Смятение сердца

Бестолковая она или нет, подумал Хантер, но в таких глазах, как у нее, запросто можно утонуть. Он с интересом наблюдал за тем, как смущение уступает в них место негодованию. Лавандовый цвет потемнел до темного индиго.

— Никогда, никогда больше так меня не пугайте! — крикнула она, ткнув кулачком ему в грудь.

— Господи, какая адская боль! — ухмыльнулся Хантер, потирая ладонью под ребрами. — И потом, что я такого сделал? Вымыл голову, вымылся и… ох! Прекрати это, женщина!

Он чувствовал себя медведем, на которого наскакивает разъяренный щенок.

— Не могу, я должна расквитаться с вами! Я перепугалась до смерти, когда вы исчезли в неизвестном направлении.

— В следующий раз, собираясь мыться, я приглашу тебя посмотреть.

— Да как вы смеете! — ахнула Сэйбл, в ужасе от этого обещания. — Сказать такое может только человек низкий, невоспитанный, грубый…

Разгулявшийся темперамент снова сослужил ей плохую службу, заставив размахнуться и нанести чувствительный удар в челюсть обидчику.

— Ах ты, маленькая дрянь! — рявкнул тот, схватив обе ее руки и заведя их за спину, так что Сэйбл оказалась прижатой к твердой как камень могучей груди. — А еще кричала: не обзывайтесь! С меня довольно нытья, жалоб, вранья и прочего!

— Сейчас же отпустите меня! — потребовала она, тщетно извиваясь в попытке освободиться.

Единственное, чего она добилась, так это боли в запястьях — стальные пальцы сжались сильнее. Она всхлипнула, внезапно испуганная тем, что одна рука уже двигалась вверх по ее спине. Посыпались заколки, узел волос начал распускаться. Захватив волосы в кулак, негодяй не то чтобы больно, но чувствительно потянул ее голову назад, запрокидывая. Неужели у него хватит жестокости избить ее?

— Отпустите меня… пожалуйста…

— Лучше помолчи!

Ей ли было понять то, что с ним происходит? То, что он изо всех сил противится горячей волне, которая пробирается в каждый уголок тела, то, как пресекается его дыхание, угрожая вырваться болезненным стоном? И зачем только он дотронулся до нее! Наверное, дело было в тайне, окружавшей эту женщину. Именно поэтому он увлекся, как никогда прежде. Если бы Хантер держался от нее на почтительном расстоянии, все могло ограничиться лишь мечтами, пусть даже неуместными.

Будь она проклята!

Невозможно было устоять против этих Лавандовых глаз, полных растерянности и страха, против того, как вздрагивала нижняя губа — яркая, волнующе полная. Никогда еще он не заставлял женщину так трепетать. Она боялась его, не зная, что ни за какие блага мира он ее не обидит. Но Хантер понимал и то, что отпустит ее не раньше, чем узнает, какова она на вкус. Было время, когда он вел себя как человек чести, как джентльмен, но с тех пор минул долгий срок. Теперь он был слаб перед холодным, жестоким желанием, которое ее невинность только подстегивала. Где-то глубоко шевельнулась почти похороненная совесть, шепча: не делай этого, — но Хантер безжалостно заглушил ее слабый голос.

— Не надо, мистер Хант… — пролепетала Фиалковые Глаза, когда он наклонился к ее запрокинутому лицу. — Прошу вас, не надо…

Он едва слышал ее, охваченный маниакальным желанием почувствовать трепет припухших от слез губ на своих губах. Это было как утоление жажды — первый, алчный, захватнический поцелуй. Он заставил ее губы раскрыться, вдохнув аромат, схожий с запахом диких цветов ранней весной. Внезапная слабость охватила Хантера, рука сама собой разжалась, и волосы, рассыпаясь, накрыли ее теплой волной цвета выдержанного бордо. Ее тело было горячим от рыданий, женственно-округлым, волнующе хрупким. Казалось, одно неосторожное движение — и она хрустнет в его руках, как тонкая ваза, как статуэтка. Когда его язык проник к ней в рот, Фиалковые Глаза рванулась… Так было бы естественно реагировать девице на нечто никогда не испытанное, что было, конечно, невозможно, и Хантер отмахнулся от нелепого предположения. Теперь он знал, что вкус ее подобен сладкому вину, густому и зрелому, знал, но тем более был неспособен выпустить ее из объятий.

