Куинси и Рейни (№3) - Несчастный случай

По праздникам она всегда работала, потому что других занятий просто не было. Другие спешили домой, к семьям, добродушно поругивая тещ и свекровей, проклиная связанные с торжествами расходы, отпуская шуточки по поводу неудачных подарков. Иногда сама концепция семьи представлялась Рейни неким подобием эксклюзивного клуба. Другие были его членами, она оставалась посторонней. Рейни могли пригласить в этот клуб из жалости, но она никогда бы не стала своей за столом.

Господи, хоть бы Куинси проснулся. Ей хотелось… Ей так хотелось с ним поговорить. Прямо сейчас. Может быть, даже положить голову ему на плечо и услышать, как он скажет, что все будет в порядке. «Надо верить», — сказал Куинси. Ах, если бы все было так просто!

— Восемь месяцев назад, — заговорила Рейни, — в Бейкерсвилле появился один человек, пытавшийся найти мою мать. Люк сообщил мне об этом пару месяцев спустя, но так и не назвал его имени — тогда это казалось не важным. Сегодня Люк просмотрел записи — того человека звали Рональд Доусон. Вскоре после появления Ронни помощник окружного прокурора снял с меня обвинение в уголовном преступлении. Я тогда подумала, что это дело рук Куинси, и даже разозлилась на него. Сегодня после встречи с Мицем я позвонила помощнику прокурора. Куинси с ним не разговаривал. Снять с меня обвинения попросил сам окружной прокурор. По слухам, он снова собирается участвовать в выборах, и, как намекнул помощник, недавно его предвыборный штаб получил крупное пожертвование от одного местного жителя, известного под именем Рональда Доусона.

— Ну, вот видишь, Рейни. Значит, никакого совпадения нет. Рональд Доусон начал разыскивать тебя чуть ли не год назад, и у тебя есть доказательство,

— Тристан Шендлинг затеял игру по меньшей мере двадцать месяцев назад. Его участие исключать нельзя.

— Но тогда он был занят Мэнди, а потом переключился на мою мать. Невозможно находиться одновременно в разных частях страны, на противоположных побережьях.

— А почему бы и нет? Телефон, Интернет, телеграф. Да и на самолете всего восемь часов. Не так уж и трудно прилететь на Западное побережье на денек. Удовольствие, конечно, не самое большое, но это реально.

— Если бы он захотел выбрать тебя своей целью, то нашел бы менее дорогие и более простые способы, чем проверка на совпадение ДНК и финансовая поддержка претендента на кресло окружного прокурора, — возразила Кимберли.

— Дешевые и простые способы не для мистера Шендлинга. Он вышел на тропу войны. И нам неизвестно, сколько у него денег.

Кимберли нахмурилась.

— Ты хочешь, чтобы этот человек оказался твоим отцом, или не хочешь?

— Не знаю. Я просто… не знаю.

Немного помолчав, Кимберли проговорила:

— Рейни, я бы никогда не подумала, что ты такая пессимистка.

— О Господи, тебя нужно вернуть в колледж.

— Но это же правда! Возможно, ты стоишь на пороге чего-то удивительного, но все равно подготавливаешься к неудаче, а не воодушевляешься мечтами о новом будущем. О… — Она кивнула. — Ты и мой отец. Теперь понятно.

— Вот только этого мне сейчас не хватало, — застонала Рейни. — Прошу, давай не будем об этом. Но Кимберли как будто и не слышала:

— Я думала, что в ваших отношениях сдерживающий фактор — мой отец. Принимая во внимание его проблемы с собственным отцом, холодность с детьми, страх близости с мамой. Но на сей раз дело не в нем, да? Дело в тебе. Именно ты не веришь в прочность отношений.

— Почему вы так упорно говорите о доверии, словно жизнь ничем не отличается от диснеевских мультфильмов? Кимберли, моя мать била меня просто так, ради удовольствия. Мой отец был по сути донором спермы, который трахнул городскую шлюху и двинулся дальше. Через семнадцать лет мамин дружок решил, что она недостаточно хороша для него, и обратил внимание на меня. У меня проблемы с доверием? Я не верю в людей? Да, черт возьми, я им не верю. Моя мать была жадной, злобной, сварливой алкоголичкой. И все же я любила ее. Мир устроен не по Диснею, он гораздо сложнее.

