Пролог

Теннесси, 1863 год

В тылу конфедератов

При первом же едва слышном шорохе Хантер Мак-Кракен резко вскинул голову.

Инстинктивно нащупывая револьвер, он обшарил прищуренными глазами густой кустарник. В просвете мелькнул ненавистный серый цвет, звук подков внезапно заполнил тишину — настоящий барабанный бой, предвестник смерти, — потревоженные ветки качнулись с оглушительным шелестом. До предела натянутые нервы сдали, и Хантер метнулся в подлесок. Он бежал, напрягая силы, втягивая сырой воздух со свистящим натужным звуком, углубляясь в заросли и едва заботясь о направлении. Его жизнь зависела сейчас от его выносливости и быстроты.

Несмотря на немалую скорость бега, ноги в мягких кожаных сапогах касались земли неслышно, словно скользили сквозь травы и кустарник, каждый раз чудом избегая столкновения с поваленными стволами, перемахивая через валуны и бурелом. Время от времени случайная ветка с силой хлестала по лицу или горлу, оставляя царапины, мгновенно начинавшие кровоточить и вздуваться, розовыми валиками выделяясь на влажной горячей коже. По вискам одна за другой катились капли пота, между лопатками, казалось, струился целый поток. Но все это были мелочи, которые можно и не замечать. Двигаться, двигаться — вот что сейчас важнее всего.

Когда Хантер наконец позволил себе отдышаться, привалившись к дереву, сумерки уже по-хозяйски расположились в чащобе. Жара и не думала спадать, влага пропитала все вокруг, липла к коже, насквозь промокшие от пота кожаные штаны напоминали нагретую промасленную ветошь, внутри которой тело буквально варилось в собственном соку. Хантер старался не обращать внимания на целый букет неприятных ощущений: в конце концов его одежда служила наилучшей маскировкой, сливаясь с окружающим в надвигающемся сумраке. Измученный и голодный, он с жадностью впился зубами в кусок вяленого мяса, проглотил его полупрожеванным, запив из фляжки затхлой, до отвращения теплой водой, которую никак не удавалось заменить свежей. Спать хотелось отчаянно, но цель, к которой он стремился, была еще слишком далека — не менее пяти дней хорошего хода. И это в том случае, если судьба не припасла никаких неприятных сюрпризов.

Отерев рот тыльной стороной ладони, Хантер закрепил почти пустую фляжку на поясе, посмотрел вниз и пошевелил пальцами ног, которые торчали сквозь протертую насквозь кожаную обувь. Проклятие! Он не удивился бы, обнаружив волдырь буквально на каждом! А что за вонь! Его не оттереть в горячей воде и за пару часов, даже если извести целый кусок мыла! Ничего странного: ему приходилось спать и в сточных канавах, и под заплесневелой от сырости корягой, а животных, убитых, чтобы поесть, потрошить так быстро и небрежно, что от каждой добычи что-то оставалось на одежде. Видит Бог, он смертельно устал от всего этого.

Хантер помотал головой, отгоняя неуместные мысли, бессознательно нащупал пакет, зашитый под одеждой, и решительно оттолкнулся от дерева. Будь рядом случайный свидетель, он не заметил бы и следа слабости на его лице, только упрямую решимость, только намерение выполнить свою задачу до конца или умереть. Именно так и был настроен Хантер Мак-Кракен.

Однако ему удалось сделать не более сотни шагов. Впереди, там, где лес расступался, давая место небольшой поляне, был виден сквозь поредевшие стволы желтый язык пламени, вокруг которого сгорбилось в дремоте несколько сидящих фигур. Отблеск костра выхватывал из темноты фургон с провиантом.

В первое мгновение Хантер покрылся ледяной испариной, потом медленно отступил в чащу, откуда так стремительно выскочил несколько секунд назад. Понимая, что где-то поблизости должны быть часовые, он весь превратился в зрение и слух, намереваясь бесшумно их миновать. Первое побуждение — расправиться с неприятельскими поставщиками — было им безжалостно подавлено: он направлен в тыл конфедератов не для того, чтобы помешать поставке продовольствия и медикаментов, а для того, чтобы доставить секретное донесение. Ему и без того пришлось прервать немало жизней, чтобы продвинуться туда, где он теперь находился.

Шаг за шагом он осторожно двигался вокруг поляны, стараясь проникнуть взглядом в густеющий мрак. Левее обнаружилась пара часовых, которых он вовремя заметил и обошел, нырнув под навес из низких ветвей и опустив их за собой медленно и бесшумно. За этой надежной завесой он выпрямился… и почувствовал прикосновение к горлу холодной стали ружейного дула, сопровождаемое щелканьем взводимого курка.

— Сма-атри-ка, что тут у на-ас… — протянул, словно пропел, голос с безошибочно отличимой гнусавостью, свойственной большинству южан.

Рука Хантера поползла к револьверу, потом, помедлив, нащупала рукоять ножа. Если был хоть один шанс не потревожить остальных, им нельзя было пренебрегать.

— Не де-оргайся, синебрюхий! — продолжал конфедерат презрительно.

Против воли, услышав оскорбительное прозвище, Хантер напрягся, но заставил себя сохранять хладнокровие. «Господи, да простится мне эта смерть!» — взмолился он мысленно. Как обычно, случившееся заняло не больше времени, чем вспышка молнии. Левая рука вцепилась в ружье, надежно заклинив курок. Правая метнулась вперед, нацелив лезвие между ребрами конфедерата. Хантер с такой силой всадил нож и рванул его вверх, что тело солдата приподнялось в воздух. Треснула реберная кость, ни звука не сорвалось с губ, только что усмехавшихся так пренебрежительно.

Стараясь не смотреть в лицо убитому, Хантер осторожно опустил тело на траву, вытащил нож и вытер лезвие о штаны. Потом он методично обыскал убитого и добавил все, что нашел, к своим скудным припасам. Особого внимания заслуживали бумаги, которые Хантер запрятал поглубже. Все это время он ни на минуту не спускал глаз с неприятельских солдат, по-прежнему сидевших у костра, но, когда тело убитого уже начало скользить по склону, он невольно бросил взгляд на лицо своей жертвы. Лунный свет озарил широко раскрытые глаза, полные запоздалого ужаса, губы, искривленные в безмолвном крике, и — к великому ужасу и сожалению Хантера — гладкий юный подбородок, еще не знакомый с бритвой.

Глава 1

Вашингтон. Пять дней спустя

Чалый жеребец остановился на полном скаку, на мгновение поднявшись на дыбы и веером разбросав из-под копыт в стороны мелкие камешки и комья слежавшейся пыли. Верховой соскользнул с седла едва ли не раньше, чем передние ноги чалого коснулись земли, и так уверенно зашагал вверх, по полумесяцу белой лестницы, как будто этот роскошный особняк принадлежал ему. Не обращая внимания на грязные следы, остающиеся на плюшевом ковре, не удостоив и взглядом лакеев, попытавшихся было остановить его, а просто раздвинув их плечами, он проследовал дальше, в глубь залы, туда, где группа разодетых гостей только начинала рассаживаться вокруг роскошно сервированного стола. Рокот беседы смолк, и удивленные глаза со всех сторон уставились на того, кто позволил себе столь бесцеремонное вторжение. Кое-кто из деликатных дам не сумел удержать возгласа возмущения — до того внешность нежданного гостя не соответствовала настроению собравшихся, до того она тревожила и подавляла.

Полковник Ричард Кавано, повернувшийся в наступившей тишине к вошедшему, тотчас двинулся ему навстречу. Черты лица полковника разом обострились, всякий след любезной улыбки исчез. Он шел таким широким, нетерпеливым шагом, что, сам того не замечая, волочил за собой девушку, упрямо не желавшую отпустить его локоть.

Когда они встретились в центре залы, вновь прибывший замер в неподвижности, в полном соответствии с уставом, глядя поверх плеча полковника Кавано. Его приветственный жест был безукоризненным, рука вытянулась вдоль бедра не раньше, чем был получен ответ. Все это время в помещении царила тишина.

— Это вы, Мак-Кракен? — спросил полковник, всматриваясь. — Надеюсь, я не ошибся?

Бледная тень улыбки коснулась сжатых губ капитана и исчезла раньше, чем была замечена.

— Так точно, сэр, вы не ошиблись, сэр.

— Вольно, капитан, вольно! — махнул рукой Кавано, невольно качая головой: он едва узнавал своего подчиненного. — Ну и вид у тебя, сынок! Тысяча чертей, ты похож на разбойника с большой дороги!

— Папа, что за выражения! — ахнуло трепетное создание, по-прежнему цеплявшееся за его локоть. — И потом, наши гости все это видят! Я настаиваю на том, чтобы ты занимался делами где-нибудь в специально отведенном месте.

Кавано не обратил на дочь ни малейшего внимания.

— Что, черт возьми, довело тебя до такого состояния, сынок?

— Долго рассказывать, сэр.

Мак-Кракен слегка повернулся, позволив своему взгляду на пару секунд встретиться со взглядом старшего по званию, и вновь вернулся к созерцанию некой точки за плечом полковника. Этого короткого взгляда было достаточно, чтобы Кавано понял, чего стоило молодому офицеру появление в его доме, сумел мысленно увидеть мелькающее лезвие, услышать выстрелы, крики ярости и боли, вдохнуть запах свежепролитой крови, едкий пороховой дым и тошнотворную вонь горелой человеческой плоти. Тот, кто стоял сейчас перед ним навытяжку, выглядел безупречно вымуштрованным, и все же в нем таились буйство, неистовство, пусть укрощенные, но не уничтоженные окончательно. Человек чести, брошенный в безумие войны, он оказался разрываем меж правилами, принятыми в цивилизованной жизни, и законом джунглей, постоянно находясь под угрозой навсегда остаться за чертой, где царит лишь сила, и быть ею отделенным от прочего, цивилизованного человечества.

Девушка между тем надулась из-за выказанного ей невольного пренебрежения.

— Что ж, сынок, — сказал Кавано, — отложим рассказы на потом, кроме одного, самого важного.

— Насколько я помню, сэр, мне еще ни разу не пришлось услышать «можешь быть свободен», пока не было рассказано все до последнего слова.

Кавано не мог не улыбнуться. Мак-Кракен протянул ему пакет рукой, наспех перевязанной грязным бинтом.

— Папа, ради Бога, не сейчас!

Девушка переводила негодующий взгляд с одного на другого, что не помешало ее отцу принять пакет и нетерпеливо сломать печати. Тогда она издала звук, напоминающий фырканье раздраженной кошки.

— В мой день рождения!..

— Ничего не поделаешь, девочка… — рассеянно утешил полковник, надрывая конверт.

Он извлек бумаги и погрузился в чтение. Так бесцеремонно отстраненная, девушка перенесла свое недовольство на того, кто явился причиной досадной паузы в празднестве, — на капитана Мак-Кракена. Он выглядел ужасно, ужасно! Настоящий дикарь, увешанный оружием, словно атрибутами варварства, покрытый грязью и даже… даже кровью! Сморщив нос с неприкрытым отвращением, девушка демонстративно прижалась к отцу, как бы стараясь укрыться от неприглядного зрелища.

— Отпусти же его скорее, папа! Он весь в грязи, — прошипела она.

Мак-Кракен прекрасно слышал намеренно обидные слова, но лишь тень скользнула по его лицу.

— Веди себя, как подобает леди, Сэйбл, — все так же рассеянно откликнулся отец, не поднимая глаз от бумаг.

— И от него плохо пахнет!

— Сэйбл!

Девушка умолкла, но в отместку раскрыла веер с громким хлопком и начала яростно им обмахиваться.

Капитан понимал, как он выглядит, и не нуждался в том, чтобы ему напоминала об этом разряженная пустышка. Ей ли было понять, как зудит и ноет каждая царапина, каждый волдырь, каждый кусочек грязи и каждая капля пота на его теле! Ему приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не поддаться желанию выскочить отсюда и плюхнуться в ближайшую лужу. Если бы его мать случайно оказалась среди женщин, смотревших сейчас на него, или хотя бы узнала о том, что он позволил себе предстать перед ними в подобном виде, она наверняка умерла бы от стыда. Впрочем, не нарушение условностей беспокоило его. Условности! Его путь от Теннесси был настоящей гонкой с дьяволом, он устал так, что едва держался на ногах, он умирал от голода, не мылся и не брился Бог знает как давно. Он повидал столько и столько сделал — малая часть заставила бы весь выводок леди попадать в обморок от ужаса, узнай они… Но они не узнают, он не позволит себе сломаться сейчас, на глазах у всех.

Чтобы как-то пережить паузу, казавшуюся бесконечной, Мак-Кракен разрешил взгляду скользнуть по дочери полковника. Пожалуй, он слишком ей польстил, назвав девушкой, скорее она была едва созревшим, чуть угловатым подростком, еще не утратившим детской пухлости и не обретшим, женской округлости форм. Но уже сейчас в ней чувствовалось обещание будущей красоты. Впрочем, подумал Мак-Кракен не без ехидства, с таким количеством желчи и такой готовностью ее изливать этот плод скорее всего увянет, не успев расцвести. Ее роскошный наряд был неуместно женским, слишком взрослым, и прежде чем отец одобрил его, ей, должно быть, пришлось немало потрудиться. Все в ней изобличало избалованного ребенка: капризный поворот тщательно причесанной головки, надменное пожатие плеч, раздраженное постукивание атласной туфельки — все это так и кричало о том, что весь мир вертится вокруг нее одной. Мало того, у нее еще хватало нахальства бросать на него возмущенные взгляды!

Наконец полковник сложил письмо и сунул его в пакет. Мак-Кракен продолжал смотреть поверх его плеча.

Ноги его были слегка расставлены, руки соединены за спиной, подбородок вздернут — поза образцового военного, хотя его заметно шатало от усталости. Поразительно, подумал Кавано с восхищением, этот парень, можно сказать, переплыл кровавую реку, чтобы добраться сюда, и у него хватает сил соблюдать армейский протокол! Это означало, что капитан все тот же, несмотря на внешние перемены, так бросающиеся в глаза.

— Следуйте за мной, — приказал он, переходя на официальный тон. — Мне придется написать рапорт относительно этих бумаг. Есть хотите?

Словно отвечая на эти слова, в животе у Мак-Кракена громко забурчало. Тот ничем не выдал смущения, сохраняя полную неподвижность.

— Но, папа! — воскликнула Сэйбл, которую полковник ласково, но решительно отстранил.

Оба офицера обернулись, успев сделать лишь пару шагов к двери. Девушка стояла, пылая негодованием, вертя в руках закрытый веер.

— Ах да! Прошу прощения. Капитан Хантер Д. Мак-Кракен — моя младшая дочь…

— Я не имею ни малейшего желания быть ему представленной, и ты знаешь это, папа! — Сэйбл не удостоила ответом поклон капитана, в который тот вложил хорошую порцию насмешки. — Этот человек испортил мне весь праздник! Никто не смеет лишать меня дня рождения, ни при каких условиях!

Она топнула ногой, и Ричард Кавано испустил вздох, взглядом как бы говоря капитану: ну что с ней поделаешь! Он понимал, что происходящее — дело его собственных рук, плод многолетнего поощрения каждого каприза Сэйбл и ее старшей сестры Лэйн, но полковник знал, что и впредь не сможет отказать им ни в чем, что у него просто не хватит духу для этого. Так уж повелось с того самого дня, как девочки лишились матери.

— Ну-ну, моя тыквочка! — сказал он примирительно, запечатлевая отеческий поцелуй на лбу дочери. — Разумеется, твой день рождения очень важен, но пойми, где-то умирают люди, и я должен повиноваться долгу.

С этими словами он оставил дочь и поспешил к двери.

— Долг! Все дело в этой войне!

Девушка надула губы и еще раз топнула ногой, нимало не беспокоясь, что тем самым нарушает образ благовоспитанной молодой леди. Она проследила взглядом за своим щегольски одетым отцом, бок о бок с которым шагал неописуемо грязный капитан Как-бишь-его. Однако кислое выражение недолго портило хорошенькое личико Сэйбл Кавано. Вновь заиграла музыка. Несколько офицеров — знатных и богатых молодых людей — окружили ее, горя желанием заключить в объятия и увлечь в круг танцующих.

Капитан между тем последовал за полковником в вестибюль особняка, к двери его домашнего кабинета. Дочь Кавано улетучилась из его мыслей сразу, как только исчезла с глаз. Где-то и впрямь умирали люди. Его люди, что было особенно горько.

Некоторое время спустя, опустошив вместительную тарелку и поставив ее на поднос отиравшегося поблизости лакея, Хантер почувствовал себя значительно лучше. Прежде чем лакей испарился, капитан успел ухватить с подноса хрустальный графинчик виски и намерен был отдать напитку должное.

Теперь ничто не тревожило его гордости. Денщик полковника выстирал и выгладил его форму, пока сам Хантер мылся и соскабливал со щек многодневную щетину. Привалившись спиной к холодному мрамору колонны, не спеша потягивая крепкий напиток, Хантер чувствовал себя более или менее в ладу с самим собой. Он даже протанцевал один из танцев с Лэйн Кавано. Впечатление, которое он вынес из их короткой беседы, было не самым лестным для старшей дочери полковника: она была той же Сэйбл, только более зрелой.

Краем уха Хантер услышал поблизости воркующий женский смех, призывный полувздох-полустон, и улыбнулся, радуясь за всех тех, кто этим вечером получит шанс коснуться нежной женской плоти.

— Зачем вы мучаете меня? Завтра я отправляюсь на фронт! — взмолился кто-то шепотом.

Должно быть, ответом ему было отрицательное движение головы, потому что послышался глубокий вздох разочарования. «Тебе попалась дразнилка, приятель. Не повезло!» — мысленно обратился Хантер к неизвестному и сделал хороший глоток из своего стакана.

— Из уважения к вам я предлагаю вернуться в комнаты…

— И это все, что вам от меня нужно? — кокетливо прошептал женский голос.

— Вы ведь знаете, что это не так, мисс Кавано!

Хантер насторожился, весь превратившись во внимание, и бесшумно заглянул за колонну, у которой стоял.

— Тогда зачем нам идти в комнаты? — Женский пальчик, обтянутый шелком перчатки, скользнул по рукаву формы вниз.

— Но я… я не ручаюсь за себя!.. — пролепетал офицер, судорожно схватившись за край каменной скамьи, на которой притаилась парочка.

В этот момент Хантер громко и продолжительно прокашлялся. Молодой человек вскочил на ноги и засуетился, поправляя прическу, одергивая форму. В наступающих сумерках была заметна краска смущения на его щеках. Хантер коротким кивком приказал ему пройти в дом.

На лице Сэйбл Кавано ясно выразилось все неудовольствие, испытываемое ею от неожиданной помехи только что начавшемуся флирту. Она поднялась, наблюдая за тем, как ее кавалер исчезает за дверями бальной залы, потом раскрыла кружевной веер, уже печально известный Хантеру, и начала изящно помахивать им над своими обнаженными плечами. Помедлив, она направилась к капитану, преувеличенно и несколько вызывающе покачивая бедрами. Тому едва удалось сдержать рвущееся наружу насмешливое фырканье.

— Мисс Кавано, прошу прощения за то, что вновь мешаю вашим сегодняшним развлечениям.

— Вновь? — переспросила Сэйбл, на секунду наморщив свой гладкий лоб. — Разве мы уже встречались?

Шелковые юбки коснулись носков его сапог. Она подошла гораздо ближе, чем позволяли правила приличия.

— Да, мы встречались, — усмехнулся Хантер. — Не помните? Вы еще сказали, что я весь покрыт грязью и плохо пахну.

— О!

На лице Сэйбл отразилось что-то отдаленно напоминающее смущение. Хантер в ответ с томным видом прикрыл веки и многозначительно повел головой в сторону скамьи:

— Надеюсь, на этот раз вы не против моего общества? Или вы предпочли бы, чтобы из-за колонны появился не я, а ваш отец?

— Ах, это! Это ничего не значило, поверьте. Мне просто необходимо было чем-то заняться.

Бессердечная сучка, подумал Хантер с внезапной злобой. У него безотчетно сжались кулаки от желания раздавить молоденькую дрянь, растереть в пыль.

— Что тебе необходимо, малышка, так это чтобы кто-нибудь задрал твои накрахмаленные юбки и как следует выдрал тебя ремнем по кружевной заднице! — процедил он негромко, но внятно, надеясь, что девчонка услышит.

Она услышала и ахнула, оскорбленная. Однако рука, вскинутая для пощечины, так и не коснулась щеки Хантера. Он остановил ее на полувзмахе и держал брезгливо, зажав запястье между двумя огрубевшими, бронзовыми от загара пальцами.

— Как вы смеете! Папа отдаст вас за это под трибунал!

— Да ну?

Сэйбл забилась, пытаясь освободиться, шипя от злости в трепетных попытках разжать пальцы, казавшиеся ей стальными. Хантер холодно наблюдал за ее усилиями, приподняв черную бровь.

— Итак, мисс Кавано, вам нравится дразнить мужчин, разжигать в них надежду, что им подарят немного ласки накануне отъезда на фронт? На фронт, где они будут сражаться за то, чтобы вы могли оставаться в безопасности и устраивать праздник в день своего знаменательного появления на свет! А знаете ли вы, что играете с огнем?

— Джентльмен не только не позволит себе того, на что вы намекаете, но не станет и думать на эту тему! — начала Сэйбл пылко, но запнулась, когда хмурое лицо Хантера приблизилось.

— Джентльмен уважает леди, помните об этом, — отрезал он. — Только представьте себе, что произойдет, если однажды мужчина, которого вы будете дразнить слишком долго, забудет об уважении к вам и к вашему отцу, если он…

Неожиданно для себя Хантер поддался порыву, чего никогда не случалось прежде. Он резко привлек девушку к себе, дав Сэйбл первый раз в жизни ощутить, что такое близость мужского тела.

— Он просто возьмет то, что ему так беспечно предлагают!

— Нет! Я не думала… Отпустите меня, прошу вас!

Это была мольба не женщины — испуганного ребенка. Но прежде чем руки Хантера разжались, он заглянул в поднятое к нему в мольбе лицо с глазами цвета лаванды. В них метался неприкрытый страх, они были расширенные и влажные, словно глаза оленьей самки, настигнутой хищником. Лавандовые, подумать только! Он хотел всего лишь дать ей урок, пресечь ее слишком фривольное обращение со взрослыми мужчинами, но эти глаза такого странного цвета, полные столь и волнующего, и возбуждающего выражения страха… Он понял вдруг, что и впрямь думает о том, чем пригрозил ей.

— Беги, малышка! — сказал он сквозь зубы, отпуская Сэйбл. — Спрячься за папину спину и оставайся там, пока не подрастешь.

Г лава 1

1868 год

Давно стемнело. Никто из прохожих не обратил внимания на закутанную до самых глаз женскую фигуру, проскользнувшую вниз по улице и исчезнувшую в сумраке аллеи. Она надеялась, что ее примут за одну из служанок, торопящихся домой, и, должно быть, так и случилось. К счастью, никто не мог знать, что ветхая черная накидка скрывает роскошное, платье голубого шелка, отделанное понизу брюссельским кружевом, а у горла — мелкими плетеными розочками, внутри каждой из которых покоилась матовая жемчужина.

Женщина постучала условным стуком. Дверь приоткрылась, выпустив наружу узкий клин желтого света, неожиданно яркого в густой черноте ночи. Подобрав пышные юбки обеими руками, она протиснулась внутрь. Дверь тотчас захлопнулась.

Прислуга, нарезавшая за столом овощи, при виде гостьи тотчас оставила свое занятие и поспешила покинуть помещение.

— Сабелла! — послышался тихий мужской голос. Сильный итальянский акцент и нескрываемая нежность гармонично сплетались в нем. — Значит, это началось?

— Si, Сальваторе. — Сэйбл Кавано повела плечами, позволив капюшону накидки соскользнуть с волос, и принялась беспокойно расхаживать взад-вперед по кухне. — Мне неловко беспокоить тебя в такой час, но роды очень трудные, а от меня нет никакого толку, скорее наоборот — я только путаюсь под ногами… Лэйн велела мне убираться с глаз.

Сэйбл прикусила задрожавшую губу, стараясь удержать слезы, которые до сих пор так и оставались непролитыми. Сальваторе Ваккарелло нахмурил брови, но не сказал ни слова, просто стянул с плеч девушки ветхую накидку и мягко подтолкнул Сэйбл к длинному узкому столу. Небрежно перекинув одеяние гостьи через спинку стула, он занялся приготовлением кофе-эспрессо, в котором, по его мнению, гостья особенно нуждалась.

Сэйбл с тяжелым вздохом повязала фартук и опустилась на стул. Пока она с отсутствующим видом чистила и нарезала овощи, грудой лежащие на столе, Сальваторе поставил перед ней чашку кофе. Сам он уселся напротив и молча кивнул в ответ на ее благодарную улыбку.

— Если бы ты знал, как она изменилась, Сальваторе! На прошлой неделе я видела, как она снимает с веревок выстиранное белье! Та Лэйн Кавано, которую я знала много лет, и помыслить не могла о таком низменном занятии. — Сэйбл подняла чашку, качая головой, с наслаждением сделала глоток и вновь занялась сладким перцем, который нарезала тонкими колечками. — Мне кажется, теперь я только раздражаю ее. Мы спорим о таких глупых, несущественных вещах, и она все время говорит, что от меня никакого толку… ни в чем.

— Не нужно принижать себя, cara mia, повторяя то, что не соответствует истине, — с улыбкой запротестовал Сальваторе.

Она не сознает, думал он, что инстинктивно делает все именно так, как нужно. Вот с овощами, например, она управляется не хуже хорошей кухарки. Он улыбнулся шире, вспомнив, как долго и безуспешно учил этому своих помощников.

— Но я чувствую, что она говорит правду.

Сэйбл сказала это не без усилия и подняла голову, чтобы увидеть реакцию Сальваторе. Ее взгляд скользнул по длинным тонким пальцам, сжимающим рукоятку кухонного ножа, ровным тонким ломтям, стремительно отделяющимся от телячьей ноги и плавно опускающимся один на другой. Несколько минут — и на разделочной доске осталась только белая кость без единого волокна мяса. Только тогда девушка отвела зачарованный взгляд, невольно подумав: это тоже искусство.

— Зато я умею вышивать ничуть не хуже Лэйн, — заявила она с вызовом, не упомянув, однако, что сшитые ею рубашки казались скроенными на кривобокую фигуру. — Еще я могу дать великолепный бал, отдавать распоряжения слугам и правильно распределять между ними обязанности.

«Но я понятия не имею, как, каким образом они выполняют эти обязанности. Для меня все появляется, как по мановению волшебной палочки. Лэйн права: я живу вне реальной жизни».

— Значит, ты завидуешь тому, что она перестала быть избалованным ребенком, а ты так им и осталась?

— Чему тут завидовать? — вспылила Сэйбл, сузив глаза, и сунула в рот ломтик сладкого перца в бессознательном желании вызвать недовольство Сальваторе. — Я довольна своей жизнью и не променяю ее ни на какую другую.

— Хм… ты красивая женщина, желанная для многих. — Черные, как маслины, глаза смерили Сэйбл насмешливым взглядом. — Ни один мужчина не откажется сделать тебя украшением своей гостиной.

Сэйбл вскинула голову: замечание попало в точку, больно ее задев.

— Тебе бы стоило влепить за это пощечину, Сальваторе Ваккарелло!

— Слава Богу, я вхожу в число твоих немногочисленных друзей, Сэйбл. С остальными ты так не церемонишься.

Выпустив эту стрелу, Сальваторе безмятежно принялся сдабривать специями только что нарезанное мясо. Он прекрасно знал, как обидчива Сэйбл, и старался, как мог, соткать для ее души защитный кокон. Нужно признать, это доставляло ему немалое удовольствие. Стоя спиной к девушке и по очереди опуская ломти в шипящее масло, он размышлял о том, как необходимо ей снова и снова слышать, что ее жизнь не такая уж бесполезная.

— Так чего же ты хочешь от меня, cara mia? Чтобы я… как это… побрюзжал с тобой на пару?

— Я никогда не брюзжу!

— Да, конечно. Ты дуешься, ты сердишься, ты… — Несколько оттаяв, он бросил короткий взгляд через плечо и неожиданно добавил:

— Ты очень помогаешь мне, Сабелла.

— Перестань, Сальваторе! — Девушка отмахнулась от похвалы. — Я просто играю в твоей кухне, как девочки играют с куклами. Но ты… ты не просто главный повар. Ты — мастер. У тебя золотые руки.

— Когда мы познакомились, ты думала иначе.

— Неужели нужно раз за разом напоминать мне… — Сэйбл повела плечами, от чего жемчужины на ее наряде матово замерцали. — Впрочем, у тебя есть на это право. Наверное, я не должна забывать о том, какой была. Да я и не забуду.

— Главные повара известны своим высокомерием. — Сальваторе ненадолго повернулся, сверкнув в улыбке зубами, кажущимися особенно белыми на фоне оливково-смуглой кожи. — И если кто-то осмеливается во всеуслышание оскорбить фирменное блюдо, какая-то малолетняя…

— Я и теперь повторю, что ты тогда переложил в свое фирменное блюдо базилика, — перебила девушка, не желая знать, каким еще эпитетом ее собираются наградить.

— А я и теперь не соглашусь.

— Упрямый итальяшка! — буркнула Сэйбл.

Сальваторе только усмехнулся, снимая с огня массивную сковороду. Чуть погодя он вернулся к столу, вспоминая вечер четырехлетней давности, когда юная посетительница ресторана высказала свое недовольство с таким так-том, что он едва ли почувствовал себя обиженным. Он тогда пригласил ее в святая святых — на кухню, чтобы лицезреть процесс приготовления osso bucco (телячьих ножек), и их тайная дружба расцвела пышным цветом. Сейчас он поднял взгляд от блюда, на котором располагал ломти жареного мяса среди овощей и зелени, и сдвинул густые брови.

— Как на этот раз тебе удалось ускользнуть из-под надзора отца?

— Он заперся в кабинете, как только у Лэйн начались схватки, — ответила девушка, мрачнея. — Она так хорошо держится: ни криков, ни слез, ни даже стонов. Но мне кажется, что он и в этом найдет повод для обвинения.

— Твой отец, он?…

— В ярости, Сальваторе. Он возмущен, но еще больше пристыжен.

— Разве тебе никто никогда не говорил, что невежливо заканчивать фразу собеседника?

Сэйбл поморгала, сбитая с толку, и приняла виноватый вид.

— Mi dispeaci, signore Vaccarello. Прошу меня извинить.

Она прижала изящную руку к сердцу, изображая величайшую искренность, — и вдруг высунула язык. Сальваторе расхохотался от души, сочный звук его смеха заметался между стенами ресторанной кухни, пустынной в этот поздний час.

Это был высокий, стройный мужчина, щедро наделенный экзотической привлекательностью своего народа. Кое-кто, не раз думала Сэйбл, мог бы даже назвать его красавчиком, несмотря на седые виски, придававшие ему вид стареющего аристократа.

— Постарайся понять, Сабелла, каково сейчас твоему отцу, — сказал он, отсмеявшись. — Фамильная честь много значит для него, и ему не так-то просто примириться с тем, что дочь рожает, не будучи замужем.

— Но ведь Лэйн замужем!

— Это она считает себя замужней, она и отец ее ребенка, но сеньор Кавано думает иначе.

Раздраженная, Сэйбл поднялась со стула, походила по кухне и остановилась перед Сальваторе, чтобы испепелить его взглядом.

— Значит, только его мнение идет в счет? Да и зачем снова к этому возвращаться? Разве мы уже не обсуждали это раз сто, не меньше?

— Твой отец обвиняет себя в том, что случилось с Лэйн.

— И правильно делает! — отрезала Сэйбл, возмущенно упирая руки в бока.

Сальваторе вздохнул. Как мог он объяснить ей? Она видела только то, что хотела, только то, что способна была видеть.

— На его месте каждый был бы уверен, что десяти хорошо вооруженных солдат вполне достаточно для охраны двух женщин. И потом, разве нет во всем этом твоей доли вины? Ведь все случилось еще и потому, что Лэйн прикрывала твое бегство.

Немедленно преисполнившись раскаяния, Сэйбл отвела взгляд, не замечая того, как беспокойно движутся по голубому шелку платья ее руки.

— Ты прав, Сальваторе.

— Ваш отец потратил много месяцев на то, чтобы разыскать Лэйн.

— Ну да, ну да! — согласилась она, дрогнув при виде рассудительного выражения на лице собеседника. — Он искал ее и в конце концов нашел. Только она не имела ни малейшего желания возвращаться.

— Он просто не мог поверить, что его дочь готова остаться с тем, кто ее похитил и обесчестил.

— Я… э-э… я тоже не могу этого понять, — призналась девушка едва слышно. У нее вырвалось сдавленное всхлипывание. — И все же она ни о чем другом не может ни думать, ни говорить. Я так скучала по ней, так ждала ее возвращения, а ей не терпится вернуться к нему!

— Сабелла, Сабелла…

Сальваторе поднялся и, словно угадывая, чего ей недостает, раскрыл объятия. Сэйбл благодарно укрылась в его руках.

— Ах, Сальваторе, она так несчастна! Я не знаю, как держаться с ней, что делать дальше, потому что не хочу снова остаться одна. А папа! Он так изменился. Он больше не улыбается и никогда не говорит о ребенке, словно тот вообще не должен появиться на свет.

— Это естественно, что Лэйн хочет быть с мужчиной, которого любит, — сказал Сальваторе, скрывая улыбку: Сэйбл всегда болтала без умолку, если боялась, что расплачется.

— Она очень изменилась, очень. И я не в восторге от этих перемен.

— В данном случае ты ничего не можешь изменить.

Девушка промолчала. Было ясно, что она чувствует себя обделенной, оставшейся на обочине чего-то грандиозного, что не только разделить, но и понять можно, лишь пройдя через подобное испытание. Немного погодя она смахнула со щеки единственную слезинку и поцеловала смуглый подбородок повара.

— Ты настоящий друг, Сальваторе Ваккарелло.

— Я просто дряхлый старик, который давно перешел бы в лучший мир, если бы не его очаровательная подруга.

Сэйбл засмеялась и ухватила с блюда ломоть еще горячей, покрытой аппетитной корочкой телятины. Повар нацелился шлепнуть ее по руке, но промахнулся. Подняв со стула накидку, девушка поспешила к двери, на ходу пожелав Сальваторе доброй ночи: что бы там ни говорила Лэйн, она не могла в эту ночь обойтись без младшей сестры.

— А ну-ка, милая моя, поднатужьтесь, — напевно упрашивала Мелани. — Вы, мисс Лэйн, распрекрасно управляетесь. Распрекрасно — и все тут.

— Боже милостивый! — воскликнула Сэйбл, которая пританцовывала на месте, стараясь заглянуть через плечо экономки. — Уже головка видна!

— Да успокойся ты и помолчи хоть минуту… — прошептала Лэйн в перерыве между потугами. — И хорошо бы тебе не путаться под ногами у Мелани.

Сэйбл послушно отошла в сторону, но и там продолжала вытягивать шею и гримасничать, как бы помогая стараниям сестры вывести наконец ребенка на свет. Экономка заметила это и наградила ее свирепым взглядом. Девушка отступила к креслу и рухнула в него со смешанным выражением досады и раскаяния на лице.

— Я стараюсь, стараюсь не мешать! Но неужели я совсем ничем не могу помочь?

— Ты уже помогаешь — тем, что ты рядом со мной.

Лэйн постаралась улыбнуться всепрощающей улыбкой старшей сестры и взяла протянутую руку Сэйбл. Как раз в это время ее настигла новая потуга. Измученное тело скрючилось, словно в эпилептическом припадке, пожатие превратилось в сокрушительное.

— Лэйн! Ой-ой-ой!

Но боль в пальцах почти тотчас была забыта: сестра начала тужиться изо всех последних сил. Казалось, это длилось бесконечно. Сэйбл поймала себя на том, что с силой напрягает все тело, словно это могло помочь сестре или облегчить ее муки. Она даже начала тихонько постанывать, хотя Лэйн так и не издала ни звука, только часто и шумно дышала. Тем более неожиданно прозвучал ее пронзительный крик — триумфальный вопль, а вовсе не крик боли. Секундой позже в руках Мелани лежал, пошевеливая ручками и ножками, темноволосый новорожденный.

— Да он просто красавчик! — ахнула Сэйбл, пораженная этим фактом до глубины души.

До сих пор ей не приходилось видеть новорожденных, однако она много слышала о том, что они похожи на сморщенные недозрелые сливы. Но это дитя было пухленькое, с округлым милым личиком — чудо, а не ребенок! Сэйбл немедленно почувствовала, что обожает его.

Мелани с удовольствием вымыла новорожденного, завернула в мягкое одеяльце и вложила в руки Сэйбл, приговаривая: «Вот так, иди к тетушке…» Сэйбл вполголоса ворковала над новообретенным племянником, ожидая, когда экономка закончит приводить в порядок Лэйн и та сможет заняться сыном.

— Ну скажите же, что он красавчик! — И она чмокнула младенца в макушку, покрытую темными волосиками.

— Да уж, мисс Лэйн потрудилась на славу, — с гордостью подтвердила Мелани.

Сэйбл опустилась в любимое кресло — роскошный предмет мебели времен королевы Анны, с изящной шелковой обивкой цвета лаванды. У нее было такое чувство, что это она только что родила. Мальчик, надо же! Она подумала, что у него, наверное, волосы отца, но этого нельзя было сказать с уверенностью, так как она ни разу не видела мужа Лэйн. Зато она с уверенностью могла утверждать, что у ребенка глаза матери. Голубые, как у всех новорожденных, они уже заметно отливали серым.

— Как бы мне хотелось, чтобы его отец сейчас был здесь, — вдруг сказала Лэйн с горечью, прижимая к себе ребенка. — Он был бы так горд!

— Да и какой отец не был бы? — добавила Сэйбл с завистью, наклоняясь к постели, чтобы погладить малыша по головке. — Но ты, конечно, не всерьез хочешь увидеть его здесь. Отец убил бы его на месте.

Лэйн съежилась среди подушек, и девушка тотчас пожалела о своих необдуманных словах.

— Лэйн, я не хотела…

Та молча протянула руку. Сэйбл позволила увлечь себя на постель и опустилась рядом с сестрой, которая с материнской заботой поправила упавший ей на лоб непокорный локон. Она не знала, что в этот момент Лэйн думала: Сэйбл слишком неопытна, слишком невинна, она никогда и ни с чем не сталкивалась…

— Ничего, Сэй, все как-нибудь образуется. Я найду способ вернуться к нему.

— Но ты только что родила ребенка, ты еще слишком слаба! — воскликнула пораженная Сэйбл.

— В рождении ребенка нет ничего необычного, и мое выздоровление — всего лишь вопрос времени, как и мое возвращение к мужу.

В который раз Сэйбл бросилась в глаза перемена, происшедшая со старшей сестрой. И не просто перемена, а перемена полная, окончательная, неожиданно оттолкнувшая их друг от друга, сделавшая почти чужими.

— Папа никогда не позволит тебе этого. После всего того, на что он пошел, чтобы вернуть тебя…

— Пропади он пропадом вместе со всем, на что он пошел! — отрезала Лэйн, и ее серые глаза загорелись странным мрачным огнем. — Это мой ребенок, моя жизнь! И когда ты только поймешь, что драгоценный папочка сделал из нас точное подобие нашей матери?

— В этом не только его вина. Мы не имели ничего против того, чтобы он баловал нас, а что до меня, то мне и по сей день это нравится.

— А знаешь, почему? Потому что ты не пробовала ничего другого. Ты даже не знаешь, что бывает другая, лучшая жизнь.

«Лучшая?» — чуть было не вырвалось у Сэйбл, но она сумела придержать язык. Та, другая жизнь была для ее сестры лучшей. В той жизни она была любима мужчиной, который дрался за нее, как дьявол. Она только и думала, что о нем, родила ему чудесного ребенка, а значит, подарила ему будущее. Что до нее, Сэйбл, она нежилась в своем уютном гнездышке, вышивая салфетки и позволяя отцу баловать себя. Лэйн была права, но — о Господи! — почему бы ей не ошибаться хоть изредка!

— Папа любит нас, — сказала она с вызовом.

— Конечно, любит. Только он так глубоко прячет нас под свое крыло, что может задушить ненароком.

— Это не так. Мы имеем возможность давать балы, ездить верхом, мы можем…

— Когда-нибудь ты вырастешь, — сказала Лэйн так резко, что Сэйбл невольно отпрянула, — и поймешь, что наряды и балы — всего лишь ничтожная часть настоящей жизни.

— Да? Может быть, настоящая жизнь — это когда полуголыми бродят по лесам и питаются только ягодами и орехами? Или когда раскрашивают лица на манер палитры сумасшедшего художника?

— Мисс Сэйбл, — вмешалась Мелани, сообразив, что между сестрами разгорается настоящая ссора, — не сходить ли вам и не глянуть, где это ваш отец? Небось ждет не дождется, когда ему покажут первого внучонка.

Экономка, агукая над младенцем, передала его матери для первого кормления. Стоило Сэйбл увидеть, как жадно ребенок сосет материнскую грудь, как ее оставило всякое желание спорить. У ее крошки-племянника были малюсенькие пальчики, одна из ручонок лежала там, где билось сердце Лэйн, и все это было до того умилительно, что на глаза ей навернулись невольные слезы. Она подумала, что каждое дитя имеет право знать своего отца, что каждая женщина имеет право сама выбирать себе спутника жизни. Эта мысль была новой, странной, но Сэйбл сознавала правоту сестры каким-то внезапно проснувшимся глубоким инстинктом. Встретив испытующий взгляд Лэйн, она не отвела глаз.

— Пожалуй, я схожу за папой.

Крик боли, животный, мучительный, раздался в полной тишине. Казалось, он не затих, а впитался в стены кабинета, просочился в каждую пору Ричарда Кавано, проник в каждую клеточку его тела. Этот звук разом опустошил его, отнял не только силы, но и способность мыслить здраво. Человек, не раз без страха смотревший в лицо смерти, схватился за край стола, словно от предательски нанесенного удара. Слепо нашарив стакан, полный виски, полковник опустошил его жадными глотками. Он поймал себя на том, что дрожит крупной, сотрясающей все тело дрожью.

Жалость и ненависть накатывали, сталкивались и постепенно сплетались воедино. С каким наслаждением он убил бы сукиного сына, из-за которого его дочери пришлось столько страдать! Как он ненавидел того, кто обесчестил ее, вынудил произвести на свет ублюдка!

Кавано не успел еще опомниться от вопля дочери, как раздался детский плач. Ребенок! Странная смесь эмоций наполнила полковника. Кто же родился, мальчик или девочка? Здорово ли дитя? И, Боже милосердный, жива ли Лэйн?!

Но больше всего он жаждал, чтобы ему принесли на блюде голову ее «мужа».

Раздался стук в дверь. Кавано пролаял: «Войдите!», надеясь, что это тот, кого он ожидает. Мимо горничной протиснулся капрал Иохансен и вытянулся в струнку, по уставу четко отсалютовав. Полковник небрежно ответил на приветствие и рявкнул тем же голосом:

— Ну?!

— Прошу прощения, сэр, но мне пока не удалось…

— Проклятие! — Кавано запустил обе руки в свои седеющие волосы, словно собираясь вырвать их. — Неужели в таком большом городе трудно найти кормилицу? Я хочу только одного: чтобы это забрали из моего дома как можно скорее.

«Это», — мысленно повторил Иохансен. Полковник назвал своего внука «это». Капрал не ожидал ничего подобного и был неприятно удивлен. Иохансен не первый год знал полковника Кавано и до сих пор уважал его и восхищался им, в особенности за способность к сочувствию и пониманию. Близилась к концу война Севера и Юга, сделавшая из Кавано героя, и он для многих военных являлся образцом для подражания, почти кумиром. Именно поэтому капрал поначалу гордился тем, что посвящен в тайну полковника. Однако теперь он был бы счастлив, если бы на его месте оказался кто-нибудь другой. С каждой минутой ему все больше хотелось с кем-то поделиться, найти способ остановить это безумие.

— Каковы будут дальнейшие распоряжения, сэр?

Кавано поднял голову. Сейчас он выглядел измученным, немощным, словно прожитые годы разом дали знать о себе.

— Продолжайте поиски, капрал, — едва слышно произнес он и добавил, когда Иохансен уже направился к двери:

— Спасибо тебе, сынок…

Поверенный мрачных планов полковника скрылся за дверью. Ричард Кавано некоторое время невидящим взглядом смотрел на полупустую бутылку, потом вновь наполнил стакан.

Он намерен поступить единственно правильным образом, думал он. Так будет лучше для Лэйн. Разве он не сделал все возможное, разве не перевернул небо и землю, чтобы избавить ее от унижения, от сплетен, от мук? Разве он не отказался от командования фортом Макферсон, чтобы девочки могли забыть прошлое, словно его и не было? Разве не отправил с глаз долой каждого солдата, который участвовал в операции по спасению Лэйн, который слышал ее требование вернуть ее к мужу? Он добился того, чтобы слухи затихли, не найдя пищи, которая раздувала бы их. И вот теперь этот ублюдок!.. Если хоть один посторонний взгляд упадет на него, репутация Лэйн будет загублена.

Полковник поднял взгляд на портрет, висевший напротив стола. Каролина поддержала бы его, если бы была жива. Она согласилась бы, что лучше всего похоронить прошлое, что Лэйн и без того слишком много вынесла, что ни одна женщина не заслуживала унижения стать матерью полукровки, ублюдка.

«Я делаю это ради Лэйн, Каролина, только ради нее».

Когда дверь, ведущая в кабинет отца, открылась, выпустив капрала Иохансена, Сэйбл Кавано метнулась под лестницу и притаилась там, затаив дыхание. Шаги удалились по коридору, а она никак не могла заставить себя выйти из укрытия. Не может быть, чтобы то, что она подслушала, было правдой!

«Как ты можешь, папа? Ведь это твой внук! Как ты посмотришь Лэйн в глаза, когда придешь за ребенком? Или ты прикажешь подчиненному сделать это за тебя?»

Но почему она решила, что произойдет какое-то объяснение? Скорее всего ребенка отдадут в чужие руки тайно, а уж потом сообщат сестре, как распорядились его судьбой.

Эта мысль до того ужаснула девушку, что она разом вышла из ступора и бросилась в комнату Лэйн. Захлопнув за собой дверь, она привалилась спиной к прохладному дереву, словно кто-то уже шел следом, чтобы осуществить мрачный план отца. Лицо Сэйбл было таким белым и искаженным, что Лэйн резко спросила, что произошло.

— Я хочу знать! — потребовала она, так как Сэйбл молчала, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Папа решил забрать у тебя ребенка! Иохансен подыскивает кормилицу и…

— Зверь! Дьявол! — вырвалось у Лэйн, и она так судорожно прижала к себе сына, что тот заплакал, недовольный таким бесцеремонным обращением, и ей пришлось укачивать его.

— Что ж делать-то, а, мисс Лэйн? — спросила Мелани, вышивавшая в кресле у кровати.

— Тут ничего не поделаешь! — воскликнула Сэйбл в отчаянии, бросаясь от двери к постели сестры. — Он наш отец, и мы не можем его ослушаться.

Так же внезапно, как и вспылила, Лэйн успокоилась. Лицо ее приняло безмятежное выражение человека, принявшего решение, кончики пальцев, поглаживающие темноволосую головку новорожденного, не дрожали.

— Его нужно срочно доставить к его отцу.

— Что? — изумилась Сэйбл, округлив глаза. — Ты, конечно, шутишь? Пройдут недели, пока ты наберешься сил для путешествия.

— Силы понадобятся не мне, а тебе. Ты его повезешь.

Глаза Сэйбл раскрылись еще шире, хотя это казалось невозможным. Некоторое время она молча переводила взгляд с экономки на сестру и обратно, чувствуя нарастающий жар паники. Лица, между которыми метался ее взгляд, все больше напоминали ей лица союзников, только что объявивших войну.

— Мелани, хоть ты-то понимаешь, что это невозможно? — взмолилась девушка.

Морщины на темном лице экономки сложились в загадочную улыбку. Окончательно перепуганная, Сэйбл замахала руками:

— Я не могу! Я не сумею, да и… да и просто не стану этого делать! Ни за что, ни за что, ни за что! Вот что мы сделаем, мы продержимся, пока Лэйн не наберется сил. — Девушка почувствовала громадное облегчение, что нашла идеальный выход, и поспешно добавила:

— Вот тогда я сделаю все, что в моих силах, и помогу ей.

— Ты только что сказала, что мое выздоровление растянется на недели. Пойми, отец способен на все!

«Зато я ни на что не способна! Глупо даже думать, что я, Сэйбл Кавано, сумею в целости и сохранности перевезти новорожденное дитя через добрую половину страны!»

Она всю жизнь прожила за спиной отца, даже образование получив частным образом, а единственное в ее жизни приключение — поездка на запад прошлой весной, задуманная как каникулы, — имело катастрофические последствия, одним из которых был ребенок Лэйн. Она никогда не путешествовала без компаньонки или военного эскорта из числа подчиненных отца. Тонкости ухода за детьми были ей абсолютно неизвестны, а ведь в данном случае речь шла о новорожденном! Занимаясь благотворительностью, она, как правило, лишь относила еду и лекарства, оставляя их распределение и применение людям более опытным.

Сэйбл бросила быстрый взгляд на свои руки. Белые, изящные, ухоженные. Совершенно бесполезные.

— Я не сумею, Лэйн, — всхлипнула она, чувствуя, как слеза чертит дорожку вдоль щеки. — Я бы и рада помочь, но не сумею.

Взгляды сестер встретились. Сэйбл показалось, что ее кольнули чем-то острым. Как выразительны были глаза Лэйн!

— Ты в долгу у меня, не забывай этого, Сэйбл.

То, о чем она хотела напомнить (как будто это можно было забыть!), случилось прекрасным весенним вечером, когда сестры совершали прогулку верхом в окрестностях форта Макферсон и спешились, чтобы немного отдохнуть.

Индейцы сиу появились словно из-под земли. Не было никакой надежды добежать до привязанных поодаль лошадей. Кавалеристы, сопровождавшие сестер, падали, так и не успев сделать ни одного выстрела. Сэйбл не нашла ничего лучшего, как забиться в истерике от неожиданности и страха, зато Лэйн подтолкнула сестру к лошади ближайшего упавшего кавалериста, подхватила его ружье и начала отстреливаться, прикрывая ее бегство. Как только у нее кончились патроны, один из индейцев, особенно жутко размалеванный и наиболее жестокий на вид, оглушил ее ударом томагавка и перебросил через спину своей лошади. Трудно было сказать, был ли шанс на спасение у них обеих, но факт оставался фактом: она оказалась в плену, спасая Сэйбл.

«И сколько же страданий ей пришлось вынести в то время, пока я жила привычной жизнью, в полной безопасности».

Неизвестно, как долго Сэйбл занималась бы самобичеванием, но дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Ричард Кавано, казалось, заполнил собой весь дверной проем. Три верхние пуговицы на его форме были расстегнуты, стакан виски дрожал в руке. Он обвел комнату налитыми кровью глазами, нашел колыбель и впился взглядом в спящего ребенка. Сэйбл сделала невольный шаг в том же направлении. До сих пор ей не приходилось видеть отца в таком состоянии: непричесанным, небритым, пьяным. Это было не только неприятное, но и пугающее зрелище.

— Пришел посмотреть на внука, да, папа? — спросила Лэйн, и Сэйбл была поражена тем, с каким хладнокровием держалась сестра.

Значит, мальчик, подумал полковник, и на секунду гордость заставила его выпрямиться. Но тотчас ему бросились в глаза черные волосики ребенка. Гнев вернулся, еще более яростный, чем прежде. Лицо Ричарда Кавано презрительно скривилось.

— Это… это… — Слова застряли у него в горле, словно что-то кислое, едкое, и он выплюнул их с отвращением:

— Это не мой внук!

— Папа, — сказала Лэйн твердо, хотя глаза ее наполнились слезами, — это моя плоть и кровь, а значит, он…

— Отродье дьявола! — прорычал полковник и нетвердо шагнул в Комнату, не в силах оторвать взгляда от ребенка.

— Перестань, папа! — крикнула Сэйбл в ужасе и, поскольку отец продолжал подступать к колыбели, повисла на его рукаве. — Вспомни, через что пришлось пройти Лэйн!

— Я помню, тыквочка, хорошо помню. — Кавано оскалился в зловещей улыбке. — Я как раз собираюсь устроить так, чтобы ее мучения кончились раз и навсегда.

На его лице застыло упрямое, неколебимое выражение, в котором и впрямь было что-то дьявольское. Сэйбл отпрянула. Он отвернулся и вышел, хлопнув дверью.

Сэйбл почувствовала, что с ней происходит нечто очень страннее. Подбородок сам собой выпятился, плечи приподнялись и расправились. Что-то новое, некогда не испытанное родилось и крепло в ней. Лэйн и Мелани переглянулись. Им стало ясно без слов, что Сэйбл, избалованное дитя Ричарда Кавано, приняла решение доставить ребенка отцу — вождю воинственного племени сиу, Черному Волку.

Глава 2

— Что-что я должен сделать? — Грубый хохот прокатился под низким потолком салуна. — Хей, леди, вас, часом, не сбросила кобыла?

Несколько голосов, не более приятных для слуха, поддержали шуточку лошадиным ржанием. Глаза Сэйбл сузились, губы сжались в тонкую линию: примерно такая же реакция на ее просьбу следовала в каждом подобном заведении.

— Я могу повторить, что от вас требуется, если вы глухой, — сказала она, и крепыш, продолжавший похохатывать, мигом умолк. — Насколько мне помнится, я выразилась ясно: я желаю нанять вас в качестве проводника до земель индейцев сиу.

— Я не глухой, но и не дурак, и лезть к черту в пасть не собираюсь. — Крепыш сверкнул маленькими глазками и погладил мясистой рукой густую растительность на лице. — А вот у вас, мэм, нет и унции мозгов. Ни один из местных, будь он хоть недоумок, не наймется в проводники к белой женщине, которую зачем-то несет к дикарям! Гляньте на себя в зеркало, может, что и поймете.

Сэйбл почувствовала, что начинает отчаиваться. Покинув Вашингтон несколько недель назад, она понятия не имела о том, что возникнет препятствие такого рода. Тогда ей казалось, что все пойдет как по маслу, стоит только улизнуть из отцовского дома. Она беспокоилась лишь о том, как правильно кормить, одевать и защищать вверенного ей ребенка. И вот теперь оказалось, что главная проблема вовсе не в этом.

— Я заплачу вам по-королевски!

— Да нет таких денег, чтоб заплатить за эту работенку. — Крепыш отвернулся к стойке и лихо опрокинул в заросший рот стопарик виски.

— Вы должны мне помочь! — настаивала Сэйбл, ухватив его за рукав.

Глазки, затерявшиеся в растительности, опустились на ее руку, холеную, белую и нежную, как брюшко котенка, — так странно смотревшуюся на грязном рукаве. Казалось, бородач раздумывает.

— Зачем вам приспичило соваться к этим кровожадным ублюдкам?

Щеки Сэйбл против воли загорелись: в ее прежней жизни никто никогда не произносил таких вульгарных выражений. Она отдернула руку, чувствуя желание вымыть ее, и как можно скорее.

— Это вас не касается! — отрезала она.

— Касается, раз мне тащиться с вами.

— Так вы согласны? — обрадовалась она.

— Ни за какие коврижки.

У Сэйбл зачесалась рука ударить по этой бородатой физиономии. Это было верхом подлости — разжечь в ней надежду, пусть даже на одно мгновение. Она оглядела из-под ресниц разномастное сборище, заполнявшее салун. Никто не собирался принимать ее предложение. И это был еще не самый худший вариант: в других тавернах на нее пялились с таким неприкрытым вожделением, словно она была разложена на блюде с яблоком во рту.

— В таком случае, сэр, благодарю за то, что вы согласились уделить мне время. Не смею дольше вас задерживать.

Сэйбл надменно подобрала юбки и приготовилась покинуть таверну, надеясь, что убила собеседника своим сарказмом. В своей наивности она не сознавала, что белоснежные кружева, показавшиеся из-под края палантина, заставили учащенно забиться не одно сердце. Ей не удалось сделать и пары шагов, как путь ей преградила группа мужчин, от которых ощутимо разило застарелым потом. Боже милостивый! Что, в этом городишке было принято никогда не мыться? Сэйбл прижала к носу надушенный кружевной платок.

— Прошу вас, позвольте мне пройти, — вымолвила она, стараясь справиться с неожиданным страхом.

— Я отведу тебя к сиу, сладенькая, если ты позволишь мне пошарить под этими кружевными юбками, — сказал жилистый мужчина неопределенного возраста.

Впервые в жизни так оскорбленная, Сэйбл не сумела удержать негодующий возглас. Приятели ее обидчика, ухмыляясь, придвинулись ближе. Не решаясь поднять глаз, беспомощно кутаясь в палантин, девушка жалобно прошептала:

— Умоляю вас! Умоляю…

— А ну-ка, мальчики, пропустите леди, — раздался голос позади тесного кружка, поймавшего Сэйбл в ловушку.

Удивительно, но группа, пусть неохотно, но расступилась. Прежде чем обратиться в бегство, девушка огляделась, стараясь понять, откуда пришло спасение. Она надеялась поблагодарить того, кто за нее заступился, но в облаках табачного дыма удалось рассмотреть лишь подошвы сапог, торчащие над столом, и уходящие в темный угол ноги в кожаных штанах. Вульгарно раскрашенная женщина, сидевшая рядом, оглаживала их босой ногой. Щеки Сэйбл вспыхнули едва ли не ярче, чем накрашенные губы проститутки, она возблагодарила небо за то, что дешево отделалась, и бросилась к выходу, шурша шелковыми юбками.

Треньканье расстроенного пианино заглушило ворчанье незадачливых насильников, и в салуне воцарился обычный ровный гомон. Жилистый и его приятели вскоре утешились в обществе созданий, более податливых, чем экзотическая залетная пташка.

В своем темном углу Хантер Мак-Кракен отхлебнул виски прямо из горлышка бутылки и, как обычно, отер рот тыльной стороной ладони. Элегантная фигурка, поразительно неуместная в грязноватом салуне, продолжала стоять у него перед глазами. Ему было безразлично, какой ветер занес сюда эту женщину, но он мысленно качал головой, думая о ее беспечности: надо же появиться в таком месте разодетой в пух и прах!

Ей стоит поставить Богу свечку за то, что удалось выбраться отсюда, не растеряв перьев, думал Мак-Кракен с угрюмой усмешкой. Нет, правда: шлюха вроде Молли смотрелась бы не так глупо на каком-нибудь благотворительном базаре!

Мак-Кракен представил себе Молли в гостиной особняка, на балу — и хрипло засмеялся (несколько завсегдатаев наградили его удивленными взглядами). Он уже забыл о гостье в шелковых юбках, выбросил ее из головы. У него было занятие поинтереснее, чем праздные размышления. Молли охотно уселась к нему на колени, стоило лишь потянуть ее за руку. Огрубевшие пальцы без церемоний проникли ей под юбку и обнаружили, что она готова хорошенько поработать в эту ночь. Что ж, он был вдали от города долго — черт знает, как долго. К утру Молли предстояло стать женщиной до предела усталой, зато куда более богатой.

Выскочив из салуна, Сэйбл схватилась за коновязь, чтобы отдышаться. Сердце грохотало в ушах, словно колеса пролетающего мимо поезда, и ей, как никогда, было ясно, что Лэйн сделала плохой выбор, поручив ей позаботиться о ребенке.

Бросив украдкой взгляд через плечо, Сэйбл заметила двух подозрительного вида мужчин, поглядывающих на нее поверх створок ворот. Она бросилась прочь, часто постукивая каблучками по деревянному тротуару и всей душой надеясь, что до самой гостиницы не привлечет к себе ничьего внимания.

Сколько же жалких городишек успело попасться ей м время пути? Сколько неприглядных гостиниц? Сколько грубых, вульгарных людей?

Сэйбл устало поднялась на второй этаж. На верхней площадке лестницы ей попалась навстречу жена хозяина гостиницы.

— Что вы здесь делаете? Где малыш?

— Ничего с вашим дикаренком не сделается, — хмыкнула Этта Кларксон, пренебрежительно сморщив нос, похожий на картофелину.

Сэйбл пропустила замечание мимо ушей, бросившись бегом по коридору к самой дальней комнате. Едва распахнув дверь, она обшарила глазами жалкое помещение, боясь застать там что-нибудь ужасное. Однако слабый свет, падавший из коридора, осветил ребенка, безмятежно спящего в центре просторной кровати. Девушка опустилась рядом, обессиленная чувством облегчения. Убедившись, что с малышом ничего не случилось, она бросилась за Эттой Кларксон, которую наняла присматривать за ребенком в свое отсутствие и кормить его грудью.

— Я плачу вам — и плачу щедро, — чтобы вы ни на минуту не оставляли его без присмотра! — упрекнула она, догоняя женщину. — Нужно быть бессердечной, чтобы оставлять новорожденного в полном одиночестве.

— А мне не нравится быть нянькой ублюдка-полукровки! — выпалила Этта, с удовольствием заметив, что стрела попала в цель. — Что, красавица, думала, никто не докопается до правды-то? Мой муж тоже недоволен. Скажу тебе вот что, милая: собирай-ка вещички да убирайся подобру-поздорову!

«Ах ты бочка с жиром! Откормленная свинья!» — зло подумала Сэйбл. Этта скрестила пухлые руки на объемистом животе, ее лоснящееся лицо выражало подленькое довольство недалекого существа. Как бы эта толстуха подскочила, если бы ткнуть ее шляпной булавкой! Сэйбл с трудом подавила это желание.

— Можете передать мужу, что я выеду не позже, чем через час, — процедила она, обретая в гневе непривычную смелость. — Но и вам это даром не пройдет: я всем расскажу о том, что вы не меняете постельное белье, а на обед подаете мясо, в котором только что не водятся личинки мух!

Миссис Кларксон разинула рот. Сэйбл не стала дожидаться ее дальнейшей реакции и поспешила в свою комнату, удивляясь собственной храбрости. Впрочем, запершись изнутри, она бросилась на кровать и выплакалась всласть.

Куда бы она ни направилась, везде одно и то же, думала Сэйбл, впервые за долгое время дав выход своей горечи. В поезде она заплатила за отдельное купе, однако вскоре просочились новости о том, что ее ребенок — полукровка, и ее вынудили перебраться в общий вагон, где пришлось спать вповалку с сотней нищих иммигрантов и было не продохнуть от запаха пота. Ей отказывали в ночлеге, не впускали в харчевни — и так город за городом. Почти невозможно было найти женщину, достаточно надежную для того, чтобы оставить с ней ребенка на время поисков проводника. Сэйбл чувствовала, что отчаивается все сильнее, слезы текли и текли, и не хотелось поднимать голову со скрещенных рук.

«Я и теперь не ближе к Черному Волку, чем Лэйн, оставшаяся в Вашингтоне».

Как если бы всего этого было недостаточно, в окрестностях форта Ливенворт она столкнулась с офицером, лицо которого показалось ей знакомым. Сэйбл тогда опрометью бросилась прочь из городка, прекрасно зная, что отец с первого же дня после их бегства пустил людей по их следу.

Малыш пошевелился, загугукал. Сэйбл отерла слезы и зажгла лампу. Теперь можно было уложить вещи, не боясь потревожить сон Маленького Ястреба. Когда-то она едва справлялась с этой задачей, теперь же собирала сундук, почти не глядя, что делает: укладка вещей давно стала рутиной. Однако где же найти проводника, а если это все-таки удастся, что делать потом? Найдется ли другая кормилица? Где ночевать сегодня ей и Маленькому Ястребу? И чистая одежда почти кончилась… (Сэйбл не была в восторге от смены подгузников, а делать это приходилось часто. Она пришла к выводу, что дети только едят и пачкают пеленки.)

Малыш снова завозился.

— Что, маленький мужчина, уже проголодался? — спросила она ласково, щекоча круглый животик младенца. — Надеюсь, твое пузико еще не опустело, а проснулся ты, чтобы поболтать со своей тетей.

Маленький Ястреб в ответ пошевелил ручками и ножками, забулькал, пуская пузыри, и улыбнулся. Сэйбл не могла не улыбнуться в ответ, глядя в круглые глазенки, полные бесконечного удивления окружающим миром. Переодев ребенка, она поуютнее подоткнула одеяльце и прилегла рядом.

Разумеется, она всем называлась его матерью в надежде, что это пресечет ненужное любопытство. Оказалось, это порождает проблему иного рода: при одном упоминании об индейской крови белые теряли свои хорошие манеры. С самого первого дня Сэйбл узнала, что такое презрение. Ей приходилось собирать всю свою небогатую силу воли и напоминать себе, что ее только временно будут спихивать с тротуара, таращиться, ухмыляться, показывать пальцами и шептаться за спиной, а Лэйн пришлось бы выносить это долгие годы. Но как же она любила Маленького Ястреба! Она обожала прижиматься лицом к его нежной медной коже, обнимать его, покрывать поцелуями.

«Делайте, что хотите, ведите себя, как угодно, — Лэйн доверила мне то, что ей всего дороже на этом свете, и я ее не подведу!»

Однако два дня спустя Сэйбл поняла, что больше не выдержит.

Соорудив из шали подобие рюкзака и привязав младенца к груди, она из последних сил волокла сундук по тротуару. Улица вскоре перешла в аллею, где силы окончательно оставили девушку, и она рухнула на крышку сундука напротив какой-то двери, испустив вздох облегчения. Маленький Ястреб спал, в блаженном неведении насчет мучений, которые испытывала его тетушка. Она смертельно устала, продрогла, насквозь пропахла кислым молоком и детской мочой. Дорожный костюм — когда-то элегантный туалет из темно-голубой шерстяной ткани — обносился и висел бесформенней тряпкой, кое-где уже порванный и довольно пыльный. И неудивительно: прошлой ночью ей пришлось ночевать в телеге. Спину ломило от постоянного ношения малыша, но Сэйбл больше не решалась доверить его кому бы то ни было. В отместку за ее угрозу Этта Кларксон первая раскрыла рот. Новость о белой женщине с ребенком-полукровкой разнеслась по городу, и теперь Сэйбл не пускали даже в самые паршивые гостиницы, не говоря уже о низкопробных харчевнях. Даже деньги, как выяснилось, были бессильны купить ей элементарные удобства. Единственное, что шло в счет: белая спуталась с индейцем, позволила наградить себя индейским отродьем, а значит, ее деньги были грязными даже для самых грязных рук. Возможно, дело было в уязвленной мужской гордости… Как бы там ни было, никто не собирался помогать Сэйбл, она стала неприкасаемой.

После той жизни, которую она вела прежде, терпеть подобное обращение было невыносимо. Она не привыкла просить, теперь же вынуждена была умолять о самом необходимом, и — о Боже! — она только и думала, что о ванне и чистом белье. Не раз ей хотелось бросить в лицо бездушным людям свое имя, но она сумела удержаться от безрассудного шага. Она была все еще слишком близко к отцу, и его кавалеристы оказались бы в городке уже на рассвете.

Погрузившись в невеселые мысли, Сэйбл начала поправлять прическу, чтобы придать ей видимость приличия, когда дверь неожиданно открылась. Девушка подняла голову — и получила в лицо ушат грязной воды. Малыш захныкал, когда его личико окатило водой, но она была слишком измучена, чтобы что-то предпринять, и так и осталась сидеть, промокшая насквозь.

Глава 3

— Ой! — воскликнул худенький подросток лет четырнадцати, потом завопил через дверь кухни:

— Мам, мама! Скорее сюда!

Сам он остался перед незнакомкой, разглядывая ее во все глаза. Вскоре в дверях появилась высокая статная женщина. Приглаживая на ходу выбившиеся рыжие пряди, она заглянула поверх головы сына.

— Что ты наделал, Эли?! Как же так можно!

— Клянусь Богом, мам, я не видел ее, — оправдывался мальчишка, труся за женщиной, поспешившей в дом.

Та круто повернулась, и ему пришлось отскочить, чтобы не столкнуться с ней.

— Не произноси имя Господне всуе! Я лучше останусь с леди, а ты принеси одеяло. — Убедившись, что сын беспрекословно повиновался, Феба Бенсон вернулась и присела на колени. — С вами все в порядке, мисс?

Сэйбл тряслась, сгорбившись на сундуке, губы ее вздрагивали, предвещая слезы. Она хотела, чтобы Лэйн была рядом. Она хотела оказаться в своей комнате, под толстым стеганым одеялом, в полной безопасности, но главное — она хотела, чтобы отец снова стал добрым, справедливым человеком, каким она знала его всю жизнь. Тогда он подошел бы к ней, обнял и поцеловал в лоб, он заверил бы ее, что все устроится, что он позаботится об этом лично. Но она знала, что мечтает о невозможном.

Слезы нахлынули даже не ливнем, а чем-то вроде девятого вала, начавшись одним коротким всхлипыванием, потом сдавленным рыданием, и наконец разразились со всей силой. Весь ужас полной беспомощности разом излился в жалобные подвывания, и сильнейшие конвульсии сотрясали усталые плечи.

Немного погодя Маленький Ястреб присоединился к ее плачу.

— Да у нее ребенок! — прошептала Феба, помогая Сэйбл подняться и увлекая ее к двери. — Идемте, мисс, идемте. Теперь все будет хорошо. Совершенно ни к чему плакать.

Девушка попыталась ответить, но только зарыдала сильнее. Она безропотно позволила ввести себя в дом. Феба мягко принудила ее опуститься на стул.

— Эли, одеяло! Скорее! — Парнишка выскочил из-за двери и протянул одеяло матери, которая осматривала Сэйбл в поисках ран. Убедившись, что все в порядке, и плотно укутав ее, она снова прикрикнула на сына:

— Неси еще одно, а потом достань лохань и разыщи несколько полотенец поприличнее.

— А полотенца зачем?

— Затем, что у нее грудной ребенок, — объяснила Феба, не удостоив сына взглядом.

Тот округлил глаза и бросился выполнять приказ.

— Да скажи своим братьям, пусть идут домой! — крикнула она вслед, попутно убирая с лица Сэйбл прилипшие мокрые волосы. Наряд гостьи, несмотря на его непрезентабельный вид, говорил о лучших временах, а жалобный плач тревожил отзывчивое сердце Фебы Бенсон. — Все хорошо, дорогая моя, все хорошо. Позвольте мне взять ребенка…

Но стоило ей коснуться надрывающегося от крика малыша, как Сэйбл отпрянула, и в ее распухших глазах мелькнул страх. Неуклюжими от усталости руками она прижала Маленького Ястреба к себе. Феба Бенсон хорошо знала, что такое страх, и тотчас отступила.

— Ладно, я не стану его трогать. Видите, я стою в сторонке. Почему бы вам не сказать свое имя?

— Сэ-эйбл, — пробормотала девушка сквозь слезы, — Сэйбл Кав…

— А я Феба Бенсон, — ответила та, сделав вид, что не заметила, как гостья запнулась на полуслове.

— Счастлива познакомиться с вами. — Сэйбл высвободила из-под одеяла руку и протянула ее для пожатия.

Пораженная этой любезной фразой, Феба механически приняла руку и слегка встряхнула. Рука была белая, холеная.

— Как случилось, что вы оказались перед нашей дверью? — спросила она, не сдержав любопытства.

Сэйбл подняла взгляд на лицо женщины, в котором было столько доброты, от которой она успела отвыкнуть за последние недели. Вопреки усилиям ей не удалось сохранить самообладание, и на проявление участия, единственное с момента бегства из Вашингтона, она ответила новым потоком слез.

— Это было так ужасно! Папа был вне себя, а Лэйн… Я была нужна Лэйн. Я говорила, говорила, что не сумею, но она не слушала! И я сделала все, что могла. — Сэйбл взглядом молила добрую самаритянку поверить ей. — А малыш… он такой хороший… я его просто обожаю, но я не знаю, как о нем заботиться, правильно ли я все делаю… а в поезде со мной так плохо обращались! Они только что не плевали мне в лицо… И мне нужен проводник, поэтому приходится ходить по ужасным салунам… Все думают, что я тронулась умом. Я сама думаю, что тронулась! А эта гадкая миссис Кларксон просто бросила его одного. Грудного ребенка, верите ли? Она насплетничала всему городу, и теперь никто не сдает мне комнату. — Сэйбл чуть было не зарыдала в голос, но сумела удержаться и поспешно продолжала:

— Вчера мы ночевали в те… в те… в телеге! Прямо на улице! Я вся в грязи, я устала, Маленький Ястреб голоден… а я не способна найти ему еду. Я просто ни на что не гожусь!

Добрая женщина крепко обняла ее, нашептывая слова утешения. Тем временем она старалась извлечь рациональное зерно из бессвязного лепета Сэйбл. Кажется, вчера за обедом что-то такое упоминалось… Так вот она какая, женщина с ребенком-полукровкой!

— Не наговаривай на себя, Сэйбл. Ты просто плохо подготовлена к путешествию. Посмотри, как долго тебе удалось продержаться. Да и ребенок в полном порядке.

— Но как мне быть дальше? — прошептала Сэйбл, наслаждаясь материнским объятием и постепенно приходя в себя.

Феба собралась ответить, но не успела: в кухню явились еще трое детей, все мальчики. Незаметно для Сэйбл она жестом приказала им не задавать никаких вопросов.

— Первым делом мы высушим и согреем тебя и младенца. — Феба махнула рукой на почти погасший огонь в печи, и Эли, старший, бросился подложить дров.

Вскоре Сэйбл держала в руках чашку кофе, обильно сдобренного сахаром и молоком. Это была роскошь, от которой она давно успела отвыкнуть, и теперь помешивала густой душистый напиток, не решаясь отхлебнуть.

— Нечего на него смотреть, пей! — приказала Феба добродушно.

Сэйбл послушно сделала глоток, наслаждаясь не только упоительным вкусом, но и теплом чашки, огненно-горячей для ее озябших пальцев. Когда на донышке осталась только гуща, она рассыпалась в благодарностях, чем вызвала странный взгляд хозяйки. Не замечая этого, Сэйбл начала бороться с тугим узлом шали, освобождая Маленького Ястреба от его мягких пут.

— Да ты насквозь промок! — ахнула она, поспешно распеленывая младенца и на время забыв о собственном плачевном состоянии.

— Эли, сходи-ка за сундуком мисс Сэйбл! Да осмотрись хорошенько — мало ли что могло выпасть по дороге.

Сэйбл невольно подняла голову, услышав это неожиданное замечание, и только тут заметила троих мальчиков, разглядывающих ее с раскрытыми от любопытства ртами. К ее удивлению, у всех троих был разный цвет волос. По правде сказать, вместе с рыжим Эли, уже втаскивающим в дом ее вещи, здесь были представлены все наиболее распространенные масти.

Пока Эли пристраивал в углу сундук и баул, младший из детей протянул Сэйбл чистое полотенце. Та благодарно улыбнулась и начала энергично растирать Маленького Ястреба, в том числе его мокрые волосики и крохотные ступни. Малыш не пришел в восторг от такого обращения, но Сэйбл впервые не обратила внимания на недовольное сопение и старания высвободить ножки. Она была очень встревожена: малыш мог простудиться, и, если это случится, вина всецело ляжет на нее.

— Кайл, Дэниэл, подбросьте еще дров и налейте доверху самый большой чугун, — командовала Феба.

Ни один из детей не заставил просить себя дважды. Сама она подвинула лохань поближе к разгоревшемуся очагу. За это время Эли успел водрузить на стол широкую плоскую корзину, на дно которой постелил свежей соломы, покрыв ее мягким детским одеяльцем. Убедившись, что кожа ребенка порозовела и стала теплой, Сэйбл заново спеленала его. Несмотря на все это, Маленький Ястреб вдруг расплакался.

— Он, должно быть, голоден, — виновато предположила Сэйбл.

— Так что же ты, покорми его скорее!

В ответ Сэйбл уставилась в пол, сильно покраснев. Феба решила, что она стесняется мальчиков, и побыстрее выпроводила их из кухни, тем более что те уже справились со своими заданиями.

— Теперь ты можешь расположиться с удобством. Садись и приступай.

— Дело не в мальчиках. — Сэйбл прикусила губу, размышляя, можно ли довериться Фебе, и решила, что другого выхода все равно нет. — Я не мать ему.

— Тогда кто ты ему, скажи на милость? — спросила хозяйка, меряя девушку взглядом, в котором читалось подозрение.

— Я его тетя.

— Ну, дорогая моя, придется тебе объяснить мне все поподробнее. — Феба заново наполнила чашку Сэйбл, потом налила кофе себе, и обе уселись за стол, приготовившись к долгому разговору. — Эй, Кайл! Принеси молока.

— Сейчас, мам, — донеслось почти одновременно со стуком закрывающейся задней двери.

Выплескивая все, что лежало на ее сердце таким тяжелым грузом, Сэйбл чувствовала громадное облегчение. Что до Фебы Бенсон, она наконец сумела сложить целостную картину случившегося.

— Что ж, похоже, ты взвалила на себя ношу, которая не каждому по плечу.

— Вот и я так думаю! Видите, вы сразу поняли, что я не пригодна для этой задачи. Все, что мне остается, — это со стыдом вернуться домой.

— А как же сестра? Ее будущее зависит от тебя. И не только ее, но и ребенка, и его отца, даже если он и не знает о сыне.

Сэйбл опустила взгляд на остатки кофе в своей чашке.

То, что сказала миссис Бенсон, было правдой, но раньше от нее, Сэйбл, ничего не зависело. И уж тем более никто. Ее задача была такой колоссальной, что просто не верилось, что ее возможно осилить. Но по мере того, как за столом длилась тишина, Сэйбл все яснее слышала приглушенные рыдания Лэйн по ночам, представляла, как она смотрит в окно, ожидая появления того, кто стал ее судьбой, ее жизнью, молясь, чтобы он не отказался от нее. Так было до рождения ребенка, а все, что случилось потом, почти разрушило надежду. Оставался только тот шанс, который был в руках Сэйбл.

«Что, если бы на месте Лэйн была я?»

Но она-то была на своем месте, до самого последнего времени. Она не страдала. Что она за сестра, если позволит себе вернуться в Вашингтон, не испробовав всех возможностей? Да и что ждет ее там? Балы? Кружок ровесниц? Полк воздыхателей? Она будет улыбаться и кивать, подтверждая вранье отца, в то время как Лэйн, запертая в задних комнатах, станет проводить дни в компании единственного друга — сердечной боли? А ребенок? В нем кровь Лэйн, а значит, и ее кровь. Так неужели она отступит, не выполнив обещания?

Но как ей дойти до конца? Отсюда до земель племени Красного Облака тянутся сотни миль. И все предшествующие сегодняшнему дню обстоятельства говорят сами за себя: она потерпела неудачу.

Вошел Кайл, прервав ее невеселые размышления. Мальчик нес ведерко молока, которое, очевидно, сам и надоил. Следом за ним появился Эли и, не дожидаясь распоряжения, наполнил лохань горячей водой. Смуглый черноволосый Кайл переминался рядом с ноги на ногу, пока Феба не услала обоих, строго наказав никому не входить в кухню.

— Теперь ты можешь снять мокрую одежду.

Сама Феба занялась младенцем. Налив молока в глиняную миску и сняв с гвоздя чисто отстиранную тряпку, она обмакнула ее одним концом в молоко, а другой вложила в рот Маленькому Ястребу. Тот сразу жадно зачмокал. Повернувшись, Феба заметила, что Сэйбл так и стоит одетая, не отрывая задумчивого взгляда от двери, за которой скрылись мальчики.

— Удивляешься, почему у меня разномастные дети?

Девушка вспыхнула, словно застигнутая за чем-то неприличным, и поспешно занялась жакетом. Насквозь промокшая ткань прилипла, и ее пришлось отслаивать, как кожуру апельсина.

— Не смущайся. — Феба добродушно усмехнулась и отвернулась, чтобы взять малыша на руки. Усевшись поудобнее, лицом к Сэйбл, она заговорила, не забывая кормить Маленького Ястреба:

— Дело в том, что моя судьба во многом похожа на судьбу твоей сестры. Я вышла замуж и как раз кормила Эли грудью, когда нам пришлось ехать поездом. Индейцы племени шайен напали на поезд. Мой Дэвид был убит, а мы с Эли оказались пленниками.

— Боже милостивый! — вырвалось у Сэйбл.

Она уронила юбку, уставившись на нее невидящими глазами. На несколько секунд она снова оказалась возле форта Макферсон, а вокруг был кромешный ад: раскрашенные лица индейцев, их дикие воинственные возгласы, а на траве кровь кавалеристов, виноватых только в том, что им выпало сопровождать дочерей полковника на прогулке.

— Что с тобой, Сэйбл? Ты словно призрак увидела.

— Индеец, что похитил Лэйн, был исчадием ада, — ответила девушка, нервно дергая завязку нижней юбки. — Он бил ее, морил голодом, обращался с ней хуже, чем со своей собакой. Тот, кто стал ее мужем, вынужден был драться с ним за нее. Он вызвал его на поединок и убил.

— Это означает, что он любил ее, — спокойно пояснила Феба.

— Любил… — повторила Сэйбл, качая головой. — Он едва удостаивал ее слова! Можно по пальцам перечесть, когда он обращался к ней. Мне этого просто не понять. Впрочем, дело не во мне. Лэйн тоже считает, что он любил ее.

— Что до меня, мне не пришлось так натерпеться. Индейцев прямо-таки завораживает рыжий цвет волос. Само собой, я досталась вождю. Его звали Голубое Перо, и он был всегда очень добр ко мне — особенно, когда родился Кайл. Вот только племени это не очень понравилось, потому что я была чужой им по крови. Голубое Перо никого не слушал и сделал меня главной женой, когда узнал, что я беременна. — Феба заметила, что у Сэйбл округлились глаза, и улыбнулась ее шокированному виду. — У шайенов допускается иметь не одну жену, и ничего страшного в этом нет. Так случилось, что жена вождя была бесплодной.

Оставшись в корсете, сорочке и изношенных до дыр чулках, Сэйбл начала рыться в вещах в поисках душистого мыла, которое считала главной своей драгоценностью. При этом она размышляла о том, была ли у Черного Волка еще одна жена, как относилось племя сиу к Лэйн и к вождю, который убил ради нее своего соплеменника. Отыскав мыло и бросив кусочек в лохань, она спросила себя, не кончится ли дело тем, что племя (или сам вождь) откажется принять Маленького Ястреба.

— Я очень горевала, когда Голубое Перо умер, — продолжала Феба, и глаза ее затуманились. — Бог свидетель, я любила ere так же сильно, как когда-то любила первого мужа. Племя разрешило мне уйти и забрать обоих мальчиков, но прошло не так уж много времени, и я пожалела, что не осталась.

— Но разве цивилизованная жизнь не лучше? — спросила Сэйбл, неуклюже пытаясь раздеться под прикрытием одеяла.

«Ей придется распроститься с застенчивостью, — подумала Феба, которая чуть было не возвела глаза к небу. — Там, куда она направляется, условностей не признают».

— Я бы так не сказала, — ответила она на вопрос девушки. — Мне пришлось вынести побольше, чем тебе. Я не жалуюсь, просто объясняю, что люди на многое смотрят иначе, чем мы с тобой. Кстати, все мои дети законные. Отец Дэниэла и Сэма (это младшие, русый и беленький) был очень хорошим человеком, мы познакомились с ним там, где я работала. — Феба отвела взгляд. Сэйбл поняла: чтобы прокормить себя и детей, она вынуждена была пойти в бордель. — Он женился на мне, дал мне этот дом и все, что в нем есть. Вот только и он умер, три года назад.

— Я вам очень сочувствую, миссис Бенсон, — сказала Сэйбл, понимая, что завидует мужеству этой женщины. — Надеюсь, после его смерти вам жилось не слишком тяжело.

По-прежнему закутанная в одеяло, она ступила в лохань и, убедившись, что высокие стенки достаточно ее прикрывают, опустилась в воду. Феба наблюдала за ней с едва заметной улыбкой на губах.

— Не называй меня миссис Бенсон, просто Фебы будет достаточно. Я беру постояльцев, чтобы сводить концы с концами.

Сэйбл невольно подняла взгляд к потолку, ненадолго застыв с куском мыла в руках. Феба тихонько засмеялась (впервые с момента их встречи), и лицо ее сразу стало лет на десять моложе. Маленький Ястреб успел насытиться и задремать. Поудобнее устроив его в корзине, Феба смешала воду в большом кувшине и приготовилась смыть мыло с волос Сэйбл. Заметив, что та все еще встревоженно озирается, она пожала плечами.

— Тебе не о чем беспокоиться, этот дом больше, чем кажется.

К ее удивлению, девушка сложила руки и наклонила голову, словно для молитвы.

— Что это ты делаешь?

— Благодарю Бога за то, что он позволил Эли выплеснуть на меня грязную воду.

— Ну и дела! Если наш Господь услышит это, он будет немало удивлен. Могу поспорить, за такое его еще не благодарили.

— Пусть так. — Сэйбл застенчиво улыбнулась. — Все дело в том, Феба, что я не знаю, как отблагодарить тебя за то, что ты сделала. Вот так, просто, взять в дом незнакомого человека… Даже не знаю, что было бы со мной, если бы не ты.

— Начнем с того, что у меня есть в этом своя корысть. — Феба подняла кувшин, понемногу выливая воду на макушку Сэйбл. — Ты даже представить не можешь, как давно я вот так просто, по-дружески не болтала ни с одной женщиной.

— Почему? Разве у тебя нет подруг?

Феба помогла девушке закрутить волосы полотенцем. На ее лице появилось снисходительное выражение.

— В этом городе, впрочем, и в любом другом тоже, меня считают нечистой из-за того, что я жила среди индейцев. Никто не желает понимать, как горд этот народ и как строго он чтит законы, правила и мораль, передаваемые из поколения в поколение.

— Неужели ты и впрямь восхищаешься индейцами? — удивилась Сэйбл.

— Почему бы и нет? Годы и годы назад белые начали отнимать их земли, но индейцы и по сей день не прекратили борьбу.

— В том числе с отцом и его гарнизоном, — с горечью заметила девушка, набрасываясь с мочалкой на свои ноги, как на врага.

— Твой отец выполнял свой долг, дорогая моя.

— Не все, что он сделал, можно оправдать чувством долга. Например, то, как он собирался поступить со своей плотью и кровью! — Сэйбл с размаху ударила ладонью по воде и покраснела, когда фонтан воды обрушился на пол. — Ох, Феба, прости, ради Бога!

До чего же она неиспорченна, думала та, отмахиваясь от извинения и бросая одно из полотенец поверх лужи. Или вернее, будет назвать ее чересчур кроткой. Подумать только, просит прощения за то, что обнаружила характер! Как только эдакому ангелочку удалось продвинуться так далеко на Запад?

— А тебе не приходило в голову, что у твоего отца была какая-то причина так поступить с Маленьким Ястребом?

— Вот и Сальваторе говорил что-то в этом роде.

Феба посмотрела на нее вопросительно. Девушка поспешила рассказать о дружбе, связывающей ее с поваром-итальянцем.

— А я-то думала, что ты — святая невинность. Нужно иметь немалую силу воли, чтобы такой барышне, как ты, завести тайную дружбу с поваром.

— Нет-нет, ты меня не правильно поняла! — воскликнула девушка, краснея не только лицом, но и всем телом. — Сальваторе мне в отцы годится!

— Смотри не перепутай шнурки корсета, — засмеялась Феба. — И не красней так: я просто пошутила.

— Он наказывал мне никому не доверять, даже собственному сердцу. Наверное, это потому, что он не встречал никого вроде тебя.

— Тогда ты можешь смело доверить мне и последнюю тайну. Кто же тот счастливец, чья кровь течет в нашем новорожденном красавчике?

— Он сиу. Воин, вождь племени, насколько я знаю, — начала Сэйбл, не замечая, что улыбка окаменела на лице Фебы. — Его имя — Черный Волк.

— Пресвятые угодники!

Рыжеволосая женщина вскочила со стула и прошла к печи. Ситуация приняла новый и не самый приятный оборот.

Некоторое время она стояла спиной к гостье, обдумывая услышанное.

— В чем дело? — спросила Сэйбл и отшатнулась, когда Феба наконец повернулась: у той на лице ясно читался страх. — Какая разница, кто отец Маленького Ястреба? Что изменилось? Ответь же, Феба, ты пугаешь меня!

— Черного Волка боятся не только белые, но и краснокожие, — неохотно объяснила та. — Он — живая легенда. Говорят, он снял столько скальпов, сколько все остальные индейцы, вместе взятые, и что каждая его атака приносит победу. Еще говорят, ни один белый не может описать, как он выглядит, а знаешь, почему? Все, кто его видел, мертвы. Кое-кто считает, что это не человек, а дух, который может таять в воздухе, как дым.

Последнее заставило Сэйбл пожать плечами: она знала, как возникают слухи и как они растут снежным комом. Кроме того, Лэйн никак не могла полюбить создание настолько ужасное. Все же услышанное заставило ее задуматься.

— Армия несколько лет охотится за ним, — продолжала Феба. — Представь себе, я слышала рассказы о его мужестве и храбрости еще в те дни, когда была замужем за Голубым Пером. Черный Волк был тогда еще мальчишкой.

— Но что это меняет? Я имею в виду, для Маленького Ястреба?

— Этот ребенок — как раз то, что нужно армии, чтобы заманить Черного Волка в ловушку.

— Но… но он даже не знает о его существовании! — запротестовала Сэйбл, ужасаясь предположению Фебы.

— Лучше, если о его существовании вообще никто не будет знать, — заметила та, понизив голос. — Потому что, кроме военных, у Черного Волка есть и другие враги. Они убьют его сына с наслаждением.

Сэйбл бросилась к ребенку, словно уже сами слова о грозящей ему опасности несли в себе реальную угрозу.

Малыш ненадолго проснулся, умилительно зевнул и широко раскрыл глаза, доверчиво глядя на свою юную тетушку.

У него не было сейчас никого, кроме нее, и Сэйбл вдруг ощутила это всем существом. Кроме нее и его отца. На всем свете не было места, более безопасного для Маленького Ястреба, чем объятия Черного Волка, и это означало, что ей придется продолжать путь.

Сэйбл расправила плечи, и на ее кротком лице появилось вызывающее выражение.

— Я обещала… нет, я поклялась, что доставлю его к отцу.

— Тебе не найти человека, достаточно безумного для роли проводника.

— Ты хочешь сказать, что все, буквально все боятся этого индейца?

Феба поджала губы. В ее глазах было что-то сродни презрению, смешанному с испугом.

— Если есть человек, который возьмется проводить меня, назови его!

— Такой человек есть, но поверь мне, Сэйбл, в жестокости он не уступит Черному Волку.

Глава 4

Тяжело опершись локтями о стойку, Хантер Мак-Кракен уставился в золотистые глубины своего полного стакана. Он не помнил, какая по счету порция это была. Вдоволь насмотревшись на виски, он поднял голову. Перед ним предстало зрелище куда менее привлекательное: собственное отражение в зеркале, укрепленном между полками со спиртным.

«Боже ты мой, что это еще за образина?»

Сообразив, что видит себя, Хантер провел пальцами по нечесаным, отросшим до плеч волосам. Бриться он перестал прошлой осенью, и теперь подбородок украшали несколько дюймов спутанной черной бороды. В целом все это выглядело отталкивающе. Впрочем, те, с кем он общался, — завсегдатаи салунов и шлюхи, которых он иногда покупал на ночь, — не возражали против такого его внешнего вида.

Хантер поднял было к губам стакан, но помедлил, так и не осушив его. Кроме его жуткой физиономии в зеркале виднелась женская фигурка, стоящая у него за спиной. Он бросил вопросительный взгляд на бармена, который водил тряпкой по выщербленной стойке, постепенно приближаясь к Хантеру.

— Стоит и стоит, минут пять будет, как стоит.

Бармен ухмыльнулся, подразумевая, что Хантер слишком накачался виски, чтобы замечать окружающее. Холодный взгляд, который моряк сравнил бы с акульим, мазнул его по лицу. Бармен замахал руками и отступил, сожалея о неосторожном замечании.

— Я только хотел… о черт, Хант, она весь город обегала, выспрашивая про тебя!

Опустошив стакан и сделав знак снова наполнить его, Хантер повернулся к стойке спиной и скрестил руки на груди. Некоторое время он молча разглядывал индианку.

Она была закутана до самых глаз, как монахини в монастырях особенно строгого устава. От макушки до поясницы ее драпировала поношенная коричневая шаль, почтительно склоненная голова и ссутуленные плечи терялись в ее тяжелых складках, даже руки были упрятаны так, что их невозможно было рассмотреть. Юбка из оленьей кожи (явно знававшая лучшие времена) почти касалась подолом пыльного пола салуна. Лицо было закрыто, виднелись только потупленные глаза и прядь угольно-черных волос. И так она стояла — очевидно, не осмеливаясь бросить взгляд или шевельнуться. Несмотря на это, ее неподвижная фигура завладела вниманием посетителей салуна, и они постепенно стягивались вокруг нее и Хантера, пока не образовали тесный кружок. Пришлось наградить особо назойливых свирепым взглядом. Толпа отступила.

— Чего тебе нужно? — спросил Хантер, закончив осмотр. Он мог бы поклясться, что индианка сжалась, хотя движение больше угадывалось, чем бросалось в глаза. Она ответила резковатым гортанным голосом, на языке шайен.

— Нет! — отрезал он в ответ и отвернулся к стойке (у него не было настроения даже обсуждать услышанную глупость).

— Похоже, до нее не дошло, — со смешком заметил Нат Барлоу, который успел вновь подступить к самому локтю Хантера.

— Я сказал, нет! — рявкнул тот, поймав в зеркале отражение женской фигуры, потом повторил то же самое жестом, с тем же результатом.

— Чего она хочет, эта скво? — полюбопытствовал Барлоу.

— Чего бы она ни хотела, это не твое собачье дело! Хм… она хочет, чтобы я отвел ее к сиу.

— К сиу, скажите на милость! — Барлоу насмешливо ухмыльнулся, подергивая свои жидкие бакенбарды. — Чего ж ты отказываешься?

На щеках Хантера заходили желваки, но он промолчал.

— Да ей-богу, отведи ты ее туда, где ей самое место. Белым будет легче дышать.

— Тебе кто-нибудь уже говорил, Барлоу, что у тебя слишком длинный язык? — мрачно поинтересовался Хантер, поднося к губам очередную порцию виски.

— Не заводись, Хант. — Довольный тем, что ему удалось вызвать у зрителей смешки, Барлоу пропустил предостережение мимо ушей. — За твои усилия краснокожая сучка позволит себя валять под кустами…

В следующее мгновение он уже летел через шарахнувшуюся толпу от мощного толчка в грудь. Женщина есть женщина, независимо от цвета ее кожи, подумал Хантер, прикидывая, не закончить ли дело и не освободить ли свет от вонючего ублюдка. Никто не вступился за Барлоу, никто даже не издал возгласа удивления: завсегдатаи знали, что Хантер особенно скор на расправу, когда пьян, а в этот день он принял даже больше обычной дозы.

— Я заплачу, — вдруг сказала индианка на шайен.

Угрюмый взгляд Хантера переместился с Барлоу, который возился на полу, поднимаясь на ноги и потирая тощий зад, на отражение в зеркале. До чего же она маленькая и хрупкая, почему-то подумал он. Он не удостоил женщину ответа, уперев локти в стойку и описывая носком одной ноги неровные полукружия вокруг другой. Несмотря на сильное опьянение, он по-прежнему твердо держался на ногах.

Сэйбл с ужасом заметила, что ее начинает бить нервная дрожь. Это могло кончиться плачевно: весь маскарад пойдет насмарку. Когда четверть часа назад она вошла в салун, ей удалось поймать в зеркале отражение этого типа по имени Хант. С тех пор она не поднимала взгляда, но и без того помнила, как он выглядел: отвратительное огородное пугало, замызганное и обшарпанное. Как быть, если придется провести несколько недель в непосредственной близости от него? Она решила, что постарается сохранять дистанцию, чтобы не задохнуться. К тому же он был громаден, как медведь гризли, да и похож на все что угодно, только не на цивилизованного человека: куча тряпья да волосы, волосы везде, даже на горле, в приоткрытом вороте несвежей рубашки!

Ей стоило немалого усилия высвободить из-под шали руку, в которой был зажат кожаный мешочек. Затаив дыхание, она протянула его в направлении Хантера. До сих пор все шло хорошо, все шло так, как предполагали она и Феба. Они продумали каждый шаг, отрепетировали каждое слово. Кроме ссоры, которую нельзя было предусмотреть, разговор двигался гладко. Сэйбл знала, как плохо ей удается ложь, и потому старалась прибегать к ней лишь в самом крайнем случае. Обман, на который пришлось пойти в этот раз, превосходил все, что она могла себе вообразить, и только мысль о племяннике, о его личике меднокожего ангела и о том, как дорого он мог заплатить за ее нерешительность и щепетильность, помогала Сэйбл играть свою роль.

— Я заплачу, — повторила она на безупречном шайен.

Откуда было знать собравшимся вокруг, что она повторяла и повторяла слова, которые могли потребоваться, пока они не начали соскальзывать с языка с естественной гладкостью.

Хантер оглядел мешочек и руку в грубой перчатке, державшую его. Итак, у скво есть деньги, подумал он равнодушно. Не то, чтобы это меняло дело. Если предложение не устраивало его, все сокровища мира не могли его соблазнить.

— Моя цена — две тысячи! — отрезал он, тоже на шайен, намереваясь этой немыслимой суммой раз и навсегда положить конец разговору.

«Две тысячи», «две тысячи», — зашептались вокруг, когда добровольные переводчики довели до сведения собравшихся слова Хантера. Послышались смешки, ехидные и несколько смущенные, потом в помещении вновь наступила тишина.

— Согласна.

Решив, что ослышался, Хантер окинул взглядом закутанную фигуру. Однако женщина развязала мешочек, и рука в перчатке ненадолго скрылась внутри. Когда она снова появилась и разжалась, на ладони лежала, поблескивая, груда золотых самородков.

— Христос всемогущий, вы только посмотрите! — выкрикнул кто-то.

Хантер расслышал это сквозь неожиданный шум в ушах. Ему казалось, что он видит странный сон: фигура в шали, рука, высыпающая в карман старой юбки горсть самородков.

— Половина сейчас, — заговорила Сэйбл на ломаном английском, не только для него, но и для толпы, — половина, когда моя прибывать к сиу. Прибывать живой, здоровый.

Гнев медленно, но верно разгорался в Хантере. Он чувствовал, что был ловко загнан в угол, одурачен, пойман в ловушку. Выходит, Барлоу был прав, назвав ее краснокожей сучкой! И потом, откуда у индейской скво могла взяться такая куча золота?

Сэйбл между тем бросила мешочек нечесаному увальню, который, как ей казалось, в любую минуту мог свалиться мешком и захрапеть. К ее удивлению, он поймал его. Потом, вспомнив наказ Фебы, она стянула перчатку и ткнула рукой вперед, не решаясь поднять глаза выше волосатой груди потенциального проводника.

— Ты давать слово.

Хантер скрипнул зубами. Не обращая внимания на доносящиеся со всех сторон восклицания, он схватил руку индианки, небольшую, темную и необычно мягкую, чувствуя в этом что-то странное, но не умея определить, что именно.

— Даю слово!

При этих словах, больше похожих на змеиное шипение, взгляд женщины впервые столкнулся с его взглядом. Хантер только что не ахнул. У нее были глаза цвета лаванды — горной фиалки — синие с заметным фиолетовым отливом! Полукровка! Так, значит, в происходящем куда больше странного, чем он думал поначалу! Заметив его реакцию, женщина опустила ресницы и рывком высвободила руку. Однако, несмотря на поспешность, с которой она бросилась к двери, она все-таки остановилась на полпути.

— Встретимся на восходе, позади церкви, в тополиной роще.

Проговорив все это на шайен, Сэйбл покинула салун. Ее рука, от прикосновения к громадной ладони казавшаяся грязной, была прижата к груди под складками шали.

Когда Хантер наконец рассовал самородки по карманам, то первым делом бросился наружу, чтобы проследить, куда направится скво-полукровка. Он прошелся туда-сюда по тротуару, трещавшему под его солидным весом. Улицы, расходившиеся от салуна, были едва освещены. Нигде не было и следа странной женщины.

Пока Сэйбл бежала так быстро, как могла, она ничего не слышала, кроме стука сердца. Возле двери, ведущей в дом Фебы Бенсон, она остановилась перевести дух. Этот тип что-то почувствовал! Может быть, он даже о чем-то догадался!

— Боже, сохрани! — прошептала она, прижимая руку к сердцу, которое никак не желало умерить свой частый стук.

Никогда в жизни ей не приходилось испытывать такого… такого… нет, это невозможно было описать!

Наконец она постучала. Дверь открылась сразу, словно за ней стояли.

— Тебя не было так долго, что я уже не знала, что и думать! — воскликнула Феба.

— Как Маленький Ястреб? — Услышав, что с малышом все в порядке, Сэйбл позволила себе рухнуть на стул. — Это было не просто ужасно — это было унизительно, а этот тип Хант — громадина, заросшая волосами.

— Я так сразу и сказала.

— Но ты не сказала мне, что он окажется вдребезги пьяным и злобным и что разговор с ним обойдется мне в две тысячи долларов, — вздохнула Сэйбл, принимая предложенную чашку кофе.

Феба, в свою очередь, рухнула на стул.

— Две тысячи! Да ведь это… это…

— Вот именно. Если бы не хорошее воспитание, я бы наградила этого типа множеством разных эпитетов.

Она слишком носится со своим хорошим воспитанием, подумала Феба с улыбкой и подалась вперед, горя любопытством.

— Значит, наш план сработал? По правде сказать, я не очень-то верила в успех.

— Надеюсь, что сработал, но… — Сэйбл устало пожала плечами и виновато потупилась, — этот Хант достаточно умен, а я забылась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я предупреждала, девочка моя. Как бы хороша ни была маскировка, цвет глаз тебе не изменить.

— И потом, я говорила по-английски. Я хотела, чтобы наш разговор слышали все, чтобы он не мог потом нарушить слово.

— Ты зря это сделала.

— Зато он дал слово при свидетелях, — упрямо повторила Сэйбл.

— А вот это очень хорошо, — обрадовалась Феба, и тревожные морщинки вокруг ее глаз разгладились. — Если что и известно насчет Ханта, так это то, что он всегда держит слово.

Она благоразумно умолчала о том, что он держит слов и в том случае, если обещает убить.

Сэйбл стояла под сенью тополиной листвы, одной рукой придерживая поводья гнедой лошадки, а другой поправляя шаль, все так же закрывающую лицо до самых глаз. Краешек солнца только-только появился из-за горизонта, заставив росу на траве и листьях отливать розовым. До сих пор ей никогда не приходилось встречать рассвет, и она решила, что ранний подъем стоит того в столь чудесное утро. Однако все красоты мира не могли остановить зевоту, и приходилось то и дело прикрывать рот ладонью.

Убедившись, что ребенок не успел еще промочить пеленки и крепко спит, Сэйбл вновь застыла в терпеливом ожидании. Она явилась в тополиную рощу в том же наряде, в котором накануне посещала салун: туго стянутая шаль, юбка до самой земли, сапожная вакса на волосах (в городке не нашлось не только черной краски для волос, но и вообще никакой!). Кожа лица, рук, шеи и даже плеч была выкрашена в красно-коричневый цвет при помощи настойки йода. Со временем оттенок мог побледнеть и исчезнуть, но недели и даже месяцы он мог продержаться. К тому времени, как кожа посветлеет и обман раскроется, они уже будет слишком далеко к западу, чтобы повернуть назад. Больше всего Сэйбл боялась именно момента раскрытия истины: она помнила, как легко мистер Хант приходил в ярость и каковы были последствия этого.

Воспоминание о ссоре в салуне разволновало Сэйбл. Она постаралась отвлечь себя, поправляя кожаные ремни, прикреплявшие колыбель Маленького Ястреба к седлу. Она надеялась, что все выглядит подлинно индейским и не вызовет подозрений проводника. Недаром целую неделю она только и делала, что повторяла наставления Фебы. Теперь они были впечатаны в память не хуже, чем уроки хорошего тона. Осмотрев колыбель, Сэйбл нащупала письмо в кожаном конверте, который Лэйн строго-настрого наказала ей не открывать до встречи с отцом ребенка. Надо сказать, эта встреча пугала ее даже сильнее, чем встреча с мистером Хантом. Сэйбл с усилием оттеснила подальше мысли о Черном Волке: до него были мили и мили, которые еще требовалось преодолеть.

— Готова?

У Сэйбл вырвался крик испуга. Она круто повернулась и сделала назад шаг, другой, пока не уперлась спиной в круп лошади. Воздух неожиданно стал слишком густым, чтобы втянуть его в легкие. Кто это? Конечно, не тот человек, с которым она заключила сделку накануне вечером! Сэйбл глотнула несколько раз, борясь с комком в горле. Большую часть жизни она прожила, окруженная представителями мужского пола, и считала себя знатоком мужской внешности. Мужчина, лицом к лицу с которым она сейчас оказалась, был красив (к немалому ее раздражению).

— Я задал вопрос и жду ответа. — В голосе проводника прозвучала угроза. — Уж не забыла ли ты английский со вчерашнего дня?

— Это… это… — начала Сэйбл, моргая.

— Это я, — буркнул Хантер, избегая смотреть в глаза, цвет которых почему-то нервировал его.

Лучше бы он оставался пугалом, угрюмо подумала Сэйбл. По-видимому, он как следует вымылся и убрал с лица большую часть растительности. Усы и борода оставались, но они были коротко подстрижены и имели ухоженный вид. Даже красные с похмелья глаза и синяки под ними не могли испортить скульптурную красоту лица, пусть даже искаженного недовольной гримасой. В довершение ко всему мистер Хант переоделся в теплую куртку с белоснежным меховым воротником (неожиданное зрелище после вчерашнего неряшливого наряда) и штаны из грубой плотной ткани. Судя по позе, он чувствовал себя вполне непринужденно. Седельные мешки, тяжелые даже. на вид, были небрежно перекинуты через широченное плечо, поводья верховой лошади свисали свободно, как если бы она была вышколена стоять неподвижно, когда хозяин выражал желание привалиться к ее боку. Волосы, накануне тусклые и неопрятные, оказались черными-пре-черными и восхитительно свешивались на один глаз. Глаза… хм… глаза были серые… неприветливые, даже суровые.

Именно выражение глаз, с которыми Сэйбл неожиданно встретилась взглядом, вывело ее из состояния ступора. В этот момент она впервые поняла, до чего ему неприятна возложенная на него миссия. Так или иначе, он держал свое недовольство при себе. Сэйбл повернулась к лошадке, намереваясь вскочить в седло, — и издала ошеломленный возглас, когда ее буквально забросили туда, подхватив за талию.

«Да как он посмел дотронуться до меня, не спросив позволения?!» Но она проглотила возмущение, поспешно одергивая юбку, чтобы ненароком не показались ноги в шелковых чулках.

Звук, раздавшийся в следующую минуту, был до того неожиданным для Хантера, что он схватился за револьвер. Блеяние? Только тут ему на глаза попался вьючный мул, к которому была привязана дойная коза.

— Это еще что за чертовщина? — Он ткнул в ту сторону пальцем, невольно прищурившись от резкой похмельной боли в висках.

У Сэйбл, так и не сумевшей привыкнуть к проклятиям, краска бросилась в лицо. Ей удалось сохранить каменную неподвижность, но она недостаточно владела собой, чтобы помнить о ломаном английском.

— Мы заключили соглашение. Вас не касается, что я беру с собой в дорогу.

— Я и не знал, что сиу ждут нас в следующем году! Именно столько времени займет дорога с таким скарбом, — пролаял Хантер — и с трудом удержался от стона: так болезненно отдался в голове звук собственного голоса.

Он также разбудил Маленького Ястреба, и тот заплакал. Сэйбл приподняла колыбель, укрепленную на спине ее лошади, и подула младенцу в лицо. Ей не хотелось так с ним поступать, но Лэйн настаивала: индейский ребенок не должен плакать без крайней необходимости. Только голод или боль извиняли его плач, а иначе он мог привлечь внимание врага, поэтому детей всегда вовремя кормили и перепеленывали.

— Что?! Ребенок? Мы потащим к сиу ребенка, черт бы его побрал?

Хантер не верил своим глазам. Не может быть, чтобы от него ждали подобной глупости!

— А почему бы и нет? — спросила Сэйбл, трепеща: этот человек выглядел так, словно собирался схватить ее за горло.

— Дьявол и вся преисподняя! Женщина, ты забыла, что перед нами лежат дикие земли? Черт возьми, мужнина не всегда выживает там, не говоря уже о… — Он махнул рукой на колыбель.

— Вы дали мне слово, мистер Хант. С ребенком я или без, это ничего не меняет.

В ответ послышалось глухое рычание. Сэйбл огляделась, чтобы понять, откуда оно исходит, и с испугом поняла, что этот звериный звук издал ее проводник. Возможно, род его идет от медведей или ягуаров, невольно подумала она и затаила дыхание в ожидании гневной тирады. Однако мистер Хант молча вскочил в седло и ударил лошадь пятками.

— Поехали! — рявкнул он, небрежно нахлобучив на голову широкополую шляпу. — Так мы весь чертов день проболтаем!

Снова ощутив, как кровь приливает к лицу, Сэйбл решила при первом же удобном случае поговорить с ним по поводу постоянных проклятий (разумеется, когда — и если — между ними возникнут менее враждебные отношения, чем теперь). Смерив взглядом маячившую впереди напряженную спину, она покачала головой: пока и речи не шло о мирном сосуществовании. Очевидно, мистер Хант понятия не имел о правильном воспитании. Он был злобный, вспыльчивый, неотесанный сквернослов и пьяница. И все же она сумела справиться с ним, подумала Сэйбл и улыбнулась. Пока все шло так, как она задумала.

Хантер бросил короткий взгляд через плечо. Ребенок, скажите-ка! Итак, Фиалковые Глаза еще и мамочка, ко всему прочему. Не иначе как он был в белой горячке вчера вечером, если согласился участвовать в этом безумии. Глава 5

Единственным звуком, нарушавшим тишину, был ритмичный стук подков. Изредка слышался удар железа о камень — но и только. Хантер успел не раз возблагодарить Бога за благословенную тишину леса, так как каждый звук отдавался в голове, усиливаясь многократно. Ему казалось, что худшего похмелья он не переживал за всю свою жизнь. Стараясь не шевелить не только головой, но и глазами, Хантер осторожно снял с луки седла флягу и сделал несколько глотков, пытаясь смыть с языка отвратительный привкус вчерашней дешевой выпивки. Укрепляя флягу, он пробормотал клятву никогда больше не прикасаться к спиртному (Бог знает, какую по счету). Дыхание поднималось в морозном утреннем воздухе облачком белого пара. Повыше подняв воротник, чтобы прикрыть замерзшие уши, он повозился в седле и оглянулся.

Фиалковые Глаза низко склонилась над колыбелью, убаюкивая ребенка песней. Ни слов, ни мотива различить не удавалось, только еле слышное размеренное бормотание, похожее на мурлыканье кошки. Поводья небрежно свисали, едва придерживаемые одной рукой. Ее счастье, что лошади такие послушные, подумал Хантер, видимо, его подопечная не замечает, куда едет. С самого отъезда они не обменялись ни словом, и за это он был ей весьма благодарен. Он терпеть не мог болтливых женщин, равно белых, полукровок или чистокровных индианок. Однако ему казалось странным, что отец ребенка бросил ее на произвол судьбы. Как это могло случиться? Как вообще она оказалась вне своего племени? Ни один индеец не позволил бы матери своего ребенка и на день исчезнуть с его глаз, не говоря уже о том, чтобы оставить ее в окружении белых. Разумеется, если она была ему небезразлична.

Впрочем, какое до этого дело ему, Хантеру? Ему и без того хватает, о чем подумать, чтобы прийти в раздражение. О том, например, как ловко она обвела его вокруг пальца, вынудив взяться за работу, в которой он не нуждался. Теперь для него нет дороги назад. Как бы он ни относился к своей спутнице, он дал слово и собирается его сдержать. Пусть только навстречу попадется какое ни на есть племя сиу, он сдаст ее с рук на руки — и ищи ветра в поле! Что ж с того, что он терпеть не может заботиться о ком бы то ни было? Его услуги хорошо оплачиваются. Слава Богу, она неразговорчива. Его дело — оберегать ее в дороге и вести в нужном направлении, а не болтать с ней.

В очередной раз обернувшись, Хантер заметил, что его спутница возится с узлом шали. Он предположил, что она собирается кормить младенца, и подстегнул лошадь, чтобы не смущать ее.

Когда расстояние между ними стало быстро увеличиваться, Сэйбл не могла не признать, что ее проводник все же имел кое-какие хорошие манеры. Она и впрямь намеревалась покормить ребенка, хотя и не тем способом, каким предполагал Хантер. Сам того не подозревая, он давал ей возможность выдержать роль кормящей матери. Это оказалось нелегкой задачей: тряская рысь лошади заставила ее почти сползти с седла, чтобы сунуть в рот Маленькому Ястребу бычий пузырь, наполненный козьим молоком. Все же это удалось, и вскоре из-под полы ее меховой одежды послышалось жадное чмоканье. Насыщаясь, ребенок продолжал дремать, убаюканный колыбельной и покачиванием лошади. Импровизированная соска, питавшая малыша, была пожертвована Фебой. С ее помощью она кормила второго ребенка, когда у нее от голода пропало молоко. Пузырь был надежно упакован в мягкий кожаный мешок, предохраняющий его от случайного прокола, и соединен с уродливым резиновым подобием соска. Маленький Ястреб не возражал против несовершенства своей искусственной кормилицы, кроме того, стеклянная бутылка могла разбиться в дороге.

Сэйбл перевела взгляд на удаляющуюся спину мистера Ханта. Словно кол проглотил! За все время пути он не произнес ни слова, если не считать резкой команды поторапливаться или приглушенного проклятия. Она от души надеялась, что после долгого привала и обильной еды ее угрюмый проводник смягчится. Подумать только, ей придется день и ночь находиться в компании человека с таким неуживчивым характером!

Еще через пару миль Маленький Ястреб начал возиться в колыбели и хныкать. Сэйбл виновато сообразила, что в пузыре было не столько жидкости, сколько воздуха, и потому он казался таким тугим. Хочешь не хочешь, а предстояло добыть еще порцию молока. Как только мистер Хант исчез за поворотом, она натянула поводья. Не стоило привлекать его внимание к вынужденной задержке: в теперешнем настроении он только разозлился бы сильнее.

С флягой в руках, жадно глотая холодную воду, Хантер оглянулся и обнаружил, что он один на тропе. Проклятие! Они и дня не провели в дороге, а краснокожая дуреха уже успела заблудиться! Она хоть понимает, что в лесу каждый куст может таить засаду? Что они могут столкнуться здесь с кем угодно? Трудно сказать, что возмущало Хантера больше: необходимость заниматься поисками или собственное похмелье, из-за которого он не заметил отсутствия спутницы.

Он поспешно повернул лошадь. Тропа была такой узкой, что ветви то и дело довольно чувствительно хлестали его по лицу. Хантер уже нарисовал себе ужасную картину: два трупа, лишенные скальпов, — и сердце его стало биться с натугой, порожденной как тревогой, так и похмельем. На ходу он достал револьвер и взвел курок, стараясь приготовиться буквально ко всему, с чем бы ни пришлось столкнуться. Однако, заметив движение впереди и натянув удила, он невольно подумал: оказывается, приготовиться можно все-таки не ко всему.

Фиалковые Глаза сидела на корточках прямо посреди тропы и доила козу, гримасничая в унисон своим движениям. Под выменем стояла жестяная банка, мимо которой струйки пролетали с завидным постоянством. Индианка, которая не умеет доить? Да они умеют делать это, едва научившись ходить! От удивления Хантер не нашел ничего лучшего, чем гаркнуть в полный голос:

— Какого черта ты не предупредила меня?

Сэйбл пискнула и свалилась навзничь, ногой опрокинув жестянку и пролив то немногое, что чудом туда попало.

— Я кричала, — пробормотала она, не поднимая глаз.

— Почему же, дьявол тебя побери, я не слышал ни звука?

— Пить надо меньше, — буркнула она себе под нос и снова уселась перед козой.

Меньше всего ей хотелось, чтобы проводник отирался поблизости. Разумеется, от его глаз не могло укрыться ее неумение. Однако ничего теперь не поделаешь, и она ограничилась тем, что сосредоточила внимание на длинном козьем вымени, стараясь применить на практике наставления Кайла — специалиста по дойке коз. Соски тоже были длинные, податливые и противно мягкие на ощупь. Вдохнув поглубже, Сэйбл принялась тянуть и давить, думая: гадость какая!

Дав себе слово не опозориться на глазах у мистера Ханта, она ухитрилась надоить половину жестянки, обильно смочив молоком также и тропу. Повернувшись спиной к зрителю, она наполнила бычий пузырь, при этом притворяясь, что пьет. Жидкость, попавшая-таки в рот, была тошнотворно теплая и сладкая.

— За каким чер… — начал было Хантер, но оборвал себя и стал молча наблюдать за тем, как Фиалковые Глаза приторачивает к седлу мешок с пресловутой жестянкой и другим добром. Когда она покончила с этой задачей и вопросительно посмотрела на него, он резко скомандовал:

— Пошевеливайся, женщина! Я не нанимался в проводники на всю жизнь!

Сэйбл нахмурилась, поджав губы. «Пошевеливайся», это же надо! С каменным выражением лица она взобралась на лошадь и шагом направила ее по тропе. Странный запах, который Хантер успел учуять утром, подбрасывая ее в седло, снова коснулся его ноздрей. Духи? Его невольно замутило. Казалось, весь лес вокруг сразу пропах духами. И не только духами: к их нежному запаху примешивалась явственная вонь сапожной ваксы. Человек, прослуживший в армии годы, не перепутал бы эту вонь ни с чем. К тому же индианки не знали парфюмерии.

Дав лошади хорошего тычка под ребра, Хантер раздраженно надвинул шляпу на лоб. Он чувствовал, что выставлен дураком даже больше, чем это казалось утром.

— Пора делать привал, — бросил проводник, не удостоив Сэйбл взглядом.

Слишком усталая, чтобы обращать внимание на его упорную враждебность, она спешилась и оглядела поляну. По краю с журчанием протекал ручей. Сэйбл было все равно, где именно они остановились на ночлег. Она едва держалась на трясущихся ногах, ощущение было такое, словно они болят сверху донизу, каждой клеточкой и жилкой. Между ног тупо ныло: должно быть, там был один сплошной синяк. До сих пор она проводила в седле не больше часа в день и понятия не имела, как сегодня сумела продержаться и даже почти не отстать. Ягодицы онемели, их хотелось хорошенько растереть, и Сэйбл не без труда удержалась от этого.

Первым делом она отвязала седельный мешок, уронив его возле ближайшего поваленного ствола, потом занялась Маленьким Ястребом. Малыш был в целях безопасности приторочен к своей колыбельке мягким кожаным ремнем. Под тем же упавшим стволом она постелила постель из одеял, в которой ребенок был устроен со всем возможным комфортом. Теперь можно было заняться собой. Сэйбл направилась под защиту густой растительности, но тут навстречу ей из кустов появился мистер Хант с охапкой хвороста.

— Подвинь одеяла ближе к кострищу, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Сэйбл приостановилась только для того, чтобы отрицательно помотать головой. Она решила демонстративно не обращать внимания на грубияна, с компанией которого приходилось мириться.

— По ночам здесь чертовски холодно.

Никакого ответа. Хантер пожал плечами и занялся разведением костра.

Сэйбл почувствовала себя легче оттого, что удалось полностью проигнорировать грубое покровительство мистера Ханта. Похоже, он не получил и азов хорошего воспитания, характер имел злобный и неуживчивый, а ругался чаще, чем все другие мужчины, вместе взятые. За целый день она не услышала от него ни единого доброго слова!

Не желая ужинать в столь неприятном обществе, Сэйбл проглотила всухомятку кусок пирога из своих запасов. Слава Богу, хоть в животе перестало бурчать! Кое-как умывшись, она свернулась калачиком рядом с ребенком и мгновенно уснула.

Хантер смотрел на пляшущие языки пламени, согревая руки об оловянную кружку с горячим кофе. Он вдруг почувствовал удовлетворение от того, что вновь надолго покинул цивилизованную жизнь. Конечно, у нее были свои хорошие стороны — шлюхи, приличная еда… Вот, пожалуй, и все. Он досыта навидался одних только пьяных драк в салунах, частенько заканчивающихся смертью одного-двух участников. Нет уж, с него хватит.

Ребенок захныкал во сне, и Фиалковые Глаза машинально подняла руку, чтобы потрепать его по прикрытому одеялом задку. Выходит, она спала не так крепко, как казалось.

— Кофе готов, — на всякий случай обратился Хантер к своей подопечной.

Ответа не последовало. Что ж, тем лучше, подумал он равнодушно, отставляя кофе и шаря в седельном мешке. Выудив бумагу и коробку с табаком, он свернул самокрутку, зажал ее в зубах и поднес к ней тлеющий конец ветки. Задержав во рту первую затяжку, он наконец выдохнул дым с усталым вздохом.

Нужно было признать, Фиалковые Глаза заботилась о своем ребенке лучше, чем о животных, с которыми отправилась в дорогу.

