Корона Звезд (№2) - Собачий принц

Вот они. Медная, бронзовая, золотая, серебряная, железная кожа. Они похожи на ожившие статуи. Это вовсе не люди. Один из них приближается. Блеснули белые зубы. Костяного цвета волосы. Удар топора обрушился на подставленное Аланом копье и увяз в древке. Алан дернул копье назад, и Эйка, выпустив топор из рук, отбросил щит и схватился за нож. В следующее мгновение Алан выхватил меч. Эйка отшатнулся назад, его лицо исказила жуткая гримаса. Алан занес меч, и в этот момент, когда Эйка отступил, пытаясь удержать равновесие, когда остальная кавалерия проскочила вперед, тесня дикарей, и Лавастин криком подбадривал своих солдат, он понял, что не может убить.

Воспользовавшись его замешательством, Эйка прыгнул вперед. Алан попытался парировать удар, но совершенное им только что открытие парализовало его.

Он не может убивать.

Он недостоин. Недостоин быть солдатом. Недостоин своего отца. Он подвел отца.

Он должен умереть.

Солнце слепило глаза. А может, это была уже смерть или погрузившийся в глаз нож? Он отпустил повод и инстинктивно поднял руку к глазам. Какая-то тень промелькнула мимо него, и тут же Эйка рухнул на землю с ножом в горле.

Алан ахнул и схватил поводья. К счастью, лошадь была хорошо обучена. Кто спас его? Кто был свидетелем его трусости?

Он повернул голову. Казалось, ее взгляд пронизывал насквозь. Роза горела на груди, как раскаленный уголь.

Она пришпорила свою лошадь, и конь Алана последовал за ней, подчиняясь ее безмолвному приказу.

— Держись рядом, — прозвучало у него в голове. Властительница Битв! Она была прекрасна, но ее красота вызывала скорее ужас, чем восхищение. Ее белый конь нес всадницу сквозь ряды Эйка, каждый ее удар попадал в цель — убийство было ее работой.

Рядом с ней скакал Лавастин. Граф не получал удовольствия от битвы. Для него это тоже была работа, исполнение долга. Ударом меча он прорубил серебристую чешую Эйка. Не обращая внимания на упавшего дикаря, граф посмотрел вправо, сквозь божественную всадницу, и, найдя взглядом Алана, сразу же отвернулся.

Кавалерия прижала Эйка к пехоте. Окруженные со всех сторон, дикари дрались с безнадежной яростью. Алан до сих не получил ни царапины. Повелительница Битв поражала каждого, кто ему угрожал. Алан сумел удержаться в седле. Рядом все так же спокойно сражался граф Лавастин.

Наконец кавалерия и пехота встретились. Лавастин поскакал к берегу, увлекая за собой всадников. Некоторые Эйка побежали к ладьям, другие пытались отбиваться, но было ясно, что они проиграли. Каждый дикарь пытался теперь лишь спасти свою жизнь. Несколько Эйка стащили в воду одну ладью и боролись за место. От двух других лодок шел столб дыма. У Алана заслезились глаза.

— Стоп! — скомандовал Лавастин.

— Неплохо, — сказал граф, повернувшись к сыну. Алан стер слезы со щек и удивленно посмотрел на отца.

Неплохо? Кому это он говорил? Их окружили люди с оружием в руках. Они наблюдали, как удалялась ладья Эйка. Оттуда взметнулось несколько стрел, которые попадали в воду и в прибрежные камыши.

Властительница Битв исчезла. Цветок на его груди больше не обжигал.

Воины собрались вокруг графа и его сына. Небольшая группа уцелевших дикарей попыталась догнать свою ладью вплавь, земля была усеяна трупами Эйка. Войско графа почти не пострадало: несколько раненых, один или двое из которых — смертельно. Тактика Лавастина себя оправдывала.

— Очень неплохо, сын мой, — повторил граф. Подняв меч, запачканный зеленоватой жидкостью, он обратился к свой армии: — Друзья мои, вы видели, что мой сын оправдал себя в битве.

