Усталым глазам полезно смотреть на зелень.[1808]

Не полезно все видеть и все слышать. Нас миновали бы многие обиды – ведь большинство из них не задевают того, кто о них не знает. Ты не хочешь быть гневливым? – Не будь любопытным.[1809]

Большинство людей сердятся из-за обид, которые они сами сочинили, придавая глубокий смысл пустякам.[1810]

Гнев приходит к нам часто, но чаще мы приходим к нему.[1811]

Пока ты в гневе, тебе не должно быть дозволено ничего. Почему? Именно потому, что ты желаешь, чтобы было дозволено все.[1812]

Разгладим лицо, сделаем голос тише, а походку – медленнее; постепенно в подражание внешнему преобразуется и внутреннее.[1813]

Всякое возмущение подневольного человека обращается ему же в мучение. (…) Нет такого тесного ярма, которое не причинило бы меньше боли тому, кто влачит его, чем тому, кто пытается его сбросить.[1814]

Если благоразумный человек сказал что-то неприятное нам – поверим ему; если дурак – простим.[1815]

Признак истинного величия – не ощущать ударов. Так огромный зверь не спеша оглядывается и спокойно взирает на лающих собак.[1816]

Все, что не нравится нам в других, каждый из нас может, поискав, найти в себе самом (…) Нужно быть терпимее друг к другу, нам приходится жить дурными среди дурных.[1817]

Гневаемся все мы дольше, чем ощущаем причиненную [нам] боль.[1818]

Иногда боль, а иногда случай делают слабого сильнее самого сильного.[1819]

Большая часть того, что вызывает в нас гнев, – ото препятствия, а не удары.[1820]

Неправость нашего гнева делает его более упорным: мы расходимся все пуще и не желаем перестать, словно сила нашей вспышки может служить доказательством ее справедливости.[1821]

Никогда не будет счастлив тот, кого мучит мысль, что есть кто-то счастливее. Я получил меньше, чем надеялся? – но, может быть, я надеялся на большее, чем заслуживал.[1822]

Среди убийц божественного Юлия было больше друзей, чем недругов, ибо он не исполнил их неисполнимых надежд. (…) Вот так и вышло, что он увидал вокруг своего кресла своих бывших соратников с обнаженными мечами, (…) ставших помпеянцами лишь после смерти Помпея.[1823]

Кто смотрит на чужое, тому не нравится свое.[1824]

Человек, завидующий немногим, не видит за собственной спиной огромного скопления зависти всех тех, кому далеко до него.[1825]

Ты лучше благодари за то, что получил. Остального жди и радуйся, что не получил всего.[1826]

Ты ведешь неверные записи в своей расчетной книге: то, что ты дал, оцениваешь дорого, то, что получил, – дешево.[1827]

Деньги насквозь пропитаны нашей кровью.[1828]

Насколько достойнее смеха то, из-за чего мы то и дело льем слезы![1829]

Поверь мне, все, что зажигает нас страшным пожаром, – сущие пустяки, не серьезнее тех, из-за которых дерутся и ссорятся мальчишки.[1830]

Кто никогда ничему не выучился, тот не хочет ничему учиться.[1831]

Этого ты предостерег правильно, но чересчур свободным тоном: и вместо того, чтобы исправить, обидел человека. На будущее смотри не только то, правду ли ты говоришь, но и на того, кому говоришь: переносит ли он правду.[1832]

Баловень счастья (…) считает, что труднодоступная дверь – первый признак блаженного и могущественного человека. Видимо, он не знает, что труднее всего открываются ворота тюрьмы.[1833]

Ты косо глядишь на кого-то из-за того, что он дурно говорил о твоем таланте. Неужели ты считаешь каждое его слово законом? И неужели Энний [римский трагик] должен возненавидеть тебя оттого, что его поэмы не доставляют тебе удовольствия, (…) а Цицерон – стать твоим врагом из-за того, что ты пошутил насчет его стихов?[1834]

