ПРОЛОГ

Всю весну они стремились остаться в живых, скрываясь в покинутых кожевенных рядах и выходя лишь по ночам, чтобы добыть немного еды. Прячась от собак в ямах, они за несколько дней привыкли к вони. Лучше пахнуть, как дубильщик, чем быть разорванным на куски собаками, заметил Матиас сестре.

Анна молча размышляла об этом. Она даже была немного довольна, что если их поймают дикари Эйка, если их догонят собаки и оторвут руки от плеч, ноги от бедер, то мерзкий запах птичьего дерьма, исходящий от их тел, не позволит этим гнусным собакам их съесть. А если собаки их все-таки съедят, то мясо их, столько раз погружавшееся в танин из дубовой коры, что кожа начала походить на подметки, отравит этих бестий. И тогда они смогут наблюдать из Покоев Света, куда их души отправятся после смерти, чтобы насладиться благословенным миром, как эти твари извиваются, издыхая в страшных мучениях.

Весной пищи было достаточно. Кому посчастливилось спастись из города, тот не смог с собой ничего захватить, остальные были мертвы. Так, по крайней мере, казалось им. Объеденные тела разлагались на улицах и в переулках, из многих домов несло трупной гнилью. Но они находили пищу в погребах домов, находили бочки эля. Однажды они сдуру залезли в дворцовую кухню и обнаружили кучу сластей. Анна объелась, у нее разболелся живот. Матиас заставил ее бежать, сдерживая приступы рвоты. Ей казалось, что желудок готов взорваться. Она смогла добежать до дубильных чанов, и там ее вырвало. Среди куриного помета они надеялись скрыть запах свежих человеческих выделений.

Собаки долго не появлялись в дубильнях. Наверное, Эйка перестали гоняться за людьми или считали, что в пустом городе не на кого больше охотиться. Возможно, они спустились вниз по реке, чтобы продолжить охоту на зеленых пастбищах. Но взобраться на городскую стену, чтобы с парапета посмотреть, сколько судов Эйка стоит у берега, дети не отваживались. Иной раз до них доносились лай и завывание собак, а однажды они слышали человеческий крик, но не смогли разобрать, кто кричал — мужчина или женщина. Они придерживались знакомых маршрутов и чаще всего оставались в маленьком сарае, где Матиас спал, когда прошлой зимой работал учеником в дубильнях, перед тем как напали собаки. Позабытый в сумятице, последовавшей за нападением Эйка, среди уличных боев, он сумел вовремя сориентироваться и, захватив младшую сестру, скрыться в дубильне, когда собаки уже рыскали по городу. Поэтому они выжили, а все остальные погибли.

Но этим летом им уже пришлось рыться в заброшенных огородах в поисках полусозревших овощей, пробившихся сквозь сорняки. Они научились охотиться на крыс, которых много было в городских зданиях, жирных, упитанных крыс, отъевшихся на иссушенных человеческих трупах. Анна научилась бросать камни и сбивала чаек, самодовольных голубей, а однажды убила одичавшую кошку.

Этим летом появились новые Эйка. Они привезли рабов.

Когда однажды утром Эйка привели в дубильные мастерские рабов, дети спрятались на чердаке, между развешенными когда-то на балках для просушки шкурами.Услышав голоса, скрип ступенек и шорох одежды — кто-то поднимался по лестнице, — Матиас подсадил Анну на одну из больших балок. Страх прибавил ей сил, и она помогла Матиасу взобраться по неровной дощатой стене на ту же балку. От ужаса они сжались в комочки и прильнули к балке, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Вонь кожевенных мастерских их больше не защищала. В дальнем конце чердака откинулся люк.

Анна подавила всхлип, услышав первые тихие, произносимые почти шепотом, слова. Какой-то Эйка говорил на непонятном им языке. Снаружи залаяла и зарычала собака. Как будто в ответ, внизу, возле дубильных чанов, закричал от боли человек, затем что-то умоляюще забормотал, потом раздался душераздирающий вопль, перешедший в хрип. Матиас закусил губу, чтобы не заплакать, глаза Анны наполнились слезами. Она сжимала деревянное кольцо Единства, висящее у нее на шее, — предсмертный подарок матери — и гладила пальцем его гладкую поверхность в безмолвной молитве, как часто делала мать, хотя это и не спасло ее от смертельной болезни.

