Глава X

Что бы не думал Хью, он должен был подчиниться, так как если Тарстен решил, то считал исполнение задуманного своей обязанностью и становился непреклонным. Он годами противостоял королю и архиепископу Кентерберийскому по принципиальным вопросам, поэтому Хью и не ожидал, что его ссылки на слабое здоровье Тарстена возымеют какой-либо эффект — этот факт его опекун вообще не принимал во внимание. Тем не менее, ведь это была его идея привлечь Тарстена для противодействия вторжению короля Дэвида в Англию, Хью пытался еще поспорить. В конечном счете все вышло так, как он и предвидел. Тарстен нежно поцеловал его, сказав, что он тронут столь высокой оценкой его особы, но посмеялся над опасениями Хью и отмел прочь его сомнения.

Лишь один из доводов Хью достиг цели. Когда он заметил Тарстену, что его умение убеждать и настаивать на своем может существенно пострадать из-за его болезненного состояния и истощенного вида, архиепископ согласился отправиться в путь скорее, чем предполагалось. Это позволило бы им двигаться медленнее и, при необходимости, прервать путешествие для отдыха на несколько дней или даже неделю.

Как только Тарстен сказал, что намерен сам провести переговоры, Хью больше не потребовалось дальнейших объяснений, для чего он нужен. В его обязанность, конечно, будет входить командование отрядом тяжеловооруженных воинов, которые должны были защищать Тарстена и его длинный обоз с багажом. Сам архиепископ мог довольствоваться малым в еде, носить власяницу, умерщвлять свою плоть и выполнять другие требования аскетизма, однако он никогда не путал смиренность, необходимую человеку, с величественностью, присущей его сану. Поэтому содержимое обоза — богатые одеяния, драгоценные украшения, изысканная посуда и даже предназначенная в дар королю Дэвиду рака из золота и позолоты со святыми мощами — представляло большую ценность.

Считалось, что священник в сане архиепископа и его вещи неприкосновенны, но, к сожалению, это не всегда соответствовало действительности. Негодяи-разбойники, орудовавшие в ряде мест, через которые пролегал путь отряда Тарстена, в большинстве своем слишком глубоко погрязли в грехах, чтобы разбираться, кто их жертва. Будучи отлученные от церкви, они перестали бояться за свои души, и остановить их можно было, лишь заранее лишив надежды на успех. К тому же король мог схватить и силой заставить замолчать священника, пытающегося расстроить его планы. Никто, правда, не верил, что король Дэвид, добрый и глубоко верующий человек, способен действовать столь варварским методом, но следовало учесть оказываемое на него сильное давление. В окружении короля вполне мог найтись кто-нибудь, наделенный властью и обделенный совестью, поэтому было бы глупо подвергать его соблазну и ехать беззащитными. Итак, сопровождать Тарстена были готовы пятьдесят тяжеловооруженных всадников — пятьдесят воинов, сильных, опытных и с твердым характером, отобранных Хью.

В пути, Хью был приятно удивлен запасом жизненных сил Тарстена. Они захватили с собой роскошную карету жены сэра Вальтера, Аделины, предназначенную для путешествий. Однако, архиепископ предпочел скакать сзади верхом, утверждая, что от этого он устанет меньше, чем трясясь в карете по изрытой дороге. Хью не спорил, — правда, он взял с Тарстена слово в случае дождя перейти в карету, — так как знал: по липкой грязи весенней дороги обоз пойдет настолько медленно, что всаднику придется долго отдыхать, поджидая его. Однако дождя почти не было, и дороги были в лучшем состоянии, чем ожидал Хью. Поэтому семьдесят миль до Дарема они преодолели за пять дней, прибыв туда сразу же после полудня. Когда Тарстен устроился в роскошных апартаментах епископа, Хью предположил, что архиепископ остановится в Дареме на несколько дней. Ускоренный аллюр, которым им пришлось скакать, стал сказываться на Тарстене. Он выглядел усталым. Архиепископ не возражал против отдыха, но сказал, что предпочел бы остановиться в аббатстве Хексем.

— В аббатстве Хексем? — удивленно повторил Хью.

