Гвардейские залпы

      - Я, пожалуй, вернусь в дивизион, - кивая на пустые машины, сказал Васильев. - В случае необходимости действуй самостоятельно.
      Я утвердительно кивнул.
      - А это еще что за машина? - Васильев, прищурившись, смотрел в сторону Одера. - "Санитарка". Соседей, что ли? Слишком опасно ей тут разъезжать.
      Юркая санитарная машина, пробираясь между воронками, быстро приближалась. Вот, встретив раненого, она притормозила. Выскочили две девушки. Подхватив бойца под руки, они быстро втащили его через заднюю дверь в кузов. Машина снова двинулась в нашу сторону.
      - Ух, молодчины эти девчата! - Васильев даже ногой притопнул. - Ты видел такое? Ну, скажи?
      Но я, не спуская глаз с машины, молчал.
      В кабине, рядом с шофером сидела Катя. Я ее сразу узнал по золотым волосам. Было лишь непонятно, что могло занести машину из полевого госпиталя на передовую.
      "Санитарка" остановилась, и Катя, выскользнув из кабины, подбежала к нам.
      - Ты жив... - она протянула мне руки. - За переправой ваши сказали, что здесь должно быть много раненых. Давайте мы их заберем, минуя медсанбат. - Она заметила Васильева и мчавшихся к нам батарейцев. - Здравствуйте. Ну, где ваши раненые?
      Это получилось необыкновенно трогательно: девушки-медики, пробившиеся к нам, в самое пекло.
      - Нет у нас раненых, товарищ младший лейтенант медицинской службы! наперебой закричали солдаты, в их голосах слышалась радость. И даже как бы легкое сожаление, что вот никого не увезут с собой эти замечательные девчата. - Все целы и невредимы. Вот в деревне их много...
      - Катечка! - Растроганный Васильев завладел Катиной рукой и попытался поднести ее к губам. - Один я раненный, и в самое сердце...
      - Тогда в деревню! - девушка приветливо помахала нам и вскочила на подножку. - До свидания!.. - Я все-таки успел поймать ее прощальный взгляд.
      Объехав дымящегося "тигра", "санитарка" понеслась по деревне, где к ней потянулись со всех сторон раненые бойцы.
      - Да кем же она вам будет? Откуда? - засыпали меня вопросами со всех сторон.
      - Тоже москвичка. До войны были немножко знакомы. Замечательная девушка.
      - Да уж куда лучше... Славные сестрицы. Сейчас они обратно поедут.
      - Ну, бывайте. - Васильев направился к машинам. Вскоре телефонист снова подозвал меня к телефону. Бурундуков на том конце провода закашлялся, потом невнятно спросил о Васильеве. Я ответил ему, что тот отправился обратно. Бурундуков снова раскашлялся и вдруг совсем неожиданно спросил, как я себя чувствую. Это означало что-то необыкновенное.
      - Что случилось? - спросил я тревожно. Помолчав, гвардии капитан Бурундуков произнес;
      - Пулей в лоб убит лейтенант Богаченко. Я застонал...
      - Ты слышишь? Алло! Почему молчишь? - Я не мог вымолвить ни слова, горло сдавило, боялся вот-вот разревусь.
      С того дня из нашего выпуска остались в дивизионе только мы с Комаровым. И невольно закрадывалась мысль: чей же теперь черед?
      Женю похоронили на берегу Одера. Я долго еще стоял у могилы, утирая мокрое от слез лицо.
      Бой продолжался до вечера и еще несколько дней. До конца измотав свои силы, фашисты прекратили безуспешный штурм плацдарма, так и не прорвавшись ни на одном участке.
      На подступах к Берлину против войск Первого Украинского фронта противник соорудил три оборонительные полосы. Первая или главная полоса проходила по левым берегам рек Одер и Нейсе. Она имела несколько позиций со сплошными траншеями, дотами и дзотами. Глубина ее достигала 5 - 10 километров, а общая глубина обороны составляла 20 - 40 километров.
