Гвардейские залпы

      "Так я и знал! Это уж у них в крови. А касторку какую-нибудь выпьет и глазом не моргнет!"
      После обеда Коробков и Александра Ивановна принялись обсуждать цеховые дела, а мы с Таней повернули к ручью, густо заросшему высоким кустарником и травой, Под ногами шуршали упругие веточки черники, потом мы вдруг попали в густой непроходимый малинник, смешанный с могучими стеблями крапивы. Я выбрал место, где крапива была пореже, перескочил через ручей и протянул руку Тане. Она легко перепрыгнула, руки не отняла, и дальше мы уже шли рядом, точно по парку гуляли.
      Сердце гулко стучало, я старался себя успокоить, и не мог. Как она ко мне относится? Почему всегда немногословна? Почему не принимает моих шуток? Продолговатые, восточного разреза глаза ее были опущены, чуть вздрагивали длинные ресницы... А почему бы нам не подружиться по-настоящему? Помнится, Федотов рассказывал, что девушку нужно целовать с первого свидания, а то больше и не пойдет... Меня даже бросило в жар, руки вспотели. Я осторожно взглянул на Таню, и она отвернула голову, щеки залила краска. Не знаю, как я решился, но только взял Таню за другую руку и притянул к себе...
      Таня в своем стареньком ситцевом платьице и такой же косынке, в потертой коричневой лыжной курточке стала для меня самой дорогой. Но слова вдруг пропали, и я рад был, что она заговорила, выручая меня.
      - А ты знаешь, я в первый раз в жизни в лесу. - Таня слабо улыбнулась. - У нас в Донбассе не только что берез, вообще никакого леса.
      Я горячо подтвердил. Можно было бы, конечно, рассказать Тане о лесах и рощах, сосновых, дубовых и даже ореховых, которые успел повидать. И как мы их жгли залпами, уничтожая захватчиков. Но отчего-то промолчал. Легко мне было, хорошо, в душе все пело, словно в такт птичьим голосам, раздававшимся вокруг.
      - А-у-у, - позвала издалека Хавлова.
      - Александра Ивановна сразу обо всем догадается. да и Коробков. Он хитрый... - Лицо у Тани по-прежнему было пунцовым.
      - Ну и пусть! А ты что, боишься?
      - Боюсь...
      Хавлова и Коробков ничего не заметили, а может быть, только сделали вид.
      Полная моя корзина, казалось, не имеет веса. Я сделал шаг к Таниной, но она поспешно ее подхватила. И мы зашагали назад, к опушке. Таня шла впереди, легкая, стройная. А я с замиранием думал, что вот теперь и у меня есть любимая девушка, родная душа. Уеду на фронт, будет меня ждать, писать письма. Я старался касаться тех берез, мимо которых проходила Таня. Потом незаметно потянул ее за руку, и она послушно отстала.
      - Что сегодня вечером делать будешь?
      - Спать, - улыбнулась Таня. - Во-первых, мы сильно устали, а во-вторых, надо мысли привести в порядок. У меня прямо голова кругом.
      - Может, в кино сходим?
      - Какое еще кино?!
      - А просто так - по улице.
      - Никуда! - отрезала Таня. Она взглянула на меня и вдруг сказала жалобно. - Слушай, давай вести себя так, как будто ничего не было.
      - Как ничего?! - Я был так поражен, что не знал. что ей и ответить. - Ведь ходила же ты в кино и с другими ребятами!
      - Это совсем другое...
      На опушке расстались. Я отправился к себе, в один из частных домов на окраине города, где снимал комнату.
      В долгие зимние вечера под Демьянском ребята много говорили о своих будущих суженых. Мечтали о писаных красавицах, которые их встретят, когда они с победой вернутся домой. Я представлял свою невесту непременно высокой, обязательно спортсменкой. Если и не волейболистка, так пловчиха. И конечно блондинка. На худой конец, крашенная перекисью - это было модно.
      А все получилось иначе. Ростом Таня невелика. И черная. Спортом никогда не занималась, только в школе чуть-чуть.
