Большая пайка

— Значит, наживаемся на людском горе, — констатировал он. — Пока люди маются от нелетной погоды, угоняем машины. Ну народ! Что будете говорить — мол, покататься решили? Откуда валюта?

Сергей терпеливо повторил историю с машиной и объяснил, что наличие валюты у иностранца — вещь совершенно естественная. Капитан долго проверял документы, потом связался по рации с постом ГАИ в Домодедово и наконец убедился в полной невиновности задержанных.

— Бывает, — сказал он. — Ты скажи своему итальянцу, чтобы не жаловался.

Зато он теперь знает, как работает московская милиция. Расскажет там у себя, в Италии. Эй, сержант! Сними наручники.

— Послушайте, капитан, — попросил Терьян, потирая кисти рук, — а нельзя все-таки хоть что-нибудь сделать, чтобы меня больше не тормозили? Мне его в Шереметьево везти, у него самолет в четыре. А мы все никак до Москвы доехать не можем.

— Да это не проблема, — рассеянно сказал капитан, наблюдая, как сержант возится с наручниками Леонарди. — Чего ты ковыряешься?

— Заело что-то, — удрученно ответил сержант, вытирая пот со лба. — Ключ проворачивается.

— What are they talking about? — поинтересовался Леонарди, явно находящийся на последнем рубеже сознания.

— They have some problem with taking off your handcuffs, — пояснил Сергей, вдруг представив себе, что наручники с Леонарди снять так и не удастся и ему придется лететь в Цюрих в железных браслетах. — Be patient, please.1 Леонарди слабо кивнул и откинулся на спинку сиденья, выставив из машины скованные руки, над которыми продолжал колдовать сержант.

— Ни хрена не выйдет, — подвел он печальный итог минут через десять. — Придется ехать в отделение.

Когда Сергей, следуя по пятам за милицейской машиной, уже подъезжал к отделению, Леонарди вдруг сказал:

— Sergei, you remember I spoke about all this perestroika and economic growth stuff the other day? Just forget it. What happened today clearly shows that what you have now is complete collapse. You are finished! Never again this country will become civilized. Collapse — that what it is now.

Сергей расхохотался.

— Tommaso, I do not want to be apologetical, but here you are absolutely wrong. What you call collapse is just a trivial event of our everyday life. We are so accustomed to all these local catastrophes that we cannot consider them any other way than just a routine. You know what is our greatest advantage before you foreigners? If we ever have a real collapse we would never recognize it as a disaster but deal with it as with a minor trouble. This is why we survive when other people may go to despair.2 Томмазо красноречиво пожал плечами, давая понять, что на такие идиотские высказывания не считает нужным реагировать.

Пока в отделении с Томмазо снимали наручники, Сергей позвонил в «Инфокар».

Ему потребовалось некоторое время, чтобы объяснить разъяренному Платону, почему Леонарди, вместо того, чтобы уже два часа беседовать с Платоном, сидит в отделении в наручниках. Наконец Платон принял решение.

— Выезжаю, — мрачно сказал он. — Ты мне все планы поломал. Я сам повезу Томмазо в Шереметьево. А ты отдыхай.

Сергей дождался приезда Платона, попрощался с Леонарди и поехал домой.

За последующие две недели его останавливали еще раз десять. Потом перестали.

Собачий рай Год, прошедший после разрыва с Ликой, Терьян прожил плохо. Он продолжал ходить на работу в институт, но делал это как бы по инерции, практически ничем не занимаясь и не замечая происходящих вокруг него изменений. А изменилось многое. Времена семинаров, конференций, бурных защит, вечерних посиделок с обсуждением самых последних результатов канули в прошлое. Казалось, что наука в одночасье перестала быть не просто нужной, но даже интересной. В те редкие дни, когда Сергей появлялся на службе, он машинально пролистывал накопившиеся журналы и ксерокопии статей, не отдавая себе отчета в том, что каждый раз их становится все меньше и меньше. Терьян встречал ссылки на свои работы в известных западных изданиях, но это его больше не радовало. Скорее по привычке он выписывал наиболее интересные формулировки теорем для того, чтобы впоследствии более детально разобраться с техникой доказательств, однако это «впоследствии» так и не наступало. Обычно Сергей предпочитал оставаться дома, все дольше и дольше залеживаясь по утрам в постели. Вернее, не в постели, а на диване, потому что овладевшее им безразличие ко всему на свете не позволяло Сергею заниматься даже самыми обычными необходимыми делами. Когда лежать надоедало, он вставал, шаркая ногами тащился на кухню, открывал и съедал банку консервов, запивал ее водой из-под крана, а затем снова возвращался на диван.

