятки». Я ожидал от тебя большего.

Рейни принесла магнитофон, и Куинси немного отвел трубку для лучшей слышимости. Она вставила кассету и нажала кнопку «Запись».

— Он жив, — продолжал незнакомец. — Хорошо спрятан от федеральных ищеек, ворчлив и капризен, но очень даже жив.

Куинси промолчал.

— Возможно, нам удастся произвести обмен. Можешь обменять дочь на отца. Она моложе, но и он в нынешнем состоянии мало отличается от ребенка.

Куинси не ответил.

— Или, может, включить в сделку прекрасную Лоррейн. Любовницу на отца. Конечно, у нее отличная задница, но ведь мы оба знаем, что женщины у тебя надолго не задерживаются. Как она, Куинси? Постанывает, когда ты трахаешь ее? Твоя жена так стонала, когда была со мной. И дочь тоже.

— Как погода в Техасе? — спросил Куинси. Рейни непонимающе посмотрела на него. Потом вспомнила. В Техасе жил Мики Миллос. Куинси забрасывал удочку.

— В Техасе? Ты вышел на ложный след.

— А какой верный? Что я сделал тебе? Испортил карьеру? Сломал жизнь? Интересно, я так сильно повлиял на твою жизнь, но совсем тебя не помню. Наверное, что-то заурядное. За эти годы мне попадалось так много незадачливых уголовников.

Куинси говорил легко, беззаботно, стараясь задеть незнакомца за живое.

Похоже, ему это удалось, потому что голос в трубке взмыл к самым верхним нотам.

— Не играй со мной. Пирс. В твоей жизни еще много людей, которых я могу убить. Так что от тебя зависит, что с ними случится.

Куинси притворно вздохнул:

— Ты меня утомляешь.

— Вот как? Может, ты немного оживишься, когда я доберусь до твоей дочери, а? Как ты отнесешься к тому, что я сорву с нее рубашку и потискаю ее крепенькие груди? Я ведь ближе, чем ты думаешь.

— Ты не доберешься до моей дочери.

— Думаешь, что защитишь ее?

— В этом нет необходимости. Подойди к ней на расстояние четырех футов и получишь так, что яйца выскочат изо рта.

Незнакомец рассмеялся:

— Как интересно. Мэнди и Бетти этого не делали. — Впервые за время разговора Куинси сжал трубку. — Пирс, антракт закончился. Раз уж ты не хочешь возвращаться за отцом, мне придется найти другую мишень. У тебя есть один час, чтобы сесть на самолет и вылететь в Виргинию.

— Не думаю, что у меня есть такое желание.

— Тогда она будет умирать долго и мучительно.

— Ты не доберешься до моей дочери…

— Я собираюсь наказать не Кимберли. Отправляйтесь в аэропорт, старший специальный агент Куинси, — у вас осталось не так уж много друзей. О, чуть не забыл. Передайте мисс Коннер, чтобы в следующий раз, нанимая частного детектива, она выбирала такого, кто не любит шоколад.

В трубке щелкнуло. Куинси уставился на Рейни. На его лице было выражение, которое она видела только однажды — в ночь, когда Генри Хокинс попытался убить ее.

— Он придет за тобой. Она покачала головой:

— Нет, не за мной. Вспомни, что он сказал. Подумай над его словами. Ему нужно, чтобы ты вернулся. Он добрался до де Бирса. Это Восточное побережье. Он все еще в Виргинии.

— Но тогда кого…

Они посмотрели друг на друга.

— Гленда!

— У нас есть один час.

Куинси поднял трубку не начал торопливо набирать номер.

33

— Уходите из дома.

— Пирс? Не думаю…

— Гленда, послушайте меня. Убийца только что звонил мне. Требует моего возвращения на Восточное побережье и готов убить кого-то, чтобы заставить меня сделать это. Я почти уверен, что его цель — вы. Пожалуйста, немедленно покиньте дом.

Пальцы Гленды стиснули трубку телефона. Она стояла в кабинете Куинси, и прямо перед ней лежала на столе изобличающая ее коллегу коробка почтовой бумаги, в которой недоставало теперь уже двух листов — один был отправлен в криминалистическую лабораторию для сравнения с оригиналом объявления. Она смотрела на доказательство вины Куинси и жалела о том, что вообще взялась за это дело.

— Мне нельзя разговаривать с вами, — тихо сказала Гленда.

— Монтгомери там?

— Это вас не касается.

— Вы одни, так? Черт, как ему вообще удалось стать агентом. Гленда, убийца знает, где я живу. Он в курсе того, как работает Бюро, и понимает, что в доме кто-то есть. Насколько я могу судить, ему известно даже расположение комнат. Он сумеет перебраться через забор. Не позволяйте себе недооценивать его.

— Его? Вашего вымышленного убийцу?

Куинси замолчал.

«Хорошо, — подумала Гленда. — Это для тебя сюрприз. Я провела в этом доме три дня, слушая послания ненависти и злобы, а теперь может оказаться, что все это одна большая ужасная игра, затеянная садистом. Кто ты, Пирс? Я ничего больше не знаю, и я жутко устала».

— В чем дело, Гленда? — спросил наконец Куинси. Голос прозвучал настороженно и неуверенно, и в этом была ее заслуга.

— Идеальных убийств не бывает, Куинси. Вам-то это известно лучше, чем многим. Учитываешь одно, пропускаешь другое. Всего не предусмотришь.

— Так. Из Филадельфии пришел полицейский отчет, верно? Им известно, что почерк на записке, оставленной на месте преступления, совпадает с моим.

— Что?

Он снова замолчал. Гленда чуть ли не физически ощущала его растерянность и смятение, словно они передавались по проводам. Но все же эти ощущения были ничем по сравнению с тем чувством, которое нахлынуло теперь. До этого момента у нее еще оставались некоторые сомнения в виновности Куинси. Но записка… Жуткий, пропитанный кровью клочок бумаги, положенный убийцей в брюшную полость Элизабет… Это сделал он. Пирс Куинси, коллега, агент ФБР, лучший из лучших. О Господи…

— Ты чудовище, — выдохнула она. — Монтгомери прав. Ты чудовище!

— Гленда…

Она отключила сотовый и разжала пальцы. Телефон упал на пол, и несколько секунд Гленда смотрела на него так, словно перед ней лежала свившаяся в кольцо змея. По рукам и спине пробежали мурашки. Она поежилась. После стольких бессонных ночей усталость наконец обрушилась на нее, и голова работала не так хорошо, как хотелось бы. Гленде было холодно и страшно. Она верила ему и верила в него. Боже, как же жить после такого.

Телефон на полу снова зазвонил.

Она не ответила. Хватит, ему больше не удастся манипулировать ею. Музыкальная мелодия звучала секунд десять, затем наступила тишина. Но не успела Гленда расслабиться, как звонок повторился. И снова. И снова. И снова.

Чтоб его! Она схватила телефон.

— Я не верю тебе! Ты все подстроил. И имей в виду, Куинси, я вооружена, так что держись от меня подальше.

— Я в Орегоне и, следовательно, не представляю для тебя никакой опасности.

— А вот я в этом не уверена!

— Послушай меня. У нас мало времени. Я не писал ту записку. Знаю, многое против меня, но я ее не писал.

— Конечно, ты ее написал. Сам же сказал…

— Я знаю свой почерк! Черт возьми, я узнал его сразу же, как только увидел записку. Но я не писал ее, Гленда. Убийца раздобыл образец моего почерка, изучил его и прекрасно скопировал. Не могу сказать, как он это сделал, но сделал это он, а не я.

— Послушай себя, Куинси. Что ты говоришь? «Почерк мой, но писал не я». Дело идет к развязке, и у тебя нет шансов. Ты даже врешь неубедительно.

— Гленда, подумай сама. Зачем мне писать записку своим почерком? Я же профессионал. Я знаю, как анализировать почерк. Если я так хитер, то почему допустил столь очевидную глупость в этом случае?

— Может быть, дело не в глупости, а в самоуверенности. Кроме того, записка — не единственная улика. Мы нашли оригинал объявления. Нам известно, что оно было отпечатано на твоей бумаге.

— Нижний ящик, — пробормотал Куинси. — Боже, сколько же лет… Проклятие, он действительно побывал в моем доме. Гленда, прошу тебя, уходи оттуда.

— Я не собираюсь тебя слушать.

Ее голос взметнулся до истерических нот, а взгляд сам собой перепрыгнул к незанавешенным окнам. Гленда вдруг почувствовала себя просто женщиной, слабой, одинокой и беззащитной. Что, если Куинси уже где-то здесь? Или убийца? Или кто-то снова подбросил в дом гремучих змей? Она устала. Она так устала. Где же Монтгомери?

— Думай, Гленда, — неумолимо продолжал Куинси. — Ты же отличный агент. И я тоже. Зачем разрабатывать сложнейший план, выдумывать историю, а потом печатать объявление на собственной бумаге? Зачем инсценировать зверское убийство в Филадельфии, а потом оставлять на месте преступления собственноручно написанную записку? Зачем вообще совершать все эти преступления? Что я от них выигрываю?

— Для тебя это игра. Хотел показать, какой ты ловкий. А может, свихнулся от работы.

— Я не занимаюсь оперативными делами уже несколько лет.

— Может, ты решил, что тебя отстранили от оперативной работы.

— И поэтому вырезал половину своей семьи? Пятнадцать минут, Гленда. Пожалуйста, уходи оттуда. Прошу, уходи из дома.

— Не могу, — прошептала она.

— Почему?

— Я… мне кажется, здесь кто-то уже есть.

— О, черт…

Она слышала его прерывистое дыхание. Слышала приглушенные слова, обращенные к кому-то, кто был вместе с ним. Ответил определенно женский голос. Лоррейн Коннер.

Значит, они вместе.

Гленда нахмурилась. Вместе? Вместе истребляют его семью? Вместе пытаются убить агента ФБР? Бессмыслица. И кто вообще послал то объявление на дорогой бумаге? Как мог гениальный преступник допустить такую детскую ошибку?

Не расставаясь с телефоном, Гленда перешла из кабинета в кухню, где окон было меньше и откуда открывался вид на входную дверь. Она расстегнула кобуру. Потом проверила запасной пистолет в специальном кармашке над лодыжкой.