— Мой отец не пьет.

— Дай ему еще пару дней, — угрюмо пробормотала Рейни. — Совсем недавно он не употреблял крепких выражений и не строил планов мести, а сейчас и то и другое у него прекрасно получается.

— Он никогда не сделает тебе ничего плохого, — серьезно произнесла Кимберли. Рейни застонала:

— Упаси меня Бог от психоаналитиков. Кимберли, послушай… Я знаю, что твой отец хороший парень. Знаю, что он не такой, как другие. Но знание бывает разное. Как тебе объяснить? Одно дело понимать что-то интеллектуально. Говорить себе, что Куинси не такой, как все, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Другое дело — изменить привычный образ мышления. Поверить по-настоящему, эмоционально. Почувствовать себя уверенно, знать, что тебе ничто не угрожает.

— Я убеждаю себя, что мама умерла, — сказала вдруг Кимберли, — но поверить в это не могу. Рейни кивнула, и голос у нее смягчился:

— Да, что-то вроде того.

— Я говорю себе, что мама ни в чем не виновата, что Мэнди ни в чем не виновата, что папа ни в чем не виноват. Но все равно злюсь на них всех. Они оставили меня. Да я сильная и должна выдержать, но я не хочу быть такой сильной. Из-за этого я на них и злюсь.

— А я постоянно вижу один и тот же сон. Два или три раза в неделю. Слоненок бежит по пустыне. Его мать умерла, он совсем один, и ему жутко хочется пить. Потом появляются другие слоны, но вместо того чтобы помочь, они бьют малыша и прогоняют, потому что он — угроза выживанию стада. Слоненок крепчает. Борется за жизнь и все равно бредет за ними. В конце концов они находят воду. Я успокаиваюсь. Во сне мне хочется думать, что с малышом все будет хорошо. Не зря же он так упорно держался за жизнь. Теперь с ним ничего не случится. И тут появляются шакалы и раздирают его на куски. Я просыпаюсь, а в ушах у меня звучат его крики. Мне никак не удается избавиться от этого сна.

— В прошлом году мы читали одно исследование о том, почему дети на определенной стадии хотят слушать одну и ту же сказку. Ученые пришли к выводу, что в сказке есть что-то, какая-то тема или проблема, с которой дети идентифицируют себя. Когда проблема решается, необходимость слушать сказку отпадает. Но до тех пор они будут требовать ее снова и снова, каждый вечер.

— Так что, я — четырехлетний ребенок?

— В этом сне ты идентифицируешь себя с чем-то. Возможно, со слоненком.

— Слоненок умирает.

— Но борется за жизнь.

— Ему никто не помогает. Он хочет стать частью стада. Но возможно, ему стоило бы остаться одному.

— Слоненком руководит инстинкт. Инстинкт требует, чтобы каждый был частью чего-то. С эволюционной точки зрения мы сильнее тогда, когда держимся вместе.

— Но только не в моей истории. В моем сне желание быть вместе с другими становится причиной смерти слоненка.

— Нет, Рейни. В твоем сне желание слоненка быть частью стада дает ему стимул для борьбы за жизнь. Ради чего он идет через пустыню? Почему встает с земли, когда его сбивают? Он не борется за жизнь ради самой жизни. Слоненок — стадное животное. Он борется за то, чтобы присоединиться к стаду, им движет надежда на то, что если продолжать бороться, то рано или поздно его примут. Засуха кончится, и его примут. Или он докажет свою стойкость, и его примут. Так или иначе, но в конце концов он будет со стадом. То же относится и к тебе, Рейни. Мать била тебя, но ты верила, что когда-нибудь все наладится. Иначе ты бы уже спилась или совершила самоубийство. Но ты не спилась и не покончила с собой. Почему?

— Потому что я упрямая, — пробормотала Рейни. — И глупая.