На улице он появлялся, только если нужно было ехать на службу, и на обратной дороге пополнял запас продовольствия и сигарет. Первые месяцы его тревожили телефонные звонки — спрашивали, главным образом, Лику. Во время одного из выходов в окружающий мир Терьян купил себе автоответчик китайского производства — кооперативные ларьки с разнообразным барахлом уже заполонили всю Москву.

Записав на автоответчик приветствие «Говорите, я слушаю», Сергей поставил аппарат рядом с диваном и слушал входящие звонки, не снимая трубку. Сначала звонки были частыми, но со временем они стали раздаваться все реже. Потом было несколько дней бурной телефонной активности, когда Платон бросил Сергея на обслуживание Леонарди, а сразу после этого звонки практически сошли на нет.

Как-то в конце лета телефон, молчавший более недели, неожиданно проснулся к жизни. Сергей перевернулся на спину, пошарил рукой в поисках сигареты, закурил и снова, в тысячный раз, стал изучать причудливый узор из трещин на почерневшем от дыма потолке комнаты. Минут через десять он, не глядя и не поворачиваясь, покрутил регулятор автоответчика. Раздался голос Сысоева:

— Сережка, привет! Поздравляю тебя с днем рождения, желаю всяческого благополучия и всего такого. Куда пропал? Прочтешь запись — позвони. Может, я к тебе заскочу вечерком, поздравить лично.

Терьян сел и обвел комнату глазами, словно бы впервые за этот год увидев ее по-настоящему. Пыль, накопившаяся за месяцы растительного существования, густым слоем покрывала мебель. Пол рядом с диваном был уставлен немытыми чашками и стаканами — Сергей уже давно пил только воду из крана, а мыть посуду ему было противно. В коридоре валялись два полиэтиленовых мешка с грязным постельным бельем, которые он еще полгода назад хотел сдать в прачечную, да так и не собрался. На письменном столе лежала стопа вытащенных из ящика, но так и не прочитанных газет и журналов, на которой стояли две забитые окурками ракушки, используемые в качестве пепельниц.

Сергей прошел в спальню и немного постоял там, оглядываясь по сторонам. За прошедший год он заходил сюда только раз или два, когда перетаскивал в другую комнату свои нехитрые пожитки — костюм, рубашки, белье… И каждый раз болезненно долго задерживал дыхание, потому что даже совершенно нереальная вероятность снова почувствовать запахи Лики — аромат ее тела, волос, духов — казалась ему невыносимой. Злополучный плюшевый медведь продолжал сидеть на шкафу. Терьян поднял голову: медведь смотрел на него своими пластмассовыми глазками — ну что, брат, досталось тебе, даже про собственный день рождения забыл бы, если бы Сысоев не напомнил, так и будем вместе подыхать в этой берлоге, мне-то что, я плюшевый, а ты на своем диване окочуриться не боишься? среди окурков и позеленевших от плесени чашек? а приедет Витька вечером — ты его напугать хочешь?

