Смятение сердца

Черт возьми, как обидно-то! Во мне не наберется чистоты даже на маковое зерно, поэтому я тебя пачкаю, когда прикасаюсь… — Он ударил себя кулаком в грудь, издав гулкий звук, и обвиняюще ткнул пальцем в сторону спящей. — Это все ты виновата, с твоими невинными глазами, воспитанием и правильной речью! Ты же хочешь меня… я знаю, что хочешь, — но бережешь себя для него. Для него, черт бы его побрал! Если бы не моя исковерканная жизнь… И что было бы тогда? Все равно бы ничего не было.

Он неуклюже отвернулся, стараясь справиться с настойчивым ощущением губ на своих губах, со вкусом сладкого вина, со сладким томлением.

— Ты сравниваешь меня с ним… сравниваешь, как же иначе… как мы целуем, как держим в объятиях… — Повернувшись, он тряхнул спинку кровати коротким сильным рывком. — Ну и ладно! Какая мне разница? Все равно ты принадлежишь ему. Ты принадлежишь ему до такой степени, что пожертвовала всем ради возвращения в его вигвам, ради ребенка, которым он тебя наградил! Но сможешь ли ты поклясться на Библии, что любишь его или любила когда-нибудь? Что он воспламенял тебя так, как это удается мне? Что ты была в его объятиях такой же безрассудной и пылкой, как в моих? Если бы ты знала, как я хочу вернуть все это: твою пылкость, твою нежность, твой огонь. — Он зажмурился ненадолго, вспоминая. — Что за огонь! Стоит нам коснуться друг друга, это происходит само собой, словно в каждом из нас вспыхивает и взрывается порох…

Постепенно голос Хантера становился все более резким и злым. Он не беспокоился о том, что разбудит Сэйбл, тайна его запретной страсти была слишком мучительной, чтобы оборвать исповедь, однажды ее начав. Нетвердым шагом приблизившись к спящей, он долго смотрел на ее безмятежное лицо, едва освещенное чуть теплящейся лампой, потом потянулся поправить завиток и — о чудо! — сумел сделать это, не коснувшись щеки. Не удержавшись, он погрузил руку в густую массу темных волос и тихо застонал от удовольствия. Если бы можно было зарыться в них лицом!

— Желать тебя — самое чистое чувство, которое я испытывал за последние пять лет, — прошептал он со вздохом. — Пропади он пропадом, Черный Волк!

Сейчас он мог воспользоваться тем, что Сэйбл спала: обнять ее, прижать к груди — и, может статься, она прильнула бы к нему во сне, позволила погрузиться в запретные глубины своего тела. Может статься, она не отвергла бы его, сама того не сознавая. Это вернуло бы смысл его никчемному существованию, оправдало намерение и впредь цепляться за жизнь. Если он все еще был способен любить, хоть немного, кто знает, не полюбил ли бы он со временем и себя самого? И может быть — просто может быть, — тогда он вернулся бы в реальный мир, к людям…

Хантер провел кончиком пальца, не прикасаясь, над теплой округлостью щеки Сэйбл и спросил шепотом:

— Почему ты встретила вначале его, а потом уже меня?

Ответа он не ждал, и его не последовало. Это был бессмысленный монолог, исповедь перед пустой исповедальней. Это только мучило, не принося облегчения. Хантер проковылял к своей половине кровати, не отрывая взгляда от спящей, улегся поверх одеяла и тяжело вздохнул.

— Хотелось бы мне знать одну вещь, Сэйбл. — Он длинно зевнул и закрыл глаза. — Что ты чувствуешь ко мне?..

Через несколько минут полумрак комнаты наполнило тяжелое дыхание беспокойно спящего человека.

Тлеющие в камине угли почти совсем угасли, единственная недогоревшая головня распалась пополам, разбросав искры и пепел. Сэйбл открыла глаза и повернулась на спину. Она не спала ни одной минуты с тех самых пор, как Хантер ушел в неизвестном направлении.

«Если бы ты мог знать, как мне жаль!»

