История Джернейва (№1) - Гобелены грез

— Лучники, готовсь!

Он слышал, как капитаны вдоль линии повторили его команду, как то же самое выкрикнул сэр Люсиус. Однако наступавший неприятель вел себя странно: черная волна разлилась вдруг несколькими ручьями, которые, слившись затем воедино, устремились вдоль их крыла к холму, на котором все еще стоял под стягом епископ Даремский. Сэр Вальтер не ошибся: шотландцы горели желанием захватить Штандарт.

Хью набрал воздуха в легкие и выкрикнул приказ лучникам своего левого флага выдвинуться вперед, чтобы достойно проводить проносившуюся мимо орду. Несколькими минутами позже в сплошной темной массе уже можно было различить отдельные сгустки. Хью снова набрал воздуха в легкие и открыл уже рот, чтобы выкрикнуть следующий приказ, но то, что он увидел теперь перед собой, оказалось настолько ошеломляющим, что слова команды на мгновение замерли на устах. Пикты, неистовые северные горцы, мчались во главе вражьей стаи, и эти безумцы не имели на себе даже того минимума доспехов, который был на оборванцах, осаждавших Хьюг, — эти, вероятно, были из еще более дикого варварского клана или племени. Обнаженные головы и мускулистые торсы — лишь на некоторых из горцев трепыхалось за плечами нечто вроде широких шарфов или разноцветных пледов, босые ноги, в руках у большинства нет щитов, лишь длинные пики и копья, пригодные скорее для охоты на беззащитных оленьих самок, чем для стычки с закованными в железо латниками, они тем не менее бесстрашно неслись вперед, словно считали себя неуязвимыми.

— Спускай тетиву! — заорал Хью, обретя, наконец, голос, хотя ошеломленный мозг его все еще переваривал увиденное, а чувства колебались от восхищения безрассудным мужеством до горькой досады, что приходится иметь дело с сущими безумцами.

В воздух взметнулась туча стрел, стреляли не только его арбалетчики, но и все остальные, стоявшие перед стеной латников аж до самого холма — дальше он просто не мог видеть. Некоторые из набегавших горцев споткнулись и рухнули наземь, другие, споткнувшись, тут же снова поднялись и вновь рванулись вперед. Хью яростно взвыл, это был бессловесный клич — дань мужеству наступавших и собственной жажде победы. Следующим приказом он двинул вперед своих латников, вооруженных мечами. Хотя главный удар оказался направленным на холм, отклонившаяся от курса изрядная группа атакующих приближалась уже к его крылу. Хью рискнул снова обратить взор в сторону святого Штандарта, понимая, что этот взгляд окажется, вероятно, последним — когда захлестнет волна, смотреть по сторонам будет некогда.

Вся равнина была уже завалена трупами павших и телами раненых, но это ни на миг не остановило нападавших. Яростные вопли атаковавших и оборонявшихся, стоны и хрипы раненых и умиравших слились в монотонный рев, терзавший барабанные перепонки, и он невольно зажмурился, когда под ярким солнцем сверкнули лезвия длинных и широких английских клинков, возносимых вверх в ожидании врага. Когда Хью открыл глаза, он увидел группу всадников, надвигавшуюся следом за пешими горцами. Он тут же забыл о них — всадники пока не представляли непосредственной опасности, им не пробиться сквозь плотную толпу безумных горцев, и именно о горцах следовало думать в первую очередь.

Тем временем наступление продолжалось. То, что Хью видел перед собой, уже мало отличалось от того, что он видел чуточку раньше у центра. Лучники буквально выкашивали варваров, ложили их наземь ряд за рядом. Они спускали тетивы, не глядя совали арбалеты назад, хватали новые, уже заряженные для них сменщиками — или, чаще подмастерьями, только начинавшими обучаться нелегкому военному ремеслу. Лишь тогда, когда один из лучников, стоявших перед ним, содрогнулся под ударом стрелы, вонзившейся в бок, Хью понял, что шотландцы тоже стреляют. Лучник, однако, не рухнул наземь, но, громко выругавшись, шагнул назад, злобно вырвал стрелу и тут же потянулся второй рукой за подготовленным к бою арбалетом. Стрела, выпущенная из лука с далекого расстояния, обладает малой убойной силой, лишь редкая способна с такого расстояния пробить короткую, но плотную кожаную куртку, которую носят обычно арбалетчики, тем не менее в рядах дружинников Хью все чаще слышались восклицания боли. Чем ближе подступали шотландцы, тем эффективнее били их стрелы, попадая в лица или не защищенные дубленой кожей руки и ноги.