Лестница сотряслась под тяжестью чьих-то шагов. Снизу просунулось тело металлическое, наполовину из ткани. Человеческий голос что-то произнес.

Снова заговорил Эйка, на этот раз можно было понять его ломаный вендарский:

— Как скоро они есть готов?

— Я должен их все проверить. — Человек тщательно выговаривал каждое слово. — Скорее всего, они все уже готовы, если они здесь с… — Он замолчал, тяжело вздохнул. Видел он только что происшедшее внизу убийство или, так же как и они, только слышал? — С весны.

— Я считать их, эти, — сказал Эйка. — Перед вы приходить, я считать эти шкуры. Меньше, чем я считать, приходить ко мне, я убивать один раб за каждый шкура меньше, чем я считать. Ты первый убивать.

— Понимаю, — сказал человек, но дети не видели его, а по голосу нельзя было понять, что он чувствует.

— Приносить ко мне, когда готов.

Лестница заскрипела, на этот раз дети расслышали звон кольчужного металла. Эйка покинул чердак и полез вниз, туда, куда отправлялись все дикари, когда не были заняты охотой за людьми и убийствами.

Дети сидели на балке, молясь, чтобы мужчина тоже ушел. Но вместо этого он медленно прошелся по чердаку, перебирая шкуры. Заскрипела расшатавшаяся доска. За его перемещениями можно было следить по звуку шуршания шкур и по движению воздуха, пропитанного их запахом. Ветерок, поднимаемый шевелящимися полотнищами, овевал детей дыханием смерти.

Наконец Анна, которая была на три зимы младше Матиаса, не выдержала. Из ее горла вырвался слабый писк. Движение человека прекратилось, слышно было лишь его дыхание.

— Кто здесь? — прошептал он. Затем пробормотал благословение Владычице.

Анна сжала губы, закрыла глаза и молча плакала, стискивая кольцо Единства. Матиас схватился за нож, висевший на поясе, но боялся его вытаскивать, так как даже слабый шум мог их выдать.

— Кто здесь? — снова спросил человек. Его голос дрожал, как будто он тоже был перепуган.

Дети не отважились ответить. Наконец, благодарение Владычице, он ушел. Они выждали какое-то время и слезли с балки.

— Я хочу писать, — заскулила Анна, вытирая нос. Но они не решились покинуть чердак, хотя когда-нибудь им все равно пришлось бы это сделать: голод бы заставил. Она облегчилась в дальнем темном углу, надеясь, что лужица высохнет прежде, чем кто-нибудь вернется и заметит. В мастерских было много работы для новоприбывших рабов. Шкуры надо было мыть, очищать от шерсти, отскребать от остатков мяса; надо было заполнять раствором ямы для вымачивания шкур, перекладывать шкуры дубовой корой, пропитывать дубильной кислотой, а по окончании процесса вычищать и выглаживать перед просушиванием. Были и другие чердаки, где в темноте и тиши тоже лежали шкуры, ожидая дальнейшей обработки. Вовсе не обязательно, что кто-нибудь снова появится на этом чердаке. Но дети вскоре опять услышали шаги на лестнице. Времени влезть на балку не оставалось. Завернувшись в коровью шкуру, они спрятались в дальнем углу.

Вместо слов они услышали тихий стук. Что-то поставили на деревянный пол чердака. Люк закрылся, и шаги удалились. Прошло некоторое время, и Матиас отважился высунуться.

— Анна! Тихо! — прошептал он.

Она вылезла и увидела его возле люка с куском козьего сыра в одной руке и с темным, уродливой формы караваем хлеба в другой. У ног Матиаса стояла грубая деревянная миска. Анна со страхом смотрела на эти сокровища.

— Если съедим, то они поймут, что на чердаке кто-то прячется.

Матиас отломил кусок сыра, понюхал его, осторожно положил в рот.