Один из всадников ответил:

— Я сам видел, как он положил четверых, милорд. В нем есть боевой задор. Я с готовностью последую в бой за лордом Аланом. — К ужасу Алана, в глазах говорившего читалось уважение.

Другие так же видели, как он яростно сражался.

— Но я ничего не сделал, — запротестовал Алан. — Я испугался. Меня защитила Властительница Битв, это ее рука убивала Эйка.

Он понял, что следовало промолчать. Все решили, что он сказал это из скромности и болезненного благочестия. Никто из них не видел Повелительницы. Все были уверены, что он совершил все сам, никому и в голову не пришло, что он недостойный трус и спасся лишь благодаря ее вмешательству.

Одни вытащили из-за пазухи кольца Единства, с почтительностью и удивлением произнося слова молитв. Другие склонили головы. Лавастин посмотрел на Алана в упор и улыбнулся:

— Бог Единства простер над тобой Свою руку, сын мой. — В его голосе звучала гордость. — Ты будешь настоящим воином.

2

Лавастин и его свита праздновали День святого Валентинуса в поместье жены лорда Джефри, леди Альдегунды. Все лето Лавастин учил Алана обращаться с оружием и правилам придворного этикета. Алан должен был произвести благоприятное впечатление на владетельных особ, на вассалов графа Лавастина и членов их семей. Чтобы стать достойным правителем, Алану придется многому научиться. Ему необходимо стать проницательным, храбрым, обрести широту взглядов, стойкость и упрямство, чтобы отстаивать свои интересы.

— Как они отнеслись к тебе? — спросил Лавастин, когда они вечером готовились к пиру.

— Хорошо, отец. — Алан залюбовался парчовой отделкой графского одеяния. В это время один из слуг оборачивал его ноги полосами ткани. Золотые пряжки тонкой работы, богатые пояса, новая одежда из дорогой ткани… Он вспомнил дочерей тети Бел и старой госпожи Гарии — умелых ткачих.

Но она больше не моя тетя Бел. Она простая женщина, которая меня воспитала.

Так распорядился Лавастин. Алан больше ничего не слышал о своей прежней семье, после того как граф выслал им вознаграждение за воспитание Алана. Неужели они совсем забыли его? Неужели не напишут даже словечка о том, как поживают они, Стэнси, Жульен, Агнесс и все остальные?

Он постарался немедленно подавить в себе эту мысль.

Наконец все было готово. Оружия они не взяли. Собаки в целях безопасности были оставлены снаружи. Алан последовал за отцом вниз из их покоев, которые им были отведены как почетным гостям. Они вышли в длинный зал, украшенный гобеленами. В центральном камине горел огонь. Полгода назад Лавастин, околдованный епископом Антонием, натравил здесь собак на своего родственника Джефри и его молодую жену.

Алан чувствовал на себе любопытные взгляды окружающих. Они Лавастина простили — ведь безумие его объяснялось злыми чарами, но Алану казалось, что лорд Джефри и все остальные не принимали всерьез незаконного сына графа.

Тем не менее все были очень вежливы, когда он сел справа от отца. Ранее это почетное место занимал лорд Джефри, который до появления Алана был ближайшим кровным родственником Лавастина.

Хозяйка, леди Альдегунда, сидела слева от графа. После молитвы она приказала слугам разливать вино и сидр. Альдегунда протянула Лавастину кубок, из которого они должны были вместе отпить вина в знак взаимной дружбы и уважения. Он поклонился и передал кубок назад, чтобы она первой сделала глоток.

— Предлагаю тост, — сказал лорд Джефри, с вежливой улыбкой глядя на Алана, — за обретенного сына и наследника моего дорогого кузена Лавастина.

