Иоанн Дамаскин

Одухотворенный и щедрый муж хоть и не долго проживет, но к долгожителям причисляется, а тот, кто житейской суетою и убогостью существует, кто не способен ни себе, ни другим пользы принести, тот кратковечен и несчастен будет, даже если и до глубокой старости доживет.

Одухотворенный муж назначен к тому, чтобы восходить, а ничтожный – всегда опускаться. Ведь очень трудно снизу забраться наверх, но сверху спускаться легко, не то, что восходить.

Умный способен понимать даже мысли ближнего, наблюдая за его поведением и обликом.

Мудрый знает, как поступать и там, где не имеет опыта; глупый ошибается и в том, чему учился.

Из мудрых никто не осмелится на следующие три вещи: к царям приближаться, пить яд для пробы, вверять тайну женщине.

Благоразумного и красноречивого мужа до беседы с ним не всегда и заметишь; как и огонь, скрытый в терне, лишь когда выйдет наружу, производит на воздухе пламя.

Тот, кто смешивает драгоценные камни и жемчуг с оловом, больше бесчестит себя, чем жемчуг.

Нужно, чтобы владыки не презирали малых, которые под ними: ведь малые уже и не малые, когда полезны великим.

Хоть и много в царском дому мышей, но нет в них нужды, пусть и близко они; птица же по имени сокол хоть и дика, но за свойства свои призывается, принимается и на царской руке сидит.

Буря не повреждает маленькие деревья, а высокие, сломав, вырывает с корнем.

Многие сильные побеждены бывают немощными.

Затевающие войну сами попадают в свои сети.

Больному не следует скрывать свою болезнь от врача, а бедняку прикрывать нищету свою перед друзьями.

Лучше по огню и по змеям ходить, чем жить со злыми советчиками.

Не вверяй своей тайны тому, кто угощает тебя, прежде чем не узнаешь его верности и дружбы.

Кто останется невредим, служа царям и приближаясь к ним? Властители похожи на скверную блудницу, которая сходится со многими мужчинами.

Кто не довольствуестя малым, а устремляет свои взоры на многое и дальнее, не задумываясь о причинах и следствиях, добьется того же, что мухи: им ведь недостаточно, чтобы летать на цветы и деревья, вот и оказываются они задавлены, влетев порою в слоновые уши.

Даже когда враг бессилен, мудрый царский первосоветник не позволяет царю идти на бой, если можно миром уладить?

Мудрость и многомощных побеждает.

Мудрый от разума бодр, а безумный от неумия пьян.

Нет ничего сильнее хорошего совета и ничего вреднее скверного дела.

Не обличай безумного, чтобы не возненавидел он тебя.

Удаляйся от коварного человека, даже если вы в родстве или близки с ним.

Хоть сколько мажь медом горький плод, не переменит он своей горечи в сладость.

Всегда ненавидят безумные мудрых, неучи ученых, скверные нескверных, а испорченные хороших.

Дурной и коварный человек превратит любовь во вражду и смуту, если пристроится к друзьям.

Должно хранить тайны своих друзей. Не хранящий тайну бесчестит свою совесть и посрамляет доверие к себе.

Кто стремится к добру, должен быть готов терпеть зло.

Во время испытания стекаются все беды.

Всякий, кто строит козни против ближнего своего, упадет в ров, который вырыл.

Доказательство истинной любви состоит в том, чтобы любить любимых и враждовать с врагами.

Алчная душа всем злым делам начало.

Не заботься о богатстве, человек многоумный почтен и без богатства.

Среди мудрых нет чужаков.

Поистине нет в жизни ничего лучше, чем помощь друга и взаимная радость.

Нет большего удовольствия в мире, чем дружеская беседа.

Храбрый испытывается в скорбное время, а верные друзья – в беде.

Пока нет войны, усмирять врагов нужно дарами, если же ополчились они на тебя, нельзя уклоняться. Терпенье и смиренье нужно иметь и для мира, и для войны.

Бессильными врагов своих всегда называют глупые.

Дерево, даже и подрубленное топором, снова срастается, и рана от стрелы излечивается и зарастает. Но стрела словесная неисцелима, ведь она попадает в самое сердце.

Кормить врагов весьма похвально.

Если мудрый человек оказывается в несчастье, он покоряется даже ничтожным, пока не достигнет желаемого.

Изобретательностью и умом побеждать лучше, чем сопротивлением.

Не следует пренебрегать четырьмя вещами: огнем, болезнью, врагом, долгом.