— Мы съедим сейчас понемногу, — сказал он. — Какая разница, если сегодня отсюда не выберемся, нас рано или поздно найдут. Остаток сбережем в дорогу.

Она кивнула. Она понимала, когда можно спорить, а когда надо молчать. Он отломил для нее от куска сыра. Сыр был соленый и острый. Хлеб оказался сухим, черствым. Сразу захотелось пить. Матиас разделил остаток пищи пополам и одну часть отдал Анне. У обоих к поясам были привязаны мешки для хранения найденного в домах, лавках или — если это было что-то особо ценное — снятого с мертвых. В городе было достаточно воды, одежды, ножей и ложек, даже полностью обставленных домов с прекрасной мебелью и бельем, но им прежде всего нужны были пища и безопасность.

Они дождались, пока все затихло и сквозь щели перестали пробиваться лучики света. Покоробленные доски пола стали сливаться в одну неразличимую массу во тьме. Матиас осторожно открыл люк и выскользнул вниз.

— Владычица наша!

Это произнес не Матиас. Мужской голос. Анна замерла. Матиас спрыгнул с лестницы.

— Ну-ну! — сказал мужчина. — Убери нож. Я не причиню тебе вреда, Владычица над нами. Не думал я, что здесь кто-то выжил. Смотри-ка, ты еще совсем ребенок.

— Достаточно взрослый, чтобы работать учеником, — пробормотал обиженный Матиас. В голосе мужчины Матиасу почудилась насмешка. Но Анне показалось, что мужчина говорил с жалостью. Она ощутила внезапный прилив доверия к незнакомцу. Кроме того, если Матиаса схватят, лучше умереть с ним, чем бороться за жизнь в одиночку. Из этой битвы ей не выйти победителем. Она вылезла из люка и неслышно сползла по лестнице.

Матиас тихо выругался, увидев ее. Мужчина громко охнул, прикрыл рот ладонью и украдкой огляделся. Но вокруг было пусто. Никто не появлялся в кожевенных мастерских так поздно. Светил нарастающий месяц, на полу колебались причудливые тени. Анна крепко схватила брата за руку.

— Ох, Владычица, еще меньше! Я думал, это кошка шуршит. Есть там еще дети?

— Нет, только мы, — сказал Матиас.

— Господь в Вышних! Как же вы выжили? Матиас показал на ямы, потом подумал, что мужчина в темноте может не увидеть его движения.

— Пищи до сих пор было достаточно. А прятались мы здесь потому, что собаки нас тут не могли учуять.

Человек покосился в полутьме на Анну, потом вдруг быстро шагнул вперед и взял ее за подбородок. Матиас вздрогнул и схватился за нож, но Анна сказала:

— Нет. — И он опустил руку и замер.

Через мгновение человек отпустил Анну и отошел в сторону, вытирая пальцем глаза.

— Девочка, не старше моей Марии, Владычица милосердная, хоть одна спаслась.

— Что с вашей дочерью? — храбро спросила Анна. Этот человек совсем не пугал ее.

— Погибла, — скорбно отрезал он. — Когда месяц назад Эйка напали на мою деревню, они убили всех.

— Но они не убили вас, — возразила Анна, разглядывая его. Он казался вполне живым и был не похож на бесплотную тень. Правда, сама она никогда не видела ходячих мертвецов, но слышала о них много жутких историй.

— Ах, дитя. Они убили меня, — горько пожаловался он. — Убили все, кроме этой оболочки. Сейчас я просто бездушное тело, раб, с которым можно поступать как вздумается, например, можно скормить собакам. — Он говорил так, будто жизнь ему была в тягость, но, упомянув собак, содрогнулся.

Анна внимательно слушала его и старалась понять как можно лучше.

— Что вы с нами сделаете? Эйка не убьют нас, если найдут?

— Убьют. Они никогда не оставляют в живых детей. Им нужны только взрослые рабы, достаточно сильные, чтобы работать. Я слышал от других рабов, что в Генте не осталось ни детей, ни детских трупов. Говорили, что святая, покровительница города, вывела детей из города, в Покои Света.