— Да, я могу остановиться там на неделю и набраться сил на остаток пути. Именно после Хексема дорога станет очень плохой.

Тарстен продолжал объяснять, почему он предпочел бы передохнуть в Хексеме, а не в Дареме, но Хью вряд ли его слышал. Упоминание о Хексеме вернуло его в тот день, который он провел с Одрис, вернуло так ярко, как будто он сразу перенесся в него. Он был охвачен бурей противоречивых чувств — сильным желанием увидеть ее, боязнью страданий, которые могла она причинить ему, находясь рядом, болезненным стремлением к тому, чтобы она помнила о нем так же, как он помнил о ней и острое чувство вины за это стремление, нежелание причинить ей страдания.

— Почему ты против Хексема? — изумленно спросил Тарстен, увидев выражение лица Хью.

Его вопрос прервал размышления Хью.

— Там нет комнат, чтобы разместить сопровождающих, — ответил он.

Это было первое, что пришло ему в голову, и как только он это сказал, то сразу осознал правоту своих слов Хексем не был крупным аббатством. Основанное в седьмом веке Святым Вильфридом, аббатство долго укреплялось, но пришло в упадок после разгрома севера Вильгельмом Завоевателем. Как и сами земли, оно восстанавливалось: строилась красивая новая церковь вместо старой саксонской церкви Сент-Эндрюс, которая, как и Джернейв, была сложена из остатков римской стены. Когда Хью подумал об этом, внутри у него все резко перевернулось. Он с Одрис слушали мессу в этой старой церкви и наблюдали за строительством новой.

— Правда, правда, — проговорил Тарстен, нахмурившись в раздумье. — Через Хексем не пролегает столько оживленных дорог, чтобы была нужда в огромном постоялом дворе. Да и у аббатства нет поблизости богатого покровителя. Правда, есть лорд… да, да, я вспоминаю фамилию — Фермейн. Они исправно платят свою дань церкви, поэтому я и помню его, однако нельзя сказать, чтобы Фермейны делали церкви дары. Внезапно Тарстен насмешливо улыбнулся.

— Итак, я, кажется нашел способ взять немного больше церковной десятины. Скачи завтра вперед и спроси у Фермейна насчет размещения моих людей.

Требования Тарстена, чтобы он направился в Джернейв, показалось Хью чем-то вроде божественного вмешательства, как будто сам Господь даровал разрешение и указал ему, что в его желании видеть Одрис нет ничего грешного. Волна желания увидеть ее накатилась так внезапно, что, подобно чувству сильного голода, судорога свела желудок и его бросило в дрожь.

— Я могу отправиться сегодня до темноты, — сказал Хью, — и вернуться завтра пораньше, чтобы сопровождать вас. До Джернейва чуть больше двадцати миль, а то и меньше, если скакать напрямик.

— И какого же безрассудства ты ожидаешь от меня на этот раз? — спросил Тарстен и раздражаясь, и смеясь. — Если ты скажешь мне о нем, я обещаю сделать все как надо. Это избавит тебя от длительной скачки в темноте.

В данном случае Хью, конечно, подгоняло стремление увидеть Одрис, а не забота о своем опекуне. Он почувствовал стыд от того, что так жадно ухватился за предложенное, и открыл было рот, соглашаясь выехать завтра утром, но с его языка сорвалось:

— О, нет! Как я могу узнать, что вам еще придет в голову? Я не буду спать всю ночь, мучаясь, о чем вы хотите узнать и взамен чего даете свое обещание.

Тарстен пристально посмотрел на него, затем отрицательно покачал головой.

— Неужели я надоедал тебе, как дитя? Или ограничивал тебя в чем-либо?

Хью почувствовал, как краснеет, и смущенно улыбнулся, сознавая, что должен отказаться от спешки, но не в состоянии это сделать.

— Нет, конечно же, нет, — печально сказал он. — Я всего лишь нетерпелив…

— Мой дорогой сын! — воскликнул Тарстен. — Как я глуп, думая только о том, какую боль вызывает скачка в моих старых костях. Я позабыл, какое испытание для тебя — тащиться вместе со мной. Разумеется, езжай.