— Все будет в порядке, Гленда, — твердо сказал Куинси. — Я тебе помогу. Во-первых, дам прослушать одну запись. Ее сделала Рейни всего двадцать минут назад. Мы сейчас в ее квартире в Портленде, штат Орегон. Голос на пленке принадлежит убийце. Не веришь мне, послушай сама, что он говорит.

Она услышала щелчок, потом пошла запись. Ей хватило трех минут разговора. После слов «Тогда она будет умирать долго и мучительно» Гленда попросила остановить магнитофон. Куинси прав — улики против него слишком очевидны, кроме того, никто так до сих пор и не смог объяснить, с чего это федеральный агент взялся вдруг истреблять свою семью.

Это означало, что неизвестный убийца все же существует. Человек, которому ничего не стоило убить дочь Куинси. Человек, который жестоко расправился с женой Куинси. Человек, который похитил и, по всей вероятности, убил старика отца Куинси. О Боже…

— Хорошо, — тихо сказала она. — Что будем делать?

— У тебя есть машина?

— Да, но не на дорожке, а на улице.

— Далеко?

— Минуты три-четыре.

— Успеешь. Представь, что тебе надо выполнить тренировочное упражнение. Вытащи из кобуры «смит-вессон», сними его с предохранителя и беги изо всех сил. У тебя получится.

— Нет.

— Гленда…

— Здесь негде укрыться, Куинси, а он может оказаться в любом месте, за соседскими кустами, за деревом. Вокруг дома открытое пространство. Он возьмет меня сразу, как только я выйду за дверь. Нет, безопаснее остаться в доме,

— Гленда, он знает дом. В нем ты как в ловушке. У него на все есть план.

— Снаружи он может подстрелить меня. Здесь же я по крайней мере замечу его раньше. Кроме того, мы изменили кое-что в твоей системе безопасности. Чтобы открыть дверь, надо приложить к сканеру палец и набрать код. Это его задержит, даст мне время приготовиться.

Разговаривая с Куинси, Гленда смотрела в окно. Пистолет был уже в руке. Ладонь вспотела, и палец упорно соскальзывал с предохранителя.

— Повторяю, у него на все есть план. Система безопасности его не остановит.

Ей удалось наконец сдвинуть предохранитель. Гленда сделала глубокий вдох и постаралась успокоиться.

— Мы знаем его приемы. Он полагается на свое умение манипулировать людьми, на способность вынуждать их делать то, что ему нужно. С компьютеризованной системой этот фокус не пройдет. У нее нет мрачных тайн, на которых можно было бы сыграть. Не поможет и отрезанный палец.

— Вызови группу поддержки, — посоветовал Куинси.

— Хорошая мысль.

— Сколько им понадобится времени, чтобы приехать?

— От пяти до десяти минут. Не больше.

— Если он появится раньше… Не позволяй ему втянуть тебя в разговор. Сначала стреляй — вопросы потом. Обещай мне это.

Гленда кивнула и протянула руку к радиотелефону, чтобы связаться с Бюро. В этот момент зазвонил домашний телефон Куинси. Еще один поклонник, подумала она. Только вот время совсем неподходящее. Но автоответчик уже сработал, и голос, наполнивший комнату, принадлежал не незнакомцу. Звонил Альберт Монтгомери. И звонил он совсем не для того, чтобы успокоить ее.

— Бога ради, Гленда! Возьми же скорее эту чертову трубку! Я звонил тебе на сотовый… Мы ошибались. Я ошибался! Он здесь! Здесь! Господи, у него нож!

Куинси кричал ей что-то прямо в ухо, но Гленда уже не обращала внимания. Телефон выскользнул из пальцев и упал на мраморную столешницу. Она протянула руку к беспроводному домашнему телефону Куинси и…

Боль пронзила ее насквозь. Острая, обжигающая боль, как будто она схватилась за раскаленный железный прут. Гленда вскрикнула. Телефон полетел на пол. А в следующее мгновение до нее донесся сигнал, возвещающий о том, что система безопасности отключена. Щелкнул замок. Дверь открылась.

Гленда посмотрела на «смит-вессон», лежащий в двух шагах от нее. Перевела взгляд на свою правую руку, обожженную какой-то кислотой, покрытую волдырями, на негнущиеся пальцы.

— Извини, Куинси, — прошептала она. На пороге стоял специальный агент Монтгомери с пистолетом в одной руке и сотовым телефоном в другой.

— Сюрприз, малышка! Это я!

Последнее, что услышал Куинси, был звук выстрела. В наступившей тишине звучал лишь его собственный полный отчаяния голос:

— Гленда, Гленда! Говори! Ответь мне!

Куинси опустил голову. Трубка вывалилась из пальцев и лежала теперь на кровати.

«Держись, — приказал он себе. — Ты не должен раскисать. Особенно сейчас».

Рейни обняла его за плечи. Она ничего не говорила, но в глазах ее блестели слезы.

— Мне нужно позвонить Эверетту, — пробормотал он. — Пусть пришлют туда-агентов. Может быть…

Рейни промолчала. Как и Куинси, она не верила, что Гленду еще можно спасти.

Он потянулся за телефоном, который выбрал именно этот момент, чтобы напомнить о себе музыкальной мелодией. Куинси медленно поднял его, уже зная, кто звонит, и готовясь услышать насмешливый голос.

— Я застрелила агента Монтгомери, — без предисловий сообщила Гленда Родман.

— Это ты? Слава Богу!

— Он… он нанес что-то на телефон. Наверное, когда приходил сюда в последний раз. Думал, что выведет меня из строя. Глупец. Мой отец был копом и всегда считал, что полицейский должен уметь стрелять с обеих рук. В серьезном деле все может пригодиться.

— С тобой все в порядке?

— Альберт такой же стрелок, как и следователь, — сухо ответила она. — Мне надо срочно заняться рукой. А в остальном… Жить буду.

— Что с Монтгомери?

— Я стреляла на поражение.

— Гленда…

— Но попала в колено и правую руку. Знаю, Куинси, ты захочешь задать ему кое-какие вопросы. Кстати, он говорит, что будет разговаривать только с тобой лично. Говорит, что знает, где твой отец. Тебе нужно срочно возвращаться. Сделай это побыстрее, а то я передумаю и пристрелю кое-кого.

— Гленда… — начал он.

— Не стоит благодарности, — сказала она и повесила трубку.

34

В номере отеля Куинси поспешно складывал вещи в дорожную сумку. Рейни в гостиной разговаривала по телефону с Винсом Эмити. Кимберли стояла у двери и, сложив руки на груди и подняв плечи, словно в ожидании удара, наблюдала за приготовлениями отца. До прихода Куинси и Рейни она успела поругаться с администрацией отеля. Вероятно, загруженный работой коридорный перепутал номера и попытался порадовать Кимберли чужим заказом. Парень рассчитывал на хорошие чаевые, а нарвался на истерично визжавшую женщину, которая — к счастью, коридорный этого не знал — имела при себе заряженный пистолет.

Именно эти объяснения получил Куинси, когда вернулся в отель. Он изложил историю дочери, и она улыбнулась, пытаясь показать, что понимает юмор ситуации, но было видно — девушка сильно потрясена случившимся. Новость о нападении на Гленду не добавила оптимизма.

— Так с ней все в порядке? — в третий раз спросила Кимберли.

Ею, похоже, овладело прежнее беспокойство, и за последние десять минут Куинси так и не нашел для дочери ничего утешительного.

— Гленда Родман — отличный агент, — ответил он, переключаясь на другую тактику и одновременно убирая в сумку носки. — Она всегда очень серьезно относилась к занятиям, и в нужный момент это ее спасло. Гленда не только отразила угрозу, но и подстрелила Монтгомери.

— Должно быть, она отличный стрелок.

— Да, по-моему, у нее есть медали за победы в каких-то соревнованиях.

— Я тоже хорошо стреляю. У меня тренировки три раза в неделю.

Он повернулся и посмотрел на дочь:

— Все будет хорошо, Кимберли. Рейни останется с тобой, да ты и сама сумеешь за себя постоять. Здесь тебе ничто не угрожает.

Она стояла, опустив голову, и кусала нижнюю губу, так что Куинси не видел ни глаз дочери, ни выражения лица.

— Что у нее с рукой? — спросила Кимберли.

— Не знаю. Монтгомери признался, что обрызгал телефон тефлоном для защиты пластика, а потом нанес на него плавиковую кислоту, которая является веществом с чрезвычайно сильными коррозийными свойствами. Кислота вступила в реакцию с влагой на руке Гленды и обожгла пальцы и часть ладони. Долговременный прогноз давать пока рано.

— Это же правая рука. У нее останутся шрамы, а может, рука вообще перестанет действовать.

— О ней позаботятся самые лучшие врачи. Уверен, она поправится.

— Ты не можешь этого знать…

— Кимберли! — резко оборвал он ее. — Монтгомери собирался убить ее. Ты это знаешь, я это знаю, она это знает. Она не поддалась страху, не запаниковала, а, наоборот, вывела из строя нападавшего. Это победа. Урок для всех нас. Пример того, что упорная работа не проходит бесследно. Помни об этом и не позволяй себе падать духом.

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — прошептала Кимберли. Куинси закрыл глаза. Раздражение ушло. Осталось только недовольство собой.

— Знаю, — тихо сказал он.

— Просто… Понимаешь, Монтгомери арестован. Он напал на Гленду. Но все равно, что-то не так… Если этот Монтгомери действительно такой, каким ты его описал, то я не представляю, как он подобрался к маме. Она на него и не посмотрела бы. И дело не только во внешности. Ты сам говорил, что убийца умен, что он все просчитывает. Если бы Альберт Монтгомери был таким уж умным, вряд ли у него появились бы проблемы в Бюро. Ты со мной согласен?

— Монтгомери подходит под описание человека, с которым Мэнди познакомилась на собраниях «Анонимных алкоголиков», — ответил Куинси, прекрасно понимая, что уходит от прямого ответа.

Кимберли тоже это понимала. Она смотрела на отца печально и как-то просяще, словно ожидала чего-то большего. К сожалению, Куинси не знал, как поступать в таких ситуациях, что делать и что говорить. Как внушить дочери уверенность в себе и убедить в том, что ей ничто не угрожает? Он чувствовал, что ему не хватает Бетти, которая всегда находила необходимые слова, умела успокоить и поддержать. Степень доктора психологии не помогала. А вот Бетти была матерью.

— Я люблю тебя, Кимберли.