      Мобилизовав всех стариков и мальчишек и вручив им оружие, издав приказ о расстреле на месте всех, кто попытается отступить, фашисты приготовились защищаться до конца.
      - В этом наступлении, - сказал гвардии майор Васильев на совещании, - есть ряд особенностей и вот какие: во-первых, для прорыва сильной обороны немцев создается крайне большая плотность артиллерии - двести тридцать стволов на один километр фронта. Это в среднем, конечно.
      - Двести тридцать! Это же встать некуда будет. Надо заранее место подобрать, оградить и охрану поставить, - подсказал кто-то из присутствующих.
      Это было и удивительно и даже немножко смешно - охранять пустой участок под будущие огневые.
      - Да, - подтвердил Васильев. - Выберем, поставим охрану, а вскорости и сами переберемся. Теперь дальше. Время переправы через Нейсе нам не определено, но как говорится, "огнем и колесами" - пойдем сразу, как наведут мосты.
      К этому было не привыкать, и все только закивали головами.
      - Ну и последнее. В этой операции будут широко использованы дымовые средства. Весь район боевых действий самолеты закроют дымовой завесой.
      - Дымовой завесой? Это-то зачем? Всю войну без дымов прекрасно обходились.
      - Это все химиков штучки, - как всегда, врезался голос Бурундукова. Газов в войну не применяли, отличиться им не удалось, так теперь дым в глаза решили пустить... Как установки-то наводить будем, если все в дыму закроется?
      Несмотря на серьезность момента, все захохотали.
      - Стоп! - Васильев решительно приподнял ладонь. - Ничего тут страшного нет. - Он посмотрел на меня. - Ты что-то рассказывал о применении дыма на Карельском?
      Я пожал плечами:
      - Это в малом масштабе было. Задымили небольшой участок для роты, чтобы прикрылась, атакуя первую траншею противника.
      - Ну, а видимость-то была какая?
      - Там, где дымили, - никакой.
      - Ну, что я говорю! - взвился опять Бурундуков.
      - Значит, все сделаем заранее. Наведем установки, провешимся, батарейки новые в фонарики вставить надо. Применимся к обстоятельствам, так сказать. Выкладывайте свои соображения, - Васильев взглянул на нас.
      Обсудили вопросы взаимодействия, детальный маршрут и сигналы на случай, если придется двигаться и действовать внутри дымзавесы. Потом разошлись по своим подразделениям.
      Подбирать место для огневых позиций взялся Бурундуков. То ли он не нашел хорошего участка, то ли действительно опасался, что дымзавеса может серьезно затруднить действия батарей, но выбрал он место на самой вершине очень высокой и крутой горы.
      - Никакому дыму и туману сюда не добраться, - горделиво объявил он, после того как установки с трудом преодолели крутой подъем.
      - Где уж там, если машины еле поднялись, - шутили мы, еще не осмотревшись как следует. Но когда разобрались, то ахнули. Как зарываться-то будем? Гора сплошной камень. Настоящая скала!
      Васильев укоризненно взглянул на начальника штаба.
      - Чем ты думал-то? Может быть, сам будешь аппарели выдалбливать?
      В прежние времена, как только Бурундуков попадал в затруднительное положение, он сразу мрачнел, сейчас же только усмехнулся.
      - Ничего, отроют! А то силу некуда девать.
      Ничего другого, как ломать эту скалу, не оставалось. Кругом все удобные участки были уже заняты. Раздевшись до пояса, расчеты весело взялись за ломы и кирки.
      16 апреля в 6 часов 15 минут началась самая мощная за все время войны на Первом Украинском фронте артподготовка. Левый берег дрогнул от обрушившихся на него снарядов. Казалось, земля не выдержит такого удара. В воздухе повисли наши самолеты. Полетели со штурмовиков желтые трассы реактивных снарядов. Одновременно авиация поставила дымовую завесу, простиравшуюся на десятки километров.