Ну и видок у них, кисло подумал Хантер, особенно у козы, идущей в арьергарде! Несмотря на целый день путешествия, он так до конца и не верил, что влип в такую немыслимую авантюру. Что ж, сделка есть сделка.

Докурив, он щелчком послал окурок в костер и устроился на ночь, надвинув шляпу на глаза и положив указательный палец на курок револьвера, предусмотрительно передвинутого на живот. Под голову он сунул снятое с лошади седло, чтобы видеть ту часть поляны, которую освещало пламя костра. Можно было не опасаться, что он проспит опасность: с шестьдесят третьего года он спал совсем мало.

Маленький Ястреб зашевелился под мышкой у Сэйбл. Неохотно просыпаясь, она рассеянно поцеловала темноволосую макушку племянника.

— С добрым утром, Маленький Ястреб, — прошептала она. — Как спалось?

Ребенок загугукал, пуская пузыри, и она тихонько засмеялась, садясь посреди одеял.

— Я получаю плату за то, чтобы вести тебя к сиу и защищать от опасности! Я, черт возьми, не нанимался делать за тебя все! — Сэйбл рывком повернулась туда, где мистер Хант подтягивал подпругу на своей лошади, намеренно повернувшись спиной к ней и ребенку. — Проклятие, это жестоко — оставлять бедных животных нерасседланными. К тому же их нужно поить!

Он повернулся, чтобы добавить что-нибудь покруче, но представшее перед ним зрелище поразило его до полной потери дара речи.

Во время сна шаль соскользнула с индианки, заколки остались среди одеял, так что волосы рассыпались по спине до самой поясницы. Прижимая к груди ребенка, она смотрела своими фиалковыми глазами, полными страха, словно ожидала получить не только словесную взбучку. Да она прехорошенькая, подумал Хантер, удивляясь, почему не заметил этого раньше. Тяжелое верхнее одеяние распахнулось, открывая волнующие округлости грудей, обтянутых простой рубахой. Его взгляд невольно прошелся по ним, проснулось желание, которое он считал удовлетворенным и задвинутым подальше.

Проклятие, на это он никак не рассчитывал!

Почему-то возмущенный до глубины души, Хантер дал гневу разгореться, не сознавая, что с точки зрения Сэйбл выглядит огнедышащим драконом. Вытянув палец в обвиняющем жесте, он направился прямиком к ней. Она вскочила, запахивая одежду и натягивая на голову шаль.

— Послушай, что я скажу тебе, женщина! Ты…

— Мне… мне очень жаль, что так получилось, ми-мистер Хант, — пролепетала она, заикаясь и не решаясь отвести глаз от травы под ногами. — Я так устала, что забыла о животных. Большое спасибо за то, что позаботились о них.

Хантер проглотил приготовленные упреки. Испуганный вид подопечной заставил его на время смягчиться, а ее оправдания сделали дальнейший разнос бессмысленным. К тому же он давно, не слышал такого бархатного голоса и успел забыть, что существуют женщины настолько застенчивые. Но где, черт возьми, она набралась таких манер? Эта мысль вызвала в нем новый приступ гнева.

— Больше я этого не потерплю! — отрезал он и зашагал прочь.

Сэйбл перевела дух, стараясь справиться с мелкой дрожью. Вот тебе и доброе утро, с горечью думала она, занимаясь подобием утреннего туалета, перепеленывая ребенка, навьючивая мула. Пока мистер Хант забрасывал кострище землей, она подоила козу, на сей раз набрав столько молока, что хватит на целый день. Слава Богу, теперь не нужно будет отставать по дороге, но что, если ей все-таки потребуется остановиться? Скорее всего этот тип впадет в очередной припадок ярости. И дернуло же ее связаться с таким неприятным человеком. Его, наверное, воспитала стая волков!

Пока Сэйбл угрюмо раздумывала надо всем этим, пытаясь пристроить седло на спине лошади, Хантер окончательно потерял терпение. Он вырвал седло из ее неумелых рук, в мгновение ока затянул подпругу и укрепил седельные мешки.

— Благодарю вас, мистер Хант.

Он не снизошел до ответа, издав лишь подобие звериного рычания.

Хантер уже отправился за хворостом, когда Сэйбл в наступающих сумерках сумела сползти с седла. Сквозь усталость едва пробивалось возмущение оттого, что на этот раз он даже не предупредил о привале — просто спешился, привязал лошадь и занялся устройством ночлега, словно был один-одинешенек. Очевидно, ему не было дела до нее или ее ребенка, они просто не принимались в расчет. А ведь она так старалась не доставлять ему новых хлопот! Меняла подгузники не останавливаясь, не замедляла хода, даже когда кормила Маленького Ястреба. Она устала до полусмерти, а впереди была уйма работы, с которой до сих пор не приходилось сталкиваться. Нужно было перестирать то, что малыш успел запачкать, и вымыть его если не в теплой воде, то хотя бы не в ледяной.

Сэйбл отерла потный лоб и поморщилась, обнаружив на руке грязь. Кожа головы так зудела, что, казалось, еще минута — она не выдержит и закричит. От нее разило сапожной ваксой, но еще сильнее — потом, который чем дальше, тем более едко пах. Сэйбл отдала бы все на свете за ванну, наполненную горячей водой, пенистой от мыла. Она так размечталась… но свалилась с небес на землю от запаха мочи, который исходил от узла грязных подгузников.

В этот момент Хантер, расседлывавший лошадь, бросил взгляд в ее направлении. На его губах сама собой появилась насмешливая улыбка: Фиалковые Глаза стояла, брезгливо отвернув нос, и держала грязное белье двумя пальцами, словно боясь чем-нибудь от него заразиться. Она оставила узел на краю поляны и заторопилась к лошади. Проходя мимо ребенка, она погрозила ему пальцем, мягко что-то выговаривая, потом не выдержала и подхватила его на руки, чтобы немного потетешкать.

Наблюдая за тем, как она подбрасывает малыша, обнимает его и щекочет круглый животик, Хантер против воли одобрительно кивнул. Прежде ему не приходилось иметь дело с грудными детьми, и он нашел, что материнские ласки приятны для глаз. Однако в происходящем было что-то странное. Улыбка Хантера померкла: на ребенке был подгузник, тогда как индейские женщины пользовались для той же цели мягким мхом.

В это время Сэйбл играла с Маленьким Ястребом, не подозревая о том, что является объектом пристального наблюдения.

Хантер уже успел раздуть пламя из бледного язычка в ревущий костер, а Сэйбл все еще возилась с седельными мешками. Добравшись наконец до седла, она начала тянуть и дергать подпругу, от чего лошадь удивленно косилась на нее через плечо. Когда седло все же удалось поднять, его чудовищный вес потянул руки к земле. Измученная до полного безразличия, Сэйбл уронила седло на землю (при этом ее отнесло на пару шагов назад). С минуту она тупо смотрела на лоснящуюся поверхность кожи, не сознавая, как трогательно опущены ее плечи. В пояснице пульсировала боль, ладони жгло, ноги подкашивались. Все, чего она хотела, — это рухнуть поближе к костру и уснуть, чтобы спать, и спать, и спать, а проснувшись, обнаружить, что ей просто приснился кошмар, пока она нежилась в своей мягкой постели.

Ухитрившись как-то привязать малыша к своей спине шалью, она неуклюже отогнала лошадь, мула и козу к речушке и начала готовиться к купанию ребенка. Никакая усталость не могла заставить ее вымыть Маленького Ястреба в холодной воде, даже если у нее не хватило бы сил греть ее для себя. К ручью пришлось ходить трижды, чтобы пополнить запас воды и набрать достаточно для ванны. Все это время мистер Хант наблюдал за ней со своего уютного местечка у костра. Он-то давно покончил со своей частью работы, со злостью подумала Сэйбл. И немудрено: ему приходилось заботиться только о себе. Нагрев ведро воды на раскаленных камнях у самого огня, она вымыла ребенка и решила, что настало время отлучиться.

Настроение у Сэйбл было хуже некуда, когда она брела вниз по течению ручья, чтобы скрыться подальше с глаз мистера Ханта. Не хватало еще, чтобы его принесла нелегкая туда, где она моется! Чистую одежду, мыло и полотенце она разложила на берегу. Чтобы расшнуровать ботинки, пришлось усесться на холодную землю, но запах свежей сосновой хвои, наполнявший вечерний воздух, был куда приятнее, чем пахла сама Сэйбл. Маленький Ястреб, которого она на всякий случай взяла с собой, уже посапывал в колыбельке, чистый и сытый.

Как ни мечтала Сэйбл о том, чтобы смыть с себя двухдневную грязь, она помедлила, прежде чем раздеться. Стоило остаться без верхней одежды, как по коже побежали мурашки. Под мышками саднило от грубой ткани, так как ничего, кроме тончайшего батиста и шелка, Сэйбл до сих пор не носила. Зато юбка, пусть и кожаная, была такой отличной выделки, что на ощупь казалась мягкой, как масло. Освободив волосы от многочисленных заколок, она передернулась: от ваксы они стали липкими. До чего же все-таки холодно! Пальцы только что не онемели и едва справлялись с завязками нижней юбки.

Хантер бесшумно двигался вниз по течению речушки.

— Проклятие, ее опять унесло к черту на рога! Только что была на виду — и надо же…

В следующее мгновение он окаменел на ходу. Фиалковые Глаза как раз перешагивала через кружевную нижнюю юбку, холмиком пены окружавшую ее изящные лодыжки. Ногой отбросив ее в сторону, она расстегнула подвязки и наклонилась снять чулки. Хантер закрыл рот, открытый было для окрика, и невольно сглотнул.

Никудышный из меня джентльмен, думал он с плотоядной усмешкой, не мешая взгляду скользить по обтянутым шелком ягодицам, так простодушно предложенным для его обозрения. Его тело, конечно же, не замедлило откликнуться на увиденное.

Где-то за спиной хрустнула ветка. Сэйбл ахнула и повернулась, прикрываясь нижней юбкой.

— Как вы смеете! Немедленно убирайтесь прочь!

Вместо ответа Хантер обошел ствол, за которым скрывался, и привалился к нему, скрестив руки на груди.

— Прошу вас уйти, мистер Хант, пожалуйста!

Одной рукой придерживая нижнюю юбку возле горла, другой Сэйбл подхватила рубаху и юбку в надежде, что такой ворох одежды скроет ее как следует. Взгляд проводника бесцеремонно странствовал по округлостям ее бедер, которые никак не удавалось прикрыть. О, она знала подобный взгляд! За последние недели он то и дело останавливался на ней. Сколько времени этот тип прятался за деревом? Не в силах дольше выносить унижение, Сэйбл опустилась на корточки, стараясь получше замаскировать белизну своих ног.

— Как я смогу обеспечить твою безопасность, женщина, если ты исчезаешь из виду, не предупредив, куда идешь? Такая прогулка может обойтись дорого.

— Я не прогуливалась, мистер Хант. Я только хотела уединиться.

Щеки Сэйбл, и без того пылавшие, покраснели сильнее. Да он просто животное, если продолжает стоять, разглядывая ее своими бесстыжими глазами! Неужели бывает и такое, чтобы в человеке не было ни унции стыда?

— Прошу вас, мистер Хант, давайте обсудим все это позже!

— Да пожалуйста!

— Ну что же вы? — воскликнула Сэйбл, когда он не двинулся с места.

— А что? Мойся на здоровье, а я присмотрю, чтобы никто не мешал.

Сэйбл скрипнула зубами, напоминая себе, что она — леди, а леди не опускаются до топанья ногами и пронзительных воплей, даже если приходится иметь дело с тупоголовым олухом вроде этого.

— Мистер Хант, — начала она, чувствуя, как стремительно иссякает терпение, — я плачу вам за защиту, а не за то, чтобы вы присутствовали при моей личной гигиене.

Как, однако, стремительно улучшается ее английский, подумал Хантер, механически поглаживая усы большим и указательным пальцем. Она уже говорит не хуже светской леди, что же будет дальше? После молчания, показавшегося Сэйбл бесконечным, он заметил:

— Когда мне платят за защиту, я стараюсь выполнять эту работу как можно лучше.

— Вы с таким же успехом сможете ее выполнять, если отойдете за дерево и повернетесь ко мне спиной! И поторопитесь, я совершенно окоченела!

Прежде чем удалиться на почтительное расстояние, Хантер смерил ее с головы до ног холодным оценивающим взглядом. Сэйбл содрогнулась. Потом он исчез в густом подлеске, держа револьвер на изготовку.

Она вытянула шею, стараясь различить что-нибудь в густых сумерках. Действительно ли он ушел или притаился за ближайшим деревом? Она чуть было не начала одеваться, но голова так чесалась, что это остановило ее. С быстротой, до сих пор ей неизвестной, она расшнуровала корсет, сбросила сорочку и панталоны, закуталась в одеяло. Вода, к которой она приблизилась на цыпочках, была темной и холодной даже на вид. Должно быть, в ней кто только не водится! Сэйбл ни разу в жизни не мылась в ледяной воде, притом в речке, к тому же в относительной близости от назойливого мужчины.

— Нет смысла оттягивать неизбежное, — пробормотала она, трясясь от холода.

Покрепче прижав к груди кусок мыла, чтобы тот не ускользнул на дно, Сэйбл огляделась, чтобы удостовериться в своем полном одиночестве, отбросила одеяло и прыгнула с невысокого берега.

Жидкий лед! Сжав зубы, чтобы не закричать во весь голос, она начала лихорадочно намыливаться, потом набросилась на свое тело с мочалкой, скребя его так свирепо, что кожа покраснела с головы до ног. С волосами, увы, не удалось разобраться так быстро. В холодной воде пришлось намыливать голову трижды, прежде чем смылся всякий след ваксы. Странное дело, чем дольше продолжалось мытье, тем более приятными казались ледяные объятия реки. Сэйбл забыла об усталости, о боли в каждой мышце… по крайней мере в первые несколько минут. Несмотря на бодрящее действие воды, ноги быстро онемели. Кончилось тем, что все тело пронизала конвульсивная дрожь. Маленький Ястреб мирно спал под ближайшим кустом. Счастливец! Когда дольше оставаться в воде стало невозможно, Сэйбл вышла на берег (предварительно убедившись, что неотесанный мистер Хант не притаился поблизости). Когда она закручивала волосы и растиралась полотенцем, руки тряслись, ноги дрожали, и хотя ей весь день досаждал грубый парусиновый корсет, теперь Сэйбл надела его с превеликой благодарностью за то, что он такой теплый.

Однако на этом ее неприятности не закончились. Приблизившись к месту ночлега, Сэйбл нашла мистера Ханта сидящим, лениво привалившись к стволу. Дерево было другим, поза — той же самой, нахальной и раздражающей. Двумя пальцами он, как обычно, поглаживал свои отвратительные усы. Пока она поправляла шаль, прикрывая волосы и часть лица, взгляд проводника бесцеремонно шарил по ее телу. Сэйбл опять покраснела с головы до ног, особенно когда встретилась с его насмешливым взглядом. У мистера Ханта были странные глаза, в свете костра отливающие серебром, и они смеялись над ней. Впервые за два дня она видела, как он улыбается, и эта улыбка ей не понравилась. Похотливый наглец, мысленно заклеймила она проводника, и отвернулась, скрывая краску на почти уже малиновых щеках.

«Нет, я точно ненавижу его! Ненавижу — и все!»

Глава 6

Хантеру все это очень не нравилось. Не нравилось, черт возьми, — и все тут! Недоверчивый по натуре, он предпочитал честную игру, факты, не вызывающие сомнений, четкий план любого предприятия, за которое приходилось браться, и, наконец, цель в конце пути, не вызывающую подозрений. Что касается Фиалковых Глаз… она вела себя по меньшей мере странно. Вот и сейчас она проскочила мимо, сгорбившись и кутаясь в проклятую линялую тряпку, словно боялась, что он даст ей хорошего пинка, если она не поторопится.

Все, буквально все в ней противоречило образу, который он понял бы и принял. То она готова была расплакаться, кроткая до тошноты, то начинала препираться по такому ничтожному поводу, что это ставило в тупик. В глазах ее тлела искорка, говорившая о своенравном характере, не свойственном скво, — но искорка эта так ни разу и не разгорелась. Румянец на ее щеках не означал, что она пышет здоровьем, скорее это была постоянная краска смущения. Каждый раз, когда они останавливались на ночлег, из ее седельных мешков появлялись новые и новые предметы роскоши. Странно, думал Хантер, очень странно.

Но особенно его раздражало влечение, которое он неожиданно испытал к своей подопечной. Пусть даже чисто физическое, оно вторгалось в мысли, отвлекало, порождало опасную рассеянность. Возможно, в давно забытой прежней жизни он и слышал голос вроде этого — низкий, грудной, запинающийся от волнения, — но забыл, где и когда. Женщины, которых он знал теперь, говорили хриплыми, прокуренными голосами, отрубая короткие фразы, и звуки эти были просты и незатейливы. Зато голос этой женщины, словно прикосновение волшебной палочки, будил желания, совершенно неуместные в данный момент. А если этого бывало недостаточно, стоило заглянуть в ее глаза — большие, синие с фиолетовым отливом, тоже напоминающие о чем-то… он не мог понять, о чем именно. Все это заставляло его то и дело впиваться взглядом в индейские тряпки, превращавшие ее в бесформенный куль, стараясь проникнуть внутрь и понять, что за женщина скрывается там.

Сэйбл казалось: глаза проводника не отрываются от нее ни на минуту, что заставляло кутаться, как бы для защиты. Когда она раздевалась на берегу речушки и мистер Хант застал ее за этим занятием (можно было догадаться, что этим кончится!), он перепугал и возмутил ее. С тех пор она только и делала, что нервничала: находиться наедине с мужчиной в Богом забытой глуши — испытание не для слабонервных. Подумать только, совсем недавно он видел ее почти голой! Что бы теперь ни пришло ему в голову, она была совершенно беззащитна. Что, если он решит воспользоваться ситуацией? Сэйбл не приходило в голову, что она нарушила множество неписаных законов: отправилась в дорогу без компаньонки, с человеком, быть может, начисто лишенным чести и совести. Она думала только о судьбе Маленького Ястреба, и даже раскрой ей кто-нибудь глаза на ее безрассудство, она поступила бы точно так же.

Теперь она вновь и вновь спрашивала себя, что успел подсмотреть этот наглец до того, как был обнаружен. Как бы то ни было, она не очень-то преуспела в своем обмане, подумала Сэйбл, поднося озябшие руки к губам, чтобы согреть их дыханием. Боже правый! От стирки и мытья краска • на них стала едва заметной! Оставалось только надеяться, что сумерки скрыли от любопытных глаз мистера Ханта разницу в окраске разных частей ее тела. Невольно бросив взгляд в сторону проводника, она тотчас вновь потупилась. Почему он так смотрит? Неужели все-таки заметил? То, что он недоверчив, было понятно с первой же минуты. Именно потому она теперь сжималась каждый раз, как ее мрачный спутник проходил мимо.

Тем временем Хантер достал из седельного мешка принадлежности для курения и вскоре уже лежал в облаке табачного дыма, отделенный от Фиалковых Глаз костром. Не обращая на него внимания, она купала ребенка. Было видно, что это занятие давно стало для нее привычным. Обмыв и вытерев его, она тотчас натянула свои ужасающие перчатки. Необъятная шаль укрыла и ее, и младенца, отделив их от него не хуже каменной стены.

Насколько ему было известно, Фиалковые Глаза вымыла волосы. Вымыла, но не высушила. Было слишком холодно, чтобы с этим шутить: она могла простудиться и тем нарушить все их планы. Тем не менее Хантер воздержался от замечания. Не хватало еще превратиться в няньку! Сама не маленькая — знает, что делает. Черт, как же ее трясет! Убеждая себя, что делает это только ради ребенка, Хантер подбросил хвороста и пошевелил палкой в костре, чтобы тот поскорее разгорелся. Когда пламя высоко взвилось, весело треща сучьями, он поднял голову и встретил взгляд поверх костра. Фиалковые Глаза смотрела на него с явной враждебностью. Что, черт возьми, он сделал не так?

Возмущенная тем, с каким комфортом устроился мистер Хант и как уютно себя чувствует возле разгоревшегося костра, Сэйбл стащила перчатки и раздраженно потерла ладонями виски: усталость вновь давала себя знать. Покормив Маленького Ястреба и устроив его на ночь, она заставила себя собрать испачканные подгузники, отнесла их к речушке и выполнила ненавистную работу. С волос продолжало капать, руки ломило от ледяной воды, холодный ночной воздух кусал, как злобное насекомое. Трясясь всем телом, Сэйбл открыла баночку с ваксой и с отвращением уставилась на нее.

«Неужели придется снова мазать голову этой мерзостью?»

— Он плакал.

Прямо за ее спиной стоял мистер Хант, держа на отлете Маленького Ястреба. Ребенок свисал с его рук на манер стеклянной сосульки для рождественской елки. Ужаснувшись, Сэйбл бездумно бросила баночку под ноги и схватила ребенка и прижала его к плечу. Звучно отрыгнув, тот сразу притих.

— А теперь мне хотелось бы знать, что значит вся эта дьявольщина!

В лицо Сэйбл ткнули баночкой сапожной ваксы.

— Н-ничего, — пробормотала она, не решаясь поднять взгляд.

Проводник сделал шаг. Она отступила. Тогда он рванул шаль с ее головы, прихватив также и несколько прядей. С криком боли Сэйбл высвободила волосы, оставив добрую половину в кулаке мистера Ханта.

— Я требую объяснений! — прорычал тот.

— Чт-то в-вы хотите зн-нать? — пролепетала она, сжимая изо всех сил челюсти, чтобы не клацать зубами от страха.

— Каштановые волосы!

— Н-ну и чт-то?

— Утром они были черными, — проскрежетал мистер Хант (его терпение явно подходило к концу).

— Вы очень наблюда-да-дательны, мистер Ха-хант.

— Так мы умеем огрызаться? Мило, очень мило. — Он сунул большие пальцы рук за пояс и выпятил бедра — поза, показавшаяся Сэйбл невыносимо вульгарной. — А я совсем было решил, что имею дело с кроткой, послушной индианкой шайен.

— Чт-то же вы теперь думаете?

— Что я имею дело с лживой сукой! — прозвучал презрительный ответ.

Прежде чем Сэйбл успела остановить себя, ее рука взметнулась вверх. От звучной пощечины голова проводника мотнулась в сторону.

Очень медленно Хантер повернулся, смерил ее ледяным взглядом, а в следующее мгновение скорая на руку дурочка уже болталась в воздухе, пища от боли в плечах. Хорошенько ее встряхнув, он произнес почти по слогам:

— Не советую тебе впредь махать руками. И смотри мне в глаза, когда я к тебе обращаюсь.

Еще одна встряска — и Сэйбл подняла наконец взгляд.

— А вы больше никогда не называйте меня так, ми-ми-мистер Хант…

— Зачем тебе сапожная вакса? — спросил он, сжимая ее плечи словно тисками.

— Мне больно! — крикнула Сэйбл, чувствуя, что Маленький Ястреб выскальзывает из онемевшей левой руки. — Я уроню ребенка!

Только тогда Хантер позволил ей снова ощутить под ногами твердую землю. Фиалковые Глаза тряслась с головы до ног — он решил, что больше от холода, чем от страха. Прошипев многословное проклятие, он бесцеремонно поволок ее в лагерь, где хорошим тычком чуть было не зашвырнул в костер.

— Чтобы через пять минут голова была сухая! Не хватало нам еще и простуды!

— Тогда, наверное, вы меня добьете, чтоб не мучилась, — буркнула Сэйбл себе под нос, предварительно убедившись, что свирепый мистер Хант не может ее слышать.

Хантер снова подбросил дров в огонь, время от времени сверля взглядом женскую спину по ту сторону костра. Фиалковые Глаза энергично сушила волосы. Черт возьми, он даже не знает, как ее зовут на самом деле? Он продолжал раздумывать, пока руки механически зачерпывали из мешка пригоршню кофе, завязывали его в тряпочку и опускали в горшок, подвешенный над огнем. Что все это значит, думал Хантер. Что еще она скрыла от него?

— Мне не нравится, когда из меня пытаются сделать идиота, — немного погодя заметил он.

— Никто не пытается сделать из вас идиота, мистер Хант. Вы сами прекрасно справляетесь с этой задачей.

— Что? — рявкнул он, вскакивая.

Сэйбл испуганно прижала ладонь ко рту. Что на нее нашло? Этот тип только-только успокоился. И дернула же ее нелегкая выпустить словесную стрелу! Что, если он окончательно взбесится? Что будет тогда с ней и Маленьким Ястребом?

— Извините меня, мистер Хант, — пробормотала она.

— Мне наплевать на твои извинения, женщина! Начни лучше отвечать на вопросы, черт бы тебя побрал!

Как ни пыталась Сэйбл сохранить самообладание, ей это не удалось. Она круто повернулась — как была, на коленях — и уперла руки в бока, сверкая глазами.

— Послушайте, мистер Хант! Неужели вы не можете слова сказать, чтобы не выругаться?

— И это все, что мне предстоит услышать? Упреки в том, что я оскорбил чей-то деликатный слух? — Сказав это, Хантер стал обходить вокруг костра.

Глаза его пугающе светились на темном пятне лица — сумерки затушевали черты, придав ему видимость жуткой маски. Вот тут Сэйбл испугалась по-настоящему.

— Мы… мы же заключили сделку, мистер Хант, — начала она, сознавая, что весь великолепно разработанный план рассыпается в пыль буквально на глазах. Мысль об этом заставила ее собрать остатки храбрости. — Лучше будет, если вы перестанете интересоваться подробностями, потому что я все равно ничего вам не расскажу. Вы мне не нравитесь, очень не нравитесь, и я успела заметить, что это взаимно. Может быть, просто оставим все как есть и будем помнить только, что я вас наняла?

— Вот, значит, как… — протянул он, приостанавливаясь и кривя губы в зловещей улыбке.

— Да, так. Вы приняли от меня задаток в тысячу долларов и не можете идти на попятную.

— Очень даже могу, — заверил мистер Хант, снимая с пояса мешочек с золотом и швыряя его под ноги Сэйбл. — Считай, что наше соглашение расторгнуто.

— Вы же дали слово… — прошептала она, не сводя глаз с мешочка, словно это была змея, готовая укусить.

Ответом ей была ругань, особенно грубая и многословная. Сэйбл почувствовала, что почва стремительно уходит у нее из-под ног. Мистер Хант как ни в чем не бывало устроился по ту сторону костра, зажав между коленями бутылку. Виски, насколько она могла понять. В ее сторону он не смотрел, словно и она, и ребенок успели скрыться c его горизонта. Глупая, глупая! Она уязвила его гордость — гордость единственного человека, способного привести ее к Черному Волку.

— Слово, данное обманщику, недорого стоит, — услышала она, когда уже успела утратить надежду на продолжение беседы.

— Значит, — снова не выдержала Сэйбл, — если бы мои волосы оставались черными, я заслуживала бы помощи, а раз они посветлели, то я достойна того, чтобы заблудиться в чаще и достаться диким зверям?

Никогда ему не понять женской логики, подумал Хантер, не зная, что ответить. С такой точки зрения его поведение и впрямь выглядело непорядочным.

— Что же вы молчите? — настаивала она. Он все еще не знал, что сказать.

— Мистер….

— Ты права, права! А теперь помолчи!

Он поднял бутылку и начал пить прямо из горлышка, не отрываясь до тех пор, пока не опустошил ее по крайней мере на треть.

Сэйбл с неодобрением наблюдала за тем, как движется вверх-вниз его кадык.

— Послушайте, мистер Хант, как вы собираетесь оберегать нас в эту ночь? Это же крепкий напиток!

Хантер поставил бутылку на прежнее место, между коленями, и вытер рот обшлагом рукава. Крепкий напиток, скажите на милость! Выражая ему свое возмущение, Фиалковые Глаза выглядела так чопорно… и на редкость очаровательно.

— У меня тоже есть кое-какие замечания, но я держу их при себе, — нашелся он. — Насчет дойки козы, например.

— Если на нас нападут, дойка козы не сыграет никакой роли, будь она трижды неумелой, а вот то, что вы не сможете держаться на ногах, сыграет, и еще как. Вторая такая порция — и вам не попасть в бизона, не то что в индейца. Если бы у вас в голове была хоть капля здравого смысла, вы бы…

Сэйбл запнулась, заметив в разгар своей пылкой тирады, что непроницаемый взгляд мистера Ханта движется по ее телу. На миг ей показалось, что одежда слетает прочь, предмет за предметом, как капустные листья. Она поспешила отвернуться, испытав при этом очень странное чувство, удивляясь, как можно добиться такого эффекта, не прикасаясь даже пальцем.

— А ты для скво слишком остра на язык. — Это прозвучало невнятно, и Хантер понял, что стремительно пьянеет. — Что же ты зам… замолчала? Прдлжай…

Несмотря на некоторое недовольство собственным состоянием, он нашел в нем источник волнующих ощущений и издал негромкий, очень плотоядный смешок, обычно приводивший в смущение даже видавших виды женщин. Фиалковые Глаза была не из их числа, она невольно отпрянула, и это окончательно развеселило его.

Сэйбл все больше сожалела о том, что довела ситуацию до такого неприятного оборота. Нужно было с самого начала не слишком надеяться на слово, данное подобным субъектом. Теперь главное — не провоцировать его, чтобы не случилось чего-нибудь похуже. Она не вполне представляла, что именно может произойти, но догадывалась, что ничего хорошего ее не ожидает.

Так и не услышав ответной реплики, Хантер решил, что запал у его подопечной иссяк. Собака, которая много лает, не кусается, подумал он с ехидной усмешкой, следя за тем, как позади костра гребень ныряет в волосы и движется сквозь них сверху вниз. При этом он не забывал время от времени делать хороший глоток. Вскоре ему пришло в голову, что у Фиалковых Глаз не просто каштановые волосы, а каштановые с рыжиной. Красного дерева, уточнил он благодушно, погружаясь в густеющий опаловый туман.

Решив, что волосы просохли достаточно, Сэйбл закрутила их в тугой пучок на макушке и заколола множеством шпилек, надеясь, что утром не придется заниматься прической. Выстиранную одежду она развесила на ближайших кустах. Кружевное нижнее белье пришлось убрать с глаз подальше — кто знает, как его вид может подействовать на мистера Ханта? Покончив с делами, она пристроилась рядом с Маленьким Ястребом, укрывшись одеялом до самых глаз.

Уже начиная дремать, она услышала нечленораздельное мычание, в котором едва угадала вопрос: «Леди, как вас зовут?» Она промолчала: скорее всего он и сам не сознавал, что обратился к ней.

Хантер снова приложился к бутылке, горько сожалея о том, что такие красивые волосы были безжалостно закручены в пучок.

— Сп… п… иной ночи, Фиал… вые Глаза…

С этим он уснул, не зная, что Сэйбл еще некоторое время лежала, глядя в костер и улыбаясь. Она думала о том, что для мистера Ханта, быть может, еще не все потеряно.

Она проснулась, как обычно, очень рано: рассвет только начинал красить небо пурпурным цветом. Что-то было не так, и вскоре она поняла, что именно. На поляне было тихо-тихо, никто не спешил подбросить хвороста в костер, никто не командовал: «Поторапливайся, женщина!»

Сэйбл села, сбросив одеяло, под которым продолжал мирно посапывать Маленький Ястреб, и завертела головой, осматриваясь.

Мистер Хант бесследно исчез.

Панический страх вскоре сменился возмущением. Животное! И не просто животное, а самое худшее на свете — свинья! Просто повернулся и ушел, бросив ее и ребенка в чаще леса!

Сэйбл не часто приходилось биться в истерике, но как раз это грозило ей сейчас. Даже мысль о том, как важно сохранять спокойствие, не помогла справиться с нарастающей паникой. Что же теперь делать? Вернуться? Но они давно свернули с основной тропы и двигались через места совсем дикие, нехоженые и неезженые. Как же она найдет дорогу в идиотский городишко, откуда началось путешествие?

Сэйбл закричала так громко, как только смогла:

— Мистер Хант! Мистер Хант!

Никакого ответа.

Выходило, что он и впрямь бросил ее на произвол судьбы. Несмотря на растущий страх, она не могла не упрекнуть себя за то, что так плохо разбирается в людях. Накануне, засыпая, она верила, что убедила его и дальше выполнять обязанности проводника. Какая жестокая ошибка! Что же теперь будет с ней и Маленьким Ястребом?

И хотя Сэйбл понимала, что слезами делу не поможешь, что она только обессилеет от плача, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Пусть его по дороге растерзают дикие звери! Пусть краснокожие подкрадутся ночью и снимут с него скальп! Пусть в него во время грозы попадет молния!

Кстати, о диких зверях. Что это там шуршит в кустах? Не иначе, как кто-то уже разведал, что она беззащитна, и собирается роскошно позавтракать! Перепуганная до полусмерти, с бешено бьющимся сердцем, она рыдала и рыдала, не решаясь отнять от лица мокрые ладони.

Вытирая полотенцем свежевымытые волосы, Хантер вышел на поляну, где был разбит их лагерь, и приостановился. Фиалковые Глаза стояла на коленях, закрыв лицо руками. Слава Богу, она научилась подниматься вовремя, подумал он, продолжая путь под аккомпанемент хрустящих под ногами веток. Звук шагов заставил ее отнять ладони от лица. Животный страх исказил правильные черты, сквозь зубы вырвалось приглушенное восклицание.

В свою очередь, опустившись на колени, Хантер поймал вытянутые руки. Сэйбл забилась, скрючив пальцы и стараясь дотянуться до его лица.

— Что с тобой? Укусила змея? Что-нибудь напугало? — Не сразу, но он понял, что его попросту не узнают. — Фиалковые Глаза! Очнись! Это же я!

Она продолжала скалить зубы и бессмысленно биться в его руках.

— Черт возьми, женщина, это я!

Мокрые ресницы захлопали, смаргивая слезы. Сэйбл утихомирилась и с облегченным вздохом осела на одеяло. Потом последовал новый водопад слез.

— Что, болит что-нибудь?

Отрицательное движение головой.

— Вот дьявольщина! Тогда почему ты плачешь?

— После вчерашнего… я думала, вы меня бросили здесь… — прошептала Сэйбл, еще больше обиженная его резким тоном.

— Интересно знать, почему это взбрело тебе в голову?

— Вы вернули мне золото и сказали… сказали, что наше соглашение расторгнуто… а когда я проснулась, вас не было. Я кричала, но без толку… — Собравшись с силами, чтобы не дрожали губы, она продолжала. — Еще не рассвело, и я приняла вас за индейца. И в этом нет ничего странного, ведь у вас длинные черные волосы, а на одежде все эти висячие штуки…

Она ткнула пальцем в бахрому, украшавшую брюки Хантера. Все это было так нелепо, что он оттолкнул бестолково бормочущую девицу и процедил:

— Стоило только как следует оглядеться, чтобы сообразить, что я где-то поблизости. Тогда мне не пришлось бы стать свидетелем самого отвратительного, что только бывает на свете, — женской истерики.

Сэйбл пропустила едкое замечание мимо ушей, впервые по-настоящему оглядев поляну. Лошадь мистера Ханта была, правда, оседлана, но она мирно паслась под деревьями — там же, где и накануне. Как тут было не почувствовать себя полной идиоткой? Она робко подняла глаза, надеясь, что на этом инцидент будет исчерпан.

Бестолковая она или нет, подумал Хантер, но в таких глазах, как у нее, запросто можно утонуть. Он с интересом наблюдал за тем, как смущение уступает в них место негодованию. Лавандовый цвет потемнел до темного индиго.

— Никогда, никогда больше так меня не пугайте! — крикнула она, ткнув кулачком ему в грудь.

— Господи, какая адская боль! — ухмыльнулся Хантер, потирая ладонью под ребрами. — И потом, что я такого сделал? Вымыл голову, вымылся и… ох! Прекрати это, женщина!

Он чувствовал себя медведем, на которого наскакивает разъяренный щенок.

— Не могу, я должна расквитаться с вами! Я перепугалась до смерти, когда вы исчезли в неизвестном направлении.

— В следующий раз, собираясь мыться, я приглашу тебя посмотреть.

— Да как вы смеете! — ахнула Сэйбл, в ужасе от этого обещания. — Сказать такое может только человек низкий, невоспитанный, грубый…

Разгулявшийся темперамент снова сослужил ей плохую службу, заставив размахнуться и нанести чувствительный удар в челюсть обидчику.

— Ах ты, маленькая дрянь! — рявкнул тот, схватив обе ее руки и заведя их за спину, так что Сэйбл оказалась прижатой к твердой как камень могучей груди. — А еще кричала: не обзывайтесь! С меня довольно нытья, жалоб, вранья и прочего!

— Сейчас же отпустите меня! — потребовала она, тщетно извиваясь в попытке освободиться.

Единственное, чего она добилась, так это боли в запястьях — стальные пальцы сжались сильнее. Она всхлипнула, внезапно испуганная тем, что одна рука уже двигалась вверх по ее спине. Посыпались заколки, узел волос начал распускаться. Захватив волосы в кулак, негодяй не то чтобы больно, но чувствительно потянул ее голову назад, запрокидывая. Неужели у него хватит жестокости избить ее?

— Отпустите меня… пожалуйста…

— Лучше помолчи!

Ей ли было понять то, что с ним происходит? То, что он изо всех сил противится горячей волне, которая пробирается в каждый уголок тела, то, как пресекается его дыхание, угрожая вырваться болезненным стоном? И зачем только он дотронулся до нее! Наверное, дело было в тайне, окружавшей эту женщину. Именно поэтому он увлекся, как никогда прежде. Если бы Хантер держался от нее на почтительном расстоянии, все могло ограничиться лишь мечтами, пусть даже неуместными.

Будь она проклята!

Невозможно было устоять против этих Лавандовых глаз, полных растерянности и страха, против того, как вздрагивала нижняя губа — яркая, волнующе полная. Никогда еще он не заставлял женщину так трепетать. Она боялась его, не зная, что ни за какие блага мира он ее не обидит. Но Хантер понимал и то, что отпустит ее не раньше, чем узнает, какова она на вкус. Было время, когда он вел себя как человек чести, как джентльмен, но с тех пор минул долгий срок. Теперь он был слаб перед холодным, жестоким желанием, которое ее невинность только подстегивала. Где-то глубоко шевельнулась почти похороненная совесть, шепча: не делай этого, — но Хантер безжалостно заглушил ее слабый голос.

— Не надо, мистер Хант… — пролепетала Фиалковые Глаза, когда он наклонился к ее запрокинутому лицу. — Прошу вас, не надо…

Он едва слышал ее, охваченный маниакальным желанием почувствовать трепет припухших от слез губ на своих губах. Это было как утоление жажды — первый, алчный, захватнический поцелуй. Он заставил ее губы раскрыться, вдохнув аромат, схожий с запахом диких цветов ранней весной. Внезапная слабость охватила Хантера, рука сама собой разжалась, и волосы, рассыпаясь, накрыли ее теплой волной цвета выдержанного бордо. Ее тело было горячим от рыданий, женственно-округлым, волнующе хрупким. Казалось, одно неосторожное движение — и она хрустнет в его руках, как тонкая ваза, как статуэтка. Когда его язык проник к ней в рот, Фиалковые Глаза рванулась… Так было бы естественно реагировать девице на нечто никогда не испытанное, что было, конечно, невозможно, и Хантер отмахнулся от нелепого предположения. Теперь он знал, что вкус ее подобен сладкому вину, густому и зрелому, знал, но тем более был неспособен выпустить ее из объятий.

Казалось, он пьет и пьет из прекрасного сосуда дивный запретный нектар, и — странное дело! — с каждым новым глотком жажда только усиливается.

Когда внутри губ скользнул кончик языка, Сэйбл испытала нечто очень странное. Если бы кто-то описал ей это на словах, она почувствовала бы только отвращение, но теперь… Этот человек причинял ей сладостную боль, он пленял ее внутри и снаружи, вкус его был вкусом опасности, гнева и желания, и она могла только подчиниться. Среди хаоса мыслей и ощущений она ненадолго удивилась тому, как мог мужчина, ни разу не сказавший ей доброго слова, вдруг наброситься на нее с поцелуями. Почему я не сопротивляюсь, думала Сэйбл в каком-то дурмане, почему не отталкиваю его? Благовоспитанная девушка должна, просто обязана защищать свою честь, хоть как-то… Но как? Он был так близко, горячий, влажный после купания, так близка его широченная грудь, к которой она с такой силой прижата. И от этого с ней происходило что-то странное: грубая ткань, прикрывающая груди, казалась тоньше кисеи — они наполнились, увеличились и затвердели, стараясь вырваться из шерстяной клетки, в которую были заключены. Что она чувствовала? Стыд оттого, что тело ведет себя так безнравственно, и наслаждение, всепроникающее, властное и бесстыдное.

Так, значит, это и есть желание? Это и есть страсть? Лэйн рассказывала о том, как неуправляема страсть, как прекрасно испытывать ее. Прекрасно — но и страшно. Страсть была реальнее и могущественнее всего, что Сэйбл знала прежде. И кто же заставил ее пасть так низко, воспарить так высоко? Грубый, злобный, невоспитанный человек, больше похожий на медведя гризли, чем на кавалера для молодой леди!

Это несправедливо, просто несправедливо!

Хантер выпустил ее тонкие запястья. Фиалковые Глаза была теперь свободна. Она могла оттолкнуть его, могла вырваться и убежать, но он знал, что не ошибся, когда почувствовал ответное желание. Он надеялся, что она поднимет руки, бессильно упавшие по бокам, и обнимет его. Пусть даже не обнимет, пусть только коснется. Дотронься до меня, попросил он мысленно, сделай это по своей воле. Хоть один раз.

Сэйбл не вполне поняла, что свободна. Она просто пошатнулась вдруг и ухватилась за то, что оказалось под рукой. Ладони ощутили гладкую горячую кожу спины, твердые горизонтальные валики ребер под ней, длинную ленту шрама. Мужское тело! Что же она делает, вот так прикасаясь к полуголому мужчине? Откуда эта распущенность, это вопиющее бесстыдство? Нужно немедленно убрать руки, думала Сэйбл. При этом ее ладони продолжали двигаться вверх по спине, по холмам напряженных мышц. Одобрительный гул, родившийся в его груди и поразительно похожий на мягкое рычание, она почувствовала всем телом. В следующее мгновение она была еще сильнее прижата к твердому как железо животу.

Разумеется, она играла с огнем! Что бы ему ни взбрело в голову сделать с ней, он мог сделать и против ее воли. Нельзя было забывать также, что она замужем, она — мать (во всяком случае, в глазах этого человека). Нельзя, думала Сэйбл, нельзя… Но оторваться от него было невозможно. Робко, нерешительно она провела кончиками пальцев вдоль едва ощутимой вертикали позвонков. Стон удовольствия был ей наградой. Как странно! Трудно сказать, осмелилась бы она вот так коснуться мужчины в той, прежней жизни. Хотя подобная возможность как-то и не представлялась. Она не имела ни малейшего понятия о том, какую власть имеет над мужчиной женщина, ласкающая его, но даже намек на эту великую истину был подобен могучему толчку. Рот ее пересох от внезапной жажды.

Прикосновение ладоней было таким неопытным, таким невинным, словно и впрямь в объятиях Хантера оказалась юная девушка. Это распаляло сильнее, чем самый изощренный опыт. Как покорно она прижималась к нему! Власть над ней была слаще всего, что ему доводилось испытывать прежде. Бедра их соприкасались. Податливая и мягкая, она была так близко, так испуганно, потрясенно смотрели на него фиалковые глаза, что казалось невозможным остановиться, не испытав ничего больше.

Оторвавшись на одно мгновение, Хантер снова прижался к губам, сладким, как вино.

Сэйбл ответила, позволив языку войти в ее рот.

О Господи! Хантер был весь в огне!

Какое жаркое утро, думала Сэйбл. И оно становилось все жарче по мере того, как ладонь двигалась вверх по ее бедрам и спине. Это было грубое, властное прикосновение, волнующее сверх всякой меры, но когда рука легла на грудь, Коснувшись ее чувствительной вершины, Сэйбл рванулась, с размаху ударив по тому, к которому до этого прижималась.

— Довольно! — крикнула она, пристыженная. Бог мой, позволить столько вольностей!

Что бы он стал делать в следующее мгновение? — мелькнула вкрадчивая мысль, но она оттолкнула ее, как нечто ужасное, гадкое.

Задыхаясь, Хантер провел по лбу тыльной стороной ладони. Он был в испарине с головы до ног, словно только что проскакал много миль бешеным галопом. Совершенно опустошен, измучен… Но он продолжал желать большего. Ее губы… Они еще сильнее припухли от поцелуев. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Хантер провел по ним кончиками пальцев. Фиалковые Глаза смотрела на него с простодушным удивлением неопытности. Как это удавалось ей? Он и не подозревал, что существуют женщины, способные сохранить ауру невинности даже в браке, даже после рождения ребенка.

— Вы засунули язык мне в рот! — вырвалось у Сэйбл прежде, чем она сумела осмыслить то. что собирается сказать. Она отчаянно покраснела.

— Тебе бы хотелось, чтобы было наоборот?

— Ни за что на свете! — Она отклонилась, насколько позволяли руки, сцепленные на ее талии. — Это слишком далеко зашло, мистер Хант!

— На мой взгляд, не слишком, — ответил Хантер, не отпуская ее и продолжая касаться губами всего, что было в пределах досягаемости.

— Пожалуйста, мистер Хант! — взмолилась она, пытаясь оттолкнуть его.

— Ты можешь перестать звать меня мистером Хантом, дорогая. — Он наклонился к самому лицу Сэйбл, лукаво улыбаясь, и ее сердце на мгновение вовсе перестало биться. — Думаю, мы уже можем отбросить условности.

— Нет, не можем, нет, не можем! — крикнула она, изнемогая от стыда (что он теперь думал о ней, после всего, что только что случилось!). — Существуют правила… Я не могу называть вас иначе, чем…

— Меня зовут Хантер, — перебил он, покусывая маленькую бархатистую мочку уха.

— Очень за вас рада! — прошипела Сэйбл, отворачиваясь и чувствуя, как губы продолжают путешествие по ее волосам. Тогда она вцепилась в сцепленные за спиной пальцы, стараясь их разжать. — Мистер Хантер, да отпустите же меня наконец!

— Зови меня Хант, Хантер, даже Мак-Кракен, если тебя это больше устраивает, но с «мистером», надеюсь, мы покончили навсегда.

Тело, только что податливое даже в борьбе, вдруг окаменело в его руках.

— Что вы сказали? Я не расслышала, — произнесла Фиалковые Глаза очень тихо, глядя ему в лицо.

— Меня зовут Хантер Мак-Кракен. Хантер Д. Мак-Кракен, если быть точным.

Он не понимал, что случилось. Только что в его руках была живая, горячая, желанная женщина, теперь же он обнимал кусок льда. Вся жизнь исчезла из лавандовых глаз, лицо превратилось в неподвижную маску. Но чуть раньше, чем это случилось, Хантер успел заметить отблеск ненависти, давней, затаенной ненависти лично к нему. Это заставило его разжать руки и уронить их с чувством внезапного бессилия.

Ну и утро выдалось сегодня, подумал он.

Глава 7

Так вот во что, думала Сэйбл с горечью, превратился знаменитый капитан Мак-Кракен — тот, которым ее отец гордился больше, чем кем бы то ни было из своих подчиненных, которого считал самым безупречным офицером в армии северян. Но еще больше ее расстраивало то, что именно с ним ее угораздило оказаться наедине в Богом забытой глуши. Годы и годы она лелеяла ненависть к нему, лелеяла горькую обиду за минуты величайшего унижения, испытанного в его объятиях в злополучный день ее рождения. Сколько раз она передергивалась, вспоминая свое легкомысленное поведение и то, как расцветающее очарование, которым она гордилась, было высмеяно самым безжалостным образом! В тот вечер она узнала, что не каждый мужчина — джентльмен, что даже безобидный флирт может обойтись дорого.

Этот человек уже доказал ей однажды, как рискованно играть с огнем, и сегодня — вот ужас! — она снова повела себя безрассудно именно с ним! Он опять выставил ее легкомысленной дурочкой, игрушкой собственных постыдных желаний. Он вновь вызвал в ней страх, которым не замедлил воспользоваться. Короче говоря, он совершил то, чем пригрозил ей пять лет назад.

«А я? Я вела себя, как развратная женщина!» Чувствуя неописуемое отвращение к себе самой, Сэйбл отступила, не отрывая взгляда от лица Мак-Кракена.

— Почему ты так странно смотришь? — спросил тот, хватая ее за руку и удерживая.

Ему показалось, что в лавандовых глазах написано: «Я бы убила тебя, если бы могла!» Тем не менее она промолчала, просто перевела взгляд на его руку, как бы требуя немедленно отпустить ее. Хантер и не подумал подчиниться.

— Тебе же нравилось, я знаю, что нравилось.

«Ну уж нет, — подумала Сэйбл, заливаясь краской, — тебе не удастся использовать мое поведение как оружие против меня же».

— Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Мак-Кракен.

— Лгунья, — отрезал тот, выпрямляясь и воздвигаясь над ней, как крепостная башня, полная угрозы, только голос оставался мягким, ласкающим. — Ты горела огнем, ты жила, и так будет всегда, стоит тебе оказаться в моих объятиях. Разве я не прав?

— Я просто решила не сопротивляться, — сказала Сэйбл холодно.

Как невыносима была его самоуверенность! Ласка в голосе и взгляде осталась ею незамеченной, все заслонил образ безжалостного насмешника, ненавидимый с детства.

— Странное решение, — процедил Хантер сквозь зубы.

— Разумное решение, — поправила Фиалковые Глаза. — Сопротивление было бы бессмысленным, поскольку я гораздо слабее вас.

Это был удар ниже пояса! И тут, словно для того, чтобы показать, насколько он забылся, в нескольких шагах от них проснулся и загугукал ребенок. Рассудок разом вернулся к Хантеру. Лицо его помрачнело. Не отрывая взгляда от Маленького Ястреба, Фиалковые Глаза нетерпеливо высвободила руку. Ничего не оставалось, как предоставить ей возможность выполнять материнские обязанности.

Мать! Замужняя женщина! Это означало, что даже ее желание (если бы оно и впрямь было) ничего не могло изменить. Он был посторонним, третьим лишним.

Да и с чего он взял, что она наслаждалась его объятиями? Он набросился на нее, как какой-нибудь насильник, — что же ей оставалось делать, как не подчиниться? Она не раз давала понять, что не в восторге от его общества, но он не захотел в это поверить. «Может, ты теперь что-нибудь поймешь, безмозглый болван!» — бормотал Хантер себе под нос, направляясь к лошади. В голове у него, как всегда с похмелья, шумно перекатывались пустые жестяные банки.

Он здорово усложнил себе жизнь, прикоснувшись к этой женщине, позволив себе мечтать о том, что в принципе невозможно. Если бы Фиалковые Глаза могла хоть краем глаза заглянуть в его душу, она ужаснулась бы тому, что увидела. В таком случае, какая разница, что она думает о нем? Но, всовывая руки в рукава чистой рубашки, Хантер чувствовал себя, как никогда, неуклюжим, грубым и выставленным на посмешище. Заправляя в штаны полы рубашки, он украдкой покосился через плечо: Фиалковые Глаза пила чай, изящно отламывая от краюхи хлеба крошечные кусочки. Позже она молча, с видом оскорбленного достоинства, уложила вещи и перепеленала ребенка. Со стороны ее хлопоты выглядели умилительно домашними, неприятно напоминая о прежней жизни, о том, каким он, Хантер Мак-Кракен, когда-то был, но уже не мог быть, как бы ни старался.

Натянув длинную куртку из дубленой овечьей кожи, он пошел к костру, по рассеянности наступив при этом на коробку с табаком. Раздраженный и смущенный одновременно, он не нашел ничего лучшего, как громко (слишком громко для больной головы) скомандовать:

— Даю десять минут на сборы.

Фиалковые Глаза не стала протестовать, однако прошло около часа, пока она готовилась к отъезду. За это время она ухитрилась ни разу не встретиться с ним взглядом, и Хантер сделал вывод, что ее в буквальном смысле тошнит от него. Вернувшись к обычному своему ехидству, он угрюмо думал: что ж, хорошо и то, что она больше не ноет.

Нахлобучив шляпу, он поспешно вскочил в седло — и сразу об этом пожалел. Ему показалось, что мозги накренились на одну сторону, как это случается во время качки с плохо закрепленным грузом в трюме корабля. Хантер не удержался от стона и схватился за голову. К его удивлению, Фиалковые Глаза издала звук, похожий на сочувственное эхо.

Глаза их ненадолго встретились. Она помнит, подумал Хантер. Правда, на ее лице застыло выражение глубокого сожаления и стыда, но в глазах был отблеск прежнего огня. Один этот взгляд заставил его тело откликнуться, словно кровь, отхлынув от измученной похмельем головы, бросилась в пах. Совершенно новый опыт для того состояния, в каком находился Хантер.

А ехать, кстати сказать, предстояло целый день!

Сэйбл не стала раздумывать о том, как она сумела разъярить и тут же разжечь Хантера Мак-Кракена (нелепо было размышлять над мужским поведением — самой непредсказуемой и дикой вещью на свете). Вместо этого, труся на лошади по едва заметной тропинке, она припоминала все, что когда-то знала о своем проводнике. Сэйбл не раз случалось подслушивать разговоры отца, в которых то и дело звучало имя Мак-Кракена. Для нее не было секретом, что он — разведчик северян. Она понимала, что это своего рода героическая миссия, от которой во многом зависел успешный конец войны. О Мак-Кракене говорили с уважением, хотя кое-кто из генералов и не одобрял его упорного нежелания расправляться с вражескими поставщиками медикаментов, когда такая возможность представлялась. Что до Сэйбл, ей, такая позиция казалась похвальной, несмотря на враждебность, которую она чувствовала к капитану. Она и теперь не изменила этого мнения.

Интересно, думала она, разглядывая неестественно прямую спину Мак-Кракена, знает ли отец, что его любимый офицер превратился в заросшего волосами дикаря со скверным характером? Наверное, знает, решила она, вспомнив, как однажды вечером отец получил донесение, касающееся капитана. Прочитав его, он смертельно побледнел, закрылся в кабинете и напился до потери сознания. Он никогда не упоминал, что там было написано, но как-то обмолвился, что Мак-Кракен попал в тюрьму конфедератов. С тех пор он бесследно исчез как из жизни отца, так и из ее жизни. За это последнее Сэйбл была только благодарна: в памяти был еще слишком свеж нанесенный капитаном удар.

Холодный ветер налетел резким порывом, впившись в кожу лица сотней невидимых острых зубов. Сэйбл плотнее запахнула полы накидки, под которой посапывал Маленький Ястреб, и огляделась.

К этому времени они выбрались на наезженную дорогу. Леса остались позади, вокруг тянулась унылая равнина, однообразие которой нарушали лишь группы валунов да редкие рощицы деревьев, согнутых постоянными ветрами. Кое-где торчали высокие скалы, похожие на гневно указующие персты. Постепенно дорога расширилась, вокруг стали попадаться брошенные фургоны со скарбом. От всего этого веяло такой безысходностью, что Сэйбл отказывалась верить, что можно по собственному желанию жить в таких местах.

Вдоволь насмотревшись на это кладбище человеческих надежд, она вернулась к созерцанию спины проводника. Как мог человек, карьера которого была настолько многообещающей, отказаться не только от нее, но и от родных, близких и друзей, чтобы поселиться в местах настолько безрадостных? Поскольку Фиалковые Глаза с самого утра не сказала ни слова, Хантеру приходилось время от времени оглядываться, чтобы убедиться, что она следует за ним. Каждый раз он ловил на себе ее пристальный взгляд, а когда не видел его, то все равно чувствовал, как этот безжалостный взгляд упирается ему прямо в шею. Хантер боролся с желанием втянуть голову в плечи и тем прикрыть уязвимое место. Эта чертовка, думал он мрачно, создаст ему еще немало проблем. Он ощущал это инстинктивно, нутром.

— Вас ожидают, сэр. — Часовой распахнул дверь и отступил, пропуская Ричарда Кавано в кабинет.

— Распорядитесь насчет кофе для полковника, — приказал человек за столом.

— Так точно, генерал.

Как только дверь закрылась, бесстрастное лицо генерала выразило сильнейшую тревогу. Выйдя из-за стола, он направился к вошедшему с протянутой для пожатия рукой.

— Что случилось, Рик? Ты отвратительно выглядишь!

— Сказать по правде, я и чувствую себя не лучше, — признался Кавано, хватая протянутую руку и пожимая ее своими двумя. — Я пришел к тебе просить об одолжении.

Генерал Кертис указал на кожаное кресло с высоким подголовником. Унылое выражение на лице старого приятеля очень не нравилось ему. Открывая коробку сигар и протягивая ее Ричарду Кавано, он думал о том, как несправедлива судьба, обрушивающая все новые и новые беды на голову одного человека.

— Гаванские? — спросил полковник с бледной улыбкой. Выбрав сигару, он механически вдохнул запах хорошего табака и начал шарить по карманам в поисках щипчиков, чтобы обрезать кончик. Генерал протянул ему свои — поцарапанные, погнутые и на редкость простецкие, — которые Кавано сразу узнал. В годы войны этот предмет не раз мелькал у него перед глазами, он был их общим прошлым. Неожиданно полковник почувствовал себя более непринужденно. Чувство неловкости, снедавшее его все утро, отступило. Вскоре над столом заколыхался блеклый табачный дым, словно кисейная занавеска, привычная и уютная.

— Джимми, я хочу подать прошение о переводе.

— И это после всех усилий, потраченных на то, чтобы обеспечить тебе приличный пост в Вашингтоне? — спросил генерал, удивленно сдвигая кустистые седые брови.

— Обстоятельства сложились так, что дольше оставаться здесь я не могу.

— Тебе придется рассказать мне все, Ричард. Можешь не беспокоиться: за пределы этой комнаты не выйдет ни единого слова. — Генерал широким жестом обвел свой роскошный кабинет. — Так было и так будет всегда.

Одна только возможность поделиться с кем-то своей болью исказила черты полковника до неузнаваемости. Генерал расплющил окурок в пепельнице.

— Не тяни, Рик, скажи, что случилось! Надеюсь, с девочками все в порядке?

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, вошел часовой с подносом, поставил на стол все необходимое, приготовил генералу кофе так, как тот любил, и молча покинул кабинет.

— Нет, Джимми, с ними далеко не все в порядке. Вся моя жизнь пошла кувырком, черт ее побери! — Кавано тяжело поднялся из кресла и прошел к окну, за которым моросил дождь. Черные, влажно блестящие экипажи и хорошо одетые люди двигались мимо, словно намеренно напоминая об утраченном им. — Видишь ли, Джимми, Сэйбл сбежала из дому.

— Хм… — буркнул генерал, ожидавший услышать нечто более ужасное. — Так моя крестница, должно быть, опять скрывается у одной из подруг. Ты отказал ей в какой-нибудь мелочи, и она решила…

— Нет, на этот раз она оставила город.

Джим Кертис был единственным должностным лицом, поставленным в известность о похищении Лэйн. Именно его помощь, его влияние позволили полковнику сохранить случившееся в тайне. Он достоин полной откровенности, думал Кавано, устремив в окно невидящий взгляд. Что-то подтолкнуло его под локоть. Оказывается, генерал стоял рядом со стаканчиком виски.

— Лэйн родила ублюдка от этого краснокожего мерзавца, — процедил Кавано и выпил спиртное залпом.

— Боже милостивый! — ахнул генерал и невольно отступил на пару шагов. — Я уже стар, приятель, не отнимай у меня оставшиеся несколько лет!

— Сэйбл забрала ребенка и исчезла в неизвестном направлении.

— Зачем ей это понадобилось?

— Полагаю, она подслушивала под дверью моего кабинета и узнала, как я собирался поступить.

— Могу и я узнать о том же? — спросил генерал настороженно и уже не так тепло, как поначалу.

— Я хотел сбыть краснокожего ублюдка с рук, вот и все. Думаю, меня нетрудно понять.

— Понять? Как можно понять такое, скажи на милость! Речь идет о твоей родной дочери, о твоем внуке!..

— Я приложил столько усилий, чтобы замять это дело, — продолжал Кавано, не слушая. — Купил дом в Мэриленде, не допускал к Лэйн никаких посетителей… Да, кстати, еще раз спасибо за помощь.

— Не думаю, что ты мог бы на нее рассчитывать, знай я твои планы, — с горечью заметил генерал.

— Как ты можешь об этом судить? — огрызнулся Кавано. — Надо пройти через это, чтобы понять, каково мне сейчас. Это же история с Каролиной, почти точь-в-точь! По-твоему, я позволю моей дочери посвятить жизнь индейскому отродью? Его отец перебил эскорт из десяти отборных кавалеристов, еще столько же погибло, пытаясь вырвать Лэйн из его рук, но все, что ее интересует, это проклятая негасимая любовь к краснокожему сукиному сыну!

Джим Кертис проглотил приготовленные возражения, памятуя о том, какой глубокий след оставила в душе Кавано смерть жены. Вместо этого он спросил:

— Где сейчас Лэйн?

— Где же, как не дома? — Полковник сбавил тон, услышав ледяной голос фронтового друга. — Ее охраняют, это приводит ее в ярость, но она явно довольна безрассудным поступком Сэйбл.

— И куда же, по-твоему, отправилась моя крестница?

— К Черному Волку, куда же еще!

— Сэйбл? — опешил генерал. — Ты, конечно, шутишь? Да ведь она ребенок и по годам, и в душе. Избалованная невинная крошка без…

— …малейшего представления о том, как жесток мир? Тут ты прав, Джимми. Я хотел, чтобы так было всегда, оберегал ее буквально от всего — и что же мне это дало? Теперь ты понимаешь, что я должен посвятить все свое время поискам? Где-то вдали от дома она одна, без эскорта, без компаньонки, без прислуги. Она погибнет, Джим! Только представь, что с ней грудной ребенок… — Кавано на мгновение закрыл лицо руками, потом бессильно уронил их. — Знаешь, она толком не умела одеться без помощи горничной.

Наступило долгое молчание.

— Ты подозреваешь, где может находиться Сэйбл? — наконец спросил генерал.

— Последнее известие о ней было из Атланты.

— Не думаю, что ей удастся продвинуться дальше к западу. Отправиться в одиночку она не рискнет, а что касается проводника… Даже безумец не возьмется сопровождать к сиу белую женщину вроде Сэйбл.

— Ни один, кому дорога жизнь, не сделает этого! — воскликнул Кавано со злостью, порожденной грызущими сердце подозрениями: с каждой новой телеграммой, что Сэйбл нигде не могут найти, он утверждался в худших опасениях.

— Давай договоримся так: отправляйся на поиски немедленно. Оформим это как отпуск по болезни, а я тем временем постараюсь устроить перевод. Боюсь только, это будет нелегко.

— Спасибо, Джимми. — Кавано горячо пожал руку генерала и улыбнулся все той же вялой улыбкой. — Подумать только, двадцать лет назад я был почти разжалован за то, что поднял руку на старшего по званию!

Генерал Кертис по привычке потер нос, слегка свернутый набок от удара. Дружба, начавшаяся с драки, подумал он прежде, чем повернуться к столу за необходимыми бумагами.

Сэйбл только-только начала испытывать симпатию к Хантеру Мак-Кракену, как тот снова разрушил ее своим возмутительным поведением. Как только день начал клониться к закату, он молча остановил лошадь, спешился и занялся обычными делами по устройству на ночлег. За весь день он ни разу не обратился к ней, и, если бы не короткие взгляды через плечо, она решила бы, что о ней попросту забыли. В отместку Сэйбл надеялась, что от похмелья и тряски его вырвет тем немногим, что он проглотил за день. Увы, этого не случилось. Тогда она решила по возможности избегать всякого общения с ним (тем более что каждый новый разговор, даже самый короткий, все больше сводил на нет ее маскировку).

Почти целый час Сэйбл билась, развьючивая лошадь и мула. Когда наконец ей удалось отволочь тяжеленное седло к месту будущего костра, Маленький Ястреб уже похныкивал, требуя ужина. Покормив и перепеленав его, она вернулась к делам, которых оставалась еще целая куча. Постепенно ежевечерняя деятельность превращалась в рутину, и все же к концу дня невеликий запас сил Сэйбл бывал полностью исчерпан.

Собрав камни для кострища и ворох хвороста, она свалила все это к ногам Мак-Кракена, не обратив внимания на странный взгляд, которым тот ее наградил. Судя по рассказам Фебы, индианки обязаны были разводить и поддерживать огонь, готовить еду, а когда мужчины уходили на охоту, проводить время за починкой одежды и утвари. Ее проводник, как видно, охотиться не собирался. Тогда ему ничто не мешает самому разжечь костер, брюзгливо подумала Сэйбл и занялась животными. Пока лошади, коза и мул пили из ручья, она проделала необходимые водные процедуры и набрала воды. Все это составило только часть обязательной вечерней программы. Предстояло еще обтереть кобылу и мула, чтобы не простудились, осмотреть их подковы и прочее, и прочее. Сэйбл не хотелось не только заниматься всем этим, но и думать на эту тему.

Разозленный на весь мир, Хантер вытянул из седельного мешка кофе и закопченный котелок с ручкой, обошел костер и бросил все это к ногам Фиалковых Глаз. Та посмотрела на него настороженно.

— Приготовь кофе! — приказал он.

Затем он вернулся к мешкам, достал чехол с луком и стрелами и молча направился в лес, не удосужившись обернуться. Пусть маленькая дрянь поволнуется, это ей пойдет на пользу! Хантер был уверен, что лавандовые глаза встревоженно следят за каждым его движением.

Однако он ошибался. Сэйбл смотрела на брошенные к ее ногам предметы, словно они были живые и умели кусаться. Она не имела ни малейшего понятия о том, как готовят кофе. Как же быть? Нервно покусывая нижнюю губу, она подняла котелок. Не может быть, чтобы не удалось справиться с подобной задачей, не настолько же она трудна! Через несколько минут котелок стоял на самом большом камне у огня. Теперь этот тип увидит, что и от нее есть толк!

Когда по поляне поплыл густой аромат готового кофе, Сэйбл осознала, что Мак-Кракен отсутствует уже довольно долго. Убедившись, что его стреноженная лошадь по-прежнему пасется на окраине поляны, она предположила, что он намеренно пугает ее. Как раз в этот момент кусты расступились. Мак-Кракен прошел туда, где она сидела, и бросил на землю двух мертвых кроликов. Их пушистый мех испятнала кровь, на горле зияли раны от стрел.

— Господи Боже! Уберите их с моих глаз! — крикнула Сэйбл, борясь с поднимающейся к горлу тошнотой.

— Освежуй их, выпотроши и зажарь, если хочешь наесться перед сном! — бросил проводник и снова исчез в кустах, откуда только что появился.

Взгляд Сэйбл пугливо подкрался к двум маленьким трупам. Несколько минут она с грустью разглядывала пушистых зверушек. Как у него поднялась рука! Лучше голодать, чем свежевать их… К тому же она просто не знает, как это делается. Как снимают шкуру с убитых животных? Одна мысль о такой жестокости переворачивает душу! Может быть, похоронить несчастных крошек? Пожалуй, нет. Мистер Мак-Кракен сотрет ее в порошок. Хватит с нее вчерашнего.

Сэйбл ограничилась тем, что отнесла кроликов на другую сторону костра, предусмотрительно отвернув лицо и натянув перчатки. Захочет есть — сам и освежует их, и поджарит.

Приближаясь к лагерю, Хантер принюхивался в надежде уловить аромат жарящегося на костре мяса. Увы, в воздухе разносилась только морозная свежесть. На ужин, стало быть, надеяться не приходилось. Выйдя на поляну, он остановился перед Сэйбл, уперев руки в бока и тяжело дыша от еле сдерживаемого гнева.

— Почему не готов ужин, женщина?

«Не забывай о том, что ты леди, Сэйбл».

— Не слышу ответа!

— Мистер Мак-Кракен, я не чувствую потребности есть этих бедняжек, — ровно сказала она, с вызовом встретив раздраженный взгляд. — Убивать без крайней необходимости — признак жестокости. У нас достаточный запас еды.

— Ты хочешь сказать, женщина, что я убил их просто так, из баловства? — Взгляд лавандовых глаз подтвердил, что как раз это она и думает. — Наши запасы стоит поберечь на крайний случай, тем более что вокруг водится дичь. Можешь мне поверить, скоро начнутся совершенно безжизненные земли.

— Очень сомнительно, мистер Мак-Кракен, — ответила Сэйбл, уверенная в том, что ее продолжают намеренно запугивать, — а что до бедных зверушек, я отказываюсь прикасаться к ним.

— Бедных зверушек? Уж не предлагаешь ли ты мне относиться к каждому кролику, как к личности? — Хантер пронзил ее свирепым взглядом, чувствуя, как в уголке губ бьется нервный тик. — Очень, очень странная позиция для индианки. У меня есть подозрение, что ты просто не умеешь готовить.

Фиалковые Глаза вздрогнула и потупилась. Так, значит, он прав! Присовокупив новое зерно к уже собранным, Хантер уверился в мысли, что его подопечная воспитывалась в монастыре.

— В таком случае это будет твой первый урок, женщина.

К ужасу Сэйбл, он схватил кроликов и для начала свернул им головы. Потрясенная до глубины души, она вынуждена была следить за ужасным процессом, так как боялась рассердить Мак-Кракена. Отбросив головы в сторону, он ловко распорол им животы и поочередно выпотрошил их, вывалив кровавые внутренности к ее ногам. Желудок Сэйбл поднялся к самому горлу, но она справилась с тошнотой. Не хватало еще, чтобы ее вырвало на глазах этого дикаря! То-то он порадовался бы! Мак-Кракен между тем подцепил края кожи и как следует рванул, разом отделив шкурку от остальной тушки. Потом (разумеется, для того, чтобы поиздеваться над ее деликатными чувствами!) он отсек все восемь махоньких кроличьих лапок. И наконец, словно всего предыдущего было недостаточно, он нанизал зверьков на вертел, сделанный из ветки.

— Вопросы будут? — вставая, спросил он самым отвратительным голосом, какой Сэйбл приходилось слышать за всю ее жизнь.

Лицо ее было мертвенно-бледным, глаза, которые она подняла от кровавых останков на траве, — расширенными от ужаса. Спустя несколько мгновений они сузились в злые щелки, бледные щеки загорелись.

— Полагаю, вы извлекли громадное удовольствие из процедуры, произведенной на моих глазах, не так ли, Мак-Кракен? — с убийственным презрением спросила она.

От слуха Хантера не ускользнуло безукоризненное построение фразы, и он насмешливо поднял бровь.

— Процедура была очень проста. В следующий раз, женщина, ты повторишь ее без труда.

— Вряд ли.

— Ах вот как? Тогда ты высохнешь от голода, и нечем будет кормить ребенка.

Сэйбл не стала ставить Мак-Кракена в известность о том, что Маленькому Ястребу гораздо важнее было, чтоб от голода не высохла коза.

— Допустим, мы оба высохнем от голода. Вам будет жаль?

— Нисколько.

— Уж и не знаю, почему это меня не удивляет.

— Мы оказались здесь не по моему желанию, и нечего обвинять меня во всех смертных грехах! Ты с самого начала знала…

— Не читайте мне мораль, мистер Мак-Кракен, — отмахнулась Сэйбл. — Вы весьма красноречиво дали мне понять, как относитесь ко мне и к соглашению, которое мы с вами заключили. Что бы я ни сказала, что бы ни сделала, вы поворачиваете это против меня, так что мне не стоит и стараться обелить себя в ваших глазах. Даже если я погибну в пути, это будет не повод для жалости, а только лишнее неудобство! — Ее негодующий взгляд упал на кучку кроличьих потрохов. — И советую вам убрать за собой, мистер Мак-Кракен, поскольку я не нанималась к вам в прислуги.

Схватив тряпку, предназначенную для растирания лошадей, она устремилась прочь, но обернулась на полушаге и пропела:

— Мистер Мак-Кра-а-кен!

— Что? — буркнул тот, не поворачиваясь.

— Ваши зверушки горят!

— Вот дерьмо! — взревел Хантер.

Оказывается, за время их приятной беседы самодельный вертел прогорел насквозь, и кроличьи тушки свалились в костер. Схватив тряпку, он успел как раз вовремя, чтобы спасти из огня достаточно мяса для скудного ужина. В довершение ко всему Фиалковые Глаза захихикала из-за спины лошади. Положительно, она заслуживала трепки! И почему каждая стычка с ней заставляла его выглядеть грубияном? Усевшись рядом с костром, Хантер положил полуобугленные тушки на горячий камень, при этом проклиная сквозь зубы всех женщин с глазами цвета лаванды.

Немного позже Фиалковые Глаза привела от ручья всех своих животных. Хантер лежал у огня, жуя кусок кроличьего мяса. Сквозь полуопущенные ресницы он наблюдал, как она подоила и привязала козу, стреножила лошадь и мула. Вид у нее был совершенно измученный. Когда она собрала дневную порцию запачканных подгузников и снова пошла к ручью, в Хантере шевельнулось невольное сочувствие. Повернувшись так, чтобы видеть ее сквозь нечастые стволы, он на всякий случай передвинул револьвер на живот.

Желудку не слишком понравилось мясо, частично подгоревшее, частично полусырое. Выбросив остаток в ямку, где уже находились кроличьи кишки, Хантер схватился за кружку, думая: по крайней мере запью эту гадость кофе. В это время Фиалковые Глаза вернулась к костру. Торопливо украсив ближайший куст гирляндой из подгузников, она склонилась над огнем, согревая руки. Не обращая на нее внимания, Хантер налил в кружку хорошую порцию из весело булькающего котелка.

Сэйбл краем глаза наблюдала за тем, как он дует на горячую жидкость, как подносит кружку ко рту, как делает первый глоток. Неожиданно глаза его полезли на лоб.

— А черт! — Кофе вылетел изо рта Мак-Кракена длинной струей, зашипев в пламени костра. — Господи Иисусе, что это значит?

— Вы потребовали кофе, — объяснила Сэйбл, выпрямляясь с видом оскорбленного достоинства. — Я приготовила кофе.

— Ты приготовила деготь, женщина! — взревел Мак-Кракен, вскакивая и потрясая прихваченным ветошью котелком. — А еще точнее, жидкое дерьмо!

— Прошу вас, мистер Мак-Кракен, проследите за выражениями, которые вы…

— Если даже забыть о том, что кофе опускают в воду в тряпице, надо было взять его раз в десять меньше! — кричал тот, все больше распаляясь. — Ты, что же, вообще ничего не умеешь? Ни свежевать, ни потрошить, ни готовить? Ты не умеешь заботиться о домашних животных, ездишь верхом так медленно, что мы едва плетемся, но и это еще не все! Черт возьми, ты не умеешь даже приготовить кофе, а это уже уму непостижимо! На что, черт тебя возьми, ты пригодна, женщина?

Сэйбл напряглась изо всех сил, чтобы удержать град слез, и несколько раз подряд судорожно глотнула.

— Я пригодна на то, чтобы сделать ваш кошелек на тысячу долларов тяжелее.

— Знаю, знаю и день за днем пытаюсь с этим примириться! — Мак-Кракен пнул котелок ногой, и тот покатился, расплескивая содержимое. — Потому что этого недостаточно! Недостаточно, черт возьми!

Фиалковые Глаза съежилась, втянула голову в плечи и деревянным шагом прошла туда, где спал ее ребенок. Хантер яростно втоптал в землю останки кроликов, забросал ямку и плюхнулся на свое одеяло. С минуту он бормотал все известные ему проклятия, потом нашел бутылку виски и сделал хороший глоток. Желудок, и без того едва удерживающий съеденное, едва не выбросил фонтаном кроличье мясо.

Второй глоток пошел легче. Хантер не смотрел в направлении костра, но ему показалось, что оттуда донеслось сдавленное рыдание. Проклятие!

После первых судорожных всхлипываний слезы потекли беззвучно. Он был прав, разрази его гром! Она едва умела заботиться о себе и ребенке, как же можно было винить Мак-Кракена за его вспышку? Она была для него только обузой, а если открывала рот, то лишь для того, чтобы напомнить ему о сделке, заключенной путем мошенничества.

Чувствуя себя совершенно никчемной, Сэйбл подавила желание зарыдать во весь голос. Нашарив носовой платок, она высморкалась по возможности бесшумно. Маленький Ястреб безмятежно посасывал бычий пузырь, поглощая последнюю за день порцию козьего молока. Вот моя единственная радость, думала Сэйбл. Все время перед тем, как заснуть, она занималась ребенком, позволив ему вволю побарахтаться в теплой пещерке из одеял. Она покусывала его маленькие пальчики, щекотала животик, тискала и обнимала его, изливая на малыша единственное, чем была наделена в избытке, — любовь.

Глава 8

Хантер обернулся и позволил насмешливой улыбке приподнять уголки губ. Фиалковые Глаза трусила на своей лошадке шаг в шаг с ним, прямая, как ивовый прут. В ее позе не было ни грамма естественности, и это так же не вписывалось в образ скво, как и ее безукоризненно построенная речь. Разумеется, ей приходилось ездить верхом, но не по-мужски. Должно быть, она отбила себе всю задницу, подумал Хантер, сознавая при этом, каким сквернословом и занудой он становится в минуты хандры.

Фиалковые Глаза была слишком изнеженной, слишком хрупкой для женщины, прожившей всю жизнь среди дикой природы. Даже идея насчет монастыря, в котором ее держали вплоть до замужества, не выдерживала никакой критики. Допустим, тамошние миссионеры не свежевали дичь и даже не пили кофе, но они должны были понимать, что их воспитаннице рано или поздно придется готовить! Нет, монастыри можно было смело отбросить: там не жаловали белоручек, а Фиалковые Глаза понятия не имела о простейших вещах.

Вспомнив, как он обошелся с ней накануне, Хантер пожал плечами: он нанимался в проводники, а не в галантные кавалеры. Не то, чтобы ее красные, припухшие глаза совсем не вызывали в нем раскаяния, но не настолько, чтобы всерьез заниматься самобичеванием. После истории с кроликами Фиалковые Глаза погрузилась в очередное обиженное молчание, делая вид, что не замечает его присутствия. Само по, себе это было не ново, вот только утром, проснувшись, он нашел ее готовой пуститься в путь: ее вещи были аккуратно уложены, лошадь и мул оседланы и навьючены. И как только ей это удалось?

Теперь она ехала следом, так, что морда ее лошадки чуть ли не тыкалась в круп его коня. Неоправданная досада Хантера все росла, но с ней росло и тщетно подавляемое желание. Теперь он знал, что скрывается под тяжелыми складками шали: нежная кожа, восхитительные изгибы и округлости. Как оно прижималось к нему, это податливое тело! Как неописуемо сладок был вкус ее рта, как робки и неумелы прикосновения! Хантер честно старался выбросить эти воспоминания из головы, но добился лишь того, что ни о чем другом и думать не мог. Если эта женщина так волновала его, просто проходя мимо в своей бесформенной одежде, каково было бы прижаться к ней всем телом в постели, на белой простыне!

Вот только она принадлежала другому, эта женщина.

Плод, который он жаждал сорвать, был запретным.

Эта мысль подействовала на Хантера подобно ушату ледяной воды. Как он мог дотронуться до чужой жены? Только ничтожества вроде Ната Барлоу считали индианок добычей для всех желающих, Хантер же одинаково уважал женщин с любым цветом кожи. Это означало, что он обязан был уважать и права незнакомца, с которым Фиалковые Глаза делила ложе, которому позволяла ласкать свое чудесное тело, которому родила сына.

«Почему же она ответила на мой поцелуй?»

Этого он не мог объяснить, памятуя о ее антипатии к нему, которая проглядывалась в каждом жесте и взгляде, слышалась в каждом слове. Кроме того, существовало что-то еще, разбуженное звуком его имени. Это «что-то» заставило ее окаменеть в его руках, оттолкнуло их еще дальше друг от друга.

Хантер засмеялся тихим безрадостным смехом. Он нанялся в проводники к женщине-загадке!

Но почему это беспокоит его? Какая разница, кто она и откуда?

Задумавшись, Хантер чуть было не пропустил кое-что интересное. Он резко натянул поводья и повернул лошадь. Фиалковые Глаза остановилась тоже. Смерив ее взглядом, внешне совершенно бесстрастным, он вывел лошадь на открытую равнину, вдоль которой они двигались по тропе.

На небольшом взгорье он остановился вновь, достал из седельного мешка полевой бинокль и пристально оглядел равнину.

— Туда! — объявил он, вернувшись, махнул рукой на темнеющие вдали деревья и пустил лошадь в галоп.

Когда полоса растительности приблизилась, пришлось целую милю ехать вдоль нее, выискивая проход сквозь колючую чащу подлеска. Оказавшись в лесу, Хантер не замедлил хода. Ветки хлестали по лицу и плечам, но Фиалковые Глаза и не думала отставать, все так же держась на несколько шагов позади. Колыбель с ребенком она крепко прижимала к себе, накрыв для тепла полой накидки. Через некоторое время Хантер спешился, приказал: «Жди здесь!» — и бегом бросился прочь, в чащобу.

Сэйбл прикрыла рот, открывшийся для невольного встревоженного вопроса. Она не замедлила спешиться тоже, надеясь использовать передышку, чтобы как следует отдышаться. Привалившись к лошадиному боку, она ловила ртом воздух, боясь потерять сознание. Еще чуть-чуть такой гонки — и она попросту умрет на ходу или свалится от усталости с седла и сломает шею. Что на него нашло? И это после пятидневной дороги без единой приличной передышки! Мимо форта Керни они проскочили, не замедлив хода. Хочешь не хочешь, ей придется попросить мистера Хантера двигаться медленнее, не только потому, что она недосыпает сама, но и из-за ребенка, на котором начинает сказываться непрерывная тряска.

Кроме того, Сэйбл слишком мало ела. Ее запасы все еще оставались обильными, но они были однообразны и недостаточно питательны для такой жизни.

С усилием оторвав тело от лошадиного бока, Сэйбл опустила колыбель на землю и как следует потянулась, разминая затекшие мышцы. Во время дойки ей бросилось в глаза, что и коза, бедняжка, имела измученный вид. Вознаградив усталых животных небольшими порциями овса, она наполнила молоком бычий пузырь. Только тут ей пришло в голову, что Мак-Кракен на этот раз покинул ее с подозрительной поспешностью.

Подступившая было сонливость сразу улетучилась.

Хантер бесшумно двигался вверх по отлогому склону, вглядываясь в густую листву. Палец привычным жестом взвел курок, едва заметное клацанье потерялось в порыве ветра. Вытянувшись на холодной земле, Хантер некоторое время полз, ни на минуту не отрывая взгляда от бесплодной равнины, едва видимой сквозь кустарник. Оказавшись на гребне небольшого холма, он глянул поверх колючих макушек.

Ощущение, что кто-то едет следом за их маленьким отрядом, не оставляло его вот уже некоторое время, но было слишком слабым, чтобы всерьез тревожить. Лишь недавно он понял, что не ошибся, теперь же подозрения подтверждало оседающее облако пыли, без сомнения, поднятое копытами лошади. Оставалось дождаться движения или звука, чтобы понять, где именно находится верховой. В такие минуты в Хантере пробуждалось мастерство опытного разведчика, когда-то принесшее ему восхищение тех, чьи задания он выполнял.

Тишина, которую он слышал и припускал через себя, не несла ничего нового, кроме постоянного шороха ветра в полубезжизненной зимней листве. Пахло сухой травой, морозным воздухом, землей. Заметив, что плечи его напряженно сведены, Хантер заставил себя расслабиться.

Он напомнил себе, что находится сейчас не в тылу конфедератов. Совсем не обязательно, что по их следам двигался враг. Хантер сполз с гребня холма и вскоре поднялся на ноги. Однако он оставил курок взведенным и продолжал все так же пристально осматриваться в поисках неизвестных преследователей.

Рывок через открытую равнину был задуман как средство вывести их на чистую воду, заставить обнаружить свое присутствие. Хантер отлично знал местность. Годы и годы он передвигался по индейской территории беспрепятственно, так как между племенами давно уже было известно, что он никого не беспокоит и бьет только ту дичь, в которой нуждается, чтобы не умереть с голоду. Однако не каждое племя поддерживало отношения с остальными и следовало общим законам. Кое-кто мог усмотреть в его действиях святотатственное вторжение на священные земли. Священные земли! Такими они были до того времени, пока на них не позарилось американское правительство. Теперь это были просто земли, а жившие на них индейцы считались досадной помехой, устранение которой было вопросом времени.

Изначально Хантер намеревался ехать все время на юг, до земель пауни, а затем обойти воинственное племя с севера. Это был неплохой план, если только уберечь Фиалковые Глаза от любопытных, иначе рано или поздно пришлось бы схватиться с каким-нибудь похотливым ублюдком. Для тех, с кем привык общаться Хантер, она была лакомым кусочком, редким в такой глуши. Проклятие! Если бы только она согласилась отправиться вверх по реке на пароходе! Но она и слушать об этом не хотела, вбила себе в голову, что предпочитает ехать верхом через индейские земли. Глупая, идиотская затея! Не иначе, она скрывала не только свое имя, но и… что? Не важно, главное, чтобы ее видело как можно меньше народу.

Отмахнувшись от бессмысленных вопросов, Хантер еще раз скрупулезно осмотрел местность. Никакого движения. Казалось маловероятным, что преследователи ухитрились их опередить, но и эту возможность не стоило сбрасывать со счетов. Вернувшись туда, где оставил Фиалковые Глаза, он нашел ее в седле, полной терпеливого ожидания. Это подогрело остывшее было утреннее раздражение.

— У нас гости, — бросил он, ткнув револьвер в кобуру и снимая с седла винтовку, чтобы удостовериться в том, что она заряжена.

В первый момент Сэйбл испытала такой шок, что ахнула и забегала глазами по окружающей растительности.

— Где? Кто они?

— Думаю, это один человек, — ответил Мак-Кракен, хмурясь. — Я не знаю, кто он. Может быть, кто-то из твоего племени?

— Нет! — отрезала она поспешно, заработав этим недоверчивый взгляд.

Мак-Кракен вложил винтовку в чехол, приторочил его к луке седла и вскочил на лошадь.

— Ты уверена?

— Совершенно уверена! — заявила Сэйбл, вызывающе выставляя вперед подбородок.

— Я просто спросил, — пожал плечами Мак-Кракен. — Дело в том, что наш преследователь не слишком скрывается. Или он недостаточно ловок, или намеренно оповещает о своем приближении.

Услышав это, Сэйбл потеряла всякое желание огрызаться. Ее охватил такой страх, что она конвульсивно прижала к груди колыбель, словно стараясь прикрыть ребенка своим телом.

— Вы ведь не выдадите нас, не выдадите, мистер Мак-Кракен?!

— Какой лестный вопрос для мужчины, — заметил тот, мрачнея.

— Простите, но… — Сэйбл проглотила комок в горле, — вы ведь с самого начала не скрывали, сколько неудобств мы вам причиняем. Эта обуза может быть легко устранена, если вы нас вы…

— Перестань нести чушь, женщина! За кого ты меня принимаешь? Нет уж, закрой рот! — рявкнул Мак-Кракен, заметив, что она собирается и дальше развивать тему. — Что бы ты обо мне ни думала, какое бы у тебя ни создалось впечатление, я не из тех, кто бросит на произвол судьбы женщину с ребенком!

Он вырвал поводья из рук Сэйбл и потянул ее лошадку следом, глубже в лес. Перед этой скачкой прежний галоп померк. Сэйбл не могла поверить, что все еще сидит в седле. По лицу с силой хлестали ветви, щеки жгло, по расцарапанному подбородку скользила капля за каплей кровь. До боли закусив губу, она сохраняла полное молчание: ни слова, ни восклицания, ни стона. При всей своей неопытности она понимала, что не должна сейчас мешать Мак-Кракену. Тот непрерывно оглядывался и через каждую милю резко останавливался и спешивался, исчезая в чаще. Вернувшись мокрым от пота и запыхавшимся, он без единого слова вскакивал в седло и продолжал скачку. Остановившись в четвертый раз на крохотной заросшей полянке, он начал расчищать ее от подлеска. Сэйбл поспешно начала собирать хворост, но Мак-Кракен пресек это занятие, прошипев:

— Никакого костра! Никакого шума! Говорить будем шепотом. Располагайся там.

И он махнул рукой на круглый куст в центре полянки, образовавший что-то вроде шалаша из низко склоненных ветвей. Оплетенный ежевикой и диким виноградом, пронзенный насквозь высоченными шипастыми сорняками, он давал неплохое, но, увы, холодное убежище.

— Вы думаете, ночью он попытается… попытается… — Она не могла заставить себя произнести слово «напасть».

— Очень на это надеюсь, — буркнул Мак-Кракен, взявшись за подпругу и рванув ее так, что седло свалилось на землю.

— Вы его намеренно провоцируете?!

— Подумай, женщина, — ответил он устало, обтирая тряпкой потную спину лошади. — Этот человек нас преследует. Он не нуждается ни в каких провокациях с моей стороны. Все, чего я хочу, это поскорее выяснить, что ему нужно.

— Вы ведь собираетесь убить его, не так ли?

Мак-Кракен посмотрел Сэйбл в глаза. Она ожидала вспышки, но он ответил с поразительным спокойствием, даже мягкостью:

— Я не убиваю без крайней необходимости. Если удастся убедить его убраться подобру-поздорову, он уедет целым и невредимым. А теперь займись тем, что делаешь каждый вечер, только прибавь скорости. О животных я позабочусь сам.

— Спасибо, мистер Мак-Кракен, — кротко сказала Сэйбл, сама не понимая, за что благодарит его: за помощь или за терпеливое объяснение.

Озябшая, измученная, перепуганная, Сэйбл свернулась калачиком среди тюков, мешков и седел. Укачивая Маленького Ястреба, она боролась с желанием замурлыкать колыбельную, как делала ежевечерне. Впрочем, это было даже не дело привычки, а способ самое себя успокоить. Над головой была сплошная чернота нависающих ветвей, сразу за их шуршащей стенкой дышали животные, привязанные бок о бок.

Мистер Мак-Кракен лежал почти у самого входа в естественный шалаш, у костерка, дававшего не больше света, чем одинокая свеча. По обыкновению опершись головой на седло и передвинув револьвер на живот, он почему-то выглядел куда более непринужденно, чем предыдущими ночами. Учитывая грозящую им опасность, это было довольно странно. Он даже повернулся спиной к лесу, глядя в направлении шалаша. Должно быть, его намеренная беспечность была призвана выманить преследователя и заставить его обнаружить себя. Допустим, это сработает — что тогда? Мак-Кракен застрелит его? А если тот не один? Неужели завяжется перестрелка и… и его ранят? Подобная перспектива вовсе не привлекала Сэйбл. Уверяя себя, что дело не в его безопасности, а в том, что это оставит беззащитными ее и ребенка, она утешилась мыслью, что Мак-Кракен, конечно же, только выглядит беспечно, на деле же — весь внимание.

Вот он посмотрел прямо на нее. Неужели он видит в такой кромешной тьме? Взгляд был напряженный, пристальный, Сэйбл если не увидела, то почувствовала это. О чем он думает, спросила она себя. Может быть, вспоминает поцелуй? Вряд ли. Человек вроде Мак-Кракена не станет подолгу хранить в памяти такое незначительное событие. Сэйбл тоже старалась выбросить настойчивые воспоминания из головы, напоминая себе о многочисленных недостатках бывшего капитана, но даже их внушительный перечень немногим ей помог. Неужели все целуются вот так, всем телом и доброй половиной души?

Хантер шевельнулся. Фиалковые Глаза, силуэт которой угадывался в темноте шалаша, заметно вздрогнула.

— Тебе лучше успокоиться, — зашептал он, едва шевеля углом рта. — Ты похожа на пружину в часах, заведенных до отказа.

— Уж и не знаю, почему, — буркнула она сухо, вызвав у него невольную улыбку.

— Не хочешь немного поспать?

— Вы, наверное, шутите! Поспать, когда рядом слоняется какой-то головорез? Вот выскочит и перережет нам горло!

Хантер фыркнул и зажал ладонью рот, подавляя желание расхохотаться.

— Ничего страшного не случится, — выдавил он, досадуя на неуместную веселость.

— В таком случае, зачем же я сижу здесь, как мышь в подполье, почти примерзая к земле?

— Тише, тише! Я сказал: ничего страшного не случится, но это не значит, что не случится вообще ни…

Дикий вопль прорезал тишину. Сэйбл схватилась за сердце, промолчав не столько из осторожности, сколько от потрясения.

— Ага! — сказал Мак-Кракен удовлетворенно. — Я вижу, сработал один из капканов.

В два движения затоптав костерок, он исчез в кромешной тьме леса. Сэйбл сидела, мелко дрожа и представляя себе всякие ужасы. Капкан! Нога, захваченная безжалостными ржавыми челюстями, раздробленная, окровавленная! Желудок с готовностью воспарил к горлу. Не решаясь двинуться, она тихонько похлопывала ребенка по задку и ожидала дальнейшего развития событий.

— Можешь выйти, женщина!

Голос прозвучал близко и так громко, что Сэйбл подскочила. Что за невозможный тип! Мог бы предупредить о своем появлении… ну хоть кашлянуть пару раз.

Она опасливо высунула голову из шалаша. В темноте перед ней маячила одна неестественно широкая тень. Потом темное пятно распалось на два. Сэйбл вгляделась, но так и не сумела различить ничего определенного. Тогда она поднялась, прижимая к груди Маленького Ястреба.

— Помнишь его? — раздался голос Мак-Кракена, и тут же вспыхнула спичка, осветив длинное лицо, обрамленное жидкими бакенбардами.

— Человек из салуна, не так ли?

— Я думал, она едва говорит по-английски! — удивился пленник.

— Странно, правда? — спросил Мак-Кракен вкрадчивым голосом и бросил догоревшую спичку.

Послышалось громкое сопение и шарканье, какая-то возня, звучный удар кулаком. Новая вспышка обнаружила присутствие Мак-Кракена у кострища, он уже раздувал огонь. Костер разгорелся быстро. Вскоре стал виден и Нат Барлоу, валяющийся в нескольких шагах от него без признаков сознания.

Сэйбл подошла поближе — и сразу об этом пожалела. Один сапог Барлоу был разорван, из-под него подтекала тоненькая темная струйка. Кровь, подумала Сэйбл.

«Сейчас меня вырвет!»

Она сглатывала и сглатывала, отвернувшись к костру, пока не почувствовала себя лучше.

— Чт-то ему бы-было нужно?

— Ты.

— Я? — опешила Сэйбл. — Но зачем я ему, ведь он и видел-то меня всего один раз?

Мак-Кракен прошелся красноречивым взглядом по ее закутанной фигуре.

— Зачем? За тем за самым, от чего родятся дети. Надеюсь, ты не думаешь, что Барлоу стал бы испрашивать твоего согласия?

— Боже правый!

Сэйбл опустилась на ближайший валун, не чувствуя исходящего от него холода. Неужели Барлоу забрался в такую даль, чтобы изнасиловать ее? В это невозможно поверить!

Она провела дрожащими пальцами по влажному лбу, пытаясь собраться с мыслями. Она немногое знала о том, на что намекал проводник. Разумеется, что-то должно происходить перед тем, как рождается ребенок… мужское семя как-то попадает в женщину… с помощью специального приспособления, которое есть у каждого мужчины. Не то, чтобы она совсем не представляла, как это выглядит… но, конечно, не совсем так, как у Маленького Ястреба. Как же все-таки это происходит? Почему она не позволила Лэйн рассказать все до конца, почему остановила ее, услышав, что мужчина ложится поверх женщины? Да, но как можно выслушивать такие непристойности? Тяжелый, потный, издающий отвратительные звуки… фу, гадость!

Сконфуженная направлением собственных мыслей, Сэйбл поспешила встать и присоединиться к проводнику.

— Но почему вы так уверены, что Барлоу нужна именно я? Что будет, если причина его появления совсем другая? (Ей пришло в голову, что тот каким-то образом узнал о том, кто отец ребенка, и решил похитить его ради выкупа.)

Хантер нахмурился. Если она и дальше будет так прижимать ребенка, то скоро придушит его!

— То есть желание отомстить мне за тычок в салуне?

Фиалковые Глаза пожала плечами, не сводя взгляда с мысков своих ботинок.

— Ерунда.

— Вы уверены?

— Вне всякого сомнения.

— Но разве вы не выставили его на посмешище перед собутыльниками? Разве это не повод для того, чтобы затаить обиду?

— Барлоу всегда был посмешищем, а тычки получал и похуже.

— Но, может быть, в прошлом?..

Ветка, которую Хантер собирался подбросить в костер, громко хрустнула в его руках. Не хватало еще завести разговор о его прошлом! Он молча встал и направился в шалаш за мешком с припасами. Когда Фиалковые Глаза упрямо последовала за ним, он раздраженно обернулся:

— Вот что, женщина, я встречал Барлоу не больше двух раз за три года. Никаких дел у меня с ним не было. Остается предположить, что он притащился сюда за тобой.

— Да, но…

Хантер вышел из себя. Он сделал гигантский шаг, заставив Фиалковые Глаза отскочить, и склонился к ее лицу.

— Ты, что же, не понимаешь, на что могут пойти здешние шакалы вроде него ради такой добычи? Он убил бы меня, а потом забрал тебя, твое золото и все остальное… кроме ребенка, конечно! Его бы он оставил на съедение волкам, а тебя «валял бы под кустами» до тех пор, пока не уморил бы или не пресытился! Ну, черт возьми, теперь до тебя дошло?

Сэйбл стояла, растерянно хлопая глазами. За всю жизнь на нее не кричали столько, сколько этот человек за какие-то пять дней!

— Э-э… спасибо, мистер Мак-Кракен.

— За что, дьявол меня забери?

— За то, что спасли жизнь мне и ребенку.

Хантер не без усилия заставил себя успокоиться. Она выглядела такой беззащитной, такой милой… Почему же он то и дело набрасывался на нее с криком?

— Я спасал также и свою шкуру.

— Понимаю, но все-таки спаси…

— Хватит об этом! — отмахнулся он и зашагал с мешком к костру.

Глава 9

Поудобнее устраивая Маленького Ястреба у костра, Сэйбл размышляла о случившемся. Она нашла, что против воли восхищается Мак-Кракеном: он запрятал подальше недовольство навязанной ему ролью защитника и сделал все возможное, чтобы добросовестно ее выполнить. Он сумел предсказать каждый шаг незваного гостя, даже не зная, кто он и откуда. Поразительно, просто поразительно! Выходит, думала Сэйбл, мастерство профессионального разведчика не притупилось в нем с годами. С прискорбным опозданием она поняла, что этот человек готов был на все ради тех, кто доверялся ему, и ругала себя за сомнения, оскорбительно высказанные вслух.

Однако она не могла предположить, как поведет себя Мак-Кракен, узнав, что она направляется в племя Черного Волка. Если это придется ему не по вкусу, ей грозит пережить такой приступ его ярости, по сравнению с которым все предыдущие покажутся пустяковыми.

Пока Сэйбл занималась ребенком, Мак-Кракен исчез во тьме леса. Вернулся он, ведя за повод еще одну лошадь, которую немедленно развьючил, сложив в кучку оружие, патроны и съестные припасы. Она заметила, что флягу с водой, притороченную к седлу, Мак-Кракен не тронул. С изумительной легкостью перекинув бесчувственное тело Барлоу через седло, он привязал его руки и ноги к подпруге, потом повел лошадь за пределы лагеря.

— Э-э… постойте!

Сэйбл по-королевски взмахнула рукой, словно делая знак подданному приблизиться. Мак-Кракен обратил на это не больше внимания, чем на писк комара. Тогда она бросилась следом, повторяя:

— Постойте, постойте же!

Не слушая, он стремительно удалялся в темноту, теряясь в ней, как чернильное пятно на темной скатерти. На границе, где отсвет огня сменялся кромешной тьмой, Сэйбл остановилась, не решаясь двинуться дальше. Невдалеке послышался звучный шлепок по лошадиному крупу. Частый цокот копыт раздавался все дальше и дальше.

— Вот дьявол! — выругался Мак-Кракен, нависая над Сэйбл, словно рассерженный сгусток тьмы. — Что с тобой на этот раз, женщина?

— По-моему, совершенно не обязательно было связывать его! — воскликнула она, тыча пальцем в черную, как деготь, ночь, куда ускакала лошадь. — Он ранен, без сознания и…

Хантер пожалел, что не придушил Барлоу. Он сорвал с головы шляпу и бросил на землю, бормоча проклятия. Эта женщина медленно, но верно сводила его с ума!

— Наверное, совершенно не обязательно было и разоружать его? А его ногу, конечно же, надо было перевязать? По-твоему, он бы сразу раскаялся? Да он вернулся бы уже на следующую ночь! На твоем месте я бы не забывал, что этот ублюдок потратил неделю на то, чтобы подобраться к тебе! — Он подождал ответа и, так как Сэйбл молчала, уставившись себе под ноги, пролаял:

— Ну?

— Я… я как-то не подумала…

— А вот это верно! До сих пор ты не думала вообще ни о чем, и я сильно сомневаюсь, что когда-нибудь начнешь. Вот что, женщина, я подрядился вести тебя и защищать, так дай мне выполнять эту работу так, как я считаю нужным. Мне надоело оправдываться за каждый свой шаг. Я не виню тебя за отсутствие здравого ума, но не мешай, черт возьми, думать тем, у кого в голове мозги, а не коровья лепешка!

— Мистер Мак-Кракен, неужели это обязательно — оскорблять меня каждый раз, когда мы перекидываемся парой слов?

Ее голос был кротким, полным обиды. Хантер осекся. Он не обманывался насчет того, почему так кипятится: мало кому понравится получить вместо благодарности упреки. Но ведь она пыталась рассыпаться в благодарностях буквально четверть часа назад, почему же он оборвал ее на полуслове? Видела бы мать, как ведет себя старший из ее сыновей, она бы сгорела от стыда. Что до отца, он вряд ли выдрал бы такого великовозрастного сына ремнем, но, уж конечно, у него зачесались бы руки.

Хантер горько усмехнулся. Несколько лет назад он предпочел похоронить все свои чувства, не обязательные для простой и грубой жизни. Теперь же, стоило только ему приблизиться к этой женщине, она как будто выкапывала из-под слоя земли очередной полуживой, окровавленный комок эмоций, ухитрившихся выжить и теперь служивших безмолвным упреком ему, Хантеру Мак-Кракену.

Так не могло больше продолжаться. Эта нелепая пародия на индианку понятия не имела о том, как опасно раскапывать могилы.

Впрочем, она и не подозревала, что занимается этим.

Хантер сделал несколько шагов к костру, обходя безмолвную фигуру. Сзади раздался шорох. Против воли обернувшись, он встретил такой взгляд, что сразу понял: надвигается буря. С молнией и громом или только с ливнем из слез?

— Мистер Мак-Кракен, я тоже сыта по горло и вами, и вашими грубыми замечаниями! — Даже в полумраке было заметно, как пышут жаром ее щеки, как яростно сверкают глаза. («Гроза по всем правилам!» — невольно подумал Хантер.) — Согласна, у меня нет такого опыта путешествий верхом, как у вас, зато меня мама научила не бросаться каждую минуту оскорблениями и не унижать людей ни при каких обстоятельствах!

На этом Фиалковые Глаза испустила продолжительный удовлетворенный вздох, явно наслаждаясь изливаемым гневом. Подбородок ее был вздернут, и казалось, она смотрит на него сверху вниз, при ее-то небольшом росточке! Что до ее речи, та, пожалуй, никогда еще не была столь безупречной.

— Я не нуждаюсь в ваших комментариях, чтобы понять, насколько я непригодна для жизни вне цивилизации. Посмотрели бы лучше на себя! Судя по тому, какие увесистые комья грязи летят из вашего рта, стоит только его открыть, невольно приходит на ум, что болото — ваш родной дом! Полагаю, нужен будет скребок, чтобы вычистить сточную канаву, которую вы считаете ртом, потому что простым мылом тут не обойтись! Интересно было бы узнать…

Что ей было бы интересно узнать, так и осталось для Хантера загадкой, потому что в этот момент он не выдержал и улыбнулся. Не насмешливо или снисходительно — улыбнулся с довольным видом, как человек, которого по-настоящему порадовали. Итак, думал он, у нее все-таки есть характер. В гневе Фиалковые Глаза выглядела просто потрясающе. Она явно не находила в происходящем ничего смешного, сверля Хантера негодующим взглядом, и это было так забавно, что он ссутулился, наклонил голову и мелко задрожал от беззвучного смеха.

— Мистер Мак-Кракен? — неуверенно сказала она, вытягивая шею и хлопая ресницами.

Это добило его. Громоподобные раскаты смеха понеслись по полянке, отдаваясь под деревьями веселым эхом.

— Прекрасно! Великолепно! — Сэйбл топнула ногой и устремилась к костру.

Мак-Кракен, мимо которого она возмущенно шествовала, схватил ее за руку. Поскольку он продолжал сотрясаться от смеха и совершенно обессилел, она проволокла его вперед на несколько шагов. Сопротивляясь, он уперся сапогами в торчащий из земли камень и дернул Сэйбл на себя. Оба свалились, причем она приземлилась сверху, распластавшись с задранными выше колен юбками, в позе, совершенно неприемлемой для леди. И что же сделал этот невозможный тип, когда она попробовала подняться на ноги? Схватил ее за талию и притянул к себе!

— Да что же это такое?! Отпустите меня!

— Сначала скажи, легче ли тебе оттого, что ты высказалась и не нужно больше носить все это в себе? — спросил Мак-Кракен, продолжая сверкать белыми зубами в возмутительной широченной улыбке.

— Да, легче! — отчеканила Сэйбл с вызовом, пытаясь расцепить его пальцы, переплетенные на ее пояснице. — Вот только я не уверена, что вы поняли: я очень, очень нелестного мнения о вас.

— Почему же, я понял. Хочешь знать, что я думаю о тебе?

— Разумеется, нет!

Что за человек! Надо же умудриться вести светскую беседу в такой непристойной позе! К тому же на лице у него было написано: нет такой женщины, которая бы не хотела знать, что о ней думает мужчина.

Сэйбл решила сменить тактику: изо всех сил уперлась ладонями Мак-Кракену в грудь. Прискорбная ошибка: под ее извивающимися бедрами очень скоро появилась твердая выпуклость. Щеки Сэйбл запылали маковым цветом.

— Неужели тебе совсем не интересно мое мнение?

— Нет! Я же сказала, что нет! — крикнула она в отчаянии.

— Господи Боже мой, ты просто неподражаема, когда сердишься!

Кончики пальцев щекотно захватили завиток, упавший на глаза, и заложили его за ухо. Жест был таким естественным, таким с детства знакомым, что возмущение Сэйбл резко пошло на убыль. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не растерять его совсем.

— Да, я сержусь, сержусь! И это не повод для веселья!

Мак-Кракен молча спихнул ее ладони со своей груди. Сэйбл упала на него всем телом, оказавшись совсем рядом с его лицом, его глазами. Он что-то задумал, и, что бы это ни было, она не испытает ничего, кроме удовольствия, так говорили его глаза. Это было торжественное обещание, сладостная угроза. Нельзя допустить, чтобы она осуществилась! Нужно было немедленно напомнить ему, что она замужем, что она мать! Вместо этого Сэйбл всем телом прислушивалась к тому, что творилось под ее бедрами. «Ты неподражаема, когда сердишься… неподражаема…» — отдавалось в голове, и хотелось разом расцарапать улыбающееся лицо и коснуться этой улыбки губами.

— Ты даже не знаешь, какая ты сейчас. Если бы ты могла видеть то, что вижу я…

Сэйбл так часто вспоминала вкус его рта и движения языка, так часто представляла себе это, что не сразу поняла, что поцелуй реален. Только когда ощущение отдалось сладкой болью в губах, она очнулась и ответила, даже не задумываясь о том, что делает. Руки сами собой зарылись в черные волосы, захватив их горстями и конвульсивно сжимая, колено почему-то оказалось согнутым, размеренно движущимся по мужским бедрам… Это было безумие! Она хотела бы испытывать ненависть, и чтоб он понимал ее чувства… А вместо этого? Сэйбл больше не владела собой. Возможно, в этом и было что-то от ненависти. Поистине узка грань между яростью и страстью.

Ярость и страсть.

Ни с чем не сравнимое ощущение женского начала в себе.

Это он заставил ее чувствовать себя женщиной.

Он был властелином мира, в котором жили она и Маленький Ястреб.

Он мог уничтожить этот мир, выдав ее отцу.

Проклятие, он был всесилен!

Смутно угадывая, что погружается в темный и бездонный омут, Сэйбл инстинктивно воспользовалась единственным оружием, которым обладала.

— Я слабее вас, мистер Мак-Кракен, — прошептала она, отстраняясь. — Если совесть позволяет вам безнаказанно набрасываться на замужнюю женщину, что ж, продолжайте этот акт насилия!

— Акт насилия? — изумился тот. Поначалу и впрямь смущенный, он снова засмеялся. — Акт насилия — это если женщину удерживают против ее воли.

Мягкая насмешка в его голосе подействовала на Сэйбл сильнее, чем пощечина. Она только сейчас обратила внимание на свои пальцы, запутавшиеся в волосах Мак-Кракена, и рывком отдернула их, заставив его зашипеть от боли. Тем не менее он продолжал улыбаться. Еще бы! Он и не думал принуждать ее к чему бы то ни было!

— Видишь, ты сама не захотела воспользоваться предоставленной свободой, — продолжал он, как будто уже испытанного ею унижения было недостаточно.

Сэйбл не слишком грациозно поднялась на ноги. Она чувствовала себя так, словно была голой выставлена на всеобщее обозрение.

— Да, но… вы набросились на меня… — начала она, вне себя от смущения.

В этот момент Мак-Кракен поднялся тоже. Выпуклость между его бедрами была просто громадной, и — о ужас! — Сэйбл никак не могла отвести взгляда от этого зрелища.

Хантер видел, куда она смотрит, но не сделал никакой попытки прикрыться. Вот еще! Во всем этом немалая доли и ее вины, так что нечего валить все на его голову! Маленькая ведьмочка заслуживает того, чтобы напомнить ей о ее собственном поведении!

— С чего это ты взяла, что на тебя набросились? — спросил он с намеренной холодностью, аккуратно водружая на спутанные волосы шляпу.

— А как еще можно расценить то, что вы повалили меня и не отпускали до… до… — Очевидно, заметив, что фраза поворачивает разговор не в том направлении, к какому она стремилась, Фиалковые Глаза заявила с чисто женской мстительностью:

— Понимаю, мистер Мак-Кракен: раз уж работа вам не по нраву, можно сделать ее приятнее, если периодически «валять меня под кустами»?

Надо признать, это была болезненная шпилька. Не без усилия, но Хантеру удалось не выдать, как сильно он задет.

— К работе это не имеет ни малейшего отношения, — ответил он, небрежно пожав плечами.

— В таком случае выявляется еще одна грань характера, требующая быть с вами всегда настороже, — бросила Сэйбл, борясь с желанием от души пнуть Мак-Кракена в колено.

— О чьем характере идет речь? — усмехнулся тот многозначительно — Кое-кто только что обнаружил такие черты характера, о которых я не мог даже подозревать. Ты не знаешь, женщина, кто это был?

У Сэйбл даже ладонь заломило от желания влепить пощечину по его самоуверенной физиономии. Неужели этот тип настолько непробиваем? Неужели последнее слово останется за ним?

— Вы себе льстите, мистер Мак-Кракен, — отчеканила она таким неприятным голосом, что сама внутренне передернулась. — Я уже однажды применила подобную тактику и поняла, что с вами она единственно возможна. Вы сильны, как медведь, а если вас рассердить, вы обращаетесь со мной хуже некуда — так лучше уж не дразнить зверя. Только за сегодняшний вечер вы успели посмеяться надо мной, выставить меня существом не умнее ночного горшка, подвергнуть меня насилию. Не смейте обращаться со мной таким образом! Кто вы такой, чтобы позволять себе такие вольности? До последнего времени вы не выказали ни единой черты джентльмена, за исключением того, что служили защитой мне и Маленькому Ястребу. По правде сказать, вы — все, что угодно, только не джентльмен. Грубы, жестоки, совершенно неприемлемы в общении. Вы обвиняете меня в том, что я сама спровоцировала ваше поведение? Так знайте: вы последний мужчина на земле, с кем я могла бы вести себя так по собственной воле!

— Помнится мне, мама учила тебя не бросаться ежеминутно оскорблениями и не унижать людей ни при каких обстоятельствах, — невозмутимо напомнил Мак-Кракен и с удовлетворением заметил, что стрела попала в цель. — Ну а теперь, когда каждый из нас высказался, можно закончить разговор?

— Надеюсь, мы квиты?

— Это вряд ли, — ровно ответил он и сунул большие пальцы рук за ремень, выпятив бедра (ужасная поза, ужасный тип!).

Сэйбл отвернулась и пошла к костру, а минутой позже прошагала к ручью с охапкой грязного белья. Она надеялась, что вид у нее надменный, как у королевы, прервавшей незадавшуюся аудиенцию.

Хантер проводил ее взглядом и зло пнул подвернувшийся под ногу ком земли. Это не женщина, а исчадие ада, думал он раздраженно. Игру «ударом-на-удар», в которую они только что сыграли, невозможно было свести вничью, ни при каких условиях. Они были, как два боксера в разных весовых категориях. За его спиной стояло мрачное прошлое, за ее спиной — замужество и материнство.

«Черт бы тебя побрал, Мак-Кракен, ты же только что решил держаться от нее подальше! Быстро же ты забыл свои благие намерения».

Угрюмый, он устроился у костра и некоторое время смотрел на языки пламени, оранжевые на черном фоне. «Вы — все, что угодно, только не джентльмен», — передразнил он вполголоса. Джентльмен! Эту часть себя он даже не похоронил, а сжег дотла. Зачем ему было оставаться джентльменом? Здесь, среди лесов и голых равнин, это всего лишь ненужный груз, вроде фрака, который по-прежнему таскают за собой, даже решив никогда больше не появляться на балу. За что она упрекала его? Разве он пытался строить из себя джентльмена?

Да и какое право имела она упрекать? Если бы она только видела, если бы знала…

Если бы она могла понять, что он давно уже не живет, а просто существует…

Хантер встрепенулся. Зная по опыту, что даже тень подобных эмоций открывает дверь для воспоминаний, он безжалостно подавил слабое чувство сожаления. Он не хотел вспоминать. Не хотел еще раз пережить крах своей жизни, еще раз погибнуть и возродиться в новом, до предела упрощенном варианте.

Помотав головой, чтобы прогнать лишние мысли, и сделав несколько глубоких вдохов, Хантер огляделся. От ручья слышался негромкий плеск, по ту сторону костра крепко спал ребенок.

Симпатичный мальчишка, подумал Хантер. Такая шапка волос у такого малыша… Отец у него, наверное, красивый.

Интересно, как Фиалковые Глаза познакомилась с ним? Кто он? Сильно ли она любит его?

Лучше всего будет никогда не встречаться с ним, чтобы не совершить чего-нибудь нелепо рыцарского (например, вызвать его на поединок и постараться прикончить). В конце концов, что такого в жене этого парня? Она просто женщина. Ему, Хантеру, попадались и покрасивее.

Заметив, что Маленький Ястреб разметался, высунув пухлую ножку, Хантер обошел костер и подоткнул одеяло. Неожиданно его пронзила острая зависть к мужчине, которому Фиалковые Глаза родила такого чудесного ребенка. Сына.

Чего бы он ни отдал, чтобы быть достойным отцом малышу вроде этого! Но из него не выйдет отца, которым можно гордиться.

Трус не имеет права быть отцом.

Глава 10

Сэйбл помедлила на границе круга света, очерченного пламенем костра. Обнимая ствол дерева (одного из немногих полностью лишенных листвы), она ненадолго позволила себе поддаться смущению и чувству вины. Она снова сделала это — подвергла словесной порке единственного человека, на которого могла рассчитывать в этой глуши. Светское воспитание не помогло притупить остроту ее языка, который отец однажды назвал кавалерийской саблей.

Кроме того, будь она даже трижды права в своих суждениях, она не смела судить Мак-Кракена, потому что сама лгала ему каждым словом, каждым взглядом. Сейчас, следя за тем, как заботливо он укрывает Маленького Ястреба, она совсем было собралась подойти и попросить прощения, но не хватило решимости. Вместо этого она прислонилась спиной к стволу дерева и постаралась беспристрастно посмотреть со стороны на свое поведение.

Можно смело утверждать, что она открыла в себе немало нового.

Например, она способна испытывать вожделение.

И ей это нравится.

Но это не снимает вину с Мак-Кракена. Если ее, Сэйбл, еще можно извинить из-за ее неопытности, то он, безусловно, касался в жизни многих женщин. Сотен женщин, быть может. Впрочем, что это она? Слово «касался» едва ли применимо к Мак-Кракену. Он не касается женщин, он их берет!

Что до неопытности, то не так уж она велика. И не так велико неведение. По крайней мере для Сэйбл не явилось сюрпризом то, что происходило с Мак-Кракеном от прикосновения к ее телу. Длинная твердая выпуклость, которую она очень даже хорошо ощутила, — это и есть та часть мужского тела, которая входит в женщину.

Подобный ход мысли (и тайное желание узнать про «ту часть» побольше) заставил Сэйбл покраснеть до корней волос. Лишь мимолетно, с чувством величайшего смущения она призналась себе, что «та часть» вызывает наиболее живой ее интерес. Нетрудно было догадаться, что странный и стремительный процесс ее увеличения, свидетельницей которого она была совсем недавно, означал желание. Этот человек, этот мужчина, хотел проделать с ней… акт.

Но что это за акт, в чем он заключается?

И зачем только в тот день, с сестрой, она строила из себя оскорбленную невинность? Ну не то чтобы строила… но все же Лэйн нужно было довести рассказ до конца! Любопытство Сэйбл рассеялось при первом же упоминании о боли и крови, и лишь теперь она сообразила (с прискорбным опозданием), что сестра не говорила бы про этот… этот ритуал с таким мечтательным видом, если бы он состоял только из неприятных ощущений.

Впрочем, кто может ручаться за человеческую природу? Что, если, испытывая вожделение, женщина полностью теряет способность мыслить здраво? Что, если, предвкушая, она наделяет «акт» несуществующими радостями?

Так или иначе, для Сэйбл осталось тайной происходящее между мужчиной и женщиной в постели. И это было тем более глупо, что ее невинность потеряла теперь всякий смысл. Если даже она вернется к отцу, претерпев все превратности путешествия, ни один достойный джентльмен не станет претендовать на руку девушки, которая провела много дней без всякого присмотра, наедине с мужчиной, вдали от дома.

Сэйбл скорчила гримаску, поймав себя на чисто практическом подходе к ситуации, довольно странном для молодой леди. Но почему не посмотреть на происходящее с точки зрения здравого смысла? Не потому ли Хантер Мак-Кракен так и норовит на нее наброситься, что она уронила себя даже в глазах такого человека, как он? Возможно, для него она ничем не лучше раскрашенных женщин в салунах, которых любой может посадить к себе на колени или отвести наверх, в номера. А уж если вспомнить о том, как она вела себя в его объятиях…

Сэйбл вздохнула.

«Раз уж ты решила быть рассудительной особой, будь ею. Что толку есть себя поедом, что толку спорить с самой собой? Это только еще больше затруднит путешествие. Впереди долгий путь и Бог знает какие опасности, а значит, разумнее будет доверять Мак-Кракену… ну хотя бы начать с… с чего-нибудь».

Этим не слишком конкретным решением Сэйбл предпочла завершить размышления. Запутавшись в бесформенной накидке, она не без труда поднялась на затекшие ноги и подхватила под мышку выстиранное белье. В этот момент из-за ближайшего дерева бесшумно выскользнул индеец. Сэйбл издала пронзительный вопль. Индеец улыбнулся, сверкнув в темноте зубами. Новый ее крик, буквально леденящий душу, только сделал эту белозубую улыбку шире. Перепуганная почти до потери сознания, она бросилась к костру, но через пару шагов столкнулась с Мак-Кракеном.

— Индеец! — едва выдохнула она, цепляясь за полы его распахнутой куртки. — Вон там, за деревом!

Тот прищурился в указанном направлении и потянул револьвер из кобуры.

— Возьми ребенка!

Сэйбл послушно кинулась к Маленькому Ястребу; через минуту она уже стояла, прижимая его к груди, выпрямившись как натянутая тетива. К тому времени дикарь прогулочной походкой вышел из-под прикрытия деревьев. Он продолжал широко улыбаться. К изумлению Сэйбл, Мак-Кракен вложил оружие в кобуру. Уж не помешался ли он? Улыбающийся индеец — все тот же индеец, только более хитрый!

Дальнейший поворот событий поразил ее и того больше. Для начала Мак-Кракен заговорил с вновь прибывшим на языке, отдаленно напоминающем тот, которому Феба учила Сэйбл. Потом — совсем уж немыслимое зрелище — они обменялись рукопожатием! Вместо того чтобы успокоить, это еще сильнее напугало Сэйбл. Она опустилась на корточки, съежилась и начала кутаться в шаль, оставив только щелочку для глаз. Перепеленывая ребенка и пристраивая его под полой одежды, она лихорадочно думала: что же теперь будет?