Люди графа встретили этот тост громкими приветствиями. Подданные же Альдегунды и Джефри едва прикоснулись к своим бокалам. Лавастин, прищурив глаза, внимательно посмотрел на собравшихся, но ничего не сказал. Он понимал, что далеко не всем понравилось его решение объявить наследником незаконного сына. Слуги внесли еду: разнообразную дичь, цыплят, гусей, бекасов, куропаток, обильно приправленных острыми специями.

— Вы не обнаружили больше зимних лагерей? — спросил лорд Джефри, обращаясь к графу через Алана.

Лавастин поднес кубок к губам и сделал едва заметный жест свободной рукой. Алан вздрогнул.

— Нет, лорд Джефри, — сказал он, поняв, что отец велел ему отвечать, — больше не нашли. Вообще не в обычае Эйка зимовать в этих странах.

Джефри криво улыбнулся:

— Действительно, лорд Алан. Впервые мы видим Эйка на этих берегах после Дня святого Матиаса. Месяц назад мои люди сожгли их лагерь. Теперь вы уничтожили другой. Не хотят ли они начать новую войну? Что если им нужно не только наше золото, но и наши земли?

— Разве они обрабатывают землю?

Джефри моргнул. Альдегунда приняла кубок у Лавастина и ответила вместо мужа. Она была на год или два моложе Алана, ее первый ребенок спал в колыбели наверху.

— Я сомневаюсь, что эти дикари знают что-нибудь о земледелии. Моя семья владеет здешними поместьями со времен императора Тайлефера. Эйка всегда хотели только того, что можно унести с собой. Золото, рабы, железо, драгоценности.

— Но зачем им земля, если они не собираются ее обрабатывать? — спросил Алан. — Или пасти скот, овец? — Он понял, что зря это спросил. Такой вопрос могла бы задать тетя Бел. Окружающие прислушались, не желая пропустить момент, когда он сядет в лужу.

Он не собирался доставлять им подобное удовольствие. Это был просто здравый смысл, который достался ему от тети Бел.

— Если Эйка стали устраивать зимние лагеря, то необходимо понять, зачем им это понадобилось. Они ведь раньше никогда этого не делали. Сейчас у них появился один, который, подобно королю, претендует на верховную власть. Это Кровавое Сердце. Раньше у них было много правителей. Каждой ладьей командовал свой вождь. Сейчас один Эйка объединил несколько племен, в результате они взяли Гент, город, в котором король Арнульф Старший короновал своих детей и провозгласил свою власть над Вендаром и Варре.

Собравшиеся зашумели, вспомнив обиду, нанесенную им старым королем Арнульфом, дедом нынешнего короля Генриха. Когда-то они представляли собой верхушку аристократии Варре, имели собственного суверена и вели активную борьбу за власть при варренском дворе. Теперь они утратили былое влияние, власть оказалась в руках вендарских родов. Некоторые из присутствующих сражались вместе с Сабелой, другие снабжали ее деньгами и припасами. Теперь Сабела в плену, восстание подавлено. Лавастин присягнул королю Генриху, который в ответ признал его сына законным наследником.

Но этот юноша еще должен заслужить их доверие и уважение.

— И вот теперь одни Эйка признают нового короля, а другие строят зимние лагеря в варренских землях. Что это может значить?

— Действительно, — сказал Лавастин. — Что это значит? Как вы думаете, кузен?

На лице Джефри выразилось смущение. Чтобы скрыть неуверенность, он сделал глоток вина и со стуком опустил кубок на стол. Несколько солдат за нижнем столом засмеялись. Они видели Алана в бою и теперь смотрели на него с собачьей преданностью.

Я недостоин.

Но ведь Властительница Битв выбрала именно его, и с ним роза — знак ее благосклонности к нему.

Служанка наполнила кубок лорда Джефри и задержала взгляд на Алане. Его бросило в жар. А что тут удивительного? Ведь в зале действительно очень тепло.

— А что вы об этом думаете, лорд Алан? — вкрадчиво спросила Альдегунда. Эта миловидная женщина, почти дитя, не признала Алана. Ее семья владела обширными землями и имела связи с варренской аристократией и с вендарским двором.