      Но все равно. Трофейное круглое металлическое зеркальце, валявшееся у меня где попало, прочно перекочевало в карман гимнастерки.
      На следующее утро я сидел в кабинете. Все мысли были, конечно, с Таней. "Звякнуть в цех или нет?" - вертелось у меня в голове.
      Пришел Кашелотов. Он был в хорошем настроении, и я попробовал расспросить его о первых боевых машинах.
      - Товарищ полковник, а разве сначала установки имели панораму?
      - Да, только ее сразу заменили на теперешний прицел.
      - А почему? Ведь у нас в училище из-за этого целый сыр-бор разгорелся. Все старые артиллеристы были поражены - артиллерия и вдруг без стволов! Да и прицел этот даже нам, курсантам, казался пустячным.
      - А-а!.. Да, это был курьезный случай! Не только там ваши в училище протестовали, да потом все-таки разобрались.
      Кашелотов замолчал, но, встретив мой просительный взгляд, усмехнулся.
      - Ну, для чего боевой машине панорама, если ее единственное назначение стрельба с закрытых позиций. Конечно, не нужна! Да и сложна она в изготовлении, а время военное... Также и со стволами...
      "С панорамой, мне, пожалуй, все ясно. Ну, ну!.. Что же со стволами?" мысленно подгонял я Антона Ивановича.
      - Реактивный снаряд - это особый снаряд! Большое достижение нашей науки. А теория разработана самим Циолковским. Ну зачем такому снаряду ствол? Он сходит с направляющей так же точно, как и обычный снаряд вылетает из пушки. А необходимую скорость он набирает сам. Реактивная часть - это же двигатель, который несет снаряд, куда надо...
      Особый снаряд!.. Двигатель!.. Я ведь не так понимал. Да и не только я, а и все мы в училище и в полку. Считали, что реактивный снаряд, воспламеняясь, слетает с направляющей за счет мгновенного толчка, а, оказывается, он еще долго разгоняется в полете. Здесь же громадная разница! Артиллерийский снаряд - это, по сути дела, болванка, которую силой пороховых газов надо бросить посильнее, чтобы пролетела подальше. Для этого и нужен длинный мощный ствол. А реактивному снаряду мощный ствол не нужен, потому что он сам набирает скорость.
      Мне хотелось еще задать целый ряд вопросов Кашелотову, но весь вид полковника говорил, что ему надоело разъяснять мне эти истины.
      - Расскажи-ка лучше, как у вас в училище осуществлялся переход со ствольных систем? Наверное, ваши старые ортодоксы с трудом поддавались? вдруг спросил полковник.
      Вспомнив нашего училищного артиллериста, я заулыбался и принялся рассказывать о нем Кашелотову. Он тоже весело смеялся.
      - А знаешь, - Антон Иванович сокрушенно покачал головой. - Я ведь, когда сюда с пушечного завода пришел, тоже растерялся: как принимать?! У орудий все подогнано, прошлифовано, микроны считаешь, а тут все классы точности гораздо ниже, а некоторые размеры Коробков чуть ли не школьной линейкой проверяет... Да... Можно сказать, что гвардейские минометы своими первыми же залпами смели много прочнейших убеждений и традиций! - он задумался.
      Я торопливо шагал к цеху. "А вдруг она снова повторит то, что сказала в лесу: "Вести себя так, как будто ничего и не было", - думал я, все прибавляя шагу.
      "Здесь!" - мои глаза сразу отыскали на участке Таню. Она что-то рассматривала в ящике с комплектующими деталями. Наверное, она заметила, как я вошел, но усердно продолжала рыться в деталях. "Так и есть - не хочет замечать!" - испуганно подумал я и замедлил шаги. Мы смущенно поздоровались.
      - Вот проверяю, - сказала Таня.
      Я тоже деловито склонился над ящиком:
      - Мы сегодня идем в ДК на "Леди Гамильтон".
      - Кто это "мы"?
      - Ты и я. Кто же еще? Вот, - я вытащил из кармана гимнастерки два маленьких синеньких билетика.
      - Ой! Да там же заводских полно будет.
      - Ну и что же?