Первую вспышку гнева мы не осмелимся унимать словами. Она глуха и безумна. (…) Лекарства приносят пользу, если давать их в промежутках между приступами.[1835]

Гнев, (…) когда окостенеет, затвердеет, (…) превращается в ненависть.[1836]

В перерывах между утренними зрелищами нам обычно показывают на арене сражение привязанных друг к другу быка и медведя: они рвут и терзают друг друга, а рядом их поджидает человек, которому поручено в конце прикончить обоих. То же самое делаем и мы, нанося удары людям, с которыми мы связаны, а рядом с победителем и побежденным уже стоит их конец, причем очень близкий. Нам ведь осталось-то столечко! Что бы нам прожить эту капельку времени в мире и покое![1837]

Часто ссору прекращает раздавшийся по соседству крик «Пожар!».[1838]

Что хуже смерти можешь ты пожелать тому, на кого гневаешься? Так успокойся: он умрет, даже если ты палец о палец не ударишь.[1839]

Я скорее прощу того, кто нанес врагу рану, а не того, кто мечтает посадить ему чирей: тут уже не только злая, но и ничтожно мелкая душонка.[1840]

О сколь презренная вещь – человек, если не поднимается он выше человеческого![1841]

Что такое бог? – Все, что видишь, и все, чего не видишь.[1842]

Уже старик, он [Ганнибал] не переставал искать войны в любом уголке света: настолько, обходясь без родины, не мог он обходиться без врага.[1843]

Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам.[1844]

Все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться – значит отпасть от бога.[1845]

Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство – постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска.[1846]

Быть рабом самого себя – тяжелейшее рабство.[1847]

Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.[1848]

Если я и бываю доверчив, то только до известной степени и принимаю лишь те маленькие выдумки, за которые бьют по губам, а не вырывают глаза.[1849]

Люди растрачивают всю свою жизнь, чтобы достать то, что им будто бы нужно для жизни.[1850]

Изящно возразил мудрый [Гай] Лелий какому-то человеку, сказавшему: «В мои шестьдесят лет…» – «Скажи лучше „не мои шестьдесят“». Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни – в ее неуловимости, а удел времени – всегда оставаться не нашим.[1851]

Покамест все идет как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает. (…) У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. (…) Настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим.[1852]

Кто думает, будто природа может делать лишь то, что она делает часто, тот сильно недооценивает ее возможности.[1853]

Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас. Мир не стоит ломаного гроша, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного.[1854]

И ты удивляешься, что мудрость до сих пор еще не исполнила своего предназначения! Даже испорченность – и та еще не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаем все свои силы.[1855]

Победа без риска – победа без славы[1856]

Для самопознания необходимо испытание: никто не узнает, что он может, если не попробует.[1857]

Всякий, кто кажется избежавшим зла, просто его еще не дождался.[1858]

От голода умирают тихо и спокойно, от обжорства с треском лопаются.[1859]

Самая крепкая часть тела – та, которой чаще всего пользуются.[1860]

«Но как же все-таки бог допускает, чтобы с добрыми людьми случались несчастья?» – А он не допускает. Он ограждает их от всех несчастий: от преступлений и гнусностей, от нечистых помышлений и корыстных замыслов, от слепого вожделения и от алчности, покушающейся на чужое добро. Он блюдет и защищает их самих: неужели кто-то станет требовать от бога еще и того, чтобы он охранял поклажу добрых людей?[1861]

Презирайте бедность: никто не бывает при жизни так беден, как был при рождении. Презирайте боль: она уйдет от вас, либо вы от нее уйдете.[1862]

Короткую жизнь мы не получаем, а делаем ее такой; мы не бедны, а расточительны.[1863]

Нет человека, желающего разделить с другими деньги, а скольким раздает каждый свою жизнь![1864]

Марк Цицерон (…) ни в счастье не был спокоен, ни в несчастье – терпелив.[1865]