Кто довольствуется малым, живет беззаботной жизнью.

Иоанн Златоуст

Разве ты не знаешь, что настоящая жизнь есть путешествие? Разве ты – гражданин? Ты – путник. (…) Не говорите: у меня такой-то город, а у меня такой-то. Ни у кого нет города; город – горе [на небесах]; а настоящее есть путь. И мы путешествуем каждый день, пока движется природа.[3466]

Любовь не знает насыщения, но, постоянно наслаждаясь любимыми, более и более воспламеняется.[3467]

Если уж помнить грехи, то помнить должно только свои.[3468]

Где бы ты ни был, молись. Ты – храм Божий: не ищи же места; нужно только душевное расположение.[3469]

Грех не в нашей природе; мы сподоблены воли и свободы. Ты – мытарь? Можешь сделаться евангелистом. Ты – богохульник? Можешь сделаться апостолом. Ты – разбойник? Можешь приобрести рай. (…) Нет такого греха, который не изглаживался бы покаянием.[3470]

Многие приходят в церковь, произносят тысячи стихов молитвы, и выходят, не зная, что говорили они; уста их движутся, а слух не слышит. Ты сам не слышишь своей молитвы: как же ты хочешь, чтобы Бог услышал твою молитву?[3471]

Как раны, открытые и часто подвергающиеся влиянию холодного воздуха, делаются более жестокими, так и душа согрешившая становится более бесстыдною, если пред многими обличается в том, в чем она согрешила. (…) Не прибавляй же раны к ранам, объявляя согрешившего, но делай увещевание без свидетелей.[3472]

Как доброе дело – помнить о своих грехах, так доброе же дело – забывать о своих добрых делах.[3473]

Не вспоминай о своих добрых делах, чтобы помнил о них Бог.[3474]

Разве Церковь – в стенах? Церковь – во множестве верующих.[3475]

Не думаю, чтоб в среде священников было много спасающихся; напротив – гораздо больше погибающих, и именно потому, что это дело требует великой души.[3476]

Если бы все стремились к архиерейству, как к обязанности заботиться о других, то никто не решился бы скоро принять его. А то мы гоняемся за ним так же точно, как за мирскими должностями.

(…) Чтобы достигнуть почестей у людей, мы погибаем пред очами Божиими.[3477]

Народ составляют святые, а не толпа народа.[3478]

Какая это слава, если она заставляет искать чести от низших (…)? Честь состоит в том, чтобы пользоваться славою от высших.[3479]

Человек (…) может сделаться и ангелом, и зверем.[3480]

Завидующий не может не быть и клеветником.[3481]

Мы обращаемся к оскорбителям как бы к каким великим людям, когда говорим: ты кто, что оскорбляешь? (…) А следовало бы говорить, напротив: ты оскорбляешь? – оскорбляй; ведь ты – ничто. Скорее к тем, которые не наносят оскорблений, следовало бы говорить: ты кто, что не оскорбляешь? Ты выше естества человеческого.[3482]

Наше гражданство на небе, а не на земле.[3483]

Что такое кротость и что малодушие? Когда мы, видя других оскорбляемыми, не защищаем их, а молчим, это – малодушие; когда же, сами получая оскорбления, терпим, это – кротость. Что такое дерзновение? (…) Когда мы ратоборствуем за других. А что дерзость? Когда мы стараемся мстить за самих себя.[3484]

Кротость есть признак великой силы; (…) не погрешит тот, кто назовет такое расположение к ближним даже мужеством.[3485]

Свойство учителя – не колебаться в том, что сам он говорит.[3486]

Человек нередко бросается в бездну, чтобы только другие удивлялись ему.[3487]

[Бог] не хочет, чтобы мы радовались наказанию других даже и тогда, когда Он сам их наказывает, – потому что и Сам неохотно наказывает.[3488]

Что же такое толпа? (…) Нечто шумное, многомятежное, большею частью глупое, без цели носящееся туда и сюда, подобно волнам моря, составляемое часто из разнообразных и противоположных мнений. Кто имеет у себя такого владыку, не будет ли тот жалок более всякого другого?[3489]

Если каждый из толпы сам по себе достоин презрения, то, когда таких много, они заслуживают еще большего презрения. Глупость каждого из них, когда они собраны вместе, становится еще большею, увеличиваясь от многочисленности. Поэтому каждого из них порознь, конечно, можно бы исправить, (…) но нелегко было бы исправить всех их вместе, – оттого что безумие их в таком случае увеличивается.[3490]