      - Нет! Так демонстративно я не хочу. И так все лицо горит! - Таня быстро опустила руки с билетами в ящик, оторвала там один, а второй сунула мне обратно: - Давай прямо в зале встретимся, а сейчас проходи куда-нибудь. Скажут: чего встали оба над ящиком? Брак, что ли, какой нашли. Ну, иди!
      Я засмеялся и отошел.
      В клубе, заняв место, я подумал: как там Таня? Наверное, подойдет после третьего звонка и сделает удивленное лицо: "Ах, какая встреча!"
      Но Таня просто подошла и села рядом, а когда погас свет и я взял ее за руку, она слегка пожала мне пальцы.
      Фильм был английский, о любви знаменитого флотоводца. Один раз я даже смахнул слезу. Таня тоже.
      После сеанса мы не спеша пошли по улице, потом сели на скамейке у чужих ворот.
      - Слушай, - тихо сказала Таня. - Как ты думаешь, у нас это случайно произошло? Вот встретились в лесу, и все сразу началось? - Видно, это ее тревожило.
      - Нет, конечно! - Я был убежден, что Таня мне нравилась давно, только я об этом серьезно не думал, может быть, боялся, что не нравлюсь ей.
      - Думаешь, я не знаю, как ты требовал, чтобы меня мастером назначили? А потом, когда в цех приходил, все время вокруг меня крутился. И пыжился.
      - Ничего я не крутился! - Слово "пыжился" мне вообще не понравилось.
      - Вот, - торжествуя, сказала Таня. - Все это получилось у нас закономерно. Так и должно было быть! Я не спорил, только молча привлек к себе Таню. Так мы сидели, не замечая времени. Где-то шла война, рядом напряженно трудились люди, а мы ни о чем этом и не думали.
      - Я маму только целовала, - доказывала мне Таня. Так, наверное, говорят все девушки.
      - Ты что улыбаешься?
      - Ничего. Все хорошо, Таня. Расстались мы только утром.
      В начале декабря Кашелотов срочно вызвал меня из цеха.
      - Вот какое дело, - как всегда с места в карьер начал он. - Оказывается, та история с узлами не закончилась. Вот письмо из Забайкалья, на трех установках полетели корпуса узлов. Придется срочно ехать и обследовать все имеющиеся там машины. Кажется, у них всего два полка.
      - Ума не приложу, как это они могли проскочить? - сказал вошедший Юдин, Ту партию мы всю возвратили.
      - Надо попутным транспортом отгрузить туда три узла. - Кашелотов зло посмотрел на расстроенное лицо Юдина. - А что, если бы они попали на фронт?
      Почти месяц длилась моя поездка, и вот дальневосточный скорый приближался к Москве. Я выполнил задание. Неисправных узлов больше не оказалось. Эти три негодных завод, очевидно, случайно присоединил к другой партии. И хотя командировка была тяжелой, я доволен, так как узнал кое-что интересное. Оказывается, в этом округе на учебных полигонах стреляли только одиночными выстрелами.
      - Снарядов не дают! - пожаловались мне офицеры гвардейского минометного полка. - Война!..
      Но меня-то как раз и интересовали их результаты.
      - А что?.. Проводим пристрелку... Конечно, рассеивание чуть побольше, чем у гаубиц, но вполне возможно пристрелять любую цель. Установка?.. Да смещается после каждого выстрела. Нужно обязательно корректировать - так мне ответили на мои вопросы.
      Теперь мне все совсем стало ясно. То, что не сумели отработать в училище в трудные первые военные дни, и то, что некогда было проверить на фронте, сделали наши товарищи в тылу, а мне только оставалось рассказать обо всем в полку. Только одно еще было не ясно:
      можно ли стрелять прямой наводкой?.. И это нужно было проверить.
      А скорый между тем приближался к родным местам.
      Я вез Тане сибирские гостинцы - три малюсеньких, еще никогда не виданных рябчика, пару омулей и горшочек соленых груздей. В Барабинске удалось сторговать небольшой пуховый платок. Вот уж она обрадуется!
