Корона Звезд (№2) - Собачий принц

— Женщина из свиты короля, — также невозмутимо продолжила мать Схоластика.

О господи! Он вспомнил, как в нужнике сжимал Лиат в объятиях. Это причинило ему боль.

— Это тоже пройдет, Айвар. Я видела, как это происходит. Много раз.

— Никогда! — Он вскочил на ноги. — Я вечно буду любить ее! Всю жизнь! Я любил ее еще до прибытия в монастырь и никогда не перестану любить! Я обещал на ней жениться.

— Брат Айвар, я прошу вас сохранять спокойствие и достоинство.

Задыхаясь от гнева и отчаяния, он замолчал и снова опустился на колени.

— Как сказал святой Дайсан, «Ибо вожделение отличается от любви, как дружба отличается от единения во имя дурной цели. Без труда понимаем мы, что ложную любовь называют похотью и что, хотя она может дать временное умиротворение, бездна различия разделяет ее и истинную любовь, которая дарует мир до конца дней, не убывает и не теряется».

Он не мог говорить, отрешенно наблюдая за раскачивающейся за окном веткой, с которой готов был сорваться оставшийся последний листочек.

— Чтобы жениться, вы должны получить разрешение отца. У вас оно есть?

На этот вопрос можно было не отвечать. Айвар готов был расплакаться от стыда. Все получилось совсем не так, как он рассчитывал.

— Не думай, что для меня все это легко, дитя мое, — сказала мать Схоластика. Уловив в ее голосе нотки сочувствия, он украдкой взглянул на нее. Действительно, ее лицо выражало сочувствие. — Я вижу, ты тверд в своей решимости и привязанность твоя крепка. Но я не могу отпустить тебя. Ты вверен моей заботе отцом и семьей, ты произнес слова обета, добровольно, насколько можно было судить. Ты принят в монастырь. С моей стороны было бы неразумно отпускать каждого молодого человека в мир по его первому побуждению.

— Но это не первое побуждение!

Она подняла руку, призывая его успокоиться:

— Возможно. Если это не просто импульсивный порыв, как ты уверяешь, то время над ним не властно. Я пошлю письмо твоему отцу, мы дождемся ответа. Ты собираешься сделать решительный шаг, необдуманность и поспешность здесь настолько же неуместны, как и при вступлении в лоно Церкви. Остается еще эта молодая женщина. Кто она? У нее очень необычное имя. Как мне кажется, аретузское. Кто ее родственники?

— Я ничего о ней не знаю, — неохотно признался Ай вар. — Никто в Хартс-Рест о ней ничего не знал.

— Она из благородной семьи?

Он растерялся. Может быть, лучше всего вообще молчать. Лиат и ее отец никогда не были особенно разговорчивыми. Отец Лиат умер. Хотя девушка утверждала, что его убили, маршал Рудольф не обнаружил никаких признаков насильственной смерти.

— Дитя! — Голос аббатисы вернул его к реальности. — Я жду ответа.

Аббатиса не отрывала от него строгого взгляда.

— Думаю, что да. Ее отец был очень образованным человеком.

— Ее мать?

Он пожал плечами:

— У нее не было матери. То есть мы ничего не знали о ее матери.

— Ее отец был образованным. Возможно, беглый монах? Конечно, вижу по твоему лицу.

— Но я об этом ничего не слышал. Мы, впрочем, тоже думали, что он когда-то был монахом, может быть, бродячего ордена.

— Если он и покинул Церковь, то вряд ли стал бы об этом рассказывать. Ты уверен, что она его дочь?

— Да! — возмущенно ответил Айвар.

— Не любовница и не служанка?

— Нет. Совершенно очевидно, что они были отцом и дочерью.

— Этим может все объясняться… — задумчиво проговорила мать Схоластика, не обратив внимания на его возмущение. — Ты знаешь, что она читает на Джинна?

Читает на Джинна? Что еще Лиат скрывала от него? Айвару внезапно пришло в голову, что братца Хью привлекли не только молодость и красота Лиат.