— Это правда, — пробормотал Матиас. — Все дети исчезли, но я не знаю куда.

— А где ваши родители? Почему вас не спасли, как других детей?

Анна пожала плечами. Она слишком мало помнила родителей, чтобы скорбеть о них. Матиас опустил глаза.

— Они умерли четыре лета назад, — сказал он наконец. — Отец утонул во время рыбалки, а мать через несколько месяцев после его смерти заболела и умерла. Они были хорошие люди. Потом мы жили у дяди. Он сбежал, когда появились Эйка. Он никогда не думал о нас. Я побежал домой и забрал Анну, но тогда уже шли уличные бои. Нельзя было даже пробраться к собору, куда бежали все люди. Поэтому мы спрятались здесь. Здесь мы и остались.

— Это чудо, — пробормотал мужчина.

В ночной тишине послышались собачье тявканье и грубый окрик, одно лишь слово, которого дети не поняли. Мужчина вздрогнул.

— Ночью они нас пересчитывают, — сказал он. — Я должен идти. Я вас не выдам, не бойтесь, клянусь Сердцем Владычицы нашей. Пусть поразит меня наш Отец Небесный Своим Мечом, если я замыслю такое. Если смогу, принесу завтра еще еды.

Он исчез.

Они быстренько облегчились в одну из вонючих ям, наполненных пометом и водой, и остановились, глядя на необычно ясное небо, такое темное, что звезды на его фоне казались чересчур яркими. На них было больно смотреть. Они снова услышали собак, и Матиас подтолкнул Анну к лестнице. Она вскарабкалась наверх, он влез следом за ней и закрыл люк. Поколебавшись, они съели остатки пищи и застыли в ожидании.

На следующую ночь человек пришел снова и постучал в крышку люка.

— Я ваш друг, — сказал он.

Матиас осторожно открыл люк и выглянул. Он слез вниз, Анна последовала за ним. Человек протянул им хлеб и молча наблюдал за тем, как они едят. Сегодня она смогла лучше рассмотреть его: луна прибывала, постепенно становясь круглой. Мужчина был не слишком высок, но широкоплеч и тоже круглолиц.

— Как вас зовут? — наконец спросил он.

— Я Матиас, она Анна, сокращенно от Иоанна. Мать назвала нас в честь апостолов, учеников Благословенного Дайсана.

— Мужчина кивнул, как будто он уже знал это или хотел показать, что все понял.А меня зовут Отто. Извините, что не принес ничего, кроме хлеба. Нас не слишком хорошо кормят, а других просить я боюсь: не знаю, можно ли им доверять. Родственников у меня здесь нет. Вдруг кто-нибудь донесет Эйка в надежде на какую-нибудь поблажку, на лишний кусок хлеба.

— Вы очень добры к нам, — улыбаясь, сказала Анна, которая запомнила наставления матери: быть вежливой и благодарить за подарки.

Мужчина украдкой всхлипнул, потом нерешительно прикоснулся к ее волосам, но сразу же резко отдернул руку.

— Может быть, другие тоже с удовольствием помогли бы: приятно осознавать, что кто-то еще выжил, спасся от этих дикарей. Непохоже, чтобы Эйка хотели сделать кого-то из рабов своим любимчиком. Никогда я не видел, чтобы они пытались настроить нас друг против друга. Они одинаково презирают нас всех. Мы все равны перед ними. Работай или издохни — выбор небогатый.

— Они только сюда, в дубильню, пригнали рабов? — поинтересовался Матиас.

— Еще открыли кузницы, хотя обученных кузнецов не осталось. Рабы для них — расходный материал. — Голос Отто был суров. — Дело случая, что я попал в кожевенный квартал, хотя воняет здесь, конечно, невообразимо. Я такой вони в жизни не встречал. Рассказывают, что в кузницах люди каждый день обжигаются, и Эйка скорее перережут глотку обожженному, чем позволят ему выздороветь, чтобы он снова мог работать. Повидал я этих Эйка. Я видел, как один из них попал в огонь. И ничего. Жар не оставил следа на его теле. Их покрывает не кожа, как нас, а какая-то шкура, что-то вроде змеиной чешуи, только толще и тверже. Драконово отродье. — Он сплюнул. — Говорят, женщины рожают их от драконов, хотя я не понимаю, как это может случиться. Но не стоит обсуждать такие вещи при ребенке.