Язычников не столько обращают чудеса, сколько жизнь [христиан]. (…) Доколе проповедь не была еще распространена, чудеса по справедливости были предметом удивления, а теперь нужно возбудить удивление жизнью.[3491]

Что за польза – обнажить одного и одеть другого? Милостыня должна происходить от сострадания, а это – бесчеловечие. И хотя бы мы отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Это показывает Заккей, который тогда умилостивил Бога, когда обещал возвратить похищенное четверицею (Лука, 19, 8). А мы, похищая весьма много, а отдавая мало, думаем умилостивить Бога, не зная, что тем самым еще более прогневляем Его.[3492]

Мы умываем же руки, когда входим в церковь: зачем же не омываем сердца?[3493]

Удержи руки от лихоимства – и тогда простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем обнажать, а других одевать, то (…) милостыня будет поводом ко всякому преступлению. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие.[3494]

Стыдись грешить, но не стыдись каяться.[3495]

Сатана извратил естественный порядок: греху он дал дерзость, а покаянию – стыд.[3496]

Ты грешишь? Не отчаивайся; (…) и если каждый день согрешишь, каждый день кайся. (…) Для божественного милосердия меры нет. (…) Твоя злоба, какова бы она ни была, есть злоба человеческая, а человеколюбие Божие неизреченно.[3497]

Для любящего довольно и той награды, чтобы любить, кого любит.[3498]

Не вино зло, (…) а пьянство.[3499]

[Корыстолюбец] бережет свое, как чужое.[3500]

Ты здесь [на земле] странник и пришелец; твое Отечество на небесах.[3501]

Что же такое смерть? То же, что снятие одежды: тело, подобно одежде, облекает душу, и мы через смерть слагаем его с себя на краткое время, чтобы опять получить его в светлейшем виде. Что такое смерть? Временное путешествие, сон, который дольше обыкновенного.[3502]

Не плачь об умершем, но плачь о живущем во грехах.[3503]

Лишился ли ты чего? Не скорби – этим нисколько не пособишь. Согрешил? Скорби – это полезно.[3504]

Не говорим, будто все зло оттого, что едим и пьем: не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Диавол не ел и не пил – а пал; а Павел ел и пил – и взошел на небо.[3505]

Не странно ли признавать небо гораздо лучшим земли, а переселившихся туда – оплакивать?[3506]

Время уныния не то, когда мы терпим зло, но когда делаем зло. Мы же извратили порядок и перемешали времена; делая множество зла, мы не сокрушаемся и на короткое время, а если от кого-нибудь потерпим хотя малое зло, падаем духом, безумствуем, спешим отказаться и избавиться от жизни.[3507]

Вступать или не вступать в брак – зависит от нас; а то, что последует за браком, уже не в нашей власти, но волею или неволею нужно переносить рабство.[3508]

Иное – судия, иное – податель милостыни. Милостыня потому так и называется, что мы подаем ее и недостойным.[3509]

Если можно сказать нечто странное, то (…) душа спящего как бы спит, а у умершего, напротив, бодрствует.[3510]

Награда тебе будет больше, когда ты станешь делать должное, не надеясь на награды.[3511]

Настоящее – театр; здешние предметы – обманчивая внешность, и богатство, и бедность, и власть, и подвластность, и тому подобное; а когда окончится этот день и наступит та страшная ночь, или лучше – день: ночь для грешников, а день для праведников; когда закроется театр (…), обманчивые виды будут отброшены; (…) и как здесь, по окончании театра, иной из сидевших вверху, увидев в театральном философе медника, говорит: э, не был ли этот в театре философом? – а теперь вижу его медником; этот не был ли там царем? – а здесь вижу в нем какого-то низкого человека; (…) так будет и там.[3512]

Мы не так скорбим, обличаемые со стороны других, как обличая других за грехи, в которых мы виновны.[3513]

Бог не свел с небес ангелов и не приставил их учителями к человеческому естеству, чтобы по причине превосходства своей природы и по причине неведения человеческой немощи они не делали упреков против нас очень беспощадно; но Он сделал смертных людей учителями и священниками, людей, облеченных немощию, чтобы одно и то же, виновность в том же самом и говорящего, и слушающих сделалась уздою для языка говорящего человека, не позволяющею делать обвинений сверх меры.[3514]

Какого ты достигаешь успеха чрез то, что не исповедуешься? (…) Хотя бы ты не сказал, Он [Господь] знает; если же ты скажешь, Он забывает.[3515]

Военачальнику мы в особенности удивляемся тогда, когда даже в его отсутствие войско соблюдает порядок.[3516]