— Папа…

— Я не хочу уезжать. Может быть, у тебя иногда создается впечатление, что я этого хочу. Может, мы оба ошибочно принимаем мое чувство долга за желание. Но это долг. Монтгомери утверждает, что располагает информацией о дедушке, которая важна для меня, и говорит, что поделится ею только со мной. Кимми, прошло уже сорок восемь часов. Если мы не найдем дедушку в ближайшее время…

Куинси не договорил. Его дочь изучала криминалистику и прекрасно понимала, что шансы обнаружить Абрахама живым уменьшаются с каждым часом. Убийца сказал, что спрятал старика в надежном месте. Однако после разговора с Глендой Куинси позвонил Эверетту и узнал кое-что новое. Красная «ауди ТТ» с откидным верхом была обнаружена полицией штата в четыре часа утра. Автомобиль стоял точно на том самом месте, где четырнадцать месяцев назад врезался в столб «форд-эксплорер» Мэнди. На переднем пассажирском сиденье криминалисты обнаружили следы мочи, оставленные, возможно, Абрахамом. В настоящее время шло прочесывание ближайшего лесного массива. В поисках задействовали и собак — собак, натасканных на отыскание мертвецов.

— Не исключено, что спланировал все именно Монтгомери, — сказал Куинси, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно. — Он возненавидел меня после дела Санчеса и вознамерился отомстить. Если так — значит, все закончено. И ты в безопасности. Все будет хорошо.

— Тогда почему ты не берешь нас с собой? — резонно возразила Кимберли.

— Потому что не уверен на все сто процентов и не хочу рисковать! Пока мы не узнаем всего, вам безопаснее оставаться здесь.

— А как же ты? Ты возвращаешься на Восточное побережье, где есть убийца, знающий о тебе все.

— Я тоже прошел хорошую подготовку.

— Мамы нет! — воскликнула Кимберли. — Мэнди нет! Дедушки нет! А теперь и ты улетаешь и… и…

Только теперь Куинси наконец понял. Дочь не ждала от него слов поддержки и ободрения. Она боялась за него. Она уже потеряла почти всю семью, и вот теперь последний из родных, ее старый добрый папочка, тоже уходил навстречу смертельной опасности. Господи, надо же быть идиотом, полным, законченным идиотом, чтобы не понимать элементарных вещей.

Куинси обошел кровать, обнял Кимберли, и впервые его гордая, независимая дочь не воспротивилась столь явному проявлению нежности.

— Со мной ничего не случится, я этого не допущу, — прошептал он, прижимаясь губами к ее виску. — Обещаю.

— Ты не можешь давать такие обещания.

— Я лучший из лучших, поэтому могу.

— Папа…

— Послушай меня, Кимберли. — Куинси отстранился, чтобы посмотреть дочери в глаза, чтобы она увидела, насколько он серьезен. — Я хороший агент. Я прошел отличную подготовку. Я не недооцениваю противника. Это игра, но ставки в ней жизнь и смерть. Я никогда не забываю об этом. Именно потому, что я не забываю об этом, у меня получается лучше, чем у других.

В ее голубых глазах все еще стояли слезы. Но Кимберли не дала им пролиться — только шмыгнула носом.

— Ты не забудешь об осторожности? Не станешь верить всему, что говорит Монтгомери?

— Я буду внимателен и осторожен, потому что хочу вернуться домой, к своей дочери. А ты позаботишься о себе и о Рейни, чтобы мне было к кому вернуться.

— Мы присмотрим друг за другом.

— Спасибо.

Появившаяся у двери Рейни негромко кашлянула. Куинси повернулся к ней и сразу понял — у нее плохие новости. Он вздохнул и медленно, нехотя отступил от дочери.

— Последние известия из Виргинии. Куинси кивнул:

— Выкладывай.

— Убиты Фил де Бирс и Мэри Олсен. Час назад полиция обнаружила их тела в машине на дороге неподалеку от дома Мэри. Машина зарегистрирована на имя Фила. Медицинское заключение еще не получено, но полицейские уверены, что их отравили. У обоих белая пена на губах. И сильный запах миндаля.

— Цианид, — определил Куинси.

Она хмуро кивнула.

— В салоне нашли коробку конфет. Двух не хватает. У остальных тот же запах горького миндаля. По словам дворецкого, около трех Мэри получила какой-то пакет, после чего вышла из дома. Он нашел в фойе оберточную бумагу, но, естественно, без обратного адреса.

— Получается, что кто-то прислал Мэри коробку шоколадных конфет, а она отнесла их де Бирсу? Но почему она сама съела конфету? Непонятно. — Кимберли покачала головой.

— Предположим, — задумчиво сказал Куинси, — что Монтгомери засек де Бирса, когда тот вел слежку за Мэри. Мэри могла знать Монтгомери, если он встречался с Мэнди. Ситуация для него довольно опасная. Как говорится, два свободных конца: сообщница, которая может связать его с убийствами, и частный детектив, ведущий наблюдение за сообщницей. Времени мало, но предпринимать что-то нужно.

— Он вводит яд в конфеты, — подхватила Рейни, — посылает их Мэри и сочиняет какую-то историю с целью убедить ее угостить ими де Бирса. Не так уж и плохо. Устранение двух свидетелей без больших затрат времени и ресурсов. Ты прав, Куинси, этот парень действует очень эффективно.

— Смерть приходит с почтальоном. — Кимберли опустила плечи.

Рейни быстро повернулась к ней:

— Послушай, если он так уж хорош, то почему не справился с Глендой? В конце концов, войну-то выиграли мы.

— Скажи об этом Филу де Бирсу.

Рейни стиснула зубы и, ничего не ответив, прошла в гостиную. Через секунду Куинси услышал сухой треск сломанного карандаша. Похоже, она добралась до его запасов, хранившихся в чемоданчике для ноутбука. Отныне все пометки придется, вероятно, делать ручкой.

— Не надо было мне это говорить, — виновато пробормотала Кимберли.

— Не надо было, — согласился Куинси.

— Извини.

— Извиняться надо не передо мной.

Наверное, Куинси произнес это слишком резко, потому что Кимберли вздрогнула, как от удара. Ему было непривычно видеть дочь такой впечатлительной и ранимой, но, с другой стороны, она ведь и не жила раньше под угрозой приближающейся смерти.

— Кимберли, — терпеливо начал Куинси, — Рейни наняла Фила де Бирса, встречалась с ним. Она дала ему ответственное поручение, а это свидетельствует о ее доверии и симпатии к нему. Рейни не может позволить себе сесть в уголок и лить слезы над чашкой кофе, потому что ситуация не позволяет пока такой роскоши. Но не думай, что она бесчувственная. И не набрасывайся на нее только потому, что тебе плохо.

— Извини. Просто… Да я сама себя не узнаю! — Терзавшее Кимберли беспокойство все же прорвалось на поверхность. Она отступила от него, нервно потирая руки и качая головой. — У меня словно все натянуто внутри. И настроение меняется по нескольку раз в течение часа. В какие-то моменты я чувствую себя сильной, я уверена в себе, знаю, что справлюсь с любой опасностью. А потом — раз! — и я совсем другая: трясусь от страха, ору на коридорного и вздрагиваю от каждого звука. Эта неуверенность меня добьет. Я сама себя ненавижу! За сомнения, за тревогу, за эти дергания. А ведь мне нельзя так раскисать. Я должна быть сильной.

— У тебя снова начались те приступы беспокойства? — встревоженно спросил Куинси. — Появилось ощущение, что за тобой следят?

— Нет, — медленно, словно прислушиваясь к себе, ответила Кимберли. — Я бы даже сказала, что те ощущения, о которых я говорила, как будто остались в Нью-Йорке.

Куинси облегченно перевел дыхание.

— Хорошо. Ты сильная, Кимберли, и держишься замечательно, учитывая, через что тебе пришлось пройти.

— А ты? — внезапно спросила она. — Разве с тобой ничего подобного не бывает? Разве ты не испытываешь беспокойства? Не шарахаешься от теней? Не хватаешься за пистолет, когда натыкаешься на коридорного?

— Нет. Но не забывай, что я занимаюсь этим уже более пятнадцати лет.

— Папа, тебя это не пугает?

— Что?

— То, что ты так спокоен, когда вокруг столько смертей? Куинси наклонился и поцеловал дочь в щеку.

— Да, Кимберли. Иногда это меня страшно пугает. — Он вернулся к почти уже собранной сумке. — Помоги мне закончить, милая. Единственный выход из всего этого — двигаться вперед. Так что давай двигаться, потихоньку, шаг за шагом.

Кимберли кивнула. Опустила руки. Вздохнула. Взяла одну из его рубашек. Вид у нее был теперь такой решительный, что у Куинси защемило сердце и он опустил глаза, чтобы она не догадалась о его чувствах.

Он солгал дочери, Куинси не верил, что Альберт Монтгомери мог разработать и реализовать столь сложный и тщательно продуманный и выверенный план. Возвращение на Восточное побережье вовсе не виделось ему легкой и безопасной прогулкой. Более того, Куинси чувствовал, что им снова манипулируют, но не видел других вариантов действий. Пятнадцать лет на службе, лучший из лучших, легенда ЦРУ — и на тебе! — им вертят как хотят!

Должен быть другой вариант. Всегда есть другой вариант…

— Ничего интересного по Миллосу я так и не обнаружила, — сказала Кимберли. — Денег в банке у него совсем немного. Зато столько ссылок на Мигеля Санчеса! Его изучают не меньше, чем Теда Банди.

— Случай действительно весьма необычный. Такое криминальное партнерство встречается крайне редко.

— Может, не так уж и редко, — пробормотала Кимберли.

Он не стал притворяться, будто не понял, что она имеет в виду. Сумка была готова. Куинси застегнул «молнию» и только после этого повернулся к дочери.

— Есть одна просьба, — небрежно сказал он. — У тебя хорошая память. Составь, пожалуйста, список всех, кого ты знаешь не первый год. Приятелей, близких знакомых, друзей семьи. Я имею в виду тех, кого мы знали еще тогда, когда жили все вместе.

Кимберли посмотрела на него, и Куинси понял, что попытка не удалась. Она молча кивнула.

— Эй, Кимберли, — тихонько окликнул он ее. — К черту балет.

Некоторое время взгляд ее оставался угрюмо-серьезным, потом губы медленно расползлись в улыбке.