— Ей уже много пришлось пережить, — тихо сказал Матиас, но Анна видела, что это замечание Отто, выражающее заботу о ней и одновременно показывающее, что он относится к Матиасу как к взрослому, усилило доверие брата к новому знакомому.

Анна разделалась с хлебом. Ей все равно хотелось есть, но она промолчала. Было бы невежливо просить добавки. Возможно, он им отдал всю свою долю.

— Судьба жестоко играет с нами, — с горечью шептал Отто. — Будь она милостивее, она позволила бы мне умереть с моими детьми. Но, — он потряс головой, огляделся нервно: у него, как и у них, были причины для беспокойства, — она сберегла меня, чтобы я смог найти вас. — Он шагнул вперед, взял Матиаса за руку, а другой рукой нежно погладил волосы Анны. — Клянусь, я найду способ вас спасти. Сейчас я должен уйти. Я им сказал, что мне надо выходить в это время. Они, конечно, дикари, но дикари брезгливые. Может быть, это только лишний раз подтверждает, что «тропа врага вымощена чисто омытыми камнями и воды, омывшие их, — это слезы неправедных». Мы можем справлять нужду только в специально отведенном для этого месте, даже мочиться можно только в этих местах или на свежедоставленные шкуры. Поэтому мы можем даже ночью на какое-то время выйти из-под надзора. Они вообще не выносят запаха человеческого тела. Но дольше оставаться здесь опасно.

Он пришел и на следующую ночь, и еще, и еще раз, принося понемногу пищи, достаточно, чтобы не умереть с голоду. Он также приносил эль, а однажды принес бутылку вина. Вода была редкостью в кожевенном квартале, от нее несло гнилью.

Быстро выяснилось, что Матиас знает о кожевенном деле больше, чем кто-либо из рабов. За три месяца ученичества он хорошо усвоил основы ремесла. Отто был вежлив и добр с Матиасом, по Анну просто обожал. Она сидела у него на коленях, он гладил ее волосы и иногда, забывшись, называл ее Марией.

Никто из рабов не поднимался на чердак, где висели шкуры. Отто объяснил, что присмотр за чердаком поручен ему. Остальные были настолько заняты, что им просто некогда было интересоваться посторонними делами. Через несколько ночей он стал приносить больше пищи.

— Эйка увеличили наши пайки. В пекарни пригнали больше рабов. К тому же, мальчик мой, то, что ты мне рассказал, а я передал другим рабам, помогло нам в работе. Нами довольны и кормят лучше. — Луна стала больше, и Анна могла видеть выражение его лица, как всегда мрачное. — Плохо дело у тех, кто работает в кузницах. Оттуда выволакивают столько же мертвых, сколько заходит туда живых. Звери! — Он прикрыл глаза ладонью, но она видела ожесточенно сжатые губы. — Шкуры скоро высохнут, и вам негде будет прятаться.

— Разве здесь не повесят новые шкуры? — спросила Анна.

— Ах, девочка моя, — он прижал ее к груди, — конечно повесят, но я не смогу вас здесь прятать все время. Я наводил справки, но не нашел ни одного способа выбраться из города, кроме…

— Кроме чего? — встрепенулся Матиас, и ранее обсуждавший с ней возможности уйти из города. Может быть, они смогли бы сделать это весной, если бы не были так напуганы. Страх держал их тогда мертвой хваткой, а собаки каждую ночь рыскали по городу. Сейчас, когда в город прибыли рабы и все городские ворота охранялись (во всяком случае он так предполагал), уйти будет еще труднее.

— Даже не знаю. Так рассказывают, но можно ли этому верить. — Отто прижал к себе Анну, коснулся губами ее волос отеческим поцелуем. — Я слышал, что в соборе удерживается в плену некое создание, дэймон. Говорят, что колдун Эйка заманил его с небес, где такие существа обитают, и заточил его в теле вроде нашего, которое приковано к трону.

