За дело берется Эф-Эф

Большая делегация с Завода собиралась в трехнедельную поездку по Италии.

Платон тоже был включен в состав. Для него эта поездка имела очень важное значение. По нескольким причинам. Во-первых, предполагалось, что в делегацию войдут первые лица Завода, и, таким образом, участие Платона позволило бы вывести сотрудничество между Институтом и Заводом на качественно новый уровень.

Во-вторых, поездка в капстрану, минуя две обязательные поездки в социалистические страны, — это было сравнимо с чудом. Но главное все же было в том, что открывалась возможность непосредственного общения с руководством Завода: про директора и его замов по всей стране ходили легенды. Рассказывали, как директор богатырским матом крыл министра автомобильной промышленности, выколачивая из него не то финансирование, не то лимиты, как министр бегал от него по кабинету и не знал, что ответить, и как директор, оттолкнув министра и набрав по «вертушке» кого-то из членов Политбюро, потребовал того, что ему не смог дать министр, и тут же это получил. Еще рассказывали, как на Завод привезли большого друга СССР и личного друга Владимира Ильича господина Арманда Хаммера, который подарил директору пасхальное яйцо Фаберже из своей личной коллекции; директор покрутил яйцо в руках и вернул его Хаммеру, сказав:

«Дареное не дарят». И как директор перед пуском Завода распорядился перетащить свой стол, кресло и все телефоны к главному конвейеру; он провел там трое суток, вставил всем фитилей, выгнал кучу людей ко всем чертям, а другой куче раздал тысячные премии, потом, черный от усталости, охрипший от крика и выкуренных сигарет, сам сел за руль первого вышедшего с конвейера автомобиля, выгнал его на площадку перед заводским корпусом и, сделав круг почета, пошел со всей сменой отмечать пуск. Много еще говорили всякого разного, чего на самом деле, может, и не было вовсе, но провести с таким человеком три недели стоило многого, поэтому Платон относился к этой поездке очень серьезно, понимая, сколько от нее зависит.

В протокольном отделе посмотрели его документы, покрутили носом и предложили зайти дня через два. Платон связался с Заводом, сообщил, что беспокоится, как бы не сорвалось, и попросил подтвердить необходимость его участия в делегации. Дирекция Завода соединилась с отделом загранкомандировок Президиума Академии, оттуда позвонили в протокольный отдел Института, после чего дело наладилось. Элеонора Львовна, заведующая протокольным отделом, угостила Платона чаем, поговорила о том, о сем и наконец сказала:

— У вас, Платон Михайлович, все в порядке. Мы получили команду дать документы на оформление. Так что готовьтесь. Командировка у вас через месяц, выездную комиссию в райкоме пройдете в следующую среду, потом, дня за три до выезда, вас пригласят на Старую площадь, но это, я думаю, уже формальность. Так что счастливого вам пути. Вы ведь у нас раньше не выезжали? Нет? Ну ничего страшного. Напишите техническое задание, пройдите через инстанции, утвердите у ВП — и все.

Над техническим заданием Платон промучился недолго — любезная Элеонора Львовна снабдила его соответствующим образцом. После стандартной фразы «Во время командировки руководствоваться решениями XXV съезда КПСС, основными положениями и выводами, содержащимися в отчетном докладе Генерального секретаря…» и прочей белиберды надо было написать несколько героических фраз про отстаивание приоритета отечественной науки в какой-нибудь области. На выбор предлагались приоритеты либо в открытии радио. либо в создании периодической таблицы Менделеева. Посоображав, Платон спросил:

— Может быть, написать про приоритет в области машиностроения? Все-таки с делегацией Завода еду.

— Разве у нас там есть приоритет? — настороженно спросила Элеонора Львовна, — А как же! — ответил Платон. — Паровоз, например. Братья Черепановы ведь изобрели А они не признают.

— Про машиностроение можно, — согласилась Элеонора Львовна. Она завизировала текст и послала Платона дальше по инстанциям.