— Смуглянка. Падший монах. Возможно, моя мать права. Следуя своему миссионерскому долгу, бродячий монах мог попасть и в Джинна, где язычники почитают огненного бога Астереоса. Он мог не устоять перед очарованием Востока и экзотической красотой тамошних женщин. Он пренебрег обетом и зачал дитя, которое не захотел оставить у язычников, будучи в душе дайсанитом. Этим может объясняться смуглый цвет ее кожи и ее умение читать по-джиннски. Ладно, Айвар. — Настоятельница резко сменила тему. — Хорошо, что ты со мной побеседовал. Возвращайся к себе. Ты будешь учиться. Ты будешь соблюдать монастырские правила. Через какое-то время, если ты будешь исполнять свой долг и вести себя с подобающим смирением, я снова вызову тебя и сообщу о решении твоего отца.

Разговор окончен. Она знаком дала ему понять, что он может идти. Возражать было бесполезно. Однако Айвар медлил: он должен был задать еще один вопрос, даже если его накажут.

— А что будет с Лиат? Я имею в виду, из-за того что я сделал.

Мать Схоластика неожиданно улыбнулась: — Впервые за время нашего разговора ты наконец подумал не только о себе. Она «Королевский орел», и я пока не слышала жалоб на нее. Она своих обетов не нарушала и продолжит службу. Ну, теперь…

Он склонил голову и прикоснулся губами к перстню аббатисы. Аудиенция окончена. Айвар попятился назад, споткнувшись на пороге.

Мастер-Надуты-Губы уже ждал за дверью, его грозный вид не предвещал ничего хорошего, правда кнутом он пока не воспользовался.

— Можешь быть уверен, — неласково встретил юношу наставник, — что ты и твои приятели, которые тебе помогали, не выйдете из корпуса до самого конца королевского визита. За вами будет установлено особое наблюдение и после отъезда короля. О побеге можешь не думать. Ты не первый, у нас уже такое случалось.

Свои угрозы наставник выполнил. Король отбыл на следующий день, и, когда остальные послушники ушли, чтобы, выстроившись вдоль дороги, торжественно проводить Генриха и его свиту, Айвар, Болдуин, Эрменрих и Зигфрид были оставлены во дворе. Они продолжили ковыряться в заборе.

— Она действительно тебя любит? — поинтересовался Болдуин.

— А почему это тебя удивляет? Неужели я такой безобразный? — Айвару захотелось его ударить.

Болдуин оценивающе посмотрел на него и пожал плечами:

— Да нет…

— Но если она «орел», — заметил Эрменрих, — то она не может быть благородного происхождения. И с чего бы это твой отец разрешил тебе жениться на женщине из низов, как ты думаешь?

— Но ее отец явно имел отношение к Церкви и был образованным, — возразил Айвар. — Он наверняка не из простых.

Мысли и разговоры на эту тему только расстраивали его, но не думать об этом он не мог, а друзья приставали с расспросами. Мать Схоластика обещала послать письмо отцу, а Лиат обещала ждать. Он должен быть терпеливым.

Пришла очередь Зигфрида поработать с ножом Болдуина. Он ковырял ножом в щели, пытаясь сделать ее побольше. Быстро оглянувшись, Зигфрид тихо сказал остальным:

— Ожидая своего последнего урока, я услышал, что дочь леди Сабелы останется здесь до тех пор, пока король Генрих не решит, выдать ее замуж или оставить в монастыре.

— А, — отозвался Болдуин, — молодая леди Таллия. Я раз встречался с ней.

Эрменрих фыркнул.

— О! — воскликнул Зигфрид тоном человека, открывшего дверь в комнату и неожиданно увидевшего там змею. — Не думал я, что у меня получится.

— Тише, тише, — зашептал Болдуин. — Эрменрих, двинься-ка сюда. Айвар, быстро на колени, молимся, молимся!

Зигфрид наконец добился успеха, расшатав одну из досок. Образовавшееся отверстие оказалось достаточно большим, чтобы сквозь него можно было увидеть узкий участок двора с другой стороны забора.

Болдуин прильнул было к щели, но тут же охнул и отпрянул.

