Слияние истерзанных сердец

      Томазина была рада, что Лэтам стоит сзади и не видит ее лица. С трудом ей удалось сдержаться и не сказать ему, что он лжет.
      – Бедняжка… – пробормотала она.
      – Да.
      Он убрал руки с ее плеч, но Томазина осталась сидеть.
      Ей хотелось убежать, а вместо этого она сидела и думала, зачем Лэтаму понадобилось сочинять всякую чепуху вместо того, чтобы просто сказать: не было дочери, и все. Томазине мало что было известно о сестре, но одно она знала точно: девочка родилась до падения матери, и родилась живой. Надпись на портрете Томазины служила ей доказательством этого, ведь портрет был сделан года за два до несчастья.
      Томазине ни в коем случае нельзя было показать Лэтаму, что она знает о его лжи или о том, что он был любовником Лавинии. Однако еще один вопрос она должна была ему задать.
      – Почему господин Блэкберн платил матери так много? Потому что она была его любовницей?
      – И гувернанткой Фрэнси. – Лэтам подозрительно посмотрел на нее. – Лавинии платили пенсию, как любому верному слуге. Такие платежи прекращаются со смертью. Если вы, мисс, думали, что вам тоже будут платить, то ошиблись.
      – Я вас не понимаю.
      – Ну что вы, Томазина. Я ведь знаю, что у вас нет денег. Вы приехали сюда, желая продать свое молчание о незаконном ребенке Блэкберна?
      Изумившись, Томазина широко раскрыла глаза.
      – Господин Лэтам! Как вы могли подумать такое?
      Он насмешливо улыбнулся, давая ей понять, что его не проведешь. Неожиданно испугавшись, что сказала слишком много, Томазина поднялась, но не забыла о своем намерении поставить кубок на стол, чтобы еще раз взглянуть на письмо. Ей нетрудно было еще раз убедиться, что оно исчезло. Наверное, Лэтам спрятал его в ящик: больше он ничего не успел бы сделать.
      – Господин Лэтам, спасибо, что сказали мне правду, – произнесла Томазина. – Теперь, когда я выполнила последнюю волю матушки, я могу ехать в Йоркшир. Там у меня родные. Дарсисы.
      На лице Лэтама появилось удивленное выражение.
      – Они вас или выгонят, или сделают бесплатной служанкой. – Он коснулся ее темных волос. – Жаль растрачивать такую красоту на черной работе.
      Томазина испугалась, но виду не подала.
      – Вы правы, господин Лэтам, мне больше подходит быть наперсницей благородной дамы. Я к этому привыкла после смерти Дженнет Шэттакс. Но я не собиралась ничего здесь выпрашивать, клянусь вам!
      Лэтам не поверил ни единому ее слову, но сказал:
      – Если я могу что-то сделать для вас, только скажите.
      – Нет, спасибо. – Она избегала его взгляда. – Я уеду сразу после вашей свадьбы.
      Он открыл дверь, и они вместе вышли из кабинета, к огромному облегчению Томазины.
      Через час Томазина одна подошла к двери в кабинет Лэтама, который куда-то уехал, взяв с собой секретаря. Констанс каталась на лошади вместе с Вербургой, все остальные были внизу. Томазина проскользнула в кабинет, желая во что бы то ни стало отыскать письмо.
      Это вполне мог быть старый документ еще тех времен, когда они жили в Кэтшолме, однако бумага не пожелтела и чернила не выцвели. К тому же Лэтам его спрятал.
      В ящике письма не оказалось. Томазина принялась обыскивать кабинет, а ее мысли блуждали вокруг того, что ей наговорил Лэтам. «Наверное, он выдумал историю о мертворожденной девочке в последнюю минуту, чтобы остановить поиски.»
      Другая мысль пришла Томазине в голову, и она похолодела. А вдруг он не знал о ребенке?! Вдруг Томазина сама открыла ему тайну Лавинии? Теперь ее сестра в опасности!
      Она застыла на месте, не в силах собрать разбегающиеся мысли. Может быть, он говорил правду и был мертвый ребенок… но был и еще один – живой. Узнав кое-что о Лавинии, она бы не удивилась, если бы существовал и третий ребенок. Но тогда Рэндалл Кэрриер – его отец…
      – Нет, – прошептала она, однако ей не удалось отогнать эту мысль.
