Мир молота войны - Молоты Ульрика

      На ступенях стоял жрец Морра. Кровь пропитала его рясу, и из раны на голове по морщинистому лицу стекала тонкая струйка крови. Он разжал руки, и окровавленный кинжал, который дал ему Левенхерц, упал на пол.
      - Дитер. Дитер Броссман, - сказал Баракос, поднимаясь и оборачиваясь лицом к жрецу. - Отец, вы во многих отношениях являетесь моим злейшим врагом. Когда бы не вы, эти надоедливые Волки никогда бы не поняли, что угрожает их городу. А как вы расправились с Гильбертом? Как же я проклинал тогда ваше имя и душу!
      - Я польщен.
      - Не стоит. Через пару мгновений вы умрете. Но вы крепкий орешек! Ведь только вы увидели - только вы распознали меня. Как ищейка, вы неумолимо шли по моему следу, зарывшись в книги и манускрипты, выискивая мельчайшие намеки…
      - Такое древнее зло, как ты, обнаружить легко, - сурово сказал жрец, делая шаг вперед.
      - А почему вы углубились в книги, хотелось бы мне знать?
      - Что? - жрец остановился.
      - Дитер Броссман, преуспевающий купец и - лишь слегка - жестокий человек. Почему вы свернули на путь Морра, отказавшись от мирской жизни в Мидденхейме?
      - Не время для игр, - жестко сказал жрец.
      - Ах да, конечно: ваши ненаглядные жена и сын, - прошипел чернокнижник.
      - Они умерли.
      - Нет, вовсе нет, разве ты не знаешь? Они просто оставили тебя, бросили тебя и бежали, куда глаза глядят, потому что ты был жестоким, бесчувственным, неприступным. Это ты заставил их бежать. Они не умерли. Они живы, скрываются от тебя в Альтдорфе и надеются, что судьба больше никогда не сведет их с тобой. Могу я выступить в роли судьбы?
      - Нет, это не…
      - Это правда. Ты в своих мыслях похоронил их, отослал их к Морру! И все это для того, чтобы забыть о том, как ты сам уничтожил свою семью жестокостью и алчностью. Совесть заставила тебя отречься от этих грехов, и ты притворился, что они мертвы, и стал жрецом Морра, чтобы самому поверить в это.
      Лицо Броссмана было непроницаемым, как Фаушлаг.
      - В другой жизни я заплачу за свои преступления, и Морр примет меня в свои объятия. А вот когда заплатишь ты? Жрец Морра шагнул вперед и поднял вверх руки.
      - Ты ведь мертв, Баракос? Да, я знаю, ты нежить, пробравшаяся к нам из-за порога смерти. И все же… Та форма, в которую ты вселился - бедолага Эйнхольт, Белый Волк. Знаешь, он тоже мертв. Ты можешь с минуты на минуту получить божественное могущество, но пока ты просто труп. Так что предам-ка я тебя в руки Морра.
      Жрец снова шагнул вперед и начал погребальную молитву, Безымянный Обряд. Дитер Броссман начал благословение трупа, стоящего перед ним. Он благословлял его, воздвигая защиту от зла, отсылая потерянную душу к Морру, Повелителю Мертвых.
      - Нет! - задрожал от гнева мертвый чернокнижник. - Нет! Нет! Ты не сделаешь этого! Не сделаешь!
      Жрец Морра продолжал распевное чтение молитвы, направив всю свою волю и всю святость его служения на богопротивное существо, находившееся перед ним.
      Обряд столь же старый, как Мидденхейм, призвал на помощь жрецу незримые силы - они вцепились в нежить и начали медленно выталкивать ее из того обиталища, в котором он засел. Баракос сотрясался в конвульсиях, кашлял, разбрызгивая мерзкую жидкость.
      - Нет, ублюдок! Нет! - посылал он жрецу проклятия на смеси тысячи языков.
      Это была отважная попытка. Драккен, наблюдавший за этим поединком воли и магии, на мгновение поверил в то, что жрец может преуспеть. Но тут извивающийся чернокнижник дошел до Дитера Броссмана и, содрогнувшись, скинул его с постамента злобным ударом неживой руки.