Каждый торопит свою жизнь и страдает от тоски по будущему и отвращения к настоящему.[1866]

Время твоей жизни (…) движется беззвучно, ничем не выдавая быстроты своего бега.[1867]

Есть ли на свете кто-нибудь глупее людей, которые хвастаются своей мудрой предусмотрительностью? (…) За счет своей жизни они устраивают свою жизнь, чтобы она стала лучше.[1868]

Откладывать что-то на будущее – худший способ проматывать жизнь: (…) вы отдаете настоящее в обмен на обещание будущего.[1869]

Грядущее неведомо; живи сейчас![1870]

Самая короткая жизнь – у занятых людей.[1871]

Души занятых людей, словно волы, впряженные в ярмо, не могут ни повернуть, ни оглянуться.[1872]

Один из (…) любителей наслаждений, (…) после того как его на руках вынесли из бани и усадили в кресло, спросил: «Я уже сижу?» Ты полагаешь, что человек, не знающий, сидит ли он, в состоянии уразуметь, живет ли он?[1873]

Если только у мертвых сохраняется какое-то чувство, [Гай Калигула] ужасно злится, что он умер, а римский народ все еще живет.[1874]

Некоторые болезни следует лечить, не рассказывая о них больному. Многие умерли оттого, что узнали, чем больны.[1875]

[Людей], через тысячу унижений достигших высочайших почестей, тревожит ужасная мысль, что они страдали всего лишь ради надгробной надписи.[1876]

Гнусен тот, кто, утомленный скорее жизнью, чем трудом, умирает при исполнении служебных обязанностей.[1877]

Большинство людей (…) жаждут работать дольше, чем могут, (…) и сама старость лишь оттого им в тягость, что не позволяет работать.[1878]

Гай Туранний, (…) когда более чем в девяностолетнем возрасте (…) получил (…) освобождение от должности прокуратора, попросил, чтобы его положили на кровать и чтобы стоящие вокруг домочадцы причитали, словно над покойником. (…) Неужели так приятно умереть занятым человеком?[1879]

Добровольно решиться на отдых людям труднее, чем заслужить его по закону.[1880]

Гераклит всякий раз, как выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся: одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому – нелепым.[1881]

Мысль о боли мучит нас не меньше самой боли.[1882]

Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется.[1883]

Если нас очень огорчает чье-то презрение, значит, нам особенно приятно было бы уважение именно этого человека.[1884]

Вступая в препирательство с кем-то, мы признаем его своим противником, а следовательно, равным себе, даже если мы и победим в стычке.[1885]

Один и тот же рассказ может рассмешить нас, если нас двое, и возмутить, если его слышит много народу; мы не позволяем другим заикнуться о том, о чем сами говорим постоянно.[1886]

Чем больше человек склонен обижать других, тем хуже он сам переносит обиды.[1887]

Отвоюй себя для себя самого.[1888]

Смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежит смерти.[1889]

Все у нас чужое, лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает.[1890]

Все меня прощают, никто не помогает.[1891]

Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет.[1892]

Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств.[1893]

Если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь, – и довольно.[1894]

Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом.[1895]

Нередко учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть вероломным.[1896]

Порок – и верить всем, и никому не верить, только (…) первый порок благороднее, второй – безопаснее.[1897]

Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное.[1898]

Нас чтут как стариков, хотя в нас живут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь младенцы боятся вещей пустяшных, мальчишки – мнимых, а мы – и того и другого.[1899]

Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе.[1900]

Спокойная жизнь – не для тех, кто слишком много думает о ее продлении.[1901]

Кто презирает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей.[1902]

Гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев.[1903]

Само имя философии вызывает достаточно ненависти.[1904]

Будем делать все, чтобы жить лучше, чем толпа, а не наперекор толпе, иначе мы отпугнем от себя и обратим в бегство тех, кого хотим исправить.[1905]