      Соседи по купе увязывали громадные баулы и чемоданы, а я уже стоял в тамбуре. "Приедет Таня? Телеграмму я дал, но путь до станции неблизкий, да и в цехе наверняка авралят".
      Поезд медленно прошел вдоль перрона и разом замер. Я тщетно вглядывался в лица встречающих... Радостное личико Тани показалось из-за ларька. Вот ведь какая - пряталась. Мы бросились навстречу друг другу.
      - Думал, не придешь. Далеко. Конец года. План...
      - Выполнили! - Таня радостно смеется. - Еще к утру. Юдин многих отпустил и сам ушел. Мы вместе выходили, и я прямо на поезд.
      - Я тут привез... - я потряс мешком и рассказал Тане о рябчиках.
      Таня всплеснула руками:
      - Ешь ананасы, рябчики жуй!.. Попробуем!
      Домой ехали пригородным. Таня ни на минуту не умолкала, рассказывала заводские новости.
      Завод должен получить переходящее Красное знамя Комитета Обороны... У Коробкова сына вторым орденом наградили и звание капитана присвоили. Старик радуется, ходит и всем письмо показывает.
      Внезапно она замолчала. В вагоне никого не было. Вся вспыхнув, она сделала мне знак придвинуться поближе.
      - Я весь месяц думала... В общем, я хотела тебе сказать...
      Теперь щеки ее пылали огнем. Я все уже понял и боялся пошевелиться.
      - Я тоже... давно хотел сказать...
      - Но не говорил же!
      - Стеснялся... - и торопливо добавил: - Хорошо мне будет на фронте. Думать о тебе, письма получать... Таня, словно не поняв, растерянно взглянула:
      - Кто тебя отпустит: ты же тяжелораненый?
      - Был. А теперь совсем здоров! - Я весело подергал ногой. - Видишь!
      - Но все говорят, что тебе нельзя воевать больше.
      - Пока война, Таня, мое место только там! Вот подожду еще немного и подам рапорт. А на медкомиссию постараюсь и не ходить.
      Голос Тани задрожал.
      - Узнает Кашелотов, он тебе пропишет фронт!
      - Не узнает. Я ему скажу в последний момент.
      - Я сама ему скажу! - Таня заплакала. Я совсем не ожидал, что Таня так воспримет. И, ожидая, пока она успокоится, я, наверное, впервые за всю войну задумался о нашей судьбе, судьбе людей, на долю которых выпали такие испытания. А уже стольких она унесла. Родителей Тани, Мишку Будкина, Прудникова, Сорокина и многих, многих других... Что же делать? Остаться с Таней, работать на заводе и ждать конца войны?
      Однажды утром, придя в кабинет, я увидел на столе письмо. Знакомый размашистый почерк. Комаров!
      "...Надеюсь на очень скорую встречу, - писал Иван, - и думаю, что ты меня понимаешь? Во всяком случае, нам эти места порядком надоели".
      Я все понял, и сердце мое горячо забилось: полк в ближайшее время прибывает в Москву на доукомплектование - это была главная новость. Значит, надо что-то предпринимать. Другого такого случая могло и не быть. Только бы пройти медкомиссию. А что, если...
      На медосмотры положено являться в трусах. Я это знал. "Черта с два! Только в кальсонах!" - Я твердо решил попытаться скрыть свое ранение.
      Рентгенолога, ушника, терапевта, глазника и других врачей я обошел очень быстро. Женщина-ушник так громко шептала цифры, что я все прекрасно слышал, несмотря на контузию. Оставался хирург.
      - Вот он - самый страшный для меня кабинет! - Я невольно замер у двери. "Говорить о ранении или нет? Нет!" Я вошел в кабинет хирурга.
      Просматривая записи в моей медицинской карточке, хирург, усталый немолодой врач, спросил:
      - Ранения есть?
      - Легкая контузия. Ухо... Хирург взглянул в карточку.
      - У ушника вы не жаловались.
      - Да и нет ничего.
      - Снимите кальсоны.
      Повернувшись к врачу спиной, дрожащей рукой я отстегнул пуговицу.
      - Одевайтесь...