Уверовав в неизбежность предстоящей поездки, Платон не стал ходить с техническим заданием сам, а послал секретаршу. За два дня она получила подписи Красавина, секретарей профкома и комитета комсомола, сдала документ в партком, трижды справилась о том, когда можно будет получить завизированное техзадание, чтобы отнести его на утверждение ВП, и, получив наконец уклончивый ответ, сообщила об этом Платону. Тот немедленно позвонил секретарю парткома Лютикову.

— Платон Михайлович, — сказал Лютиков по телефону, — ну что вы, право, тревожитесь? У вас еще месяц впереди. Мы же все равно не визируем техзадания без согласования с выездной комиссией парткома. Передали ваши документы туда, ждем, когда вернут. Хотите ускорить — позвоните, — Лютиков назвал фамилию Викиного мужа, — но Василий Иннокентьевич сейчас, наверное, просто занят. Атак у нас с ним ни разу проблем не было. Это Осовский, светлая ему память, к каждой запятой придирался. А Василий Иннокентьевич человек молодой, современный, не бюрократ, так что не тревожьтесь.

Почуяв недоброе, Платон набрал телефон Викиного мужа. Вопреки всем ожиданиям, тот был изысканно любезен и тут же пригласил Платона зайти к себе в кабинет.

— Слушайте, а можно я вас просто по имени буду называть? — спросил Корецкий, пролистывая папку с документами. — Возраст у нас почти одинаковый, в Академии неформальный стиль общения в почете, зачем же нам церемонии разводить?

Я с вами давно хотел как-то поближе. Бывает, идешь по Институту, только и слышишь: Платон, Платон… Я сначала думал, тут еще и философией занимаются, да потом супруга разъяснила. Она о вас, кстати, очень высокого мнения.

Корецкий широко улыбнулся Платону. Улыбка была добродушной и искренней.

Большие голубые глаза замдиректора по режиму тоже излучали неподдельную радость от близкого знакомства с Платоном.

— Где ваше задание-то? — продолжил он, перебирая бумаги. — А, вот. Ну-ка, поглядим. Он взял в руки две странички с текстом и углубился в чтение.

— Знаете, — сказал он, пробежав текст глазами, — а вам не смешно было всю эту галиматью писать? Вы же умный человек, без пяти минут доктор. Едете с серьезной делегацией, вам предстоит изучение крупного производства. И что же — будете там руководствоваться решениями, положениями и выводами? Или вы посреди итальянского завода начнете объяснять, что паровоз братья Черепановы изобрели? вас как с итальянским? Ведь на другом языке тамошний рабочий класс не понимает.

А, Платон Михайлович?

— Есть правила, — аккуратно ответил Платон. — Их не я придумал. И не мне их менять. Мне ехать надо.

— Это, конечно, верно, — согласился замдиректора — Только когда поездка как таковая ставится, по сути, впереди цели поездки — это, уважаемый Платон, нехорошо. Ну, мы люди свои, я вам сразу скажу — могут возникнуть вопросы. Не у нас, конечно, мы же все понимаем, а в другом месте. Чуете? — И Корецкий подмигнул Платону. Тот счел за лучшее промолчать.

— Ладно, — сказал замдиректора, выдержав паузу. — Комиссию собирать не будем, считаю, что мы договорились. Я ваше техзадание визирую. Обычно мы его сами на партком передаем, но в данном случае, — он снова улыбнулся, — берите.

Сами отнесете Лютикову. Удачи вам!

В результате Платон мгновенно получил подпись Лютикова и через неделю отправился на выездную комиссию райкома партии. Комиссия состояла из четырех человек: председателя, двух старичков и женщины непонятного возраста.

Сопровождал Платона сам Лютиков. Он представил Платона членам комиссии, коротко обрисовал цель поездки, сообщил, что партком рекомендует, и замолк.

— Какие вопросы будут к товарищу? — спросил председатель и, не дожидаясь реакции коллег, первый вопрос задал сам:

— Скажите, Платон Михайлович, вам до этого приходилось бывать в загранкомандировках?