      Громадные белые валы со всех сторон обступили высоту, на которой находился дивизион. Они текли мимо, клубясь у нашего подножья. Эти несколько высот, куда не добралась дымзавеса, казались зелеными рифами, выступающими посреди молочного моря.
      - Кто оказался прав? - торжествовал Бурундуков. - Посмотрел бы я на вас там внизу сейчас.
      А внизу грохотали пушки и гвардейские минометы. То и дело из молочных волн вырывались ослепительные трассы залпов других гвардейских минометных дивизионов и полков, уносились в небо и снова ныряли в это бурлящее белое море.
      Васильев, находившийся на НП и тщетно пытавшийся связаться с нами по телефону или рации, - ничего не было слышно, - в конце концов прислал Федотова.
      Улыбаясь и напряженно вслушиваясь, мы тщетно пытались понять, что хочет сказать старший разведчик. В грохоте артподготовки ничего нельзя было разобрать.
      - На, пиши, что ли! - Бурундуков сунул Николаю карандаш и лист бумаги.
      - Батареям подготовиться к форсированию Нейсе, - написал Федотов.
      - Когда? На чем?
      - Мосты наводятся. К 9.00 быть в районе переправы.
      - Стрелять с этих огневых еще будем?
      - Нет!
      Чуть ли не ползком спустившись с высоты, мы форсировали Нейсе еще до десяти часов.
      Выдавая командирам подразделений листы карт нового района боевых действий, Бурундуков вдруг торжественно объявил:
      - К Цоссену выходим! Знаете такой?
      Большинство офицеров отрицательно покачали головами.
      - Вот здесь расположится мой штаб при следующем перемещении дивизиона. Бурундуков ткнул пальцем в карту и самодовольно рассмеялся, - В Цоссене до последних дней находился германский Генеральный штаб, а теперь будет мой!
      Все-таки рассмешил. Действительно, неплохое место подобрал он для своего штаба, состоящего из писаря да делопроизводителя. Ну, еще шофера штабной машины к ним можно бы приплюсовать.
      Итак, мы будем участвовать в штурме Берлина. Солдаты ликовали. Исписав все снаряды на установках надписями: "Даешь Берлин!", "Смерть Гитлеру!" - расчеты принялись за штабели и там все расписали. Ведь от Цоссена до Берлина оставалось всего пятнадцать километров.
      В таком-то праздничном настроении и застали дивизион прибывшие гвардии подполковник Кузьменко и Крюков.
      - Художники, - буркнул Васильев, заметив надписи на снарядах. Я не мог понять, что его рассердило. Но уже через минуту все стало ясно.
      Полк снимался с Берлинского направления и перебрасывался на левый фланг фронта к Герлицу и Дрездену, где создалась какая-то опасность.
      Приказ есть приказ! Вскоре, осторожно объезжая двигавшийся навстречу нескончаемый поток войск, батареи двинулись обратно на юго-восток.
      На автостраде обошли растянувшийся на много километров гвардейский казачий корпус. Бравые рубаки тоже двигались на юг охранять фланг фронта. Неторопливо цокали по асфальту копыта коней, поскрипывали повозки. Очевидно, казаки, как и гвардейцы-минометчики, считали, что война для них, в основном, кончилась.
      - Привет богиням артиллерии! - крикнул какой-то белобрысый казачок. Было приятно, что даже гордые казаки признают "катюши", и установки чуть замедлили ход, чтобы люди перебросились несколькими словами с кавалеристами.
       
      Глава десятая. На Прагу
      Дивизионы расположились на широком многокилометровом участке фронта. Активные действия здесь уже не велись и присутствие противника угадывалось только по отдельным пулеметным очередям и редким разрывам мин. Приближались майские праздники, и личный состав готовился их встречать. Планировался, как всегда, праздничный обед по подразделениям и другие обычные для фронтовой части мероприятия: кинофильм, подарки, и, кому положено, вручение правительственных наград.
