Слияние истерзанных сердец

      Лэтам нахмурился.
      – Если ты собираешься предложить руку Фрэнси Раундли, оставь эту дурацкую затею.
      Майлс усмехнулся.
      – Но тогда все владения будут в руках нашей семьи!
      Отвратительное подозрение, которое уже не однажды закрадывалось ему в голову, опять вернулось. Неужели Фрэнси спит с его братом? И он тихо и злобно проговорил:
      – Надеюсь, ты не забыл, что я в курсе всех твоих тайн…
      – А что ты имеешь против моей женитьбы? – с явной угрозой спросил Ричард.
      Храбрость мгновенно покинула Майлса, и в голосе его уже не было прежнего воодушевления.
      Лэтам праздновал победу. Майлс будет послушен.
      – Будет гораздо спокойнее, если Фрэнси останется вдовой. Тогда Кэтшолм после ее смерти перейдет через Констанс ко мне.
      Майлс молчал. С галереи музыкантов послышалась первая баллада, с большим мастерством исполняемая на лютне и флейте. Лэтам заметил только, что он приказал позвать музыкантов – и их позвали.
      Оглядывая нижние столы, он вдруг обратил внимание на рослого мужчину, одетого в черное с серебром. Эдуард Парсиваль. Лэтам презрительно скривил губы. Парсиваль был порочен не менее чем он сам, представляя правосудие, до которого ему совершенно не было дела, однако прибыли от этого у него было гораздо меньше, чем у Лэтама.
      Гораздо больше его интересовали грушевый пирог и Томазина Стрэнджейс, которая избегала встречаться с ним взглядом, но все же искоса посматривала на него, когда выдавался удобный случай.
      «Ник прав. Надо как можно скорее выбираться из Кэтшолма. Когда Лэтам узнает, что я все вспомнила, он заставит меня молчать. Даже если я отрекусь от своих слов, это не поможет. Он из тех, кто жестоко мстит… Странный он человек», – думала между тем Томазина, заметив, как плотоядно он поглядывает на пирог. Все знали, что он обожает груши из сада в Кэтшолме – того самого, который теперь принадлежит ему. Томазина вспомнила, как он распоряжался на кухне подать этот пирог только ему одному. Вряд ли он поделится им с гостями. Да и с невестой тоже.
      Констанс только и делала, что подкладывала еду себе на тарелку, но есть не ела.
      Пир шел своим чередом, и Томазина уже пожалела, что пришла. Вряд ли она узнает здесь что-нибудь о своей сестре, к тому же ей было не по себе под взглядами Лэтама. Когда он вышел из залы, ей стало намного легче.
      Хихикнул Генри Редих, издав первый звук за все время, что он просидел рядом с ней.
      – Даже те, кто сидят с ним рядом, – шепнул он ей на ухо, – не смогут воспользоваться его тайным стулом.
      Лэтам возвратился как раз тогда, когда принесли вторые блюда. Он выбирал себе самые аппетитные куски, не заботясь о гостях. А одно блюдо, Томазина не рассмотрела какое, он просто-напросто целиком забрал себе. Лэтам уже предвкушал удовольствие, как вдруг гримаса боли появилась на его лице, и он опять покинул залу.
      Он был так противен Томазине, что она нисколько ему не сочувствовала, однако ей было жалко повара, который мог поплатиться за испорченный желудок хозяина.
      Вскоре Ричард возвратился – кажется, довольный, потому что опять громко заговорил, требуя всеобщего молчания:
      – Этот гобелен стал желтее, чем прежде.
      Майлс покорно посмотрел на гобелен, изображавший сцену из греческой мифологии.
      – Мне так не кажется.
      Лэтам выпил еще вина. Неожиданно он выронил кубок и рукой закрыл глаза. Другую руку он прижал к животу. Потом стал рвать дублет на шее. Задыхаясь и корчась, он вскочил на ноги.
      Томазина тоже вскочила. Все не отрываясь смотрели на агонию Лэтама. Нечеловеческий вопль вырвался у него из груди. Постояв немного, он упал лицом на стол.
      Кто-то из женщин истерически расхохотался.