Дикарь был пониже ростом, чем Мак-Кракен, но так же широкоплеч. Индейская одежда сидела на нем очень естественно, с оттенком элегантности, украшенная бахромой рубаха была аккуратно зашнурована. Черные волосы, блестящие в отсвете пламени, ниспадали много ниже плеч, разделенные безукоризненным пробором и придерживаемые расшитым бисером кожаным ремешком. Руки индейца украшали серебряные браслеты. Даже на первый взгляд он был красив диковатой, суровой красотой, в которую надменная осанка добавляла интригующую аристократическую черточку.

Хантер сделал приглашающий жест, и Быстрая Стрела последовал за ним к костру. Почти забыв о своей подопечной, Хантер уставился на нее во все глаза, словно видел впервые. Он вдруг задался вопросом, как объяснить гостю ее присутствие. Тем временем Быстрая Стрела с интересом разглядывал ее.

— Со времени нашей последней встречи ты был, я вижу, очень занят, — заметил индеец на шайен, насмешливо прищурив глаза, черные, как ягоды терна.

Хантер издал неопределенный звук, поспешно придумывая какое-нибудь правдоподобное объяснение. А почему, собственно, он должен оправдываться? Пусть Фиалковые Глаза сама объясняется с гостем, тем более что они из одного племени.

Сэйбл же делала вид, что погружена в хлопоты: сняла котелок с горячим кофе, наполнила жестяные кружки для Мак-Кракена и его индейского друга, предложила их по всем правилам гостеприимства. На лице проводника было выражение человека, который что-то задумал, и это очень ей не нравилось. Он уселся рядом с ней с возмутительно хозяйским видом, в то время как индеец скромно устроился по другую сторону костра. Его штаны, украшенные орнаментом и бахромой, сидели плотно, как вторая кожа. Он так пристально рассматривал ее, что Сэйбл в смущении опустила взгляд на личико Маленького Ястреба. Впрочем, Мак-Кракен тоже поглядывал на нее.

— Как ты обращаешься к своей женщине?

Ответа не последовало, и это заставило Сэйбл поднять глаза и вопросительно покоситься на Мак-Кракена.

— Он задал тебе вопрос, — с лукавым видом пояснил тот.

— Да, но… я не поняла.

— Это странно, потому что он говорил на шайен.

У него был такой вид, словно он ожидал в ответ новую порцию лжи, и Сэйбл не замедлила оправдать его ожидания (что ей еще оставалось?).

— Я не очень хорошо знаю родной язык.

— Интересный случай, — прокомментировал Мак-Кракен, принял позу поудобнее и перешел на шайен, обращаясь к индейцу:

— Видишь ли, я не знаю ее имени. Я так и обращаюсь к ней — «женщина».

— Это не похоже на тебя, Бегущий Кугуар, — усмехнулся Быстрая Стрела. — Раньше ты знал все о каждой из своих женщин.

Хантер только засмеялся.

— А если это не твоя женщина, тогда как случилось, что вы путешествуете вместе? — Индеец всмотрелся еще пристальнее и покачал головой:

— Ребенок!

Хантер понял, что дальше отмалчиваться нелепо, иначе ему грозит быть принятым за счастливого папашу. Он старательно прокашлялся, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Эта женщина заплатила мне за то, чтобы я сопровождал ее на север.

Быстрая Стрела подавился глотком кофе. Выплюнув жидкость в костер, он повалился навзничь и долго смеялся под недовольным взглядом Хантера. Наконец он вытер глаза и вновь уселся, скрестив ноги.

— Ты удивил меня, Бегущий Кугуар. Женщина платит тебе, а не наоборот? Не думал я, что доживу до таких времен.

— Прикуси язык, Быстрая Стрела, — прошипел Хантер, — иначе я так тебе врежу, что придется покупать новое лицо.

— Однажды ты уже пытался сделать это, — добродушно усмехнулся индеец. — В Шенандоа, помнишь?

Хантер наградил его кислой улыбкой и уткнулся носом в кружку с кофе.

Быстрая Стрела заметил, что взгляд женщины нетерпеливо переходит с одного из них на другого, словно она тщетно старается сообразить, о чем идет разговор. Он улыбнулся. В ответ она с вызовом сверкнула глазами.

— Она с норовом, Кугуар. Если ребенок, которого она нянчит, не твой, то чей же? — спросил он прямо, наслаждаясь сознанием того, что ступает на некую запретную почву.

«Жаль, что ребенок не мой», — подумал Хантер неожиданно для себя. До сих пор ему не приходило в голову ничего подобного, скорее он завидовал счастливому обладателю этой женщины. Он нахмурился.

— Она не исповедовалась мне.

По губам Быстрой Стрелы скользнула короткая улыбка. Он устремил на женщину пристальный взгляд и не отрывал его до тех пор, пока она робко не подняла глаза. До того, как обнаружить свое присутствие, он долгое время наблюдал за ней с другого берега ручья. Она сидела, глядя на лежащего у костра Хантера, и разнообразные оттенки чувств стремительно сменялись на ее лице. Сейчас в ее светлых глазах был страх — выражение, которое трудно с чем-либо перепутать. Похоже, что она тревожилась постоянно, долгое время. Красивое лицо, которым Быстрая Стрела любовался четверть часа назад, теперь скрывала уродливая шаль. Но индейца не могла обмануть эта маскировка. Он спрашивал себя, понимает ли его друг Хантер, что рядом с ним находится прекрасный белый цветок в обличье индианки, а если не понимает, раскрыть ли ему на это глаза. Нет, его белый друг не настолько глуп, чтобы его так легко можно было водить за нос.

— К северу — это значит к сиу? — уточнил он. Хантер кивнул.

— Надеюсь, не к Черному Волку? — продолжал Быстрая Стрела, разом теряя всю свою веселость.

— А что такое? — насторожился Хантер.

— Он очень изменился, превратился в разочарованного, озлобленного дикаря. Говорят, мудрость покинула его, и он в ярости набрасывается на любого, кто осмелится ступить на земли его племени.

— Я слышал совсем другое. Мне говорили, он отдалился от всех, даже от своих родных, как бы намеренно позволяя своему имени обрасти легендами.

— С тех пор прошло время. Теперь, нападая, Черный Волк ведет себя, как зверь, а не как достойный воин. — В голосе индейца скользнула презрительная нотка. — Особенно достается кавалеристам.

При этом известии Хантер молча выплеснул в костер остатки кофе. Шипение и облако пара заставили женщину отпрянуть. Ребенок захныкал, и она метнула на Хантера испепеляющий взгляд, укачивая его. От индейца не укрылась ни одна из этих интересных деталей.

— Откуда эта жестокость? — Хантер поднялся и начал ходить туда-сюда по полянке. — Я понимаю, индейцам приходится нелегко, но ведь он обещал только отбирать у солдат продовольствие!

В своем возмущении он сам не заметил, как перешел на английский. Быстрая Стрела не спеша допил кофе, долил свою кружку и ответил вполголоса, на шайен:

— Я слышал, его сердце разбито.

— Дерьмо собачье!

— Мистер Мак-Кракен! — вскричала Сэйбл. Мужчины разом повернулись в ее сторону, словно она только что появилась среди них.

— Ага-а! — протянул индеец и добавил на безупречном английском:

— Женщина подает голос.

Сэйбл раскрыла рот. Он поднялся и подошел к ней, опустившись на одно колено, как средневековый рыцарь.

— Наш Хантер — невоспитанный чурбан, которому не придет в голову представить друга молодой леди, поэтому осмелюсь сделать это сам. Кристофер Свифт, к вашим услугам.

— Кристофер? — тоненько переспросила Сэйбл, чувствуя на руке галантное прикосновение губ.

Индеец поднял голову. В его взгляде было откровенное мужское одобрение, которое, однако, не вызвало в ней протеста (наоборот, ее обдало жаром с ног до головы). Улыбнувшись, он позволил ей застенчиво высвободить руку.

— Ваш проводник и я — приятели со школьной скамьи. Мы вместе учились в Новой Англии.

— Да, но я думала, что вы… что вы индеец, — пролепетала Сэйбл, украдкой глянув на Мак-Кракена.

— Я и есть индеец, по крайней мере наполовину. — Он расположился рядом с Сэйбл с полнейшей непринужденностью. — В мире белых людей мое имя — Кристофер Свифт, индейцы называют меня Быстрая Стрела.

Сэйбл постаралась из-под ресниц внимательно осмотреть гостя. Быстрая Стрела… красивое имя. Должно быть, он не из простых. Эта осанка, эти светские манеры!

— Моя мать была англичанкой.

— Ну конечно! — вставил Хантер. — Англичанкой самых благородных кровей! А отцом, разумеется, был могучий и влиятельный вождь? Кстати, мистер Кристофер Свифт… ах да, покорнейше прошу извинить, вы ведь путешествуете под именем Быстрой Стрелы!.. Где ваша растреклятая лошадь?

— Мистер Мак-Кракен! — возмутилась Сэйбл. — Неужели обязательно всегда так грубить?

Хантер бросил взгляд, заставивший ее притихнуть. Темное чувство, которое он испытывал сейчас, называлось ревность, и не было смысла себя обманывать.

«Почему этот тип уселся так близко от нее? Как он смеет пожирать ее взглядом? Значит, мои прикосновения ей противны, а негодяй Крис может сколько угодно прыгать вокруг козлом, целовать ей руку и… о черт! Мне надо уйти куда-нибудь, хоть на пару минут!»

— Моя лошадь на том берегу ручья, севернее утеса, — объяснил Быстрая Стрела, не сводя взгляда с его подопечной. — Позже я ее при…

— Не утруждайся. Это моя обязанность как хозяина очага.

Сэйбл с удивлением следила за тем, как он удаляется быстрым шагом, потом перевела взгляд на ветхую бахрому шали, которую нервно перебирала в пальцах. Быстрая Стрела неожиданно схватил ее за запястье. Сэйбл отпрянула. Взгляд индейца, только что полный мягкого интереса, был теперь ледяным. Почему-то она представила его без одежды, в одной только набедренной повязке и мокасинах, с лицом и грудью, раскрашенными для атаки, с томагавком у пояса и копьем в руке. Неужели Маленького Ястреба ожидает именно такая жизнь?

— Что вы скрыли от Хантера?

— Мне нечего скрывать.

Быстрая Стрела взглядом предостерег ее: не лги мне.

— Вы можете играть в любые игры с ним, но не со мной. Мне нетрудно было понять, что в вас нет индейской крови.

У Сэйбл похолодели руки при мысли о том, что он тотчас оповестит Мак-Кракена о своем открытии и тем сведет на нет усилия, которых стоил ей этот обман. Она уже приготовилась умолять красавца метиса, но посмотрела на спящего ребенка и укрепилась душой.

— Кем бы я ни была, вас это не касается, мистер Быстрая Стрела. Мы с мистером Мак-Кракеном заключили сделку, и он выполнит свою работу независимо ни от чего.

— В таком случае не будет иметь никакого значения, если я расскажу ему про вашу крашеную кожу. Чем, кстати, вы ее выкрасили? Иодом?

Сэйбл попробовала вырвать руку, но не тут-то было: пальцы, совсем недавно осторожные, мягкие, сдавили ее, словно капкан. Не обращая внимания на ее рывки, Быстрая Стрела резким движением сдвинул рукав до локтя.

— Нужно обновить краску. Она едва заметна.

— Это все стирка!.. — Сэйбл прикусила язык и высвободила наконец руку. Судорожно натянув перчатки, она спрятала обе руки под шаль и подняла подбородок. — Уходите, мистер Быстрая Стрела.

— Мы не в гостиной, откуда вы можете с полным основанием просить меня удалиться. Здесь вы у меня в гостях, а не наоборот.

— У вас? — : не выдержала она. — Для дикаря в вашей речи слишком силен гарвардский акцент!

— Вы наблюдательны, миссис… Или мисс?..

Сэйбл ограничилась тычком, направленным в воздух, но достаточно энергичным. Быстрая Стрела засмеялся, думая: какой приз для настоящего мужчины! Она трепещет, как робкая лань, но лишь до тех пор, пока нет реальной опасности. Ему пришло в голову, что в постели такое сочетание обещает много интересного. В ее взгляде, устремленном на ребенка, было море нежности и любви. Мужчина тоже не отказался бы погрузиться в это море…

Он склонился над Маленьким Ястребом:

— Чей это ребенок?

— Мой.

— И Хантер верит в эту нелепицу?

— В какую нелепицу? — раздалось со стороны леса. Сэйбл вздрогнула. Оказывается, Мак-Кракен появился на поляне, ведя под уздцы лошадь.

— Я слушаю! — рявкнул он (если его не обманывали глаза, эти двое успели подсесть друг к другу даже ближе, чем раньше!).

От него не укрылся умоляющий взгляд, который Фиалковые Глаза бросила на индейца, а тот, в свою очередь, ободряюще пожал ей руку. Однако когда Быстрая Стрела поднялся, вид у него был самый невозмутимый.

— Насколько я знаю твою матушку, Хантер, она пришла бы в ужас от того, что ты способен подслушивать.

Фиалковые Глаза одарила его сияющей улыбкой, полной благодарности, — разумеется, за эту отповедь. Свирепый взгляд Хантера вовсе не испугал Быструю Стрелу. Наоборот, ничуть не скрываясь, тот многозначительно ей подмигнул, заставив вспыхнуть от смущения. И вдруг все изменилось.

— Негодяй! Жестокий мерзавец! — крикнула Фиалковые Глаза, бегом бросаясь к приведенной Хантером лошади и сверкая глазами в сторону индейца. — Да ведь это лошадь человека из салуна! Она в крови!

— Похоже, мама все-таки недостаточно учила эту женщину! — хмыкнул Хантер, бросил поводья и поскорее удалился на безопасное расстояние от эпицентра грозы.

— Ну и что? — Быстрая Стрела безмятежно пожал плечами. — Мой чалый захромал, а без лошади индейцу не жить.

И он начал расстегивать подпругу, снимая седло.

— Но что же стало с… э-э…

— Барлоу, — подсказал Хантер, неописуемо довольный тем, что на этот раз его подопечная наскакивает на кого-то другого.

Быстрая Стрела бросил седло на землю, пнул его ногой и ответил проникновенным тоном:

— Я свернул ему шею, разрезал труп на мелкие кусочки, а самые вкусные из них съел на ужин.

Фиалковые Глаза начала падать навзничь. Хантер едва успел подхватить ее.

— Она в обмороке! — объявил он. — Крис, что это на тебя нашло? Что за выходка?

— Кто же мог знать, что эта женщина такая трепетная? Неужели она и впрямь поверила?

— Как видишь, — сухо ответил Хантер, устраивая бесчувственное тело на одеялах и мягко похлопывая по бледным щекам. — Что ты стоишь, принеси воды!

Она похожа на поникший цветок, думал он, растирая холодные руки. Наконец веки затрепетали, и лавандовые глаза раскрылись, уставившись невидящим взглядом прямо ему в лицо.

Сэйбл не сразу поняла, что происходит. Над ней со встревоженным видом склонился Мак-Кракен. До сих пор его взгляд был жестким, суровым, она и не подозревала, что он способен смотреть так ласково…

Это была новая, незнакомая сторона его натуры, и Сэйбл невольно спросила себя, какие еще сюрпризы ее ожидают.

— С возвращением, Фиалковые Глаза, — сказал он негромко, мягко.

Точно так же он говорил с ней, держа ее в объятиях! Быстрый легкий жар, коснувшийся каждой точки тела и тотчас растаявший, был откликом на это воспоминание. Оглядевшись, Сэйбл только сейчас сообразила, почему находится в горизонтальном положении.

— Неужели я?..

— Именно так: свалилась в обморок, — серьезно ответил Мак-Кракен и тут же невежливо прыснул в кулак.

— О Боже!

Сэйбл закрыла лицо руками. Так унизить себя в глазах двух мужчин сразу! Она попробовала подняться на ноги, но была еще слишком слаба.

Мак-Кракен поддержал ее за талию. Прикосновение было, как обычно, уверенным, но в глазах Сэйбл уловила отблеск нерешительности. Ей пришло в голову, что он не знает, как с ней держаться. Это было непривычно, волнующе, и она едва не погладила заросший подбородок Мак-Кракена.

Быстрая Стрела терпеливо ждал с кружкой воды в руках. Заметив, что Сэйбл смотрит на него, он протянул ей воду с видом преувеличенного раскаяния. Она помотала было головой, но тот настоял, чтобы было выпито все до дна. Опустив кружку, она укоризненно посмотрела на индейца.

— Давай, Крис, оправдывайся, — поощрил Мак-Кракен, не слишком поспешно убирая руку с ее талии.

— Что я могу сказать? Владелец лошади бредет себе в ночи… куда глаза глядят.

— Это была жестокая шутка, мистер Быстрая Стрела, — сказала Сэйбл с глубочайшей убежденностью.

— А вы чрезмерно чувствительны, миссис… — отпарировал тот с поддразнивающей улыбкой.

Хантер невольно напрягся в ожидании ответа. Неужели сейчас он услышит, как ее зовут?

Они и не думают сочувствовать ей, подумала Сэйбл возмущенно. Ее женские слабости им попросту смешны, выказывая их, она становится вдвойне уязвимой. Уж не ждет ли этот индеец, что она расплачется в ответ на его поддразнивания? Ни за что на свете! Теперь, когда он проник в ее тайну, лучше будет, если он станет уважать ее.

— Джентльмены, со мной все будет в порядке. Благодарю вас за помощь. — Она вскинула голову и величаво прошествовала мимо мужчин. Наградой ей были приглушенные смешки. Не обращая на это внимания, Сэйбл порылась среди скудных остатков продовольствия и обернулась с уничтожающей миной:

— Не будет ли кто-нибудь из вас настолько любезен, чтобы добыть дичи на ужин?

— Покорнейше прошу уступить эту честь мне. — Быстрая Стрела расшаркался перед ухмыляющимся Мак-Кракеном, достал лук и стрелы и удалился в лес.

— Ты хоть что-нибудь ела сегодня?

Сэйбл механически кивнула. Она не собиралась признаваться в том, что потеряла сознание совсем не из-за ужасных картин каннибализма, навеянных шуткой индейца. Недоедание — вот что было причиной ее слабости. Нельзя допустить, чтобы это повторилось. Не время и не место разыгрывать из себя утонченную, чувствительную особу, тем более что это сейчас было небезопасно. Оставалось нести ношу, добровольно взваленную на плечи, и не хныкать, что бы ни случилось.

Сэйбл невольно вздохнула, думая: благие намерения! Чтобы как-то заполнить пустой желудок, она прошла к костру, налила кружку до краев и выпила горячий кофе большими глотками. В животе противно забурчало. Стараясь не обращать внимания на тошноту, Сэйбл наполнила водой котелок и поставила его греться на горячих камнях.

С одной стороны, стыдиться ей было нечего: она была воспитана для жизни обеспеченной и защищенной, для жизни хозяйки дома, а не путешественницы по индейской территории. С другой стороны, Лэйн была права, когда сказала, что отец оказал им плохую услугу таким воспитанием. Жизнь могла повернуться самым неожиданным боком — что и случилось. Здесь, среди дикой природы, ее неумение буквально кричало о себе. Страна варваров была беспощадна к неженкам, предлагая им экзамен на выживание. Что же было делать? Добровольно сдаться, признать свою никчемность?

Сэйбл достаточно трезво смотрела на вещи и понимала, что всех ее сил дай Бог, чтобы хватило добраться до Черного Волка и передать ему сына. Строить из себя скво — это уже сверхзадача. И все же…

В это время Хантер предложил подвесить котелок над костром, не получил ответа и продолжал ломать веточки, подбрасывая их в огонь. Фиалковые Глаза выглядела до того рассеянно, что, возможно, даже не слышала вопроса. Из своего седельного мешка она достала кожаный куль с целым набором мешочков разной вместимости. В одном из них содержался темный порошок, горсточка которого была высыпана в котелок. За этим последовала щепотка сухих листьев, какие-то ягоды, грибы. По поляне поплыл упоительный запах. Хантер не верил ни обонянию, ни глазам. Неужели Фиалковые Глаза умеет готовить? Почему же она так упорно скрывала это ценное качество?

Дальше — больше: совершив еще один экскурс в седельный мешок, Фиалковые Глаза вернулась с ножом, разделочной доской и горстью овощей. У нее был вид человека, который ходит во сне, сам не сознавая своих действий. Овощи добили Хантера. Пара картофелин, луковица, морковь — и все это в прекрасном состоянии! Как случилось, что овощи не сгнили за время пути? Он чуть было не высказался вслух, но побоялся разрушить странную отрешенность, в которой находилась его подопечная. Склонившись над доской, она нарезала овощи — и как нарезала! Лезвие так и мелькало, тончайшие ломтики красиво падали один на другой, так что их хотелось выложить на поднос и подать к столу. Наконец овощи последовали за приправами.

В это время из леса появился Быстрая Стрела с двумя зайцами, которых он галантно положил к ногам новоявленной кухарки.

Чары рассеялись. Ее взгляд заметался между индейцем и убитыми грызунами. У Хантера вырвалось ехидное хмыканье.

Вот он, момент истины, подумал он, подступая к зайцам и улыбаясь откровенно насмешливой улыбкой. Он протянул руку, собираясь схватить их за длинные уши и унести в сторону, чтобы освежевать самому. С другой стороны к ним потянулась рука Быстрой Стрелы, помнившего о том, что спутница Мак-Кракена — отнюдь не индейская скво. Однако женская рука первой схватила добычу. Фиалковые Глаза направилась с ними к ручью, размахивая ножом так, словно надеялась, что под него подвернется кто-нибудь из мужчин.

Интересный поворот, подумал Хантер, провожая ее взглядом.

— У этой женщины был такой вид, словно я положил перед ней два свежеснятых скальпа, — заметил Быстрая Стрела.

— Именно так. Зайцы и кролики — это «зверушки», и ты только что лишил жизни два невинных создания. — Хантер пересказал случай с кроликами, добавив:

— Если ты думаешь, что она, их свежует, то ошибаешься. Скорее всего она сейчас рыдает над двумя свежими могилками.

— Хм… ее волнует судьба ублюдка без чести и совести, судьба зайцев и кроликов… не женщина, а само милосердие.

— Я не отношусь к существам, на которых изливают сокровища души, — отрезал Хантер, прекрасно поняв намек. — И потом, взгляни на этот сверток из пеленок и подгузников. У нее уже есть мужчина.

Быстрая Стрела пожал плечами. От него не укрылись взгляды, которые Хантер бросал на женщину каждый раз, как только она отворачивалась, и он вновь спросил себя, не растолковать ли другу детства, как сильно тот заблуждается насчет ее материнства. Пожалуй, нет, решил он, памятуя о безмолвном обещании, которое он дал «скво». Ничего с Хантером не случится, если он помучается еще немного. Небольшая встряска будет ему более чем кстати.

Глава 11

Сэйбл опустилась на колени на берегу ручья, не отрывая взгляда от мертвых зверушек. «У меня не хватит духу, просто не хватит духу!» Пропади пропадом самолюбие, толкнувшее ее на этот шаг! Пусть бы уж мистер Мак-Кракен сполна насладился отвратительным процессом, все равно ей не вырасти в его глазах, даже выполни она ужасную задачу в полном соответствии с его требованиями.

Как ни странно, воспоминание об истории с кроликами придало Сэйбл решимости.

Как он смотрел на нее тогда, с каким презрением! Так нет же, она докажет, что может быть чем-то большим, чем украшение гостиной богатого джентльмена.

«О каком богатом джентльмене идет речь? Кому нужна женщина с такой репутацией? Тебя ждет участь дамы полусвета, участь отверженной».

Не надеясь на то, что инцидент удастся замять, как и историю с похищением Лэйн, Сэйбл грустно посоветовала себе приготовиться ко всеобщему осуждению. Ей только хотелось знать, понимает ли Лэйн, скольким пожертвовала для нее младшая сестра.

Ее вывел из раздумий тошнотворный запах крови. Со стороны поляны слышался приглушенный расстоянием голос Мак-Кракена. Наверное, ждет не дождется, когда можно будет подойти и предложить ее вниманию еще одно представление! Что ж, придется идти до конца, подумала Сэйбл, иначе не стоило и огород городить.

Она представила себе кухню ресторана и Сальваторе Ваккарелло, разделывающего упитанного каплуна. Ничего отталкивающего в этой картине не было. Приободрившись, Сэйбл покрепче сжала рукоятку ножа и замахнулась. Лезвие опустилось на длинные задние лапы одного из зайцев. Ее пустой желудок кренился и вибрировал, но она заставила себя отделить все восемь заячьих конечностей.

Когда она взялась за потрошение, следуя по памяти за действиями проводника, невольные слезы затуманили глаза. Сморгнув их, Сэйбл вывалила внутренности на землю, стараясь не смотреть на распоротое брюшко, в котором шарила руками. Во рту стремительно усиливался вкус желчи, подстегивая ее, словно язвительные комментарии Мак-Кракена. Наконец, держа в каждом кулаке по длинному уху, она зажмурилась и дернула в разные стороны. Ничего не случилось: у нее было недостаточно сил для хорошего рывка. Пришлось сделать надрез на пушистом лбу. При второй попытке шкурка снялась с отвратительным треском, отделяясь постепенно, как прилипший чулок. Кровь брызгала тонкими длинными струйками, попадая на лицо и одежду. Непрерывно сглатывая, Сэйбл перешла ко второму зверьку и повторила весь процесс торопливо и неловко. К тому моменту, когда обе тушки были готовы для варки, она дышала часто и громко, как загнанная лошадь.

Сырой запах внутренностей пропитал все вокруг. Как ни старалась Сэйбл сдержаться, это было выше ее сил. До предела вывернувшись, даже не пытаясь отползти, она поддалась рвотному позыву, выбросив весь выпитый кофе. Даже холодный влажный воздух показался едким, когда она выпрямилась, хватая его ртом. Вытирая рот, она развезла кровь по лицу. Окровавленные руки казались в темноте одетыми в черные перчатки. Кое-как держась на ногах, Сэйбл побрела к ручью и опустилась на колени на мелководье. Не обращая внимания на промокшую одежду и ботинки, она оттерла руки и умылась, потом зачерпнула воды и начала жадно пить, смывая с горла мерзкий привкус желчи.

На плечо тяжело опустилась рука. Издав испуганный возглас, Сэйбл бросила взгляд через плечо. Мак-Кракен. Кто еще мог заявиться в такой неподходящий момент?

— Что с тобой?

За этим участливым вопросом последовал странный звук. Сэйбл сообразила, что проводник пытается подавить смех. Яростно оттолкнув бесчувственного негодяя, она начала подниматься, но запуталась в намокшей юбке и плашмя свалилась в ручей. Мак-Кракен бросился на помощь.

— Не прикасайтесь ко мне! — взвизгнула Сэйбл, вне себя от возмущения.

Ей удалось выпутаться из облепившего ноги кожаного подола. Увы! От судьбы не уйдешь: поднимаясь на скользкий глинистый берег, Сэйбл наступила на край юбки и растянулась во весь рост, уткнувшись лицом в ледяную грязь, оказавшуюся поблизости словно для того, чтобы ее унижение было полным и окончательным. Не разрыдалась она только потому, что боялась наглотаться какой-нибудь дряни.

«Рухнула как подкошенная», — философски подумал Хантер и до крови прикусил губу, борясь с рвущимся наружу хохотом.

Он еще раньше заметил зайцев, обработанных если не виртуозно, то вполне приемлемо. Нетрудно было догадаться, что для его подопечной это явилось актом мести за случай с кроликами. Но Хантер все равно был доволен тем, как сработала его тактика. Только бы не прыснуть со смеху, помогая ей подняться. Впрочем, Фиалковые Глаза самостоятельно вскарабкалась на ноги, попутно прихватив заячьи тушки.

— Я сама! — прошипела она, заметив его протянутую руку, и снова спустилась к воде — вымыть будущий ужин.

— Я просто хотел помочь, — объяснил Хантер, давая себе слово не сердиться ни при каких обстоятельствах.

— А я не нуждаюсь в вашей помощи! — С этими словами она поскользнулась в прибрежном иле, забултыхала ногами, едва не свалилась в воду и вдобавок почти проткнула себя ножом, размахивая руками.

Нечеловеческим усилием воли Хантеру удалось сохранить серьезный вид.

— Я не настолько глупа, как вам кажется! Если со мной случается какая-нибудь неприятность, вы тут как тут, чтобы утешить меня! О, на это вы мастер, уж не потому ли, что имеете большой опыт в утешении женщин?

Во время своей пылкой обвинительной речи она выпрямлялась все больше и больше, как если бы приподнималась на дне ручья на цыпочки. Когда она выбралась на берег, Хантер пошел следом: ему нравилось, когда Фиалковые Глаза взъерошивала перышки, и он надеялся подлить масла в огонь ее гнева.

— Я не виноват, ты сама меня провоцируешь.

— Вас провоцирует все, что движется и дышит! — отрезала она, бросая через плечо уничтожающий взгляд. — Вот почему попытки галантности с вашей стороны не вызывают ничего, кроме черных подозрений.

«Каким же надо быть бревном, чтобы не понимать, как дорого мне далось потрошение этих зайцев! Хотя… он ведь думает, что я индианка и для меня это привычное занятие».

Гнев Сэйбл внезапно остыл при мысли о том, как ловко она ввела в заблуждение такого прожженного типа. Выходит, муки с зайцами стоили того! Она примостилась возле котелка, в облаке аромата, и начала разделывать мясо.

— Я никогда не пытался быть галантным, — с опозданием огрызнулся Мак-Кракен, плюхаясь рядом на землю, чтобы вылить воду из ботинок.

— Значит, я не ошиблась, сказав, что вы не джентльмен.

Говоря это, Сэйбл даже не подняла головы от разделочной доски. Изящным движением она отправила кусочки в булькающую жидкость. Быстрая Стрела от души веселился.

Мак-Кракен бросил на него угрожающий взгляд, выкрутил носки и подвинул ботинки чуть не к самому костру — сохнуть.

— Тебе придется переодеться в сухое, женщина, иначе ты простудишься.

— В мою бедную глупую голову это никогда бы не пришло, — буркнула Сэйбл, накрывая котелок крышкой (она понятия не имела, когда успела добавить в суп приправы и овощи).

Некоторое время вокруг костра царила тишина.

— Что же ты, Хантер? Сейчас твой выстрел, — не выдержал Быстрая Стрела.

— Помолчи, Крис! Я сказал…

— И вас слышало все население штата Небраска, мистер Мак-Кракен.

Сэйбл не заставила бы долго себя упрашивать, если бы ей было где переодеться. Среди одеял спал Маленький Ястреб, и она не собиралась его будить.

— Шевелись, а не то я сам тебя переодену! — внезапно рявкнул Мак-Кракен, вскакивая и рывком поднимая ее на ноги.

— Вам никто раньше не говорил, что вы законченный грубиян? — воскликнула Сэйбл, вырываясь.

— По сто раз на дню, — заверил он. — Пошевеливайся, женщина!

Она помедлила, но, когда рука Мак-Кракена потянулась к застежке ее одежды, она воспользовалась этим, чтобы высвободиться и отбежать на несколько шагов. Понимая, что бегством делу не поможешь, она стащила верхнюю одежду, свернула в ком, подняла его над головой и швырнула в проводника.

Пока Хантер выпутывался, Быстрая Стрела заливался развеселым смехом. Фиалковые Глаза устремилась на суверенную территорию — к ребенку.

— Ну и чертовка. — Расстелив у костра ее одежду, Хантер снова пристроился рядом с другом.

— Да уж, она с перчинкой. Лично мне это нравится.

— В ней не столько перца, сколько уксуса, и ни зернышка здравого смысла. Лучше бы она продолжала при виде меня клацать зубами от страха.

— Ты и впрямь грубиян, — сказал Быстрая Стрела серьезно.

— В тот день, когда я перестану ей грубить и начну во всем потакать, она сделает какую-нибудь глупость и лишится жизни.

На этом разговор иссяк. Хантер постарался выбросить из головы и Фиалковые Глаза, и ее мокрую одежду, не мешая ей заниматься ребенком, доить козу, путешествовать к ручью и обратно, наполняя водой большое ведро, согревать его у огня и при всем при этом то и дело помешивать суп. Он заметил, что она успела умыться (по крайней мере на лице уже не было такого количества засохшей грязи). Однако через полчаса, когда Фиалковые Глаза направилась в чащу с кучкой одежды в руках, Хантер не выдержал.

— А ну стой! — гаркнул он.

Фиалковые Глаза сделала вид, что этот окрик ее не касается. Тогда он бросился следом, при этом больно ушибив о булыжник большой палец ноги. То хромая, то прыгая на одной ноге, он догнал ее и развернул за плечи:

— Чтоб тебя разразило, женщина! Не смей покидать лагерь.

— Это еще почему?

— Мы находимся на индейской территории. В лесу может бродить кто угодно, — объяснил он, не решившись полностью высказать свои подозрения.

— Совсем недавно вас больше волновала моя простуда, — возразила Фиалковые Глаза, глядя на него с терпеливой улыбкой, какую обычно адресуют деревенскому дурачку. — Обратите внимание, я все еще насквозь мокрая.

— Да, действительно, — признал Хантер, внимательно (даже слишком внимательно) оглядев забрызганную кровью рубаху.

— Как же я переоденусь в сухое, если не выйду за пределы лагеря? — спросила она, поспешно стягивая шаль у самого горла.

— Ты вполне сможешь переодеться здесь. Мы с Кристофером отвернемся.

— Послушайте, мистер Мак-Кракен, будьте же благоразумны!

— Вот что, женщина: или переодевайся здесь, или ходи в мокром! — отрезал Хантер, терпение которого иссякло.

Он круто повернулся и заковылял к костру, не обращая внимания на острые камешки и ветки, попадавшиеся под ноги. И за что Бог наказал его самой сварливой из женщин во всех штатах? Подумать только, она готова простудиться и умереть, лишь бы не переодеваться рядом с мужчинами, повернувшимися к ней спиной!

Сэйбл впилась ненавидящим взором в спину удаляющегося Мак-Кракена, сожалея, что не может прожечь в ней две здоровенные дыры. Грубый, бесчувственный чурбан! В ботинках противно хлюпало, ноги не превратились в куски льда только благодаря постоянной ходьбе туда-сюда. Она стояла в нерешительности, продолжая сверлить взглядом рассевшегося у костра Мак-Кракена.

Быстрая Стрела взглянул сначала на одного из них, потом на другую, вздохнул и пошел к своим мешкам. В одном из них нашлось великолепное одеяло, расшитое индейскими узорами. Пристроив его между двумя деревьями, он отвесил Сэйбл изящный поклон со словами:

— Ваша гардеробная, мадам!

В его голосе не было и намека на веселость, хотя он никогда в жизни так не развлекался, как в этот вечер. Сэйбл рассыпалась в благодарностях и уже собралась укрыться за одеялом, как вдруг Маленький Ястреб заплакал. Бросив охапку одежды на землю, она устремилась к нему.

— Похоже, ты задался целью подорвать мой авторитет. Учти, он и без того не слишком крепок, — с укором обратился Хантер к приятелю.

— Ты сам только и делаешь, что подрываешь его, — усмехнулся Быстрая Стрела, но поймал предостерегающий взгляд и понизил голос. — Чего ради ты все так усложняешь? Такое ощущение, что прошли годы с тех пор, как ты в последний раз находился в обществе молодой леди.

— В обществе леди? Да уж, с тех пор прошли годы.

Разгоревшийся костер весело трещал, в котелке побулькивало густое варево. Слегка сдвинувшаяся крышка позволяла аппетитному аромату просачиваться наружу и распространяться по всей поляне. У Хантера буквально слюнки текли, и он бессознательно придвигался все ближе и ближе к котелку, делая гримасу каждый раз, когда пустой желудок сжимал голодный спазм. Наконец он не выдержал и схватился за коробку с табаком. Привычным жестом скрутив и прикурив самокрутку, он перебросил принадлежности для курения Быстрой Стреле. Табачный дым несколько притупил муки голода.

Глубоко затягиваясь, с намеренной медлительностью выпуская дым, Хантер думал о словах приятеля. Да, он долгие годы не был в обществе леди. Женщины, с которыми приходилось иметь дело, воняли дешевой выпивкой и мужчинами, с которыми они проводили ночи. Речь их была незатейлива, мысли убоги. Впрочем, это были женщины на несколько часов, в крайнем случае на ночь. Он уже забыл, когда проводил столько времени подряд рядом с человеком какого бы то ни было пола, тем более с женщиной. Сколько же дней он живет бок о бок с Фиалковыми Глазами?

«Как я могу вести себя любезно и предупредительно, если приходится постоянно нервничать?»

Хантер сделал очередную глубокую затяжку и выпустил дым кольцами. Он не привык заботиться о ком бы то ни было, а его собственная жизнь могла оборваться когда угодно — ему было безразлично. Бывали ночи, когда он подумывал о том, чтобы оборвать ее своими руками. Он был не вполне безумен, чтобы пойти на это, но и не достаточно нормален, чтобы находиться рядом с прекрасным созданием вроде Фиалковых Глаз. Тем не менее она и ее мальчишка стали серьезной причиной для того, чтобы еще на какое-то время продлить свое бессмысленное существование.

Хантер посмотрел на другую сторону костра. Там стояла она, прижимая к себе ребенка и целуя его в темноволосую макушку. Невольная улыбка смягчила суровую линию его рта. Фиалковые Глаза что-то ворковала, и лицо ее буквально сияло любовью. С бесконечной нежностью она уложила малыша и укрыла вторым одеялом, накрыв сверху еще и куском меха.

Когда она подобрала одежду и выпрямилась, Хантер заметил, как сильно ее трясет: даже узел на голове распустился и жалко свисал на одно ухо. Что-то из вещей выпало из охапки, и он вскочил на ноги, чтобы подобрать.

Почувствовав прикосновение к локтю, Фиалковые Глаза настороженно обернулась.

— Вот, ты уронила. А теперь иди, пока совсем не окоченела.

— Ниче-чего со мной не случи-чи-чится, — стуча зубами, ответила она.

Жизненная позиция «не-нуждаюсь-я-ни-в-чьей-помощи» в один прекрасный день сослужит ей плохую службу, подумал Хантер со вздохом. Он начал снимать свою овчинную куртку, но вдруг заметил, с каким страхом следят за его действиями лавандовые глаза. Проклятие! Кончится тем, что он вообще разучится испытывать желание.

Когда он накинул полушубок на ее трясущиеся плечи, Сэйбл вложила во взгляд всю благодарность, которую чувствовала. Жар его тела оставался внутри одежды, согрев ее, словно пламя невидимого костра.

— Теперь вы сами можете окоченеть, — робко возразила она, при этом торопливо просовывая руки в рукава.

Вот это взгляд, подумал Хантер, разом забыв всю свою досаду. Она смотрела так, словно и впрямь о нем беспокоилась, словно его состояние что-то для нее значило! Желание, которое он только что почти похоронил, сразу заявило о себе.

— На этот случай у меня где-то есть пыльник и пара шкур, — ответил он и поплотнее запахнул на ней куртку, держась за ворот (на миг костяшки его пальцев коснулись округлого подбородка — Фиалковые Глаза едва заметно отпрянула, словно прикосновение обожгло ее).

— Вы очень добры, — прошептала Сэйбл, все сильнее смущаясь.

Было что-то невыразимо интимное в том, чтобы, будучи босиком, находиться совсем близко от мужчины. Мак-Кра-кен снова коснулся ее подбородка, на этот раз кончиком большого пальца. Движение не было случайным, и, Бог знает почему, оно обжигало. Против воли она сделала шаг назад.

— Интересно, этот суп когда-нибудь сварится? — спросил Мак-Кракен небрежно, сунув руки в карманы. — Такой запах способен с ума свести!

— Думаю, он давно готов. — Похвала заставила Сэйбл вспыхнуть от удовольствия. — Начинайте ужинать, иначе в котелке ничего не останется.

Сама того не замечая, она терлась щекой о мягкую овчину ворота. На фоне белой овечьей шерсти кожа ее казалась особенно нежной и яркой, дуги бровей более темными, а губы… губы ее в сумерках были цвета переспелой вишни и заставляли думать о сладком винном вкусе, об аромате весенних полевых цветов. Искушение — вот как называлось то, что испытывал Хантер, а искушение должно быть безжалостно подавлено. Так нашептывала совесть, но тоска по настоящей близости, накопившаяся за годы намеренного одиночества, подталкивала к безрассудным поступкам. В глубине лавандовых глаз тлела искорка, которая — он знал — умела разгораться в пламя цвета темного индиго. Однажды увидев это, он мог желать лишь одного — чтобы все повторилось.

Кто знает, думал Хантер, не откроет ли он, держа эту женщину в объятиях, что еще способен любить, любить в полном и высшем смысле этого слова.

Что тогда будет с ним?

Какая разница?

— Знаешь, — начал он, стараясь повернуть мысли в более безопасное и более обыденное русло, — я подумал: мы ведь еще не скоро доберемся до цели, так, может, разумнее будет перестать ссориться? Может статься, от взаимного доверия будут зависеть наши жизни, — И он добавил, мучительно преодолевая непривычку признавать свою не правоту:

— Мне очень жаль, что я наговорил всякого…

— Полагаю, я предстану не в лучшем свете, если в ответ тоже не расшаркаюсь, — заметила Сэйбл довольно скептически.

— Если не считаешь нужным, можешь не утруждаться.

— Я заметила, что вам нелегко далось извинение за свое невозможное поведение.

— Нелегко, — признал Мак-Кракен, обретая свой обычный насмешливый тон, — но не настолько нелегко, как тебе дается говорить правду.

— Так вы хотите заключить мирный договор? — поспешно спросила Сэйбл, меняя тему.

— Можешь называть это так.

— В таком случае обговорим условия.

На это стоило бы ответить резкой отповедью, но у Хантера не повернулся язык: она выглядела такой уморительно рассудительной!

— Неужели тебе было так трудно, а, Фиалковые Глаза?

Он вложил в имя, придуманное на индейский манер, всю нежность, которую испытывал, произнося его мысленно. Глаза ее широко раскрылись, взгляд затуманился, губы затрепетали. Вся его кровь отхлынула в низ живота, оставив в голове звенящую пустоту: он словно оказался в непосредственной близости от пламени, источающего невыносимый жар.

— По правде сказать, я и представить не могла ничего подобного, — услышал он бархатный, пришептывающий голос.

Странное дело, любопытство пробилось даже сквозь желание, разрушая чары. Вопрос вырвался едва ли не раньше, чем Хантер осмыслил его:

— Значит ли это, что раньше ты никогда не бывала на индейской территории?

Сэйбл опомнилась. Глаза Мак-Кракена смотрели по-прежнему ласково, но в их серебряной глубине таилось нетерпение — нетерпение знать, — которое заставило ее закрыться, как раковину. Кроме того, ей очень не нравилось, что в опасной близости от этого человека воля ее начинала стремительно слабеть.

— Когда я сочту нужным, мистер Мак-Кракен, я немедленно сообщу вам все подробности своего прошлого, — сухо ответила она и скрылась за развешанным одеялом.

Перед Хантером не осталось ничего интереснее вышитого на одеяле узора, и он вынужден был вернуться к костру. Подумать только, всего минуту назад между ними царили мир и взаимопонимание! Пусть ненадолго, но Фиалковые Глаза опустила щит, за которым скрывалась от него днем и ночью. Но что заставляло ее скрываться за щитом? Что такого было в ее жизни, во что нельзя было посвящать никого?

— Итак, ты предложил мир, но его не приняли, — сказал Быстрая Стрела с усмешкой.

— Перестань ко мне цепляться! — прошипел Хантер, достал жестяные тарелки и, наполнив их из котелка, протянул одну индейцу.

— Я только хочу спросить: что, с самого первого дня все так и идет?

— Как это — «так»? У нас все в лучшем виде.

— Ну конечно! — Быстрая Стрела подцепил ложкой кусочек моркови и изящно положил в рот. — Вы ведете себя так, словно каждого из вас что-то мучает. Находиться в вашем обществе — все равно что в открытом поле во время грозы.

— Я могу тебе объяснить, что мучает меня. Эта особа вытащила меня сюда путем обмана, и я имею право злиться.

— Ты хочешь сказать, она воспользовалась тем, что ты был пьян и не мог мыслить здраво?

Хантер пропустил шпильку мимо ушей. Он ел так, что за ушами трещало. Быстрая Стрела откинулся на седло, деликатно жуя и глядя на приятеля с улыбкой, полной благодушной насмешки. Когда ложка Хантера застучала по дну тарелки, тот заметил взгляд индейца и нахмурился.

— Я что, не ответил? Ну да, она так и сделала.

— Занятно, что это хрупкое, воздушное создание сумело справиться с медведем вроде тебя.

— Ты не все знаешь, друг. — Хантер покачал головой и улыбнулся, вспоминая. — Порой она сгибает меня в бараний рог, и я только что не пресмыкаюсь в пыли.

— Тебе известно, что она белая? — не удержался Быстрая Стрела.

— А ты как думаешь? Я хоть и недоумок, но не полный дурак.

— Ага. Теперь мне становится понятнее, почему ты так бесишься по поводу и без повода. Хочется одержать верх, не так ли, друг мой, Бегущий Кугуар? — Взгляд индейца недвусмысленно говорил о том, с каким удовольствием он доводит свои мысли до сведения Хантера. — Но пока ты добился лишь того, что с тобой обращаются так, как ты этого заслуживаешь.

— Это как же?

— Как с человеком низким, грубым и бесчувственным.

Хантер только пожал плечами. Прекрасно зная, кто он и какой, он не обиделся на слова друга. Оба на время умолкли, занятые исключительно едой.

— Подумать только, Крис, мы не виделись с тобой столько времени! — наконец заметил Хантер рассеянно, потом вернулся к разговору. — Женщина вроде этой, да еще с ребенком, не должна находиться в таком месте… особенно наедине с таким человеком, как я.

— Она как будто неплохо держится, — возразил Быстрая Стрела, делая вид, что не понимает невысказанной просьбы забрать женщину, пока не случилось что-либо непоправимое. — Послушай, Хантер, ты не думал о том, чтобы в один прекрасный день убраться отсюда навсегда?

— Куда же я денусь? Домой? Нет уж, таким я не вернусь.

— Человек не может жить без будущего, без цели в жизни. Все, что тебе нужно, — это оставить прошлое в прошлом.

— Думаешь, я не пробовал? — Хантер опустил голову, скрывая маску вины и стыда, в которую превратилось его лицо. — Речь идет не просто о прошлом, а о человеческих жизнях. Люди жили, дышали, воевали… А теперь они мертвы, потому что я… оказался никуда не годен.

Индеец помянул черта, проклиная себя за то, что затронул больную тему. Какое право он имел судить Хантера за его боль, какое право имел указывать, как долго она должна длиться? Но он хотел пробудить в друге надежду на возрождение. Что бы ты ни совершил, нельзя прожить остаток жизни в добровольном заточении, бичуя себя за слабость, — так он думал. Но он не прошел через то, что выпало на долю Хантера.

— Прости, Хант.

— Ничего страшного, — искренне ответил тот.

На окраине поляны, в темноте, раздался явственный шорох. Оба приятеля тотчас оказались на ногах и бросились в ту сторону, держа наготове оружие. К счастью, это была всего лишь коза, которой как-то удалось отвязаться. Пока Хантер освобождал запутавшееся в колючем кустарнике животное, Быстрая Стрела повернул назад к костру.

— Боже ты мой, вот это да! — услышал Хантер.

Индеец стоял в каменной неподвижности, не отрывая глаз… от чего? Хантер проследил его взгляд и замер тоже. Сами того не желая, они оказались в пределах видимости происходящего за одеялом.

Фиалковые Глаза стояла спиной к ним над кучкой мокрой одежды. Вот она повернулась влево, поднимая сухую нижнюю юбку, и в темноте ненадолго обрисовался белый, как пена, профиль: округлость ягодиц, острые вершинки грудей, длинные стройные ноги.

— Уходи, Крис! — скомандовал Хантер резким шепотом. — Это не представление в твою честь… или в мою.

Быстрая Стрела посмотрел на него, насмешливо приподняв бровь, но счел за лучшее повиноваться. И тем самым избежал больших неприятностей, мрачно подумал Хантер. Ни один мужчина не имеет права подсматривать за переодевающейся женщиной, если она ничего не знает об этом. Впрочем, благие намерения не помешали ему самому помедлить еще несколько мгновений, наслаждаясь прекрасным видением. Вернувшись к костру, он тотчас закрыл глаза, вспоминая и надеясь удержать его в памяти надолго, навсегда.

Прошло несколько минут. По мнению Хантера, Фиалковые Глаза уже должна была появиться из-за укрытия.

— Зачем ей торопиться? — упрекнул Быстрая Стрела, заметив нетерпеливые взгляды, которые друг все чаще обращал в сторону одеяла. — Ничего не случится, если ты дашь ей время побыть одной.

— Кто знает! — буркнул Хантер.

Минуты шли и шли. Фиалковые Глаза так и не появилась, даже легкий звук ее движений не доносился больше с той стороны. Наконец, раздраженно отшвырнув подвернувшуюся под ноги тарелку, Хантер выхватил револьвер и двинулся к «гардеробной».

Если она играет с ним в прятки, он ее придушит, как котенка! Переодеваться в течение получаса может только английская королева!

Как он и подозревал, Фиалковые Глаза не ожидала его позади одеяла, чтобы кротко выслушать выговор. Хантер углубился в лес, раздражаясь с каждой минутой все сильнее.

Если ее понесло в чащу от повышенной стеснительности, он ей задаст жару! Скажите, какая деликатность! Нет уж, на этот раз он всыплет пару горячих по ее круглой попке!

Взвинтив себя до белого каления, Хантер махнул рукой на свое профессиональное мастерство и ломился сквозь подлесок, как поднятый охотниками лось. Серебряные лоскуты лунного света тут и там пятнали темную листву кустарника и пожухлую траву. Он почти перепутал бледное пятно с островком лунного света и остановился, только наткнувшись на что-то ногой.

Перед ним мехом вверх лежала его куртка, на белом вороте темнело несколько пятнышек свежей крови.

Глава 12

Хантер был вне себя от беспокойства. Индейцы! И она в их руках! Уже в три часа ночи ему удалось напасть на свежие следы подков. Всадники даже не пытались их замести, но Хантер был слишком измучен для быстрой погони. Кем бы ни были похитители, они двигались в сторону от привычного ему маршрута — очевидно, на земли своего племени. Они не могли не знать, что будет погоня, и, конечно, выставляли хороший дозор, разбивая лагерь. Хантер не понимал, почему они не попытались напасть также и на него с приятелем, но их беспечность и без того обошлась дорого: за нее пришлось заплатить Фиалковым Глазам.

До сих пор ему не случалось забираться так далеко в глубь индейской территории, и сознание этого прибавляло напряжения. Страх, который, казалось, навсегда остался в прошлом, неожиданно дал о себе знать. За себя Хантер не боялся, но его прошибал ледяной пот при одной мысли о том, что ждет его подопечную. Индейские воины славились не только отвагой, но и привычкой мучить свои жертвы, оставляя их между жизнью и смертью в течение многих дней. И он знал это вовсе не понаслышке, а по личному опыту. Рано или поздно похитители должны были остановиться для отдыха и развлечений, и судьба Фиалковых Глаз всецело зависела от того, успеет ли он вовремя.

Большинство белых имело достаточно здравого смысла, чтобы не соваться в глубь индейской территории и уж тем более — оставляя за собой трупы индейцев. Последствия этого могли быть ужасны, но Хантер дал себе слово перебить всех похитителей до единого, если хоть кто-то из них пальцем коснется его подопечной. Если же ее замучают так, что смерть покажется счастливым избавлением, он избавит ее от страданий собственной рукой.

Последняя мысль очень не понравилась Хантеру. Он был почти уверен, что у краснокожих не было времени всерьез заняться пленницей, но, чтобы изнасиловать и избить женщину, много его и не требуется. Хуже всего, если Фиалковые Глаза попала в руки индейцев пауни. Именно так оно и было, судя по тому, в каком направлении двигалась группа. Никто не издевался над пленниками так изощренно и с таким удовольствием, как это воинственное племя.

Пожалуй, угрюмо думал Хантер, с надеждой на лучшее стоит распроститься.

Спешившись и бросив поводья на ближайший куст, он еще раз проверил оружие. Лошадь, привыкшая ко всему, стояла в полной неподвижности. Хантер разулся, спрятал обувь и носки в мешок и скользнул в кустарник, согнувшись в три погибели. Похитители были очень близко — ярдах в тридцати, не больше.

До сих пор ему не удалось посмотреть на них и удостовериться, что Фиалковые Глаза все еще с ними, но это было именно так, раз ему не попалось по дороге ее бездыханное тело. Кроме того, следы одной из лошадей были глубже, словно животное несло на себе добавочный груз. Не след, а визитная карточка того, кем придется заняться вплотную, подумал Хантер и нехорошо улыбнулся. Он чувствовал себя точь-в-точь как в прежние времена, огибая лагерь индейцев, чтобы подкрасться со стороны, с которой его меньше всего ждали. Удивить — значит наполовину победить.

В лагере их было пятеро (шестой, должно быть, притаился где-то в кустах). У двоих были револьверы. На это Хантер совсем не рассчитывал. Огнестрельное оружие могло серьезно осложнить дело. Он продолжал двигаться вперед, очень медленно и совершенно бесшумно, нащупывая голыми ногами каждую сухую веточку и аккуратно ее минуя. Он заставил себя дышать размеренно и тихо.

Коснувшись большим пальцем ноги холодного бока валуна, Хантер отвел ветви, переступил через камень и осторожно их отпустил. Листвы было не так много, как хотелось бы: зимние ветры основательно ее поубавили. Это означало, что его проще заметить сейчас и легче будет выследить потом, когда Фиалковые Глаза будет в его руках. Если, конечно, она до сих пор жива. Хантер упрямо закусил губу. Все его чувства были обострены до почти болезненной степени, стук сердца неприятно отдавался в ушах.

Сняв винтовку с плеча, он опустился на землю и прополз вперед еще немного. Затаившись позади самого густого куста, он вынул из-за пазухи бинокль, приспособил его на камне и всмотрелся вперед — туда, где был лагерь индейцев. Пальцы его внезапно задрожали. Отдышавшись и успокоившись, Хантер еще раз обвел лагерь взглядом.

Да, он не ошибся, это были пауни.

Кошмарный сон, внезапно воплотившийся в жизнь.

Судя по сваленным в кучу трофеям, они возвращались из удачного набега. Сам того не желая, Хантер прикрыл глаза, позволив памяти нарисовать удивительно живую картину, где слились воедино удушливая жара, мучительная боль, раскрашенные лица и мольбы о быстрой смерти… Мольбы, которые равнодушный Бог оставлял без ответа.

По коже головы ползли мурашки, заставляя волосы приподниматься у корней. До боли сжав зубы, Хантер заставил отвратительную картину съежиться и померкнуть. Рука, которой он бессознательно отер ледяной лоб, была мокрой от пота. Постепенно ему удалось взять себя в руки и сосредоточиться.

Все пятеро индейцев были довольно пьяны (очень кстати!). Но Хантеру не удалось обнаружить никаких следов его подопечной. Неужели они все-таки убили ее, просто в пылу погони он прозевал ее тело? Сердце застучало так громко, что он невольно окинул пауни опасливым взглядом. И наконец увидел. Фиалковые Глаза была привязана к молодому дереву в стороне от кружка похитителей. Он не заметил ее сразу потому, что на фоне ствола виднелись только маленькие кисти рук, скрученные вместе. Несмотря на то, что руки были вывернуты за спину и должны были сильно болеть, Фиалковые Глаза шевелила пальцами, пытаясь справиться с путами.

Умница, подумал Хантер с мрачным одобрением.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что снимет двоих индейцев без особого труда. Водя биноклем справа налево и обратно, чтобы получше оценить обстановку, он вдруг опустил его и нахмурился.

Оказывается, Фиалковые Глаза была не единственным живым трофеем пауни.

Сэйбл была напугана, глубоко несчастна и едва удерживала истерический крик, боясь, что прекратит его только после выстрела в упор. Без верхней одежды ее трясло от холода, дрожь отдавалась болезненным эхом в разбитой голове. Пальцы ног совсем окоченели в мокрых ботинках, а руки… руки лишь чудом не выскочили из сочленений — так безжалостно они были скручены позади ствола. Хорошо хоть, рана перестала кровоточить, и теплая влага не ползла больше вниз по шее и спине.

Она сидела в очень неудобной позе, но вынуждена была еще плотнее сжиматься в комок и подтягивать колени к подбородку, чтобы хоть немного ослабить давление на руки. Стараясь не привлекать внимания похитителей, она двигала руками вверх-вниз вдоль грубой коры, в надежде на то, что кожаный ремень станет податливее. От голода и усталости в глазах все чаще мутилось.

Индейцы сидели вокруг небольшого костра, достаточно близко, чтобы до нее доносилась вонь прогорклого жира, покрывавшего их тела. Они передавали по кругу бутылку виски и некую темную субстанцию — еду, как предположила Сэйбл с отвращением. Время от времени они бросали на нее взгляды, не предвещавшие ничего хорошего.

Несколько часов назад она очнулась на довольно костлявой лошадиной спине. Вокруг скакали краснокожие в разномастной одежде, очевидно, снятой с убитых кавалеристов: на одном были офицерские брюки, на другом — верхняя часть формы рядового и головной убор со следами крови, и так далее. На поясе у ее похитителя висел в пугающей близости к ней рыжий скальп. Сэйбл и не знала, что может испытывать такую ненависть.

Она не позволяла себе размышлять о том, каковы у индейцев намерения относительно нее. Чтобы понять, каковы они в самых общих чертах, достаточно было посмотреть на юного кавалериста, подвешенного на низкой ветви за скрученные запястья. Он был обнажен до пояса, белокурая голова бессильно свешивалась на грудь, колени подогнутых ног касались верхушек сухой травы. Все видимое пространство его кожи было покрыто кровоточащими резаными ранами и глубокими ожогами.

Несколько раз в течение последнего часа то один, то другой индеец поднимался, хватал головню и шел проверять, жив ли еще белокурый пленник. Несмотря на отвращение, Сэйбл каждый раз не могла отвести взгляда. Головня прижималась к телу кавалериста, тот дергался назад, вызывая бурную радость краснокожих. Ни разу он не издал возгласа боли. В полумраке Сэйбл не сразу разглядела атласную полосу на форменных брюках пленника. Итак, это офицер, подумала она, восхищаясь столь явным, хотя и бесполезным мужеством. В последний раз ему даже удалось подняться на ноги. Дикарь, только что отдернувший головню, был ниже своей жертвы на целую голову. Он и не подумал отскочить, считая молодого офицера совершенно беспомощным, и поплатился за самоуверенность, получив сильный удар коленом в живот. Впрочем, на это ушли последние силы пленника. Он повис на руках и уже не почувствовал удара в лицо, которым его наградил рассерженный индеец.

Сэйбл не испытала жалости, только страх. Когда с офицером будет покончено, они примутся за нее.

«Мне страшно, Господи, мне страшно! Я знаю, ты есть, так помоги же мне! Пошли кого-нибудь освободить меня!»

Но кто мог помочь ей в этой глуши? Конечно, индейцы не упустили возможность атаковать лагерь, где, ни о чем не подозревая, мирно беседовали у костра Мак-Кракен и Быстрая Стрела. Возможно, те лежали сейчас мертвые или умирающие — и все из-за ее глупой беспечности!

Борясь с чувством безнадежности, Сэйбл сосредоточилась на своих путах. Страшнее всего было впасть в отчаяние, в слепую панику, и полностью утратить рассудок.

Раз ей не на кого рассчитывать, нужно бороться до конца. Любой ценой нужно оказаться на свободе! Что, если Маленький Ястреб лежит у потухшего костра, привлекая своим плачем окрестных хищников? Что, если кто-нибудь уже крадется к нему сквозь кустарник? Подобные мысли заставили Сэйбл с новым пылом заработать руками. Единственной наградой за ее труды были боль от впившихся ремней и кровь, смочившая ладони.

Через несколько минут Сэйбл поняла, что ее усилия бесполезны. К этому времени пауни обратили внимание и на нее. Один из них поднялся и направился к ней с копьем в руках. Он остановился в нескольких шагах и начал говорить. Не поняв ни единого слова, Сэйбл молча смотрела в раскрашенное лицо. На лбу и щеках индейца охрой были нанесены продольные линии, голова выбрита, за исключением тонкого тучка волос, завязанного на макушке и свисающего на спину. Уши оттягивали кольца, украшенные блестящими камешками и перьями. Под расстегнутым кавалерийским ментиком виднелась грудь, размалеванная желтой боевой раскраской. Если бы не свирепое лицо, дикарь выглядел бы забавно в ментике и набедренной повязке, с голыми ногами, вымазанными жиром.

Звучно шлепнув ладонью по груди, он широким жестом обвел своих товарищей, бесчувственное тело офицера, ее самое. Четверо остальных откликнулись на этот жест смехом, полным злобной радости. Дикарь закинул голову и издал пронзительный вопль, потом неожиданно метнул копье. Он вонзилось в землю у самых ног Сэйбл, пригвоздив юбку. От неожиданности она рванулась вбок, едва не вывернув руки из суставов.

В конце концов Сэйбл вырвало желчью, мучительно и болезненно. Дикарь что-то кричал, но впервые в жизни ей было совершенно все равно, что она предстает перед кем-то в таком непрезентабельном виде. Немного отдышавшись, она закрыла глаза, чтобы не видеть рыжего скальпа, болтающегося у пояса индейца.

Чей это скальп? Неужели эти волосы принадлежали кому-то из людей, с которыми ей приходилось встречаться в прежней, беззаботной жизни? Был ли это кавалерист из числа тех, кого послал по ее следам отец? Но кто бы он ни был, смерть его была ужасна, и Сэйбл оплакивала его всей душой.

Дикарь снова что-то крикнул. Она даже не подняла головы, продолжая сухо отплевываться. Секундой позже жесткие пальцы схватили ее за подбородок, заставив встретиться с взглядом холодных черных глаз. От индейца разило алкоголем. Оказывается, помимо рыжего, на его поясе висело еще несколько скальпов.

Глава 13

Боль в подбородке заставила Сэйбл забыть о скальпах. Кожа на всем ее теле странным образом съежилась, уменьшилась в размерах так, что заострились черты лица. В глазах индейца была неприкрытая жестокость, удовольствие от сознания причиняемой ей боли.

— Хромой Медведь! — крикнул он, тыча себя в грудь. Потом такой же тычок получила и Сэйбл. — Рабиня!

Рабиня? Рабыня! Это она-то, Сэйбл Кавано?! Она собралась с силами, чтобы не выдать своего потрясения, а вместо ответа выпрямилась, вложив в это движение достоинство и мужество, которых оставалось не так уж и много.

«Это все, что ты знаешь по-английски, грязный дикарь? Одно слово, да и то кое-как?»

Хромой Медведь почувствовал себя объектом насмешки и ответил на нее единственным доступным ему образом. Выпустив подбородок Сэйбл, его рука схватила ее за горло и начала сжимать медленно, но неумолимо, пока окружающее не затуманилось и в ушах не возник нарастающий гул.

«Он учит меня повиновению…»

За мгновение до того, как потерять сознание, Сэйбл почувствовала себя свободной. Повиснув на ремнях, она дышала и дышала, часто хватая ртом воздух и смаргивая обжигающие слезы. Наконец в глазах перестало троиться. Она заметила, что смотрит на израненного офицера, и, что еще удивительнее, тот тоже смотрел на нее. В его измученном взгляде оставалось достаточно силы, чтобы она могла почерпнуть из этого источника. Именно поэтому она промолчала, когда грубая ладонь ткнулась ей под рубаху и сдавила грудь до ужасной боли, до синяков. Ей было не только больно, но и противно, но Сэйбл не издала ни звука, прикусив до крови нижнюю губу. Рот наполнился солоноватой кровью. Она сплюнула ее, не поднимая глаз. Это надругательство продолжалось с тех самых пор, как она пришла в сознание на спине лошади Хромого Медведя.

Дикарь сдавил сильнее и, так как она продолжала молчать, схватился за ремень, накинутый ей на шею. Сэйбл успела забыть про ремень, поэтому ее шейные позвонки едва не треснули от резкого рывка. Шея как будто вытянулась вдвое, за ушами обожгло, когда грубая кожа зацарапала по телу. Злобно посмеиваясь, Хромой Медведь приподнял ее на ошейнике, словно строптивую собаку. Боль в плечевых суставах была оглушающей, руки проскребли запястьями по коре, еще больше расцарапавшись. Только врожденное упрямство удержало Сэйбл от крика. Она свисала с ремня на манер сломанной куклы, но по-прежнему молчала.

Крайне недовольный этим, Хромой Медведь несколько раз ударил ее по лицу, не столько чтобы причинить боль, сколько в воспитательных целях. Потом забава наскучила ему. Он выпустил ремень и вернулся в круг товарищей.

Боль жила в каждой клетке тела. Прежде Сэйбл не подозревала, что можно испытывать такие мучения. Она обмякла на ремнях, неловко свесившись на одну сторону. Слезы текли и текли, обжигая покрасневшие, распухшие от пощечин щеки. Спазм за спазмом сжимали пустой желудок, не вызывая облегчения и продолжаясь, казалось, целую вечность. Наконец иссякло все: и слезы, и боль, и буря в желудке.

Даже не пытаясь принять более удобную позу, Сэйбл напрягла руки и вновь начала царапать ремнями по коре дерева.

Хантер зажал рот индейцу, стоявшему на часах, и прижал его спиной к своей груди. Другой ладонью он сжал макушку и как следует рванул голову пауни вправо. В тишине раздался омерзительный хруст шейных позвонков. Осторожно опустив мертвого индейца на землю, Хантер присел рядом и огляделся. Он сомневался, что пауни выставили сразу двух часовых, но не хотел рисковать. Убедившись, что вокруг пусто, он подобрался поближе к лагерю. С его двустволкой можно было сохранять безопасную дистанцию и успеть сделать пару выстрелов до того, как индейцы опомнятся и засекут его местонахождение. Это обнадеживало.

Со стороны лагеря раздался звук, напоминающий щелчок переломившейся ветки. Хантер окаменел. Раздвинув ветки, он прищурился в направлении звука. Пьяный пауни нависал над Фиалковыми Глазами. Судя по его вскинутой руке, он только что влепил ей увесистую пощечину и собирался повторить это. Хантер едва справился с собой. Его так и подмывало засыпать лагерь градом пуль, но он понимал: еще не время. Впрочем, терпения хватило ненадолго. После третьего удара он вскинул ружье и опустил палец на курок, мысленно обещая индейцу, что следующий удар будет последним движением в его жизни. Искушение пристрелить ублюдка было таким мощным, что Хантер с трудом заставил себя опустить ружье, когда тот оставил пленницу в покое и отошел к костру.

Фиалковые Глаза беспомощно свесилась набок. Похоже, она потеряла сознание. Так даже лучше, невольно подумал Хантер. Если бы она открыла свой говорливый рот и высказалась, пауни могло прийти в голову совсем лишить ее языка.

Взгляд Хантера переместился на кавалериста, за запястья подвешенного на ветви. Бедняга! Чуть раньше он стал свидетелем пинка, который парень нанес своему мучителю. Это было бессмысленно, но Хантер отдал должное силе его характера, решив, что кавалерист тоже заслуживает спасения. Он понимал, что шансы невелики, и не сомневался, что отдаст предпочтение Фиалковым Глазам, если ситуация повернется не лучшим образом. А когда он ее спасет, он потребует в награду ее настоящее имя. Да, так он и поступит.

Присмотревшись, он понял, что не правильно оценил расстояние, отделяющее ее от костра. Если бы только можно было прокрасться через кусты, разрезать веревки, взвалить на плечо ее тело и унести в безопасное место! Однако в такой опасной близости от пауни это не представлялось возможным.

Умей Фиалковые Глаза стрелять… Но нет, в бою от нее не могло быть толку. Вот если бы это была словесная битва, тут бы ей равных не было! К сожалению, индейцы не жалуют бойких на язык женщин и не понимают прелести перебранки, невесело усмехнулся Хантер, а в настоящей драке ему придется рассчитывать только на себя.

Приближался рассвет. Нужно было решаться. Хантер снова поднял ружье и прицелился.

Когда по поляне разнесся оглушительный треск выстрелов, Сэйбл пожалела, что не привязана лицом к дереву: от ужаса у нее нашлись бы силы вскарабкаться вверх по стволу. У одного из индейцев грудь взорвалась красными брызгами и кусочками кости. Удар был так силен, что тело пролетело несколько шагов, прежде чем свалиться на землю. Второй выстрел снес половину черепа у его соседа.

Три оставшихся в живых индейца бросились врассыпную, стреляя по кустам между Сэйбл и свисающим, как гигантская груша, кавалеристом. Утренний сумрак прорезали красно-белые вспышки, повисла пороховая вонь. Сэйбл прижалась спиной к стволу, стараясь слиться с ним воедино. Даже полузамученный офицер очнулся и, движимый инстинктом самосохранения, начал дергаться в попытках отползти от опасного места.

Зажмурившись и стиснув зубы, чтобы не кричать от страха, Сэйбл спрашивала себя: кто послужил причиной всего этого кошмара? Другие индейцы?

Съежившись за толстым стволом, Хантер рванул затвор двустволки, зарядил ее и вскинул на изготовку. Давайте, давайте, мысленно поощрял он индейцев, продолжавших беспорядочно палить по кустам. Чем быстрее иссякали их боеприпасы, тем больше у него появлялось шансов на успех дерзкого предприятия.

Одна из пуль просвистела совсем близко. Хантер мимолетно отметил, что этот звук удивительно напоминает звук летящей стрелы, и выпрямился, собираясь сменить позицию. В следующий момент в глазах у него заплясали искры. Чуть позже голова взорвалась болью. «Не вовремя…» — мелькнула мысль, прежде чем он свалился мешком, с треском сокрушив ближайший куст.

Вместо очередного выстрела Сэйбл услышала сухой щелчок курка, затем наступила тишина, показавшаяся оглушительной. Белое облако порохового дыма плыло по поляне, как бесформенное привидение, гонимое утренним ветерком. За его бледным пятном угадывалось какое-то движение, но кто это был и в каком количестве, оставалось тайной. Громкий гортанный возглас заставил ее вздрогнуть. Из кустов появился индеец, волочивший тело, казавшееся безжизненным. Он оставил его валяться у ног Сэйбл, а сам снова нырнул в кусты. Лица она видеть не могла, но по одежде узнала в лежащем своего проводника. Что с ним? Неужели мертв?

Между тем пауни вернулся с двустволкой. Бросив ее рядом с телом, он начал обыскивать его — очевидно, надеясь найти еще какое-то оружие.

Хантер ожидал этого. С быстротой молнии схватив двустволку, он оттолкнул индейца обеими ногами и, не целясь, сделал подряд два выстрела. Пауни отнесло назад, он дико взвыл и схватился за плечо. Кровь потекла между его пальцами сразу несколькими темными струйками. Перестав выть, индеец уставился на свою руку с тупым недоверием. Где-то справа щелкнул курок разряженного револьвера.

Внезапно раненый дикарь бросился вперед, почти свалившись на Хантера. Тот повернул винтовку и размахнулся прикладом. Удар пришелся по коленям. Индеец тяжело рухнул на землю. Раздался чей-то выстрел, но пуля пролетела много левее. Отметив про себя, что еще не все боеприпасы пауни пошли в дело, Хантер неуклюже встал на ноги и повернулся к привязанной к дереву женской фигуре. При этом в глаза ему бросились тщетно скребущие по земле ноги кавалериста, который пытался подняться.

— Помогите ему! — хрипло крикнула Фиалковые Глаза, как только руки ее оказались свободны.

Хантер обернулся. К офицеру, размахивая томагавком над головой, несся один из уцелевших индейцев. Собравшись с силами, пленник оттолкнул его ногами, выиграв пару секунд. Этого Хантеру хватило, чтобы выхватить нож и швырнуть его в нападающего.

Лезвие глубоко вонзилось в горло пауни. Итак, три индейца были мертвы, один ранен. В живых, таким образом, оставался один.

У Хромого Медведя больше не было патронов. Это его курок издал несколько бесполезных щелчков, словно индеец надеялся вернуть его к жизни усилием воли. Со злостью зашвырнув оружие в кусты, он вынесся из леса живым снарядом и с размаху впечатался головой в бок Хантеру.

Оба упали, сцепившись в яростной схватке, покатились по земле прямо через костер, налетели на ствол дерева. Ненадолго их отбросило друг от друга, но тотчас драка возобновилась. Вскоре у Хантера потекла кровь из рассеченного виска, попадая в глаз и мешая видеть. Кулаки Хромого Медведя работали, как два сокрушительных молота, раз за разом попадая то по скулам, то по ребрам. Уже потерявший достаточно много сил, Хантер отвечал на них все слабее, и вскоре пауни удалось достать нож, не прекращая осыпать противника ударами левой руки. Не теряя ни секунды, он нацелился Хантеру в горло и нанес удар. Тот сумел отклониться, но недостаточно. Острое, как бритва, лезвие скользнуло по щеке, располосовав ее от подбородка до скулы.

Ярость и боль придали Хантеру сил. Он нанес индейцу удар коленом в бок и схватил его за руку прежде, чем нож опустился снова. Последовало несколько минут отчаянной борьбы за то, чтобы не дать лезвию вонзиться, но Хантеру было ясно, что долго он не продержится.

В это время раненый пауни поднялся и заковылял к своей лошади.

Сэйбл, и без того находившаяся в панике, пришла в настоящий ужас. Что, если он приведет сюда все племя? Она напряглась изо всех сил. Ремень, изрядно потертый от постоянного царапанья по коре, наконец лопнул. Сэйбл свалилась ничком, уткнувшись лицом в землю и рыдая от ужасающей боли в руках и плечах.

Двустволка Мак-Кракена и его патронташ валялись совсем рядом. Сэйбл бросилась в ту сторону, совсем забыв, что все еще привязана к дереву за шею. Ремень рванул ее назад так, что пресеклось дыхание и потемнело в глазах. Не надеясь развязать узел, она даже не легла, а скорее рухнула на живот и вытянула руку, царапая пальцами по земле. Еще немного, еще… Плечо продолжали колоть сотни невидимых игл, запястье ныло, но в конце концов кончики пальцев коснулись винтовки.

Сэйбл как раз заряжала ее, когда раздался продолжительный воинственный крик.

Раненый индеец поворачивал лошадь туда, где Мак-Кракен продолжал бороться с Хромым Медведем. Тот успел оседлать проводника, коленом придавив его левую руку. Было ясно, что Мак-Кракену не выйти из драки живым.

Хантер и сам не понимал, как сумел продержаться так долго. Вены на шее вздулись веревками, рука, удерживающая запястье индейца, онемела до полной потери ощущений. Пауни тоже ослабел, но он по крайней мере мог пользоваться двумя руками. Лезвие неумолимо опускалось, уже касаясь кончиком горла. В голове шумело, окружающее расплывалось, но, когда Хантер увидел приближающегося всадника с копьем на изготовку, он понял: это ему не мерещится.

Вот и все, подумал он с отчаянием… Сэйбл отбросила волосы с лица, понимая, что от точности прицела зависели три жизни: не только самого Мак-Кракена, но также ее и офицера-кавалериста. Она взвела тугой курок не без усилия, двумя пальцами, и на мгновение застыла в нерешительности. В кого стрелять первым, в верхового или в Хромого Медведя?

Выстрел болезненно отдался в измученном плече. Противник Мак-Кракена свалился на него, далеко откинув руку с ножом. Верховой вскинул копье для броска. Как раз когда проводник спихнул с себя тело Хромого Медведя, прозвучал второй выстрел. Индеец свалился с седла, успев, однако, поразить цель. После этого все стихло. Никакого движения, лишь слегка подрагивала верхушка торчащего копья.

Сэйбл задохнулась от дыма, попавшего в нос, и раскашлялась до слез. Неужели все кончено, думала она недоверчиво, готовая снова зарядить ружье, если кто-то из индейцев проявит признаки жизни. Казалось странным, что ей удалось даже выстрелить, не то что попасть в цель — до того пальцы обеих рук казались чужими. Сморгнув слезы, она оглядела поле боя. Мак-Кракен лежал на спине и выглядел мертвее мертвого. Ей показалось, что копье торчит прямо из его груди.

Сэйбл рванулась к нему и снова была отброшена натянувшимся ремнем. Хватаясь то за свой ошейник, то за узел на стволе дерева, она не отводила взгляда от распростертого тела.

— Мистер Мак-Кракен! Скажите хоть что-нибудь! — Она подождала ответа, не получила его и начала тихо, горько плакать.

Судя по тому, что дыхание не вздымало его грудь, ее проводник и впрямь простился с жизнью.

— Хантер… — Сэйбл почти начала рыдать в голос. — Хантер!

Неожиданно тот пошевелился, повернул к ней залитое кровью лицо, поморгал.

— Мерзкие, грязные сукины дети!..

Облегчение, которое испытала Сэйбл, окончательно лишило ее сил. Она села на землю, слабо улыбаясь, на этот раз даже не подумав обратить внимание на грубое выражение.

Хантер попробовал сесть, но не смог. Рука казалась примерзшей к земле. Ах, вот что: рукав пригвожден копьем — и не только рукав. Не без усилия освободившись и отбросив копье, Хантер осмотрел рану, подумав с кривой усмешкой: будет сквозить! Со второй попытки ему удалось встать на четвереньки, с третьей — подняться на ноги, слегка пошатываясь. Наконец он направился к Фиалковым Глазам, приостановившись только для того, чтобы извлечь свой нож из горла индейца, валяющегося у ног кавалериста, который мертвой грудой свисал с ветви.

— Боже мой! — вырвалось у Сэйбл, когда ее взгляд упал на нож, рассекающий ремень.

Лезвие было все в крови! В горле возник привкус желчи, за прошедшие сутки ставший почти привычным. Однако она не стала сопротивляться, когда ее лицо мягко приподняли за подбородок.

Он выглядел ужасно, просто ужасно! Кровь продолжала сочиться из раны на виске, попадая в ухо. Щека была располосована пополам, источая целый ручей крови, стекающий вниз по горлу и уже хорошо промочивший рубашку. Вся нижняя часть лица распухла, губы вздулись, совершенно исказив черты, а то, что оставалось неповрежденным, было густо заляпано грязью и кровью. Он выглядел просто потрясающе!

— Ты пришел… — прошептала Сэйбл, сухо глотнув.

— А что тут странного?

Было не слишком приятно узнать, что в его помощи сомневались, но еще неприятнее — что Фиалковые Глаза всю ночь провела без надежды на спасение. Хантер всей душой надеялся на то, что за это время ей не пришлось претерпеть ничего более ужасного, чем пощечины.

— А ты, оказывается, умеешь стрелять. Я и не знал.

— Вы только и делаете, что недооцениваете мои способности, мистер Мак-Кракен. — Она отстранилась и заложила волосы за ухо все еще дрожащими пальцами.

— В моей жизни бывали ошибки и похуже. — Он скривил лицо в гримасе, едва похожей на улыбку.

Сэйбл поняла, что только что услышала слова благодарности — насколько Хантер умел выражать ее. Они спасли друг другу жизнь! Недавние события вдруг обрушились на нее со всей своей силой. Едва поднявшись на ноги, Сэйбл зашаталась. Продолжительный голод, боль, запах крови и пороха, изувеченные трупы вокруг… Она не могла больше выносить этого!

Хантер подхватил ее и прижал к груди, к влажной от пота и крови, грязной рубашке. Разве можно было представить в той, прежней жизни, каким чудесным, каким естественным может быть такое объятие?

Сэйбл расслабилась, уткнувшись лицом в мужское надежное тепло. Ей не хотелось двигаться, не хотелось думать, хотелось только плакать и плакать, вымывая из памяти кошмар прошедшей ночи. Она едва сумела удержаться от рыданий.

— Я испугалась… испугалась, как никогда в жизни. Я промерзла до костей. Мне не давали ни есть, ни пить, и они… — Сэйбл запнулась, — и я не знала, что случилось со всеми вами. Я думала, вы оба мертвы, а Маленький Ястреб оставлен на произвол судьбы! Честное слово, я старалась быть храброй, но они посадили меня на привязь, как собаку!

— Я видел, — проскрежетал Хантер.

— Он бил меня. До сих пор меня никогда не били!

— Все это в прошлом, Фиалковые Глаза, — раздался шепот над самым ее ухом, и Сэйбл почувствовала легкий поцелуй в макушку. — Теперь ты в безопасности.

Она перестала сдерживаться. Она плакала долго-долго, целую вечность, прижимаясь к Хантеру всем телом и сцепив руки у него на пояснице.

Избитый, покрытый синяками и кровью, Хантер подумал о том, что не отказался бы расправиться с еще одной бандой пауни. Эта мысль заставила его усмехнуться собственной глупости, сорвав на губах едва поджившую корочку. Ребра горели огнем, но он все равно прижал Фиалковые Глаза еще крепче. Она была холодной, как лед, и дрожала всем телом.

— Ты совсем замерзла, — сказал он хмурясь.

— Ничего страшного со мной не случится, — невнятно ответила она, шмыгая носом. — А вот вы…

Сэйбл просунула руку под разодранный рукав рубашки Хантера, потянула его вверх и промокнула рану на виске. Услышав возглас боли, она отдернула руку, но он поймал ее — запачканную, ледяную — и приложил ладонью к своим распухшим губам. Сэйбл показалось, что ее коснулось раскаленное железо. Она не сопротивлялась, когда Хантер склонился к ней.

Его поцелуй был огненно-горяч и на вкус отдавал кровью. Почему-то это волновало даже сильнее. Движения разбитых губ были осторожными, мягкими и какими-то трогательными. Вот что мне было нужно, пришло ей в голову, и Сэйбл ответила на поцелуй с нежностью, а потом и со страстью. Странное дело: ей уже не было холодно и становилось все жарче, словно от губ по всему телу растекался жидкий огонь…

— Очень жаль прерывать ваше пылкое воссоединение. — При звуках голоса Хантер и Сэйбл разом обернулись. — Но вы, мистер, наделали здесь столько шуму, что могли услышать родственники усопших. — Кавалерийский офицер стоял теперь на ногах, он склонил голову в сторону Сэйбл, словно его только что представили ей по всем правилам. — Ваш покорный слуга, мадам.

С этими словами он попытался подтянуть ветвь к лицу, очевидно, собираясь развязать путы зубами. Это ему не удалось.

— Вы не поможете? — вежливо обратился он к Хантеру.

— Я думал, вам крышка, — признался Хантер, удивленный этим внезапным воскрешением из мертвых.

— А вот она так не думала, — улыбнулся офицер, подмигнув Фиалковым Глазам.

— Тогда какого черта вы не постарались освободиться? — рявкнул Хантер (и сразу об этом пожалел, так как в голове отдался громоподобный рев).

— Не было смысла, учитывая неравенство сторон, — объяснил офицер, терпеливо дожидаясь, пока будет перерезан ремень, стягивающий его запястья. — Разумнее было время от времени прикидываться мертвым. Кроме того, при виде пленницы я понял, что скоро подоспеет помощь.

— Интересно знать, с чего вы это взяли.

Хантер рассек ремень быстрым нервным движением. Офицер не нравился ему: он слишком откровенно пялился на Фиалковые Глаза.

— Такое очаровательное создание не может остаться без сопровождающего… Во всяком случае, надолго, — ответил тот, осторожно отслаивая от кожи заскорузлые обрезки веревок.

«Великолепно! — зло подумал Хантер. — Еще один кобель решил покрутиться вокруг ее юбок!»

Глава 14

В холодном утреннем воздухе от лужицы еще теплой крови поднимался пар. Кровь продолжала сочиться из ран индейца, приткнувшегося возле груды трофеев. Не обращая внимания на труп, Хантер осмотрел содержимое тюков. В одном из них нашлась чистая рубашка, которую он бросил кавалеристу.

— Можно узнать ваше имя?

— Ной Кирквуд, сэр. — Заметив, что Хантер разглядывает полосу на его брюках, он добавил:

— Лейтенант.

Хантер подождал, пока он осторожно просунет израненные руки в рукава, и протянул свою для пожатия.

— Мак-Кракен. Хантер.

Лейтенант охотно пожал ее. Неожиданно он всмотрелся Хантеру в лицо, растерянно моргая. Смущенная полуулыбка появилась на его губах.

— Я слышал, вы погибли, капитан!

— В данный момент, Кирквуд, я не капитан, а просто мистер. Можете считать меня в отставке. Что касается слухов, оставим их для старых леди, которым больше нечем заняться.

— А кем вам приходится молодая леди, сэр? — спросил лейтенант, широко улыбаясь.

— Если вы достаточно оправились от потрясения, чтобы совать нос, куда не следует, почему бы вам не подыскать себе лошадь? — отрезал Хантер нахмурившись. — Чем скорее мы уберемся из этого проклятого места, тем лучше.

Кирквуд беспрекословно повиновался, как если бы получил приказ старшего по званию. Вооружившись ножом, он заковылял под деревья. Хантер покачал головой ему вслед и издал долгий пронзительный свист. Очень скоро на окраине поляны показалась его лошадь, направилась было к хозяину, но остановилась над ближайшим телом, раздувая ноздри. Встревоженно скребя копытом тонкой ноги по мерзлой земле, чистокровное животное вскинуло голову и всхрапнуло так, что морда окуталась облаком пара. Хантер подошел, потрепал ее по крупу, не столько чтобы успокоить, сколько чтобы похвалить за терпеливое ожидание. Достав ботинки и носки, он торопливо обулся.

Сэйбл наблюдала за происходящим с чувством странной отстраненности. Она сама себе казалась случайным зрителем, и ей никак не удавалось проникнуться сознанием того, что она свободна и в безопасности, что Хантер рядом и его можно коснуться, что она только что застрелила двоих индейцев. Ноги и руки продолжали трястись мелкой дрожью, когда она шла через поляну, обходя мертвые тела.

Звук ее шагов заставил Хантера резко обернуться. В руке у него был револьвер одного из индейцев, который он только что зарядил из найденного среди трофеев патронташа. От неожиданности Сэйбл отскочила, споткнулась о лежащее тело и едва не свалилась навзничь. Хантер протянул руку и успел поймать ее за подол.

— Ты едва держишься на ногах, — сказал он, качая головой.

Стараясь не показать внезапно навалившейся слабости, Сэйбл ухватилась за седло его лошади. Она думала о том, что никогда еще не была так измучена. Прикосновение к локтю заставило ее обернуться. Хантер протягивал ей флягу с водой.

— Не пей сразу, — предупредил он, помня о том, что она ничего не ела уже целые сутки. — Набери в рот воды, подержи и выплюнь.

Сэйбл подчинилась. Потом, едва утолив жажду, она вернула флягу, а на предложение попить вволю отрицательно покачала головой.

— Вам эта местность незнакома, не так ли, мистер Мак-Кракен? Неизвестно, как скоро мы найдем воду. Расточительность может обойтись дорого.

Скоро она начнет вести себя, как настоящая скво, невольно подумал Хантер, чувствуя что-то вроде гордости. Он пошарил в седельном мешке, нащупал сверток с вяленым мясом, отрезал кусок и вложил ей в ладонь. Сэйбл впилась в него с жадностью — сразу было видно, до чего она изголодалась. Однако, к великому изумлению Хантера, она вдруг перестала жевать и, как была, с куском мяса в зубах, наклонилась поднять подол юбки. Заметив его удивление, она бросила исподлобья укоризненный взгляд.

— Вы теряете много крови, — пояснила она, отрывая от нижней юбки длинную кружевную ленту и опуская подол чопорным жестом. — Сейчас я остановлю кровотечение, нужно только прижать посильнее… Мистер Мак-Кракен! Пожалуйста, не дергайтесь и наклонитесь, иначе мне не дотянуться.

Хантер повиновался тем охотнее, что в этой позе его лицо склонилось над двумя выпуклостями под грубой тканью рубахи. Одна из пуговиц была вырвана «с мясом», и при каждом движении Фиалковых Глаз рубаха приоткрывалась, показывая нежную впадинку. Убеждая себя в том, что он просто вынужден смотреть туда, Хантер вовсю пользовался предоставленной возможностью. Голод его глаз казался неутолимым. Сам того не замечая, он сжал кулаки и постукивал ими по бедрам (возможно, боясь не совладать с собой и дотронуться).

Сэйбл заметила это движение. «Бедный, ему больно!» — решила она и удвоила осторожность. Скоро вокруг головы Хантера красовалась кружевная повязка. Безжалостно отхватив от нижней юбки еще одну полосу, Сэйбл скрутила ее в мягкий валик и приложила к ране на щеке.

— Думаю, на первое время этого хватит.

— Спасибо.

Она улыбнулась: это была первая благодарность, которой ее удостоили за все время путешествия.

Их взгляды встретились. Наступило молчание, и чем дольше оно длилось, тем сильнее казалось, что вокруг возникает и уплотняется невидимая аура желания: желания утешить и быть утешенным, обнять и оказаться в объятиях, коснуться и ощутить прикосновение. Это тревожило, но ни один из них не шевельнулся, боясь разрушить иллюзию. Они просто прислушивались к дыханию друг друга, которое становилось все чаще, все громче, словно пыталось заглушить голос рассудка. Они молчали. Что могли они сказать друг другу, кроме неизбежной лжи?

Ной Кирквуд вышел на поляну, не столько ведя одну из индейских лошадей, сколько повисая на поводьях при каждом шаге. Однако, как ни был он измучен, он не отказал себе в удовольствии спугнуть парочку, которая стояла в очаровательной неподвижности, пожирая друг друга глазами.

— Остальные лошади не захотели ждать, пока я доковыляю до них, — объяснил он с усмешкой.

— Надеюсь, вы осмотрели вьюки, Кирквуд? — спросил Хантер, заметив на крупе животного клеймо «Кавалерия Соединенных Штатов».

— Мне известно, что в них, сэр! — отчеканил Ной, неохотно отводя взгляд от Сэйбл. — Запас еды на три-четыре дня, патроны для револьвера и, — здесь он расцвел довольной улыбкой, — кое-какие личные вещи. Дело в том, сэр, что это моя лошадь.

— Нет, каков наглец! — буркнул Хантер себе под нос, осмотрел поляну в поисках чего-нибудь полезного, поправил седельные мешки и вскочил в седло.

Когда он протянул руку Сэйбл, та робко показала взглядом на тела мертвых пауни. Ее глаза говорили: неужели мы так их оставим?

— Чтобы я хоронил тех, кто пытался меня убить! — воскликнул Хантер возмущенно. — Да ни за что на свете!

— Наверное, вы правы, — кивнула она поникнув.

Когда Хантер подтягивал ее за руку на спину лошади, Сэйбл не удержалась от сдавленного крика. Без долгих разговоров он сдвинул рукав ее рубахи до локтя и витиевато выругался, увидев распухшее, покрытое засохшей кровью запястье.

— Мистер Мак-Кракен, следите за своей речью, — вяло укорила Сэйбл.

— Если бы я не следил, женщина, ты услышала бы выражения покруче!

— Нет уж, лучше не надо…

— Почему ты ничего не сказала про это безобразие?

Он довольно бесцеремонно укутал ее одеялом и прислонил к себе, заметив попутно темный валик на шее — след ремня. Она повозилась, устраиваясь поудобнее. Мягкая, теплая женская плоть прижалась к его телу. Как ни странно, об этом испытании Хантер как-то не подумал и теперь едва успел подавить стон удовольствия.

— Мои порезы и царапины не сравнить с вашими ранами, — начала Сэйбл, но заметила странное выражение его лица и забеспокоилась. — Вы уверены, что у вас хватит сил на поездку верхом?

— А что, у меня есть выбор? — отрезал он, стараясь скрыть нарастающее возбуждение.

Она умолкла, направив все свое внимание на окружающее. Лошадь шла рысью, тела мягко терлись одно о другое, и это была такая близость, что хотелось спрыгнуть на полном ходу. Пылая малиновым румянцем, Сэйбл сидела прямо и скованно, надеясь, что ее сладостный дискомфорт незаметен для Хантера.

— Почему бы тебе не прислониться ко мне? — вдруг раздался шепот над ухом. — Я не кусаюсь, Фиалковые Глаза.

— Нет, кусаетесь, мистер Мак-Кракен! При каждом удобном случае.

Голос ее был таким напряженным и мало похожим на обычный, что Хантер ощутил острое беспокойство. Он ведь так и не знал, что случилось до того, как он явился на место действия. Фиалковые Глаза не жаловалась и предпочитала заниматься им и Ноем Кирквудом, а не собой. Однако ей могли быть нанесены такие повреждения, с которыми ехать верхом — сплошная пытка! Эта догадка ужаснула его.

— Э-э… Фиалковые Глаза!

Она настороженно покосилась через плечо.

— Они, эти дикари… э-э… — Он запнулся, не решаясь продолжать (это было так не похоже на Хантера, что Сэйбл была тронута до глубины души).

— Ну же, говорите, — поощрила она, ломая голову над тем, что может так смущать его.

— Они тебя… принудили?

У него был такой вид, словно он только что ухнул с обрыва в ледяную воду. Неожиданно для себя она подняла руку и погладила его по волосам, ответив мягко:

— Нет, ничего такого не было. Вы подоспели вовремя.

— Не совсем вовремя, — буркнул Хантер с облегчением и все же чувствуя себя виноватым за то, что ей пришлось пережить.

— Не вините себя. Единственный виновник тут — моя чрезмерная скромность. Я заметила, что вы оба смотрите, и попросту сбежала в лес.

— Это была случайность!

— Я знаю.

Они проехали не менее трех миль, прежде чем Сэйбл позволила себе откинуться, как и было предложено. Она была совершенно опустошена и чем дальше, тем больше обмякала на своем живом матрасе. Поза Хантера казалась ему все неудобнее, избитые ребра ныли, грудь и ноги ломило, но все это окупалось близостью и теплом прильнувшего тела. Пыльный завиток щекотно свесился ей на лицо, и она забавно морщила нос, пока Хантер не убрал помеху за ухо.

— Как тебя зовут, малышка? — прошептал он, поддавшись искушению.

— Сэйбл, — тоненько ответила она, словно и впрямь вернулась в своих снах в далекое детство.

Сэйбл. Соболь. Хантер поверил не колеблясь. Такая женщина вполне могла носить это имя, роскошное, как русский мех.

Отпустив поводья, он не мешал лошади выбирать дорогу. Он думал о русских соболях. Это была неплохая тема для размышлений, которые могли бы отвлечь Хантера от мыслей о неописуемо грязной, измученной, желанной женщине, крепко уснувшей в его объятиях.

В результате он так отвлекся, что не сразу сообразил одну странную вещь: за все немалое время, прошедшее с момента освобождения, Сэйбл так и не спросила, где же ее ребенок.

«Из нас двоих, милая, у тебя куда больше секретов».

— Хотите поговорить? Рассказать, как оказались в плену? — спросил Хантер, когда Ной догнал его и пристроился рядом (надо отдать лейтенанту должное: он держался молодцом, несмотря на многочисленные раны, и непрестанно озирался, как бы опасаясь засады).

— Рассказывать особенно нечего, — пожал плечами Ной и заслонил рукой глаза, оценивая высоту солнца. — Мы патрулировали окрестности — и вдруг краснокожие кинулись со всех сторон. Их было человек тридцать пять, по самым скромным подсчетам. Все было кончено за четверть часа. Один только Гейтс, мой сержант… бывший сержант… убил пятерых, но перевес был слишком велик.

Хантер кивнул, отметив горечь, даже боль в голосе лейтенанта.

— Потом эти дьяволы исчезли, даже не сняв скальпов, но вскоре появились пауни. Они доделали начатое.

— Как же случилось, что вы остались в живых?

— Намекаете, что я струсил? — Ной выпрямился с оскорбленным видом.

— Ничего подобного. Выживший всегда винит себя за то, что предал товарищей. Мне это знакомо.

— В форте Керни много говорили о том, что с вами случилось, — осторожно заметил лейтенант и тактично отвернулся, как бы осматриваясь.

Капитан Мак-Кракен был живой легендой, примером для подражания, каждый молодой офицер мечтал приблизиться к этому образчику мужества. Однако его история была овеяна темной тайной, и Ной предпочел перевести разговор.

— Один из пауни ударил меня томагавком. — Он указал на яйцевидную отметину точно посередине лба. — Очнулся я, уже болтаясь поперек лошади, со связанными руками и ногами. Сначала я сопротивлялся, боролся, но это их только раззадоривало. Только когда меня замучили до полусмерти и собирались кастрировать, я сообразил, что самое время притихнуть. Поймите, мне не хотелось умирать вот так, постыдным образом, не на поле битвы. Кончилось тем, что я им наскучил.

— Это и понятно, — кивнул Хантер. — Даже собаку не бьют, если она не огрызается в ответ.

— Именно так, сэр.

— Вы сказали, что патрулировали окрестности. Зачем?

— Боюсь, это секретная информация, сэр.

Хантер тотчас отступился. Пожалуй, никто не имел дело с секретными сведениями так часто, как он. Он посмотрел на спящую Сэйбл и вновь поправил упавший локон. Сэйбл. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы привыкнуть к ее настоящему имени?

— Это ваша жена, сэр?

— Нет! — отчеканил Хантер, и Ной прикусил язык, сообразив, что опять сунул нос, куда не следовало.

— Очень храбрая леди.

— Угу.

Ной усмехнулся, невзирая на боль в разбитых губах. Когда дело доходило до этой женщины, его нос выглядел длинным, как у Пиноккио. Он решил выбрать нейтральную тему для разговора.

— Едете на запад?

— На север.

— После всего, что случилось? — изумился Ной.

— У меня есть работа, которая должна быть выполнена, невзирая на обстоятельства. Точно так же и вам придется подать рапорт, какой бы неприятной ни была эта обязанность.

— Рапорт! — повторил лейтенант и добавил после долгого молчания:

— У меня есть обязанность потруднее: написать семьям погибших, описать весь этот ужас!

— Не вижу необходимости.

— То есть как? — вырвалось у Ноя, и на его израненное лицо наползла тень едкой иронии.

— А так, что ваших людей не вернуть, они мертвы, — объяснил Хантер устало. — Если вы опишете все жуткие подробности их смерти, вы не воскресите их, не так ли? Зато их семьи годами будут мучиться сознанием того, что сыновья или мужья сначала были изрезаны, изломаны и замучены, а потом их скальпы украсили пояс какого-нибудь дикаря. Поставьте ваше начальство в известность об этом, и пусть оно разошлет обычные «похоронки».

Вот точка зрения человека опытного, признал Ной и погрузился в невеселые мысли.

Неожиданно Хантер остро ощутил на себе испытующий взгляд. Он обернулся к Сэйбл. Так и есть, она смотрела на него.

Нацепив на лицо непроницаемую маску, он сделал вид, что занят только окрестностями. Однако его тактика не сработала. Руки обвились вокруг талии. Сэйбл прижалась даже теснее, чем прежде, и постепенно он оттаял, сам того не желая.

Он носит внутри какую-то застарелую боль, думала она, снова засыпая, и тревожные глаза Хантера не раз являлись ей во сне.

Глава 15

Она просыпалась медленно. Побаливала голова, все тело затекло, но она чувствовала себя отдохнувшей, чего не случалось вот уже долгое время. Открыв глаза, она глянула в улыбающееся лицо Хантера.

— Доброе утро, Фиалковые Глаза, — промурлыкал он невыразимо нежным голосом, но Сэйбл и не подумала строить из себя оскорбленную добродетель. Наоборот, она сладко зажмурилась, тем самым спровоцировав его на дальнейшие вольности. — Из меня могла бы выйти отличная постель, правда?

Это уж слишком! Она выпрямилась и уперлась ладонями в широченную грудь, заставив Хантера невольно поморщиться от боли. Тем не менее у него вырвался смешок, волнующе отдавшийся во всем ее теле.

— Пожалуйста, извините! — заторопилась Сэйбл, стараясь перевести разговор в менее опасное русло. — Все дело в том, что я очень устала и продрогла, а вы такой теплый…

— Я просто дурачусь, — прошептал Хантер ей в самое ухо, заставив его загореться.

— Нет-нет, я не должна была… вы ранены…

— Бывало и похуже.

— Знаю, — вырвалось у Сэйбл, когда она вспомнила длинный шрам на спине, обнаруженный во время их первого поцелуя.

— Ты ничего не знаешь, — возразил Хантер отчужденно и рассеянно, хотя только что выглядел так, словно готов был поцеловать ее.

Его тайная рана все еще болит, подумала Сэйбл, ругая себя за бесчувственность, за то, что коснулась этой боли неосторожным словом. Она была уверена, что никогда не узнает, кто нанес ему эту невидимую рану, но довольно было и того, что боль существовала. Он был уязвим, этот человек, казавшийся высеченным из камня, а значит, тем более опасен. Потому что дикие земли многократно усиливают эмоции и чувства.

Сэйбл огляделась. Они вернулись на широкую тропу, вдоль которой валялись брошенная мебель, уже изрядно потрепанная непогодой, плетенки с разбитой фаянсовой посудой, трупы павших быков. Обломки прежних жизней, отброшенные за ненадобностью в погоне за жизнью новой.

Время уже перевалило за полдень, когда было найдено место для лагеря, равно одобренное и Хантером, и Ноем. Уже усвоив, что ее проводник знает в окрестностях тропы каждую речушку, ручей и ручеек, Сэйбл благодарила судьбу за его опыт. Так же, как и лейтенант, Хантер выглядел смертельно усталым и явно страдал от ран. Это означало, что им обоим необходим продолжительный отдых, хотя ни один не желал в этом сознаться. Ей пришлось притвориться совершенно обессиленной, и это решило дело.

Спешившись, Сэйбл повернулась к Хантеру. Ее поразили бескровная белизна его лица и стиснутые изо всех сил челюсти. Очевидно, он испытывал сильную боль. Она не подозревала о том, что он попросту боится свалиться, если отпустит седло, — до того все вокруг кружилось и расплывалось.

— Вам нужно немного посидеть, — сказала она, трогая его за рукав.

— Пройдет! — прохрипел он, пытаясь выпрямиться. Ох уж эта мужская гордость, поморщилась Сэйбл.

— Мистер Мак-Кракен, меня мало интересует, пройдет или не пройдет. Хочу предостеречь: свалившись, вы можете расшибить голову еще сильнее, а это только осложнит ситуацию. Сейчас же обопритесь на меня!

Она заставила его подчиниться, буквально ввинтившись плечом ему под мышку. Они двинулись под сень деревьев. Сэйбл шагала с уморительно сосредоточенным видом, уверенная, что и впрямь помогает Хантеру. Тот не мог не улыбнуться, от чего рана на щеке приоткрылась.

— Что это ты раскомандовалась, женщина? Забыла, как опасно дразнить раненого медведя?

— Ласковая рука усмиряет любого зверя, мистер Мак-Кракен.

Сэйбл усмотрела добрый знак в том, что он снова взялся ее поддразнивать. Благодарно сжав ее плечо, он позволил усадить себя спиной к стволу дерева и стянуть с головы шляпу. Присев на корточки и встревоженно хмурясь, она размотала насквозь пропитанный кровью «бинт». Чтобы лучше разглядеть рану, ей пришлось сдвинуть в сторону прядь черных волос, заскорузлую от запекшейся крови.

— Голова кружится?

— Иногда.

— Боль пульсирующая или ноющая?

— Я даже и не знаю, — проникновенно ответил Хантер. — Такое пульсирующее ощущение… в самых неожиданных местах. В основном ниже пояса. Не хотите ли проверить, сестра милосердия?

— Ах, вот как!

Сэйбл вскочила, швырнула шляпу на колени Хантеру и направилась к лейтенанту. Но она улыбалась. Если этот несчастный мог даже думать на эту тему, он уже был в превосходном состоянии, а уж если у него еще и поворачивался язык!..

Ной расседлывал лошадь.

— Лейтенант! — Он повернулся, едва устояв на ногах, но, когда Сэйбл бросилась на помощь, резко выпрямился. — Если вы не против, я осмотрю ваши раны.

— Думаю, они не опасны, — смутился Ной, крутя пуговицу рубашки.

— Предоставьте мне судить об этом, — заявила она тоном, не терпящим возражений. — Садитесь рядом с мистером Мак-Кракеном.

— Так точно, мадам! — отчеканил лейтенант, отдавая честь.

Сэйбл понимала, что инфекция быстро проникает в раны, если их не обработать вовремя. Что касается Хантера, она собиралась поставить ультиматум: никакого лечения, пока на его лице красуется борода.

Но прежде всего нужно было покончить с обычной походной рутиной. Кто знал, сколько времени могло потребоваться на обработку ран? Сэйбл решила оставить это занятие напоследок, а для начала проверила наличие съестных припасов. Их оставалось совсем немного, но об охоте пока не могло быть и речи. Собрав достаточно дров, она благосклонно выслушала советы мужчин по поводу выбора места кострища и тому подобного, но, как только огонь разгорелся, перестала обращать внимание на их комментарии.

Хантер одобрительно следил за всей этой деятельностью. Сэйбл очень кстати вдруг проявила многочисленные таланты, потому что от него сейчас не было никакого толку. Он и стоять-то не мог, не то что хлопотать по хозяйству. Однако чем дальше, тем удивительнее было видеть это хрупкое создание за решением самых разнообразных задач. Вот она расседлала его лошадь, едва не опрокинувшись в костер под тяжестью седла. Хантер и Ной разом нырнули вперед, но не успели еще встать, как Сэйбл выпрямилась и бросила тяжеленное седло на землю, подняв клубы пыли. Расседлав лошадь лейтенанта, она насухо вытерла каждое животное и стреножила их, оставив щипать скудную траву на краю поляны. Интересно, что все это получилось у нее довольно ловко и быстро. Невероятно!

Прошло совсем немного времени — и вот уже мужчины сидели у огня, опираясь на подставленные под спины седла. Несмотря на то, что хлеб заплесневел, оба позволили себя уговорить и съели по куску с сушеным мясом. Тем временем Сэйбл точила нож о широкий кожаный ремень. Все необходимое для врачевания — жестянка с водой, бутылка виски, самодельные бинты — было разложено у ее ног.

— С кого начнем? — спросила она, пробуя остроту ножа кончиком пальца.

— С него, — разом ответили оба, указав друг на друга. Окинув каждого оценивающим взглядом, Сэйбл решила, что Ной находится в более плачевном состоянии.

— Снимите рубашку, лейтенант, — попросила она, против воли краснея: в этих словах было что-то не совсем приличное.

— Вы можете называть меня просто Ной, мадам, — сказал тот с улыбкой.

— Это невозможно, сэр, — ответила Сэйбл непререкаемым тоном. — Правила хорошего тона не одобряют подобной фамильярности.

Она отвернулась. Ной обратил к Хантеру вопросительный взгляд, тот в ответ пожал плечами (весь его правый бок откликнулся на это движение острой болью).

— Мистер Мак-Кракен, ради Бога! — воскликнула Сэйбл, услышав едва слышный возглас боли. — Неужели вы не можете посидеть неподвижно хоть пять минут?

Пропыленные пряди сосульками свисали вокруг ее лица, синяки и царапины покрывали каждый дюйм кожи, одежда являла жалкий вид. Хантер заметил неряшливые мазки на ее шее и предположил, что она пыталась подкрасить ее красной охрой. После мытья руки выглядели более белыми, чем когда-либо (возможно, потому, что он никогда не разглядывал их при свете дня). Не было никаких сомнений, что перед ним белая женщина, получившая подобающее воспитание. В этот образ все ее слова и поступки вписывались идеально.

Он смотрел так пристально, что Сэйбл ощутила сильнейшую неловкость. Она приписала этот взгляд болезненному состоянию Хантера, и на лице ее отразилась тревога.

— Вы уверены, что сможете продержаться еще четверть часа?

— Ну конечно.

«Это взгляд женщины, которой ты небезразличен… Мечтатель! Точно так же она смотрит и на лейтенанта. Просто она милосердна по натуре, как уже говорил однажды Кристофер».

Сэйбл отвернулась, тем самым подтвердив правоту рассуждений Хантера, и мягко обратилась к лейтенанту:

— Будет больно, но тут уж ничего не поделаешь.

— Можно узнать, что вы собираетесь делать? — встревожился Ной, с подозрением глядя на нож в ее руке.

— Ваши порезы… они не так глубоки, чтобы можно было наложить швы, но в обработке они все же нуждаются. Мне придется их прижечь, чтобы не произошло заражения.

— Поступайте, как считаете нужным, — вздохнул Ной, опуская на свою израненную грудь взгляд, заранее преисполненный жалости.

Пока лезвие ножа раскалялось на углях, Сэйбл промыла наименее значительные порезы на лбу, запястьях и руках лейтенанта. Оставалось не менее дюжины ожогов и несколько перекрестных резаных ран на груди. До сих пор ей не приходилось иметь дело с ожогами, но здравый смысл подсказывал правильные действия, а серьезность ситуации придавала сил.

Лейтенант выносил боль молча, лишь время от времени издавая невнятное шипение сквозь стиснутые зубы. Работа была медленной, кропотливой. Следовало не только промыть места ожогов от золы и грязи, но и вскрыть каждый волдырь. Несмотря на то, что прикосновения Сэйбл были на удивление осторожными, израненное тело напоминало комок оголенных нервов. Всей силы воли молодого офицера едва хватило, чтобы удержаться от крика, когда на первую из ран полилось огненное виски. Капли алкоголя, красные от крови, закапали на землю. Губы лейтенанта даже не побелели — они стали пепельно-серыми. Однако он так и не издал ни звука до самого конца экзекуции.

Когда Сэйбл подняла нож, раскаленное лезвие отсвечивало красным.

— Гот-товы? — спросила она, нахмурившись, когда голос сорвался.

— Может, лучше мне сделать это? — предложил Хантер.

Она яростно помотала головой. Ной встретился с ее взглядом, отчаянно решительным, и поспешил отвернуться, выразив таким образом свою готовность к очередному испытанию. Его обнаженный торс мелко подрагивал. Боясь, что это зрелище разметает остатки ее мужества, Сэйбл нацелилась на ближайшую рану и прижала к ней горячее лезвие ножа. Раздалось отвратительное шипение, запахло паленой кожей. В следующее мгновение лейтенант отпрянул, глухо застонав. Не замечая слез, часто капающих на подогнутые колени, Сэйбл снова нацелилась ножом. Она чувствовала себя палачом! Этот человек успел столько вынести, а теперь приходилось причинять ему новую боль!

Не дожидаясь просьбы, Хантер молча передавал ей все необходимое для процедуры. Трудно сказать, кто из троих испытал большее облегчение, когда ужасный процесс был наконец закончен.

Ной сделал судорожный выдох, только в этот момент сообразив, что задержал дыхание почти в самом начале, боясь не совладать с собой и закричать от боли. Он был мертвенно-бледен, несмотря на загар, и весь покрыт густой испариной, невзирая на по-зимнему холодный день. Хантер молча протянул ему бутылку. Лейтенант приложился к горлышку и сделал несколько жадных глотков, пока Сэйбл бинтовала его грудь и помогала надеть относительно свежую рубашку. Заметив, как сильно уменьшился уровень жидкости в бутылке, она укоризненно покачала головой, но закупорила и убрала ее, не сказав ни слова. Когда последняя пуговица на рубашке Ноя была застегнута, он просто свалился на спину и отключился.

— Господи! — ахнула Сэйбл, не зная, что делать в подобном случае.

— Ничего, пусть себе лежит, просто накрой его одеялом. Парню пришлось нелегко, и отдых будет кстати.

— Но что, если у него начнется жар? — Сэйбл прикусила нижнюю губу, как делала иногда в моменты тревожного раздумья. — Что, если его будет мучить боль? Может быть, сделать отвар из трав? Вот только я не знаю, какие подойдут.

— Пока ему будет достаточно выпитого виски, — усмехнулся Хантер, — а позже я поищу «соломонову печать» или «собачий язык».

— Нет, не поищете! Вы расскажете мне, как выглядит то и другое. После того как я с вами разберусь, мистер Мак-Кракен, вам будет не до сбора трав.

— Звучит жутковато.

— Так и было задумано, — отрезала Сэйбл. — Пожалуйста, снимите рубашку.

— Только рубашку? Ничего больше?

— Прошу вас воздержаться от непристойных замечаний, мистер Мак-Кракен, — строго сказала Сэйбл, стараясь не выдать смущения. — Меня интересуют ваши ребра, ничего больше. Они могут быть сломаны.

С этими словами она принялась рыться в его седельном мешке. Озадаченный, Хантер следил за этими манипуляциями.

— Со мной все в порядке. Вот разве щека… — Он коснулся раны кончиками пальцев, заставив отвалиться корку свернувшейся крови.

Рана тотчас начала слабо кровоточить. Сэйбл между тем достала что-то из мешка и положила перед Хантером. Увиденное было столь неожиданным, что он не сразу узнал в этом предмете свои бритвенные принадлежности.

— Что у тебя на уме, Фиалковые Глаза? — спросил он с деланным безразличием, отбрасывая рубашку и вновь осторожно откидываясь на седло.

— Устранить источник инфекции, — сладким голосом ответила та. — В этой бороде полно грязи, пыли и крови. Кто знает, возможно, водится и живность. Одним словом, борода — это источник заразы!

Сэйбл говорила тем более мстительным голосом, что взгляд ее сам собой притягивался к голой загорелой груди, так похожей на грудь античной статуи.

— Я выживу и без бритья, — проворчал Хантер с мрачным видом.

— Уж не боитесь ли вы, что я перережу вам горло? — лукаво спросила она, поворачивая наточенное лезвие так, что оно ослепительно блеснуло на солнце.

— Не без того, не без того! — хмыкнул он, вспоминая резкости, которые успел наговорить ей с начала путешествия.

— Волноваться не о чем, я опытный брадобрей, — похвасталась она, энергично помешивая помазком в жестянке. — Мне не раз приходилось брить отца.

— Можно узнать, кто твой отец, Сэйбл?

Рука с кисточкой замерла. Взгляд Сэйбл испуганно заметался, губы задрожали.

— Откуда вы узнали мое имя?

— Я выбрал момент, когда ты засыпала, задал вопрос и получил ответ. — Заметив, что лицо ее болезненно побледнело, Хантер почувствовал себя негодяем. — Не бойся, других вопросов я не задавал.

Она что-то пискнула — звук, очень похожий на крик белки, попавшей в силок. Он заметил, как сильно дрожат пальцы, обмакивающие в теплую воду чистую тряпицу.

— Имя показалось мне довольно необычным для индианки.

— А вы, я вижу, знакомы с большим числом индианок, — огрызнулась Сэйбл, постепенно справляясь с потрясением.

— Это уж точно, знаком, — солгал он.

До сих пор Сэйбл не приходилось испытывать полноценной ревности, и она не была готова к этому чувству, оказавшемуся сродни бешеной ненависти. Поддавшись порыву, она выхватила тряпку из воды и с силой шлепнула ее на лицо Хантеру.

— Близко знаком, — невнятно раздалось из-под тряпки.

«Отвратительный тип!»

В отместку она намочила и шлепнула тряпку еще пару раз так, что только брызги летели. Если Хантер и хотел добавить еще что-нибудь, у него не оказалось возможности. Намыливая бородатую челюсть, Сэйбл так возила помазком, что из него полезли волоски.

— Может, лучше я сам? — предложил Хантер с видом беззащитной, полузамученной жертвы.

— Мистер Мак-Кракен, — вдруг начала она робко, — я… э-э… я прошу вас не обращаться ко мне по имени в присутствии лейтенанта Кирквуда.

— Какого черта?

Хантер был серьезно озадачен. Почему кавалерист, случайно встретившийся им на индейской территории, не имел права знать, как ее зовут? Имя и вправду было редким, но не настолько, чтобы раздувать из этого проблему. Впрочем, оно могло натолкнуть лейтенанта на разного рода предположения. Но на какие именно?

А Сэйбл думала о том, как близко они находятся от форта Макферсон и от железной дороги «Юнион Пасифик». Малейший намек со стороны лейтенанта — и ее местонахождение будет раскрыто (если даже отбросить предположение, что отряд Ноя как раз и был послан в погоню за ней и Маленьким Ястребом).

— Обещайте мне это, мистер Мак-Кракен. Это ведь ничего не будет вам стоить.

— Надеюсь, ты объяснишь мне, в чем дело?

Она почти уступила — таким искренним, таким повелительным был его взгляд. Дни и недели постоянной лжи, подозрений и недоверия утомили ее сильнее, чем сама дорога, и Сэйбл всем существом жаждала открыться, опереться на более сильное плечо. И все же… Хантер Мак-Кракен слишком долго был офицером. Кто мог знать, чью сторону он примет в критической ситуации? Армия охотилась за Черным Волком и, как коршун, набросилась бы на его сына. Маленький Ястреб был, конечно, под присмотром Быстрой Стрелы, который недолюбливал вождя племени сиу. Узнай Хантер все, что бы он сделал? Для начала не отдал бы ей ребенка, а потом и ее сдал в первом же форте?

Что бы она ни испытывала по отношению к проводнику, интересы Маленького Ястреба были важнее.

— Я не могу, — ответила она, понурившись и не замечая горькой усмешки Хантера.

«Она по-прежнему не доверяет мне!»

— В таком случае, Сэйбл, я ничего тебе не должен.

— Тише! — Испуганный взгляд метнулся к спящему лейтенанту. — Умоляю вас, мистер Мак-Кракен!

В лавандовых глазах была такая мука, что он невольно отвел взгляд. Маленькая рука с неожиданной силой сжала его локоть, и это не удивило Хантера. Он знал, какую сумасшедшую силу придает страх человеку слабому. Сэйбл была даже не перепугана — она была в ужасе, словно кто-то невидимый занес над ней нож. При всем богатстве воображения он не мог себе представить, что может привести в такое состояние молодую красивую женщину. Может быть, она похитила ребенка и опасается преследования? Догадка показалась ему нелепой, ведь Сэйбл не убегала от сиу, а, наоборот, возвращалась к ним. Тогда что же она делала среди белых? Жила какое-то время? Гостила у родных или знакомых?

Что, если ее муж — белый, а ребенок родился в результате изнасилования воином сиу? Это звучало достаточно правдоподобно — настолько правдоподобно, что Хантер с трудом подавил ревнивый гнев. Он успел привыкнуть к мысли о муже Сэйбл, смириться с его существованием, но теперь понял, что ни разу не заметил даже намека на то, что этот самый муж ее хоть как-то интересует. К кому она бежала от него? Неужели ей дорог тот, кто наградил ее этим симпатичным мальчуганом? Такой расклад совершенно менял дело!

Впрочем, от кого бы она ни бежала и к кому, с ним, Хантером Мак-Кракеном, ее связывало только деловое соглашение.

— Сделка за сделкой, — прошептал он иронически, наклоняясь вперед вопреки боли во всем теле. — Что ж, Сэйбл, заключим еще одну. Только будь уверена: я ничего не делаю даром.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь, — ответила она рассеянно, занятая мыслями о том, не знает ли он больше, чем хочет показать.

Головни в костре рассыпались, разбросав вокруг угли и горячую золу. Ни Сэйбл, ни Хантер даже не вздрогнули.

«Он согласился», — думала она с облегчением. «Другой мужчина!» — раздраженно думал он.

— А теперь я побреюсь сам, — заявил Хантер, протягивая руку за бритвой. — После встряски, которую ты только что пережила, брадобрей из тебя никудышный.

— В таком случае надеюсь, что мне повезет и я отрежу вам язык. То-то наступит спокойная жизнь!

— Кто бы говорил, — буркнул он, невольно улыбнувшись.

Снова взявшись за помазок, Сэйбл вспомнила о Маленьком Ястребе. В ту самую минуту, когда она увидела Хантера в лагере пауни, она догадалась, что малыш остался с Быстрой Стрелой. Что с ним теперь? Здоров ли он, сыт ли? Младенец под присмотром мужчины! Она вознесла пылкую молитву, прося Бога, чтобы метис оказался пригодным для роли няньки. Пусть кто угодно платит за ее ошибки, только не Маленький Ястреб. Конечно, Быстрая Стрела уже понял, что она вовсе не кормящая мать, но догадается ли он использовать бычий пузырь? И потом, куда он мог направится с малышом? Где договорились встретиться он и Хантер? У Сэйбл язык чесался засыпать проводника вопросами, но она боялась, что лейтенант спит недостаточно крепко.

— Разбитое зеркало приносит несчастье.

Выведенная из задумчивости, Сэйбл посмотрела под ноги. Там валялось небольшое зеркальце — к счастью, оно не разбилось.

Оказывается, она сидела, держа его в руках, а Хантер брился самостоятельно. Она понятия не имела, когда он забрал помазок и бритву, но успел он многое. Единственный островок волос оставался на подбородке. Теперь в проводнике невозможно было не узнать кавалерийского офицера, когда-то рисковавшего жизнью ради стопки бумаг и однажды так бесцеремонно появившегося на балу в честь дня ее рождения. При виде таких, как он, чувствительные дамы от восторга лишались чувств, но она, молоденькая и до предела избалованная девчонка, пять лет назад узнала в его объятиях только страх и стыд.

— Почему ты так смотришь?

— Потому что… потому что вы очень изменились.

— К лучшему, или к худшему? — рассеянно спросил Хантер, стирая с лица остатки мыльной пены.

И то, и другое, подумала она. Радость для глаз, горе для сердца.

— Трудно сказать, — отмахнулась Сэйбл, прилагая усилие, чтобы не выдать впечатления, произведенного столь разительной переменой.

Хантер был явно разочарован, и это доставило ей грустное удовлетворение. Как следует сполоснув тряпку, она принесла свежей, очень холодной воды и приложила к ране на щеке холодный компресс. Трудно сказать? Совсем даже не трудно! Оказывается, губы у него красивой формы… Она совсем забыла об этом или, может быть, не заметила тогда, пять лет назад. Очень выразительный рот, решила она со вздохом.