— Есть. — Услышав собственный голос, Алан залился краской. В его голосе послышалась гордость. Но сыну графа это позволительно. Кроме того, все ждали от него некоторой заносчивости.

«Продолжай», — знаком выразил одобрение отец. Алан пригубил кубок, прежде чем продолжать. Для храбрости. Хорошее вино. Доставлено из Саллии.

— Мне кажется, Кровавое Сердце собирается подчинить себе все племена Эйка, но не все вожди этого хотят. Некоторые из них, видимо, не желают подчиняться другому Эйка, пусть он даже могущественный колдун.

Но если остальные признают верховную власть Кровавого Сердца, то непокорные вожди становятся мятежниками и изгоняются из собственных земель. Может быть, именно поэтому они здесь зимуют. Им некуда возвращаться.

— Возможно, — мрачновато согласился Джефри, допивая вино. Его жена сейчас же послала слугу снова наполнить кубок.

— А не может ли быть так, — спросил пожилой человек, в котором Алан узнал Меджинера — одного из многих дядей Альдегунды по матери, опытного воина, — что эти лагеря строятся по указанию самого Кровавого Сердца?

— Почему мы считаем, — резко спросила Альдегунда, — что Эйка ведут себя подобно нам? Ведь они дикари, не так ли? Откуда мы знаем, что означают их поступки? Что мы вообще знаем о них?

Я знаю, что я вижу в своих снах, подумал Алан, но промолчал. Отец запретил говорить о снах. Он склонил голову, выражая уважение ее мудрости: конечно, она была еще очень молода, но женщина — подобие Владычицы, управляющей Очагом Жизни. Мужчины созданы для более грубой работы. Хотя они физически сильнее женщин и более искусны в бою, с чем соглашаются и матери Церкви, однако потенциал женщин в отношении умственной работы и искусств гораздо выше. Эти качества, как и способность к деторождению, дарованы им милостью нашей Владычицы, Матери Жизни.

— Мы мало знаем об Эйка, — не спорил Лавастин. — Но пока позволяет погода, мы будем патрулировать берег. Посмотрим, что происходит возле пролива Осны. Последний раз Эйка появлялись там две весны назад, если вы помните.

— Э-э, — лорд Джефри подался немного вперед, — там ведь есть деревня у пролива. Вы не там воспитывались, лорд Алан? Я помню, как вы прибыли в Лавас с другими работниками.

— У вас удивительная память. — Алан выразил искреннее восхищение.

Но Джефри быстро опустил глаза: граф пристально смотрел на своего кузена.

Меджинер хмыкнул и вернулся к своему кубку. Вошли слуги, сгибаясь под тяжестью зажаренного кабана и нескольких оленьих окороков, посыпанных красным стручковым перцем. Алан невольно вспомнил о Лаклинге, который всю свою жизнь ел жидкую кашицу, приправленную, если повезет, несколькими бобами или репой. Он, как и Алан, был незаконнорожденным. Он никогда не ел досыта, довольствуясь объедками, да и то если их успевал схватить, прежде чем они отправлялись свиньям.

— В этом нет ничего удивительного, Алан, — начал Лавастин, протягивая виночерпию опустевшую чашу. — Любой человек сразу запомнил бы тебя, ибо было предопределено, что ты займешь достойное место среди облеченных властью. Ты уже дважды доказал это в бою. — Граф говорил твердо и четко, чтобы все слышали. — Разве не так, капитан? — обратился он к одному из своих воинов.

Капитан поднялся. Четыре дня назад, он, как и другие, преклонил колено перед Аланом.

— Я сражаюсь за графов Лаваса с юношеского возраста, но ничего подобного еще не видел. Я восхищался им, когда он убил гивра в битве под Касселем, а сейчас надо было видеть, как он раздавал удары направо и налево, без страха и смущения, с такой силой и яростью, что, казалось, от него исходил свет, как будто его вел сам Бог. Эйка падали вокруг него. Я понял, что он рожден быть воином.

