Слияние истерзанных сердец

      – Я знаю, кто моя сестра.
      Он крепче прижал ее к себе, потом отпустил. Вот в чем дело! Он с облегчением вздохнул и только после этого осознал, какими новыми неприятностями может быть чревато ее открытие.
      – Кто она? Почему ты так испугалась?
      Сначала Томазина вообще ничего не могла сказать, лишь рыдала у него на груди, крепко прижимаясь к нему всем телом и возбуждая в нем вполне понятные желания.
      Ник ласково отодвинул ее от себя, решив, что у них еще будет на это время, а пока он хотел услышать ее рассказ.
      – Ну, что тебя так расстроило? Я-то думал, ты обрадуешься, когда найдешь сестру.
      Она тяжело вздохнула.
      – Не знаю, как это может быть, но Констанс – моя сестра.
      – Нет!
      Ее утверждение противоречило здравому смыслу и потрясло его до глубины души.
      Тогда она вырвалась из его объятий, подошла к сундуку и уселась на нем, подогнув под себя ноги. Ник не двигался. Он никак не мог понять, зачем ей понадобилась эта сказка. Может быть, она думает, что это правда?
      – Невозможно! Почему ты так решила?
      – Сама не могу поверить! Матушка, верно, сошла с ума, когда сотворила такое.
      – Почему ты думаешь, будто Констанс твоя сестра? Еще пару часов назад ничего подобного не приходило тебе в голову.
      – Ник, помнишь, я рассказывала о матушкиных руках? Вспомни о знаке ведьмы. Я ничего не искала. Я случайно увидела в окно. Она сложила руки, и я увидела.
      Расстроенный донельзя, Ник попытался разуверить Томазину.
      – Тебе померещилось…
      – Ничего не померещилось! Найди ее и убедись сам.
      – Тогда это совпадение. – Из всех женщин Кэтшолма и Гордича Констанс меньше всего подходила на роль дочери Лавинии. Фрэнси не скрывала своей беременности. Все о ней знали. Он нахмурился, стараясь припомнить подробности. – Фрэнси, овдовев, вернулась к отцу. Родила она тут. Наверное, кто-то принимал у нее роды и ухаживал за ней.
      – Не думаю. – Томазина тоже настойчиво рылась в своей памяти. – Я тоже кое-что помню, хотя была совсем маленькой. Шла война между Францией и Шотландией, и здесь не осталось ни одного мужчины. – Она поглядела наверх. – Совсем незадолго до этого мы получили известие о смерти моего отца. Джон Блэкберн тоже где-то сражался. С королем Генрихом. У Фрэнси роды начались внезапно, и она дала жизнь двойняшкам.
      Ник мало разбирался в родах. Ему не разрешили даже быть поблизости, когда родилась Иокаста. Элис и повитуха прогнали его с глаз долой. Здесь не место для мужчины – так они тогда сказали.
      Томазина прижала ладони к вискам и закрыла глаза.
      – Я пытаюсь представить, как матушка себя чувствовала с незаконным ребенком в животе, который вот-вот должен был родиться. Наверное, отцом был Блэкберн, но он воевал. Он не мог жениться на ней, когда она стала вдовой.
      Ника неприятно поразило то, что Томазина пытается влезть в шкуру Лавинии, однако он промолчал, начиная верить в ее правоту. Если в сердце заговора Лавиния, то все возможно.
      –  Никаких близнецов не было, – вдруг заявила Томазина.
      Она встала и подошла к Нику. Прикоснувшись к его рукаву, Томазина стала рассказывать, как все было.
      – Говорили, что Фрэнси родила двойню. Один ребенок, якобы, был здоровым, а другой – слабеньким и через несколько дней умер. Наверное, моя мать все продумала заранее, и ей помогали Дженнет и Вербурга. Едва у нее начались схватки, как она что-то такое дала Фрэнси.
      Нику показалось, что его ударили под дых.
      – «Что-то такое»?!
      У него был странный голос, но Томазина не обратила на это внимания.
      – Какое-нибудь зелье, вызывающее роды.
      – Разве она могла быть уверена в его действии, если оно не помогло Элис? Помнишь, мама рассказывала?