Не первый раз ему звонили друзья или просто хорошие знакомые, грозясь нагрянуть вечером в гости. Обычно Терьян оставался на диване, считая про себя вечерние звонки во входную дверь, пока они не прекращались. Сегодня можно было бы поступить точно так же, но что-то подсказывало Сергею, что этого не произойдет. День рождения… В прошлые времена, давным-давно, Таня устраивала ему дни рождения с размахом, насколько позволяла зарплата младшего научного сотрудника, обремененного семьей, — приходили Платон с женой, Витька, Леня Донских, Танины подружки. Витька читал стихи, все танцевали, было весело…

Последнюю бутылку, по заведенной Платоном традиции, обязательно распивали во дворе, в детской песочнице, прямо из горлышка. А сейчас Сергей валяется на диване в грязном тренировочном костюме, среди окурков, пыли и мусора, и даже не вспоминает, что когда-то в этот день с самого утра в доме не смолкали телефонные звонки, пахло вкусной едой, был слышен писк дочек, а на столе красовался огромный букет его любимых астр. Витька вот вспомнил, а он — нет.

Было одиннадцать утра. Сергей прошел по квартире, прикидывая про себя, что можно успеть сделать до вечера, пересчитал деньги в бумажнике и в ящике на кухне, принял душ и побежал по магазинам.

Бутылки джина и вермута, которые Виктор принес в подарок, Терьян принял с благодарностью. Из выпивки ему удалось раздобыть только приторно-сладкий «Спотыкач». С едой дело обстояло лучше, потому что рынки реагировали на изменение экономической ситуации повышением цен, а не исчезновением продуктов.

— Ты чем сейчас занимаешься? — спросил Виктор, стараясь не слишком рассматривать косметически прибранную Терьяном квартиру.

— Все тем же, — лаконично ответил Терьян. — Двигаю науку.

— Я, между прочим, тебе уже неделю пытаюсь на работу дозвониться, — сообщил Виктор. — То трубку никто не берет, то говорят, что тебя нет. Ты на работе-то появляешься?

— Попробуй мясо, — предложил Терьян, меняя тему. — Кажется, нормально получилось. А что у вас там творится? Как бизнес?

— Вроде нормально, — сказал Виктор, тоже не проявляя особого желания обсуждать производственные вопросы. — Ладно, будь здоров, с днем рождения!

Когда бутылка с джином опустела и настала очередь вермута и сваренного Терьяном кофе, к Виктору вернулось красноречие.

— Я тебе скажу, Тошка развернулся! Он просто создан для этих дел. Мы с тобой да наши компьютеры — такая мура по сравнению с тем, что он творит. Ты историю с «фиатами» знаешь?

Терьян мотнул головой.

— Леонарди помнишь? Ну вот. Я в деталях рассказывать не буду, это не особо интересно, но Платон его раскрутил на финансирование закупки партии «фиатов» где-то в Европе. Причем не платя ни копейки. Впрочем, дело даже не в этом, и не в том, что половину продали прямо с колес, тут весь юмор — как эти «фиаты» вообще удалось сюда притащить. Уже обо всем договорились, машины чуть ли не к границе подходят, вдруг в офис влетает Ларри и трясет газетой. Что оказывается?

Какой-то там зампред или пред чего-то, это неважно, пишет, что есть решение правительства, прямо запрещающее ввоз в страну иностранных автомобилей для розничной торговли. А ввозить их можно только для внутреннего потребления — то есть, для потребления внутри той организации, которая, собственно, и ввозит.

Понял? Но организаций таких — раз-два и обчелся, и никакого «Инфокара» среди них нет. Связались с железной дорогой, вагоны остановили, а что делать дальше — никто не знает. Платон в Италии. Позвонили ему, он послушал и говорит: спокойно, ребята, их там наверху — полтора десятка человек, которые думают, как бы нас объегорить, а нас — весь народ! И тут же вылетел в Москву. Утром появляется в конторе, загорелый, пахнет, как Бендер, вином и барашком — и тут же на телефон. Выясняется, что одна из этих фирм, которая как раз и может ввозить машины для себя — «Станкоимпорт», — прямо соседствует с нашим Институтом, и Платон там когда-то читал лекции от общества «Знание» и вроде даже знакомился с директором. Вызвонил директора, тот долго вспоминал, потом вспомнил, говорит — приезжайте. Платон схватил Ларри, рванули они в этот «Станкоимпорт», часа через два Платон звонит оттуда Ленке — помнишь ее? — и говорит: чтобы к вечеру столы ломились, водителей всех задержать, остальных — по домам. Дело было в пятницу. И вот считай — два дня и две ночи они директора этого и двух его замов поили-кормили, девок им откуда-то из «Метрополя» возили, подарки дарили, а к вечеру в воскресенье те подписали документы, что машины приходят на «Станкоимпорт» для испытаний или чего-то там еще, а потом оптом продаются «Инфокару». Тут главный фокус был в том, чтобы, во-первых, машины пришли к тому, к кому можно, а во-вторых, чтобы продажа была оптовой, а не розничной. В понедельник Платон, еще не проспавшись, вызвал каких-то юристов, те долго эти документы крутили и заявили, что никаких нарушений закона нет. Он еще полдня в конторе посидел, потом говорит — работайте, ребята, я все сделал — и опять на самолет и в Италию. Нормально?