Кимберли улыбнулась:

— Но еще потому, что ты надеешься. Тебе не очень комфортно с этой стороной собственной личности. Понимаю. Я надеюсь, что когда-нибудь убью Тристана Шендлинга. Мне не очень приятно от таких мыслей, но время еще есть.

— Кимберли, — мягко сказала Рейни, — послушай мой совет — откажись от этого плана. Тристан Шендлинг — кусок дерьма. Тебе придется играть по его правилам, а потом ты никогда не избавишься от этой вони. Он погубит тебя. Ты просто станешь такой же, как он.

— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, Кимберли. Я ведь тоже убийца. Благодаря Ронни Доусону я чиста в глазах закона, но несколько лет назад я действительно убила человека. Я убийца и уже никогда не узнаю, кем еще могла бы быть. Мне это неприятно. Очень неприятно. И потом… тот человек-то мертв. С этим ничего не поделаешь.

— Я… я не знала. Рейни пожала плечами:

— Жизнь — тяжкая ноша. Подумай хорошенько, прежде чем вешать камень себе на шею.

— Но он ведь не уйдет сам, — возразила Кимберли. — Тристан Шендлинг не оставит нас в покое, пока проблема не будет решена. Либо он нас, либо мы его. Акула где-то рядом, так что нам нужна лодка покрепче.

Тридцать минут спустя Кимберли уже спала на диване. Солнечный свет постепенно терял силу, и на белые стены гостиничного номера начали наползать серые тени. Духота снаружи, наверное, еще не ослабела, но в комнате сохранялась приятная прохлада. Рейни прислонилась к оконной раме и какое-то время просто смотрела вниз на лежащую шестью этажами ниже улицу. Похоже, на них всех подействовала разница во времени: Кимберли, судя по всему, улеглась до утра, из спальни Куинси не доносилось ни звука.

В комнате воцарилась тишина. Раньше Рейни как-то не замечала, что воспринимает тишину с полярными чувствами: иногда жаждет ее, иногда страшится.

Возможно, у нее есть отец. Представить себе такое трудно.

Мать однажды сказала — причем сделала это с поразительным безразличием, — что ее отцом может быть любой из более чем дюжины мужчин, имена которых она уже забыла. «Мужчины приходят, мужчины уходят, — говаривала Молли. — Не будь дурой и не ожидай чего-то большего».

Ей тридцать два года, а отец — по-прежнему пустое место, неясный контур без каких-либо характерных деталей. У него не было цвета глаз, не было прически, ничего. Просто черный силуэт наподобие тех, что появляются в журналах, когда речь идет о какой-то таинственной персоне.

«Я дал тебе жизнь! А ты знаешь, кто я?»

Нет, она не знала.

Возможно, у нее есть отец. А может, все это ложь, очередная хитрость Тристана Щендлинга. Надо верить. Но более верный способ остаться в живых — это быть циничной.

Рейни отступила от окна и, пройдя через гостиную, вошла в спальню. Жалюзи были опущены. Комнату окутывала темнота, пересекавшаяся кое-где слабыми лучиками уходящего дня. Куинси лежал посреди кровати, откинув правую руку на темное цветное покрывало и подложив левую под голову. Прежде чем лечь, он снял туфли и галстук. Кобура с пистолетом лежала на ночном столике рядом с кроватью. Рейни закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов в глубь спальни. Потом, тоже не раздеваясь, опустилась на кровать. Куинси не шелохнулся.

Воротник его белой рубашки был расстегнут, открывая верхние черные пружинящие завитки волос. Однажды ее пальцы забрались в самую их гущу. Рейни положила ладонь ему на грудь и ощутила уверенный ритм сердца.

— Куинси, — тихонько прошептала она, опасаясь, что он проснется и, не разобравшись, пристрелит ее из пистолета. — Куинси, это я.

Он тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, спиной к Рейни.