      Констанс спокойно смотрела на мужа. Подобрав юбки, она обошла испачканный объедками и рвотой пол и удалилась из залы. Вербурга побежала за ней.
      Ник Кэрриер с мрачным выражением лица подошел поближе, бросив короткий взгляд на Томазину, но у нее так болела голова, что она ничего не заметила. Она мечтала только об одном – поскорее уйти. Ник опустился на колени возле тела, и все дамы тотчас бросились к дверям. Последнее, что услыхала Томазина за своей спиной, – голос Ника, звавший Эдуарда Парсиваля.
      – Лэтам мертв, – подтвердил Персиваль то, что все уже и так поняли.
      Агнес открыла дверь перед Фрэнси и хотела захлопнуть ее перед носом Томазины. Но Томазина оказалась проворнее и протиснулась в спальню Фрэнси, обитую красным бархатом.
      – Она в вас не нуждается, – заявила Агнес, с ненавистью глядя на Томазину.
      – Мне не надо было смеяться, – пробормотала Фрэнси. – Глупо раздражать Ричарда, он на меня рассердится.
      – Фрэнси, он умер.
      Она ничего не ответила, и Томазина не поняла, слышала она ее или нет.
      – Лэтам больше не будет угрожать ни вам, ни мне.
      – Умер… – тихо повторила Фрэнси.
      – Да.
      Агнес начала раздевать свою госпожу, но успела только снять шляпу, как Фрэнси оттолкнула ее. Она ухватилась за воротник.
      – Умер?!
      – Да, – повторила Томазина.
      Фрэнси успокоилась и позволила Агнес раздеть себя. Томазина смотрела, как горничная укладывает свою хозяйку в постель.
      – Подайте, – неожиданно приказала она Томазине, махнув рукой на буфет. – Стеклянный пузырек с мутной жидкостью.
      Томазина исполнила приказание.
      – Что это?
      Агнес забрала у нее пузырек, встряхнула его, вытащила пробку и вылила немного жидкости на кусок полотна.
      – Одно из снадобий Лавинии, – ответила Фрэнси, когда Агнес положила ткань ей на лоб, после чего вдруг хихикнула. – Унция фиалкового масла, пол-унции опиума, смешать с материнским молоком.
 
      В гостиной, в которой обыкновенно ели избранные слуги, если у хозяев не было гостей, находились трое мужчин.
      – Дело вполне ясное, – заявил Эдуард Парсиваль. – Коронер не нужен.
      Он стоял перед портретом королевы Елизаветы справа от камина, одергивая на животе дублет и не ожидая возражений от собеседников.
      – Коронер должен доложить о происшедшем на заседании суда графства, – напомнил ему Ник. – По закону он должен осматривать тело любого человека, который умирает внезапно. Ведь нас же и оштрафуют, в случае чего.
      Парсиваль фыркнул, но вынужден был признать правоту Ника, который отправил констебля в Манчестер. Коронер жил там милях в шести, но вряд ли он выехал в Кэтшолм на ночь глядя.
      – Я имею право произвести предварительный осмотр трупа, – заявил Парсиваль. – И я уже это сделал. Никаких ран, никаких подозрительных пятен. Он умер естественной смертью. Можете хоронить его, когда пожелаете.
      Ник Кэрриер совсем потерял голову. В ней смешалось так много разных мыслей, что он не знал, на какой остановиться. Смерть Лэтама многое меняла. По крайней мере, она избавляла Кэтшолм от злодея.
      Избавляла ли? Несмотря на утверждение Парсиваля, в смерти Лэтама все было неясно. Его ненавидело столько людей, что сама собой возникала мысль об убийстве. Значит, среди обитателей Кэтшолма есть убийца? А почему бы им не быть самому Парсивалю, недаром он так старается уверить всех, что не случилось ничего противозаконного.
      – Наверняка возникнут вопросы, – сказал Ник.
      – Чепуха! Он просто не знал меры в еде. Это все видели. Вот Господь и покарал его за обжорство.
      Наконец заговорил третий мужчина.
      – Значит, это Господь прислал ему подарок в кабинет?