— Ничего, — сказал Терьян, лишь смутно уловивший суть комбинации. — А как там вообще все остальные? Как Цейтлин?

— Тоже нормально. С ним, правда, посложнее. У него есть свой участок, кстати, неплохие деньги приносит, и был бы Марик поспокойнее, так вообще никаких проблем не было бы. Беда в том, что он всюду лезет. Вроде бы все заняты делом, каждый своим, так нет! Тут Муса затеял строительство — не то ресторан, не то клуб, я особо в это дело не вникал. Ну, ты Мусу знаешь, он никогда не шумит, то к себе кого-то позовет, то сам съездит, в общем, что-то происходит — Платон при этом в курсе и, вроде бы, даже доволен, — но все это никак на народе не обсуждается. Так ведь для Марика это нож острый. Как же так, что-то делается, и мимо него. Вот он и пристал к Мусе, что у того земельные проблемы не решены, а без земли вся его работа — в пользу бедных. И так он всех с этой землей достал, что Платон махнул рукой и сказал: Муса, хрен с ним, пусть занимается, если хочет. А у Марка образовалась гениальная идея. Он решил купить где-то речной пароходик типа «поплавок», перегнать в Москву и поставить на прикол.

— Послушай, — сказал Терьян, припоминая, — он мне про эту штуку что-то рассказывал. Ну и как, получилось?

— Почти, — кивнул Виктор, прищурив глаза. — Пароходик, почти бесхозный, он нашел в ста километрах от Москвы. Эту байду когда-то вытащили на берег, а принадлежала она местному колхозу или совхозу. Там во время уборочной страды селили студентов, которые на картошку приезжали. Теперь уже не ездят, поэтому пароходик стоит на берегу и тихо гниет. Марик съездил туда, задурил голову начальству, выпил с ними водки, они и говорят — забирай на фиг пароход и делай с ним что хочешь. Марик вернулся в Москву, сразу шум, ликование, суета… Нанял плотников, перегнал их в колхоз, они за неделю пароход залатали. Неделька была, я тебе скажу, та еще! Каждый божий день Марик является в офис, грязный как чушка, небритый, в ватнике и кирзовых сапогах, нос торчит на полметра, и начинает командовать — эту машину за ящиком водки, эту — за ящиком тушенки, и все давай-давай, все быстро-быстро, в общем, строительство Магнитки. Муса в такие минуты просто запирался в кабинете, чтобы тот его не трогал. Ладно, починили, слава богу, пароходик, начал Марк насчет буксира договариваться. Еще дня четыре никто в офисе больше ничем не занимался — все организовывали ему переговоры с руководством Московского речного пароходства. В этом ресторане, в том ресторане… Ларри не выдержал, спрашивает: Марик, о чем ты с ними столько времени договариваешься? А тот отвечает, гордо так, что он цену на буксир на три тысячи сбивает. Ларри усами пошевелил, видать, посчитал, сколько на рестораны для этого потрачено, но не сказал ничего. Короче, закончились переговоры, грузится Марик на буксир, в свитере, в сапогах, в ветровке, — прямо морской волк — и отбывает за своим пароходом. После чего исчезает на три дня.