Через несколько минут Рейни и Куинси спустились на лифте в фойе отеля, чтобы оттуда вызвать такси в аэропорт. Кимберли тактично согласилась остаться в номере, поняв, что они, возможно, захотят побыть немного наедине. Пока ехали в лифте, Куинси думал о том, что должен сказать нечто значительное, важное, проникновенное, но в голову приходило одно и то же: никаких нежностей. В фойе Рейни посмотрела на часы.

— Опаздываем, он ведь дал тебе только один час.

— И все же я полечу.

— Антракт закончился, — согласилась она.

— Рейни…

— Не беспокойся, с Кимберли ничего не случится. Я позабочусь о ней, — перебила его Рейни. — Можешь на меня положиться.

Куинси кивнул. Конечно, она тоже знала, что Монтгомери далеко до охотника-одиночки.

«Скажи же что-нибудь. Сделай что-нибудь. Heужели урок пошел не впрок?»

— Береги себя, — пробормотал Куинси. — Будь осторожна.

— Я не из тех, кто лезет в медвежье логово. Рейни кивнула в сторону только что показавшегося на улице такси. Куинси поднял руку, рассчитывая, что у него еще есть минутка, но шофер оказался расторопным парнем и в одно мгновение выскочил из кабины и схватил его сумку.

— Я позвоню.

— На мой домашний номер. Не сюда. На всякий случай.

— Договорились.

Таксист уже открыл дверцу и нетерпеливо посматривал на Куинси. Куинси же все смотрел на Рейни. Грудь словно сдавило, и он, даже зная, что должен что-то сказать, не мог выдавить из себя ни слова. Слова только усугубили бы ситуацию, превратили расставание в прощание. Выдали бы его страх.

Наверное, Рейни поняла это. Она сделала шаг вперед и, прежде чем Куинси успел отреагировать, крепко поцеловала его в губы.

— Пока, Пирс. До скорого.

Она повернулась и пошла к двери. В следующую секунду Куинси уже сидел в машине.

— В аэропорт, — сказал он и, вздохнув, прошептал: — Пока, Рейни. Я тоже тебя люблю.

В три часа дня автоответчик Рейни принял наконец звонок от Карла Мица. Она прослушала сообщение, позвонив домой из номера отеля. Кимберли сидела на кухне, склонившись над ноутбуком и перечитывая какой-то очередной отчет о Мигеле Санчесе. Рейни, чувствовавшая себя после отъезда Куинси не в своей тарелке, устроилась на диване в общей комнате.

Адвокат известил автоответчик о том, что только что прочел сообщение Рейни, поступившее на сотовый. В течение нескольких ближайших часов его можно найти по тому же номеру. Рейни положила трубку и взглянула на Кимберли.

— Что ты скажешь, если я договорюсь о встрече с Рональдом Доусоном на завтра?

Кимберли отвела глаза от экрана.

— Думаю, Альберт Монтгомери — не тот, кто нам нужен.

— Согласна.

— Мама не обратила бы на него никакого внимания и никогда не подпустила бы к себе. Монтгомери замешан в этом, но он не босс.

— Я того же мнения.

— И еще я думаю, что… думаю, что если главный — Рональд Доусон, то он не может быть одновременно здесь и в Виргинии.

— Именно.

— Договорись о встрече за ленчем, — твердо сказала Кимберли, — а потом позвони своему другу шерифу и набивай обоймы патронами. Рейни ухмыльнулась:

— Девушка, мне нравится ваш стиль.

В три тридцать Рейни позвонила Карлу Мицу. В три сорок Куинси приехал в международный аэропорт Портленда. В три сорок пять в кабинете шерифа Люка Хейза раздался звонок. Разговор длился примерно пятнадцать минут, после чего шериф положил трубку, сказал Каннингему, что оставляет его за главного, вышел и сел в машину.

Пусть не идеальный, но все же какой-никакой план.

35

— Здесь то, что тебе нужно знать, Куинси.

Гленда вскрыла конверт из плотной бумаги, сунула за ухо карандаш и прошлась по узкой и совсем не длинной — восемь футов — комнате для совещаний. Он наблюдал за ней без комментариев. Было воскресенье, три часа дня, после стычки с Монтгомери прошло почти двадцать четыре часа, а их все еще не пускали к раненому агенту. Сначала он потребовал срочной медицинской помощи. Учитывая состояние его коленной чашечки и правой руки, спорить с этим было трудно. Затем последовала операция на ноге. Потом врачи сказали, что ему нужно время, чтобы отойти от анестезии. Однако за анестезией последовала изрядная порция морфина, затребованная лично Монтгомери, заявившего, что его мучают жуткие боли. В общем, он нуждался в лекарствах, нуждался в медицинской помощи, нуждался в отдыхе.

Допрашивать человека непосредственно после операции они не могли, и, даже если бы настояли на своем, ни один судья не принял бы во внимание полученные в таких обстоятельствах показания.

Альберт Монтгомери оказался сообразительным парнем и понимал, что время в данном случае играет на него. Стрелки равнодушно двигались по кругу, а люди нервничали все сильнее. Что-то назревало. Что-то значительное. Они чувствовали это.

— Успокойся, — сказала Гленда.

Куинси опустил глаза и мгновенно отдернул руку от пуговицы пиджака, которую методично крутили пальцы. Встретившая его утром Гленда принесла свежую смену одежды. Обычно, надевая прекрасно пошитый костюм, Куинси становился немного другим человеком, более сдержанным и уверенным в себе. Но не сегодня. Час шел за часом, узел галстука становился все теснее, будто норовил задушить.

Интересно, как там дела у Рейни? Жаль, но звонить было небезопасно.

Гленда посмотрела на вскрытый конверт. Ее правая рука была забинтована. Накануне врачи обнаружили у Гленды ожоги третьей степени. Пальцы не шевелились, и ее предупредили, что кислота проникла глубоко и могла повредить нервы. Сейчас ей не хотелось ни думать, ни говорить о возможных последствиях — время покажет.

— Впервые ваши пути пересеклись пятнадцать лет назад в деле Санчеса, — сообщила она. — Кстати, за предыдущее дело Монтгомери тоже медали не заслужил, но окончательно крест на его карьере поставил ошибочный профиль Санчеса. Он не сошелся во взглядах с местной полицией, упрямо отстаивая точку зрения, согласно которой Санчес орудовал в одиночку. Потом прислали тебя. Ты пришел к выводу, что убийства — дело рук группы, и быстро расколол орешек. Через три недели от Альберта ушла жена, забрав с собой двоих детей. Похоже, они не очень большие любители навещать папочку по уик-эндам.

— Он соответствует профилю.

— Это обстоятельства соответствуют профилю, — поправила Гленда. — Между прочим, согласно личному делу, ай-кью у Альберта довольно высокий, сто тридцать. Проблема, вероятно, в реализации. Почему какой-нибудь придурок создает успешный бизнес, а гений не может найти собственные носки?

— Эмоциональный интеллект, — хрипло заметил Куинси.

— Эмоциональный интеллект. — Гленда закатила глаза. — Точно. У Монтгомери его днем с огнем не сыщешь. Я прочитала отчеты по четырем его делам, и везде отмечается отсутствие концентрации, прилежания и основных организационных умений. За двадцать лет в Бюро его шесть раз признавали профессионально непригодным, и каждый раз он не соглашался с замечаниями, утверждая, что с ним просто сводят счеты.

— Альберт Монтгомери — прямо-таки ходячая реклама сокращения правительственных расходов. Наконец-то Гленда улыбнулась:

— Сделай из этого стикер на бампер, и я наклею его на свою машину. — Ее лицо снова приняло серьезное выражение. — Прежде чем мы закончим с ним, еще одна информация: наш Альберт, возможно, не самый большой интеллектуал, но у него куча свободного времени. Элизабет была убита в двадцать два тридцать в среду. У Монтгомери нет алиби на это время. Далее, он утверждает, что провел четверг и пятницу в Филадельфии, помогая местным детективам. Это не соответствует действительности. Я поговорила с ними — они видели его только в пятницу утром. В общем, Монтгомери вполне мог посетить Мэри Олсен в Виргинии, или съездить в приют на Род-Айленде, или слетать на Западное побережье, в Портленд. Пока мы ничего не знаем.

— Проверка в авиакассах, отелях…

— Мы искали по его кредитной карточке — никаких следов. В местных аэропортах — ничего. Конечно, в радиусе трех часов езды отсюда находится по меньшей мере полдюжины аэропортов. Он мог улететь откуда угодно, купив билет за наличные по фальшивому удостоверению.

— Даже если ему и недостает концентрации, за семьдесят два часа можно сотворить кучу пакостей. — Куинси скорчил гримасу, поймал себя на этом и поспешно спросил: — Как у него с финансовыми ресурсами?

— На банковском счете Альберта внушительная сумма в девятьсот долларов, так что я просто не представляю, как ему удается перемещаться по стране, если, конечно, он это делает. С другой стороны, если Монтгомери, путешествуя, платил наличными, то вполне возможно, что финансировал это предприятие кто-то еще. Но чтобы проверить это, надо иметь доступ к счетам того, кто платит.

— Сообразительный, но ленивый. Бедный, но финансируется неким мстительным психопатом. Замечательно.

— Во всяком случае, мы знаем, что Монтгомери очень сильно старался представить тебя в качестве подозреваемого. В пятницу он позвонил Эверетту и сказал, что, по его убеждению, это ты убил Элизабет. Затем, в субботу утром, Альберт явился ко мне и постарался изложить все свои сомнения относительно убийства в Филадельфии.

— Это называется «отравить колодец».

— Он почти убедил Эверетта вызвать тебя в Квонтико, — продолжала Гленда, — и если шеф не сделал этого, то только по причине недоверия к самому Альберту. Впрочем, они обошлись бы и так. Монтгомери удалось, что и требовалось, пробудить сомнения во мне. Я нашла бумагу в твоем письменном столе и отправила один лист в лабораторию. Результаты анализа будут вот-вот готовы, но вывод нетрудно предугадать: оригинал объявления был отпечатан на твоей бумаге. Получив такое заключение, Эверетту уже не останется ничего другого, как потребовать твоего возвращения. Таким образом, все было бы подготовлено ко второму акту.

— К твоему убийству.