      Точно так же она была убеждена, что мать столкнул с лестницы любовник, узнавший о ее неверности. Может быть, отец Ника нашел ее, потому что сам был участником ссоры? Неужели это он ее столкнул?
      В полном смятении Томазина обыскала весь кабинет, но ничего не нашла. Или он взял письмо с собой, или перепрятал его в надежное место. Или вообще уничтожил. Она боялась, что он заметил ее интерес к письму, а если так, то письма больше нет.
      – Господи, сколько вопросов… – еле слышно проговорила Томазина.
      Неужели она никогда не узнает, чтоее мать написала Ричарду Лэтаму?!
      Шум снаружи напугал ее, и она прижалась к стене возле двери. Меньше всего ей хотелось, чтобы Лэтам нашел ее здесь.
      Когда в кабинет вошел мужчина, Томазина решила, что вернулся Ричард Лэтам, но это оказался его брат Майлс, который был так занят своими проблемами, что не обратил на нее ни малейшего внимания. Он тоже начал что-то искать.
      Томазина воспользовалась этим и выскользнула за дверь. Она тихо прошла через спальню и открыла дверь в коридор, совершенно уверенная в том, что ее никто не видит. По внешней лестнице она вернулась к себе в комнату.
      И тотчас заметила, что в ней кто-то побывал.
      Несмотря на мгновенно вернувшийся страх, она не могла не улыбнуться: пока она обыскивала кабинет Ричарда Лэтама, кто-то делал то же самое в ее спальне. Осмотрев свои вещи, она поняла, что ничего не взято. Ни книга матери, ни ее рисунки тронуты не были, надежно укрытые в потайном ящике.
      Больше всего ее беспокоило то, что она не знала, кому понадобилось рыться в ее вещах. Во всяком случае, не Лэтаму, который еще не возвратился. И не Майлсу: у него вообще нет причин интересоваться ею. Она ведь тоже не вспомнила о нем в связи со своими поисками…
      Томазина выглянула в окно и увидела въезжающих в ворота Констанс и Вербургу, которая вполне могла искать книгу Лавинии, но, оказывается, это была не она.
      Томазина вздохнула, стараясь забыть, что кто-то шарил в ее комнате. Ей так много еще предстояло узнать, что это было сущей мелочью в сравнении с остальным.
      Она закрыла ставни, не подозревая, что внизу стоит, прячась за лестницей, Ник Кэрриер.
      Ему не доставило никакого удовольствия вновь оказаться правым…
      Когда он шел из западного крыла, его внимание привлекло странное поведение Томазины, которая проскользнула в спальню Ричарда Лэтама.
      Шлюха.
      Теперь у него не было в этом сомнений.
      Из его объятий она перешла в объятия Ричарда Лэтама.
      Снедаемый ревностью, Ник спрятался невдалеке и видел, как она часом позже прошла в свою комнату. Лицо у нее было красное, волосы растрепаны. Она спустилась по одной лестнице, а поднялась по другой.
      Когда она закрыла ставни, Ник еще постоял немного, а потом пошел в сад. Работать он не мог. Все его мысли были о Томазине.
      Он дошел до ворот, которые опять оказались открытыми. Ник стоял и смотрел на Гордичский лес. Наверное, и там она такая же, как ее мать.
      Недовольный собой, особенно тем, что никак не может выкинуть Томазину из головы, Ник повернулся спиной к господскому дому и к лесу и зашагал в деревню.
      Он не собирался говорить Томазине об отце и ее матери. Он и сам не понимал, как это соскочило у него с языка. Можно было, конечно, сказать, что таким образом он старался защитить свою мать от ее расспросов, но он и сам знал, что это не вся правда.
      Нет, дело было в самой Томазине. Каждый раз, когда они встречались, он словно проверял ее, заставлял ее доказывать, что она не похожа на свою мать. Он начинал ей верить, а потом что-то напоминало ему о Лавинии, и у него вновь появлялись сомнения.