Казалось, он пьет и пьет из прекрасного сосуда дивный запретный нектар, и — странное дело! — с каждым новым глотком жажда только усиливается.

Когда внутри губ скользнул кончик языка, Сэйбл испытала нечто очень странное. Если бы кто-то описал ей это на словах, она почувствовала бы только отвращение, но теперь… Этот человек причинял ей сладостную боль, он пленял ее внутри и снаружи, вкус его был вкусом опасности, гнева и желания, и она могла только подчиниться. Среди хаоса мыслей и ощущений она ненадолго удивилась тому, как мог мужчина, ни разу не сказавший ей доброго слова, вдруг наброситься на нее с поцелуями. Почему я не сопротивляюсь, думала Сэйбл в каком-то дурмане, почему не отталкиваю его? Благовоспитанная девушка должна, просто обязана защищать свою честь, хоть как-то… Но как? Он был так близко, горячий, влажный после купания, так близка его широченная грудь, к которой она с такой силой прижата. И от этого с ней происходило что-то странное: грубая ткань, прикрывающая груди, казалась тоньше кисеи — они наполнились, увеличились и затвердели, стараясь вырваться из шерстяной клетки, в которую были заключены. Что она чувствовала? Стыд оттого, что тело ведет себя так безнравственно, и наслаждение, всепроникающее, властное и бесстыдное.

Так, значит, это и есть желание? Это и есть страсть? Лэйн рассказывала о том, как неуправляема страсть, как прекрасно испытывать ее. Прекрасно — но и страшно. Страсть была реальнее и могущественнее всего, что Сэйбл знала прежде. И кто же заставил ее пасть так низко, воспарить так высоко? Грубый, злобный, невоспитанный человек, больше похожий на медведя гризли, чем на кавалера для молодой леди!

Это несправедливо, просто несправедливо!

Хантер выпустил ее тонкие запястья. Фиалковые Глаза была теперь свободна. Она могла оттолкнуть его, могла вырваться и убежать, но он знал, что не ошибся, когда почувствовал ответное желание. Он надеялся, что она поднимет руки, бессильно упавшие по бокам, и обнимет его. Пусть даже не обнимет, пусть только коснется. Дотронься до меня, попросил он мысленно, сделай это по своей воле. Хоть один раз.

Сэйбл не вполне поняла, что свободна. Она просто пошатнулась вдруг и ухватилась за то, что оказалось под рукой. Ладони ощутили гладкую горячую кожу спины, твердые горизонтальные валики ребер под ней, длинную ленту шрама. Мужское тело! Что же она делает, вот так прикасаясь к полуголому мужчине? Откуда эта распущенность, это вопиющее бесстыдство? Нужно немедленно убрать руки, думала Сэйбл. При этом ее ладони продолжали двигаться вверх по спине, по холмам напряженных мышц. Одобрительный гул, родившийся в его груди и поразительно похожий на мягкое рычание, она почувствовала всем телом. В следующее мгновение она была еще сильнее прижата к твердому как железо животу.

Разумеется, она играла с огнем! Что бы ему ни взбрело в голову сделать с ней, он мог сделать и против ее воли. Нельзя было забывать также, что она замужем, она — мать (во всяком случае, в глазах этого человека). Нельзя, думала Сэйбл, нельзя… Но оторваться от него было невозможно. Робко, нерешительно она провела кончиками пальцев вдоль едва ощутимой вертикали позвонков. Стон удовольствия был ей наградой. Как странно! Трудно сказать, осмелилась бы она вот так коснуться мужчины в той, прежней жизни. Хотя подобная возможность как-то и не представлялась. Она не имела ни малейшего понятия о том, какую власть имеет над мужчиной женщина, ласкающая его, но даже намек на эту великую истину был подобен могучему толчку. Рот ее пересох от внезапной жажды.