Горькое признание, сделанное под влиянием винных паров, заставило Сэйбл еще раз оценить размеры и последствия ее обмана. Она раскаивалась всем сердцем, понимая теперь, что он станет и впредь мучить себя. Так будет до тех пор, пока она лжет.

И еще одно откровение было ей дано в эту ночь. Сэйбл и прежде понимала, что Хантер мечется между двух огней, но только теперь впервые заглянула в бездну, в которую он погружался. Голос желания и голос совести брали над ним верх попеременно, они раздирали его, эти две могучие и противоположные силы. То есть это он считал их противоположными, искренне веря, что желает замужнюю женщину.

К запаху винных паров, доносящемуся со стороны Хантера, примешивался аромат слишком сладких духов. Точно так же к ревности Сэйбл примешивалось раскаяние. «Я сама виновата толкнула его в чьи-то объятия», — думала она.

Хантер спал на спине, слегка повернув голову в ее сторону. Влажные волосы завились своенравными кольцами на его лбу и шее, на фоне подушки они выглядели кромешно-черными. Линия рта, обычно язвительная и злая, приняла неожиданно мягкий, слегка обиженный изгиб. Неужели каждое слово из того, что он только что сказал, было правдой? Так ли это? Что, если он желает ее потому только, что не может получить? Допустим, они станут любовниками… Надолго ли? Куда это заведет каждого из них?

Сэйбл поежилась. Месяцем раньше ей в голову не пришло бы размышлять над подобной возможностью. Кроме того, она не верила, что, отдавшись Хантеру, раз и навсегда избавит его от страданий. Что-то более давнее, глубоко скрытое, грызло и подтачивало его. Какая-то язва души. Он был непредсказуем, циничен и неразборчив в средствах.

Как каждой женщине, Сэйбл хотелось, чтобы избранник претендовал на роль мужа, а не просто любовника. Хантер о браке даже не помышлял, и это унижало ее. И все же…

Любовник. Любовница.

О чем она думает, Господи Боже! (Сэйбл поглубже зарылась под одеяло, досадливо сдвинув брови.) Конечно, она живет сейчас так полно, как никогда прежде, но эта полнота чревата неприятными последствиями. Например, утром их обоих могут арестовать. И даже если публичный скандал не разразится во всей полноте, слухи все равно просочатся. Ей грозит участь презираемого светом создания. Что же тогда? Состариться, вспоминая о несостоявшемся романе? Не лучше ли поддаться искушению и сорвать запретный плод? Любовники.

В этом слове было сладкое бесстыдство, оно навевало образы, от которых по всему телу шел жар: тела, сплетающиеся на смятых простынях, белое и смуглое… Страстный шепот, прикосновения, заставляющие содрогаться от наслаждения…

Сэйбл опомнилась.

Она мечтала сейчас о человеке, который жил только наполовину… нет, на сотую, тысячную часть.

Кажется, ей удалось задремать, потому что сдавленный крик разметал какие-то размытые образы. Вначале Сэйбл решила, что крик — часть ее сна, но потом осознала, что матрац колеблется.

Она посмотрела в сторону Хантера. Тот бился на кровати в чем-то вроде судорог. Расстегнутая рубашка скомкалась под спиной, тело покрывала даже не испарина, а крупные капли пота, соскальзывающие по бокам. Сжав кулаки, Хантер размахивал в воздухе руками, словно отражая удары невидимого противника.

«Так бывает, если ему удается по-настоящему заснуть».

Днем он мог изображать из себя личность неуязвимую, но язва воспалялась, как только он терял над ней контроль. Вот он рывком повернулся на бок, спиной к Сэйбл, и свел руки на пояснице, судорожно потирая запястьями друг о друга, словно старался разорвать невидимые путы. Потом, упав ничком, выгнулся дугой и явственно скрипнул зубами. Движение повторилось четыре или пять раз, и Сэйбл поняла, что Хантеру снятся удары бича. После этого он на некоторое время застыл в полной неподвижности, как человек, потерявший сознание.

Ужасаясь увиденному, она припоминала то немногое, что знала о пребывании Хантера в тюрьме конфедератов. Никому не было точно известно, что там случилось.