— Нет, — честно признался Платон.

Члены комиссии оживились. Один из старичков, глядя куда-то в угол, произнес тихо, но внятно:

— Вообще-то нарушение. Первый выезд-и сразу в капстрану. Пусть партком выскажется.

Лютиков пояснил, что Проект существует уже давно, что рекомендуемый к выезду стоял у самых его истоков, что он досконально разбирается в проблематике, поэтому партком счел целесообразным рекомендовать.

Старичок потянулся к характеристике Платона и стал читать, шевеля губами.

— Не по форме составлена, — подвел он итог, дочитав до конца. — Вот тут написано: «Политически грамотен, морально устойчив». А надо писать, — голос его внезапно сорвался на фальцет, — «Политически грамотен». Точка. С красной строки. «Морально устойчив». Точка. С красной строки. «Делу Коммунистической партии беззаветно предан». Вы, товарищ, член партии?

— Нет, — ответил Платон.

В комнате повисла гнетущая тишина. Председатель торопливо задал очередной вопрос:

— Платон Михайлович, расскажите, пожалуйста, как вы готовитесь к поездке.

Этот коварный вопрос появился в репертуаре выездных комиссий сравнительно недавно. Отвечая на него, люди, недостаточно подготовленные к беседе, обычно несли всякую чушь — кто-то говорил, что дописывает доклад, кто-то сообщал, что изучает историю и культуру страны командирования, а одна девица, кажется, в Перовском райкоме, бухнула, что собирает чемоданы. Платон же, проинструктированный Лютиковым, ответил твердо, что завершает подборку материалов по всем пунктам технического задания, с тем чтобы по возвращении доложить о полном его исполнении, и уже приступил к их углубленному изучению.

Комиссия удовлетворенно зашевелилась.

— Еще вопросы будут, товарищи? — спросил председатель. — Нет? Хорошо. Вы, Платон Михайлович, свободны, а Николая Николаевича мы попросим на минутку задержаться.

Лютиков появился в коридоре через десять минут и поднял большой палец.

Вылет был назначен на субботу, а в четверг утром Платон уже получил билет на самолет и командировочные — по сто двадцать долларов в день на гостиницу, по двадцать долларов суточных и триста долларов на покрытие транспортных расходов.

В итальянских лирах. Вечером, зайдя к Ларри, Платон сказал:

— Все, еду. Лиры видел когда-нибудь? Ларри без особого интереса покрутил в пальцах цветастую купюру, вернул ее Платону и спросил:

— А паспорт тоже получил?

— Паспорт завтра, — ответил Платон. — Сказали к десяти подъехать.

— Так это ты еще никуда не едешь, — мрачно сообщил Ларри. — С бумажками советую быть поосторожнее. Не пришлось бы обратно сдавать.

— Брось, — отмахнулся Платон. — Все уже решено. Завтра прилетают с Завода, вечер не занимай.

Приехав к десяти утра в отдел внешних связей Президиума и отстояв очередь в паспортное окошко, Платон услышал:

— Платон Михайлович, а вы у куратора по Италии были?

— Это где? — спросил Платон.

— На втором этаже, вон туда по лестнице. Он должен передать нам распорядиловку, но еще не передал. Зайдите к нему, пожалуйста, попросите занести.

— А паспорт-то есть? — не удержавшись, спросил Платон, памятуя о словах Ларри.

— Да все есть! Еще вчера вечером привезли. Только побыстрее, прошу вас, а то мы скоро закрываемся до шестнадцати часов.

На лестничной клетке второго этажа Платон чуть не сбил с ног стоявшего у окна невысокого мужчину в сером костюме. От мужчины исходил какой-то невиданный заморский аромат.

— Извините, пожалуйста, — сказал, не поворачиваясь, Платон и, завернув за угол, влетел в комнату, номер которой ему назвали в паспортном окошке.