      Мельком я заметил в центре раны аккуратный кружочек крови. Меня била нервная дрожь, пока я одевался.
      "А ведь с Таней я поступил нехорошо, жестоко! Встречались, полюбили друг друга, а теперь уезжаю". Я сидел в кабинете, дожидаясь Кашелотова, и думал, как объявлю Тане о своем скором отъезде. Как объясню, что это у меня не мальчишество, а просто выполняю свой долг. Ведь я же с момента ранения дни и часы считал...
      - Годен! - радостно выпалил я, как только Кашелотов вошел в кабинет.
      - Правда? - Антон Иванович недоверчиво посмотрел на меня.
      Я утвердительно кивнул головой.
      - Если годен и рвешься на фронт, удерживать не имею права. Даже могу помочь, если какие препятствия возникнут.
      Дверь отворилась и в кабинет влетела Таня. Она сдержанно кивнула Кашелотову и стремительно прошла к моему столу.
      - Весь завод говорит, что ты уезжаешь, а я ничего не знаю!
      Кашелотов засмеялся и встал, направляясь к дверям:
      - Давай, давай его, Таня! Я оправдывался:
      - Ты же вчера на комсомольском собрании была до ночи. Я ждал тебя, ждал...
      - Когда ты едешь?
      - Вот раззвонили! Ты же знаешь, что нескоро. Когда прибудет полк...
      Вечером мы вместе вышли из цеха.
      - Мы идем сегодня к тебе! - объявила Таня.
      - Ко мне? - Я совсем опешил. - Ты же знаешь...
      Но Таня только упрямо качнула головой. Жил я на частной квартире, не очень-то удобно. Хозяйка, крупная, дородная женщина, в первый день встретила меня очень гостеприимно. Ввела в комнату, где главное место занимала громадная кровать с перинами и подушками, облаченными в чистейшие наволочки и простыни. В речи хозяйки то и дело проскальзывали намеки о каких-то особых взаимоотношениях между ней и бывшим квартирантом, но я на них и внимания не обратил, хозяйка замкнулась.
      Радушие ее длилось всего два дня. Очень быстро она стала мрачной и резкой. Быстро преобразилась и моя комната. Сразу исчезли простыни и наволочки. Потом перины и подушки. А вскоре и мягкая большая кровать. Ее заменила обычная койка, простеленная несколькими досками, жиденький ватный тюфячок и такая же подушка. Но деваться было некуда, и я терпел. Понятно, что вести Таню к себе не хотелось.
      - Да, не скажешь, что уютно! - сказала Таня, когда мы пришли. - У тебя, кроме концентрата твоего, есть еще что-нибудь?
      - Окорок... Печенья две пачки...
      - Так я и думала! Давай их сюда, - забрав хранившиеся за окном продукты, Таня решительно направилась на кухню, а я, затаив дыхание, начал прислушиваться к разговору, завязавшемуся между женщинами. Голоса звучали вполне мирно.
      - Он у тебя сгнил, этот концентрат, вот и хозяйка твоя удивляется тоже, минут через двадцать, внеся кастрюльку в комнату, сказала Таня. - А вообще сойдет.
      - Сойдет! - я осторожно заглянул в кастрюльку. В мутной воде плавали комки неразошедшегося концентрата вперемешку с кусками свинины.
      - Ну, тогда давай ужинать, - ласково сказала Таня. Она снова вышла на кухню и вернулась с двумя солеными огурцами и мисочкой капусты. А я-то опасался. что хозяйка ее обидит.
      Так начался наш медовый месяц, безмятежный и светлый, несмотря на трудное военное время.
      Был конец марта, когда я покидал этот, ставший мне дорогим маленький городок. Таня меня проводила только до платформы, нужно было спешить на завод.
      - Вот уедешь ты, - сказала она печально, - а у меня сын или дочь родится... И будем думать, где ты там, что с тобой.
      - Если девочка родится, назовешь ее Таней.
      - Вот уж - две Тани. Зачем? - печально улыбнулась она.
      - Ну тогда... Стой! - Я даже вскрикнул. - Катюшей! Как хорошо.
      Таня даже засмеялась.