Прикосновение ладоней было таким неопытным, таким невинным, словно и впрямь в объятиях Хантера оказалась юная девушка. Это распаляло сильнее, чем самый изощренный опыт. Как покорно она прижималась к нему! Власть над ней была слаще всего, что ему доводилось испытывать прежде. Бедра их соприкасались. Податливая и мягкая, она была так близко, так испуганно, потрясенно смотрели на него фиалковые глаза, что казалось невозможным остановиться, не испытав ничего больше.

Оторвавшись на одно мгновение, Хантер снова прижался к губам, сладким, как вино.

Сэйбл ответила, позволив языку войти в ее рот.

О Господи! Хантер был весь в огне!

Какое жаркое утро, думала Сэйбл. И оно становилось все жарче по мере того, как ладонь двигалась вверх по ее бедрам и спине. Это было грубое, властное прикосновение, волнующее сверх всякой меры, но когда рука легла на грудь, Коснувшись ее чувствительной вершины, Сэйбл рванулась, с размаху ударив по тому, к которому до этого прижималась.

— Довольно! — крикнула она, пристыженная. Бог мой, позволить столько вольностей!

Что бы он стал делать в следующее мгновение? — мелькнула вкрадчивая мысль, но она оттолкнула ее, как нечто ужасное, гадкое.

Задыхаясь, Хантер провел по лбу тыльной стороной ладони. Он был в испарине с головы до ног, словно только что проскакал много миль бешеным галопом. Совершенно опустошен, измучен… Но он продолжал желать большего. Ее губы… Они еще сильнее припухли от поцелуев. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Хантер провел по ним кончиками пальцев. Фиалковые Глаза смотрела на него с простодушным удивлением неопытности. Как это удавалось ей? Он и не подозревал, что существуют женщины, способные сохранить ауру невинности даже в браке, даже после рождения ребенка.

— Вы засунули язык мне в рот! — вырвалось у Сэйбл прежде, чем она сумела осмыслить то. что собирается сказать. Она отчаянно покраснела.

— Тебе бы хотелось, чтобы было наоборот?

— Ни за что на свете! — Она отклонилась, насколько позволяли руки, сцепленные на ее талии. — Это слишком далеко зашло, мистер Хант!

— На мой взгляд, не слишком, — ответил Хантер, не отпуская ее и продолжая касаться губами всего, что было в пределах досягаемости.

— Пожалуйста, мистер Хант! — взмолилась она, пытаясь оттолкнуть его.

— Ты можешь перестать звать меня мистером Хантом, дорогая. — Он наклонился к самому лицу Сэйбл, лукаво улыбаясь, и ее сердце на мгновение вовсе перестало биться. — Думаю, мы уже можем отбросить условности.

— Нет, не можем, нет, не можем! — крикнула она, изнемогая от стыда (что он теперь думал о ней, после всего, что только что случилось!). — Существуют правила… Я не могу называть вас иначе, чем…

— Меня зовут Хантер, — перебил он, покусывая маленькую бархатистую мочку уха.

— Очень за вас рада! — прошипела Сэйбл, отворачиваясь и чувствуя, как губы продолжают путешествие по ее волосам. Тогда она вцепилась в сцепленные за спиной пальцы, стараясь их разжать. — Мистер Хантер, да отпустите же меня наконец!

— Зови меня Хант, Хантер, даже Мак-Кракен, если тебя это больше устраивает, но с «мистером», надеюсь, мы покончили навсегда.

Тело, только что податливое даже в борьбе, вдруг окаменело в его руках.

— Что вы сказали? Я не расслышала, — произнесла Фиалковые Глаза очень тихо, глядя ему в лицо.

— Меня зовут Хантер Мак-Кракен. Хантер Д. Мак-Кракен, если быть точным.

Он не понимал, что случилось. Только что в его руках была живая, горячая, желанная женщина, теперь же он обнимал кусок льда. Вся жизнь исчезла из лавандовых глаз, лицо превратилось в неподвижную маску. Но чуть раньше, чем это случилось, Хантер успел заметить отблеск ненависти, давней, затаенной ненависти лично к нему. Это заставило его разжать руки и уронить их с чувством внезапного бессилия.