Куратора по Италии в комнате не оказалось. Выяснилось, что час назад он куда-то вышел и обратно не возвращался. Ему уже несколько раз звонили, в том числе и от начальства, но найти не могут. Распорядиловка, о которой так хлопочет Платон, находится у него: он еще вчера должен был спустить эту бумагу на первый этаж, но, видимо, не успел. Много работы. Впрочем, никаких проблем быть не должно, если вы подождете — нет, нет, не здесь, вон там, в коридоре, — то с минуты на минуту он подойдет.

Платон просидел в коридоре больше часа. Ничего не произошло. На всякий случай он сбегал на первый этаж и убедился, что никакой распорядиловки к ним не принесли. Через пять минут окошко закрывалось. Платон вернулся наверх. Серая фигура продолжала маячить у окна. Платон решил больше не отходить от комнаты куратора, но, просидев еще час, понял, что попал в цейтнот — у него были запланированы две встречи, одну из которых он уже пропустил, а на вторую никак нельзя было опаздывать. Платон заглянул в комнату, сказал, что вынужден уехать, но к трем вернется, попросил напомнить о себе куратору, снова пробежал мимо человека в сером и, схватив такси, полетел в Институт.

В вестибюле административного корпуса он столкнулся с Элеонорой Львовной.

— Ну как, все в порядке? — спросила она, приветливо улыбаясь Платону.

— Куратора не могу поймать, — махнул рукой Платон. — Он какую-то дурацкую бумажку не передал, я из-за этого потерял полдня, к четырем придется опять ехать.

— А что вам сказали в паспортном? — поинтересовалась Элеонора Львовна. — Паспорт — привезли?

— Да привезли. Только без бумажки не отдают.

— Тогда не волнуйтесь. Если паспорт у них, значит, все в порядке. К четырем Платон снова приехал в Президиум. Распорядиловку по-прежнему не принесли. Не было и куратора, который, как выяснилось, появился через десять минут после отъезда Платона и тут же был вызван в какую-то инстанцию. На вопрос, передали ли ему просьбу ускорить перемещение распорядиловки со второго этажа на первый, Платон получил довольно холодный ответ, что передали. Без нескольких минут шесть мимо Платона в комнату быстро прошел человек. Как оказалось, это и был куратор.

— Я приехал утром за паспортом, — поздоровавшись, начал объяснять Платон, — но мне сказали, что от вас не поступила какая-то бумага. А ведь вылет завтра, и через полчаса здесь все закрывают…

— По вам нет решения, — сказал куратор, барабаня пальцами по столу и глядя в окно.

— Что это значит? — опешил Платон.

— Нет решения — не можем выдать паспорт, — туманно объяснил куратор, продолжая изучать природу.

— И что же мне теперь делать?

— Не знаю. Ехать домой. У вас в Институте есть отдел загранкомандирования?

Вот в понедельник и спросите их, что делать.

Платон вышел за дверь, как оплеванный. Посмотрел на часы. Вероятность застать Элеонору Львовну в Институте еще была, хотя и очень невысокая. Платон решил ехать — надо же выяснить, что происходит. По дороге его не отпускала одна мысль — где-то он уже видел этого куратора, причем совсем недавно. Только войдя в Институт, Платон понял, что показалось ему таким знакомым. Запах! Запах иностранного, дорогого то ли лосьона, то ли одеколона. Это куратор простоял на лестнице второго этажа все утро, пока Платон бегал, как наскипидаренный. Это его Платон чуть не сбил с ног. Платон два часа просидел под дверью, а куратор те же два часа торчал как столб у окна, только чтобы не заходить к себе в кабинет. Интересно, зачем ему это было нужно?

Элеонора Львовна, женщина добросердечная и отзывчивая, оказалась, к счастью, на месте, хотя уже собиралась уходить. Выслушав сбивчивый рассказ Платона, она заметно помрачнела.

— Странно, — сказала она. — Вчера все было в порядке. Вы, Платон Михайлович, поезжайте домой, а в понедельник мы выясним, что к чему.