      Он не мог забыть, как Лавиния искушала его забыть закон Божий и человеческий. Она сделала своим любовником его отца, а потом решила приняться и за сына. Она и от Рэндалла Кэрриера не скрыла, что предпочитает Ника. Отец был в ужасе, но из-за этого нашел в себе силы порвать с ней, хотя им с Ником никогда уже не было легко друг с другом. Тогда-то Лавиния решила отомстить Кэрриерам, рассказав Марджори о своих длительных отношениях с ее мужем. Отец поведал об этом ему, и он тогда, помнится, побежал на поиски Лавинии Стрэнджейс.
      Ник был так зол, что вполне мог задушить ее голыми руками, попадись она ему одна, но она, как выяснилось, проводила время с другим своим любовником, Ричардом Лэтамом. Они были так заняты друг другом, что не заметили его, и он, противный сам себе, не показался им на глаза.
      Лавинию надо забыть, сказал себе Ник и, подойдя поближе к материнскому дому, с удовольствием вдохнул запах жареных цыплят. Ее нет. Она умерла. И ее дочери тут тоже не будет. Она уедет после свадьбы, и уедет навсегда. Он уж об этом позаботится.
 
      Констанс накричала на своего жениха и стала топтать подвенечное платье. То, что на ней была одна тонкая сорочка, казалось, никого не смутило, только Вербурга схватила ее за руки и что-то непонятно забормотала.
      – Неправильно, неправильно, – несколько раз повторила она. – Этого нельзя делать, детка.
      Одна Томазина прислушивалась к словам Вербурги, но не имела права вмешаться, как не имела на это права ни одна служанка. Она очень удивилась, когда Вербурга позвала ее обряжать невесту. Два дня она прожила в каком-то подавленном состоянии и почти все время была одна, чего-то ожидая и боясь с кем бы то ни было разговаривать.
      Ричард Лэтам подстриг бороду и кудри и надел новый, цвета сливы дублет, шпагу и черную шляпу с красным пером. Он держал в руке пару перчаток и хлестко ударял ими по ладони другой руки: раз, два, три…
      Теряя терпение, он с неудовольствием смотрел на свою будущую жену, которая мяла босыми ногами атласные рукава платья, украшенные двойными узлами на счастье.
      – Никогда! – исступленно кричала Констанс. Лицо у нее было красным и некрасивым. Когда Лэтам повернулся к ней спиной и перенес свое внимание на Фрэнси Раундли, Вербурга, подхватив тяжелые юбки, приблизилась к Констанс и подставила ей для слез плечо.
      – Я даю вам час, – холодно произнес Лэтам и, взглянув на ничего не выражающее лицо Фрэнси, насмешливо скривил губы. – Я даю вам час, чтобы вы ее одели и привели в церковь. Вы не забыли, что в наших местах по воскресеньям венчают только до полудня?
      – Но, Ричард, она не…
      – Глупая корова! Думаешь, мне не все равно, чего она хочет? Послушай, Фрэнси! Ты сделаешь, как я сказал, или потом очень пожалеешь.
      Его слова еще раз ранили ее и так уже израненное сердце, и она ссутулилась, когда он вихрем промчался мимо.
      – Ублюдок… – прошипела она, зная, что он ее уже не слышит.
      Как она могла подумать, что не сможет без него обойтись? Что бы она ни испытывала к нему раньше, теперь в ней не осталось ничего, кроме страха. Ведь он чудовище! Констанс заходилась в рыданиях, и Фрэнси разозлилась. Эта дуреха посмела восстать в последнюю минуту! Еще не хватало, чтобы она все испортила.
      – Замолчи! – приказала она. – Делай, что тебе говорят. Ты могла бы заиметь еще и не такого мужа.
      Фрэнси почувствовала, как Томазина положила руку ей на плечо.
      – Фрэнси, неужели нельзя отложить свадьбу? Она еще так молода.
      – Я вышла замуж в пятнадцать и через год стала матерью. По сравнению со мной Констанс и так уж засиделась.
      – Вы любили Филиппа Раундли, и он был всего на несколько лет вас старше. Вы по доброй воле легли в его постель.
      – Я вышла за него замуж, потому что так решили наши семьи, и Констанс поступит точно так же! Когда речь идет о браке, о чувствах приходится забывать.