Она села рядом. Вдохнула слабый, едва уловимый запах его одеколона. Прошел целый год, а она до сих пор не знала, как он называется. И почему-то не спрашивала. В те дни, когда они еще пытались встречаться, она часто возвращалась домой, принося с собой этот аромат, и засыпала с ним, натянув на голову простыню и улыбаясь, как довольная кошка. За ночь аромат растворялся, и утром, просыпаясь, она всегда испытывала острое чувство огорчения.

Рейни протянула руку и осторожно дотронулась до плеча Куинси. Под мягкой хлопчатобумажной тканью ощущалось тепло его тела. Он не шелохнулся, не сбросил ее ладонь.

Рейни легла. Она все еще ждала чего-то. Страха. Дискомфорта. Усыпанных желтыми цветами полей. Неспешно текущих рек. Тех мест, куда она научилась мысленно убегать. Лежа рядом с Куинси, Рейни чувствовала исходящее от него тепло. И еще она вспомнила, что почувствовала в тот последний вечер с ним. Желание. Настоящее, всепоглощающее желание. Она даже не представляла, что способна на такое.

«Он никогда не сделает тебе ничего плохого», — сказала ей Кимберли. Рейни это знала. Возможно, даже знала по-настоящему. Может быть, она просто не понимала саму себя.

«Люди могут сделать тебе много плохого. Могут колотить тебя просто так, ради собственного удовольствия, по привычке. Могут сделать кое-что похуже: умереть и оставить тебя совсем одного, без надежды когда-либо повернуть жизнь к лучшему. Люди могут нападать на тебя. Делать тебе больно. Причинять физические и моральные страдания. А ты имеешь право отбиваться. Даже убить своих обидчиков, сделать так, что им будет еще хуже.

А потом ты можешь наказать себя, потому что твоя мать мертва и кому-то надо взять на себя роль обидчика. Ты можешь наказывать себя каждый день, бередя собственные раны, живя такой жизнью, которая рано или поздно закончится большой бедой, потому что как жить иначе — просто не знаешь».

27

Дом Куинси, Виргиния

— Где вы были?

Гленда Родман стояла в холле дома Куинси, не сводя глаз с только что вошедшего специального агента Альберта Монтгомери. Была суббота, половина седьмого утра; с тех пор, как она в последний раз видела своего коллегу, прошло сорок восемь часов. Серый костюм Гленды безнадежно измялся после долгой беспокойной ночи, проведенной в большом кресле в кабинете хозяина. Ее лицо напоминало лицо ожившего покойника. Не очень-то приятно на протяжении многих часов слушать почти непрерывные звонки с угрозами.

Вслед за звонками начали поступать подарки. Накануне утром — выпотрошенная кукла в почтовом ящике Куинси. В тот же день, после полудня, — четыре гремучие змеи у ворот. Две заползли во владения Куинси. Две другие проникли на территорию соседей, где привлекли внимание кошки и двухгодовалого малыша. К счастью, мать ребенка вовремя заметила тварей и унесла сына, после чего вызвала службу контроля за животными, так что никто не пострадал. Ночью же Гленде пришлось долго слушать дрожащий от наслаждения голос неизвестного, сообщившего Куинси, что после того как его покусают змеи, он лично сдерет с него кожу и сделает из нее ремень.

Иногда Гленде удавалось засыпать, но и сон, наполненный кошмарами, не приносил облегчения.

Вот почему она с такой злостью смотрела на Монтгомери, который за время отсутствия успел принять душ и переодеться. В ее чувствах было что-то от праведного гнева обманутой жены.

— Где я был? Ну конечно, в Филадельфии, — недовольно бросил Монтгомери, закрывая за собой дверь.

Замок щелкнул. Агент сбросил с себя замасленный, в пятнах, плащ.

— Вам поручили помогать мне и находиться в доме Куинси.

— Верно, но приказ был отдан до того, как он превратил свою бывшую жену в шиш-кебаб. Думаешь, тамошние олухи знают, как заниматься таким преступлениями? На что обращать внимание? Господи, мне пришлось лично показывать, как надо анализировать осколки стекла. Они и впрямь считали, что окно в ванной разбили снаружи. Придурки.