      – Это ли, другое ли зелье – неважно. Важно то, что она доносила своего ребенка, а Фрэнси родила раньше срока. Поэтому ее ребенок и умер.
      – Ты хочешь сказать, что твоя мать обрекла на смерть наследника или наследницу Блэкбернов и Раундли, чтобы подсунуть им своего ребенка? Незаконного!
      – Именно это я и говорю. – Она посмотрела на него, и сострадание мелькнуло в ее взгляде. – Ник, чему ты так удивился? Ты же лучше меня знаешь, какой была моя мать.
      Ник растерялся. Он не мог прийти в себя от чудовищных открытий. Подмена младенца. Манипулирование наследством. Если бы Раундли были королевской крови, то это было бы государственной изменой… Ну просто кукушка какая-то!
      – Ты, наверное, ошиблась. Фрэнси никогда бы такого не допустила.
      – Она наверняка ничего не знала.
      – Как не знала?
      Томазина насмешливо-вопросительно изогнула одну бровь. Неожиданно она показалась Нику очень умной, а он сам себе – дурак дураком.
      – Ник, она ведь рожала… Наверное, очень измучилась. А мать уж точно давала ей «что-нибудь попить». Какую-нибудь травку, которая мутит сознание… – Томазина понизила голос, потом он опять окреп. – Есть такие настойки, которые отбивают память, это я точно знаю, а тебе придется мне поверить на слово. Ник, рожать очень больно, и вполне возможно, что и без всякой отравы Фрэнси не помнила, что с ней было.
      На минуту Ник представил себе, что будет, если Томазина говорит правду. Констанс не получает никакого наследства. Майлс тоже. Ник разрывался между естественным желанием избежать беды и злостью от осознания свершившегося обмана.
      – Томазина, ты должна молчать, ведь у тебя нет доказательств.
      – А зачем мне мучить сестру? Матушка прислала меня помочь ей. – Она наморщила лоб. – А что, если это и есть причина убийства?
      Ник задумался, сам удивляясь тому, как легко он верит Томазине.
      – Из-за этого он мог тебе лгать – если, конечно, он знал правду, – потому что Лэтаму ни к чему была бесприданница. Но я не вижу тут никакой связи.
      – Констанс – моя сестра и, похоже, сестра Фрэнси. Она не… Она не могла… Ой, Ник, а вдруг она – дочь Лэтама?
      Томазина побледнела и опять задрожала всем телом. И он понял. Инцест был самым страшным грехом, какой только можно себе представить.
      – Даже Ричард Лэтам не посмел бы жениться на собственной дочери.
      – А если он не знал? Не потому ли матушка и решила, что Констанс нужна моя помощь?
      – Успокойся. Брак ведь не состоялся.
      – Ник…
      – Мы никогда не узнаем, кто ее отец. Да это и неважно. – Ник взял ее руки в свои. Теперь ему гораздо важнее было успокоить Томазину, чем ковыряться в грехах Лавинии. – Клянусь тебе, Томазина, я никому не расскажу о тайне Констанс! Она будет жить как жила. Ты же выполнила свой долг! И больше не вспоминай о Лавинии.
      «Все будет сначала, – подумал он. – Мы все начнем сначала.»
      – Но убийца…
      – Подумай сама, Томазина. Это никого не касается, кроме тебя. А ты не убийца.
      – Ты уверен? Может быть, матушка послала меня убить Лэтама, чтобы спасти сестру от замужества.
      – Я бы не удивился, если бы Лавиния рассуждала именно так, если бы она даже послала тебя отомстить ему за свое уродство, но ты – это ты, а не Лавиния. Ты бы ни за что не взялась за такое поручение.
      Она долго с удивлением смотрела на него.
      – Ты правда мне веришь?
      – Да, любимая. Я знаю, что ты невиновна.
      Ее лицо осветилось радостью, и он вспомнил девочку, которая обещала, что выйдет за него замуж. Ник протянул к ней руки. Томазина не раздумывая бросилась ему на шею, смеясь и плача одновременно.
      – Тихо, любимая.
      Ник поцеловал ее в лоб и покрепче прижал к себе.