Произнеся эти слова, она настойчиво замахала рукой, показывая Платону, что он не должен никуда уходить, а напротив — сесть на стул. После чего приложила палец к губам и потянулась к трубке.

— Сергей Федорович, — сказала Элеонора Львовна, — это Цветкова. Добрый вечер. Тут мы одного сотрудника в Италию направляем. На три недели. Я хотела бы узнать… Да, он… Поняла. Спасибо, Сергей Федорович. До свидания.

Повесив трубку, Элеонора Львовна выбралась из кресла и, не произнеся ни слова, направилась к двери, маня Платона рукой. Он двинулся за ней.

— Он мне сказал, — шепотом произнесла Элеонора Львовна, когда они оказались в коридоре, — переверните объективку!

— А что это значит? — тоже шепотом спросил Платон. Объектив-кой называлась одна из многочисленных бумаг, которые он заполнял, — своего рода мини-анкета на одном листе. Платон хорошо помнил, что на обратной стороне ничего существенного, кроме сведений о близких родственниках, не содержалось, а с родственниками у него вроде бы все было в порядке.

Элеонора Львовна посмотрела на Платона с каким-то непонятным состраданием.

— Не знаю я, что это значит, — по-прежнему шепотом произнесла она, хотя в ее голосе уже прорезались официальные нотки. — Я спросила, мне ответили. И давайте считать, что этого разговора у нас не было.

Ясность внес Ларри, к которому Платон пошел сразу же от Элеоноры Львовны.

— Я тебя предупреждал — не лезь в эту историю, — говорил Ларри сквозь облако табачного дыма. — Теперь все понятно. Этот тип, замдиректора, договорился по своим каналам, что тебя проманежат ровно до того момента, когда уже ничего нельзя будет сделать. Как тот мужик называется — куратор? Если бы он утром сказал, что тебя прокатили, ты еще мог бы толкнуться туда-сюда. Вот он и прятался от тебя до вечера. В итоге — завтра все летят, а ты сидишь в Москве. И не просто сидишь, а в постоянном отказе. Ты понимаешь, что значит «перевернуть объективку»?

— Нет, — признался Платон. — Я как раз хотел у тебя спросить — что они могли вычитать на оборотной стороне?

— Да ничего они там не вычитали. И не собирались. Смотри. Я приношу начальнику важный документ. Он его читает, изучает, нюхает — я не обращаю внимания. Дальше так. Если начальник подписывает — значит, все хорошо. Если не подписывает — смотрю, как на стол положил. Лицом вверх положил — будет думать.

Перевернул — значит, больше с этой бумагой к нему не ходить. Ты что, не знал про это?

— Да откуда же! — воскликнул Платон. — А почему прямо не сказать?

— Потому! — Ларри поднял вверх указательный палец. — Если подчиненному надо словами объяснять, такой подчиненный должен на стройке бетон месить, ему там прораб все как надо объяснит. Подчиненный чувствовать должен. И без слов.

Тем более что не всегда и не про все сказать можно. Теперь тебя даже в братскую Монголию не выпустят. Все будет хорошо, все скажут да, все документы сделаешь, но дальше Элеоноры бумаги не пойдут. Она умная, порядок знает. Раз объективку перевернули, Элеонора будет гноить твои документы в сейфе до второго пришествия.

Некурящий Платон вытащил из Ларриной пачки сигарету, покрутил ее в руках, сломал и бросил в пепельницу.

— Что будем делать?

— Будем пить водку. — Ларри встал из-за стола и кивнул в сторону двери. — Сейчас поедем к заводчанам, они в «России» остановились.

В коридоре Ларри обнял Платона за плечи и стал что-то шептать ему на ухо.

Шептал долго. Потом спросил:

— Понял? Будем пробовать?

— Думаешь, получится? — в свою очередь спросил Платон.

— Должно получиться. Только договариваемся так — заводчанам про твои проблемы ни слова. Если дело склеится, то к среде ты уже будешь в Милане. Вот под этим соусом все и проведем. В понедельник cделаешь так, как договорились.