      Буря внезапно утихла. Последние градины врезались в избитые мостовые. Розовая ночь внезапно потемнела.
      Наступил решающий момент. Момент, когда отвратительная тварь становилась еще более отвратительным божеством.
      Каждый язык пламени в городе внезапно угас: свечи и светильники, факелы и фонари, костры и пожары. Погасли все огни.
      Кроме одного.
      При помощи Лении Арик по одной ступеньке за раз наконец поднялся на постамент. Тут он и увидел то, что когда-то было Эйнхольтом. Быстрым взглядом он окинул вершину постамента. Каспен. Левенхерц. Драккен и Ганс. Столько усилий, столько потерь…
      - Снова ты? - прогремел Баракос. - Арик, детка, ты пропустил столько интересного. Ты опоздал.
      Рыцарь здоровой рукой начал раскручивать свой молот. Горящая Вечным Огнем шкура прочерчивала в воздухе большие огненные круги. Бесконечный Огонь, пламя волка-бога. Молот свистел, шкура слепила глаза неземным сиянием.
      Арик выпустил рукоять. Именно так - плавно, без рывков - учил его метать молот его друг и наставник. Ягбальд Эйнхольт.
      Горящий молот ударил чернокнижника в грудь и повалил его наземь.
      Напротив него без сил упал Арик.
      Ления посмотрела на сбитого с ног чернокнижника, увидела, как тонкие языки Вечного Пламени вырываются из его смятой, пробитой груди, а чернокнижник тем не менее пытается подняться. Горящий молот лежал рядом, постепенно угасая, как если бы он был последней надеждой на спасение.
      Мертвец приподнялся, словно из могилы, и его единственный глаз вперился в Лению.
      - Я не думаю, что… - прохрипел чернокнижник, и это уже было слишком для девушки.
      Она рванулась вперед. Вся ее сила понадобилась, чтобы поднять тяжелый молот Арика. А о том, что у нее хватит сил взмахнуть этим молотом и опустить его на проклятую тварь, Ления не знала и сама. Однако сил хватило.
      - За Стефана! - прорычала она, когда горящий молот впечатал нежить в камень постамента.
      Тварь вспыхнула Вечным Пламенем Ульрика, охватившим ее с головы до пят. Чернокнижник дергался и трясся. Этот бьющийся, как рыба на крючке, факел издавал пронзительные вопли, заглушавшие даже предсмертный стон Уробороса. Ления отступила назад - жар пламени был слишком велик. Баракос побелел в огне, как искра от фейерверка, и упал замертво. Когтистая тень попыталась выбраться из горящего тела, чтобы найти новое пристанище, но священное пламя оказалось слишком сильным: языки огня, словно белые руки, обхватили дух Баракоса и втянули зыбкую призрачную фигуру обратно в тело. Дух исчез, издав на прощание душераздирающий вопль. Бесконечная жизнь Баракоса подошла к концу.
      Осторожный, робкий дневной свет просочился на улицы города, словно разведчик перед наступлением армии.
      С той ночи ужаса прошла неделя. Мидденхейм отстраивался, хоронил бесчисленных мертвых, налаживал новую жизнь.
      Под навесом, поставленным в Парке Морра и должным образом посвященным Морру, отец Дитер Броссман проводил погребальный обряд для пяти Храмовников Ульрика. Их звали Брукнер, Шиффер, Каспен, Дорф и Эйнхольт. Обряд был необычен. Обычно Воинов Храма отпевал сам Верховный Жрец Ар-Ульрик. Но Ганс настоял на другом.
      Жрец говорил тихо и спокойно, словно он выздоравливал после какой-то болезни. Вообще-то он действительно был ранен - об этом свидетельствовала его перевязанная голова. Но на самом деле его терзала не физическая боль, а незаживающий горящий шрам в душе.