— Да, в твоем доме, оснащенном новейшей охранной системой, отключить которую можешь только ты. Если же по каким-то причинам этого оказалось бы недостаточно, Монтгомери подбросил бы оружие с твоими отпечатками. Похоже, он успел изрядно наследить в твоем доме.

— Что? — Изумленный этой новостью, Куинси на мгновение потерял контроль над собой. — Сукин сын! Гленда нахмурилась.

— Тебе нельзя ругаться, — твердо сказала она.

— Извини, — тут же отозвался он.

— И успокойся.

Опять эта чертова пуговица. Куинси опустил руку и, поворачиваясь, случайно наткнулся взглядом на свое отражение. Господи, ну что же это такое! Человек со со встревоженными глазами и напряженным лицом, смотревший на него из зеркала, ничуть не походил на хладнокровного и беспощадного федерального агента. Нужно привести себя в порядок. Когда Монтгомери согласится говорить, следует войти в комнату абсолютно спокойным и собранным.

«Тебе захотелось поиграть со мной, Монтгомери. Что ж, теперь я поиграю с тобой».

Но Куинси не выглядел ни спокойным, ни собранным. Он был похож на человека, не спавшего всю ночь. На человека, снедаемого беспокойством. На юниора, который впервые в жизни оказался в команде взрослой лиги.

Альберт Монтгомери — ничтожество, напомнил он себе. Реально Альберт Монтгомери ничего собой не представляет. Исполнитель. Наемник.

— Ему захочется поговорить, — словно в ответ на эти мысли сказала Гленда. — Не забывай, его главный побудительный мотив заключается в том, чтобы доказать, что он умнее тебя. Тебе надо лишь подыграть, изобразить скептицизм, и он преподнесет все на тарелочке. Ты ненавидишь его. Тебе хочется перепрыгнуть через стол и задушить его. В общем, Куинси, никаких трудностей не предвидится.

Он кивнул и посмотрел на часы. Три тридцать две. После нападения на Гленду прошло двадцать четыре с половиной часа… Вполне достаточно, чтобы пересечь страну. Вполне достаточно, чтобы принять любое обличье. Ему хотелось позвонить Рейни, поговорить с ней, убедиться, что там все в порядке. Будь проклята эта пуговица!

Дверь открылась, и в комнату заглянул молодой агент.

— Альберт Монтгомери в комнате для допросов, — сообщил он.

Гленда кивнула. Агент закрыл дверь.

Куинси вздохнул, расправил плечи и провел ладонью по полам пиджака.

— Ну, как я выгляжу?

В двенадцать восемнадцать по тихоокеанскому поясному времени Кимберли и Рейни сидели на диване. Оттуда они видели спальню, находившуюся справа, кухню слева и даже входную дверь в их маленькие апартаменты. Они ничего не делали. Не разговаривали. Просто смотрели на телефон.

— Почему он не звонит? — спросила Кимберли.

— Наверное, ему нечего сказать.

— Мне казалось, что к этому времени что-нибудь уже должно было случиться.

Рейни посмотрела на входную дверь.

— Я тоже так думала, — пробормотала она. — Я тоже так думала.

Для человека, в которого недавно стреляли, специальный агент Монтгомери выглядел очень даже неплохо. Вместо привычного мятого костюма голубой больничный халат. Вечно всклокоченные волосы аккуратно расчесаны, лицо чисто выбритое и даже как будто слегка посвежевшее. Перевязанная правая рука лежит на столе. Левая, загипсованная, нога — на стуле. В общем, он выглядел как человек, довольный собой и своим положением.

Секунд тридцать они пристально и не мигая смотрели друг на друга.

Первым заговорил Монтгомери:

— Дерьмово выглядишь.

— Спасибо, всю ночь старался.

Куинси подошел к столу, но садиться не стал. Стоя он мог смотреть на Монтгомери сверху вниз, что давало психологическое преимущество. Можно сложить руки на груди и разглядывать незадачливого агента так, словно тот представляет собой некую низшую форму жизни. Впрочем, Альберт тоже изучал тактику допросов, а потому, разгадав трюк, просто улыбнулся.

— И голос как у мертвеца. Простудился в самолете, а, Куинси? Эти штуковины — просто чашки Петри с крыльями. А тебе ведь приходится столько летать. Восточный берег. Западный берег. Восточный берег. Ну и как, приятно чувствовать себя марионеткой?

Пальцы сами сжались в кулаки. Куинси едва не попался на удочку, но вовремя вспомнил о предостережении Гленды. Они не могут позволить себе такой роскоши, как убить Монтгомери. Слишком многое зависит от того, что удастся из него вытянуть. Куинси пододвинул стул и сел.

— Ты хотел, чтобы я прилетел, — я здесь. Говори.

— Все такой же самоуверенный, да, Куинси? Все так же задираешь нос? Хотелось бы посмотреть, как ты будешь выглядеть, когда за тебя возьмется филадельфийская полиция. Еще не познакомился с их тюрьмами? Я бы на твоем месте посетил будущий дом.

— Для меня филадельфийская полиция не проблема. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Первым не выдержал Монтгомери.

— Сукин сын! — прохрипел он.

— Его имя, Альберт.

Монтгомери ответил не сразу. Его взгляд метнулся к настенным часам.

— Не понимаю, о ком ты говоришь.

— Ты действовал один?

— Конечно. Или, думаешь, у меня мало причин ненавидеть тебя? Ты сломал мне карьеру, Куинси. Лишил семьи, отравил мою жизнь. Что ж, посмотрим теперь, кто будет смеяться последним. Где твоя красавица дочь? Где мать твоих детей? Где твой старик, который без тебя и шагу ступить не может? И что бы ты там ни говорил, но когда из Филадельфии придет заключение, твоя долбаная карьера полетит ко всем чертям. Кто высоко взлетает, тому больно падать.

— Это не твоих рук дело.

— Черта с два не моих.

— У тебя мозгов маловато. Альберт покраснел.

— Думаешь, ты такой умный, Куинси. У меня было пятнадцать лет. Пятнадцать долгих лет я хотел только одного: отомстить. Я мог бы попытаться войти в одну с тобой группу и сделать так, чтобы ты провалил дело, но это было бы слишком рискованно. Мог бы дождаться удобного случая и пустить пулю тебе в спину, но это было бы неинтересно. И вот однажды меня осенило…

— Не тебя, а его.

— Меня. Зачем играть против тебя на твоем поле? Зачем ввязываться в игру, которую ты знаешь как свои пять пальцев? Да, ты хорош, Куинси. Но ты хорош не во всем. Из тебя не получился ни муж, ни отец, ни сын. Черт возьми, ты совсем не идеал. Я понял, что могу поиметь тебя.

— И ты познакомился с Мэнди на встоече у «Анонимных алкоголиков».

— Для начала я присмотрелся к твоему отцу, к твоей жене и твоим дочерям. Мне не потребовалось много времени, чтобы вычислить слабое звено. Им оказалась Мэнди. Черт возьми, Куинси, что же такое ты сделал со своим ребенком? Пьяница, неразборчива в связях. Полная неудачница, не способная позаботиться о себе. Для чего только ты изучал психологию?

Куинси стиснул зубы. Монтгомери улыбался, чувствуя, что берет верх. И, как любого победителя, его тянуло поговорить.

— Да, я познакомился с Мэнди, представившись сыном старого знакомого твоего отца, Бена Зикки. Я назвался Беном Зиккой-младшим. В чем прелесть этих собраний? В особой атмосфере товарищества, позволяющей завязывать отношения даже незнакомым людям. Мне хватило трех встреч.

— Ты познакомил ее с ним.

— Я сам ее поимел.

— Ты недотягивал до ее стандартов. Она не позволила бы тебе даже держать ее за руку.

Альберт нахмурился, явно задетый за живое, но тут же постарался вернуть утраченные позиции:

— Твоя дочь, Куинси, была очень общительной девочкой. Ленчи, обеды, завтраки. Вскоре я знал все, что мне нужно было знать о твоей семье. А сколько интересного я узнал о тебе, Пирс! О твоих привычках, о системе безопасности в твоем доме, о твоих письмах, этих трогательно-жалких попытках наладить отношения со старшей дочерью.

— Ты получил образцы моего почерка. Исходный материал для твоего хозяина, на основании которого он составил ту записку. И конечно, получил мою бумагу.

Монтгомери только улыбнулся и снова бросил взгляд на часы.

— Однажды вечером я был у Мэнди, когда ты позвонил, — сказал он. — Какой же неестественный у вас получился разговор! В самом деле, Куинси, ты никогда не понимал свою дочь. Стыдись.

— Он выжал из нее необходимую информацию, а потом убил.

— Это моя идея. Напоить и посадить ее за руль. Риск, конечно, был. Она могла не умереть сразу. Могла даже выздороветь совсем. К ней могло вернуться сознание. Ну и что? Она так напилась, что уже ничего толком и не помнила, а кроме того, мы всегда могли организовать небольшой инцидент в больнице.

— Мы?

— Я, — торопливо поправился Монтгомери. — Я мог устроить небольшой инцидент в больнице. Ее убийство было своего рода тестом. Заподозришь ли ты что-нибудь? Насколько хорош лучший из лучших? Но как и следовало ожидать, когда дело касается собственной семьи, твои инстинкты всегда молчат. Ты даже не остался у ее постели. Ограничился тем, что появился ненадолго и согласился отключить дочь от аппарата. Ты помог убить ее, Куинси. Нет, я, конечно, не имею ничего против, но неужели ты ничего не чувствуешь?

Пирс проигнорировал вопрос.

— Ты использовал ее, чтобы найти подходы к Бетти.

— Верно. Мэнди рассказала нам — мне! — все о своей мамочке. Любимые рестораны, любимая музыка, любимые блюда. Остальное — проще простого. К тому же, я знаю, как польстить женщине.

— Бетти ненавидит льстецов. Он взял ее тем, что представился реципиентом одного из органов Мэнди.

Глаза у Монтгомери расширились от удивления — он определенно не знал об этом факте. Последовавший взгляд на циферблат часов вроде бы успокоил его.

— Я тоже кое-что умею, Куинси. Пирс покачал головой.

— Ему пришлось ждать, пока Мэнди умрет. Ждать более года. Разве это не причина для беспокойства? Наверняка план не предполагал такого варианта.

— Терпение — добродетель, — сказал Альберт.

— Нет, он нервничал. Чтобы игра была интересной, требовалось привлечь мое внимание, возбудить во мне подозрения. В этом ему помогла Мэри Олсен.