Тем хуже.

Она выдрала длинную прядь волос из головы Хантера (настолько болезненно, насколько сумела), обмакнула в виски. Проделав то же самое с иглой, продела волосы в ушко на манер нитки.

— Кто научил тебя этому?

«Сестра», — ответила Сэйбл, но только мысленно.

— Рот должен быть закрыт! — отрезала она и придвинулась поближе.

Она примерилась так и эдак, не зная точно, куда опереться рукой. Хантер терпеливо ждал. Наконец, когда она уселась на корточки, меряя его оценивающим взглядом, он не выдержал:

— Можешь упираться так, как нужно, я потерплю.

— Я знаю, — ответила она с отсутствующим видом и, прежде чем воспитание успело воспрепятствовать намерению, уселась на Хантера верхом.

Его изумленный взгляд отрезвил ее. Она чуть было не соскочила и не бросилась в смущении прочь, но Хантер удержал ее за талию обеими руками.

— Похоже, на этот раз у тебя не выйдет быть и медсестрой, и леди одновременно.

Процесс бритья растревожил рану, она приоткрылась, возобновилось обильное кровотечение. Сэйбл поняла правоту слов Хантера: если она собиралась помогать ему, общепринятые нормы и правила поведения лучше было отложить на потом. К сожалению, ее смущала не только поза, но и вид вздутой, сочащейся кровью плоти. Вдруг ей станет дурно? Вот если бы это была салфетка, которую требовалось вышить…

Она проткнула кожу иглой. Хантер даже не вздрогнул. Его зрачки были расширены (от сильной боли, конечно), и он не сводил Глаз с ее лица. Стягивая края раны мелкими аккуратными стежками, Сэйбл боролась с желанием всласть поплакать. Что за гордость, думала она с восхищением и состраданием, что за мужество! Чувствуя, как стискивают ее талию горячие ладони, она не сомневалась, что Хантер испытывает ужасные муки.

Она даже не подозревала, до какой степени права. Хантер испытывал все муки ада. Вот только рана не имела к ним никакого отношения. По правде сказать, щека так горела и пульсировала, что он едва чувствовал уколы иглы. Зато тело Сэйбл он чувствовал каждой клеточкой. Она сидела лицом к нему, и оставалось только откинуться на спину, чтобы оказаться в одной из наилучших поз для занятия любовью. В этот момент он, как никогда, понимал тщетность попыток держаться подальше от этой женщины. Разве можно держаться подальше от подобного искушения? Его кровь была слишком горяча для того, чтобы следовать доводам рассудка. Смутно надеясь на то, что его рана все спишет, Хантер сжимал теперь уже бедра Сэйбл, с каждым движением еще немного сдвигая вверх ее юбки.

— Постарайтесь не шевелиться, мистер Мак-Кракен, — попросила она голосом, полным жалости. — Я знаю, вам очень больно, но я могу нечаянно попасть в глаз.

Он украдкой бросил взгляд из-под ресниц, проверяя, не разоблачена ли его уловка. Впрочем, ему было совершенно все равно.

Стараясь как можно лучше выполнить работу хирурга, Сэйбл не замечала, что все крепче сжимает ногами его бедра. Ее тело двигалось, терлось о него, и Хантеру казалось, что он чувствует сквозь юбки самое нежное, горячее и вожделенное место на ее теле. Образы, сменявшиеся в его мозгу, были один бесстыднее другого. Обнаженные тела, смуглое и белое; длинные гладкие ноги, обвивающиеся вокруг его бедер; его рука, свободно и смело блуждающая, где ей заблагорассудится…

Если бы можно было прямо сейчас, здесь, опрокинуть ее на землю и воплотить все эти мечтания в жизнь!

Потом, словно чтобы добить его окончательно, его голой груди коснулись твердые вершинки сосков. Хантер осторожно поднял взгляд, стараясь понять, замечает ли Сэйбл, что происходит. Она продолжала шить, от напряжения сильно прикусив нижнюю губу. Судя по всему, у нее устала левая рука, придерживающая края раны, и она уперлась локтем о седло у самой шеи Хантера. Именно поэтому ее груди прижимались теперь к его телу — теплые, мягкие, дышащие учащенно и неровно.

Неожиданно Сэйбл наклонилась перекусить волосяную нить зубами. Их взгляды встретились, и она вздрогнула, ткнувшись ему в щеку коротким подобием поцелуя.

— Вот и все, мистер Мак-Кракен.

— Что, уже? — Он-то надеялся, что это будет длиться и длиться! — Не может быть, чтобы все было сделано!

— Порой я готова придушить вас своими руками, мистер Мак-Кракен, — ответила Сэйбл тоном, в котором ясно слышалось: пора бы вам подумать о своем поведении. — Но это не значит, что я буду мучить вас дольше, чем это необходимо.

Она шевельнулась, собираясь подняться, но ладони Хантера продолжали удерживать ее.

— Ты могла бы не тратить столько времени и сил. На мне все заживает, как на собаке.

— Лучше не испытывать судьбу. И потом, ваши раны — результат моей неосторожности, и я просто обязана была позаботиться о них.

— Я на тебя не в обиде.

— Тогда отпустите меня. — Когда новая попытка освободиться также не увенчалась успехом, Сэйбл перестала притворяться хладнокровной и взмолилась:

— Пожалуйста, не удерживайте меня, мистер Мак-Кракен!

— Ты еще не сказала, что тоже прощаешь меня.

— За что же?

— За то, что не сумел тебя защитить.

Хантер сказал это скорее сурово, чем просительно, но Сэйбл расслышала в его тоне скрытую мольбу, невысказанную потребность в ласковом слове. Все лучшее в ней сразу откликнулось.

— Мы живы, Хантер, остальное не важно, — прошептала она.

Звук собственного имени, впервые произнесенного ее губами, был так странен и трепетен, что хотелось поймать его ртом, отведать на вкус. Ласка, по которой он истосковался за недели, прожитые бок о бок с этой женщиной, светилась в ее глазах и была адресована именно ему. Хантер снова забыл данный себе зарок, забыл намеренно и с готовностью. Прижимаясь к губам цвета спелой вишни, он весь дрожал, дрожь порождала боль, и боль была частью наслаждения.

Сэйбл ответила ему пылко, с ощущением жажды, которая только возрастала. Губы, у него были все еще припухшие — то мягкие, как бархат, и едва прикасающиеся, то сильные и жадные. Рот и язык на вкус отдавали кровью. Она не сознавала, что тихонько стонет, что руки зарываются в волосы, а бедра бесстыдно движутся, чтобы можно было лучше чувствовать растущую выпуклость внизу его живота. Возбуждение перечеркнуло все предписания хорошего тона.

С самой первой секунды Хантер понимал, что зайдет еще дальше, чем уже случалось. Он даже не пытался бороться с собой. Он должен, просто должен был дотронуться до ее грудей, чтобы воплотить хоть одну мечту, созданную разгулявшимся воображением. Протянув руку, он секунду помедлил — и опустил ладонь на часто вздымающийся округлый холм.

Он ожидал возгласа, толчка в грудь, пощечины и готов был принять все это, как заслуженную кару. Но ничего не случилось. Наоборот, Сэйбл прижалась еще теснее, безмолвно предлагая продлить украденную ласку.

Украденную. Все, что бы он ни получил от нее, будет ворованным.

Крошки с чужого стола.

Наслаждение, взятое взаймы.

Глава 16

Хантер оттеснил мрачную тайну своего прошлого, отбросил честь и предписанные обществом правила, которым следовал вопреки участи добровольного отщепенца. В этот момент он готов был жадно схватить каждую брошенную ему подачку, каждый миг наслаждения, которое Сэйбл так безрассудно дарила ему. Она не могла быть всецело его, даже если бы обстоятельства изменились. Он был неподходящей парой, тем более для такой женщины, как она. Что бы она ни чувствовала к нему, это чувство было обречено. Узнав правду, всю до конца, она тотчас отвернулась бы от него. Значит, оставалось пользоваться драгоценным моментом краденого счастья, и это примешивало к наслаждению ярость и тоску. Прикасаться к Сэйбл было все равно что прикасаться к собственным воспаленным ранам, бередить их, будить застарелую боль. Ничего хорошего не могло выйти из радости, замешенной на горечи. Но и назад дороги не было. Прошлое слишком долго держало его в своих темных глубинах, не позволяя чувствовать, желать и любить. Постепенно в душе Хантера образовалась громадная пустота, требующая заполнения. В его душе было слишком много мрачных тайников, и он тем более тянулся к свету, жадно черпая из чистого желания Сэйбл, как из прозрачного источника.

Она была такой живой в его руках и в то же время такой покорной! Звуки, которые она издавала, напоминали то мурлыканье оглаживаемой кошки, то ее хищный крик, Хантер слышал то страстный бессвязный шепот, то стон, и сам что-то шептал в ответ, не задумываясь, что именно. Движения их становились все более исступленными, пока оба не отпрянули с одновременным возгласом боли.

Сэйбл схватилась за затылок обеими руками.

Хантер, морщась, держался за правый бок.

Воспоминание оставалось не только в памяти, но и во всем теле: вкус рта, густота и жесткость черных волос, запах кожи. А еще было ощущение ладони на груди, словно там остался заметный даже на взгляд отпечаток. Что, если бы и она положила руку… Сэйбл отшатнулась от этой непристойной мысли.

Она робко посмотрела на Хантера. Тот не отводил взгляда от ее бедер, оседлавших его. Ленивая, многозначительная улыбка блуждала по его губам. Вспыхнув до корней волос, Сэйбл соскочила с него, точно ошпаренная. Он протянул было руку, чтобы поймать ее и удержать, но сдался боли и снова схватился за бок.

— Что такое, что случилось? — Сразу забыв про смущение, Сэйбл склонилась к Хантеру так резко, что стукнулась подбородком о его темя. — Ой! Простите, ради Бога!

Она легко тронула его ребра с правой стороны. Он содрогнулся.

— У вас есть хоть одно неповрежденное место, мистер Мак-Кракен? — спросила она, сверкая глазами, полными чем-то вроде негодования.

— Ты выглядишь ничуть не лучше, — усмехнулся тот.

— Благодарю, вы очень любезны, — огрызнулась Сэйбл, вздернув подбородок.

Она поднялась, запустив руки в перепутанные волосы. Пропылившись, они потеряли цвет красного дерева, превратившись в тускло-коричневые, но так и остались густейшей гривой, в которой пальцы Сэйбл запутались и потерялись. Посмеиваясь, Хантер мельком посмотрел на свои пальцы и вдруг заметил, что они в крови. Почему? Неужели это ее кровь? Улыбка на его лице сразу померкла.

— А ну-ка, присядь.

Она пропустила приказ мимо ушей, продолжая осторожно ощупывать затылок.

— Сэйбл!

— Вы же обещали! — прошипела она, покосившись на Ноя, который продолжал крепко спать.

Вместо ответа Хантер схватил ее за руку и потянул к себе. Рана была неопасна: рассеченная кожа и порядочная шишка могли со временем зажить — но пока это должно было причинять серьезное неудобство. Он дотянулся до жестянки с водой, намочил кусок ткани и коснулся вздутия под волосами. Сэйбл напряглась, но стояла спокойно, не мешая ему заниматься раной.

— Откуда у нас столько тряпок?

— Это была одна из нижних юбок. — Сэйбл покосилась через плечо, сверкнув глазами сквозь завесу падающих на лицо волос.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, то скоро будешь щеголять в чем мать родила, — доверительно сообщил Хантер ей на ухо.

— Неужели эти шуточки обязательны? — возмутилась она, сгребая волосы в горсть и открывая пылающие щеки.

— Не обязательны, но желательны, потому что от них ты пылаешь, как факел.

Он умолчал о том, что несколько лет видел на женских щеках только искусственный румянец. Его улыбка заставила Сэйбл невольно бросить взгляд на его рот. Она смутилась еще сильнее.

— Вам не следует так целовать меня, мистер Мак-Кракен, — пробормотала она, остро сознавая, что каждый новый эпизод с поцелуями еще чуточку подтачивает стену, за которой она скрывается, и все сильнее разрушает образ замужней женщины и матери.

— Так скажи мне, как целовать тебя. Клянусь, я буду строго следовать указаниям.

— Вы отлично понимаете, что я имела в виду, — вздохнула она, возводя глаза к небу.

В следующее мгновение она вновь посмотрела на Хантера и, как ей показалось, уловила короткое, как вспышка, выражение боли на его лице. Но было ли оно или ей просто почудилось? Она не могла утверждать с уверенностью.

— Да уж, как не понять, — сказал Хантер устало, потом выдавил из себя улыбку. — Прощения мне нет, высечь — и то будет мало.

— Вот хорошая мысль! — воскликнула Сэйбл, связывая обрывки юбки в один длинный бинт. — Я подумаю над этим предложением. А теперь прекратите шуточки и медленно, очень осторожно поднимите вверх обе руки.

— Будь нежной со мной! — томно простонал Хантер.

Ну что в нем было такого, что волновало ее вопреки всему? Сэйбл страстно пожелала, чтобы он сейчас же, немедленно превратился в толстого, покрытого бородавками коротышку.

— Лучше ответьте, трудно ли вам дышать, — буркнула она, аккуратно обматывая самодельным бинтом его мускулистый торс.

— Как будто нет. А что такое?

(Она касалась щекой его груди каждый раз, как заводила бинт за спину!)

— Если ребра сломаны, легкие тоже могут быть повреждены, — сказала она с важностью, завязывая крохотный бантик у него под мышкой.

— Радужная перспектива.

— Я думаю, до этого не дошло, так что считайте себя счастливчиком, мистер Мак-Кракен. Этот пауни как следует поработал над вами.

— Похоже, тебя это не слишком огорчает, — сверкнул глазами Хантер, но сразу смягчился. — Кстати сказать, я бы предпочел называть тебя по имени. Я слишком долго хотел его узнать, чтобы так просто от него отказаться. Интересно, что следует за «Сэйбл»?

— Ничего! — отрезала она, ткнув ему рубашкой в самое лицо.

— Чертовка! — Отмахнувшись от рубашки, Хантер схватил Сэйбл за руки и поднес к глазам ее израненные запястья. — Этим надо будет заняться, и поскорее.

— Я прекрасно обойдусь без вашей помощи. — Она попробовала вырваться, но не сумела. — Мистер Мак-Кра…

— Хватит. Скоро я начну ненавидеть эти слова, хотя они и часть моего имени. Меня зовут Хантер.

Он мягко приложил обе ее ладони к своей груди, прижав их, когда она сделала очередную попытку вырваться. Сэйбл прикусила губу, глядя снизу вверх с детским упрямством. Положительно, она вела себя странно: то казалась отстраненной и чопорной, как совсем юная и неопытная девушка, то боролась с ним, словно боясь себя самой, то бросалась в его объятия с поразительным пылом. Вот и сейчас она смотрела на него открыто, доверчиво, как бы говорила взглядом: не обижай меня, я этого не заслуживаю. Как ему хотелось стереть отпечаток невинности с ее лица! Эта невинность означала, конечно, что она принадлежит другому, кто бы он ни был, что ему она не может принадлежать.

И Хантер отпустил Сэйбл, но только для того, чтобы, мягко скользнув по ее рукам и плечам, взять ее лицо в ладони. Подчиняясь движению его рук, она подалась ближе, еще ближе. Едва слышный жалобный звук вырвался у нее, но она не сопротивлялась. Она просто опустила ресницы, укрыв от его взгляда отсвет индиго в своих глазах. Этого оказалось достаточно. Если секунду назад Хантер и лелеял в душе темные желания, то сейчас они растаяли или отступили. Так бывало всегда в присутствии Сэйбл: она сглаживала острые углы его натуры, заставляла всплыть на поверхность все лучшее, что было в нем, возвращала его к образу человека цивилизованного.

Прикосновение его губ было теперь полно нежности, не страсти. Даже щекочущее движение языка вдоль нижней губы было ласковым, осторожным, словно Хантер боялся спугнуть драгоценное мгновение. Она дрожала едва заметно и — он это чувствовал — ждала. «Не смотри на меня, не искушай меня!» — взмолился он безмолвно. Темно-каштановые ресницы поднялись. Необычно темные, глаза ее заглянули очень глубоко в его душу, в тайные уголки, где таилась жестокость, упрятанная подальше от нежных созданий вроде нее. Что ж, с силой подумал Хантер, будь что будет! Настанут дни, когда он вновь будет один, и ночи, когда он окажется во власти кошмаров. Тогда, просыпаясь с чувством ненависти к себе, он будет вспоминать мгновения вроде этого и они оттеснят его сны.

Его израненный рот так странен на вкус, думала Сэйбл, как в тумане. Это вкус опасности, дикости и жестокости, вкус недавно пролитой крови и боли, которая еще длится. В самой мягкости его касаний кроется обещание большего, лучшего, волнующего уже одним своим приближением…

Его ласка порождала во всем теле чувство напряжения, снять которое способно было только прикосновение, и напряжение это стягивалось в низ живота, расходясь волнами между ног. С растущим бесстыдством она хотела, чтобы его руки коснулись ее именно там.

Она знала, что это называется плотским вожделением, а иногда даже похотью, что это запретно. Но как же это было прекрасно — желать! Она опустилась на колени, повинуясь властному движению, и прижалась губами ко рту Хантера, наивно имитируя единственный поцелуй, который был ей знаком, — его поцелуй. Она вся горела, наслаждаясь ощущением прохладной голой кожи его груди, она гладила ее в бессознательной благодарности за освежающее прикосновение, в своей невинности не придавая значения тому, что то и дело прикасается к соскам. Ей было довольно того, что ее ласка не вызывает у него протеста.

Что она делала с ним! Впервые в жизни Хантер не жаждал утолить страсть. Наоборот, он хотел, чтобы это продолжалось, чтобы его возбуждение достигало вершин, которые до сих пор не были ему знакомы.

Порыв ветра пронесся по поляне. Лошадь негромко заржала под деревьями. Ни один из них не слышал и не видел ничего вокруг.

Сладостное безумие охватило Сэйбл. Что-то вело ее незримой рукой, и разум не был нужен на этой дороге. Его ладони были на ее теле, казалось, сразу везде: на груди, на бедрах, между колен. Рот не принадлежал больше ей, он был его, и она не мешала ему странствовать где придется. Язык касался зубов, трогал внутреннюю поверхность губ, вызывая странную щекотку, почему-то отдающуюся между ног. Она почувствовала, что подол юбки ползет вверх по ноге. Холодный воздух коснулся колена, потом бедра… Она содрогнулась от сладкого сознания собственного безрассудства.

«Когда все кончится, она возненавидит тебя».

Хантер опомнился. Он почти потерял голову и теперь вернулся к действительности стремительно и болезненно. Кто говорил с ним? Совесть? Рассудок?

— Ты целуешь своего мужа так же, как и меня? — спросил он громко, не давая себе времени передумать. Лучше бы ему умереть, чем так обижать ее!

— Кого? — переспросила Сэйбл, отстраняясь, но не торопясь открыть глаза.

— Я говорю о твоем муже, отце Маленького Ястреба. Помнишь его? Мне вдруг стало интересно, как ты ведешь себя с ним.

Сэйбл показалось, что в прекрасную страну, где она пребывала, протянулась грубая рука и выдернула ее одним бесцеремонным рывком. Она открыла глаза, по-совиному мигая, ненадолго полностью потерявшая ощущение реальности. Потом пришло понимание.

— Негодяй! — крикнула она, отбросив руки Хантера и судорожно одергивая юбку.

«Ну же, сделай ей еще больнее! Нанеси ей такую обиду, чтобы она никогда больше не уступала тебе!»

— Если я негодяй, то ты маленькая сучка, которая явно не впервые наставляет мужу рога, — парировал Хантер.

Рука Сэйбл сама собой поднялась для пощечины, но она сделала медленный глубокий вдох и заставила себя опустить ее. Как же можно после всей этой нежности и страсти вдруг так унизить ее? Он ведет себя так, словно перед ним шлюха из борделя!

— Мне ничего не оставалось… — начала она, едва в силах шевелить губами.

— …как подчиниться? Я это уже слышал. — Хантер придвинулся к самому ее лицу, не обращая внимания на боль в боку. Он отдал бы все, чтобы поцелуями стереть слезы с ее глаз, но вместо этого добавил насмешливо:

— Можешь продолжать в том же духе и валить всю вину на меня, но мы оба понимаем, что к чему. Когда ты снова окажешься в постели с мужем и обхватишь его ногами, ты вспомнишь меня и насладишься вдвойне.

Он видел, что каждое слово обжигает Сэйбл, как удар бича, и с ужасом думал о том, что сам, своими руками убивает надежду на счастье. Единственное, что давало ему силы говорить, было горькое чувство правильности своего поступка.

— Да вы просто низкий, подлый развратник! И что еще хуже, вы лицемер! — крикнула Сэйбл, в ярости не заботясь о том, что может разбудить Ноя. — Вы мне противны! У вас не больше моральных устоев, чем у бродячего кота! Впредь прошу помнить, что я-то не бродячая кошка, мистер Мак-Кракен.

И она пошла прочь.

Хантер не удерживал ее.

«Держись от меня подальше, Сэйбл. Ради собственного блага держи свою ненависть наготове, как оружие».

Она сумела приоткрыть дверь, которую он захлопнул много лет назад. За этой дверью таилась худшая сторона его личности — узница, жаждущая вырваться на свободу. Сэйбл стояла сейчас, вставив в щель свою маленькую ногу и тем самым не давая двери закрыться. Она не понимала, от чего находится так близко. Неужели ей не было страшно рядом с мужчиной, который не постыдился посягнуть на чужую жену?

Он сделал все, чтобы преподать ей урок, чтобы создать между ними безопасную дистанцию. Может быть, это даст ему возможность продержаться. Ведь не может же это длиться вечно!

Сэйбл оглянулась. У нее были ненавидящие глаза, но даже и теперь он не мог оторвать от нее взгляда. Он думал о том, что это рвется наружу темная часть его души, не в силах вынести очищающего смятения, которое породила в его сердце встреча с Сэйбл.

Но ему не суждено очиститься, думал Хантер. Его прошлое слишком унизительно, чтобы такая женщина могла принять его и простить.

Если бы даже она была свободна.

Он с самого начала знал, что недостаточно хорош для нее.

Хантер окутал себя одиночеством, словно привычным, хорошо поношенным плащом.

Этот плащ был ему как раз впору.

Он позволил одиночеству укрыть его и спрятать, отделить от мира. Так он чувствовал себя в безопасности. Отчаяние парило где-то поблизости, не приближаясь, но и не отдаляясь, бормоча невнятные угрозы, дыша холодом. Надежда, ненадолго мелькнувшая вдали, исчезла бесследно.

Боже всесильный, как он рвался душой следом за надеждой… но тщетно.

Хантер повернулся на бок и уткнулся лбом в кожу седла. Он думал о Сэйбл. Он желал окунуться в ее невинность, погрузиться в нее — и очиститься.

Глава 17

«Не забывай о том, что ты — леди, образованная и хорошо воспитанная».

С каждым разом это испытанное средство работало все слабее. Сэйбл хотелось кричать во весь голос, топать ногами, биться в истерике — делать все то, о чем и помыслить не может благовоспитанная молодая особа.

Уму непостижимо, как быстро она превращается в женщину с низкими побуждениями и чувствами! Это все его вина, его одного!

Она обернулась, бросила на Хантера ненавидящий взгляд и до боли сжала кулаки. Ничего, в следующий раз, когда он протянет свои жадные руки, она его пристрелит, как бешеную собаку! Чтоб ему гореть в аду! Чтоб ему мучиться до скончания времен!

Кое-как промыв в ручье распухшие запястья, Сэйбл побрела назад к лагерю. Не заботясь о том, что ее могут услышать — в сущности, даже не замечая этого, она рыдала взахлеб. Она не знала, как болезненно отдавались в ушах Хантера звуки ее рыданий, каким раскаянием было переполнено его сердце.

Мало интересуясь тем, что делает, Сэйбл прислонилась к дереву, вытащила из волос веточки и колючки, которые смогла нащупать, и пальцами попыталась расчесать перепутавшиеся пряди. Это ей не слишком удалось, а боль, которую причинила грубая процедура, только добавила свежей закваски в обиду на весь мир. Осев на землю, Сэйбл плакала и плакала, сколько хватило слез.

Однако постепенно ситуация представилась ей в совершенно ином свете. Каждое слово Хантера было правдой. Он чувствовал к замужней женщине влечение, с которым не мог справиться. И без того он был сам себе противен, да еще она поощряла его недостойное поведение. Его злая насмешка была не столько над ней, сколько над самим собой. Но как же больно он уязвил ее! Почему? Почему было так обидно слышать от него оскорбления? Разве не достаточно она наслушалась их со дня бегства из дому? Но обида, нанесенная Хантером, была в сотни, в тысячи раз больнее.

Может быть, как-нибудь испортить свой внешний вид, чтобы стать ему противной? Сэйбл обвела взглядом рваную одежду, всю в пятнах грязи и крови, пыльные пряди волос, распухшие руки в синяках. Что же может быть хуже этого? Ей пришло в голову, что Хантер как раз и имел дело с грязными, вонючими особами, отдающимися всем мужчинам без разбора. Возможно, именно теперь она была наиболее привлекательным для него образчиком женщины.

Конечно, она могла вымыться и переодеться, могла принять неприступный вид. Но язва в душе уже существовала, разложение шло полным ходом. Этому человеку достаточно было коснуться ее — и она не могла думать ни о чем другом, кроме его поцелуев, не желала ничего, кроме его объятий. В его руках с ней происходило нечто странное, идущее вразрез с заложенными с детства правилами и понятиями. Его едва прикрытая дикость и даже жестокость, его горячая неукрощенная натура волновали ее безмерно, превращали в женщину из плоти и крови. Этот новый образ с одинаковой легкостью перечеркивал образы любящей сестры, индейской скво и избалованной дочери полковника.

Ей хотелось броситься к Хантеру и крикнуть: «Я не мать Маленькому Ястребу! Я вообще не замужем! Я свободна, понимаешь!» — но это было бы не только глупо, но и опасно. «Не доверяй никому», — сказал Сальваторе Ваккарелло, и она поклялась ему в этом. Феба была не в счет, Феба сама прошла через ад. Хантер был темной лошадкой, и о доверии не могло быть и речи.

Подобный ход мысли неминуемо должен был привести Сэйбл к воспоминаниям о ребенке. Никогда еще чувство одиночества не было таким мощным, и скоро слезы опять покатились по щекам, оставляя новые грязные дорожки рядом с уже подсохшими. Как давно она не держала малыша на руках, не прижимала его к груди в порыве нежности! Его присутствие приносило ощущение нужности, полезности и пригодности, даже если все это отдавалось сердечной болью.

— Будь ты проклят, отец! — вырвалось у Сэйбл сквозь стиснутые зубы. — Если бы не твое бездушие, мне бы не пришлось пройти через все это!

Но какой смысл в том, чтобы оглядываться назад?

Там, в Вашингтоне, навсегда осталась жизнь, которую прежняя Сэйбл считала прекрасной, но которая была бессмысленной и бесполезной. Даже думать о прошлом здесь, в диких лесах Небраски, было смешно и противно. Прежняя Сэйбл отдалялась все больше и больше и вскоре должна была стать неясным, размытым образом. Этот образ был ненужным, обременительным скарбом, брошенным на краю тропы, ведущей к новой жизни, к волнующим приключениям, к неизвестному, но полному событий будущему.

Отерев щеки, Сэйбл повернулась в сторону костра. Лейтенант все еще спал. Она пылко пожелала, чтобы он поскорее собрался с силами и отправился в свой полк. Но еще больше — чтобы он уехал один.

Потому что форт Макферсон был последним местом на земле, где она хотела бы оказаться.

— Я вполне способен ехать верхом.

— Вы сейчас слабее новорожденного щенка.

Ной выпрямился (насколько это удалось ему, чтобы не потревожить едва зажившие раны), водрузил головной убор и натянул перчатки.

— Я только выгляжу слабым, сэр, но, поверьте, я достаточно вынослив.

— Возможно, возможно, — рассеянно кивнул Хантер, думая: парень во что бы то ни стало хочет показать себя молодцом. — И все же я поеду с вами. Мы все поедем.

Не то, что эта идея улыбалась Хантеру. Во-первых, он и сам не жаждал снова оказаться в лоне цивилизации. Во-вторых, он не знал, как отреагирует Сэйбл на предложение повернуть в форт. Вчерашняя ссора была еще слишком свежа в памяти обоих.

— Сэр, я ценю вашу заботу, но прошу вас не утруждать себя.

— Не забывайте, лейтенант, что вы один остались в живых. В таких случаях всегда лучше, если ваш рассказ подтвердят.

Хантер не смотрел на Кирквуда, но знал, что на лицо Ноя набежала тень. Кто мог знать, как будет принят его рассказ об атаке краснокожих, как будут оценены его дальнейшие действия? Что, если кто-нибудь усомнится в его храбрости? В этом случае свидетельство знаменитого капитана Мак-Кракена навсегда избавит его от ярлыка труса.

Ной признал, что это разумный подход.

— Благодарю вас, сэр.

— Не за что, — усмехнулся Хантер и пошел к лошади.

Когда он поднимал с земли седло, боль полоснула правый бок с новой силой, заставив крякнуть и тут же прикусить губу. Он чувствовал, что Сэйбл приблизилась — чувствовал всей кожей.

— Мы едем в форт Макферсон, — бросил он через плечо.

— Нет! — послышалось сдавленное восклицание. Он повернулся и встретил полный ужаса взгляд. — Это невозможно!

У нее такой вид, словно она вот-вот хлопнется в обморок, думал Хантер, мрачно изучая искаженные черты своей подопечной. Перед ее теперешним испугом и в счет не шел страх выдать лейтенанту свое имя.

— Я могу понадобиться Кирквуду, поэтому мы едем, хочешь ты этого или нет, — отрезал он, рванув подпругу.

— А то, что вы можете понадобиться мне? Это не важно?

Хантер медленно повернулся. Сэйбл тотчас отвела взгляд. Он молча ждал продолжения, и ей ничего не оставалось, как собраться с духом.

— Я заплатила вам за то, чтобы вы вели меня на север, мистер Мак-Кракен. Я не могу себе позволить отклоняться от маршрута.

— Я хочу знать, что, черт возьми, такого в форте Макферсон пугает тебя чуть ли не до потери сознания, — сказал Хантер с обдуманной резкостью. — Или это очередная бессмыслица из тех, которые ты время от времени отмачиваешь?

— Нам придется сделать крюк во много миль, — не поддаваясь на провокацию, ответила Сэйбл достаточно ровно. — Наш путь лежит на север, я плачу вам за путь к северу, а все остальное как раз и есть полная бессмыслица. Кроме того, я должна поскорее забрать ребенка.

— Ага, теперь ты о нем вспомнила! — с едкой иронией заметил Хантер.

Ему показалось, что она вдруг стала выше на несколько дюймов, почти достигнув его роста и напрягшись струной.

— Вы не можете знать, что я думаю или чувствую, мистер Мак-Кракен. С самой первой минуты плена я сходила с ума от тревоги за Маленького Ястреба. Я не настолько глупа, чтобы не понять, что он находится под присмотром Быстрой Стрелы. Однако это вовсе не значит, что мой крохотный сын в безопасности, что он сыт, что ему тепло! — Она смахнула набежавшую слезу и больно ткнула пальцем в грудь Хантеру. — Вы можете думать обо мне все, что угодно, но, если в вас есть хоть немного простого человеческого сострадания, ваша первейшая обязанность — вернуть ребенка матери. Мы сейчас же едем на поиски Быстрой Стрелы!

— Поезжай, никто тебя не держит, — отрезал он злобно. — А я еду в форт.

— Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что бросите меня на произвол судьбы?

От нее исходили почти видимые волны страха. Хантер чувствовал их, но что-то темное, жестокое заставляло его продолжать эту пытку. Он отвернулся, с деланным равнодушием поправляя седельные мешки.

— Именно так я и поступлю.

— Я знала, что вам нельзя доверять! — воскликнула Сэйбл, и взгляды их встретились — сверкающие, полные нарастающей ярости. — Даже высокая цена, которую вы назначили за свое пресловутое слово, не помешала вам нарушить его!

Рука Хантера метнулась вперед, с силой вцепившись в руку Сэйбл повыше локтя. Ной покосился через плечо и благоразумно отошел подальше.

— Мое слово не оценивается в золоте! — Бешенство заставило зрачки Хантера расшириться, сделав глаза совсем черными, грозовыми.

— Да ну? — прошипела Сэйбл, вырывая руку. — Тогда верните мне немедленно тысячу долларов в золотых слитках, мистер Мак-Кракен!

Она ткнула ладонью чуть ли ему не в глаза. Исцарапанные пальцы подергивались, словно она мысленно нащупывала его горло. Хантеру было плевать на золото, но он понимал, что, вернув его сейчас, он никогда больше не увидит эту женщину, независимо от того, найдет она проводника или уйдет на север в одиночку. Он изнемогал от желания швырнуть проклятые слитки ей в лицо, знал, что она еще сильнее запрезирает его, если он этого не сделает. Но он даже не дотронулся до кармана, где лежал мешочек с золотом.

— И кому же, черт возьми, ты отдашь это золото? Другой банде пауни? Думаешь, они доставят тебя к сиу в целости и сохранности?

— Если надо, я пойду одна!

— Ты не пройдешь и мили, — хмыкнул он, постаравшись придать этому звуку издевательский оттенок.

— Очень может быть, — огрызнулась Сэйбл (она все еще не оправилась от удара, нанесенного неожиданным бездушием Хантера, и хотела ранить его в ответ), — но вас, мистер Мак-Кракен, это уже никак не будет касаться. Ваша совесть позволит вам спать спокойно.

—  — Совесть? — расхохотался он каркающим смехом. — Я думал, ты уже поняла, что у меня нет совести.

Она побледнела под его взглядом, откровенно грубым и плотоядным. Хантер открыл было рот для какой-нибудь непристойности, но вдруг захлопнул его. Он вел себя ничем не лучше Барлоу! Зачем, ради чего он так мучает ее? Неужели ошибки прошлого так его изменили, позволили пасть так низко? Сэйбл ничего не ответила на его последние слова, просто смотрела с упреком, и это лучше всяких слов давало понять, во что он превратился за несколько минут.

Еще месяц назад он даже не задумался бы над своим поступком. Мало-помалу чувство собственного достоинства возвращалось. Но оно же диктовало ему и поездку в форт Макферсон: он был в долгу перед Кирквудом и другими, чьих имен он не знал, но знал о том, что они мертвы, — и этого было достаточно. Нужно было как-то выпутываться из ситуации.

— Я отведу тебя к ребенку и твоему растреклятому муженьку, — сказал Хантер, понизив голос. — Как раз поэтому я и предлагаю тебе поехать в форт. Быстрая Стрела собирался пополнить там запасы продовольствия.

— Продовольствия у меня хватало, и все оно досталось ему. А чтобы избавить его от забот о молоке, есть коза. По-вашему, я так неопытна, мистер Мак-Кракен, что проглочу вашу ложь и не поморщусь? Такой человек, как Быстрая Стрела, прекрасно обойдется без контактов с цивилизацией. А теперь верните мне золото, — повторила она, понятия не имея, что будет делать, если Хантер выполнит ее требование.

— Это в одиночку он выживет где угодно, — возразил тот.

Подумать только, она безоговорочно верила в Криса и даже на маковое зернышко не верила в него, Хантера! Окинув место лагеря внимательным взглядом на случай, если что-то упущено, он вскочил в седло, заставив Сэйбл отступить. Он лихорадочно подыскивал какой-нибудь способ переломить ее упрямство.

— Ладно, допустим, я солгал, но пройдет не меньше недели, прежде чем мы догоним Криса. Мне не привыкать к полуголодному существованию, а вот тебе придется туго. Так что запасы пополнить придется.

— Ах вот как вы повернули! — усмехнулась Сэйбл, не обращая внимания на его руку, протянутую, чтобы помочь ей вскочить на лошадь.

И Хантер понял, что ошибается. Она могла обойтись без припасов. Ради того не известного ему, безликого и безымянного индейского воина она могла голодать, мерзнуть, идти босиком по камням и колючкам. И это было не важно, муж он ей или любовник. Главное, она готова была на все, чтобы оказаться рядом с ним. Именно поэтому она так досадовала на задержку: задержка удлиняла разлуку. Чувствуя себя одиноким и никому не нужным, Хантер пустил в ход единственное оружие, которым обладал:

— У тебя нет выбора, женщина. Ребенок с Быстрой Стрелой, и только я знаю, где именно.

Сэйбл судорожно вцепилась пальцами в мягкую кожу юбки. С каким удовольствием она выцарапала бы эти серебряные глаза! Она была полностью во власти этого человека. Ее крошка-племянник фактически был заложником в его руках. Закусив губу, она оттолкнула руку Хантера, ткнула ногу в стремя и вскочила на лошадь, намеренно позади него.

— Вы настоящий варвар, мистер Мак-Кракен, беспринципный, злобный, бесчувственный. Я ненавижу вас!

— Я так и понял.

Он щелкнул языком и направил лошадь прочь с поляны. Ной молча вскочил в седло и последовал за ним. Вид у него был смущенный.

— Ноги моей не будет внутри форта, — прошипела Сэйбл на ухо Хантеру, намереваясь любой ценой сохранить инкогнито.

Он повернулся и оглядел ее через плечо взглядом, лишенным даже искры тепла. Она встретила его мужественно, высоко вскинув подбородок — старая привычка, только укрепившаяся с течением времени. Хантер отвернулся, пожав плечами с деланным безразличием.

— Поступай, как сочтешь нужным.

— Так я обычно и делаю, мистер Мак-Кракен.

Глава 18

Грохот выстрела был оглушителен, он почти разметал сновидение.

Из ствола вырвалось пламя, длинное и острое, как ярко-красный кинжал. И время замедлилось. Сверкающее лезвие проникло индейцу в грудь с бесконечной медлительностью, рассекая ее до кости. Кровь струилась потоком, вначале темная, потом красная, как лезвие, что открыло ей путь. Грохот повторился еще и еще раз, отдаваясь эхом, множась, а впереди падала, запрокидываясь, человеческая фигура — словно тряпичная кукла, испачканная в красной краске.

И кто-то тряс Сэйбл за плечи изо всех сил, до боли. Знакомый голос рокотал в ушах, сливаясь с грохотом выстрелов, эхом и криком умирающего.

Она напряглась — и проснулась.

— Я с тобой, Сэйбл, дорогая, я с тобой… — продолжался шепот. — Это всего лишь страшный сон, это пройдет…

Она бессознательно прижалась всем телом к Хантеру, уткнувшись лицом в изгиб его шеи.

— Все позади, это только сон.

— Я убила его! Я убила двух индейцев!

Хантеру приходилось быть свидетелем случаев, когда человек осознавал свой поступок много позже того, как совершил его, и слова Сэйбл его не удивили. Он сам испытывал такое слишком часто и знал, что это небезопасно для рассудка!

— Бог накажет меня, — шептала Сэйбл со слезами в голосе. — Я — убийца!

— Нет! — прикрикнул он, отстраняя ее резким толчком. — Ты всего лишь защищала свою жизнь. И не только свою, но мою и Ноя тоже. Если бы ты не сделала этого, мы все были бы мертвы. Что стало бы тогда с Маленьким Ястребом? — Она не ответила, и он грубо встряхнул ее за плечо. — Отвечай, что бы с ним стало?

Ответа он не ждал, просто пытался проникнуть сквозь завесу раскаяния, которая заглушила голос здравого смысла. Сэйбл притихла, время от времени жалобно шмыгая носом. Снова прижав ее к груди, Хантер сделал вид, что не замечает влаги на вороте рубашки.

— Вопрос стоял вот как: мы или они, — убеждал он негромко, поглаживая ее по спине и укачивая, как ребенка. — Такое порой случается в жизни.

Теперь она проснулась окончательно. Образ окровавленного индейца, медленно опрокидывающегося на спину, отступил и почти совсем растаял, но закрыть глаза все-таки было страшно: вдруг все начнется снова. Инстинктивно ища защиты от кошмара, она продолжала прижиматься к груди Хантера, чувствуя всем телом рельеф мускулов под рубашкой. Он молчал, касаясь щекой ее макушки. В кольце рук было уютно, как в гнезде. Ночь постепенно близилась к рассвету, где-то рядом слышалось размеренное дыхание спящего лейтенанта. Было еще очень темно, и, когда Сэйбл откинула голову, она не сумела различить лица Хантера. Но это было и не нужно, она знала его наизусть: резкие скулы, красивую линию губ, почти всегда искривленную насмешкой или горечью, странный серебряно-серый оттенок глаз.

Она почувствовала, что невидимое в темноте лицо склонилось к ней, приблизилось. Острая радость предвкушения буквально пронзила все тело. Она жаждала поцелуя, как глотка дурманящего напитка, способного мгновенно рассеять все страхи, снять с нее вину за две смерти сразу, доставить наслаждение и радость. Но ссора была слишком свежа в памяти, жестокие слова помнились слишком болезненно, поэтому, когда губы коснулись ее рта и слегка ущипнули припухшую от слез нижнюю губу, Сэйбл резко отодвинулась. Отстранив обнимающие руки, она потянула край одеяла вверх, укрывшись до подбородка.

— Спасибо, что разбудили. Спокойной ночи! — прошептала она, повозилась на еще не остывшем ложе из веток и повернулась к Хантеру спиной.

Поначалу ошарашенный этим неожиданным отпором, Хантер скоро сообразил, в чем дело. Все еще дуется, подумал он не без горького ехидства, разглядывая укрытую одеялом напряженную спину. Подумаешь! Разве он сказал хоть одно слово, которое не было полностью справедливым? Эта женщина — ходячая ложь! Вот и пусть смотрит свои кошмары или не спит всю ночь, чтобы не видеть снов.

Тем не менее он остался поблизости от Сэйбл, прислушиваясь к ее дыханию и втайне надеясь, что его помощь понадобится снова. Это были первые минуты близости с момента, когда они повернули к форту Макферсон. Хантер вспоминал о минувших четырех днях, как о самых долгих в своей жизни. Неужели бывает так, думал он, потирая колючий от щетины подбородок, чтобы человек был все время рядом, но ты все равно скучал по нему, словно он за тысячу миль?

Что же делать? Затеять новую ссору, просто чтобы услышать ее голос при свете дня? Но что хорошего это даст?

Если бы только можно было изменить прошлое, перечеркнуть жизнь, которую он вел до сих пор! Тогда их отношения могли бы стать совсем иными, совсем.

«Ложись спать, Хантер Мак-Кракен. Помни о том, что эта женщина — всего лишь эпизод в твоей жизни, а эпизоды рано или поздно кончаются».

Он забрался под одеяло и расслабился с тяжелым вздохом. О сне не могло быть и речи. Он потому и услышал крик Сэйбл, что давно лежал без сна. Кошмары случались не только у нее.

Ной Кирквуд сделал вид, что поправляет головной убор, при этом разглядывая пару, сидящую на лошади капитана Мак-Кракена. Женщина ехала на крупе, позади проводника, как и все предыдущие дни. Лейтенант был уверен, что у нее болит каждая мышца, но держалась она стоически. Несмотря на упорное молчание, было заметно, что она очень сердита. Делая им на привалах перевязку, она не поднимала глаз выше подбородков — не только капитана, но и его, из чего Ной сделал вывод, что на него тоже дуются. На свои синяки и ссадины она не обращала внимания, и это было искренно. Пару раз лейтенант открывал было рот, чтобы обратить на это ее внимание, но благоразумно придерживал язык. Он чувствовал, что подобная забота не будет принята благосклонно, и продолжал молча созерцать синяки на лице и шее женщины, с течением времени превратившиеся из черных в желто-зеленые.

Впрочем, он и капитан тоже являли собой непрезентабельное зрелище. В форте, наверное, будет переполох, когда они появятся у ворот, думал Ной мрачно. Хорошо хоть, у них оставалась кое-какая пища, и запас воды удавалось время от времени пополнить. В связи с этим лейтенант не раз задавался вопросом, когда их добровольная сестра милосердия ест и пьет. Ему ни разу не удавалось застать ее за этим занятием.

Местность становилась все более знакомой. По тропе тянулся длинный караван крытых фургонов, и лейтенант с трудом сдерживал желание пустить лошадь в галоп и обогнать их, остановившись прямо под стенами форта.

Макферсон был невелик, но стратегически важен. Он располагался в точке слияния рек Южный и Северный Платт. Когда-то их бороздили только пироги индейцев, выслеживающих дичь, но с тех пор, как в водах реки отразились стены форта, этому был положен конец.

Приостановившись, когда Макферсон показался на горизонте, Ной не удержался и удивленно присвистнул7. За те несколько недель, которые он провел в лесах, вокруг стало заметно оживленнее! Старый Джек Морроу, как видно, прикупил еще земель к своему ранчо, потому что его ограда теперь подходила почти к самым воротам форта. Когда-нибудь хитрая бестия выручит за эту землю впятеро, а то и вшестеро, усмехнулся Ной. Однако, несмотря на суету и мельтешение гражданских лиц, присутствие военных сказывалось тоже. И неудивительно: в форте Макферсон располагались не только кавалеристы, но и две роты волонтеров.

Для лейтенанта возвращение в полк означало лечение, приличную еду и баню. За толстыми стенами форта его ожидала также безопасность, столь же вожделенная, как и все прочее. Спать по ночам спокойно, без кошмаров, под близкое дыхание товарищей по оружию, а не под вой ветра!

Кошмары, насколько он понял, видели все трое, не он один. Даже их спутница, которую капитан Мак-Кракен называл «Фиалковые Глаза». Прошлой ночью она снова кричала во сне, разбудив его (нельзя сказать, что он был очень расстроен, вырвавшись из сна, в котором его снова и снова тыкали горящей головней). Проснувшись, он завозился намеренно громко, чтобы создать у нее чувство защищенности и тем самым рассеять ее страхи. Так и случилось: женщина вскоре успокоилась и задремала снова. Ной тогда позавидовал ей, потому что сам лежал без сна до самого рассвета… Мак-Кракен тоже, насколько он мог судить.

Что-то в ее лице тревожило лейтенанта, оно казалось ему странно знакомым. Мимика? Взгляд? Манера вскидывать голову? Или походка? В своих мешковатых обносках она двигалась так, словно была разряжена в шелк и бархат и увешана драгоценностями. Это никак не вписывалось в образ скво, даже полукровки. Впрочем, почему бы и нет? Она могла быть воспитана миссионерами или семьей белых филантропов. Во всяком случае, большую часть жизни она провела не в городе, потому что вид толпы у ворот форта полностью выбил ее из колеи.

— Здесь всегда так многолюдно, кроме сезона ливней, — пояснил он сочувственно и покачал головой, когда женщина отвернулась, втянув голову в плечи.

Сэйбл была в ужасе. Сколько же здесь народу! Это превосходило все ее опасения. Фургон за фургоном, переваливаясь, как утки, тащились по колеям глубиной в половину высоты колес. Они стягивались к воротам, где царил полнейший бедлам: утомленные быки фыркали, лошади всхрапывали и ржали, женщины перекрикивались пронзительными голосами, грудные дети плакали, не переставая. Более взрослые ребятишки, на ходу выскочив из-под тента, хватали сухое дерево или зачерпывали воду из поилок для животных и снова заскакивали в свои дома на колесах. Свист бичей, крики, понукающие животных, перебранка и визг попавшихся под ноги собак сливались в невообразимый гул, сквозь который лошадь Хантера двигалась, как корабль сквозь волны бурного моря.

Но главное — вокруг были военные. Идущие по обочине дороги, пробирающиеся между повозками, едущие верхом. Кто-то из них подталкивал плечом застрявший фургон, кто-то перешучивался с девчонкой побойчее. Имя им — легион, думала она, нервно стискивая бока Хантера. Она надеялась, что выглядит не настолько встревоженной, чтобы привлечь чье-нибудь внимание.

— Ты уверена, что не хочешь пересесть вперед? — спросил проводник, не отрывая взгляда от дороги, но слегка откидываясь назад, чтобы перекричать шум.

— Уверена.

— Предупреждаю: если не проедешь хоть полмили, свесив обе ноги на сторону, в форте ты попросту не сможешь стоять, не то что ходить.

— Какая трогательная забота! Вы забываете, что ноги моей не будет в…

— Переправа здесь, — перебил Ной, указывая на брод, к которому фургоны подтягивались один за другим.

Чтобы обогнать их бесконечную вереницу, мужчины подстегнули лошадей. Круп под Сэйбл начал так сильно подпрыгивать, что она мгновенно вылетела бы с лошади, если бы не вцепилась в куртку Хантера изо всех сил. Раз за разом взлетая в воздух и снова плюхаясь онемевшим задом, она черпала силы только в проклятиях. Она была уверена, что Хантер делает это нарочно. Обе лошади дружно ступили в ледяные воды Платта.

— Зря ты все-таки не пересела вперед, — благодушно заметил Хантер.

— Я пересяду! — простонала Сэйбл, когда холодная вода сомкнулась вокруг отшибленных бедер.

— Уже поздно.

— Ублюдок! — буркнула она.

— Что я слышу! Неужели ты ругаешься, Фиалковые Глаза?

Судя по тону, он посмеивался. Не в силах сдержаться, Сэйбл ткнула его кулаком в спину. Хантер расхохотался в ответ. Ной покосился в его сторону, но он и не подумал стереть с лица широкую улыбку. Она снова разговаривала с ним, и это было безусловно радостным событием.

Лошади вынесли седоков на отлогий берег и прибавили ходу.

— Мистер Мак-Кракен! — взмолилась Сэйбл, но тому оставалось только поспевать за лейтенантом, который то и дело пришпоривал лошадь.

Они пересекли вытоптанный участок земли и приблизились к воротам форта. Сэйбл, которая могла думать только о том, что разваливается на две половинки, сразу забыла об этих пустяках, когда на ней остановился взгляд часового. Она натянула одеяло до самых глаз, делая вид, что трясется от холода. Что, если ему знакомо ее лицо?

Форт был квадратным сооружением с бревенчатыми стенами, каждая длиной в двести пятьдесят ярдов. Сэйбл прекрасно помнила, как он выглядит изнутри: когда-то она исходила его вдоль и поперек. Для нее это был всего лишь скучный, грязный, лишенный зелени и до крайности тесный городишко. Солдатские бараки, офицерские квартиры, интендантские склады, конюшни и неизбежная кузница, небольшой рынок и — чуть на отшибе — дом коменданта форта и его семьи.

В прошлом году комендантом был Ричард Кавано.

Украдкой окидывая взглядом утоптанную площадку под стенами форта, Сэйбл вспомнила, как по звуку трубы солдаты сбегают по грубым бревенчатым ступеням и выстраиваются в безукоризненные шеренги. Кто из присутствовавших при похищении Лэйн был сейчас в форте? Чтобы замять скандал, отец оформил перевод практически на всех. Но что, если гарнизон был переформирован? Вдруг кто-то из солдат вернулся? Она не имела права допустить промах.

Часовой сделал знак: проезжай — и лошадь двинулась с места.

— Мистер Мак-Кракен, остановитесь, прошу вас!

Тот не подал виду, что слышит ее мольбу. Налетел ветер, закрутив пыль, бумажки и мелкие частицы гравия.

— Прошу тебя, Хантер!

То, что Сэйбл назвала его по имени, означало, что она в полном отчаянии, но это ничего не меняло. Женщина, одна, без спутника, подвергалась тысяче опасностей. Хантер не мог позволить ей остаться за стенами форта.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, — прошептал он, откидывая голову назад. — Будь же разумной, женщина. Оглянись вокруг!

Вокруг теснились стоящие на приколе ветхие фургоны, наспех построенные шалаши и драные брезентовые палатки. Кого тут только не было! Бородатые торговцы, разложившие свой незатейливый товар, измотанные дорогой люди, жаждущие пополнить запас продовольствия, даже рабочие-китайцы со строящейся через ущелье Платт железнодорожной ветки. Воздух наполняла густая вонь немытых тел, дешевой стряпни и отхожих мест.

Женщины были повсюду. Красивые, подчеркнуто чувственные, они бродили по этому новому Вавилону в корсетах и нижних юбках, зазывая прохожих в свое непрезентабельное жилье. Очевидно, такие понятия, как гордость и стыд, были тут не в чести. Сэйбл покосилась на Хантера и с облегчением поймала его равнодушный взгляд: бесстыжие создания не произвели на него особенного впечатления.

Чуть дальше жалкого городка белых расположились сотни индейцев. Было бы смешно и глупо надеяться, что Черный Волк находится среди них, но кто-нибудь из сиу мог отнести ему послание. Но что написать ему?

«У меня был твой сын, но теперь он Бог знает где, с шайеном-полукровкой. Путь к нему знает только мой сварливый проводник, но скажет ли он, я понятия не имею».

И Черный Волк появится, конечно, — чтобы пристукнуть ее, хоть она ему и свояченица.

Пока Сэйбл размышляла, ворота форта приблизились, зияя жадной пастью. Нужно было решаться. Там, внутри, она скорее всего будет узнана и схвачена. Значит, нужно найти в себе мужество провести ночь среди сброда, расположившегося под стенами форта. Словно нарочно для того, чтобы затруднить ей выбор, начало накрапывать. Сэйбл по опыту знала, что изморось скоро превратится в настоящий дождь. Что ж, пусть ей будет хуже! Она подхватила края одеяла и приготовилась спрыгнуть с лошади, независимо от желания Мак-Кракена.

В этот момент несколько военных сразу узнали лейтенанта Кирквуда и бросились к нему. Сэйбл как раз отпустила куртку Хантера, когда его лошадь отпрянула назад. В результате ее выбросило с крупа в ближайшую мелкую и вязкую лужу. Обернувшись, Хантер увидел ее сидящей посреди дороги с ошеломленным выражением на забрызганном грязью лице.

— Доигралась, — прокомментировал он.

Слишком расстроенная, чтобы огрызаться, Сэйбл попробовала встать. Ноги ее тотчас подогнулись, и она снова плюхнулась в лужу с омерзительным чавкающим звуком. Все то, что она при этом чувствовала, выразилось в ее уничтожающем взгляде. Вместо того чтобы броситься на помощь или хотя бы подать ей руку, свесившись с лошади, этот человек, ее проводник, обратился к одному из часовых! Потом, не оглядываясь, он направил лошадь во двор, где и спешился как ни в чем не бывало.

Сэйбл собралась с силами и снова попыталась подняться. Ноги казались ей похожими на двух бескостных змей, извивающихся во все стороны. Сознавая, что с широко расставленными ногами выглядит непристойно, она тем не менее ничего не могла с этим поделать. Ноги просто-напросто не желали ее держать.

Покачиваясь и подергиваясь, Сэйбл сквозь ресницы посмотрела на Хантера. Он ухмылялся, этот мерзавец! Улучив момент, когда он исчез в дверях ближайшего строения, она собралась с силами и заковыляла обратно к воротам.

Там ей решительно заступили дорогу два нижних чина. На ее протесты они ответили, что капитан Мак-Кракен приказал не выпускать ее.

Неожиданно оказавшись пленницей форта Макферсон, Сэйбл предпочла не привлекать к себе дальнейшего внимания и отошла в сторонку, прикрываясь одеялом. Больше всего на свете она жаждала устроить Хантеру скандал, какого еще свет не видел, но так как проводника не было видно, оставалось кротко ждать его под дождем. Прохожие награждали ее презрительными взглядами. Благодарная своей потрепанной одежде, Сэйбл в то же время ненавидела ее, страдая от уязвленного самолюбия. Кроме того, ее пугало, что кое-кто приостанавливается, удивляясь тому, что индианку пропустили внутрь форта. Потупившись, Сэйбл разглядывала кончики ботинок.

«Скорее же, Хантер, увези меня отсюда!»

Полковник Мейтланд увидел в окно кабинета, что у крыльца спешивается лейтенант Кирквуд. Тот был один, и это сразу наполнило коменданта скверным предчувствием. Все же ему было любопытно поскорее узнать подробности, и Мейтланд не усидел в кабинете. Он и Кирквуд встретились на крыльце. Первым, что бросилось в глаза полковнику, был едва заживший шрам на шее офицера. Общий вид его тоже оставлял желать много лучшего.

— Судя по всему, вас встречали не хлебом-солью, — мрачно заметил полковник, увлекая Кирквуда к двери.

— Я подам рапорт по всей форме, сэр, но подробности хочу сообщить вам лично, если не возражаете.

Мейтланд резко обернулся через плечо. У крыльца сгрудились несколько женщин, их печальные взгляды не отрывались от спины лейтенанта. Жены кавалеристов из числа тех, кто выехал с Кирквудом на патрулирование. Эти узнают первыми.

— Позже, лейтенант. Сначала вам нужно вымыться и переодеться… — Полковник оборвал себя, заметив поднимающегося на крыльцо высокого, статного мужчину. — Это еще кто такой?

— Капитан Хантер Мак-Кракен. Он-то и спас мне жизнь.

Со стороны собравшихся зевак раздались удивленные восклицания. Не обращая на них внимания, Хантер пожал протянутую полковником руку. Тот ткнул пальцем в сторону Сэйбл:

— Что за женщина?

— Просто краснозадая шлюха, сэр, — бросил кто-то из собравшихся — и поспешил убраться в задний ряд под мрачным взглядом Мак-Кракена.

— Если бы не эта леди, — громко объяснил Ной (слово «леди» он подчеркнул), — мне бы не выбраться живым из той переделки.

Долгий и пристальный взгляд полковника заставил Сэйбл съежиться. Ей и раньше было не по себе, теперь же хотелось просто провалиться сквозь землю. Наконец Мейтланд отвернулся и вошел в здание, на прощание выразив желание позже увидеть лейтенанта и Мак-Кракена у себя в кабинете.

— Что ж ты стоишь под дождем? — удивился Хантер, подходя к Сэйбл и втягивая ее под ближайший деревянный навес.

— Я хочу только одного, мистер Мак-Кракен, — убраться отсюда поскорее.

— Жаль. Даже очень жаль, потому что нам придется остаться до утра.

— Почему вы так поступаете со мной? — возмутилась Сэйбл, но как-то вяло: усталость и холод успели взять свое.

— Может быть, поговорим? Расскажешь мне, что тебя здесь не устраивает.

Хантер спросил это без особенного любопытства. Он успел понять, что форт Макферсон таит для Сэйбл угрозу.

— Мне нужно поскорее забрать ребенка у Быстрой Стрелы, неужели это не понятно?

— Почему же, очень даже понятно, — ответил Хантер, отметив про себя, что она сказала не «моего ребенка» или «моего сына», как говорила всегда, а просто «ребенка».

Не замечая его изучающего взгляда, Сэйбл встревоженно озиралась. Прохожие слишком уж прислушивались к их разговору. Хантер тоже обратил на это внимание и понизил голос.

— Ты когда-нибудь слышала такое слово — долг?

Она скрипнула зубами. Как она ненавидела это слово, которое слышала всю свою жизнь! Оно было оправданием постоянного отсутствия отца, который потом засыпал их подарками, балуя сверх всякой меры и постепенно превращая в бесхребетные, ни к чему не пригодные создания. А теперь и Хантер собирался воспользоваться словом «долг», чтобы настоять на своем.

— Это намек на то, что мой долг — оставаться рядом с тобой, раз ты знаешь, где находится мой сын?

— Если хочешь, понимай это так, — ровно ответил Хантер. — Мне придется на некоторое время уйти вместе с Кирквудом. Составь список припасов вместе с Тревисом, хозяином гарнизонной лавки. — Заметив, что Сэйбл помрачнела, он добавил:

— Можешь не опасаться его, он парень безвредный. Когда покончишь с этим, иди прямиком в гостиницу. Там я снял для нас угол, который они гордо называют «номером».

В ладонь Сэйбл ткнулся холодный ключ, на который она уставилась с ошарашенным видом. Год назад в форте Макферсон не было гостиницы, но поразило ее совсем не это.

— Вы сказали, «для нас»?

— Угу.

«Ну, сейчас начнется!» — подумал Хантер.

— Мистер Мак-Кракен! — Сэйбл по-королевски выпрямилась, ткнув ключом в его сторону. — Я ни в коем случае не буду делить с вами… э-э… жилье. Это в высшей степени…

— Неприлично?

— Вот именно!

— Наше путешествие, женщина, неприлично с самого начала, и ему конца края не видно. Или номер на двоих, или ничего. Разве мы не делили до сих пор каждую поляну в лесу? Так какое имеет значение, если вокруг очередной поляны будут стены?

— Это совсем не одно и то же, и вы это прекрасно знаете.

— По-моему, женщина, ты слишком себе льстишь. — Хантер окинул ее пренебрежительным взглядом, усмехнулся, и ее пальцы до боли сжались вокруг ключа. — Думаешь, стоит двери закрыться, как я наброшусь на тебя? Да ты сейчас самое уродливое создание в юбке, с которым мне приходилось иметь дело.

— Вы, мистер Мак-Кракен, тоже невелика драгоценность, — процедила Сэйбл сквозь зубы.

Да ей и слова нельзя сказать, подумал Хантер благодушно. Раздражение, вызванное этой неистребимой щепетильностью, быстро растаяло.

— Знаю, знаю, я — неотесанный болван, и рот у меня, как сточная канава. — Он улыбнулся так заразительно, что губы Сэйбл едва не разъехались в улыбке, так что пришлось сжать их изо всех сил.

«Почему я не могу долго на него сердиться?»

— Это только малая часть ваших недостатков, но я рада, что вы признаете хотя бы эти.

— Считай это компенсацией за ночь в номере на двоих.

Нет, с ним положительно нельзя было говорить серьезно! Кончилось тем, что Сэйбл против воли улыбнулась краешками губ.

— Это бессовестно — загнать меня в угол и воспользоваться этим. Я начинаю думать, что вы — интриган, мистер Мак-Кракен.

— Наконец-то мое истинное лицо начинает вырисовываться во всей красе.

— И вам не стыдно держать меня заложницей? Нисколечко не стыдно?

Хантер медленно окинул взглядом ее жалкую, промокшую фигурку. Он знал, что за роскошная женщина скрывается под этим тряпьем.

— Ты уже знаешь, что у меня нет совести. Могу только добавить: и стыда тоже.

— Нет, это уму непостижимо… — начала Сэйбл, но тут на нее налетел торопящийся куда-то солдат.

Даже не замедлив шага, он спихнул ее с тротуара. Хантер бросился ему вслед, но Сэйбл ухватила его за рукав и удержала. Обернувшись, он увидел, что она кутается в одеяло. В узкую щелку выглядывали встревоженные глаза.

Хантер впал в нелегкое раздумье. С одной стороны, Сэйбл была в относительной безопасности: благодаря остаткам краски на ее коже и общему презрению к индейцам никто не мог заподозрить в ней белую женщину. С другой стороны, она была мишенью для всяческих оскорблений, предметом вожделения для любого пьяного солдата. Вот если бы дать ей револьвер… Но это может привести к стычке, к перестрелке — и тогда на них ополчится весь форт.

Особенно горько Хантер сетовал на то, что не знает всей правды и не подготовлен к возможным неприятностям. Но он не винил Сэйбл за недоверие. После всего того, что он успел наговорить, откровенность с ее стороны была последним, на что он мог рассчитывать.

— Я уверен — ты справишься, Фиалковые Глаза. Ты только кажешься хрупкой, а на деле не уступишь многим мужчинам.

Он заметил, что похвала вызвала легкую краску на ее бледных щеках. Оставлять ее в одиночестве ему очень не хотелось, но разговор с полковником нельзя было отложить на потом.

— Как насчет того, чтобы самой отобрать продовольствие для будущего пикника?

— Конечно! — улыбнулась она и с готовностью зашлепала по лужам — очевидно, к лавке.

Странно, подумал Хантер, нахмурившись. Сэйбл шла так уверенно, словно ходила этой дорогой не один раз.

Глава 19

Тревис Моффет!

С ума сойти. Что, если он помнит ее с прошлого года?

Сэйбл передвигала ноги усилием воли, уверенная, что Хантер смотрит вслед, но в душе у нее бушевала буря тревоги. Что с того, что она прожила в форте Макферсон всего два месяца (как раз до дня похищения Лэйн)? Что с того, что гарнизонную лавку она посещала только в те дни, когда не могла ездить верхом или умирала со скуки? Торговцы — народ памятливый.

Она помедлила, не решаясь войти внутрь, потом склонила пониже голову и решительно толкнула тяжелую дверь. В лавке было тепло, но Сэйбл только плотнее закуталась в промокшее одеяло.

Рокот голосов умолк, наступила полная тишина.

Не решаясь поднять взгляда и даже не зная, много ли в лавке народу, она проскользнула к прилавку между бочонками, ящиками, стопками одеял, пирамидами железных чайников и вешалками с готовой одеждой. Съежившись и чувствуя исходящий от себя запах сырости, она ждала, пока ее заметит кругленький полнокровный хозяин лавки. Наконец он закончил обслуживать покупательницу и повернулся к ней (как, впрочем, и каждый посетитель лавки):

— Чем могу вам помочь?

Это было потрясающе — слышать так близко знакомый голос! Сэйбл робко вскинула ресницы. Голубые глаза Тревиса Моффета, полные доброты, смотрели прямо ей в лицо. Он явно не узнавал ее, и Сэйбл немного успокоилась.

— Мистер Хантер Мак-Кракен приказал мне закупить для него припасы, — пролепетала она.

— Так Хантер здесь! — обрадовался Моффет и посмотрел на дверь, словно ожидая гостя в любую минуту. — А я-то оплакивал его смерть!

— Боюсь, не только вы считали его мертвым, сэр.

— Что ж, перейдем к делу. — Торговец улыбнулся, показав солидную брешь в зубах.

Он уже слышал разговоры об индианке, слоняющейся по форту, и теперь не без любопытства разглядывал предмет общего возмущения. Даже то немногое, что не было прикрыто мокрым одеялом, говорило о скрывающейся под обносками красоте. Это не удивило Моффета: насколько он знал Мак-Кракена, тот разбирался в женщинах.

— Мне кажется, лучше будет составить список… — прошептала Сэйбл, чувствуя, что ее изучают.

Торговец кивнул, извлек из-за уха огрызок химического карандаша, а из-под прилавка — листок бумаги. Сузив в раздумье глаза, он пожевал губами, послюнявил грифель и уставился на бумагу.

— Может быть, я сама?

— Что? — воскликнул Моффет, шевеля кустистыми бровями. — Э-э… конечно, конечно.

Так она не только полукровка, но и женщина с образованием, думал он, наблюдая за тем, как на листок ложатся строчки аккуратного почерка. И где только Хантер откопал ее? Подавляющее большинство индейцев необразованны… во всяком случае, по стандартам белых людей. Очень необычная скво. А эти ее глаза… что-то в них знакомое. Есть от чего зашевелить извилинами!

Между тем Сэйбл углубилась в составление списка, время от времени оглядываясь: вдруг на глаза попадется что-нибудь полезное. В какой-то момент она заметила группу женщин, сгрудившихся возле полок с консервированными овощами. Одетые в жесткие чепчики и блеклые платья простого фасона, они разглядывали ее с раскрытыми ртами. То одна, то другая отпускала замечание, прикрывая рот рукой. Их дешевые наряды вызвали у Сэйбл чувство острой зависти. Она не обманывалась насчет предмета их беседы. Судя по тому, как они тыкали пальцами в ее сторону, было понятно, какой ей приклеили ярлык. Не удержавшись, она метнула кумушкам уничтожающий взгляд и снова склонилась над списком.

Вот они, милосердные христианские души, мысленно возмущалась она. В этом была горькая ирония, глубоко уязвившая ее сердце: год назад она охотно примкнула бы к их кружку в подобной ситуации. Сознание этого мучило и угнетало Сэйбл.

Кончик носа зачесался. Она потерла его и смущенно уставилась на грязь на руке. Что-то очень неаппетитно пахло поблизости. Сэйбл принюхалась и с ужасом поняла, что пахнет от нее самой. Нервно подвинув список через прилавок, она отступила от Моффета подальше.

— Все, что здесь перечислено, у нас имеется, и даже разных сортов. Почему бы вам не осмотреться и не выбрать то, что больше подойдет?

— Выберите сами, сэр.

— Тревис, мы все ждем не дождемся, когда ты выпроводишь краснозадую суку! — прорычал мужской голос за спиной Сэйбл. — Иначе лично я впредь не куплю у тебя и ржавого гвоздя.

— Это будет трудновато, Карл, учитывая, что на сотню миль вокруг нет ни одной лавки, кроме моей, — отрезал Моффет, меряя неизвестного ледяным взглядом. — Или ты хочешь покупать у старого Джека Морроу, по его ломовым ценам? Нет? Я так и думал. А теперь вали отсюда и не возвращайся, пока не научишься вести себя прилично.

К великому удивлению Сэйбл, неизвестный не только не продолжил спор, но в спешке покинул лавку, бормоча себе под нос невнятные угрозы. Она невольно улыбнулась благодарной улыбкой, снова напомнив торговцу нечто не совсем забытое.

— Хантер, конечно, захочет все самое простое и крепкое.

— Думаю, мистер Моффет, вы знаете мистера Мак-Кракена лучше, чем я.

У того едва не вырвалось, что Хантера Мак-Кракена не знает никто, но он удержался от этой реплики.

— Все-таки взгляните на товары, — сказал он вместо этого.

— Хорошо, — вздохнула Сэйбл, чувствуя, что торговец будет настаивать, пока она не уступит.

— Вам бы не помешало купить новую одежду.

Услышав это, осиное гнездо возле полок с консервами зажужжало громче.

Оказавшись среди полок с товарами, Сэйбл огляделась, стараясь не упустить ничего существенного. Меньше всего ей хотелось обращаться за разъяснениями к Хантеру. Они не очень-то ладили с самого начала, а в последнее время он стал попросту невыносим. Хватит и того, что он цацкался с ней поначалу.

Тревис Моффет исчез за дверью, ведущей в складское помещение. Не обращая внимания на собравшихся в лавке, Сэйбл медленно шла и разглядывала товары. Возле стопки одеял она до тех пор снимала сверху яркие изделия индейцев, пока не наткнулась на два невзрачных и темных. Их-то она и отобрала для покупки. Один из посетителей намеренно грубо толкнул ее, проходя мимо. Сэйбл стукнулась боком о бочку с солеными огурцами, зацепившись подолом юбки за ржавый обод. Женщины захихикали, когда бочка покачнулась от рывка и часть рассола выплеснулась на ее ботинки. Сжав зубы, Сэйбл осторожно отцепила одежду от ржавой железяки, подняла ворох всякой всячины, которую успела отобрать, и водрузила на прилавок. Она не взяла ничего из посуды, решив, что это только утяжелит поклажу. Одеяла она продолжала прижимать к груди, как если бы они могли защитить ее от насмешек и презрительных взглядов.

Две женщины, единственным занятием которых до этого было глазеть на Сэйбл, демонстративно отодвинулись от нее подальше.

— Видела ли ты когда-нибудь такую грязь, Корина?

Сэйбл прекрасно расслышала реплику, но не подала виду.

— Конечно, видела, — когда чистили конюшню.

Этот перл остроумия показался таким удачным, что вся женская часть аудитории пронзительно захихикала. Как дети, подумала Сэйбл пренебрежительно. Однако она не решилась пронзить насмешниц взглядом.

— Говорят, он подобрал эту шлюху…

И женщины зашептались. Не зная, как держать себя в такой ситуации, изнемогая от неловкости, Сэйбл взялась за великолепный наряд из зеленой тафты, надетый на единственное в лавке подобие манекена.

— Ф-фу! Посмотрите-ка туда! Я собиралась купить это платье, а теперь его остается только сжечь, — заканючила одна из женщин.

Сэйбл отскочила от платья, повернулась к прилавку и оказалась лицом к лицу с тощим белобрысым парнем.

— Положи одеяла туда, где взяла! — приказал тот скрипучим голосом.

Сэйбл первый раз в жизни видела этого приказчика. Его длинное прыщавое лицо вызвало в ней отвращение, она попыталась пройти мимо, но была остановлена грубым рывком.

— Положи, я сказал! Тебе не удастся здесь ничего украсть.

— Я не ворую! — воскликнула она в негодовании, пытаясь отцепить костлявые пальцы приказчика.

— Тогда покажи мне деньги, скво, да поскорее, — прошипел тот, мертвой хваткой держась за одеяло.

— У меня нет денег. Я пришла…

— Тогда чем ты будешь расплачиваться, грязная шлюха? — завопил тот торжествующе. — Если собой, то ты не стоишь и пенни!

Он потянул за одеяло изо всех сил. Сэйбл сочла за лучшее разжать руки. Приказчик отлетел на прилавок, подняв невообразимый грохот. Когда он выбрался из кучи рассыпавшихся вещей, на лице его было куда более довольное выражение, чем можно было ожидать. Сэйбл так и стояла, прижав руку ко рту, и он нырнул вперед, обхватив ее за талию и притиснув к своей тощей груди. Жадные руки зашарили по ее телу, проникли под одеяло. Перепуганная, она начала отбиваться, и оба закружились по лавке, налетая на ящики и бочки, круша наиболее хрупкие предметы.

Никто не вмешался.

Никто не издал ни звука.

Все наслаждались зрелищем.

Наконец приказчик опрокинул Сэйбл на какой-то сундук, раздвигая ей ноги и неприятно дыша в лицо. К счастью, на стене висела целая дюжина охотничьих ножей в кожаных ножнах. Сэйбл вывернулась, схватила один из них за рукоятку, оборвав ремень, на котором он свисал с крюка. Не прекращая вырываться, она до тех пор трясла ножом, пока ножны не свалились, потом ткнула кончик под самый подбородок приказчика. Женщины заверещали. Белобрысый отпрянул вытаращив глаза.

В этот момент в дверях появилось круглое брюшко Моффета. Сообразив, как обстоят дела, он не сразу бросился к месту происшествия. Вместо этого он внимательно прислушался, стараясь не упустить ни слова.

— На этой неделе я уже прикончила двоих, — сказала Сэйбл, тяжело дыша. — Хочешь составить им компанию в аду?

Неожиданно приказчик начал громко икать. Его ошеломленный взгляд перебегал с ножа на искаженное ненавистью лицо Сэйбл.

— Ну? — процедила та и ткнула ножом, поторапливая с ответом.

— Нет, нет! То есть — нет, мадам! — пробормотал тот и вздернул руки вверх, торопливо отступив.

Сэйбл устало усмехнулась, когда он зацепился за свою же ногу и чуть было не свалился на пресловутую бочку с огурцами. Только тут Тревис Моффет поспешил на место происшествия. Присутствие духа, выказанное индианкой, произвело на него впечатление.

— Клив, мальчик мой, что ты опять натворил?

— Я думал, она в-в-ворует, — промямлил приказчик.

— Индюк ты безмозглый! Так ты мне отвадишь всех покупателей!

Сэйбл отстранила парня с дороги, заставив еще раз шарахнуться от ножа, и подняла разбросанные по полу одеяла и другие вещи, отобранные по списку.

— Прошу прощения за поведение моего приказчика, — обратился к ней Моффет.

— У меня есть замечания и насчет здешней клиентуры, — отчеканила Сэйбл, отбросив осторожность и наслаждаясь законной местью. — Честное слово, мне будет противно вспомнить живность, которая водится в вашей лавке, мистер Моффет.

Она обвела взглядом всех по очереди — белобрысого Клива и женщин, швырнула нож на прилавок и вышла с гордо поднятой головой. Никто не заметил, что по ее грязным щекам катятся частые слезы.

В то время как Сэйбл защищала остатки собственного достоинства, Хантер с удобством расположился в кресле в квартире коменданта. В руке он держал объемистый стакан со спиртным.

Полковник Мейтланд выглядел довольно молодо для занимаемой должности и своего чина. Хантер решил, что ему не больше сорока пяти. Если верить слухам, он недавно овдовел. У него был орлиный взор бывалого командира и серебряные волосы человека, успевшего многое повидать. На самом же деле, в прошлом старший интендант, он едва ли участвовал в сражениях. Хантер лениво размышлял о том, что солдаты, не знающие об этом, должны были слепо верить в храбрость своего командира из-за одного только его вида.

— Я не вижу здесь упоминания о том, как женщина оказалась в плену, — заметил Мейтланд, отодвигая оба рапорта и откидываясь в кресле.

— А какая разница? — буркнул Хантер, не поднимая глаз (он все еще чувствовал себя виноватым в том, что позволил Сэйбл ускользнуть из-под наблюдения и тем самым попасть в лапы пауни).

— Возможно, никакой, — задумчиво ответил полковник, поигрывая полупустым стаканом, — но мне бы хотелось получить представление, как далеко сиу осмеливаются удаляться от резервации.

Ной и Хантер обменялись озадаченными взглядами.

— Прошу простить меня, сэр, но речь идет о пауни, — поправил лейтенант, от которого не ускользнуло, что Мейтланд упорно меняет название племени. Больше того, ему это очень не нравилось.

— Из вашего рассказа я сделал вывод, что никаких доказательств этого не существует. — Полковник одарил Ноя тонкой улыбкой. — Вы не привезли с собой ни оружия племени пауни, ни одежды с изображением тотема — ничего.

— Ни скальпов, снятых особым образом, — добавил Хантер насмешливо, допивая виски и поднимаясь из кресла.

— Вот именно — ни скальпов.

Полковник воздел к потолку палец, словно и впрямь оставшийся в живых лейтенант должен был явиться с уликой в виде снятого скальпа. Хантеру стало противно, и он со стуком поставил стакан перед Мейтландом.

— А чей именно скальп вас больше устроил бы, а, полковник? Одного из ваших людей или одного из пауни?

— Ваше поведение переходит границы, допустимые субординацией, — сказал Мейтланд, вставая. — Советую вам следить за своей речью.

— С некоторых пор я никому не подчиняюсь, Мейтланд, и ваши угрозы — пустое сотрясение воздуха, — усмехнулся Хантер. Скрестив руки на груди и тем самым повторив позу полковника, он недолго разглядывал его, потом добавил:

— Я понимаю, к чему вы клоните. Хотите взвалить на сиу вину за устроенную резню и ответить тем же. Но почему? Насколько мне известно, они ничем не мешают жизни форта.

— В этом кабинете, Мак-Кракен, вопросы задаю я. И вам лучше отвечать на них, вместо того чтобы совать свой нос, куда не следует, — вспыхнул комендант.

— Я теперь отвечаю только перед Богом, кстати, как и все мы. Как и вы, полковник. Что касается ваших намеков: мол, мы ошиблись, приняв сиу за пауни, то я, пожалуй, отвечу. Когда человек на волосок от смерти, он прекрасно знает, кто именно занес над ним оружие.

— Хм… — буркнул Мейтланд, решив, что разумнее будет сменить тему, и повернулся к лейтенанту:

— Вы сказали, эта скво застрелила двух индейцев? Мне это кажется странным.

— Уверяю вас, сэр, она спасла нам жизнь.

— Мне нужно знать ее имя и племя, к которому она принадлежит. — Полковник подвинул к себе рапорт, обмакнул перо в чернила и пояснил, не поднимая глаз:

— Мне придется включить эти сведения в рапорт.

— Она из племени шайен, — быстро сказал Хантер, посылая Ною предостерегающий взгляд, чтобы тот ненароком не выболтал лишнего. Ему очень не хотелось упоминать о Сэйбл, но настойчивость полковника не оставляла выбора. — Я не уверен, что вы сможете даже произнести это слово правильно, не говоря уже о том, чтобы его написать.

— А вас, Мак-Кракен, никто не спрашивает.

— Ну… если перевести имя женщины на английский… Фиалковые Глаза, сэр.

Ной покосился на Хантера. На его лице было извиняющееся выражение: «Вы уж не обижайтесь, это армия, а Мейтланд — старший по званию».

— И где же вы встретили ее? — Полковник поднял на Хантера прищуренные глаза. — В Сент-Джо или Консил-Блаф?

— Не там и не там, — отрезал тот.

Это никоим образом не касалось коменданта Мейтланда. В ходе разговора вообще не была затронута тема, кем приходятся друг другу Хантер и индианка. Полковник как будто верил, что скво-полукровка — его жена, каким бы странным это ни казалось, так лучше было оставить его в этом заблуждении.

Хантер принял равнодушный вид и отошел подальше от стола, к единственному окну, за которым продолжался дождь. По стеклу текло, и он бездумно уставился на скользящие одна за другой капли.

Мейтланд отложил ручку и снова начал машинально барабанить пальцами по стакану. Судя по тому, что он слышал про Хантера Мак-Кракена, тот выдавал сведения только тогда, когда сам того хотел, и принудить его к этому еще никому не удавалось. Однако Мейтланд до сих пор не расплатился с вышестоящими за назначение комендантом в форт Макферсон и хотел выполнить свою работу как можно лучше. История с индианкой внушала смутные подозрения, и это очень не нравилось ему.

— Послушайте, Мак-Кракен, — начал он, перекатывая стакан между ладонями и не отрывая взгляда от остатков виски, — ей только потому разрешили войти в форт, что она приехала с вами двумя. Если вы откажетесь сотрудничать, могут выйти неприятности. Это понятно?

Хантер подавил вздох. Этот человек считал себя сильным мира сего!

— Теперь послушайте вы, полковник. Я устал и весь в грязи, я голоден, как волк, и раны мои едва зажили. И все-таки ваше гостеприимство мне без надобности. Моей ноги не было бы здесь, если бы долг военного, пусть даже и бывшего, не призывал меня свидетельствовать в пользу лейтенанта… — Повернувшись к Ною, Хантер вдруг заметил, что тот странно накренился вбок. — Лейтенант! Что с вами?

— Прошу прощения, сэр, — пробормотал тот, выпрямляясь.

На его лбу и верхней губе блестела обильная испарина, лицо побледнело.

— Можете быть свободны, лейтенант.

Помогая Ною подняться с кресла, Хантер не упустил случая смерить полковника осуждающим взглядом: судя по его тону, состояние подчиненного вызвало у него только раздражение, как досадная помеха в разговоре.

— Ничего, протянул до сих пор — теперь уж точно не умру.

Ной отстранил руку Хантера, но двигался очень неуверенно и у двери зашатался, схватившись за ручку. Это позволило Хантеру снова броситься ему на помощь. Очень кстати, подумал он, ничего не желая сильнее, чем убраться подальше от полковника и его вопросов. Однако Мейтланд не намерен был оставить его в покое, он вышел из-за стола и тоже подошел к двери.

— Я хочу знать, кто эта краснокожая девка. Ваша подстилка? — спросил он без обиняков.

А вот и его истинная сущность, мысленно усмехнулся Хантер. Он сталкивался в жизни с противником посерьезнее и не намерен был уступать бывшему интенданту, поэтому окинул Мейтланда холодным взглядом через плечо:

— Вот все, что я могу вам сообщить, полковник: индианка шайен наняла меня проводником. Это означает, что она находится под моем покровительством. Советую вам зарубить это себе на носу.

Хватая с вешалки шляпу, Хантер повернулся и впервые заметил испачканную желтую ленту, которую Мейтланд брезгливо держал двумя пальцами. Он не замедлил шага.

— Наш разговор не окончен, Мак-Кракен! — закричал полковник ему вслед. — Я еще не отпустил вас. Что вы себе позволяете?!

— Можете отдать меня под трибунал, — буркнул Хантер и растаял в темноте.

Глава 20

Проклятый сукин сын!

Хантер шел, сжимая кулаки, которые с удовольствием обрушил бы на физиономию коменданта Мейтланда. Этот человек по какой-то причине жаждал обвинить сиу во всех смертных грехах, и бесполезно было что-то ему доказывать. Тем не менее его совершенно не касалось, кто такая Сэйбл и откуда она явилась. Его любопытство было тем более опасным, что она явно скрывалась от кого-то. Возможно, ее преследовали, но Хантер понятия не имел, что делать и от кого ее защищать.

Придется получить от нее ответы на кое-какие вопросы, даже если их нужно будет буквально вытрясти.

Раздраженный сверх всякой меры, Хантер шагал по дощатому тротуару, разбрызгивая мелкие лужицы и грязь. Частично его защищали от дождя брезентовые тенты над дверьми, но они попадались редко, а дождь лил уже как из ведра. За ворот текло, и это не улучшало настроения.

Проклятие! Надо было сразу подтвердить, что скво — его жена. Он не сделал этого потому, что думал о ее треклятой щепетильности. Может, ее больше устроит считаться шлюхой!

Где-то неподалеку раздался сдавленный испуганный возглас. Хантер вздрогнул, ускорил шаг и встревоженно оглядел едва освещенную улочку. Кто еще мог верещать ночью, под дождем, кроме Сэйбл? Вскоре он оказался напротив здания почтового отделения, где под тентом сгрудились несколько солдат. Судя по захлебывающемуся смеху и невнятным голосам, они были в хорошем подпитии. Они развлекались тем, что передавали по кругу индианку, словно это была бутылка спиртного, грубо лапали ее, смачно целовали взасос, облизывали ей лицо. Единственной индианкой внутри стен форта была Сэйбл.

Разумеется, она отбивалась и даже пару раз заставила своих мучителей крякнуть от боли, но перевес был слишком значительным, к тому же она была измотана долгой дорогой.

Приблизившись, Хантер без долгих разговоров пустил в ход кулаки, радуясь возможности излить накопившийся гнев. Любители поразвлечься разлетелись в стороны, как тряпичные куклы. Воспользовавшись этим, Сэйбл подхватила с земли одеяло и накрылась с головой, прижавшись к бревенчатой стене.

— Это я, пойдем отсюда, — громко сказал он на шайен. Сэйбл сразу узнала его голос и бросилась к Хантеру, словно ее подстегнули.

— Чтобы духу вашего здесь не было, иначе я подам на вас рапорт, — прорычал он, обращаясь к приунывшим весельчакам.

Те не заставили просить себя дважды и вскоре исчезли за углом, волоча одного из товарищей, которому особенно не поздоровилось. Хантер потянул Сэйбл к гостинице. Он все еще не остыл и спросил зло:

— Какого черта ты не убежала? Не видела, что они пьяны и на все способны?

— Что? — возмутилась Сэйбл, сдвигая с лица мокрый и грязный край одеяла. — Я же еще и виновата?

— Надо быть совсем без мозгов, чтобы шататься ночью по улицам, привлекая внимание всех окрестных выпивох!

— Да, конечно! Как это справедливо! Я и вправду совсем без мозгов и как раз поэтому оказалась внутри форта, где полно солдатни и где индианку не считают за человека! Вы, наверное, думали, что ваше имя научит всех и каждого хорошим манерам?

Хантер сразу остыл. Действительно, в случившемся было гораздо больше его вины, чем ее. Тем не менее он решил оставить последнее слово за собой.

— А ты и не знала, что индейцев нигде не принимают с распростертыми объятиями? Где же ты провела последние десять лет, женщина?

— Не ваше дело!

Но и Сэйбл чувствовала правоту проводника. Откуда ему было знать, что ей просто не пришло в голову: на нее могут наброситься солдаты, те самые люди, которые годы и годы защищали ее! Для них она всегда была дочерью Ричарда Кавано. Именно поэтому она так гордо шла по улице и вовсе не собиралась обходить стороной пьяную компанию.

Она как раз обдумывала, какую еще резкость сказать Хантеру, когда кто-то окликнул его по имени. Он остановился, заставив ее остановиться тоже, потом отстранил с неожиданной резкостью. Что-то не так, встревожилась Сэйбл. Она почувствовала, как напрягся Хантер.

— В твоих интересах не произносить ни слова, — прошептал тот, не отрывая взгляда от приближающегося коменданта. — Иди прямо в номер и не поддавайся, если тебя попытаются остановить.

Ну и денек, подумал Хантер. Мейтланд никак не желал оставить его в покое. Он посмотрел на Сэйбл и заметил тревогу на ее лице.

— Не волнуйся, я тебя не выдам.

— Мак-Кракен! — взревел полковник. — Я являюсь комендантом этого форта, и все здесь подчиняются моим приказам! Пока я не разрешу, вы шага не ступите!

Склонив голову с видом полного послушания, Сэйбл заспешила к гостинице. Когда она пробегала мимо полковника, тот схватил ее за руку и повернул к себе. Она окаменела в ледяном испуге.

— Держите руки от нее подальше! — зарычал Хантер, приближаясь.

— Как ваше имя, мисс? — спросил Мейтланд, не обращая на него внимания.

Его тон был неожиданно мягок, полон уважения, и это перепугало Сэйбл сильнее, чем любая грубость. Хантер тоже усмотрел в этом причину для тревоги.

— Отвечайте, — настаивал полковник. Хантер вклинился между ними, отбросив руку Мейтланда и оттолкнув Сэйбл за пределы его досягаемости.

— Она не понимает по-английски.

Сэйбл ухватилась за возможность броситься прочь. Ее охватила ужасная паника: кому, как не ей, было знать, насколько велика власть коменданта форта и как дорого обходится выступить против него.

Дождь продолжал хлестать по глинистой земле, все больше превращая ее в болото. Было очень скользко, Сэйбл несколько раз поскользнулась, потеряла равновесие и едва не упала. Даже ступени гостиницы были сплошь покрыты водой. Остановившись на пороге, чтобы отряхнуть с ботинок комки глины, она добилась лишь того, что в грязи оказался весь подол юбки. Ничего не оставалось, как войти внутрь в том виде, в каком она была.

В «вестибюле», кроме клерка, били баклуши трое мужчин. При виде Сэйбл они прекратили ленивую беседу и уставились на нее во все глаза. Ссутулившись, она направилась прямо к лестнице, но ей заступил дорогу крепыш с пышными бакенбардами.

— Краснозадым хода нет, — осклабился он, а когда Сэйбл молча показала ключ, немедленно выхватил его. — Где ты это взяла?

— Пф-ф! Дураку ясно, — поддержал его приятель. — Пит вздремнул, а сучонка прокралась и стащила ключ.

После того как Мак-Кракен объявил полковнику, что она не говорит по-английски, Сэйбл оставалось изъясняться на шайен. Она не решилась на это из страха, что кто-то из присутствующих знает этот язык. Крепыш передал ключ подоспевшему клерку, а когда Сэйбл протянула руку, тот быстро его отдернул, гнусно похохатывая. Было нетрудно догадаться, что ее ждет. Сэйбл еще раз попробовала нырнуть на лестницу, хотя без ключа в этом не было смысла. Клерк позволил ей миновать его, но набросился сзади, ловко сунув руку под одеяло и ухватив за волосы.

— Ты слышала или нет: краснозадые не допускаются! — прошипел он и дернул изо всех сил.

Боль была такой, что из глаз Сэйбл брызнули слезы. Она попробовала освободиться, но не сумела. Не скрывая злобной радости, клерк поволок ее к двери. Одеяло сбилось на сторону, угрожая соскользнуть совсем и открыть на всеобщее обозрение волосы, весьма далекие цветом от волос индианок. Собравшись с силами, Сэйбл запустила ногти в руки клерку. Раздался крик боли, и она оказалась свободна. Пользуясь тем, что он разглядывает царапины, она как следует пнула клерка ногой в колено. Скучающая троица дружно захохотала.

— Ах ты грязная шлюха! — завопил клерк не столько от боли, сколько от злости на то, что глупо выглядел в глазах зрителей.

Он изо всех сил толкнул Сэйбл в открытую дверь. Она запуталась в юбке, не устояла на ступенях и плашмя свалилась в грязь. Одобрительное ржание выплеснулось на улицу, прежде чем дверь захлопнулась с громким стуком. Несколько минут Сэйбл лежала не двигаясь. Возможно, это и к лучшему, никто не полезет в грязь только затем, чтобы еще раз ее обидеть. Но ледяная вода, просачивающаяся сквозь одежду, заставила ее сесть в луже, а потом и кое-как встать. Мокрая юбка затрудняла движения, подол был покрыт сплошным слоем вязкой глины. Ладонью счистив грязь с лица, Сэйбл попробовала вытереть руку об одежду, но только сильнее выпачкала ее. Доковыляв до ближайшего закоулка, она прислонилась к стене в полной темноте, кусая губы, чтобы не заплакать в голос, как ребенок. Ноги тряслись и подкашивались. Кончилось тем, что она сползла по стене, усевшись прямо на землю, обхватила колени руками и уткнулась в них лицом. Она была мокрой насквозь и даже не чувствовала своих слез. С крыши текло, попадая прямо за шиворот. Она сидела, скорчившись, и дрожала всем телом.

Ей хотелось кричать во весь голос. Хотелось одну за другой бить об пол тарелки. Но больше всего ей хотелось вымыться горячей водой, заползти в постель под толстое одеяло и просто ждать, когда весь этот кошмар кончится.

Когда Маленький Ястреб будет в безопасности, а Лэйн воссоединиться с мужем, думала Сэйбл, сама она уйдет в монастырь, самый далекий, где-нибудь в пропеченном солнцем мексиканском захолустье. Сейчас такая идея выглядела донельзя заманчивой.

Быстрая Стрела обходил населенные районы как можно дальше, понимая, что его особа привлечет повышенное внимание. Индеец с ребенком на руках был сам по себе необычным явлением, а если добавить к этому двух лошадей, мула и козу!.. Распроклятое животное тащилось позади, временами жалобно блея. Ну как тут было не поднять на ноги всех и каждого? В довершение всего по одежде в нем сразу узнали бы шайена, тогда как вокруг простиралась территория сиу. Это были владения Черного Волка, и белые уважали его права, хотя никто из них не видел его воочию. За исключением Хантера, конечно.

Быстрая Стрела осматривал окрестности из гущи кустарника, покрывающего холмы. Маленький Ястреб удобно расположился в гнезде из одеял, было видно, как он шевелит ножками внутри своего уютного кокона. Индеец лежал на животе, держа перед глазами видавший виды бинокль. Впереди просматривалась бревенчатая хижина. Быстрая Стрела считал, что это ненадежное строение символизирует попытку Хантера вернуться к нормальной жизни. Это было нечто реальное в мире грез, где он пребывал вот уже пять лет. Однако четыре стены были для него тем же, чем клетка — для вольной птицы. Он предпочитал бродить по свету, лелея свою боль и чувство вины, словно стоило ему остановиться, и он немедленно утратил бы остатки человеческого. Столкнувшись однажды с Хантером, Черный Волк встретил в нем равного противника. Стычка почти закончилась гибелью обоих, и только находясь на грани смерти, Хантер позволил проснуться своему инстинкту самосохранения. Он вспомнил также и о жалости и вернул вождя сиу к жизни. Черный Волк не остался в долгу. Он дал Хантеру имя Бегущий Кугуар, которое сиу уважали теперь не меньше, чем имя вождя. Их тайная дружба длилась до сих пор.

Как и предполагал Быстрая Стрела, безмятежный покой обширной поляны вскоре был нарушен небольшой группой пропыленных кавалеристов, которые осторожно приблизились к хижине и спешились у двери. Двигались они четко, как на параде.

— Как по-твоему, что им здесь нужно, маленький воин? — прошептал индеец, обращаясь к ребенку, который вот уже несколько дней был его единственным собеседником.

Ответом, как обычно, было бульканье и гугуканье.

— Вот и я так подумал.

Им нужен был Хантер, это не оставляло сомнений. Офицер обратился к заросшему до самых глаз трапперу — очевидно, проводнику. Тот махнул рукой на хижину, потом на пустошь, простирающуюся до самых холмов.

— Их за милю видно, олухов, — пренебрежительно заметил Быстрая Стрела, — да и слышно тоже. Надо бы научить их сливаться с местностью. Не хочешь заняться этим?

Бульканье, гугуканье в ответ.

— Я тоже не хочу.

«Где тебя носит, Хантер Мак-Кракен? — подумал Быстрая Стрела. — Бери ноги в руки и скорее сюда!»

Повернувшись к Маленькому Ястребу, он отстранил сухую травинку, щекочущую крохотный нос, протер быстро моргающие, всегда удивленные глазенки. Интересно, что он видит, этот кроха, если в столь юном возрасте вообще видят?

Индеец не имел ничего против того, чтобы заботиться о ребенке, но его тревожил необычный наплыв кавалеристов в эти места. Если они выслеживали Черного Волка и его людей, в этом не было ничего удивительного, кроме, разве что, их усилившейся активности. Гораздо хуже, если их интересовала женщина с ребенком. Впрочем, армия могла гоняться сразу и за теми, и за другими. У нее весьма широкий круг интересов, у армии. Эта мысль заставила Быструю Стрелу криво усмехнуться.

Из осторожности он решил укрыться в скалах и затаился там, покачивая Маленького Ястреба и рассеянно поглаживая его темные волосики. Он думал о белой женщине в обличье индианки, которую Хантер называл Фиалковые Глаза.

Жива ли она? Это возможно, но не обязательно. В любом случае, кто она такая и как оказалась на индейской территории? Во всем этом есть какая-то тайна — мрачная тайна, судя по постоянному страху в глазах цвета лаванды. А вдруг женщина мертва? Что тогда делать с ребенком? Неизвестно даже, кто его отец… хотя… на ум приходит одно довольно интересное предположение…

За несколько дней, проведенных в обществе Маленького Ястреба, индеец сделал два неожиданных открытия. Во-первых: оказывается, он любит детей, хотя с готовностью уступит первому, кто выразит желание, сомнительное удовольствие менять испачканный мох. Во-вторых: материнство — это тяжелый, постоянный и неблагодарный труд. Быстрая Стрела теперь иначе смотрел на женскую долю, воспылав иным, новым уважением к женщинам, особенно к своей матери.

Быстро темнело. Индеец огляделся, сдвинув брови.

Это был канун новолуния, пятый день с момента похищения белой женщины. Если в ближайшее время ни Хантер, ни таинственная «индианка» не явятся к хижине, придется вплотную задуматься о дальнейшей судьбе Маленького Ястреба.

Дождь, как видно, не собирался уняться. Когда Хантер вел свою лошадь под уздцы к кузнице, сапоги приходилось с чавканьем выдирать из глины, а с полей шляпы струился настоящий поток. Мысли его были не слишком радостными. Правда, сразу после стычки с полковником Хантер чувствовал некоторое удовлетворение: он сумел защитить Сэйбл и то, что она скрывала. Но чем дальше, тем настойчивее маячила на горизонте необходимость выяснить правду. Он надеялся, что его подопечная в этот момент принимает горячую ванну, насчет которой он распорядился заблаговременно.

При мысли о поднимающемся над водой парке Хантера пробрала дрожь, и он втянул голову в плечи, рукой придерживая ворот куртки у горла.

Хорошо бы оказаться сейчас в лохани вместе с Сэйбл!.. Но вряд ли это было возможно. Она бы устроила такой тарарам при одном только намеке на подобное!

Хантер хмыкнул и направил все свое внимание на кузницу, к которой приближался.

Внутри глинобитного строения было совсем темно, лишь в самой глубине теплилась масляная плошка да ровно тлели угли в примитивном горне, представлявшем из себя круглый очаг, выложенный по бокам булыжником. Рядом маячила массивная человеческая фигура. Очевидно, кузнец взялся за мехи, петому что угли вдруг ярко вспыхнули. В темноте обрисовались громадные лоснящиеся мышцы плеча и руки.

— Эй, кузнец, есть работа, — окликнул Хантер, осторожно обходя горн.

— Работе завсегда рады, — послышался довольно приветливый ответ.

Кузнец ненадолго исчез в полной темноте, появившись снова с длинными щипцами, в которых была зажата подкова. Сунув ее поглубже в угли, он поворошил их, заставив снова ярко вспыхнуть.

— Стыдоба какая, скотину так-то мучить, — укорил он, оглядев усталую и наскозь мокрую лошадь, подрагивающую всем телом.

— Так уж получилось, — буркнул Хантер, снимая седло и бросая в узкий проход между стеной и лошадиным стойлом.

— Моя наука, значится, не пошла впрок.

И в лицо Хантеру впечатался здоровенный кулак. Боль в едва зажившей челюсти была ужасающей, а удар — таким сокрушительным, что Хантера пронесло по воздуху пару шагов «швырнуло на кучу слежавшегося сена. Там он и остался валяться, ошеломленно моргая и с трудом приходя в себя. Кузнец безмолвной глыбой навис над наковальней, не делая попыток продолжить избиение. Лошадь тихо заржала, словно зритель, который от души веселится, и подтолкнула хозяина мордой. Наконец Хантер нашел в себе достаточно сил, чтобы усесться. Осторожно двигая челюстью и бессознательно проверяя языком, не выбит ли зуб-другой, он помотал головой — в ушах как следует звенело.

— За что, черт возьми?

— Этот тычок тебя давно дожидается. Вспомни-ка свою матушку, святую женщину — за пять лет ни единой весточки, охальник ты эдакий!

— Откуда ты знаешь мою мать? — удивился Хантер, всматриваясь в широкогрудую фигуру, едва подсвеченную тлеющими углями. — Неужели… неужели старший сержант?

Он поднялся на подкашивающихся ногах.» Тычок «, нанесенный кузнецом, лишил его тех немногих сил, которые еще оставались. Хорошо, что он не попытался дать сдачи!

— Хе-хе! Кому ж еще быть, как не мне?

— Дугал Фрейзер! Старший сержант Дугал Фрейзер, подумать только! — Хантер отвернулся, сплюнул скопившуюся во рту кровь и заковылял к кузнецу.

Он снова сплюнул кровью. Дугал чертыхнулся.

— Эх-ма, сдуру не рассчитал силу-то. — Качая головой, он подхватил чистую тряпку и обмакнул в ведро с водой. — Ничего, один тычок еще никого не угробил. А врезать тебе надо было, чтоб дурь из головы повытряхнуть. Да-а, пустил тебе кровя, как свинье по осени.

Выжав тряпку в здоровенном кулачище, на который Хантер продолжал коситься с опаской, кузнец протянул ее с самым благодушным видом.

Хантер поскорее прижал тряпку к подбородку. Несмотря на то, что там продолжало сильно саднить, он улыбнулся, меряя взглядом внушительную фигуру своего бывшего подчиненного и ближайшего соседа родителей. Несмотря на холод, свободно проникающий в широко распахнутые двери конюшни, выше пояса Дугал был прикрыт только брезентовым фартуком и весь лоснился от пота. Волосы, которые при свете дня пламенели морковно-рыжим и потому когда-то служили противнику наилучшей мишенью, отросли ниже плеч. Хантер нашел, что, кроме длины волос и густых усов, в сержанте за пять лет мало что изменилось.

— Как поживает отец?

— Ты бы и сам распрекрасно знал, если б взял за труд писать хоть раз в год!

— Прекрати, Дугал. — Хантер отмахнулся от нравоучений и занялся лошадью, обтерев ее тряпкой, которую только что использовал в виде компресса. Не оборачиваясь, он буркнул:

— Я не могу писать им.

— По-другому сказать, не хочешь. Хоть бы словечко, разрази тебя гром! Мать с ума, сходит, ночи не спит.

Рука Хантера замерла на лошадином крупе. Острое чувство вины было едва ли слабее» тычка «, нанесенного Дугалом.

— В последнее время я для них — неподходящая компания.

— Зато самая раз подходящая для индейской девчонки.

— Откуда ты знаешь про индейскую девчонку? — насторожился Хантер.

— Да почитай весь форт знает. — Дугал повернулся к горну, извлек клещами подкову, светящуюся красным, и повертел перед глазами, проверяя на готовность для ковки. — У нас тут место новостями небогатое, особливо такими. Будет теперь бабьей болтовни до самого Рождества!

Он сунул подкову назад в угли. Пока Хантер развешивал куртку поближе к огню, он порылся в коробке на дощатом столе, достал оттуда серебряную фляжку и помахал ею с заговорщицким видом.

—» Даосская Молния «, так-то вот.

С этими словами он примостился на широком каменном барьере, опоясывающем горн, и сделал приглашающий жест Хантеру.

— Жидкий яд? — усмехнулся тот, охотно пристраиваясь рядом с кузнецом у огня.

— А теперь скажи, как-таки твои дела.

— Дерьмово.

Дугал осклабился и дал ему дружеского тычка, от которого Хантер едва не свалился на угли. Чудом удержав равновесие, он принял фляжку и сделал хороший глоток. Ему показалось, что в горло полился расплавленный свинец. Он успел забыть, как действует этот вид спиртного на пустой желудок.

— Так, значится, ты связался с индианкой… Не думал я дожить до такого дня.

— Все даже хуже: она просто мне платит за работу.

— Неважнецкие у тебя дела, паря, — заметил Дугал, приглаживая густые усы — очевидно, предмет его гордости.

— И просвета пока не видно, — согласился Хантер со вздохом.

Он долго смотрел на монограмму, выгравированную на боку фляжки, потом снова отпил из нее, по привычке отерев рот тыльной стороной ладони. В это время Дугал внимательно его рассматривал. В последний раз он видел его выходящим на подкашивающихся ногах из ворот тюрьмы. Похоже, прямиком оттуда он направился на индейскую территорию, где и затерялся на пять лет.

« Зря ты так изводишь себя, паря, — хотел сказать бывший сержант. — Я видывал и похлеще, чем то, что выпало на твою долю. И я знаю, что те, кто прошел через ад, рано или поздно должны воротиться к нормальной жизни. На воине как на войне, паря, и виноватых тут нет (точно так же, как виноват каждый из нас). Ты прав, командир отвечает за боевой дух солдат, за их храбрость на поле боя. Только он не в ответе за того, кто чересчур слаб, чтобы встать из грязи, куда его макнули, и жить дальше «.

Но он промолчал.

Наконец Хантер заметил, что является предметом пристального внимания, и это ему не понравилось. Взгляд Дугала буравил его, как невидимый вертел. Он решил отвлечь кузнеца и широким, жестом обвел помещение:

— Что же ты не расскажешь, Дугал, как оказался здесь? Наверное, за пять лет многое успело случиться?

— Да вот, живу, хлеб жую. Сам же на него и зарабатываю — ежели, скажем, ты не заметил.

Дугал отстранил протянутую фляжку, да и Хантера заодно, и взялся за щипцы. Вскоре от подковы, уложенной на наковальню, полетели фонтанчики искр, похожих на крохотные звезды. Он задал хороший темп, в то время как Хантер зачарованно наблюдал за процессом с безопасного расстояния.

Наконец Дугал опустил подкову в ведро с водой. Раздалось шипение, от воды поднялось облако пара.

— Дело было так, — вдруг сказал он. — Как объявился тут парнишка один — Черный Волк, слыхал? — народ военный все патрулирует, а ковать, значится, некому. Под боком железная дорога строится, опять же оси вагонные… Ну я и вызвался в кузню-то… — Дугал глянул исподлобья и добавил:

— В штатском, значится, качестве.

— А как тебе комендант Мейтланд?

— Больно крутенек, — невесело усмехнулся кузнец, достал из ведра выкованную подкову, посмотрел на нее с неожиданным отвращением, потом отбросил ее в сторону вместе со щипцами, тем самым закругляясь с работой на этот день. — Он, Мейтланд-то, жену потерял, когда краснокожие ребятишки налетели на поезд, что в Лереми шел. Теперь, значится, кровной мести желает. Ты свою девчонку далеко от себя не отпускай.

— Жена Мейтланда была убита? — уточнил Хантер, пытаясь связать с этим событием странный интерес полковника к Сэйбл. — Он же не думает, что вернет ее, если сотрет племя сиу с лица земли?

— Чужая душа — потемки, паря. Кое-кто разок в жизни поскользнется, так до смерти и не оклемается. — Дугал многозначительно посмотрел на собеседника, надеясь, что тот правильно поймет намек.

Хантер и вправду понял, пронзив кузнеца мрачным взглядом. Хмыкнув, тот поднял фляжку, запрокинул ее повыше и почти ополовинил в несколько глотков. Потом начал озираться, словно не был уверен, что они одни в кузнице. Хантер приготовился услышать интересные новости.

— Слыхал я, он охотится за дитем одного индейца… слышь, из тех, кто промышляет с Черным Волком.

— Что?! — вырвалось у Хантера, и он вскочил с каменной стенки. — Проклятие! Черт бы его побрал! Какого дьявола ему нужно от ребенка?

— Э, э, паря, шотландцу так чертыхаться не к лицу! — возмутился Дугал. — Что это на тебя наехало? Ты мне вот что скажи, Хантер Далмахоу Мак-Кракен… — Тот передернулся, услышав свое второе имя. — Скажи, откуда мне знать, на кой ляд все это Мейтланду? Это ж не он мне нашептал на ушко про дитенка-то. Солдаты болтают спьяну, а я, значится, мотаю на ус.

Хантер начал шагать взад-вперед по свободному пятачку посреди кузницы. Лошади ответили на его метания беспокойным ржанием, затопали копытами.

— Да угомонись ты, паря! — не выдержал Дугал, когда ему начало казаться, что в земляном полу вырисовывается борозда.

— Вот что. — Круто развернувшись, Хантер ткнул пальцем в свежий шрам на щеке. — Это мне нарисовали пауни, а Мейтланд хочет все свалить на сиу. Он предложил, мягко выражаясь, чтобы я изменил свой рапорт.

— А как же! Кровную месть всегда прикрывает здоровенная куча бумажек — рапортов всяких и прочего. Уж больно вы, начальство, их любите, — ехидно заметил бывший сержант.

Невесело рассмеявшись, Хантер присел рядом с Дугалом. Ему отчаянно хотелось подробно обсудить с ним ситуацию, но даже и без того разговор был облегчением. В прежние времена сержант знал о Хантере все. Этому человеку смело можно было довериться.

— А что ты обо всем этом думаешь, Дугал?

— Хм… кое-кто болтает, что в том году краснокожие прихватили во время рейда белую девчонку.

Хантер рассеянно кивнул, потирая заросший подбородок.

— Армия ее отбила через пару-тройку месяцев. — Кузнец вдруг захихикал. — Уж так она тогда брыкалась, будто ее черти в пекло волокли.

— А что за племя ее захватило? Уж не Черный ли Волк?

Кузнец кивнул. Ухмылка на его лице исчезла, брови сошлись на переносице.

— Как там да что, сказать тебе, паря, не могу — больно тут не любят разговоров про это дело, особливо Мейтланд, — а только ходит слух, что девчонка эта вскорости разрешилась дитем… от одного, значится, индейца. Так вот, армия много чего готова сделать, чтобы дитенка этого заполучить.

— Чтобы ловить на него Черного Волка, как на наживку, — процедил Хантер, сжимая кулаки с такой силой, что побелели костяшки.

— Смотри-ка, — заметил кузнец, снимая фартук и вешая его на гвоздь, — хоть и жил ты в дикости, а мозги у тебя не проржавели. Армия вот что думает: из-за бабы, будь она белее белого, индейцу кровь в башку не кинется и драку он не затеет.

На этом он умолк и долго плескался над ведром, не обращая внимания на Хантера, который варился от нетерпения на медленном огне. Наконец дошла очередь до рубашки. Застегивая ее, Дугал подошел к гостю вплотную.

— А вот за свою плоть и кровь — очень даже кинется, — сказал он, словно и не прерывался, — особливо ежели это мальчонка.

Кровь бросилась Хантеру в голову.

« Из-за бабы индеец в драку не кинется… будь она белее белого «.

Белая женщина.

Ребенок-полукровка.

Господи Боже!

Насколько он знал Черного Волка, тот мог перевернуть небо и землю ради сына одного из своих воинов.

Армия тоже могла перевернуть небо и землю ради этого ребенка.

Ребенка Сэйбл.

Глава 21

Хантер так хватил кулаком по стене, что кузнец невольно подумал: не сломай себе пальцы, паря. Он не видел лица бывшего товарища по оружию, но слишком хорошо его знал и потому разом ухватил суть происходящего. В самой позе Хантера были упрямство и отчаяние одновременно.

— Ежели не отдать правительству то, что ему нужно, это будет вроде как предательство, паря, — произнес он негромко.

— Я могу сказать только одно, Дугал: у меня нет того, что нужно правительству.

Хантер не хотел вмешивать старого друга в свои неприятности, но и не мог солгать ему. Впоследствии помощь Дугала могла пригодиться, но пока было попросту непонятно, как действовать дальше. Подхватив куртку и шляпу, взвалив на плечо седельные мешки, Хантер поспешил к распахнутым дверям кузницы.

— Спасибо за выпивку, Дуг. Надеюсь, ты расскажешь родителям, что встретил меня?

— Сам все расскажешь; ежели совесть есть. И вот что, паря: смотри в оба! — Когда Хантер исчез в темноте, кузнец добавил значительно мягче:

— Береги себя, Хант.

А тот быстро удалялся в сторону гостиницы, широко шагая и фонтанами разбрызгивая грязную воду из-под сапог.

Он не замечал больше ни грязи, ни упорного дождя, мысленно перебирая полученные факты и объединяя их в единую картину, словно слагая мрачную мозаику.

Сэйбл не хотела, чтобы Ной знал ее настоящее имя, потому что оно было ему знакомо. При каких обстоятельствах лейтенант мог слышать его? Трудно сказать, но в любом случае Сэйбл имела отношение к армии… Возможно, была дочерью или женой военного. Вот черт! И она, конечно, уже бывала в форте Макферсон, теперь это казалось яснее ясного. Вспоминая скандал, устроенный ею по поводу перемены маршрута, Хантер наконец сообразил, чего она боялась: что ее опознает кто-то из знакомых. И это вполне могло произойти, несмотря даже на общее предубеждение против индейцев и желание каждого держаться от них подальше. Ее крашеная кожа и индейские обноски были нелепым маскарадом, разоблачение которого оставалось лишь вопросом времени.

Итак, Сэйбл была похищена, провела в плену несколько месяцев, потом была отбита армией у индейцев и возвращена домой, где родила ребенка-полукровку. Но как она ухитрилась за время пребывания в племени не научиться абсолютно ничему? Хм… И это притом, что она училась на удивление быстро. Кроме того, вряд ли муж-индеец потерпел бы ее длинный язык и постоянную потребность соблюдать чуждые ему правила приличия. В сущности, в присутствии мужа и хозяина жена обязана молчать, пока к ней не обратятся с вопросом.

Погруженный в размышления, Хантер вошел в холл гостиницы и прошел прямо к лестнице, не замечая ехидных взглядов, которыми смерила его спину троица, по-прежнему прохлаждающаяся внизу. Перед дверью номера он приостановился, прикидывая, с чего начать разговор.

Возможно, она оценит, что ради нее он оказался на грани измены интересам армии и правительства (при слове» измена» Хантера передернуло, но именно так он расценивал то, что солгал полковнику и собирался лгать впредь). Если уж на то пошло, даже лгать нельзя толково, не зная хотя бы части фактов!

Интересно, подумал Хантер, как Сэйбл отнесется к известию, что кое-кто уже подозревает в ней женщину, которая предпочла белым мужчинам индейца сиу и пытается вернуться к нему? Что, если и другие заподозрят это? Это будет похуже, чем считаться шлюхой-полукровкой, и повлечет за собой последствия посерьезнее, чем просто тычки и оскорбления.

Так или иначе, дальше откладывать разговор было опасно. Хантер снова потер подбородок (щетина неприятно заскрипела у него под пальцами) и постучал в дверь. Ответа не последовало. Тогда он взялся за ручку и осторожно нажал. Дверь оказалась не заперта. Это было слишком уж не похоже на Сэйбл. Он поспешно вошел.

Перед большим уродливым камином стояла медная лохань, наполненная водой, от которой уже не поднималось даже самого легкого пара. Оглядевшись, Хантер убедился, что Сэйбл в комнате нет. Ванну, судя по всему, она тоже не принимала. Новое дело! Бросив на кровать мешки, он выскочил в коридор и сбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки за раз.

— Где она? — без предисловий обратился он к клерку.

— Я сказал твоей шлюхе, скажу и тебе, что краснозадых мы здесь в гостиницы не пускаем, — ответил тот, не удосужившись поднять взгляда от газеты.

Хантер перегнулся через конторку, схватил его за шиворот и выволок на свет Божий, хорошенько стукнув об стену.

— Отвечай на вопрос! — рявкнул он, для полноты впечатления доставая револьвер и приставляя к виску клерка.

— Она хоте-те-тела войти, и я… ик!…ик!

Хантеру представилась картина: Сэйбл волокут в солдатские бараки. Это довело его гнев до настоящего бешенства. Он взвел курок.

— Я отобрал у нее ключ и вытолкал за дверь! — завизжал клерк, вытаращив глаза.

— Молись, чтобы с ней ничего не случилось! — Хантер отшвырнул его, белого от ужаса, и сунул револьвер в кобуру. — Если кто-нибудь за это время коснулся ее хоть пальцем, можешь заранее распрощаться со своими тупыми мозгами.

С этими словами он выбежал из гостиницы, уже не увидев, как клерк мешком осел на пол.

Едва освещенное болото улицы было пустынным. Прыгая через наиболее глубокие лужи, Хантер понесся к баракам, на ходу представляя себе картины одну другой ужаснее. То, что солдаты мирно располагались ко сну, не уменьшило его беспокойства. Возвращаясь к гостинице, Хантер заглядывал под повозки, в окна и те из дверей, которые еще не были заперты на ночь. Никаких следов Сэйбл он не обнаружил, и его опасения переросли почти в панику. Возможно, ее изнасиловали так зверски, что она не может двигаться, не может даже позвать на помощь!

Единственное окно гарнизонной лавки было темным, дверь оказалась запертой. Проклятие, что же делать дальше? Если бы в эту минуту под руку ему попался случайный прохожий, Хантер вполне мог бы выместить на нем свое отчаяние. Он уже готов был вернуться в кузницу и обратиться за помощью к Дугалу, когда из темного закоулка возле самой гостиницы донесся шорох. Обостренный слух Хантера тотчас уловил его. Круто повернувшись, он поскользнулся в вязкой глине и упал бы, если бы не ухватился за перила крыльца.

— Фиалковые Глаза? — окликнул он, осторожно ступая в кромешно темную щель между домами и щурясь, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.

Так и есть, это была она. Хантер от души выругался, опускаясь на колено перед тем, что казалось кучкой насквозь промокших тряпок. Сердце его сжалось от жалости. Дождевая вода лилась с крыши прямо на голову Сэйбл, стекая с носа и подбородка. Ее сотрясала крупная дрожь, и хотя она уже не плакала, глаза, которые она подняла на Хантера, были распухшими и красными.

«Тысяча чертей! Это все моя вина. Я приволок ее в форт, я оставил ее одну. Можно подумать, я не знал, чем это кончится!»

— Пойдем, милая, — сказал он виновато, помогая Сэйбл подняться на ноги.

— Т-т-тот человек… он отоб-брал к-ключ… — Она едва могла говорить, отчаянно стуча зубами. — Я хоте-те-тела войти…

— Я знаю, я знаю! Забудь об этом.

— Я бы об-б-бъяснила, но вы не позво-волили мне говорить по-английск-ки… — Продолжая трястись, Сэйбл обеими руками отерла лицо и подняла на Хантера щелочки распухших глаз. — П-п-почему?

— Поговорим позже, когда будем одни.

Что-то в его тоне заставило Сэйбл поежиться уже не только от промозглой сырости. Хантер подхватил ее под руку и повел ко входу в гостиницу. Какое-то время она позволяла вести себя, потом резко вырвалась.

— Мне не п-п-позволят войти!

— Ничего другого им не останется, — холодно заверил ее Хантер, подталкивая к ступеням.

Сэйбл подчинилась неизбежному с тяжелым вздохом. Одеяло так промокло, что с него текло ручьем. Стараясь, по обыкновению, укрыться до самых глаз, она забросила тяжелый, сочащийся влагой угол за спину, при этом шлепнув Хантера по лицу. Тот молча это стерпел. Он наблюдал не без восхищения, как она решительно прошла к ступеням, даже не взглянув на своих недавних обидчиков. Грязный и мокрый след протянулся через весь холл, как дорожка, постеленная для королевы оборванцев. Когда Сэйбл поднималась по лестнице, под ногами у нее громко хлюпало, но она не подала и виду, что замечает это.

— Горячую воду и еду! Всего побольше, а главное, быстрее, — бросил Хантер клерку, проходя мимо.

— Ну уж нет! — взвизгнул тот, в своем возмущении забывая страх, который чувствовал к скорому на руку постояльцу. — Подняться вы можете, но чтобы здесь кормили красноза…

— Советую прикусить язык, — приостанавливаясь, перебил Хантер со зловещим спокойствием. — Можешь считать, что я ем за двоих, если тебе от этого легче. И вот еще что: не зли меня. Это в твоих же интересах, парень.

Тот сухо сглотнул, но благоразумно прекратил пререкания и протянул на ладони тот самый ключ, из-за которого разгорелся недавний сыр-бор. Хантер, не глядя, сунул его в карман (он не забыл, что номер не заперт).

Сэйбл кротко ожидала его у двери, стоя в луже, натекшей с мокрой одежды. Когда дверь открылась, она юркнула внутрь и попробовала захлопнуть ее за собой. Хантер хладнокровно пресек эту попытку. Прислонившись к двери плечом, он с интересом следил за действиями своей подопечной.

Первым делом Сэйбл подошла к единственной в номере кровати и уставилась на нее так, словно на одеяле шевелился клубок ядовитых змей. Невозможно было не улыбнуться ее изумленному виду.

— Раздевайся! — приказал Хантер, заставив ее вздрогнуть и обернуться с широко раскрытыми глазами.

— Что, простите?

— Пока ты разденешься, принесут воду.

Объясняя, Хантер сбросил куртку и положил ее на стул, пристроив сверху шляпу. Разумеется, он не надеялся на то, что Сэйбл подчинится, а потому решил взять инициативу в свои руки. В два шага одолев разделявшее их небольшое расстояние, он без церемоний рванул за край одеяла, и оно упало на пол с противным сырым чавканьем.