— Позвольте напомнить вам, агент, что ваше задание…

— К черту задание. Все эти звонки уже не имеют никакого значения, Родман. Действие переместилось в Филадельфию. Если мы хотим понять, что происходит, то должны перенести внимание туда.

— Но здесь… — попыталась возразить Гленда.

— Что здесь? — перебил ее Монтгомери. — Эти дурацкие телефонные звонки? Змеи? Детские куклы? Да, конечно, ты права, мы много чего узнали, просидев тут три последних дня.

Он критически посмотрел на нее. Гленда неуверенно пожала плечами.

Да, здесь ничего особенного не случилось. Бедняжку Бетти зверски убили в Филадельфии. Накануне Гленде позвонил Эверетт и сообщил, что кто-то, прикрываясь именем и документами Куинси, увез из приюта на Род-Айленде его больного отца. На поиски Абрахама Куинси тут же были отправлены три агента, но после того, что убийца сделал в Филадельфии с Бетти, никто не питал надежд на благополучный исход.

Да, игра продолжалась. Но не здесь. Гленда ничего не делала, она просто сидела, слушая бесконечные жуткие звонки. И нервы ее были уже на пределе. Однако задание есть задание. Агент Родман выполняла приказ, и ее раздражало, что Монтгомери даже не удосужился проконсультироваться с ней, хотя, судя по всему, был в курсе всего, что творилось в доме Куинси и около него.

— Нам по-прежнему важно установить источник утечки информации, — сказала Гленда. — Да и здесь кто-то может появиться. Такую возможность нельзя исключать.

— Кто здесь появится? Придуманный Куинси убийца? Перестань, не говори, что ты до сих пор веришь в эти сказки.

— Что вы хотите этим сказать?

— Послушай, я, так и быть, окажу тебе любезность. Как человек, проработавший сорок восемь часов в Филадельфии, буду говорить прямо. В дом никто не вламывался. Не было никакого таинственного незнакомца. Все подстроено так ловко, что постановку можно переносить прямо на Бродвей. Возьмем, к примеру, окно в ванной, через которое предполагаемый убийца проник в дом. Так вот, оно разбито изнутри, а осколки сдвинуты таким образом, чтобы скрыть этот факт. Далее. В доме наисовременнейшая охранная система, которая, да будет тебе известно, дезактивирована набором нужного кода в начале одиннадцатого вечера, то есть примерно в то самое время, когда соседка видела Элизабет Куинси с каким-то человеком, описание которого совпадает с описанием самого Куинси. И наконец, место преступления. Нападение произошло внезапно, сопротивления почти не было, как не было ни изнасилования, ни пыток. Все прочее — расположение тела, посмертные повреждения — только шоу. Шоу, цель которого — убедить полицию в том, что она имеет дело с сексуальным маньяком, садистом.

— И ты думаешь, что это дело рук Куинси.

— Я знаю, что это сделал он. Мне не светит карьерное повышение, так что я могу смотреть на нашего золотого мальчика открыто и видеть его таким, каков он есть. С другой стороны, я понимаю твою озабоченность, твое смятение. Как же, лучшие из лучших…

— Заткнись.

Гленда повернулась и побрела в кухню. Монтгомери последовал за ней.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, — продолжал он. — Не так одеваюсь. Не увлекаюсь вашей политикой. Не играю в ваши опасные игры. Я толстый, помятый, неприятный грубиян. Но это не значит, что я еще и идиот.

— Верно, состояние одежды не служит доказательством некомпетентности, но таковым является твое поведение в деле Санчеса.

— О! — Монтгомери вздрогнул и остановился, но тут же овладел собой. — Ну Конечно. Веский аргумент.

Гленда сразу почувствовала себя лучше, словно победила в тяжелом, неприятном споре. Она знала о проблемах в деле убийства на Сосайети-Хилл, Куинси сам признался, что все устроено так, чтобы сделать его главным подозреваемым. И все же слышать обвинения из уст Монтгомери было тяжело. Теперь же она сама перешла в наступление:

— Ты провалил дело Санчеса…

— Я всего лишь ошибся.