Анна вздрогнула, но рядом с Отто она чувствовала себя в безопасности.

— Кажется мне, — медленно продолжал Отто, — маги говорят, что дэймоны знают тайны, скрытые от людей. Если правда то, что почитаемая городом святая спасла детей, увела их скрытыми путями из собора в безопасное место, то, может быть, дэймон знает этот путь? Ведь видят же они прошлое и будущее острее, чем способен видеть человек! Если вы принесете этому существу подарок и если оно ненавидит Эйка так же, как мы, то почему бы ему не поделиться с вами своим секретом? Это единственная возможность, которая мне известна. Ворота охраняются круглые сутки, а собаки бегают по улицам. — Он содрогнулся при упоминании о собаках. — Вы дети. Святая улыбнется вам так же, как осияла она своей улыбкой остальных детей.

— Ты пойдешь с нами, папа Отто? — Анна положила голову ему на грудь.

Слезы потекли по его лицу.

— Нет, я не смею даже попробовать.

— Вы могли бы спастись вместе с нами, — сказал Матиас. — Бог будет милосерден к вам за вашу доброту.

— Бог, да, конечно, но Эйка — ни в коем случае. Вы их не знаете. Они дикари, при этом хитры, как лисы. Они знают всех своих рабов, если один раб исчезнет, остальных выстроят во дворе и спустят на них собак. Если раб задумает сбежать, других ждет страшная смерть. Я не хочу, чтобы из-за меня умирали те, кто со мной работает. Я ничего не смог сделать, чтобы спасти семью. И я не хочу спастись сам, погубив при этом людей, которые так же невинны, как и мои дорогие дети. Но у вас может получиться, если вы найдете дэймона и поговорите с ним.

— Но что ему подарить? — спросил Матиас. — У нас ничего нет, хотя… — Он задумался, потом полез в сапог и вытащил лучший из их коллекции ножей, спрятанных в одежде. Этот, добытый с трупа богато одетого толстого мужчины, крупного купца или дворянина, был добрым клинком с роскошной рукоятью в виде головы дракона, на месте глаз которого сверкали два крупных изумруда. Анна поняла, что Матиас полностью доверяет Отто. Нож был слишком ценен, чтобы рискнуть кому-либо его показать: его с легкостью могли отобрать у слабого парнишки.

Отто широко раскрыл глаза: даже при лунном свете было видно, какое это сокровище.

— Прекрасная вещь. И очень хороший подарок, — сказал он. — Если вы, конечно, доберетесь.

— Но как мы попадем в собор? — спросил Матиас. — Ведь там живет вождь Эйка. Он когда-нибудь покидает собор?

Слабое дуновение летнего ветерка, ночного бриза с реки, шевелило волосы Отто. Он размышлял. Анна уловила в принесенном ветром воздухе легкий запах железа и кузниц, пробивавшийся сквозь вонь окружавших их со всех сторон дубильных ям.

Отто тяжело вздохнул:

— Придется кому-нибудь довериться. Я не смогу узнать это сам. Помолимся нашей Владычице и Господу, помолимся, чтобы они помогли нам, слабым смертным, объединить усилия в борьбе против жестокого врага, потому что мы вынуждены довериться людям, с которыми нас не связывают кровные узы, у нас с ними общее только одно: мы — люди, противостоящие дикарям. — С этими словами он покинул их.

Следующей ночью с ним была женщина, сутулая и изможденная, лицо ее пересекали шрамы. Она долго смотрела на детей и наконец сказала:

— То, что они выжили в этой бойне, — чудо. Это знак от святой Кристины.

Когда она ушла, Отто, как обычно, дал детям хлеба. На следующую ночь он опять пришел не один. Его сопровождал молодой человек, выглядевший намного старше своих лет. Казалось, на его широкие плечи навалилась тяжкая ноша, из-за этого он сутулился, как старик. Увидев детей, он выпрямился и снова стал молодым, сильным и гордым. — Мы еще покажем этим проклятым дикарям, — сказал он тихо, но решительно. — Этих детей они не получат, и это будет нашей победой. Это даст нам новые силы.