— Там кто-то есть с другой стороны. Послушница, — прошипел он.

— У нее бородавки? — осведомился Эрменрих.

— Будь посерьезнее! — Болдуин приложился правым глазом к щели, закрыв левый, чтобы удобнее было смотреть. Спустя некоторое время он отстранился и зашептал: — Она стоит на коленях как раз напротив. Кажется, это леди Таллия.

Эрменрих присвистнул.

Даже на Айвара это произвело впечатление.

— Дай взглянуть! — попросил он. Болдуин отодвинулся, и Айвар прижался лицом к дырке. Дерево царапало кожу, сзади пыхтел Эрменрих, как будто силился увидеть сквозь Айвара.

Она откинула капюшон, и Айвар узнал ту девушку с пшеничными волосами, которая три дня назад возглавляла процессию короля Генриха, держа в руках флаг с гербом Арконии. Как много произошло за эти три дня!

Девушка молилась, сложив руки перед грудью, пальцы касались бледных губ. Внезапно она подняла голову и посмотрела прямо на него. Ее глаза были такого же бледно-голубого цвета, какой приобретает синее платье после многочисленных стирок.

— Кто вы? — прошептала она. Айвар отпрянул от забора.

— Она что-то сказала! — сдавленно воскликнул Эрменрих и припал к щели. — Вы леди Таллия? — прошептал он.

Болдуин оттащил Эрменриха и вклинился между ним и забором, не обращая внимания на его протестующее фырканье.

— Вам нельзя на меня смотреть. — Ее голос был похож на шелест мягкого ветерка.

Капюшон упал с головы Айвара, и он спешно накинул его обратно, виновато оглядываясь на жилой барак. Слуги, оставленного за ними присматривать, не было видно.

— Неприлично так глазеть! — продолжала она. В тишине двора они ясно могли слышать ее слова. Она немного помолчала, затем снова тихо заговорила: — Но то, что мы получили возможность беседовать, не могло произойти без соизволения Господня, не правда ли?

— О, конечно! — с жаром согласился Болдуин, несколько отодвинувшись от щели. — Вы станете монахиней?

Зигфрид издал приглушенный звук и немедленно принял молитвенную позу. Во двор выплыл слуга — толстый, приземистый мужчина, очень недовольный возложенной на него обязанностью следить за четырьмя строптивыми послушниками: ему, конечно, хотелось посмотреть на отъезд короля. Все четверо теперь склонились в покаянной молитве.

Из-за колоннады слуга не мог слышать слабый голос Таллии.

— Моя заветная мечта — стать монахиней. Я стала бы дьяконом, но они не выпустят меня из монастыря, разве только замуж за какого-нибудь жадного дворянина.

— Почему вы хотите стать дьяконом? Монастырь более подходящее место, чтобы учиться и размышлять.

— Но дьякон, живущий в миру, может нести истинное Слово Господне прозябающим во тьме. Если бы меня рукоположили в дьяконы, я бы проповедовала Святое Слово Искупителя так, как меня учил брат Агиус, восприявший милость Господню и мученический венец.

До них донеслись отдаленные раскаты грома. Айвар почувствовал приближение дождя. Над головой появились темные тучи.

— Искупитель — это кто? — спросил Эрменрих. На его добродушном лице выразилось замешательство.

— Но это ересь, — прошептал Зигфрид не двигаясь. Болдуин тоже не шевелился.

Замер и Айвар. Он хотел слышать ее снова. Ее спокойный голос завораживал. И она была юной женщиной.

— Потому что Благословенный Дайсан был рожден не смертными, но нашей Владычицей, которая есть Бог. Он один не запятнан тьмой. И он принял мученичество. По приказу лицемерной императрицы Тэйсании за его проповеди с него содрали кожу заживо, как делали тогда с уголовными преступниками и предателями Дарийской империи. Его сердце вырезали из тела, и там, где капала его кровь, расцветали розы.

Зигфрид сделал знак Круга: это была опасная ересь. Но он не ушел. Ни один из них не тронулся с места. Они замерли как зачарованные, не замечая раскатов грома и первых капель дождя.