      – Не хочу за него замуж! – заявила Констанс. Спрятавшись в объятиях Вербурги и получив поддержку Томазины, она осмелилась поднять глаза на Фрэнси. – Ты меня не заставишь!
      Фрэнси не выдержала. Отчаяние, двойственное отношение к Ричарду, нежелание выдавать за него Констанс, усталость – все поднялось в ней, и Фрэнси охватила дикая ярость. Она вырвала у служанки палку, которой та взбивала постели, и бросилась на непослушную дочь. Отпихнув Вербургу, она для начала залепила ей звучную пощечину, отчего у Констанс тотчас вспыхнула левая щека.
      Томазина в страхе закричала:
      – Фрэнси, вы не должны!..
      – А то я сама не знаю, что должна и чего не должна! – Она покрепче ухватилась за палку. – Никто не смеет мне мешать! Я – хозяйка Кэтшолма! И моя обязанность – научить эту неблагодарную девчонку, как надо исполнять свой долг.
      Вербурга быстро обежала комнату и встала рядом с горничной Фрэнси.
      – Это поинтереснее, чем травля барсука, – облизывая губы, шепотом произнесла Агнес.
      Больше никто не посмел нарушить тишину в комнате.
      Констанс, держась за щеку, в изумлении уставилась на свою обидчицу. Где-то в глубине души Фрэнси понимала, что если они подерутся, победа будет за Констанс: она моложе и сильнее. Низенькая и толстая Фрэнси уже задыхалась от непривычного усилия. Томазине вдруг пришло в голову, что Констанс выше матери на целую голову и совсем на нее не похожа.
      Фрэнси, видно, тоже об этом подумала, потому что от зависти к девушке разозлилась еще больше.
      – Если ты через час не станешь женой Ричарда Лэтама, у меня не будет выбора! Я изобью тебя так, что тебе все равно придется покориться.
      Констанс сжала кулаки. Она выпрямилась и вздернула подбородок. Черные кудри рассыпались по ее спине, и в сравнении с ними жидкие кудряшки Фрэнси проигрывали еще больше.
      Несмотря на пощечину, она не поверила, что Фрэнси исполнит свою угрозу, поэтому, когда палка со всего маху опустилась на ее обнаженное плечо, она вскрикнула от боли и удивления:
      – Вербурга! Останови ее!
      Вербурга нерешительно двинулась к своей юной госпоже, но у нее на дороге в мгновение ока встала Агнес.
      – Хочешь ослушаться господина Лэтама?
      Фрэнси помедлила и ударила Констанс еще раз.
      Девчонка это заслужила! Сама виновата. Палка обрушивалась на спину и ягодицы Констанс, пытавшейся как-то защититься, но не произносившей ни слова, чтобы остановить наказание.
      – Не выйду я за него! – только и кричала она, надрывно плача от боли.
      У Фрэнси уже почти не оставалось сил, но она не желала уступать. К тому же она почитала своей святой обязанностью «учить» Констанс, вот и разукрашивала ее белую кожу синяками, даже себе не признаваясь в удовольствии, которое она от этого получала.
      Томазина хотела было помешать ей, но Фрэнси с такой силой оттолкнула ее, что она ударилась головой об угол комода и осела на пол, а Фрэнси вновь принялась за невесту, тут же забыв о Томазине.
      Констанс закрывала руками лицо, но не делала попытки убежать или дать сдачи, отчего Фрэнси зверела, еще больше.
      – Упрямая дура! Как ты смеешь мне перечить?!
      Она хотела ударить Констанс по голове, но лишь задела ей палкой ухо, отчего сразу же пошла кровь, и Констанс свернулась на полу клубочком.
      Вербурга завопила, но ее не пустили к юной госпоже: Агнес прижала ее к стене, не давая пошевелить ни рукой, ни ногой.
      – Неблагодарная! – уже рычала Фрэнси, задыхаясь. – Сама виновата!
      Глаза Фрэнси заволокло кровавым туманом. Голосов она тоже не слышала, разве что пчелиное жужжание за спиной. Она различала лишь хныканье Констанс.
      – Покорись! – требовала она.
      – Никогда!