— Что вы себе позволяете! — пискнула Сэйбл, когда он потянулся к пуговицам рубахи. — Прекратите сейчас же!

— Тогда раздевайся сама.

— Только после того, как вы выйдете!

Она отступала мелкими шажками, пока не налетела на высокий борт лохани. Раздавшийся стук в дверь почти заставил ее опрокинуться в остывшую воду, но это была всего лишь единственная горничная гостиницы, волочившая большой кувшин с горячей водой. Хантер подождал, пока она выльет кипяток в лохань и выйдет, потом схватился за пояс насквозь промокшей юбки Сэйбл.

— Вода остывает очень быстро, а тебе, женщина, не мешает как следует согреться. Поторапливайся!

В отчаянии она вцепилась ногтями в руки Хантера. Не столько раздосадованный, сколько позабавленный, тот отступил на пару шагов.

— Вот это кошка так кошка…

За один день, проведенный в стенах форта, Сэйбл увидела больше, чем за все время путешествия. В этом мире царствовали мужчины, женщина была слишком слаба, слишком зависима, чтобы с ними бороться. Но в этом состоял не единственный полученный ею урок. Она поняла также, что собственное достоинство можно защитить, если очень постараться.

— Уходите, мистер Мак-Кракен, — сказала она с неожиданным спокойствием и твердостью.

— Это ведь моя комната, Сэйбл, — возразил тот, порадованный таким присутствием духа. — Даю тебе десять минут. Если не уложишься в этот срок, пеняй на себя, потому что мне тоже не мешает вымыться.

— Но вы ведь не войдете, если я все еще буду в воде? — спросила Сэйбл, пытаясь воззвать к тому, что осталось в нем от джентльмена.

Хантер даже не оглянулся, захлопнув за собой дверь. Резко щелкнул замок.

Сэйбл почувствовала большое облегчение: помимо прочего, она опасалась, что он заметит границу между крашеной и некрашеной кожей. Не теряя ни секунды, она распустила волосы и освободилась от холодных объятий мокрой юбки. На полу комнаты, как до этого и в коридоре, уже скопилось несколько лужиц грязной воды, натекавших везде, где она находилась хоть пару минут.

Она была не только мокрой, но и грязной — и насколько грязной! Отмокать от подобной грязи нужно было не десять минут, а минимум полчаса. Однако пришлось потерять еще некоторое время на то, чтобы распутать шнуровку корсета, так как окоченевшие пальцы совершенно не слушались. Все это время Сэйбл косилась на дверь. Кто знал, как скоро могли истечь для Хантера обещанные десять минут? Оставшись наконец голой, она схватила заранее приготовленный кусок мыла и ступила через высокий закругленный борт лохани.

Это было потрясающе! Ноги тотчас охватило жаром, который распространился вверх, заставив ее застонать от удовольствия. Минуло много дней с тех пор, как горячая ванна была вещью обыденной. Теперь она превратилась в почти недоступную роскошь. Присев на край лохани, Сэйбл наклонила голову пониже и вскоре уже яростно ее намыливала. В воду, казалось, потекли чернила. С не меньшим энтузиазмом она повторила этот процесс.

За этим и застал ее Хантер. Бесшумно открыв дверь, он внес сразу два полных кувшина горячей воды. Сэйбл сидела спиной к нему на закругленном бортике лохани, с большой шапкой мыльной пены на голове, и с силой втирала ее в волосы. Несколько выскользнувших прядей распласталось по спине, кончиками касаясь тонкой талии. В сравнении с крашеной кожей ее рук и лица белизна тела казалась жемчужной, светящейся, и портили ее только не до конца исчезнувшие синяки. Они были и на пояснице, и повыше локтя (где имели форму пятерни), и на боках. Там, где округлые ягодицы опирались на бортик, вырисовывались следы длительной езды на лошади: припухлости, уже начинавшие менять цвет, готовились пополнить роскошную коллекцию синяков на теле Сэйбл.

Хантер примерно представлял, как болезненно это должно ощущаться, и отдал должное терпению своей подопечной, которая так ни разу и не пожаловалась. Невольно на ум ему снова пришла мысль: Сэйбл готова вынести все что угодно, чтобы оказаться рядом с неизвестным ему индейцем. Но в это никак не вписывался ее пылкий отклик на его объятия. Возможно, дело было не в самом индейском воине, а в ребенке, которым тот ее наградил. Возможно, любовь к ребенку питала необыкновенную выносливость Сэйбл.

— Ты уже пахнешь значительно лучше, чем все последнее время, — сказал он, намеренной грубостью маскируя неуместные свои мысли.

Она рухнула в воду, подняв фонтан брызг, словно кто-то попросту спихнул ее в лохань. Там она попыталась скрыться по самый подбородок, а когда это не удалось, склонила голову и завесила волосами торчащие колени.

— Что же это такое, мистер Мак-Кракен! Кто-то же вас воспитывал, хоть самую малость?

— Тебе нужно будет смывать с головы мыло. — Хантер поднял один из принесенных кувшинов, подступая с ним к лохани.

Возразить на это было нечего. Сама не веря в то, что не бьется в истерике, Сэйбл указала на пол поблизости. На долю секунды показав вытянутый палец, она тотчас снова спрятала его под воду, словно и он в этой ситуации мог скомпрометировать ее.

— Поставьте кувшин там.

— Будет исполнено, мадам, — насмешливо расшаркался Хантер. — Как ваше сиятельство пожелает, надушить воду или нет?

— Простите, — смутилась она, сообразив, что в своей щепетильности задела чужое достоинство.

Поставив кувшин, Хантер сгреб в кучу ее разбросанную по полу одежду. Оказавшийся сверху простецкий корсет он приподнял двумя пальцами, повертел и брезгливо уронил в кучу грязных обносков. Потом он выглянул в коридор и что-то крикнул, снова перепугав Сэйбл.

— Что вы собираетесь делать? Кто там?

Пропустив вопрос мимо ушей, Хантер указал вошедшей горничной на одежду, подтолкнув тряпки к выходу носком сапога.

— Сожгите все это.

— Мистер Мак-Кракен! — воскликнула Сэйбл, когда к ней вернулся дар речи. — И что же, по-вашему, я на себя надену?

— Ты могла бы не надевать ничего, так как до утра идти тебе некуда, — буркнул тот, роясь в одном из мешков. — Но я — человек щедрый. И, заметь, соблюдаю приличия.

Выудив из мешка одну из своих рубашек, он» бросил ее на кровать и встал у камина, наслаждаясь теплом.

— Вы, что же, намерены оставаться в комнате? Неужели я не имею права даже на несколько минут уединения? И это — соблюдение приличий?

— Ах да, приличия… — Хантер усмехнулся (дьявольской улыбкой, благодаря алеющему шраму и солидной щетине). — Могу я хоть спину тебе потереть?

— Ни в коем случае!

Сэйбл так сдавила в кулаке мыло, что оно выскользнуло и, описав дугу, приземлилось у ног Хантера. Тот оглядел овальный кусочек, весь в лопающихся пузырях, чувствуя сильнейшее искушение подождать, пока Сэйбл сама подберет мыло. Однако шанс был невелик, к тому же застенчивая кошечка имела коготки, и не стоило нарываться на очередной скандал. Подняв мыло, Хантер бросил его в лохань, где кусок скрылся в воде с громким плеском. С сердитым выражением лица Сэйбл начала шарить руками по дну.

Пока она вылавливала мыло, Хантер наслаждался зрелищем сполна. Она выглядела просто очаровательно! Крашенные йодом плечи виднелись над водой, на них гроздьями пузырей соскальзывала с волос белая пена. От беспорядочных движений мыльная шапка на поверхности то и дело расходилась, открывая неясные очертания грудей. Хантер размечтался о том, что раздевается и погружается в ту же лохань, давая под водой волю рукам. По опыту он мог предсказать, что Сэйбл не стала бы долго сопротивляться. Они поднялись бы из воды, оба голые, мокрые и скользкие от мыла, и прижались друг к другу, и…

Сильнейшее стеснение в паху вернуло его к действительности. Брюки натянулись впереди, став слишком тесными. Да и как иначе мог он реагировать на то, что его отделяют от Сэйбл лишь несколько галлонов воды? Он так хотел ее, что чувствовал это не только в низу живота, но и во всем теле, как чувствуют изнурительную жажду. То, что она могла ему дать, было неизмеримо больше простого физического удовлетворения. В ней были чистота, достоинство и внутренняя сила — все то, что он утратил и что всей душой желал обрести вновь. Возможно, он мог возродиться… в объятиях Сэйбл.

Это было неосторожно — желать чего бы то ни было с такой силой. Сильное желание было чревато разочарованиями, утратами, болью. Разве мало боли он уже испытал? Почему же он рисковал драгоценной свободой, шел на обман, на предательство? Разве свободу можно оценить в золоте или даже в нескольких ночах с желанной женщиной?

Хантер повернулся к камину лицом, глядя в огонь и уговаривая себя немедленно выйти из комнаты. Он говорил себе, что его подопечная — мать, что она замужем и не чает воссоединиться с мужем. Все было тщетно. Ни мужа ее, ни ребенка не было рядом, чтобы напомнить о том, как должен вести себя человек чести.

Он и сам не понимал, как заставил себя двинуться к двери.

Между тем Сэйбл поймала мыло, которое тут же выскользнуло снова. Ей удалось ухватить его, подняв фонтан брызг и совершенно залив лицо мыльной водой. Нашарив полотенце, она удивилась тому, что оно как-то уж очень под рукой. Протерла глаза — и едва не выскочила из лохани: оказывается, Хантер сидел рядом на корточках. Он вынул из ее рук полотенце, поправил упавшую на глаза мокрую прядь, выпрямился.

— Будь осторожна, Сэйбл, — сказал он глухим, невыразительным голосом, — не три кожу слишком сильно. Краска может сойти.

С этими словами он пошел к двери.

Глава 22

— О-о! — простонала Сэйбл, когда дверь за Хантером захлопнулась.

Он все понял! Да и как ему было не понять, если каждым своим словом и поступком она день за днем разрушала образ индианки, которую так самоуверенно взялась разыгрывать. Она не умела жить, как индианка, не умела разговаривать, как скво. Все, что она умела, — это демонстрировать хорошие манеры, которых, конечно же, не наберешься среди краснокожих. Не задаваясь вопросом, как давно Хантеру известна правда, она с минуты на минуту ждала стука в дверь и появления представителей власти.

Немного погодя первый шквал паники поутих. Почему она решила, что Мак-Кракен пошел поставить коменданта в известность о своем открытии? Он совсем не казался рассерженным, когда принимал полотенце… скорее сбитым с толку. Должно быть, он понял все только что, увидев ее сидящей на краю лохани, белой-пребелой, с облезшей краской на плечах. Он не мог с ходу побежать выдавать ее, и все же ей показалось разумным поторопиться, насколько возможно. Смывая мыло с волос и тела, вытираясь и облачаясь в ветхую от времени, но чистую рубашку, она ни на секунду не спускала взгляда с двери.

В мешках Хантера нашлась и расческа, которую Сэйбл схватила, как вожделенную драгоценность. Ненадолго ей пришло в голову, что она слишком свободно роется в чужих вещах, но что было делать? Она только пожала плечами. Стащив с постели одеяло, она закуталась снизу до пояса и уселась у камина, наслаждаясь теплом и стараясь распутать многочисленные колтуны в волосах.

Вскоре появился Хантер, но не с солдатами, а с подносом, на котором стояла бутылка вина, пара простых стаканов и тарелка с хлебом, сыром и холодным мясом. Рядом в гордом одиночестве красовалось яблоко — роскошь, редко видимая зимой в этих краях. Хантер вытряс его из клерка, как компенсацию за нанесенные Сэйбл оскорбления.

Приостановившись, чтобы закрыть за собой дверь, он искоса окинул взглядом фигуру у камина.

«Эта старая рубашка смотрится на ней, как женское нижнее белье!»

Невольно Хантер задал себе вопрос, как долго сможет находиться в такой интимной обстановке, прежде чем выкинет очередной фортель.

Внизу, нагружая поднос снедью, он был настроен самым решительным образом: устроить настоящий допрос, — но при виде Сэйбл, с бессознательной ленивой грацией водящей по волосам расческой, он совершенно сбился с настроя. Да и как он мог чего-то от нее требовать? Последние пять дней она выхаживала сразу двоих, почти ничего не ела, спала и того меньше, претерпела оскорбления моральные и физические, часами мокла под дождем, промерзла насквозь и, очевидно, проголодалась. Был ли хоть один вопрос настолько важен, чтобы подступать к ней за ответом сейчас?

Хантер передвинул стол поближе к камину, водрузил на него поднос и откупорил бутылку. От Сэйбл исходил явственный запах душистого мыла — запах чистоты и свежести.

Он сжал зубы, думая: пытка, изощренная пытка!

— А знаете, мистер Мак-Кракен, — вдруг сказала Сэйбл, наблюдая из-под ресниц, как он разливает вино, — я чувствую облегчение оттого, что вы знаете.

— Роль индианки не слишком тебе удавалась, — заметил тот, нарезая мясо, хлеб и сыр.

— Мне показалось, что поначалу вы поверили. Или я ошибалась?

— Моменты заблуждений случаются с каждым, мадам, — усмехнулся Хантер, — главное, чтобы они не затягивались. К тому же ты воняла тогда не лучше настоящей индианки.

— Какой вы все-таки галантный! — хмыкнула Сэйбл, приняла стакан и отпила глоток.

Вкус вина был терпкий, горьковатый. До сих пор ей приходилось пробовать только шампанское и сладкие вина, поэтому на лице ее появилась непроизвольная гримаска.

— Вижу, это вино не из твоих любимых, — усмехнулся Хантер, отпил из своего стакана и тоже опустился на дешевый ковер у камина.

Отблеск пламени освещал щеку со шрамом, тень от ресниц ложилась на нее, создавая впечатление невероятной их длины. Густейшая прядь угольно-черных волос падала на глаза Хантера, ее хотелось поправить, и Сэйбл стоило усилия не сделать этого. Он все еще был мокрым и грязным, покрытым пятидневной щетиной и меньше всего напоминал лощеных джентльменов, с которыми ей приходилось иметь дело прежде. Зато он был больше мужчина, чем кто бы то ни было, и эта врожденная, неотъемлемая мужественность обволакивала, подчиняла…

Взгляд ее своевольно путешествовал по лицу Хантера, по его красивым неярким губам, в форме которых не было ничего от женственной припухлости, от слабости и безволия. Что, если бы это загорелое лицо приблизилось, дыхание слилось с ее дыханием? Что, если бы, опрокинув ее прямо на ковер, он поцеловал ее так, как уже случалось, таким поцелуем, в котором участвуют сразу и тело, и душа?..

Это все вино, подумала Сэйбл и посмотрела на стакан обвиняющим взглядом.

Нет уж, только не в номере гостиницы!

— Это вино… Я и вправду не очень в них разбираюсь, — начала она, стараясь изменить опасный ход своих мыслей. — Я пью очень редко.

От Хантера не укрылось ее волнение и краска на щеках. Он изнывал от желания совершить что-нибудь безрассудное: например, схватить ее и отнести на постель. Ее взгляд, трепет губ и легкая дрожь в голосе были настолько красноречивы, что трудно было бы винить его за подобный поступок!

— Тогда, на улице, вы не разрешили мне разговаривать и обещали объяснить почему?

— Чтобы полковник поверил, что ты не говоришь по-английски, — сказал Хантер, взял с тарелки ломоть хлеба с мясом и сыром и начал жевать.

— И Мейтланд поверил, как вы считаете?

— Возможно, — сказал он задумчиво, продолжая есть.

— Даже если и поверил, пройдет не так уж много времени, и кто-нибудь рассеет его заблуждение. Лейтенант Кирквуд, например, или Тревис Моффет.

— Надеюсь, это случится не раньше завтрашнего утра.

— Но ведь нас сразу арестуют! — воскликнула Сэйбл, в задумчивости сделав сразу несколько глотков вина.

— Так оно обычно и бывает… А потом нас вздернут на соседних ветках, — усмехнулся Хантер, доедая бутерброд и запивая его вином.

— Как вы можете этим шутить? Да еще и жевать при этом?

— Если я не буду как следует питаться, откуда возьмутся силы на то, чтобы тебя защищать? — резонно заметил он, отряхнул крошки с руки и подмигнул Сэйбл. — Если работа щедро оплачивается, есть смысл выполнять ее со всей ответственностью.

«Деньги не особенно интересуют его», — подумала та, но кивнула. Она заметила несколько крошек, зацепившихся за щетину на подбородке Хантера, и протянула ему салфетку.

— Можно узнать, что вы собираетесь предпринять завтра утром?

— В первую очередь сбить Мейтланда со следа. Почему-то он проявляет к тебе повышенный интерес. Откуда, мол, ты взялась, и куда мы направляемся… Этими вопросами он подогрел и мой интерес. По-моему, будет разумнее объяснить мне смысл происходящего.

Сэйбл не ответила, снова и снова обводя кончиком пальца край своего стакана. Хантер поднялся подбросить дров в камин, и скоро пламя снова взвилось высоко. Его треск напоминал хлопанье мокрых простыней на сильном ветру.

Ей очень хотелось разделить непомерный вес своей тайны. Это принесло бы долгожданное облегчение, еще больше сблизило бы ее и Хантера, но он упустил шанс на откровенность, заманив ее в форт. То, что они находились сейчас в стенах Макферсона, означало, что он не всецело на ее стороне, что его лояльность по отношению к армии существует до сих пор. Она была сейчас полностью во власти Хантера, который один знал, где находится Маленький Ястреб, и откровенничать с ним было опасно вдвойне. Если скво-полукровка все же имела шансы выйти из ворот форта, то дочь Ричарда Кавано — ни единого.

Снова услышав голос Хантера (негромкий, серьезный и слегка обиженный), Сэйбл сообразила, что пауза затянулась.

— Неужели ты до сих пор не поняла, что я в полном смысле слова принял тебя под свое покровительство?

Это означало: доверься мне. Понурившись, Сэйбл отрицательно покачала головой.

— Мистер Мак-Кракен, вспомните, как вы заманили меня в форт. Для вас интересы Маленького Ястреба — всего лишь средство воздействия на меня. Как же я могу верить вам после этого?

— Дьявольщина! — Уязвленный этим справедливым упреком, Хантер решил выложить козырную карту:

— Пойми, Сэйбл, армия охотится за этим ребенком!

Он и сам не ожидал подобного эффекта: Сэйбл побледнела так, что единственной краской на щеках остался почти выцветший йод. Не дав ей прийти в себя, Хантер изложил новости, услышанные от Дугала Фрейзера.

— Полковник считает тебя той самой женщиной, похищенной краснокожими, — заключил он и умолк в ожидании ответа. Не дождавшись его, Хантер резко спросил:

— Он прав?

На лице Сэйбл сменилось одно за другим несколько выражений: страх, отчаяние, сомнение. Наконец после долгого напряженного молчания она едва заметно кивнула, заставив его шумно перевести дыхание. По крайней мере это была хоть какая-то информация. Сэйбл полуотвернулась, нижняя губа ее вздрагивала, предвещая слезы.

— Как он мог? — прошептала она. — После всего того, что мы вынесли ради сохранения тайны… Как он мог обратиться за помощью к армии? Это несправедливо, жестоко!

— Кто это «он»? — осторожно спросил Хантер.

— Отец… — ответила Сэйбл, борясь со слезами. Хантер покачал головой, с трудом веря в услышанное. Чтобы родной отец предал интересы дочери!..

— Я знала, что он ненавидит Маленького Ястреба, но никак не думала, что до такой степени. Это ведь его первый внук! — У нее вырвалось невольное рыдание, тотчас подавленное. — Надо быть настоящим Иудой, чтобы использовать дитя как приманку. А все потому, что отец ненавидит Черного Волка и хочет его смерти…

Сэйбл запнулась, услышав громкое проклятие.

— Черный Волк! Этого еще не хватало! — Хантер схватился за волосы, рискуя вырвать их с корнем. — Дерьмовое положеньице!

— Нужно убираться отсюда как можно скорее. — На, этот раз Сэйбл и думать забыла о несовершенстве лексикона проводника, ей мерещились шеренги солдат, планомерно прочесывающих территорию. — А лучше всего — прямо сейчас.

— Прямо сейчас ворота заперты на ночь. — Хантер резким движением заставил ее снова опуститься на ковер. — А если кто-то будет ломиться в них изнутри, это вызовет законный интерес полковника Мейтланда.

— Но что же делать? — воскликнула Сэйбл, тщетно стараясь вырваться. — Маленький Ястреб совсем беззащитен против всех этих военных…

— Уж не думаешь ли ты, что с тобой он будет в большей безопасности, чем с Быстрой Стрелой?

— Могу я по крайней мере знать, где они находятся?

Она была воплощенным отчаянием, но Хантер не видел смысла в ответе: сознание того, что метис и ребенок находятся в самом сердце патрулируемой территории, вряд ли послужило бы ей облегчением.

— Я не могу сказать, где они.

— Разрази тебя гром! — крикнула Сэйбл, теряя самообладание. — Ты один виноват, что мы застряли здесь! Если бы не твой пресловутый долг, ребенок уже был бы в безопасности, под защитой отца!

Она сумела несколько раз довольно чувствительно ткнуть Хантера кулачками в грудь, пока он не лишил ее такой возможности, схватив за обе руки. Но даже тогда она продолжала бесноваться, шипя и извиваясь, как кошка.

— Ты права, черт возьми! — Он сильно встряхнул ее, заставив притихнуть. — Но прав и я. Если ты попросишь выпустить тебя в такое время, то сразу окажешься у Мейтланда, и уж он разберется, кто здесь скво, а кто нет. Тебя запрут, отправят вестового за отцом — и вся история закончится плачевно. Так что будь благоразумна и не привлекай к себе лишнего внимания.

Сэйбл приподняла голову, глянув на него сквозь завесу растрепавшихся волос. Она плакала, даже не замечая этого. Зрелище было донельзя трогательное, и Хантер просто не мог не прижать ее к груди, поглаживая по голове, как ребенка. Ему пришло в голову, что с момента бегства от цивилизации Сэйбл считала Маленького Ястреба в безопасности и сознание этого поддерживало ее. Теперь же она утратила единственную точку опоры и тяжело переживала это. Как-то разом ослабев, она прислонилась лбом к его груди, и звук тихих рыданий выдавал ее беспомощность и овладевшее ею чувство поражения.

— Ну-ну, успокойся, милая, — шептал Хантер ей в волосы, так и не просохшие до конца, — успокойся, все образуется… Вот увидишь, все устроится как нельзя лучше. Я тебя вызволю отсюда… Клянусь, я сделаю это!

При этих словах она резко вскинула голову, с новой надеждой в глазах. Хантер отер углом одеяла ее мокрые щеки и глаза и был вознагражден слабой, дрожащей улыбкой.

— Может оказаться, что это не в ваших силах, мистер Мак-Кракен, так что не спешите клясться. Когда-то я тоже поклялась… э-э… себе самой, что в целости и сохранности доставлю ребенка отцу, но я недооценила упорство тех, кто в этом не заинтересован.

— Собираешься отказаться от борьбы? — усмехнулся Хантер, получил в ответ энергичный отрицательный жест и долил вина в стакан Сэйбл. — Выпей еще и поешь чего-нибудь. Или ты вообще разучилась принимать пищу за последние пять дней?

Она покорно взяла стакан, сделала глоток и впилась в ломоть хлеба с сыром. Хантер одобрительно кивнул и отвернулся, вытягивая рубашку из брюк.

— Мистер Мак-Кракен, что это вы делаете? — невнятно проговорила Сэйбл с набитым ртом.

— Раздеваюсь, — объяснил тот самым небрежным тоном. Рубашка упала на пол, за ней последовали кобура с револьвером, ботинки и носки.

— Но… мистер Мак-Кракен!..

— Мне нужно вымыться, Сэйбл, — сказал Хантер, расстегивая ремень.

Вид у нее был одновременно смущенный и негодующий — очень забавный и милый. Перед лицом нового испытания она забыла предшествующее беспокойство и смотрела на Хантера во все глаза, держа возле рта надкусанный кусок хлеба с сыром.

— В таких случаях помогает, если отвернуться, Сэйбл.

Выйдя из столбняка, она повернулась лицом к камину. Сзади послышалось шуршание очередного предмета одежды, упавшего на пол, — насколько она знала, это были брюки. Боже милостивый, за ее спиной стоял совершенно голый мужчина!

Сэйбл рванула одеяло повыше, намереваясь укрыться за ним, как она укрывалась от всего на свете, однако оно предательски соскользнуло, оголив ее ноги. Вдобавок со стороны Хантера послышался ехидный смешок, сопровождаемый плеском и булькающим звуком. По крайней мере он погрузился в воду, подумала Сэйбл с некоторым облегчением, но потом вспомнила, что в той же воде совсем недавно находилась она. Совершенно голая.

«Не думай на эту тему! Не думай о том, что та же вода касается сейчас его тела, абсолютно везде… Хватит, Сэйбл!»

Чтобы отвлечься, она расчесала волосы яростными рывками и схватила недоеденный бутерброд. Откусила сразу побольше, с трудом прожевала, набила в рот остаток. И все это время за спиной у нее находился совершенно голый мужчина.

Интересно, что он сейчас делает? Водит мочалкой по рукам и плечам? Растирает мыло в ладонях, взбивая обильную пену? Намыливает всю эту темную, густую шерсть на груди? Или мочалка уже скользит вниз по твердому, как камень, животу, спускаясь под воду — туда, где слегка расставлены его ноги?..

В этой комнате невыносимо жарко!

Сама того не замечая, она начала обмахиваться ладонью.

— Сэйбл!

— Э-э… что?

— Не хочешь потереть мне спину?

— Не имею ни малейшего желания!

— Я так и думал.

— Тогда зачем же вы спросили?

— Затем, что спину мне надо как следует отмыть. Ничего, в один прекрасный день ты согласишься сделать это.

— Ну да, конечно! Можете тешить себя подобными мечтами, мистер Мак-Кракен, — возможно, ваша спина от этого станет чище!

— Люблю получать столь мягкие отповеди. Это все равно что быть избитым меховой муфтой.

— Что-что? — Сэйбл невольно повернулась и прошептала:

— Боже мой, Боже мой…

Он был слишком высок и широк для лохани, поэтому вода, скрывавшая ее по плечи, ему едва доходила до пояса. Грудь, вся в мыльной пене, согнутые ноги и даже часть живота с дорожкой темных волос были открыты для ее обозрения. А потом Хантер приподнялся, потянувшись за кувшином, и она увидела…

Часть его тела, которую она мысленно называла не иначе как «та часть», показалась над водой. Она лежала в гнезде из волос, очень мирно, словно всегда была такой, но Сэйбл знала по опыту, что «та часть» способна удлиняться и твердеть, не давая мужчине возможности скрыть желание.

Хантер, сосредоточенно смывавший с волос мыло, вдруг заметил ее завороженный взгляд, проследил его и откровенно улыбнулся. Пусть даже «та часть» уже была скрыта водой, Сэйбл вспыхнула не только лицом, но даже шеей и плечами. Знакомое стеснение в паху заставило Хантера посмотреть вниз. Воды в лохани было не так уж много, и в возбужденном состоянии его член неминуемо показался бы над поверхностью. Пожалуй, не стоило испытывать судьбу. Однако, сползая в воду настолько, насколько это было возможно, он не удержался от того, чтобы поддразнить смущенную скромницу:

— Надеюсь, ты успела все как следует рассмотреть?

— Вы… вы просто… о-о!

Этот человек совершенно лишен чувства стыда! Взгляд Сэйбл, однако, буквально приклеился к мыльной воде в лохани, и его никак не удавалось оторвать.

— Послушай, женщина, если бы я знал, что ты будешь так есть меня глазами, то не стал бы заказывать еду!

Выпустив эту стрелу, Хантер вернулся к своим волосам. Когда поток почти остывшей воды из кувшина пролился на его голову, Сэйбл замахала руками:

— Шрам! Его нельзя мочить!

— Ничего не поделаешь, придется. Кстати, подай мне бритву и прочее.

Она несколько раз перевела взгляд с Хантера на седельные мешки и обратно, словно оценивала опасность, которая могла таиться в этой простой просьбе. Потеряв терпение, Хантер начал приподниматься в лохани (надо сказать, с готовностью).

— Ради Бога, не надо! — возопила Сэйбл. — Я уже несу, несу!

С него вполне сталось бы пройти по комнате голым! В мгновение ока нашарив в мешке бритвенные принадлежности, она бросилась с ними к лохани, забыв про одеяло. Без него она выглядела весьма соблазнительно: много раз стиранная рубашка просвечивала на фоне камина, края ее едва достигали середины очень белых, округлых бедер. Нечего и говорить, что Хантер воспользовался возможностью рассмотреть все, что можно.

— И кто же здесь поедает кого глазами? — ядовито осведомилась Сэйбл, бросая бритвенные принадлежности на пол у лохани.

Отскочив так поспешно, словно к ней тянулись жадные руки, она снова обмотала ноги одеялом, не сознавая, что это заставило рубашку сильнее натянуться на груди. Проклятие, думал Хантер, наслаждаясь этим зрелищем, как бы эта женщина ни куталась, она выглядит все более нагой! Поношенный хлопок так и льнул к коже, сквозь него заметно просвечивали более темные полукружия, в центре каждого из которых возвышалась небольшая вершинка.

Заметив, что он так и не отвел взгляда, Сэйбл отошла как можно дальше. Облизнув внезапно пересохшие губы, Хантер не дал воображению разыграться и занялся такой знакомой и обыденной вещью, как раскладывание бритвенных принадлежностей на стуле.

Между тем Сэйбл сидела перед мирно потрескивающим камином, изнемогая от жары. Отойти — означало приблизиться к Хантеру, поэтому она оставалась на месте, досадуя на испарину, все сильнее выступающую на лбу и шее.

Когда он смотрел на нее, это оставляло на теле ощущение прикосновения, особенно сильное почему-то там, куда взгляд проникнуть не мог. Она чувствовала все свое тело, каждый дюйм кожи, каждый волосок. Особенно сильным это ощущение было в самых потаенных местах: на груди, между ног… Бесполезно было изо всех сил сжимать бедра — оно не исчезало. А ведь Хантер на этот раз даже не дотронулся до нее! И очень жаль, потому что в этот момент, как никогда прежде, она жаждала его прикосновений. Это все было в высшей степени неприличным, но также восхитительным, чудесным.

Странно, но Сэйбл далеко не так ужасалась себе, как раньше… Или это было совсем не странно? Она убеждала себя, что не должна продолжать в том же духе, потому что это принесет только… Что?

«Наслаждение, — сказал чей-то вкрадчивый голос. — Неописуемое наслаждение!»

Сэйбл бросила встревоженный взгляд через плечо, уверенная, что слышала голос Хантера. Однако тот в это время бился над тем, чтобы одной рукой удерживать зеркальце, а второй брить щеку в опасной близости от шрама. Выходило, что к ней обратился голос ее души.

— Я помогу, — предложила Сэйбл, заметив муки Хантера.

Она взяла зеркальце и опустилась на колени рядом с лоханью, вода в которой остыла уже до комнатной температуры. Впрочем, Хантера это как будто не беспокоило. Он повернул зеркальце под нужным углом, улыбнулся в знак признательности и продолжил бритье. Возможно, ей скоро стало бы неловко находиться в непосредственной близости к обнаженному мужчине, но он так яростно скреб бритвой, что она испугалась за едва затянувшийся шрам.

— Осторожнее, мистер Мак-Кракен! Вы повредите шов!

— Кстати, о шве: пора его убрать. Он жутко зудит.

— Ах так? Будь по-вашему.

Подвинувшись, Сэйбл крепко взялась за подбородок Хантера, откусила узелок у самого виска, а за другой резко потянула. Волосяная нить выскользнула практически безболезненно. Не выпуская подбородка, Сэйбл подняла бритву и начала брить щеку вокруг шрама.

— Прекратите улыбаться, это мешает.

— Я не нарочно.

— И держите рот закрытым.

— Тебе нравится командовать, правда ведь?

— Иногда. А теперь не мешайте мне заниматься делом.

— Отличное бритье, — похвалил Хантер, когда его подбородок оказался наконец на свободе. — И мне нравится, когда ты командуешь.

— Да неужели? — преувеличенно удивилась Сэйбл, скрывая удовольствие. — Большинство мужчин предпочитает женщин кротких, как голубицы, которые соглашаются со всем, что бы им ни говорили. А уж если женщина попробует командовать!..

— Значит, я не такой, как большинство мужчин.

Сэйбл в этот момент поднесла бритву к его шее. Она помедлила, потом сказала:

— Я уже не раз убеждалась в этом.

— Тогда позволь спросить — лучше я или хуже?

— Однажды вы уже задавали этот вопрос.

— Я помню. Помню и то, что ты не ответила ничего конкретного.

Она подвинулась ближе, держа бритву у самого его горла и готовясь снова ухватить за подбородок. Хантер и вправду был человеком необычным. Снова и снова он отдавал себя на ее милость, невзирая на резкости, которые успел услышать. Почему бы, подумала она, хоть один раз не дать ему честный ответ?

— Вы лучше других, мистер Мак-Кракен, — сказала она негромко, мягко и была одарена открытой, незащищенной улыбкой.

Наконец с бритьем было покончено.

Близость Сэйбл не прошла для Хантера бесследно, оставалось только надеяться, что это не слишком бросается в глаза. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь хотел женщину с такой силой. Мало-помалу в нем пробуждалось чувство собственности, заставляя испытывать враждебность ко всем и всему, что могло хоть как-то покуситься на нее. Это было опасное состояние, тем более что она принадлежала другому.

Он попробовал представить Сэйбл в объятиях Черного Волка — и не сумел. Неужели она не заслуживала лучшего мужа, чем человек, для которого жена — лишь собственность, часть имущества, как лошадь или лук?

«И какого же мужа она заслуживает? — ядовито поинтересовался внутренний голос. — Уж не такого ли, как ты? Можно подумать, ты знаешь, что нужно женщине вроде нее!»

Хантер бросил вороватый взгляд из-под ресниц. Сэйбл собирала бритвенные принадлежности. Лицо ее было сосредоточенным, задумчивым. Округлости груди вольно обрисовывались под рубашкой, создавая волнующий контраст с выражением лица. Что она делала с ним! Еще немного — и он действительно высунется из воды! Хантер незаметно подвинул к опасному месту мочалку и решил впредь мыться как можно дальше от Сэйбл.

Ничего не зная про бурю, бушующую в его душе и — что еще хуже — теле, Сэйбл повернулась и провела ладонью по лицу Хантера, проверяя качество бритья.

— Сойдет, — пробормотала она про себя. Хантер накрыл ее руку своей.

— Не делайте этого, мистер Мак-Кракен! — встревожилась Сэйбл. — Мы оба знаем, что это нехорошо.

— Я день и ночь повторяю себе это, женщина, — ответил он, пытаясь свести все к шутке, — но ты совратишь и святого.

Шутка не удалась. Он был напряжен почти до боли, он жаждал — и чувствовал робкую ответную жажду. Он пытался уважать в Сэйбл чужую жену, как уважал замужних женщин всю свою жизнь, будь они женами индейцев или сенаторов. Но отпустить ее означало добровольно отказаться от всякой надежды, безоговорочно уступить ее мужу и хозяину, Черному Волку. Лучше бы она была женой любого другого индейца, даже распоследнего!

Зачем он играл с огнем, позволяя себе надеяться? Это было все равно что брать в долг все больше и больше, не имея ни малейшего желания возвращать. Это ведь было неминуемо — уступить Сэйбл тому, кто имел на нее все права.

— Ты же не любишь его, — прошептал Хантер (она вздрогнула, попыталась отстраниться, потом притихла). — Это чувствуется, вот в чем дело.

Он отпустил мочалку (которая все равно уже не могла ничего скрыть) и поднял другую руку, коснувшись мокрыми пальцами горла Сэйбл. Несколько капель воды одна за другой скользнули вниз, исчезнув во впадинке между грудями, видневшейся в расстегнутом вороте рубашки. Он чувствовал ее слабый трепет, который можно было принять за смущение, но, когда Хантер отпустил плененную ладонь, Сэйбл не отдернула ее, а позволила мягко опуститься на его прохладное плечо.

— Ты прекрасна! — вырвалось у него.

Глаза ее недоверчиво раскрылись, и это было новым чудесным открытием: то, что она не сознает своей красоты. В противном случае у него не было бы и шанса.

Пальцы его коснулись верхней пуговицы рубашки, захватили ее, готовясь расстегнуть. Их губы были так близко друг от друга, что два дыхания почти сливались. Легчайший стон сорвался с губ Сэйбл. Она хотела Хантера, даже если и не понимала этого, и поначалу он ощутил по этому поводу только чистую радость. Но когда губы соприкоснулись, когда его ладонь случайно дотронулась до одного из твердых бугорков под рубашкой, Хантер опомнился.

Что это с ним?

Сэйбл — жена Черного Волка!

— Если кто-то хочет оспорить права индейца сиу на его жену, он вызывает того на поединок, — сказал он неожиданно для себя. — Обычаи допускают это.

— Знаю. И что же? Вы хотите оспорить права Черного Волка?

— Нет.

Почему он ответил так? Ведь именно этого он хотел больше всего на свете: оспорить права Черного Волка на его жену.

Сэйбл отпрянула. Это резкое «нет» повергло ее в бездну стыда. Значит, Хантеру она нужна только на час, для развлечения?

— Тогда, я думаю, не время и не место обсуждать обычаи племени сиу! — отрезала она, вставая и направляясь к ковру у камина, как в привычный окоп.

— А по-моему, стоит их обсудить, потому что каждый раз, как мы оказываемся так близко друг от друга, случается одно и то же.

— Мистер Мак-Кракен, мы не так уж часто оказываемся… э-э… поблизости, разве что в вашем воспаленном воображении, — надменно возразила Сэйбл, подойдя вновь только для того, чтобы бросить полотенце ему в лицо.

Хантер окинул ее спину взглядом, полным раскаяния, и поскорее выбрался из остывшей воды. Кой черт его дернул разинуть рот? В конце концов Черный Волк прикончит его — и будет совершенно прав. Он угрюмо оделся в чистое и уже застегивал ремень кобуры, когда Сэйбл повернулась и спросила:

— Хотелось бы мне знать, мистер Мак-Кракен, зачем вы мучаете меня?

Этот вопрос и ее дрожащий голос возымели неожиданный эффект. Хантер бросился к Сэйбл и одним движением подхватил ее с ковра, где она сидела, как воплощение укора. Губы их с силой столкнулись, одеяло упало на пол бесформенной грудой, и вот уже его руки оказались под рубашкой, как будто сразу — везде. Комната плавно поплыла вокруг Хантера. Единственным звуком был жалобный стон Сэйбл, который он поймал губами. Ее ноги подкосились. Он подхватил ее под атласные ягодицы, приподняв настолько, чтобы коснуться своего напряжения, своей боли ее нежной плотью. Еще секунда — и ее ноги соединились бы на его пояснице… Он оттолкнул ее, тяжело дыша. Лицо его исказила уродливая, злобная гримаса, в глазах, где только что светились желание и нежность, осталась только едкая насмешка.

— Ты хочешь знать, зачем я тебя мучаю? Затем, что тебе нравится мучиться! — Хантер снова притянул Сэйбл к себе и грубо потерся между ее ног выпуклостью на брюках. — Я даже думаю, что ты поведешь себя как замужняя женщина не раньше, чем я буду лежать между этими хорошенькими ножками.

Он отдернул руку и отвернулся. Сэйбл осела на ковер, белая, как бумага.

Собрав в охапку свою грязную одежду, куртку и шляпу, Хантер вышел, громко хлопнув дверью. Он думал о том, что в этот вечер напьется до беспамятства. И не только.

Когда его шаги в коридоре стихли, Сэйбл упала на ковер ничком и прикрыла голову руками. Слез не было, осталась только боль.

Глава 23

Хантер натянуто улыбнулся блондинке, примостившейся у него на коленях. Ее корсет был уже наполовину расшнурован, нижние юбки задраны до самых бедер. Внушительная выпуклость на брюках Хантера вызывала ее живой интерес, и она то и дело принималась оглаживать и сдавливать это место, поглядывая из-под ресниц с профессиональной, хорошо отработанной жадностью. Он реагировал на эти заигрывания должным образом, но только физически. Жалкая комедия обольщения, которую предлагала ему девица, не шла ни в какое сравнение со смятением, просыпающимся в сердце при одном только взгляде на Сэйбл.

Нет плохих женщин, подумал Хантер, а есть мало выпивки. Он опрокинул в горло еще стаканчик и выругался вполголоса, когда дешевое спиртное ударило в голову. Обхватив блондинку за талию, он уткнулся лицом в ее шею. Опытные руки уже шарили в брюках, используя одну за другой все положенные в таких случаях ласки, девица нашептывала на ухо Хантеру неразборчивые мольбы поскорее подарить ей радость или что-то в этом роде. Он не имел ничего против… вот только пахло от нее очень уж крепко, словно она вылила на себя не меньше полфлакона духов.

Все же он сдвинул с белого круглого плечика лямку корсета, открывая небольшую крепкую грудь. Вместо того чтобы наслаждаться ощущением этого аппетитного круглого холмика в своей ладони, Хантер прислушивался к тому, как тело откликается на действия блондинки. Та хорошо знала свое дело, примешивая к ласкам пряную приправу возбуждающих замечаний, и не было никаких препятствий к тому, чтобы воспользоваться ее опытом и желанием доставить мужчине удовольствие.

И все-таки ничего не получалось. Вот уже целый час она пыталась раззадорить Хантера до такой степени, чтобы он согласился улечься с ней в постель. Она была привлекательна: светловолосая, кареглазая, — но лицо Сэйбл все время парило между ними, не давая забыть о той, что осталась в гостинице. Что поделаешь в такой ситуации? Последнее воспоминание, промчавшееся в нетрезвой голове Хантера, было о том, как Сэйбл смотрит на него — обиженно, непонимающе, приоткрыв губы, припухшие от его поцелуев. Он поступил тогда низко, подло!

Неожиданно для себя Хантер отстранил девицу и поднялся, застегивая брюки. Она надулась. Сознавая, что во второй раз за вечер наносит женщине незаслуженную обиду, он пожал плечами и примирительно улыбнулся:

— Ты уж прости меня, Летти, но я слишком много выпил.

— Меня зовут Нелли!

— Ах да, Нелли… Одним словом, мне лучше забиться в угол и проспаться.

Он и вправду был вдребезги пьян и знал, что очень скоро с трудом удержится на ногах. Однако его бесплодное возбуждение все длилось и длилось, и потому блондинка решила сделать еще одну попытку.

— Ты можешь проспаться у меня, дружок, раз уж я не занята. — И она игриво потянула с плеч Хантера только что надетую рубашку. — Посмотри, твой волчонок совсем не хочет спать!

Она принялась тереться о голую грудь Хантера, не уставая осыпать «его волчонка» все новыми ласками. Сквозь чересчур густой аромат ее духов пробился неизбежный запах мужских тел, которые она ласкала раньше. Хантера затошнило. «Для гарнизонной прачки ты пахнешь не слишком аппетитно…» — подумал он, решительно нахлобучив шляпу. Не потрудившись даже застегнуть рубашку, он накинул куртку и повернулся к двери.

— Ты уверен, что хочешь уйти?

Хантер приостановился и помотал головой, зная, что в постели от него не будет толку, даже если они все-таки окажутся там. Белокурая Нелли проводила его до порога и даже поднялась на цыпочки для прощального поцелуя, в знак того, что не сердится. Возможно, она все еще надеялась заставить его передумать, но Хантер только похлопал ее по заду и вложил в ладонь положенную сумму денег.

Как обычно у него бывало, на холодном воздухе опьянение резко усилилось. К дверям гостиницы Хантер приближался такими зигзагами, что заткнул бы за пояс последнего выпивоху форта. На ступеньках он помедлил, размышляя, не поискать ли еще выпивки, но решил, что на эту ночь чувства притуплены достаточно. К тому же в столь поздний час со спиртным наверняка было напряженно. Форт спал. Сэйбл, конечно, спала тоже.

«Ничтожество!» — обругал он себя.

Жалкий трус.

Из-за его бесхребетности три человека сегодня провели безрадостный вечер. Во-первых, он сам, потому что настолько увлекся замужней женщиной, что с любой другой был ни на что не пригоден. Во-вторых, Сэйбл, на которой он отыгрался за собственную слабость. В-третьих, гарнизонная шлюха, которая (Бог знает, почему?) нашла его привлекательным и не просила ничего, кроме нескольких минут удовольствия.

Не хватало еще явиться перед очами Сэйбл вдребезину пьяным и окончательно упасть в ее глазах. В конце концов кое-какая совесть у него еще осталась. Совесть и слово.

И даже эти две последние драгоценности из числа растраченных богатств успели потускнеть и запылиться…

«Я впадаю в меланхолию… хм… Дело плохо…»

С трудом одолев лестницу, крутую, как дорога на горный перевал, и столь же бесконечную, Хантер штурмовал извилистые недра коридора. Вокруг, казалось, не было ни единой ровной поверхности. Каким-то чудом ему удалось вставить ключ в замочную скважину, но, открывшись, дверь улетела в сторону. Не найдя, на что опереться, Хантер споткнулся и больно ударился о притолоку. «Даосская Молния» была беспощадна к тем, кто ею злоупотреблял.

Оказавшись в номере, Хантер, по обыкновению, бросил шляпу на стул и зачарованно следил, казалось, целую вечность, как она летит, летит, летит… почти в самый камин, на угли. Потом он со стуком уронил на пол кобуру и обратился к ней с громким «тсс!». Борьба с курткой чуть было не закончилась падением под стол, но Хантер все-таки победил, оставив поверженного противника валяться у двери бесформенной грудой. Долго и трудно стягивая ботинки, он обвел комнату озадаченным взглядом, не зная точно, что ищет. Ни лохани с водой, ни кувшинов, ни подноса он не обнаружил, зато перед камином стоял пустой стакан и валялась откупоренная бутылка. Судя по всему, она была пуста. Кто же ее допил? Сэйбл? Кстати, где она?

В самом дальнем углу кровати одеяло приподнималось, свернувшись калачиком.

Сэйбл. Нежная, шелковистая Сэйбл с лавандовыми глазами.

Сэйбл с полной грудью, совершенной по форме, с округлостями и изгибами… Должно быть, целой жизни не хватит, чтобы узнать все ее прелести.

Сэйбл с ее тайнами, ее ребенком и растреклятым муженьком.

Хантер добрался до кровати и повис на высокой спинке. Сэйбл шевельнулась и вздохнула. Ее волосы лежали на подушке массой сплошных завитков, в полумраке казавшихся шоколадными. Он не знал, что они вьются, потому что никогда не видел, как она распускает их после мытья.

— Слишком хороша, чтобы так растрачивать свою жизнь… — сказал он не очень внятно, но громко. — Понять не могу, зачем ты возвращаешься к человеку, который не примчался за тобой сам… Он тебя не стоит, Сэйбл. И я тебя не стою, вот что обидно. Черт возьми, как обидно-то! Во мне не наберется чистоты даже на маковое зерно, поэтому я тебя пачкаю, когда прикасаюсь… — Он ударил себя кулаком в грудь, издав гулкий звук, и обвиняюще ткнул пальцем в сторону спящей. — Это все ты виновата, с твоими невинными глазами, воспитанием и правильной речью! Ты же хочешь меня… я знаю, что хочешь, — но бережешь себя для него. Для него, черт бы его побрал! Если бы не моя исковерканная жизнь… И что было бы тогда? Все равно бы ничего не было.

Он неуклюже отвернулся, стараясь справиться с настойчивым ощущением губ на своих губах, со вкусом сладкого вина, со сладким томлением.

— Ты сравниваешь меня с ним… сравниваешь, как же иначе… как мы целуем, как держим в объятиях… — Повернувшись, он тряхнул спинку кровати коротким сильным рывком. — Ну и ладно! Какая мне разница? Все равно ты принадлежишь ему. Ты принадлежишь ему до такой степени, что пожертвовала всем ради возвращения в его вигвам, ради ребенка, которым он тебя наградил! Но сможешь ли ты поклясться на Библии, что любишь его или любила когда-нибудь? Что он воспламенял тебя так, как это удается мне? Что ты была в его объятиях такой же безрассудной и пылкой, как в моих? Если бы ты знала, как я хочу вернуть все это: твою пылкость, твою нежность, твой огонь. — Он зажмурился ненадолго, вспоминая. — Что за огонь! Стоит нам коснуться друг друга, это происходит само собой, словно в каждом из нас вспыхивает и взрывается порох…

Постепенно голос Хантера становился все более резким и злым. Он не беспокоился о том, что разбудит Сэйбл, тайна его запретной страсти была слишком мучительной, чтобы оборвать исповедь, однажды ее начав. Нетвердым шагом приблизившись к спящей, он долго смотрел на ее безмятежное лицо, едва освещенное чуть теплящейся лампой, потом потянулся поправить завиток и — о чудо! — сумел сделать это, не коснувшись щеки. Не удержавшись, он погрузил руку в густую массу темных волос и тихо застонал от удовольствия. Если бы можно было зарыться в них лицом!

— Желать тебя — самое чистое чувство, которое я испытывал за последние пять лет, — прошептал он со вздохом. — Пропади он пропадом, Черный Волк!

Сейчас он мог воспользоваться тем, что Сэйбл спала: обнять ее, прижать к груди — и, может статься, она прильнула бы к нему во сне, позволила погрузиться в запретные глубины своего тела. Может статься, она не отвергла бы его, сама того не сознавая. Это вернуло бы смысл его никчемному существованию, оправдало намерение и впредь цепляться за жизнь. Если он все еще был способен любить, хоть немного, кто знает, не полюбил ли бы он со временем и себя самого? И может быть — просто может быть, — тогда он вернулся бы в реальный мир, к людям…

Хантер провел кончиком пальца, не прикасаясь, над теплой округлостью щеки Сэйбл и спросил шепотом:

— Почему ты встретила вначале его, а потом уже меня?

Ответа он не ждал, и его не последовало. Это был бессмысленный монолог, исповедь перед пустой исповедальней. Это только мучило, не принося облегчения. Хантер проковылял к своей половине кровати, не отрывая взгляда от спящей, улегся поверх одеяла и тяжело вздохнул.

— Хотелось бы мне знать одну вещь, Сэйбл. — Он длинно зевнул и закрыл глаза. — Что ты чувствуешь ко мне?..

Через несколько минут полумрак комнаты наполнило тяжелое дыхание беспокойно спящего человека.

Тлеющие в камине угли почти совсем угасли, единственная недогоревшая головня распалась пополам, разбросав искры и пепел. Сэйбл открыла глаза и повернулась на спину. Она не спала ни одной минуты с тех самых пор, как Хантер ушел в неизвестном направлении.

«Если бы ты мог знать, как мне жаль!»

Горькое признание, сделанное под влиянием винных паров, заставило Сэйбл еще раз оценить размеры и последствия ее обмана. Она раскаивалась всем сердцем, понимая теперь, что он станет и впредь мучить себя. Так будет до тех пор, пока она лжет.

И еще одно откровение было ей дано в эту ночь. Сэйбл и прежде понимала, что Хантер мечется между двух огней, но только теперь впервые заглянула в бездну, в которую он погружался. Голос желания и голос совести брали над ним верх попеременно, они раздирали его, эти две могучие и противоположные силы. То есть это он считал их противоположными, искренне веря, что желает замужнюю женщину.

К запаху винных паров, доносящемуся со стороны Хантера, примешивался аромат слишком сладких духов. Точно так же к ревности Сэйбл примешивалось раскаяние. «Я сама виновата толкнула его в чьи-то объятия», — думала она.

Хантер спал на спине, слегка повернув голову в ее сторону. Влажные волосы завились своенравными кольцами на его лбу и шее, на фоне подушки они выглядели кромешно-черными. Линия рта, обычно язвительная и злая, приняла неожиданно мягкий, слегка обиженный изгиб. Неужели каждое слово из того, что он только что сказал, было правдой? Так ли это? Что, если он желает ее потому только, что не может получить? Допустим, они станут любовниками… Надолго ли? Куда это заведет каждого из них?

Сэйбл поежилась. Месяцем раньше ей в голову не пришло бы размышлять над подобной возможностью. Кроме того, она не верила, что, отдавшись Хантеру, раз и навсегда избавит его от страданий. Что-то более давнее, глубоко скрытое, грызло и подтачивало его. Какая-то язва души. Он был непредсказуем, циничен и неразборчив в средствах.

Как каждой женщине, Сэйбл хотелось, чтобы избранник претендовал на роль мужа, а не просто любовника. Хантер о браке даже не помышлял, и это унижало ее. И все же…

Любовник. Любовница.

О чем она думает, Господи Боже! (Сэйбл поглубже зарылась под одеяло, досадливо сдвинув брови.) Конечно, она живет сейчас так полно, как никогда прежде, но эта полнота чревата неприятными последствиями. Например, утром их обоих могут арестовать. И даже если публичный скандал не разразится во всей полноте, слухи все равно просочатся. Ей грозит участь презираемого светом создания. Что же тогда? Состариться, вспоминая о несостоявшемся романе? Не лучше ли поддаться искушению и сорвать запретный плод? Любовники.

В этом слове было сладкое бесстыдство, оно навевало образы, от которых по всему телу шел жар: тела, сплетающиеся на смятых простынях, белое и смуглое… Страстный шепот, прикосновения, заставляющие содрогаться от наслаждения…

Сэйбл опомнилась.

Она мечтала сейчас о человеке, который жил только наполовину… нет, на сотую, тысячную часть.

Кажется, ей удалось задремать, потому что сдавленный крик разметал какие-то размытые образы. Вначале Сэйбл решила, что крик — часть ее сна, но потом осознала, что матрац колеблется.

Она посмотрела в сторону Хантера. Тот бился на кровати в чем-то вроде судорог. Расстегнутая рубашка скомкалась под спиной, тело покрывала даже не испарина, а крупные капли пота, соскальзывающие по бокам. Сжав кулаки, Хантер размахивал в воздухе руками, словно отражая удары невидимого противника.

«Так бывает, если ему удается по-настоящему заснуть».

Днем он мог изображать из себя личность неуязвимую, но язва воспалялась, как только он терял над ней контроль. Вот он рывком повернулся на бок, спиной к Сэйбл, и свел руки на пояснице, судорожно потирая запястьями друг о друга, словно старался разорвать невидимые путы. Потом, упав ничком, выгнулся дугой и явственно скрипнул зубами. Движение повторилось четыре или пять раз, и Сэйбл поняла, что Хантеру снятся удары бича. После этого он на некоторое время застыл в полной неподвижности, как человек, потерявший сознание.

Ужасаясь увиденному, она припоминала то немногое, что знала о пребывании Хантера в тюрьме конфедератов. Никому не было точно известно, что там случилось.

Новый крик прервал ее тревожные размышления. На этот раз Хантер попеременно стонал и глухо подвывал, как раненое животное, то принимаясь звать мать и отца, то проклиная весь мир, то умоляя кого-то простить его. Бормотание, стоны и крики наполнили небольшое помещение, заставив, кажется, сгуститься даже воздух. Сэйбл попробовала зажмуриться и зажать уши ладонями, но слышала даже больше, сама додумывая новые ужасы.

Вмешаться? Разбудить его? А если будет только хуже?

Она отняла руки от ушей. Как раз в этот момент Хантер закричал в подушку: «Нет! Не надо! Не делайте этого!» Потом последовал вой, в котором не было ничего человеческого. Сэйбл окаменела в ледяном ужасе, ожидая, что в следующую минуту в дверь забарабанят кулаки. Нельзя было допустить, чтобы Хантер прошел через это унижение.

Подвинувшись, она ткнула пальцем в каменное от судороги плечо.

— Мистер Мак-Кракен! — Ответом был новый вой, перешедший в дикое рыдание. — Мистер Мак-Кракен, проснитесь! Вы должны проснуться!

Рычание в ответ. Сэйбл на коленях подползла поближе и с силой толкнула его обеими руками.

— Хантер, проснись сейчас же! Тебе снится кошмар!

Его глаза открылись, брови недоверчиво сошлись на переносице.

— Хантер! — испуганно повторила Сэйбл, поняв, что он не узнает ее. — Это я, Сэйбл. Тебе снился сон, вот и все.

Медленно-медленно, дрожа и подергиваясь, рука поднялась и коснулась ее лица. Это было испытание не для слабых нервов. Что мог он сделать в следующий момент? Погладить ее или схватить за горло? Но пальцы его были ледяными, и Сэйбл бездумно сжала их в лихорадочно горячей ладони.

— Ты пришла за мной… — прошептал Хантер донельзя удивленно, приподнялся и поцеловал ее, без страсти, благодарным, нежным и необыкновенно невинным поцелуем. — Ты пришла спасти меня…

Это был отчаянно трогательный шепот, шепот человека, который не заслуживал спасения и даже, может быть, жалости. В ответ Сэйбл обняла холодные влажные плечи, чувствуя, как обе руки Хантера зарываются ей в волосы.

Губы его тоже были холодные, влажные и дрожащие, они касались лица и шеи робко, словно делали это впервые. Почему-то Сэйбл ощутила вспышку желания. Он был очень странным, Хантер, она никогда не видела его таким.

— Как ты догадалась, что нужна мне?

Вне всякого сомнения, он разговаривал во сне, воспринимая происходящее, как часть сновидения. Одна ладонь осторожно двигалась по ее спине, другая легла на грудь. «Нужно сейчас же, немедленно разбудить его!» — подумала было Сэйбл, но тут Хантер наклонился и дотронулся языком до одного из сосков, едва прикрытых тонким материалом. Она застонала сквозь стиснутые зубы, тотчас забыв о благих намерениях. Он был сейчас с ней весь, до последнего бодрствующего уголка сознания, он не мог обидеть ее или оттолкнуть. И Сэйбл отдалась моменту наслаждения, который мог никогда больше не повториться.

Она чувствовала, что для него даже воспоминание об исчезнувшем кошмаре отступает, его заслоняет то, что для Хантера — сновидение. Он мягко заставил ее перенести одно колено через свои ноги и сам уселся, прижав ее к себе. Руки его больше не были холодными, сквозь влажную ткань рубашки они ощущались все горячее. Как уже было однажды, он взял ее волосы в горсть и несильно потянул, запрокидывая голову. Наклонился к губам. Этот поцелуй был совсем иным — жадным и глубоким, и язык с силой погружался в рот, заставляя думать о чем-то неизведанном, бесстыдном и сладком. Потом руки оказались под рубашкой, на голом теле.

— Хорошо, что ты пришла в мои сны, Сэйбл, — шептал Хантер, опуская ее на спину. — Если ты будешь в моих снах, может быть, они снова станут чистыми.

Если бы только он не шептал эти отчаянные мольбы об очищении! Она не могла сопротивляться, не находила в себе достаточно жестокости для этого.

Хантер расстегнул на ней рубашку, раскрыл ее и положил ладони на оголенные бедра. Несколько минут он просто сидел так, покачивая ее нежно, как ребенка, легонько поглаживая ноги, обнимающие его за талию.

— Теперь ты в моей власти, — сказал он и засмеялся не без лукавства, словно она и вправду не способна была вырваться и убежать.

Но думала ли Сэйбл о бегстве? Она даже не вспоминала о том, что дозволено, а что — нет, просто позволяла волнам наслаждения нести себя, порождая огонь и жажду, которую невозможно оставить без утоления. Она едва ли думала вообще и очнулась только тогда, когда ласкающие пальцы оказались в самом потаенном месте. Она даже помыслить не могла, что позволит такое!

— Хантер, ради Бога!..

Но пальцы двигались, раздвигая, поглаживая, то кругами, то вверх-вниз, и Сэйбл чувствовала, что истекает горячей влагой, впервые в жизни с такой силой. Она содрогнулась всем телом, когда один палец оказался внутри, у самого входа в нее, и это было сладко до дурноты, и уже просто невозможно было оттолкнуть его.

— Позволь мне любить тебя, — шептал Хантер, еще сильнее разводя ей ноги.

И она позволила. В этот момент она позволила бы ему все. Палец погрузился глубже, еще глубже… К сладости приметалось чуть болезненное чувство натяжения, но оно не мешало, скорее усиливало удовольствие.

— Хантер… не на-а-до…

Но девственное тело Сэйбл уже не подчинялось ей. Не зная точно, чего жаждет, оно извивалось, и вздрагивало, и двигалось навстречу ласкающему движению, становилось все более влажным. Эта могучая сила пугала, она могла подчинить себе без остатка, до полной потери рассудка. Это было бесстыдство во всей красе, пугающее и желанное, а совесть почему-то молчала, сдавшись почти без боя.

Единственная попытка сопротивления произвела обратный эффект. Сэйбл схватила Хантера за запястье, намереваясь оттолкнуть, и заметила, к своему изумлению, что направляет его. Почувствовав это, он опустился на бок рядом с ней и, не переставая ласкать ее, поцеловал с жадностью и страстью. Сэйбл заплакала от счастья. Внутри нее бушевало какое-то темное, властное пламя, заставляя отвечать на поцелуи с не меньшей жадностью. Она была огненно-горячей, отчаянно влажной, она хотела… Чего? Она не могла бы ответить, но чувствовала, что у желания, как бы высоко оно ни поднималось, всегда есть пик, добравшись до которого, можно коснуться солнца голыми руками.

Одна ее нога лежала на бедрах Хантера, другая была зажата между его ног, прижимаясь к длинному твердому стержню, которого ей мучительно хотелось коснуться, который хотелось увидеть. Но она могла только отдаваться наслаждению, не в силах еще привнести в него что-то свое.

— Надеюсь, ты увидишь звезды, милая…

Хантер снова коснулся самого чувствительного места. Сэйбл выгнулась в безотчетной попытке усилить удовольствие. Темп его движений нарастал, и ее тело отвечало в том же ритме. Губы что-то шептали возле самого уха, щекотно шевеля волосы, но она уже почти не воспринимала слов.

Вся в жаркой испарине, обезумевшая от сладости, выше всего, что может нарисовать воображение, Сэйбл разрывалась между желанием, чтобы сладкая пытка продолжалась, и стремлением к какой-то завершающей ноте, которая и впрямь могла бы заставить ее увидеть звезды.

Внезапно глубоко внутри родилась лихорадочная дрожь, поднялась спиралью неописуемой сладости, упоительная судорога сотрясла тело. Сэйбл выкрикнула: «Хантер!», ладонями прижав его руку между ног и далеко запрокинув голову.

Она совершенно потерялась в океане огня, впервые испытанный оргазм был вдвойне сладок в своей новизне. Конвульсии, сотрясавшие тело, постепенно затихали, горячий пот капельками стекал между грудями и по вискам. Хантер держал ее в объятиях, стараясь ощутить каждое содрогание, каждый вздох или стон. Она смутно слышала, как он шепчет что-то бесстыдное, волнующее, что-то о том, как она прекрасна в этот момент, какое удовольствие для него сознавать, что она кончает от его ласк, как безумно ему хочется стать твердым, как железо, и войти в нее.

Он продолжал ласкать ее даже тогда, когда почувствовал, что вершина удовольствия осталась для нее позади. Постепенно всякое движение затихло, и Сэйбл затихла в его руках в состоянии, близком к обмороку. Минуты шли.

Наслаждение отступило, но все внутри продолжало источать жар, Как не до конца прогоревший костер.

Грудь Сэйбл часто вздымалась, звук ее собственного громкого дыхания звучал в ушах, как нечто инородное. Словно стараясь поскорее вернуть ее к действительности, мир за стенами комнаты перестал быть совершенно безмолвным, как несколько минут назад: завыла собака, стукнула дверь, послышался возглас где-то в дальнем конце коридора. Сэйбл не хотела слышать всего этого. Ее невинное тело не было удовлетворено. Ему нужно было что-то еще — что-то, чему она не знала названия.

Почему-то ей захотелось плакать, теперь уже от чувства странной неудовлетворенности. Объятия Хантера становились все менее крепкими, словно силы его уходили капля по капле.

Вдруг он поднял голову и обвел комнату затуманенным взглядом. Очень скоро этот взгляд наткнулся на обнаженное тело Сэйбл, которая притаилась, боясь шевельнуть даже ресницами. Она ожидала удивленного возгласа (может быть, даже резкого рывка в сторону), но Хантер только отвернулся, зарывшись головой в подушку. Все его тело разом обмякло, словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Протянув руку, Сэйбл робко коснулась поникшего плеча. Хантер не шевельнулся. Ненадолго щеки ее обдало жаром, чувство глубочайшего унижения заставило съежиться. Неужели он так и не понял, что происходит? Неужели был так пьян, что… что…

Собрав все силы, Сэйбл оттолкнула от себя бесчувственное тело. Оно послушно откатилось на край кровати.

Она подтянула колени к подбородку, закутавшись в одеяло. Вместо недавней сладостной легкости во всем теле она ощущала себя так, словно участвовала в длительной борьбе и проиграла. То, что оставалось от удовлетворения, быстро таяло. Она не понимала, что происходит, знала только, что виноват в этом Хантер. Неожиданно для себя она ударила его кулаком по плечу.

— Ты и твои сны! Будь проклято то и другое! Почему ты не встретил меня раньше, чем все это случилось?

Глава 24

От пропитанной водой земли поднимался запах мокрой глины и лошадиного навоза. Из офицерской столовой доносился аромат жарящегося бекона, приятно смешиваясь со всеми остальными запахами в сложный букет зимнего гарнизонного утра.

Тревис Моффет стоял на крылечке лавки, облокотившись о перила и согревая руки о большую кружку свежесваренного кофе. Он с интересом наблюдал за Хантером, который приторачивал к седлам лошадей свое имущество: одеяла, мешки и все то, что индианка накануне отобрала в лавке.

Он выглядит раздраженным, думал Моффет с благодушной усмешкой. И немудрено: девчонка небось разбудила его ни свет ни заря, чтобы побарахтаться в постели. Экая шельма! Если бы не она, черта с два Хантер Мак-Кракен поднялся бы в такую рань. Подумать только, еще и завтрак для гарнизона не готов, а он уже на ногах! Да, размяк парень, размяк.

Солнце только начинало подниматься над стенами форта, но вокруг кипела жизнь. Сменялись часовые, оседланные лошади фыркали и ржали, постукивая копытами, кавалеристы покидали бараки, еще как следует не проснувшись, по-утреннему вялые. Впрочем, холод стоял промозглый, и вскоре каждый, кто оказывался снаружи, торопился застегнуться до самого подбородка.

Хантер подошел забрать сверток, лежавший у ног Моффета. Тот поднял брови, оглядывая его поверх кружки.

— Два часа, как ты проснулся, Хантер, но у тебя уже такой вид, словно кто-то полдня топтался по твоей физиономии.

— Самое странное, что именно так я себя и чувствую, — буркнул тот, с ненавистью растирая виски и переносицу, где пульсировала и переливалась сильнейшая боль.

— Эй, паря, — раздалось за его спиной, — ты, может, наливался выпивкой ночь напролет?

Хантер покосился через плечо. Дугал Фрейзер стоял чуть не по колено в грязи, упершись здоровенными ручищами в бока и сверкая глазами, как рассерженный папаша.

— И это опосля того, что я в тебя влил, — пророкотал он гневно. — Дурень я последний, что затеял это дело…

— Я уже не ребенок, Дугал, — перебил Хантер. Моффет захихикал, поспешно прикрыв рот ладонью, когда его пронзил свирепый взгляд.

— Тебе бы надо поработать над своими манерами, — заметил он безмятежно, Сделав большой глоток из кружки, — иначе в один прекрасный день ты проснешься в полном…

— Одиночестве? Ты это хотел сказать? — взревел Хантер и передернулся от оглушительной боли в голове. — Если бы это случилось сегодня утром, я бы вознес благодарственную молитву.

Он скривился в саркастической усмешке, подхватил сверток под мышку и широко зашагал к гостинице.

— Жалостно глядеть, когда мужик не желает признавать свои ошибки, — сказал Дугал, догоняя его и пристраиваясь рядом. — Надо жить, паря, хватит уж небо коптить.

— Я бы скорее начал жить, если бы каждый встречный-поперечный не цеплялся ко мне по поводу и без повода, — огрызнулся Хантер. — То я то, то я это! Будто нарочно сговорились выводить из себя!

Кузнец открыл рот (очевидно, для очередного ценного совета), но обернулся и увидел полковника на крыльце.

— Где твоя баба? — спросил он, понизив голос.

— Она не моя ба… — начал Хантер, но Дугал перебил его, незаметно дав тычка под ребра.

— Твоя — не твоя, а забирай ее отседова поскорее. Мейтланд небось к тебе налаживается.

С этими словами Дугал круто свернул в ближайший переулок. Хантер не стал оглядываться, но максимально ускорил шаг. Оставалось надеяться, что обязанности задержат полковника на время, достаточное для бегства. По гостиничной лестнице Хантер взлетел в мгновение ока. С похмелья он запыхался и вспотел, но у двери номера приостановился, не решаясь взяться за ручку. Внутри его не ожидало ничего, кроме презрительного взгляда и ледяного молчания.

Трус.

Жалкий трус.

Но как он мог посмотреть в глаза Сэйбл после того, как вчера вечером так вел себя с ней? Сначала обидел, а потом… потом… Если бы даже она решила никогда больше не разговаривать с ним, она и тут была бы права.

Снаружи донесся звук трубы, собиравшей солдат на утреннюю поверку. Дольше задерживать отъезд было неблагоразумно: до открытия ворот форта оставалось всего десять минут.

Он негромко постучался.

Сэйбл все утро боялась услышать именно этот звук: стук в дверь. Умоляя Бога сделать так, чтобы это был Хантер, она метнулась к окну и осторожно отогнула жалкую занавеску. Полковник Мейтланд как раз повернулся в сторону гостиницы. Она в панике отскочила от окна. Неужели он уже послал за ней конвойных?

Стук повторился. На этот раз он был громче, требовательнее.

— Кто там? — осторожно спросила она.

— Это я, Хантер.

— Что?! — Сэйбл едва устояла на ногах от громадного облегчения. — С чего это вам вздумалось стучать?

Она не знала, что Хантер тоже испытал облегчение — от того, что его не собирались наказывать молчанием.

— Ты в приличном виде?

Сэйбл оглядела себя с ног до головы. Можно ли назвать «приличным видом» мужскую рубашку сверху и одеяло вокруг бедер? Невольно она бросила взгляд на разворошенную постель и всем сердцем пожелала, чтобы Хантер ничего не помнил о том, что случилось ночью. Однако, когда она промямлила что-то невнятное и он вошел, она сразу поняла по выражению его лица, что он прекрасно все помнит. Она отвернулась с острым чувством стыда. Она, должно быть, порочна до мозга костей, потому что не отказалась бы повторить все, что было между ними, прямо сейчас.

А Хантер в это время думал о том, что, конечно же, противен Сэйбл, раз она не хочет даже смотреть на него.

Дверь за ним захлопнулась со стуком. Оба подпрыгнули.

— Здесь одежда, — сказал он коротко, бросая на кровать принесенный сверток.

Сэйбл повернулась. Сверток был объемистый. Он лежал среди сбившихся простыней, где они ночью занимались… занимались… Она не знала, как это назвать. Пальцы Хантера были тогда пальцами пианиста, а ее тело казалось прекрасным инструментом, который он заставлял звучать на все более высокой ноте. Вот только эта нота осталась звенеть с какой-то печальной незавершенностью. Пусть. Это было все равно что умирать бесконечной сладкой смертью.

Сэйбл попробовала стереть воспоминание, которое считала непристойным, но оно не исчезало, как и печать прикосновений Хантера на теле. Тот прошел к окну и так же, как недавно она, выглянул на улицу, отодвинув край занавески.

— У нас не очень много времени, — сказал он, подождал, пока она заглянет в щелку поверх его плеча, и ткнул пальцем в сторону бараков. — Как только Мейтланд покончит с текущими делами, дойдет очередь до нас. Не удивлюсь, если он воспользуется методами испанской инквизиции.

Он круто повернулся. Сэйбл поспешно отступила за пределы его досягаемости.

— Солдаты вокруг так и кишат, — заметила она, нервно теребя край одеяла. — Как же мы выберемся из форта? Если комендант уже подозревает истину, он, конечно, не даст нам подобраться к воротам! Меня дрожь пробирает, когда подумаю, что будет с Маленьким Ястребом, если нас…

— Прекрати! — прикрикнул Хантер, которому больше всего хотелось обнять ее и утешить. — У нас нет времени на истерику. Укрывая тебя, я совершаю предательство, так что избавь меня от обмороков, нервных припадков и тому подобного идиотизма!

— Никто не собирается падать в обморок, мистер Мак-Кракен, но вы же не станете отрицать, что мы находимся под угрозой ареста?

— Не стану, — буркнул тот.

Сэйбл помолчала, обдумывая положение. С той самой минуты, как Мейтланд утвердится в своих подозрениях, никто не посмеет тронуть ее даже пальцем. Другое дело — Хантер.

— Наверное, вам лучше выйти из игры, мистер Мак-Кракен, — наконец сказала она с решительностью, которой не чувствовала. — Будет несправедливо, если вы пострадаете по моей вине.

— Ты уж прости, Фиалковые Глаза, но мы с тобой повязаны одной веревочкой.

Громадное облегчение быстро затопило в ней чувство вины. Это не укрылось от острых глаз Хантера. Он понял, что ему только потому и было предложено дать задний ход, что Сэйбл рассчитывала на то, что он никуда не денется. Он усмехнулся краешком губ, не вполне понимая, что чувствует по этому поводу.

Женщины — странные создания, подумал он, взяв длинную прядь цвета красного дерева с плеча Сэйбл и задумчиво перебирая ее пальцами.

Сэйбл настороженно встретила его взгляд. Что это было, ласка? Или Хантер давал ей понять, что придется платить за лояльность? Но в глазах цвета темного серебра ничего нельзя было прочитать, словно там залегла тень. Она спросила себя, насколько важную роль она играет в жизни Хантера, в его мыслях и чувствах, но и сама не могла бы сказать, как много он значит для нее.

Если бы только можно было поговорить с ним откровенно, узнать, что означает чувство неудовлетворенности, мучавшее ее вчера ночью, знает ли он что-нибудь об этом, и если знает, то почему оставил ее в таком состоянии! Он обещал, что она увидит звезды, но они лишь сверкнули мимолетно и исчезли. Она хотела говорить обо всем, в том числе о том, кем была на самом деле. Утаивать правду дальше было неуместно и опасно. Но времени почти не оставалось, да и отчужденное выражение глаз Хантера не располагало к задушевной беседе.

— Я подожду за дверью, — вдруг сказал он и быстро пошел к выходу. Однако не вышел сразу, а помялся, не поворачиваясь, и это заставило Сэйбл заранее почувствовать себя неловко. — Ты… э-э… видишь ли… дело в том, что… насчет прошлой ночи. Мне очень жаль, что ты оказалась… э-э… участником.

Он заставил себя встретиться с ней взглядом, ожидая всего самого худшего от этой попытки затронуть щекотливую тему. Он не подозревал, какую огромную жалость разбудил тогда в сердце Сэйбл, сколько сочувствия породил своими нечеловеческими криками.

Самолюбивый, гордый человек, время от времени становящийся игрушкой призраков.

— Вы не сделали ничего ужасного, мистер Мак-Кракен, — ответила она с самым непринужденным видом, на какой была способна. — Человек, который видит кошмар, не отвечает за свои поступки.

Хантер едва сумел скрыть удивление. Он прощен? Что же, вот так, без оговорок?

— Не все так просто, Сэйбл… — начал он, смущенно откашлявшись.

— Я смогу лучше вас понять, если узнаю, в чем причина ваших кошмаров. Может быть, когда-нибудь вы расскажете мне и…

— Никогда.

Хантер произнес это единственное слово ровным, пустым голосом и снова повернулся к двери. Он живет с чувством вины, которое ему не по плечу, подумала Сэйбл и поспешила сделать еще одну попытку.

— Хантер!

Тот замер и зажмурился, словно это могло помочь уловить слабое эхо слова, только что слетевшего с ее губ. Ему хотелось снова и снова слышать, как она обращается к нему по имени.

Он повернулся. Сэйбл стояла совсем рядом, и, хотя он понимал, что у них нет времени даже на извинения (не говоря уже о воспоминаниях), он позволил себе оживить в памяти то, что случилось ночью. Горячее, возбужденное женское тело в его руках. Запах ее желания, чем-то похожий на запах свежей пихтовой хвои. Влажный шелк ее кожи и то местечко, где она особенно нежна, где находится средоточие ее женской сущности. Но главное, он вспомнил ее самозабвенный возглас — знак того, что она узнала рай в его объятиях. Как же жить дальше с сознанием всего этого? Да он попросту сойдет с ума от неудовлетворенных желаний!

Но в следующее мгновение Хантеру бросилось в глаза смущение на лице Сэйбл, и радостное волнение разом умерло в нем.

— Не говори ничего, — сказал он чужим, скрипучим голосом, заметив, что она собирается продолжить уговоры. — Если ты хочешь, чтобы мне стало легче, просто оставь все, как есть. Ты не можешь привести доводов, которые извинили бы мое поведение.

— И все-таки я считаю, что не стоит так винить себя.

— Стоит или не стоит, я виноват и буду помнить об этом, как помнил до сих пор.

— Виноваты не только вы. Я позволила вовлечь меня в… в происходящее, — храбро возразила Сэйбл.

— У тебя не было выбора.

— Выбор есть всегда, мистер Мак-Кракен.

— Разве? — Хантер горько усмехнулся. — Например, я не могу справиться со своими кошмарами, несмотря на то, что только об этом и мечтаю. Кто знает, что может случиться со мной в очередной раз? Вдруг я впаду в неистовство, в буйство? Ты должна держаться подальше от меня в такие моменты. Я мог даже взять тебя силой…

— Но вы этого не сделали, — мягко перебила Сэйбл. — Человек несовершенен, мистер Мак-Кракен. Вы не владели собой и нуждались в том, чтобы кто-нибудь отвлек вас, вытащил из кошмара. Я просто оказалась под рукой.

— Ты ведь и сама знаешь, что это не так, — буркнул Хантер (Господи, он готов был закричать в ответ на эту проповедь милосердия!). — Я хотел именно тебя вчера ночью, как хотел много дней подряд — и не только физически. Я знаю, что это невозможно, никогда. Даже если ты станешь свободной. И давай на этом закончим, пока разговор не зашел слишком далеко.

Он распахнул дверь и занес ногу через порог, и ей пришлось преградить ему путь.

— Дай мне пройти.

— Простите себя, мистер Мак-Кракен, как я прощаю вас, — сказала Сэйбл просто, касаясь ладонью щеки со шрамом. — Если вы будете упорствовать, обвиняя себя, я сочту вас самым упрямым ослом на земле.

Странное дело: Хантер вдруг почувствовал себя легче, словно в душе улеглось взбаламученное штормом море. Возможно, он даже мог бы простить себя… со временем. Он улыбнулся.

— У тебя есть три минуты на сборы. Краска на лице почти исчезла после мытья, на руках и того хуже, так что старайся не поднимать головы и не разговаривай ни с кем, если только от этого не будет зависеть твоя жизнь.

— А вы пока выпейте еще кружку кофе, мистер Мак-Кракен. — Сэйбл обошла его и подтолкнула к выходу. — Только не очень крепкого, потому что ваш темперамент и без того взрывоопасен.

Дверь закрылась, и Хантер направился к лестнице, усмехаясь и качая головой. Сбегая по ступеням, он чувствовал себя так, словно с плеч упал тяжелый груз. Словно его не просто простили, но заверили в возможности чего-то жизненно необходимого.

Через несколько минут Сэйбл вышла из гостиницы и заспешила по дощатому тротуару, низко склонив голову. Ее новый наряд был куда более экзотическим: длинное прямое платье из оленьей кожи, украшенное раковинами и бусинками, ловко вплетенными в сложный рисунок. На каждый ее шаг они отзывались мелодичным кликаньем. Ноги буквально нежились в высоких мокасинах, отделанных бахромой. Волосы она заплела в две толстые косы, с кончиков которых свешивались тонкие кожаные ремешки и все те же раковинки. Весь этот маскарад призван был ввести в заблуждение обитателей форта (конечно, если бы они приняли на веру, что у метисок бывают волосы цвета красного дерева). К счастью. никто не знал, что под индейским нарядом на Сэйбл надеты прехорошенькие кружевные штанишки и тонкая сорочка.

К ее большому облегчению, вскоре она заметила Хантера. Ведя в поводу двух лошадей, он пересек глинистое болото улицы (сердце Сэйбл екнуло в надежде, что он решил избавить ее от необходимости переходить грязь вброд).

В это утро она выглядела не в пример привлекательнее вчерашнего. Чтобы избавить ее от любопытных взглядов, Хантер достал накидку из бычьей кожи с прорезями для головы и рук. Сэйбл приняла ее с благодарностью: в такой одежде никакой холод был не страшен. Прежде чем отойти еще по каким-то делам, Хантер вложил ей в руку некий весомый предмет.

— Я слышал, ты отлично управляешься с этой штукой.

К немалому удивлению Сэйбл, это оказался тот самый нож, которым она воспользовалась в лавке Моффета для защиты от наглого приказчика.

Она была польщена этим своеобразным признанием заслуг и с гордостью укрепила на талии свое первое личное оружие. Она даже сдвинула ножны так, чтобы рукоятка ножа была легко доступна, и убедилась, что может выхватить его без усилия. Когда же она обвела взглядом окружающее, оказалось, что все, кто находится поблизости, смотрят на нее. Пожалуй, самый пристальный взгляд был у Тревиса Моффета.

— Садись в седло, — негромко посоветовал Хантер, заметив ее неловкость.

— Погоди, погоди, паря! На пару словечек тебя!

Невозможно было не узнать простонародную манеру выражаться и ужасный акцент Дугала Фрейзера. Хантер внутренне застонал. Сэйбл уже поднялась на обрубок толстого ствола, с которого женщины садились в седло.

— Я постараюсь не задерживаться, — сказал он, едва шевеля губами, и пошел кузнецу навстречу, чтобы тот не мог рассмотреть лица Сэйбл (не было никакого смысла снабжать Дугала лишними сведениями и тем самым тоже толкать его на предательство).

Временно оставшись в одиночестве, Сэйбл как раз собиралась вставить ногу в стремя, когда ее плеча коснулась ладонь. Она повернулась и встретила взгляд лейтенанта Кирквуда.

— Позвольте вам помочь?

Она молча помотала головой и склонила голову даже ниже, чем прежде.

— Знаете, вы очень изменились…

У Сэйбл не было ни малейшего желания поддерживать вежливую беседу, поэтому она приготовилась вскочить на лошадь.

— …с тех пор, как я видел вас в Вашингтоне. Это было в модном итальянском ресторане «У Сальваторе».

— Вы ошибаетесь, — хрипло прошептала она, испуганно косясь по сторонам и не решаясь послать лейтенанту выразительный взгляд из страха, что он будет замечен зеваками.

— Ошибаюсь? — Ной пожал плечами с видом человека, услышавшего нелепость. — У вас слишком редкий цвет глаз, особенно на фоне светлой кожи.

Сэйбл бросила отчаянный взгляд в сторону ворот. Они уже были открыты, и первая подвода неуклюже въезжала внутрь.

— Боюсь, долг велит мне… — начал лейтенант, протягивая руку, но она отскочила, сузив глаза в две злые щелочки.

— Так-то вы платите за добро, лейтенант Кирквуд? Разве я не спасла вам жизнь?

Ной всю жизнь был человеком долга, но честь представляла для него не меньшую ценность. При едком упреке Сэйбл он вспомнил ее с двустволкой Хантера в руках, одного за другим убивающей двух оставшихся в живых пауни. Он отдернул руку, словно обжегшись, и огляделся.

К ним бочком двигался Тревис Моффет, на лице которого застыло выражение озарения. Правда, и Хантер, успевший отвязаться от Дугала, стремительно приближался, но шагах в двадцати от него был виден комендант Мейтланд во главе пяти вооруженных солдат.

Взгляд Сэйбл заметался между Кирквудом, Моффетом и комендантом с его эскортом.

Она попыталась проглотить комок в горле, но не смогла.

Мейтланд знает все!

А если не знает, то выяснит через несколько минут, переговорив или с хозяином лавки, или с лейтенантом.

Глаза ее были полны ужаса, и Хантер заметил это. Лишь на секунду приостановившись от неожиданности, он бросился к своей лошади. Сэйбл уже была в седле, поворачивая лошадь к воротам. Она услышала крик: «Закрыть ворота!» — и нервы ее сдали. Лошадь пошла крупным галопом, прямо на подводу.

— Прыгай! — крикнул Хантер за спиной Сэйбл, и вместо того, чтобы натянуть поводья, она ударила пятками в бока лошади и приникла к ее шее.

Казалось, животное птицей взлетело над подводой, заставив зевак шарахнуться. Часовые вскинули винтовки, Мейтланд надрывался от крика, приказывая им не стрелять, а Сэйбл уже вынеслась за пределы форта.

Сильный встречный ветер ударил ей в лицо сразу за воротами, пелена невольных слез застлала окружающее. Подковы с чавканьем погружались во влажную землю, ошметки глины летели во все стороны. Сэйбл кое-как отерла глаза ладонью, не решаясь надолго отпустить поводья.

Пересечь пустошь перед фортом было делом одной минуты. Когда два всадника на полном ходу ринулись в реку, из вигвамов на берегу вышли индейцы, заинтересовавшись возникшей суматохой. На другом берегу Платта скопилось множество фургонов, с вечера дожидавшихся у переправы, пока будут открыты ворота форта. Сэйбл и Хантер направили коней прямо в их середину. Волы сердито фыркали на бесцеремонное вторжение, лошади всхрапывали и шарахались, дети вопили от восторга, успевая вовремя нырять под фургоны, чтобы не попасть под копыта.

Со стороны форта донесся внятный звук трубы (сигнал боевой тревоги, в страхе вспомнила Сэйбл). Получив очередной удар пятками в бока, лошадь ускорила и без того быстрый ход, шумно дыша на отлогом подъеме и выпуская пар из ноздрей двумя белыми облачками. Хлопья пены начали лететь с ее морды, но стоило выбраться на ровное место, как животное понеслось, словно на крыльях.

Сэйбл никогда в жизни не испытывала ничего подобного, даже во время бегства от Барлоу.

Сзади как будто доносился синхронный стук копыт. Она не была уверена, что это Хантер, но боялась обернуться на полном скаку.

Однако очень скоро он догнал ее, придержав лошадь, которая по инерции едва не столкнулась боками с лошадью Сэйбл. Та не успела еще открыть рот, чтобы предложить сбавить скорость, когда Хантер крикнул: «Сзади целый взвод!» Это было даже хуже, чем она предполагала.

Через несколько минут, все тем же бешеным галопом, они влетели в полосу растительности. Оказаться на другой ее стороне было делом недолгим, но ветви исхлестали Сэйбл лицо и руки, местами до крови. Вместо того чтобы снова выбраться на открытую равнину, Хантер предпочел пересечь рощу несколько раз туда и обратно, одновременно двигаясь к северу. Потом он замедлил ход, но, когда Сэйбл последовала его примеру, крикнул: «Вперед! Вперед!» — и шлепнул ее лошадь по крупу.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Вскоре подковы лошади Сэйбл застучали по открытому пространству, Хантер же вернулся в лес. Они далеко опередили своих преследователей, но не мешало выяснить, что за народ был во взводе, отправленном по их следам. Если это были бывалые солдаты, дело могло серьезно осложниться. Занимаясь разведкой, Хантер не преминул воспользоваться кое-какими приемами, перенятыми от индейцев сиу. Лошадь он оставил в густом кустарнике, зная, что она не издаст ни звука до его появления, а сам пешком углубился в лес с полевым биноклем на груди. Чтобы замести следы, он старался ступать на толстые корни деревьев, в центр кустов, а там, где ничего подобного не попадалось, раскачивался на ветках и перемахивал сразу несколько метров.

Наконец, устроившись на широкой и достаточно высокой ветви, он осмотрел окрестности в бинокль. Никакого движения в обозримом пространстве не наблюдалось, но Хантер поостерегся заранее праздновать победу. Было бы очень странно, если бы после всего того шума, которым сопровождалось их бегство, им с такой легкостью позволили ускользнуть. Отерев пот со лба, Хантер уже собрался спуститься, но потом решил еще раз осмотреться. Так и есть! Взвод продолжал двигаться через лес, тщательно изучая землю в поисках следов. К счастью, это были новобранцы с новенькими нашивками на рукавах отглаженных форм и в шляпах, которые еще не успели побывать ни в грязи, ни под копытами лошадей. Вряд ли они могли как следует разобраться в следах даже на более мягкой почве леса, а уж на равнине о них можно было тем более не беспокоиться.

Хантер вернулся туда, где оставил лошадь, по-прежнему стараясь не наследить. Чуть позже он выехал из леса, намереваясь поднажать как следует, чтобы догнать Сэйбл.

Глава 25

Лошадь Хантера летела через лес, словно на крыльях (ни дать ни взять Пегас, возносящийся к вершине Олимпа), на полном скаку уклоняясь от препятствий, перемахивая через небольшие овраги и ручьи, не сбавляя хода даже на склонах, покрытых булыжником и щебнем. Когда впереди показалась густая купа деревьев и лошадь понеслась по дуге, огибая ее, Хантер отпустил удила, свесившись набок, чтобы дать животному полную свободу. Только чудом ему удалось не столкнуться с Сэйбл, лошадь которой попятилась и встала на дыбы. Оба всадника едва не оказались выброшенными из седел.

— Какого черта ты здесь делаешь, Сэйбл? — рявкнул Хантер, донельзя удивленный.

— А куда я должна была направиться? На север? Или, может, на запад? — крикнула та в ответ, борясь с лошадью, которая мотала головой и норовила снова подняться на дыбы. — За нами погоня, я заметила движение на краю леса, в направлении форта. У меня даже оружия нет!

Не сразу, но ей удалось справиться с лошадью. Та продолжала пританцовывать на месте, грызя удила и роняя пену.

— Нас преследуют всего лишь новобранцы, — Хантер еще раз обвел взглядом местность и опустил бинокль, — но лучше убраться отсюда поскорее.

Скачка началась снова. Стук копыт и хлопанье вьюков по лошадиным крупам были единственными звуками, которые Сэйбл слышала в течение последнего часа, и она начала серьезно сомневаться, что животные выдержат дольше. Вскоре растительность, и без того редкая, исчезла совсем. Вдаль тянулись полностью бесплодные земли, однообразный пейзаж лишь кое-где украшали живописные группы скал. За одной из таких групп Хантер остановил лошадь и спешился. К тому времени Сэйбл едва дышала от усталости и не успевала отирать ладонью обильный пот со лба. Тем не менее остановка обеспокоила ее.

— Может быть, лучше продолжать путь?

— Сначала надо решить, в каком направлении разумнее двигаться, — угрюмо ответил Хантер, опуская бинокль после тщательного осмотра горизонта.

Они находились сейчас как раз между двумя оживленными транспортными артериями в этом районе. По одной из них в форт доставлялись продовольствие и амуниция, по другой шло снабжение строящейся железнодорожной ветки. Обе дороги не сулили беглецам ничего хорошего.

— Если бы ты не повернула назад, мы были бы уже далеко отсюда.

— Мне очень жаль…

— Черт возьми, лучше думать головой заранее, чем извиняться потом!

— Вы тоже не подарок, мистер Мак-Кракен. Вы все время ругаетесь!

— Зато я не веду себя как полный идиот. Иногда мне кажется, что у тебя в голове совсем пусто: крикни — эхо ответит!

— Я же сказала, что мне очень жаль! Вы не поможете делу, если будете осыпать меня оскорблениями… — начала Сэйбл, но запнулась, заметив, что Хантер снимает со своей лошади один из мешков и все имеющееся оружие. — Что вы делаете?

— Хочу запутать следы. А теперь помолчи хоть немного, женщина, — сказал он, приторачивая вещи к седлу лошади Сэйбл, и без того основательно нагруженной, — и не выводи меня из терпения, иначе я перекину тебя через колено и дам такую взбучку, что небо с овчинку покажется!

— Я вернулась потому, что беспокоилась за вас…

— Я не нуждаюсь в няньках, понятно? До сих пор я сам о себе заботился — и не пропал. Спускайся туда и жди. — Хантер махнул рукой на каменистый склон позади скал, потом вдруг схватил Сэйбл за одежду и притянул к себе, ближе к злым щелочкам серых глаз. — И не смей — не смей ни при каких условиях! — делать хотя бы шаг, пока я не разрешу!

— Будет исполнено, милорд, — отчеканила Сэйбл, надула губы и вырвала край накидки у него из рук.

Хантер с трудом подавил желание развернуть ее за плечи и дать тычка. Выехав из-под прикрытия скал, он спешился и шлепнул лошадь по крупу, заставив шарахнуться в сторону. Убедившись, что она удаляется под прямым углом к их пути, он еще раз осмотрелся.

Никаких следов взвода обнаружить не удалось, и неудивительно: они оторвались по меньшей мере миль на пять. Настало время объясниться с Сэйбл. Когда Хантер спускался по склону туда, где она стояла в обиженном ожидании, он был мрачнее грозовой тучи. Не говоря ни слова, он схватил ее за руку и оттащил в сторону от лошади, которая все еще выказывала признаки беспокойства.

— Нам обоим известно, что комендант выслал по нашим следам взвод кавалеристов. По твоим следам, если быть точным, а если я буду путаться под ногами, меня прикончат. Я правильно говорю или нет? — Когда Сэйбл не ответила, он как следует встряхнул ее. — Отвечай, кто ты такая?

— Да, но… вы уже знаете!

— Черта лысого я знаю! Не часто встретишь женщину, за которой гоняется половина армии. Я уже приучил себя к мысли, что их интересует ребенок, но теперь комендант знает, что его с нами нет. — Шаг за шагом наступая, Хантер в конце концов прижал Сэйбл за плечи к одной из скал. — Значит, они охотятся за тобой, но почему? Не похоже, чтобы ты провела в индейском плену хотя бы день! В последний раз спрашиваю: кто ты?

— Я тетка ему! — крикнула она, начиная по-настоящему пугаться.

— Что? — опешил Хантер. — Тетка? Кому?

— Маленькому Ястребу! Я не его мать!

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Вся ложь, которую Сэйбл успела нагромоздить, прошла в ее памяти за этот короткий промежуток времени. Хантер вспоминал тоже: свои адовы муки — как выяснилось, нелепые.

Теперь он знал все. Почти.

— Имя! — потребовал он, конвульсивно шевеля пальцами, словно не давая им сжаться в кулаки.

— Сэйбл… — Ее голос сорвался, она нервно облизнула губы и добавила:

— Кавано.

Лицо Хантера стремительно обострилось, в глазах сверкнуло что-то сродни ненависти.

— Отродье Ричарда, .. — прошептал он тоном человека, отказывающего верить своим ушам. — Понимаю… все, кроме одного. Ты украла ребенка? У кого? Зачем?

— Нет! — крикнула Сэйбл истерически (она была уверена, что и впрямь получит хорошую трепку).

— Советую тебе хорошо, очень хорошо обдумать свой ответ, женщина, — произнес Хантер медленно и враждебно, — иначе, клянусь, я свяжу тебя и сам отвезу в форт.

— Это ребенок моей сестры! Я поклялась ей, что доставлю его к отцу. Поверь мне, Хантер, ты должен поверить мне!

— Должен? Это еще почему? Ты только и делала, что лгала мне день за днем.

— У меня не было выбора! Я подслушала разговор о том, что отец отдаст Маленького Ястреба чужим людям! Как я могла быть уверена, что ты не выдашь меня? Это ведь не моя тайна, Хантер!

Он всем сердцем желал поверить в это, но боялся раскрыть рот для дальнейших расспросов: он был так разъярен, что не владел собой и вполне мог совершить что-нибудь опрометчивое — например, ударить Сэйбл.

«Я не его мать!»

Сумасшедший грохот сердца болезненно отдавался в его ушах, мысли роились в полном беспорядке, а вопросы, которые готовы были слететь с языка, даже ему самому казались нелепыми и бессвязными.

«Я не его мать!»

Он вдруг оттолкнул Сэйбл — грубо, с выражением неприязни — и вскочил на единственную оставшуюся лошадь. Посмотрел вниз. Лицо Сэйбл было робко поднято к нему, исхлестанные ветром и ветками щеки поражали бледностью. Видно было, что она борется со слезами. Маленькая рука поднялась и затрепетала на полдороге к его колену, потом бессильно упала.

— Хантер?

В ответ на эту невысказанную мольбу понять и простить он только и мог, что грубо выругаться. Перегнувшись с седла, все с той же намеренной грубостью он подхватил Сэйбл за талию и почти бросил перед собой на лошадь.

— Но ведь это убьет бедное животное!

— Разве тебя волнует хоть чья-то судьба, женщина, когда ты добиваешься того, чего хочешь?

Жестокие слова заставили Сэйбл съежиться и опустить взгляд. Она знала, какое выражение сейчас на лице Хантера: отчуждение и презрение.

Тот между тем натянул поводья, поворачивая лошадь в глубь бесплодной пустыни.

Он все еще не мог осознать правду. «Я не его мать!»

Весна прокралась-таки и на исхлестанные жестокими ветрами равнины. На склонах оврагов, где солнце днем становилось все горячее, раскинулся нежнейший ковер первоцветов, напоминавший оттенком глаза Сэйбл. Однако ни она, ни Хантер не замечали этих перемен, угрюмо шагая на север.

Сэйбл надеялась, что с течением времени ярость Хантера изживет себя, но та, казалось, только возрастала, становилась более ощутимой, как жар разгорающегося костра. Он шел, ссутулив плечи и ударяя каблуками так, словно вымещал на земле свою злобу.

Вот уже неделю они не разговаривали. Неделю, подумать только! Если Хантеру требовалось привлечь ее внимание, он издавал неопределенный возглас, а на попытку заговорить отвечал утробным звуком, отбивавшим всякое желание продолжать. Он даже не выругался ни разу, и это вообще было уму непостижимо. В довершение ко всему он не давал Сэйбл передохнуть, как муштруемому на плацу солдату. Он шел так быстро, что ей приходилось поспешать мелкой рысцой, а верхом они ехали всегда изматывающим галопом.

Их сосуществование напоминало первые дни путешествия, только в ухудшенном варианте. Когда лошадь уставала, Хантер просто останавливал ее и спешивался, ожидая молча и с видимым нетерпением, когда Сэйбл сообразит сделать то же самое. При этом он отворачивался, словно та была неприкасаемой и один взгляд на нее мог осквернить его. Он прилагал массу усилий, чтобы не коснуться ее даже одеждой, кроме тех периодов, когда они вынуждены были ехать верхом на одной лошади. В этом случае Хантер только что не скрежетал зубами. Располагаясь на ночлег, он швырял вьюк с одеялами ей в лицо, не приближаясь, но и не оставляя ее одну даже на время, необходимое для отправления естественных потребностей. Он просто поворачивался спиной в нескольких шагах от Сэйбл, и это составляло все уединение, которое отныне ей полагалось. По ночам, несмотря на усталость, она засыпала с трудом, а по утрам просыпалась в страхе, что окажется брошенной посреди пустыни.

Она и сама не понимала, как ухитряется выдерживать столь сумасшедший темп движения. Поспевая за широким шагом Хантера, она порой чувствовала боль в ногах от пяток до самых ягодиц и не отставала только из чистого упрямства. В этот день, как и каждый предыдущий, они выступили на рассвете. Сэйбл давно испытывала сильную жажду, но не решалась спросить, в каком мешке упакована фляга, из страха, что разразится скандал, к которому она до сих пор так и не была готова. Споткнувшись в очередной раз, она едва сумела удержаться на ногах и не распластаться в пыли. Хантер не замедлил шага, даже не оглянулся, как если бы пересекал равнину в полном одиночестве.

«Негодяй!» — думала Сэйбл, пылая негодованием. Что он мнит о себе, это тип? В конце концов; его услуги щедро оплачены, мог бы проявить хоть немного галантности. Скажите, какая цаца! Не понравилось ему, что за ней охотится армия! А что в этом такого? Да и не армия вовсе, а отец и его армейские друзья. Что с того, что Мейтланд получил приказ не стрелять… В нее по крайней мере? Скорее всего его лояльность по отношению к полковнику Кавано — обычная плата за незаслуженное продвижение по службе и высокое назначение.

Сейчас Сэйбл чувствовала к отцу только глубочайшую ненависть. Он, он один был виноват во всем, что с ней случилось! Если бы он не противился браку Лэйн и Черного Волка, если бы признал Маленького Ястреба своим внуком, ей не пришлось бы заключить сделку с… с… с самим дьяволом!

Сэйбл подняла взгляд. Поверх лошадиной шеи виднелась только верхушка шляпы, уже хорошо поношенной и запачканной. Невозможно было поверить, что этот самый человек когда-то просил у нее прощения: за ее плен, за издевательства жителей форта. Теперь он превратился в обвинителя. Она отдала бы все, чтобы вернуть прежнего Хантера, того, кто терпеливо выносил ее длинный язык, кто бросился ей на помощь и спас ее из рук пауни, кто поддразнивал ее и порой держал в объятиях. С ним она впервые ощутила дыхание рая — впервые изведанное плотское наслаждение обещало так много… Она скучала по прежнему Хантеру, понимая, что если и увидит его вновь, то не скоро.

Ее вывел из раздумий громкий звук. Бурчало в животе.

— Я проголодалась, — сказала она нерешительно. — Неужели еще не пора сделать привал и перекусить?

Хантер остановился, но продолжал смотреть прямо перед собой. Его тяжкий вздох выражал неудовольствие задержкой. Ветер — уже не ледяной, но резкий и порывистый, — завывал вокруг, то и дело швыряя в воздух пригоршни пыли и мелкого гравия. Длинные стебли прошлогодней травы мотались взад-вперед под его порывами.

— Мистер Мак-Крак… — Сэйбл проглотила остаток фразы, встретив раздраженный взгляд искоса. Нет, это совершенно невыносимо! — Послушайте, сколько можно дуться? Даже моему ангельскому терпению приходит конец. Мы уже протопали, проскакали и пробежали не менее ста миль. Сто миль! Неужели это не гарантия того, что мы оторвались от преследователей? У меня отваливаются ноги, я умираю от голода и жажды, я вся пропылилась! Ах, чтоб вас!..

Ответом был все тот же утробный звук. Хантер очнулся от своей бессмысленной неподвижности и зашагал вперед и направо. Там, в неглубоком обрывистом овраге, протекал поток, много дальше сужаясь, а потом разветвляясь на несколько рукавов и впадая в одну из рек, протекающих по пустыне. Сэйбл чуть было не застонала от радости: вода, слава Богу!

Она бросилась вслед быстро удаляющемуся Хантеру.

— Интересно знать, настанет ли день, когда вы заговорите, вместо того чтобы пригвождать меня к земле каждым взглядом?

Никакого ответа.

— Мистер Мак-Кракен, вы не можете бесконечно соблюдать обет молчания. Нам придется провести еще не один день в обществе друг друга.

По-прежнему тишина.

— Мистер Мак-Кракен!

— Оставь меня в покое!

— Нет уж, не оставлю! — Сэйбл схватила Хантера за рукав; но он просто отмахнулся от нее, как от назойливого насекомого, и продолжал путь. Она приостановилась, тяжело дыша. — Вы начнете наконец разговаривать, как разумный человек? Или у вас попросту не хватает храбрости объясниться?

Она уперла руки в бока в ожидании того, что он обернется. И он действительно остановился и повернулся. Сэйбл пожалела, что не придержала язык: на лице Хантера было выражение, не предвещавшее ничего хорошего.

Все же она не отвела глаз, не без тревоги разглядывая его раздувающиеся ноздри и губы, сжатые с такой силой, что они совсем побелели. Сжимающиеся и разжимающиеся кулаки говорили о том, что он охотно выместил бы на ней весь свой гнев. Именно так Хантер и был настроен. Он слишком долго сдерживался, слишком долго подавлял желание высказаться. Яростные обвинения рвались наружу, хотелось крикнуть что-нибудь уничтожающее, оскорбительное, хотелось схватить Сэйбл за плечи и трясти, пока она не прикусит свой идиотский лживый язык.

— Значит, ты хочешь объясниться? — проскрипел он.

— Нельзя держать все в себе, мистер Мак-Кракен, это все равно что вариться в собственном соку, — настаивала Сэйбл, довольная уже тем, что он открыл рот. — Нужно делиться тем, что вас снедает, иначе вы состаритесь, не имея ни единого друга.

— Скажите, как она заботится обо мне! — зло усмехнулся Хантер (на его раненой щеке начался нервный тик — свидетельство крайнего напряжения). — Что ты знаешь обо мне, женщина? Как я живу сейчас, так собираюсь и состариться, и не твое дело, почему я стал таким!

— А я думаю, будет легче, если рассказать кому-то…

Разговор шел не совсем тем курсом, которым она была намерена его направить, но это было все-таки лучше, чем молчание. Даже если лицо Хантера искажалось и дергалось, даже если на нем застыло выражение ненависти, даже если серые глаза почернели и сверкали.

— Если ты хочешь объясниться, я объясню. — Он не сказал, а выплюнул эту фразу, как нечто ядовитое. — Мне неприятно находиться рядом с тобой, неприятно смотреть на тебя и уж тем более разговаривать с тобой. Мне противен твой запах, звук твоего голоса, противно то, что твои глаза постоянно на мокром месте. Ты с самого детства была испорченной, воспринимала мужчин, как идиотов, которых интересно дразнить, и я не удивлен тем, что ты научилась врать на каждом слове. Я готов возненавидеть тебя, а так как в ненависти мне нет равных, то лучше лишний раз не путайся у меня под ногами!

Сэйбл отшатнулась, словно получив пощечину. Хантер отвернулся и продолжал спускаться вниз по крутому склону.

— Да, вы умеете быть грубым и жестоким, — крикнула она вслед, — но вы не такой, мистер Мак-Кракен! Вы лучше, чем стараетесь казаться!

— Не будь так уверена! — не оборачиваясь, крикнул он в ответ.

— Как бы то ни было, мне надоело быть мальчиком для словесной порки! Вы слышите? Мистер Мак-Кракен! — Он слышал прекрасно и потому ускорил и без того энергичный шаг. — Чтоб вас черти взяли!

Потеряв самообладание, Сэйбл бросилась за ним бегом, а догнав, прыгнула на спину, одной рукой сжимая шею, кулаком другой молотя по плечам. Ошеломленный этим внезапным нападением, Хантер потерял равновесие и покатился вниз, увлекая за собой Сэйбл, по-прежнему цепляющуюся за его шею. Они катились и катились в вихре пыли, сухой» травы и гравия, пока не приземлились на каменистом берегу. Сэйбл, оказавшаяся сверху, на коленях отползла на пару шагов и повернулась.

— И он еще говорил, что отличается от других мужчин! Посмотри на себя! Настоящий изверг, тиран! — Она вырвала пук осоки вместе с корнями и мокрой землей и швырнула его, метко попав Хантеру в физиономию. — Отвратительный, бездушный тип с мертвой душонкой!

Она издала торжествующий вопль, когда грязь потекла по его подбородку и шее за ворот рубашки. Хантер смотрел на нее с застывшей гримасой изумления.

— Я даже больше скажу: ты — настоящая свинья!

— Достаточно, Сэйбл! — прикрикнул он, не столько вытирая грязь ладонью, сколько сильнее ее размазывая.

— Эгоистичный, упрямый, злобный! Злобный! Злобный! Злобный!

Воздух наполнился комками грязи, ошметками гниющей травы, песком. Все это летело в Хантера, вынуждая его заслоняться руками.

— Хватит, я сказал!

В ответ о его лицо разбился приличный ком мокрой земли. Оказавшийся внутри камешек болезненно ударил по шраму.

Хантер выпрямился во весь рост, и Сэйбл поняла, что погорячилась. Подобрав подол платья, она спаслась бегством. Она понимала, что не сравнится в скорости с Хантером, и надеялась лишь на то, что он слишком устал для быстрого бега. Местами в каменистое ложе потока вдавалась более мягкая земля, размокшая и покрытая неглубокими лужами. Сапоги Хантера звучно чавкали по ним, и звук этот неумолимо приближался. Несколько раз Сэйбл поскользнулась, но сумела удержаться на ногах.

— Стой!

Она продолжала нестись вперед из последних сил. Поток стал шире, на нем появились пороги, отмеченные хлопьями пены. Неизвестно, как далеко Сэйбл удалось бы убежать, если бы в боку не началась ужасная резь, заставившая ее согнуться в три погибели, жадно хватая ртом воздух. Несколько секунд она ни о чем другом и думать не могла, а когда выпрямилась, Хантер стоял в нескольких ярдах от нее, безмолвный и угрожающий. Все еще тяжело дыша, вытянув руку перед собой и как бы отстраняя его, Сэйбл начала бочком огибать громадный валун.

— П-погоди, Хантер… — взмолилась она, заметив, что и он медленно продвигается вперед. — Не делай ничего опрометчивого, постарайся успокоиться!

Она не знала, воспринимает ли он ее слова. Он точно был в ярости, даже шрам на щеке, обычно красный, побелел и выделялся сильнее, чем обычно.

— Будь же благоразумным! Я… я знаю, каждый из нас несовершенен, — продолжала она, чувствуя себя глупой, как никогда. — Я наговорила всякого только для того, чтобы получить хоть какой-нибудь ответ!

— Сейчас ты его получишь.

— Умоляю, Хантер, умоляю, постарайся понять, что заставило меня лгать тебе! — Голос ее сорвался, и она добавила шепотом:

— Постарайся посмотреть моими глазами…

Молчание.

Сэйбл осторожно взглянула сквозь ресницы. Ледяной взгляд Хантера был устремлен на гребень склона. Ярость его как будто несколько остыла, но пока не было даже самой малой надежды на мирное завершение переговоров.

— Да что же это такое, Хантер?! — вырвалось у нее. — Почему ты все время мучаешь меня? Пропади ты пропадом, будь проклят, провались в ад! Не тебе судить меня! Тогда, ночью, ты делал со мной такое, что дозволено только мужу, если дозволено вообще! Я ведь простила тебя!

Казалось, эти слова пробили брешь в ледяной стене, которую Хантер воздвиг вокруг себя. Он оказался рядом, схватил Сэйбл, грубо прижал к себе. Это не была больше ярость, скорее лихорадочное волнение, но она начала вырываться, не зная, на что он способен сейчас.

— Как ты могла утаить от меня правду? — прорычал Хантер у нее над ухом. — Ты заслуживаешь порки!

— Отпусти меня!

Она продолжала биться до тех пор, пока объятие не стало болезненным. Сэйбл притихла.

— Но больше всего ты заслуживаешь быть связанной и отвезенной в форт, даже если это займет еще неделю моего времени.

— Ты слишком благороден для этого!

— Да ну? Это я-то? Я благороден? Вот уж насмешила!

— Да, благороден!

— Я уже говорил: не будь так уверена. И не советую тебе впредь бросаться на разъяренного мужчину, а то однажды тебе ненароком свернут шею. Ты слишком далеко зашла…

— То есть идти мне больше некуда?

— Вот именно. И мне тоже.

Только теперь Сэйбл рассмотрела выражение его глаз. Они были попросту голодными, очень опасными, прекрасными в своей жестокости.

Она первая потянулась губами. Она вся горела, сознавая теперь, чего жаждет, она все помнила и знала, что это — лишь малая часть того, что она может получить от Хантера. Ощущение его рук на теле было потрясающим, единственно правильным. Впервые дав себе полную свободу, махнув рукой на условности, Сэйбл хотела только одного: чтобы они шли и шли путем полного безрассудства, не останавливаясь.

Хантер тоже думал о том, что не остановится.

Не в этот раз.

Не теперь, когда Черный Волк не стоял больше между ними.

Глава 26

Странное дело: Хантер вновь ощутил в себе бешеную ярость жестоко обманутого человека — только теперь ему было на что ее направить. Поцелуи его был болезненным, требовательным.

— Будь ты проклята, Сэйбл! Будь проклят твой лживый рот! — прошипел он, отстранившись на одно мгновение, только чтобы снова впиться в этот лживый рот губами.

Он испытывал даже не желание, а сумасшедшую потребность взять ее неистово, разодрав одежду, вырвав пуговицы рубахи «с мясом». Он почти мог видеть, как пожирает ее, поглощает, словно хищник добычу, доставшуюся ему особенно трудно.

— Я неделями изводил себя! Неделями! Как последний дурак, стыдился того, что хочу чужую жену!

— Это ужасно — чувствовать себя обманутым, — прошептала Сэйбл. — Я понимаю, каково тебе сейчас…

— Ты ни черта не понимаешь!

Подумать только, он ждал, надеялся, что она нарушит клятву верности, данную другому, — и боялся этого, как своего падения! Он мечтал о том, что однажды она скажет: иди ко мне, будь со мной, возьми меня! Он так и не дождался этого. Но теперь… Теперь все будет иначе! Он возьмет ее. Они будут заниматься любовью, здесь и сейчас. Безумно, дико — так, как он чувствует себя. Отчаянно — как он желает ее. На этот раз у нее не будет пути к отступлению, и он наконец войдет в нее, заполнит ее, он будет любить ее до тех пор, пока не выплеснет все вожделение, которое успело накопиться за долгое, очень долгое время, проведенное рядом с ней. Хантер взял в ладони мягкую плоть ее ягодиц, совсем как в ту ночь, когда он пытался позже искать утешения в чужих объятиях, но на этот раз Сэйбл была необычно податливой, она без сопротивления позволила ему приподнять себя и прижать. Ноги ее слегка раздвинулись, скорее бессознательно, чем намеренно, чтобы ему было удобнее оказаться между ними.

Проклятие, в нем скопилось столько гнева, что каждое движение, каждая ласка были пропитаны им насквозь!

Какой-то глубокий, примитивный инстинкт подсказал Сэйбл, что отвечать нужно особенной покорностью, особенной мягкостью. Хантер имел полное право чувствовать гнев, но и она была права, храня свою тайну. Если бы хоть одна живая душа (за исключением Фебы, конечно) знала, что она — не мать Маленькому Ястребу, ей бы ни за что не удалось продвинуться так далеко к северу. Возможно даже, именно Хантера и надо было держать в самом полном неведении. Возможно, он и сам понимал это, потому так и злился.

— Ты даже представить себе не можешь, что ты сделала со мной! Вот! Чувствуешь? Чувствуешь? — Схватив руку Сэйбл, Хантер прижал ее к себе — туда, где под брюками ощущался длинный твердый стержень.

Сэйбл затрепетала, веки ее разом отяжелели и опустились, зубы больно прикусили нижнюю губку. Однако она и не подумала вырываться. Ощущение было… было… бесстыдно сладостным, как и все, связанное с Хантером. «Та часть» была горячей, каменно-твердой, она пульсировала, жила какой-то отдельной жизнью! Это было нечто предельно мужское, особенное, неизведанное. Изведать — вот то, чего она хотела сейчас, изведать в полном смысле — увидеть, потрогать. Она сгорала от любопытства, была одновременно возбуждена и испугана.

Что с того, что это желание непристойно? Разве она не свободна сейчас от всех норм и правил? Разве они оба не свободны? Вокруг только дикие, пустынные равнины, только вой ветра над небольшим ущельем, где несется бурлящий поток. Звук его стремительного движения отдается в ушах… Или это бьется разгоряченная кровь? Вокруг никого, никто не сможет помешать ей сделать то, чего она хочет!

Ладонь Сэйбл потерлась о твердый стержень, пальцы сжались, стремясь охватить его.

— О Господи… — выдохнул Хантер. В этом полувздохе-полустоне было столько счастья, что она почувствовала себя волшебницей, раздающей дары.

Она заметила, что двигает ладонью вверх-вниз, с силой, в бессознательной имитации чего-то. Зато Хантер прекрасно знал, чего именно. Это была имитация движений его члена внутри нее — там, где так горячо, влажно и сладко! И ее движений навстречу ему… О Господи!

Еще мгновение — и он набросится на нее. И, может быть, причинит ей боль!

Сэйбл слышала звук своего имени, повторяемого снова и снова, как языческое заклинание. Потом вернулись губы, огненно-горячие, неласковые губы. Однако жестокость поцелуев не отталкивала ее, наоборот, она волновала. Это было выражением силы его желания.

Она позволила снять с себя накидку из бычьей кожи, которая недавно помешала ей убежать на безопасное расстояние. Сейчас, на берегу рокочущего потока, она станет их брачным ложем, и Сэйбл поняла это.

— Ты больше не сердишься? — спросила она с оттенком кокетства, ни на секунду не убирая ладони с горячей выпуклости между ног Хантера. — У меня нет больше тайн от тебя, поверь.

Хантер мягко принудил ее опуститься на колени на то, что должно было стать их первой постелью.

— Как ты ошибаешься! — усмехнулся он, проводя кончиком языка вниз по горлу Сэйбл. — Для меня ты полна тайн. Вот одна из них. — Он захватил пальцами сосок, заставив ее застонать сквозь стиснутые зубы. — А вот и вторая. — Ладонь скользнула вниз по животу, слегка разводя ей ноги. — Я хочу узнать все твои тайны, хочу дотронуться до тебя везде — руками, губами! И чтобы все было так же, как в ту ночь, когда мой палец был внутри тебя и я чувствовал, как сильно ты меня хочешь!

Жалобный звук, похожий на всхлипывание, сорвался с губ Сэйбл. О, как она хотела всего того, что обещал Хантер! Она хотела быть голой, открытой для его взгляда и прикосновений, хотела дать ему доступ в каждый уголок своего тела. Платье упало в сухую траву, от которой поднимался слабый и волнующий запах прошлогодних цветов. Рубаха соскользнула с плеч, оставшись лишь на вскинутых для объятия руках. Прохладный от речной влаги воздух коснулся грудей, как ласковая ладонь. Следом за ним их коснулся Хантер. Это было восхитительно — чувствовать себя прекрасной, обожаемой, желанной! Даже взгляд его был достаточно выразительным, чтобы соски налились, а от его прикосновения они превратились в два твердых горячих орешка, словно предназначенных для того, чтобы трогать их языком и губами, втягивать в рот, сосать.

— Хантер… Хантер… — вдруг прошептала Сэйбл, потянувшись к пуговицам его рубашки. — Я тоже хочу трогать тебя…

Она собиралась раздеть его! Хантер очень сомневался, что выдержит эту процедуру, как бы чудесна она ни была. Он рванул пуговицы так, что они посыпались, и сбросил рубашку одним движением. За рубашкой последовали сапоги, отброшенные так нетерпеливо, что один из них едва не полетел в реку.

Хантер снова с жадностью приник к груди Сэйбл, только что не урча, словно это был сосуд с удивительным, божественным напитком. Он и сам не понимал, как может сдерживаться, почему не валит ее на мягкую кожу и не спешит оказаться внутри этого роскошного тела. Должно быть, он опасался, что это никогда не повторится, и старался растянуть удовольствие. Пальцы Сэйбл конвульсивно извивались в его волосах, сжимали и подергивали их, иногда до боли, лишь усиливающей удовольствие.

Потом они разом отстранились друг от друга на несколько секунд. Сэйбл сбросила ботинки — резкими, почти лихорадочными движениями. Почему-то для нее это был акт полной капитуляции, даже более интимный, чем сбрасывание одежды. Узелок на поясе нижней юбки был слишком затянут, Хантер боролся с ним, то и дело дотрагиваясь до ее тела, — потом разорвал шнурок и отбросил в сторону. Все это время, не в силах просто ждать, Сэйбл жадно касалась его везде, куда могла дотянуться: каменно-твердых мышц на плечах и руках, скульптурно красивой груди, темных завитков на ней.

— Я хочу, чтобы ты любил меня, Хантер, — сказала она тихо, едва ли слыша собственный голос.

Тот ответил полурычанием-полустоном, который она уже слышала однажды. Он становился даже менее ручным в моменты страсти, даже более близким окружающей дикости, словно в нем разом проявлялось все то, что оставалось в человеке от зверя. Боль, которую он ненамеренно причинял, только сильнее возбуждала желание и обостряла ощущения.

Солнце уже хорошо пригревало на склонах, но здесь, у самого потока, где ветер носил облачка водяной пыли, воздух был прохладен и свеж. Неожиданно эта свежесть коснулась Сэйбл сразу везде, словно юбку и кружевные штанишки сорвал резкий порыв ветра.

Она стояла на коленях, чуть откинувшись, словно под тяжестью пронизанной солнцем гривы волос, в этот момент темно-рыжей. Только чулки и подвязки оставались на белом, как пена, теле, создавая острый контраст невинности и чувственности. Хантер протянул руку… но так и не коснулся единственной одежды Сэйбл. Вместо этого его ладонь скользнула вниз между ее ног. Подчиняясь, она развела колени. Ее покорность, как обычно, сработала как сильнейшее возбуждающее средство.

Он был вне себя от желания оказаться внутри, изведать наконец все сладкие уголки, о которых столько мечтал. «Люби eel — нашептывал внутренний голос. — Люби ее — другого шанса может не представиться». Лицо Сэйбл, влажно блестящее, чуточку искаженное, было поднято к нему с застывшим выражением удивления и счастья. Она слегка покачивалась в унисон с движениями пальцев Хантера, но, очевидно, не сознавала этого. Она так и не закрыла глаз, даже когда момент самого острого наслаждения приблизился, когда она начала извиваться и вздрагивать, совершенно потерявшись в нем. Она была прекрасна.