Новый крик прервал ее тревожные размышления. На этот раз Хантер попеременно стонал и глухо подвывал, как раненое животное, то принимаясь звать мать и отца, то проклиная весь мир, то умоляя кого-то простить его. Бормотание, стоны и крики наполнили небольшое помещение, заставив, кажется, сгуститься даже воздух. Сэйбл попробовала зажмуриться и зажать уши ладонями, но слышала даже больше, сама додумывая новые ужасы.

Вмешаться? Разбудить его? А если будет только хуже?

Она отняла руки от ушей. Как раз в этот момент Хантер закричал в подушку: «Нет! Не надо! Не делайте этого!» Потом последовал вой, в котором не было ничего человеческого. Сэйбл окаменела в ледяном ужасе, ожидая, что в следующую минуту в дверь забарабанят кулаки. Нельзя было допустить, чтобы Хантер прошел через это унижение.

Подвинувшись, она ткнула пальцем в каменное от судороги плечо.

— Мистер Мак-Кракен! — Ответом был новый вой, перешедший в дикое рыдание. — Мистер Мак-Кракен, проснитесь! Вы должны проснуться!

Рычание в ответ. Сэйбл на коленях подползла поближе и с силой толкнула его обеими руками.

— Хантер, проснись сейчас же! Тебе снится кошмар!

Его глаза открылись, брови недоверчиво сошлись на переносице.

— Хантер! — испуганно повторила Сэйбл, поняв, что он не узнает ее. — Это я, Сэйбл. Тебе снился сон, вот и все.

Медленно-медленно, дрожа и подергиваясь, рука поднялась и коснулась ее лица. Это было испытание не для слабых нервов. Что мог он сделать в следующий момент? Погладить ее или схватить за горло? Но пальцы его были ледяными, и Сэйбл бездумно сжала их в лихорадочно горячей ладони.

— Ты пришла за мной… — прошептал Хантер донельзя удивленно, приподнялся и поцеловал ее, без страсти, благодарным, нежным и необыкновенно невинным поцелуем. — Ты пришла спасти меня…

Это был отчаянно трогательный шепот, шепот человека, который не заслуживал спасения и даже, может быть, жалости. В ответ Сэйбл обняла холодные влажные плечи, чувствуя, как обе руки Хантера зарываются ей в волосы.

Губы его тоже были холодные, влажные и дрожащие, они касались лица и шеи робко, словно делали это впервые. Почему-то Сэйбл ощутила вспышку желания. Он был очень странным, Хантер, она никогда не видела его таким.

— Как ты догадалась, что нужна мне?

Вне всякого сомнения, он разговаривал во сне, воспринимая происходящее, как часть сновидения. Одна ладонь осторожно двигалась по ее спине, другая легла на грудь. «Нужно сейчас же, немедленно разбудить его!» — подумала было Сэйбл, но тут Хантер наклонился и дотронулся языком до одного из сосков, едва прикрытых тонким материалом. Она застонала сквозь стиснутые зубы, тотчас забыв о благих намерениях. Он был сейчас с ней весь, до последнего бодрствующего уголка сознания, он не мог обидеть ее или оттолкнуть. И Сэйбл отдалась моменту наслаждения, который мог никогда больше не повториться.

Она чувствовала, что для него даже воспоминание об исчезнувшем кошмаре отступает, его заслоняет то, что для Хантера — сновидение. Он мягко заставил ее перенести одно колено через свои ноги и сам уселся, прижав ее к себе. Руки его больше не были холодными, сквозь влажную ткань рубашки они ощущались все горячее. Как уже было однажды, он взял ее волосы в горсть и несильно потянул, запрокидывая голову. Наклонился к губам. Этот поцелуй был совсем иным — жадным и глубоким, и язык с силой погружался в рот, заставляя думать о чем-то неизведанном, бесстыдном и сладком. Потом руки оказались под рубашкой, на голом теле.

— Хорошо, что ты пришла в мои сны, Сэйбл, — шептал Хантер, опуская ее на спину. — Если ты будешь в моих снах, может быть, они снова станут чистыми.