То есть, трое суток о нем — ни слуху, ни духу, мы уже всерьез забеспокоились.

Потом появляется, лица на нем нет. Что такое? Утоп пароход где-то на подступах к столице. Они днище заколотили, а законопатить — или что-то там еще — забыли.

И вот этот пароход перекрыл речной фарватер, понаехала куча милиции, и грозят нам, вроде бы, всякие штрафы.

— Чем же все кончилось? — поинтересовался Сергей.

— А ничем. Пароход действительно утонул. Мы с Платоном ездили смотреть.

Около Царицыно — торчит из воды корма. Правда, когда мы приехали, его уже оттащили чуть в сторону, чтобы баржи могли проходить. Но все равно впечатление — как от картины «Гибель „Челюскина“. Пароход и тракторами пытались зацепить, лебедку заводили, чего только не делали. Но байда, видать, капитально села на дно, а когда ее в сторону оттаскивали, то еще сильнее закопали. Я думал, Платон Марика в порошок сотрет. А он посмотрел, поулыбался и говорит — мы на него мемориальную табличку приделаем: „Здесь был Марк Цейтлин“. Дня через три приходит в офис Марик — гордый такой — и говорит: все в порядке, я только что оттуда, никакого парохода нет, фарватер расчищен. Все вроде обрадовались, поздравляют его, Ларри спрашивает — как же это ты, Марик, все так здорово изладил? А Марк ходит с таинственной мордой и молчит. Потом я уже узнал, что Платон, когда вернулся из Италии, заявил Ларри, чтобы через двадцать четыре часа он про эту развалюху уже ничего не слышал. Что там Ларри делал, как — никто толком не знает, но одной прекрасной ночью пароход взлетел на воздух.

— Как это?

— А вот так! Бабахнуло — и парохода нет. Народ из окрестных деревень сбежался, смотрит — а вместо парохода только щепки плавают. И тишина.

— Так это же… — Терьян развел руками.

— Ну да. К нам потом заявился следователь. Марик-то про взрыв ничего не знал, он думал, что его пароход сам собой рассосался. Посему он следователю совершенно честно рассказал, что сам ни сном, ни духом, и вообще — сплошное расстройство, потому как пароход больших денег стоил и все такое прочее. Сразу же начал тащить следователя в ресторан. Тот, конечно, не пошел, но и от нас отвязался, только с Марка объяснение взял.

— Однако, у вас не соскучишься. — Терьян налил еще кофе.

— Не то слово! Ты про собачьи аукционы что-нибудь слышал? Нет? Ты вообще на улицу выходишь? Вся Москва афишами обклеена. Сижу я как-то в конторе, вдруг вижу знакомое лицо. Я не знаю, ты с ним встречался или нет — Петька Кирсанов, ну, у которого Платон был на кандидатской оппонентом, он еще на собственную защиту опоздал, чуть было совет не стали переносить. Не знаешь такого? Ну ладно. Я, говорит, к Платону с деловым предложением. А с ним еще баба какая-то, поперек себя шире, и парень, драный весь, с прической под Анджелу Дэвис.

Оказалось, что баба эта — какая-то знаменитая собачница, известная всей Москве, а парень — спецкор из «Комсомолки», и хотят они организовать собачий аукцион, только у них денег нет. Платон тут же загорелся, давай, говорит, делать, деньги мы найдем, проводить будем в концертном зале гостиницы «Россия», я договорюсь с Ширвиндтом, чтобы он был аукционистом, и название тут же придумал — «Гуманимал». Кстати, посмотреть не хочешь? Сам аукцион в пятницу, а завтра — генеральная репетиция в семь. Там же, в «России». Приезжай к семи, я тебя встречу у входа. Должно быть интересно, собаки будут с девочками выходить, из Дома моделей. То есть, не собаки из Дома моделей, а девочки, сам понимаешь.