Однако, по сравнению с обычными, арбалетные стрелы были гораздо более опасными, к тому же точность их попадания заметно увеличивалась по мере того, как сокращалась дистанция. На шотландцев, это казалось, не производило никакого впечатления. Атакующие перепрыгивали через трупы павших и тела раненых товарищей и неудержимо мчались дальше, размахивая длинными пиками и горланя военные кличи. Сердце Хью радостно встрепенулось, когда он увидел, какой урон наносили противнику английские стрелы, но радость эта имела привкус ужаса и горького сожаления — столь бессмысленной была гибель этих людей.

Эта горечь стала невыносимой, когда несколько — всего лишь несколько! — храбрецов прорвались, наконец, сквозь ливень стрел. Один из них попытался проткнуть Хью копьем. Рыцарь первым ударом меча отрубил наконечник копья, вторым — смахнул наземь голову копьеносца. Он чуть было не взвыл от досады, поскольку понимал — павший от его руки был героем… или сумасшедшим, и в том, и в другом случае он не хотел его смерти. Набежал второй шотландец, затем третий — у них, совсем почти голых и безоружных, не было ни малейшего шанса. Подобное чувство испытывал не только Хью. Поначалу латники, разглядевшие, наконец, противника, отпускали оскорбительные шуточки и язвительные замечания, теперь же они мрачно проклинали дикарей сквозь зубы и даже пытались сдержать их сердитыми окриками. Они не могли остановить резню, ибо сами были бы убиты, но столь откровенная мясорубка не доставляла им особого удовольствия.

Время растянулось до бесконечности — так всегда бывает, когда занимаешься делом, к которому чувствуешь отвращение. Продолговатый щит и плотная толстая кольчуга, сплетенная из стальных колец, надежно защищала Хью от уколов копий шотландцев, маленькие круглые щиты, которыми прикрывались некоторые из горцев, разваливались на части под могучими ударами длинного тяжелого меча. Хью казалось, что он машет клинком уже многие и многие часы, отрубая напрочь конечности и головы. Теперь, когда главные силы наступавшей армии ударили в ощетинившуюся мечами стену оборонявшихся, работа лучников заметно осложнилась, и Хью все чаще и чаще приходилось иметь дело с двумя, а то и с тремя противниками одновременно. Но особой опасности не было, он не чувствовал ее даже тогда, когда те, что были похитрее, пытались ткнуть копьем в лицо или ударить по не защищенным доспехами ногам. Отбить эти жалкие пародии на атаку было легко, даже слишком легко. Отвращение, испытывавшееся им, все больше росло и начало вздыматься черной волной по мере того, как все больше и больше безумцев, сраженных его менее точными ударами, корчилось у него в ногах, стеная и вопя или молча принимая смертные муки. Хью был опытным воином, ему приходилось сражаться во многих войнах и локальных стычках, но никогда еще он не чувствовал себя столь скверно — роль мясника, навязанная судьбой, казалась ему оскорбительной.

Позже Хью, правда, не смог бы сказать, когда именно, гул сражения изменил свою тональность. Понять, что случилось, не представлялось возможным: крики, если и были членораздельными, по-прежнему оставались неразличимыми, а повернуть голову он не мог, поскольку как раз в тот момент на него навалилось сразу трое горцев.

— Это смерть ваша! — крикнул Хью. — Прочь! Голым мужеством броню не прошибешь!