— Но своим страданием, своей жертвой он искупил все наши грехи. В этом искуплении — источник нашего спасения. И хотя он умер, он восстал из мертвых. Это сделала Владычица, в Ее мудрости искупившая его, ибо Она есть Бог, а он единственный Ее сын.

Закончить Таллия не успела: налетел сильный порыв ветра, в затянутом тучами небе сверкнула молния, гром раздался прямо над их головами. Ливень загнал их под крышу колоннады. Они не знали, убежала ли Таллия; Айвару представилось, как она, стоя под проливным дождем на коленях, насквозь промокшая, продолжает свои еретические молитвы. Этот образ еще долго преследовал его по ночам.

НА КРЫЛЬЯХ БУРИ

1

От Кведлинхейма король со свитой отправился на юг. Лиат поскакала на северо-восток по мелколесью. Она несла послание герцогине Ротрудис, сестре короля. Девушка направилась по дороге Остервальдвег, ведущей сначала на север, затем поворачивающей к северо-востоку, к бассейну Везера, где сливаются Айлер и Урнес. Покрытая инеем дорога блестела в негреющих лучах солнца.

Ветер дул не переставая, было холодно, но порой даже к вечеру солнце еще ярко светило. Тогда Лиат отпускала лошадь пастись на обочину, а сама отогревалась в солнечных лучах. Иногда, если дорога была пуста, она открывала «Книгу Тайн» и вновь перечитывала слова, которые давно уже знала наизусть, или размышляла над краткими аретузскими примечаниями и толкованиями в самой древней и таинственной части книги. Увы, не имея ни времени для занятий, ни учителя, она успела забыть и те основы аретузского языка, которым ее научил Хью. Когда она забудет все окончательно, она, возможно, наконец-то избавится от него.

Иногда, приходя в отчаяние от собственного невежества, она закрывала глаза и представляла рядом с собой на дороге отца. О нем напоминало ласковое тепло солнечных лучей. Она никогда не могла вызвать его образ в пасмурную погоду. Может быть, его дух, пребывающий теперь в Покоях Света, мог наблюдать за ней, лишь когда облака не скрывали от его взора поверхность земли.«Ты думаешь, — как будто слышала она голос отца, — что души могут видеть? Может быть, зрением обладают лишь те, чей дух облачен в плоть?»

«Ты хочешь сбить меня с толку, Па, — ответила бы она. — Ангелы и дэймоны не имеют плоти. Их тела состоят из чистых элементов — огня и света, ветра и воздуха, но они видят лучше, чем люди. Им открыто прошлое и будущее. Они могут видеть души звезд».

«Некоторые считают, что они и есть души звезд». Так начался бы спор о свободной воле и судьбе и праве человека на выбор. Или они стали бы спорить о другом: казалось, не было ничего, чего бы не знал ее отец, накопивший за долгие годы учения и странствий огромные знания. И хотя в его «городе памяти» порядка было меньше, чем в ее собственном (Лиат, в отличие от отца, научилась технике запоминания уже в раннем возрасте), но размеры этого города поражали. Он стремился передать дочери свои знания, особенно все, что касалось математики и астрономии.

Внезапный порыв ветра рванул страницы раскрытой книги, лежавшей у нее на коленях. Ветер принес снег, хотя небо оставалось безоблачным. Пробудилась память.

Крылья, словно оседлавшие карниз.

Спящая и все чувствующая, скованная тишиной. Проснувшаяся, но не в состоянии шевельнуться, — следовательно, все же спящая. Тьма стесняет тело, давит, не дает вздохнуть.

Звон колоколов перекрывает вой ветра. Два глухих удара о дерево — вонзились стрелы.

«Бесполезны стрелы твои, они не помогут тебе, — бьют колокола. — Где она?»

«Там, где вам не найти», — отвечает Па.

«Лиат», — оглушительный звон повсюду и нигде.

С бешено бьющимся сердцем она застыла, не смея пошевелиться. Но нельзя терять бдительность. Девушка внимательно огляделась вокруг. Хлопья снега летели почти параллельно земле и тут же таяли под лучами солнца. Странное сияние возникло на повороте дороги. Оно походило на трепетание полупрозрачных крыльев, как будто сотканных из воздуха.