Удовольствие было мощным, всеобъемлющим… Но это было всего лишь началом. Хантер был рядом, но слишком далеко. Казалось, что подлинное наслаждение возможно только во время подлинной близости, во время полного слияния, когда двое становятся одним существом, одним телом. Сэйбл бессознательно потянулась к нему обеими руками. Хантер прижал ее ладони к себе, остановив их.

— Ты и вправду этого хочешь?

Она судорожно кивнула, беззвучно ахнув, когда ладони Хантера закрылись на ее ладонях, сжимая их вокруг «той части».

— У меня есть только это, Сэйбл, — прошептал он, — и ничего больше.

Что-то скользнуло в глубине его глаз — тень печали, словно тень грозовой тучи посреди сияющего летнего дня. Ненадолго страсть отступила, сменившись нежностью. Сэйбл высвободила руку, положила ладонь Хантеру на лоб, провела по щеке, по губам. Для нее он был ангелом тьмы, бесконечно блуждающим в своем личном аду, в нем было больше жестокости, чем ласки, и прикосновения его приносили боль наряду с наслаждением. И все же она полюбила его, где-то в промежутке между днем показательно жестокого потрошения кроликов и ночью в нищей гостинице, когда он был беспомощным и достойным жалости.

— Ты ошибаешься, — возразила она, почти касаясь губами его рта. — Ты очень богат, только не понимаешь этого. Поцелуй. Возвращение страсти с новой силой.

— Ты просто не знаешь, что делаешь для меня, Сэйбл. — Хантеру хотелось сжать ее в объятиях изо всех сил, но она была слишком хрупкой для подобного неистовства.

— На этот раз я увижу звезды?

Он не удержался от улыбки. Как она неопытна! И она полностью в его власти.

— Увидишь, обещаю.

— Ты уже обещал однажды. Просто сделай это.

Забывшись, с блестящими от волнения и любопытства глазами, Сэйбл потянулась к пуговицам его брюк. Хантера изумила, почти смутила подобная смелость в чопорной светской леди, которую он так хорошо знал. Правила приличия были отброшены и забыты. Как это ей удавалось? Что за странная сила присутствовала в дикой и скудной природе равнин, какими странными нитями опутывала она сердце и душу, каким способом подчиняла себе, сметая, как шелуху, условности, придуманные человеком? Леди и дикарь исчезли, остались мужчина и женщина, которых не разделяло больше ничто, даже одежда.

Они могли теперь быть вместе, могли любить друг друга, все взять и все отдать, как только и бывает во время настоящей близости. Он ждал этого долго, очень долго, и теперь собирался все испытать сполна: как прижимаются к его груди атласные женские груди, как трутся друг о друга голые бедра, как звучит стон наслаждения, вызванного его движениями.

— Иди ко мне! — Это была уже не просьба, а приказ. Хантер сел, вытянув ноги, и притянул Сэйбл к себе на колени. Когда последняя пуговица брюк оказалась расстегнутой, его член вырвался наружу во всем великолепии.

У Сэйбл испуганно округлились глаза. Она смотрела вниз — туда, где с силой прижималась к ее животу твердая, как железо, штуковина, и пыталась представить ее внутри себя… Но не могла. Как же в таком случае все происходит между мужчиной и женщиной? Внутри женского тела просто не найдется столько места!

Как, однако, странно все это выглядит… Она протянула руку и провела кончиком пальца вдоль всей длины члена, понятия не имея, что это прикосновение заставило невидимую молнию пронзить пах Хантера. Сжав зубы до скрипа, он судорожным рывком привлек Сэйбл ближе, раскачивая вверх-вниз. Ее плоть была нежной, горячей и очень влажной, обещая объятие необыкновенной сладости.

Сэйбл отодвинулась (ее любопытство не было удовлетворено) и вернулась к созерцанию и осязанию. Интересно, как еще называлась «та часть», кроме «мужского достоинства» — чудное, нелепое название, услышанное случайно. Она была поразительно твердой и подвижной, она не хотела просто покоиться между ее бедрами и временами судорожно вздрагивала. Ее вершинка была блестящей и более темной, а ниже оказалось очень удобно обхватывать рукой. Оказавшись в ладони, она пульсировала, живая и нетерпеливая.

— Что же ты делаешь со мной, ведьма!..

И на этом истекло время, отпущенное Сэйбл на исследование. Хантер отодвинул ее еще чуточку дальше, вдоль своих ног, чтобы удобнее было оказаться внутри — сначала едва прикасаясь, потом осторожно раздвигая, потом делая первый несильный толчок. Как горячо было внутри нее… и как узко! Он очень надеялся, что не причиняет ей сильной боли.

Сэйбл совсем не было больно. Восхитительное чувство заполнения поражало новизной, заставляло прислушиваться к тому, как Хантер вдвигается внутрь толчками, все глубже и глубже. Она чувствовала, что растягивается, принимает нужную форму, и вместе с этим росло чувство густой, почти вещественной сладости. Движение внутри становилось все быстрее, пока одним сильным рывком внутри не оказалась вся «та часть» без остатка.

Как раз в этот момент Сэйбл как будто рассекли пополам.

Каким мимолетным ни было ощущение преграды, Хантер успел заметить его. Абсурдная мысль мелькнула в его затуманенном мозгу, но тотчас исчезла. Он с досадой отмахнулся от подобной нелепости. До мыслей ли было ему, чего бы они ни касались! Он был в огненных ножнах, шелковых, податливых и одновременно невероятно тесных. Он мог утратить контроль над собой в любую секунду!

Между тем Сэйбл разом потеряла интерес к происходящему. Острота боли быстро пошла на убыль, но тупая ноющая пульсация осталась, мешая воспринимать любые ощущения, кроме этого. А потом всякое движение прекратилось и появилась ласка, уже знакомая, но от этого не менее сладостная: Хантер дотронулся там, где их тела соприкасались. Это и его поцелуй, простой и жадный, заставили вернуться и жар внутри, и сладость, похожую на густой мед. Сэйбл шевельнулась, качнулась вперед-назад. Он был внутри, он был ее, он предоставлял ей полную свободу. И он был невероятно, неописуемо сладок там, внутри. Ничто — никакая другая ласка — не могло сравниться с тем, что она чувствовала сейчас.

Она забылась, потерялась в толчках и качаниях. В этом было что-то от езды верхом, от наслаждения всадницы властью над своим скакуном. Но сознание этого было всего лишь фундаментом, на котором строилось ослепительное здание, тянулась к солнцу вершина, готовясь коснуться живого опаляющего огня.

Сердце стучало в неистовом темпе, наполняя уши грохотом, подобным раскатам грома. Казалось, кровь вот-вот закипит во всем теле, и хотелось быть заполненной до отказа, до боли. Невидимые волны сталкивались вокруг и внутри, становились все горячее, ревели все громче.

— Еще, еще, еще! — слышала Сэйбл почти у самых губ, но не в силах была открыть стиснутые веки, чтобы увидеть лицо Хантера. — Моя ведьма… Моя дикая кошка…

Прохладный воздух речной поймы странно раскалился, его не хватало, и дыхание все чаще прерывалось в горле.

— Что со мной, Хантер? — прошептала она, чуть не плача. — Помоги мне!

Они были совсем рядом — звезды, — они метались вокруг разноцветным фейерверком, и казалось, их можно коснуться, протянув руку.

— Сделай что-нибудь, Хантер!

Звезды были рядом, но они ускользали. А потом руки сжали бедра Сэйбл, разом укротив ее неистовство, заставив расслабиться. Теперь он был господином, а она — рабыней, он что-то делал с ней, заставляя неописуемую сладость стремительно нарастать.

Все звуки и все ощущения исчезли, кроме единого ощущения летящего извне торнадо. В полном безмолвии налетел и обрушился на Сэйбл огненный вихрь — и звуки вернулись, слившись в оглушительный рев. Она чувствовала свои содрогания, как что-то отдельное, она сама себе казалась сладкой бездной — это было все равно что ступить на несколько секунд в райский сад.

Она не знала, что лицо ее искажено гримасой и залито слезами, что губы закушены до крови. Зато все это видел Хантер. Он полностью отпустил себя на волю, не заботясь больше о том, что причинит боль. Он просто не мог больше владеть собой. Она была поразительно хороша в сладких муках оргазма, видеть ее такой было едва ли не слаще, чем самому испытывать наслаждение. Он сумел дождаться этого ни с чем не сравнимого момента и заслужил награду.

Они рухнули оба, содрогаясь и вскрикивая, и Хантеру показалось, что весь окружающий мир балансирует над бездной огня, чудом удерживаясь на тончайшей нити. А когда эта нить оборвалась, он сорвался в сияющие глубины, ненадолго потерявшись в них совершенно. — Моя… моя… моя…

Чей это голос, такой хриплый, бессильно тихий? Сэйбл очнулась. Пережитое все еще длилось в памяти, особенно последний момент, когда внутри пролился горячий поток, удержав ощущение экстаза на невероятно высокой точке, которой оно достигло. В этот миг она особенно полно чувствовала, что отдала всю себя, что Хантер обладал ею. Несколько мгновений она была как бы чистой радостью, полностью лишенной плоти, а еще чуть позже вновь стала собой, только невесомой, как осенний листок, летящий на крыльях ветра.

Она чувствовала на волосах быстрые поцелуи Хантера, но не могла двинуться, не могла пошевелить даже кончиком пальца, обессиленно лежа ничком на его груди. Наконец замер и он, зарывшись ей в волосы лицом и руками.

Частое неровное дыхание продолжало поднимать его грудь, покачивая Сэйбл, но и оно постепенно стихало. Ветерок шелестел сухой травой, освежая влажную кожу, и это был единственный звук, кроме плеска воды на порогах. Сзйбл запрокинула голову, пытаясь увидеть лицо Хантера.

— Ты знал, что все у нас будет так?

— Откуда я мог знать?..

Никогда в жизни она не была так счастлива, как сейчас! Сэйбл искоса глянула в серо-синее небо Дакоты. Она провела ладонью по влажному боку Хантера, коснулась того места, где начинался самый длинный из его шрамов, скользнула по крепкой ягодице.

Он вздохнул, шевельнулся. Господи Боже, он все еще был внутри!

— Ха-антер, — промурлыкала Сэйбл, продолжая касаться его.

— Скажи это еще раз. Мне нравится, как ты произносишь мое имя.

Да, это ему нравилось, иначе почему бы он ожил? Всей своей кожей Сэйбл была сейчас в тысячу раз более чувствительной. Легкие дразнящие прикосновения губ буквально обжигали голое плечо.

— Я буду любить тебя снова, и снова, и снова, пока останется хоть капля сил, — сказал Хантер, не без усилия приподнимаясь на локтях. — За это ты будешь считать меня еще большим эгоистом, правда?

— Ну и будь эгоистом. Я-то эгоистка.

Сэйбл потянулась губами к его губам — движение, разбудившее едва уснувшую сладость в каждом из них. Вместо того, чтобы поцеловать, она провела языком по его горлу, запустив руки в волосы на груди, как во влажный мех.

— Не дразни меня, женщина! — предостерег Хантер, неописуемо довольный.

Сладкая дрожь прошла вдоль ее спины: никто никогда не называл ее «женщина», так сурово и властно. Никто не обращался с ней так, как Хантер, заставляя бунтовать, покоряться и вновь бунтовать против его власти, только для того, чтобы испытать сладость поражения.

Солнечный блик, отражающийся от мокрого излома кварцевой скалы, достиг наконец волос Хантера и заставил их отливать чернотой угольного пласта. Река рокотала так же, как и долгие годы до их появления, так же носился над поверхностью воды живой непоседливый ветер. Мир был незыблем — и он менялся для Сэйбл. Это началось в тот самый день, когда она оставила дом, продолжалось день за днем все время путешествия, чтобы завершиться сегодня. Чувство счастья заполнило пустоту в душе, казавшуюся неизбывной. Она чувствовала себя, как дома, здесь, на берегу реки, названия которой не знала. Она понятия не имела, когда приняла решение не возвращаться в семью, но оно было принято, и это казалось прекрасным и правильным. Она ни о чем не жалела, ни по кому не скучала. Здесь было все самое важное, все, что имело значение.

Сэйбл знала теперь, чего хочет.

Бороться, побеждать, любить. Жить.

Только здесь это возможно — значит, здесь ей и оставаться.

— О чем ты думаешь, Сэй?

Сэй. Самое ласковое из имен, которыми ее когда-либо называли. Она вздохнула — глубоким, счастливым вздохом.

— Мне хорошо здесь.

— Без балов, роскошных экипажей, модных тряпок? — недоверчиво спросил Хантер. — Это пограничные земли, и жизнь здесь сурова.

— Все то, что ты перечислил, уже не важно для меня. — Она потянулась, как сытая кошка, и крепко обняла его, не позволяя подняться. — Это все из прошлой жизни, возврата к которой нет.

— Тогда что же важно для тебя? Она ответила не сразу, приподнявшись на локте и оглядевшись медленно, задумчиво.

— Река, которая умеет звучать лучше всякого музыкального инструмента. Равнина, простирающаяся в бесконечность, где такой простор, что хочется закричать от счастья. Дом посреди равнины, который я буду любить и украшать. Дети, которые будут бегать в саду босиком, ничего не зная о правилах приличия, подрастая свободно и весело. Вот что важно, Хантер.

— Странно, — усмехнулся тот. — Несколько месяцев назад ты ничего не знала о такой жизни. Не слишком ли быстро ты полюбила ее?

— Тебя я тоже не знала несколько месяцев назад. — Сэйбл коснулась пальцем губ Хантера, и тот поймал его зубами, слегка прикусив. — Все то, о чем я только что говорила, — это жизнь, которой ты живешь. Ты любишь эту жизнь. Почему я не могу любить ее?

На мгновение его душа распростерла крылья… Но только для того, чтобы камнем рухнуть во что-то темное, беспросветное.

«Я не смогу дать тебе того, о чем ты мечтаешь!» — подумал Хантер. Но он скорее откусил бы себе язык, чем произнес это сейчас, разрушив драгоценный момент, который мог никогда не повториться.

— Угадай, чего я хочу? — прошептал он с улыбкой, лишь слегка принужденной.

— Все того же, я надеюсь, — засмеялась Сэйбл. Сейчас ее ничуть не пугало, что он хочет быть только ее любовником, считая себя способным лишь на такие отношения, и не более. Он был с ней и внутри нее, и пока ей было достаточно познавать его физически. Потом, позже, думала она, придет и другое познание. Впереди долгий путь. Она еще успеет понять, что за раны мучают Хантера.

— На этот раз все будет медленнее.

Он улыбался, и она чувствовала это даже с закрытыми глазами.

Неожиданно тело Хантера напряглось, плечи рванулись вверх, приподнимая также и Сэйбл Она отстранилась. Оказывается, он оглядывался, шаря рукой по накидке, на которой они лежали. Он старался нащупать кобуру с револьвером!

Хантер закусил губу, подумав с едкой иронией: ничего себе положеньице, когда тебя застают со спущенными штанами. Кто бы это мог быть? Индейцы? Любопытный траппер?

— Я слышал шорох, — сказал он, едва шевеля губами. — Здесь кто-то есть.

Глава 27

— Как ты думаешь, кто это? — прошептала Сэйбл ему в плечо, не решаясь отстраниться и мучаясь стыдом от того, в каком положении их застали.

Хантер наконец добрался до кобуры, осторожно подтянул ее поближе и достал револьвер.

— Посмотри сама, — ответил он тихо, взводя курок. — С моей стороны никого не видно.

— Может быть, лучше сначала… э-э…

Сэйбл собралась сползти с тела Хантера, но застыла в испуге, когда он сильно вздрогнул и прошептал:

— Кто-то дернул меня за волосы.

Она не успела ответить. Что-то холодное, влажное скользнуло по голому плечу.

— О черт!

— Ты становишься заправским сквернословом, — не удержался Хантер, уже понимая, что ни индейцев, ни трапперов можно не опасаться.

Не слушая, Сэйбл вскинула голову и уставилась на что-то за пределами его видимости.

— Это ужасно! — воскликнула она с театральным испугом в голосе. — На нас собирается напасть громадный, кровожадный зверь! Спаси же меня, мой герой!

— Что ты нашла смешного? Сэйбл? Объясни, что происходит?

Но ее уже было не остановить. Хихиканье в кулак сменилось заливистым смехом. Извиваясь и корчась, она соскользнула с Хантера, покраснела, как вареный рак, но и тогда продолжала заливаться хохотом.

Не выдержав, он отстранил ее, поднялся на ноги, резко повернулся — и оказался лоб в лоб со своей лошадью. Животное издало продолжительное радостное ржание, на которое лошадь Сэйбл откликнулась с гребня ущелья.

— Ах вот кто это. — Хантер с облегчением покачал головой. — Нельзя было и придумать лучшего времени для возвращения.

Он подобрал брюки и натянул их, попутно стараясь составить впечатление о том, в каком состоянии лошадь. На боках обнаружилась пара глубоких царапин, уже подживших, высохшие следы пены, но серьезных ран не было.

— Где тебя носило, бестолковый ты кусок конины? — спросил Хантер с нежностью.

— Весна, — заметила Сэйбл, которой удалось наконец справиться со смехом. — Каждый ищет себе пару.

Она подхватила накидку, набросила на плечи, застенчиво запахнула вокруг все еще обнаженного тела. Заметив, что Хантер наблюдает за ней с выражением собственника, она вспыхнула и отвела взгляд.

Эдакая скромница, подумал он с усмешкой. Кто мог предположить, глядя на Сэйбл сейчас, когда она так старательно куталась, чтобы укрыться от его взгляда, что совсем недавно это была самая страстная любовница, которую он когда-либо держал в своих объятиях? Нетрудно было угадать, что и с ней никогда прежде не случалось ничего подобного. Это он, Хантер Мак-Кракен, пробудил в ней страсть. Тут было от чего почувствовать себя гордо. К тому же он снова хотел эту женщину.

Лошадь подтолкнула его мордой в плечо, как бы подавая знак, что пора позаботиться и о ней. Хантер неохотно отвел взгляд от Сэйбл и начал снимать седло, которое за неделю неминуемо должно было натереть животному спину. Взявшись за подпругу, он вдруг обратил внимание на свои руки. На них были следы крови. Откуда? Хантеру вспомнилась нелепая мысль, мелькнувшая в то мгновение, когда он взял Сэйбл.

Не веря своим глазам, он смотрел то на ладони, то на брюки, на которых тоже можно было заметить подсохшие пятна. Седло свалилось на землю, но он даже не заметил этого. Повернулся. Сэйбл примостилась у самой кромки воды и что-то смывала с накидки, на которой они занимались любовью.

А он так ничего и не понял… Но как можно было ожидать? Она была, конечно, неопытной, но чтобы совсем нетронутой… Нет, такое не могло прийти ему в голову.

— Вот это да, Хантер! — пробормотал он виновато, вспомнив короткое ощущение преграды, которую разрушил так небрежно. — Знаешь, что ты наделал? Ты ограбил Вашингтон. Теперь там на одну девственницу меньше — и на какую!

— Хантер? — окликнула Сэйбл, до которой донесся невнятный отзвук его слов.

— Почему ты не предупредила меня, что это впервые?

Почему-то он чувствовал себя обманутым, как человек, который небрежно, залпом осушил стакан вина и лишь после этого узнал, что оно было редким и баснословно дорогим.

— Разве это не все равно? — смущенно спросила Сэйбл, отбрасывая накидку подальше на берег.

— Все равно? Все равно, девственница ты или нет?

— В любом случае я уже не девственница, так что нечего заострять на этом внимание, — сказала она с вызовом, но не удержалась от улыбки. — Кстати, спасибо за то, что все прошло как нельзя более приятно.

Хантер поколебался, не вполне понимая, что чувствует, потом подошел и привлек ее к себе.

— И все-таки я жалею о том, что не знал заранее, — заметил он со вздохом. — Это ведь подарок не из тех, которые женщина делает с легкостью.

— Это не было легко, Хантер, — призналась Сэйбл, вне себя от смущения. Ей было очень неловко обсуждать этот вопрос, но она чувствовала, что Хантер заслуживает объяснения. — Просто я ничего не знала о том, что именно происходит между мужчиной и женщиной. Некоторые замужние женщины говорили об этом, как о какой-то мерзости, поэтому, когда сестра заговорила со мной на эту тему, я не стала слушать. До встречи с тобой я считала, что в постели случается что-то мрачное, грязное и неприятное. Вот только казалось странным, что Лэйн мечтала снова это испытать. Когда мы с тобой впервые поцеловались, я поняла, что такие сказочные ощущения не могут завершиться чем-то ужасным, что дальше будет только лучше и что все, кроме Лэйн, лгали мне. — Она провела кончиком пальца по морщинке на лбу Хантера, стараясь разгладить ее, и добавила:

— Я хотела, чтобы это впервые случилось у меня именно с тобой.

Хантер молча наклонил голову, прижавшись лбом ко лбу Сэйбл. Необычное тепло наполнило его душу. Он был тронут. Даже если сам он не считал себя достойным такого щедрого дара, Сэйбл думала иначе. Он был почти счастлив в этот момент.

— Хочу добавить: я ни на что не решилась бы, если бы не твоя настойчивость…

— Да уж, в настойчивости мне не откажешь. И что теперь прикажешь мне с тобой делать? — спросил он полушутя-полусерьезно.

— Учить меня науке любви, — ответила она просто, привлекая его к себе.

Ощущение прижимающейся полной и округлой женской груди казалось прекрасным, как никогда прежде. Хантер был бы рад забыться в объятиях Сэйбл, но они оказались в слишком неравном положении. Она была самой невинностью, познавшей первую страсть, первое увлечение. В ее устах все это звучало так естественно, как и дар, который она преподнесла, не сознавая его ценности. Он был ее первым мужчиной.

Никогда прежде он не был у женщины первым.

За это стоило принять смерть от руки ее отца.

Явившись нежданной гостьей, эта мысль заставила Хантера отшатнуться.

— Что с тобой?

— Полковник Кавано поставит целью своей жизни вздернуть меня на первом попавшемся дереве.

— А по-моему, это совершенно не касается полковника Кавано, — сказала Сэйбл с некоторой холодностью, недовольная таким несвоевременным возвращением к действительности.

— Вот увидишь, он скоро выяснит, что мы любовники.

Любовники. Почему-то в этом волнующем слове на этот раз слышалось нечто пренебрежительное. Сэйбл с силой вдавила босые пальцы в холодную глину берега. Действительность угрожала оказаться даже более неприглядной, чем она когда-то опасалась.

— Если отец узнает про нас, он скажет, что я получила по заслугам, погубив свою репутацию. Он даже может добавить, что она уже была загублена моим бегством из дома. Тебе не нужно забивать этим голову, Хантер. К тому же ты всегда был его любимцем. Он простит тебе все, что бы ты ни натворил.

Хантер подавился приготовленным ответом. Никогда в жизни он не слышал такой бессмыслицы! Смешно было надеяться на то, что отец (любой отец!) простит мужчине (будь тот даже его правой рукой, поддержкой и опорой), что тот лишил невинности его дочь где-то посреди пустыни, не дав прежде необходимых клятв перед алтарем.

— Что тебя тревожит? — спросила Сэйбл, следя за тем, как все больше мрачнеет его лицо. — Что отец насильно потащит тебя к алтарю?

Если бы это! Ричард Кавано, как никто другой, знал, что Хантер Мак-Кракен недостоин быть мужем его дочери, что его прошлое запятнано, а имя опозорено. Иначе он, несомненно, потащил бы его венчаться под охраной взвода вооруженных солдат.

«А ты сам? — спросил себя Хантер. — Хватит ли у тебя бессовестности еще глубже втянуть Сэйбл в свою исковерканную жизнь?»

— Ему не удастся притащить меня к алтарю, — отрезал он.

Лицо Сэйбл омрачилось, уголки губ печально опустились. Она отступила туда, где лежала накидка, и поспешно набросила ее.

— Неужели это так ужасно — быть моим мужем?

— Я имел в виду совсем другое. Я не могу им стать.

Быть ее мужем! Хантер мечтал об этом, как о подлинном рае. Даже самый звук этих слов отзывался сладким томлением, но он знал, что не сможет любить Сэйбл так, как она того заслуживает. С ним у нее не могло быть будущего. Сэйбл Кавано была достойна большего, достойна стать женой мужчины если не богатого, то хотя бы психически нормального. Что за семейная жизнь могла быть у нее с человеком, который не смел ночью уснуть, чтобы не попасть в ад?

Проклятие, он только еще больше все усложнил!

— Ты говоришь, что не можешь стать моим мужем, мужем вообще, все равно чьим, — начала Сэйбл осторожно, — и оправдываешь это тем, что по ночам видишь кошмары. Из-за них ты даже боишься быть рядом с людьми.

— Давай закончим этот разговор, — перебил Хантер и отвернулся, поспешно натягивая на лицо маску безразличия.

— Но откуда эти кошмары? — упрямо продолжала она. — Они начались после того, как ты побывал в тюрьме?

«Побывал в тюрьме»! Это звучало как «побывал на курорте», и, очевидно, так она и относилась к сказанному. Хантер молча сделал шаг прочь.

Сэйбл просунула руку в отверстие накидки и схватила его за локоть. Весенний воздух, совсем недавно ощущавшийся почти теплым, холодил кожу, глина под ногами вдруг стала ледяной.

— Скажи, тебя там избивали? Бичом?

Хантер круто повернулся, лицо его было белым, обострившимся. Что еще она знала? Что он успел выболтать в бреду?

— Нас всех избивали в тюрьме! Чем придется.

— Может быть, ты расскажешь мне все? — робко предложила она. — Я знаю, что ты был раньше разведчиком. Я подслушала разговор… Отец говорил с одним из генералов…

— Я сказал, хватит об этом!

Хантер бесцеремонно отбросил ее руку. Не хватало ей еще черпать из затхлого колодца его памяти! Тем более сейчас. Он смерил Сэйбл отчужденным взглядом и снова сделал шаг в сторону.

— У тебя есть братья или сестры? — крикнула она в последней отчаянной попытке пробиться сквозь стену, которую он упорно воздвигал между ними. — Где ты жил раньше? Твои родители до сих пор живут там?

— Какого черта? При чем здесь мои родители?

— Поговори же со мной хоть о чем-нибудь, что касается лично тебя, твоей жизни, твоих близких! Ты как будто замуровал себя в четырех стенах и не позволяешь никому даже приблизиться. Впусти меня, Хантер!

— Ты и так слишком приблизилась ко мне.

— Ну так что же? Что в этом плохого? Почему ты стараешься оттолкнуть меня каждый раз, когда я касаюсь твоего прошлого? Если что-то болит, нужно лечить это, иначе однажды боль убьет тебя.

Ответом был непроницаемый взгляд. В глазах Хантера как бы появились невидимые заслонки, отделившие от Сэйбл его душу, намеренно замуровавшие ее. Так случалось всегда, как только речь заходила о темной тайне его прошлого. На лице Сэйбл отразились обида и возмущение. Хантер невольно протянул руку, но она отступила, балансируя на самой кромке берега.

— Ну и черт с тобой! — крикнула она в ярости. — Забейся в нору и лежи там в спячке, как какой-нибудь суслик! Забросай себя землей и оставайся гнить! А еще лучше, отправляйся к дьяволу!

— Последите за своей речью, мисс Сэйбл Кавано.

— С кем поведешься, от того и наберешься!

— Сэй, ты и близко не подошла бы ко мне, если бы знала…

— Да как вы смеете решать за меня, что бы я сделала, а что — нет, мистер Мак-Кракен?! Вы слишком много на себя берете! Я жалею, что близко подошла к вам, но совсем по другой причине! Я жалею, что связалась с трусом!

Хантер выпрямился во весь рост. Он побледнел еще сильнее, так что даже шрам на щеке стал белым. Сэйбл невольно прикусила язык: она снова позволила себе лишнее.

— Ах вот как? Значит, я стал нехорош, отказавшись выложить всю свою подноготную? Зато я был хорош полчаса назад, когда раздвигал тебе ноги! Тебе надо, чтобы все было по-твоему, как тебе благоугодно, только тогда будет достигнута гармония? Очнись, маленькая дурочка! Гармонии не существует, жизнь безобразна и несправедлива, поэтому все, что мы можем, это принимать ее удары, не сгибаясь. Только в этом случае нам полагается приз — немного радости и удовольствия. — Хантер помолчал, желваки так и ходили на скулах, потом угрюмо усмехнулся. — Я нашел свой приз в тебе, между этими хорошенькими белыми ножками. Мы с тобой любовники, Сэйбл. Ничего больше.

Вот и все, подумала она. Она была права, когда предостерегала себя против близости с этим человеком. Но она не доставит ему удовольствия увидеть свои слезы.

Она открыла рот для гневной реплики. В этот момент глинистая кромка берега, на которой она стояла, рухнула в реку с оглушительным плеском. Сэйбл ненадолго оказалась под водой, ледяной холод которой задушил родившийся в горле крик. Бешено молотя руками и ногами, она вскоре вынырнула и забарахталась у берега. Но быстро обессилев, она обмякла на прибрежном мелководье, ледяная вода едва достигала плеч. Течение, мягко побулькивая, неслось мимо нее, как мимо полузатонувшей коряги.

Хантер и не подумал бросаться на помощь. В его раскатистом смехе звучала мстительная нотка. Он подошел к тому месту, где глыба обрушилась в реку, и воздвигся над Сэйбл, уперев руки в бока.

— Так тебе и надо! Будешь знать, как скандалить.

— Скандалить я буду сколько захочу! — огрызнулась она, стуча зубами и борясь с течением, которое так и норовило увлечь ее за собой на середину потока. — А вы, мистер Мак-Кракен, заслуживаете того, чтобы вас пристрелили. И, клянусь, я сделаю это!

— Сначала надо добраться до оружия, а я не дурак, чтобы тебе это позволить.

— Сейчас меня мало волнует, дурак вы или не дурак. Если в вас есть хоть капля от джентльмена — хоть с наперсток, — помогите мне выбраться!

— Ты и сама отлично справишься.

И Сэйбл справилась бы, несмотря на холод и тяжелую, насквозь промокшую накидку, но дно реки было столь же ненадежным, как и берег. В самый последний момент под ее ногами подался полувымытый валун. Сэйбл понесло к порогам.

— Проклятие, сбрось эту чертову накидку!

По-настоящему испуганная, Сэйбл поспешила последовать совету. К тому моменту течение было уже таким быстрым, что всех ее сил не хватало, чтобы удерживаться на месте. Поток бурлил, местами закручиваясь небольшими водоворотами, местами виляя между остовами деревьев. Бросив взгляд на берег, Сэйбл в панике сообразила, что не только не приблизилась, но была даже дальше от него, чем прежде.

— Попробуй встать! — донесся до нее крик Хантера.

Оказывается, он уже был в воде и выглядел сильно встревоженным.

Хантер знал эту реку. Зимой и летом она была неглубока и неопасна. Но он совершенно упустил из виду, что в горах началось весеннее таяние снегов.

Сэйбл попробовала встать, но дна под ногами не оказалось. Вода шумела уже так громко, что не было слышно, что кричит Хантер. Впереди показался бок первого крупного валуна.

— Хантер, я не могу встать! — пронзительно и отчаянно крикнула она.

Тот был уже по грудь в воде и забредал все глубже, одной рукой удерживая равновесие, а другую протягивая к Сэйбл. Но он был слишком далеко. Тем не менее она попыталась подобраться поближе, из последних сил колотя по воде немеющими руками. Ноги начинало сводить судорогой, дыхание пресекалось, в глазах темнело. Хантер выудил из воды длинный сук и вытянул его так далеко, как мог, не заходя дальше, чтобы не быть увлеченным течением. К облегчению Хантера, Сэйбл смогла дотянуться до сука, ухватилась за него… но пальцы соскользнули с покрытого илом дерева, поток подхватил ее и понес прямо на пороги.

Хантер почувствовал такой ужас, что оцепенел, стоя по грудь в ледяной воде, потом поспешно выбрел на берег и бросился бежать вдоль него. Даже после короткого пребывания в реке ноги стали тяжелыми и слегка онемели, но Хантер заставлял себя двигаться как можно быстрее. Время от времени голова Сэйбл появлялась над поверхностью воды, и тогда он вздыхал с облегчением. Он видел: она все еще пытается хвататься за все, что попадается под руку, но было ясно — она слишком ослабела, чтобы удержаться. Иногда до него доносился звук его имени — тихий, жалобный. Хантер не мог поверить, что еще пару минут назад она была совсем рядом — протяни руку и дотронься, а теперь… На несколько ужасных секунд он потерял ее из виду и остановился, шаря взглядом по бурлящей поверхности воды. Потом, как щепка, с которой течение играет по своей прихоти, Сэйбл вылетела из воды, словно кто-то вытолкнул ее. Погрузилась снова. И все это время ее стремительно, безжалостно уносило все дальше.

Хантер прибавил ходу. В горле у него давно пересохло, пот заливал глаза.

«Она еще жива! Она не может утонуть вот так — нелепо, ни с того ни с сего. А главное, она не может умереть сразу после нашей ссоры. Я даже не попросил прощения за то, что наговорил. Если она утонет, я убью себя. Она упала по моей вине, а я… Я просто стоял на берегу и смеялся! О Господи, что я за дрянь!»

Когда Хантеру удалось наконец одолеть небольшой подъем, река опять оказалась пустынной. Ни следа Сэйбл. Он сбежал по склону прямо в воду, вглядываясь из-под ладони. Секунды шли.

«Всплывай! Всплывай, разрази тебя гром!»

Выше по течению мелькнуло что-то белое. Голое тело, мертвенно-бледное в ледяной воде.

Хантер стоял по колено в небольшой заводи, чуть дальше течение уже неслось со всей скоростью. С подмытого водой берега свисали оголенные корни кустарника и невысоких деревьев. Он ухватился за несколько самых толстых и длинных из них, нащупывая босыми ногами дно под мусором, прибитым к берегу. Несколько раз рванул так, что на голову посыпалась земля, удостовериваясь, что корни выдержат. Вода бурлила и ревела всего в нескольких дюймах от него. Здесь река сильно сужалась, пропускаемая сквозь узкую горловину, прямо посередине которой виднелась из воды плоская поверхность камня. Если удастся добраться туда раньше, чем течение принесет Сэйбл, он еще сможет спасти ее.

Перебирая руками пучок корней, Хантер ступил в стремительно несущийся поток. Вскоре он скрылся в нем по грудь. Холод был адский, хотелось топать ногами и бить руками, стараясь согреться, но он не мог отпустить то единственное, что связывало его с землей. Сорвавшись с подводной коряги, Хантер нахлебался воды, но, когда вынырнул, первым делом осмотрелся в поисках Сэйбл. Она приближалась очень быстро. Махнув рукой на осторожность, он схватился за самые концы корней и вытянул ногу так далеко, как мог. Первая попытка не удалась, но потом пальцы нащупали плоскую поверхность валуна. Долго находиться в таком положении было опасно: одна нога болталась в воде, яростно подергиваемая течением. Прыгнуть на валун, надеясь на удачу? Но как потом перебраться назад с Сэйбл?

Хантер висел на боку, наполовину погруженный, течение крутило и полоскало его, как флаг на ветру. Правую руку он опустил под воду, сделав свою позу еще более ненадежной.

«Давай же, милая! Ближе. Ближе».

Один из корней не выдержал и оборвался. Остальные пока держали. Внезапно Сэйбл вынырнула из воды, со всего размаху налетев на Хантера, и почти сразу скользнула под его вытянутую ногу. Каким-то чудом ему удалось ухватиться за волосы. По воде у самого берега зашлепала земля: корни угрожали оборваться у самого основания. Хантер сорвался с валуна и погрузился в воду, мертвой хваткой сжимая в горсти волосы Сэйбл.

Вынырнув только для того, чтобы набрать побольше воздуха, он забился, пытаясь продвинуться к берегу. Почти вывернув плечо из сустава, он охватил ее тело согнутыми коленями и начал перехватывать руками корни. Он и сам не знал, как ухитрился выбраться на мелководье, в заводь. Тело Сэйбл было мертвым грузом, когда он подтягивал его к берегу, волоча спиной по плавнику и камням. Наконец, собрав все силы, Хантер забросил ее на невысокий откос.

Некоторое время он был просто не способен ни на что больше.

Сэйбл лежала неподвижно, без всяких признаков жизни. Она была белой-пребелой, даже синеватой. Отдышавшись, Хантер перевернул ее на живот и перекинул через колено, как следует нажав. Никакого результата. Мелькнула отчаянная мысль, что он зря рисковал жизнью, что перед ним утопленница. Кожа Сэйбл под его ладонями была ледяной и шершавой.

«Дыши!»

Хантер снова перевернул тело на спину, смаргивая слезы и не замечая этого.

«Дыши! Дыши, черт тебя возьми!»

Лицо ее было незнакомым, обострившимся, губы — синеватыми. Темные пряди мокрых волос тянулись по щекам и через лоб, как водоросли, уже успевшие оплести добычу.

«Ты у меня будешь дышать!»

Он наклонился к приоткрытым губам, набрал полную грудь воздуха и выдохнул в рот Сэйбл. Потом несколько раз нажал на грудную клетку. Еще раз то же самое. Еще. Ничего.

— Как это похоже на тебя, Сэйбл, — процедил он сквозь зубы. — Взять и оставить меня одного!

Он снова наклонился к посиневшим губам и выдохнул с такой силой, словно вдувал в безжизненное тело собственную душу взамен отлетевшей. Едва заметный звук раздался где-то в горле Сэйбл, стал громче — и вдруг изо рта хлынул целый поток воды. Вне себя от облегчения, Хантер тотчас повернул ее на бок. Она давилась и давилась, словно успела поглотить целое озеро.

— Сэйбл! Сэйбл! Ты меня слышишь?

Новый булькающий звук, новый поток воды. Сколько же ее там? Наконец Сэйбл обессиленно откинулась на спину и застонала. Дрожащая рука приподнялась, что-то нащупывая. Хантер схватил ее и сжал. Сэйбл слабо ответила на пожатие. Потом ее затрясло, все сильнее и сильнее. Она попробовала сесть, но не нашла для этого сил и лежала безмолвно, сотрясаясь, словно в конвульсиях. Хантер осторожно приподнял ее. Он не мог согреть ее своим телом, потому что и сам промерз до костей.

— Прости меня, Сэй. Я виноват, — прошептал он, закрывая глаза, чтобы не видеть, как ее трясет. — Я думал, что потерял тебя. Это все моя вина…

— Нч… нч… ничего… — кое-как вытолкнула она сквозь горящее огнем горло. — …знала, что ты… еще не готов от меня избавиться…

Веки ее судорожно подергивались, полуприкрывая налитые кровью глаза. Волосы, не только мокрые, но и выпачканные в глине, облепили голову. Кожа была в царапинах и ссадинах, спину покрывала сплошная корка грязи. Никогда еще она не выглядела так ужасно, но Хантер ничего не замечал, ни о чем не думал, кроме того, что они снова вместе.

Он осторожно убрал с лица Сэйбл облепившие его пряди, прижимая ее все крепче, как вновь обретенную драгоценность. Он знал; что будет помнить до конца своих дней безжизненное тело на глинистом берегу мутной реки, тело с закрытыми глазами и мертвенно-синими губами.

«Ты любишь ее.

К чему доказывать себе, что это не так? Она могла бы оставить тебя, если бы не была из тех, кто отдает себя однажды и навсегда. Она прощает тебе все, Хантер Мак-Кракен, утешает тебя в твоих бедах, она верит в тебя, несчастный ты ублюдок».

— Теперь я знаю, — сказал он с мягкой насмешкой, — что спорить с тобой бессмысленно. Ты пойдешь на все, чтобы настоять на своем.

— Это значит, будет по-моему? — прохрипела Сэйбл.

Ей было так холодно, словно внутренности превратились в кусок льда. Мышцы рук и ног сводила судорога, но она нашла в себе силы бросить вопросительный взгляд.

— Ты победила, Сэйбл, — ответил Хантер.

Главa 28

Он просто обязан это сделать.

Если не согреть ее, она простудится и умрет.

Хантер заставил себя оторвать взгляд от темнеющего устья пещеры и посмотрел на Сэйбл, комочком свернувшуюся на его руках. Пребывание в ледяной воде достаточное испытание, а если добавить к нему долгую борьбу с течением… Она была совершенно обессилена и промерзла насквозь. Хантер укутал ее в несколько одеял сразу, но понимал, что этого недостаточно. Сэйбл давно была без сознания и пришла в себя только однажды, всего на несколько минут. И все же он благодарил Бога за то, что она вообще очнулась, что он не потерял ее навсегда.

День, поначалу солнечный, обещал дождливый вечер. Серые облака затянули небо, воздух заметно посвежел. На горизонте скапливались темные тучи — дело шло к грозе. Усилившийся ветер не только не разогнал их, но, наоборот, собирал в одну большую тучу.

Хантер заметил, что снова как завороженный смотрит на зияющую пасть пещеры. Он тронул лошадь, нетерпеливо перебиравшую передними ногами, и отер обильную испарину со лба и верхней губы. Они все еще были достаточно далеко, но самое приближение заставило память проснуться. Один за другим всплывали образы — неясные, но заведомо отвратительные. По спине сползла первая капля холодного пота.

Нет, он не сможет находиться внутри. Просто не сможет. Это убьет его. Или еще хуже — он сойдет с ума!

Сэйбл вздохнула так тихо, словно это был ее последний вздох, и подтянула колени повыше, пытаясь сжаться поплотнее. Она продолжала мерзнуть. Оттесняя все остальное, перед Хантером явилась картина: безжизненное тело на берегу реки — мертвенно-белое, с синими губами. В тот момент она была мертва, пусть даже временно. В ее ледяном теле не было души. Не было жизни. Она могла так и остаться мертвой.

«Я один виноват, что это случилось.

Мне и платить».

Хантер посмотрел туда, где была распахнута жадная темная пасть.

«Меня сейчас стошнит».

Конвульсивная дрожь заставила Сэйбл неестественно выпрямиться. Когда она обмякла снова, Хантер распахнул куртку и постарался укрыть Сэйбл еще и ею. Возможно, дело было в том, что она оставалась обнаженной под одеялами (он не решился тратить время сверх того, которое потребовалось для сборов). Глубоко и судорожно вздохнув, он направил лошадь вверх по довольно крутому склону.

Пещера была совсем рядом, когда ливень обрушился стремительно и яростно, подгоняемый разбушевавшимся ветром. Склон быстро стал мокрым и скользким, лошадь с усилием взрывала рыхлую землю копытами, стараясь удержаться и не съехать вниз. Хантер чувствовал, как ее сильные мышцы ходят ходуном. Когда они миновали небольшую ровную площадку, кое-где поросшую кустарником, Хантер спешился, заслоняясь от водяных струй, и обмотал поводья лошади Сэйбл вокруг ближайшей коряги. Придется ей подождать. К тому же у него будет причина отлучиться из пещеры. Свою лошадь он направил выше, прямо ко входу.

— Давай, красавица, давай… Ты сможешь… — уговаривал он, чувствуя, что животное устает все сильнее.

Он и сам начинал мерзнуть. Брюки успели промокнуть насквозь, и куртка уже не согревала, начиная подмокать сверху и снизу. Наконец они достигли отверстия в каменной толще обрыва. Хантер прошел внутрь, но остановился у самого входа — там, где только-только начиналась сухая поверхность, — и положил Сэйбл на каменный пол пещеры. Сам он тотчас вышел и привалился спиной к мокрому камню, чтобы перевести дыхание. Немного погодя, проклиная дождь, пещеру и себя самого, он начал собирать дрова, надеясь, что они не промокли настолько, чтобы не загореться. Все это время он повторял, как заклинание, что делает это для Сэйбл, что он готов на все, на все абсолютно, чтобы она осталась жива.

«Неужели и впрямь на все?»

Стараясь сосредоточиться на самых обыденных вещах (и тем не менее внутренне изнемогая от ужаса), Хантер быстро развел небольшой костер. К счастью, в одном из мешков нашлось запасное одеяло, единственное, что было сухого на данный момент. В него он закутал Сэйбл и уложил у огня, горько сожалея об унесенной рекой накидке из буйволовой кожи. Еще более к месту были бы меха. Что он за траппер, если до сих пор не обзавелся ими?

Сэйбл продолжала дрожать, кожа ее по-прежнему была холодной, словно у человека, потерявшего много крови. Особенно беспокоили Хантера ее мокрые волосы. Все же ему пришлось выйти за оставленной снаружи лошадью. Через несколько минут он ввел животное в пещеру, вытер обеих лошадей насухо (все так же у самого входа) и хорошим шлепком направил их вглубь. Все мешки и оба седла он свалил поближе к устью, а котелок и прочие емкости оставил снаружи — наполняться дождевой водой.

Шаги по каменному полу порождали внутри пещеры слабое эхо, которое воображение Хантера усиливало во много раз. Ему казалось, что камень вибрирует под подошвами сапог, полный враждебной энергии. Тошнота волнами перекатывалась в желудке, в животе то и дело возникало глухое бурчание, вкус желчи усиливался во рту. На лбу и висках собирался пот, теперь уже горячий. Он скатывался, и кожа начинала зудеть. Хантер так обессилел, что тратил на каждую мелочь невероятно много времени.

Пещера была невелика. Лошади касались ушами потолка и едва могли развернуться в каменном мешке. Верхушка шляпы Хантера время от времени тоже задевала о камень, и тогда слышалось шуршание, казавшееся ему шипением разъяренного пресмыкающегося. Не выдержав, он резко отбросил шляпу. Покончив с самыми неотложными делами, он поспешил к выходу и долго стоял там, жадно дыша, зажмурившись до жжения под веками и едва ли не сползая по каменному боку пещеры.

Проклятие, долго он так не выдержит! Ливень продолжал хлестать.

Хантер вышел под ледяные струи и запрокинул лицо к низкому угрюмому небу, благодарно принимая освежающий душ.

Он хорошо знал это место, бывал здесь не раз, но никогда не заходил внутрь. Там коротали ночь только его лошадь и вьюки, сам же Хантер спал снаружи, независимо от погоды, независимо от того, как себя чувствовал.

Теперь ночлег под дождем был недоступной роскошью. Сэйбл могла умереть.

Собравшись с духом, Хантер потащился назад, в пещеру. Опустившись рядом с Сэйбл, он заглянул ей в лицо. В нем по-прежнему не было никаких красок, и синева все так же оставалась на губах. Не зная, с чего лучше начать, необычно нерешительный, Хантер погладил холодную щеку.

— Сэйбл, ты слышишь меня, милая?

Молчание.

Хантер разделся, оставшись в одних брюках. Рубашкой, сохранившей тепло его тела, он постарался по возможности вытереть волосы Сэйбл, потом рассыпал по ней длинные вьющиеся пряди в надежде, что так они высохнут быстрее. При этом он не переставал озираться. Потолок как будто стал ниже и еще продолжал опускаться. Стены, очевидно, сближались, потому что вокруг стало заметно темнее. Сам воздух изменился, разредился, его не хватало, и приходилось дышать вдвое чаще, чем обычно. С арки входа текло струйками, этот звук отдавался в глубине пещеры, подчеркивая залегающую там тишину.

«Господи, я не могу больше выносить все это!»

Хантер подбросил в костер дров, надеясь, что пламя разгонит смыкающуюся тьму. Свою мокрую одежду он небрежно побросал рядом, приготовил кофе на дождевой воде и чуть не опрокинул его в огонь, спеша вырваться из пещеры хоть на несколько минут. Сколько он стоял под дождем на этот раз, он уже не мог бы сказать. Шумное дыхание заглушало даже звук проливного дождя, сердце билось часто и болезненно и никак не хотело снижать этот бешеный темп. Он сглатывал и сглатывал сухим ртом, боясь даже подумать о возвращении внутрь.

Однако каким-то образом он снова оказался у костра. В руке он судорожно сжимал жестяную кастрюлю с водой. Хантер заставил себя найти сушеное мясо, нарезать его и бросить в воду, греющуюся на камне у самого огня. Кусочки плавали на поверхности, как щепки, нечаянно попавшие в суп. Выглядело это на редкость неаппетитно, но ни на что лучшее не было сил. Более приличное варево можно было съесть и потом, когда станет ясно, что Сэйбл выживет.

После этого он снова выскочил наружу и осел прямо на мокрую землю, мало что сознавая.

Прошло некоторое время. Хантер встрепенулся, озаренный неожиданной идеей, и начал рыться в мешках. В одном из них нашлась неизменная бутылка виски, уже полупустая. Когда он откупорил ее и поднес к губам, рука дрожала так сильно, что часть спиртного пролилась на грудь. Он начал пить. Кадык судорожно дергался, огненная влага лилась в горло, но вкуса он не чувствовал. Тем не менее Хантер оторвался от бутылки, только когда она была опустошена. Глядя перед собой стеклянными глазами, он отбросил бутылку в сторону. Он даже не вздрогнул, когда она разлетелась вдребезги о скалу, засыпав осколками все вокруг.

Выпитое виски неудержимо рвалось назад, ужаснейший спазм стиснул пустой желудок, обожженный алкоголем. Хантер впился пальцами в грудь, царапая кожу. Ослепительная молния полоснула небо, и почти сразу, как выстрел из чудовищной пушки, ударил гром. Ливень превратился в сплошной поток такой силы, что мелкий гравий подскакивал высоко вверх с поверхности площадки.

Однако какофония звуков не помешала Хантеру услышать шорох внутри. Он бросился к костру. Оказывается, одеяло сползло от конвульсивной дрожи, сотрясавшей Сэйбл, и она слепо шарила вокруг, бессознательно пытаясь укрыться. Зубы ее стучали так громко, словно рядом расположились игроки в кости и раз за разом встряхивали свой стаканчик. Глаза Сэйбл бессмысленно блуждали то по стенам пещеры, то по собственному блестящему от пота телу.

«У нее кризис! Сделай же что-нибудь, ничтожество!»

Поколебавшись, Хантер хрипло выругался и сбросил оставшуюся одежду. Сам трясясь, как в лихорадке, он повернул Сэйбл на бок, спиной к пламени, и обвился вокруг ее ледяного тела своим, огненно-горячим. Руки его сводила судорога, но он изо всех сил прижал ее к груди, рискуя задушить. Ее кожа казалась ему более ледяной, чем объятия реки. Груди, такие шелковые и податливые утром, сейчас были больше похожи на мрамор статуи, соски впились в него, как два округлых кусочка гравия. Ноги, по-прежнему гладкие и стройные, леденили ему пах и бедра. Проклятие! Хантер надеялся, что не сможет думать ни о чем другом, кроме состояния Сэйбл.

Он набросил поверх их тел одеяло, подоткнул его с боков, как сумел, и замер в ужасающем напряжении.

«Расслабься, не то будет только хуже.

Думай о Сэйбл».

— Все будет хорошо, любовь моя… Все будет хорошо, — шептал он, чувствуя слабую тень удовлетворения от того, что волосы ее и вправду почти высохли.

На этот раз близость Сэйбл не вызывала в нем возбуждения — слишком велика была власть пещеры с ее каменным сводом и стенами, с запахом земли и плесени, с таящейся в глубине тьмой. Все это напоминало его кошмары и — что еще хуже — реальное прошлое. Машинально растирая спину Сэйбл, Хантер водил глазами из стороны в сторону, с минуты на минуту ожидая, что вокруг возникнут неясные тени. Отблески пламени метались по стенам, заставляя их менять цвет, словно отражая неожиданно возникший источник света. Где-то в самой дальней части пещеры внутрь просачивалась вода, капая размеренно, с ужасной неизбежностью, и каждый стук капли о камень заставлял Хантера вздрагивать. Он дышал чаще, чем бегущий человек, и гораздо более шумно.

«Это начинается снова, и я ничего не могу поделать».

Зажмурившись, Хантер сделал нервное глотательное движение, но во рту не было и намека на слюну, только ворочался сухой шершавый язык. Запах усиливался. Это был запах тухлой влаги, запах нечистот, запах гниения и смерти. Воображение заставило неровный свод пещеры стать ниже, превратиться в потолок тюремной камеры.

Он уже не чувствовал, что руки Сэйбл шевельнулись, что тело ее расслабилось и прижалось к нему в сознательной попытке улечься поудобнее. Он был далеко от нее. Вокруг стояла удушливая жара, шуршали крысы, то и дело натыкаясь на его босые ноги и касаясь их своими отвратительными хвостами. Где-то рядом воняла переполненная параша. Крики, то громкие, то совсем слабые, раздавались в темноте: просьба позвать врача, выпустить на свободу, подать воды, пристрелить — все, что мог породить измученный человеческий мозг. Камера была набита телами, словно бочка — сельдью. Некоторые едва могли шевельнуться, полупридавленные соседями, мертвыми или умирающими. Дизентерия царствовала здесь во всей красе, превращая некогда крепких солдат в скелеты. Но хуже всего был этот невыносимый запах — запах гниения, запах страдающей человеческой плоти, запах близкой смерти. Это был настоящий ад, еще более кромешный потому, что в нем находился он, Хантер Мак-Кракен.

Бряцанье связки ключей за дверью. Скрежет железа о железо.

«Небось жрать охота, а, синебрюхие?»

Все, что угодно, за глоток воды или кусок пищи, не кишащие личинками мух! Свист бича, на одно бесконечное мгновение прикипающего к голой коже, острый кусок металла на его конце прорезает очередную глубокую царапину.

«Вот как мы поступаем со шпионами!»

Легкие напрягаются в попытке втянуть побольше затхлого воздуха. Голод гложет внутренности, как обезумевший зверь.

«Я никому никогда не расскажу, капитан. Верьте мне». «Я верю, лейтенант».

«Не говорите им ничего, капитан! Держитесь до последнего».

«Дело не во мне. Они уморят всех вас голодом, лейтенант».

«Если вы заговорите, умрем не только мы, но и многие другие».

Бряцанье ключей.

«Ты будешь говорить, синебрюхий?»

…Сэйбл попробовала высвободиться из душащего кольца рук, но не сумела.

— Хантер! Ты слишком крепко обнимаешь меня. Мне трудно дышать.

Ни единый мускул не дрогнул на его теле, как если бы он попросту не слышал ее слов. С усилием откинув голову, Сэйбл заглянула Хантеру в лицо.

У него был до жути бессмысленный взгляд. Дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые оскаленные зубы, отдавало алкоголем. Веки тоже были стиснуты с такой силой, что наружные их уголки сморщились и побелели. Хантер казался глыбой железа, тяжелой и раскаленной, пот катился с него ручьями, и чудилось, что он вот-вот зашипит. Происходило что-то очень странное и опасное. Он был как бы в параличе, безжизненный и полный чуждой злой силы.

«Кошмары! Когда он пьет, он всегда видит их».

Она позвала Хантера по имени, еще и еще раз, но безрезультатно. Тщетно пытаясь ослабить железную хватку, Сэйбл огляделась и поняла, что находится в пещере. Очевидно, они укрылись здесь от дождя, который продолжал водопадом низвергаться снаружи. Вода уже успела прилично промочить пол.

А Хантер все глубже погружался в свой персональный ад. На какое-то время покинув братскую могилу тюремной камеры, он оказался в странном месте, наполненном полуразложившимися трупами его жертв, убитых во славу Бога, свободы и Отечества. Они тянулись к нему, что-то лопотали, потрясали остатками рук, и он бежал изо всех сил… только для того, чтобы наткнуться на широкоплечую фигуру в грязной серой форме и обнаружить, что снова вернулся в тюрьму.

«Что, янки, надумал говорить?»

Смех звучит, как раскаты грома, отражаясь от стен, оглушая. Поднятый фонарь освещает откормленное, довольно красивое лицо. Тюремщик.

«Как только заговоришь, им всем принесут жрать».

«Раньше ты сгоришь в аду!»

Мясистые руки тянутся вперед, нащупывают чье-то тело, слишком слабое, чтобы сопротивляться.

«Ну не хочешь говорить — и не надо».

Еще один из подчиненных Хантера исчезает за дверью камеры, чтобы уже не вернуться. Некоторое время спустя где-то далеко звучит выворачивающий наизнанку душу крик…

…Сэйбл удалось высвободить руки, зажатые между двумя телами и почти онемевшие. Дышать стало немного легче. Пару минут она сжимала и разжимала пальцы, чтобы восстановить кровообращение, потом соединила их за спиной Хантера, дав себе время передохнуть.

— Мне больно, Хантер! Прошу тебя, отпусти меня.

Он сжимал ее плечи с такой сокрушительной силой, что, казалось, еще немного — и раздастся треск костей. Сэйбл попробовала погладить его. Вместо того чтобы расслабиться, он сдавил ее еще сильнее.

— Хантер!

Он начал задыхаться. Отдельные судорожные вдохи были так сильны, что сотрясали также и ее тело. Сэйбл сдалась и опустила руки. Кончики ее пальцев скользнули по каменно-напряженным мышцам Хантера. Тот дернулся, точно обожженный, и отшвырнул ее почти в самый костер. Потом он завыл, как воет истязаемое животное, закинув голову и царапая себя ногтями. Сэйбл не сразу удалось подняться на ноги, и к тому моменту Хантер уже полз вон из пещеры на локтях и коленях. При всей невероятной силе его мышц он вел себя, как человек изнуренный, едва способный двигаться. Свалившись под дождь, прямо в холодную лужу, он приподнялся только для того, чтобы его вывернуло наизнанку. Дождь хлестал по его обнаженной спине, он содрогался и подергивался в новых и новых рвотных спазмах.

Сэйбл смотрела, не зная, что предпринять, ошеломленная и испуганная.

Хантер прополз еще несколько шагов и остался лежать в луже, погрузившись в нее лицом и перебирая пальцами размякшую глину. Потом рывком вскинул голову и зашелся в приступе кашля, выплевывая грязную воду. Пальцы зарылись в насквозь промокшие волосы. Не сразу, но ему удалось сесть. Все его тело было в грязи, вода ручьями стекала по груди и бокам, быстрое неглубокое дыхание вырывалось все так же сквозь зубы.

Он не чувствовал дождя и холода.

Тела движутся, шевелятся вокруг, источая болезненный жар, и он не может выпутаться из переплетенных конечностей, как ни старается. «Потом его рывком выдергивают на свободное пространство, волокут куда-то, грубо дергают за цепи, закрепляя их в скобах на стене, стаскивая то немногое, что на нем надето. Он рвется, но может только тыкаться лицом в осклизлую стену.

— Не прикасайся ко мне! — кричит он снова и снова. — Мне противно это, слышишь, противно! Ты же человек все-таки, прошу тебя, умоляю! Я больше не могу этого выносить!

Он дергает цепи, ненадолго обнаруживая в себе силу отчаяния, он рвется до тех пор, пока из запястий не начинает сочиться кровь. Все тщетно. Тяжело дышащее тело наваливается сзади, распластывая его по стене. Шуршит, расстегиваясь, ремень брюк.

« Назови пароль и место встречи, синебрюхий!»

Голое тело трется и трется, отвратительно влажное и горячее, между ягодиц тычется твердое. Хантер давится, сухие рвотные спазмы напрасно сотрясают пустой желудок.

« А может, ему нравится, а, ребята? То-то он молчит!»

« Говори! Или, может, повторить?»

И откуда-то из бесконечной дали доносится слабый голос лейтенанта:

« Вы дали клятву, капитан. Молчите!»

« Ну, щенок, ты мне надоел!»

« Не трогайте его, — кричит Хантер, — он еще совсем ребенок!»

Ужасный крик звучит в полумраке темницы — крик, который будет звучать в его ушах годы и годы. Он, Хантер, повернут теперь лицом к происходящему. Он не хочет смотреть — но не может закрыть глаз.

Единственная вина молоденького лейтенанта — то, что он молится на своего капитана.

Есть ли мера чувству вины? Есть ли предел чувству ужаса и стыда? Хантер хотел умереть, жил ожиданием смерти, но никогда еще он не призывал ее так отчаянно, как в эти минуты.

« Лучше бы ты заговорил, шпион «.

Худенькие плечи лейтенанта, содрогающиеся от рыданий.

« Не делай этого! Мы выкарабкаемся, лейтенант!»

« Не вините себя ни в чем, капитан «.

« Остановись! Это приказ!»

« Прощайте, капитан. Не вините себя ни в чем «.

Он не может помешать, он может только наблюдать в беспомощном отчаянии, как цепь затягивается вокруг горла лейтенанта. Нужно быть доведенным до крайности, чтобы повеситься вот так, стоя на коленях под крюком, торчащим из стены камеры.

У мальчишки хватает сил только для одного рывка, но этого вполне достаточно. Хруст ломающегося позвонка, наверное, негромок, но для Хантера он звучит раскатом грома.

Потом наступает тишина…

…Молния полоснула небо неистово, с внятным шипением, грохот раскатился эхом внутри пещеры. Хантер не слышал. В его памяти снова и снова повторялся отвратительный хруст ломающейся шеи, и он мог только раз за разом давиться желчью….

«…Мне нет прощения, лейтенант «.

И наконец жестокая кульминация кошмара — появление родителей и братьев. Они ожидают у ворот тюрьмы, молчаливые и бледные, опустив глаза. Его позор пал на семью, и каждый знает об этом. Никогда уже отец и мать не посмеют посмотреть в глаза соседям. Их сын вывалян в грязи, имя его обесчещено…

…Сэйбл притаилась, прижавшись к стене у самого устья пещеры. Выражение лица Хантера было настолько ужасным, что она не смела вмешаться, боясь толкнуть его на какой-нибудь непоправимый шаг. Ей случалось просыпаться ночами от его отчаянных криков, но даже то, что случилось в гостинице, не шло ни в какое сравнение с происходящим на ее глазах сейчас.

Она вышла из столбняка, когда в руке Хантера оказался револьвер.

Сначала Сэйбл решила, что это мерещится ей от пережитого потрясения, что это бред, вызванный высокой температурой. Но она чувствовала себя гораздо лучше, несмотря на общую слабость и замедленность реакции.

Хантер поднял голову, огляделся. У него был бессмысленный взгляд лунатика, но черты лица разгладились. В них читалась ужасающая решимость. Неторопливо и уверенно он проверил, заряжен ли револьвер, взвел курок и приставил дуло к виску.

— Не-е-ет! — закричала Сэйбл и бросилась вперед.

Ей удалось дотянуться до револьвера. От толчка дуло отклонилось, и пуля ушла в ветреную тьму ночи.

— Не мешай! — рявкнул Хантер и отшвырнул ее с такой силой, что она больно ударилась спиной о выступ скалы.

Он снова поднес револьвер к виску.

Морщась от боли, Сэйбл поднялась и сделала еще один отчаянный рывок, вцепившись обеими руками в руку, сжимающую оружие. Всех ее сил едва хватило на то, чтобы на несколько минут отвести револьвер от головы Хантера.

Он боролся, как безумный. Красные распухшие глаза смотрели куда-то поверх ее головы, ужасный оскал напоминал улыбку скелета.

— Пожалуйста, Хантер, отдай мне револьвер! — умоляла она, стараясь пробиться сквозь кошмар, в котором он пребывал.

Он был гораздо сильнее даже в обыденной жизни, а теперь, приведенный в неистовство, стал и вовсе слепой машиной убийства. Ноги Сэйбл разъезжались в вязкой грязи, мышцы, измученные недавней борьбой с течением, стонали от боли. Было ясно, что ей не продержаться больше минуты.

— Отпусти револьвер, Хантер! Прошу тебя, отдай мне этот чертов револьвер!

Она начала терять равновесие и с отчаянием обреченности ударила Хантера коленом в живот. Тот даже не заметил этого, она же сильно ушибла ногу о каменно напряженные мышцы. Тогда она положила указательный палец поверх пальца Хантера, окаменевшего на курке, и нажала изо всех сил столько раз, сколько пуль оставалось в магазине.

Выстрелы один за другим ненадолго осветили мокрую арку входа.

Эхо откликнулось множественным, быстро стихающим раскатом. Пороховой дым, очень белый на черном фоне, скоро был смыт дождем. Хантер стоял, тупо глядя на револьвер, по-прежнему конвульсивно зажатый в ладони.

Все было кончено. Сэйбл начала сползать в грязь. Руки и ноги ее тряслись, и пришлось ухватиться за плечи Хантера, чтобы не упасть. Впервые за много дней она позволила себе заплакать от усталости и горечи.

С несвойственной ему медлительностью Хантер перевел взгляд с оружия на прижавшуюся к его груди женскую фигуру. Казалось, это простое движение далось ему с колоссальным трудом. Он не мог понять, что происходит, почему он стоит под дождем совершенно голый и до крайности измученный, почему сжимает в руке револьвер и чего ради Сэйбл заливается слезами у него на груди. Кромешную тьму рассеивал только слабый маяк костра, догорающего внутри пещеры.

И вдруг он понял, что собирался сделать и как случилось, что он все еще жив.

Он долго-долго шевелил губами, пока удалось произнести единственное, хриплое слово:

— Сэйбл…

— С возвращением… — прошептала та, даже не пытаясь скрыть слезы.

Он вздохнул, тяжело и печально, — человек, душа которого продолжала томиться в тюрьме конфедератов, — и Сэйбл возблагодарила Бога за то, что успела вмешаться.

А Хантер думал о том, что в долгу перед ней.

Он привык отдавать свои долги.

Глава 29

Он пошевелился и чуть было не застонал: каждая мышца, кость и сухожилие отзывались мучительной болью, словно он работал несколько дней кряду, не имея ни минуты отдыха. Даже дышать было трудно, каждый вдох и выдох отдавались в голове болезненным эхом. Ломило в груди, виски буравил невидимый вертел. С громадным трудом Хантер заставил себя дышать глубоко и размеренно. Он был все еще жив.

Дождь продолжался. Сэйбл уже успела промокнуть заново, капли одна за другой соскальзывали с волос, облепивших лицо.

« Я люблю тебя, — хотел он сказать. — Я люблю тебя за каждое насмешливое слово, за каждый упрек, которые ты успела бросить мне за то время, пока мы вместе. За глупые слезы над убитыми кроликами. За то, что ты так упряма, так бессмысленно щепетильна порой. За то, что ты тонула на моих глазах и позволила мне спасти тебя. За то, что спасла жизнь мне и крохотному индейскому мальчишке. За то, что ты отказалась от всего ради цели, которую считала единственно правильной.

Я люблю тебя, потому что ты оставалась со мной тогда, когда мне было труднее всего.

Я люблю тебя, Сэйбл «.

Но он продолжал стоять молча. Невозможно было признаться в любви после всего, что только что случилось.

Сознавать это было больно, очень больно.

Боль была в сердце и в душе.

И еще было страшно. Страшно подумать, что пуля, предназначенная ему, могла достаться Сэйбл. Теперь он знал, что психически болен. Пять лет, прожитых вдали ото всех и всего, не помогли обрести здравый рассудок.

— Скажи, я… — это прозвучало, как скрип несмазанной дверной петли. Хантер откашлялся, облизнул сухие губы, — я не обидел тебя?

— Нет. Конечно, нет.

Как уверенно прозвучал голос Сэйбл! Она все еще верила в него. Разве он заслуживал такой веры?

Наконец Хантер достаточно собрался с силами для того, чтобы расправить судорожно ссутуленные плечи. Сэйбл почувствовала это и отодвинулась. За прошедшие несколько часов ветер поменял направление, теперь ливень почти не падал внутрь пещеры. Там, где стояли Хантер и Сэйбл, он больше напоминал назойливую холодную изморось.

— Тебе нужно высохнуть, — прохрипел Хантер, неуклюже отбрасывая револьвер подальше.

Было слышно, как где-то ниже по склону сталь ударилась о камень, — и все стихло, остался только звук падающего дождя. Даже ветер не шумел больше, неистовствуя где-то за обрывом.

— Пойдем со мной. — Сэйбл попробовала потянуть Хантера внутрь пещеры, но тот молча вырвал руку.

— Иди туда!

Он глянул в сторону входа только однажды, на несколько мгновений, и сразу же отвел глаза, но она успела заметить в них страх. Неужели все случилось только потому, что Хантер вынужден был провести какое-то время в пещере? Это казалось странным, но по крайней мере объясняло недавние события.

Она стояла в нерешительности, изнывая от желания помочь и не зная, как это сделать. Весь вид Хантера недвусмысленно говорил о том, что уговоры ни к чему не приведут. Сэйбл прошла в пещеру, подобрала одеяло, отброшенное к стене во время борьбы, и закуталась в него поплотнее. Поворошив догорающий костер, она подбросила в него побольше дров, стараясь не смотреть на Хантера, так и сидевшего под дождем, как насквозь промокшая и больная птица. Она напрягала воображение, придумывая способ как-то заманить его внутрь.

Она пыталась утешить себя тем, что он жив, что он по крайней мере дышит, но каждую минуту ожидала поворота ситуации к худшему. Она насторожилась, когда Хантер поднялся (его движения были так скованны, что казалось: стоит напрячь слух, и можно будет уловить скрип суставов). Но ничего страшного не случилось. Он просто ступил под арку и скорчился там, глядя наружу, в темноту. Некоторое время длилось молчание, только огонь весело потрескивал, создавая тревожный контраст с повисшим в пещере напряжением.

Теперь Сэйбл была уверена, что именно каменный мешок вызвал в Хантере очередной приступ безумия.

Она была бы рада присесть возле него, укутать его потеплее и держать в объятиях, как он делал много раз, когда ей бывало холодно или она была без сил. Но интуиция подсказывала, что сочувствие будет воспринято как жалость, и Сэйбл продолжала бездумно помешивать палкой костер, едва ли замечая пляшущие языки пламени. У огня было так горячо, а там, почти под дождем, так холодно. И ему, конечно же, было стыдно, стыдно и больно.

В ее ли силах было облегчить эту боль, если бы даже ей стало известно, что породило ее?

Сэйбл казалось, что она провела долгие часы в уюте, согреваемая теплом огня, попивая кофе, приготовленный Хантером, пока она была без сознания. Она уже решила, что он уснул, в полном опустошении не сознавая ни холода, ни своей наготы, когда тот вдруг передернул плечами и провел ладонью по лицу, как бы стирая с него паутину тягостных воспоминаний. Он был совсем мокрым и, должно быть, продрог до костей. Даже такой крепкий человек не мог безнаказанно проводить столько времени под холодным дождем. Тепло и еда — вот то, в чем он сейчас особенно нуждался. Но как заставить его подчиниться? Как уговорить принять ее заботы? Хитростью? Но что за уловку придумать?

К этому времени вещи, разложенные у костра, успели просохнуть (в том числе одежда Хантера). Ощупывая их, Сэйбл косилась в сторону входа. Ее активность осталась для Хантера незамеченной, и это заставило ее еще сильнее опасаться за его рассудок. Наконец у нее родилась более или менее подходящая идея: соорудить грелку из одеяла и горячих камней. Для начала она загнала несколько штук в костер при помощи самодельной кочерги, а когда они достаточно нагрелись, замотала в одеяло. Шерсть скоро стала теплой. Сэйбл отнесла горячий сверток ко входу.

Хантер не шевельнулся, когда она приблизилась. Он как будто даже не заметил ее присутствия. Его сильно трясло. Сэйбл расстелила рядом с ним одеяло, положила сверток поверх и демонстративно уселась поудобнее.

— Иди сюда, поближе ко мне, — начала она уговоры, словно имела дело с упрямым ребенком. — Ты можешь не заходить в пещеру, просто отодвинься подальше от дождя.

Хантер повернулся к ней с усталым вздохом.

— Нет, правда, иди сюда! Посмотри, какая у меня есть грелка.

Она поглаживала ладонью сверток, от которого распространялось тепло. Тихий, вкрадчивый голос манил, как дружеская рука, протянутая в тумане. Волей-неволей Хантер потянулся на звук ее голоса. Он не был уверен, откуда исходит тепло, и в своем полубреду верил, что оно исходит от Сэйбл. Только сейчас он заметил, что промерз насквозь.

— А т-ты сам-ма не з-замерзнешь?

Она отрицательно помотала головой, заставив гриву рыже-каштановых волос качнуться на плечах, как роскошная шаль. В его глазах она как бы парила в воздухе, не касаясь каменного пола пещеры, белое пятно лица светилось и мерцало, окруженное, как нимбом, отсветом костра. Сам того не замечая, Хантер двинулся к маяку ее лица, к манящему звуку ее голоса. Теплый бок грелки коснулся его колен, на плечи опустилось успевшее нагреться одеяло. Сэйбл протянула ему кружку с кофе, над которой поднимался ароматный парок, и Хантер покорно ее принял. Он сидел и глотал горячую жидкость, согреваясь снаружи и изнутри, и Сэйбл прильнула к нему, и все это было, как первое чудо, случившееся с ним в жизни.

Хантер думал о том, что встретил, наверное, самую упрямую женщину в мире, самую упрямую и самую храбрую. Сам того не замечая, он сползал все ниже по стене, устраивался все удобнее и уютнее, согреваемый сразу с трех сторон. Кофе, грелка и Сэйбл втроем боролись с промозглым холодом, и они побеждали. Хантер потерялся в своих мыслях, не сознавая окружающего, уже не во власти кошмаров или бреда, но в изнеможении от тройного жара, отдыхая, приходя в себя, возвращаясь к жизни. Он протянул руки. Сэйбл с готовностью прильнула еще ближе.

Ему было все еще стыдно, и этот стыд требовал выхода, требовал исповеди. Хантер заговорил. Он шептал сбивчиво, невнятно, рассказывая все, что случилось и чего никогда не случалось, кроме как в его кошмарах, он исповедовался в грехах и просил их отпущения. Он не слышал ответа и не ждал его.

Не только за последние пять лет, но и никогда в жизни он не испытывал такого облегчения. С ним происходило нечто правильное, очень чистое, и — о Господи! — это было прекрасно.

Хантера разбудил упоительный аромат жареного мяса. Он лежал, уютно свернувшись под одеялом, другое одеяло было под ним, а третье — свернуто в виде подушки. Он чувствовал себя, как человек, которого сбила и проволокла по земле упряжка лошадей. Каждая клеточка тела отчаянно ныла.

Вначале он просто наслаждался теплом, потом разом вспомнил все и рывком сел в своей импровизированной постели.

— Нет уж, лежи, — раздалось рядом, и рука, протянувшись, толкнула Хантера в плечо, заставив опрокинуться.

Он был слаб, как ребенок.

Сэйбл присела на край одеяла и улыбнулась краешками губ. Хантер помнил теперь, как они лежали совсем рядом с промозглой тьмой, откуда доносился близкий шум дождя и далекий звук беснующегося ветра. Он сознавал, что она заманила его внутрь, мало-помалу. В этом заговоре участвовала и кружка с горячим кофе, и желание высохнуть, и тепло, идущее отовсюду, и обещание долгого крепкого сна. Сон. Хантер думал, что способен проспать неделю.

Однако, еще не успев вновь задремать, он вдруг сообразил, что находится внутри пещеры. Каменный свод нависал над головой.

Чувства счастья как не бывало. Тотчас это почувствовав, Сэйбл положила ладони ему на плечи и начала растирать их медленно, ласково. Она шептала что-то невнятное, но очень доброе, щекотно перебирая на шее завитки волос, и постепенно, к великому удивлению Хантера, он начал дремать вопреки всем своим страхам. Вокруг была всего лишь небольшая пещера на склоне горы, а не тюремная камера. Здесь не было ни тюремщиков, ни решеток, ни параши. Здесь никогда не стоял на коленях труп лейтенанта, повесившегося на собственных цепях. Здесь была только Сэйбл, нежная, любящая Сэйбл.

Веки становились все тяжелее и тяжелее, по всему телу расходилось тепло приближающегося сна. Жир от жарящегося зайца капал в огонь, угли шипели, источая в воздух упоительно пахнущий синий дымок. Хантер приоткрыл слипающиеся глаза, посмотрел в том направлении и заметил, что самодельный вертел пристроен на двух седлах над выровненными по всем правилам угольями. Размышляя над тем, как Сэйбл ухитрилась добыть грызуна, он не сразу сообразил, что костер передвинут к самому выходу — поближе к его постели. Возле очага, выложенного из камней, лежала кучка дров, стопка аккуратно сложенной одежды, стоял котелок с кофе. Все это она устроила в одиночку, чтобы он мог отдыхать, и о чем не беспокоясь.

Хантер поймал руку, блуждающую по его шее, плечам и груди, и прижался к ней щекой, заставив Сэйбл склониться к нему. Она не противилась — наоборот, она прилегла рядом, уютно свернувшись под боком у Хантера. И впервые за много лет он забылся сном — крепким, здоровым сном без сновидений.

Он не знал, долго ли спал. Глаза отекли и припухли и не хотели открываться. С трудом их продрав, Хантер не обнаружил Сэйбл у костра и повернулся к устью пещеры. Судя по тому, что солнце едва показалось над горизонтом, он проспал целый день и ночь. Дождь, похоже, кончился давно, земля успела подсохнуть.

Оглядевшись, Хантер заметил Сэйбл в небольшой нише в самом дальнем углу пещеры. Она стояла на коленях, вполоборота к нему, покрытая мыльной пеной с головы до ног, и энергично намыливала голову. Движение заставляло тяжелую грудь колыхаться, отливающие радугой пузыри лопались и надувались снова. Не открывая глаз, она нащупала стоящий рядом котелок, от которого поднимался в холодном утреннем воздухе густой пар, попробовала воду рукой и опрокинула на себя. Несколько мгновений тело ее казалось покрытым прозрачной глазурью. Хантер подавил восторженный возглас, не желая нарушать того, что Сэйбл считала уединением. Это было невероятно чувственное зрелище, и он подумал, что достаточно пришел в себя, чтобы вновь желать.

Вода пролилась на каменный пол пещеры, разлетаясь грязными брызгами прямо на ноги Сэйбл. Сполоснув волосы еще раз, она смыла грязь остатком воды, отставила пустой котелок и потянулась за полотенцем.

Хантер лежал затаив дыхание и наблюдал из-под ресниц, чувствуя себя подростком, впервые в жизни увидевшим обнаженную женщину. Это было удивительное ощущение. Он и помыслить не мог, что способен на такую свежесть восприятия.

Как следует растеревшись, Сэйбл повернулась туда, где аккуратной стопкой лежала чистая одежда. Судя по всему, она обнаружила сверток с запасной одеждой, купленной еще в форте Макферсон. Она одевалась медленно, с удовольствием, явно наслаждаясь тем, что к коже прикасается ткань более деликатная, чем та, что приходилось носить все последнее время. Тонкая шелковая сорочка облепила слегка влажную кожу, обрисовав высокую грудь и бесстыдно просвечивая на сосках. Корсет приподнял все это великолепие, заставив казаться еще более округлым и полным, и Хантер спросил себя, как долго сможет симулировать крепкий сон. Однако вид одевающейся Сэйбл был так прекрасен, что он не шевельнулся даже тогда, когда она надевала чулки и подвязки (хотя это было воистину испытанием терпения).

За бельем последовала простая темная рубаха, но затем в руках Сэйбл оказались мужские брюки. Она озадаченно повертела их, разглядывая со всех сторон, словно никогда не видела подобного предмета.

— Что это на него нашло? — пробормотала она в изумлении и решительно отложила брюки.

Увы, очень скоро ей снова пришлось взяться за них: в платье, опрометчиво оставленном сушиться слишком близко от огня, прогорела солидная дыра. Хантеру надоело притворяться. Он приподнялся на локте. Сэйбл услышала шорох и посмотрела в его направлении.

— Доброе утро, — сказала она не без иронии. — Почему-то мне кажется, что ты проснулся несколько раньше.

— Правильно кажется, — усмехнулся он, продолжая разглядывать ее с ног до головы.

— Мне бы следовало догадаться. У меня к тебе вопрос, Хантер. Что заставило тебя сделать такую странную покупку? Неужели ты думаешь, что я надену на себя это сугубо мужское одеяние?

— А почему бы и нет? — Он уселся, не обращая внимания на то, что одеяло сползло почти на самые бедра.

— Потому что это неприлично!

— Зато очень практично, Сэйбл, — заметил Хантер, протягивая руку за кружкой с уже остывшим кофе. — Черт возьми, у меня все тело болит! Насколько я понял, тебе нечего больше надеть?

— Да, в платье теперь дыра… Кроме того, снаружи так грязно… — Сэйбл посмотрела на Хантера. Тот ухмылялся во весь рот. — Да ради Бога!

Она схватила предмет спора и сердито сунула ногу в штанину. С ума сойти, она собирается напялить брюки! И не просто брюки, а грубые штаны, которые носят только простолюдины! Сэйбл возблагодарила Бога за то, что ее не увидит никто, кроме Хантера. Леди так не одеваются ни при каких условиях!

Она раздраженно натянула брюки и принялась заталкивать в них полы рубахи. Хантер едва не подавился очередным глотком кофе и, в свою очередь, порадовался тому, что вокруг простираются полностью безлюдные пространства. Все изгибы нижней части тела Сэйбл были подчеркнуты грубой тканью. Округлые бедра, плоский живот, длинные, красивой формы ноги выделялись теперь со смущающей, возбуждающей четкостью. А когда Сэйбл наклонилась за ботинками, повернувшись к нему спиной, он чуть было не потерял сознание: ягодицы туго натянули ткань, впадина между ними глубоко обрисовалась… Хантер готов был дать себе тычка за то, что не подобрал брюки попросторнее. Он просто не подумал о возможных последствиях, когда выбрал для Сэйбл подростковые штаны!

— Ну как я выгляжу?

— Сойдет… — буркнул он, с трудом сглотнув скопившуюся слюну.

Она приняла это за чистую монету и присела рядом с Хантером на одеяло. Налила кофе себе, долила погорячее в его кружку и аккуратно разложила в две миски мясо жареного зайца.

Хантер поскорее принялся за еду, готовый отвлечься на все, что угодно, лишь бы его взгляд перестал шарить по телу Сэйбл. Он чувствовал себя немного смущенным от того, что на этот раз не участвовал в добывании дичи. Это было как-то не по-мужски. Когда Сэйбл, заметив пятнышко жира на его подбородке, естественным жестом потянулась его стереть, он нахмурился и почти отшатнулся.

— А лошади где? — спросил он позже, вспомнив, что в задней части пещеры Сэйбл устроила баню.

— Ниже по склону, на лужайке. Я их навьючила, стреножила и оставила пока пастись.

По правде сказать, после испытаний позавчерашнего дня Сэйбл нелегко было управиться сразу с двумя лошадьми, но она поняла, что дело того стоило, заметив нескрываемое одобрение в глазах Хантера.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Отлично. Уверена, что не заболею.

Она не спросила:» А как твои дела?» — но это было и не нужно. Хантер отвернулся недостаточно быстро. Сэйбл заметила выражение стыда на его лице.

— Мне надо побриться, — буркнул он, потирая колючий подбородок.

Она тотчас вскочила, принесла снаружи емкость с водой, начала шарить в мешке Хантера в поисках бритвенных принадлежностей. Когда она разложила все необходимое для бритья и улыбнулась, ответом был свирепый взгляд, от которого ее оживление разом померкло.

— Прекрати так вести себя, Сэйбл!

— То есть?

— Прекрати нянчиться со мной. В конце концов я же не калека!

— Конечно, ты не калека, но… — она заметила, что смущенно сплетает и расплетает пальцы, и заставила себя принять более непринужденную позу, — ты ведь тоже возился со мной совсем недавно. И потом, мне просто приятно заботиться о тебе.

Это обезоружило его, заставив потянуться и привлечь Сэйбл к себе. Она плакала теперь очень редко, даже если бывала обижена, но Хантер обычно сам чувствовал несправедливость своих упреков и жестокость тона. Ее ответное объятие было очень крепким.

— Прости, милая, — вырвалось у него. — Я бы отдал полжизни, чтобы избавить тебя от того, что случилось здесь, в пещере.

— Все дело в том, что я перепугалась до полусмерти. Надеюсь, ты никогда больше не будешь таким, как тогда.

После долгого напряженного молчания Хантер пожал плечами и ответил:

— Я ничего не могу обещать тебе, Сэйбл, и ты, конечно, сама это понимаешь.

— Но ты уже обещал мне! Там, на берегу реки, ты сказал, что я победила. Разве это не означало, что отныне мы будем разговаривать на любую тему? Тебе стало бы легче…

— Сэйбл, уймись… — Это было сказано таким усталым голосом, что у нее сжалось сердце.

— Могу я хотя бы узнать, почему ты отказываешься разделить со мной свое прошлое? — упрямо продолжала она. — Мы уже разделили с тобой столько всего, что нет никакого смысла мучиться чем-то в одиночку.

В ее голосе не было негодования или обиды, одно лишь искреннее желание понять. Хантер подумал: ей кажется, что это будет исповедь за исповедь, что его тайна не страшнее той, которую недавно таила она. Он подавил вздох.

— Ты не понимаешь, Сэйбл. Есть вещи, о которых не говорят, вещи безобразные, унизительные, слишком ужасные…

— Что может быть ужаснее револьвера, приставленного к виску? — перебила она. — Я видела это, но до сих пор жива и даже не тронулась рассудком. Это было, конечно, серьезное потрясение. Вот если бы ты раньше все мне рассказал, предупредил меня, то я была бы готова.

— Пожалуй, ты права, — неохотно допустил Хантер, с новым жаром мысленно обвиняя себя в том, что ей пришлось пережить. — Скажи, как ты представляешь себе мою исповедь? Что ты хочешь знать?

— Я ничего от тебя не требую, кроме одного, Хантер. — Она вдруг отстранилась и с силой ткнула его кулаком в плечо. — Просто скажи, что ты не желаешь смерти!

Хантер ответил не сразу. Долгое время он прости смотрел ей в глаза — глаза такого странного, такого редкого фиолетового оттенка — и думал:» Я хочу жить уже ради того, чтобы снова и снова смотреть на тебя «. Но он боялся, что Сэйбл не поверит. Мужчина, который находит счастье в том, чтобы видеть лицо женщины, не станет приставлять оружие к виску. Даже если порой он не сознает, что делает.

— Скажу одно: я рад, что ты помешала мне, — наконец ответил он уклончиво. — Даже среди мужчин немного найдется тех, кто осмелится схватиться с вооруженным безумцем. Я горжусь тобой, но предпочел бы, чтобы этого не случилось, чтобы ты никогда не видела меня в таком состоянии. — Передернувшись от отвращения к себе, Хантер отстранил Сэйбл и добавил:

— Во мне слишком много того, с чем приходится бороться снова и снова. Я болен, болен душой.

— А что, если ты, сам того не сознавая, не позволяешь себе выздороветь? — настаивала она, удерживая его за плечи и не давая отвернуться, не давая вновь укрыться в воображаемой крепости. — Да, ты выжил. Ну и что в этом плохого? То было время, когда рушился мир, когда земля уходила из-под ног, когда мало кто мог разобраться, что есть зло, а что — нет. Ты делал тогда все, что мог, отдавал всего себя. О Хантер! Неужели ты думаешь, что один ты пришел с войны со шрамами в душе? Таких тысячи и тысячи, но они нашли в себе силы начать жить заново. Они простили себя за то, что выжили. Прости себя и ты.

Не находя решимости оттолкнуть ее, Хантер зажмурился до боли в глазах. Простить себя. Как легко она говорила об этом! Вот только он не сумел, как ни старался.

— Ты говоришь, простить? За то, что по моей вине в муках погибли люди?

— А разве они шли на войну, не сознавая, что могут умереть? — Внезапно возмутившись, Сэйбл испытала сильнейшую потребность влепить ему хорошую отрезвляющую оплеуху. — Ты говоришь, что тюрьма безобразна. Война сама по себе безобразна, Хантер. Она бывает героической, мужественной и благородной только в книгах. Ты делал то, что считал своим долгом, и не можешь, не должен нести груз вины до конца дней. Что бы ни случилось с тобой, нельзя бесконечно прятаться от жизни.

— Ты ни черта не знаешь! Война войной, но люди, о которых я говорю, отдали жизнь не в бою. Они умерли постыдной смертью: от голода и дизентерии — потому только, что для конфедератов это был способ получить от меня сведения. Теперь понятно, почему я виню себя в их смерти? Они гнили заживо, их мучили и избивали, а я… Я молчал. Ты права только в том, что ничего благородного в войне нет. На деле моя верность долгу выглядит подлостью.

— У каждой медали есть две стороны, — мягко возразила Сэйбл. — Молчание, за которое ты так винишь себя, было символом верности не просто долгу, а всему тому, за что сражались и умирали люди на всех фронтах той войны. Сам Господь, при всем Его милосердии, не дал бы тебе совета нарушить молчание.

Что-то сломалось в нем при этих словах — какой-то острый, безжалостный штырь, много лет назад пронзивший душу. Это не было еще освобождением, не было даже началом выздоровления, но что-то изменилось, позволив Хантеру с бессознательным вздохом облегчения прижаться лбом к плечу Сэйбл.

— Если бы не твое молчание, умерли бы другие, и их было бы гораздо больше. Лейтенант был прав, Хантер.

Он отшатнулся. Сэйбл бесстрашно встретила его потрясенный взгляд, не собираясь скрывать, что ей многое известно. Она слышала частый взволнованный стук его сердца, видела мертвенную белизну лица и почти чувствовала боль, которую он испытывал. Но она не могла поступить иначе: страдания Хантера должны были когда-нибудь закончиться.

— Ты сам рассказал мне все прошлой ночью. Все, понимаешь? — Она повысила голос, заглушая сдавленное проклятие. — Я ни о чем не спрашивала, Хантер, ничего не требовала от тебя. Не думай, что я воспользовалась моментом. Ты сам хотел рассказать мне, пойми! Теперь я знаю.

— Это невозможно… — только и мог он ответить.

Он ничего не помнил о том, что исповедался Сэйбл. До сего дня он был свято уверен, что не выдал свою постыдную тайну ни единым словом. Ни одной живой душе. Только Дугал Фрейзер сумел вытянуть из него клещами тот факт, что некий молоденький лейтенант покончил жизнь самоубийством по его, Хантера, вине. И вот Сэйбл утверждала, что знает все.

— Что ты знаешь? — прохрипел он.

— Все. Про то, что делали с тобой тюремщики. Про самоубийство лейтенанта и про то, что толкнуло его на это…

— Хватит? — крикнул Хантер, чувствуя на глазах слезы абсолютного, ни с чем не сравнимого унижения. — Ты не должна была знать, никогда! Я этого не вынесу?

— Вынесешь, — сказала она с неожиданной твердостью, удивляясь себе. — Ты вынесешь это, Хантер. И я тоже вынесу это.

Он вдруг понял, что смотрит ей в глаза.

Головни в костре зашипели, рассыпаясь, разлетаясь роем оранжевых искр.

Больше всего на свете Хантеру хотелось отвести глаза, убежать и спрятаться, даже зарыться в землю. Теперь, когда Сэйбл знала, он мог быть ей только противен. Она была слишком леди, чтобы принять такое. Но она повторила:

— Я вынесу, Хантер. Потому что я люблю тебя.

Внезапно он почувствовал себя свободным — мгновенно, почти болезненно. Вертел, долгие годы сверливший душу, просто исчез. Рана еще кровоточила, еще мучила и впредь могла не раз воспалиться, но она неминуемо должна была зарубцеваться со временем. Хантер не сознавал всего этого. Он просто опрокинулся на одеяло, потянув с собой Сэйбл и зарывшись лицом в ее волосы. От нее исходил восхитительный свежий запах. Господи, какой же она была чистой! В ней было столько чистоты, что могло хватить на них обоих.

Он дышал и дышал, не в силах оторваться от нее. Он слишком давно не дышал полной грудью.

Он начал целовать ее и не мог остановиться. Это было утолением жажды после долгой и трудной дороги. Как он хотел ее! Так, словно никогда еще ничего не было между ними, словно он все еще изнемогал от мучительной, затаенной и неутоленной страсти. Он хотел признаться, что тоже любит, любит давно, но не мог произнести ни слова, ни даже звука, только пил и пил сладкое вино ее рта, зная уже, что жажда его неутолима.

Сэйбл опомнилась только тогда, когда была уже полураздета — сумасшедшие поцелуи Хантера заставили ее забыть обо всем.

— Но ведь я только что оделась… — запротестовала она слабо, больше для виду.

— Ты нужна мне, Сэйбл.

Взгляды их снова встретились, и она поняла. Это была не просто страсть, а отчаянная потребность быть принятым, быть оправданным. Хантер должен был знать, что не противен ей. Противен, Господи Боже! Он никогда еще не был ей так дорог.

Она наклонилась к его лицу. Хантер повернул ее на спину, глядя с таким недоверием, словно она могла оттолкнуть его в любую секунду.

Он не сумел бы объяснить, даже если бы попытался, как много значило для него ее понимание, ее приятие. Это было очищение. Он не мог говорить об этом, но надеялся, что Сэйбл поймет все без слов. Она сделала для него то, что до сих пор не удавалось никому: протянула ниточку к реальной жизни — ниточку, которая день ото дня становилась все крепче, все вещественнее. Сэйбл была драгоценностью, которой он не заслуживал. Он мог отплатить за это, только лелея ее до конца своих дней.

Глава 30

Лэйн Кавано закрыла тетрадь в полинявшей матерчатой обложке и долго сидела, прижимая ее к груди. Потом пришли слезы, тяжелые и безмолвные, но от этого не менее горькие. Лэйн достала платок, скомкала его и уронила руку на колени, так и не промокнув глаз. Она оплакивала мать, которую почти не помнила.

Теперь она знала о ней много больше. Слабая, избалованная, привыкшая к роскоши женщина, ее мать совершила в жизни один-единственный мужественный поступок: последовала за мужем на Запад, оставив дочерей на попечение родственников и нянек. Принимая близко к сердцу военную карьеру мужа, она решилась разделить с ним суровую жизнь пограничных земель.

Там она и умерла.

Отец сказал, что она умерла от холеры. Он солгал.

Все было совсем иначе, и расплатиться за отговорки, за обман пришлось им всем (в том числе Маленькому Ястребу).

Лэйн начала всхлипывать, потом горько зарыдала. Теперь она оплакивала и свою судьбу.

« Почему я сама не отправилась к Черному Волку? Возможно, мне удалось бы достигнуть цели…»

Давно утратив надежду, Лэйн плакала и плакала, чувствуя себя забытой, никому не нужной, брошенной.

Хантер присел на корточки, выглянул из-за скалы и поднес к глазам бинокль. Вниз уходил очень отлогий склон, поросший высоченной» бизоньей травой «.

— Видишь что-нибудь интересное? — спросила за его спиной Сэйбл.

— Да, когда смотрю на тебя.

Она слегка покраснела и откинулась на спину в высокую траву за скалой, хорошо прогретую солнцем и оглушительно пахнущую.

— Кроме Быстрой Стрелы, кто-нибудь еще знает о твоей хижине?

— Каждый охотник и траппер, проходящий через эти места. Все они в то или иное время останавливались в ней.

— Это очень обнадеживает! — хмыкнула Сэйбл и, не в силах выносить бездействие, снова высунулась из-за скалы. — Будем надеяться, что Быстрая Стрела ждет нас в хижине. А вдруг он не дождался и ушел? Что мы тогда будем делать? Хантер! Как мы найдем его и ребенка?

Тот спокойно продолжал осматриваться. Потом, не опуская бинокля, обернулся к Сэйбл:

— Если он был здесь хоть один день или даже просто проходил мимо, он, конечно, оставил мне какой-нибудь знак. Обещаю, рано или поздно мы их найдем.

Она расслабилась с видимым облегчением. Хантер все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь она полностью доверяет ему, верит в него и каждое сказанное им слово.

— Как это может быть, — спросила Сэйбл, поворачиваясь на бок и опираясь на локоть, — что, когда ты в хижине, тебя не мучают кошмары?

Хантер подумал, что и сам очень изменился, потому что упоминание о кошмарах перестало действовать на него, как пощечина. Он заметил, что отвечает спокойно, как если бы речь шла о какой-то житейской мелочи.

— Наверное, все дело в разнице между деревом и камнем. Впрочем, запах тоже имеет значение. Это ведь была не настоящая тюрьма, Сэйбл, — просто старый военный склад, приспособленный под тюрьму. Одно время там находилась бойня, и этот запах так пропитал стены, что его было не выветрить, если бы даже это пришло кому-то в голову. Я до сих пор не терплю запаха боен. — Хантер помедлил, и Сэйбл тотчас положила руку ему на локоть, тихонько гладя. — Не то чтобы пещера пахла чем-то подобным, но весь этот камень, затхлость по углам… что-то вроде дежа-вю, понимаешь?

Несмотря на его небрежный тон, вскоре пришло неприятное ощущение опустошения, неизменно сопровождающее каждое упоминание о прошлом. Каким бы слабым оно ни было, Хантеру оно очень не нравилось. И все же он говорил о прошлом все чаще. Сэйбл давно не просила его об этом, но слушала очень внимательно. Она была из тех, с кем хорошо выговориться. Иногда он думал о ней, как о друге, а не как о возлюбленной, и если ловил себя на этом, то пожимал плечами: вот что бывает, когда женщина взваливает на себя мужскую ношу.

И одевается по-мужски, подумал он не без приятного трепета.

— Почему ты позволил мне пойти с тобой на разведку? — спросила Сэйбл, помолчав. — Это так не похоже на тебя — позволять мне что бы то ни было.

— А если бы я приказал тебе остаться и ждать, ты бы послушалась?

— Ни за что!

— Я так и подумал, — усмехнулся Хантер. — Тогда какой смысл тратить слова? Я просто избавил свой язык от лишней работы, тем более что он и так не бездельничает в последнее время.

— Да как ты смеешь говорить такие непристойности в присутствии леди? — возмутилась Сэйбл, звучно шлепнув его по спине.

Хантер опустил бинокль и окинул ее с ног до головы намеренно плотоядным взглядом:

— Леди? Скажите на милость! Выходит, этим утром я занимался любовью с настоящей леди? А я-то, дурак, подумал, что подобрал где-то дикую кошку! Она хоть и мурлыкала порой, но спину мне поцарапала как следует.

Иногда Сэйбл казалось, что она начинает отвыкать краснеть по всякому поводу, но когда он смотрел вот так, как сейчас… будто мог взглядом сорвать все, что на ней надето!

— Знаете, что, мистер Мак-Кракен? Вы — закоренелый развратник!

Рука Хантера метнулась и обхватила ее за талию, притянув вплотную к разгоряченному телу. Он снова хотел ее и не собирался этого скрывать. Наоборот, он прижал ее так, чтобы не осталось никаких неясностей по этому поводу. После долгого поцелуя Сэйбл была наконец отпущена на свободу — задыхающаяся, возбужденная.

— Ты с самого начала знала, что я развратник, так ведь?

— Ведите себя прилично, сэр! — воззвала Сэйбл к его благоразумию (и к своему заодно).

— Ни за что! — очень похоже передразнил Хантер и снова нырнул в ее сторону, на какое-то время забыв о том, ради чего оказался здесь. — Ты и понятия не имеешь, что делаешь со мной, надевая эти узкие брюки!

Могла ли она этого не знать! Каждое утро все повторялось заново: она одевалась, и Хантер не мешал ей довести процесс до конца. Но потом он буквально набрасывался на нее, как бешеный, прижимая к ее туго обтянутому телу твердый, как железо, стержень и тем самым недвусмысленно объявляя о своем желании.

— Не я их покупала! — возразила она, как только получила возможность сказать хоть слово.

— Верно, купил их я. Значит, я могу и забрать их у тебя, прямо сейчас.

— Но мне больше нечего надеть! — с театральным ужасом воскликнула Сэйбл, когда Хантер начал расстегивать пуговицы на пресловутых брюках.

— В том-то все и дело.

Первое же прикосновение вызвало в ее памяти восхитительные моменты, которые она успела разделить с Хантером: утро в пещере, когда он ласкал ее долго, томительно, почти болезненно медленно; все последующие сладкие минуты, проведенные в густой траве, под сенью скал и просто под серо-синим бесконечным небом.

Это могло повториться, прямо сейчас.

И она бы позволила.

— Не смотри на меня так, Сэйбл, ох, не смотри! — насмешливо предостерег Хантер, не переставая, однако, блуждать рукой по ее телу. — Это кончится тем, что я забуду обо всем, кроме того, как чертовски прекрасно оказаться внутри тебя.

— Не я первая начала! — запротестовала она, смущенная его прямотой. — И потом, разве мы приехали не на разведку?

— Совершенно верно.

Поколебавшись, Хантер вздохнул и вернулся к разглядыванию окрестностей в бинокль. Правда, ему не сразу удалось настроиться на занятие более серьезное, чем любовные игры. Однако постепенно ход его мыслей изменился.

Хижина стояла на вершине совсем небольшого отлогого холма, среди купы приземистых густолистых деревьев, и чем-то напоминала пасхальное яйцо, уложенное в декоративное гнездышко. Хантер знал, что вблизи строение выглядит совсем иначе, довольно непрезентабельно. Хижина была лишена элементарных удобств и не представляла собой ничего ценного — должно быть, поэтому никто не сжег ее и не развалил по бревнышку. Впрочем, почти каждый в округе знал, что невзрачная халупа принадлежит ему, Хантеру, и уважал его собственность, какова бы она ни была.

— Эта неопределенность очень угнетает, — пожаловалась Сэйбл.

— Земля взрыта копытами так, словно здесь побывала не одна лошадь и не две, а целый табун.

— Визитеры? Похоже, ты ведешь вполне светскую жизнь, — поддразнила Сэйбл. — Надеюсь, ты не подозреваешь ничего похуже?

— Индейцев можно сразу отбросить. Они прекрасно знают все пограничные поселения белых людей, даже состоящие из одной-единственной хижины, как эта. Индейцы не суются к соседям, если те не беспокоят их. Ну а если бы это все-таки была их вылазка, здесь осталось бы только пепелище. Скорее сюда заезжали солдаты. Надо быть готовыми к тому, что сиу откочевали дальше к северу.

— Что могли делать солдаты здесь, на границе пустыни? И что теперь делать нам?

« Нам «. Хантеру понравилось, как это прозвучало.

— Нам придется быть очень осторожными, потому что армия не так-то просто отказывается от добычи.

— Это дело рук отца, — вздохнула Сэйбл, неприязненно поджимая губы. — Он превзошел самого себя, но почему-то меня это не удивляет. Боюсь, впредь я уже не удивлюсь ничему, что бы он ни предпринял.

— Следы лошадей, которые мы видели раньше, все незнакомые, — продолжал Хантер, никак не откликнувшись на ее слова. — Правда, это ничего не значит. Если у Быстрой Стрелы снова захромала лошадь, он мог разжиться другой у какого-нибудь очередного Барлоу. Нам остается только ждать, пока тот, кто скрывается внутри, не выдаст своего присутствия. Видишь, над трубой поднимается едва заметный дымок? Подобраться поближе незаметно трудно, место слишком открытое. Но против большого вооруженного отряда хижина беззащитна.

— Как странно, когда бывалый человек вроде тебя строит жилье, не учитывая этого.

Хантер промолчал. Он не собирался вспоминать о том, что несколько лет подряд только и ждал, когда кто-нибудь прикончит его во сне.

Подождав еще несколько минут и убедившись, что обитатель хижины не собирается выходить, он повернулся к Сэйбл:

— Знаешь, я бы не прочь услышать, что ты меня хочешь.

— Леди не должна произносить подобных непристойностей, мистер Мак-Кракен!

— Но мне-то можно! — возразил Хантер, ухмыляясь.

Однако Сэйбл расслышала под ласковой насмешкой невысказанную просьбу: скажи, что ты так же принимаешь меня сегодня, как и вчера.

— Люби меня! — вдруг прошептала она, придвигаясь ближе.

Запах сочной травы примятой ее телом, густо и опьяняюще поднялся в неподвижном теплом воздухе, какой-то скромный белый цветок добавил в него свой волнующий горький аромат.

— Люби меня…

В ее голосе что-то иное, чем страсть, думал Хантер, наклоняясь к губам Сэйбл. Она сказала» люби» так, словно в этот момент нуждалась именно в любви в ее высоком смысле. Поэтому он поцеловал ее осторожно, очень нежно и нетребовательно, ничем не выказывая желания, которое чувствовал. И он не удивился, когда увидел слезы в широко раскрытых глазах Сэйбл.

«Он целует так, словно признается в любви, — думала она. — И мы не просто любовники. Мы связаны друг с другом всем тем, что уже случилось, и вместе вынесем все, что случится потом, потому что это может только сильнее привязать нас друг к другу, а не оттолкнуть».

Она еще не была уверена, но уже могла надеяться, что будущее для них двоих существует… Существует ли?

Она медленно отстранилась. От земли поднимался целый букет запахов, который, казалось, можно было потрогать руками: по-весеннему плодородная влажная земля, зеленый ковер травы, нагретая солнцем кожа обуви — все благоухало, заставляя ноздри жадно раздуваться.

Хантер не нарушил тишину ни единым словом. На лице его было мирное, почти безмятежное выражение, словно никто и не думал таиться в хижине, возможно, готовя им разные сюрпризы. Потом, с видимой неохотой, он снова взялся за бинокль и отвернулся.

Сэйбл поймала себя на том, что пристально рассматривает его профиль. Лицо его вновь было настороженным, веер морщинок в углу глаза возник оттого, что Хантер щурился, боясь упустить какую-нибудь жизненно важную мелочь и тем самым дать врагу лишний шанс. «Врагу», мысленно повторила Сэйбл. Это слово относилось слишком ко многим — в сущности, ко всей армии, в том числе к коменданту Мейтланду и ее отцу. Как странно было теперь, когда они с Хантером вдвоем противостояли такому мощному противнику, вспоминать то, что составляло жизненные интересы Сэйбл Кавано несколько месяцев назад. Наряды, чепчики по последней моде, вращение в свете. Все это ушло слишком далеко, чтобы даже по-настоящему смешить.

Стала ли она личностью с тех пор? И как именно человек становится личностью? Убив, защищая чью-то жизнь, двух человек за одно утро? Или выполняя день за днем тяжелую рутинную работу? Выживая? Уже давно она поставила целью стать достойной Хантера, чтобы он мог гордиться ею так же, как она гордилась им: тем, что он выжил, и тем, что, не колеблясь, делал для этого все, что нужно, как бы сильно это ни шло вразрез с общепринятыми нормами и правилами.

Он выздоравливал душой. И она старалась помочь, чем могла, сожалея лишь о том, что ему не требуется для выздоровления кровь, которую она могла бы отдать за него.

Но для нее ли он выздоравливал? Может быть, для свободы, о которой только и мечтал?

А она мечтала отказаться от свободы ради жизни рядом с ним, до конца дней.

Очень странно было чувствовать себя полной надежды и одновременно беспомощной.

— У тебя грустный вид. Почему?

Она вздрогнула от звука его голоса, хотя тот был негромким и мягким. Хантер полулежал, глядя на нее, видимо, уже какое-то время. Сэйбл заставила себя принять непринужденный вид.

— Ну и что там происходит?

— Ни черта там не происходит!

Хантер нахмурился. Это было так не похоже на Сэйбл — держать в себе то, что ее снедало, — и эта неожиданная сдержанность обеспокоила его. Впрочем, он не собирался лезть к ней с расспросами.

Нахлобучив шляпу, он махнул рукой в сторону оврага, на дне которого они оставили лошадей.

— Значит, ты собираешься ехать прямо к хижине только потому, что за ней привязана всего одна лошадь? А если рядом сидит в засаде целый взвод?

— За то время, которое мы здесь провели, хоть один из солдат шевельнулся бы, я же не заметил никакого движения. — Спустившись в овраг, Хантер отвязал свою лошадь и повернулся к Сэйбл:

— Я поеду один, и на этот раз даже не пытайся спорить.

— Нет, я буду спорить! За кого ты меня принимаешь? Неужели я позволю тебе отправиться туда в одиночку? И нечего так свирепо шевелить бровями, я нисколечко не боюсь! К тому же теперь ты знаешь, что я умею стрелять. — Хантер слушал молча, и это подстегивало сильнее, чем бурные возражения. — Лишняя пара глаз и лишний ствол, прикрывающий спину, еще никому не вредили. Не заставляй меня думать, что ты отказываешься от помощи только потому, что это уязвит твое мужское самолюбие.

— Мое мужское самолюбие уже так уязвлено, что почти рассыпалось в прах, — усмехнулся Хантер.

— Послушай, может быть, разумнее выманить его… их… из хижины? Например, пострелять немного, с разных сторон?

— Это только привлечет всех, кто слоняется поблизости.

Он не собирался принимать ее помощь. Сэйбл поняла это по тону Хантера и вздохнула, сдаваясь. Ее взгляд переместился с его лица на травянистую равнину, постепенно переходящую в леса. После продолжительного молчания Хантер не выдержал:

— Ну а теперь-то что?

— Мне страшно, Хантер. Я стараюсь не поддаваться этому, но боюсь все равно. Маленький Ястреб слишком долго оставался без женской заботы… Нет-нет, выслушай, раз уж спросил! — Она топнула ногой, досадуя на то, что слезы норовят навернуться на глаза. — Не ты ли сам говорил, что Быстрая Стрела никогда не имел дело с детьми? Кто знает, что еще жизнь приготовила нам в качестве сюрприза? Допустим, кто-нибудь напал на Быструю Стрелу из засады, и он был ранен или даже убит? Что, если Маленький Ястреб так и лежал рядом с его мертвым телом, изнемогая от крика, пока его не растерзали дикие звери? Ты и сам не знаешь, кто поджидает тебя в твоей собственной хижине. Мне страшно! Мне все время кажется, что лучше выждать подольше.

— А если там Крис и малыш? Если они ждут не дождутся, когда мы приедем? Мы будем сидеть здесь, пока не появятся солдаты и не доберутся до них первыми.

— Да, но…

Хантер поцелуем заставил ее умолкнуть. Кроме всего прочего, она боялась и за него, и это согревало душу. Из-за него она прошла через слишком многое, чтобы когда-нибудь впредь он смел винить ее за страх или излишнюю осторожность. Она была в его руках, как безумная, судорожно прижимаясь всем телом, впиваясь пальцами, кусаясь. Она целовала его так, словно это был последний их поцелуй.

— Обещай быть осторожным! — шептала она снова и снова, и Хантер невольно начал проникаться страхом, который звучал в ее голосе. — Прошу тебя, милый, прошу, будь осторожнее!

— Да ничего со мной не случится, — пытался он урезонить ее, но тщетно. Одинокая слезинка скользнула по щеке Сэйбл, но Хантер сделал вид, что не замечает этого. — А ты жди меня здесь, как и было решено. Слышишь? Жди до тех пор, пока я не подам знак. Сэйбл! Я не двинусь с места, пока не услышу согласия.

Она кивнула едва заметно, не поднимая глаз от земли, но когда он вскочил в седло, вцепилась в стремя, не давая двинуться с места. Она была совершенно вне себя.

— Ты точно не поедешь за мной?

— Я кое-чему научилась за время пути, Хантер.

Это по крайней мере было что-то. Тень обычной живости. Хантер почувствовал себя легче.

— Скоро стемнеет, Сэйбл. Держи оружие наготове — мало ли что…

Он уже сказал это дважды за день, но она все же показательным движением приподняла юбку и стиснула рукоятку ножа, лихо торчащего над голенищем высокого ботинка.

— Умница, — одобрил Хантер (в третий раз за день).

Он проверил, легко ли вынимается притороченное к седлу ружье, надел шляпу и уже собрался тронуть лошадь.

Только тут Сэйбл, молча стоявшая в стороне, встрепенулась и сделала шаг к нему.

— Я люблю тебя, Хантер Мак-Кракен, нравится тебе это или нет. Ничего не отвечай на это, просто знай — и все.

Хантер уже однажды слышал ее признание, но и на этот раз был поражен ничуть не меньше. Они посмотрели в глаза друг другу, и ему снова пришло в голову, что все это почему-то напоминает прощание навсегда.

— Для леди у тебя не слишком утонченный вкус, — выдавил он из себя жалкое подобие шутки.

— Иногда лучше махнуть рукой на утонченность.

Хантер наклонился и торопливо поцеловал ее, стремясь покончить со сценой, которая становилась для него все более тягостной. Погоняя лошадь по направлению к хижине, он постарался подавить неприятные предчувствия.

Для начала он обогнул холм, на котором стояло строение, из осторожности держась под защитой хилой растительности, хотя та и не представляла собой достаточного укрытия. По открытой лужайке он прошел пешком, осмотрел лошадь, привязанную поодаль от хижины, помедлил. Возможно, Сэйбл была права и не стоило открыто входить даже в собственный дом. Быстрая Стрела никак не мог настолько забыться, чтобы позволить трубе дымить.

Хантер вынул револьвер из кобуры и взвел курок. Крадучись, он обогнул строение, поднялся на крыльцо, откуда только и можно было попасть внутрь. Кое-как пригнанные доски отчаянно скрипели. Приблизившись к двери, он занес ногу для того, чтобы распахнуть ее хорошим пинком.

Судьба не предоставила ему шанса сделать это. Изнутри раздался выстрел. Пуля расщепила тонкую древесину двери и ударила Хантера в бок, как раскаленный вертел. Он рухнул с крыльца навзничь, ударился затылком о хорошо утоптанную землю и потерял сознание. Последним, что он слышал, был громкий детский плач.

Глава 31

Сэйбл чувствовала всем своим существом, что опасность, таящаяся внутри хижины, куда больше, чем предполагали она или Хантер. Тем не менее она склонилась к гриве лошади и отпустила удила, конвульсивно сжимая в руке приготовленный револьвер.

«Он жив, он жив! После всего, что мы пережили… Нет, невозможно!»

Она следила в бинокль за тем, как Хантер приближался к хижине, и потому оказалась свидетелем случившегося. Она увидела, как он упал, и секундой позже услышала звук выстрела. С тех пор эта картина снова и снова прокручивалась в ее голове, так что временами горло сжималось, не давая дышать. Именно поэтому, не обращая внимания на голос рассудка, Сэйбл резко осадила лошадь у самого крыльца и спрыгнула с седла, склонившись над неподвижным телом Хантера. Ноги его оставались на ступеньках, руки разбросаны по сторонам, по рубашке расплылось красное пятно. Она опустилась на колени и прижала ладонь к тому месту, где продолжала струиться кровь, не замечая, что шепотом зовет Хантера по имени.

Тот не шевелился. Ни единого звука не раздавалось вокруг, за распахнутой настежь дверью хижины уже залегла легкая предсумеречная тень. Сэйбл вернулась к осмотру раны. На первый взгляд та не казалась смертельной, однако грудь Хантера не вздымалась, и это означало, что он не дышит. Кровь сочилась между пальцами, капля за каплей стекая в лужицу, уже собравшуюся на утрамбованной земле.

— Хантер! — снова позвала Сэйбл и прижалась ухом к груди, слушая биение сердца.

Она ничего не смогла расслышать — так сильно стучало ее собственное сердце. Да и было ли что слышать?

— Не умирай, Хантер!

Сухие рыдания поднялись в горле. Не доверяя слуху, Сэйбл присмотрелась, надеясь заметить движение груди, пусть даже самое слабое.

— Не смей умирать, слышишь! Не смей, черт тебя возьми! Звук взводимого курка заставил ее прикусить язык. Она скосила глаза. У самого виска маячило дуло револьвера.

— Брось его! — раздалось над головой. — Это всего лишь кусок мертвого мяса. Ну а если он еще жив, так даже лучше. Пусть помучается подольше, сволочь! Подымайся!

Сэйбл не знала, кто это и почему он так поступает, но чувствовала исходящую от него смертельную опасность. Он мог убить ее в любой момент, как убил Хантера — легко и просто, без церемоний. Но и она (это вдруг стало яснее ясного), будь у нее хоть малейший шанс, вышибла бы ему мозги не колеблясь. Более того, она сделала бы это с наслаждением.

Так как она не повиновалась немедленно, неизвестный направил дуло в голову Хантера. Сэйбл дико закричала и вскочила на ноги — только чтобы ударить по стволу, заставив оружие отклониться.

Последующие несколько мгновений растянулись для нее в целую вечность. Она скользнула взглядом по Хантеру, раненному в живот, отметив про себя, что он мог еще выжить, если не умер сразу. Но, конечно, нужен был доктор, который находился по меньшей мере милях в двухстах от места происшествия. Пока эти мысли проносились в голове, Сэйбл окидывала взглядом окружающее. Револьвер Хантера валялся в нескольких дюймах от его руки, и она сомневалась, что сможет достаточно ловко перепрыгнуть через тело. Свое оружие она отшвырнула, бросившись осматривать рану Хантера, и теперь оно валялось недалеко от нижней ступеньки. Сэйбл сделала рывок в ту сторону, вытянув руки и мимоходом передернувшись — они оказались окровавленными.

Увы, ей не удалось дотянуться до револьвера. Неизвестный (очевидно, следивший за каждым ее движением) выстрелил и попал в рукоятку, заставив револьвер с силой стукнуться о ступеньку. Курок щелкнул, выстрел ушел в сторону.

Сэйбл неуклюже поднялась и повернулась. Перед ней стоял Нат Барлоу, собственной персоной. Он повел дулом револьвера:

— Шагай в дом!

— Это вы!

— Удивляешься, а, сука? — Барлоу ухмыльнулся, показав почерневшие от табака зубы, и больно ткнул ее дулом в грудь. — Делай, как я сказал, а не то здесь будут три трупа вместо двух.

Сэйбл тотчас поняла, что означают слова «три трупа вместо двух», и отчаяние ее усугубилось.

Из хижины донесся плач ребенка. Забыв обо всем, она круто повернулась к двери.

— Маленький Ястреб!

Она бросилась мимо Барлоу, но тот поймал ее за руку и грубо рванул:

— Медленнее!

Сэйбл повиновалась. Осторожно переступив через тело Хантера, она поднялась по лестнице и прошла в дом. Там ее нога наткнулась на что-то мягкое. Посмотрев вниз, Сэйбл увидела, что ткнула в бок Быструю Стрелу, валяющегося на полу в луже крови. Инстинктивно она наклонилась, чтобы узнать, жив ли он, но Барлоу безжалостно пресек эту попытку, ударив ее между лопаток рукояткой револьвера так, что Сэйбл едва не распласталась поверх тела индейца. Выпрямившись, она начала озираться в поисках ребенка.

— Маленький Ястреб! — вырвался у нее хриплый шепот, когда она заметила малыша на деревянных нарах в углу. — Мистер Барлоу! Позвольте мне подойти к нему!

Тот пожевал губу, прикидывая, какие последствия может иметь воссоединение матери с ребенком, потом, пожав плечами, подтолкнул ее к нарам. Сэйбл бросилась вперед, как на крыльях, и, хотя изнемогала от желания прижать малыша к груди, первым делом раскрыла одеяльце. Она не удивилась бы, найдя его изнуренным и запаршивевшим, но, к ее великому облегчению, Маленький Ястреб был все таким же пухлым и на редкость здоровым. Только после этого она стиснула его в исступленном объятии.

Барлоу наблюдал за ее хлопотами с хитрой ухмылкой на лице. Заметив это, Сэйбл выпрямилась, прижимая ребенка к груди. Ее трясло от пережитого потрясения, и как она ни старалась, скрыть это было невозможно.

— Зачем вы все это сделали?

— Случай подвернулся. — Барлоу захихикал, но тут же зашелся в приступе кашля.

Быстрая Стрела застонал и слабо пошевелился. Сэйбл не успела еще преисполниться надеждой, как Барлоу прицелился в него из револьвера.

— Нет, не надо! — крикнула она, пытаясь заслонить индейца своим телом. — Прошу вас, не надо! Я сделаю все, что вы хотите, только не убивайте его, мистер Барлоу!

— Неужто все? — усомнился тот, поблескивая глазками и облизывая губы длинным бледным языком.

— Да, да! Только не стреляйте!

Пронзительный крик Сэйбл испугал Маленького Ястреба, и тот начал плакать. Барлоу посмотрел на него, потом на индейца, снова впавшего в полную неподвижность, скользнул взглядом по телу Сэйбл и пожал плечами. Он только делал вид, что готов заключить сделку, на самом же деле в данный момент его не интересовала ни одна женщина в мире. Он взвел курок.

Понимая, что ничем не сможет помочь и только подвергнет риску ребенка, Сэйбл опустила глаза. И едва не закричала: все крепкое тельце Маленького Ястреба было в крови. Она не сразу сообразила, что сама испачкала его окровавленными, вспотевшими от волнения ладонями. Это была кровь Хантера. Сама того не сознавая, Сэйбл сделала шаг к двери. Ее подталкивала мысль о том, что Хантер, может быть, умирает сейчас, в то время как она бессильна чем-либо помочь ему, Быстрой Стреле или ребенку.

Барлоу выстрелил, но не в индейца, а в нее. Пуля вонзилась в пол у самых ног Сэйбл, заставив ее отпрянуть.

— Ты хитра, да я хитрее! — осклабился он, вытирая рот грязной ладонью, и повел дулом, приказывая отойти от двери подальше.

Он принялся бродить по хижине, пиная грубую, кое-как сколоченную деревянную мебель и заглядывая в углы. Однако у Сэйбл не было и шанса на бегство: Барлоу почти не отрывал от нее стеклянного взгляда и все время держал на мушке.

— Ну и где оно? — наконец спросил он.

— Где что? — недоуменно спросила Сэйбл, когда Барлоу одной рукой вывернул на стол содержимое какого-то мешка. — Я даже не знаю, о чем идет речь!

Разбросав по палу припасы и, очевидно, не найдя среди них искомого, чем бы оно ни было, Барлоу взревел:

— Где оно, дрянь, отвечай!

Одна из жестянок с консервами упала со стола и покатилась, заставив его ненадолго отвести взгляд. Сэйбл тотчас этим воспользовалась и бросилась к двери. Раздался еще один выстрел, пуля попала в стену буквально рядом с ее плечом. Она остановилась как вкопанная, скрючившись в три погибели, чтобы защитить ребенка от возможного следующего выстрела.