Если получится, я во вторник выеду в Питер.

Однако до понедельника Платон не дотерпел и в субботу позвонил ВП домой.

— А вы что, не улетели? — удивился ВП. Платон объяснил, что возникли непредвиденные трудности, и это заставляет его просить Владимира Пименовича о совете и помощи.

— Вы знаете, где я живу? — помолчав немного, спросил ВП. — Приезжайте к четырем часам.

Когда Платон приехал, у ВП был врач. Жена Владимира Пименовича, встретив Платона, проводила его в библиотеку и попросила минут десять подождать. Платон, впервые оказавшийся у ВП в доме, с интересом осмотрелся по сторонам. Такой подборки литературы по основной тематике Института он не видел даже в институтской библиотеке. Целый шкаф с работами самого ВП. На полках — Колмогоров, Понтря-гин, Беллман, Канторович, Винер, Циолковский, Бурбаки, Шеннон-Первое издание «Теории игр» фон Неймана и Моргенштерна. Платон потянулся к полке — так и есть, с дарственной надписью. И фотографии, много фотографий.

Этот, с бородой, — конечно, Курчатов. А это старик Круг. Вот еще интересный снимок — Королев и ВП в лесу на прогулке…

— Это мы с Королевым по грибы пошли, — услышал он за спиной голос ВП. — А потом заспорили и так ничего и не собрали. Пришлось пустыми возвращаться.

— Я и не знал, что вы работали с Курчатовым, — сказал Платон.

— Работал. Время тогда было серьезное. Ну, это как-нибудь в другой раз расскажу, если интересно. Садитесь. Излагайте, что стряслось.

Платон подробно рассказал обо всех событиях вчерашнего дня, умолчав только о разговоре с Элеонорой Львовной.

ВП встал из-за стола, подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул в коридор:

— Лиза, принеси-ка нам чайку и чего-нибудь погрызть. Потом снова сел в кресло и сказал Платону:

— Не для обсуждения, конечно, но покойник Осовский хоть и недолюбливал вас, однако никогда так себя не вел. Никогда и ни при каких условиях. Скажу вам прямо, ситуация непростая. Тут надо серьезно подумать.

Размышления академика продолжались до тех пор, пока на столе не появились стаканы с чаем, сахарница и блюдце с печеньем. Когда дверь закрылась, ВП продолжил;

— Он ведь заходил ко мне в начале недели. Понимаете, о ком я? И говорит:

«Вы знаете, он очень рвется в эту поездку. Очень». Это про вас. И смотрит на меня. Я, говорит, такую ответственность на себя не брал бы.

— А он вам не передал, как мы с ним беседовали? — перебил Платон. — Он же мне прямым текстом сказал — как мне не стыдно, дескать, писать в техзадании такую чушь. А я ответил, что революций делать не хочу — мне ехать надо. Тут-то он мне и заявил, что я вроде как факт поездки ставлю выше цели поездки — или что-то похожее. И это, мол, очень подозрительно.

— А вы вообще думайте, когда с людьми беседуете, зачем и с какой целью они слова говорят, — посоветовал академик. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Напомните, Платон Михайлович, — сказал ВП, все еще не открывая глаз, — у вас допуск оформлен?

— По второй форме, — ответил Платон. — Уже четыре года. Тогда всем оформляли, кто в Проекте. Академик открыл глаза.

— И еще один вопрос, вы уж извините, что задаю. Вы — меня — не подведете?

Проблем не будет? Не дождавшись ответа, ВП сказал:

— Ладно. Давайте заканчивать. Вы в понедельник на работе будете? Зайдите ко мне часиков в одиннадцать.

Зайти к ВП в назначенное время Платону не удалось. Прямо с утра позвонила Элеонора Львовна и сказала, что ему надо срочно поехать в Президиум, забрать там паспорт и поменять билеты — вылет завтра. Но по дороге попросила заглянуть к ней. Когда Платон появился у Элеоноры в кабинете, она еще раз повторила то, что сказала по телефону, а потом вышла с ним в коридор и прошептала:

— Вы знаете, я очень рада, что все получилось. Желаю вам!.. Вечером Платон встретился с Ларри.