Крепкая, сильная женщина была с ним в следующую ночь. На ней еще были священнические ризы, хотя и оборванные, испачканные. Она кивнула, увидев детей, но не удивилась, потому что уже знала о них. Женщина склонила голову и соединила руки.

— Помолимся, — пробормотала она.

Давно уже Анна не молилась. Она забыла слова молитв, но тщательно обводила пальцем свое кольцо Единства, пока женщина-священник бормотала святые слова молитв. Это была молитва, которую Анна когда-то знала лучше других. Отто следил за нею, как всегда, со слезами на глазах.

— Это знак от Бога, — сказала женщина после окончания молитвы. — Владычица и Господь решат, достойны ли мы избавления от напасти, по тому, сможем ли мы спасти этих детей, которые нам хотя и не родня, но все же наши дети, попавшие в наши руки, так же как все мы, живущие в Круге Единства, суть Их дети.

Отто торжественно кивнул.

Женщина положила руку на плечо Матиаса, как бы благословляя его:

— Те, кто берет на реке воду и приносит ее сюда, разговаривали с рабами, которые носят воду в кузницы, а некоторые рабы из кузниц иногда носят оружие в собор, где сидит вождь на своем троне и надзирает за всем. Рабы, которые наводят порядок в соборе, встречаются иногда с теми, кто приносит оружие из кузниц. Так нам удалось добыть эти сведения. — Она замолчала, прислушиваясь к шуму, но это лишь ветер хлопнул болтающейся ставней. — Вождь покидает дворец четыре раза в день, чтобы отвести своих собак в нецессариум.

— Нецессариум? — переспросила Анна.

Вопрос вызвал слабую улыбку, которую Анна видела на лицах рабов, даже на лице Отто.

— Ямы, вырытые в земле, для того чтобы эти существа могли справлять нужду. Даже они — рабы своего тела. Как и все мы, смертные. Вопрос твой вполне обоснован, дитя, но теперь молчи и слушай меня внимательно. Раз в сутки все Эйка покидают собор со всеми своими собаками и с теми немногими рабами, которые их обслуживают. Они идут к реке, чтобы совершить ночное омовение. — Она подняла руку, предупреждая вопрос Анны. — Попросту, чтобы помыться. В это время, время вечерней молитвы, собор совершенно пуст.

— Лишь дэймон остается там, — добавил Отто. Потом снова заговорила женщина:

— Если только это создание действительно существует. Так говорят рабы, которые там убирают, но их разум, может быть, введен в заблуждение близостью дикарей. Никого не подпускают близко к этому существу, которое, как говорят, приковано цепями к священному алтарю. По их описанию, это существо больше похоже на собаку, чем на человека. Одни говорят, что оно обладает даром речи, другие утверждают, что оно лишь рычит и лает. Если святые являют нам чудеса, мы должны доверять им. Тебе все понятно? — спросила она' Матиаса, пристально глядя ему в глаза. Он кивнул.

Анна тоже кивнула, в испуге схватив руку Матиаса.

— Сегодня, — сказала священница и посмотрела на Отто. Он кивнул, хотя руки его сжались в кулаки.

— Сегодня? — шепотом спросила Анна. — Так скоро? — Она рванулась вперед и обняла Отто. Одежда висела на его когда-то мощном теле, но Анне он казался очень сильными надежным. Он крепко прижал ребенка к себе, она почувствовала на своих щеках его слезы.

— Надо действовать немедленно, — настаивала священница. — Вас могут обнаружить в любой день. Вас только чудом не нашли до сих пор. — Она нахмурилась, в лунном свете были отчетливо видны глубокие морщины на ее лице. — Кто знает, вдруг найдется какой-нибудь дурак и выдаст нас всех, вообразив, что Эйка его за это наградят. Но дикари не испытывают к нам никакой жалости. Они не такие, как мы. Они и к своим-то относятся немногим лучше, что уж говорить о нас! Ну, давайте прощаться, дети. С Отто вы больше не увидитесь.