— Считай это последним предупреждением, сука! А теперь давай золото.

Сэйбл против воли горько усмехнулась в темные волосики Маленького Ястреба. Как же ошибся бессребреник Хантер, решив, что Барлоу интересует ее тело! Ее золото — вот все, что ему было нужно.

— Да, но… у меня нет золота.

Барлоу подчеркнуто медленно вытянул руку с револьвером, в его невзрачных чертах проступила зловещая решимость.

— Соври еще раз — и сдохнешь, как собака.

— Я только имела в виду, что золота нет при мне. Оно вон там. — Она указала на один из мешков, в котором узнала свой.

Барлоу поволок его к столу и вывернул, сбрасывая предметы на пол один за другим, пока в руках у него не оказался кожаный мешочек. Все это время он не спускал глаз с Сэйбл. На ощупь определив, что в мешочке находятся золотые слитки, он чуть выше приподнял набрякшие веки и злобно спросил:

— А остальное?

— Остальное?

Что-то в ее голосе заставило Барлоу отвести револьвер, но только для того, чтобы направить его на Быструю Стрелу. Возможно, он судил по себе, приписав Сэйбл готовность умереть, но не отдать ему золото. Он не знал, конечно, что никакого «остального» золота нет и в помине. Оно давно было потрачено на припасы и прочие необходимые в пути вещи. Сэйбл почувствовала опасность своего положения. Убедив Барлоу, что он уже завладел всем золотом, что у них было, она обрекла бы на смерть и себя, и обоих мужчин, и ребенка, который остался бы полностью беззащитным. Она решила выиграть время.

— Остальное должно быть у Хантера, — сказала она поспешно. — Мы заезжали в форт за припасами.

Барлоу кивнул. Он отошел за кучу вещей, выброшенных из мешков, и начал отбирать съестное и патроны, пихая все это в опустошенный мешок Сэйбл. Она молча смотрела на него, удивляясь тому, что в его хилой руке дуло так ни разу и не дрогнуло, даже на волос не отклонилось от ее головы.

— Клади щенка на кровать, — приказал Барлоу, выпрямляясь и вскидывая мешок на плечо. — Пусть полежит. Сэйбл заколебалась.

— Клади, я сказал! Хочешь, чтобы я сделал в краснозадом еще одну дырку?

— Ребенка я не оставлю! — крикнула Сэйбл, прекрасно зная, что не намерена возвращаться с Барлоу обратно в хижину. — Это мой сын, я не видела его уже много дней.

Пока она говорила, взгляд ее метался вокруг в поисках спасения. Быстрая Стрела не шевелился, напоминая больше труп, чем живого индейца. Снаружи, где лежал Хантер, тоже не доносилось ни шороха, виднелась только торчащая над ступеньками лестницы подошва сапога.

— Оставь это отродье, иначе я схвачу его за ноги и… — Барлоу сбросил мешок одним движением плеча и кинулся вперед, протягивая левую руку к Маленькому Ястребу.

Сэйбл съежилась еще больше, сжалась в комок, укрыв ребенка своим телом, как створками раковины.

Нат Барлоу потерял терпение. Он давно уже опасался появления какого-нибудь нежданного гостя, услышавшего выстрелы. Но еще больше он боялся того, что поблизости окажется армейский патруль.

Приблизившись, он просунул руку между Сэйбл и ребенком, нащупал детскую руку и как следует рванул. К счастью, он захватил также рубаху. Хотя малыш и заплакал от боли, он остался невредим. Сэйбл прижимала его изо всех сил и лягалась то одной, то другой ногой. Ей удалось попасть Барлоу по голени. Тот взвыл и схватился за ушибленное место. Это позволило ей ринуться к двери… только чтобы рухнуть, споткнувшись о тело Быстрой Стрелы. Она успела повернуться так, чтобы не упасть на малыша, но из-за этого ударилась головой и почти потеряла сознание.

Барлоу поднял ее за шиворот и спросил будничным, слегка даже скучающим тоном:

— Похоже, тебе понравится, если я вышибу твоему выродку мозги?

И он способен это сделать, подумала Сэйбл, способен убить ребенка ради несуществующего золота. Маленький Ястреб может, конечно, погибнуть, оставленный на произвол судьбы, но у него все-таки будет больше шансов, чем рядом с этим свихнувшимся от жадности негодяем.

На подкашивающихся ногах она подошла к нарам и устроила ребенка в самом центре их, со всех сторон подоткнув поношенное одеяло. Маленький Ястреб казался таким беззащитным, таким крохотным! Он почти затерялся на своем нешироком ложе. Сэйбл погладила темноволосую головку ребенка, всем сердцем надеясь, что видит его не в последний раз.

Неожиданно ее грубым рывком оттащили от нар. Кровь бросилась Сэйбл в голову. Она повернулась к Барлоу, скрючив пальцы, и бросилась на него, царапаясь и пинаясь, оскалив зубы, как разъяренная кошка. Она не думала о бессмысленности своего бунта, сознавая только то, что перед ней убийца, мерзавец, человек без чести и совести.

Сыпля грязными ругательствами, Барлоу выволок ее из хижины за шиворот, а когда Сэйбл споткнулась о тело Хан-тера, мешком переволок ее через него.

— Бестолковая дрянь! Истеричная сука! Мне надоело тратить на тебя пули, которые стоят денег.

И он ударил ее сапогом в живот. Сэйбл согнулась в три погибели, плача от боли и ненависти. Второй удар свалил ее на землю. До револьвера Хантера было рукой подать, но, когда она потянулась за ним, Барлоу наступил каблуком ей на пальцы и как следует надавил. Он поднял ее на ноги за волосы, бормоча проклятия. Запах его рта был гнилостный, еще более мерзкая вонь поднималась снизу, от ног.

Отдышавшись, Сэйбл первым делом пнула его в ногу, на которую он прихрамывал. Он отпустил ее и от неожиданности выстрелил в воздух. В ее голове пронеслось: одна пуля для Быстрой Стрелы, одна для Хантера, чри потрачены на нее — значит, ему придется перезарядить револьвер!

Сэйбл побежала. Густая трава прерии хватала за ноги, мешала двигаться, но она неслась изо всех сил, несмотря на боль во всем теле, несмотря на резь в легких. Однако она недооценила Барлоу. Сзади приблизился стук копыт, лошадь пронеслась рядом, толкнув ее в бок, и Сэйбл отшвырнуло с такой силой, что она покатилась по земле.

Развернув лошадь, Барлоу подъехал вплотную к тому месту, где она лежала, едва дыша. Копыта лошади почти прошлись по ее голове. Он помахал револьвером:

— Вставай!

Сэйбл поднялась на четвереньки и некоторое время стояла так, покачиваясь от слабости. Рука Барлоу схватила ее за запястье и накинула на него кожаный ремень.

Сэйбл собралась с силами и начала вырываться, стараясь не дать связать себе обе руки. Раздраженный до крайности, Барлоу так резко завел их ей за спину, что они чуть было не выскочили из суставов.

— Золото! — прошипел он, обдавая ее тошнотворным запахом. — Много золота! Где-то оно лежит и ждет Ната Барлоу.

Сэйбл продолжала вырываться.

— Я прав или нет?

Она могла бы все отрицать — и была бы убита на месте. Сэйбл решила поддержать наивную веру Барлоу в несметные сокровища. Он ждал, что она отведет его к ним. Что ж, пусть будет так.

Она молча кивнула.

— Так я и знал! — захихикал тот с идиотски торжествующим видом.

Как следует затянув узел, он привязал к ремню веревку, достаточно длинную, чтобы Сэйбл могла трусить за его лошадью, и прикрепил ее к седлу. Вскоре он уже ехал по направлению к пустыне, посмеиваясь скрипучим смехом.

Несколько индейцев в боевой раскраске молча стояли перед нарами, посреди которых гугукал ребенок, суча ножками под одеялом. Самый высокий и статный воин склонился над ним и поднял на руки. Заметив, что ребенок весь покрыт засохшей кровью, он тщательно его осмотрел и удовлетворенно склонил голову, не обнаружив ран. На его каменно неподвижном лице не отразилось никаких эмоций, хотя мысленно он улыбался в ответ на невинную детскую улыбку. Повернувшись к своим спутникам, он молча кивнул.

Один из индейцев указал на распростертые тела мужчин — одно внутри хижины, другое снаружи. Высокий воин сделал знак и отвернулся, чтобы закутать дитя все в то же поношенное одеяло. Прижимая к груди теплый сверток, он вскочил на неоседланного жеребца, движением колен направил его вперед и поехал прочь от хижины, не оглядываясь на то, что там происходит.

Глава 32

Хантер глубоко вздохнул и едва не закашлялся от дыма. Где-то совсем рядом горел костер, слышался негромкий гортанный напев. Он попробовал шевельнуться — левый бок пронзила боль, словно множество длинных острых игл впилось разом. Голова тоже болела, особенно затылок. Слишком слабый, чтобы двинуться, даже чтобы приподнять тяжелые веки, Хантер мог только вдыхать запахи и прислушиваться. Что-то еще пахло рядом. Он хорошо знал этот прогорклый запах, но не любил его.

Теплые руки коснулись обнаженного тела, обмывая его. Вода была прохладной, шелково-мягкой.

— Сэйбл?

— Спи, — прошептал женский голос.

— Фиалковые Глаза, — пробормотал Хантер едва слышно, стараясь собраться с мыслями.

Но все сливалось в его памяти, словно подернутое густым туманом. Рядом переговаривались шепотом, раздавалось мелодичное звяканье, словно кто-то пересыпал из ладони в ладонь бусины. Мягко, но настойчиво его удержали на ложе, когда он дернулся в полусне. В рот полилась тонкой струйкой холодная жидкость.

Измученный жаждой, Хантер принял ее с благодарностью. Он пил и пил, и очень скоро сверху спустилось облако, окутало его и погасило боль, унесло далеко от страданий души и тела.

Он погрузился в глубокий сон без сновидений, и последней его мыслью было: Сэйбл, где она?

Мрачный и обеспокоенный, Быстрая Стрела сидел, скрестив ноги и привалившись спиной к целому вороху мехов. Он был погружен в нерадостные размышления. Голова раскалывалась от боли, и время от времени, не в силах это терпеть, он хватал с пола веточку, раздраженно ломал и швырял кусочки один за другим в огонь, горевший в очаге посередине вигвама.

Он не мог простить себе того, что так глупо подста-вился под пулю этого жалкого хорька, Ната Барлоу. Всему виной был запах гнили, который проник в хижину и который он принял за запах падали. Слишком поздно он понял, что вонь исходит от гангренозной раны на ноге Барлоу. Подумать только, этот хиляк не только выжил, но и вернулся!

А ведь отец учил его еще в детстве, что только глупец недооценивает противника. Подобная ошибка может стоить воину жизни. Он попался в ловушку, как последний болван, а все потому, что слишком долго жил среди белых. Если бы отец узнал, что с ним случилось, он был бы вне себя от гнева и обязательно сказал бы, что его сын размяк от любви к чужому ребенку. И был бы прав. Но Быстрая Стрела не сумел защитить ребенка, отданного под его защиту.

Индеец откинулся поудобнее на ворох мехов, стараясь успокоиться, Разумеется, так сильно чувствовать недостойно настоящего воина, но как подавить страх? Страх отца, только что потерявшего единственного сына? Именно таким было состояние Быстрой Стрелы.

Он понимал, что пустые переживания ничего не изменят. Ребенок исчез. Белая женщина исчезла тоже, и он даже не знал, приезжала ли она с Хантером к хижине. Если она мертва, то кто убил ее? Пауни — тогда, много недель назад, — или Барлоу? Быстрая Стрела надеялся, что она все еще жива, что она где-то рядом, внутри одного из вигвамов. До сих пор никто не подтвердил этого, но никто и не отрицал. По правде сказать, никто вообще не разговаривал с ним.

Схватив очередную веточку из груды на полу, индеец сломал ее и начал швырять в огонь кусочки, стараясь размять затекшие мышцы. Он был все еще очень слаб и не мог позволить себе роскошь выйти из вигвама.

Шкура, прикрывающая отверстие входа, внезапно откинулась. Внутрь хлынул дневной свет, заставив Быструю Стрелу заморгать. В вигвам, низко пригнувшись, шагнул могучий воин с ребенком на руках.

Не обращая внимания на всплеск боли в голове, Быстрая Стрела резко выпрямился. Он подождал, пока вошедший усядется рядом, так же скрестив ноги, и спросил, не скрывая радости:

— Так он был здесь все это время? Почему мне никто не сказал?

— О нем заботились, — бесстрастно ответил индеец. — Это твой сын?

Быстрая Стрела отрицательно покачал головой, тут же пожалев об этом: ему показалось, что череп раскололся на части. Он принял ребенка, привычным жестом прижав его к груди.

— Я не знаю, кто его родители, — рассеянно сообщил он, проверяя, все ли в порядке. — Возможно, Бегущий Кугуар знает и скажет тебе. Когда я в последний раз встречался с ним, он путешествовал к северу вместе с женщиной. Потом ее похитили пауни, и мне одному пришлось заботиться об этом маленьком воине…

— Воине? — переспросил индеец, присматриваясь.

— Разве ты до сих пор не заметил, что он индейской крови?

— Заметил, но меня смутил цвет его глаз.

— Цвет дождливого неба? — с улыбкой спросил Быстрая Стрела и увидел, что его собеседник замер, словно оцепенел. Черные, как плоды терна, глаза впились в лицо ребенка мрачным взглядом. — Как поживает Бегущий Кугуар?

— Пока дышит. — Индеец едва заметно пожал плечами. — Рана в животе не так опасна, как кажется. Хуже то, что он ударился головой.

— Нам повезло, что ты оказался поблизости, — заметил Быстрая Стрела, невольно касаясь кончиками пальцев стежков на макушке.

Индеец не ответил, продолжая пристально разглядывать малыша. После долгого молчания он сказал:

— Жена моего брата совсем недавно родила ему сына. Она согласна заботиться и об этом ребенке до тех пор, пока твои силы не восстановятся. Как ты смотришь на это?

Быстрая Стрела принял предложение с благодарностью. Ребенок между тем завладел его рукой и жадно сосал костяшку указательного пальца. Впервые по суровому лицу воина скользнула тень улыбки.

— Он голоден?

— Этот ребенок голоден всегда. Ты представить себе не можешь, сколько мороки было с козой… Кстати, ты ее не видел?

— После того как мы нашли тебя и Бегущего Кугуара, нам попались лошадь, мул и коза. Они не были связаны, но, как видно, привыкли находиться вместе.

— А женщина?

— Женщины мы не видели.

Быстрая Стрела нахмурился, услышав эту новость, и стукнул себя раскрытой ладонью по носу.

— Дьявол и вся преисподняя!

— Так говорят бледнолицые! — неприязненно заметил индеец и поднялся.

— А что тут странного? — с досадой ответил Быстрая Стрела. — Наполовину я белый, так почему бы мне не чертыхаться, как белые?

Тень улыбки снова коснулась сурово сжатых губ воина.

— Я научился принимать белую часть твоей души, брат мой, — сказал он и пошел к зияющему отверстию входа.

— Бегущий Кугуар знает, что его женщины здесь нет? Не поворачиваясь, индеец отрицательно повел головой. Густые черные волосы качнулись на обнаженных плечах.

— Пусть он не знает об этом до тех пор, пока не наберется сил для долгой дороги. Если он узнает об этом раньше, он будет вне себя, и никто не удержит его.

— Эта женщина… — индеец заколебался, что было совсем на него не похоже, — она индианка?

— Нет. Я думаю, этот мальчик — не ее сын.

— Значит, это белая женщина! Говори все!

Быстрая Стрела повиновался. Пока он излагал то немногое, что знал, и свои подозрения насчет спутницы Хантера, индеец смотрел на него, не отрываясь. Черные глаза его горели.

— Мне знакомы лживость и продажность бледнолицых, и потому я не доверяю людям с таким цветом кожи, — сказал он, дождавшись конца рассказа. — Что делать белой женщине на землях моего народа? Как случилось, что она принесла с собой ребенка индейской крови? Если из-за нее на мой народ падут новые беды и несчастья, пусть она никогда не узнает покоя ни на этом свете, ни после смерти. Откуда она взяла ребенка? Украла у матери?

— Только она сможет ответить на все эти вопросы. — Быстрая Стрела задумчиво посмотрел на ребенка, задремавшего у него на коленях. — Если мы не найдем ее, мы никогда не узнаем правды.

— Мы? — переспросил индеец с оттенком насмешки. — Не старайся взвалить на мои плечи твою ношу, шайен. С меня вполне хватает моей собственной.

Он еще раз окинул взглядом посапывающего ребенка, наклонил голову и нырнул наружу, опустив за собой шкуру.

— На случай, если тебе интересно, — сказал Быстрая Стрела ребенку, — это и был знаменитый Черный Волк. Что? Я знаю. Он не выглядит счастливым.

Колонна верховых в формах кавалерии Соединенных Штатов двигалась по равнине, поросшей «бизоньей травой». Приблизившись к хижине на вершине небольшого холма, они окружили ее. Старший по званию спешился и осторожно вошел внутрь, держа оружие наготове. Там он осмотрелся, содрогнувшись при виде лужи свернувшейся крови на полу и испятнанной постели на нарах.

Нетвердой рукой он вынул из-за пазухи пергамент и бросил его на грубо сколоченный стол. Уже повернувшись, чтобы уйти, он снова окинул взглядом картину недавней резни и с приглушенным возгласом ярости, выхватив нож, пригвоздил пергамент к столешнице.

Рукоять еще подрагивала, когда он вышел наружу и вскочил в седло. Светло-голубые глаза впились в бревенчатую стену хижины, как бы стараясь осмыслить, что же произошло внутри. Повернув коня, он сделал жест кавалеристам, и те последовали за ним в безупречном строевом порядке.

Нат Барлоу бросил взгляд через плечо, кисло усмехнулся и подумал: надо бы надрезать ей ногу, чтобы знала, каково ходить пешком с такой раной.

Впрочем, у него была идея поинтереснее. К тому же он и так дал ей жару, то труся мелкой рысцой, то неожиданно переходя на галоп, так что пленнице, привязанной за запястья, приходилось бежать следом изо всех сил. Пару раз она не удержалась на ногах и волочилась по камням до тех пор, пока Барлоу не заметил и не остановился, дав ей возможность встать. В его намерения не входило совсем уморить ее, только замучить достаточно, чтобы отбить охоту сопротивляться.

Он терпеть не мог, когда женщины сопротивлялись.

Глава 33

Глаза, мрачные и влажно-черные, как камешки на дне глубокой заводи, наблюдали за тем, как гости отправляются восвояси.

Это очень странно, что Бегущий Кугуар все время старался избегать его, странно и подозрительно, думал Черный Волк. Но он не винил бледнолицего брата за то, что тому не терпелось поскорее покинуть вигвамы племени Багровой Тучи, несмотря на то, что рана едва затянулась. Его женщина пропала. Возможно, она была мертва. Бегущий Кугуар вправе был рваться на поиски.

Черный Волк был обеспокоен судьбой обоих своих друзей и ребенка, которого они увозили с собой. «Глаза цвета дождливого неба», — сказал Быстрая Стрела. Вождь только однажды сказал эти слова жене, но мысленно повторял их очень часто. И он желал бы знать, что за женщина привезла на земли его племени ребенка с глазами цвета дождливого неба. Он желал видеть ее.

Черный Волк послал двух воинов на ее поиски сразу после того, как Быстрая Стрела впервые о ней упомянул. Они еще не вернулись. И вот его друзья уезжали. Он не удерживал их, потому что хорошо знал, что такое жажда мести.

— Так ты, значит, белая! Белая, разрази тебя гром! — завопил Барлоу, не спуская глаз с белой, как мрамор, груди, которую сжимал в своей заскорузлой ладони.

Сэйбл только жмурилась от боли, не отвечая. Она и помыслить не могла, что негодяй до сих пор принимает ее за индианку, пусть даже полукровку — в конце концов от краски на лице и руках оставался лишь бледный оттенок. И вот теперь она лежала, придавленная коленями, со связанными руками, и ничего не могла поделать, пока Барлоу рывками вытаскивал ее рубашку из брюк, чтобы как следует рассмотреть цвет скрывающегося под одеждой тела.

Вдруг он плюхнулся на нее всем весом, жадно ощупывая то, до чего могли дотянуться его руки.

— Сроду не лапал белую бабу! — пропыхтел он, обдавая ее запахом несвежего дыхания, застарелой вонью пота и грязи, превратившейся в коросту за многие месяцы без мытья. — Сроду не баловался с белой!

— Только попробуй меня изнасиловать! — отчеканила Сэйбл с хладнокровием, удивительным при подобных обстоятельствах. — Тогда тебе не узнать, где золото.

Еще одна сделка с дьяволом, подумала она с горькой насмешкой над собой. Ну и что? Все, что угодно, лишь бы держать его на расстоянии. Умереть не страшно, страшно уйти из жизни оскверненной близостью с такой вот тварью.

Барлоу между тем перестал елозить по ней руками и наморщил лоб, размышляя над тем, может ли белая женщина знать, где находится золотая россыпь.

— Тогда тебе не узнать, — повторила Сэйбл, заметив по выражению лица, что жадность борется в нем с похотью. — Никогда не узнать.

— Тогда говори, где золото.

Неуклюже поднявшись, Барлоу начал приводить в порядок расстегнутые брюки. Сэйбл вяло перекатилась на бок и попробовала подняться на колени. Она была совершенно без сил, с онемевшими от пут, кровоточащими руками, но ей все же удалось сесть.

— Севернее.

— Врешь!

Оплеуха была солидная, но Сэйбл так часто получала их, что почувствовала разве что вкус крови. Она даже обрадовалась хоть какой-то влаге во рту после двух дней без пищи и воды. Брюки ее были совершенно истерты на коленях, обнажившаяся кожа превратилась в сплошную ссадину, покрытую грязью и запекшейся кровью. От каждого движения корка трескалась, и кровь начинала сочиться заново, падая редкими каплями вниз, в ботинки. Сэйбл давно уже не обращала на это внимания. Но ей хотелось оставаться в живых достаточно долго, чтобы успеть заманить Барлоу в самую глубь индейской территории. Должен же им попасться навстречу кто-то, кто прихлопнет этого жадного хорька! Тогда можно будет уйти в лучший мир с чувством осуществленной мести.

Уйти туда, где ее ждет Хантер.

Хантер. Звук этого имени пробился сквозь равнодушие отчаяния и породил ноющую боль в груди, где сердце. Сэйбл с силой зажмурила воспаленные глаза. В ее теле не осталось ни капли влаги на слезы, которые она хотела бы проливать по Хантеру.

Хантер. Боль усилилась, превратилась в ярость, холодную ярость, в которой была даже некоторая сладость. От нее дрожали руки, вожделея сжаться на горле Барлоу. Смерть все больше казалась Сэйбл счастливым избавлением, но она хотела успеть отомстить.

— Или ты мне скажешь, где золото, или… — Барлоу занес кулак для удара.

— Я бы на твоем месте подумала, махать ли руками! — прошипела она, поднимаясь на ноги с неожиданной живостью, на которую он уже считал ее неспособной. — Хорошо бы подумала, Барлоу!

Кулак помедлил… потом опустился и разжался. Несколько секунд Барлоу смотрел Сэйбл в глаза, потом отвел взгляд с презрительным фырканьем. Он был далеко не дурак и разбирался во взглядах. Эти странные глаза цвета… э-э… ну не важно, они говорили, что перегибать палку опасно: девчонка могла унести тайну с собой в могилу.

Он утешил себя тем, что как следует подтолкнул ее в северном направлении.

— И долго ехать?

— Как приедем, ты сразу это поймешь.

— Я взгляну, нет ли каких-нибудь примет, — сказал Быстрая Стрела.

Хантер, сидевший на земле с ребенком на руках, молча посмотрел на него. Он кивнул и сразу же схватился за затылок, растирая его жестом, уже вошедшим в привычку. Индеец скрылся в густых зарослях.

Несмотря на почти постоянную ноющую боль, временами переходившую в мучительную резь, Хантер обнимал малыша осторожно, очень нежно, как если бы его ангельская улыбка помогала восстанавливать силы. В левой руке он держал бычий пузырь с козьим молоком и, сам того не замечая, расслаблялся все больше по мере того, как ребенок жадно насыщался. «Симпатичный ты паренек, — думал Хантер. — Не кричишь без причины, не суетишься, когда не до тебя». Он знал, конечно, почему Маленький Ястреб ведет себя так безупречно — это была школа Сэйбл и Быстрой Стрелы, которые по очереди учили его не шуметь без крайней необходимости, чтобы ненароком не привлечь внимания врага.

Отощавшая коза паслась поблизости, на всякий случай стреноженная и привязанная покрепче. Когда им приходилось скакать галопом, Быстрая Стрела из жалости вез животное поперек своего седла. Коза была единственным, что затрудняло поиски Сэйбл, если не считать головной боли обоих следопытов. Но от боли существовало отличное лекарство: стоило только представить себе, каково сейчас Сэйбл, как все остальное переставало волновать.

«Она, конечно, считает меня мертвым».

Во рту появился неприятный вкус желчи, и Хантер поморщился. Как она, должно быть, мучается мыслью, что Маленький Ястреб остался в хижине, беззащитный, в компании двух мертвецов! Но что, если она больше не мучается вообще? Что, если она мертва? Допустим, грязный ублюдок Барлоу пристрелил ее в тот день или днем позже? Может быть, сейчас она лежит где-нибудь окровавленная, умирающая? Пока он, Хантер, валялся без сознания, истекая кровью, что делал Барлоу? Насиловал Сэйбл? Но даже если она все еще жива и даже не ранена, она, конечно же, голодна и мучается от жажды. Барлоу не из тех, кто кормит и поит пленника. Возможно, он уже пресытился ею и бросил где-нибудь по дороге, полуживую, и теперь вокруг нее сидят в ожидании стервятники. Возможно даже, на нее наткнулась еще одна группа воинственных индейцев, и она снова пленница…

Она не сдастся, не погибнет так легко, возразил себе Хантер. Для начала она сделает все, чтобы убежать от Барлоу. Он по собственному опыту знал, что она борется до конца и никогда не сдается, если есть хоть капля надежды. Вот только есть ли надежда у женщины, оставшейся один на один с маньяком, да еще и вооруженным?

Ребенок издал негромкий воркующий звук и отвлек Хан-гера от гнетущих размышлений. Сероглазый, с улыбкой в форме полумесяца, малыш с любопытством смотрел на своего очередного кормильца.

— Привет! — сказал Хантер серьезно. — Надеюсь, обед не разочаровал тебя?

Малыш загугукал. Хантер раскрыл одеяльце, в которое тот был завернут, и позволил ему вволю шевелить ручками и ножками. Рядом с нежнейшей кожей младенца его руки казались корягами. Он пощекотал тугой розовый животик и широко улыбнулся. Потом, отложив почти пустой пузырь, осторожно поднял ребенка. Щетина на подбородке так отросла, что стала мягкой, от ее прикосновения Маленький Ястреб забарахтался с довольным видом. Пухлые ножки едва не прошлепали пятками по лицу Хантера, тот хмыкнул басом, и малыш отозвался тоненьким хихиканьем. Потом он добрался до полей шляпы и решил пожевать ее, пришлось положить его на одеяло с добычей в руках и по одному осторожно разжимать крохотные пальчики. Отобрав шляпу, Хантер подержал ручку ребенка в своей, удивляясь ее законченной форме и миниатюрности.

Так и нашел его Быстрая Стрела — склоненным над Маленьким Ястребом, как над восьмым чудом света. Хантер бормотал что-то неразборчивое, но явно ласковое, щекотал и покачивал его. Индеец не мог не улыбнуться. До сих пор он ни разу не видел друга в таком благодушном настроении. Только в этот момент он понял, как сильно тот изменился.

— Вижу, ты поймешь меня, если увидишь скво у моего очага, — пошутил он.

Пойманный врасплох, Хантер смутился. На его щеках, очень бледных после пережитого, появилась краска.

— Ты это о чем?

— О том, что я хочу завести полный дом вот таких карапузов.

— Знаешь, Крис, я понятия не имел, что такое крохотное существо может доставить столько… ну я не знаю… радости.

— Поначалу я тоже все удивлялся.

— До чего же они нежные, мягкие… Уму непостижимо! — продолжал Хантер, разглядывая круглые любопытные глазенки и носик, похожий на пуговку.

— И до чего же быстро все проскакивает у них между ртом и попкой, — добавил Быстрая Стрела.

— Это пройдет, — ухмыльнулся Хантер. — Они ведь растут.

— Вижу, ты не против занять место старшей няньки.

— Ну уж нет! Похоже, этот ненасытный человечек хочет еще. Долей-ка в пузырь молока и дай его мне.

Вскоре Маленький Ястреб снова с аппетитом причмокивал на коленях у Хантера, а индеец смотрел на это, примостившись напротив.

— Представь, каково сейчас сестре Сэйбл, — заметил он, помолчав. — Она ведь не знает, что стало с ребенком.

— И сходит с ума от беспокойства, — тихо добавил Хантер.

Он перестал улыбаться и сдвинул брови: примерно так же чувствовал себя и он.

— Я все думаю о том, что Фиалковые Глаза — дочь Ричарда Кавано. Не могу поверить — и все тут!

— А в то, как Кавано собирался поступить с ребенком, ты поверил сразу?

— Нет, конечно. Сказать по правде, я не могу этого объяснить. Например, Ричард с самого начала знал, что во мне течет индейская кровь, и это его нимало не беспокоило.

— Дело не в индейской крови, а совсем в другом. Тут есть какая-то связь с прошлым, с его бывшей женой. — Хантер перекинул наевшегося ребенка через плечо и пошлепал по задку, который его большая ладонь накрыла чуть ли не полностью. — Как-то раз мне случилось играть с Ричардом в покер, и тот упомянул Каролину. Мы выпили в ту ночь столько, что у него развязался язык. Если он вспомнил этот разговор, то, должно быть, сильно пожалел о своей болтливости. Он ведь держал историю с Каролиной в секрете.

Хантер вкратце изложил события. Похищение Каролины Кавано индейцами племени кроу. Ужасное существование среди этого жестокого племени, побои и голод, насмешки и издевательства. И наконец рождение ребенка-полукровки.

— А Сэйбл? Она знает об этом?

— Понятия не имею. Очень может быть, что и знает. В любом случае Ричард не хочет видеть в своем доме этого малыша, потому что он напоминает ему о прошлом. История Лэйн сливается в его воображении с историей Каролины, Бедный ребенок! Не его вина, что все так получилось.

Быстрая Стрела рассеянно кивнул. Он думал о себе. В чертах его лица не было ничего отцовского, только цвет кожи и волосы цвета воронова крыла говорили о примеси индейской крови. Но это была лишь внешняя сторона. От отца Кристофер Свифт унаследовал громадную внутреннюю силу, присутствие духа, мужество. Все это было воспитано в нем шайенами. Англичане не дали ему ничего. Они только терпели его, потому что он по закону наследовал состояние матери. Ему было дано прекрасное образование и воспитание, достойное королей, — но и только. Он оставался отщепенцем в глазах англичан.

— Интересно знать, когда ты соберешься с духом и расскажешь, что ты выяснил?

Быстрая Стрела вернулся со своих невеселых небес на землю. Оказывается, он успел нарисовать на земле целый замок. Индеец оценил такт, с которым его друг не прерывал возникшего молчания.

— Ну давай выкладывай.

— По моим соображениям, они опередили нас на два дня, если, конечно, мы идем именно по их следу.

Хантер отмахнулся от подобных сомнений. Ему не на что было больше надеяться. Если след не тот, все пропало.

— То, что мы отстали на два дня, мы знали еще час назад. Надеюсь, это не все?

Быстрая Стрела мысленно перечислил свои находки: строевая цепочка следов нескольких подкованных лошадей, совсем свежий навоз, плохо замаскированные кострища.

— Мы не единственные, кто следует этим путем. Похоже, их догоняет взвод.

Хантер спеленал ребенка в переносной колыбели, встал и пристроил сооружение на своей спине.

— Мы не знаем, за кем охотятся эти солдаты, за Сэйбл или за Черным Волком. Мы встретили достаточно сожженных фургонов, чтобы понять: армия вынуждена перейти к активным военным действиям.

Быстрая Стрела тоже поднялся, отводя взгляд.

— Я думаю, он тащит ее за лошадью на веревке.

Хантер судорожно выпрямился, лицо его потемнело, губы сжались добела.

Значит, второй лошади у них не было с самого начала.

Она шла пешком.

Через пустыню, миля за милей!

Боже милостивый!

Он не сознавал, что сжимает луку седла изо всех сил, не замечал встревоженного взгляда друга. Все крепче становились тиски его рук, все яростнее — выражение лица.

Быстрая Стрела повернулся наконец к своей лошади и вскочил в седло. Голос совести твердил ему, что Хантер имеет право знать все, но он заставил этот голос замолчать. У него все равно не повернется язык признаться, что он видел вовсе не следы ног. Судя по всему, Барлоу волочил за собой тело… Возможно, даже труп.

Глава 34

В просторном вигваме горел костер, вокруг которого собрались на совет воины племени Багровой Тучи. Вся внутренняя поверхность шкур за их спинами и над головой была покрыта мастерски выполненными изображениями величайших сражений, победа в которых была одержана благодаря хитрости и доблести. С центрального шеста свешивалось ритуальное оружие, дым костра мягко обтекал его, уходя в отверстие в крыше.

Вернувшийся разведчик только что закончил рассказ о том, что похититель уводит женщину Бегущего Кугуара к северу.

— Предоставим бледнолицего его судьбе, — сказал один из собравшихся.

Угрюмый взгляд Черного Волка полоснул как нож по лицу молодого сиу. Тот принимал в расчет только цвет кожи. Но женщина, какого бы цвета ни была ее кожа, была достойна сострадания и защиты, поскольку на ее попечении долгое время был сын воина.

— Бегущий Кугуар не раз доказывал людям племени свою преданность, — сказал самый старый из мужчин племени, Сломанная Рука. Его изрезанное морщинами лицо в обрамлении снежно-белых волос носило печать мудрости, взгляд был безмятежно-спокоен. — Хорошо же мы отблагодарим его, если предоставим в одиночку, с помощью только раненого шайена, отстаивать то, что принадлежит ему по праву. К тому же с ними ребенок, в жилах которого течет кровь нашего народа. Ответь, молодой воин, — старик повернулся к тому, кто начал спор, — сможем ли мы повернуться спиной к тем, кто зовет нас своими друзьями? Сможем ли мирно спать в своих вигвамах, когда над ними засвистят пули? Я сказал.

— Вокруг великое множество солдат. Не окажется ли, что воинов племени хотят заманить в засаду? Если солдатам известно о ребенке, им станет известно также, что мы поспешили на помощь тем, кто заботится о нем, — возразил Острое Лезвие. — И так ли глубоко заглянули мы в душу Быстрой Стрелы и Бегущего Кугуара? Каждый из них раньше носил голубую форму. Разумно ли будет рисковать? Я сказал.

Спор продолжался. Постепенно в бесстрастных чертах воинов все сильнее отражалось волнение, голоса становились громче. Наконец Черный Волк вмешался в разговор.

— Острое Лезвие прав, — сказал он раздельно, с поразительным самообладанием. — Правда и в том, что Бегущий Кугуар не предал дружбы, даже когда нога его перестала ступать в наши вигвамы. Но я хочу говорить сейчас не о нем и не о его преданности. Люди в голубой форме присваивают себе то, что не может быть присвоено, чем не имеет права владеть никто. Мать Земля, Отец Небо, наша свобода — ко всему этому тянутся их жадные руки. — Черный Волк помедлил и добавил с силой:

— Позволим ли мы им протянуть руки к нашим детям?

Вождь встал и обвел взглядом лица воинов, задерживаясь по очереди на каждом. Члены совета кивали в знак согласия. Ребенок, сиу или шайен, чероки или команчи, был прежде всего индейским ребенком. В нем, как и в любом другом ребенке, заключалось будущее индейского народа, и, спасая это будущее, можно было пойти на риск. Все остальные соображения второстепенны.

Черный Волк ничего не сказал больше, просто вышел из вигвама. Это означало, что он сам займется историей с белой женщиной. Никто не запротестовал, не попытался оспорить решение вождя. Бегущий Кугуар считался членом его семьи.

Черный Волк прошел прямо в свой вигвам, где ожидала новостей его незамужняя сестра, Утренняя Роса.

— Возможно, ты была права и это Лэйн, — неохотно подтвердил он предположение девушки, не замечая того, что губы ее дрогнули улыбкой. — Возможно, она вернулась.

— Я знала, что так будет.

Утренняя Роса принесла кожаный мешок и сложила туда приготовленную еду, не обращая внимания на мрачный взгляд брата.

— Вот уже семь лун ты ведешь войну против бледнолицых, но месть твоя не знает насыщения. Не пора ли тебе умерить свой пыл, брат мой? Белые люди уже почувствовали силу твоего гнева, да и я сыта по горло горечью твоих речей.

— Ты хочешь сказать, что тебе тяжело дышится в моем вигваме? — спросил Черный Волк с оттенком угрозы.

— Я уже сказала это. — Утренняя Роса подняла взгляд и смело посмотрела в глаза брату. — Ты мучаешь меня, но себя мучаешь больше. Почему ты не хочешь верить, что Лэйн увезли насильно?

— Потому что верить и знать — вещи разные! Только она может подтвердить это.

Девушка до боли прикусила губу, чтобы не допустить ужасного проступка и не повысить голос на мужчину и вождя племени. Они пережевывали эту тему уже бесчисленное множество раз. Она всей душой хотела, чтобы старший брат прекратил влачить свое угрюмое существование и начал жить полноценной жизнью. Однако он и думать не хотел о том, чтобы взять другую женщину на свое ложе, и это означало, что сердце его по-прежнему несвободно.

— Ты не все видел, брат мой, потому что слишком часто был в отлучках. Это я проводила с Лэйн целые дни и знаю, как много она работала, как старалась порадовать тебя. Она оставила прежние привычки и стала настоящей женщиной сну.

— Она не может стать женщиной сиу. Она белая и белой останется.

— В твоем вигваме она была сиу, брат мой! — И Утренняя Роса коснулась сжатым кулаком своего сердца.

— Не верь бледнолицым — и проживешь дольше. Если женщина, которую Красный Лук видел идущей за лошадью, и есть Лэйн, — было видно, что Черный Волк не верит в подобную возможность, — то почему Бегущий Кугуар ничего мне об этом не сказал?

— Может быть, он поклялся ей в молчании. Если ты спросишь, почему она просила его молчать, я скажу вот что, брат мой: может быть, она боится тебя…

Тот продолжал молча смотреть на сестру, но выражение его глаз сказало ей: ему не понравилось такое предположение. Черный Волк всегда старался показать жене, что не обидит ее ни при каких условиях, и надеялся, что она это поняла.

— …или мы ошибаемся, и вовсе не «костер твоего сердца» бродит по нашим землям без всякой защиты.

Черный Волк пронзил сестру взглядом, глубоко сожалея о том, что однажды в разговоре с ней назвал Лэйн так, как называл только мысленно. Девушка не дрогнула. Она и брат выросли вместе, и кому, как не ей, было знать, что Черный Волк беспощаден только с врагами.

— Быстрая Стрела считает, что эта женщина — не мать ребенку.

— Но ведь ты не примешь его слов на веру.

Это был не вопрос, а утверждение. Сказав это, Утренняя Роса продолжала упаковывать приготовленную провизию, потом затянула кожаный ремень и протянула мешок брату. Тот не сделал движения, чтобы взять его.

— Значит, ты не станешь помогать Бегущему Кугуару? — Девушка опустила мешок к ногам Черного Волка. — Разве Великие Духи улыбаются человеку только один раз в жизни? Разве не могло случиться, что они одарили тебя наследником?

И на этот раз ответа не последовало. Тогда она порылась под грудой бизоньих шкур и вытащила сильно поношенное детское одеяльце.

— Я сама вышила его, узнав, что Лэйн вынашивает малыша. В этом одеяле ты принес в свой вигвам ребенка, найденного в хижине Бегущего Кугуара.

Черный Волк выхватил одеяльце у нее из рук и начал разглядывать. Обычно нечувствительный к холоду, он вдруг покрылся «гусиной кожей»: как и каждая женщина племени, Утренняя Роса украшала свои изделия определенным, лично ей присущим орнаментом, который невозможно было перепутать с чужой работой. Значит, Лэйн захватила его с собой…

Внезапно он замер, прижимая к груди обветшавшее от стирки одеяльце. Почти забытое ощущение наполнило его душу: светлое, горячее ощущение полноты и правильности, часто посещавшее его в те дни, когда Лэйн жила в его вигваме. Оно сопровождало мысли о ней, о том, что она ожидает его дома, ожидает ночи, когда они окажутся на ложе и он коснется ее…

Он увидел мысленно прекрасную картину: Лэйн с ребенком на руках, прислонившаяся к стволу дерева, и он, Черный Волк, лежащий рядом на траве и не спускающий довольного взгляда с жены и сына.

А потом картина скомкалась и исчезла — он вспомнил описание, данное женщине Красным Луком. Судя по его словам, это была не Лэйн. Устыдившись недавнего приступа сентиментальности, Черный Волк пришел в раздражение.

— Это еще ничего не значит! — отрезал он, со злостью отбрасывая одеяльце. — Даже если это Лэйн, она уже могла найти себе другую пару. Она имеет на это право, по законам племени.

Он подумал о том, что «другой парой» может быть Бегущий Кугуар (иначе почему он так сторонился его?), и раздражение перешло в ярость.

— Ага-а, — протянула Утренняя Роса. — По законам племени? Ты же сказал, что Лэйн белая и белой останется! Я вижу, ты так и не решил для себя этот вопрос. Ты слишком горд, брат мой, слишком опасаешься уронить достоинство вождя. Почему ты не хочешь поверить, что Лэйн может снова войти в твой вигвам? А если твое недоверие сильнее твоих чувств к ней, не приводи ее сюда, даже если она того захочет. Ты только заставишь ее сердце кровоточить.

— У тебя нет права голоса на совете, женщина, — с холодной насмешкой ответил Черный Волк.

Утренняя Роса отвернулась и пошла к выходу, но обернулась через плечо, уже приготовившись откинуть шкуру:

— Не мне объяснять тебе, вождь, что взгляд женщины, которая несчастлива, сделает для мужа прогорклой самую свежую еду.

С этими словами она выскользнула наружу, услышав за спиной грохот раскатившейся утвари и проклятие бледнолицых, слетевшее с уст обычно сдержанного брата. Утренняя Роса улыбнулась краешками губ. Подхватив кожаное ведро, она не спеша пошла к ручью, кротко склонив голову, так что волосы, угольно-черные и прямые, двумя крыльями обрамляли лицо.

Она думала о том, что брат, конечно же, продолжает любить жену, как бы он ни старался это скрыть.

Барлоу вполглаза наблюдал за женской фигурой, скорчившейся в пыли. Она не двигалась, лежа на боку с подтянутыми к подбородку коленями. Его это не беспокоило: выносливость этой женщины была попросту необыкновенной.

В нескольких милях к северу виднелись горы. Барлоу время от времени бросал на них алчный взгляд, и тогда ладонь его начинала бессознательно поглаживать по карману, словно тот уже был набит золотыми слитками.

Отпив немного виски из почти опустошенной бутылки, он занялся больной ногой. Даже снять ботинок было теперь нелегко: боль так и пронзала ногу до самого паха. Стопа вместе с пальцами приобрела неживой вид, со времени последнего осмотра чернота успела подняться выше лодыжки. Барлоу поскреб в затылке и решил, что ошибся, что накануне нога выглядела точно так же и он просто забыл. Попробовав пошевелить пальцами, он обнаружил, что они никак не отвечают на его усилия. Пожалуй, самое время было показаться какому-нибудь докторишке.

Женщина шевельнулась, и Барлоу вздрогнул, выругав себя за такую реакцию. Впрочем, ему было чего опасаться: однажды она уже ухитрилась всадить лезвие ножа на целый дюйм ему в плечо. Как тут было не нервничать? Подлая сука держала нож в ботинке все это время, а он об этом даже не догадывался. К тому же, вместо того чтобы униженно умолять о глотке воды и куске пищи, она смотрела на него так, словно надеялась прожечь в нем взглядом дыру.

И она все время повторяла, что их наверняка уже разыскивает армия, что скоро какие-нибудь местные индейцы выйдут на их след, но самое главное, она сказала, что в хижине остался ребенок Черного Волка. Это последнее так перепугало Барлоу, что у него отвисла челюсть, и тогда женщина начала хохотать скрипучим смехом и хохотала до тех пор, пока он не ударил ее.

Вспомнив эту тревожную новость, Барлоу живо представил себе, что сделает с ним дикарь, когда выследит их. Покосившись через плечо, он пугливо вгляделся в подлесок за спиной. Ощущение было такое, что за каждым стволом, под каждым кустом прячется по индейцу, и все они только того и ждут, чтобы он, Барлоу, повернулся спиной. Чтобы избавиться от нелепого чувства, пришлось сделать еще пару глотков виски. Глупости! Никто их не преследовал. Краснозадый и Хант, конечно, давно подохли и стали добычей мух и зверей. В этой глуши от них неминуемо должны были остаться одни скелеты к тому моменту, как кто-то появится. А как только золото будет в его руках, он возьмет ноги в руки и направится прямиком в Мехико.

Женщина, как видно, очухалась, потому что неуклюже встала на ноги. Барлоу посмотрел на нее настороженно. Взгляд ее налитых кровью глаз опустился на его голую почерневшую ногу. Женщина криво улыбнулась. Барлоу мороз продрал по коже при виде неприкрытого злорадства, сквозившего в этой улыбке. Ни полсотни миль пешком, ни голод, ни жажда не помогли сломить ее строптивого нрава.

— Развяжи меня… мне надо… по нужде, — прохрипела она голосом, мало похожим на человеческий.

После недолгого раздумья Барлоу осторожно вставил ногу в ботинок, завязал его и, подхватив револьвер, заковылял к женщине. Он двигался довольно медленно, переступая здоровой ногой и подтягивая больную. Он охотно отказал бы женщине в просьбе — пусть льет в штаны, — но ему хватало и запаха ноги. Если бы рядом воняло также мочой, он бы, пожалуй, не удержал в желудке даже виски.

— Далеко не отходи, а то получишь пулю в задницу, — предупредил он и невольно отступил, когда воспаленные глаза обратились на него с чистейшей воды ненавистью во взгляде.

Но женщина покачивалась от слабости и вряд ли могла сейчас нанести ему серьезный вред. Барлоу сообразил это, и его дремавшая похоть проснулась. Хорошая «палка» еще никого не убила, подумал он, почесывая в паху. Еще до ночи он попробует, что такое белая баба.

А Сэйбл медленно брела к кустам, с трудом удерживаясь, чтобы не растереть зудящие окровавленные запястья. Каждый шаг давался с мучительным трудом, трясущиеся ноги не слушались, и единственной мыслью было удержать равновесие. И все это отдавалось болью в каждой клеточке. Она воняла потом, грязью и всеми запахами немытого тела, грубая одежда растерла влажную кожу до воспаленных ран, ее бросало то в жар, то в холод. Не уверенная, что сумеет подняться, если присядет, Сэйбл спустила брюки, привалилась к ближайшему стволу и в такой позе опорожнила мочевой пузырь. Ей давно уже было безразлично, что Барлоу наблюдает. Прошло с полминуты, прежде чем она собралась с силами и застегнула заскорузлые от грязи брюки. Волосы свешивались на лоб грязной перепутанной массой. Когда она отстранила их, отдельные пряди зацепились за мозоли и трещины на ладони. Поморгав, Сэйбл выковырнула из самой свежей ранки мелкий камешек, потом опустила ладонь и потащилась к ручью. Она ощущала всей кожей, что дуло револьвера движется следом.

Не имея другой пищи для размышлений и все больше опасаясь повредиться в рассудке, Сэйбл принялась представлять себе, как она поднимается и бежит, медленно, спотыкаясь, — и как за спиной слышатся щелканье курка и звук выстрела. А потом пуля, благословенная пуля, вгрызается в тело, выпуская наконец наружу измученную душу.

Барлоу.

Он жаждет золота.

Он ослабел от гангрены, он умирает.

Но он в здравом рассудке и очень скоро разберется в обмане.

Тогда он убьет ее.

Неожиданно в отупевшем мозгу Сэйбл зашевелилось сожаление, в памяти ожило почти забытое горе. В сухом горле торчал постоянный сухой комок, мешавший глотать, теперь он превратился в ком свинца. Хантер, Хантер, Хантер. Он мертв. И с ним умерла та часть ее сердца, в которой он обитал. Быстрая Стрела тоже погиб. А Маленький Ястреб? Как много шансов было у крохотного комочка плоти выжить без защиты, без еды? Если бы только знать, что он жив!

«У меня ничего не вышло, Лэйни. Прости».

Потом боль отступила, ее место заняла пустота в душе, ставшая привычной. Ручей журчал уже очень близко, и глаза Сэйбл обратились к нему с жадностью. Она забрела в прибрежное мелководье. Холодная вода тотчас просочилась сквозь изношенные до дыр подошвы ботинок. Ноги, покрытые свежими волдырями и язвами на месте старых, казалось, познали счастье. Сэйбл продолжала двигаться, иссушенное жаждой тело требовало упасть, погрузиться с головой, готовое открыть все поры и жадно втягивать влагу. Сделав первый глоток, Сэйбл едва не потеряла сознание от боли в горле и желудке.

Она попробовала выпрямиться — и не сумела. Слабо молотя руками по воде и даже не сознавая, есть ли под ногами дно, она услышала кудахтающий смех Барлоу. Освеженная, Сэйбл ухватилась за первую (и может быть, последнюю) возможность бегства. Она зашлепала через ручей, услышала за спиной требование остановиться и не обратила на него внимания. Вода бурлила вокруг, угрожая опрокинуть. Сэйбл коротко оглянулась, заметила, что Барлоу поспешает к ручью, волоча ногу, и удвоила усилия. Каждую секунду она ожидала выстрела.

Ну и что с того, что он выстрелит? Ребенок остался в хижине, и ей теперь все равно. Сэйбл выбрела на другой берег и побежала. Вернее, это ей казалось, что она бежит, на деле же она плелась, спотыкаясь, со скоростью шага здорового человека. Если под руку подворачивался куст или ветка дерева, она хваталась за них и подтягивала себя вперед. В висках неистово билась кровь, в легких хрипело и булькало. Постепенно ноги перестали подниматься и волочились, как ноги тряпичной куклы, пытающейся ходить. Сзади слышался плеск воды: Барлоу пересекал ручей. Он что-то кричал, выкрикивал грязные слова. В его злобном голосе все сильнее слышалась паника.

Потом раздался выстрел.

Глава 35

Пуля просвистела мимо, расщепив ветвь чуть впереди и левее. Звук ударил по натянутым нервам Сэйбл. Она попробовала двигаться быстрее, не обращая внимания на растущую резь в боку. Очередная ветка, как назло, оказалась покрытой длинными колючками, на которые пальцы изнизались так, что их с трудом удалось оторвать. При этом Сэйбл потеряла равновесие и едва успела ухватиться за тонкий ствол молодого деревца.

Ей не пришлось сделать больше ни шагу. Не желая продолжать гонку, отнимавшую у него оставшиеся силы, Барлоу швырнул увесистый камень, попав Сэйбл между лопаток. Удар был так силен для ее обессиленного тела, что она пролетела вперед и рухнула, приземлившись животом на высоко торчащий корень и набрав полный рот земли. Отплевываясь и с трудом переводя дыхание, она почувствовала на себе дурно пахнущую тяжесть. Барлоу. Отвращение придало Сэйбл сил, и она сумела извернуться и нанести удар каблуком по его больной ноге. Дикий вой почти оглушил ее, но подняться на ноги ей не удалось. Рыча от ярости, Барлоу вцепился ей в волосы, намотал их на кулак и дернул так сильно, что голова Сэйбл запрокинулась на спину.

— А теперь я с тобой побалуюсь, сука! Напоследок! — рявкнул Барлоу и ударил ее кулаком в висок так, что потемнело в глазах. — Я тебя так разделаю, что никто не поймет, чей это труп!

Барлоу завозился, и вскоре лезвие зацарапало по спине, вспарывая одежду. Сэйбл хрипло закричала, хватаясь за плети ползучих растений и толстые стебли бурьяна в отчаянной попытке выползти из-под навалившегося тела. Вскоре она почувствовала, что ее ягодицы оголились. Корявая рука сунулась между ног, стараясь их раздвинуть.

Наконец к ее телу прижался влажный волосатый пах, в промежность ткнулся член, и она пожалела, что пуля Барлоу не попала ей прямо в сердце.

Звук выстрела сразу сменился многократным эхом. Хантер завертел головой, старясь понять, в какой стороне стреляли. В ответ на полузадушенный крик он дернулся, как ужаленный, и хлестнул лошадь, направляя ее туда, где полоса густой растительности отмечала русло ручья.

Быстрая Стрела догнал его, что-то крича — должно быть, призывая не терять головы. Они вихрем ворвались в подлесок, уклоняясь от ветвей и раздвигая кустарник, как траву. В ушах Хантера раздавался громоподобный стук сердца, сливаясь со стуком копыт, и он не слышал, что индеец умоляет его передать ему ребенка.

Сэйбл. Она жива!

Он почти перестал надеяться на это.

Когда он стремительно спешился, Быстрая Стрела едва успел схватиться за один из ремней, крепивших колыбель к спине Хантера. Тот не глядя освободился от нее и бросился вперед через кусты, не разбирая дороги. Раздался новый крик, теперь уже едва слышный.

На берегу ручья он помедлил несколько секунд, осматриваясь, ничего не увидел и бросился в воду. Изнывая от тревоги, мучаясь ужасными предположениями, он пересек ручей в несколько отчаянных прыжков. Голова болела отчаянно, но он и не думал замедлить ход. Тяжело дыша, держась одной рукой за раненый бок, он выскочил на оплетенное лианами подобие полянки.

И увидел их. Одно ужасное мгновение, и все его страхи, все ночные кошмары, весь невыплеснутый пять лет назад гнев поднялись в нем ослепляющей волной. Барлоу насиловал Сэйбл… сзади! Хантер видел такое однажды со стороны и не мог даже представить себе, что увидит вновь. Только теперь его руки были свободны. Не помня себя от бешенства, он вихрем пронесся к месту происшествия и поднял Барлоу за шиворот. Первый удар в челюсть насильника выбил ее из суставов, второй расколол надвое, но Хантер продолжал заносить кулак, не замечая, что Барлоу обвис в его руках.

Он отшвырнул его только тогда, когда услышал шорох. Сэйбл отползала в кусты, хватаясь за что попало и подтягивая себя на руках. Ее тело, очень белое на фоне травы, было выставлено напоказ. Отерев окровавленной ладонью пот с лица, Хантер пошел за ней.

— Сэйбл… — прошептал он, протягивая трясущуюся руку и легонько касаясь ее плеча.

— Не-е-ет! — закричала она ужасным, каркающим голосом. — Не-е-ет!

— Сэйбл! Сэйбл! — Хантер бросился за ней, но она все отползала и отползала, не оглядываясь. — Сэй, дорогая моя, милая, это же я!

Она не слышала. Приподнявшись на локтях, она продолжала двигаться глубже в кусты, судорожно сжимая в руках пучки вырванной травы. Одновременно она пыталась натянуть на себя остатки брюк, но они сваливались, располосованные надвое.

— Это я, Хантер!

Отчаявшись пробиться сквозь ее шок, он нырнул вперед, навалившись на нее. Едва шевеля руками и ногами, Сэйбл тем не менее продолжала сопротивляться.

Наконец Хантеру удалось обхватить ее и прижать к себе, полностью лишив возможности шевелиться. Он повторял то ее имя, то свое, надеясь, что все же будет узнан. Постепенно она затихла — скорее лишившись сил, чем смирившись.

— Все кончено, милая, все кончено, — шептал Хантер.

Он не верил своим глазам, рассматривая ее почти обнаженное тело. Оно все было в царапинах, синяках и ссадинах. Наконец он решился протянуть руку и отвести с лица Сэйбл грязную паклю волос. Она смотрела бессмысленно, не узнавая его. С рассеченного виска капля за каплей катилась кровь. Прошло несколько минут.

— Ха… Хантер?

В бессмысленном взгляде Сэйбл что-то дрогнуло, засветилось. Хантер с тревогой осознал, что это страх. Она не верила, что видит перед собой человека из плоти и крови.

— Но ты ведь умер…

Рука, бессильно лежащая на колене, робко приподнялась, коснулась его щеки — и отдернулась. Потом вернулась, касаясь лба, носа и губ все более лихорадочно и нервно.

— Я видела… сама видела… своими глазами…

Жадно и конвульсивно она ощупывала его плечи, грудь, волосы, дыша все чаще, взахлеб. Он не протестовал, не зная, как помочь ей справиться с этим новым потрясением. Наконец, сильно встревоженный, он не выдержал.

— Я жив, Сэй, — сказал он, перехватывая ее пальцы и сжимая их, чтобы остановить пугающие судорожные движения.

Но стоило ему приложить их к груди, как Сэйбл вцепилась ему в рубашку, дергая ее и выкручивая. Она начала сухо, без слез рыдать, повторяя: «О Господи, о Господи…»

Осторожно, едва касаясь, Хантер приблизил губы к ее потрескавшимся, покрытым коркой губам. Сэйбл дернулась вперед, не обращая внимания на боль в каждой клеточке, каждой косточке тела, и прильнула к нему изо всех сил.

«Я не могла оплакать тебя, Хантер, потому что умерла вместе с тобой».

Она не сказала этого. Просто не нашла сил. Зато Хантер сказал то, что давно стремилось вырваться:

— Я люблю тебя, Сэй. Мне очень жаль, что все так случилось. Если бы ты только знала, как мне жаль!

В следующее мгновение ока обмякла в его руках. Он окликнул ее, но не получил, ответа и нахмурился. Когда он отстранил Сэйбл, голова ее бессильно свесилась, и пришлось поддержать ее ладонью под затылок. Хантер поднялся, держа ее на руках и продолжая негромко звать:

— Сэйбл, милая… Очнись, Сэй!

Она лежала в его объятиях, как мертвая. Все сильнее тревожась, Хантер перехватил ее поудобнее. Все еще слабый от недавней раны, он стоял, пошатываясь под тяжестью. Близкий щелчок курка заставил его похолодеть и медленно повернуться, Барлоу, лицо которого превратилось в сплошную кровавую маску, целился в него, приподнявшись на локте. Чиста инстинктивно Хантер отступил за линию прицела. Ничего больше он не успел сделать. Пропела стрела, глубоко вонзившись в плечо Барлоу. Тот заверещал, но не выронил револьвера. Следующая стрела попала в руку повыше локтя и осталась торчать, как оперенный вертел. На этот раз оружие вывалилось из нее, и Барлоу повалился ничком, постанывая и ощупывая места, куда попали стрелы.

Не зная, чего ожидать дальше, Хантер повернулся со своей ношей лицом к чаще, откуда прилетела стрела. Огромное облегчение наполнила его душу, когда из-под деревьев показался Черный Волк верхом на своем жеребце.

— Спасибо за помощь, — крикнул он на языке сну. — Спасибо и за то, что не убил эту тварь.

Индеец кивнул, не отрывая взгляда от бесчувственной женской фигуры в его руках, потом ловко захлестнул ногу Барлоу петлей лассо и поехал прочь, волоча его за собой.

Хантер посмотрел на Сэйбл. На ее лицо, почти безмятежное в обморочном состоянии, на тело, покрытое свежими и застарелыми ранами и царапинами. Мучительная ненависть зашевелилась в его душе. Эта сволочь Барлоу обошелся с ней хуже любого пауни! Не чувствуя больше боли в боку, Хантер отнес Сэйбл на берег ручья и положил у самой воды. Набрав немного в горсть, он вылил холодную жидкость на запрокинутое лицо. Сэйбл выгнулась дугой, издав пронзительный крик. Он едва успел удержать ее, чтоб она не упала в ручей.

— Успокойся, милая, — приговаривал он, мягко нажимая ей на плечи, чтобы заставить лечь и расслабиться.

Уму непостижимо! На ней буквально не было живого места!

Из лесу вышел Быстрая Стрела с колыбелью на руках и остановился, увидев, что происходит.

— Посмотри, что ж с ней сделал! — выкрикнул Хантер, поднимая искаженное от ненависти и жалости лицо. — Ты только посмотри на нее, Крис!

Из деликатности тот не стал приближаться. Увиденное так его потрясло, что он с трудом удержал на лице бесстрастную маску. То, что оставалось на Сэйбл, вряд ли можно было назвать одеждой. Белая кожа была вся исцарапана, почернела и посинела, кое-где ссадины были так глубоки, что запеклись толстой коркой. Самый глубокий порез, едва затянувшийся и воспаленный, тянулся от колена почти до самой талии. Лицо ее распухло и являло собой всю палитру красок из-за многочисленных ушибов, на левом боку был громадный сине-зеленый синяк, а под ним — опухоль. Тонкие запястья носили следы пут, которым не суждено было никогда исчезнуть до конца. Даже оттуда, где стоял индеец, он мог видеть на израненных ладонях и коленях Сэйбл самый разнообразный мусор, от щепочек до мелкого гравия.

— Я построю шалаш, — сказал он бесстрастно, поставил колыбель и занялся делом, стараясь не думать об увиденном.

Его утешала мысль, что Барлоу заплатит очень дорого. Так дорого, что будет призывать смерть.

Тем временем Хантер внес Сэйбл в ручей и погрузил в воду, поддерживая за плечи и под коленями. Она жадно пила, и его сердце сжималось снова и снова при виде того, что осталось от ее некогда полных, невыразимо чувственных губ. Быстрая Стрела снова исчез в лесу и появился четверть часа спустя с пригоршней каких-то листьев, которые размял и смочил водой, взбив в мылоподобную пену. Хантер освободил Сэйбл от остатков одежды. На этот раз ее поддерживал в воде индеец, сам же он намылил и сполоснул сначала ее волосы, а потом и тело. Это было больно, Сэйбл тихо стонала, и он изнемогал от жалости, но не успокоился до тех пор, пока последняя из ее ран не была тщательно промыта. К этому моменту она снова потеряла сознание, и на этот раз он был даже рад.

Быстрая Стрела приготовил одеяло и ждал с невозмутимым видом, пока Хантер вынесет обмякшее тело Сэйбл на берег. Вместе они укутали ее и отнесли в шалаш, устроив на ложе из травы и веток.

— А теперь мы оставим вас вдвоем, — сказал индеец и подхватил на руки колыбель.

— Не увозите ребенка! — потребовал Хантер, переводя взгляд с Быстрой Стрелы на Черного Волка, сидевшего в седле неподвижно, как скала.

— Да, но…

— Оставь его, Крис. Когда она очнется, то своими глазами увидит, что он жив.

Быстрая Стрела кивнул и внес колыбель в шалаш, пристроив рядом с ложем. Хантер убедился, что с малышом все в порядке, и склонился, стараясь укутать Сэйбл потеплее. Он даже разжег небольшой костер из тонких веточек, опасаясь, что одеяла и меховой накидки будет недостаточно, чтобы согреть ее. Он смотрел на израненное лицо, едва похожее на то, которое знал, и жестоко винил себя за случившееся, понимая, что Сэйбл все равно простит его и что он позволит ей это. Боль в голове мучила его отчаянно, многократно усилившись от нервного и физического напряжения, тошнота набегала волнами, заставляя то и дело сглатывать, но все это казалось ему сущим пустяком по сравнению с состоянием любимой.

Быстрая Стрела принес в шалаш одежду и припасы, которые собрал, роясь во всех мешках подряд. Их оказалось совсем немного (Хантер обнаружил это, когда искал что-нибудь мало-мальски пригодное на бинты). Ему удалось найти только нижнюю юбку Сэйбл — единственный сохранившийся предмет ее белья. «И за это она тоже простит меня», — думал он с мрачной улыбкой, разрывая юбку на полосы. К сожалению, среди вещей не обнаружилось ничего, чем можно было бы врачевать раны. Погруженный в мысли об этом, Хантер не обратил внимания на то, что его собственная рана открылась и сильно кровоточит.

Ной Кирквуд, только что повышенный в чине, усердно изучал в бинокль далекий горизонт. Пустыня впереди сменялась зеленеющими холмами, еще дальше вздымались горы, приятно разнообразя ландшафт. Никакого движения усмотреть не удалось, но звук, раздавшийся в отдалении, был, конечно, выстрелом из револьвера. Звук повторился, и Ной рассеянно кивнул. Сэйбл Кавано была где-то там, среди холмов.

К счастью, ее бегство из форта не было поставлено ему в вину, иначе о повышении не было бы и речи. Но глубоко в душе Ной винил себя за то, что считал слабостью, недостойной военного, и готов был на все, чтобы искупить этот проступок. Впрочем, как человек добрый, он винил себя также и за все испытания, безусловно выпавшие на долю дочери полковника после ее бегства из форта.

Именно потому он укрепил свое сердце против любых доводов, упреков и просьб. Ни одна женщина отныне не могла повлиять на его чувство долга.

Капитан Кирквуд повернул лошадь по направлению к холмам и подал знак верховым следовать за ним.

Когда Сэйбл открыла глаза, то первым, кого она увидела, был Хантер, сидящий рядом по-индейски — скрестив ноги. Он был жив, он дышал, и это оправдывало все мучения, которые ей пришлось претерпеть ради того, чтобы отвлечь Барлоу.

Украдкой, из-под ресниц, она окинула Хантера взглядом: многодневная щетина на лице, поза смертельно усталого человека… и колыбель в руках, в которой мирно причмокивает Маленький Ястреб. Хантер был так поглощен процессом кормления, что не заметил ее пробуждения. Он даже бормотал что-то неразборчиво-ласковое, как это делает мать над ребенком, и улыбался, когда малыш издавал особенно забавные звуки.

В этот момент Сэйбл и не подумала задаться вопросом, каким чудом каждому из них удалось выжить. Пока ей было все равно. Ей было достаточно знать, что оба они здесь, рядом с ней, и что она может их видеть.

Слабость заставила ее снова погрузиться в дремоту, но уже с улыбкой на губах.

Глава 36

По щеке Хантера скользнуло что-то теплое, заставив встревоженно открыть глаза. Он сразу утонул в двух озерах цвета дикой горной фиалки. Вместо приветствия Сэйбл сказала:

— Я люблю тебя, Хантер Мак-Кракен.

Он содрогнулся от чувства невыразимо томительной сладости. Когда она произносила эти несколько слов (всегда чуточку вызывающе, как будто хотела добавить «и ты не сможешь запретить мне этого»), он жаждал схватить ее и прижать к себе, чтобы быть уверенным, что никто н ничто не сможет больше отнять ее.

— Знаешь что? — спросил он, разглядывая несколько посвежевшее, но все еще покрытое синяками и ссадинами лицо. — Я ведь тоже люблю тебя.

— Правда? — Она провела кончиками пальцев по его заросшему подбородку и, не удержавшись, шмыгнула носом.

— Только не плачь! — встревожился он, зная, что сразу почувствует себя беспомощным и виноватым.

— У меня слишком долго не было слез, Хантер.

Он опустился рядом на примитивное, не очень удобное ложе, оперся на локоть и помедлил, не решаясь дотронуться до ее израненного тела. Было странно и горько сознавать, что совсем недавно он мысленно похоронил Сэйбл и уже не надеялся еще когда-нибудь услышать ее голос. Осторожно, едва прикасаясь, Хантер поцеловал сухие, покрытый трещинами губы. Пальцы зарылись ему в волосы, тоже едва касаясь, но от слабости. Поцелуй явно причинял ей боль, но, когда Хантер попробовал отстраниться, Сэйбл удержала его. Он покорился, готовый разрешить ей все, что угодно.

— Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне, Хантер.

Это было сказано едва слышно, не громче шороха ветра, но Хантер расслышал то, что она хотела сказать. «Докажи мне, что я по-прежнему желанна для тебя, что Барлоу не оставил на моем теле грязного отпечатка, стереть который отныне невозможно!» Он всем сердцем (и всем телом) хотел доказать это… Вот только Сэйбл была слишком слаба. Она, конечно, не сознавала этого, зато он понимал, что физическая близость может убить ее.

— Сэйбл!..

Она не слушала, продолжая пощипывать его губы своими в подобии невысказанной просьбы. У Хантера не хватило духу сразу отстранить ее.

— Пойми, как бы сильно я ни хотел добраться до твоего тела… ох, Сэйбл!

В попытке высвободиться он, не глядя, положил ладонь на округлость ее груди. Поддавшись искушению, он позволил ладони странствовать и наконец поцеловал Сэйбл самозабвенно, с полной отдачей, почти забыв о благих намерениях.

Он сам себе казался до предела пересохшей почвой, бесплодной равниной, на которую вдруг обрушился благодатный ливень.

— Так не может продолжаться, — все же прошептал он, отрываясь от губ Сэйбл для того, чтобы отдышаться. — Кто-то из нас должен проявить хоть крупицу благоразумия! На тебе и без того лица нет.

— На мне нет вообще ничего, милый, — возразила она, с деланным смущением натягивая одеяло на обнаженную грудь.

— Я бы предложил твой теперешний наряд в качестве последнего крика моды, — усмехнулся Хантер.

— Как вы дерзки, мистер Мак-Кракен! — возмутилась Сэйбл, борясь с желанием залиться счастливым смехом. — Несмотря на мой наряд, перед вами по-прежнему благовоспитанная молодая леди!

— В какой-то мере это верно, — заметил Хантер со значением, — но мне нравится та сторона твоего характера, которая и близко не стояла рядом с леди.

— Вот и славно, — сказала Сэйбл с некоторой сухостью.

В этот момент она живо вспомнила о том, что и на теле ее, и в душе осталась отметина от омерзительных объятий Барлоу. Это означало, что слово «леди» отныне было неприменимо к ней.

Сэйбл попробовала сесть, но слишком сильно оперлась на руку и передернулась от боли. Хантер тотчас пришел ей на выручку.

— Надеюсь, тебе получше?

— Настолько лучше, что очень хочется… — она помедлила, чтобы увидеть понимающее выражение его лица, потом потупилась с видом скромницы и добавила:

— …хочется как следует подкрепиться.

— Отлично! — фыркнул Хантер. — Меня променяли на кусок вареного мяса.

Впрочем, он быстро перестал улыбаться, наткнувшись взглядом на забинтованные запястья Сэйбл.

— А куда ты подевал Маленького Ястреба? — поспешно спросила та, заметив его растущий гнев, и спрятала руки под меховую накидку. — Я просыпалась и видела, как ты его кормишь.

— Он с Быстрой Стрелой на берегу ручья, — рассеянно ответил Хантер, разглядывая синяки на ее плечах, явно оставленные грубыми пальцами. — Примерно полчаса назад тот забрал его погулять…

— Быстрая Стрела!

Хантер наконец вернулся к действительности. Он решил, что слышит во взволнованном голосе Сэйбл тревогу, и поспешил заверить ее, что индейцу давно уже в радость роль няньки.

— Но ведь мне можно повидать ребенка? — взмолилась она, внезапно ощутив, что и минуты не сможет прожить без племянника. — Я только подержу его и сразу отдам.

— Ну хорошо, — неохотно уступил Хантер, опасаясь, что волнение подействует на Сэйбл не лучшим образом.

Когда он поднялся — медленно, неуклюже — и невольно прижал ладонь к раненому боку, она смутилась, выругав себя за эгоизм.

— Хантер! Погоди минутку, Хантер! Скажи, как твоя рана? Надеюсь, она хорошо заживает?

Только тут Хантер заметил, что держится ладонью там, где под рубашкой был прибинтован толстый компресс из лечебных ягод и трав. Лгать Сэйбл он больше не хотел, но не решился и сказать, что только этим утром рану заново зашил Черный Волк. Он не знал, как подействует на нее звук этого имени. Она явно была не в форме для встречи со своим зятем. Хочешь не хочешь, а приходилось снова прибегать ко лжи.

— Пуля прошла навылет, — сказал он, возвращаясь и беря обе руки Сэйбл в свои. — Ни один важный орган не задет… ну по крайней мере я так чувствую. Все, что у меня болит, это голова, которой я хорошенько треснулся о землю.

— Надеюсь, ты ничего не скрываешь от меня только потому, что я не совсем здорова? Нет? Тогда поклянись!

Он молча перекрестился и положил руку на сердце, думая совсем о другом. О том, что вызволит Сэйбл из всех передряг, вернет ее в мир, где опасность не таится за каждым кустом, где можно жить мирно и спокойно.

«Но что я могу предложить ей? — спросил он себя, выходя в сумерки, чтобы найти Быструю Стрелу. — Новую боль?»

Когда немного позднее он вернулся с Маленьким Ястребом и его названым дядюшкой, Сэйбл уже успела заснуть. Хантеру оставалось только положить ребенка рядом с ней и прикрыть краем накидки. Оставив индейца охранять их сон, он поспешил выйти из шалаша.

Быстрая Стрела присел на корточки рядом с ложем, протянув Сэйбл на куске коры немного вареного мяса.

Та схватила его с утробным стоном изголодавшегося человека.

— Не спеши так! — предостерег индеец.

Сэйбл начала жевать с меньшей жадностью. Она не сразу заметила, что Быстрая Стрела до пояса обнажен и все еще влажен — должно быть, после недавнего купания в ручье. На штанине его брюк осталось несколько мелких засохших брызг крови. Значит, это он разделывал зайца.

— Так ты можешь простудиться, — пробормотала она с полным ртом, потом вдруг приостановилась, поняв, что не сможет проглотить больше ни кусочка. — Честное слово, я по горло сыта зайчатиной! Дайте мне только выбраться отсюда, я больше никогда не прикоснусь к этому мясу.

Она кривила душой: с того дня, как Барлоу ранил Хан-тера, она практически ничего не ела. Тот день казался таким далеким, словно случился год назад. Сколько всего было с тех пор, сколько ужасного, отвратительного. Подумать только, она несколько дней жила с мыслью, что Хантер мертв! А он опять примчался на помощь, раненный, едва держась на ногах от потери крови.

— Где Хантер? — вырвалось у Сэйбл.

— Стоит на часах, — ответил Быстрая Стрела, избегая ее взгляда. — Я услал его, потому что он так суетился вокруг тебя, что меня замутило.

Издалека донесся вой, тоскливый и страшный. Сэйбл прекратила облизывать испачканные пальцы и прислушалась.

— Что это было?

— Так кричат здесь совы, — буркнул индеец и начал настойчиво совать ей кружку с водой.

Сэйбл попросила кофе, но ей было отказано по причине все еще ослабленного продолжительным голоданием желудка. Покорившись, она приняла воду.

— Тебе бы не мешало еще поспать, — настаивал Быстрая Стрела.

— Я не настолько плоха, чтобы все время спать. — Она с сомнением потрогала висок, опухоль на котором еще держалась. — Ведь так?

— Я бы дал тебе зеркало, но, боюсь, это зрелище тебя добьет.

— Что ни мужчина, то сама галантность, — вздохнула Сэйбл.

— Спи-ка лучше, — посоветовал индеец, отбирая кружку и мягко толкая ее в плечо. — Чем больше будешь спать, тем скорее станешь похожа на себя.

Вой повторился. На этот раз Сэйбл озарила смутная догадка насчет того, что было его причиной.

— Это не совиный крик, так ведь, Быстрая Стрела? — Не получив ответа, она окинула взглядом лицо с упрямо сжатыми губами и покачала головой. — Кристофер Вэйторн Свифт! (Индеец скривился при звуке своего полного имени.) Отвечай мне, сейчас же! Кто кричал?

— Интересно, где та трепетная дева, которая теряла сознание при одном только взгляде на меня?

— Жизнь хорошо ее закалила. А теперь отвечай.

Взгляды их скрестились. Быстрая Стрела понял в этот момент, что смотрит на женщину, которую не нужно впредь щадить, скрывая истину, потому что она способна принять правду, какой бы та ни была.

— Это Нат Барлоу, — ответил он, убедился, что, помимо некоторой бледности, Сэйбл приняла новость спокойно, и добавил холодно:

— Он получает то, ради чего так долго трудился.

— Понимаю, — только и сказала Сэйбл.

Она не спеша устроилась рядом с ребенком под меховой накидкой. Воспоминания одно за другим проходили перед ее мысленным взором. Барлоу, целящийся из револьвера в детскую головку. Барлоу, уводящий ее прочь от хижины, где осталось в одиночестве беззащитное дитя. Барлоу, рассекающий ножом ее одежду. И еще множество картин, за каждой из которых стояли страх, боль, унижение и горе.

Сэйбл не знала, что на лице ее отражается все, что она чувствует. Быстрая Стрела стоял чуть поодаль, наблюдая, и думал о том, какой духовно зрелой стала женщина с фиалковыми глазами.

Она уже почти засыпала, когда в шалаш вошел Хантер и склонился над ней.

— Барлоу мертв, — сказал он негромко.

Сэйбл кивнула и вскоре заснула спокойно, без снов.

Рассвет еще только занимался, когда Хантер проснулся под сенью густого куста и заметил Сэйбл, выбирающуюся из шалаша в платье из оленьей кожи и мокасинах.

— Какого черта? — рявкнул он, протирая глаза. — Тебе еще отдыхать и отдыхать, и я не потерплю!..

— Право же, Хантер, я чувствую себя гораздо лучше.

Она бочком отступала, крепко прижимая к себе ребенка и стараясь не выдать боли, которую причиняло каждое движение: волдыри на ногах были проколоты, смазаны и забинтованы, но от этого не менее болезненны.

— Лучше, как же!

— Ну да. Я просто ослабела от голода и жажды.

— Да ты почти погибла от голода и жажды!

— Хантер, пожалуйста! Не могу же я вечно… Боже милосердный!

Глаза ее округлились и продолжали расширяться, так что, казалось, одни остались на лице. Хантер рванул револьвер из кобуры и вскочил на ноги, готовый к любым новым ужасам. Когда же он понял, что испугало Сэйбл, то облегченно вздохнул и убрал оружие.

— Послушай, когда-нибудь меня хватит удар!

— Но кто это?! — прошептала она, держась за рукав Хантера и не отрывая взгляда от фигуры, застывшей на краю леса в зловещей неподвижности.

Она никогда не видела ничего подобного! Это был высокий, статный и одновременно очень гибкий, широкоплечий индеец. Его угольно-черные волосы, благодаря своей гладкости отливающие маслянистым блеском, падали двумя волнами едва ли не до пояса. Несколько орлиных перьев украшали простой ремень, придерживающий их. Первое же его движение напомнило Сэйбл крадущегося хищника. Лицо гостя было выкрашено черным и белым в довольно пугающем сочетании — так, что чернота, как маска, окружала сверкающие глаза. Единственным его нарядом были штаны из оленьей кожи, подхваченные ниже колен ремешками мокасин. Обнаженную грудь украшала костяная пластина с серебряным диском в центре, отделанным ритуальным орнаментом из бусин и перьев. Крупный желтый камень оттягивал мочку левого уха.

Сэйбл облизнула пересохшие губы. Она была совершенно зачарована. Этот индеец ничем не напоминал Быструю Стрелу, он был откровенно дик и жесток, без малейшего налета цивилизованности. И он, безусловно, обладал властью, которую нес с достоинством, как титулованный лорд.

— Хантер…

Гость приближался. В какой-то момент Сэйбл поняла, что камень в его ухе — золотой слиток. Она не могла глаз оторвать от индейца. Он был великолепен.

— Хантер… — повторила она.

Тот потянул ее за рукав, заставив выйти вперед, и слегка подтолкнул в спину.

— Это Черный Волк, — объяснил он вполголоса.

Сэйбл сама не понимала, как удержалась от возгласа изумления. Черный Волк! Муж ее сестры, вождь племени сиу, живая легенда. Отец Маленького Ястреба.

— Почему же ты не отдал ему ребенка, Хантер? — невольно спросила она, поправляя волосики на лбу малыша.

— Я подумал, что ты заслужила право сама передать ему нашего парнишку, — ответил тот, пожимая плечами. — Ты слишком много всего пережила, чтобы просто проснуться как-нибудь утром и узнать, что ребенок уже у отца.

Больше всего в эту минуту ей захотелось погладить его по небритой щеке.

— Спасибо, Хантер! — только и сказала она, касаясь поцелуем темноволосой головки ребенка.

«Слава Богу, хоть раз в жизни я сделал что-то правильно!» — подумал тот, наблюдая, как Сэйбл храбро сделала шаг навстречу своему зятю.

Приостановившись на мгновение, Черный Волк внезапно оказался совсем рядом и схватил за подбородок ее запрокинутое лицо, еще сильнее приподнимая его. Хантер хотел было вмешаться, но Сэйбл жестом остановила его. Ей стоило усилия сохранить самообладание, пока пронзительный взгляд властно блуждал по ее лицу. Несмотря на краску, покрывающую лицо Черного Волка, она различила разочарование в его чертах.

— Вы… ты думал, что я — Лэйн, — прошептала она, чувствуя себя виноватой.

— Но ты — Сэй-белл, — сказал индеец очень низким гортанным голосом, напоминающим угрожающее звериное рычание. — Ты — сестра моей жены.

В этот момент он понял, откуда взялось одеяльце, расшитое Утренней Росой. Помрачневший взгляд упал на спящего ребенка, и Черный Волк спросил себя: неужели он так ошибся, неужели все его надежды были ложными?

А Сэйбл вспоминала безутешное одиночество сестры, мучительные часы, проведенные ею у окна, за которым простирались бесконечные земли Дакоты. Где-то среди них затерялся тот, кого она любила, и он, конечно же, должен был появиться рано или поздно и выкрасть ее, как это бывало в романах. Но ничего не случилось, никто не прокрался в дом во мраке ночи, а утром Лэйн ожидал отъезд в Вашингтон и долгие одинокие ночи без сна.

— Если она жена тебе, то почему ты не забрал ее назад?

— Она предпочла покинуть мой вигвам, — ответил индеец, скрестив руки на груди. — Значит, так тому и быть.

— Это не правда!

— Твоя женщина слишком много позволяет себе, Бегущий Кугуар, — заметил он, темнея лицом от сдерживаемого гнева.

— Да уж, она такая, — согласился Хантер, на всякий случай отступая подальше от своего названого брата.

— Я бы на твоем месте постыдилась делать мне замечания! — воскликнула Сэйбл, в своем негодовании забывая всякую субординацию. — Ты не принес моей сестре ничего, кроме сердечной боли. Я не могу понять, как вообще она ухитрилась быть с тобой счастливой хоть один-единственный день! И даже если она была счастлива, это не извиняет того, что ты отступился, когда армия украла ее!

— Сэйбл, сладенькая моя, тебе не кажется, что ты самую малость перегибаешь палку? — вмешался Хантер с самым серьезным видом, хотя его отчаянно смешил ошеломленный вид Черного Волка.

— Ну и наплевать! — взвилась Сэйбл, в памяти которой жило воспоминание о дне родов, когда Лэйн с мукой в сердце отказалась от сына ради того, чтобы этот надменный индеец мог видеть его. — Мне совершенно все равно, если я задену чувства этого толстокожего типа! Бедняжка Лэйн! Ее жизнь пуста, пуста! Если она еще жива, то потому только, что лелеет надежду увидеть своего муженька, который, оказывается, и думать о ней забыл!

— Хватит! — рявкнул Черный Волк, впервые в жизни совершенно выведенный из себя.

Не хватало еще, чтобы слабая женщина, к тому же бледнолицая, бросала ему в лицо ужасные обвинения! Чтобы она во всеуслышание объявляла его человеком бесчестным!

— Я искал ее! — пролаял он, вне себя от возмущения, и то, что Сэйбл пронзила его недоверчивым взглядом, только добавило масла в огонь внезапно прорвавшейся ярости. — Да, я ее искал! Следы, которые я нашел, рассказали мне правду о том, что произошло. Я понял, что не нужен Лэйн.

— Ты дурак, Черный Волк! — крикнула Сэйбл, начиная плакать и сама того не замечая. — Она собирала голубику, когда солдаты выследили ее! В тот день большая часть мужчин племени выехала в рейд во главе с тобой. Солдаты знали это и пригрозили напасть на деревню, если она не пойдет с ними добровольно!

Индеец ничем не выдал впечатления от услышанного, однако он не мог не признать, что такая версия случившегося перекликается со словами Утренней Росы. Взгляд его невольно переместился на спящего ребенка.

— Когда выяснилось, что забрать ее приехала лишь горстка кавалеристов, Лэйн сопротивлялась изо всех сил, — продолжала Сэйбл, бессознательно отирая слезы со щек. — Три раза она пыталась бежать…

Ее голос прервался. Этот человек слушал ее так бесстрастно! Он ничем не выдал того, что чувствует, и никак не поощрил ее.

— А потом отец добился назначения в Вашингтон и увез нас обеих, — закончила она усталым шепотом. — Нас все время охраняли, как не охраняют и преступников.

Она подняла взгляд. Долгие минуты угольно-черные глаза смотрели в фиолетово-синие, и Сэйбл казалось, что она читает сменяющиеся одно за другим выражения сомнения, раздумья и, наконец, сожаления. Лицо, словно вытесанное из камня, не изменило своей полной неподвижности, и все же она знала теперь, что Черный Волк способен испытывать боль.

— И ты прошла весь путь до земель, принадлежащих племени, чтобы сказать мне это? — Индеец сделал жест, как бы вобравший в себя весь маршрут ее путешествия, и она кивнула утвердительно. — Сестра подвергла твою любовь слишком большому испытанию, Сэй-белл.

— А как насчет твоей любви, Черный Волк? Что мне передать Лэйн?

Индеец отвел взгляд все с тем же бесстрастным выражением лица. Мысленно же он видел печальный облик Лэйн, нарисованный храброй женщиной с фиалковыми глазами. Лэйн, оплакивающей его любовь, как утраченную. Лэйн, поверившей в то, что он забыл ее. Сердце его истекало кровью столько месяцев, что сама мысль о том, что он мучился понапрасну, была сильнейшим ударом.

— Почему же она сама не отправилась в путь? — вдруг спросил он.

— Это все случилось в день родов. Даже самая крепкая женщина не может отправиться в путь в таком состоянии, — оживилась Сэйбл, почувствовав, что ее зять несколько оттаял. — Сестра любит тебя, Черный Волк. Она только и живет мыслью о встрече с тобой. Но чего ради я трачу слова? — Она протянула ребенка на вытянутых руках. — Разве то, что ты видишь сейчас своего сына, не убеждает тебя?

От толчка Маленький Ястреб проснулся, и его круглые глазенки открылись. Они были цвета дождливого неба. «Мой сын», — подумал индеец, сухо сглатывая. До самого последнего момента он не осмеливался считать этого ребенка своей плотью и кровью. Значит, Лэйн выносила его дитя, в одиночестве, в краю, где люди должны были презирать ее за то, что она делила с ним доже! Сколько она должна была пережить за это время!

— Его небезопасно было оставлять с матерью, — начала Сэйбл, но, когда Черный Волк сдвинул брови, решила предоставить сестре самой рассказать о своих злоключениях. Все, что она позволила себе сказать, было:

— Армия надеялась использовать ребенка как приманку и тем самым выманить тебя и уничтожить.

— И они бы добились этого, — спокойно признал индеец, протягивая руки, чтобы принять сына.

Раздался приближающийся стук копыт, и на поляну вылетел на полном скаку Быстрая Стрела. Черный Волк тотчас растаял в лесу, а Хантер схватился за оружие.

— Кавалеристы! — выдохнул Быстрая Стрела, соскакивая с лошади, в то время как Сэйбл вертела головой в поисках Черного Волка. — Они идут по следам Барлоу! Скоро они будут здесь.

Черный Волк спрыгнул с дерева так близко от Сэйбл, что та отшатнулась с приглушенным криком. Втроем мужчины начали стремительно сворачивать лагерь, не обращая на нее никакого внимания.

— Черный Волк! Хантер! — окликнула она, не получила ответа и повысила голос:

— Хантер!

Тот поднял взгляд от вьюка, в который увязывал одежду.

— Я не могу вот так просто отдать ему ребенка, — тихо призналась Сэйбл, подходя к нему вплотную.

— Ты должна сделать это, Сэй, — сказал Хантер, поднимаясь и беря ее за плечи. — Разве не для этого ты здесь? Ты переодевалась в индианку, обманывала и даже убивала — и все это ради того, чтобы передать ребенка в руки его отца. Так хотела твоя сестра. Этот отец, вот он.

— Но я не думала, что все будет так, — вздохнула она, невольно прижимая Маленького Ястреба к груди. — Я думала, сначала вождь полюбит его…

— Это мой сын. Я буду любить его всем сердцем, — послышалось сзади, и на плечо Сэйбл легла рука.

Прикосновение было ободряющим, внушающим доверие.

Несколько секунд Сэйбл переводила взгляд с Черного Волка на Хантера и своего крохотного племянника. Маленький Ястреб загугукал, и этот привычный, невинный звук наполнил ее сердце печалью разлуки.

— Ты будешь помнить мои сказки? — спросила она шепотом и взяла ручонку, что-то нащупывающую в воздухе. Крохотные пальчики схватили ее за палец. — Что ж, малыш, пора тебе познакомиться с папой.

Изо всех сил стараясь не заплакать снова, Сэйбл протянула сверток с ребенком Черному Волку.

— Великую услугу ты оказала мне, сестра моя, — торжественно проговорил индеец.

Ей все-таки не удалось удержаться от слез, и они одна за другой скатывались к подбородку. Протянув руку, она старалась напоследок насытиться ласками, касаясь ручек, личика и волосиков малыша. Внезапно в ее взгляде сверкнул вызов.

— А кто будет о нем заботиться? Твоя новая скво?

Черный Волк ответил не сразу. Он прекрасно понимал состояние Сэйбл: не так-то просто отдать ребенка в чужие руки.

— Это сын вождя, — сказал он гордо, — и воспитывать его может только сам вождь. И, конечно, мать ребенка.

Заметив недоверие в глазах свояченицы, он приложил ладонь к сердцу и склонил голову:

— Я даю тебе слово, Сэй-белл. Где сейчас моя жена?

— Этого я не знаю. — Радостное оживление исчезло с ее лица. — Мне очень жаль, но я не видела Лэйн с самого дня отъезда.

Хмурясь, индеец вскочил на неоседланного жеребца — вернее было бы сказать, взлетел птицей, — и устроил сына впереди.

— Постой! — вырвалось у Сэйбл, и он придержал коня. — Скорее всего отец разыскивает меня, а значит, он где-то здесь. Вряд ли он оставил Лэйн в Вашингтоне. Есть шанс, что оба они сейчас находятся в форте Керни… или Макферсон.

Раскрашенное лицо индейца озарилось надеждой: Лэйн, может быть, совсем рядом.

Между тем стук подков приближался, напоминая грохот очень отдаленного обвала. Не придавая никакого значения надвигающейся опасности, Черный Волк нагнулся с седла и вновь приподнял лицо Сэйбл за подбородок. Она накрыла ладонью его руку и молча молилась о том, чтобы и он, и ребенок благополучно избежали всех опасностей. Никогда еще она не чувствовала себя такой близкой человеку, еще вчера совсем незнакомому и настолько пугающему.

— Когда родится новая луна, я приеду за своей женой. Клянусь тебе в этом, Храброе Сердце, — заверил Черный Волк, стирая с ее щеки непросохшую слезинку. — Ты первой узнаешь, когда это случится.

— Да, но…

— Пошевеливайся, Сэйбл! — послышался окрик Хантера.

— Я приеду за ней!

Сэйбл только и могла, что молча кивнуть. Хантер схватил ее за руку и повлек к лошади. В следующее мгновение вождь сиу повернул жеребца и вихрем унесся в открытую прерию. Звук боевой трубы раздался совсем близко. Из-под прикрытия деревьев вырвался Быстрая Стрела верхом на лошади и поскакал в направлении, противоположном тому, куда направился Черный Волк. Он старался отвлечь солдат.

— Что же теперь будет? — воскликнула Сэйбл. — Может быть, и мы попробуем помочь? Смотри, кавалеристы уже целятся! Черному Волку не спастись!

С этими словами она ударила лошадь пятками.

— Сэйбл! — крикнул Хантер и сердито чертыхнулся, едва успев натянуть удила и этим почти выбросив ее из седла. — Я думал, ты хоть чему-то научилась за время путешествия! Что это на тебя нашло, скажи на милость?

— Мы должны помочь! Они собираются стрелять.

— Не волнуйся, не выстрелят. Они наводятся глубоко внутри индейской территории, и выстрелы будут означать нарушение мирного договора.

— Как будто этот договор когда-нибудь соблюдался!

— В таком случае сейчас самое время для этого.

Сэйбл вытянула шею, привстав в стременах. Солдаты один за другим замедляли сумасшедший галоп и опускали оружие, и она живо представила, как их лица из воинственных делаются сконфуженными.

На гребне холма, по склону которого птицей летел Черный Волк, выстроилась цепочка индейцев сиу в боевой раскраске. Их было не меньше сотый.

Достигнув цепи воинов, вождь круто развернул жеребца и вызывающе вскинул руку. Леденящий кровь воинственный крик прокатился по холмам, отдавшись многократным эхом. Черный Волк готов был вырвать из рук бледнолицых все, что они отняли, — как вырвал из их рук своего первенца. Он бросал им вызов, предлагая помериться силами.

Вооруженные огнестрельным оружием, солдаты, однако, предпочли ретироваться, сознавая, как неравны силы.

— Подумать только, Сэй, ты все-таки сделала это!

— Мы сделали это, — уточнила она. — А теперь. Хантер, увези меня отсюда. И, пожалуйста, поскорее.

— Как скажете, мадам, — кивнул тот, стараясь улыбнуться.

Глава 37

Сэйбл прижалась голой спиной к могучей, бугрящейся мышцами и огненно-горячей груди Хантера. Оба они стояли на коленях, и она чувствовала, что он сопротивляется происходящему всем телом и всей душой.

— Перестань, Сэйбл! Не в этой позе!

Она посмотрела через плечо, встретив встревоженный, почти умоляющий взгляд.

— Нет, в этой! Ты должен понять, что это совсем не одно и то же. Только тогда для тебя все кончится по-настоящему.

Она нашла его руки своими и потянула их вперед, положив себе на грудь и слегка прижав. И так она замерла, давая Хантеру время привыкнуть.

— Это я, а не те, о ком ты сейчас думаешь. Ты сможешь поверить в это, если коснешься меня.

Она запрокинула голову ему на плечо и вскинула руки, чтобы ласково взять в ладони и склонить к своему лицу его голову. Язык ее был сладким, медовым, и Хантер начал оттаивать против своей воли. Он и сам не заметил, когда сжал ладонями шелковистую плоть грудей и когда начал отвечать на требовательный, зовущий поцелуй. Он только чувствовал, как ритмично погружается в его рот горячий язык, заставляя забыть обо всем, кроме того, что обещало это движение.

О, он нашел в этой женщине способную ученицу!

Отступившее было возбуждение вернулось. Краска стыда исчезла, потому что вся кровь отхлынула вниз, наполняя пах. Хантер продолжал ласкать грудь, ловя между пальцами твердые орешки сосков и пощипывая их. Он хотел брать их губами, втягивать в рот, сосать, и это еще усиливало нарастающее возбуждение. Огрубевшие ладони двигались вверх и вниз по бокам Сэйбл, стискивали их, скользили вниз по животу… Поцелуй стал безрассудным, мучительно-голодным, таким же диким, как простирающаяся к горизонту равнина, и Сэйбл расслабилась, чтобы позволить мужским пальцам оказаться в святая святых.

— Ты видишь теперь, что это совсем иначе? — шептала она. — Теперь ты понимаешь?

С этими словами она надавила на его пальцы, заставив их скользнуть в горячую, влажную глубину. Хантер застонал от радости, схожей с радостью обладания, осыпая короткими поцелуями ее затылок, плечи и шею. Ладонь Сэйбл протиснулась между их прижатыми друг к другу телами, лаская его так же жадно, как он ласкал ее. Это заставило Хантера окончательно потеряться в волнах желания, набегающих одна за другой.

— Это не они, Хантер, любовь моя, — повторяла Сэйбл.

Она не ожидала ответа, да и не могла бы получить его: он думал только об атласных глубинах, в которые погружался. Все ее тело, округлое и стройное, содрогалось, постепенно освобождая скрытое в глубинах ее души дикое существо, в такие минуты полностью бравшее верх. Ласки ее рук тоже становились все неистовее.

— О Боже! — вырвалось у Хантера.

Но он замер, дезориентированный, когда Сэйбл приподнялась и опустилась вновь, позволив его раскаленной плоти прижаться всей длиной к ее телу.

— Не надо! — взмолился он, разом ощутив почти забытый ужас надругательства над своим телом.

— Я не позволю тебе отступить сейчас, Хантер… — Это был шепот, ласковый, но требовательный. — Думай обо мне, слышишь, думай обо мне…

Она продолжала сжимать его, ласкать его, трогать, стараясь заставить забыть прошлое… Нет, не забыть, а отрешиться от него, освободиться от его власти. Она бесстыдно пользовалась своим телом, чтобы освободить его душу навсегда, и, что самое странное, это удавалось ей. Она готова была на все, чтобы преподать ему этот последний, едва ли не самый трудный урок. Он должен был понять, что самый кромешный ад человек создает для себя сам — как, впрочем, и самый светлый рай.

— А теперь возьми меня! Скорее!

Хантер лишь смутно сознавал происходящее. Его возбуждение, замешенное на ужасе, было болезненно-сильным, и только в последний момент он пришел в себя, чтобы услышать счастливый крик Сэйбл.

— Послушай, Хантер, я устала держать язык за зубами. Может быть, ты объяснишь, почему мы непременно должны были пополнять запасы у него?

Сэйбл оглянулась на тощего человечка, рыжеволосого, с сильной проседью, все еще махавшего им вслед с высокой веранды. Дом, который они только что покинули, был добротным, по-своему красивым, несмотря на бревенчатые стены, и окружен множеством хозяйственных построек: загоны для скота, конюшня, хлев. На заднем плане, словно бесчисленные стога на свежесжатом поле, высились индейские вигвамы. Замок барона и жилища смердов, подумала Сэйбл с отвращением.

— Он тебе не понравился, я правильно понимаю?

— Да он негодяй, мерзавец! — не выдержала она, бросая на Хантера испепеляющий взгляд.

— Тем не менее ты держалась с ним на редкость любезно.

Хантер предпочел бы выразиться иначе: держалась, как настоящая леди, — но решил воздержаться от сравнения настолько избитого. Он усмехнулся, вспоминая, с каким достоинством Сэйбл отклонила приглашение отобедать с хозяином дома, хотя после полумили брода через полноводный Платт остаток продуктов в их мешках пропитался водой насквозь (впрочем, как и они сами).

— Джек Морроу продает спиртное индейцам! — продолжала она, негодующим жестом указывая на пустые бутылки из-под дешевого виски, которыми была буквально усеяна обочина дороги. — Кроме того, он ворует скот у проезжающих переселенцев и потом имеет нахальство предлагать его им же, как найденный на его землях. Само собой, за вознаграждение.

— Само собой, — невозмутимо подтвердил Хантер.

— И тебе не стыдно иметь дело с таким отпетым мошенником?

— Ничуть. Джек Морроу мне кое-что должен.

Он бросил Сэйбл персик, та поймала его и без колебания вонзила зубы в сочную мякоть. Потом, порывшись в седельных мешках, Хантер выудил еще теплую ковригу великолепно пропеченного ржаного хлеба и отломил аппетитную горбушку.

— Вот что, Хантер Мак-Кракен, — заявила Сэйбл, вытирая с губ густой сладкий сок, — мне придется всерьез заняться кругом твоих знакомых.

— До или после того, как ты осквернишь себя поеданием хлеба, купленного у отпетого мошенника?

— После, конечно, после. — И она протянула руку за своей долей.

Точно так же, как прикосновение горячих солнечных лучей к плечам или порывы ветра, пахнущего наливающейся зеленью, они чувствовали приближение цивилизации. Вокруг по-прежнему на мили простирался дикий ландшафт, но множество примет говорило о том, что неподалеку находится крупное поселение. Они не просто двигались к обжитым местам — они должны были очень скоро оказаться там, где едва обретенное счастье могло разлететься вдребезги, как хрупкое стекло. Сэйбл вовсе не была уверена, что сможет с успехом и дальше противиться отцу.

Неожиданно для себя она резко натянула поводья. Они находились сейчас у подножия невысокой гряды, с которой открывался вид на форт. Хантер услышал, что Сэйбл остановилась, и повернул лошадь. Он выглядел хмурым. Она не могла винить его за это, потому что и сама не ожидала от ближайшего будущего ничего хорошего.

— Давай не будем заезжать в форт, — предложила она жалобно. — Что нам стоит взять и объехать его стороной? Железнодорожная ветка уже действует, сядем в поезд и уедем куда глаза глядят. Вот увидишь, нам даже оглянуться не захочется.

— Ничего лучше и придумать нельзя, Сэйбл. Чтобы на нас объявили розыск, как на сбежавших преступников?

В глубине души Хантер больше всего желал укрыться где-нибудь в глуши, затаиться там и наслаждаться своим краденым счастьем. Сэйбл почувствовала это и продолжала уговоры:

— Зачем им разыскивать нас? Мы ведь, в сущности, не нарушали никаких законов. Все, что мы сделали, касается только нас двоих… ну почти.

Она надеялась услышать в ответ романтическое предложение бежать и вместе прожить жизнь в каком-нибудь идиллическом уголке.

— Никто не может убежать от себя самого, — сказал Хантер вместо этого. — Нам придется закончить начатое, хотим мы этого или не хотим.

— Нам не позволят быть вместе.

— Ах вот о чем речь! Как же это я сразу не догадался, — засмеялся он, разве что самую малость натянуто. — Ты боишься лишиться ежедневной порции удовольствий?

Вопрос застал Сэйбл врасплох, и она залилась краской, что случалось в последнее время все реже и реже.

— Это ужасно, Хантер! Ты неисправим.

Не тратя слов, он подхватил ее под мышки и в мгновение ока перекинул с седла на седло. Сэйбл обвила руками его шею и приникла всем телом, ища губами его губы. Поцелуй был жадный, голодный, словно они и не думали заниматься любовью всего лишь час назад.

— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнил Хантер чуть позже, со счастливым удивлением чувствуя знакомое стеснение в паху.

— Ни одна леди не уронит себя настолько, чтобы отвечать на непристойные вопросы, — надменно ответствовала Сэйбл, глаза которой при этом так и сияли.

— Опять леди? — воскликнул он, еще теснее прижимая ее к себе. — Я уже говорил, что предпочитаю дикую кошку.

С невыразимым чувством ненасытного собственника он прошелся ладонью по округлостям грудей, высоко приподнимающих простую ткань рубахи, по изгибу бедра под грубыми брюками, положил ладонь туда, где — он знал — не дотрагивался ни один мужчина, кроме него. Его язык странствовал по ее рту, наслаждаясь несравненным винным привкусом, исследуя эту гавань наслаждений, словно впервые. Он чувствовал движение там, где все увеличивалась выпуклость в его брюках, и ему хотелось рычать, как вечно голодному зверю.

— Я люблю тебя, Хантер, — услышал он, и на этот раз в словах был явственный оттенок страха, словно Сэйбл заранее прощалась с любовью.

— Я знаю, милая, и я благодарен тебе за это, — сказал он, сознавая, как печально это звучит. — В сущности, я не жил до того дня, как тебя занесло в мое жалкое подобие существования. Не знаю, поверишь ли ты, но я никого не любил, кроме тебя. И если есть такая штука, как вечность, где душа способна испытывать что-то, кроме вечного покоя, я буду любить тебя и там, Сэйбл Кавано.

— Ох, Хантер…

Она дотронулась губами до его губ — медленное, щекочущее, невероятно возбуждающее прикосновение, — потом впилась в его рот пылко, как умела. Исчез испуганный, жалкий котенок, трепетавший от ужаса, на его место явилась неукротимая дикая кошка, хищная в своей страсти, столь же ненасытная, как и тот, кто научил ее. Хантер верил и не верил, что разбудил в Сэйбл женщину, которая победила все его кошмары и страхи, которая, не дрогнув, встретилась лицом к лицу с легендарным вождем и сумела завоевать его уважение.

Теплый летний ветер что-то шептал, перекатывая валы высоких трав, зеленых у самых ног лошади, иссиня-серых у горизонта. Он касался разгоряченных лиц, приподнимал пряди волос, только чтобы, играя, забросить их на влажный лоб. Наконец лошадь затопталась на месте, утомленная неподвижностью и двойной ношей, и Хантер неохотно посадил Сэйбл боком на ее седло. Она состроила обиженную гримаску и подняла ногу, перекидывая ее через спину лошади. Узкие брюки натянулись. Ох уж эти брюки!

— Главное — принять приличный вид? — иронически спросил Хантер, когда Сэйбл начала приглаживать растрепавшиеся волосы.

— Конечно. Мне это сделать нетрудно, а вот куда ты спрячешь все это?

Хантер прекрасно знал, что она имеет в виду.

— Может, у тебя есть какие-нибудь предложения? — И он потихоньку направил лошадь в сторону Сэйбл.

— Были, но ты упустил свой шанс.

С этими словами она показала ему язык и подстегнула лошадь, рванувшись вперед со скоростью ветра. Не медля ни секунды, Хантер бросился в погоню.

«Сейчас увидим, упустил или нет», — подумал он.

Когда в полдень они оказались около форта, труба не играла, оповещая о начале преследования. Поселение выглядело на редкость мирно: часовые привычно стояли по сторонам ворот, перед которыми, как всегда, шла толкотня фургонов, оспаривающих право первыми въехать внутрь, мельтешили трапперы и проститутки, поодаль все так же возвышались индейские вигвамы. Все это выглядело совершенно обычным, разве что поражало странное отсутствие военных.

Сэйбл придержала лошадь и встревоженно покосилась на Хантера, который осматривался, прищурившись с недоверчивым видом. Если на их поиски послали целый взвод, могло ли случиться, что в форте их попросту не ждали?

— Мне все это не нравится, — призналась она. — Как-то не по себе. Куда надевались солдаты?

— Обернись — в все поймешь.

В этот момент они как раз въехали в жадно разверстую пасть входа. Одновременно развернув лошадей, оба еще успели увидеть, как смыкаются створка ворот. От резкого поворота лошадь Сэйбл попыталась встать на дыбы, но Хантер поймал удила и заставил животное успокоиться. В это время значительное количество солдат возникло перед воротами, словно из ниоткуда.

Встретив взгляд Сэйбл, Хантер прочел в нем панику, готовую слепо вырваться наружу.

— Не сопротивляйся! — приказал он вполголоса, когда раздались частые щелчки взводимых курков. — Их слишком много.

Она ответила судорожным кивком и соскользнула на землю. Хантер поспешил поднять руки, но его добровольная сдача не была принята в расчет.

Подбежавшие солдаты грубо сдернули его с седла и быстро разоружили. Пока они обыскивали его, он не отрывал взгляда от Сэйбл.

— Я никуда не пойду! — прорычал он в лицо сержанту, который пытался увлечь его за собой, и стряхнул с плеч подталкивающие руки солдат. — Не трогай ее, ты!

Он пригвоздил взглядом к месту того, кто в этот момент бесцеремонно заламывал за спину ее руки. Тот только нагло ухмыльнулся в ответ.

— Я сказал, оставь ее в покое. — На этот раз Хантер произнес это медленно я угрожающе, делая шаг в направлении обидчика Сэйбл. — Иначе я придавлю тебя, как клопа!

— Осторожно, сзади!

Предупреждение Сэйбл запоздало: один из солдат успел нанести Хантеру между лопаток удар прикладом карабина. Тот тяжело опустился на колени, но не упал, а остался стоять со склоненной головой. Она вырвалась и бросилась к нему, рухнув на колени с отчаянным криком: «Хантер!»

— Зачем, зачем ты делаешь это? — шептала она, поддерживая его. — Ты же знаешь, что отец не позволит причинить мне вреда. Все, чего ты добьешься, — это дополнительных неприятностей.

— На этот раз ты оказалась умнее, — криво умехнулся он, глубоко дыша, чтобы уменьшить пульсирующую между лопаток боль. — Надо бы и мне прислушаться к своему же совету.

— Ты всегда был такой, Хантер, — вздохнула она, отирая ладонью его влажный лоб. — Не волнуйся, мы выберемся я из этой передряги.

— Сэйбл! Немедленно встань!

— Отец! — вырвалось у нее, и она посмотрела вверх, через плечо.

Он высился над ней, заслоняя солнце, как грозная и несокрушимая башня. Взгляд, полный враждебности, почти отвращения, вбирал в себя ее незатейливый наряд: рубаху домотканого полотна, узкие мужские брюки, грубые ботинки. Сэйбл медленно выпрямилась во весь рост, вызывающе вскинув голову и не отводя глаз. Ей и в самом деле было безразлично, что думает отец по поводу ее поведения или одежды, существовали вещи куда более важные.

— Я знала, что за всей этой охотой на человека можешь стоять только ты! — произнесла она, словно выплюнув эти слова.

Потом ее презрительный взгляд переместился на Мейтланда, который пока стоял на отшибе.

— Иди-ка сюда, моя девочка! — скомандовал Кавано, не подавая вида, что едва узнает свою дочь в строптивом одетом по-мужски создании.

Сэйбл и не подумала подчиниться. Дождавшись, когда Хантер поднимется на ноги, она встала плечом к плечу с ним. Тогда Кавано подошел сам и схватил ее за руку повыше локтя. Хантер против воли сделал шаг вперед, но Мейтланд оказался тут как тут, заступив ему дорогу.

— Хантер Мак-Кракен, вы обвиняетесь в предательстве. Вас будет судить военный трибунал.

Тот оцепенел, совершенно ошеломленный абсурдностью обвинения.

— Нет! — вырвалось у Сэйбл.

— Ах ты самодовольный индюк! — зарычал Хантер, когда к нему вернулся дар речи. — У тебя нет повода для подобного обвинения!

Он поднял руки, сжатые в кулаки, намереваясь сейчас же, на этом самом месте, как следует пройтись по ребрам коменданта. Его удержали подскочившие с двух сторон солдаты.

— Насчет поводов мы еще посмотрим, — усмехнулся Мейтланд, с удовольствием наблюдая за тем, как сержант защелкивает ручные кандалы на запястьях Хантера.

— Это какая-то нелепость… — растерянно произнесла Сэйбл, переводя взгляд с Хантера на отца и с отца на коменданта. — Снимите с него эти отвратительные штуковины! — Голос ее поднялся до высокой командной ноты. — Прикажи им освободить его, отец! Я требую!

На несколько секунд Ричард Кавано замер, почти испуганный переменой, происшедшей с его младшей дочерью, потом притянул ее поближе к себе и отчеканил на ухо:

— Ты ничего не можешь требовать от меня, дитя мое. Хватит устраивать спектакль, ты и так нанесла достаточный урон своей репутации.

— Ах да, моя репутация! — с горечью воскликнула Сэйбл, смерив отца с головы до ног взглядом, в котором читалась жалость. — Если тебя волнует моя репутация, лучше отпусти Хантера, иначе я нанесу ей еще больший вред.

— Посмотрим, мисс Кавано, как это у вас получится, — оскалив зубы в жутком подобии улыбки, процедил полковник. — С этого момента вы находитесь под домашним арестом. А его уведите!

— Хантер! — резко окликнула Сэйбл.

Тот обернулся, звякнув цепью кандалов. Этот звук жутким эхом отдался в душе Сэйбл, и она впилась взглядом в угрюмые серо-стальные глаза своего любовника.

«Не унижайся ради меня, — прочла она в его ответном взгляде. — Мы выкрутимся, увидишь».

«Я не позволю им так поступить с тобой».

«Мне приходилось бывать в переделках и похуже».

«Я не откажусь от тебя».

«А я от тебя».

Однако сердце Сэйбл стиснул настоящий страх, когда она поняла, что Хантера уводят в направлении гарнизонной тюрьмы. Камера снова! Там его кошмары опять примутся за него, и она потеряет его уже навсегда.

При мысли об этом вся ее новообретенная дерзость разом улетучилась. Круто повернувшись к отцу, она ухватила его за лацканы мундира и взмолилась дрожащим, отчаянным шепотом:

— Хантер не переживет тюрьмы, папа! Ты должен отдать приказ, чтобы его освободили! Запри его в бараках, расставь часовых хоть через каждую пару шагов, но не позволяй уводить его в тюрьму!

Ответом ей был холодный взгляд, начисто лишенный милосердия. В порыве отчаяния Сэйбл рванула за лацканы изо всех сил.

— Прошу тебя, умоляю тебя, папа!

— Следите за своим поведением, юная леди! — прикрикнул Ричард Кавано, по одному отцепляя от мундира ее судорожно сжатые пальцы. — Кругом люди.

Сэйбл отскочила, как будто он нанес ей пощечину.

— Люди? Ты, значит, думаешь, что мне есть дело до того, что скажут люди? Это ты ни о чем другом и думать не мог всю свою жизнь! Тебе было наплевать и на меня, и на Лэйн, и даже на маму! Имело значение только, что подумают люди!

Кавано начал дышать все более часто и шумно. Что-то в нем дрогнуло в ответ на страстные обвинения дочери. Она не понимает, думал он, и не может понять. Все, что он делал, было призвано защитить ее и ее сестру, потому что ему не удалось защитить их мать. И даже если она возненавидит его, он не позволит, чтобы история с Каролиной повторилась.

То, что он чувствовал в этот момент, отразилось в обострившихся от долгого беспокойства чертах его лица, но Сэйбл была слишком возмущена, чтобы это заметить. Кавано понял, что они говорят на разных языках, и сделал знак двум конвойным.

— Отведите мисс Кавано в мою квартиру и проследите, чтобы она никуда не отлучалась.

Он еще раз окинул наряд Сэйбл взглядом, полным нескрываемого отвращения. В острой потребности как-то задеть его она сунула большие пальцы за ремень и выпятила бедра, имитируя вызывающую стойку Хантера.

— Ты оденешься так, как это пристало молодой леди, и будешь находиться только в таком виде и не иначе, понятно? Через час явишься в приемную коменданта.

Она сузила глаза в щелочки и пренебрежительно отмахнулась от конвойного, жестами предлагавшего следовать за ним. В один широкий шаг она преодолела расстояние, отделявшее ее от отца, и подняла на него тяжелый, неженский взгляд.

— Вы лучше оставьте затею впредь управлять моей жизнью, полковник. — Она подчеркнула последнее слово, подавив резкую боль потери, полоснувшую сердце. — Я не намерена и дальше жить во лжи. И знаете что? Мне стыдно называть вас своим отцом.

Она отвернулась и пошла прочь, не обращая внимания на невольное восклицание за спиной. Она шла энергичным шагом уверенного в себе человека, едва ли замечая конвойных, торопящихся следом. Она видела только спину Хантера, которого как раз вводили в дверь гарнизонной тюрьмы. Словно почувствовав ее взгляд, тот коротко обернулся. «Люблю тебя», — сказала она одними губами. Лицо его осветилось, но тут выглянувший тюремщик рванул его за руку, и Хантер исчез из вида.

Г лава 38

Лэйн склонилась к окну, следя за тем, как сестра энергично шагает к веранде.

— Мелани! Бросай все и иди сюда! Ты только полюбуйся. Я ожидала всего, чего угодно, только не брюк!

— Мисс Лэйн, ванну я приготовила и поставила греться еще пару ведер воды — мало ли чего… — Экономка прошла, шаркая ногами, через холл и выглянула в окно поверх плеча Лэйн. — Боженька ж ты мой! Сроду я не видела нашу Сэйбл такой злой!

— Признаюсь, я тоже.

Лэйн приложила руку к сердцу, словно надеясь этим утихомирить его сумасшедший стук. Она уже готова была броситься навстречу сестре, но предпочла не спешить. У Сэйбл был такой вид, словно она могла дохнуть огнем на каждого, кто был бы настолько неосторожен, чтобы попасться ей на пути. Два мрачных конвоира за ее спиной только усиливали это впечатление. Она шагала широко и уверенно, по-мужски размахивая руками. Волосы, ничем не скрепленные, колыхались из стороны в сторону роскошной рыже-каштановой шалью.

Она имела право высоко держать голову, потому что добилась своего. Маленький Ястреб находился теперь в полной безопасности, со своим отцом. Это было ясно уже по тому, как суетились военные внутри форта, какими раздраженными выглядели отец и комендант Мейтланд.

Лэйн не выдержала и бросилась распахнуть дверь, не обращая внимания на воркотню Мелани, напоминавшей, что «леди не пристало носиться сломя голову». Несколько секунд молодые женщины молча смотрели друг на друга, потом старшая сестра приняла младшую в свои объятия.

— Как хорошо, что ты здесь, Лэйн! — воскликнула Сэйбл с облегчением. — Я боялась, что ты осталась в Вашингтоне.

— А спросить нашего добросердечного папеньку ты не осмелилась? — пошутила Лэйн, но смех ее звучал невесело.

— Его бы я спросила в последнюю очередь, — ответила Сэйбл с вызовом, — особенно после того, что он только что сделал.

— Пойдем же!

Лэйн потянула сестру в дом. Когда за спиной послышались шаги, Сэйбл раздраженно обернулась и увидела, что конвоиры собираются последовать за ней внутрь.

— Мы получили приказ не спускать с вас глаз, мисс Кавано, — сказал один из них, как бы оправдываясь.

— Вот как? — Она вскинула голову с надменностью, достойной королевы. — Означает ли это, что вы не будете спускать с меня глаз также и в ванной?

Конвоир смутился, и Лэйн с трудом удержалась от смеха. Выудив из кармана внушительные часы, он сверил их, захлопнул крышку и принял самый деловой вид:

— Вам дается час на сборы, мисс Кавано.

— С каждой минутой все интереснее! И как же вы намерены поступить, если я, не дай Бог, не уложусь в отведенное время?

— В таком случае, боюсь, мне придется побеспокоить вас.

Взгляд его намеренно дерзко прошелся по ее телу с головы до ног, задержался на развилке ног, обрисованной брюками, и вернулся к лицу. Сэйбл постаралась не выдать отвращения, которое при этом почувствовала.

— Поскольку мне в высшей степени отвратительно ваше общество, капрал, — проговорила она раздельно, все с той же холодной надменностью, — вы можете вполне рассчитывать на то, что я буду готова к назначенному сроку.

Лицо конвоира пошло красными пятнами. Не дожидаясь ответной реплики, Сэйбл отвернулась, вошла в дом и с треском захлопнула дверь. Только там она дала волю возмущению.

— Подумать только, это ничтожество, сопливый ублюдок, дрянь, осмеливается распускать свой вонючий язык!..

— Боженька ж ты мой! — ахнула экономка, округляя глаза. — Мало ей штанов вместо юбки, так она еще и сквернословить выучилась!

— Мелани!

Сразу забыв о дерзком капрале, Сэйбл принялась душить экономку в объятиях.

— Уж так я рада, так рада! — запричитала та, когда ей удалось наконец вырваться.

Сердце Сэйбл дрогнуло от счастья при виде искренней улыбки ее старой няньки. Внезапно экономка сама затискала ее, зацеловала — и оттолкнула, утирая глаза кончиком белого передника. Через несколько минут, справившись с волнением, Мелани вновь начала командовать:

— Ну-ка, вы обе, отправляйтесь-ка в ванную комнату. Там уже все готово, а я пока принесу воды сполоснуть вам волосы, мисс Сэйбл. Да поспешайте, а то вода простынет! — С этими словами она затрусила в кухню.

— Она каждый вечер молилась за тебя, Сэйбл.

— И Бог услышал ее молитвы, — усмехнулась та.

Сестры обменялись понимающими взглядами. Проходя через холл, Лэйн обняла младшую сестру за плечи и прижала к себе, как часто делала в детстве.

— Неужели там, за окном, я и в самом деле видела Хантера Мак-Кракена?

— По-моему, его ни с кем не перепутаешь, Лэйн.

— Когда Мейтланд разговаривал с папой и упомянул, что он — твой проводник, я решила, что это какая-то ошибка. Все ведь считали его мертвым.

— Он и сам так считал, — рассеянно заметила Сэйбл, проходя к окну, чтобы бросить взгляд на тюрьму.

— Что ты сказала? — удивилась Лэйн.

— Не важно. Долго рассказывать.

Отмахнувшись от расспросов, Сэйбл задернула тяжелые гардины и оглядела помещение. Это не была ванная в полном смысле слова, скорее комната, дожидающаяся ее прибытия и обустройства. Вдоль стены стояли нераспакованные сундуки с одеждой, на туалетном столике были разложены кое-какие безделушки, когда-то ею любимые.

«Значит, отец, ты уверен, что прежняя жизнь снова зачарует меня?»

С ожившим гневом Сэйбл прошлась взглядом по комнате, по вещам. Все это было теперь чуждо ей. Единственное, что имело смысл, было сейчас заключено в темной и тесном камере гарнизонной тюрьмы. Одна мысль о том, во что она может превратить Хантера, заставила ее содрогнуться. Не переставая думать, как вызволить его из тюрьмы, она почти не глядя похватала из сундуков нижнее белье, туфельки, заколки для волос, достала первое попавшееся платье.

— Я бы сейчас пристрелила отца за его бездушие… — бормотала она себе под нос, небрежно бросая отобранную одежду на подлокотник ближайшего кресла.

Мелани прошла в комнату, бережно неся поднос с холодными кушаньями, белым хлебом, чаем и горшочком меда. Водрузив его на кровать, она вскоре вернулась с чайником кипятку, который вылила в остывающую воду.