      Майлс Лэтам, стащивший одну из бутылок из личного погреба брата, говорил уже с трудом. Поставив локоть на колено и подперев кулаком голову, он сидел на одной из скамеек, расставленных вдоль стен. В свободной руке он еле держал бутыль.
      – Подарок? – подозрительно посмотрел на него Парсиваль, однако решил не обращать внимания на слова пьяного.
      – Ну да, в его личный кабинет, – хлебнув еще, проговорил Майлс. – Это восковая фигурка с клоком черных волос в животе. Она была одета во что-то вроде плаща, вырезанного, по-моему, из любимого дублета Ричарда.
      Ник скептически поднял бровь, а Парсиваль побледнел и перекрестился.
      – На этой фигурке, – продолжал Майлс, отхлебнув еще вина, – было множество пятнышек. Когда брат ее увидел, он ужасно разозлился.
      – А где она сейчас? – спросил Ник.
      – Ее больше нет, – криво усмехнулся Майлс, – как и моего брата.
      Парсиваль так боялся всего сверхъестественного, что у него еле хватило сил спросить:
      – Как нет?!
      Майлс улегся на спину и закрыл глаза. Он даже не желал притворяться опечаленным.
      – По приказу Ричарда я сам бросил ее в огонь. Он, видите ли, думал, что если сожжет ее, то спасется. Не тут-то было! И помучился он изрядно. Теперь нет ни злости, ни живого Ричарда. Он-то думал, что избавился от колдовства. Как бы не так!
      – Когда нашли фигурку? – спросил Ник.
      – Два дня назад. Бедняжка Ричард! Ему все равно не удалось спастись. Колдовство поразило его в самый час триумфа.
      Ужасное подозрение завладело Ником, но он промолчал. Что-то в рассказе Майлса ему не нравилось.
      – Ричард Лэтам был не из тех, кто молчит, когда злится, – вспомнил Ник. – Почему же в Кэтшолме не перевернули все вверх дном, чтобы найти виновного?
      – Потому что он боялся повторного колдовства.
      Майлс открыл глаза и взглянул прямо на Ника.
      Парсиваль перепугался не на шутку. А вдруг его тоже заколдуют, если он обвинит в убийстве какую-нибудь волшебницу? Душа у него ушла в пятки.
      – Я должен все хорошенько обдумать. Не надо торопиться.
      Стараясь не терять достоинства, он направился прямиком к двери.
      – Дурак, – пробормотал Майлс, когда мировой судья сбежал из гостиной. – Он даже не записал мои показания.
      – Он не хотел их вообще слышать.
      – Тогда трус.
      – Однако именно он будет решать, кого посадить в тюрьму за смерть вашего брата.
      Майлс закрыл глаза и почти тотчас захрапел.
      Ник потер переносицу, не в силах избавиться от некоторых подозрений. Он не мог забыть то, что видел два дня назад.
      Он вышел из гостиной и отправился в залу. Слуги по приказу Парсиваля убрали тело. Коронеру это не понравится. Сейчас в зале прибирали, но он не мог не слышать боязливых перешептываний.
      – Ничего не давайте бедным. Еда может быть отравлена, – предупредил он.
      Обиженный повар тотчас удалился.
      Поваренок с жадностью смотрел на кусок мяса, оставленный им для себя.
      Послышался цокот копыт. Парсиваль уехал. Ник даже не попытался его остановить: не с Парсивалем он хотел поговорить, и как можно скорее.
      Дважды Ник отправлялся в нужную ему комнату и дважды его возвращали, чтобы получить от него указание или чтобы он разрешил спор. Бесконечные свары между слугами угнетали его, тем более что в отсутствие хозяина или хозяйки за все отвечает управляющий. Лэтам умер. Фрэнси и Констанс заперлись в своих спальнях. Наступили сумерки, потом стало совсем темно, и Ник наконец-то получил свободу. Он сразу же отправился в южное крыло.
      Она спала. Он слышал ее тихое мерное дыхание за пологом.
      Ник принес с собой свечу и теперь, держа ее в одной руке, другой отодвинул полог.
