Из тесного угла можно вознестись к небу – только воспрянь.[1972]

Жизнь наша коротка, и сами мы еще больше сокращаем ее своим непостоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы дробим ее на мелкие части и рвем в клочки.[1973]

Где что-нибудь выдается и бросается в глаза, там не все ровно. (…) [У] величайших людей (…) каждая черта в произведении так сплетена с другою, что невозможно что-либо изъять, не разрушив целого.[1974]

Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.[1975]

Одно дело помнить, другое знать! (…) Знать – это значит делать и по-своему, (…) не оглядываясь всякий раз на учителя. (…) Не становись второю книгой![1976]

Идущий следом за другим ничего не найдет, потому что не ищет.[1977]

Истина открыта для всех, ею никто не завладел.[1978]

Говорят, что начало – это уже полдела; то же относится и к нашей душе: желание стать добродетельными – полпути к добродетели.[1979]

Дружба приносит только пользу, а любовь иногда и вред.[1980]

Ни младенцы, ни дети, ни повредившиеся в уме смерти не боятся – и позор тем, кому разум не дает такой же безмятежности, какую дарует глупость.[1981]

В пространных рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при народе, шуму много, а доверительности нет. Философия – это добрый совет, а давать советы во всеуслышанье никто не станет.[1982]

Великая душа пренебрегает великим и предпочитает умеренное чрезмерному.[1983]

Нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде излишнее становится для них необходимым.[1984]

Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами.[1985]

В речах перед народом нет ни слова истины: их цель – взбудоражить толпу, мгновенно увлечь неискушенный слух, они уносятся, не давая над собою подумать.[1986]

Пусть оратор (…) говорит не быстрей и не больше, чем могут выдержать уши.[1987]

Многим не хватает только благосклонности судьбы, чтобы сравняться жестокостью, и честолюбием, и жаждой роскоши с самыми худшими. Дай им силы на все, чего они хотят, и ты узнаешь, что хочется им того же.[1988]

Мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на что тратим самих себя, то зовем даровым (…) Всякий ценит самого себя дешевле всего.[1989]

Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить себя?[1990]

Мы живем так, что внезапно увидеть нас – значит поймать с поличным.[1991]

Все, если взглянуть на изначальное происхождение, ведут род от богов.[1992]

За всеми нами одинаковое число поколений, происхожденье всякого лежит за пределами памяти.[1993]

Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода. (Со ссылкой на Платона).[1994]

Одной молитвой опровергаем другую. Желания у нас в разладе с желаниями.[1995]

Жизнь любого занята завтрашним днем. (…) Люди не живут, а собираются жить.[1996]

Мы лжем и без причин, по одной привычке.[1997]

Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше.[1998]

Нет рабства позорнее добровольного.[1999]

Любовь не уживается со страхом.[2000]

Цари забывают, как сильны они сами и как слабы другие, и чуть что – распаляются гневом, словно от обиды. (…) Для того и нужна им обида, чтобы кому-нибудь повредить.[2001]

Разве что-нибудь было не «совсем недавно»? Совсем недавно я был мальчиком и сидел у философа Сотиона, совсем недавно начал вести дела в суде, совсем недавно потерял к этому охоту, а там и силы. Безмерна скоротечность времени, и ясней всего это видно, когда оглядываешься назад. Взгляд, прикованный к настоящему, время обманывает, ускользая при своей быстроте легко и плавно. (…) Минувшее пребывает в одном месте, равно обозримое, единое и недвижное, и все падает в его глубину.[2002]

Что ты веселишься, если тебя хвалят люди, которых сам ты не можешь похвалить?[2003]

Ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании жизнь отделена от смерти тонкою преградой: повсюду грань между ними столь же ничтожна. Не везде смерть видна так близко, но везде она стоит так же близко[2004]

Рассказывать сны – дело бодрствующего; признать свои пороки – признак выздоровления.[2005]

Мы думаем, будто смерть будет впереди, а она будет, и была. То, что было до нас, – та же смерть.[2006]