— Сэйбл, — нерешительно начала Лэйн, — как мой малыш?

Та круто повернулась. Сестра стояла в центре комнаты, рядом с ванной, судорожно сжимая в руках приготовленное полотенце. Привычное выражение печали успело вернуться на ее бледное лицо. Только сейчас Сэйбл заметила, как сестра осунулась и похудела за время разлуки. Как же она должна была измучиться под неусыпным надзором отца, в этом затерянном в глуши военном городишке, каждый обитатель которого только и мечтал видеть ее ребенка заложником, а мужа мертвым!

Вне себя от раскаяния, Сэйбл мысленно жестоко выругала себя за то, что не догадалась первым делом ободрить юную мать. Все же для начала она убедилась, что никто не подслушивает, потом приблизилась к сестре:

— Твой малыш поправился и подрос. Сейчас он в полной безопасности и совершенно счастлив.

Она не добавила: «В вигваме своего отца». Лэйн и без того знала это. Мелани, притихшая у двери, расплылась в широчайшей улыбке и замигала увлажнившимися глазами, на цыпочках выходя за дверь.

— Собирай вещи, сестра, — тихо добавила Сэйбл. — Очень скоро он заберет тебя.

После нескольких секунд непонимания лицо Лэйн озарилось таким сиянием, что Сэйбл поняла: она не ожидала ничего подобного. Она была уверена, что Черный Волк вычеркнул ее из своей жизни. Боже милостивый, думала Сэйбл в ужасе, так, значит, она с самого начала все равно что отказалась от сына и не надеялась еще когда-нибудь увидеть его! Потрясенная этой мыслью, она смотрела на сестру, приоткрыв рот, с чем-то вроде благоговения. К ее огорчению, радость Лэйн очень скоро сменилась страхом.

— Нужно сейчас же, немедленно передать ему послание с кем-нибудь из индейцев! Он не должен появляться здесь, как бы мне этого ни хотелось. Его узнают и убьют немедленно!

— Думаешь, он этого не понимает? — Сэйбл пожала плечами и начала снимать ботинки. — Даже если мы изловчимся передать ему письмо, это ничего не изменит. Скажу честно, он показался мне довольно упрямым. Стоило большого труда убедить его… кое в чем.

Сбросив рубашку, она начала привычным движением расстегивать брюки. Вопреки беспокойству, Лэйн не могла не улыбнуться. Черный Волк — и Сэйбл! Она жалела, что не присутствовала при их встрече.

— По правде сказать, я понять не могу, как он собирается дать знать о своем появлении, — рассуждала Сэйбл, ступая в ванну. — Знаю одно: он велел передать, что будет здесь в ночь новолуния. И он поклялся мне в этом.

— Но ведь новолуние через два дня! — воскликнула Лэйн, рухнув в кресло.

— Да неужто? — искренне удивилась Сэйбл.

Ей почему-то не понравилось, что с момента встречи с Черным Волком прошло уже столько времени. Качая головой, она медленно опустилась в надушенную воду.

— Я уверена: мы что-нибудь придумаем.

С этими словами она погрузилась в ванну с головой, позволив влаге просочиться в каждую пору. Но полностью отдаться удовольствию не удалось, Сэйбл вдруг сообразила, что Хантер, Лэйн, Черный Волк и ребенок были все в той же опасности, как и в самом начале ее пути.

— Разрази тебя гром, отец! — высказалась она, едва появившись над поверхностью воды. — Была бы я мужчиной, я бы его как следует отлупила за то, что он вечно вмешивается! Думает только о том, как все это отразится на его военной карьере!

Схватив мыло, она начала так яростно намыливать голову, словно хотела выместить на волосах досаду, которую испытывала.

— Лучше бы ты, сестричка, не была так беспощадна к своей роскошной гриве… да и к папе.

— Это еще почему? — Сэйбл приостановилась и поморгала, чтобы увидеть сестру сквозь пелену влаги. — Он один виноват во всем. Лэйн, как ты можешь быть такой… такой…

— Всепрощающей? — улыбнулась та, поднялась и прошла к туалетному столику. — Пора тебе кое-что узнать, милая сестра.

Выдвинув ящик, она порылась среди его содержимого и повернулась к Сэйбл, прижимая к груди тетрадь в матерчатом переплете.

— Это мамин дневник. Достаточно будет, если ты прочтешь последнюю запись.

Сэйбл посмотрела на тетрадь, потом на серьезное, печальное лицо сестры. Отерев полотенцем руки и лицо, она нашла последнюю исписанную страницу.

«Я не могу больше выносить его взгляд! Он смотрит, и смотрит, и смотрит, не отрывая глаз. Он никогда не высказывает того, что думает, но я и без этого знаю его мысли. Самый мой вид напоминает ему о том, что он не сумел защитить меня, напоминает о пятне, которое будет лежать на мне до конца моих дней. Мной обладал мужчина, не соединенный со мной узами брака! Ричард знает, что моей вины в этом не было, но он не может забыть, а тем более простить. Видит Бог, я слишком слаба душой, чтобы еще хоть один день выносить горе моего дорогого мужа. К счастью, ребенок, которым наградил меня дикарь, умер при родах, иначе его рано или поздно убила бы ненависть Ричарда. Я ухожу с единственным сожалением, что никогда больше не увижу моих дорогих дочурок».

— Так он все время лгал нам! — было первое, что сказала Сэйбл, подняв взгляд от тетради.

— Он оберегал нас от жестокой правды, — поправила Лэйн, присаживаясь на корточки рядом с ванной. — Все эти годы он берег нас так неистово, что сам накликал то, чего больше всего боялся. Мама покончила с собой, Сэйбл, и папа винит в этом только себя.

— Перестань жалеть его, Лэйн! Он же собирался отнять у тебя ребенка!

— Знаю, Сэйбл, знаю, но теперь я лучше понимаю, почему он так себя вел. Он заново переживал случившееся. Только представь себе, что он чувствовал в тот день и что чувствует теперь. Поверь мне, папа делал то, что считал правильным.

Сэйбл несколько раз перечитала последнюю запись. Она честно старалась понять точку зрения Лэйн, но не могла. Слишком многое из случившегося не укладывалось в версию сестры. Например, что общего могло иметь мамино самоубийство с заключением в тюрьму Хантера Мак-Кракена?

— Все это — чистейшей воды эгоизм с его стороны! — отрезала она, захлопывая дневник.

— Тогда и я тоже эгоистка, — вздохнула Лэйн, принимая тетрадь.

На ее милые черты набежало выражение раскаяния.

— Как ты можешь говорить такое? — возмутилась Сэйбл. — Ты эгоистична? Твоя жизнь пошла прахом…

— И твоя тоже, — перебила сестра. — Вспомни, ты махнула рукой на свою безупречную репутацию, и именно я стала причиной этого.

— Подумаешь, репутация! — отмахнулась Сэйбл, которой очень не понравилось быть возведенной на пьедестал. — Есть занятия гораздо более увлекательные, чем поддерживать репутацию в безупречном состоянии. К. тому же женщины с подпорченной репутацией всегда интереснее.

— Что я слышу? — ахнула Лэйн, не веря, что эти слова произносит ее некогда такая чопорная сестрица. — И кто же успел подпортить твою репутацию? Неужели некий прославленный в прошлом разведчик?

— Ты права, как никогда, — нисколько не смущаясь, подтвердила Сэйбл, снова берясь за мыло.

— Так вы и вправду любовники. Я уже слышала о том, что вы провели ночь в одной комнате в гостинице. Мейтланд наябедничал об этом отцу. Подробностей он, конечно, не знал, но, думаю, добавил кое-что от себя.

— Мейтланд злится, потому что остался в дураках. — Сэйбл бросила лукавый взгляд из-под шапки пены. — Хан-тер обвел его вокруг пальца, как какого-нибудь новобранца!

— А… он сделал тебе предложение?

— Нет, но я и так знаю, что он любит меня, — безмятежно ответила та, сдувая с пальцев пузыри мыльной пены. — Сейчас не время думать о предложении руки и сердца. Хантер заперт в тюремной камере под глупейшим предлогом. Ничего, я его оттуда вытащу!

И откуда только в ней вся эта уверенность, невольно подумала Лэйн. Вслух же она спросила:

— Ты снова хочешь в одиночку сражаться с целой армией?

— Одно сражение я уже выиграла, не забывай об этом. Кроме того, я не одна. Несколько месяцев подряд я работала в паре с Хантером. Такая школа дорогого стоит.

Дверь распахнулась, и Мелани ворвалась в комнату с кувшином воды. У нее был до того деловой вид, что Сэйбл заподозрила экономку в подслушивании.

— Я знала, что ты сумеешь спасти моего сына, — сказала Лэйн, когда поток чистой воды полился на намыленную голову Сэйбл.

Та ответила не сразу. Не спеша выкрутив чистые волосы, она долго задумчиво смотрела в пространство. Потом сказала резко:

— Дьявольщина! Я только помогала сделать это!

— Боженька ж ты мой! — захихикала Мелани, получая неописуемое наслаждение от нового облика бывшей воспитанницы. — Хорошо бы, ежели б этот мистер Мак-Кракен обучил тебя чему другому, кроме как чертыхаться!

— Он и обучил, — дерзко заявила Сэйбл, невольно заливаясь малиновым румянцем. — Он сказал, что я — превосходная ученица.

Лэйн засмеялась. Экономка вспомнила наконец о приличиях и послала обеим неодобрительный взгляд.

— Ай-яй-яй! — запричитала она, грозя пальцем Сэйбл. — Что сталось с нашей кроткой голубкой? Виданное ли дело говорить такое! А все этот тип! Да и папаша твой тоже хорош, если бы не он да не мисс Лэйн, сидела б ты дома.

Наконец она выдохлась и умолкла. Все еще улыбаясь, Сэйбл насухо вытерлась полотенцем и надела платье из голубого батиста. Корсет и нижние юбки она предпочла отложить: для ее привыкшего к свободе тела это было бы уж слишком. Ощущение тонкой ткани на теле пришлось ей более чем по вкусу, однако пышный подол затруднял движения и казался чем-то совершенно инородным. Расчесываясь перед зеркалом, Сэйбл то и дело цеплялась гребнем за кружева у локтей. Все это было так неудобно после рубахи и брюк!

Она убедилась, что от краски не осталось и следа, но кожа лица, тронутая солнечными лучами, уже не была белой. Кое-где до сих пор виднелись следы синяков, оставленных кулаками Барлоу. В красном золоте волос выделялись выгоревшие пряди, руки огрубели, покрылись мозолями, в лавандовых глазах светились знание и опыт. Она стала женщиной, настоящей женщиной за прошедшие месяцы и гордилась своим новым «я».

Строго-настрого наказав сестре не предпринимать ничего опрометчивого, Сэйбл решительно вышла из комнаты. В туфельках ноги двигались более плавно и грациозно, но она знала теперь, что выглядеть настоящей леди и быть настоящей женщиной — вещи разные.

Глава 39

Цепи, которыми были скованы лодыжки Хантера, волочились по полу камеры, издавая мерзкий клацающий звук.

Камешек захрустел и рассыпался под сапогом. Хантер приостановился, посмотрел под ноги — и принялся снова считать шаги. Неясные воспоминания теснились очень близко, но он не поддавался, стараясь думать о Сэйбл: о нежном овале ее лица, о легкой россыпи веснушек на носу, которые она пыталась оттереть мылом, когда он неосторожно заметил, что они ей очень идут.

Хантер сунул руки глубоко в карманы и продолжал ходить взад-вперед по камере, чувствуя без оружия себя голым и уязвимым. Луч света, прочертивший по полу дорожку, то исчезал, то вновь возвращался в такт шагам Хантера. Его мелькание вызывало в памяти лукавые искорки в глазах Сэйбл — безошибочный признак того, что она готовилась поддеть его. Проклятие, он почти мог чувствовать под ладонями и губами шелк ее кожи, ее губы, ее тело, голое, теплое и покорное, прижимающееся к нему с удивительным пылом!

Хантер остановился, огляделся и вздрогнул. Потом отер внезапно повлажневший лоб ладонью и выругался длинно и зло.

На этот раз он не в тюрьме конфедератов. За дверью не стоит с ключами наготове тюремщик-извращенец. А здесь, в камере, не висит на собственных цепях коленопреклоненное тело молоденького лейтенанта. Кругом тихо — ни просьб о милосердии, ни стонов отчаяния. Почему же тогда он весь в поту и тяжело дышит? Это нелепо в конце концов!

Тяжело опустившись на пол, Хантер привалился спиной к бревенчатой стене камеры, вытянув одну ногу и уперев локоть в согнутое колено другой.

Он прекрасно знал (более того, он ощущал), что находится не в тюрьме конфедератов. Не только это, но и все остальное было на этот раз иначе. Теперь он мог думать о прошлом без постоянного чувства вины и стыда и был почти уверен, что этот непомерный груз навсегда упал с его души. Он выздоравливал медленно, месяцами, но теперь этот процесс подошел к концу. Он стал духовно более зрелым. И все это было заслугой Сэйбл.

Хантер запрокинул голову и сделал медленный, очень долгий выдох. На несколько минут он полностью очистил свое сознание и сидел так, не двигаясь, ничего не видя вокруг и тем самым как бы отдавая себя во власть демонов, если они все еще продолжали таиться поблизости. Он ждал первого прикосновения вины. Он бросал вызов прошлому унижению, предлагая явиться и захватить его. Он ждал появления непреодолимой потребности в спиртном.

Однако в полной пустоте, воцарившейся в его сознании, неожиданно возникли родные лица: родители, братья-близнецы Лиан и Люк, младшая сестренка Ками. Ему вдруг стало интересно (впервые за пять лет), пощадила ли война отцовское ранчо. Отправились ли младшие братья на войну? Очень даже возможно, так как они всегда смотрели в рот старшему брату, восхищались им. С них обоих сталось бы броситься его разыскивать. Если они выжили, каждому сейчас по двадцать одному году, а Камилле семнадцать, подумать только!

И чувство стыда пришло, но совсем иное. Это был стыд человека, за пять лет не удосужившегося выяснить, как обстоят дела у его семьи. Ни одного письма не написал он им. Они только и узнали о том, что он жив, из рассказа Дугала Фрейзера. Но это случилось сразу после войны. Побывал ли бывший сержант на ранчо отца еще хоть раз, написал ли, что старший сын все еще не отошел в мир иной? Впервые Хантер осознал, сколько боли принес своим близким, и испытал ощущение сродни тому, которое сопровождало удар кулака кузнеца.

Он просто-напросто вычеркнул все обычные человеческие обязанности ради права быть свободным и одиноким. Вот только тем самым он вычеркнул и себя самого. Он хотел излечиться, но выбрал неподходящее лекарство. Нельзя, невозможно было продолжать в том же духе, если он хотел быть рядом с Сэйбл.

А он хотел этого всем сердцем и всей душой.

Теперешний Хантер не мог взять за руку желанную женщину и повести ее за собой в свою жизнь, потому что жизни-то у него и не было. Он был добровольным отщепенцем в течение долгого времени и до сих пор продолжал им оставаться, пусть в меньшей степени. Он не был готов к жизни среди людей и еще меньше — к дальнейшему одиночеству. Нужно было как-то разобраться с этим противоречием.

Желание вырваться на свободу все усиливалось в нем, пока не стало нестерпимым. Только теперь он не страдал от заточения, а рвался начать наконец жить. Это было новое ощущение, беспокойное и странно радостное. Не в силах оставаться в бездействии, Хантер вскочил и снова заходил по камере, раздраженно дергая цепи. Но даже раздражение было иным. Он бессознательно сжимал кулаки, заставляя мускулы бугриться, он был полон воли к жизни и громадной энергии.

Они не могли удержать его в тюрьме надолго, потому что не имели для этого достаточных причин. К тому же где-то за стенами камеры ждала Сэйбл, отданная на милость двух спятивших полковников, рассматривающих ситуацию только со своей колокольни.

Хантер вдруг подумал с веселой злостью, что ему жаль первого, кто надумает сунуться к нему.

Сэйбл спустилась по ступеням веранды, не удостоив конвоиров и взглядом. Она направилась прямо к гарнизонной тюрьме, но не прошла и половины расстояния, когда в ворота форта въехал насквозь пропыленный взвод кавалеристов. Во главе его рысил на своем жеребце Ной Кирквуд, которого она сразу узнала, несмотря на толстый слой пыли.

Новоиспеченный капитан осадил жеребца поблизости от Сэйбл, которая продолжала свой путь, не обращая на него внимания.

— Мисс Кавано!

Она даже не замедлила шага, лихорадочно подыскивая уничтожающий ответ на упреки, которые Ной, конечно же, приготовил для нее. К счастью, он никогда не видел ребенка у нее на руках и потому вряд ли мог затронуть эту тему. Во всяком случае, она очень на это надеялась.

— Мисс Кавано!

На этот раз Сэйбл соизволила остановиться и обернуться. Ной подъехал ближе и обратился к ней:

— Вы поставили меня в крайне затруднительное положение своим бегством из форта. Так она и знала! Упреки!

— Вы все время в чем-то меня обвиняете, Ной, — возмутилась она, на правах старой знакомой с легкостью называя его по имени (чего никогда не сделала бы прежде). — А ведь я спасла вам жизнь!

— И чуть было не подвели под трибунал!

— Трибунал! С вами случилось бы кое-что похуже трибунала, если бы я не оказалась вместе с вами в лагере пауни.

— В качестве пленницы, — усмехнувшись, напомнил Ной.

— Ну и что? Я была вам полезной и в качестве пленницы, не так ли? Если бы не мы с Хантером, вас могли бы отдать разве что под небесный трибунал.

Ной поморщился. Он не мог не признать правоты Сэйбл, но полагал, что это не извиняет ее последующего поведения.

— Из-за вас мы две недели прочесывали пустыню.

— Если бы я хотела быть найденной, вам бы не пришлось столько трудиться.

— Однако ситуацию вы создали щекотливую, мисс Кавано. Белая женщина — незамужняя и весьма привлекательная — на территории резервации!

— Так вы хотели защитить меня от опасности? Уверяю вас, Ной, я не нуждалась ни в вашей помощи, ни в помощи армии в целом.

— Неужели? — Капитан хлопнул себя по колену, от чего в воздух поднялось облако пыли. — Я бы так не сказал, судя по тому, что мы нашли в хижине Мак-Кракена. Кровь была повсюду!

Ненадолго к Сэйбл вновь вернулся ужас ощущения, что Хантер и Быстрая Стрела мертвы. Но она не позволила даже тени пережитого горя отразиться на лице.

— Что же там случилось? — настаивал Ной.

— А почему бы вам не расспросить мистера Мак-Кракена?

Не ожидая ответа, она круто повернулась и продолжила путь к тюрьме. Строение внешне выглядело вполне безобидно. Это был всего лишь амбар — правда, сложенный из толстенных бревен, с хорошо укрепленными решетками на окошках. Завернув за угол, Сэйбл замерла на полушаге.

Хантер выглядывал из окна своей камеры, и в каком виде! Опершись локтями на подобие подоконника, он высунул наружу руки, в одной из которых был зажат веер засаленных карт. Нет, что за невозможный тип! Она, значит, сходит с ума от беспокойства, а он проводит досуг за игрой в карты! И с кем! Перед окном, оседлав скамью, устроился рыжеволосый великан с ручищами, похожими на бревна. Как раз в этот момент Хантер бросил ему одну из карт и засмеялся.

Сэйбл облегченно вздохнула.

— Играем в азартные игры, мистер Мак-Кракен?

— Ой-ой-ой! — воскликнул тот, поднимая взгляд от карт. — Когда она называет меня мистером, лучше быть готовым ко всему.

Здоровяк поднялся со скамьи, улыбаясь от уха до уха.

— Дугал Фрейзер к вашим услугам, мадам, — пророкотал он, как пушинку, сдвигая в сторону тяжелую скамью. — Вы уж не больно его ругайте, потому как это я предложил игру-то начать.

Про себя он подумал: «Вот она, причина, по которой парень совсем сбился с панталыку. Оно, конечно, и слава Богу!»

Пока Хантер представлял Сэйбл бывшему старшему сержанту, она купалась в его взгляде, как в теплом солнечном луче.

— Как твоя сестра? — спросил Хантер мягко, протягивая к ней руку сквозь толстые решетки окна.

— Похудела и побледнела, но духом не пала, это я знаю точно. — Сэйбл взяла руку и ласково сжала ее, дав себе слово не упоминать о том, что прочла в дневнике матери (у Хантера было полно проблем и без истории из прошлого семьи Кавано). — Лейтенант Кирквуд только что вернулся. Теперь он в чине капитана. Через несколько минут мне придется уйти: отец требует моего появления в приемной Мейтланда.

Хантер переступил ногами, и цепи на лодыжках отозвались клацаньем.

— Как это нелепо! — возмутилась Сэйбл. — С тобой обращаются, как с индейцем, вставшим на тропу войны!

— Не обращай внимания на эти мелочи, любовь моя. Как видишь, со мной все в порядке. В тюрьме у конфедератов было намного хуже.

— Неужто она знает? — ахнул Дугал Фрейзер, перебегая взглядом с одного на другого.

— Да, понимаешь, она связала меня сонного и до тех пор била дубиной по голове, пока я не рассказал все, — ответил Хантер с трагическим вздохом.

— Бессовестный лгун!

— Язва!

— Животное!

— Я люблю тебя, Сэй.

— Я знаю. — Волей-неволей ей пришлось ухватиться за прутья решетки — таким жадным, таким волнующим был его взгляд. — Я все про тебя знаю, Хантер Мак-Кракен.

К этому времени Дугал уже чувствовал себя достаточно неловко, а тут и вовсе поспешил ретироваться. Никто не заметил его ухода.

— И зачем только мы вернулись сюда, Хантер?

— Потому что нужно уметь встретиться со своими проблемами лицом к лицу, а не бегать от них.

— Ты не мог найти более подходящего времени взяться за ум, — сказала она с досадой.

— А кто виноват? Ты ведь из кожи вон лезла, чтобы я стал таким, — усмехнулся Хантер и коснулся ее щеки.

Сэйбл тотчас накрыла его руку своей, повернулась и прижалась губами к ладони. Неизбежная группа зевак, собравшаяся шагах в десяти, оживленно зашепталась. Хантер подумал: если она может так вести себя на виду у всех, то и он сможет провести в тюрьме еще денек-другой, если придется.

— Итак, — прошептала Сэйбл, предварительно убедившись, что ее эскорт находится вне пределов слышимости, — как же мы возьмемся за твое освобождение?

— Очень просто. Передай обоим полковникам, что я готов побеседовать.

— И что это должно значить? — поинтересовалась она, выгибая дугой бровь, высветленную солнцем пустыни. — Когда тебя выведут, ты расшвыряешь конвойных и сбежишь, перекинув меня через седло?

— Пока ты одета таким образом, ни за что на свете. Испортить такой шикарный наряд! Ты бы никогда мне этого не простила. Кстати сказать, выглядите вы прекрасно, мадам, вот только вырез низковат. Надо быть осмотрительнее, когда вокруг шатается столько голодного зверья.

— Единственный голодный зверь, которого я вижу, это вы, мистер Мак-Кракен.

— Тогда не дразни зверя и впредь надевай на себя все юбки и корсеты, предусмотренные хорошим тоном!

— Кто бы говорил! Да на мне сейчас надето гораздо больше, чем до того, как мы въехали в форт! Если бы вы не были так далеки от света, мистер Мак-Кракен, вы бы знали, что мое платье — из самых скромных.

— Я не всегда был отшельником, мадам, — кисло заметил тот. — В былые времена я в совершенстве знал этикет. Разве не существует правила, запрещающего женщине выставлять напоказ грудь раньше трех часов пополудни?

Сэйбл с трудом удержалась от смеха.

— Когда это ты успел превратиться в такого ханжу? Неужели за один только час взаперти? Все последнее время ты только и делал, что старался избавить меня не только от лишней одежды, но и от одежды вообще!

— Тогда начинай действовать, чтобы поскорее вернулось доброе старое время.

В тени тюремного здания было довольно прохладно, но Сэйбл почувствовала, как жар распространяется по всему телу.

На этот раз от смеха едва удержался Хантер.

— Пошевеливайся, женщина!

— Да, господин, — с кротким поклоном ответила она и двинулась прочь, но обернулась, полная любопытства. — Что же ты им скажешь?

— Надеюсь, небеса пошлют мне озарение, — хмыкнул Хантер, поглаживая заросший подбородок.

— Потрясающе!

И Сэйбл ушла, качая головой.

Ричард Кавано бесцельно слонялся по ковру, покрывающему пол в приемной коменданта. Время от времени он бросал украдкой взгляд на младшую дочь, словно все не мог поверить в происшедшую с ней перемену. Теперь он видел в ней вовсе не избалованного, оберегаемого от всего на свете ребенка, а женщину зрелую, сильную и к тому же любящую. От него не укрылись взгляды, которыми обменивались Сэйбл и Хантер Мак-Кракен. Полковник понимал, что любовь придает человеку невиданную смелость, умножает его силы и порой заставляет совершать невозможное. Он не знал, насколько эти двое успели сблизиться. Вернее, не хотел знать. С него было достаточно вмешательства в чужие судьбы.

В данный момент Сэйбл сидела очень прямо на краешке продавленного стула, делая вид, что больше никого в комнате нет. Несколько минут назад капитан Кирквуд дожидался приема, стоя по стойке «смирно» у двери в кабинет и время от времени испепеляя взглядом прекрасную посетительницу, не обращавшую на это никакого внимания. До сведения полковника уже довели их разговор, и он знал, что Кирквуд обязан его дочери жизнью. Впрочем, он слышал что-то об этом уже в день прибытия в форт, но в тот момент попросту не поверил. Его «тыквочка» лишила жизни человеческое существо? Какая чушь!

И вот теперь она не разговаривала с ним, даже ни разу не посмотрела в его сторону. Полковник не подавал виду, но страдал от такого пренебрежения. Вся жизнь их семьи была разрушена, пошла наперекосяк, и все по его вине. Он был не настолько наивен, чтобы мечтать восстановить ее, но надеялся, что дочери когда-нибудь простят его. Простят ли?

Из-за двери донесся голос коменданта Мейтланда, который явно вышел из себя и перестал сдерживаться:

— Вы хотите сказать, что ничего не предприняли?

Сэйбл продолжала сидеть с отсутствующим видом, на деле же прислушивалась всем своим существом. Полковник — она это видела — тоже внимательно слушал.

— Почему вы не напали на них, капитан? — Голос Мейтланда поднялся до пронзительной ноты. — Потому, что были уверены, что женщина и ребенок находятся среди дикарей? Или потому, что вы — жалкий трус?

Против воли Сэйбл повернулась к двери. Полковник прекратил беспокойно расхаживать и тоже устремил взгляд в ту сторону.

— Количеством они превосходили нас во много раз, сэр, — ответил Ной, с трудом сохраняя терпение. — Индейцы устроили бы резню. Кроме того, открыв военные действия первыми, мы тем самым нарушили бы условия мирного договора.

— Вы не новичок в этих местах, капитан, и прекрасно знаете, как индейцы выполняют мирный договор. Кому вы служите, армии или дикарям?

Оставшаяся часть разговора осталась не известной полковнику и Сэйбл, так как голоса внезапно понизились. Через очень короткое время дверь кабинета распахнулась, и появился Ной, конвульсивно сжимая под мышкой форменный головной убор. Он был мрачнее грозовой тучи. При виде Сэйбл он приостановился, как бы собираясь что-то сказать, но встретил взгляд полковника и промолчал. Нахлобучив шляпу, он отдал Кавано честь и вышел из приемной.

Сэйбл чувствовала себя очень неловко оттого, что капитан Кирквуд получил такой разнос по ее вине, однако этого можно было ожидать с самого начала. Она смотрела на свои руки, стиснутые на коленях, снова и снова спрашивая себя, как именно Хантер собирается действовать в сложившейся ситуации.

Из кабинета раздался рев все еще не остывшего коменданта Мейтланда, полоснувший по натянутым нервам Сэйбл. Она поднялась и направилась к двери. Полковник шел следом. Оба они прекрасно знали этот кабинет и теперь невольно одновременно огляделись, отметив новую мебель. В стороне был сервирован чайный столик.

Неужели он собирается расположить ее к себе с помощью булочек и плюшек, подумала Сэйбл, мысленно усмехнувшись.

— Мисс Кавано. — Сбавив тон, комендант указал ей на стул в непосредственной близости к чайному столику. Она села, всем видом выражая протест.

— Не разольете ли вы чай?

Вместо ответа она поудобнее расположилась на стуле, расправила складки пышного подола, откинулась. С гримасой досады Мейтланд поспешил сам разлить чай. Сэйбл полностью проигнорировала переданную ей чашку.

— Что вам от меня нужно, полковник Мейтланд? Я давно не видела сестру, а вы мешаете нашему общению.

Заранее приготовившись к долгому инквизиторскому допросу, она не собиралась давать Мейтланду повод обрушиться на племя сиу. Предстояла борьба.

— Мне нужно знать, зачем и с чьей помощью вам удалось замаскироваться под индианку.

— Она имеет полное право не отвечать, — раздался от двери голос Хантера. — Во все времена женщины переодевались в самые разнообразные костюмы для целей, им одним известных, и никто не находил это странным. Кстати сказать, облачась в костюм индианки, мисс Кавано имела возможность выяснить отношение местных жителей к индейцам.

— Это еще что такое?! — рявкнул Кавано, переводя озадаченный взгляд с одного мужчины на другого.

— Папа, перестань!

По правде сказать, Сэйбл и сама была весьма удивлена тому, в каком виде Хантер появился в кабинете. Он был без конвоя, без кандалов, свежевыбрит, со все еще влажными после недавнего мытья волосами. Хорошо отутюженную рубашку и темные брюки, которые были на нем надеты, она видела в первый раз. Но было и кое-что ей знакомое — воинственный блеск его глаз.

— Попытаемся разобраться в нашем запутанном деле. Вы, полковник Мейтланд, месяц назад подали начальству рапорт, что мисс Кавано похитили индейцы сиу. Я прав?

— А разве это было не так? — вмешался Кавано, впиваясь взглядом в мрачное лицо коменданта.

— Это были пауни, — ответил Хантер вместо Мейтланда.

— Не может ли тут быть какой-нибудь ошибки? — жадно спросил Кавано.

Впрочем, он уже знал ответ. Хантер Мак-Кракен был не из тех, кто путает индейские племена. Выходит, Мейтланд воспользовался поисками Сэйбл, чтобы совершить набег на поселение сиу, причем любое из окрестных поселений? Полковник был потрясен. Он ненавидел Черного Волка за то, что тот сделал с Лэйн, мечтал увидеть его мертвым, но чтобы намеренно исказить официальный рапорт!.. Должна же оставаться хоть какая-то профессиональная этика!

Не поднимая глаз, Мейтланд шуршал разбросанными по столу бумагами. Выждав достаточно долгую паузу, чтобы казалась более естественной смена темы, он ткнул в сторону Хантера обвиняющим жестом:

— А вы, Мак-Кракен, отказались предоставить мне информацию, необходимую для поимки Черного Волка.

— С чего вы взяли?

— Здесь задаю вопросы я! Вам отлично известно…

— Что?

— Мисс Кавано наняла вас для того, чтобы вы проводили ее к Черному Волку. Это означает, что вам известно, где он скрывается.

— Если Черный Волк хочет скрыться, даже его собственное племя не знает, где он. Да и зачем мисс Кавано было искать его?

— Чтобы отдать ему сына, зачем же еще?

— А почему вы решили, что с ней был сын Черного Волка? — спросил Хантер с самым простодушным и удивленным видом. — Вы, лично вы, видели, чтобы ребенок был с нами?

— Не видел, и вы это знаете!

— Может быть, Кирквуд?

— Он уверяет, что вы были только вдвоем, — сказал Мейтланд значительно, что очень не понравилось Хантеру.

— Ладно, полковник, теперь ясно, что у вас нет оснований для моего ареста. Мне кажется, газетчики буквально ухватятся за новость, что вы двое, — он посмотрел по очереди на Мейтланда и Кавано, — играли жизнями неповинных людей, жертвовали солдатами, продовольствием и амуницией, ставили под угрозу заключенный правительством мирный договор — и все это ради того, чтобы насытить личную ненависть к сиу.

— А кто поддержит ваши обвинения? — крикнул Мейтланд, в ужасе от того, что может случиться с его военной карьерой. — Она? Да она никогда не пойдет против отца! А ее репутация? Вы об этом подумали?

— Репутация, всегда репутация! — не выдержала Сэйбл. — От моей, полковник Мейтланд, давно уже ничего не осталось. Подумайте лучше о своей.

Она повернулась к отцу, мысленно прося его положить конец происходящему.

— Попробуйте только выдвинуть обвинения против меня — и я не стану колебаться, — отчеканил Хантер, наклоняясь через стол к искаженному от злости лицу коменданта. — Пусть дело пойдет в трибунал, мне все равно!

— Одного свидетеля недостаточно, — начал тот, — к тому же, если доказать, что она — лицо заинтересованное…

— Вы очень ошибаетесь, полковник. Мой готовый рапорт лежит у Джека Морроу, который поддержит меня в случае необходимости. Если я снова окажусь в тюрьме, рапорт отправится прямо в Вашингтон. Что касается капитана Кирквуда, он человек чести до кончиков ногтей. И он не трус, как бы вы ни расценивали его действия. Неужели вы думаете, что он будет придерживаться вашей версии случившегося с мисс Кавано? Надеюсь, вы не настолько наивны. Ну, что скажете на все это, сэр?

Мейтланд вернулся к бумажкам на столе. По всему было видно, что мозг его напряженно работает. Вот он поднял ручку, нарисовал какие-то каракули и отбросил ее с видом человека, который все еще пребывает в сомнении.

Тишина висела густая, давящая, затрудняющая дыхание. Вопреки браваде Хантера, каждый из собравшихся сознавал, что слово коменданта — закон в далеком, отделенном от мира форте.

Наконец Сэйбл не выдержала напряжения. Она поднялась и подошла к столу Мейтланда, который поднял на нее вопросительный взгляд.

— Вашу жену не вернуть, полковник, — сказала она так мягко и печально, что плечи коменданта поникли. — Не вернуть и мою мать. Мне очень жаль вас, но, даже если пролить кровь каждого индейца сиу на Западе, это не заставит их воскреснуть.

Ощущение взгляда на плечах было таким сильным, что Сэйбл медленно, неохотно обернулась. И посмотрела прямо в лицо отцу — в измученное, усталое лицо, на котором застарелая боль выгравировала глубокие морщины.

Во взгляде полковника Кавано не было упрека, но почему-то она вспомнила день, когда склонялась над телом Хантера, уверенная, что больше не увидит его живым. Она вспомнила испепеляющую жажду мести, которую испытывала тогда, и в этот момент впервые до конца поняла состояние человека, потерявшего любимую жену. Сердце ее рванулось навстречу тем, кого она до сих пор считала бездушными, черствыми эгоистами.

Она разом утратила все свои справедливые доводы.

Комендант Мейтланд тяжело поднялся и прошел к окну, механически наматывая на палец испятнанную желтую ленту, в которой Сэйбл узнала завязку своего чепца. В этом чепце она очень давно — целую жизнь назад — покинула дом отца с Маленьким Ястребом на руках. После продолжительного нелегкого молчания Мейтланд повернулся, поймал едва заметный кивок Кавано и пожал плечами.

— Что ж, — угрюмо произнес он, бросая обрывок ленты на стол и подчеркнуто медленно разрывая рапорт пополам, — ваша взяла, Мак-Кракен. Можете быть свободны.

Глава 40

Хантер и Сэйбл первыми покинули кабинет коменданта. Как только они оказались наедине в его просторной приемной, Хантер схватил ее в объятия и поцеловал долгим поцелуем истосковавшегося в разлуке человека.

— Я мечтал об этом с той самой минуты, как увидел тебя в проклятом платье с низким вырезом, — признался он, неохотно отпуская ее.

Сэйбл улыбнулась, провела кончиками пальцев по его губам, шраму на щеке, слегка влажным волосам.

— Ты был великолепен, когда бросался на полковника Мейтланда разъяренным зверем. Я только того и ждала, что ты растерзаешь его в клочья. Ладно-ладно, не хмурься, я знала, что ты так или иначе поможешь нам выпутаться.

Дверь в кабинет начала открываться, заставив ее отступить на расстояние, предписанное приличиями. Мрачная фигура Кавано появилась на пороге. Отец и дочь обменялись неуверенными взглядами.

— Отправляйся к сестре, Сэйбл.

Та уже собралась ответить отказом, но потом в глаза ей бросилось подавленное выражение его лица. У отца был вид полководца, потерпевшего поражение в решающем сражении. Так и не сказав ни слова, она пошла к выходу.

— Я бы на вашем месте перестал обращаться с ней, как с провинившейся девчонкой, — заметил Хантер.

— Несколько минут назад вы оказались победителем, Мак-Кракен, но это не означает, что отныне ваше слово будет законом всегда и везде.

Закрывая за собой дверь приемной, Сэйбл едва заметно вздохнула и покачала головой. Она надеялась, что очередная конфронтация между мужчинами ее жизни, конфронтация личного плана, закончится подписанием мирного договора.

Между тем полковник Кавано повернулся к Хантеру и принужденно улыбнулся:

— Я хотел поблагодарить вас, Мак-Кракен, поблагодарить от души, за то, что вы помогли моей своенравной дочери остаться в живых. И вот еще что. Мы с Мейтландом решили, что вам следует знать: мы оба отнеслись к происходящему предвзято, исказили его суть… ненамеренно. И мы готовы принять на себя ответственность за все, что совершили. Разумеется, против капитана Кирквуда не будет выдвинуто никаких обвинений. Вы можете быть совершенно уверены в этом.

— Я верю вам, Ричард, — ответил Хантер, смягчаясь, — и сдержу обещание не обращаться ни в газеты, ни в вышестоящие органы.

Он пошел к двери, но обернулся, услышав за спиной неуверенный оклик: «Хантер…»

— Сэйбл — зеница моего ока, Ричард, — сказал он, не опасаясь, что это прозвучит напыщенно.

Сэйбл лежала без сна, глядя в полумрак своей новой спальни. Ветер пошевеливал приоткрытые гардины, заставляя прихотливо менять форму пятна лунного света на ковре.

Тем не менее ей было душно, она ворочалась с боку на бок на мягкой перине, пока не сбросила на пол роскошное тканое одеяло. Опершись на локоть, она долго, сама того не замечая, смотрела на кучку пепла, оставшуюся от того, что было запиской Черного Волка.

Незадолго до начала комендантского часа она шла по направлению к дому, который занимала семья Кавано, как вдруг дорогу заступила индианка, увешанная плетеными корзинками всех размеров и форм, и начала предлагать свой товар. Само ее присутствие в стенах форта означало существенное смягчение режима. Сэйбл скоро сообразила, что назойливость торговки вызвана вовсе не желанием заработать несколько медных монет. Она подыграла женщине, купив одну из корзин, и вместе с покупкой получила кусок коры с нацарапанным рисунком — записку. На самом дне корзины лежал золотой слиток, который некогда украшал ухо Черного Волка. Пока Сэйбл украдкой рассматривала его, индианка успела выскользнуть в закрывающиеся ворота.

Теперь будущее Лэйн было ясным как день.

Однако сон не приходил, и Сэйбл продолжала беспокойно метаться по кровати. Она не обманывалась насчет причины своей бессонницы: Хантер делил жилье с Дугалом Фрейзером и был в этот момент далеко от нее. Она скучала по нему. Ей недоставало его объятий, занятий любовью перед сном, возможности после этого положить голову ему на плечо, а руку — на грудь. Тепло его тела и негромкий звук дыхания с некоторых пор стали необходимыми условиями крепкого сна.

Она снова укрылась одеялом и постепенно начала дремать, когда на лицо упала тень. Кто-то был в спальне! Испуганный возглас Сэйбл заглушила ладонь, зажавшая рот. Она забарахталась, стараясь оцарапать незваного гостя.

— Что ты делаешь? — послышался шепот Хантера. — Убери когти сейчас же!

Она перестала размахивать скрюченными пальцами и была отпущена на свободу. Перина прогнулась на краю кровати: Хантер прилег рядом.

— Что это на тебя нашло? — прошипел он, потирая царапины на руке.

— Как будто непонятно! Разве можно так пугать беззащитную женщину?

— Беззащитную? — буркнул Хантер, привлекая ее к себе. — Да у тебя когти, как у пантеры!

— Так тебе и надо…

Дальнейшее было заглушено поцелуем. Хотя Сэйбл нетерпеливо прильнула к нему и ответила на поцелуй со всем присущим ей пылом, Хантер чувствовал себя совсем не так непринужденно, как раньше. Он желал ее даже более страстно теперь, когда она была почти недосягаема при свете дня, но готов был признать ошибкой появление в ее спальне под покровом ночи.

Он и полковник Кавано без слов поняли друг друга во время разговора в приемной. Оба признали необходимость защитить если не репутацию Сэйбл, то хотя бы то, что от нее осталось. Именно поэтому Хантер старался избегать ее днем. Но сердце его рвалось к ней, память живо рисовала их общее прошлое и то, каким чистым, каким счастливым он был, любя ее.

— Сегодня вечером, во время званого ужина, ты была так хороша, что мне хотелось ни много ни мало прикончить каждого, кто к тебе приближался. Тем более что самому мне это было запрещено.

— Я знаю. Отец настолько наивен, что все еще надеется спасти мою репутацию. Репутация! Скоро я возненавижу это слово!

— Возможно, он не так уж и наивен. Мужчины кружились вокруг тебя, как мошкара вокруг свечи.

Он несколько преувеличил, сказав, что ему было запрещено приближаться к Сэйбл. Договоренность была негласной, но, даже если бы он и попытался ее нарушить, это попросту не удалось бы. Офицеры собрались вокруг нее тесным кружком, и все, что осталось на долю Хантера, это наблюдать за их суетой с другой стороны бальной залы. Сэйбл выглядела совсем иначе в элегантном вечернем платье, с волосами, уложенными в высокую затейливую прическу, с бриллиантовыми подвесками в ушах, вспыхивающими при каждом повороте головы, как крохотные звезды. Она была такой прекрасной и далекой, что сердце обливалось кровью.

— Я не мог не повидаться с тобой.

Хантер встал, скрипнув матрацем. Послышался шелест задергиваемых гардин, чуть позже зашипела, загораясь, спичка. Убавив пламя лампы, он высоко поднял ее, стоя у кровати. Сэйбл позволила вволю разглядывать себя. Она откинула голову, ловя взгляд Хантера и улыбаясь с оттенком кокетства.

До этой ночи ему еще не приходилось видеть ее в настоящей ночной сорочке, со свободно рассыпанными по плечам, тщательно расчесанными перед сном волосами. Только он, он один знал Сэйбл Кавано такой — женственной, запретной, буквально источающей чувственность, как другие женщины — аромат духов.

Она не предоставила ему возможности просто стоять и мечтать. Усевшись в постели, так что сорочка низко соскользнула с одного плеча, Сэйбл бросила из-под ресниц лукавый, зовущий взгляд. Оставив лампу на столе, Хантер присел на край кровати и привлек ее к себе на колени.

— Нас могут застать… — прошептала она, когда он прошелся губами по ее шее, спускаясь к вырезу сорочки.

— Тогда мне, наверное, лучше уйти, — усмехнулся Хантер.

В ответ Сэйбл расстегнула пуговицу рубашки над самым ремнем его брюк, просунула внутрь обе руки и переплела пальцы у него на пояснице. Она ухитрилась проделать это, едва касаясь, с осторожностью ветерка, дотрагивающегося до разгоряченной кожи в жаркий день. Несмотря на это, пульс Хантера резко зачастил. Он бродил руками по спине Сэйбл, узнавая ее гладкую прямизну и ниже округлость ягодиц. Едва отдавая себе в этом отчет, он забирал в горсть кисейный подол сорочки, заставляя его ползти вверх. Он не мог поверить, что не чувствует ниже никакой другой одежды — еще одной юбки или кружевных штанишек, так любимых Сэйбл. После того как она явилась перед ним в платье и он понял, что их разделяют отныне ярды и ярды дорогой ткани, он никак не рассчитывал на такой чисто символический предмет одежды. Когда же наконец он осознал, что она совершенно голая под этой легчайшей сорочкой, его возбуждение превзошло все, что он испытывал до сих пор.

Наверное, было неосторожно прикасаться к ней, чувствуя в душе и теле столь дикое нетерпение, столь могучую потребность. Если бы желание могло считаться имуществом, он был бы сейчас самым богатым человеком в мире. Увы, ничего более вещественного он не мог предложить Сэйбл. Однако Хантер отмахнулся от доводов рассудка. Она была его, принадлежала только ему с самого начала, и он готов был день за днем подтверждать право собственности.

Эта мысль была пропуском в страну полного безрассудства. Хантер начал целовать Сэйбл, неистово и жадно, до боли. Поначалу ошеломленная, она откликнулась с той же страстью. Разом они соскользнули на пол, в густой ворс ковра. Много дней назад, в дешевом и жалком номере гостиницы, она мечтала, чтобы Хантер повалил ее на пол и целовал, пока у нее не потемнеет в глазах. Тогда она не знала ничего большего, чем поцелуй. Теперь ее ожидало множество прекрасных, самозабвенных, невыразимо сладких ласк, уже известных и все-таки каждый раз как будто новых.

Она сознавала, что оба они бесстыдно прижимаются друг к другу, дыхание вырывалось едва слышными стонами, кожа горела. Губы Хантера касались то щеки, то шеи, то плеч — нетерпеливые, горячие и влажные. Запрокинув голову, часто дыша, Сэйбл смутно сожалела о том, что их разделяет даже такая невесомая, едва ощутимая преграда, как белоснежная индийская кисея. Словно услышав эти мысли, Хантер рывком вздернул длинный подол до самой ее талии. Тонкий материал натянулся на груди, выдавая то, как она налилась, даже в полумраке темные бугорки сосков просвечивали насквозь.

— Ты — самое красивое, что мне только приходилось видеть…

Теплая, трепещущая плоть наполнила его ладони. Несколько секунд Хантер наблюдал за движением двух вздымающихся холмов, приподнимающих кисею сорочки, потом наклонился и взял в рот один из сосков, трогая его кончиком языка.

Когда он полностью втянул твердую вершинку груди в рот, Сэйбл обхватила ладонями его голову, захватив пальцами пригоршни густых волос. Это было вызывающе и опасно — заниматься любовью, когда вокруг столько людей. Так она думала, и подобные мысли волновали, заставляли рисовать в воображении картины того, как их застали вдвоем. Это возбуждало, покрывало испариной лоб, шею и ложбинку между грудями. Это вело к разрядке быстрее, чем того хотелось, и она постаралась отвлечься, полностью переключив внимание на Хантера.

Он наслаждался тем, что она в полной его власти. Он скользил языком по кисее, скрывающей груди от его взгляда, делая ее влажной и совсем прозрачной. Сочетание белой ткани и белой кожи придавало необычную пикантность ситуации. К тому же Сэйбл была одновременно полностью открыта для его взгляда и скрыта от него. Она уже была очень возбуждена, полна горячей влаги там, где его пальцы то и дело касались, гладили и проникали внутрь. Ласки заставляли ее тело выгибаться дугой, еще больше предлагая ее его взгляду, вызывая потребность узнать что-то совсем новое, что-то, что прежде просто не приходило в голову. Один-единственный раз он мог позволить себе это.

Хантер подвинулся вдоль кровати, соскользнул ближе к ногам, не вполне еще понимая, чего именно хочет. Он двигался, прихватывая белую кожу зубами, покусывая ее, касаясь голой, поросшей ровной шерстью грудью совсем гладкого, мраморно-округлого тела. Она была такой горячей, такой готовой ко всему, такой волнующе покорной…

— Что ты задумал, Хантер?

— Я хочу попробовать тебя на вкус, Сэй.

Она была, словно в лихорадке, трепещущая и возбужденная, и явно не понимала, о чем идет речь, но и не подумала воспротивиться. А потом закрученная на кулак сорочка пригвоздила ее к ковру.

Сэйбл вскрикнула, встрепенулась, впилась ногтями в плечи Хантера. Происходило нечто такое, о чем она никогда не слышала, о чем не подозревала, что было более смущающим и более сладким, чем все остальные ласки. Она всхлипывала, широко раскрыв глаза и впивая в себя лихорадочное движение рта. Ничего подобного она до сих пор не испытывала, и оно было самым бесстыдным, самым чудесным.

Она чувствовала, что возбуждается сильнее, чем когда-либо, что становится каменно-твердой и одновременно неописуемо чувствительной. Что он делал с ней? И почему? Разве такое можно даже придумать? Она как будто погружалась внутрь него, что было в принципе невозможно и оттого вдвойне, втройне сладостно. Ее ноги дрожали, и Хантер положил их одну за другой себе на плечи. Это было невыносимо, невыносимо прекрасно! Это было стыдно почти до оргазма!

— Ох, ради Бога, Хантер, не надо… то есть не слушай меня, еще… еще! Нет, прекрати… и я хочу тебя!

Он тотчас оказался полностью сверху, прижался ртом к ее губам, дав почувствовать солоноватый, неуловимо хвойный привкус — привкус ее самой. Она схватилась за ремень его брюк в полном неистовстве, готовая закричать во весь голос, если он в тот же миг, немедленно, не окажется внутри.

— Скорее, скорее, — шептала она, судорожно охватывая рукой горячий, каменно-твердый источник наслаждения.

Ответом был громкий, прерывистый стон.

Она была вне себя, изнемогая от единственного желания — отдаться безраздельно его властной силе, его восхитительной жестокости.

— Хантер, ради Бога!..

— Ради тебя, — прошептал он, подхватывая ее бедра в ладони и приподнимая их, чтобы белые, как снег, ноги сомкнулись вокруг его тела.

Внутри нее было жарко, зыбко, одуряюще сладко. Она обволокла его атласной плотью, и на этот раз невозможно было растянуть наслаждение, длить его медленно, изощренно. С диким, звериным рычанием Хантер обрушился на Сэйбл, заполнив ее собой, ворвавшись в нее, как безжалостный захватчик. И бешеная схватка началась, сталкивая тела, порождая наслаждение, никогда прежде не испытанное.

Смутно она чувствовала болезненную хватку на ягодицах, царапающее движение пальцев. Она была в полной его власти и наслаждалась тем, что оказалась причиной подобного неистовства, подобной страсти. Грубо, вульгарно он шептал ей, что чувствует и что делает. Он был низок в своей страсти — он был, как никогда, высок. Он был средоточием мужественности, он был самцом… И было что-то большее в происходящем, чем просто грубая похоть, такая волнующая, но недостаточная для подлинного наслаждения. Хантер любил ее, любил безумно, очертя голову, это она свела его с ума, заставив забыть все рамки и границы, предписанные обществом. В эти минуты он был собой, полностью и окончательно, он был человеком как он есть. Варваром. Богом.

Смутно, сквозь кровавый туман страсти, Сэйбл любила его в ответ. Он мог быть безумцем, грубияном, он мог быть безжалостным. И все равно она любила бы его.

В какой-то момент движение внутри стало болезненным, одуряющим, но она не вскрикнула, не оттолкнула Хантера. Она приняла боль, как принимала наслаждение — всем телом, всей душой. Она не отняла губ, которыми прижималась везде, куда могла добраться, впивая в себя вкус горячего мужского пота, вкус страсти. И скоро внутри начала раскручиваться огненная спираль, втягивая в свое бешеное вращение каждое отдельное ощущение, сливая их воедино… до влажного, оглушающего, ослепительного взрыва. Сэйбл потерялась в нем, забыв обо всем, безотчетно впиваясь зубами в плечо Хантера. Всего лишь несколько раз он погрузился в нее после этого — но с такой силой, что оба почти впечата-лись друг в друга и слились воедино. А потом он просто держал ее за плечи, прижимая их к полу, и глубоко внутри горячая лава изливалась в нее, удерживая наслаждение на необычно высокой точке…

— Хантер… Хантер… о-о!.. — шептала Сэйбл, бессознательно поглаживая то место, где укусила его.

Сквозь стекла донесся протяжный совиный крик, затопали ногами лошади в конюшне. Внезапный порыв ветра отогнул угол гардины, опахнув разгоряченные тела прохладным дуновением, — и унесся прочь. Хантер поднял голову. На его лице счастье смешалось с раскаянием.

— Ну что я за животное!

— Ты прелесть! — ответила она так, как обычно говорил он после того, как они разделили страсть.

Он улыбнулся устало, прошептал: «Моя дикая кошка…»

После этого в комнате воцарилась безмятежная тишина. Хантер даже не целовал ее — просто держал ее губы своими, не давая им выскользнуть, словно хотел насытиться вкусом ее рта, как недавно насытился вкусом ее тела. Когда Сэйбл начала засыпать, он поднялся и отнес ее на постель. Тонкое одеяло укрыло ее влажную кожу, и пришли сны, такие же радостные, как недавняя явь. Горячие губы напоследок коснулись ее прохладного рта.

Сэйбл произнесла «Хантер…», но его уже не было в комнате.

Глава 41

Сэйбл шевельнулась во сне, протянула руку и ощупала место рядом с собой, уже угадывая, что оно окажется пустым. Она свернулась калачиком на боку, ощущая недавнюю близость с Хантером в сладкой, томительной пустоте, разлитой во всем теле. И было еще кое-что, что она прекрасно помнила: неприкрытую жадность его поцелуев, жестокую, дикую страсть, как если бы он хотел оставить отпечаток на ее коже, оставить в ее теле ощущение, которое время было бы не властно стереть. Он хотел, чтобы она помнила, несмотря ни на что. Как будто она могла забыть!

Сэйбл вздохнула, выше подтянув колени к подбородку.

Неожиданно она открыла глаза и села в постели рывком. Скомканная, местами порванная ночная сорочка валялась возле кровати. Она потянулась за одеждой с сильно бьющимся сердцем. Хантер приходил этой ночью, чтобы проститься.

Вскоре Сэйбл шла по коридорам спящего дома, направляясь к парадной двери. В горле ее образовался болезненный, мешающий дышать комок. «Зачем ты делаешь это, Хантер? И именно сейчас!» Ступив на веранду, она прежде всего огляделась в поисках конвойных. Их не было — очевидно, никто не предполагал, что она поднимется так рано. Подхватив повыше пышный подол платья, она заторопилась к кузнице через безлюдную в столь ранний час центральную площадь форта. При этом она молилась о том, чтобы не опоздать. К тому моменту, когда ее ладонь легла на грубую притолоку входа, в боку болезненно резало. Сэйбл вошла.

Первым, что бросилось ей в глаза, была спина Хантера. Тот седлал лошадь.

Она окаменела. Каждое биение сердца отдавалось в ушах громом. «Это невозможно!» — кричала душа. А Хантер, ничего не замечая, продолжал заниматься своим делом: подтянул подпругу, проверил поводья, похлопал по притороченным мешкам, открыл магазин каждого револьвера, убеждаясь, что они заряжены. Она видела все это множество раз, в той же самой последовательности! Неужели этот человек несколько часов назад любил ее, как безумный? Неужели Сальваторе Ваккарелло был прав в тот далекий день, утверждая, что она только и пригодна, что быть украшением гостиной знатного и богатого джентльмена?

Наконец Хантер взял лошадь под уздцы и повел к выходу из кузницы.

И остановился, увидев Сэйбл. Было еще совсем темно, и только керосиновая лампа, горящая в нише у самого входа, раздвигала сумрак внутри строения. Силуэт Сэйбл выделялся на фоне ночи, как призрак в белом одеянии. Грациозные линии ее тела просвечивали насквозь, и в мрачном, пропахшем гарью и навозом помещении она казалась чужеродно-прекрасной. Она почти светилась, словно их недавняя близость осияла ее неземной прелестью. Болезненный спазм стиснул сердце Хантера.

— Как же ты можешь? — прошептала она с нескрываемой болью. — Так любить меня… и сбежать под покровом ночи?

— Не смотри на меня с таким укором, Сэй, — ответил он серьезно, с видимым усилием. — Я не бегу от тебя под покровом ночи. Я сказал однажды, что не откажусь от тебя, и это правда.

— Тогда что же происходит? Ты дождался, пока я усну, и исчез так же незаметно, как и появился. Разве это не означает отказаться? Неужели я не заслуживаю хотя бы объяснения?

— Я еду домой, чтобы все исправить.

— Исправить? Что?

— Найти себя. Найти свою семью. И тем самым найти тебя, Сэйбл. Я должен научиться смотреть в зеркало без отвращения.

— Но я люблю тебя…

— А я нет! Я презираю себя! Посмотри на этого неудачника. — Он развел руки широким беспомощным жестом. — Перед тобой все, что у меня есть: пара кольтов, несколько седельных мешков и запаленная лошадь.

И это составляет все его имущество.

Ни дома.

Ни земли.

Ни семьи.

Сэйбл смотрела на человека, которого любила всем сердцем, и не могла понять, почему он так слеп. Она могла бы прийти к нему, в чем была, без гроша за душой, и не моргнув глазом разделить с ним жизнь. Она приняла бы его любым.

— Тебе нужен человек, который даст тебе надежную крышу над головой и достойную пищу на столе, — говорил Хантер. Ее мрачный взгляд заставил его схватить ее за плечи и встряхнуть. — Я видел кусочек твоей жизни накануне вечером! Ты заслуживаешь всего этого, дорогая! Роскошные наряды, драгоценности…

— Не смей оскорблять меня! — не выдержала Сэйбл. — Разве человек — это сумма того, что он имеет: тряпок, недвижимости, побрякушек? Неужели ты до сих пор не понял меня? Неужели я для тебя — такая пустышка? Я никогда, ни за что не потребовала бы, чтобы ты изменил себе самому.

— Я знаю, милая, знаю, — вздохнул Хантер, и она отшатнулась с воинственным выражением лица, приготовившись к схватке, на которую он совсем не рассчитывал. — Но если тебе не нужно от меня большего, чем я уже представляю собой, то это меня не красит. Пойми меня сейчас, иначе для нас не будет никакого будущего. Выслушай. До тех пор, пока ты не вошла в мою жизнь, я жил незатейливо: ел, спал, разговаривал. Но чаще всего я пил. В сущности, Сэй, меня не было, это двигалось по земле подобие человека, лишенное души. Примерно то же самое, что ходячий мертвец. Моя семья давно потеряла всякий мой след. Возможно, я даже мертв для них. Пять лет, пять долгих лет все равно что вычеркнуты из моей жизни!

— Но почему ты обязательно должен предстать перед ними один?

Неужели он боится познакомить ее с родителями?

— Я не могу забрать тебя с собой…

Лицо Сэйбл разом утратило все свое воинственное оживление, всю готовность к долгому спору — подавленное выражение было теперь на нем. Если бы только он был уверен, что поступает единственно правильным образом! Возможно, существовал и другой выход: просто похитить ее сейчас. Это было бы романтическим завершением их трудного путешествия. Вот только ему некуда было увезти Сэйбл. Хантер знал, что будет мучиться сомнениями, и помочь этому было нельзя.

— Я должен сам, один, выплатить свои долги, принять на себя ответственность, которая лежит на старшем сыне и наследнике и которую я так долго оставлял другим. Я был обязан вернуться с войны домой и помочь наладить хозяйство. Я уклонился от этого. Время шло, и долг мой рос. Теперь будет непросто разобраться с ним.

Сэйбл стояла, глядя в землю, и думала о том, как рискованно выпускать обретенное счастье из рук даже ненадолго. Но счастье не было неуязвимым даже в ее руках, если его продолжали подтачивать изнутри последние из демонов Хантера. Было страшно представить себе одинокую жизнь, жизнь, в которой его не будет рядом. Благословив его отъезд, она добровольно обрекала себя на жалкое, беспросветное существование. Но был ли хоть шанс, что он уступит мольбам и останется? Что могло остановить его? Только не слезы. Может быть, рассказать ему о подозрениях насчет возможной беременности? Сознание того, что она носит его ребенка, конечно же, остановит его! А если нет? Он ведь ни разу не упомянул о том, что может жениться на ней, что он может хотя бы прожить с ней жизнь, не отягощая себя узами брака. Сказать ему о ребенке — все равно что упасть в ноги и пресмыкаться, умоляя не бросать ее.

— А как же я? — спросила Сэйбл тихо, давая Хантеру последний шанс одуматься. — Как же все то, что было между нами?

Тишина, показавшаяся ей ледяной, длилась несколько минут. Сознавая, что мольбы и слезы могут подточить его решимость, Хантер еще раз спросил себя, так ли уж он хочет уехать. Возможно, он слишком многого требовал, молча предлагая ждать своего возвращения. Сэйбл любила его, и он не сомневался в прочности ее чувств… теперь. Кто мог сказать, что будет через день, через неделю, через месяц? Однако он чувствовал себя, как змея, поменявшая кожу. Он испытывал властную потребность стряхнуть остатки прошлого, очистить себя полностью и окончательно.

— Придется пока отложить то, что было между нами. Пусть оно подождет.

Его слова прозвучали сухо, но Сэйбл в отчаянии отмахнулась от голоса рассудка.

— Как долго? — воскликнула она с истерической ноткой в голосе.

— Этого я не знаю, — вздохнул Хантер, отводя взгляд.

Неопределенность. Самое страшное, что только бывает в любви. Уклончивость его ответа означала, конечно, что он не готов связать себя ни с чем и ни с кем, даже с ней, даже ненадолго. Как ей жить, пока Хантер играет в благородство? И так ли уж невозможно для него было взять ее с собой? Наверное, он просто не хотел этого. Он вычеркивал ее из своей жизни после всего, что им пришлось пережить вместе, и даже не давал мало-мальски конкретного обещания, за которое можно было бы ухватиться, которым она могла бы жить в его отсутствие. Гнев ее вспыхнул, как факел.

— А если я не дождусь тебя?

Хантер вздрогнул. Он был так глубоко погружен в свои раздумья, что обвел окружающее ошеломленным взглядом. Ему бросился в глаза подол дорогого платья Сэйбл, кромкой подметающего земляной пол кузницы. Она была здесь созданием чужеродным.

— Ты не хочешь сделать меня частью своей жизни, — продолжала она, повышая голос, — и при этом ждешь, что я буду вышивать салфетки и ждать? Что я буду жить надеждой? Возможно, когда-нибудь мой рыцарь решит, что достаточно хорош для меня — и вернется? Ну уж нет! Нельзя постоянно сомневаться в себе, Хантер. Нельзя стать белым как снег, без малейшего пятнышка. Прошлое — это наша тень, она есть у каждого человека, но ты не хочешь смириться с этим. Тогда лучше уходи. Убедись в том, что никто, кроме тебя самого, не судит тебя. Семья примет старшего сына с распростертыми объятиями, но наступит ли тогда мир в твоей душе? Только мать может ждать всю жизнь, Хантер, но не любимая женщина!

Сэйбл почувствовала, что сломается и разразится рыданиями, если скажет еще хоть слово. Повернувшись на подкашивающихся ногах, она зашагала к двери.

Хантер молча смотрел ей вслед. Он надеялся, что она остановится, повернется, бросится к нему, и Сэйбл действительно помедлила у двери… только чтобы, подхватив юбки, броситься прочь бегом.

Он был один.

Она не просто оставила его — она надавала ему словесных пощечин, выставила поступок, который он расценивал как благородный, в глупом и подлом свете.

Она сказала, что не станет ждать.

Блуждая пустым взглядом по кузнице, Хантер увидел ящик, из которого в день их встречи Дугал Фрейзер достал фляжку с виски.

Выпить захотелось так, что горло стиснул спазм.

Он часто хватался в жизни за бутылку, но никогда еще эта потребность не была так сильна.

Но Хантер не открыл ящик. Ему показалось, что он целую вечность смотрел на распахнутые двери кузницы, не находя сил на то, чтобы потянуть лошадь за поводья. Но, главное, он не находил сил выйти наружу и там, быть может, увидеть вдали Сэйбл, убегающую прочь от кузницы, от него — убегающую из его жизни. Наконец неподвижность стала невыносимой. Пересекая двор, Хантер держал голову низко склоненной.

Часовой у запертых ворот не выказал при виде него никакого удивления: он еще с вечера получил приказ выпустить Мак-Кракена затемно. Мейтланд охотно распорядился на этот счет, меньше всего желая в ближайшем будущем снова столкнуться с Хантером на территории форта. Проводник Сэйбл Кавано отныне был для коменданта живым напоминанием о допущенных ошибках.

Именно поэтому часовой с готовностью отпер для Хантера ворота и приоткрыл одну из тяжелых створок. Он проделал это в одиночку и с усилием, и петли пронзительно и жалобно заскрипели. Унылый, безнадежный звук не прибавил Хантеру оживления.

Позже он должен был встряхнуться, но пока испытывал только боль.

Он уже приготовился дернуть лошадь за узду, когда за спиной раздался звук — что-то вроде приглушенного окрика. Хантер обернулся. Там стояла Сэйбл, одной рукой придерживая подол платья, другую прижав ко рту, словно сожалея о том, что окликнула его. Лавандовые глаза смотрели с нескрываемым страхом. Он понял: она считала, что видит его в последний раз. Молча он бросился к ней и до боли сжал в объятиях.

— Не забывай, что ты моя, не забывай никогда! Я просто не смогу уехать навсегда, Сэй. Даже если тебе вдруг взбредет в голову спрятаться от меня, я найду тебя, куда бы ты ни убежала. И я знаю, что ты будешь ждать меня, по своей воле или против нее. Я уже говорил, что люблю тебя, и повторяю это сейчас. Верь мне так же, как верила до сих пор. — Он отстранил ее, вгляделся в искаженное лицо и добавил:

— Не сомневайся во мне.

«Вот теперь мы и посмотрим, достаточно ли сильно ты его любишь, — прошептал, голос ее души. — Если достаточно, ты не откажешь ему в праве заключить мир с самим собой».

— Я верю, верю тебе! — воскликнула Сэйбл, из последних сил борясь с подступающими рыданиями. Она вся дрожала, закусив губу, но все-таки сумела произнести недрогнувшим голосом. — Я люблю тебя, Хантер.

Напряжение стало невыносимым для каждого из них. Не говоря ничего больше, он отстранил руки, которыми она безотчетно цеплялась за его плечи, вскочил в седло и вскоре исчез за приоткрытыми воротами.

Створка качнулась на место с горестным стоном, а когда звук умолк, стал слышен отдаленный стук копыт, стремительно стихающий. Сэйбл не замечала, что продолжает задерживать дыхание, чтобы уловить самое отдаленное эхо его. Но за стенами форта все было тихо, слабый свет нарождающегося дня выделил из темноты контуры спящих зданий. Медленно-медленно волоча ноги, побрела она домой. В своей комнате, недавней свидетельнице их счастья, она уронила голову на руки и зарыдала, надеясь выплакать все слезы и впредь не плакать никогда.

Глава 42

Торговец лошадьми протянул вперед мозолистую ладонь. Пока монеты сыпались в нее с мелодичным звоном, на лице его оставалось застывшее выражение равнодушия: какая разница, кому и зачем нужна лошадь, лишь бы щедро платили. Дождавшись, пока он исчезнет между лавчонками форта, Сэйбл вскочила на купленное животное и поспешно втащила сестру в седло. Одной рукой держась за гриву, другой Лэйн прижимала к себе объемистый армейский ранец. В нем был спрятан небольшой баул. Сэйбл знала, что сестра скоротала дни разлуки за шитьем одежды для сына (не столько веря в то, что он когда-нибудь будет носить эту одежду, сколько пытаясь сохранить здравый рассудок). Только это она взяла с собой из родительского дома.

Сэйбл подстегнула лошадь. Теперь, когда форт остался далеко позади, можно было не бояться погони. Впрочем, отец и Мейтланд были слишком заняты исправлением недавних просчетов, чтобы следить за ней и Лэйн так же строго, как раньше. Условленное место находилось в тополиной роще, единственной в окрестностях форта. После долгих часов в седле Лэйн спешилась с трудом. Было видно, что у нее ломит все тело, однако, не в силах бездействовать, она принялась ходить взад-вперед по крохотной поляне.

— Ты уверена, что он приедет?

— Как я могу быть уверена? Мы три дня не могли выбраться из форта!

Сэйбл пожалела, что не умеет лазать по деревьям, даже в мужском наряде, и не может как следует осмотреться. Она напряженно прислушивалась, опасаясь уловить топот коней целого взвода кавалеристов. Им удалось выскользнуть за ворота с помощью Дугала Фрейзера, который вывез их в неприметном фуражном фургоне. Оставалось лишь надеяться, что никто не заподозрит добряка-шотландца в пособничестве беглянкам и он не заплатит неприятностями за свое мягкосердечие. Разумеется, он поступил так благодаря многолетней дружбе с Хантером. Заметив, что мысли вот-вот повернут в нежелательном направлении, Сэйбл подняла пригоршню камешков и начала швырять в кусты. Все, что угодно, любое занятие — только не воспоминания о нем.

Лэйн успела пройтись перед ней не меньше двадцати раз — туда и обратно.

— Сядь, Лэйни, ты мне действуешь на нервы!

— Мои, и подавно, на пределе! Я не смогу сидеть, я так соскучилась по нему, Сэйбл!

— Я тоже скучал по тебе, костер моего сердца.

— Черный Волк!

Лэйн стремительно повернулась. Сэйбл медленно отступила в тень дерева, вытирая о брюки внезапно вспотевшие ладони.

Двое стояли очень близко друг от друга, не прикасаясь. Сэйбл не видела взгляда индейца, но догадывалась, что он испытующий, пронзительный.

— Так ли жена должна встречать мужа, в разлуке с которым провела много дней? — наконец спросил Черный Волк.

Голос его звучал сурово, почти сухо. Тем не менее Лэйн что-то расслышала в нем, потому что бросилась мужу на шею.

Было заметно, что достоинство вождя борется в Черном Волке с потребностью приласкать ее. Наконец он стиснул Лэйн в объятиях так, что она издала возглас боли и счастья. Их тела начали двигаться, прижимаясь все более исступленно, все более страстно. Сэйбл громко прокашлялась, сгорая от зависти. Индеец тотчас отстранился, возвращаясь к обычному своему внешнему бесстрастию.

— Как Маленький Ястреб? — спросила Лэйн.

— Он был бы счастливее в руках матери.

Отвернувшись, Черный Волк исчез в ближайших кустах, но очень скоро появился оттуда, ведя под уздцы жеребца. У Лэйн вырвался невольный крик при виде колыбели, укрепленной на спине лошади. В несколько движений она сняла ее и опустила на землю, подхватив на руки сына. И тут силы оставили ее. Она опустилась на траву, склонив голову и покачивая Маленького Ястреба в объятиях. Когда Черный Волк помог ей подняться, она отбросила всякую сдержанность и несколько минут осыпала поцелуями то его, то ребенка. Сэйбл еще никогда и никому так не завидовала, как в этот момент сестре

— Мое сердце всегда будет благодарно тебе, Фиалковые Глаза, — сказал индеец, поддерживая и бессознательно слегка покачивая жену.

— Фиалковые Глаза? — удивилась Лэйн.

— Так называет ее Бегущий Кугуар, — объяснил Черный Волк с легкой улыбкой на губах.

— Называет? — встрепенулась Сэйбл. — Значит ли это, что ты видел его, вождь?

Она почувствовала не надежду, а страх. Неужели Хантер снова обосновался в хижине? Где еще мог видеть его Черный Волк?

— Я встретил его однажды, по дороге в иные края, — ответил индеец с оттенком печали в голосе. — Я не знаю, где теперь Бегущий Кугуар. Не дело мужчины осуждать своего брата, но он поступил неразумно, расставшись с тобой.

Его суровый взгляд упал на раскрасневшееся лицо жены и сразу смягчился, став почти счастливым. Сэйбл испытала новый приступ зависти. Это было несправедливо — оставаться брошенной и нежеланной, в то время как Лэйн… Нет, Лэйн пережила довольно, она трудно заработала свое счастье! Некрасиво завидовать другим черной завистью только потому, что сама ты несчастна! Но надолго ли хватит ей выдержки, спросила себя Сэйбл. Разве не случалось, что она часами спорила с собой, то готовясь броситься на поиски Хантера, то ненавидя его за причиненную ей боль? Не раз она находилась на грани того, чтобы обратить взор к другим, но так и не сделала этого, потому что по-прежнему любила. Надежда не была еще утрачена, но истончалась, как снежный покров весной.

Топот копыт вывел Сэйбл из задумчивости. Она резко вскинула понуренную голову и обнаружила, что Черный Волк уже на лошади и прижимает к себе Лэйн. Сестра, в свою очередь, изо всех сил сжимала колыбель с ребенком. Сэйбл вгляделась в приближающегося по прогалине всадника и крикнула:

— Это отец! Уезжайте скорее!

Индеец сдавил бока лошади коленями и исчез в подлеске. Кавано последовал за ним, и Сэйбл ничего не оставалось, как вскочить в седло. Когда она вынырнула из тополиной рощи на открытое место, жеребец Черного Волка продолжал удаляться. При всей его выносливости он шел медленнее с двойным грузом на спине. Кавано, однако, не преследовал их. Вместо этого он целился в лошадь из винтовки.

— Вернись, Лэйн! — крикнул он. — В последний раз прошу тебя, вернись!

— Не смей, отец! — Подскакав вплотную, Сэйбл схватилась за дуло винтовки и отвела его. Глаза, белые от бешенства и боли, обратились на нее. — Ты не сознаешь, что делаешь, опомнись! Пойми, они муж и жена, они — семья! Если ты выстрелишь сейчас, я никогда тебе этого не прощу!

Услышав ее крик, Черный Волк натянул удила и остановил жеребца. С удивительным достоинством он повернулся лицом к противнику, к ружейному дулу.

— Я не позволю ей, не позволю… — рычал Кавано, стараясь вырвать оружие из рук Сэйбл.

— Чего ты хочешь? Сделать дочь несчастной до конца ее дней? Посмотри же на них внимательно, папа! Она уходит с ним добровольно! Добровольно, слышишь! Это совсем не то, что было с мамой! Лэйн любит Черного Волка! Что ты знаешь о нем, чтобы судить? Он готов умереть за нее, папа. Разве не такого мужа ты хотел для каждой из нас? Разве ты не хотел для нас любви, настоящей любви? Так оставь же их в покое! Отпусти Лэйн! Прошу тебя!

Кавано вдруг выпустил оружие из рук и склонился к гриве лошади. Потом, пошатываясь, как смертельно усталый человек, он тяжело сполз с седла. Несколько секунд он держался за подпругу, не находя в себе сил выпрямиться, потом проковылял несколько шагов по направлению к застывшему в отдалении всаднику с его драгоценной ношей. Птицы, умолкшие было во время стычки, снова робко начали подавать голоса. Нагретый солнцем воздух мерцал и струился над морем травы. Черный Волк тронул коня и медленно поехал по направлению к полковнику. Шагах в десяти от него он остановился вновь, и мужчины долго смотрели в лицо друг другу. Сэйбл ждала с сильно бьющимся сердцем, до крови прикусив губу.

Потом Кавано поднял руку. Не зная, что он собирается делать, Сэйбл затаила дыхание. Он слабо помахал в знак прощания.

Индеец ответил тем же и повернул жеребца в прерию. Последним, что видела Сэйбл, когда животное скрылось за высоченной «бизоньей травой», была вскинутая в прощальном жесте тонкая рука сестры.

— Я никогда больше не увижу свою дочь, — угрюмо сказал Кавано, не отводя взгляда от того места, где они скрылись.

— Не будь таким пессимистом, папа, — мягко возразила Сэйбл. — Лэйн не позволит Маленькому Ястребу забыть, что в нем течет также и кровь Кавано.

— Кто знает, — вздохнул полковник. — Что ж, по крайней мере ты все еще со мной, тыквочка.

Сердце ее сжалось, но она не разрешила тоске отразиться на лице.

— Да, папа, — подтвердила она, обводя безнадежным взглядом пустынную равнину, — я все еще с тобой.

Эндрю Мак-Кракен заслонил глаза козырьком ладони и прищурился на облако пыли, быстро приближавшееся по дороге. Недоумевая, кто бы это мог быть, он поднялся со стула на веранде, отложив упряжь, с которой возился все утро, и спустился по ступенькам во двор. Вскоре верховой приблизился достаточно, чтобы его можно было рассмотреть. Кровь отхлынула от лица Эндрю, Не доверяя своим глазам, он ждал, пока всадник спешится.

— Шарлотта! — взревел он в следующий момент. — Иди сюда, да поскорее!

Он не обернулся, чтобы убедиться, что жена спешит на зов. Не отрывая взгляда от гостя, он пошел через двор, все ускоряя шаг.

Женщина, поразительно моложавая для своих пятидесяти с лишним, появилась в дверях, на ходу заправляя выбившийся локон, темный с проседью, в тяжелый узел на затылке. Поспешая следом за мужем, она оцепенела на полдороге и всмотрелась в лицо гостя.

— Хантер… — неуверенно окликнул Эндрю, боясь обознаться — слишком уж всадник был покрыт пылью после многодневной дороги.

— Хантер, дорогой мой, это ты? — поддержала его Шарлотта со счастливым неверием в голосе.

Гость сдернул с головы видавшую виды шляпу, отер пот со лба и стоял, переминаясь с ноги на ногу возле лошади. Вот он сунул шляпу под мышку, выхватил снова, комкая ее и выкручивая. Не сразу решился он встретить взгляд отца. Эндрю смотрел без упрека, с откровенной радостью, но это не мешало Хантеру сознавать, сколько боли он принес своим близким.

— Привет, па. Привет, ма.

У Шарлотты вырвался пронзительный крик. Она бросилась вперед бегом и с размаху упала на грудь блудному сыну, стискивая и целуя его, то отстраняя, то снова прижимая к груди. Она бормотала что-то о том, как заждалась, как не чаяла увидеть его снова, как любит его. Она спрашивала, почему он не писал и что заставило его вернуться. Она не позволяла ему вставить ни слова. Чуть позже руки отца сомкнулись вокруг них обоих. В довершение ко всему послышались дикие вопли из-за угла дома, и оттуда галопом вылетели Айан и Люк. Они неслись с такой скоростью, что налетели на всех троих и едва не опрокинули их в пыль.

Хантер крепко зажмурился и просто позволял тискать себя и хлопать по спине, ощупывать и прижимать к груди.

— Я вижу, в этом пироге уже не найдется места для самого маленького орешка.

Обернувшись через плечо, Хантер увидел Камиллу, застенчиво остановившуюся в нескольких шагах от дружеской свалки. Семья потеснилась, позволив ей вклиниться и попасть в объятия старшего брата.

— Благослови тебя Бог, сынок, и добро пожаловать домой!

Одной рукой обнимая за талию мать, а другой — отца за плечо, Хантер позволил им увлечь себя в дом. Когда они уже были в дверях, сзади раздалось:

— С возвращением, мистер Мак-Кракен!

Во дворе, как по мановению волшебной палочки, возникли все три наемных работника ранчо. Тот, что его приветствовал, так и явился с мотком веревки в руках.

— Хорошо, что вы вернулись, мистер Хантер, сэр, — добавил второй.

— Я так и знал, что вранье все эти истории про вашу смерть, — ухмыльнулся третий и вскочил в седло, собираясь отправиться с каким-то ранее данным поручением.

Хантер не верил своим ушам. Сэйбл оказалась совершенно права: его принимали с распростертыми объятиями, его не упрекали ни в чем.

— Ты что-то похудел, — тревожилась мать.

— Да перестань, ма, — запротестовал он, улыбаясь. Никто не сказал ни слова про слезы на его глазах.

— Ее зовут Сэйбл, знаешь ли.

— Что? — удивился Эндрю, сдвинув густые брови.

Шарлотта не подняла глаз от рубашки, которую шила. Яблоня, под которой она устроилась, была развесистая и тенистая. Звонкий стук молотка долетал со стороны реки и сюда.

— Это я к тому, что наш сын во сне повторяет ее имя.

— Откуда ты знаешь? — прищурился Эндрю, задержав руку с дымящейся трубкой на полпути ко рту. — Небось прокралась к нему в спальню и потихоньку лила слезы над сынком? Так не годится, Шарлотта. Он теперь взрослый парень и сам может поправлять себе подушку.

— Знаю, знаю! Но мне все время кажется, что однажды утром я проснусь, а Хантера нет, и все это был просто сон. — Она всхлипнула, не переставая, однако, класть на ткань ровные, по струнке, стежки. — Как я могу не переживать за него? Ведь я его мать, Эндрю. После всех этих лет…

Сообразив, что сейчас последуют слезы, тот подсел поближе, привлек жену к себе и погладил по щеке. Справившись с собой, Шарлотта снова принялась за рубашку.

— Я знаю, каково тебе, — сказал Эндрю после долгого молчания. — Я и сам беспокоюсь за него до сих пор.

— Сколько же горя бывает порой отпущено на долю одного человека!

— Ты не спрашивала его, кто такая эта Сэйбл?

— Я не посмела. Порой — когда ему кажется, что никто не видит, — он смотрит вдаль с такой тоской в глазах, что хочется обнять его и погладить по голове, как в детстве. Вот только он и впрямь уже взрослый. — Шарлотта вздохнула, переменила нитку в игле и украдкой отерла слезу со щеки. — Чем мы можем помочь ему, Эндрю?

— Только своей любовью.

— Так кто она такая, парень? — спросил Эндрю за спиной Хантера, рука которого с зажатым в ней молотком застыла над головой.

— Ее зовут Сэйбл Кавано.

С этими словами он так стукнул по гвоздю, что вогнал его в доску одним ударом.

— Насколько я понимаю, ты сбежал от нее. А можно как-нибудь это исправить?

— Да… нет… не знаю!

Отбросив молоток, Хантер спустился по приставной лестнице и присел рядом с отцом на скамейку. Вытянув из кармана скомканный платок, он вытер разгоряченное лицо и влажную шею.

— Ты прав, я сбежал от нее. Она вернула меня к жизни, она любила меня, а я… я просто сбежал.

— Сбежал, не попрощавшись, или оставил ее с мыслью, что вернешься? Пари держу, ты взял с нее обещание ждать, — фыркнул Эндрю. — Значит, она любила тебя… Не настолько ли сильно, чтобы позволить тебе наградить ее ребенком?

Хантер багрово покраснел, что случалось с ним крайне редко.

— Ага! А я-то думал, ты набрался ума за те пять лет, что слонялся по индейской территории.

— Да уж, ума у меня не прибыло.

— И ты говоришь, она до сих пор тебя любит?

— Очень может быть.

Это прозвучало с уверенностью, которая понравилась Эндрю.

— Я здесь благодаря ей, — задумчиво продолжал Хантер. — Она каким-то образом ухитрилась показать мне, во что я превратился за пять лет. И я понял, что меня ждет, если я не вернусь к людям.

— А теперь?

— Теперь? — горько усмехнулся он. — Теперь я пропадаю без нее. Если бы я чувствовал, что окончательно разобрался со своей жизнью, я бросился бы назад сломя голову. Но я слишком долго был вдали от вас и должен заново привыкнуть жить в семье. Только тогда я буду иметь право предложить ей свою руку и сердце.

Эндрю волей-неволей округлил глаза. Так, значит, его сын оставил любимую женщину, даже не намекнув ей, что собирается когда-либо жениться на ней?

— Не смотри так, па. Я хотел быть уверен, что сумею жить среди людей. Что за радость связать жизнь с человеком, который так долго прятался от жизни, что совсем отвык вести простую житейскую беседу?

— Помнишь того волчонка, которого ты подобрал как-то на охоте? Тебе тогда было лет шесть или семь, и я часто брал тебя с собой. — Хантер кивнул, и глаза Эндрю потеплели. — Я разрешил тебе оставить волчонка. Он был для тебя просто щенком и скоро впрямь стал веселым, добродушным зверенышем.

— Добродушным, как же! Когда он был голоден, он буквально выволакивал меня из кровати!

Эндрю только засмеялся.

— А когда он вырос, ты заставил меня отпустить его.

— Потому что в душе он оставался диким зверем и имел полное право жить среди себе подобных.

— И все-таки мне было обидно. Прошло много времени, прежде чем я забыл его.

— Зато он не забыл тебя. Однажды я заметил его на задах дома. Насколько я понял, он искал тебя по запаху. К тому времени это был настоящий хищник, с внушительными белыми клыками, явно вожак стаи. Однако он вернулся сюда, потому что помнил руки, которые выкормили его.

Хантер живо представил себе красавца волка с серебристо-серой шкурой, который так любил облизывать ему лицо шершавым, как терка, языком.

— Отменный был зверюга, правда? — продолжал Эндрю. — И все же до поры до времени он барахтался с тобой в траве и ел чуть ли не из твоей тарелки.

— Па, если ты напомнил мне эту историю с какой-то целью, то, прости, я не уловил смысла притчи.

— Наверное, все-таки уловил, просто не хочешь признаться в этом. После Дугала Фрейзера ты — самый упрямый шотландец из всех, кого я знал. Даже волк, самый дикий из зверей, не забывает того, кто его воспитал. И какой бы кровожадной ни была его натура, как бы часто он ни убивал, он испытывает потребность вернуться домой. Он чувствует, что там его примут любым. Пристало ли сомневаться в этом человеку? Вот это я и хотел сказать.

— Но ведь он все равно вернулся в лес.

— Потому что там его ждала самка. Пара нужна каждому, Хантер.

— И это — вторая часть притчи? — усмехнулся тот.

— Я вижу, ты умнеешь буквально на глазах, — одобрил Эндрю, звучно хлопая сына по спине.

Хантер впал в долгое раздумье, уставившись невидящим взглядом на золотую от солнца равнину, уходящую вдаль. Здесь был его дом, здесь прошло его детство. Все самые лучшие, самые невинные воспоминания были связаны с этой землей. Он прожил вдали от этих мест целую жизнь, став тем, кого встретила и полюбила Сэйбл. Сэйбл. Здесь был дом его детства, но дом его зрелости был там, где согласилась бы жить она.

— Прошли месяцы с тех пор, как я видел ее, — сказал он, пожимая плечами. — Когда-то она любила меня, но в жизни все меняется быстро. Получается, что я обманул тебя, па, потому что на самом деле я ни в чем не уверен. Я принес ей слишком много боли, перевернул вверх дном всю ее жизнь. Возможно, она вздохнула с облегчением, когда мы расстались.

— Думаю, она по-прежнему ждет тебя.

— Ты можешь только предполагать, но не утверждать, па.

— Я не предполагаю, а рассуждаю. Твоя Сэйбл вовсе не пустышка, если судить по тому, что она вернула тебя нам. Знаешь, я заранее люблю ее.

— А я-то!

— Тогда чего ты расселся, Хантер Далмахоу Мак-Кракен? Хватай молоток и лупи им до тех пор, пока не закончишь дом. Ребята вон как стараются! Соображают, зачем ты его строишь. И ведь они правы, а, сынок? — Эндрю испытующе заглянул ему в лицо. — Это все ради нее?

Хантер не ответил. Он встал и как следует потянулся, разглядывая недостроенный дом, откуда доносился перестук молотков и визг пилы. Окна открывались на восток, позади протекала река, а вокруг, на многие мили, катились бесконечные валы трав, волнуемых ветром. Это было именно то, о чем когда-то мечтала Сэйбл, и, если она все еще хотела воплотить те мечты, он мог предложить ей прекрасный, совершенный кусок земли, принадлежащий ему. Здесь было хорошо прожить жизнь и состариться счастливыми.

Эндрю поднял молоток и с усмешкой протянул сыну. Тот взял его, повертел в руках и отбросил в сторону.

— Разве ты не собираешься заканчивать дом?

— Дом подождет, — бросил Хантер на ходу. — Сначала надо выяснить, будет ли у него хозяйка.

Через полчаса, сидя на облучке фургона, он со свистом щелкал кнутом и молился, чтобы Сэйбл простила его за то, что ее ожидание оказалось долгим.

Глава 43

Сэйбл попросила молодого, неопытного и чрезмерно пылкого лейтенанта извинить ее и пошла к дверям веранды, пробираясь между гостями. Она до тошноты устала приветливо улыбаться. Весь вечер кавалеры не давали ей проходу, но их намерения были унизительно очевидны для нее. Все они как один не сводили взгляда с ее глубокого декольте, из-за чего во время танца она несколько раз едва не влепила пощечину своему визави.

Сэйбл давала балы только в угоду отцу. Каждый следующий был для нее похож на предыдущий как две капли воды. Она не ждала от сегодняшнего вечера ничего из ряда вон выходящего.

Еще немного — и можно будет ускользнуть, предоставив остальным вволю развлекаться.

Бальная зала была полна — впрочем, как обычно. В дом Кавано гостей привлекало не только высокое положение отца, но и скандальное прошлое дочери. Сенаторы, их элегантно одетые жены и расфранченные дочери, молодые офицеры и штатские повесы. Вечера Сэйбл пользовались едва ли не самым большим успехом в городе. Сплошная элита, совсем как в стойлах конного завода, подумала она, пряча усмешку.

Уже приблизившись к дверям, Сэйбл прошла мимо группы болтушек, из тех, что приезжали на бал сплетничать о приглашенных.

— Можете себе представить, — донеслось до нее, — она месяцами спала у костра! И притом не одна, а с каким-то заросшим волосами, кровожадным дикарем!

— Как ты ошибаешься, Лоэлла! — Сэйбл обернулась в сторону сплетниц с ослепительной улыбкой на губах. — На самом деле мы спали очень мало. Советую тебе время от времени выбираться в леса с каким-нибудь дикарем, чтобы зеленый цвет твоих щек сменился наконец здоровым румянцем.

Ухватив крошечное аппетитное канапе с подноса пробегавшего мимо официанта, она сунула его в рот и прошествовала к двери. «Ну, будет теперь разговоров», — подумала она равнодушно.

Ричард Кавано смотрел в сад, опершись на перила балкона. Сэйбл приблизилась.

— Гости развлекаются от души, папа. Я бы предпочла вернуться в ресторан.

Ее тон был легким, а смех — воркующим, но генерал Кавано обеспокоенно сдвинул брови. Он прилагал много усилий, чтобы Сэйбл больше бывала на людях, и возлагал большие надежды на сегодняшний бал. Празднество было объявлено в честь повышения его в чине и перевода в министерство обороны. И вот дочь заявляет, что предпочла бы заняться работой, вместо того чтобы развлекаться! Она и так не знала ни минуты передышки со дня возвращения из Дакоты. Вставала затемно, ложилась поздно, говорила только о работе, ни разу не упомянув имени Хантера. Бывали моменты, когда Кавано хотел разыскать негодяя и потребовать к ответу, но разве это принесло бы Сэйбл счастье? Кроме того, генерал в общих чертах догадывался, что произошло между Мак-Кракеном и его младшей дочерью.

«Ах, Каролина, я сделал бы все, буквально все, чтобы из ее глаз исчез этот тоскливый отсвет! Как ужасно сознавать, что виноват я сам… снова. Если бы только я мог вернуть тот день, когда родился мой первый внук!»

— Неужели тебе так уж обязательно уходить, тыквочка? — спросил Кавано, беря руку дочери. — Здесь собрались все твои друзья, им будет недоставать тебя.

— Друзья? — переспросила Сэйбл с невеселой усмешкой, обводя взглядом бальную залу. — Разве эти люди — друзья мне? Давно уже нет.

Ночами ей снилась прерия и сама она верхом на быстрой лошади, смеющаяся, с развеваемыми ветром волосами, одетая в брюки и рубаху вместо тяжелых стесняющих туалетов. Ей снились золотые травы и пронзительно-яркие звезды. Она просыпалась, глубоко дыша, потому что воздух в ее снах был свежим до сладости, напоенным ароматом сорных трав и невзрачных цветов.

И он приходил в ее сны — Хантер. Она отчаянно тосковала по нему, лелея в душе его обещание вернуться, разыскать ее, где бы она ни была.

— Здесь все чужое мне, папа.

— Могу я пригласить вас на вальс, мисс Кавано?

Сэйбл оглянулась. Заговоривший склонил голову, ожидая ответа, и сердце ее дало стремительный крен при виде угольно-черных волос. Он был в чине капитана, широкоплечий и высокий!

Увы, это оказался один из приглашенных, капитан Александр Мастерс. Генерал Кавано бросил на дочь умоляющий взгляд.

— Хорошо, папа, — прошептала Сэйбл, — но после этого танца я уйду.

Она позволила капитану увлечь ее в самый центр бальной залы. Объятие его было крепким, бережным, музыка взлетала и плыла над танцующими, но Сэйбл ничего не слышала, ничего не чувствовала. Она вспоминала.

Бывали дни, вечера и особенно ночи — холодные, одинокие ночи, — когда она ненавидела себя за то, что позволила Хантеру уехать. Он обещал вернуться, он утверждал, что должен покончить с прошлым навсегда. Но разве это означало не писать? Ни единого слова в течение двух с половиной месяцев! Она почти утратила надежду, которая одна только и помогала жить. Нет, не только надежда на возвращение Хантера. Сэйбл поддерживало также ощущение растущей в ее теле новой жизни. И все же ей было очень, очень одиноко.

«Верь мне! — сказал Хантер, уезжая. — Не сомневайся во мне».

Но как долго могла жить вера, если ничто не питало ее?

Капитан Мастерс что-то шепнул на ухо Сэйбл, и та подняла вопросительный взгляд на его интересное лицо. Капитан охотно повторил комплимент:

— Насколько мне известно, мисс Кавано, этот великолепный бал — исключительно дело ваших рук.

— Это так, — подтвердила она, с трудом удержавшись от вздоха. — Надеюсь, вам здесь нравится?

— Теперь — да, — многозначительно улыбнулся молодой офицер. Заметив, что Сэйбл приняла его ответ равнодушно, он еще больше заинтересовался ею. — А знаете, я ведь сегодня обедал в вашем ресторане. Очаровательное местечко!

Против воли Сэйбл оттаяла, как только разговор перешел на близкий ее сердцу предмет.

— Вы напрасно назвали ресторан моим. Он принадлежит сеньору Ваккарелло, а я лишь веду дела.

— Я не впервые побывал в ресторане «У Сальваторе», мисс Кавано, и не мог не отметить его теперешнюю утонченность.

— Вы очень любезны, — сухо ответила Сэйбл, впадая в обычную отрешенность.

— Надеюсь, это не прозвучит нескромно, если я спрошу: вы счастливы, мисс Кавано?

Раздражение, вызванное подобной смелостью, быстро растаяло при виде искренне заинтересованного лица капитана.

— Не совсем, — призналась Сэйбл.

— Ослепительная женщина, равнодушная к балам… Причиной этого может быть только мужчина. Ради Бога, мисс Кавано, не смотрите на меня так! Я вовсе не хотел задеть вас. (Да она поистине способна разбить сердце одним взглядом этих лавандовых глаз!) Каким же надо быть идиотом, чтобы оставить женщину столь прекрасную, — добавил капитан, нисколько не преувеличивая, от всей души.

— Я уже слышала такое однажды. — Сэйбл засмеялась коротким безрадостным смехом. — Лучше бы кто-нибудь высказал эту мысль ему.

— Нет уж, пусть «он» не знает, как много потерял. Возможно, это даст мне шанс.

И капитан Мастерс закружил Сэйбл с отточенной ловкостью. Флирт? Почему бы и нет? У этого хотя бы язык неплохо подвешен! Сэйбл надеялась, что улыбается не слишком холодно.

— Знайте, капитан, что танец со мной ставит точку на вашей репутации.

— Все имеет свою цену, мисс Кавано, — улыбнулся тот, прижимая Сэйбл чуточку ближе в знак того, что попытка напугать его не удалась. — Например, в этой самой зале есть немало мужчин, которые согласились бы отдать правую руку за то, чтобы оказаться сейчас на моем месте.

Он верил в то, что говорил, как бы выспренне это ни звучало. Женщина в его объятиях была чувственной, загадочной, ослепительно красивой, а главное равнодушной, что особенно воспламеняло.

— Как вам не стыдно так бессовестно лгать, капитан?!

От дверей раздался странный, совершенно неуместный звук, в котором Сэйбл послышалось что-то волнующе знакомое (не то чтобы она когда-нибудь слышала стук подков по мраморным ступеням). Музыканты понесли вразнобой, вытягивая шеи от любопытства, и вскоре умолкли совсем. Танцующие замерли там, где их застало происходящее. Глаза капитана Мастерса полезли на лоб. Сэйбл волей-неволей повернулась туда, откуда доносился знакомый и тревожащий, ритмичный звук.

— Сэйбл! — раздалось с веранды.

Одними губами она ответила: «Хантер…» — даже не видя еще того, кто породил смятение в зале. Но кто еще осмелился бы на такое бесцеремонное вторжение? Поэтому, когда всадник появился в дверях, ведущих на веранду, бросил поводья ближайшему официанту и пошел через залу, она просто стояла и смотрела, впивая каждую деталь знакомого облика, не в силах броситься навстречу. Хантер. Он выглядел таким необычным здесь, среди разряженных гостей, — мужественный, статный, вооруженный охотничьим ножом и парой кольтов, одетый в экзотический костюм, сверху донизу отороченный бахромой, в высокие запыленные сапоги и видавшую виды широкополую шляпу! Он был в пути долго и, должно быть, весь пропах конским потом и пылью. Он шел, оставляя цепочку следов на узорчатом полу залы, шел обратно в ее жизнь!

Сэйбл стояла, прижимая ладонь к сердцу, сознавая театральность своей позы и нимало о том не заботясь. Да и что было делать, если сердце угрожало выпрыгнуть из груди?

— Я сказал, что найду тебя, — и вот нашел.

Хантер остановился перед ней — такой громадный, такой усталый, с лицом, оттененным свежей щетиной. Он был самой жизнью. Хантер! Его неукротимая натура сказывалась в беспокойном, жестком блеске глаз.

— Я не сомневалась, что ты придешь.

Капитан Мастере, давно уже переводивший взгляд с одного из них на другого, отошел в сторонку и сделал оркестру знак продолжать. Он утешал себя мыслью, что с самого начала не имел и шанса, а значит, при таком раскладе удачно избежал разочарования.

Вальс снова взлетел над толпой. Без лишних слов Хантер закружил Сэйбл по зале, подавая пример другим парам, все еще медлящим в нерешительности. Впрочем, он не заметил бы, даже если бы они танцевали в полном одиночестве. Много дней он гнал коня по полям и лесам, трясся в товарном вагоне и снова садился в седло — и все это время его сводило с ума опасение, что Сэйбл разлюбила, Сэйбл не дождалась. Он ожил лишь в тот момент, когда спрыгнул с коня в дверях залы и увидел ее, стоящую с прижатой к сердцу ладонью. Он по-прежнему ревновал, и теперь эта ревность имела конкретный объект — молодого военного в чине капитана, в объятиях которого он застал ее. Хантер и не думал обвинять Сэйбл. Такая красивая, полная жизни женщина не могла просто забиться в угол и томиться в ожидании. Она честно предупреждала его об этом. И все же она жила полной жизнью, занималась делами. Должно быть, у нее появилась масса поклонников. И зачем только он оставил ее так надолго? Вот дьявольщина!

— Почему ты не говоришь мне, что я провонял конским потом… и своим в придачу?

— Я еще не успела забыть этот запах, — безмятежно откликнулась Сэйбл.

Взгляд ее был мягким, без малейшего оттенка упрека.

— Как ты жила без меня, Фиалковые Глаза? — вдруг спросил Хантер, наклоняясь к самому ее уху.

— Прекрасно, просто прекрасно, — ответила она все тем же спокойным голосом. — А как жил ты?

— Я вообще не жил! Мне было так одиноко, так мерзко и беспросветно, что я едва не удавился от пребывания в собственной никчемной компании, — сообщил он и был вознагражден улыбкой. — Вот-вот, я так и знал, что тебя это позабавит!

— Если ты говоришь всерьез, то мне никогда не казались забавными твои мучения, Хантер. Никогда.

— Какой я все-таки олух! Пошутить — и то не умею.

Он сознавал, что имеет один-единственный шанс вернуть Сэйбл, и если эта попытка не удастся, другой попросту не будет. Самое странное, что и Сэйбл чувствовала нечто подобное, зная, каким неуклюжим, каким косноязычным становится человек в момент решающих объяснений. Они посмотрели в глаза друг другу, почти физически ощущая, что парят на грани между сияющим счастьем и беспросветным несчастьем.

— Я люблю тебя… — начал Хантер, но она перебила:

— Не говори этого!

— Почему? — испугался он.

— Потому что это только слова и сами по себе они ничего не значат. Лучше ответь, хочешь ли ты поделиться со мной всем, что у тебя в душе? Могу ли я быть уверена, что однажды ты снова не вычеркнешь меня из своей жизни на несколько месяцев? Что, если тебе снова покажется, что ты недостаточно хорош для меня?

— Ты считаешь, что я расстался с тобой охотно?

— Даже если нет, все равно это случилось, Хантер. Теперь это наше общее прошлое.

— Прости.

Эта мольба о прощении не понравилась Сэйбл. Она любила его гордым и сильным и сейчас охотно ущипнула бы, чтобы показать, что не нуждается в выяснении отношений.

— Мне знаком этот взгляд! — усмехнулся Хантер. — Боюсь, Сэйбл, тебе придется признать, что я был тогда глуп. Я жаждал вернуться домой, потому что верил, что это решит все. И — можешь себе представить — вернуться оказалось недостаточно.

— Да ну? — воскликнула она с иронией.

— Это так, черт возьми! Только я должен был убедиться в этом сам, на своем опыте, потому что упрям, как всякий шотландец.

— О, да! И это не единственный твой недостаток. Ты чертыхаешься по поводу и без повода.

— А ты впредь строго указывай мне на это. Лет через десять я, может, и перестану. — Сэйбл остановилась посреди танцевального па, не обращая внимания на окружающих, и Хантер снова наклонился к ее уху:

— Я, конечно, потерял право задавать вопросы…

— А ты попробуй задать какой-нибудь. Может быть, я и отвечу. Ну, что именно тебя интересует?

— Ты все еще любишь меня?

— М-м… — начала Сэйбл, но когда лицо Хантера стремительно потемнело, сказала с глубочайшей убежденностью:

— Конечно, люблю!

— Значит ли это, что ты выйдешь за меня замуж?

— Конечно, выйду! — Она прижалась к его груди теснее, чем позволяли приличия, в этот момент чувствуя себя восхитительно безрассудной. — Но только если ты поцелуешь меня!

— Как? — преувеличенно удивился Хантер. — Прямо здесь? На виду у гостей? А как же твоя чопорность?

— Если ты не поторопишься, — прошипела Сэйбл, хватая его за полы куртки, — то я покажу тебе «чопорность», сама набросившись на тебя с поцелуями!

— Господи Иисусе! Вымани женщину в леса на пару недель — и придется потом укрощать ее, как необъезженную лошадь!

— Вот ужас-то, правда?

Окончательно развеселившись, Хантер прижал ее к себе так, что дама из ближайшей пары издала шокированный писк. Не обращая на это внимания, он склонился к губам Сэйбл. Еще несколько возгласов донеслось с разных сторон. Ахали в основном престарелые леди. Девушки на выданье смотрели, блестя глазами от восторга, замужние дамы с завистью перешептывались, мужчины поглядывали, скрывая улыбки одобрения. Впервые кто-то осмелился целоваться на виду у всех с таким пылом.

Генерал Кавано решил, что настал момент для объяснения, и пересек залу с притворно негодующим видом.

— Надеюсь, Мак-Кракен, вы отдаете себе отчет, что означает подобное поведение на глазах у всех присутствующих?

— Это означает, что я люблю вашу дочь, Ричард, — ответил Хантер, отстраняясь.

Его звучный голос был прекрасно слышен в каждом уголке залы, тем более что музыка вновь умолкла — оркестранты снова тянули шеи поверх голов гостей. Заметив наконец, что их пара является объектом всеобщего внимания, Хантер огляделся и повторил:

— Да, люблю — на случай, если не все слышали. Надеюсь, генерал, ваше влияние поможет нам организовать венчание еще до полуночи? Я здесь человек новый и буду вам благодарен, если вы сами выберете священника.

С этими словами он направился к дверям на веранду, где все еще переминалась с ноги на ногу усталая лошадь.

— Что я могу сказать, папа? — Голос Сэйбл дрогнул, но она сумела улыбнуться сквозь счастливые слезы. — Только «пошевеливайся!».

Хантер остановился на полушаге и захохотал. Эхо его низкого густого смеха прокатилось по зале, заставив разом повернуться судачащих гостей. В этот момент среди них не было ни одного, чье сердце не раскрылось бы навстречу романтическому дикарю.

Эпилог

— Да что же это такое! Папа, нельзя же разрешать ему абсолютно все. — Сэйбл вытерла руки посудным полотенцем и перекинула его через плечо, торопясь спуститься по ступенькам во двор. — Ну и ну! Ей-богу, человеку такого высокого полета, как ты, папа, пристало иметь больше здравого смысла.

Услышав ее голос, Хантер прошел из-за угла дома на веранду и оперся на перила. Он успел поймать неодобрительный взгляд, который Сэйбл послала отцу, и едва удержался от смеха. Ничего не скажешь, строгая у него хозяйка!

Оставаясь незамеченным, он с удовольствием наблюдал за тем, как жена наводит порядок в своих владениях. Освещенная яркими лучами утреннего солнца, она как раз извлекала маленького Джейми из лужи восхитительной жидкой грязи, где тот устроил себе детский манежик.

— Да пусть себе играет, тыквочка, — пожал плечами Ричард Кавано. — Подумаешь, вывозился немного! Зато ему так весело…

— Ну конечно! А почему бы ему в виде исключения не побыть чистым хотя бы в День Благодарения?

— Перед обедом я сам его вымою.

Генерал Кавано подхватил внука на колени, прямо в том виде, в каком его вынули из лужи. Ребенок восторженно развез пригоршню жидкой грязи по подбородку деда.

— Вот теперь мы выглядим примерно одинаково, так что и беспокоиться не о чем! — удовлетворенно сообщил Кавано.

Он поцеловал темноволосую макушку, после чего оба, дед и внук, разом устремили на Сэйбл умоляющие взгляды. Она развела руками в знак того, что отказывается бороться сразу с обоими, и пошла в дом. Когда она проходила по веранде, Хантер, притаившийся за открытой дверью, схватил ее за руку.

Сэйбл издала приглушенный возглас испуга, но, как только муж потянул ее к себе, уступила без протеста.

— Все это так странно… — сказал Хантер задумчиво. — Вроде ты весь день у меня на глазах — а я все равно скучаю.

Он наклонился, намереваясь ее поцеловать, но тут из дома донесся женский голос:

— Сэйбл, дорогая, индейка почти готова! Я думаю, тебе стоит подойти и посмотреть самой.

Хантер поморщился. Сэйбл вздохнула и улыбнулась чуточку виновато.

— Иду, Шарлотта, иду! Извини, Хантер, но до тех пор, пока в доме гости…

— У тебя не будет ни единой минуты, которую можно уделить мужу. А мое мнение кому-нибудь интересно?

Хантер оглядел жену с головы до ног, задержав взгляд на пополневшей груди, высоко вздымающейся под простым, но элегантным домашним платьем.

— Ах, мистер Мак-Кракен, и где только вы научились раздевать женщину глазами?

— Это неотъемлемая черта моего характера, мадам, — объяснил тот с плотоядной ухмылкой. — Так о чем бишь я? О том, что и мужу надо уделять некоторое время…

— Сэйбл, так ставить мне индейку назад или нет?

Ни слова не говоря, та заторопилась на зов. Ох уж эти мне хозяйки дома, с неудовольствием подумал Хантер.

— Потерпи немного, зятек, мы ведь не навсегда у вас поселились.

Хантер неохотно оторвал взгляд от покачивающихся бедер жены, уходящей в глубь дома, на кухню. Ричард Кавано смотрел на него с улыбкой, в которой одобрение смешалось с благодушной насмешкой.

— Ничего не скажешь, гостеприимные мы хозяева, — не без смущения ответил Хантер. — Неужели так заметно, что нам… э-э…

— Немного недостает уединения? Еще как заметно. И я чертовски рад.

— Признаюсь, я тоже, — добавил, приближаясь от выгонов, загорелый и седовласый отец Хантера. — Отличный у тебя табун, сынок! Особенно те необъезженные мустанги, что в дальнем загоне. Пари держу, это будущие победители, все до единого. Чертовски красивые лошадки! Неужели тебе удалось заарканить всех их в одиночку?

— Нет, конечно. Сэйбл помогала мне. — Хантер поднял взгляд, увидел ошеломленные лица отца и тестя и усмехнулся. — Угадайте, кто объезжал серого в яблоках?

— Папа, а папа!

Его потянули за штанину. Оказывается, Мак-Кракен-младший стоял перед ним, вытягивая губы для поцелуя. Хантер присел на корточки и позволил запечатлеть сразу три: на подбородке и на каждой из щек.

Ричард Кавано с приоткрытым ртом продолжал переводить взгляд с зятя на ограду ближайшего выгона.

— И ты позволил ей сесть на необъезженную лошадь?

— Если уж Сэйбл заберет что-нибудь в голову, перечить ей — только время терять. К тому же она проделала это в полночь, во время полнолуния. — Заслонив глаза рукой, Хантер посмотрел на великолепного серого жеребца, щиплющего траву у самой ограды. — Я бы и не проснулся, если бы этот дракон не выражал свое возмущение на всю прерию.

— Что я слышу? — засмеялся Эндрю. — Недовольство, ей-богу, недовольство. Интересно, чем? Ударом по мужской гордости, а, сынок?

— Брось, па, — отмахнулся Хантер. — Я уже как-то раз говорил Сэйбл, что от моей мужской гордости мало что осталось. Единственное, что меня беспокоит, это как бы лошадь ее не сбросила.

— Что до меня, я бы и за хорошую плату не села на такое грязное, упрямое создание, — сказала щеголиха Камилла, приближаясь к ним.

В потоке солнечного света ее белокурые волосы сияли роскошным нимбом вокруг головы. Между черноволосыми и смуглыми братьями-близнецами она казалась алмазом чистой воды на фоне темного бархата.

— Боже упаси, орешек! — притворно ужаснулся Хантер, щелкая сестру по носу. — Никто тебя и близко не подпустит к мустангам. Меня трясет от страха, даже когда ты подходишь к своей кроткой лошадке!

Камилла показала ему язык и побежала к дому. На ступеньках веранды она обернулась:

— Кстати, братец, говорят, в Париже сейчас модно, чтобы женщина сама правила лошадьми. Может быть, ты расщедришься и купишь «Дженни Линд»? Это самая изящная коляска, уж поверь мне.

— Куда это она? — встревожился Люк, когда сестра скрылась в доме. — Неужели хочет помочь с обедом?

— Избави Боже! Помнишь, чем кончилась ее последняя попытка помочь по кухне? — подхватил Айан.

— Может, проверим и, если что, отвлечем ее?

— Да уж, так будет лучше. — Айан невольно потер ладонью живот: он два дня страдал расстройством после того, как сестра вздумала готовить.

— Оставьте Камиллу в покое, — вмешался Эндрю, — иначе за столом я всем расскажу, как вы двое изображали из себя ветеринаров, после чего…

— Мы уходим, уходим! — замахал руками Люк и поволок брата подальше от откровений отца. — Предупреждаю, нашей Сэйбл в одиночку не сладить с Камиллой. Вот увидите, здесь коса найдет на камень.

— Ничего, — заверил Хантер, — если моя жена объезжает мустангов…

— Она так выросла, так сильно изменилась, — заметил Ричард Кавано.

— Мы оба изменились.

Хантер посмотрел на тестя, потом на отца и, наконец, на сынишку, который увлеченно строил на носках его сапог пирамиды из грязи. Он не сомневался, что излучает счастье не только выражением лица, но и всем своим существом. Ему не надоедало быть в удивительном мире с самим собой. Он смеялся чаще, чем когда-либо в жизни, стал много менее вспыльчив и видел кошмары только раз в несколько месяцев, да и то в более бледном, более приглаженном варианте. Пил он теперь только за праздничным столом и только хорошее вино. Единственным, что оставалось в нем от прошлого, была ненасытность в физической любви. Временами он спрашивал себя, не разморило ли его на солнышке где-нибудь на лесной прогалине и не приснился ли ему прекрасный сон. В самом деле, быть мужем такой женщины, как Сэйбл, и отцом отличного мальчугана — не это ли воплощенная мечта?

Из окна, открытого на веранду, донесся отзвук смеха Сэйбл. У Хантера вдруг защипало глаза, и он поспешно отвернулся. Почему он каждый раз так счастлив, когда она смеется? С широкой улыбкой на лице Хантер смотрел на дом, который построил своими руками, не замечая, что престарелые джентльмены обмениваются за его спиной понимающими усмешками.

Когда он обратил наконец внимание на занятие сына, то оказалось, что вокруг сапог уже высится приличная кучка мокрой глины. Чмокнув сына в макушку, Хантер направился к задней двери. Он лелеял план страшной мести: соблазнить жену назло гостям, которые сговорились лишить его этого законного права.

В разогретой кухне Сэйбл сдувала муку с ладоней.

— Я принесу персики для начинки. — С этими словами она направилась в кладовую, но приостановилась для того, чтобы заглянуть через плечо Камиллы. — Нет-нет, дорогая, раскатывать тесто надо мягче. Представь, что ты гладишь тончайший китайский шелк, а не готовишь бисквит для пирога. Передержишь утюг — сожжешь ткань, передавишь тесто — будешь есть пирог из резины.

Камилла кивнула. Она честно пыталась прислушиваться к советам Сэйбл и следовать им, но на самом деле ей было ничуть не интересно. В комнате для гостей устраивался недавно приехавший адвокат Кристофер Свифт, и ей не терпелось от души пофлиртовать с красивым гостем. С тех пор, как она видела его в последний раз, прошло несколько лет. Камилла предвкушала его удивление при виде того, как она выросла и похорошела.

— Гладить китайский шелк! — передразнил Люк, сунув голову в приоткрытую дверь и закатывая глаза в знак того, как нелепы слова Сэйбл. — Да Ками в жизни не держала в руках утюга!

— А я думаю, она даже не знает, как он выглядит, — добавил Айан, чья голова сунулась в кухню следом за братом.

— Ну-ка, мальчики, ступайте отсюда! — прикрикнула Шарлотта. — И заберите с собой сестру…

Она не успела еще закончить фразу, как младшую дочь вынесло из кухни, словно порывом ветра.

— Точно такой и я была несколько лет назад, — засмеялась Сэйбл.

— А врать некрасиво! — фыркнул Айан и на всякий случай побыстрее притворил за собой дверь.

— Но это правда! — крикнула Сэйбл ему вслед. Шарлотта сделала ласково-пренебрежительный жест, как бы говоря: ох уж эти мужчины, что толку спорить с ними!

— Ты не огорчена, что помощница сбежала? — спросила она.

— Камилле хочется побыть в обществе красивого холостяка, а не куска теста и груды грязных тарелок. Это совершенно естественно.

Сэйбл вышла, сопровождаемая смешком свекрови. В сумеречной кладовой она сразу попала в чьи-то крепкие объятия.

— Хантер! — ахнула она, поначалу ошеломленная. — И давно ты сидишь здесь в засаде?

— Я сидел бы и дольше, если бы понадобилось. По-моему, это единственная на данном этапе возможность остаться с тобой наедине. Могу я теперь?..

— Все, что угодно.

В полумраке тесной и прохладной кладовой, среди запаха свежих фруктов и сухих трав, Хантер поцеловал жену. Он любил родителей, братьев и сестру и всех прочих, кто гостил сейчас в его доме, но это не означало, что хозяин дома обречен непременно мучиться от воздержания, когда приезжают гости. Он думал о том, что дом стоит развалить по бревнышку и построить заново с более толстыми стенами. При этом его руки не забывали бродить по груди Сэйбл, скрытой от него атласом платья. Ее негромкие стоны волновали, а ответные поцелуи попросту сводили с ума. Удивительно, но все, что они делали вместе, казалось таким правильным и чистым! Порой Хантер даже спрашивал себя, на самом ли деле держал в своих объятиях других женщин. По сравнению с теперешними прежние плотские радости казались пресными, вялыми и скучными. Впрочем, он знал, в чем дело. В любви.

— Я так хочу тебя, Сэй! — прошептал он, сопроводив это признание ласковым укусом в мочку ее уха.

— Да неужто? — промурлыкала она, откинувшись на бревенчатую стену, чтобы мужу было удобнее целовать ее и пощипывать губами везде, куда он мог дотянуться.

Как ей хотелось оказаться с ним наедине, в постели со свежими простынями, совершенно голой… Руки ее сами собой нырнули между их тесно прижимающимися телами и легли на выпуклость на брюках Хантера.

— Милый, это все для меня? — лукаво осведомилась она.

Хантер прорычал что-то неразборчивое. Он был совершенно уверен: если Сэйбл будет продолжать это, он долго не продержится. А все это чертово воздержание! Может быть, задрать ей юбки повыше, повернуть спиной — и проделать это прямо здесь, между бочкой с яблоками и сусеком с мукой?

— Нет, ждать до ночи я точно не буду, — пробормотал он куда-то между выпуклостями грудей. — Сразу после обеда поедем покататься верхом. Как ты на это смотришь?

Он отстранился только для того, чтобы пониже сдвинуть корсет Сэйбл, и снова спрятал лицо на ее груди.

— Хантер, дорогой, прости, что я мешаю тебе приставать к жене, но не мог бы ты передать мне вон ту банку персикового варенья?

Словно подростки, которых строгая мать застала целующимися, Хантер и Сэйбл отскочили друг от друга.

— Спасибо, сынок, — кротко поблагодарила Шарлотта, получив свое варенье. — Можешь продолжать.

— Обещаю, ма, я не посрамлю имени Мак-Кракенов.

— Хантер! — возмутилась Сэйбл, ткнув его кулаком в бок.

— Смотри-ка! — удивился он, отворачиваясь от закрывшейся двери. — Женщина, твои щеки краснее яблок в этой бочке!

— И неудивительно! Представь себе, что думает сейчас твоя мать

— Она думает, что я люблю тебя.

Сэйбл растеряла все упреки. Она не могла спокойно слышать эти три волшебных слова, несмотря на то, что Хантер произносил их часто. Не в силах сдерживать то, что чувствует, она обвила руками шею мужа и поцеловала его долгим поцелуем. И так они стояли, обнявшись, пока разом не сообразили, что странная тишина за стенами кладовой им не мерещится.

— По-моему, что-то случилось, — нахмурился Хантер.

Вскоре они рука об руку направились через дом к парадной двери (Сэйбл не преминула мимоходом заглянуть в зеркало, чтобы убедиться, что выглядит прилично).

Чета Мак-Кракенов и Ричард Кавано стояли у ограды, глядя в сторону земель, принадлежащих Хантеру. Камилла на веранде приоткрыла рот с видом великого потрясения. Кристофер Свифт примостился на перилах и тоже смотрел. На его лице было очень странное выражение: словно неведомое происходящее было своего рода испытанием, тестом.

Сэйбл наконец взглянула по направлению взгляда Камиллы. Два всадника приближались к дому прямо по высокой траве. Они двигались медленно, словно нерешительно.

— Индейцы! — вырвалось у сестры Хантера.

— Это моя дочь, — с достоинством ответил Кавано, вышел за калитку и направился навстречу.

— Лэйн! — воскликнула Сэйбл, сбегая с крыльца и бросаясь следом за отцом.

Хантер остановил ее на полдороге через двор.

— Не спеши, Сэй. Дай им немного побыть одним. Для каждого из них это непросто, пойми.

Сэйбл уступила. Почувствовав, как обвилась вокруг ее талии рука мужа, она следила за встречей отца и дочери, не отрывая глаз.

Лэйн медленно спешилась. Некоторое время, показавшееся Сэйбл очень долгим, они просто стояли друг против друга, словно ни один не решался сделать первый шаг. Вдруг Кавано бросился к дочери и стиснул ее в объятиях. Сэйбл не заметила, как облегченно вздохнула.

Только обнимая дочь, Кавано увидел, что шаль придерживает на ее спине грудного ребенка. Высвободившись, Лэйн отвязала малыша и протянула его отцу. Кавано долго рассматривал его, потом поцеловал в лоб, передал обратно матери и повернулся к Черному Волку.

Вождь оставался в седле, бесстрастно глядя сверху вниз на того, кто был ему тестем.

Собравшиеся во дворе увидели, как Кавано протянул руку. Черный Волк принял ее. Его неподвижное лицо не осветилось улыбкой, однако он повернулся и снял с седла мальчика, который, оказывается, ехал за спиной отца. Посадив его перед собой, индеец заговорил, указав поочередно на Лэйн и Ричарда Кавано.

— Дедушка! — крикнул Маленький Ястреб.

Чистый детский голос разнесся по прерии, достигнув тех, кто наблюдал за этой сценой. Мальчик произнес английское слово очень правильно. Он спрыгнул с лошади прямо в руки Кавано, который едва не потерял равновесие и засмеялся от неожиданности.

Некоторое время они оставались вместе, разговаривая, смеясь и обмениваясь поцелуями. Потом Маленький Ястреб вывернулся из объятий деда и доверчиво бросился бежать к ранчо по густой траве, скрывшись в ней по самые плечи. Лэйн подошла к мужу и стояла, держась за подпругу. Ладонь Черного Волка лежала у нее на плече.

— Как ты думаешь, они забыли прошлое? — спросила Сэйбл, украдкой смахивая слезинку. — Или хотя бы забудут со временем?

— Забыть прошлое не так трудно, как это порой кажется, — ответил Хантер, надеясь, что во взгляде его выражена вся любовь к жене. — Особенно если есть надежда на будущее.