      Мгновенно он почувствовал, как его охватило страстное желание. Он хотел прикоснуться рукой к ее темным волосам, прижаться к ее теплому телу. Он сам не понимал себя. Как он мог хотеть заняться любовью с женщиной, которую подозревал в убийстве?
      Он должен уйти! Должен встретиться с ней в другой, более безопасной обстановке, где ему не придет в голову мечтать об ее объятиях. Он попытался напомнить себе, что она дочь своей матери… Но почему-то из-за этого ему еще меньше хотелось уйти.
      Томазина открыла глаза.
      Даже сонная, даже с больной головой, она не сомневалась, что видит Ника. И выражение глаз у него было как раз такое, какое бывает у мужчины, когда он хочет женщину.
      – Встань. Нам надо поговорить.
      Пока она одевалась, она слышала его сердитые шаги в коридоре.
      Томазина села в кровати, и боль в голове напомнила ей, что она не собиралась спать, а лишь хотела полежать с закрытыми глазами. Помедлив – правда, всего одно мгновение, – она отодвинула полог. Ник зажег вторую свечу и теперь стоял в комнате возле окна, глядя на темный двор.
      – Ник…
      Он сжал кулаки.
      – У меня есть к тебе несколько вопросов.
      Стараясь поменьше двигать головой, Томазина слезла с кровати и подошла к нему.
      – Каких вопросов?
      – Это касается твоей матери.
      Томазине хотелось скрыть горечь, но это ей не удалось.
      – Наверное, ты знаешь ее лучше, чем я.
      – А в Лондоне? Она занималась там колдовством?
      – Я тебя не понимаю. Постарайся говорить пояснее. Иначе я не смогу тебе ответить.
      Она чувствовала, что он необычно напряжен, потом увидела, что у него потемнели глаза, и услышала его прерывистое дыхание.
      – У нее была кладовая в Лондоне?
      Ответ он прочел в ее глазах.
      – Так я и думал. Она лепила восковые фигурки?
      Томазина не поняла.
      – У нее был дар к рисованию. Она рисовала цветы, иногда портреты. Я тоже иногда рисую, – грустно улыбнулась она. – Я всегда думала, что хотя бы этот дар унаследовала от нее.
      – Еще какие дары ты унаследовала от нее?
      Томазина не успела ответить, как он схватил ее за плечи и почти прижал к себе. Она вскрикнула от боли, но он даже не подумал извиниться.
      – Клянусь всем святым, – прошептал Ник, – ты меня околдовала.
      Потом он стал ее целовать, и Томазина поддалась ему. Она забыла о боли в голове, чувствуя его губы на своих губах, на щеках, на шее.
      – Ник, – сказала она, не узнавая своего голоса. Огнем вспыхнуло ее тело, и она отдалась своему счастью. – Ох, Ник…
      Расставив ноги для равновесия, Ник провел ладонями по ее спине и вдруг крепко обнял ее.
      – Ведьма, ты у меня будешь гореть, – прошептал Ник. – Еще как сгоришь, если тебя не повесят!
      Томазина испугалась. Что-то было не так…
      – Подожди, Ник.
      Она помотала головой, чтобы прояснить мысли, и тотчас вновь почувствовала прилив боли. Теперь у нее болело еще и все тело, жаждавшее любви. Томазина отодвинулась от Ника и скрестила на груди руки. На лице Ника она не увидела ни любви, ни страсти. Он не мог скрыть злости, потому что опять желал ее, хотя всеми силами противился этому.
      – Зачем ты пришел? Зачем расспрашиваешь о моей матери?
      – Ты не догадываешься? – Ник тоже подался назад, и его голос звучал холодно как никогда. – Ричард Лэтам умер не своей смертью.
      – Его убили?
      Ник кивнул.
      – Господин Парсиваль трус, но и он так просто не отмахнется от того, что здесь случилось. Скажи, Томазина, ты сумеешь его околдовать, если он обвинит тебя в убийстве?
      Наконец-то она поняла! Ей вдруг показалось, что она тонет в ледяной воде. Опять все пошло прахом… Когда Ник говорил, что она его околдовала, он и вправду имел в виду колдовство. Он и в самом деле считает, что она ведьма.
      – Ты сошел с ума!