Остальные солдаты Лавастина, принимавшие участие в битве, выразили шумное одобрение. Алан вскочил:

— Это была рука Властительницы Битв, а не моя собственная. Это она убила Эйка.

— Сядь, — мягко сказал отец. Алан послушался. Воспользовавшись всеобщим замешательством, леди Альдегунда перевела разговор на менее щекотливые темы: урожай этого года, новый колесный плуг и предстоящий сбор налогов.

Внесли очередное блюдо: говядина и баранина с перцем, тмином и другими специями. Поэт, обученный в придворной часовне королей Салии, затянул гимн в честь императора Салии Тайлефера. Алан сосредоточился на еде.

И поставил я парус, пустился я в море — испытать себя штормами, испытать силу членов моих и крепость моей ладьи, побороться с бурей. Устремил я свой взор к маяку, что сияет нам морем. Этот свет нам несет имя Тайлефера. Глянь! Даже солнце не в силах затмить его славу. Любовью безмерной обнимает он землю и мудростью непревзойденной.

Поэт пел, превознося добродетели давно почившего императора, а Алан тем временем с удивлением наблюдал, как благородные лорды и леди поглощают огромное количество пищи. Конечно, ему, как и многим, приходилось испытывать чувство голода. Однако он никогда не страдал от недоедания. У тети Бел всегда находились припасы в случае неурожая. Но он встречал бедняков, которые никогда не наедались досыта. Он видел просящих милостыню детей, с тоненькими как спички руками и ногами, с бледными, исхудалыми лицами. В урожайные годы такие люди находили работу и как-то сводили концы с концами, но в голодное время даже зажиточный люд иной раз затягивал пояса потуже.

Солнце знает затмения, двенадцать часов еженощно оно отдыхает, император же Тайлефер, как звезды, сияет над нами без отдыха, без перерыва. Он ступает, всем путь расчищая, мы следовать можем за ним. Тяжкой цепью смиряет он несправедливость, гордыню ломает. Суровой рукою нечестивых он учит смиряться пред именем Бога.

Еще одно блюдо. Прозрачный бульон с тающим на языке белым хлебом, нарезанным тончайшими ломтиками.

Тайлефер — светоч милости и чести. Подвиги его славны во всех четырех четвертях суши. Император щедр, благоразумен, справедлив, благочестив и набожен, вежлив, любезен, собою прекрасен. Как он владеет оружием, сколь мудр в совете! Он сострадателен к бедным, к слабым сочувствие проявляет. Столь красноречивому оратору никто ранее не внимал, сладкоречивостью Марцию Туллию он превосходит — дарийскую древнюю жрицу. Знания тайные тропы он одолел, постиг все тайны природы, тайны Вселенной открыты ему Богом. Известны ему все секреты математики, судьбы звезд и пути их влияния на человека. Как кормчий не знает он равных.

После супа подали сласти — пирожные, груши в меду, сладкий крем. Смесь молока, меда и яиц таяла на языке. Алан подумал, что вытерпел бы еще одну поэму, восхваляющую добродетели покойного императора, если бы только можно было освободить место в желудке для еще одной порции крема. Впрочем, ему хотелось спать. Было уже за полночь, и факелы освещали сидящих за столами. Люди постоянно переходили с места на место. Некоторые солдаты, утомленные длинной и скучной поэмой, потребовали стансов и «Золота Хевелли». Вместо этого поэт запел о воздвижении Тайлефером нового дворца в городе Отуне, где император часто останавливался со своим двором. В поэме подробно описывалось, как воздвигались стройные колонны, грозные форты, разыскивались горячие источники для ванн, столь любимых императором, как создавался храм, достойный святого короля.

— Они трудились, как пчелы летом. — Далее последовал гимн пчелам.