Если бы только он не шептал эти отчаянные мольбы об очищении! Она не могла сопротивляться, не находила в себе достаточно жестокости для этого.

Хантер расстегнул на ней рубашку, раскрыл ее и положил ладони на оголенные бедра. Несколько минут он просто сидел так, покачивая ее нежно, как ребенка, легонько поглаживая ноги, обнимающие его за талию.

— Теперь ты в моей власти, — сказал он и засмеялся не без лукавства, словно она и вправду не способна была вырваться и убежать.

Но думала ли Сэйбл о бегстве? Она даже не вспоминала о том, что дозволено, а что — нет, просто позволяла волнам наслаждения нести себя, порождая огонь и жажду, которую невозможно оставить без утоления. Она едва ли думала вообще и очнулась только тогда, когда ласкающие пальцы оказались в самом потаенном месте. Она даже помыслить не могла, что позволит такое!

— Хантер, ради Бога!..

Но пальцы двигались, раздвигая, поглаживая, то кругами, то вверх-вниз, и Сэйбл чувствовала, что истекает горячей влагой, впервые в жизни с такой силой. Она содрогнулась всем телом, когда один палец оказался внутри, у самого входа в нее, и это было сладко до дурноты, и уже просто невозможно было оттолкнуть его.

— Позволь мне любить тебя, — шептал Хантер, еще сильнее разводя ей ноги.

И она позволила. В этот момент она позволила бы ему все. Палец погрузился глубже, еще глубже… К сладости приметалось чуть болезненное чувство натяжения, но оно не мешало, скорее усиливало удовольствие.

— Хантер… не на-а-до…

Но девственное тело Сэйбл уже не подчинялось ей. Не зная точно, чего жаждет, оно извивалось, и вздрагивало, и двигалось навстречу ласкающему движению, становилось все более влажным. Эта могучая сила пугала, она могла подчинить себе без остатка, до полной потери рассудка. Это было бесстыдство во всей красе, пугающее и желанное, а совесть почему-то молчала, сдавшись почти без боя.

Единственная попытка сопротивления произвела обратный эффект. Сэйбл схватила Хантера за запястье, намереваясь оттолкнуть, и заметила, к своему изумлению, что направляет его. Почувствовав это, он опустился на бок рядом с ней и, не переставая ласкать ее, поцеловал с жадностью и страстью. Сэйбл заплакала от счастья. Внутри нее бушевало какое-то темное, властное пламя, заставляя отвечать на поцелуи с не меньшей жадностью. Она была огненно-горячей, отчаянно влажной, она хотела… Чего? Она не могла бы ответить, но чувствовала, что у желания, как бы высоко оно ни поднималось, всегда есть пик, добравшись до которого, можно коснуться солнца голыми руками.

Одна ее нога лежала на бедрах Хантера, другая была зажата между его ног, прижимаясь к длинному твердому стержню, которого ей мучительно хотелось коснуться, который хотелось увидеть. Но она могла только отдаваться наслаждению, не в силах еще привнести в него что-то свое.

— Надеюсь, ты увидишь звезды, милая…

Хантер снова коснулся самого чувствительного места. Сэйбл выгнулась в безотчетной попытке усилить удовольствие. Темп его движений нарастал, и ее тело отвечало в том же ритме. Губы что-то шептали возле самого уха, щекотно шевеля волосы, но она уже почти не воспринимала слов.

Вся в жаркой испарине, обезумевшая от сладости, выше всего, что может нарисовать воображение, Сэйбл разрывалась между желанием, чтобы сладкая пытка продолжалась, и стремлением к какой-то завершающей ноте, которая и впрямь могла бы заставить ее увидеть звезды.

Внезапно глубоко внутри родилась лихорадочная дрожь, поднялась спиралью неописуемой сладости, упоительная судорога сотрясла тело. Сэйбл выкрикнула: «Хантер!», ладонями прижав его руку между ног и далеко запрокинув голову.