Ну и утро выдалось сегодня, подумал он.

Глава 7

Так вот во что, думала Сэйбл с горечью, превратился знаменитый капитан Мак-Кракен — тот, которым ее отец гордился больше, чем кем бы то ни было из своих подчиненных, которого считал самым безупречным офицером в армии северян. Но еще больше ее расстраивало то, что именно с ним ее угораздило оказаться наедине в Богом забытой глуши. Годы и годы она лелеяла ненависть к нему, лелеяла горькую обиду за минуты величайшего унижения, испытанного в его объятиях в злополучный день ее рождения. Сколько раз она передергивалась, вспоминая свое легкомысленное поведение и то, как расцветающее очарование, которым она гордилась, было высмеяно самым безжалостным образом! В тот вечер она узнала, что не каждый мужчина — джентльмен, что даже безобидный флирт может обойтись дорого.

Этот человек уже доказал ей однажды, как рискованно играть с огнем, и сегодня — вот ужас! — она снова повела себя безрассудно именно с ним! Он опять выставил ее легкомысленной дурочкой, игрушкой собственных постыдных желаний. Он вновь вызвал в ней страх, которым не замедлил воспользоваться. Короче говоря, он совершил то, чем пригрозил ей пять лет назад.

«А я? Я вела себя, как развратная женщина!» Чувствуя неописуемое отвращение к себе самой, Сэйбл отступила, не отрывая взгляда от лица Мак-Кракена.

— Почему ты так странно смотришь? — спросил тот, хватая ее за руку и удерживая.

Ему показалось, что в лавандовых глазах написано: «Я бы убила тебя, если бы могла!» Тем не менее она промолчала, просто перевела взгляд на его руку, как бы требуя немедленно отпустить ее. Хантер и не подумал подчиниться.

— Тебе же нравилось, я знаю, что нравилось.

«Ну уж нет, — подумала Сэйбл, заливаясь краской, — тебе не удастся использовать мое поведение как оружие против меня же».

— Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Мак-Кракен.

— Лгунья, — отрезал тот, выпрямляясь и воздвигаясь над ней, как крепостная башня, полная угрозы, только голос оставался мягким, ласкающим. — Ты горела огнем, ты жила, и так будет всегда, стоит тебе оказаться в моих объятиях. Разве я не прав?

— Я просто решила не сопротивляться, — сказала Сэйбл холодно.

Как невыносима была его самоуверенность! Ласка в голосе и взгляде осталась ею незамеченной, все заслонил образ безжалостного насмешника, ненавидимый с детства.

— Странное решение, — процедил Хантер сквозь зубы.

— Разумное решение, — поправила Фиалковые Глаза. — Сопротивление было бы бессмысленным, поскольку я гораздо слабее вас.

Это был удар ниже пояса! И тут, словно для того, чтобы показать, насколько он забылся, в нескольких шагах от них проснулся и загугукал ребенок. Рассудок разом вернулся к Хантеру. Лицо его помрачнело. Не отрывая взгляда от Маленького Ястреба, Фиалковые Глаза нетерпеливо высвободила руку. Ничего не оставалось, как предоставить ей возможность выполнять материнские обязанности.

Мать! Замужняя женщина! Это означало, что даже ее желание (если бы оно и впрямь было) ничего не могло изменить. Он был посторонним, третьим лишним.

Да и с чего он взял, что она наслаждалась его объятиями? Он набросился на нее, как какой-нибудь насильник, — что же ей оставалось делать, как не подчиниться? Она не раз давала понять, что не в восторге от его общества, но он не захотел в это поверить. «Может, ты теперь что-нибудь поймешь, безмозглый болван!» — бормотал Хантер себе под нос, направляясь к лошади. В голове у него, как всегда с похмелья, шумно перекатывались пустые жестяные банки.