      Она же взяла в ладони его лицо, и когда ее губы коснулись его губ, он забыл обо всем на свете. Слишком долго он желал ее, чтобы теперь отказываться.
      «Она моя, – подумал он, – и я буду ее холить и лелеять.»
      Он легко касался губами ее лба, щек, подбородка, трепещущих губ, а она обвила руками его шею, отдавая ему свое тело. Он долго раздевал ее, лаская, а потом она раздевала его, возвращая ему подаренные ей ласки, ничего не боясь и не стыдясь благодаря его нежности.
      – Сладкая моя… – прошептал он. – Люби меня.
      – Я люблю, – отозвалась Томазина. – И всегда буду любить.
      Она отдавалась, ему с щедростью, которая и удивила и обрадовала его, как будто только для него она берегла свою любовь и страсть. Он не помнил, как положил ее на кровать, но отлично помнил, как хорошо ему было лежать рядом с ней, когда их ничто уже не разделяло.
      – Я не хочу причинять тебе боли… – шепнул он.
      Она была так не похожа на Лавинию, что его сердце, казалось, пело от счастья.
      – Пусть будет больно, но только с тобой.
      – Я постараюсь, – пообещал он.
      Он знал, что причинит ей боль, когда будет лишать ее девственности, но все равно собирался это сделать – правда, как можно нежнее. Он подготовил ее и в самый последний момент прикусил ей губу, чтобы отвлечь от другой боли.
      Он удивился, не почувствовав сопротивления, но тут же ни одной мысли не осталось в его голове, охваченной пламенем любовного пожара. Томазина с готовностью приняла его в себя и, прижимая к себе, сводила его с ума. Никогда еще Ник не испытывал ничего подобного!
      Возвращение к реальности было медленным и приятным.
      Они лежали, раскинувшись, на кровати. Горели свечи, и кожа Томазины напоминала лучший итальянский мрамор, но лица ее, закрытого волосами, не было видно. Несколько прядей обвилось вокруг руки Ника.
      В конце концов к Нику вернулась способность соображать. Он вспомнил, что сделал еще одно открытие, о котором забыл в порыве страсти.
      – Ты не девушка, – сказал он.
      Томазина пошевелилась, потом растерянно мигнула.
      – Я никогда и не говорила, что я девушка.
      – «Пусть будет больно, но только с тобой», – передразнил он ее.
      Ник завел руки ей за голову и заглянул в глаза. Если она обманула его в этом, она обманывала и во всем остальном. А он-то думал, что может ей доверять… Опять он ошибся. Его вера в собственную проницательность была поколеблена.
      – Боли не было, – прошептала Томазина. – Было так хорошо.
      – А боли и не бывает, кроме первого раза.
      – А-а-а…
      Она едва не обезоружила его этим «а-а-а». Столько в нем было удивления. Ник отпустил ее и перекатился на край кровати. Лежа на спине, он смотрел вверх и ничего не видел.
      Она помолчала, потом тихо заговорила, но Ник не желал больше попадаться на удочку.
      – Я ведь не говорила тебе, что ты у меня первый.
      Томазине пришлось сделать над собой усилие, потому что все ее тело пело от счастья, а она уже теряла его, любимого Ника Кэрриера, без которого теперь не представляла своей жизни.
      – А который? Двенадцатый? Сотый? Если поразмыслить, то и боль деторождения ты, верно, знаешь не из десятых рук. Ты уже рожала? Почему бы тебе не рассказать?
      Томазина вздохнула. Как она была счастлива, когда Ник решился ей поверить! Опять ей мешает Лавиния. Он думает о ней плохо, потому что и он, и его отец были в свое время околдованы Лавинией. Томазина даже подумала, что Ник, наверное, никогда не сможет разделить их в своем сознании.
      – У меня был один любовник и не было ни одного ребенка.
      Что ж, терять больше нечего. А вдруг он ей поверит?
      – Ник, я знала до тебя только одного мужчину. Мальчишку на самом деле. И ты не можешь отругать меня хуже, чем я себя ругаю. Особенно тогда ругала.