— Отец, я не хотел сказать…

— Что ты устал от меня, — снова прервал Тарстен, улыбаясь. — Но я знаю, ты вполне мог подумать так, Хью. Ты молод, и этим все сказано. И ты знаешь, я не буду скучать или испытывать недостаток в обществе. — Он криво улыбнулся. — У меня достаточно посетителей. Каждый придет со своей просьбой или станет просить за другого. Вот почему я говорил, что предпочитаю остановиться в Хексеме. Апартаменты будут не такими роскошными, но зато там почти никто не побеспокоит.

— Я заеду в аббатство и предупрежу, что вы проведете там неделю, — предложил Хью. — Или вы уже им написали?

— Нет, я не писал, — признался Тарстен. — Я не знал как отразится на мне путешествие, и боялся не придется ли нам остановиться до того, как мы доедем до аббатства. Тогда, конечно, я не мог точно угадать время. Это хорошая мысль — предупредить аббата. Скажи ему, Хью, я не желаю для себя особых приготовлений. С тех пор, как задумано это путешествие, я был так занят, что у меня не оставалось времени помолиться. Моя душа должна отдыхать так же как и тело, и она лучше отдохнет, когда я буду заодно с добрыми братьями. Но не задерживайся, если это заставит тебя скакать обратно в темноте.

— Не думаю, что мне придется сегодня же скакать обратно, — заверил его Хью. — Сэр Оливер даст мне приют в Джернейве или я смогу остановиться в Хексеме, а вернусь завтра на рассвете. Уверен, что приеду, перед тем как вы отправитесь. Но я все объясню Дрого и если опоздаю, он отправит кортеж, я же встречу вас по дороге.

— Это меня устраивает. Ступай с Богом, сын мой.

Хью встал на колени, чтобы поцеловать кольцо Тарстена, затем поднялся и поспешил прочь. От нетерпения его сотрясала дрожь и, про себя, он благодарил Бога, что еще не успел снять оружие. Ему надо лишь захватить щит и шлем из комнаты и сбегать в конюшню. Там Хью рычал на грумов, требуя быстрее седлать Руфуса, и когда это было сделано, так пришпорил своего боевого коня, что тот буквально выпрыгнул из конюшни, разметав слуг по двору. Одна бедная женщина, споткнувшись, упала. Ее жизни не угрожала опасность, так как Руфус сумел отвернуть в сторону, но она закричала от страха, когда рядом мелькнули копыта с железными подковами, и Хью виновато замедлил ход.

Он намеривался ехать прямо в Джернейв и остановиться в Хексеме на рассвете на обратном пути в Дарем, но происшедшее стало еще одним предупреждением против излишней спешки, вызванной страстным желанием скорее увидеть Одрис. «У меня будет целая неделя», — уговаривал он себя. — «Не будь глупцом и не показывай, что ты недостоин дарованной тебе благосклонности». Кроме того, он должен переговорить с настоятелем, а также передать аббату сообщение Тарстена. Хью не сможет помешать старику, если тот пожелает, служить заутреню и обедню, дважды вставая для этого ночью. И архиепископ на самом деле предпочел бы простую еду, приготовленную братьями, подносимым ему изысканным блюдам. Не следовало также менять условия, означавшие «быть с братьями». С другой стороны, Хью хотел убедиться, что настоятель распорядится установить собственную кровать Тарстена в опочивальне или, если он будет настаивать спать в келье, а его кровать там не поместится, чтобы ему были обеспечены мягкая перина и пуховое одеяло. Дни стояли теплые, однако ночи все еще были холодные, а Тарстен был чувствителен к холоду.

Хью старался сосредоточиться на проблеме спасения Тарстена от самого себя и усердно соображал, как лучше передать настоятелю все пожелания архиепископа, чтобы у того не создалось впечатление, будто ему не доверяют самому решать вопросы, связанные с его устройством. В то же время Хью сознавал, что весь буквально кипит в своем стремлении, вынуждавшем его забыть на время о долге и сначала ехать в Джернейв, как сперва и намеревался. А вдруг его горячность и пылкость — это дьявольский соблазн? Если это так, то он, потеряв контроль над собой, мог лишиться «разрешения» побыть с Одрис. Поэтому Хью прилагал все усилия дабы обуздать свой пыл, и тогда, когда отвечал на вопросы аббата и потом, когда настоятель, абсолютно не понимая что осточертел своим любопытством, выпытывал каждую мелочь о том, как угодить архиепископу.