Пусть вошедший в наш дом дивится нам, а не нашей посуде. Велик тот человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее велик и тот, кто серебряной пользуется как глиняной.[1906]

Слаб духом тот, кому богатство не по силам.[1907]

Одна цепь связывает стража и пленного.[1908]

Нас мучит и будущее, и прошедшее. (…) Никто не бывает несчастен только от нынешних причин.[1909]

Некоторых больных надо поздравлять и с тем, что они почувствовали себя больными.[1910]

Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.[1911]

Долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров.[1912]

Нельзя уподобляться злым оттого, что их много, нельзя ненавидеть многих оттого, что им не уподобляешься.[1913]

Люди учатся, обучая. [Отсюда пословица: «Уча, учимся».][1914]

«Но ради чего я учился?» – Нечего бояться, что труд твой пропал даром: ты учился для себя самого.[1915]

Фортуна не сбивает с пути – она опрокидывает и кидает на скалы.[1916]

Как много поэты говорят такого, что или сказано, или должно быть сказано философами![1917]

Художнику приятней писать картину, чем ее окончить. (…) Пока он писал, его радовало само искусство. Отрочество наших детей щедрее плодами, но их младенчество нам милее.[1918]

Кто завел друга, чтобы тот выручил из цепей, тот покинет его, едва загремят оковы.[1919]

Люди (…) шепотом возносят (…) богам постыднейшие мольбы.[1920]

Живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто тебя слушают люди.[1921]

Некоторых больше всего и надо опасаться, когда они покраснеют: тут-то их и покидает всякий стыд. Сулла был особенно жесток тогда, когда к лицу его приливала кровь.[1922]

Нам нужен кто-нибудь, по чьему образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь только по линейке.[1923]

Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего, когда кончается детство.[1924]

Возраст самый приятный тот, что идет под уклон, но еще не катится в пропасть.[1925]

Смерть (…) должна быть перед глазами и у старика, и у юноши – ведь вызывают нас не по возрастному списку.[1926]

Нет стариков столь дряхлых, чтобы им зазорно было надеяться на лишний день.[1927]

Каждый день нужно проводить так, словно он замыкает строй, завершает число дней нашей жизни. (…) Отправляясь ко сну, говорить весело и радостно: «Прожита жизнь, и пройден весь путь, что судьбой мне отмерен». А если бог подарит нам и завтрашний день, примем его с радостью.[1928]

Поблагодарим бога за то, что никто не может навязать нам жизнь.[1929]

Я не устану потчевать тебя Эпикуром, и пусть знают все, кто твердит его слова и ценит их не за то, что в них сказано, а за то, кем они сказаны: лучшее принадлежит всем.[1930]

Воображение (…) доставляет нам больше страданий, чем действительность. (…) Многое мучит нас больше, чем нужно, многое – прежде, чем нужно.[1931]

Вымышленное тревожит сильнее. Действительное имеет свою меру, а о том, что доходит неведомо откуда, пугливая душа вольна строить догадки.[1932]

Если бояться всего, что может случиться, то незачем нам и жить.[1933]

Беда глупости еще и в том, что она все время начинает жизнь сначала. (Со ссылкой на Эпикура, но, вероятно, это собственная формулировка Сенеки.)[1934]

До чего противно легкомыслие тех, (…) кто перед кончиной начинает надеяться заново. (…) Что гнуснее старика, начинающего жизнь сначала?[1935]

Многим пришлось бояться оттого, что их можно было бояться.[1936]

Кто мудр, тот во всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что выйдет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора.[1937]

Мы не должны ни во всем уподобляться (…) толпе, ни во всем от нее отличаться. (…) Больше стойкости в том, чтобы оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты, больше умеренности в том, чтобы, не смешиваясь со всеми, не выделяться и не составлять исключения и делать то же самое, что все, но иначе.[1938]

Чего ты дожидаешься? (…) Исполнения всех желаний? Такое время не наступит! (…) Такова цепь желаний: одно родит другое.[1939]