Он здорово усложнил себе жизнь, прикоснувшись к этой женщине, позволив себе мечтать о том, что в принципе невозможно. Если бы Фиалковые Глаза могла хоть краем глаза заглянуть в его душу, она ужаснулась бы тому, что увидела. В таком случае, какая разница, что она думает о нем? Но, всовывая руки в рукава чистой рубашки, Хантер чувствовал себя, как никогда, неуклюжим, грубым и выставленным на посмешище. Заправляя в штаны полы рубашки, он украдкой покосился через плечо: Фиалковые Глаза пила чай, изящно отламывая от краюхи хлеба крошечные кусочки. Позже она молча, с видом оскорбленного достоинства, уложила вещи и перепеленала ребенка. Со стороны ее хлопоты выглядели умилительно домашними, неприятно напоминая о прежней жизни, о том, каким он, Хантер Мак-Кракен, когда-то был, но уже не мог быть, как бы ни старался.

Натянув длинную куртку из дубленой овечьей кожи, он пошел к костру, по рассеянности наступив при этом на коробку с табаком. Раздраженный и смущенный одновременно, он не нашел ничего лучшего, как громко (слишком громко для больной головы) скомандовать:

— Даю десять минут на сборы.

Фиалковые Глаза не стала протестовать, однако прошло около часа, пока она готовилась к отъезду. За это время она ухитрилась ни разу не встретиться с ним взглядом, и Хантер сделал вывод, что ее в буквальном смысле тошнит от него. Вернувшись к обычному своему ехидству, он угрюмо думал: что ж, хорошо и то, что она больше не ноет.

Нахлобучив шляпу, он поспешно вскочил в седло — и сразу об этом пожалел. Ему показалось, что мозги накренились на одну сторону, как это случается во время качки с плохо закрепленным грузом в трюме корабля. Хантер не удержался от стона и схватился за голову. К его удивлению, Фиалковые Глаза издала звук, похожий на сочувственное эхо.

Глаза их ненадолго встретились. Она помнит, подумал Хантер. Правда, на ее лице застыло выражение глубокого сожаления и стыда, но в глазах был отблеск прежнего огня. Один этот взгляд заставил его тело откликнуться, словно кровь, отхлынув от измученной похмельем головы, бросилась в пах. Совершенно новый опыт для того состояния, в каком находился Хантер.

А ехать, кстати сказать, предстояло целый день!

Сэйбл не стала раздумывать о том, как она сумела разъярить и тут же разжечь Хантера Мак-Кракена (нелепо было размышлять над мужским поведением — самой непредсказуемой и дикой вещью на свете). Вместо этого, труся на лошади по едва заметной тропинке, она припоминала все, что когда-то знала о своем проводнике. Сэйбл не раз случалось подслушивать разговоры отца, в которых то и дело звучало имя Мак-Кракена. Для нее не было секретом, что он — разведчик северян. Она понимала, что это своего рода героическая миссия, от которой во многом зависел успешный конец войны. О Мак-Кракене говорили с уважением, хотя кое-кто из генералов и не одобрял его упорного нежелания расправляться с вражескими поставщиками медикаментов, когда такая возможность представлялась. Что до Сэйбл, ей, такая позиция казалась похвальной, несмотря на враждебность, которую она чувствовала к капитану. Она и теперь не изменила этого мнения.

Интересно, думала она, разглядывая неестественно прямую спину Мак-Кракена, знает ли отец, что его любимый офицер превратился в заросшего волосами дикаря со скверным характером? Наверное, знает, решила она, вспомнив, как однажды вечером отец получил донесение, касающееся капитана. Прочитав его, он смертельно побледнел, закрылся в кабинете и напился до потери сознания. Он никогда не упоминал, что там было написано, но как-то обмолвился, что Мак-Кракен попал в тюрьму конфедератов. С тех пор он бесследно исчез как из жизни отца, так и из ее жизни. За это последнее Сэйбл была только благодарна: в памяти был еще слишком свеж нанесенный капитаном удар.

Холодный ветер налетел резким порывом, впившись в кожу лица сотней невидимых острых зубов. Сэйбл плотнее запахнула полы накидки, под которой посапывал Маленький Ястреб, и огляделась.