— Классный мужик, — сказал Ларри, имея в виду ВП. — Ты понял, что едешь под его личное поручительство? Сейчас таких стариков уже почти не осталось.

Слушай, у него предки не из Грузии?

— Да ладно тебе, — улыбнулся Платон. — Ты мне вот что скажи. Мы ведь этого так не оставим? Ты сделаешь, как договорились? Ларри полез в карман пиджака.

— Вот. Завтра «Красной стрелой» туда. День на месте и сразу же обратно.

— Ты ему звонил?

— А как же! Он тебе привет передал, сказал, что ждет. На следующее утро, уже находясь у паспортного контроля, Платон зачем-то обернулся, и ему показалось, что где-то у барьера, по ту сторону таможни, мелькнула знакомая рыжая шевелюра. Когда через десять дней он позвонил Ларри из Италии, то сразу спросил:

— Слушай, старик, я когда улетал, мне показалось… Ты, случайно, не был в Шереметьево?

— Ну был, — признался Ларри. — Хотел увидеть, что ты улетел. А ты за этим и звонишь? Тебе про Ленинград неинтересно?

— Конечно, интересно.Расскажи.

— Ага, вот прямо сейчас я тебе все по телефону и расскажу. Приедешь — сам увидишь.

— Ты только скажи, получилось или нет.

— Еще как получилось. Тут у меня одна бумажка лежит — ей цены нет. А от того, что в Институте происходит, — ты просто офигеешь.

Ларри ездил в Ленинград, чтобы встретиться с Федором Федоровичем — тем самым, с которым Платон и все остальные познакомились на школе-семинаре, где товарищ из органов осуществлял общее руководство протокольными мероприятиями и надзор за контактами с иностранными коллегами.

Личный контакт произошел ближе к вечеру — в ресторане, который назвал Федор Федорович.

Ленинградский знакомец долго изучал содержимое кейса, привезенного Ларри.

— В Грузии этот коньяк подают только в двух местах, — объяснил Ларри. — Его даже в буфете ЦК нет. А это вино от моих очень близких друзей. Если будете в Грузии, я дам адрес. И еще — Платон просил передать вам пакет.

В пакете от Платона лежали томики Булгакова, Андрея Белого и Бальмонта.

— Большое спасибо, — растроганно сказал Федор Федорович. — Ну, как там ваш знаменитый Проект?

Ларри начал рассказывать. Из его слов следовало, что Проект вышел на качественно новый уровень, превратившись чуть ли не в межотраслевую программу государственного значения. В нее вовлечены огромные научные силы и фантастические ресурсы. А теперь осуществляется давно запланированный прорыв на международном уровне. При этом Ларри небрежно упомянул о наметившихся контактах с такими гигантами, как «Даймлер-Бенц» и «Дженерал моторc». Контакты действительно имели место, но были несколько односторонними. То есть Платон как-то написал туда и туда письма, предлагая сотрудничество, но ответов до сих пор не получил.

— Сейчас Платон Михайлович в Италии. С делегацией Завода, — закончил Ларри.

— Ну что ж, — сказал Федор Федорович. — Здорово раскрутились. Увидите Платона, передайте от меня большой привет. И Виктору тоже.

— Обязательно передам, — широко улыбаясь, пообещал Ларри. Несколько минут оба молчали. Наконец Федор Федорович задал вопрос:

— Есть какие-нибудь проблемы?

— Пожалуй, что есть, — медленно сказал Ларри, ставя на стол рюмку и закуривая. — В Институте складывается не совсем здоровая обстановка. Это мешает работать. В том числе и по Проекту.

— А я могу помочь? — поинтересовался Федор Федорович.

— Не знаю. Давайте я расскажу. Хороший совет — лучшая помощь.