Что-то приближалось к ней по дороге.

От ужаса у нее перехватило дыхание. Бежать? Ни в коем случае. В голове звучал голос отца: «Безопасность в скрытности. Старайся оставаться незамеченной».

Она замерла.

— Лиатано…

И тогда она ясно услышала этот голос, который звучал как колокол. Она видела нечто, и оно не было земным созданием. Оно словно парило над дорогой, как будто боясь своей эфирной сущностью коснуться земли. Безликое нечто быстро приближалось с севера. И вот уже можно различить размытые очертания человеческого тела и огромные крылья.

Музыкальный голос настойчиво звал ее. Он требовало ответа. Он заставлял ответить.

Но Па защитил ее от магии. Она сидела, затаив дыхание. Сорвавшийся с дерева лист, кружась, упал на страницы раскрытой книги, за ним второй, как будто сама земля стремилась помочь ей спрятаться.

Существо проследовало мимо Лиат по направлению к югу и вскоре скрылось из виду. Одинокое белое перо, как будто сделанное из матового стекла, опустилось возле нее на землю. Лиат почувствовала у себя на груди жжение золотого пера, оставленного ей колдуном Аои.

Девушка не двигалась, не в силах преодолеть захлестнувший ее страх. Она сидела так тихо, что три полудикие свиньи с торчащими наружу клыками осмелились подойти поближе. Одна из свиней случайно коснулась рылом белого пера, которое тут же взорвалось снопом искр и, расточая вокруг себя клубы дыма, растаяло в воздухе. Животные с визгом бросились прочь.

Лиат расхохоталась, но в следующее мгновение ее охватил такой гнев, что она не сразу смогла засунуть книгу в седельную суму: ее тело била крупная дрожь, тряслись руки. Не это ли существо убило отца? В ее душе боролись страх и гнев. Существо не заметило ее. Магия отца все еще защищала ее. Его заклинание не умерло вместе с ним.

С гневом пришло и чувство вины: все эти годы Лиат считала его магом-неудачником, а его сила даже после смерти хранила ее.

— Клянусь тебе, Па, — прошептала девушка, подняв глаза к небу, откуда, может быть, его душа смотрела на нее, — Я найду тех, кто тебя убил.

«Нет, Лиат, ты должна быть осторожной», — как будто услышала она в ответ. Он всегда всего боялся.

И не без оснований. По своему желанию преследовал их эфирный дэймон или же смертный колдун — малефактор — вызвал его из лунной сферы?

— Я буду как мышь, — бормотала Лиат. — Они никогда меня не найдут, обещаю тебе, Па. Я не дам им себя поймать. — Ей представилось, что отец успокоился.

На гребне холма на миг показалось стадо овец и тут же исчезло из виду, охраняемое невидимыми собаками и единственным пастухом. Девушке не хотелось больше здесь оставаться. С содроганием вспоминая пережитый ужас, она взобралась в седло и поскакала прочь. Она уже три дня находилась в пути и надеялась к ночи добраться до дворца в Госларе. Да будет на это соизволение Владычицы: уж очень не хотелось ночевать в одиночестве после такой встречи. Если погода не испортится, в Остербурге, где Лиат надеялась застать герцогиню Ротрудис, она окажется еще через четыре дня.

В госларском дворце было многолюдно и шумно. Конюх принял у Лиат лошадь, после чего девушку сразу пустили в большой зал. В кресле, украшенном резными изображениями драконов, на расшитых золотом подушках сидела герцогиня Ротрудис.

— Что шлет мне Генри? — спросила она без всяких предисловий, как только Лиат преклонила перед ней колено. Герцогиня не походила на своих брата и сестер. Генрих, мать Схоластика и епископ Констанция не были лишены изящества и привлекательности, герцогиня же поражала своим уродством: она была приземистой, толстой, неуклюжей; ее огромные красные руки, скорее, подошли бы фермеру. Нос, казалось, однажды разлетелся на несколько частей и затем был вновь неловко из них составлен, причем создавалось впечатление, что нескольких кусочков не хватало. Щеки были испещрены глубокими рытвинами. И все же никто не усомнился бы, что перед ним одно из могущественнейших лиц королевства.