Выкрикивая эти слова, он грозно потрясал мечом; его глотка уже охрипла от таких же или подобных предостерегающих окриков, не дававших ни малейшего эффекта. На этот раз, однако, окрик подействовал. Наседавшие на него горцы замешкались, поглядывая искоса на холм со Штандартом, откуда как раз в тот миг донесся пронзительный вопль, подхваченный многими глотками. Хью невольно повернул голову тоже — в этом было нечто, что колдовским образом приковывало внимание.

Молниеносный взгляд — а только такой взгляд мог позволить себе Хью — убедил рыцаря, что в центре ничего существенно не изменилось, разве горы трупов стали, пожалуй, повыше, но на сетчатке глаз сохранилось остаточное изображение, которое долю секунды спустя добрались до мозга. Изменения все же были: длинные и широкие английские клинки не сверкали более под ясным солнечным небом.

«Скорбные стенания — вот чем были эти вопли», — догадался рыцарь и перехватил поудобнее рукоять меча, настороженно наблюдая за противником, — вот так же будут стенать и по мне, если не сумею избежать этой участи". Однако горцы, которые пару секунд назад наседали на него с такою яростью, лишь нечленораздельно выкрикнули что-то — проклятия, быть может, и были таковы. Вдоль всего левого крыла прокатился тот же вопль, и большинство из шотландцев откатилось назад. В ответ на это английская стена опасно выгнулась, выпячиваясь в северном направлении, латники горели желанием преследовать отступавшего противника.

— Стоять! — взревел Хью. — Стоять! Лучники, шаг вперед! Латники, стоять!

Того же типа команды прозвучали вдоль всего фронта и стена выпрямилась. Лишь несколько латников, обуреваемых жаждой крови, продолжали бежать за улепетывавшими горцами. Они очень скоро растворились в их гуще, лишь один или двое вернулись в строй. Каждый из латников был предупрежден об опасности, но Хью нимало не удивился, что нашлись ослушники, которые начисто забыли о том, что такой отход может быть не более чем уловкой, нацеленной на то, чтобы внести сумятицу в ряды обороняющихся. В иное время он скорее даже удивился бы, что таких сорвиголов оказалось мало, однако на этот раз никакой загадки в этом не было: большинство из латников либо были уже, как и он сам, сыты по горло бессмысленной резней, либо предпочитали поберечь силы, не желая тратить их попусту на погоню за оборванцами, с которых и взять-то было нечего.

Устало думая об этом, Хью окинул хозяйским взглядом вверенную ему часть крыла. Боевые порядки изрядно поредели, и раненых в них было, пожалуй, не намного меньше, чем перед ними, если судить по стонам и болезненным вскрикиваниям, доносившимся с той и другой стороны. Далеко не все шотландские стрелы летели мимо, а дружинники под короткими кожаными безрукавками и круглыми щитами были, понятно, гораздо уязвимее для пик и копий, чем Хью под крепкой кольчугой с длинными рукавами и подолом, прикрывавшим ноги чуть ли не до половины икр. Во всяком случае с такими потерями еще можно было мириться. Однако слева слышался какой-то подозрительный гомон, который заставил Хью насторожиться: что, если шотландцы перегруппировываются за лесом?

Хью окликнул Люсиуса, желая предупредить его об этом (тот выдвинулся влево на самый край крыла вместе со своими людьми, чтобы прикрыть возникшую в ходе боя брешь), но рыцарь уже сам кричал ему что-то, показывая рукой направо. Хью посмотрел в сторону холма и увидел там разворачивавшуюся на ходу резервную конницу, всадники скакали во весь опор, размахивая мечами и громкими окриками расчищая себе дорогу среди пеших латников. Секундой позже глаза Хью уловили причину такой спешки: более двух, возможно, даже пять десятков всадников в сопровождении нескольких сотен пехотинцев предпринимали фланговую атаку.