На следующий день Терьян проснулся непривычно рано. Висевшие в последние дни облака исчезли, и утреннее солнце било ему прямо в глаза. Он вспомнил вчерашний вечер и решил — пойду. Запив бутерброд с сыром чашкой кофе, Сергей оделся и вышел за сигаретами. Рядом с табачным киоском, на стене дома, висел огромный красочный плакат. На фоне кремлевской панорамы красовались три симпатичные собачьи морды, наискось красными буквами было написано «Гуманимал», а ниже: «Первый в СССР собачий аукцион. Только три дня. Концертный зал гостиницы „Россия“. Лучшие собаки элитных пород. Билеты продаются».

— Кооператоры, мать их, — услышал Сергей голос за спиной. — Нас уже всех продали и купили. Теперь за собак принялись. Мужик, выручи полтинничком.

Терьян отсчитал небритому врагу кооперативного движения тридцать копеек и зашагал в сторону метро, решив съездить в центр и купить себе рубашку, чтобы вечером выглядеть хоть как-нибудь прилично. Действительно — плакаты с собачьими мордами попадались на каждом шагу, даже на станциях метро. У выхода из «Смоленской» Сергей увидел молодого парня с мегафоном, который охрипшим голосом кричал:

— Покупайте билеты на первый в стране собачий аукцион! Всего три дня!

Лучшие собаки с эксклюзивными родословными! Цена билета — десять рублей!

Аукцион состоится в гостинице «Россия». Торжественное открытие — завтра вечером! Покупайте билеты!

Увидев замешкавшегося Терьяна, парень переключился на него.

— Ознакомьтесь с лотами на завтрашнее открытие. Выставляются пятьдесят собак элитных пород в идеальном состоянии. В каталоге приведены родословные, цветные фотографии и стартовые цены. Цена каталога — десять рублей.

Терьян взял каталог в руки. С каждой страницы на него смотрела большая — в пол-листа — собачья морда. Чуть ниже размещалась родословная, а наискось, большими синими цифрами, была напечатана цена. Стоимость псов колебалась от нескольких сотен до тысяч рублей.

— Ну и как торговля? — спросил Сергей, листая каталог.

— Почти все распродано, — уверенно ответил парень. — Остались только последние ряды. Но для вас могу предложить два места в четвертом ряду.

— А зачем мне два?

— Придете с женой. Или с девушкой. Два билета по десять плюс каталог — десять, всего тридцать рублей.

— Нет, спасибо, — и Терьян зашагал в сторону магазина «Руслан».

Люди с мегафонами попадались ему еще трижды.

То, что он увидел вечером у входа в концертный зал гостиницы «Россия», произвело на него фантастическое впечатление. На стоянке у входа выстроились четыре «Икаруса», их окружало, как показалось Сергею, не меньше сотни разнокалиберных и невероятно злобных псов. Собаки рвались с поводков, кидались друг на друга, несмотря на увещевания хозяев, однако наибольшую ярость у них вызывал один из автобусов, битком набитый девицами. Когда какая-нибудь из девиц пыталась подойти к открытой двери автобуса, рычание и лай возрастали многократно. Милиционер, предусмотрительно удалившийся на безопасное расстояние, что-то кричал, размахивая руками, но слова его перекрывались лаем.

Еще два милиционера сидели в блокированной собаками «Волге» и оживленно переговаривались по рации. За наглухо задраенным входом в концертный зал виднелись чьи-то бледные лица.

Сергей обошел площадку стороной и остановился рядом с орущим милиционером.

Отсюда он заметил, что у входа происходят какие-то осмысленные перемещения, и руководит ими полноватый парень, бесстрашно мечущийся среди осатаневших представителей элитных пород. Перемещения эти привели к тому, что у дверей сформировалась небольшая группа из примерно пятнадцати псов, отделенная от прочих десятиметровой дистанцией. Парень махнул рукой, двери открылись, группа мгновенно всосалась внутрь и исчезла. Оставшиеся на площадке собаки дико взвыли и ринулись к входу, таща за собой хозяев. Двери снова захлопнулись, отделив отважного распорядителя от рассвирепевшей стаи. Тот продолжал прыгать за стеклом и размахивать руками, причем Сергей заметил, что стоявший рядом с ним милиционер, слов которого по-прежнему не было слышно, повторяет его жесты.