Она совершенно потерялась в океане огня, впервые испытанный оргазм был вдвойне сладок в своей новизне. Конвульсии, сотрясавшие тело, постепенно затихали, горячий пот капельками стекал между грудями и по вискам. Хантер держал ее в объятиях, стараясь ощутить каждое содрогание, каждый вздох или стон. Она смутно слышала, как он шепчет что-то бесстыдное, волнующее, что-то о том, как она прекрасна в этот момент, какое удовольствие для него сознавать, что она кончает от его ласк, как безумно ему хочется стать твердым, как железо, и войти в нее.

Он продолжал ласкать ее даже тогда, когда почувствовал, что вершина удовольствия осталась для нее позади. Постепенно всякое движение затихло, и Сэйбл затихла в его руках в состоянии, близком к обмороку. Минуты шли.

Наслаждение отступило, но все внутри продолжало источать жар, Как не до конца прогоревший костер.

Грудь Сэйбл часто вздымалась, звук ее собственного громкого дыхания звучал в ушах, как нечто инородное. Словно стараясь поскорее вернуть ее к действительности, мир за стенами комнаты перестал быть совершенно безмолвным, как несколько минут назад: завыла собака, стукнула дверь, послышался возглас где-то в дальнем конце коридора. Сэйбл не хотела слышать всего этого. Ее невинное тело не было удовлетворено. Ему нужно было что-то еще — что-то, чему она не знала названия.

Почему-то ей захотелось плакать, теперь уже от чувства странной неудовлетворенности. Объятия Хантера становились все менее крепкими, словно силы его уходили капля по капле.

Вдруг он поднял голову и обвел комнату затуманенным взглядом. Очень скоро этот взгляд наткнулся на обнаженное тело Сэйбл, которая притаилась, боясь шевельнуть даже ресницами. Она ожидала удивленного возгласа (может быть, даже резкого рывка в сторону), но Хантер только отвернулся, зарывшись головой в подушку. Все его тело разом обмякло, словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Протянув руку, Сэйбл робко коснулась поникшего плеча. Хантер не шевельнулся. Ненадолго щеки ее обдало жаром, чувство глубочайшего унижения заставило съежиться. Неужели он так и не понял, что происходит? Неужели был так пьян, что… что…

Собрав все силы, Сэйбл оттолкнула от себя бесчувственное тело. Оно послушно откатилось на край кровати.

Она подтянула колени к подбородку, закутавшись в одеяло. Вместо недавней сладостной легкости во всем теле она ощущала себя так, словно участвовала в длительной борьбе и проиграла. То, что оставалось от удовлетворения, быстро таяло. Она не понимала, что происходит, знала только, что виноват в этом Хантер. Неожиданно для себя она ударила его кулаком по плечу.

— Ты и твои сны! Будь проклято то и другое! Почему ты не встретил меня раньше, чем все это случилось?

Глава 24

От пропитанной водой земли поднимался запах мокрой глины и лошадиного навоза. Из офицерской столовой доносился аромат жарящегося бекона, приятно смешиваясь со всеми остальными запахами в сложный букет зимнего гарнизонного утра.

Тревис Моффет стоял на крылечке лавки, облокотившись о перила и согревая руки о большую кружку свежесваренного кофе. Он с интересом наблюдал за Хантером, который приторачивал к седлам лошадей свое имущество: одеяла, мешки и все то, что индианка накануне отобрала в лавке.

Он выглядит раздраженным, думал Моффет с благодушной усмешкой. И немудрено: девчонка небось разбудила его ни свет ни заря, чтобы побарахтаться в постели. Экая шельма! Если бы не она, черта с два Хантер Мак-Кракен поднялся бы в такую рань. Подумать только, еще и завтрак для гарнизона не готов, а он уже на ногах! Да, размяк парень, размяк.

Солнце только начинало подниматься над стенами форта, но вокруг кипела жизнь. Сменялись часовые, оседланные лошади фыркали и ржали, постукивая копытами, кавалеристы покидали бараки, еще как следует не проснувшись, по-утреннему вялые. Впрочем, холод стоял промозглый, и вскоре каждый, кто оказывался снаружи, торопился застегнуться до самого подбородка.

Хантер подошел забрать сверток, лежавший у ног Моффета. Тот поднял брови, оглядывая его поверх кружки.