      Фрэнси ударила еще раз и только тут заметила, что Томазина Стрэнджейс поднимается с пола. Следующий удар оставил длинную красную полосу нa голой спине Констанс, по которой Фрэнси теперь била с прицелом, пока Констанс не завопила в отчаянии.
      Ей пришлось покориться. Впрочем, это было ясно с самого начала. Но Фрэнси не унималась, потеряв всякое представление о реальности, пока дверь с грохотом не отворилась и сильные мужские руки не оттащили Фрэнси от ее жертвы.
      – Ради Бога, Фрэнси! – крикнул Ник Кэрриер, – что здесь происходит?!
      Он вырвал у нее палку и отшвырнул ее подальше. Вербурга бросилась к Констанс.
      – Ее следовало проучить! Проучить!! – Фрэнси сделала движение к палке, но Ник не пустил ее. – Она должна сегодня обвенчаться! Должна!!
      Фрэнси задыхалась, но не могла вырваться из крепких рук Ника.
      – Бедняжка! – пробормотала Вербурга. Ник встряхнул Фрэнси.
      – Поглядите на нее! Поглядите, что вы наделали!
      Фрэнси испугалась, когда поняла, что Констанс не шевелится. Она лежала на полу, головой в луже крови.
      Вербурга заговорила прежде, чем кто-нибудь успел задать хоть один вопрос.
      – Это не страшно. Уши всегда сильно кровоточат.
      – Ник, не держи меня! – приказала Фрэнси. – Ты не имеешь права вмешиваться в мои дела!
      – Не имею. – Однако он не отпускал ее. – Вы хотите, чтобы я позволил вам до смерти забить вашу дочь?
      Наконец и до Фрэнси что-то дошло. У него самого была дочь, которую он растил без матери, и она поняла, что должна быть с ним поосторожнее.
      Констанс потихоньку приходила в себя, и Вербурга уложила ее на кровать, но она опять потеряла сознание и лишь тихонько стонала. Однако Фрэнси ничего не хотела понимать. Она вбила себе в голову, что Констанс сама виновата, и больше ничего не желала слушать.
      – Констанс должна обвенчаться с Ричардом Лэтамом!
      – Фрэнси…
      – Нет, Ник, больше ни слова! Все будет в порядке. Я обещаю.
      Фрэнси заставила себя говорить спокойно и повернулась так, чтобы видеть лицо Ника. Его широкие плечи в алом дублете по случаю свадьбы поникли.
      – Подумайте, Фрэнси. Я…
      Она прижала палец к его губам.
      – Молчи, Ник! Пожалуйста. Ничего нельзя изменить.
      Она попыталась вырваться из его рук и нахмурилась, заметив, как, держась за голову, на них смотрит незваная гостья, словно видит их в первый раз.
      – Ей нужна помощь, – проговорил Ник, недовольный собой за проявленную заботу.
      Он подошел к Томазине.
      Констанс жадно пила из кубка, который ей подала Вербурга, потом выронила его и безвольно прислонилась к плечу старухи.
      От визгливого голоса Фрэнси все вздрогнули.
      – Вербурга, чтоты ей дала?!
      Вербурга вытерла кровь с шеи Констанс и спокойно встретила подозрительный взгляд Фрэнси.
      – Вино из мандрагоры, – сказала Вербурга и торопливо пояснила, удивив всех. – Оно ее успокоит.
      – Успокоит?! Сумасшедшая старуха! Да она теперь проспит несколько часов! Сейчас же подними ее и одень! У нас нет времени!
       Мандрагора! Боже, спаси и помоги!Не говоря больше ни слова, Фрэнси смотрела, как вперед вышла Агнес. Эта уж проследит, чтобы приказ ее госпожи был выполнен! Старуха правильно все сделала, если бы не надо было спешить. Констанс должна быть в сознании.
      Ну и учудила старуха! О чем она только думала? Ведь сказано же, что стоит всего-навсего показать женщине корень мандрагоры, чтобы она понесла. При мысли о том, что Констанс родит Ричарду Лэтаму сына или дочь, Фрэнси вздрогнула.