      – Два дня назад кто-то положил Ричарду в кабинет восковую фигурку. Я видел, как ты входила к нему. Думал, у тебя с ним свидание, а дело, видно, совсем в другом.
      – Я искала у него письмо.
      – Покажи его.
      – Не могу. Я его не нашла.
      – Опять лжешь.
      Томазина хотела было рассказать Нику, как письмо попалось ей на глаза, но испугалась, что в теперешнем настроении он вообще Бог знает что подумает. Не посмела она сказать и о том, что видела в кабинете Майлса.
      – Ник, я не лгу!
      Сомнение появилось в его глазах и тотчас исчезло. Томазина всем своим существом чувствовала, что он мучается, разрываясь между желанием поверить ей и страшными подозрениями, которые заронила в него ужасная смерть Лэтама. Ник сражался с ней, потому что никак не мог справиться с собственными демонами.
      Поняв это, Томазина не успокоилась. Он все еще обвинял ее, сжигая взглядом.
      – Я видел тебя в кухне. Ты возилась с едой, потому что фигурка оказалась бессильной? Или ты просто-напросто всыпала ему яд?
      – Я ничего не знаю о фигурках, о колдовстве, о ядах, и хотя я терпеть не могла Ричарда Лэтама, я не желала ему смерти.
      – Не желала?! Даже когда обвиняла его в убийстве своей матери? Мне кое-что известно о женщинах с фамилией Стрэнджейс. Ты так же любишь мстить, как любишь плотские удовольствия.
      «Не может быть, чтобы это было не во сне, – думала Томазина. Это просто кошмар! Я сейчас проснусь.»
      Она протянула руку к Нику.
      – Почему ты обвиняешь меняв этом страшном убийстве? Если бы даже я действительно мечтала наказать Лэтама за все зло, причиненное им моей матери, почему ты так уверен, что я занималась черной магией? Ты же знаешь, что это запрещено всем добрым христианам!
      Она не думала, что его голос может быть еще холоднее. Оказывается, может. Он больше ни в чем не сомневался.
      – Ты – дочь своей матери. Ты такая же, как она и душой, и телом. Почему же я должен верить, что ты не участвовала в ее злых действах?
      – Злых действах? – еле слышно прошептала Томазина.
      – Твоя мать варила всякие снадобья и занималась колдовством, когда жила в Кэтшолме, – сказал Ник Кэрриер.
       Лавиния Стрэнджейс была ведьмой.

9

      Несмотря на то что Фрэнси всю ночь не выходила из спальни после смерти Ричарда Лэтама, спала она мало и большую часть времени провела в размышлениях о похоронах, которыми наслаждалась от души. Естественно, больше всего ее пленяли не повернутые к стене зеркала и не траурные черные комнаты, а то, что Констанс, хочется ей этого или нет, придется одеться в черное. Сама она чуть ли не полжизни проходила в трауре по едва знакомому мужу, тогда как Констанс, наследница Филиппа Раундли, могла одеваться, как хотела.
      – Агнес! – позвала она горничную, – сходи к Констанс и проверь, чтобы там все было убрано черным. Потом помоги Вербуpгe вынести все платья. Пусть их как можно скорее перекрасят в черный цвет.
      Фрэнси не слышала, как Агнес покинула спальню. Она решала, перчатки или шарфы подарить тем, кто будет нести гроб. О еде и вине позаботится Ник, и о траурных одеждах тоже. Он наверняка знает, где лежат черные седла и уздечки, купленные когда-то для похорон отца. Нечего швыряться деньгами!
      Она взяла ручку, чернила и принялась составлять список тех, кто будет участвовать в похоронной процессии. Во главе ее, конечно же, будет Майлс, но Фрэнси хотелось, чтобы явились все мелкопоместные дворяне. По крайней мере, все, кто был на свадьбе, должны быть и на похоронах, даже напыщенный дурак Эдуард Парсиваль.
      – Фрэнси!
      Она подняла голову и увидела вошедшего Генри Редиха. Наверное, впервые в жизни она почувствовала себя не в настроении для любовных утех.
      – Нам надо поговорить, – произнес Редих.