— По коням! — взревел Люсиус, и йомены, приглядывавшие за лошадьми, мгновенно доставили скакунов по назначению. Хью уже держал в руках уздечку Руфуса, когда его вдруг прошиб холодный пот: что, если Люсиус забыл в горячке боя о том, что их главная задача — удерживать фронт? Он, однако, тут же забыл об этом, когда, став ногой в стремя, не взметнул, в лишь затащил, да и то с огромным трудом, в седло свое тело. Мускулы отказывались повиноваться, он даже не подозревал, что устал до такой степени.

Пришлось тем не менее забыть об усталости. Глянув вперед, Хью увидел, что сэр Люсиус действовал отнюдь не под влиянием порыва. Из того самого леса, о котором он собирался предупредить рыцаря, вылетела вторая группа всадников, которая мчалась теперь прямо на их фланг. Хью крикнул капитанам, чтобы те не усердствовали и оставили побольше людей в пешем строю — их и так едва хватало, чтобы держать крыло монолитным — и махнул рукой Люсиусу и сидевшим уже в седлах, чтобы те выдвигались вперед. Вражеская конница приблизилась достаточно, чтобы можно было разглядеть, что вооружена она копьями, и Хью громко выругался. Если они не успеют отсечь конницу, она мощным ударом вспорет крыло, и тогда его людей переколют, словно свиней.

— Вперед! — крикнул Хью. — Развернитесь в линию и вперед!

Сам он тоже бросил Руфуса в галоп, направляя его в самый центр приближавшейся лавы. Оттуда донеслась чья-то команда, и Хью успел еще подумать: открывают фронт, чтобы ударить с флангов, но на маневры уже не было отпущено времени ни противнику, ни его людям. Хью иглой вонзился во вражеский строй, срубая мечом одно из копий и отбивая щитом второе. Это удалось ему только из-за того, что оба копья оказались скверно направленными — не потому, что вражеские всадники плохо знали свое дело, просто невозможно было действовать иначе: наклони они копья ниже, обязательно задели бы друг друга или же коней.

Хью, проскочив мимо этой пары, коршуном набросился на третьего, который не успел опустить копье, поскольку мчался слишком близко за передовой линией. Шотландец взвыл от боли и этим дал знать Хью, что его меч не разминулся с целью, но молодому рыцарю и в голову не пришло уточнять детали. Ему оставалось лишь уповать на то, что он вывел все-таки врага из строя, поскольку ловил уже следующее копье на свой щит. И у этого угол наклона оказался неверным, и Хью успел наклониться в седле, пропуская его над собой и с трепетом ожидая удара в приоткрывшийся бок. Расчет, однако, оказался верным: копье лишь болезненно царапнуло по боку, скользнуло по задней луке седла, и позади послышался громкий вопль, затем — по другую сторону — второй. Хью мрачно ухмыльнулся. Оборачиваться не имело смысла, и так понятно было, что случилось: копье, скользнув над ним, угодило в того шотландца, которого он уже успел ранить мечом; второй вопль вырвался из уст того, кто вместо врага отправил на тот свет соратника.

Парой секунд спустя ему стало уже не до ухмылок: копье, посланное справа, ударило изнутри в его щит, которым он пытался отбить другое копье, направленное слева. Альтернатива, которую пришлось решать в течение долей секунды, была простой и понятной до ужаса: то ли лишиться руки, то ли избавиться от щита. Последнее, само собою, означало, что его левый бок, лишенный защиты, будет изрублен в мелкие куски на протяжении нескольких последующих минут. Решение, однако, принял не кто иной, как Руфус, воспользовавшийся возможностью проявить инициативу. Конь, яростно заржав, изо всех сил ударил задними копытами, и копье вылетело из щита. В ту самую секунду, когда Хью почувствовал острую боль, молнией пронзившую его плечо, позади болезненно вскрикнул шотландец и громко всхрапнула лошадь. Не задохнись Хью в тот момент от боли, он, вероятно, поблагодарил бы вслух верного скакуна: удар его копыт, судя по всему, не только раздробил ногу всадника, но и переломал ребра его лошади.