      Правда, вздохи сожаления об утраченной, такой реальной возможности войти в Берлин раздавались долго. Васильев и Комаров готовили еще и свой, сугубо личный, праздник. Они ждали гостей, и трофейная малолитражка стояла в полной готовности выехать за приглашенными в полевой госпиталь.
      Правда, на этот раз госпиталь отстоял от дивизиона километров за сто, но что могло значить такое расстояние для Васильева и Комарова, исколесивших многие тысячи километров?
      - Поддерживаем, так сказать, контакт! - очевидно, повторяя слова Васильева, сказал Иван. - Кстати, и эта твоя синеглазая Катя тоже собиралась приехать. Васильев сказал ей, что ты очень ждешь.
      Я был совсем огорошен.
      - С какой это стати жду и почему моя? - Конечно, рад был повидаться с Катей, но уж никому бы в этом не признался.
      Праздничный обед в дивизионе готовился под руководством Ильчибаева.
      - Совсем переменился человек! - Кобзев только руками разводил. - Прямо шеф-поваром стал, да и только. Хоть сейчас его в любой ресторан посылай. Так и шпарит антрекотами да ростбифами всякими. Откуда только научился?
      И верно, Ильчибаев, которого первый расчет выделял обычно кашеварить, так полюбил свое дело, что стал готовить куда лучше полковых поваров. Вдобавок ко всему, он завел себе белый колпак и фартук, которые постоянно стирал и крахмалил. В таком виде, да еще засунув за пояс здоровенный кухонный нож, он любил прогуливаться по дивизиону, возбуждая смех и шутки солдат.
      По совместительству он выполнял и несложные обязанности ординарца командира батареи. Я считал, что и с ними он справлялся отлично.
      - Мать честная, - сказал как-то Васильев, аппетитно обгладывая жареную утиную ножку и рассматривая большой набор разных кастрюлек и сковородок, которые повсюду таскал за собой Ильчибаев. - Ты, Степан, прямо чудеса творишь, да и только. Придется тебя забрать из батареи.
      Я привык к Ильчибаеву и серьезно опасался, что его могут перевести из батареи в повара. А "захватнические штучки" гвардии майора были всем хорошо известны. Поэтому, беспокойно улыбнувшись, сделал шаг вперед.
      - Ничего не выйдет, товарищ гвардии майор. Ильчибаев у нас, как отличный номер расчета, к медали представлен, да и кроме того...
      - Кроме того, он твой ординарец, - продолжил Васильев. - Ладно, шучу. А медали-то, кстати, через меня проходят.
      В эти предпраздничные дни Ильчибаев, возглавив целую группу помощников, что-то разделывал, варил, жарил.
      Снова зашел Васильев, живо интересовавшийся, как идет подготовка к празднику.
      - Обязательно, когда гости приедут, чтобы при колпаке и фартуке был, и чтобы чистые были!
      - Они у него всегда чистые.
      - Все-таки... И нож пусть за пояс заткнет. Ему идет. Показать надо медикам, с кем дело имеют!
      С утра первого мая чуть моросил дождик, но тучи быстро прошли и установился яркий солнечный день. Светлый, тихий и совсем не ратный. Там, в Берлине, шли тяжелые, кровопролитные бои, а здесь, на фланге, никто даже и не стрелял. Одни только разведчики сидели на НП, да в дивизионе с утра крутился Федотов. Пришел поздравить с праздником.
      - Очень правильно сделал, что пришел, - я крепко пожал руку старому другу.
      - А как же! - разулыбался Николай.
      - Пообедаешь в батарее да захватишь с собой. Тут у нас всяких пирогов наготовили...
      - У нас самих есть! - Неожиданно разведчик посерьезнел. - Что я вам сказать хочу. Давайте, пока спокойно, на Одер съездим, на могилку.
      Я уже думал об этом и был очень тронут тем, что разведчики не забыли Женю.
      - Обязательно. При первой же возможности, - пообещал я Николаю.
      В 12 часов дня состоялось торжественное построение. В новом обмундировании, в начищенных сапогах, со всеми многочисленными наградами на груди огневики выглядели впечатляюще.