Изнеженность обрекла нас на бессилие, мы не можем делать то, чего долго не хотели делать.[2007]

Постоянство и упорство в своем намерении – вещи такие замечательные, что и упорная лень внушает уважение.[2008]

Голос мешает больше, чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам.[2009]

Взгляни на него: (…) он ворочается с боку на бок, стараясь (…) поймать хоть легкую дрему, и, ничего не слыша, жалуется, будто слышит. Какая тут, по-твоему, причина? Шум у него в душе: ее нужно утихомирить, в ней надо унять распрю; нельзя считать ее спокойной только потому, что тело лежит неподвижно.[2010]

У каждого потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это – не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. Так храбрецы, готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид.[2011]

Никто не остается в старости тем же, чем был в юности, завтра никто не будет тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек. (…) Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. Об этом и говорит Гераклит: «Мы входим, и не входим дважды в один и тот же поток». Имя потока остается, а вода уже утекла.[2012]

[В мире] пребывает все, что было прежде, но иначе, чем прежде: порядок вещей меняется.[2013]

Что такое конец жизни – ее отстой или нечто самое чистое и прозрачное (…). Ведь дело в том, что продлевать – жизнь или смерть.[2014]

Многих красота какого-нибудь полюбившегося слова уводит к тому, о чем они писать не собирались.[2015]

Лесть всех делает дураками, каждого в свою меру.[2016]

[Истинная радость], не будучи чужим подарком, (…) не подвластна и чужому произволу. Что не дано фортуной, того ей не отнять.[2017]

Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни.[2018]

Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли.[2019]

Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству.[2020]

Мы ищем в слезах доказательство нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ. (…) И в скорби есть доля тщеславия![2021]

Для меня думать об умерших друзьях отрадно и сладко. Когда они были со мной, я знал, что я их утрачу, когда я их утратил, я знаю, что они были со мной.[2022]

Перестань дурно истолковывать милость фортуны. То, что ею отнято, она прежде дала![2023]

Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.[2024]

Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (…) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.[2025]

[Об умерших:] Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.[2026]

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.[2027]

Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.[2028]

Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.[2029]

Способность расти есть признак несовершенства.[2030]

Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.[2031]

Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (…) У всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.[2032]

Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (…) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.[2033]

[Об умерших:] Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.[2034]

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.[2035]

Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.[2036]

Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.[2037]

Способность расти есть признак несовершенства.[2038]

Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.[2039]

Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (…) У всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.[2040]

Как распрямляется сжатое силой, так возвращается к своему началу все, что не движется непрерывно вперед.[2041]

Не так радостно видеть многих у себя за спиной, как горько глядеть хоть на одного, бегущего впереди.[2042]

Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся. Ты удивляешься, что человек идет к богам? Но и бог приходит к людям и даже – чего уж больше? – входит в людей.[2043]

Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.[2044]

Немногим удается мягко сложить с плеч бремя счастья; большинство падает вместе с тем, что их вознесло, и гибнет под обломками рухнувших опор.[2045]

Пусть будет нашей высшей целью одно, говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.[2046]

Век живи – век учись тому, как следует жить.[2047]

Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.[2048]

Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».[2049]

Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.[2050]

Сатия (…) приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?[2051]

Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.[2052]

Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.[2053]

Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.[2054]

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.[2055]

Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?[2056]

Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. (…) Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом [больного] видно, что человек мужествен.[2057]

Слава – тень добродетели.[2058]

Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.[2059]

Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.[2060]

Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.[2061]

Римский вождь (…), посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».[2062]

Усталость – цель всяких упражнений.[2063]

Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.[2064]

Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.[2065]

Велика ли слава – много в себя вмещать? Когда первенство почти что у тебя в руках, и спящие вповалку или блюющие сотрапезники не в силах поднимать с тобою кубки, когда из всего застолья на ногах стоишь ты один, когда ты всех одолел блистательной доблестью и никто не смог вместить больше вина, чем ты, – все равно тебя побеждает бочка.[2066]

Напившись вином, он [Марк Антоний] жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным.[2067]