      – Только не сейчас.
      – Сейчас. Я хочу знать, есть ли хоть капля правды в слухах.
      – В слухах? Каких слухах?
      – О смерти Лэтама. На кухне говорят, что его отравили. Ник Кэрриер запретил доедать то, что осталось от свадебного обеда. И к тому же послали за коронером.
      Расстроенная Фрэнси отложила лист бумаги и уставилась на Генри Редиха. На нем был такой старый и вытертый дублет, что даже локти просвечивали сквозь сносившуюся ткань. «Надо заказать для него новый, – решила она. – Ярко-желтый. Секретарь вовсе не обязан носить траур по своему патрону, зато в Кэтшолме будет хоть одно светлое пятно.»
      – Фрэнси, ты меня слышишь? Подозревают, что его убили.
      – Что? А, Ричарда! Да. Мне кажется, я должна была быть готова к чему-то подобному. Ужасно, если даже мертвый он доставит нам столько же хлопот, сколько доставлял живой.
      Она замолчала и стала ждать. Генри избегал ее взгляда, и голос у него дрожал, когда он вновь заговорил:
      – Всех будут допрашивать, чтобы выяснить причину убийства.
      – Ты думаешь, яего убила? Ну и осел же ты, Генри!
      Она удивилась, что не замечала этого раньше. Наверное, он отводил ей глаза своим высоким ростом, белокурыми волосами и всегдашним желанием угодить.
      Сейчас же он весь затрясся от страха так, что даже говорил с трудом:
      – Ты в-в-ведь б-б-б-была его люб-б-б-бов-ницей.
      Печально улыбаясь, Фрэнси привлекла его к себе и погладила по спине.
      – Надеюсь, ты никому этого не скажешь.
      Редих судорожно сглотнул.
      – А ес-с-с-сли н-н-не я один об этом знаю?
      Фрэнси сжала пальцы в кулак и сильно стукнула его по плечу, глядя ему прямо в глаза.
      –  Яздесь хозяйка, а здешние люди хранят верность Блэкберну. Никто меня не выдаст.
      – Не будь так самоуверенна! – В волнении он схватил ее руку, чтобы предупредить следующий удар по плечу. – Если это выйдет наружу, что тогда? Если хоть кто-нибудь заговорит, если Парсиваль докопается, – меня тоже втянут в это дело. Нет, Фрэнси, я тебя не виню. Кто лучше меня сможет тебя понять, даже если ты его и убила? Но нам надо договориться прежде, чем начнутся допросы. Если мы будем держаться одной версии и если не будет никаких улик…
      Фрэнси досадливо высвободилась из его рук.
      – У тебя было не меньше причин убить Ричарда, чем у меня.
      Редих отпрянул от нее.
      – Но я этого н-н-н-не делал!
      – Не знаю. – Ричард всегда говорил, как приятно издеваться над Редихом; Фрэнси подумала, что он, возможно, был прав. И она поддразнила его. – Ты хотел владеть мной один, а Ричард тебе мешал.
      – Но…
      – Неплохой мотив для убийства. Ты, уж не знаю почему, решил, что можешь получить мою руку и мои земли.
      – Фрэнси, как ты могла подумать, что я…
      – А как ты мог подумать, что это я – хладнокровный убийца?
      Он принялся было просить прощения, но Фрэнси он уже надоел.
      – Уходи. Дай мне его оплакать.
      – Оплакать?! Лэтама?!
      Положение было довольно щекотливым. Фрэнси больше не могла сдерживать смех.
      – Конечно, должна же я его оплакать! – проговорила она, изо всех сил стараясь быть серьезной. – Разве он не был моим зятем?
      Когда Агнес постучала в дверь, Фрэнси позволила ей войти и выпроводила Редиха.
      – Будь хорошим мальчиком, любовь моя! – крикнула она ему вслед. – Ни в чем не признавайся, и через несколько дней мы забудем обо всем этом кошмаре!
      – Так просто ничего не получится, – мрачно проговорила Агнес.
      – А ты что-нибудь слыхала? Яд, что ли?
      – Хуже. Мальчишки в конюшне слышали, как господин Парсиваль говорил что-то о колдовстве.