      - И будут все Катькой звать!
      - Все!.. Я сказал...
       
      Глава седьмая. Карельский перешеек
      А-а!.. Прибыл, друг милый! Вот уж, как я рад!
      такими теплыми словами встретил меня Васильев. Отшвырнув ногой табуретку, он протянул мне руки. - Садись, рассказывай!
      От Васильева скрывать было нечего, и я рассказал все как есть.
      - Так!.. - протянул он, когда я закончил. - А как же все-таки нога твоя? Говоришь, здоров, а из ноги осколок прет! Ты, может быть, поступаешь опрометчиво. У тебя была хорошая почетная работа...
      - Хочу воевать, - так и вырвалось у меня. - А нога... Со временем пройдет - буду оберегать.
      - Он ведь женился! - не совсем кстати, со смехом вставил Комаров.
      Васильев сразу весело вскинул глаза:
      - Женился? Силен! Есть фотография? Я достал только вчера полученную от фотографа карточку Тани.
      - Красивая! - Васильев подальше отставил от себя фотографию. - И бедовая, наверное?
      - Есть немножко. Палец, во всяком случае, в рот не клади.
      Все засмеялись.
      - Значит, воевать хочешь... У командира полка был? - лицо Васильева стало серьезным.
      - Нет! Я прямо к Ивану и с ним - к вам.
      - Это ты правильно сделал. Командир полка тебя не знает. - Васильев помолчал мгновение. - А нас знает. Правильно, Кузьмич?
      Комаров улыбнулся и кивнул.
      - Значит, и идти тебе к Ивану Захаровичу вместе с нами и нам даже вперед зайти.
      Васильев встал, оправляя ремень.
      Распахнулась дверь, и в помещение ворвался Женя Богаченко.
      И какой же он стал, этот Женя! Широкий, в новой шинели, сплошь опоясанный ремнями и в довершение грозного вида, - свисающая кобура маузера. Загорелый, возмужавший. Остались прежними только носик и тонкий торопливый голосок, который сразу же зазвенел:
      - А мне-то сказали, что кто-то высокий приехал и как будто ты. Мы обнялись.
      - Нам с тобой нужно немедленно поговорить!
      - Потом, потом, Богаченко, - Васильев шутливо махнул рукой. - Сейчас мы сходим к командиру полка и определимся, потом наговоришься.
      Оставив Богаченко, мы направились к штабу полка.
      - А может быть, и замполита прихватим? - предложил Васильев, когда мы вошли в помещение штаба. Он отворил какую-то дверь. - Заходите.
      - А, прибыл. - Заместитель командира полка подполковник Крюков тепло поздоровался со мной. - У Ивана Захаровича был?
      - Не был он еще, товарищ гвардии подполковник. - Васильев выдвинулся вперед. - Есть такое предложение, чтобы нам с вами предварительно поговорить с командиром. Как вы на это смотрите?
      - Положительно. - Крюков посмотрел на меня. - Полк офицерским составом укомплектован полностью. Это тебе не сорок второй год. Так что посиди здесь немножко.
      Я остался один в кабинете. "Это тебе не сорок второй год!" - сказал замполит. Это проглядывало во всем. И в спокойной уверенности Васильева и Крюкова, и в размеренных движениях хлопотавших на территории солдат. Что-то новое, особенное заметил я за эти короткие минуты пребывания в полку. Догадка, что же это новое, пришла уже в ближайшие дни. Раскусили врага! Научились воевать!
      Вошел Комаров.
      - К тебе послали, чтобы не скучал. Решают на высшем уровне - кого послать учиться?
      Это уже выглядело неприятно. Кому-то из-за меня придется уходить.
      - Иван, может, мне завернуть обратно?
      - Не валяй дурака! Все равно кого-то хотели послать.
      Просунув голову в дверь, Васильев кивнул мне. Я доложил поднявшемуся при моем появлении командиру полка о своем прибытии в часть для прохождения дальнейшей службы.
      - Мы с вами не служили, и я вас не знаю. Правда, товарищи, - гвардии подполковник Кузьменко показал на Крюкова и Васильева, - рекомендуют назначить вас командиром батареи. Но батарей у нас сейчас свободных нет. Начальником разведки обратно в ваш дивизион. Согласны?