— Два часа, как ты проснулся, Хантер, но у тебя уже такой вид, словно кто-то полдня топтался по твоей физиономии.

— Самое странное, что именно так я себя и чувствую, — буркнул тот, с ненавистью растирая виски и переносицу, где пульсировала и переливалась сильнейшая боль.

— Эй, паря, — раздалось за его спиной, — ты, может, наливался выпивкой ночь напролет?

Хантер покосился через плечо. Дугал Фрейзер стоял чуть не по колено в грязи, упершись здоровенными ручищами в бока и сверкая глазами, как рассерженный папаша.

— И это опосля того, что я в тебя влил, — пророкотал он гневно. — Дурень я последний, что затеял это дело…

— Я уже не ребенок, Дугал, — перебил Хантер. Моффет захихикал, поспешно прикрыв рот ладонью, когда его пронзил свирепый взгляд.

— Тебе бы надо поработать над своими манерами, — заметил он безмятежно, Сделав большой глоток из кружки, — иначе в один прекрасный день ты проснешься в полном…

— Одиночестве? Ты это хотел сказать? — взревел Хантер и передернулся от оглушительной боли в голове. — Если бы это случилось сегодня утром, я бы вознес благодарственную молитву.

Он скривился в саркастической усмешке, подхватил сверток под мышку и широко зашагал к гостинице.

— Жалостно глядеть, когда мужик не желает признавать свои ошибки, — сказал Дугал, догоняя его и пристраиваясь рядом. — Надо жить, паря, хватит уж небо коптить.

— Я бы скорее начал жить, если бы каждый встречный-поперечный не цеплялся ко мне по поводу и без повода, — огрызнулся Хантер. — То я то, то я это! Будто нарочно сговорились выводить из себя!

Кузнец открыл рот (очевидно, для очередного ценного совета), но обернулся и увидел полковника на крыльце.

— Где твоя баба? — спросил он, понизив голос.

— Она не моя ба… — начал Хантер, но Дугал перебил его, незаметно дав тычка под ребра.

— Твоя — не твоя, а забирай ее отседова поскорее. Мейтланд небось к тебе налаживается.

С этими словами Дугал круто свернул в ближайший переулок. Хантер не стал оглядываться, но максимально ускорил шаг. Оставалось надеяться, что обязанности задержат полковника на время, достаточное для бегства. По гостиничной лестнице Хантер взлетел в мгновение ока. С похмелья он запыхался и вспотел, но у двери номера приостановился, не решаясь взяться за ручку. Внутри его не ожидало ничего, кроме презрительного взгляда и ледяного молчания.

Трус.

Жалкий трус.

Но как он мог посмотреть в глаза Сэйбл после того, как вчера вечером так вел себя с ней? Сначала обидел, а потом… потом… Если бы даже она решила никогда больше не разговаривать с ним, она и тут была бы права.

Снаружи донесся звук трубы, собиравшей солдат на утреннюю поверку. Дольше задерживать отъезд было неблагоразумно: до открытия ворот форта оставалось всего десять минут.

Он негромко постучался.

Сэйбл все утро боялась услышать именно этот звук: стук в дверь. Умоляя Бога сделать так, чтобы это был Хантер, она метнулась к окну и осторожно отогнула жалкую занавеску. Полковник Мейтланд как раз повернулся в сторону гостиницы. Она в панике отскочила от окна. Неужели он уже послал за ней конвойных?

Стук повторился. На этот раз он был громче, требовательнее.

— Кто там? — осторожно спросила она.

— Это я, Хантер.

— Что?! — Сэйбл едва устояла на ногах от громадного облегчения. — С чего это вам вздумалось стучать?

Она не знала, что Хантер тоже испытал облегчение — от того, что его не собирались наказывать молчанием.

— Ты в приличном виде?

Сэйбл оглядела себя с ног до головы. Можно ли назвать «приличным видом» мужскую рубашку сверху и одеяло вокруг бедер? Невольно она бросила взгляд на разворошенную постель и всем сердцем пожелала, чтобы Хантер ничего не помнил о том, что случилось ночью. Однако, когда она промямлила что-то невнятное и он вошел, она сразу поняла по выражению его лица, что он прекрасно все помнит. Она отвернулась с острым чувством стыда. Она, должно быть, порочна до мозга костей, потому что не отказалась бы повторить все, что было между ними, прямо сейчас.