      Фрэнси прищурилась. Она много лет не принимала участия в сходках в Гордичском лесу, но знала, что Агнес убегает во время каждого полнолуния.
      – Я подумала, может, ведьма у нас завелась, которая спала и видела отомстить господину Лэтаму.
      – Назови ее. Не зли меня своими намеками.
      – Томазина Стрэнджейс.
      Мысль неплохая. Фрэнси поняла это сразу. Все слышали, как Томазина обвинила Ричарда в попытке убить Лавинию. Почему бы ей не отомстить?
      Задумавшись, Фрэнси перевернулась на живот, уперлась локтями в подушку и опять решила, что Агнес говорит дело. Правда, одно ее смущало. Когда Лавиния упала с лестницы? Но она быстро сообразила, что это не имеет никакого значения, как не имеет значения то, виновата Томазина или нет. Им нужен козел отпущения. Что ж, Томазина идеально подходит, ведь она тут чужачка. Никто особенно и не захочет ее защищать.
      Неожиданно в голову Фрэнси пришла странная мысль. Она даже села в кровати и подозрительно уставилась на свою горничную.
      – А тычто выигрываешь, Агнес, если Томазину обвинят в смерти Ричарда?
      Агнес побагровела.
      – Ника Кэрриера.
      – Томазина и Ник..?
      – Она его не заслуживает.
      «Ты тоже», – подумала Фрэнси, но не стала этого говорить.
      – А ты уверена, что она его заполучила?
      Агнес закивала головой и до того забылась, что подошла к Фрэнси и коснулась ее плеча.
      – Я заметила это в самый первый день, когда он привел ее к нам. Он от нее глаз отвести не мог. Больно было смотреть. Он тянется к ней помимо своей воли. Когда я сейчас возвращалась, я видела, как он стоит возле лестницы и смотрит на ее дверь. У него было такое выражение лица, что я чуть не заплакала.
      Фрэнси не поняла, что больше мучает Агнес: нежелание Томазины пускать его в свою постель или, наоборот, ее победа над Ником, о которой Агнес лишь мечтала. В любом случае понятно, что Агнес ревнует.
      – Но ведь ее могут повесить.
      – Она это заслужила. Зачем она сюда явилась, когда ее никто не звал? Задает вопросы. Бегает по лесу. Да мы все будем спать спокойнее, когда она исчезнет!
      – Это правда, – согласилась Фрэнси. – И Парсиваль не станет копаться в наших делах.
      Она еще немного подумала. «Единственный минус в предложении Агнес – это непредсказуемое поведение Ника Кэрриера. Если он любовник Томазины, он будет против того, чтобы ее тащили в тюрьму.» Фрэнси решила додумать это потом. Она не сомневалась, что сообразит, как заставить Ника не соваться в это дело.
      – Ладно, Агнес. Так и скажи господину Парсивалю.
 
      Ник хотел ей поверить.
      Однако это еще ни о чем не говорило. Он отправился в сад и постарался быть беспристрастным к Лавинии и ее дочери. Одно ему пришлось признать: Томазина вела себя совсем иначе, нежели Лавиния.
      Будь на месте Томазины прежняя Лавиния, она бы постаралась его соблазнить. А если бы это ей не удалось, она бы обругала его и стала мстить.
      Бывали минуты, когда он не понимал, знает ли сама Томазина о своей привлекательности. Она не кокетничала с ним, и когда в ее глазах появлялась обида, Нику очень хотелось успокоить ее и даже приласкать.
      Томазина не была точной копией своей матери, хотя Ник и обвинял ее в этом.
      Против своего желания он поверил, что Томазина понятия не имела о занятиях ее матери колдовством. А та еще как этим занималась, если верить отцу! Когда Рэндалл Кэрриер в первый раз попытался объяснить ему, что Лавиния его околдовала, он только фыркнул в ответ, и теперь ему было стыдно за это.
      Потом Лавиния хотела совратить и его самого, и тогда он понял, как сильны ее чары. И если бы она не попыталась натравить отца на сына, сделав из них соперников, Ник наверняка стал бы ее очередной жертвой.