      Он не желал смягчаться. Она хотела прикоснуться к нему, разгладить морщины на его лбу, сказать ему, что любит его, но он даже не смотрел в ее сторону.
      Он был обижен, потому что она оказалась не такой, какой он ее себе представлял. А она не понимала, почему мужчины придают такое большое значение девственности, если сами же рвутся избавить от нее девушек. Однако этого мужчину она уже знала и поняла, что он не столько хочет обидеть ее, сколько защитить себя. Он боялся ей поверить. Он боялся разочарований.
      Закрыв глаза, потому что ее страдание было невыносимо, Томазина тщательно подбирала слова. Надо же заставить его понять! Надо убедить его, что она достойна его любви!
      – Ник, я была тогда совсем глупенькой. Только потом я поняла, что натворила. Я даже не хочу об этом вспоминать. И потом, не так уж все было просто.
      – Тебя изнасиловали?
      Жаль, что она не могла это подтвердить. Тогда бы Ник простил ее. Но Томазина совершенно не умела врать. И так слишком много лжи кругом.
      – Нет.
      – Тогда ты сама этого хотела?
      У Ника все только белое или черное, девственница или блудница. У нее не осталось никакой надежды в чем-то убедить его. Наверное, суд, который ей предстоит, будет таким же непробиваемым и вынесет ей смертный приговор. Томазина вздрогнула, однако решила рассказать Нику все до конца.
      – Три года назад в Лондоне все праздновали. Умерла Мария Тюдор, и ее место заняла Елизавета. Вино лилось рекой. Ты не представляешь… Все смеялись, целовались. Я даже не поняла, чего Марк хочет, пока не было поздно.
      Марк Атертон был красивым молодым человеком, похожим на Ника. Наверное, поэтому, да еще из-за лишнего стаканчика вина она позволила ему зайти так далеко.
      Вздохнув, Томазина повернулась к Нику. Он смотрел на нее, но она никак не могла понять, о чем он думает.
      – Больше я с ним не была, – прошептала Томазина. – Я вообще никого больше не хотела, пока не встретилась с тобой. На самом деле первым был ты.
      – Закройся, Томазина.
      Вместо этого она подняла голову и отбросила назад волосы, открыв себя его жадному взгляду.
      – Почему? – возмутилась она. От злости она даже на мгновение забыла о своем разбитом сердце. – Я никогда тебе не говорила, что я девственница! И я не стыжусь ни своего тела, ни того, чем мы только что занимались! Это было прекрасно, Ник. Мне жаль, что ты думаешь иначе.
      Сказать по правде, несмотря ни на что, Томазина неистово желала своего Ника и всеми силами старалась поймать его взгляд. Если еще есть способ убедить Ника, что она его любит, она его отыщет.
      – Ты заставила меня поверить, что ты девственница.
      – Я пыталась тебя убедить, что я не шлюха. Я всего лишь совершила одну дурацкую ошибку.
      – Ты мне солгала.
      У Томазины задрожали губы, и она поняла, что совсем не такая сильная, какой ей хотелось быть. Слезы двумя потоками текли у нее из глаз, когда она прошептала:
      – Я думала, ты меня любишь…
      Ник немного поостыл, глядя на нее и слушая ее, и в какое-то мгновение он ощутил, что опять хочет ее даже сильнее прежнего, несмотря на пресловутый здравый смысл. Наверное, так было с его отцом, когда он изменял своей жене.
      – Ты права, – печально согласился он. – Я люблю тебя против своей воли. И сейчас мне плевать, сколько мужчин было в твоей жизни. Я просто хочу тебя. Хочу так, словно мы с тобой не виделись несколько месяцев.
      В сумраке Томазина Стрэнджейс казалась ему такой же загадочной, как лесная дева и такой же неотразимой, как сирена. На сей раз Ник твердо знал, чего он хочет, и он это получил, не забивая себе голову всякими иллюзиями.
      Утром, когда Томазина проснулась, Ник уже оделся. Она не знала, что он думает, да ей и не хотелось знать. Он любил ее с такой страстью, что у Томазины ныло все тело, но в душе она понимала, что он до сих пор иногда путает ее с ее матерью. Интересно, а если бы она была девственной, что бы еще он выдумал, чтобы не верить ей?