Когда собак оттащили от дверей, распорядитель вновь появился на улице и метнулся в самую гущу свалки. Через несколько минут в вестибюль концертного зала влетела следующая порция псов. На улице осталось около двух десятков самых крупных собак, среди которых Терьян различил трех афганских борзых, двух сенбернаров и какое-то количество немецких овчарок. Особо беспокойно вела себя кавказская овчарка, которую удерживали на поводке сразу трое. Одним из них был Сысоев. Из-за автобуса с девицами робко выглядывала группа с видеокамерами.

Терьян отошел от милиционера и начал осторожно пробираться к Виктору. В этот момент двери снова распахнулись, остававшиеся на улице собаки рванулись внутрь, и наступила неожиданная тишина. Сергей подошел к Сысоеву.

— Приехал? — спросил Виктор. — Ну и ладушки. У нас тут небольшая проблема была. Ты с Петей знаком?

Распорядитель вытер мокрое лицо обеими ладонями, обмахнул их о брюки и протянул правую руку Сергею.

— Кирсанов. Зовут — Петр.

Толком не разобрав имени Сергея — так, по крайней мере, показалось Терьяну, — парень расстегнул брючный ремень и стал заправлять рубашку. То, что их обступили высыпавшие из автобуса девицы, его нимало не смутило. Рядом с Терьяном неожиданно оказался Платон.

— Петя, кто отвечает за этот бардак? — взревел Платон. — Ты представляешь себе, что там сейчас творится внутри? Если эти шавки хоть кого-нибудь цапнут, будет колоссальный скандал. Где та дура? Кто все это контролирует?

— Не беспокойся, не беспокойся, — успокаивающей скороговоркой затараторил Петр. — Все в норме, Жанна внутри, она дело знает. Сейчас всех разведут…

— А кто разрешил снимать? — не унимался Платон. — Кто эти люди? Ты же мне говорил, что контролируешь прессу. Пусть немедленно прекратят!

— Не беспокойся, — продолжал утихомиривать его Петр. — Это мои люди, они ничего лишнего никуда не дадут. Внутри, — он махнул рукой в сторону «России», — все совершенно нормально. Сцена готова, фонограммы в порядке, я сам проверял, банкетный зал, ну все совершенно…

— Платон, здравствуй, — тихо сказал Терьян.

Платон резко повернулся.

— Сережка, — сказал он, широко улыбаясь, — хорошо, что ты приехал. Мы обязательно должны поговорить. Только не сейчас, ты ведь не торопишься? Тогда попозже, или позвони мне завтра. — И Платон исчез в дверях концертного зала.

Терьян зашел в вестибюль вслед за стайкой девиц из «Икаруса». Вопреки заверениям Петра, порядка внутри не наблюдалось, напротив — происходящее напомнило Сергею сцену из какого-то фильма про фашистские зверства. Собаки, по-прежнему с трудом удерживаемые хозяевами, образовали живой коридор, по которому, повизгивая и с ужасом озираясь по сторонам, пробиралась кучка невероятно красивых, но насмерть перепуганных девушек. Псы рвались с поводков: флегматичные лабрадоры, ушастые кокеры, интеллигентные борзые, даже декоративные пудели. Предупреждающе рычал темно-коричневый доберман.

— Не бежать! Не оглядываться! На собак не смотреть! Не отставать! — гремел низкий женский голос, принадлежавший тетке с жиденькими, растрепанными волосами неопределенного цвета, которая сжимала в руке ворох бумаг. — Хозяева, внимание!

Первая пятерка по списку проходит по маршруту номер один и занимает помещения с номерами четыре и шесть. Повторяю — только первая пятерка, маршрут номер один, помещения четыре и шесть. Первая пятерка, пошла, вторая пятерка — приготовиться! Кому говорю — не отставать!

— Это Жанна, — сказал Терьяну Виктор. — Говорят, первая собачница в Москве. Всех этих барбосов она нашла.