Руфус тем временем вынес его в тыл неприятельской лаве. Повернув коня, Хью увидел, что вражеские всадники в большинстве своем уже сломали или бросили свои копья. Он увидел также, что на подмогу ему и его людям спешат всадники Пепереля, хотя там, в центре, бой еще продолжался. В этот момент Руфус взвился на дыбы, яростно фыркая и молотя передними копытами. Лошадь шотландца шарахнулась в сторону, подставляя всадника под удар клинка Хью. Рыцарь, взмахнув мечом, скривился от боли, и удар не достиг цели. Хью инстинктивно принял на щит контрудар противника — раненая рука отказывалась повиноваться — и рванул поводья, отворачивая коня в сторону. Он узнал герб соперника, и этого оказалось достаточно. Ранить или — Боже упаси! — убить Генри Хантингтона, принца Шотландского? Нет, что угодно, только не это! Все еще шипя от терзавшей его боли, он тем не менее невольно улыбнулся, когда услышал, какими словами поносит его вконец разозлившийся принц. Бедняге Генри невдомек, что ни один из рыцарей северных графств не станет с ним связываться, если узнает вовремя; сиятельному рыцарю придется изрядно попотеть, чтобы отыскать хоть кого-нибудь, кто согласится скрестить с ним меч.

Хью даже посочувствовал разочарованному в своих ожиданиях принцу, когда увидел, как мчится прочь от холма изрядно поредевшая стайка шотландских всадников. Он огляделся по сторонам и, недовольно морщась, окликнул сэра Люсиуса — убить или ранить принца значило навлечь ужасные беды на свою голову: король Дэвид никогда не простил бы этого и рано или поздно нашел бы возможность отомстить; иное дело — захватить его в плен, это могло оказаться весьма удачным ходом. Хью и на это, правда, не имел особой охоты, поэтому испытал скорее облегчение, чем разочарование, когда принца, еще до того, как сэр Люсиус успел отрезать ему путь отхода, окружили тесной свитой сородичи. Принц еще, правда, извергал некоторое время проклятия, неистово размахивая мечом, но свита настояла на своем, и он, пришпорив коня, поскакал вдогонку за отступавшей конницей. Принц Генри и его свита последними покидали поле боя, если не считать раненых, кое-как ковылявших или расползавшихся в стороны в поисках хоть какого-нибудь безопасного укрытия.

Возвращения шотландцев со всей определенностью, ждать не приходилось, и Хью направился к своему шатру, удивленно поглядывая в сторону солнца. Сражение началось на рассвете и, судя по положению светила на небосводе, длилось не более двух или трех часов. Неужели прошло так мало времени? Основываясь на усталость, сковывавшей члены, он поверил бы скорее тому, что речь идет об утре следующего дня. Хью тем не менее чувствовал, что в сердце его загорается надежда, которая наполняет мышцы новой энергией. Еще немного, и он сможет отправиться к Одрис. Сэр Вальтер разрешил взять людей и уехать, как только закончится битва, но он, Хью, не оставит лагерь, не справившись о судьбе покровителя.

Раздумывая над этим, Хью осознал вдруг, что давно уже слышит чей-то докучливый голос. Он опустил глаза и увидел Мореля, который чуть ли не на коленях умолял его спешиться.

— Вы с головы до ног в крови, милорд, — ныл, чуть не плача, слуга. — Я притащил вам лекаря. Позвольте ему заняться вашими ранами.

— Позже, — прохрипел пересохшим горлом рыцарь. — Какие там раны, едва царапины. Разыщи капитана латников сэра Вальтера, пусть накормит людей и устроит их отдохнуть. И смотри, чтоб никакого мародерства — шкуру с него спущу, если пустит людей на поле.

Хью с трудом удержался от улыбки, увидев, как досадливо скривились губы Мореля. Кое-кто из слуг, вне всякого сомнения, уже побывал на поле и убедился, что там нет ничего — даже из оружия, чем можно было бы поживиться. Хью обычно не имел ничего против того, чтобы латники после сражения вознаградили сами себя трофеями, но на этот раз он даже рад был тому, что им рассчитывать не на что: меньше станут ворчать и охотнее пустятся в путь, когда получат на то соответствующий приказ. Молодой рыцарь еще до сражения переговорил с капитаном, поручив ему позаботиться о припасах в дорогу, но уславливаться о сроках выступления тогда не имело смысла — прежде предстояло выжить, на что можно было только надеяться, но не рассчитывать.