      Томазина сбросила с себя руку Ника и посмотрела на Фрэнси, но в глазах у нее опять помутилось, и она поднесла руку к затылку.
      – У Томазины шишка величиной с конский каштан, – заявил Ник.
      Томазина смотрела на Фрэнси, и слезы текли по ее лицу. Дрожащим голосом она произнесла слова, которые услышали все в комнате:
      –  Ричард Лэтам хотел убить мою мать.

8

      У Томазины немилосердно болела голова. К тому же ее еще тошнило, стоило ей повернуть или наклонить голову. И она бы не удивилась, если бы сквозь слезы увидела распростертую на камнях Лавинию.
      Ничего не понимая, она смотрела на деревянный пол и на ковер. Прошлое и настоящее смешались в ее сознании. Потом кто-то взял ее за руку и, прижав к себе, повел из комнаты.
      Они уже почти добрались до входной двери, когда Томазина поняла, что рядом с ней Ник. Он нежно и в то же время твердо поддерживал ее под руку. Другой рукой он держал ее за талию, отчего Томазине стало жалко себя.
      «Слишком поздно. Я не должна искать какого-то особого смысла в его нежности.» Ник Кэрриер добр со всеми. Это не значит, что он переменил свое отношение к ней. Он никогда ее не полюбит, потому что никогда не простит ее мать.
      В своей комнате она попыталась высвободиться, но Ник не отпустил ее. Он даже погладил ее по голове, чем очень ее удивил. Она посмотрела на него сквозь ресницы. У него было озабоченное лицо.
      – Ник!
      Он торопливо отступил от нее и повернулся к ней спиной, чтобы намочить тряпку в холодной воде.
      – Тебе будет неудобно в этом наряде. Помочь тебе раздеться?
      Томазина напряглась, но он, по всей видимости, не хотел ее обидеть.
      – Я сама справлюсь.
      Не понимая, что делает, она потянула за шнурок, и когда платье упало к ее ногам, переступила через него, но не стала поднимать.
      Ник, не выдавая своих чувств, наблюдал за ней. В руке он держал тряпку, которую собирался приложить к ее затылку.
      – Ложись.
      Все еще не доверяя ему, Томазина залезла на высокую кровать и оперлась на подушки.
      – Не беспокойся, Ник. Я не умру.
      – Не уверен в этом, если ты позволяешь себе обвинения против Ричарда Лэтама. – Он прижал к шишке на голове холодную тряпку, и Томазина крепко сжала зубы, но тотчас прикосновение стало более легким. – Держи.
      – Какие обвинения? – искренне удивилась Томазина.
      – Разве ты не помнишь?
      Не обращая внимания на его недоверие к ней, она судорожно пыталась вспомнить, что же происходило в спальне Констанс.
      – Я старалась убедить Фрэнси не трогать Констанс, а она меня сильно толкнула.
      – Ты вполне внятно это проговорила, Томазина, когда встала. Ты обвинила Ричарда Лэтама в попытке убить твою мать.
       Мгновенно она вспомнила, что было девять лет назад.Вот она опять маленькая и подглядывает, как Ричард Лэтам ссорится с ее матерью, а потом толкает ее с лестницы. Лицо Смерти стало лицом Ричарда Лэтама.
      – Джон Блэкберн тоже там был, – пробормотала Томазина.
      – Но ее толкнул Лэтам? Ты уверена?
      Она посмотрела на Ника, не понимая, чему он радуется.
      – Уверена. Я подбежала к перилам и посмотрела вниз. Матушка лежала на земле, и я подумала, что она умерла. Я бросилась тогда от Лэтама к господину Блэкберну, который сползал по стене с остекленевшими глазами, – ведь он был хозяином Кэтшолма. Я хотела крикнуть, что Ричард Лэтам убил мою мать, но у меня осталось сил только на шепот, и он ничего не понял. Лэтам схватил меня за волосы и потащил в спальню. Я хотела вырваться, и мне это на мгновение удалось, а потом я упала. – Она коснулась рукой своей шишки. – Наверное, я тогда тоже ударилась головой, потому что больше ничего не помню. Но я знаю, что он хотел и меня убить.