— Я не спешил. После пятнадцати лет ожидания хотелось немного повеселиться.

— Мэри Олсен мертва.

Шок. Монтгомери даже побледнел и явно растерялся.

— Э… да.

— Как ты убил ее?

— Я…э…

— Пистолет? Нож?

— Я застрелил ее!

— Неверный ответ, Альберт. Ты отравил Мэри, подонок! — Злость захлестнула, но Куинси тут же взял себя в руки. — Она получила коробку конфет. Их прислал ей любовник. Конфеты, начиненные цианидом. Страшная смерть.

— Глупая сучка, — пробормотал Монтгомери, явно чувствовавший себя не в своей тарелке.

— Как, ты думаешь, он убьет тебя?

— Заткнись! И снова взгляд на часы.

— Яд? Или что-нибудь более личное? Ты ведь ему не нужен, Альберт. Благодаря Гленде ты не можешь даже убежать.

— Заткнись! Заткнись! Заткнись!

— Неужели ты ничему не научился из дела Санчеса? У психопатов могут быть партнеры, но не бывает равенства. Мигель Санчес жив. А его партнер, Ричи, умер на тюремном полу с собственными яйцами в глотке.

Монтгомери вскочил со стула. Второй стул покачнулся. Загипсованная нога со стуком ударилась о пол. Он удержался, ухватившись за край стола, а когда поднял голову, лицо искажала гримаса боли.

— Ты сам все испортил! Я собирался сказать, где твой старик. Хотел пожалеть этого беспомощного идиота! Но нет! Все, хватит! Пусть подыхает. Связанный, голодный, грязный. Пусть захлебнется в собственном дерьме. Как тебе это понравится, самодовольный ублюдок?

— Мой отец уже мертв, — спокойно, оставаясь на месте, ответил Куинси, хотя спокойствие далось нелегко и сердце уже начало стучать в ребра. Риск был большой. Игра шла на жизнь и смерть. Если он ошибается… «Нет, я не могу ошибаться. Господи, не дай мне ошибиться». — Мой отец уже мертв, — с большей убежденностью повторил он. — Мы нашли его тело.

— Не может быть!

— Хочешь сходить в морг и взглянуть?

— Но он не мог всплыть так быстро… мы привязали такой груз… — Монтгомери запнулся, услышав собственные слова, понял, что проговорился, и вскинул голову. — Ты меня поймал, мать твою! Скотина… бездушный сукин сын… ты же продал своего отца!

— Не так уж было и трудно, — небрежно пробормотал Куинси, хотя горло перехватило, а в груди нарастала боль. Монтгомери — чудовище. И тот, другой, — тоже чудовище. Боже, его тошнило от всего этого. — Игра закончена, — хрипло сказал Куинси. — У тебя есть выбор: рассказать все нам или умереть от рук сообщника.

— Ты ни хрена не знаешь!

— Скажи это Мэри Олсен.

— Будь ты проклят! Главный здесь я!

— Неужели? Докажи! Скажи нам что-то такое, чего мы не знаем. Удиви меня!

Монтгомери застыл. Потом на его губах появилась улыбка. Он выпрямился. Посмотрел на часы, на этот раз уже не таясь.

— Эй, Куинси. У меня есть для тебя кое-что интересное. Мэнди не была первой целью. Мэнди не предавала семью. Это сделала Кимберли.

— Что?!

— Посмотри на часы. Четыре четырнадцать. Почему ты не звонишь дочери, Куинси? Позвони и поругай Кимберли за то, что осталась в отеле. Там, где и была. Эверетт знал. Эверетт сказал мне. О, подожди! Извини, но ты больше не сможешь поговорить со своей дочерью. Четыре четырнадцать. Время вышло. И твоя дочь мертва.

36

Рейни подпрыгнула, когда зазвонил телефон.

— Вот черт! — пробормотала она и смущенно посмотрела на Кимберли.

— Черт, — согласно кивнула девушка.

Час дня. Они ждали звонка намного раньше, и нервы у обеих были натянуты до предела. Рейни торопливо, не дожидаясь второго звонка, схватила трубку.

— Алло?

— Рейни? Это Люк. У меня проблема.

— Какая проблема? — не думая спросила она.

И тут же, почуяв неладное, махнула рукой Кимберли. Та поняла жест без слов и соскочила с дивана, чтобы взять пистолет.

— Это касается нашей сегодняшней встречи. Так, как мы планировали, не получается. Рискованно. Давай встретимся пораньше и все обсудим. Ты не против?

— Боже, ну ты и артист! — сказала Рейни. — Я почти поверила…

— В чем дело?

Голос звучал вполне дружелюбно и так напоминал голос Люка Хейза, что Рейни и сейчас не была абсолютно уверена, что говорит не с шерифом. И все же — нет. Просто неизвестный обладал прекрасной способностью подражать голосам других, да и чувства юмора — особого, злого чувства юмора — ему было не занимать.

— Откуда у тебя этот номер? — спросила она.

— Мне его назвали в отеле.

— Я не говорила тебе, что мы остановились в отеле, Люк.

— Говорила. Неужели забыла? Когда мы встречались с Мицем.

— Нет, я никому об этом не говорила. А Люк никогда бы не стал расспрашивать о таких вещах. Хорошая попытка, урод. Повторишь?

И тут же голос изменился, зазвучал совсем по-другому, издевательски-нежно, спокойно, с едва уловимой издевкой. Этот голос она тоже слышала по телефону. Накануне.

— Как же так, мисс Коннер? Не доверяете друзьям? Весьма любопытно. Знаете, Бетти тоже меня удивила. Попросила навести обо мне справки. Как по-вашему, что бы это значило? Почему все женщины Пирса Куинси такие недоверчивые?

— Это означает только то, что он ценит здравый смысл. Где ты?

— Ну, Рейни, — с легкой укоризной произнес он. — Мы так давно знакомы, а вы задаете такие вопросы. По-моему, я заслуживаю лучшего отношения.

— Может быть. Но Гленда Родман жива, а теперь вот и я тебя раскусила.

— Гленда Родман и не должна была умереть.

— Питаешь слабость к женщинам в строгих серых костюмах?

Он рассмеялся.

— Перестаньте. Мы оба знаем, что Альберт Монтгомери некомпетентен. Вы же служили в полиции и понимаете, как важно знать сильные и слабые стороны коллег. Я просто отдал Гленду Альберту. У него глубоко укоренившаяся ненависть ко всем представителям правопорядка. Вероятно, дело в его отце, всю жизнь проработавшем охранником и в конце концов уволенном со службы. А отец Гленды был копом. Монтгомери-старший отличался чрезмерной строгостью и вырастил сына, в котором развились отчаянное стремление превзойти отца и презрение к самому себе, повторившему тот же путь. Вот и получилось, что Альберт страдает от внутреннего конфликта, Альберт некомпетентен. Его неудача с Глендой вполне логична.

— Ты принес в жертву собственную пешку.

— Конечно, только это не важно. Если Монтгомери справится, то Пирса Куинси обвинят в нападении на Гленду и заставят вернуться в Виргинию. Если же Монтгомери завалит дело, Пирс вернется в Виргинию, чтобы допросить его. Таков был мой расчет. Как ни поверни, я все равно в выигрыше.

— Ты заманил Куинси домой, чтобы убить его.

— Нет, я заманил Куинси домой, чтобы убить вас.

— Вот как? Извини. Я тут подумала и решила, что сегодня мне умирать не хочется.

Рейни сделала знак Кимберли. Девушка кивнула и, подойдя к окну и осторожно отвернув штору, посмотрела на пожарную лестницу. Никого. Она перешла к следующему окну. Проверив все, она, как и было условлено, оставила окна открытыми и направилась в спальню.

— Скажите, Рейни, вы боитесь ада? — спросил незнакомец.

В трубке слышалось слабое потрескивание. Он определенно звонил с сотового, а значит, мог находиться где угодно. Мог подниматься на лифте. Мог красться по коридору. И при этом отвлекать ее внимание разговором.

— Я не боюсь ада, — сказала Рейни. — Жизнь сама по себе может быть адом.

— Страдать здесь, на земле? А как же быть с духовным воздаянием и наказанием? Учитывая все, совершенное вами, неужели вы не задаетесь вопросом, где проведете остаток своих дней?

— Тебе виднее. Вся твоя жизнь свелась к тому чтобы отомстить Куинси. Ради этого ты убивал? Разумно предположить, — усмехнулась она, копируя его тон, — что тебе до религии нет никакого дела, так как твоя вечная кара — это чертовски горячая сковородка.

Кимберли вернулась из спальни и отрицательно покачала головой. Итак, пока никого. Девушка направилась к двери, но Рейни замахала рукой. Ей доводилось читать о том как людей убивали в тот момент, когда они заглядывали в «глазок». Случалось ли такое на самом деле, она не знала, но и выяснять не собиралась. Рейни показала глазами на ковер, и Кимберли, поняв намек, наклонилась и посмотрела под дверь. Никаких ног.

— Собираетесь убить меня, Рейни? — спросил незнакомец.

— Думаю.

— О, думать — это мало. Вы должны настроиться на это. Представить цель, вообразить себя победителем.

— Чудесно. Прямо «Куриный суп для серийного убийцы». Я бы для разнообразия предпочла иметь дело с немым.

Кимберли смотрела на нее, ожидая дальнейших инструкций. Девушка заметно нервничала. Рейни, хоть и храбрилась, тоже. Он был где-то рядом. Ему нужна близость с жертвой. Почти интимная близость.

— Кимберли с вами?

— А что? Я для тебя недостаточно хороша? — Рейни обвела взглядом комнату. На пожарной лестнице никого нет. За дверью тоже никого. Откуда еще он может появиться? Что они упустили? — Так вот знай, я прекрасный собеседник. — Она облизнула губы. — Остроумная, находчивая, ироничная. Такие не каждый день попадаются.

И тут Рейни поняла. Обе девушки одновременно посмотрели вверх. Господи, из потолка торчал кончик сверла. Как, черт возьми, ему удалось это сделать?

— Беги! — крикнула Рейни.

Кимберли метнулась к двери, и в эту же секунду мужской голос произнес:

— Спасибо, Рейни. С удовольствием воспользуюсь вашим предложением.