      – Погляди на ее лицо, – сказал ему как-то Рэндалл, когда они оба уже немного поостыли. – Ни одна женщина не могла бы так долго сохранять молодость без помощи колдовства.
      Задетый этим замечанием за живое, Ник выслушал и все остальное, что хотел сказать ему отец. В сущности, поверить в колдовство было не так уж трудно. Об этом говорил в проповедях предшественник господина Фейна. Но как представить себе почтенных соседок на ведьминском шабаше?!
      Рэндалл сказал, что они приходят в Гордичский лес каждый раз, когда светит полная луна. И у них есть всякие снадобья, благодаря которым они могут летать.
      Рэндалл утверждал, что Лавиния тоже бывает на их шабашах, что она там Старшая и обещала ему такие эротические удовольствия, о которых он даже не ведает.
      Много лет в лесу было тихо, но вот уже несколько месяцев, как по округе ползут разные слухи. Мужчины перешептываются в пивной, боясь накликать беду на свои головы. Ник не хотел об этом поминать, но он собственными глазами видел, как в День урожая темные тени двигались в направлении Гордичского леса.
      Надежда блеснула ему вдруг из-за грозовых туч его подозрительности. Томазины там не было. Она приехала в Кэтшолм только через три недели.
      А вдруг он ошибся на ее счет? Если он неправ и она не имеет ничего общего с шабашами в Гордичском лесу, почему же не поверить и во все остальное, что она ему говорит? Неужели он так слеп, что все перепутал?
 
      Томазина удивилась, как быстро наступило утро. Несмотря на все свое отчаяние, после ухода Ника она незаметно для себя заснула.
      Осторожно притронувшись к шишке, которая еще болела, но уже не так сильно, она лишь пожелала, чтобы все остальные ее мучения миновали так же быстро.
      Томазина готова была поверить во все, что Ник говорил о Лавинии, но ей было невыносимо больно, когда он соединял ее с матерью в своем воображении. Когда-то он верил, что она сама по себе. И любил ее. Они были друзьями, пока он не узнал, что Лавиния соблазнила его отца…
      Боясь наступающего дня, Томазина медленно приводила себя в порядок. Лавинию обвиняли в стольких страшных грехах, заодно приплетая к ним и ее дочь, что Томазина еще не привыкла воспринимать это спокойно. За десять дней она узнала Бог знает сколько нового, однако то, что ее мать умела колдовать, давало пищу для новых и очень неприятных размышлений.
      Томазина бросила гребень и одним прыжком оказалась возле сундука. Она открыла потайной ящик, вытащила книгу матери и стала ее листать, пока не нашла описание уже попадавшегося ей цветка. На сей раз она прочитала его от слова до слова.
      И испугалась.
      Если у нее найдут эту книгу, то справедливо решат, что Лэтама отравили с помощью этого цветка, высушенного и подсыпанного в какое-нибудь кушанье. Томазина с необыкновенной ясностью вспомнила все, что видела за столом. Тогда она не обратила на это внимания, а теперь поняла, что Лэтам страдал в точности так, как должен был страдать отравленный описанным в книге Лавинии цветком.
      Он тер глаза… Помутнения, видение в желтом цвете… Он уходил из-за стола… Понос. Он морщился и держался за живот… Сильные боли. Потом его вырвало, он дрожал всем телом, и наконец начались конвульсии. Картина отравления та же, что описана у Лавинии. Томазина сидела далеко и потому не знала, частило ли у него сердце, но в остальном она не сомневалась. Кто-то отыскал описанную в книге Лавинии ядовитую траву.
      Томазина оставила книгу па полу возле сундука и отправилась на поиски Вербурги. «На этот раз она мне все скажет! – поклялась себе Томазина. – Я не позволю ей запутать меня бессмыслицей.» Последние два дня она внимательно следила за Вербургой и поняла, что старуха не глупее любого в Кэтшолме.
      Она нашла Вербургу на полпути между спальней Фрэнси и спальней Констанс.
      – Вербурга, тебе все еще нужна книга моей матушки?
      – А-а-а-а-х…
      Алчность мелькнула в глазах старухи.