А Хантер в это время думал о том, что, конечно же, противен Сэйбл, раз она не хочет даже смотреть на него.

Дверь за ним захлопнулась со стуком. Оба подпрыгнули.

— Здесь одежда, — сказал он коротко, бросая на кровать принесенный сверток.

Сэйбл повернулась. Сверток был объемистый. Он лежал среди сбившихся простыней, где они ночью занимались… занимались… Она не знала, как это назвать. Пальцы Хантера были тогда пальцами пианиста, а ее тело казалось прекрасным инструментом, который он заставлял звучать на все более высокой ноте. Вот только эта нота осталась звенеть с какой-то печальной незавершенностью. Пусть. Это было все равно что умирать бесконечной сладкой смертью.

Сэйбл попробовала стереть воспоминание, которое считала непристойным, но оно не исчезало, как и печать прикосновений Хантера на теле. Тот прошел к окну и так же, как недавно она, выглянул на улицу, отодвинув край занавески.

— У нас не очень много времени, — сказал он, подождал, пока она заглянет в щелку поверх его плеча, и ткнул пальцем в сторону бараков. — Как только Мейтланд покончит с текущими делами, дойдет очередь до нас. Не удивлюсь, если он воспользуется методами испанской инквизиции.

Он круто повернулся. Сэйбл поспешно отступила за пределы его досягаемости.

— Солдаты вокруг так и кишат, — заметила она, нервно теребя край одеяла. — Как же мы выберемся из форта? Если комендант уже подозревает истину, он, конечно, не даст нам подобраться к воротам! Меня дрожь пробирает, когда подумаю, что будет с Маленьким Ястребом, если нас…

— Прекрати! — прикрикнул Хантер, которому больше всего хотелось обнять ее и утешить. — У нас нет времени на истерику. Укрывая тебя, я совершаю предательство, так что избавь меня от обмороков, нервных припадков и тому подобного идиотизма!

— Никто не собирается падать в обморок, мистер Мак-Кракен, но вы же не станете отрицать, что мы находимся под угрозой ареста?

— Не стану, — буркнул тот.

Сэйбл помолчала, обдумывая положение. С той самой минуты, как Мейтланд утвердится в своих подозрениях, никто не посмеет тронуть ее даже пальцем. Другое дело — Хантер.

— Наверное, вам лучше выйти из игры, мистер Мак-Кракен, — наконец сказала она с решительностью, которой не чувствовала. — Будет несправедливо, если вы пострадаете по моей вине.

— Ты уж прости, Фиалковые Глаза, но мы с тобой повязаны одной веревочкой.

Громадное облегчение быстро затопило в ней чувство вины. Это не укрылось от острых глаз Хантера. Он понял, что ему только потому и было предложено дать задний ход, что Сэйбл рассчитывала на то, что он никуда не денется. Он усмехнулся краешком губ, не вполне понимая, что чувствует по этому поводу.

Женщины — странные создания, подумал он, взяв длинную прядь цвета красного дерева с плеча Сэйбл и задумчиво перебирая ее пальцами.

Сэйбл настороженно встретила его взгляд. Что это было, ласка? Или Хантер давал ей понять, что придется платить за лояльность? Но в глазах цвета темного серебра ничего нельзя было прочитать, словно там залегла тень. Она спросила себя, насколько важную роль она играет в жизни Хантера, в его мыслях и чувствах, но и сама не могла бы сказать, как много он значит для нее.

Если бы только можно было поговорить с ним откровенно, узнать, что означает чувство неудовлетворенности, мучавшее ее вчера ночью, знает ли он что-нибудь об этом, и если знает, то почему оставил ее в таком состоянии! Он обещал, что она увидит звезды, но они лишь сверкнули мимолетно и исчезли. Она хотела говорить обо всем, в том числе о том, кем была на самом деле. Утаивать правду дальше было неуместно и опасно. Но времени почти не оставалось, да и отчужденное выражение глаз Хантера не располагало к задушевной беседе.