Пора бы прогуляться и Алану. Он извинился и вышел на свежий воздух. Внутри дым от камина и факелов заставлял слезиться глаза. От выпитого вина Алан почувствовал легкое головокружение. Тетя Бел никогда не подавала на стол столько вина. В доме тети Бел никогда не доводилось пробовать такого количества разнообразных блюд. Впрочем, Алан понемногу начинал привыкать к пирам.

Внезапно он ощутил вину за свое везение. Отойдя подальше, он облегчился у какого-то дерева. Прохладный воздух обострил его чувства, и он услышал, как под чьей-то ногой хрустнула ветка. Чья-то тень метнулась в его сторону. Он торопливо завязал штаны и шагнул назад, но тут же облегченно вздохнул: это была одна из служанок, которая, очевидно, тоже выбежала в кусты, а затем сбилась с дороги.

— Милорд Алан! — Она споткнулась и тихо вскрикнула. Юноша протянул руку, чтобы ее поддержать. Она упала на него. Он ощутил ее крепкие груди и выпуклости живота и бедер под длинным платьем. — Холодная ночь, милорд. На сеновале гораздо теплее, чем здесь.

Алана бросило в жар. Ее влажные губы каким-то образом оказались на его шее, а рука скользнула по спине и ягодицам. От девушки пахло сладким кремом.

— Мой отец ждет там, внутри…

— Внутри вы будете, милорд, как только пожелаете. Тело горело от ее прикосновений. Он неловко мял ее плечи.

— Вы такой симпатичный, — пробормотала девушка.

— Правда? — удивился Алан. До сих пор ни одна женщина, кроме скучающей Уиди, не проявляла к нему интереса. Правда, тогда он не был наследником графа Лавастина. Однако эти мысли тут же испарились, как только она, крепче прижавшись, положила его руки себе на бедра.

Так вот что такое похоть: сопротивляться ее власти было невозможно. И все же, целуя служанку, Алан воображал, что держит в объятиях Таллию.

— Ах, — вздохнула молодая женщина. — Так лучше. Не такой уж вы, оказывается, неопытный, милорд. — Она ловко расстегнула пряжку его пояса. — У меня есть брат, который будет готов к службе на следующий год, весной. Сильный, хороший парень. Хороший будет меченосец.

Пояс и поддерживаемые им края рубахи упали до колен. В этот момент она могла просить чего угодно — он бы ей все пообещал. Она помогла его рукам забраться под платье.

У собачьих будок раздались оглушительный лай и отчаянные вопли человека, переходящие в визг. Собаки Лавастина. Его собаки.

— Извини, — сказал он, тяжело дыша. Вырвавшись из ее объятий, Алан наткнулся спиной на сук, пребольно уколовший его прямо под лопатку. Споткнулся, запутавшись в приспущенных штанах, упал на колени. На глазах выступили слезы, кожа горела.

— Милорд… — Она помогла ему подняться.Прости, мне очень жаль… это мои собаки… В ее глазах отражался свет месяца.

— Конечно, вам нужно идти.

Она помнила свое место. Мгновение назад он был полностью в ее власти, теперь она испытывала страх перед ним.

Алан торопливо поправил одежду и побежал к собакам. Их будки размещались рядом с конюшнями, неподалеку от главного здания.

Собаки бесновались над распластавшимся на земле человеком. Алан ворвался внутрь и оттащил их от бедняги, из ран которого обильно струилась кровь.

— Назад! Назад! — Гнев, страх и воспоминания о жарких ласках служанки придали ему сил. Ударом ноги Алан отбросил Ужаса, одновременно прикрикнув на Ярость и Тоску, затем поднял пострадавшего и вынес его наружу. Собаки забились в угол. Кто-то закрыл калитку собачьего загона. Алан внимательно осмотрел раненого, который корчился на земле, плача и прося о снисхождении.

Это был один из людей лорда Джефри.

— Как это произошло? — спросил Алан, подняв глаза на стоявших вокруг него солдат Лавастина. Они были сильно пьяны.