— Слова короля Генриха, госпожа моя, — начала Лиат послание. — «От Генриха, короля Вендара и Варре, Ротрудис, герцогине Саонии и Аттомара и возлюбленной сестре моей. Сейчас, когда надвигается зима, пришло время подумать о кампании следующего лета. Эйка должны быть изгнаны из Гента, но для этого нам нужна сильная армия. Половины своей армии я лишился при Касселе. Я потребовал и получил от Варре, что было возможно, но Вам тоже следует принять на себя часть этих тягот. Пошлите гонцов к Вашим благородным леди и лордам, чтобы они повысили пошлины, налоги и сборы и после праздника святого Сормаса выслали войска к Стелесхейму. Отсюда мы атакуем Гент. Да будет так. Слова эти произнесены в присутствии нашей благословенной матери и выражают мою волю».

Ротрудис фыркнула, отхлебнула вина и приказала добавить дров в очаг.

— Звучит прекрасно, — возмущенно сказала она, — если учесть, что Эйка свирепствуют в моем герцогстве. Они не удовлетворились Гентом. Они напали на мой Остербург.

Лиат вздрогнула, ужаснувшись. Воспоминание о падении Гента пронзило ее, как острый меч.

— Мы отбили их атаку, — резко сказала герцогиня. — Эти проклятые дикари приплыли всего на десяти ладьях. — Она сунула кубок своему виночерпию, привлекательной молодой женщине в платье из белого полотна. Кряхтя, Ротрудис поднялась из кресла и, прихрамывая, подошла к Лиат, чтобы получше ее рассмотреть. Концом трости она приподняла подбородок девушки. — А ты не родня Конраду Черному? — спросила герцогиня, пристально всматриваясь в ее лицо. — Одного помета? Нет, моя госпожа. Я не родственница герцога Конрада.

— Уж больно ладно ты говоришь. Для дочки его ты, конечно, слишком взрослая. — Герцогиня заметно хромала — одна ступня сильно распухла. Ротрудис вернулась в кресло. Один из слуг бросился вперед, чтобы подставить под ее ногу мягкую скамеечку. Не поворачивая головы, Лиат оглядывала зал. Стены были сплошь покрыты гобеленами с изображениями молодых дам, охотящихся на оленей, пантер и грифонов.

— Вот что скажешь моему дорогому брату Генриху, кстати, где он сейчас, осмелюсь спросить?

— Король Генрих с двором отправился на юг.

— Ну конечно, на охоту в Туринский лес.

— Да, моя госпожа.

— В то время как мои деревни полыхают после вылазок Эйка. Без сомнения, он будет утверждать, что там он растрясет южных лордов и заставит их выделить больше войск для летней кампании. Что ни лето, то война — вот он, Генри. — Она взяла у виночерпия свой кубок. Заглянув внутрь, Ротрудис нахмурилась: — Дитя, мой кубок пуст!

Тут же подскочил мальчик в белой одежде, взял кубок и через мгновение полным протянул его обратно. К уху герцогини наклонилась монахиня. Ротрудис внимательно слушала, время от времени прикладываясь к кубку.

Лиат в это время думала, что было бы неплохо пол перед тронами важных особ всегда застилать коврами или мягкими подушками. Красиво, и колени не слишком устают.

— Пожалуй, что и так, — согласилась Ротрудис со священником, снова обращая взор к Лиат. — Скажи Генри, что я ожидаю от него помощи. Эти Эйка как мухи, роящиеся вокруг мяса. Я могу и не дотянуть до следующего лета. Что он по этому поводу говорит?

— У меня нет больше посланий от короля, моя госпожа. Но…

— Но! Но? Давай, давай. Я понимаю, что «орлы» могут замечать то, чего не видят другие.