— А Куинси его разгадал.

— Я никогда не говорил, что он плохой работник.

— Перестань, все знают, что ты обвинял его. Неприятно, конечно, провалить дело, но еще неприятнее, когда на твое место присылают другого, когда он спасает положение и когда все лавры достаются ему. Сколько раз ты прокручивал в уме план мести, а, Альберт? Сколько раз вспоминал собственные ошибки и чувствовал, что ненавидишь Куинси?

Она посмотрела на Монтгомери в упор. Агент опустил голову.

— Ты ведь хотел и ждал этого, не так ли? — безжалостно продолжала Гленда. — Хотел и ждал подходящей возможности поквитаться с Куинси, испортить ему карьеру.

— Нет.

— Да!

— Нет! Черт возьми, нет! — взревел Монтгомери. Он отступил к стене, словно загнанный в угол зверь, но дальше отступать было некуда. — Хочешь знать правду? Отлично, я расскажу тебе правду. Можешь мне не верить. Вы все можете мне не верить, но я взялся за это дело, чтобы спасти его задницу. Я взялся за это проклятое дело, потому что подумал: что ж, ладно, ты не станешь героем, но в твоих силах хотя бы спасти героя. Или это, по-твоему, ничего не значит?

— Что?

— Не понятно? Изложить письменно? Я посчитал, что смогу помочь Куинси. Ну и прикинул, что это пойдет на пользу мне самому. Я не альтруист. Но и не полный осел. С моей карьерой все ясно. Но, сделав доброе дело, я мог хотя бы показать, на что способен. Мне пятьдесят два года, Гленда. Моя бывшая жена меня ненавидит, дети тоже. На моем банковском счете девятьсот долларов. Что мне останется делать, если меня вышибут из Бюро?

Гленда нахмурилась, готовая возразить, но вдруг обнаружила, что сказать нечего. Она уже не знала, что и думать. Ей не нравился Монтгомери. Ее раздражала его неопрятность. Раздражало его поведение. Но в том, что он говорил, был определенный смысл. Спасти товарища-агента считалось в Бюро высшей доблестью. Если бы Монтгомери нашел убийцу, он получил бы еще один шанс. Возможно, последний.

— Но теперь ты считаешь, что Куинси убил свою бывшую жену, — сказала она.

— Считаю.

— На основании того, что увидел в Филадельфии? Монтгомери пожал плечами:

— Не только. Скажу честно, мне не дают покоя эти звонки. Если у тебя есть чей-то номер телефона и адрес, то к чему вся ерунда с дурацкими звонками? Ты просто приходишь и убиваешь того, кто тебе нужен. Мы полагаем, что этот парень каким-то образом связан с прежними делами Куинси. Значит, речь идет о психопате. Но каким же надо быть психопатом, чтобы болтать об убийстве, вместо того чтобы убить?

— Мы уже обсуждали это. Некто прибег к уловке, чтобы спрятаться за сотнями подозреваемых, каждый из которых имеет мотив и возможность.

— И при этом оповещает жертву о своих намерениях, — возразил Монтгомери. — На мой взгляд, это все полная чушь. Особенно если учесть, что в наше время любой может прочитать массу статей о том, как избавиться от улик. На его стороне элемент внезапности и вся ночь, чтобы убрать следы.

— Но возможно, убийца ставил перед собой другую цель. Принимая во внимание мотив мести, нельзя исключать того, что он стремился прежде всего подставить Куинси.

— Возможно. А может, мы просто излишне все усложняем. Послушай, у меня есть другая теория, которая объясняет случившееся: Куинси сам все подстроил. Сам поместил объявление в тюремном бюллетене. Потом явился с жалобами к Эверетту, зная, что тот, следуя стандартной процедуре, создаст специальную группу. В результате четыре федеральных агента уверяют филадельфийских полицейских, что нашего героя преследует неведомый убийца, который, возможно, зарезал его бывшую жену и похитил из приюта старика отца. Но преследует ли его кто-то на самом деле? Или таинственный убийца только прикрытие, организованное Куинси для того, чтобы расправиться с бывшей супругой?