      Во дворце лекари ухаживали за поправляющимся капитаном фон Фольком, единственным из семи Пантер, выжившим в Нордгартенской битве. Прикованный к постели, он попросил служителей Сигмара, ухаживавших за ним, позволить жрецам Ульрика также помогать ему в выздоровлении.
      В таверне "Парящий Орел" после поминальной службы в Парке Морра сдвинули кружки выжившие Белые Волки: Моргенштерн, Аншпах, Шелл, Грубер, Левенхерц. Чувства были старыми, знакомыми. Каждая победа оставляет в душе такое смешанное чувство ликования и горечи, ибо в ней скрывается и крупица поражения. Волки не задумывались о той цене, которую взимает с них судьба: они всегда помнили своих павших и знали, что их тоже будут помнить. На стене Полковой Капеллы добавилось пять новых имен. Вместе с Великой Стаей бегут теперь еще пять бесстрашных Волков.
      - За погибших! Да благословит их всех Ульрик! - провозгласил Моргенштерн, снова напомнив им всем о цене победы.
      - За новую кровь, - сухо добавил Аншпах. Они снова сдвинули кружки.
      - За новую кровь! - крикнули они хором.
      - Какая новая кровь? - спросил Арик, подходя к столу. Рука его висела на перевязи.
      - А ты не слышал? - спросил его Грубер таким тоном, словно в новичке было что-то необычное. - Тут Аншпах привел в Храм нового Волчонка.
      Она поцеловала его в губы и отошла от его кровати.
      - Ления… я люблю тебя, - сказал Драккен. Это прозвучало глупо, да он и чувствовал себя глупо во всех этих бинтах и лубках, которые удерживали его срастающуюся ключицу от лишних движений.
      - Я знаю. - Она не смотрела на него. - Надо идти обратно. Брейгаль хочет, чтобы мы натаскали воды для пира. Если я останусь хоть на секунду, он убьет меня.
      - Ты все еще боишься Брейгаля? После всего, что случилось?
      - Нет, не боюсь. Но у меня есть работа, и я ею дорожу. Он пожал плечами и тут же содрогнулся от боли. Зря он так активно двигается.
      - Уф… Я знаю, знаю… но ответь: ты меня любишь? - Драккен выжидающе уставился на Лению с лазаретной койки.
      - Я люблю… храмовника-Белого Волка, - многозначительно произнесла она и пошла к Брейгалю и его занудным распоряжениям.
      Величественная статуя Ульрика нависла над ним.
      Ар-Ульрик, великий Ар-Ульрик, закончил обряд в окружении клубов дыма, поднимавшихся от алтаря, и передал только недавно выкованный молот Гансу, который осторожно, памятуя о своем ранении, принял освященное оружие.
      - Именем Ульрика, я допускаю тебя в Храм и беру тебя в Белый Отряд, - торжественно и строго произнес Ганс, - где ты сможешь найти дружбу и стяжать славу. Ты доказал свою отвагу. Выдержи со всей стойкостью долгие годы подготовки и обрети свое предназначение в служении Храму.
      - Принимаю это как благословение, как я принимаю этот молот.
      - Ульрик смотрит на тебя. Теперь ты Волк.
      - Я знаю.
      Посвященный опустил молот. Тяжелая шкура и серо-золотой доспех были для него обузой. Хотелось надеяться, что скоро он привыкнет к ним.
      - Как вы ходите во всей этой амуниции? - прошептал он своему новому Комтуру.
      - Волею Ульрика… гроза драконов, - улыбнулся Ганс. Круца тихо рассмеялся в ответ, и они вместе двинулись к выходу из Храма.
      В Альтквартире на грязных задворках какого-то паршивого кабака трущобные дети играли мячиком, туго набитым всяким тряпьем. Они швыряли мяч в грязную, закопченную стену и напевали:
 
"Ба-ба-Барак грязнуль крадет,
Не ждет, придет и всех убьет.
Ба-ба-Барак придет и съест
Весь город за один присест!"
 
      Как только песенка закончилась, они разом рухнули на землю, делая вид, что умерли. На этот раз.