      Под разученный марш артиллеристов они прошли мимо трибуны, составленной из снарядных ящиков. И хотя у многих "стариков" плохо гнулись натруженные за полвека ноги, все равно это было замечательное зрелище. Марш подразделений возглавляли боевые командиры: офицеры, старшины, сержанты.
      - Да здравствует Первое мая! - кричал с ящиков гвардии подполковник Кузьменко, прибывший на праздник, и громкое "Ура!" разносилось по всей округе.
      По случаю праздника сняли взыскание с Комарова, наложенное за неудовлетворительную строевую подготовку.
      Взыскание Иван получил совсем неожиданно.
      В марте в полку вручали ордена и медали особо отличившимся в боях на Сандомирском плацдарме и под Краковом. В числе их был и Комаров.
      Однако из-за какой-то погрешности в наградном листе орден ему в тот день не вручили. А через неделю, когда ошибку исправили, ему приказали для получения награды выехать в штаб фронта. Там он и совершил оплошность.
      Награды вручал старый заслуженный маршал, приехавший по делам из Ставки. По алфавиту награжденные подходили к маршалу, принимали награду, отвечали на поздравление и отходили. Сказать про Комарова, что он просто хороший строевик, - это слишком мало. Направляющий парада 7 ноября 1941 года, он словно был рожден для того, чтобы носить военную форму. И вот на глазах изумленных офицеров и генералов штаба фронта, приняв награду от маршала, он при отходе повернулся через правое плечо.
      - Через правое плечо? - машинально переспросил Васильев, слушавший очень внимательно доклад Комарова.
      - Он мою левую руку задержал, - пытался оправдаться Иван.
      Но Васильев во всех случаях признавал только факты:
      - Сделал тебе кто-нибудь замечание?
      - Нет... Только по дороге из штаба какой-то генерал встретил и повернул кругом раз двадцать.
      - Маршал Конев был там?
      - Был. Сидел в стороне, положив нога на ногу.
      - Ну, все! Объявляю вам, товарищ гвардии старший лейтенант, строгий выговор, - решительно произнес Васильев.
      И теперь обидное взыскание было снято.
      Приехали и долгожданные гости. Поразмыслив, Васильев привел их к обеду в батареи. Солдаты радостно встретили медиков. Многим из них и разговаривать-то не приходилось с женщинами чуть ли не с самого начала войны. И сейчас батарейцы всеми силами старались заслужить расположение гостей. В свою очередь, и те были очень внимательны с воинами. Катя, как всегда, выделявшаяся красотой, обаятельностью, для каждого находила и теплую улыбку и хорошее слово. Не спускал с нее глаз и я. После обеда разошлись побродить.
      За Одером разведчики где-то раздобыли несколько новых мячей, один из них я преподнес Кате. И вот, постукивая мячом о землю, мы весело брели вдвоем по чуть заметной тропинке вдоль опушки леса.
      Вдалеке на юго-западе зеленели отроги Карпат, выше они отливали золотыми бликами горных лугов. Серебристо-голубые вершины тонули в солнечной дымке.
      Я чувствовал, что Катя совсем пленилась горным пейзажем. И вдруг повернулась ко мне с улыбкой:
      - А ваш полк, случайно, не попадет в эти горы? Ведь вас то и дело куда-то бросают!
      - Все может быть.
      - Хорошо бы. Если окажетесь там, я обязательно к тебе приеду. Всеми правдами и неправдами вырвусь. Хотя бы на своей "санитарке". И пойдем с тобой по горам. Будем карабкаться по тропкам, перебираться через ручейки, пить из них прозрачную холодную воду. Замечательно!.. В этом краю, наверное, и люди должны быть сильными, красивыми. Повидать бы, как живут... И цветов я наберу, и сплету два венка... Ну, чего ты молчишь?
      Что я мог ей сказать? Только то, что не имею права идти с ней в горы, да и сейчас, пожалуй, вместе находиться не стоило бы. Слишком она мне нравилась, и уже не просто как товарищ, землячка.