Так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками.[2068]

Тот, кому завидуют, завидует тоже.[2069]

На чьей земле ты поселенец? Если все будет с тобою благополучно – у собственного наследника.[2070]

Стремиться знать больше, чем требуется, – это тоже род невоздержности. (…) Заучив лишнее, (…) из-за этого неспособны выучить необходимое.[2071]

Достоверно (…) только то, что нет ничего достоверного.[2072]

[В нынешних] книгах исследуется, (…) кто истинная мать Энея, (…) чему больше предавался Анакреонт, похоти или пьянству, (…) была ли Сафо продажной распутницей, и прочие вещи, которые, знай мы их, следовало бы забыть.[2073]

Все (…) познается легче, если (…) расчленено на части не слишком мелкие (…). У чрезмерной дробности тот же порок, что у нерасчлененности. Что измельчено в пыль, то лишено порядка.[2074]

Вы [чревоугодники] несчастны, ибо (…) голод ваш больше вашей же утробы![2075]

Говори (…), чтобы (…) услышать и самому; пиши, чтобы самому читать, когда пишешь.[2076]

Самый счастливый – тот, кому не нужно счастье, самый полновластный – тот, кто властвует собою.[2077]

Природа не дает добродетели: достичь ее – это искусство. (…) [Древние] были невинны по неведенью; а это большая разница, не хочет человек грешить или не умеет.[2078]

Безопасного времени нет. В разгаре наслаждений зарождаются причины боли; в мирную пору начинается война.[2079]

Судьба городов, как и судьба людей, вертится колесом.[2080]

Беда не так велика, как гласят о ней слухи.[2081]

Прах всех уравнивает: рождаемся мы неравными, умираем равными.[2082]

Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны.[2083]

Наслажденье – это благо для скотов.[2084]

Наполнять надо душу, а не мошну.[2085]

Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? (…) Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня считать его мертвым.[2086]

По-твоему, счастливее тот, кого убивают в день [гладиаторских] игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь, кто-нибудь так по-глупому жаден к жизни, что предпочтет быть зарезанным в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым.[2087]

Каждый в отдельности вмещает все пороки толпы, потому что толпа наделяет ими каждого.[2088]

Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. (…) Он идет дальше океана, дальше солнца. (…) Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, для которых конец паденья – на дне.[2089]

Не думай, будто кто-нибудь стал счастливым через чужое несчастье.[2090]

Само по себе одиночество не есть наставник невинности, и деревня не учит порядочности.[2091]

Блаженствующие на взгляд черни дрожат и цепенеют на этой достойной зависти высоте и держатся о себе совсем иного мнения, чем другие. Ведь то, что прочим кажется высотою, для них есть обрыв.[2092]

Мы часто про себя желаем одного, вслух – другого, и даже богам не говорим правды.[2093]

Войны (…) – это прославляемое злодейство.[2094]

Запрещенное частным лицам приказывается от лица государства. За одно и то же преступление платят головою, если оно совершено тайно, а если в солдатских плащах – получают хвалы.[2095]

Человек – предмет для другого человека священный.[2096]

Природа (…) родила нас братьями.[2097]

[О Катоне Младшем]: Сколько в нем силы духа, сколько уверенности среди общего трепета! (…) Он единственный, о чьей свободе речь не идет; вопрос не о том, быть ли Катону свободным, а о том, жить ли ему среди свободных.[2098]

Богу я не повинуюсь, а соглашаюсь с ним и следую за ним не по необходимости, а от всей души.[2099]

Злодеянья могут быть безнаказанны, но не безмятежны. (…) Первое и наибольшее наказанье за грех – в самом грехе.[2100]

Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья![2101]

Кто страдает раньше, чем нужно, тот страдает больше, чем нужно.[2102]

[Мудрец] считает одинаково постыдным бежать и от смерти, и от жизни.[2103]

Мы ищем причин для страданья и хотим сетовать на судьбу даже неоправданно, когда она не дает нам повода к справедливым жалобам.[2104]