Порыв ветра донес до ноздрей Хью характерный запах крови и он горько улыбнулся — совсем забыл об августовской жаре. Ворчать скорее будут те, кто останется. К вечеру над этим полем будет стоять вонь почище, чем на скотобойне.

— Но, милорд… — не уступал доведенный до отчаяния Морель.

— Я должен узнать, каково досталось сэру Вальтеру нынче на поле, — сказал Хью, не обращая внимания на терзания слуги. — Когда вернусь, отдамся в лапы лекарю, а потом — в Джернейв.

— Джернейв!

Глаза Мореля блеснули. Он чуть с ума не сошел, когда увидел, как сочится сквозь кольчугу хозяина кровь. Леди Одрис наказывала ему устроить мужа где-нибудь в безопасном месте, если он заболеет или получит ранение, — это нетрудно сделать с помощью такого влиятельного сюзерена, как сэр Вальтер — и немедленно послать за ней, что в данный момент было абсолютно невозможно. Но можно привезти сэра Хью к ней — это гораздо лучше. Он уже нашел лекаря и уговорил его с помощью одной из монет леди Одрис забыть на время об иных страждущих, нуждающихся в его услугах. Если лекарь сумеет подлатать хозяина настолько, что он, Морель, довезет его живым до Джернейва, долг его перед леди Одрис будет выполнен. Если… Но все идет похоже к тому, что сэр Хью просто-напросто истечет кровью, так и не подпустив к себе лекаря.

— Милорд, — взмолился Морель, — позвольте мне самому поехать к сэру Вальтеру вместо вас. Я передам ему все, что хотите, или…

Хью хотел было сказать, что желает видеть покровителя собственными глазами, но заметил вдруг младшего из оруженосцев сэра Вальтера, который брел по лагерю, явно кого-то высматривая.

— Ха! Филипп! — воскликнул молодой рыцарь. — Ты-то мне и нужен! Что с сэром Вальтером! Он не ранен?

— Сэр Хью? — пустил от неожиданности «петуха» оруженосец. — Вы ли это? Вы же весь в крови!

Молодой рыцарь с облегчением расхохотался, поскольку уже по голосу и выражению лица юноши понял, что с сэром Вальтером ничего дурного не приключилось. Если бы было иначе Филипп не испугался бы так, увидев окровавленного Хью.

— В нашем деле такое нередко случается, — добродушно сказал Хью, но затем, заметив, как побледнел парнишка, как избегает он бросить на него лишний взгляд, добавил: — Да меня только поцарапали малость, на мне больше, я думаю, чужой, чем моей, крови. Ты скоро привыкнешь к этому, Филипп, — я знаю, сам был таким когда-то. Ну, все же скажи: сэр Вальтер не ранен?

— Да нет, он отделался синяками и находится сейчас в благодушнейшем настроении. Говорит: кается, что сомневался в проведении Господнем, уж больно много было шотландцев. Он послал меня, чтобы я разыскал вас. Что ему передать?

— Скажи ему, что я отправляюсь в Джернейв…

— В Джернейв? — эхом отозвался Филипп. — Но Хью! Это невозможно, вы должны сначала залечить свои раны.

— Нет! — воскликнул Хью, стараясь говорить как можно убедительнее, поскольку боялся, что сэр Вальтер настоит на своем и отменит — ради блага, разумеется, подопечного — свое разрешение воспользоваться латниками. — Я уже сказал тебе: кровь на мне чужая, и я задушу тебя собственными руками, если ты сболтнешь ему, что я тут, дескать, истекаю кровью. Ты же слышишь: я говорю с тобой вполне нормальным голосом. Я что, по-твоему, с ног валюсь?

— Да нет, вроде, — ответил Филипп, но в голосе его звучало сомнение, когда он добавил: — Только мне не жить, если я скажу ему, что с вами все в порядке, а вы возьмете да и помрете по дороге.