      - Все о своей батарее думаешь? - весело продолжала Катя. - А живая Катюша с тобой рядом. Может быть, тебе это имя слишком надоело? - и она лукаво заглянула мне в глаза.
      Нет! Больше скрывать от Кати, что я не свободен, было нельзя.
      - Почему надоело?.. Очень нравится, - глухо выдавил я. - Я даже жену просил дочку Катей назвать, если без меня родится...
      Кажется, она даже вскрикнула от удивления, и мы долго шли молча.
      - Вот уж никогда не думала, что ты можешь быть женат. Тебе ведь и двадцати еще двух нет. Когда же ты успел?
      Я стал ей рассказывать о заводе и своей встрече с Таней. Катя внимательно слушала.
      - А мне ведь еще тогда, в Выборге... - Она не докончила, отвернувшись на миг. - Ну, да ладно. Хватит об этом. Давай возвращаться.
      И прошла вперед. Я смотрел, как легко замелькали ее длинные красивые ноги. Вот она перескочила через небольшую воронку, потянулась и сорвала с куста пушистую веточку...
      Поздним вечером мы провожали девушек. Степенно поддерживая под руку Валерию Николаевну, прогуливался по дороге перед машиной гвардии майор Васильев.
      В стороне что-то горячо доказывал Вале Иван Комаров. Оживленно беседовала с группой солдат Катя. Наконец, попрощавшись со всеми, повернулась ко мне.
      - Ну, до свидания, - и протянула руку. Я заставил себя взглянуть ей в лицо, в ее синие слепящие глаза. "Наверное, не придется больше встретиться", грустно думал я.
      Она только кивнула, словно прочтя мои мысли. "Олимпия" вырвалась на дорогу к автостраде и направилась в сторону Бреславля.
      Внезапный срочный вызов на совещание к командиру полка встревожил всех: "Зачем? Что еще там могло произойти? Неужели капитуляция?"
      Видный и всегда подтянутый, гвардии подполковник Кузьменко на этот раз выглядел как-то особенно торжественно. Но слова его прозвучали резко.
      - В столице Чехословакии - Праге - восстание. Наши дорогие братья обратились к Советской Армии за помощью. Полк выступает для освобождения Праги.
      Предстоял еще один, и, без сомнения, славный рейд.
      - Буду встречать батареи у поворота с автострады к городу Бунцлау, где захоронено сердце великого русского полководца фельдмаршала Кутузова. Кто придет первым, первым и получит боевую задачу. Выполняйте! - заключил Иван Захарович.
      Командиры батарей стремглав бросились к своим машинам.
      - Тревога!.. Моторы! - такую команду я громко выкрикнул своей батарее. Расчет мой был прост. Пока другие батареи начнут грузить все свое имущество, которым порядком обросли, наша уйдет вперед и первой вступит в бой. Установки начали медленно выходить на шоссе.
      Солдаты на ходу запрыгивали в медленно движущиеся машины. Вот и Ильчибаев вскочил с одним карабином. Все его кастрюльки остались на месте.
      - Пункт назначения: поворот с автострады на Бунцлау! - крикнул я Кобзеву, оставшемуся собирать батарейное имущество.
      Двигаться по широкой и прямой автостраде было легко. Временами я высовывался и спрашивал у Меринкова, все ли идут установки.
      - Идут! - отвечал Виктор Меринков, следивший за нашей маленькой колонной.
      И Царев нажимал на скорость.
      Остался в стороне дымящийся Бреславль. Через два часа напряженной езды слева показался широкий поворот. Там стояли офицеры, встречающие свои части. Среди них был и Кузьменко. Завидев батарею, командир полка довольно взглянул на часы. Вскоре подошли и другие машины.
      Отдав воинские почести памятнику великому полководцу, дивизионы направились дальше. К линии фронта торопливо двигались и другие части.