Никакое существо не может хорошо знать высшего существа, хотя бы между ними было и малое расстояние.[3517]

Не знают Бога не те, которые не знают Его существа, а те, которые усиливаются познать это существо.[3518]

Еще нет смиренномудрия в том, чтобы грешник считал себя грешником. Смиренномудрие состоит в том, чтобы, сознавая за собою много великого, ничего великого о себе не думать.[3519]

Не множество тел мы желаем видеть в церкви, а множество слушателей.[3520]

Как солнце восходит каждый день, и, однако, мы не говорим, что много солнц, но одно солнце, ежедневно восходящее, так и Пасха совершается всегда (…). Где торжествует любовь, там и праздник.[3521]

[Человеческая] душа стоит, а лучше сказать – и дороже множества народов.[3522]

Тяжко не падение, а то, чтобы, упавши, лежать и уже не вставать, (…) помыслами отчаяния прикрывать слабость воли.[3523]

Слава Богу за все.[3524]

Как душа без плоти не зовется человеком, так и плоть без души.

Лучше во тьме пребывать, чем без друга.

Кто не нуждается в чужом, но живет независимо, тот всех богаче.

Когда накормишь убогого, считай, что себя накормил. Такого свойства это дело: данное нами к нам же вернется.

Давайте поможем тем беднякам, которые умоляют нас об этом, и если они даже обманывают нас, не надо придавать этому слишком большого значения. Ибо такого милосердия, прощения и доброты заслуживает каждый из нас.

Ты хочешь, чтобы тебе оказали милость? Окажи милость своему ближнему.

Ничто так не смущает чистоты ума, и красоты, и мудрости, как гнев беспречинный, громким ревом вокруг разнесенный.

Лучше хлеб с солью в покое и без печали, чем множество блюд многоценных в печали и горе.

Столько же создать может слово, сколько разрушить страх.

Время скорби не то, когда зло страдаем, но когда творим зло.

Дерзнуть и простые люди могут не раз, но не все способны в нужное время так поступать.

Всюду жестокостью и трудом человек увеличивает полезное.

Нельзя творить зло или ненавидеть какого бы го ни было человека, хоть нечестивого, хоть еретика, пока не приносит он вреда нашей душе.

Ни уклоняться от битвы нельзя, ни самому искать битвы: тогда и победа будет славнее.

Боязливой и нетвердой бывает душа в невежестве, а не по сути. Если же встречу некогда храброго, а теперь боязливого, понимаю, что это случилось не по природе порока, ибо природа так сильно не изменяется.

Киприан Карфагенский

Светить слепому, говорить глухому, вразумлять бессмысленного – труд напрасный.[3525]

Если боги твои имеют сколько-нибудь Божественной силы и власти, то пусть сами мстят за себя. Иначе, (…) так как мститель более того, за кого он мстит, то ты больше своих богов.[3526]

Поздно поверят в вечную казнь те, которые не хотели верить в вечную жизнь.[3527]

Для того, кто живет еще в этом мире, никакое покаяние не поздно.[3528]

Кто слишком желает отмщения за себя, пусть помыслит, что не отмщен еще Тот, Кто творит отмщение.[3529]

Тот не может уже иметь Отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь.[3530]

Вина раздора [в церкви] не очищается даже страданием. Не может быть мучеником тот, кто не находится в Церкви.[3531]

Господу надобно молиться с искренним вниманием и умолять не звуком голоса, но сердцем и чувством. (…) Как ты требуешь, чтобы Бог услышал тебя, когда ты сам себя не слышишь? Как хочешь, чтобы Бог во время твоего моления помнил о тебе, когда ты сам о себе не помнишь?[3532]

[Христос] не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно так, чтобы молящийся молился только за себя. В самом деле, мы не говорим: Отче мой, иже еси на небесех, – хлеб мой насущный даждь ми днесь; каждый из нас не просит об оставлении только своего долга, не молится об одном себе, чтобы не быть введену во искушение и избавиться от лукавого. У нас всенародная и общая молитва, и когда мы молимся, мы молимся не за одного кого-либо, но за весь [церковный] народ, потому что мы – весь народ – составляем одно.[3533]

Кто милосердствует о нищих, тот дает взаймы Богу.[3534]

В заповедях для большей пользы необходимо умалчивать о некоторых предметах; а то ведь часто увлекаются тем, что запрещается.[3535]

Запрещено смотреть на то, что запрещается делать.[3536]