К этому времени они выбрались на наезженную дорогу. Леса остались позади, вокруг тянулась унылая равнина, однообразие которой нарушали лишь группы валунов да редкие рощицы деревьев, согнутых постоянными ветрами. Кое-где торчали высокие скалы, похожие на гневно указующие персты. Постепенно дорога расширилась, вокруг стали попадаться брошенные фургоны со скарбом. От всего этого веяло такой безысходностью, что Сэйбл отказывалась верить, что можно по собственному желанию жить в таких местах.

Вдоволь насмотревшись на это кладбище человеческих надежд, она вернулась к созерцанию спины проводника. Как мог человек, карьера которого была настолько многообещающей, отказаться не только от нее, но и от родных, близких и друзей, чтобы поселиться в местах настолько безрадостных? Поскольку Фиалковые Глаза с самого утра не сказала ни слова, Хантеру приходилось время от времени оглядываться, чтобы убедиться, что она следует за ним. Каждый раз он ловил на себе ее пристальный взгляд, а когда не видел его, то все равно чувствовал, как этот безжалостный взгляд упирается ему прямо в шею. Хантер боролся с желанием втянуть голову в плечи и тем прикрыть уязвимое место. Эта чертовка, думал он мрачно, создаст ему еще немало проблем. Он ощущал это инстинктивно, нутром.

— Вас ожидают, сэр. — Часовой распахнул дверь и отступил, пропуская Ричарда Кавано в кабинет.

— Распорядитесь насчет кофе для полковника, — приказал человек за столом.

— Так точно, генерал.

Как только дверь закрылась, бесстрастное лицо генерала выразило сильнейшую тревогу. Выйдя из-за стола, он направился к вошедшему с протянутой для пожатия рукой.

— Что случилось, Рик? Ты отвратительно выглядишь!

— Сказать по правде, я и чувствую себя не лучше, — признался Кавано, хватая протянутую руку и пожимая ее своими двумя. — Я пришел к тебе просить об одолжении.

Генерал Кертис указал на кожаное кресло с высоким подголовником. Унылое выражение на лице старого приятеля очень не нравилось ему. Открывая коробку сигар и протягивая ее Ричарду Кавано, он думал о том, как несправедлива судьба, обрушивающая все новые и новые беды на голову одного человека.

— Гаванские? — спросил полковник с бледной улыбкой. Выбрав сигару, он механически вдохнул запах хорошего табака и начал шарить по карманам в поисках щипчиков, чтобы обрезать кончик. Генерал протянул ему свои — поцарапанные, погнутые и на редкость простецкие, — которые Кавано сразу узнал. В годы войны этот предмет не раз мелькал у него перед глазами, он был их общим прошлым. Неожиданно полковник почувствовал себя более непринужденно. Чувство неловкости, снедавшее его все утро, отступило. Вскоре над столом заколыхался блеклый табачный дым, словно кисейная занавеска, привычная и уютная.

— Джимми, я хочу подать прошение о переводе.

— И это после всех усилий, потраченных на то, чтобы обеспечить тебе приличный пост в Вашингтоне? — спросил генерал, удивленно сдвигая кустистые седые брови.

— Обстоятельства сложились так, что дольше оставаться здесь я не могу.

— Тебе придется рассказать мне все, Ричард. Можешь не беспокоиться: за пределы этой комнаты не выйдет ни единого слова. — Генерал широким жестом обвел свой роскошный кабинет. — Так было и так будет всегда.

Одна только возможность поделиться с кем-то своей болью исказила черты полковника до неузнаваемости. Генерал расплющил окурок в пепельнице.

— Не тяни, Рик, скажи, что случилось! Надеюсь, с девочками все в порядке?

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, вошел часовой с подносом, поставил на стол все необходимое, приготовил генералу кофе так, как тот любил, и молча покинул кабинет.

— Нет, Джимми, с ними далеко не все в порядке. Вся моя жизнь пошла кувырком, черт ее побери! — Кавано тяжело поднялся из кресла и прошел к окну, за которым моросил дождь. Черные, влажно блестящие экипажи и хорошо одетые люди двигались мимо, словно намеренно напоминая об утраченном им. — Видишь ли, Джимми, Сэйбл сбежала из дому.