      - Согласен, товарищ гвардии подполковник!
      - Тогда приступайте. Приказ будет сегодня, - Кузьменко встал и прошелся по кабинету. Настоящий кадровый военный. Решительные черты лица, короткая прическа, туго затянутый ремень гимнастерки, скупые движения рук. - Люди немного устали после боев. У многих близко семья, родственники, знакомые. Надо их повидать и отдохнуть. - И он посмотрел на радостно заулыбавшихся Васильева и Крюкова. - Мы прибыли в Москву не потому, что нас разбили! Нет! Полк полностью сохранил свою мощь и готов, хоть сейчас, к любому бою.
      Уже только по этим словам можно было понять, как гордится Кузьменко своим полком.
      - Поэтому за короткий срок, который мы будем находиться здесь, полк укомплектуется до штата и снова на фронт. Думаю, что новые задачи, которые перед нами поставят, окажутся не менее почетными и ответственными, чем те, что мы выполнили... Можете идти, - заключил командир полка.
      Так же втроем вернулись обратно в дивизион. Теперь уже и я был полноправным членом этой боевой семьи. Васильев всю дорогу дотошно расспрашивал, а потом начал поддразнивать - как это я вдруг взял и удрал от молодой жены? Отстал он только тогда, когда я дал твердое обещание познакомить всех с Таней.
      - Ну, расскажи теперь, чему ты научился в тылу! - сказал Васильев, когда мы все уселись в его кабинете. Сколько я мечтал об этом!
      Но тут вошли Чепок с Бурундуковым. Снова радостные восклицания. Если я и надеялся на подобную встречу с Чепком, то, по правде говоря, Бурундуков меня удивил. Он тоже широко распахнул объятия и всем своим поведением показывал, что очень рад встрече. Заставив показать раненую ногу, он долго сокрушенно качал головой и, наконец, сказал:
      - Теперь ты должен быть поумелее. После тебя уже двое побывали на должности начальника разведки - не справились.
      Я был ему очень признателен за такие слова.
      Наконец мне удалось начать свой рассказ. Сразу вспомнилось, как Будкин ходил на совещание в училище, о сомнениях артиллериста-полковника и других специалистов, о трудных случаях, которые у нас возникали при определении координат и прочем. Всему этому я противопоставил данные о перспективах наших снарядов, о возможностях вести пристрелку, стрелять прямой наводкой.
      Все это очень понравилось моим слушателям.
      - Интересно! - подвел черту за всех Васильев. - При случае обязательно надо будет все проверить и попробовать.
      Все пошли обедать, а я, отказавшись, заспешил к казарме, где разместились разведчики. Слишком уж не терпелось всех повидать.
      Еще не доходя до казарм, я услышал стук в окно.
      Нахлынувшее при встрече с офицерами чувство, что я вернулся в родной дом, еще больше усилилось. Радостно встретился с ребятами, за исключением нескольких связистов они все были налицо. Рымарь, Федотов, Черепанов, Шилов, Ефанов. Возмужавшие, загоревшие, несмотря на зиму. Все-таки мне очень повезло, что удалось возвратиться на старое место. Разведчики, кажется, тоже были довольны. За этот год орденов и медалей у них поприбавилось, а Федотов уже ходил с орденом Славы.
      - Хорош. Ничего не скажешь! - Я был очень рад, что Федотов оправдал надежды. - Да и повзрослел ты здорово! Помню, ординарцем моим стать рвался?
      - Пистолет нужен? - быстро осведомился Федотов.
      - Неужели есть?!
      - Теперь просто. Какой?.. Парабеллум опять или другой?
      - Лучше бы "ТТ". Парабеллумами, знаешь, теперь сторожей начали вооружать, - сказал я, и все засмеялись.
      - Принести?
      - Неси, если можешь. - Вскоре он вернулся, из-за пазухи он вытянул пистолет в новенькой светло-желтой кобуре.
      - Заяц трепаться не любит!
      Конечно, было чему удивляться.