Анна плакала. Она не хотела расставаться с единственным после смерти родителей человеком, который был так добр к ней.

— Расскажите другим, — заговорил Отто. Он держал в объятиях Анну, но обращался к Матиасу. — Расскажите, что не все погибли, что нас превратили в рабов. Скажите, что Эйка накапливают силы, используют нас, чтобы ковать оружие и делать броню.

— Мы вернемся за вами, — сказал Матиас сквозь слезы. Анна не могла говорить, она обнимала Отто, от которого пахло дубильными ямами, но они все пропитались этим запахом. Теперь этот запах был запахом надежды и безопасности. А за кожевенным кварталом лежал мир, которого они не знали и которому не доверяли.

— Ах, Владычица, — прошептал Отто. Он в последний раз поцеловал волосы Анны. — Может быть, от этого только хуже, но то, что я делаю, дает мне надежду. Если мы все выживем и нам доведется встретиться, я стану вашим отцом.

— Идемте, дети, — позвала женщина, мягко отрывая руки Анны от Отто.

Анна плакала, покидая Отто. Оглянувшись, она увидела, что Отто стоит и смотрит им вслед, сжимая и разжимая кулаки. Потом лицо его исчезло, поглощенное тьмой и расстоянием.

Женщина привела их к краю вонючей сточной канавы.

— Ждите здесь, — сказала она. — Сейчас за вами придут.

Она исчезла в доме, где спали рабы. Чуть позже появился молодой человек, которого дети уже видели.

— Пошли, — сказал он, посадив Анну к себе на спину. — Нам надо бежать всю дорогу до кузницы.

Они побежали, дважды останавливаясь и прячась, один раз — чтобы перевести дыхание, второй — когда невдалеке послышался вой собак. Однако они так никого и не встретили. Ночью но городу бродили только призраки. Так много времени прошло с тех нор, как Анна в последний раз отважилась появиться на улицах города, что открытые пространства и угловатые тени построек вызывали у нее дрожь, ей казалось, что по спине бегают пауки.

Молодой человек оставил их у такой же открытой траншеи, заполненной мочой и поносом. И все же это был хороший, пристойный, человеческий запах, не похожий на сухой металлический душок дикарей.

К ним подошла женщина. Сначала она уставилась на них, не веря своим глазам, потрогала их губы, волосы, уши.

— Вы настоящие, — сказала она. — Настоящие живые дети. Моих они убили. Идемте, — вздохнула она. — Времени у нас в обрез.

Она быстро повела их по лабиринтам города, к еще одной траншее, к следующей группе рабов. Так, от траншеи к траншее, они пересекли весь город.

— Это единственная свобода, которая у нас осталась, — сказал человек, забравший их, когда собор был уже виден и в небе на востоке появилось первое пятно света. — Они дикари, Эйка, но не могут переносить малейшего запаха человеческих испражнений. Я видел, как одного человека убили за то, что он опорожнил кишечник в неположенном месте, хотя он ничего не мог поделать с собой. Поэтому мы можем поочередно выходить по нужде, а если скажешь, что у тебя запор, то получаешь больше времени. Так. Мы пришли. Ни я, никто другой не может доставить вас дальше. Спрячьтесь здесь, под теми тряпками у траншеи. Эйка сюда никогда не заходят. Не двигайтесь, не шевелитесь, даже если услышите собак. Если они вас найдут, вы погибнете. Мы все будем молиться, чтобы этого не случилось. Будьте терпеливы. Переждите день. С наступлением темноты вы услышите рог и увидите большую толпу, направляющуюся к реке. Будьте осторожны, потому что они уходят не все. Некоторые остаются, чтобы охранять рабов, спящих в том здании через дорогу; они называют его монетным двором. Насколько мне известно, кто-то из них остается в соборе. Что внутри собора — не знаю. Это вам придется узнать самим. Да сохранит вас Господь!

Он сжал их руки, сначала Анны, затем Матиаса, в знак родства. Потом уложил их на землю, укрыв грязными, вонючими тряпками. Анна слышала, как замерли его шаги.