— Послушай себя, Альберт. Ты утверждаешь, что Пирс готов обмануть Бюро и похитить собственного отца только ради того, чтобы замаскировать нападение на Элизабет.

— Мы не знаем, что в действительности произошло с его отцом.

— Абрахам Куинси — старый больной человек. Его состояние требует постоянного медицинского наблюдения. Он увезен из приюта двадцать четыре часа назад. Для него это очень опасно.

— Отца Куинси забрал человек, предъявивший документ на имя Пирса Куинси.

— Подделать водительские права совсем нетрудно.

— Да, но еще легче воспользоваться собственными. Гленда, тело еще не обнаружено. Не исключено, что старик отдыхает в каком-нибудь роскошном санатории. Потом, когда полиция купится на версию Куинси, Абрахам вернется в приют, чудесным образом спасшись от таинственного похитителя. А может, Куинси устроит анонимный звонок, и агенты обнаружат его отца в названном месте. Все чисто, не подкопаешься.

— Ну это уж слишком! — запротестовала Гленда. — А теперь попробуй опровергнуть три возражения. Первое. Ты видел Куинси в Филадельфии, и на нем не было ни пятнышка крови.

— Это указывает только на то, что убийство произошло очень быстро. К тому же полицейские обнаружили кровь в канализационной трубе. Значит, преступник избавлялся от следов.

— Второе. У тебя нет мотива убийства. Куинси и Элизабет давно в разводе. Ты рассказываешь о сложной схеме, разработанной с целью совершения особо жестокого убийства. Но зачем? Для чего? Брак давно распался.

— По этой части ничего сказать не могу, — согласился Монтгомери. — Но делать выводы пока еще рано. Может, он все еще числится наследником по страховке. Или винит ее в смерти дочери. Дай время, и я над этим поработаю.

— Ага! — триумфально воскликнула Гленда. — А теперь третье. Смерть дочери. У Куинси есть доказательства того, что она погибла не в результате несчастного случая. Ее убили. Возможно, она и есть первая жертва нашего неустановленного преступника.

— Что? — Монтгомери даже вздрогнул. — Я думал, там все ясно. Дорожное происшествие. Вождение в состоянии алкогольного опьянения. Откуда взялось убийство?

— Кто-то поработал с ремнем безопасности, поэтому она не смогла пристегнуться. И есть свидетельство, что в момент столкновения в салоне рядом с Амандой сидел неизвестный. Расследование ведет полиция Виргинии.

— Может, девчонка сама привела ремень в нерабочее состояние. Может, это было самоубийство.

— Зачем же тогда возиться с ремнем? — сухо спросила Гленда. — Можно ведь просто не пристегиваться.

— Ну… — Монтгомери в замешательстве переступил с ноги на ногу, нахмурился, состроил гримасу. — Не знаю. Надо подумать.

— Дело очень сложное, — мягко сказала Гленда. — Наш товарищ попал в тяжелую ситуацию. Я бы не стала делать поспешных выводов ни в отношении Куинси, ни в отношении кого-либо другого.

— Эверетт этого не говорил.

— А ты уже изложил свои соображения Эверетту? — удивленно спросила Гленда.

— Конечно. Позвонил ему прошлой ночью. Если Куинси действительно окажется убийцей, Бюро придется долго отмываться.

— Черт бы тебя побрал, Монтгомери! Не надо было этого делать.

— Что, я не мог поговорить с Эвереттом? Боже, откуда в тебе такая ненависть?

Монтгомери направился к холодильнику. Гленда осталась стоять посреди, кухни, сжав кулаки, слыша, как колотится сердце. Ее переполняла злость. Не стоило так заводиться. Вот только… вот только у Эверетта теперь нет иного выбора, как вызвать оказавшегося под подозрением агента. Куинси вернется и… Что его ждет? Кто его ждет?

«Какой же ты осел, Монтгомери! Неужели нельзя было подождать? Дать бедняге Куинси еще один день? Идиот!

Сукин сын!»