      – Твоя мать тогда не умерла…
      – Да. Теперь я все помню – по крайней мере до того, как упала. – Она не поняла, почему забыла то, что было потом, но это показалось ей куда менее важным, чем с муками давшиеся воспоминания. – Мне помогла эта шишка.
      – Лучше бы тебе не вспоминать.
      Ник сел в изножии кровати, не касаясь ее.
      – Не бойся, Ник, я не такая дурочка, чтобы предъявлять обвинения Ричарду Лэтаму. Мне довольно и правды. Если Лавиния молчала, она знала, что делала, ведь он был в те времена могущественным человеком, а сейчас стал еще могущественнее.
      – Чем быстрее ты уедешь, тем безопаснее для тебя, – стал уговаривать ее Ник.
      Томазина закрыла глаза.
      – Я знаю. Я уеду, Ник. Скоро.
      Ей еще оставалось решить, продолжать поиски сестры или нет, но сейчас она была на это не способна.
      Словно поняв, как ей трудно говорить, Ник встал и поменял тряпку. Ему не хотелось уходить от нее, но и оставаться тоже не хотелось.
      Его неожиданная нежность до слез растрогала Томазину.
      – Иди, – проговорила она в конце концов. – Я обещаю, что не встану. Ни бунт Констанс, ни моя попытка защитить ее не привели ни к чему хорошему. Скоро венчание, и ты как управляющий должен на нем присутствовать.
      – А если Лэтам…
      – Он сейчас тоже занят. Иди, Ник.
      «Прежде, чем ты разобьешь мне сердце.»
      Ей было приятно его беспокойство о ее безопасности, но она не позволяла себе думать, будто он начинает ее любить. Он может бояться за ее жизнь, но с ее стороны глупо было бы ждать чего-то большего. Даже когда он коснулся губами ее лба и обещал заглянуть попозже, она подумала, что он точно так же вел бы себя с любым больным человеком и это вовсе ничего не значит.
      Потом, когда она проснулась, она не сомневалась, что нежное прикосновение его губ ей просто приснилось.
 
      Ник Кэрриер стоял в приходе рядом с матерью и дочерью и смотрел, как процессия движется к церкви, но мысли его были заняты Томазиной. Он боялся за нее и совсем в другом смысле боялся за себя. Когда он понял, что она ранена, он ощутил ее боль как свою. Он никак не мог заставить себя выкинуть Томазину из сердца.
      Он говорил себе, что не надо быть таким дураком. Да, сейчас она слаба, но когда выздоровеет, не будет нуждаться в его защите. Кстати, она и не желает, чтобы он ее защищал.
      Кроме того, он не сомневался, что Ричард Лэтам скоро обо всем узнает. В комнате было пять человек, когда Томазина сказала то, что сказала. Агнес позаботится, чтобы вечером всем было все известно, а Фрэнси расскажет новость Ричарду Лэтаму.
      Ник не понимал Фрэнси. Он был в ужасе от ее отношения к Констанс. И от этого венчания тоже. Правда, Констанс еще могла от него отказаться, но, избитая матерью и напичканная каким-то зельем Вербурги, она вряд ли сейчас на что-либо способна.
      Хмурясь, он снова заставил себя смотреть. Несли серебряную чашу с вином и хлебом. Менестрели играли и пели, а возле церкви процессию поджидал господин Фейн.
      Вот и невеста. Ник попытался отыскать на ее лице следы недавнего бунта, но напрасно. Причесанная и приодетая, она была как во сне, и ее поддерживали под руки два молодых человека, которые чуть раньше исполняли обязанности дружек жениха, – Майлс Лэтам, брат Ричарда, и Генри Редих, секретарь Ричарда. Оба должны были подавить любую попытку Констанс к сопротивлению и, как стражи, довести свою жертву до алтаря.
      Следом шли родственники и друзья и впереди всех – вдовая мать невесты. Не было только Томазины Стрэнджейс. Последними присоединились к процессии жители деревни, которые шумели и веселились вовсю.
      – Зачем они так шумят? – спросила отца Иокаста, зажимая уши.
      – Они отгоняют злых духов.
      Марджори фыркнула.
      – Им бы надо знать, что злой дух среди них. Вот он выходит из церкви, чтобы встретить невесту.