      Несмотря на все свое смятение, Томазина была уверена в своей любви к Нику. И в его тоже. Надо просто научить егодоверять ей.
      – Будем действовать по плану, – сказал Ник, когда увидел, что она проснулась. – Что бы между нами ни было, я не желаю видеть, как тебя сжигают на костре.
      Он произносил слова отрывисто, по-деловому, и Томазина не знала, как ему отвечать.
      Она потянулась за своим платьем, вспомнив о здравом смысле.
      – Редих исчез, – сообщила она, одевшись.
      По плану Ник должен был расспросить Фрэнси о секретаре, а Томазина – поискать Вербургу Клейтон.
      – Не верю, что Редих способен на убийство. Он такой трус!
      – Из любви к Фрэнси почему бы и не убить?
      – В Кэтшолме не бывает такой любви, из-за которой убивают, – мрачно произнес Ник.
      Томазина молча причесалась и надела чепчик, размышляя, не о себе ли он говорит. Погруженный в невеселые размышления, Ник не услышал, что она готова идти на воскресную службу.
      – Может быть, мне можно пойти одной? – недовольная его безразличием, спросила она. – А вдруг я сбегу?
      – Ты? – Ник улыбнулся. – Не похоже, моя радость.
      – Ты хочешь сказать, что доверяешь мне?
      Он тяжело вздохнул.
      – Я просто не знаю, что о тебе думать. И что мне делать с собой. Наверное, лучше всего нам заняться поисками убийцы Ричарда. Я доверяю тебе поговорить с глазу на глаз с Вербургой. – Он криво ухмыльнулся. – В качестве дочери Лавинии тебе легче будет выудить правду из этой чертовки.
      – Она верна другой дочери Лавинии, – напомнила ему Томазина, делая вид, что не уловила второго смысла в его словах.
      Через несколько часов Томазина совершенно убедилась в правильности своего предположения. Вербурга была душой и телом предана Констанс. Вплоть до того, что пока они стояли вместе у входа в церковь, Вербурга казалось, не замечала Томазину.
      Впрочем там было столько народу, что поговорить все равно было невозможно, и тогда она решила ничего не предпринимать и просто ждать удобного случая, стараясь держаться поближе к Констанс и Вербурге.
      Молодая вдова Ричарда Лэтама оделась в парчовое платье, затканное золотой нитью. Старшая дочь Лавинии никак не могла понять, где у нее раньше были глаза, ведь Констанс по-своему была очень похожа на мать.
      – Где Майлс? – с раздражением спросила она. Вербурга ответила очень тихо, и Томазина, как ни старалась, ничего не услышала.
      – Нечего меня учить, старуха.
      Констанс прищурилась, заметив поблизости Томазину, вскинула голову и направилась к господину Фейну. Настроение у нее явно улучшилось, когда она увидела, какое впечатление производит ее платье.
      Пока ее сестра мучила пастора, Томазина искала возможность переговорить с Вербургой.
      – Стоит ли отваживать ее от Майлса Лэтама?
      Вербурга открыла рот и постаралась напустить на себя дурацкий вид, но не смогла провести Томазину.
      – Ты не глупее меня, и мы обе знаем правду о младшей дочери Лавинии.
      Вербурга остро сверкнула глазами.
      – Ты – дочь Лавинии.
      – Старшая. А младшая знает о матери? – Ответа не последовало, но Томазина решила не сдаваться. – Тыубрала ящик Лэтама? В нем былописьмо от моей матери?
      – Тебе лучше уехать из Кэтшолма, – бесстрастно бросила старуха и пошла прочь.
      Когда она исчезла в дверях церкви, словно мороз сковал тело Томазины. Вербурга что – предупредила ее? Или она ей угрожала?
      Вернувшись в Кэтшолм, Ник выдержал сражение с Агнес, которая не желала пускать его к госпоже. Тогда он выставил горничную и обратился к Фрэнси, не заметив поначалу Майлса Лэтама.
      – У меня честные намерения, – сказал Майлс, увидев, как переменилось лицо Ника. – Я делаю даме предложение руки и сердца.
      – А я отказываюсь.