— Это правда, моя госпожа, что король Генрих потерял много сил под Касселем. Из двухсот «львов» у него осталось едва шестьдесят, и, хотя он ожидает новые центурии из провинций, нет гарантии, что люди прибудут скоро и в достаточном количестве.

— Гм. Кумских рейдов не было уже столько лет… Оттуда опасность не грозит. Ну ладно. Что ты скажешь о варренских лордах?

— Они тоже сильно пострадали под Касселем. Король собрал с них налоги и весной будет собирать повторно.

— Этого мало. Я послала в Стелесхейм собственного сына. Уичман со своими головорезами сам должен был восстановить порядок. А чем рисковал Генри?

Это уж слишком, подумала Лиат. Она гневно взглянула на герцогиню:

— Король Генрих потерял в Генте сына! Зашушукались пораженные ее тоном придворные, но герцогиня лишь рассмеялась:

— Смотри, как вспыхнула! Конечно, принц Санглант погиб в Генте со своими «драконами», но ведь, в конце концов, бедного парня специально для этого и воспитывали.

— Воспитывали для этого?! — в ужасе повторила Лиат.

— Хватит! Поговорили, и будет. Теперь слушай внимательно мои слова и передай их, согласно своему долгу, моему дорогому брату. Мне нужна помощь, причем как можно быстрее. По моим данным, на расстоянии дневного перехода от Гента не осталось ни одной деревни. В деревнях на расстоянии трех дней пути угнана половина скота, перебито много людей, все запуганы, урожая едва хватит, чтобы продержаться зиму, весной сеять будет нечего и незачем, если Эйка останутся на месте. Дикари поднимаются вверх по Везеру, когда хотят, — может быть, зимний холод приморозит их весла. Безопасных водных путей не осталось, не будет их и после схода льда следующей весной. Скажи Генри, что я знаю, где находится его царственная сестра Сабела. Если он не поможет мне, может быть, сможет она. И приведет ко мне на подмогу лордов, которые ей присягали. — Герцогиня замолчала, отхлебнула из кубка, вздрогнула, неловко повернув ногу на скамеечке. — Ты меня поняла?

Лиат настолько была поражена, услышав имя Сабелы, что едва выговорила:

— Это ваше сообщение королю Генриху?

— Стала бы я в противном случае все это говорить? Твой долг не спрашивать, а скакать, «орел». Можешь идти.

Лиат поднялась и отступила в дальний угол зала. Может быть, ей следует отправиться тотчас же, на ночь глядя? Что ее ждет? Двор герцогини уже приступал к ужину. К Лиат подошел дворецкий и отвел за стол в конце зала, где сидело несколько других слуг. Там ее накормили обильной снедью: гуси, куропатки, рыба, соусы, подливки, пироги с разными начинками, хлеб без ограничения и крепкий сидр. Придворные не собирались расходиться, наслаждаясь музыкой, пением, танцами и сагами, и усиленно налегали на вино: запасы винных погребов герцогини казались неисчерпаемыми.

Девушка вышла из-за стола и прикорнула в уголке, время от времени просыпаясь от взрывов смеха. Многие пели, кое-кто громко хвастался, кто помоложе — боролись. Лишь на заре, когда Лиат стала собираться в дорогу, пирующие наконец устали и начали расходиться по спальням.

2

Король Генрих и его свита уже отправились на охоту, когда Лиат добралась до самой северной усадьбы короля в Туринском лесу. Весь путь занял у нее семь дней с одной остановкой в Кведлинхейме, чтобы сменить лошадей. На этот раз дальше монастырских конюшен ее не пустили, так что с Айваром повидаться не удалось. Таинственных встреч на дороге больше не было.

Центральное здание усадьбы с большим залом, казармы, кухни, кузница, склады, конюшни и несколько сооружений для гостей располагались на широком лугу, окруженном палисадом и узкой речкой с крутыми берегами. Слуги сновали взад-вперед, слышался визг забиваемых к вечернему пиру свиней. Особенное оживление царило вокруг кухонь, построенных поодаль от дворца. У речки прислуга проветривала и сушила белье.