— Он говорил такие вещи, милорд, — сказал один из них. — Он говорил о вас гадости, милорд, но он не видел, как вы убили гивра и спасли жизнь графа Лавастина. Он не имел права говорить это, и он не хотел нам верить, поэтому так получилось.

Алан заметил синяки на лицах солдат.

— Дошло до драки?

— Да, милорд.

— Как он попал к собакам? Вы! — обратился он к одному из слуг. — Сбегайте к знахарке. Ведь есть здесь где-нибудь знахарка? Приведите ее сюда.

Слуга заспешил прочь.

Солдаты не торопились с ответом, но он и сам мог догадаться. Пока он позволял себя соблазнять, здесь чуть не случилась трагедия. Этот раненый человек, скорее всего, умрет, если не от потери крови, то от заражения.

— О Владычица! — Алан ненавидел себя в эти минуты. Происшедшее под деревом предстало в совершенно ином свете. Может быть, служанка и не солгала ему, сказав, что он кажется ей симпатичным, но вряд ли она обратила бы на него внимание, не будь он наследником правящего графа. Она хотела, чтобы он помог ее брату получить место в свите Лавастина. Это было бы платой за ее услугу. Если бы Алан остался приемным сыном купца Генри, она и не посмотрела бы в его сторону. Девушки никогда не замечали его, по крайней мере до этого лета. А теперь ни одна не посмеет приблизиться к нему, боясь гнева графа. Человек, который произвел на свет внебрачного сына, не хотел, чтобы сын повторил его ошибку.

— Милорд, мы просим простить нас. — Три солдата стали перед ним на колени. От них сильно пахло медовухой. — Но он такое говорил! Он заявил, что любой может объявить себя незаконным сыном и что любой благородный лорд время от времени заваливает мимоходом какую-нибудь женщину.

Как раз это он только что чуть не сделал!

— И мы сказали ему, что посмотрим, как он заявит, что он сын Лавастина.

— И вы швырнули его собакам!

Они молчали, но он и не нуждался в их ответе. Со стороны конюшен послышались сердитые голоса, подбежали люди. Человек на земле затих.

— Вы убили его! Сучьи дети! Наш господин, лорд Джефри, — истинный аристократ!

— Благородного лорда не узнаешь, если он тебя не…

— Тихо! — крикнул Алан, вставая. Он дернул калитку. Все замолчали. Ярость и Тоска подскочили к ограде, высунув языки, застыли в ожидании. Алан схватил за ошейник Ярость, остальных отогнал. Тоска заскулила от обиды.

— Проследите за этим человеком, помогите, чем можно. Все, кто здесь был, следуйте за мной. Это надо расследовать.

Они повиновались — три солдата, двое меченосцев Джефри, признававшихся, что подзадоривали своего пострадавшего товарища, слуги, которые одни оставались трезвыми. Он повел всех в зал. Внутри нещадно дымили факелы. Звучный тенор поэта с трудом перекрывал стоявший в зале гул.

Владычица и Господь над нами! Поэт все еще упражнялся в красноречии. Неудивительно, что салийский король послал его искать счастья в других землях.

Множество диких зверей ютятся в лесу, в своих гнездах, берлогах и норах. Между деревьев мелькая, герой наш, блестящий Тайлефер-император, движется быстро, лесных обитателей гонит, ему помогают своры собак быстроногих. Стрелы и копья добычу его настигают.

Рано с утра, когда солнце лишь только встает над полями, лесами и городом сонным, много придворных толпится уже у дверей императорской спальни. И благородные дочери Тайлефера к этой же двери подходят.

Вот уж над городом шум поднимается, рев, быстро лошади скачут. Гончие рвут поводки. Юноши копья несут с толстым древком, с концом заостренным железным. Женщины сети готовят. Вот с дочерьми император придворных толпу возглавляет. Черные псы в поводках яростно дышат, всех разорвут, кто им на пути попадется. Только своему господину послушны и его дочерям.

Заметив Алана, поэт замолчал. Теперь все смотрели на сына графа.