      Фрэнси забавлялась реакцией Ника.
      – А я добьюсь своего! – пообещал Майлс. – Только дайте мне надежду. Отошлите этого человека.
      – Этот человек – управляющий миссис Раундли и друг ее детства. – Ник не собирался сносить оскорбления надутого выскочки. – Я не мог достойно исполнять свои обязанности в прошлом, но в будущем, будьте уверены, вам меня не обойти.
      Фрэнси наморщила лоб.
      – Что такое, Ник?
      – Брат Лэтама наследовал кое-что, и я утверждаю, что его интерес к вам не более чем попытка прибрать к рукам все.
      – Ты мне не льстишь, считая, что это единственная причина. – Фрэнси не расстроилась ни из-за того, что сказал Ник, ни из-за молчания Майлса. – Это я позвала его, чтобы мы могли выяснить наши отношения наедине.
      – Фрэнси…
      Ник пристально поглядел на нее, потом обвел взглядом комнату, в которой стоял тяжелый запах духов. Фрэнси оделась в черное, как полагается вдове, но ее платье было слишком откровенным. Ник пришел явно не вовремя.
      – Наедине, – повторила Фрэнси и улыбнулась. – Пожалуйста, оставь нас.
      Нику это совершенно не понравилось, однако у него не было выбора.
      – Я еще вернусь, – пригрозил он. – Нам надо кое-что выяснить.
      Дверь за ним захлопнулась.
      Фрэнси вернулась к изучению своего возможного жениха, который день ото дня все больше напоминал ей Ричарда. Не лицом, хотя у Майлса были черные глаза, как у брата, тонкие губы и резкие черты лица. Он не носил бороды, в отличие от Ричарда, и был на дюйм выше. Хороший рост, думала Фрэнси. Генри Редих был слишком высок для нее. К тому же в характере Майлса есть что-то от Ричарда. Мысль о том, что в постели Майлс может быть таким же искусным, приводила ее в восторг. Она тосковала без Ричарда, однако понимала, что будет дурой, если еще раз позволит кому-нибудь взять над ней власть.
      Майлс встал на одно колено.
      – Фрэнси, будь моей женой.
      – Я тебе уже говорила, что не желаю терять свою свободу. Мне не нужно замужество.
      До него это никак не доходило, и он, надо же, на коленках пополз к ней, а потом обхватил руками ее юбки и уперся носом ей в живот.
      Фрэнси с удовольствием промурлыкала:
      – Майлс, люби меня… Мы потом поговорим.
      Поздно вечером Ник все-таки добился аудиенции у Фрэнси.
      – Она ждет на веранде, – сказал он Томазине.
      – Я пойду с тобой.
      – Не нужно. Но если хочешь…
      – Меня обвиняют в убийстве, – напомнила она ему.
      В глазах Ника не было нежности, но Томазина по его тону поняла, что с Фрэнси что-то получилось не так. Он, правда, ничего не сказал, но расположен к Фрэнси был еще меньше, чем к Томазине.
      – Отошлите Агнес, – сказал он, едва они пришли.
      Фрэнси удивилась, но не стала спорить.
      – Томазина не убивала Ричарда Лэтама, – заявил Ник, когда они остались одни. – С вашей помощью мы должны выяснить, кто убийца.
      Фрэнси, как и в первый день, сидела за вышиванием, а Ник стоял возле окна. Томазина же слишком волновалась, чтобы сесть. Она едва сдержалась, чтобы не начать ходить по комнате.
      – Я отвечу на ваши вопросы, но только потому, что мне тоже хочется покоя. Я не убивала Ричарда, несмотря на истеричные обвинения Констанс. Мне нечего скрывать.
      Томазина молчала. Ник кашлянул.
      – Мы думаем, что страницы, вырванные из книги Лавинии, имеют отношение к убийству.
      – Я не имею никакого отношения к делам Лавинии.
      Это было уже слишком, и Томазина не выдержала.
      – Моя мать ответила на ваше письмо?
      Фрэнси нахмурилась, и ее пальцы застыли на кроваво-красных розах, которые она вышивала.
      – Я не ждала ответа.