— Я подожду за дверью, — вдруг сказал он и быстро пошел к выходу. Однако не вышел сразу, а помялся, не поворачиваясь, и это заставило Сэйбл заранее почувствовать себя неловко. — Ты… э-э… видишь ли… дело в том, что… насчет прошлой ночи. Мне очень жаль, что ты оказалась… э-э… участником.

Он заставил себя встретиться с ней взглядом, ожидая всего самого худшего от этой попытки затронуть щекотливую тему. Он не подозревал, какую огромную жалость разбудил тогда в сердце Сэйбл, сколько сочувствия породил своими нечеловеческими криками.

Самолюбивый, гордый человек, время от времени становящийся игрушкой призраков.

— Вы не сделали ничего ужасного, мистер Мак-Кракен, — ответила она с самым непринужденным видом, на какой была способна. — Человек, который видит кошмар, не отвечает за свои поступки.

Хантер едва сумел скрыть удивление. Он прощен? Что же, вот так, без оговорок?

— Не все так просто, Сэйбл… — начал он, смущенно откашлявшись.

— Я смогу лучше вас понять, если узнаю, в чем причина ваших кошмаров. Может быть, когда-нибудь вы расскажете мне и…

— Никогда.

Хантер произнес это единственное слово ровным, пустым голосом и снова повернулся к двери. Он живет с чувством вины, которое ему не по плечу, подумала Сэйбл и поспешила сделать еще одну попытку.

— Хантер!

Тот замер и зажмурился, словно это могло помочь уловить слабое эхо слова, только что слетевшего с ее губ. Ему хотелось снова и снова слышать, как она обращается к нему по имени.

Он повернулся. Сэйбл стояла совсем рядом, и, хотя он понимал, что у них нет времени даже на извинения (не говоря уже о воспоминаниях), он позволил себе оживить в памяти то, что случилось ночью. Горячее, возбужденное женское тело в его руках. Запах ее желания, чем-то похожий на запах свежей пихтовой хвои. Влажный шелк ее кожи и то местечко, где она особенно нежна, где находится средоточие ее женской сущности. Но главное, он вспомнил ее самозабвенный возглас — знак того, что она узнала рай в его объятиях. Как же жить дальше с сознанием всего этого? Да он попросту сойдет с ума от неудовлетворенных желаний!

Но в следующее мгновение Хантеру бросилось в глаза смущение на лице Сэйбл, и радостное волнение разом умерло в нем.

— Не говори ничего, — сказал он чужим, скрипучим голосом, заметив, что она собирается продолжить уговоры. — Если ты хочешь, чтобы мне стало легче, просто оставь все, как есть. Ты не можешь привести доводов, которые извинили бы мое поведение.

— И все-таки я считаю, что не стоит так винить себя.

— Стоит или не стоит, я виноват и буду помнить об этом, как помнил до сих пор.

— Виноваты не только вы. Я позволила вовлечь меня в… в происходящее, — храбро возразила Сэйбл.

— У тебя не было выбора.

— Выбор есть всегда, мистер Мак-Кракен.

— Разве? — Хантер горько усмехнулся. — Например, я не могу справиться со своими кошмарами, несмотря на то, что только об этом и мечтаю. Кто знает, что может случиться со мной в очередной раз? Вдруг я впаду в неистовство, в буйство? Ты должна держаться подальше от меня в такие моменты. Я мог даже взять тебя силой…

— Но вы этого не сделали, — мягко перебила Сэйбл. — Человек несовершенен, мистер Мак-Кракен. Вы не владели собой и нуждались в том, чтобы кто-нибудь отвлек вас, вытащил из кошмара. Я просто оказалась под рукой.

— Ты ведь и сама знаешь, что это не так, — буркнул Хантер (Господи, он готов был закричать в ответ на эту проповедь милосердия!). — Я хотел именно тебя вчера ночью, как хотел много дней подряд — и не только физически. Я знаю, что это невозможно, никогда. Даже если ты станешь свободной. И давай на этом закончим, пока разговор не зашел слишком далеко.