Беседуя с обоими, терпеливо уверяя их по нескольку раз, что архиепископу требуются только покой и время для отдыха и молитвы, Хью был вознагражден. Неприятное мучительное состояние ослабло, и, после того как аббат и настоятель были наконец удовлетворены его пояснениями, он смог проскакать последние несколько миль от Хексема до Джернейва умеренной рысью. Когда Хью подъехал к броду, то у него не возникло желание броситься в воду и переплыть его одним махом, а хватило выдержки остановиться, чтобы взглянуть на старый Железный Кулак и поискать окно Одрис в южной башне, наслаждаясь своей радостью. Минутой позже со стены раздался грубый окрик стражи, требующей назвать себя. Понадобилось время, прежде чем Хью отвел взгляд от темного оконного проема.

— Я Хью Лайкорн, слуга сэра Вальтера Эспека, — проревел он в ответ и затем обычным тоном спросил: — Могу ли я войти и быть принятым?

Внутри башни Одрис только что сняла свою рабочую одежду, запачканную и грязную от работы в саду. Она была недовольна и раздражена тем, что с такой работой садовники могли бы справиться и без нее. Одрис влекло на холмы проверить помеченные гнезда, посмотреть, отложены ли яйца и сколько их, но после слухов о том, что король Дэвид собирает войско, ей пришлось обещать дяде не покидать крепость одной. Она понимала: шотландское войско не могло пройти на юг, оставшись не замеченным, зато кругом могли шпионить как отдельные люди, так и небольшие отряды, высматривая места, где паслись стада, ловили рыбу и тому подобное. Если им удастся взять ее в заложницы, то последствия могут быть непредсказуемыми. Вероятно, сэру Оливеру придется сдать Джернейв. Но понимание того, что дядя прав, не облегчало ее вынужденного заточения.

Одрис взглянула на платье, которое Фрита приготовила для нее, пытаясь решить, надеть его и идти ужинать с семьей либо отдать должное своему неуживчивому характеру, оставаясь в комнате. Она слышала окрик стражников и пошла к окну из любопытства, зная что стражники были настороже после слухов о новом вторжении шотландцев и окликали каждого. Приехавший мог быть кем-то из ее дальних родственников или йоменом из пограничного хозяйства, но никто не сможет вынудить ее изменить принятое решение послать Фриту за едой и остаться одной. Вторая мысль ускорила ее шаг. Может быть, это был гонец от Бруно. Они ничего не слышали о нем с тех пор, как пришло письмо о начале похода короля в Нормандию.

Голос Хью заставил Одрис прыжком преодолеть оставшиеся до окна несколько футов. Она выглянула, не веря себе, впитывая взором вид его боевого коня и его волос, полыхающих пламенем в красноватом свете заходящего солнца. Одрис слышала, как стража что-то кричала, но в этот момент слова не имели для нее значения, так как Хью повернулся, представив ее взгляду единорога на своем щите.

Позднее она поняла: стража могла предупреждать, чтобы он держался самого мелкого места брода, но в этот момент, как показалось Одрис, Хью повернулся, успокаивая ее, желая показать — это именно он, а не другой рыжеволосый всадник на коне гнедой масти. Быстрым движением она протянула к нему из окна руки, затем рывком отдернула и взглянула на них; ее щеки залились румянцем, когда она поняла, что сделала.

Этот неосторожный поступок избавил Одрис от других, которые могли иметь куда более серьезные последствия. Заставил подумать над следующим порывом, под действием которого она была готова стремглав броситься встречать Хью, когда он въезжал, и над ее желанием надеть свое самое красивое платье и лучшие драгоценности. Заметив, что Фрита уставилась на нее круглыми от удивления глазами, Одрис осознала, что металась по комнате — сначала к лестнице, потом к сундуку с нарядами, при этом все время бессмысленно причитая: "Мой единорог, мой единорог! "