Покуда ты будешь на все зариться, все будут зариться на тебя.[1940]

Заблуждается тот, кто ищет друзей в сенях, а испытывает их за столом.[1941]

Люди больше всего ненавидят тех, кому больше обязаны.[1942]

Малая ссуда делает человека твоим должником, большая – врагом.[1943]

[Благодеяния надо] не разбрасывать, а распределять. (…) Дело не в том, что ты дал, а в том, кому ты дал.[1944]

Люди не знают, чего хотят, до того мига, пока не захотят чего-нибудь.[1945]

Даже самый робкий предпочел бы один раз упасть, нежели все время висеть.[1946]

Немногих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится.[1947]

Все заботятся, не о том, правильно ли они живут, а о том, долго ли проживут; между тем жить правильно – это всем доступно, жить долго – никому.[1948]

Все, чем тешится чернь, дает наслаждение слабое и поверхностное, всякая радость, если она приходит извне, лишена прочной основы.[1949]

Плохо живут те, кто всегда начинает жизнь сначала. (…) Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора кончать. А (…) некоторые кончают жить, так и не начав.[1950]

Зачем сейчас портить себе жизнь страхом перед будущим? Глупо (…) чувствовать себя несчастным из-за того, что когда-нибудь станешь несчастным.[1951]

Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты боишься, или не так велико, или не так длительно.[1952]

Поверь мне, (…) смерть настолько не страшна, что благодаря ей ничто не страшно.[1953]

Надейся на справедливое решение, но будь готов к несправедливому.[1954]

Отдели смятение от его причины, смотри на само дело – и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха.[1955]

Как водяные часы делает пустыми не последняя капля, а вся вытекшая раньше вода, так и последний час, в который мы перестаем существовать, не составляет смерти, а лишь завершает ее: в этот час мы пришли к ней – а шли мы долго. (…) «Смерть, уносящая нас, – лишь последняя смерть среди многих».[1956]

Только люди бывают так неразумны и даже безумны, что некоторых заставляет умереть страх смерти.[1957]

Мудрый и мужественный должен не убегать из жизни, а уходить. И прежде всего нужно избегать той страсти, которой охвачены столь многие, – сладострастной жажды смерти. Ибо помимо прочих душевных склонностей есть (…) еще и безотчетная склонность к смерти, и ей нередко поддаются люди благородные и сильные духом, но нередко также и ленивые и праздные. Первые презирают жизнь, вторым она в тягость.[1958]

Все, в чем мы нуждаемся, или стоит дешево, или ничего не стоит.[1959]

Гнет возраста чувствует только тело, а не душа, и состарились одни лишь пороки и то, что им способствует.[1960]

«Размышляй о смерти!» – Кто говорит так, тот велит нам размышлять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше всякой власти и уж наверное вне всякой власти.[1961]

Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и продавалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость покупается ежедневно.[1962]

Странно ли, что тебе нет никакой пользы от странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя? (Со ссылкой на Сократа).[1963]

Насколько выше была б ему цена, если б толпа ценила его пониже.[1964]

Передышками нельзя пренебрегать: тяжелобольным временное улучшение заменяет здоровье.[1965]

Не смей пересчитывать всех, кто тебе страшен. (…) К твоей смерти доступ открыт только одному, сколько бы врагов тебе ни угрожало.[1966]

Только низким путем можно снискать любовь низких.[1967]

По-моему, умирая, человек мужественнее, чем перед смертью. Когда смерть пришла, она и невежде дает силу духа не бежать от неизбежного.[1968]

Кто не хочет умирать, тот не хотел жить. Ибо жизнь дана нам под условием смерти и сама есть лишь путь к ней.[1969]

Мы боимся не смерти, а мыслей о смерти – ведь от самой смерти мы всегда в двух шагах.[1970]

Стыдно человеку, который одолел самые высокие вершины, обременять богов. Что нужды в молитвах? Сделай сам себя счастливым![1971]