Расстоянье между первым и последним днем [жизни] изменчиво и неведомо; если мерить его тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью – коротко даже у старца.[2105]

Люди стонут более внятно, когда их слышат.[2106]

Человеку ничего не обещано наверняка, и фортуна не должна непременно довести его до старости, но вправе отпустить, где ей угодно.[2107]

Пусть (…) память [об умерших] будет долгой, а скорбь – короткой.[2108]

Более велик тот, кто отнимает у нас саму способность оценивать, чем тот, кто заслуживает высочайшей оценки.[2109]

Не будем ничего откладывать, чтобы всякий день быть в расчете с жизнью.[2110]

Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести больше, чем принес.[2111]

Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить человека приятно.[2112]

Привыкшая к слепому страху душа неспособна заботиться о собственном спасенье: она не избегает, а убегает, а опасности легче ударить нас сзади.[2113]

Многое, что ночью представляется ужасным, день делает смехотворным.[2114]

К ним [власть имущим] нужно приближаться, но не сближаться тесно, чтобы лекарство не обошлось нам дороже самой болезни.[2115]

У всякого есть человек, которому доверяют столько же, сколько ему самому доверено. Пусть да же первый (…) довольствуется одним слушателем, – их получится целый город.[2116]

Кто ждет наказанья, тот наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно.[2117]

Дела за нами не гонятся – люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья.[2118]

В чтении, как и во всем, мы страдаем неумеренностью; и учимся для школы, а не для жизни.[2119]

Жизнь – вещь грубая. Ты вышел в долгий путь – значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь «умереть бы!» – и, стало быть, солжешь.[2120]

Равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены.[2121]

Ничтожен и лишен благородства тот, кто (…) хотел бы лучше исправить богов, чем себя.[2122]

Целым овладевают по частям.[2123]

Многие приходят слушать, а не учиться. (…) Некоторые приходят даже с письменными дощечками – затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести их без пользы для слушающих, как сами слушали без пользы для себя.[2124]

Разве ты не видел, каким криком оглашается театр, едва скажут что-нибудь, с чем все мы согласны (…)? «Имеет все, кто хочет, сколько надобно». Слыша это, (…) те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и проклинают деньги.[2125]

Лучше всего пахнет тело, которое ничем не пахнет.[2126]

Мера (…) ближе к воздержанию и, может быть, труднее воздержанья: ведь от чего-то легче отказаться совсем, чем сохранять умеренность.[2127]

[О вегетарианстве]: Человеку и бескровной пищи хватит; (…) [а] там, где резня служит удовольствию, жестокость переходит в привычку.[2128]

То, что было философией, становится филологией.[2129]

Сама старость есть неизлечимая болезнь.[2130]

Из одного и того же каждый извлекает лишь нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет лишь траву, собака – зайца, аист – ящерицу.[2131]

«Жизнь ему в тягость». – Не спорю, а кому она не в тягость? Люди и любят, и ненавидят свою жизнь.[2132]

Речь – убранство души.[2133]

С тех пор как они [деньги] в чести, ничему больше нет заслуженной чести: делаясь поочередно то продавцами, то товаром, мы спрашиваем не «какова вещь?», а «какова цена?»[2134]

Всем кажется лучшим то, от чего отказались.[2135]

Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять их, а не изгонять. (…) «Не хотим» – вот причина; «не можем» – только предлог.[2136]

Тебе кажется высоким то, от чего ты далеко, а взойди наверх – и оно окажется низким. Пусть я буду лжецом, если тебе и тогда не захочется взойти выше: то, что ты считал вершиной, – только ступенька.[2137]

Деньги никого не сделали богатыми, – наоборот, каждого они делают еще жаднее до денег.[2138]

Необходимое не приедается.[2139]

Расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим одарять и не умеющим беречь – разница огромная.[2140]

Великое дело – играть всегда одну роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. (…) Порой о человеке, с которым виделись вчера, по праву можно спросить: «Кто это?»[2141]