Лавастин поднялся из-за длинного стола в конце зала:

— Что случилось, Алан?

Юноша прошел вперед, Ярость послушно следовала за ним. Все расступались при виде пса с открытой пастью, из которой торчали острые клыки.

— Снаружи произошла драка. Один из меченосцев лорда Джефри попал в загон к собакам и сильно пострадал. Может быть, он даже умрет.

Джефри вскочил. Встала и леди Альдегунда. По ее знаку Джефри снова сел. Альдегунда оперлась на руку дяди, стоявшего рядом с ней.

— Как это случилось? — спросила она.

— Полагаю, — спокойно ответил Алан, — что они все слишком много выпили.

— Но этот мой человек может умереть! — снова вскочил лорд Джефри.

— Сядь, кузен, — спокойно сказал Лавастин. Джефри опять сел, Альдегунда и ее дядя продолжали стоять.

— Если он умрет, — сказала Альдегунда, — его смерть должна быть оплачена.

— И те, кто в ней виноват, будут отвечать, — ответил Алан, останавливаясь, подобно просителю, перед столом. Однако, с растущим гневом в сердце и с собакой у своих ног, он совсем не чувствовал себя таковым. — Они заплатят этому человеку, если он станет калекой, или его родне, если он умрет. Но этот человек или его родня тоже должны будут ответить.

Джефри вспыхнул.

— Это почему? — спросила Альдегунда.

Именно сейчас он должен проявить твердость. Доказать, что граф не ошибся в выборе наследника.

— Все эти люди принимали участие в драке или оказались свидетелями, и они поклянутся вашему дьякону и клирикам графа Лавастина, что пострадавший произносил слова, противоречащие присяге, порочащие графа.

Тут покраснела даже леди Альдегунда: пьяный мог сболтнуть все, что угодно, конечно, никому, даже в нетрезвом виде, не пришло бы в голову порочить самого графа, но высказать недовольство его решениями — такое было вполне возможно.

Последовало долгое молчание.

Наконец леди Альдегунда наклонила голову, соглашаясь с Аланом. Все сели, и Лавастин принял из рук хозяйки кубок вина.

Алан молча опустил голову. Ярость увлеченно обнюхивала его ладонь, возможно почувствовав запах тела служанки. Вот она стоит рядом с Лавастином, наполняя чашу. Девушка мельком взглянула на Алана и отвела глаза. Больше она на него не смотрела. Пир продолжился, и поэт наконец исполнил знаменитую балладу.

Утром, когда они уже покинули поместье Джефри, Лавастин заговорил о случившемся:

— Мне понравилось, как ты себя вел.

— Но…

Лавастин поднял руку, давая понять, что он еще не закончил. Алан послушно замолчал.

— Но ты не должен быть настолько скромным, Алан. Проявление храбрости в бою достойно похвалы. Не следует, конечно, чересчур хвастаться, но излишняя скромность также неуместна. Скромность должна быть присуща церковникам, а не сыну и наследнику графа, которому предстоит повести этих людей, их братьев и сыновей в битву. Они должны верить в тебя, они должны верить, что твое благо — это их благо, то, что необходимо тебе, также необходимо и им. То, что Властительница Битв дает тебе свое святое покровительство, только возвышает тебя в их глазах, принижение себя при этом совершенно неуместно. Ты не монах, Алан.

— Вообще-то, я собирался стать монахом, — пробормотал он.

— С этим покончено. Об этом мы больше говорить не будем. Достойный человек помнит свои клятвы и уважает их. Со временем, когда ты состаришься и когда у тебя будет наследник, готовый занять твое место, ты, может быть, и сможешь удалиться в монастырь и прожить остаток дней своих в мире. Но клятва эта была дана другими, до того как стало известно, кто ты и какая роль тебе отведена. Ты никогда не стоял перед монастырскими вратами и не произносил слов обета. То, что ты помнишь об этих обязательствах, делает тебе честь, но говорить об этом мы больше не будем. Тебе все понятно?