      Утром 7 мая 1945 года артиллерия наступающей группы войск открыла огонь. После залпа "катюш" нечасто забили ствольники. А вот уже Васильев поднял руку. Сейчас будет дан залп, означающий конец артподготовки и начало атаки механизированных частей.
      - Огонь!
      Шесть лет изнывали чехи и словаки под фашистским гнетом и теперь они с ликованием встречали своих освободителей. К дороге, ведущей на Прагу, высыпали жители прилегавших городов и поселков, они восторженно кричали:
      - Ура! Наздар!
      Летели букеты цветов. Растроганные такой встречей, солдаты тоже не оставались в долгу и бросали чехам разные сувениры. Напряженный и стремительный марш. Стучали гусеницы "тридцатьчетверок", шуршали шины "катюш".
      На Прагу!
      Где-то за Ческа Липой дивизион остановился на короткий привал помыться и перекусить. Остановились прямо в поселке, съехав только на кромку дороги.
      Радостные жители обступили солдат.
      Надо сказать, что давно, еще под Ржевом, политработники достали куски алой ткани. Их раскроили, и Юра Черепанов старательно вывел на них самые дорогие надписи: "За Родину!", "Смерть немецким оккупантам!", "Вперед, на Запад!" и другие. Эти транспаранты нашили впереди на чехлы боевых машин, и с ними дивизион прошел всю войну. Теперь потемневшие и выгоревшие, местами лопнувшие и зашитые, они были еще ближе и дороже.
      Под восторженные восклицания жителей к нам направлялась большая группа солидных граждан. Впереди шел крупный старик с большими белыми усами. Он торжественно обошел нас с рукопожатием.
      - С чем пожаловали? - спросил Васильев, улыбаясь и крепко пожимая руку старика.
      Оказывается, делегация пришла с крайне важным делом.
      Жителям поселка очень дорога помощь и дружба великого братского советского народа, и они просят на память у воинов один из транспарантов, нашитых на замечательные "катюши". Взамен они принесли красную парчу, и художник с ними, - он сейчас же напишет, такую же в точности, надпись на парче.
      Пришлось отставить котелки. Всех воинов тронула просьба чехословацких граждан.
      - Что ж, дорогие братья, это можно, - сказал за всех Васильев. - А надпись не обязательно такую и по-русски. Можно и по-чешски.
      Снова и с еще большей силой раздались восторженные крики жителей. Пока художник работал, появились чарки.
      - Э!.. Нет! - Васильев, выпив одну чарку, решительно отстранил вторую. Следующую в другой раз.
      Под приветственные восклицания чехов, с ярко сиявшей надписью на чешском языке: "Да здравствует великая дружба советского и чехословацкого народов!" дивизион двинулся дальше, на Прагу.
      Из-за этой непредвиденной, хотя и приятной, задержки мы несколько отстали от других дивизионов и теперь торопились наверстать расстояние.
      Дорога, пролегавшая по равнине, начала подниматься в горы и вошла в небольшое ущелье. Совсем недавно еще здесь проходил бой, валялись разбитые зенитные пушки, которые фашисты использовали как противотанковые. А впереди слышалась артиллерийская стрельба. Миновали ущелье и сразу же увидели, как разворачивается второй дивизион нашего полка. Было хорошо видно хлопотавшего перед фронтом батарей командира второго дивизиона гвардии майора Баранова.
      Баранов начал воевать, как и Васильев, командиром батареи, только это был кадровый офицер. Он умело командовал и батареей и дивизионом и снискал к себе любовь и уважение всех воинов. Вот и в этот момент его установки быстро изготовились к стрельбе, и Баранов поднял руку, чтобы подать команду "огонь!"
      Видимо, противник хорошо просматривал этот район. Сразу же вокруг огневых второго дивизиона встало несколько разрывов и один из них - рядом с Барановым. Взмахнув рукой, чтобы подать команду для открытия огня, он упал...
      Когда мы проехали к более безопасному месту, куда переместился второй дивизион после залпа, тело гвардии майора Баранова, бережно обернутое плащ-палатками, уложили на машину.