Зазвонил телефон; щелкнул, включаясь, автоответчик. Гленда подняла руки и начала медленно, методично растирать виски. Боль, однако, не проходила. Она больше не знала, чему верить. Монтгомери указал на несколько заслуживающих внимания пунктов, и если Куинси действительно совершил убийство, то ее долг — вывести его на чистую воду. И все же, если это не он… Если Куинси говорит правду… Тогда получается, что они идут на поводу у убийцы, и делают именно то, что нужно неизвестному преступнику. Три опытных агента ФБР танцуют под дудку человека, открывшего охоту на их товарища. А Куинси, что будет делать он, если Эверетт прикажет ему вернуться? Его заставят сдать удостоверение и оружие. Он больше ничем не поможет дочери. Есть ли другие варианты? Уйти на дно, чтобы защищать Кимберли? Такое никогда не срабатывало. У Бюро длинные руки, особенно когда нужно разобраться со своими.

Два сценария, и ни один не обещал ничего хорошего. Боже, подумала Гленда, Куинси либо самый хитроумный преступник, с которым когда-либо сталкивалось ФБР, либо просто незадачливый бедолага.

В кабинете звякнул факс. Затем послышалось тихое жужжание. Оставив Монтгомери на кухне, Гленда вернулась в кабинет.

Предварительное заключение по оригиналу объявления, опубликованному в тюремном бюллетене. Целых четыре страницы. Гленда быстро просмотрела первую.

Обнаружено пять отпечатков пальцев, но все они принадлежат сотрудникам редакции. Серологи не нашли ни волосков, ни волокон тканей, а пылевидные остатки имеют то же происхождение. Никакого материала для установления ДНК.

А вот ребятам из отдела исследования документов повезло больше. Результаты их изысканий заняли три страницы. Чернила на бумаге вполне обычные, черные, используемые в стандартных картриджах для лазерных принтеров «Хьюлет-Паккард». Сколько таких принтеров? Миллионы? Что еще? Установлен шрифт и тип графики. «Пауэр пойнт».

Гленда вздохнула. Насколько легче было расследовать преступления во времена, когда люди писали только от руки. А теперь? Как, черт возьми, анализировать компьютерный шрифт? Где незабвенные завитушки, где сердито перечеркнутые «t»? Где злобный наклон? И как прикажете сужать круг подозреваемых, если даже серийные убийцы пользуются «Майкрософт офис»?

Кое-что новенькое обнаружилось на последней странице. Бумага. Не дешевая белая, а дорогая импортная кремовая. С водяными знаками. По утверждению специалистов, такая бумага поступает из Британии, где ее продают исключительно в одном специализированном магазине на Бонд-стрит. Ежегодно в мире продается примерно две тысячи коробок. Каждые двадцать пять листов обходятся покупателю почти в сотню долларов.

Гленда положила последний лист отчета. Итак, у преступника есть доступ к компьютеру, он использует «Пауэр пойнт» и выбирает изысканную бумагу. Кому, черт возьми может взбрести в голову отправлять в тюремный бюллетень объявление на листе бумаги стоимостью в четыре бакса? Такую бумагу преподносят в специальной упаковке с выбитыми цветами и шелковыми ленточками. Такой подарок может сделать… Кто? Жена мужу. Подчиненный боссу. Дочь отцу.

Гленда посмотрела на письменный стол Куинси. Прекрасный стол со стоящим на нем факсом. Прекрасное кожаное кресло. Все прекрасно сочетается. Наверное, жена специально подбирала этот комплект для своего трудоголика-супруга. В те далекие времена, когда они еще жили вместе…

Она вытащила верхний ящик. Пустой, если не считать ручек и карандашей. Второй. Тоже ничего. Третий. И наконец в нижнем, там, где и должен хранить такие вещи мало пишущий человек, три коробки дорогой почтовой бумаги.

Она ошиблась насчет выбитых цветочков и шелковых ленточек. Бумага, перевязанная кожаным ремешком, лежала в ящичке из сандалового дерева. Прекрасная на ощупь и приятная для глаза, импортированная из Великобритании, девятнадцать листов.