— Хм… — буркнул генерал, ожидавший услышать нечто более ужасное. — Так моя крестница, должно быть, опять скрывается у одной из подруг. Ты отказал ей в какой-нибудь мелочи, и она решила…

— Нет, на этот раз она оставила город.

Джим Кертис был единственным должностным лицом, поставленным в известность о похищении Лэйн. Именно его помощь, его влияние позволили полковнику сохранить случившееся в тайне. Он достоин полной откровенности, думал Кавано, устремив в окно невидящий взгляд. Что-то подтолкнуло его под локоть. Оказывается, генерал стоял рядом со стаканчиком виски.

— Лэйн родила ублюдка от этого краснокожего мерзавца, — процедил Кавано и выпил спиртное залпом.

— Боже милостивый! — ахнул генерал и невольно отступил на пару шагов. — Я уже стар, приятель, не отнимай у меня оставшиеся несколько лет!

— Сэйбл забрала ребенка и исчезла в неизвестном направлении.

— Зачем ей это понадобилось?

— Полагаю, она подслушивала под дверью моего кабинета и узнала, как я собирался поступить.

— Могу и я узнать о том же? — спросил генерал настороженно и уже не так тепло, как поначалу.

— Я хотел сбыть краснокожего ублюдка с рук, вот и все. Думаю, меня нетрудно понять.

— Понять? Как можно понять такое, скажи на милость! Речь идет о твоей родной дочери, о твоем внуке!..

— Я приложил столько усилий, чтобы замять это дело, — продолжал Кавано, не слушая. — Купил дом в Мэриленде, не допускал к Лэйн никаких посетителей… Да, кстати, еще раз спасибо за помощь.

— Не думаю, что ты мог бы на нее рассчитывать, знай я твои планы, — с горечью заметил генерал.

— Как ты можешь об этом судить? — огрызнулся Кавано. — Надо пройти через это, чтобы понять, каково мне сейчас. Это же история с Каролиной, почти точь-в-точь! По-твоему, я позволю моей дочери посвятить жизнь индейскому отродью? Его отец перебил эскорт из десяти отборных кавалеристов, еще столько же погибло, пытаясь вырвать Лэйн из его рук, но все, что ее интересует, это проклятая негасимая любовь к краснокожему сукиному сыну!

Джим Кертис проглотил приготовленные возражения, памятуя о том, какой глубокий след оставила в душе Кавано смерть жены. Вместо этого он спросил:

— Где сейчас Лэйн?

— Где же, как не дома? — Полковник сбавил тон, услышав ледяной голос фронтового друга. — Ее охраняют, это приводит ее в ярость, но она явно довольна безрассудным поступком Сэйбл.

— И куда же, по-твоему, отправилась моя крестница?

— К Черному Волку, куда же еще!

— Сэйбл? — опешил генерал. — Ты, конечно, шутишь? Да ведь она ребенок и по годам, и в душе. Избалованная невинная крошка без…

— …малейшего представления о том, как жесток мир? Тут ты прав, Джимми. Я хотел, чтобы так было всегда, оберегал ее буквально от всего — и что же мне это дало? Теперь ты понимаешь, что я должен посвятить все свое время поискам? Где-то вдали от дома она одна, без эскорта, без компаньонки, без прислуги. Она погибнет, Джим! Только представь, что с ней грудной ребенок… — Кавано на мгновение закрыл лицо руками, потом бессильно уронил их. — Знаешь, она толком не умела одеться без помощи горничной.

Наступило долгое молчание.

— Ты подозреваешь, где может находиться Сэйбл? — наконец спросил генерал.

— Последнее известие о ней было из Атланты.

— Не думаю, что ей удастся продвинуться дальше к западу. Отправиться в одиночку она не рискнет, а что касается проводника… Даже безумец не возьмется сопровождать к сиу белую женщину вроде Сэйбл.

— Ни один, кому дорога жизнь, не сделает этого! — воскликнул Кавано со злостью, порожденной грызущими сердце подозрениями: с каждой новой телеграммой, что Сэйбл нигде не могут найти, он утверждался в худших опасениях.