В зале Сергей увидел Мусу, который, озираясь по сторонам, пытался отбиться от модно одетой женщины лет сорока пяти.

— Вы мне объясните, — напирала на него женщина. — Девочки сейчас разворачиваются и уходят. Мало того, что вы их затравили собаками, так еще и все помещения за сценой заняты. А переодеваться им где? Мы сию минуту уезжаем, имейте в виду. Можете сами своих зверюг показывать.

Наконец Мусе попался на глаза Петр.

— Где тебя носит?! — взревел разъяренный Муса. — Иди сюда! Вот объясни — где девочкам переодеваться. Только не мне объясняй, а Веронике Леонидовне. И еще, — он поманил Петра рукой и сказал ему тихо, так, что слышал только Терьян, — делай, что хочешь, но если хоть одна из них уедет, я тебе ноги повыдергиваю.

Ты знаешь, сколько бабок за них уплачено?

Петр обаятельно заулыбался и, ухватив Веронику Леонидовну за локоть, потащил ее куда-то в сторону сцены. Сергею показалось, что они изображают какой-то сложный танец, потому что время от времени Петр хватал Веронику Леонидовну руками, после чего они начинали поворачиваться на месте, сходились, расходились, снова сходились, затем дама вырывалась, и все начиналось сначала.

Потом Петр, приложив руки ко рту, что-то прокричал. Тут же со сцены побежали люди, таща в сторону директорской ложи ярко-синее полотнище. Через несколько минут ложа была полностью скрыта от посторонних глаз, и, по команде Вероники Леонидовны, к ней потянулись девицы. Сергей стал рассматривать зал.

Огромная сцена была полностью затянута чем-то синим, и на этом заднике вопияло уже знакомое Сергею слово «Гуманимал», написанное огромными буквами.

Справа стояло что-то вроде трибуны, ослепительно белого цвета. На трибуне лежал большой деревянный молоток. Слева на треножнике возвышалась прямоугольная сине-белая доска с надписью «Инфокар» и непонятной эмблемой — двумя дугами, заключенными в квадрат. Издали эта эмблема напоминала широко открытый от удивления глаз. У задника копошилось около десятка человек, которые что-то подтягивали и прибивали. Из-за кулис доносились рычание и лай.

Через минуту на сцене возникли оживленно жестикулирующие Платон и Петр.

Сергею не было слышно слов, но по косвенным признакам он понял, что Платон продолжает разбор полетов, а Петр пытается отбиваться. Рядом с Сергеем кто-то шумно упал в кресло. Сергей повернул голову и увидел Мусу.

— Что-то у вас здесь шумновато, — сказал Терьян.

— То ли еще будет, — загадочно ответил Муса. — Я Платону говорил, чтобы он с этим кретином не связывался. Пока он нам небо в алмазах разрисовывал — из конторы не вылезал. А как деньги дали, так его и не найдешь. Сегодня договорились, что в десять утра встречаемся здесь. Я, как дурак, приехал — все закрыто, ни одной живой души. Я к директору — он вообще не в курсе, что мы что-то устраиваем. Кто, говорит, разрешил, да где согласование с Моссоветом, все такое. Нас в зал только к часу пустили, и то потому, что Платон вмешался. А это чудо-юдо появилось после обеда, как ни в чем не бывало. Тут еще собаки эти гребаные. Вроде все домашние, дрессированные, а гавкают, будто их на помойке нашли. С ведущим — целая история. Петя пообещал Платону, что аукцион будет вести сам Ширвиндт. Платон и спрашивает сегодня — где же Шурик? Петя начинает объяснять, что сегодня Шурик занят на репетиции или где-то там еще, а завтра как штык будет вести аукцион. И это при том, что Театр Сатиры на гастролях в ГДР и раньше чем на следующей неделе не вернется. Я бы на месте Тошки погнал этого деятеля в три шеи, чтоб духу его больше не было, так нет. Что он в нем нашел?..

— А кто же будет вести аукцион? — спросил Терьян.