Какое зрелище без идола? Какое игрище без [языческого] жертвоприношения? (…) Идолослужение (…) есть мать всех игрищ.[3537]

Для похоти недостаточно наслаждаться настоящим злом, – нет, она хочет через зрелище усвоить себе и то, чем грешили еще в давние времена.[3538]

Другие [виды] зла имеют предел, и всякий грех оканчивается совершением греха; (…) [зависть] же не имеет предела: это зло, пребывающее непрерывно; это грех без конца![3539]

Если христианин (…) помнит, под каким условием (…) он уверовал, то будет (…) помнить, что ему в этом веке должно претерпеть более, чем другим.[3540]

Мученичество не в твоей состоит власти, а в воле Божией (…). Иное дело – недостаток готовности к мученичеству, а иное – недостаток мученичества при готовности к нему. (…) Бог не хочет крови нашей, а требует веры.[3541]

Зачем же нам просить и молить, да приидет Царство Небесное, когда нам приятен земной плен? Зачем, в часто повторяемых молитвах, мы просим о скором наступлении дня Царства, когда сильнее и пламеннее желаем работать здесь, на земле, диаволу, нежели царствовать на небе со Христом?[3542]

Не должно оплакивать братьев наших (…), они (…) не погибают, а только предшествуют нам, подобно путешественникам и мореплавателям. Мы должны устремляться за ними любовию, но никак не сетовать о них: не должны надевать здесь траурных одежд, когда они уже облеклись там в белые ризы; а иначе подадим повод язычникам справедливо осуждать нас за то, что мы, как совершенно погибших, оплакиваем тех, которые, по словам нашим, живут у Бога.[3543]

Нет спасения вне церкви.[3544]

Климент Александрийский

Нельзя же на том основании, что человеку смеяться естественно, все делать предметом смеха. И лошадь ведь, которой ржать естественно, не на все ржет.[3545]

Как праведников может быть много, так и пути спасения их многочисленны.[3546]

Можно быть верующим и без науки; зато уразуметь существо веры неуч не в состоянии.[3547]

У обученных и чувства более изощренны.[3548]

Вера – это свободный выбор, поскольку она есть некое стремление, и стремление разумное. Но так как в начале (…) каждого действия лежит свободный выбор, то выходит, что и вера есть его начало, основа всякого разумного выбора.[3549]

От доказательств (…) вера тверже быть не может.[3550]

Страх Божий заключается в боязни греха (…). Не самого Бога боюсь я, а боюсь низвержения с лона Его.[3551]

Человек добродетельный (…) [живет] на границе, отделяющей природу бессмертную от смертной.[3552]

Вожделение не происходит от тела, хотя и удовлетворяется телом.[3553]

Человек должен стремиться к познанию Бога не из-за желания спастись, но ради божественной красоты и величия, святости, превосходства и сверхъестественности самого этого знания.[3554]

Нет познания, которое не имело бы связи с верой; равно как нет и веры, которая не зависела бы от познания.[3555]

Вера есть слух, ухо души.[3556]

Есть среди них [христиан] боящиеся эллинской философии, подобно тому как дети боятся привидений. Если вера их – я уже не осмеливаюсь говорить об их познании – в такой степени слаба, что можетколебаться от человеческих рассуждений, то не стоит ее себе и приписывать; пусть эти немощные признают, что никогда и не верили в истину.[3557]

Поститься (…) значит (…) воздерживаться от всякого вообще зла, будет ли оно состоять в деле, в слове или даже в мысли.[3558]

Молитва есть собеседование с Богом.[3559]

Ремесленник кормится от своего ремесла; язычник – живет по-язычески. Точно так же истинный мудрец в познании имеет все, в чем нуждается.[3560]

Мудрец истинный убежден в такой истине: «Все в этом мире идет к лучшему».[3561]

Верующий (…) простой навык в добродетели обращает во вторую свою природу.[3562]

Следует обращаться к Богу с молитвами, только достойными Бога.[3563]

Соприкосновение с грехами чужими заразительно.[3564]

Кто предпринимает великие дела, подвергается и великим искушениям.[3565]

Лактанций

Как скоро люди уверятся, что Бог мало о них печется и что по смерти они обратятся в ничто, то они предаются совершенно необузданности своих страстей, (…) думая, что им все позволено.[3566]

Греки присвоили человеку имя Антропоса, потому что он смотрит вверх. (…) Не вотще Бог восхотел, чтобы голова у нас всегда была поднята к небу. Между всеми родами животных и птиц нет почти ни одного, который бы мог свободно видеть небо.[3567]