      – Вы не ждали, но она написала кому-то в Кэтшолме. Я видела письмо у Ричарда Лэтама незадолго до его смерти.
      Фрэнси укололась иголкой, и на пальце ее выступила капелька крови. Она поднесла палец ко рту и пососала его, не сводя глаз с Томазины.
      – Где это письмо?
      – Не знаю. Не исключено, что Вербурга его взяла.
      Фрэнси сделала вид, что ей это безразлично.
      – Томазина, я обожала твою мать и была привязана к ней не меньше, чем Констанс к Вербурге. Мне хотелось сообщить ей радостную новость о помолвке моей дочери. Если она мне и ответила, то я не получила письма.
      – Вы думали, что Лавиния обрадуется свадьбе Констанс с ее бывшим любовником? И вашим любовником?
      В пальцах Фрэнси разлетелась пудреница.
      – Я не желаю отвечать на подобные вопросы.
      – Фрэнси, никто вас ни в чем не обвиняет, – подозрительно ласково проговорил Ник.
      Но Томазина уже потеряла терпение.
      – Вы участвовали в сборищах, которые моя мать организовывала в лесу?
      Это могло бы многое объяснить. Защищая себя и других женщин, Фрэнси могла отдать на заклание Томазину, старшую дочь Лавинии. Однако Фрэнси ответила отрицательно, и было видно, что она говорит правду.
      – Если ты о них знаешь, то должна знать и то, что я ни разу не была на них после отъезда твоей матери.
      – Но раньше-то были.
      Фрэнси промолчала.
      – Если вы когда-то были с ними,то вряд ли хотите разглашения этой тайны, – заметила Томазина. – Вы ведь лгали насчет фигурки? Зачем рисковать и выслушивать от Парсиваля неприятные вопросы?
      – Лучше спроси, почему Майлс солгал. Это он все придумал. Ничего у Ричарда в кабинете не было. И Майлс ничего не сжигал, потому что ничего и не было.
      – Но зачем он это сказал?!
      Томазина в изумлении смотрела на Ника, который точно так же смотрел на нее.
      Помолчав, Фрэнси все же решила кое-что объяснить.
      – Он пил и слушал Парсиваля. Неудачное стечение обстоятельств. Майлс мне признался, что не придал своим словам никакого значения. Ему просто хотелось подшутить над надутым ослом. – Она пожала плечами. – Искушение понятное, но бедняжка Майлс…
      Томазина не сводила глаз с Ника, который был в ярости, но, к счастью, не из-за нее.
      – Фрэнси, зачем вы его поддержали?! Почему вы ненавидите Томазину и готовы отдать ее на сожжение за убийство, которое она не совершала?
      – Она мне безразлична. – Фрэнси говорила для Ника, не обращая внимания на Томазину. – Мне надо было защитить свои интересы. Я не хотела, чтобы Парсиваль задавал мне вопросы о моих отношениях с Ричардом.
      – Я знаю, что вы были его любовницей, – вмешалась Томазина. – И Констанс тоже знает.
      Фрэнси фыркнула и повернулась к Томазине.
      – Я-то думала, что мои отношения с Ричардом – тайна. Ну, конечно, кое-кто подозревает, но ведь слуги ничего не сказали бы Парсивалю. Откуда мне было знать, что нас подслушали в большой зале? Никак не думала, что ты меня предашь.
      Томазине ужасно захотелось причинить Фрэнси боль – по крайней мере, напомнить ей о ее собственной неверности, но вместо этого она спросила:
      – Откуда Майлсу известно о восковых фигурках?
      Фрэнси вновь принялась за работу, не считая вопрос важным.
      – Он много путешествовал. Был на континенте. В Европе, насколько я знаю, регулярно сжигают ведьм. Об этом написано много книг.
      В дверь постучали, и вбежала Агнес.
      – Мадам! – крикнула она. – Беда!
      Правда, вид у нее был скорее взволнованный, чем несчастный.
      Фрэнси поморщилась.
      – Что такое, Агнес? Говори.
      – Господин Редих! Его труп нашли в Гордичском лесу.