Слишком поздно она поняла свою ошибку. Если бы он действительно сверлил потолок, они бы услышали, а значит, это было сделано раньше. И смотреть под дверь тоже было бесполезно: все, что нужно в этом случае, — это просто сделать шаг в сторону. Рейни вскочила на ноги.

Но Кимберли уже распахнула дверь, и теперь в грудь ей упиралось дуло пистолета.

— Карл Миц, — прохрипела Рейни.

— О Господи, — прошептала Кимберли. — Доктор Эндрюс…

— С вашего позволения, я заберу оружие, — объявил доктор Эндрюс, входя в комнату и закрывая за собой дверь.

Одет он был на этот раз довольно просто: в светло-коричневые брюки и рубашку с белым воротником — и отличался от обычных посетителей отеля разве тем, что, кроме большой черной сумки, висевшей на плече, держал в руке полуавтоматический пистолет, который в данный момент был направлен в сердце Кимберли. Девушка словно зачарованная смотрела на оружие. Лицо у нее стало бледным, как побеленная стена.

— Оружие не отдают, — неестественным голосом произнесла она. — Полицейские никогда не отдают свое оружие.

— Делай, как он говорит, — твердо сказала Рейни. — Ради Бога, здесь не экзамен для выпускников полицейской академии, а ты не пуленепробиваемая.

— Одна из нас останется в живых, — заупрямилась Кимберли. — Он выстрелит, но не успеет убить обеих.

— Кимберли…

— Это я виновата. Посмотри на него. Не понимаешь? Это я во всем виновата!

Доктор Эндрюс улыбнулся. Он повел плечом, и сумка скользнула вниз и тяжело упала на пол.

— Очень хорошо, Кимберли. Я долго ждал, когда же ты наконец догадаешься. Даже намекнул насчет того, что этот человек знаком тебе.

— Но те приступы беспокойства…

— Я следил за тобой. Да, намеки намеками, но в мои планы вовсе не входило, чтобы ты поняла, что уже знакома с ним. Странно, что тебя не насторожили некоторые детали. Например, то, что ты почти не видела меня после похорон сестры. Ты полагала, что я даю тебе время, чтобы прийти в себя, а на самом деле это время требовалось мне, чтобы уничтожить твою семью. У каждого из нас свои приоритеты, — он показал взглядом на выглаженные брюки и льняную рубашку. — Кстати, как тебе мой новый имидж? Подходящий случаю парик, хорошо пошитая одежда, контактные линзы… Я не всегда, знаешь ли, был профессором. Просто подумал, что тебе будет легче иметь дело с человеком в твиде. Вот так с годами я становился все менее и менее привлекательным, а ты все более и более доверчивой. Интересно, что в случае с Мэнди и твоей матерью процесс носил обратный характер. А теперь положи пистолет на пол и подтолкни его ногой ко мне.

— Я думала, вы мой друг! Мой наставник! Я столько рассказала вам о моей семье. Об отце, матери, сестре… И все это время… Все это время…

Кимберли передернуло. Она выглядела так, словно могла вот-вот упасть, но тем не менее не выпускала «глок».

— Кимберли, — рявкнула Рейни.

По ее лицу и телу стекали струйки пота, пистолет дрожал в руке; она чувствовала, что ситуация стремительно выходит из-пйд контроля.

Доктор Эндрюс посмотрел на нее, и Кимберли, заметив перемену в направлении его взгляда, тоже повернула голову. «Нет!» — хотела крикнуть Рейни, но было уже поздно. Воспользовавшись тем, что девушка на мгновение выпустила его из виду, Эндрюс рубанул ребром ладони левой руки по ее правому предплечью. Кимберли вскрикнула, и пистолет выпал из онемевших пальцев. Рейни вскинула было свой, но Эндрюс уже взял ее на мушку.

— Полагаю, вы будете более благоразумны, — сказал он, выворачивая Кимберли руку и отступая за ее спину.

Рейни кивнула и медленно положила пистолет на ковер. Взгляд ее упал на черную сумку. Зачем ему сумка? Что в ней? Что он принес с собой?

— А теперь подтолкните его ко мне.

Рейни подчинилась, но сделала так, что тяжелый «глок» остановился в трех футах от нее, под стеклянным кофейным столиком. Она беспомощно пожала плечами, ожидая, что предпримет Эндрюс. Он нахмурился, но, занятый Кимберли, предпочел не рисковать.

Рейни сделала глубокий вдох. «Успокойся!» — сказала она себе, хотя руки начали дрожать, а сердце заработало в ускоренном режиме. Ей уже удалось достаточно долго продержать его на телефоне. Теперь бы им с Кимберли протянуть еще парочку минут. Окна открыты. В номер легко попасть по пожарной лестнице. Ну же, где кавалерия?..

И что в сумке?

Кимберли плакала. Она стояла рядом с Эндрюсом, опустив голову, сгорбившись, и плакала. Рассчитывать на нее, похоже, не приходилось.

— Отлично, — сказал Эндрюс. — А теперь, когда мы пришли к некоторому взаимопониманию, нам предстоит кое-что сделать. Установить заряд и подключить детонирующее устройство к телефону. Твой отец, Кимберли, должен позвонить ровно в четверть второго. Не хотелось бы лишать его возможности взорвать дочь вместе с возлюбленной.

Так вот что там, в черной сумке. Рейни закрыла глаза. Эндрюс принес с собой составные части самодельной бомбы. Не так уж много и надо, чтобы уничтожить комнату такого размера, а если при этом на воздух взлетит часть отеля и погибнет несколько ни в чем не повинных постояльцев, то кому какое дело? Лучшего он не мог и придумать. Эндрюсу оставалось только связать женщин, а затем подсоединить взрывное устройство к телефону, чтобы первый же звонок вызвал детонацию. Куинси не только потеряет последнюю дочь, но и узнает — когда специалисты-взрывотехники во всем разберутся, — что практически сам покончил с ней. Он убил Кимберли. Убил Рейни. Ох, Куинси. Бедный Куинси.

Рейни открыла глаза. Свежий воздух из открытого окна коснулся лица, но помощь могла и опоздать. Теперь их главной задачей было помешать Эндрюсу осуществить задуманное, не дать успеть смонтировать бомбу.

Она посмотрела на Кимберли, стараясь поймать ее взгляд. Им нужен план. Девушка могла бы попробовать отвлечь профессора разговором. «Глок» лежал всего в трех футах от ее ноги. Это ведь немного, верно?

Однако Кимберли все еще стояла с опущенной головой. Весь ее вид, вся поникшая фигура выражали покорность обстоятельствам и отсутствие воли к сопротивлению.

— Я винила отца, — прошептала Кимберли, обращаясь то ли к самой себе, то ли к Эндрюсу. — Я все время винила его, хотя на самом деле сама предала семью. — Она вскинула голову, словно вспомнила вдруг что-то, глаза ее расширились. — О Господи! Дело Санчеса. Я столько раз его читала в надежде отыскать хоть какую-то зацепку. Конечно. Доктор Эндрюс проводил исследовательскую работу в Сан-Квентине. — Кимберли повернулась к профессору, стараясь заглянуть ему в лицо. — Вы знали Санчеса! Вы и есть та связь, которую я искала! Какой я была слепой. Черт возьми!

— Ты с самого начала оказалась неспособной задать правильные вопросы, — сухо ответил Эндрюс, заворачивая ей руку.

Рейни, уловив момент, продвинулась на дюйм вперед.

— Если месть, то почему сейчас? — поучающим тоном произнес профессор. — Ты могла прийти к выводу, что месть — дело рук какого-то недавно вышедшего на свободу преступника, но потом, как я предполагаю, убедилась, что эта линия ведет в тупик. Ты стала присматриваться к семьям заключенных, задаваясь тем же вопросом: почему именно сейчас? Я почти не сомневаюсь, что Куинси в конце концов вышел бы на верный след, понял, что ответ не в его прошлых фэбээровских делах. Но вопрос все равно остался бы без ответа. Почему сейчас?

— Потому что вы нашли меня! — бросила Кимберли.

— Потому что ты сама попала мне в руки! — взревел Эндрюс. — Прошло почти двадцать лет с тех пор, как этот человек отнял у меня дочерей, — и вот! Умная, красивая — о такой дочери может мечтать каждый отец. Почему ему так повезло? Почему у него есть то, что заслужил и чего лишен я? Будь он проклят, чертов псих!

Он вдруг метнул взгляд на Рейни, и та замерла, успев сделать два крошечных шажка и зная, что этого мало. Эндрюс хмуро смотрел на нее. Заметил ли он, что она приблизилась к пистолету?

— Ты был пациентом Куинси, — быстро сказала Рейни, надеясь отвлечь Эндрюса от возможных подозрений.

— Нет, не был, — с возмущением отверг ее предположение профессор. — Пациенткой была моя бывшая жена. Она обратилась к нему за помощью. Выдумала какую-то чушь насчет того, что я плохой отец и что дети боятся меня.

— Ты надругался над собственными детьми? «Ну же, Кимберли! Теперь твоя очередь. Пока я говорю с ним, придумай что-нибудь!»

— Нет, нет, нет. Это были мои девочки! Я любил их! Я хотел для них только самого лучшего. А мать не оценила их потенциал. Баловала, говорила, что им надо поиграть, что вырасти они еще успеют. Господи, да разве можно достичь чего-то в этой жизни играя?

— В суде Куинси свидетельствовал против тебя, верно? — не отступала Рейни. — Его мнение имело решающее значение.

«Ну же, Кимберли. Нельзя допустить, чтобы он смонтировал бомбу. Мы должны что-то сделать. Быстро».

— Он сказал судье, что у меня расстройство личности! Сказал, что, по его мнению, я склонен к манипулированию, что я эгоцентричен и начисто лишен способности сопереживать. Короче, я проявлял психопатические тенденции и использовал своих детей для достижения собственных целей. Он высказался в том смысле, что не может поручиться за их безопасность, потому что я противлюсь их становлению как личностей. И после того я больше не видел своих детей. Вы это понимаете? В один день я превратился из уважаемого семейного человека в имя, занесенное в запретительный судебный список. Стоило мне косо посмотреть на кого-то, как у меня отобрали бы лицензию. Я был уничтожен!

— Однако дела у тебя шли не так уж и плохо, — насмешливо заметила Рейни.