Конюх забрал у Лиат лошадь и сообщил, что король весь день будет охотиться. Девушка обрадовалась, что опоздала на охоту, которая не доставляла ей никакого удовольствия: загнанные животные, жертвы кровавой забавы, слишком напоминали ей саму себя.

Она пристроила свое седло и упряжь в том же стойле, где нашла вещи Хатуи — ее переметные сумы, снаряжение, скатанное в рулон шерстяное одеяло. Хатуи была на охоте. Лиат открыла сумку и, положив руку на книгу, задумалась. Не связано ли появление на дороге дэймона с тем, что она открыла книгу? А может, он возник, потому что она вспомнила смерть отца? Или это просто совпадение? Девушка закрыла суму и, сунув ее под седло, вышла наружу.

День был ветреный, по небу неслись тучи — в воздухе витало предвестие непогоды. От кухонь пахло дымом, по земле кружились желтые и красные листья. На краю леса за речкой паслись козы, за которыми присматривал одинокий пастух. Никто не обращал внимания на Лиат: все были слишком заняты.

Солнце скрылось за тучами. В это время года дожди были частыми явлениями. Лиат вздрогнула, подумав об Эйка, подобных внезапно обрушившемуся ливню. Воспоминания о Генте мучили ее.

Но тот мир находился далеко отсюда. Здесь не было никаких вольных землепашцев, не было крестьян, работающих на земле благородной леди или на монастырских полях. Крутые холмы и лесистые долины Турина оставались нетронутыми, лишь король охотился здесь осенью.

Холодный ветер загнал девушку в центральный зал. Лиат неприятно удивилась, обнаружив, что зал не был пуст. Полдюжины аккуратных монахинь находились здесь, хотя, по мнению Лиат, они должны были сопровождать короля.

Но монахини сидели за длинным столом и добросовестно работали. Равномерно двигались гусиные перья, ряд за рядом на пергаменте появлялись аккуратно выписанные буквы, слова, строки.

Лиат сделала шаг назад, но было слишком поздно. На ближайшем к двери стуле сидела сестра Айвара, Росвита. Священница подняла голову и подозвала к себе девушку. Рядом с ней на столе лежала открытая книга, не до конца разрезанная. На пальцах сестры Росвиты Лиат заметила чернильные пятна.

Девушка осторожно подошла.

— С возвращением, «орел».

— Спасибо, сестра. Я доставила королю сообщение от герцогини Ротрудис.

— Вы так быстро покинули Кведлинхейм, — заметила Росвита. — И на обратном пути тоже, должно быть, там не замешкались.

О боже! За последнее время Лиат едва вспоминала о бедном Айваре. Как советовал Па: «Если волк схватил тебя за руку, другой рукой пощекочи ему брюхо».

— Что вы пишете? — спросила Лиат, невольно бросив взгляд на написанную страницу, поблескивающую от еще влажных чернил. Она машинально начала читать вслух: — «Тогда Генри, рожденный Кунигундой, герцогиней Саонской, от Арнульфа из Аварии, стал герцогом после смерти его матери и старшей сестры. Но королева Конрадина, часто испытывавшая доблесть нового герцога, не доверяла ему и не желала признавать полноправным наследником его матери. Этим она вызвала возмущение армии Вендара. Чтобы успокоить людей, она не жалела хвалебных слов и адрес нового благородного герцога, обещая возложить на него большие задачи и возвеличить его. Но солдаты Вендара не верили ей. Видя их недоверие и понимая, что не сможет сокрушить нового герцога открыто, она попыталась найти способ предательски убить его.

Она послала своего брата с армией в Вендар, чтобы опустошить его. Рассказывают, что, подойдя к городу, называемому Гент, он хвастливо заявлял, что главное его опасение заключается в том, что армия Вендара струсит и не появится перед стенами и он не сможет ее разбить. И не успело еще смолкнуть эхо его похвальбы, как вендарцы, подобно вихрю, набросились на его армию, набранную в Арконии, Салии и Варингии, и полностью сокрушили ее. Как поют барды, Бездна поистине не должна иметь границ, чтобы вместить всех, кого армия Вендара уничтожила в тот день.