— Давай договоримся так: отправляйся на поиски немедленно. Оформим это как отпуск по болезни, а я тем временем постараюсь устроить перевод. Боюсь только, это будет нелегко.

— Спасибо, Джимми. — Кавано горячо пожал руку генерала и улыбнулся все той же вялой улыбкой. — Подумать только, двадцать лет назад я был почти разжалован за то, что поднял руку на старшего по званию!

Генерал Кертис по привычке потер нос, слегка свернутый набок от удара. Дружба, начавшаяся с драки, подумал он прежде, чем повернуться к столу за необходимыми бумагами.

Сэйбл только-только начала испытывать симпатию к Хантеру Мак-Кракену, как тот снова разрушил ее своим возмутительным поведением. Как только день начал клониться к закату, он молча остановил лошадь, спешился и занялся обычными делами по устройству на ночлег. За весь день он ни разу не обратился к ней, и, если бы не короткие взгляды через плечо, она решила бы, что о ней попросту забыли. В отместку Сэйбл надеялась, что от похмелья и тряски его вырвет тем немногим, что он проглотил за день. Увы, этого не случилось. Тогда она решила по возможности избегать всякого общения с ним (тем более что каждый новый разговор, даже самый короткий, все больше сводил на нет ее маскировку).

Почти целый час Сэйбл билась, развьючивая лошадь и мула. Когда наконец ей удалось отволочь тяжеленное седло к месту будущего костра, Маленький Ястреб уже похныкивал, требуя ужина. Покормив и перепеленав его, она вернулась к делам, которых оставалась еще целая куча. Постепенно ежевечерняя деятельность превращалась в рутину, и все же к концу дня невеликий запас сил Сэйбл бывал полностью исчерпан.

Собрав камни для кострища и ворох хвороста, она свалила все это к ногам Мак-Кракена, не обратив внимания на странный взгляд, которым тот ее наградил. Судя по рассказам Фебы, индианки обязаны были разводить и поддерживать огонь, готовить еду, а когда мужчины уходили на охоту, проводить время за починкой одежды и утвари. Ее проводник, как видно, охотиться не собирался. Тогда ему ничто не мешает самому разжечь костер, брюзгливо подумала Сэйбл и занялась животными. Пока лошади, коза и мул пили из ручья, она проделала необходимые водные процедуры и набрала воды. Все это составило только часть обязательной вечерней программы. Предстояло еще обтереть кобылу и мула, чтобы не простудились, осмотреть их подковы и прочее, и прочее. Сэйбл не хотелось не только заниматься всем этим, но и думать на эту тему.

Разозленный на весь мир, Хантер вытянул из седельного мешка кофе и закопченный котелок с ручкой, обошел костер и бросил все это к ногам Фиалковых Глаз. Та посмотрела на него настороженно.

— Приготовь кофе! — приказал он.

Затем он вернулся к мешкам, достал чехол с луком и стрелами и молча направился в лес, не удосужившись обернуться. Пусть маленькая дрянь поволнуется, это ей пойдет на пользу! Хантер был уверен, что лавандовые глаза встревоженно следят за каждым его движением.

Однако он ошибался. Сэйбл смотрела на брошенные к ее ногам предметы, словно они были живые и умели кусаться. Она не имела ни малейшего понятия о том, как готовят кофе. Как же быть? Нервно покусывая нижнюю губу, она подняла котелок. Не может быть, чтобы не удалось справиться с подобной задачей, не настолько же она трудна! Через несколько минут котелок стоял на самом большом камне у огня. Теперь этот тип увидит, что и от нее есть толк!

Когда по поляне поплыл густой аромат готового кофе, Сэйбл осознала, что Мак-Кракен отсутствует уже довольно долго. Убедившись, что его стреноженная лошадь по-прежнему пасется на окраине поляны, она предположила, что он намеренно пугает ее. Как раз в этот момент кусты расступились. Мак-Кракен прошел туда, где она сидела, и бросил на землю двух мертвых кроликов. Их пушистый мех испятнала кровь, на горле зияли раны от стрел.