      Господин Фейн нервничал, зато прочесть что-нибудь на лице Ричарда Лэтама было невозможно. Ник подумал, что он был бы точно таким же, если бы его невеста вдруг стала кричать и биться головой о землю.
      – Ты всегда говоришь, что он злодей, – тихо шепнул он матери. – Почему?
      Марджори Кэрриер не скрывала своего недовольства, но молчала.
      Лэтам перебирал длинными пальцами пять золотых цепочек, которые носил на шее, потом потрогал жемчужные пуговицы на дублете и крепко ухватил Констанс за руку. Она застонала от боли, но он только сверкнул на нее глазами.
      Господин Фейн спросил, нет ли у кого возражений, и все промолчали. Может быть, людям не нравилось то, что происходило на их глазах, но никто не оспорил права Лэтама жениться на своей подопечной.
      – Миссис Фрэнси могла бы сказать… – не стерпела Марджори.
      – Что? Помешать венчанию могли бы только родственные связи, а Лэтам не принадлежит ни к Блэкбернам, ни к Раундли.
      – По закону – нет. А как назвать то, что мужчина берет в жены дочь, будучи любовником ее матери? Миссис Фрэнси уже года два как его любовница. Твой отец знал… И Джон Блэкберн тоже. Господин Блэкберн никогда бы такого не допустил! Он и Фрэнси ему не отдал.
      Ник не знал, что сказать. Возле дверей в церковь Ричард, следуя обычаю, назвал вдовью часть, которая должна принадлежать Констанс, и в знак этого вручил ей кольцо и немного денег для бедняков. Кольцо было надето на безымянный палец, от которого, как известно, жила идет прямо к сердцу.
      Под взглядами всех собравшихся жених и невеста обменялись положенными клятвами. Голос Ричарда звучал громко и торжественно, а Констанс – почти неслышно. Тут все развеселились и прошли в церковь. Пора было приступать к венчанию.
      Ник не собирался быть в церкви, тем более что потом в Кэтшолме устраивали пир и он должен был проследить, чтобы все было в порядке. Теперь, хотя бы отчасти поняв причину отвратительного поведения Фрэнси, он обрадовался, что может уйти.
      Томазину он нашел на кухне. Она еще была бледна и голова у нее наверняка болела, но она изо всех сил старалась помочь повару.
      – Уходи, Томазина. Иди в залу. Будешь сидеть за вторым столом между Редихом и господином Фейном. – Он поддержал ее, боясь, как бы она не упала. – Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? Никто тебя не упрекнет, если ты полежишь в своей спальне.
      Она покачала головой и слабо улыбнулась.
      – Я не знаю почти никаких трав, но даже мне известно, что нельзя много лежать, если ударяешься головой.
      Она во что бы то ни стало собиралась присутствовать на свадебном обеде.
      – Тогда посиди. Потом мы с тобой поговорим. Не веря собственным ушам, Томазина подчинилась.
      Довольный Ричард Лэтам оглядел собравшихся. Невеста его не интересовала. Констанс больше не могла ему помешать. И Фрэнси тоже.
      В большой зале под разукрашенным балдахином на возвышении сидели жених с невестой, родственники и самые почетные гости. Остальные расселись за другими столами. Золотая и серебряная посуда Блэкбернов и Раундли сверкала на столах для благородных гостей, хотя никто не остался без кружки эля, пшеничного хлеба и сыра. На всех столах стояли вазы с плодами из садов Кэтшолма.
      Лэтам коротко кивнул Нику. Тот поднялся и стукнул по столу белым жезлом, символом управляющего. Все умолкли. Встал господин Фейн и, откашлявшись, прочитал краткую молитву:
      – Боже, спаси королеву и нас и пошли нам мир во Христе. Аминь.
      И сразу же все зашумели, потому что в залу стали вносить первые блюда.
      – Как насчет тоста, брат? – спросил Майлс, который уже был навеселе.
      – Венчание состоялось, – раздраженно ответил Ричард, – и я не нуждаюсь в пожеланиях этих людей.
      – Кажется, мне тоже пора жениться, – заявил Майлс, глядя в кубок, словно на его дне хотел увидеть, что ждет его в будущем.