14

      На теле Генри Редиха не было ни одной раны, а вот лицо… Узнали его по новому дублету. Насколько Ник мог судить, он свалился с коня и утонул в речке, которая протекала через Гордичский лес, служа естественной границей между двумя деревнями – Гордичем и Денхолмом.
      Один из денхолмовских мужчин сторожил тело до приезда коронера. Это был старик с палкой, без которой он не мог ходить. Красной от тяжкого труда рукой он махнул туда, где деревенский констебль расседлывал коня Редиха. Неподалеку сложили вещи несчастного.
      Ник тщательно их осмотрел. Небогат был секретарь. Неужели он и впрямь случайно упал и ударился головой о камень? От этого и утонул? Значит, несчастный случай?
      Почему бы и нет? Но как-то уж больно не вовремя… Ник тер переносицу, погрузившись в раздумья, и не услышал, как к нему подошел Эдуард Парсиваль.
      – Вы не это ли ищете?
      Ник встал. Парсиваль держал в руках листок бумаги в мокрых пятнах Точнее сказать, в одной руке у него была бумага, в другой – фонарь. Он с такой готовностью, поразившей Ника, протянул ему бумагу, что Ник сразу понял: ему не понравится ее содержание.
      Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, – это была страница из книги Лавинии.
      – Господин Парсиваль, где вы ее нашли?
      – На теле. На теле второй жертвы.
      Ник наморщил лоб.
      – Разве это не несчастный случай? Кому понадобилось лишать жизни Генри Редиха? Ну кто он такой?
      – Скажите, – попросил Парсиваль, – где была мисс Стрэнджейс в эти дни?
      Мгновенно Нику стало так же тошно, как когда он увидел труп Редиха.
      – Со мной или с моей матерью. Все время. Господин Парсиваль, мы можем в этом поклясться. Томазина Стрэнджейс не имела возможности совершить убийство Генри Редиха.
      На лице Парсиваля отразился страх, словно он испугался собственных мыслей. Он огляделся, не пропустив ни одного куста и ни одного дерева, – очевидно, боясь чужих ушей, – и шепотом сказал:
      – А зачем ей уходить от вас? Если он украл страницу из книги колдуньи, разве она не могла отомстить ему тоже колдовством? Вдруг она чем-нибудь опоила его перед тем, как он уехал?
      – Парсиваль, она не ведьма, к тому же вы сами нам говорили, что не имеете права судить за колдовство, даже если у вас есть доказательства. В Кэтшолме никто не знает, когда Редих уехал. Он убежал тайно, как вор.
      – Вы уверены?
      – Совершенно.
      – Что ж, это меняет дело. – Ник очень удивился, когда Парсиваль радостно хлопнул его по спине. – Тогда все в порядке!
      – Я не понял. Каково же ваше заключение?
      – Оно очень простое! Генри Редих убил своего хозяина, отравив его, как написано на этой странице, а потом, раскаявшись, совершил самоубийство.
      Утопив себя в речке? Ник был рад, что не сказал это вслух. В рассуждениях Парсиваля были неувязки, но, указав ему на них, Ник ничего не добился бы. Ник не сомневался, Парсиваль подтвердит все, что от него потребуется.
      – А Томазина Стрэнджейс?
      – С ней проще. Она невиновна в убийстве. Больше мне нечего сказать. Самоубийство Редиха все ставит на свои места.
      Ник не спорил. Ради Томазины он согласился на версию Парсиваля, однако про себя решил, что у Генри Редиха было меньше оснований убивать Лэтама, чем у других обитателей Кэтшолма. Даже если учесть, что он был любовником Фрэнси. Женитьба Лэтама на Констанс точно так же не давала ему возможности претендовать на ее руку, как сама смерть.
      Ник медленно ехал домой и говорил себе, что мудрый управляющий должен поступать так, как выгодно его господам. Надо забыть о смерти Редиха и о настоящих родителях Констанс. Во втором случае это было на пользу Блэкбернам, потому что законный она ребенок или нет, но все же в ней течет кровь Блэкбернов. Чем-то она напоминала старого сэра Фрэнсиса Блэкберна – по крайней мере, темпераментом, – а уж на Джона Блэкберна походила даже больше, чем Фрэнси.