      ...На этот раз личному составу жилось на формировке куда привольнее, чем в сорок втором году. И если в то время все увольнения из пределов части предоставлялись только в случаях крайней необходимости, то сейчас гвардии подполковник Кузьменко разрешил регулярно отпускать людей в Москву, установив только количество и очередность увольняемых.
      В воскресенье приехали Таня и жена Богаченко - та самая девушка, которая его когда-то посещала. Вместе походили по окрестностям. Потом наши молодые жены побывали в гостях в дивизионе. Таня познакомилась с моими разведчиками, с Комаровым и Васильевым.
      Неожиданно командир полка запретил увольнения. А спустя три дня поступил приказ: на фронт. Поздно ночью отходил от Белорусской-товарной эшелон нашего гвардейского минометного полка. Равномерно постукивали по стыкам рельсов колеса вагонов. Куда на этот раз забросит судьба?
      На другой день поезд прибыл на Московский вокзал Ленинграда. Оттуда своим ходом дивизионы двинулись к северной окраине города и дальше - на Карельский перешеек штурмовать линию Маннергейма.
      В войсках ходила шутливая поговорка, которую пустили сами бойцы: "Остались три невоюющих армии - шведская, турецкая, да двадцать третья советская!"
      И действительно, отразив в самом начале войны все атаки белофиннов, 23-я армия прочно закрепилась на рубежах границы 1939 года. Белофинны засели в мощных оборонительных сооружениях.
      С этого и начал свою информацию гвардии капитан Бурундуков.
      Всего у противника было три мощных оборонительных полосы и между ними ряд промежуточных позиций. Глубина обороны на Выборгском направлении достигала ста километров. Обороняли Карельский перешеек два армейских корпуса и несколько отдельных частей.
      Доложив о состоянии обороны противника, капитан Бурундуков положил на расстеленную на земле плащ-палатку свою карту, испещренную синими знаками, свидетельствовавшими о силе вражеской обороны.
      - А это что за неровные круги? - поинтересовался Комаров, перерисовывая их на свою карту.
      - УРы - укрепрайоны! - Бурундуков взволнованно задышал. - Так выглядит значительная часть обороны.
      - Какие же они, эти УРы? - Глаза Жени Богаченко выражали крайнюю заинтересованность. - Я еще в финскую мечтал здесь сражаться!
      - Насражаешься! - Бурундуков с усмешкой взглянул на Женю. - Из стали и железобетона! Вот какие. Даже ходы сообщения бетонированные! И по всей глубине обороны в большом количестве надолбы, проволочные заграждения, минные поля. Лицо Бурундукова выражало крайнюю тревогу. - Под Старой Руссой, где были дерево-земляные укрепления, и то сколько сил положили, а тут...
      - Вот это да!.. - лицо Богаченко приняло испуганно-восторженное выражение. - Линия Маннергейма, в общем!
      - Первая линия Маннергейма, за ней вторая, самая мощная, потом третья...
      - Еще под Старой Руссой, - сказал Комаров, - мы убедились, что стрелять нашими обычными снарядами М-13 по глубоко зарывшемуся в землю противнику малоэффективно, а здесь - железобетон!
      - Стрелять по укреплениям будем только тяжелыми снарядами М-20, - сказал Васильев. - Их уже подвозят. Снаряды М-13 будем применять только в случаях открытых контратак противника или по скоплениям живой силы и техники. Есть вопросы?.. Тогда все!..
      Офицеры разошлись по своим подразделениям.
      При первом же разрыве снаряда, далеко в стороне, я от неожиданности скакнул в сторону, как заяц. Раньше и внимания бы не обратил. Сказывалось длительное пребывание в тылу.
      В район наблюдательного пункта вела широкая наезженная дорога, обозначенная на карте. Поэтому даже ночью двигаться было легко. Сама местность, на которой мы сейчас находились, была холмистой, безлесной. Лес был в нескольких километрах кругом, а холмы... являлись громадными узлами обороны, как с нашей стороны, так и с вражеской. Сейчас мы выдвигались на один из укрепленных холмов, занятый нашими подразделениями.