Хью невольно улыбнулся.

— Да успокойся ты, не помру я по дороге. Если уж говорить начистоту, меня задели в бок и плечо, обе раны неглубоки и не опасны.

Хью пришлось приложить немало стараний, чтобы убедить Филиппа, да и то он весьма сомневался, что из этого может выйти хоть какой-то толк; более того, он был уверен, что оруженосец, как только сэр Вальтер на него прикрикнет, зальется горючими слезами и прохныкает, что Хью вот-вот испустит дух на смертном одре. Тем не менее он, спешившись, послал Мореля к капитану с приказом готовиться к выступлению и лишь затем повернулся к лекарю.

— Помоги-ка стащить кольчугу и займись, наконец, своим делом.

— Но у меня нечем прижечь…

— Тут нечего прижигать — раны неглубокие, нанесены чистой сталью, — сказал Хью, содрогаясь при одной мысли о том, что длинной рубленой раны на боку коснется раскаленное железо. — Сшей края и намажь мазью. Если этого окажется недостаточно, жена дома поправит…

Он осекся, сознавая, как дрожит его голос. Лекарь пожал плечами и про себя подумал: "Вот так и ведется в этом мире — те самые храбрецы, которые с песней идут в бой, после сражения так боятся лекарей, что смотрят на них, как на смертельных врагов. Вместо того чтобы дать сведущему человеку вовремя себя заштопать, они будут тянуть с этим, пока раны не загноятся, а тогда уже и надеяться не на что, разве на милосердие Божье. "

Лекарь тем не менее промолчал и махнул рукой двум помощникам, чтобы те стащили с рыцаря доспехи и надетую под них тунику, пока он подготовит все необходимое для врачевания ран. Этим же помощникам — дюжим и ко всему привычным молодцам — предстояло держать рыцаря за руки и ноги, чтобы тот — обычное дело — не покалечил лекаря, отбиваясь, лягаясь и кусаясь, пока он будет сшивать края зияющей раны.

На этот раз мудрый лекарь не совсем, однако, правильно интерпретировал тот страх, который видел в выражения лица пациента. Хью, как большинство других рыцарей, с крайней неохотой отдавал себя в руки лекарей — в горячке боя не обращаешь внимания на боль, часто даже не замечаешь, что тебе нанесли ранение, — иное дело после, когда мускулы расслабляются и боль становится невыносимой, хоть на стенку лезь, но в тот момент он боялся не столько боли, сколько того, что лекарь своей возней измотает его настолько, что он не сможет немедленно выехать, ибо беспокойство его о судьбе Одрис и сына достигло уровня паники. В каком-то смысле это даже пошло ему на пользу: мозг, одурманенный душевной болью, слабее реагировал на боль физическую, терзавшую его тело в результате лекарских манипуляций. Морель к тому же — надо отдать ему должное — знал, кого приглашал: врачеватель оказался подлинным знатоком своего дела — он не забыл промыть рану вином, а зашивал ее шелковой нитью, завязывая ее и отрезая после каждого стежка, чтобы шов получился ровным и давление опухших тканей позднее равномерно распределялось по подживающей ране.

Когда было покончено и со второй раной, Хью коротко поблагодарил лекаря и повернулся к слуге, который уже успел вернуться с весточкой от капитана. Старый вояка, по словам Мореля, предпочел бы отправиться в путь немедленно, не тратя времени на еду и отдых. Трупы на поле брани уже начали изрядно смердеть, да и вопли и стоны раненых тоже не ласкали ушей райской музыкой. Лучше уж, просил он передать Хью, они остановятся где-нибудь в чистом поле после пары-другой часов марша. Донесение Мореля настолько обрадовало Хью, что он почти не обращал внимания на лекаря, чьи быстрые пальцы все еще трудились над его ранами.

— Дай-ка ему серебряный шиллинг, — приказал Хью слуге.

— Но я еще не закончил, милорд, — запротестовал лекарь.