      Ранним утром 8 мая 1945 года, вслед за двигавшимися полным ходом колоннами механизированного полка, дивизионы вошли в небольшой чешский поселок. Танки, спешившие на помощь осажденной столице, прошли дальше, а батареи медленно съехали за обочину шоссе.
      - "Катюши!" - восхищенно переговаривались меж собой жители поселка.
      Установки выстроились в ряд.
      - Снять чехлы! - раздалась команда. - Угломер!.. Прицел!..
      Направляющие высоко поднялись, готовые к открытию огня.
      Пока отрывали могилу, кто-то подошел к местным жителям и попросил цветов.
      - Для погибшего командира, - пояснил он.
      Жители разбежались по своим цветникам.
      Гвардии подполковник Крюков произнес прощальную речь. Затуманившимися от слез глазами в последний раз смотрели солдаты на своего командира.
      - Памяти гвардии майора Баранова, дивизион... огонь!
      Снаряды понеслись далеко вперед, где еще находились остатки сопротивляющегося врага.
      Пыль, поднявшаяся от залпа высоко в небо, оседала на могилу и вокруг...
      Прощальный траурный залп оказался и последним залпом полка, потому что война кончилась. Танки и артиллерия перемалывали последние очаги сопротивления врага, и "катюши" уже можно было не вмешивать.
      Воины стояли у могилы...
      Но надо было спешить к Праге. Батареи начали вытягиваться вдоль шоссе. Вместе с колонной механизированного полка дивизион вошел в Прагу.
      Командир механизированного полка прямо на площади произнес речь, а после подошел ко мне. Это был Смирнов - комбат из-под Красной Поляны. Вот когда пришлось нам с ним встретиться.
       
      Глава одиннадцатая. Отгремели бои
      Отгремели бои. Умолкли и "катюши". Они внесли свой полновесный вклад в дело победы над фашистскими захватчиками.
      На первом этапе войны, когда, скажем прямо, танков и самолетов у нас было маловато, летучие батареи и дивизионы "катюш" своими сокрушительными налетами уничтожали живую силу и технику наступающего врага, нанося ему неисчислимый урон.
      Велика была их роль и в наступательных боях. Гвардейские минометы громили отступающие колонны гитлеровцев, отсекали им пути отхода, срывали контратаки. Тяжелые снаряды разрушали самые мощные оборонительные сооружения.
      Теперь почищенные, свежевыкрашенные, они тихо и гордо проезжали по улицам европейских столиц. После Германии и Польши побывали в Чехословакии и Венгрии. А 24 июня полк Кузьменко оказался под Веной. И когда в Москве гремели залпы и развевались знамена в честь великой победы советского народа, в Вене тоже был свой большой праздник.
      Командующий Центральной группой войск маршал Конев отвел для торжества ни больше ни меньше, как старинный дворец австрийских императоров. Дворец Франца-Иосифа - так он назывался.
      "Хорошо воевали - хорошо и отдыхать должны!" - сказал маршал.
      Это было действительно прекрасное здание.
      И, конечно, не думали не гадали старые стены дворца, что им придется принимать таких необычных гостей.
      Немало потрудились портные Будапешта, Праги, Вены над парадными мундирами советской гвардии. Казалось, старые императоры и герцоги удивленно взирали на победителей из своих золоченых рам.
      Рдели знамена, сияли победоносные ордена на мундирах. Светились и лица победителей.
      Не подкачал на этот раз и Военторг. В банкетном зале красовались не надоевшие всем узкие трофейные бутылки, а особая московская с традиционной белой головкой. Столы ломились от снеди.
      В танцевальном зале гремел оркестр. "Катюша" и "Любушка" сменяли друг друга. И, конечно, венский вальс! Ну как было не станцевать его на родине Иоганна Штрауса, в том зале, где он дирижировал когда-то оркестром. И скользили каблуки гвардейцев по навощенному венскому паркету. Скользили, лихо притопывали. Ведь для многих это был первый в жизни бал.