— Лишь после того, как я переехал из Калифорнии в Нью-Йорк, — возразил Эндрюс. — Один. Без семьи. Без детей. Знаете, у меня мог бы быть второй шанс с Мэри Олсен. Она забеременела от меня, мы могли быть счастливы. И снова на моем пути встал Пирс. Это он вынудил меня убить ее. — Голос Эндрюса изменился. — Сукин сын… Он отобрал у меня все. Но больше этого не будет! Теперь я принимаю решения. Я — главный. Ему нужно экспертное заключение? Я предоставлю ему экспертное заключение. Заключение эксперта по взрывчатке. Пора, черт возьми!

Он вдруг дернул Кимберли за руку. Девушка подняла было ногу, чтобы ударить каблуком по подъему ноги Эндрюса, но потеряла равновесие. Она скривилась от боли и беспомощно согнулась. Рейни снова попыталась поймать ее взгляд.

Нужно что-то делать. Времени не оставалось. «Думай, думай. Ну же…»

— О, слава Богу! Люк!

Попытка была отчаянная, обреченная на провал, но она удалась. Эндрюс впервые ощутил дуновение ветерка и ощутил, что ему угрожает опасность с фланга, резко повернул голову. До пистолета было слишком далеко, и Рейни, прыгнув влево, схватило то, что попало под руку. Это был металлический кухонный стул.

— Какого…

— Кимберли!

Девушка двинула Эндрюса локтем в ребра и с силой опустила ногу. Пытаясь повернуться, профессор потерял равновесие. Не дожидаясь, пока он поднимет пистолет, Рейни швырнула стул ему в грудь. Пистолет и стул отлетели в сторону, и Эндрюс, с опозданием поняв, что попался на самую старую в мире уловку, взвыл, как раненый зверь.

— Сука!

— Кимберли! Пистолет! — крикнула Рейни.

Оружие. Надо овладеть оружием.

Рейни нырнула под кофейный столик, где лежал ее «глок». Эндрюс, оценив ситуацию, ударил ее ногой в подбородок. Челюсть хрустнула. Рейни упала на спину, в глазах потемнело. Кимберли бросилась за пистолетом Эндрюса, но профессор обрушил на голову девушки стул.

Рейни услышала глухой чавкающий звук, которого не слышала никогда раньше.

Эндрюс триумфально улыбнулся. Отбросил стул. Наклонился за пистолетом, который лежал рядом с Кимберли. Совсем близко…

Последний шанс. Рейни перекатилась на бок. «Глок» лежал возле ножки кофейного столика. «Ну же, Рейни. Смерть не может быть предпочтительнее жизни. Смерть не может быть предпочтительнее жизни! Будь все проклято, она останется оптимистом до конца. Ну!»

Резкий сухой звук поданного в патронник патрона. Звук смерти.

— Прощай, Рейни, — сказал Эндрюс. И голос Куинси:

— Эй, Эндрюс! Убери свои мерзкие руки от моей дочери.

Через четверть часа, когда Куинси вернулся в плохо освещенную комнату для допросов, Альберт Монтгомери встретил его спокойным взглядом. Половина пятого. Агент, по всей вероятности, уже получил подтверждение смерти дочери. Монтгомери задавался вопросом, увидит ли он слезы в глазах Куинси. Хотелось бы.

Агент остановился перед ним.

— Привет, Альберт, — сказал он кристально чистым голосом, совершенно незнакомым и непохожим на голос Куинси. — Теперь моя очередь сказать тебе кое-что, чего ты не знаешь. Во-первых, я уверен, что с Кимберли все в порядке. Во-вторых, я не Пирс Куинси.

Незнакомец поднял руку и стянул с головы парик, над которым два часа трудились Гленда Родман и эксперт ФБР по гриму. Потом сбросил туфли со специальными двухдюймовыми подкладками. Снял темно-синий пиджак.

— Меня зовут Люк Хейз. Я друг Рейни.

Эндрюс побледнел и резко повернулся к двери в спальню. Правой рукой он уже дотянулся до пистолета, левая сжимала плечо Кимберли.

— Кто? Как? Но ты же в Виргинии!

Куинси вошел в гостиную из спальни. В опущенной руке — пистолет. Взгляд не отрывается от Эндрюса. Он потратил целых пятнадцать минут на поиски в фойе человека, разговаривающего по сотовому телефону, прежде чем понял свою ошибку. Убийца уже наверху. Убийца уже в комнате дочери. План Б — подъем по пожарной лестнице. Шесть этажей вверх. Куинси устал.

Он стоял, глядя на человека с пистолетом, человека, склонившегося над его дочерью, и ощущал необыкновенное спокойствие. Время замедлило бег. Тайна перестала быть тайной. Неизвестный обрел лицо. Оно, как и лица многих убийц, не производило сильного впечатления. Перед ним был обычный человек, среднего роста, умеренного веса, среднего возраста.

— Ты убил Мэнди, — сказал Куинси, продолжая приближаться.

Эндрюс все еще не поднял пистолет. Он еще не убил ни одну из двух женщин. Возможно, у него не было навыка обращения с огнестрельным оружием. Одно дело удар из засады. Совсем другое — открытая, лицом к лицу, схватка.

— Легкая добыча, — фыркнул Эндрюс.

Но голос его дрогнул. За спиной у него Рейни потянулась к лежавшему под стеклянным столиком «глоку». Куинси быстро отвел глаза, надеясь, что Эндрюс не заметил направление брошенного им взгляда, и посмотрел на начавшую подниматься Кимберли.

— Ты убил Бетти.

— Это было еще легче.

Неожиданно Эндрюс повернулся, обхватил Кимберли за шею и притянул к себе. Девушка несколько раз моргнула словно не понимая, что происходит. Потом увидела отца и опустила голову.

— Все в порядке, — автоматически сказал Куинси.

Он хотел обнять ее, утешить, приласкать, сделать что-нибудь, чтобы боль ушла из ее взгляда. Руки тянулись к дочери, но он удерживал их усилием воли. Кимберли сильная и Куинси надеялся, что у нее хватит сил пройти через это испытание.

«Верь мне. Я позабочусь о тебе».

Эндрюс криво усмехнулся и прижал девушку к себе.

— Вставай, Спящая красавица. Пора попрощаться с папочкой.

Они поднялись вместе. Эндрюс по-прежнему прикрывался девушкой, как живым щитом. Куинси не предпринял ни малейшей попытки помешать ему.

Краем глаза он снова уловил какое-то движение на заднем плане, но снова устоял перед искушением повернуть голову. Он смотрел прямо на Эндрюса, не позволяя противнику оглянуться. Мир сжался до размеров комнаты. Эндрюс, Кимберли и Куинси. Хищник, дочь и отец, спасающий ребенка. Они видели только друг друга. Рейни… Он надеялся.

— Ну как, Куинси? — Эндрюс прижался к Кимберли. — Как чувствует себя человек, который все потерял, но так и не понял почему?

— Ты ведь не настоящий человек, — спокойно сказал Куинси, сдвигаясь немного влево и уводя за собой взгляд Эндрюса. — Ты лишь человеческая оболочка, лишенная подлинных чувств, привязанностей, сострадания. Всю жизнь ты изображал из себя человека, сливаясь с образами других людей, потому что иначе просто не мог. Самая большая в мире справедливость в том, что твои девочки никогда больше не увидели тебя.

Эндрюс поднял пистолет и прицелился в голову Куинси.

— Пошел ты! — взвизгнул он. Кимберли вздрогнула. — Убью тебя! Вышибу твои чертовы мозги!

— Нет, — спокойно сказал Куинси и посмотрел в глаза дочери.

«Оставайся сильной, и все будет в порядке. Верь мне. Верь мне».

— Да!

— Нет. Без меня твоя жизнь лишится всякого смысла. Кем ты будешь, Эндрюс, если меня не станет? Что будешь делать? О чем мечтать ночами? Ты ненавидишь меня, и ты нуждаешься во мне. Без меня игра закончится.

Лицо профессора налилось кровью. Взгляд заметался из стороны в сторону. Ярость закипала, взрыв был неизбежен. Рациональные действия уступали место реакции безумца. Этого Куинси и хотел. Чтобы убийца потерял контроль. Чтобы монстр, живущий в Эндрюсе, вырвался на волю.

Палец лег на спусковой крючок. Куинси продолжал смотреть в глаза Кимберли, стараясь сказать, как он любит ее, стараясь попросить прощения за то, что она еще увидит. Рейни. Кимберли. Рейни. Дай Бог силы обеим…

Движение за спиной Эндрюса…

— Кимберли, — негромко сказал Пирс, — к черту балет. Как по сигналу, девушка повисла на руках убийцы. Эндрюс вскрикнул от неожиданности и спустил курок, но равновесие уже нарушилось. Пуля ударилась в стену, отщепив кусок штукатурки. Куинси бросился влево и вскинул пистолет, но Эндрюс укрылся за Кимберли. Куинси не стал стрелять.

— Кимберли, — сам не зная зачем, крикнул он.

— Папа!

— Эй, Эндрюс, — сказала Рейни, — посмотри сюда. Убийца обернулся. Кимберли вывернулась и нырнула на пол. Рейни навела пистолет.

— Нет! — завопил Эндрюс, вскидывая руку… И тогда Куинси спокойно и хладнокровно выстрелил ему в грудь. Эндрюс рухнул на пол. Он не шевелился.

— Все кончено? — спросила Кимберли, когда короткое эхо выстрела замерло и наступила тишина.

Девушка попыталась подняться, но ее левая рука не выдержала веса. По длинным шелковистым волосам стекала кровь.

Куинси подошел к ней. Обнял дочь и почувствовал, как дрожь прокатывается по ее хрупкому телу. Он прижал ее к груди, нежно, бережно, заботливо, как прижимал тогда, когда она только появилась на свет. Он спас ее, но и причинил ей боль и знал, что им обоим понадобятся годы чтобы во всем разобраться. Иного пути нет. Надо стараться. Надо быть вместе. Изоляция, одиночество — не спасение. Никакое расстояние не дает гарантии безопасности.

Он посмотрел на Рейни, склонившуюся над Эндрюсом

— Мертв, — тихо сказала она.

Кимберли крепче обняла отца. И расплакалась. Куинси гладил ее по забрызганным кровью волосам.

— Все кончено, — сказал он сначала дочери, потом Рейни. И уже тверже повторил обеим: — Игра закончена. В дверь требовательно постучали.

— Служба безопасности отеля! — рявкнул мужской голос.

И началось все остальное.