Хью, удивленно взглянув не него, перевел взгляд на свое обнаженное тело: неужели ранили где-нибудь так, что он этого даже не заметил? И тут же вздохнул с облегчением, только теперь догадываясь, почему все вокруг содрогались от ужаса и в один голос убеждали его в том, что он истекает кровью. Грудь, руки и бедра были сплошь покрытыми густой сетью порезов, не Бог весть каких глубоких и длинных, но обильно сочившихся жизненной влагой. Поскольку в пылу сражения и под жарким солнышком с него, само собой, сошло сто потов, ядреная смесь крови и пота насквозь пропитала тунику и струйками стекала по кольчуге.

— Как же это… — пробормотал рыцарь, но тут же досадливо поморщился и кивнул головой. Он был слишком самонадеянным, когда считал, что длинные копья и пики варваров не способны причинить ему вреда; заколоть его насмерть горцы действительно оказались не в состоянии, однако у них хватало сил, чтобы втиснуть наконечники своего оружия между кольцами кольчуги настолько, что они пронзали тунику и царапали незащищенную кожу. Хью взглянул на Мореля и улыбнулся. Надо полагать, кожаные куртки и чешуйчатые панцири латников служили им лучшей защитой.

— Я должен промыть царапины и наложить на них целебную мазь, — настаивал лекарь. Увидев, что получил за свои услуги раз в пять больше, чем ожидал, он счел себя обязанным оказать их со всем умением, на которое был способен. — Это верно, поодиночке все они пустяковые, но вместе…

Хью нахмурился, его бросало уже в дрожь от нетерпения, но победил здравый смысл.

— Ладно, — рявкнул он. — Делай все, что считаешь нужным, но, ради Бога, поторопись.

Зашипев от боли, когда лекарь начал смывать вином кровь с царапин, он перевел, однако, дыхание и повернулся к слуге:

— Морель, беги к капитану, скажи ему пусть берет повозки с провиантом и выступает в северном направлении — на Гиллинг. Где-нибудь там переберемся на Диа Стрит, подальше от болот. Я поскачу следом и в любом случае догоню его задолго до того, как он подойдет к Гиллингу. Что там с латниками, которых я привел с собой?

— Один тяжело ранен, — ответил Морель.

— Пусть останется с ранеными латниками сэра Вальтера. Проследи, чтобы в кармане у парня бренчала пара монет, и скажи ему, что я рад буду снова увидеть его в Ратссоне, если от того, конечно, что-то осталось, когда он соберется с силами, чтобы сесть в седло.

Морель покачал головой.

— Он не приедет, милорд, — сказал он.

— Ты уверен? — сухо спросил Хью.

— У него пузырится в ране кровь при каждом вдохе и выдохе, — ответил Морель.

— Тогда деньги ему ни к чему, — резонно заметил Хью. — Но ты обязательно навести парня и успокой — для него всегда найдется место у меня на службе, как знать, быть может, это позволит ему воспрянуть духом. Когда вернешься, прикажи: пусть укладываются. — Хью внезапно улыбнулся. — Пусть тоже поработают, не все же тебе одному носиться, словно угорелому. Поверь, старина, я найду возможность отблагодарить тебя за то, что ты для меня делаешь.

Морель далек был от того, чтобы исповедоваться Хью в причинах своей самоотверженной преданности, он ухмыльнулся и скромно заметил:

— Служить такому, как вы, хозяину — уже само по себе награда.

Хью с легким недоумением покосился вслед Морелю — наемный слуга, служит сравнительно недавно, но так, словно знает и любит хозяина с малых лет. Вспомнив об обстоятельствах найма Мореля на службу, Хью по естественной ассоциации вспомнил об Одрис и нетерпеливо дернулся, когда лекарь заявил, что должен будет не только промазать бальзамом каждый порез, но и наложить повязки, чтобы мазь не стерлась раньше времени.

— Хватит тратить драгоценное время на всякие пустяки! — взорвался Хью и велел одному из помощников лекаря разыскать в валявшемся под ногами кожаном мешке чистую нижнюю рубашку.