Большая пайка

 — Очень удивляюсь. Вы — человек тертый, такую школу прошли… С нами познакомились, когда мы еще пацанами были. Учили нас всему. Я вас очень уважал. И сейчас уважаю. Но вы себя ведете… как сказать… словно профессор какой-то… словно умник… Вы поймите. Мы с Заводом были партнеры. На равных. У них производство, у Платона мозги. Гениальные мозги. На сто заводов хватит. А теперь у нас непонимание получилось. Они хотят нас вышвырнуть. Как щенков. Мы такое можем позволить? Никак не можем. Что мы должны делать? Мы должны из равного партнера стать старшим. Чтобы им такие глупые мысли больше в голову не приходили. Чтобы ни один идиотский дурак и помыслить не мог без нас что-то делать. Вы задачу понимаете? Вы скажите честно, понимаете или нет? И что — если мы тут будем… общественные порицания выносить — мы эту задачу решим? Нет, не решим. А когда мы решим эту задачу? Когда меры будут — адекватными. Нельзя гвоздь веником забивать.

— Вы считаете, что в данном случае адекватны только крайние меры?

— Не считаю, дорогой. Уверен.

— И все-таки. Давайте так… Мне вам возражать трудно. Как я уже сказал, школа у меня хорошая. Я вас только попросить хочу… Если будет хоть какая-то возможность, хоть минимальная… Дайте ему шанс.

Ларри задумался надолго. Потом сказал:

— Не могу обещать, Федор Федорович. Если обещаю, буду все время думать — есть возможность, нет возможности. Так нельзя. Давайте я вам другое обещаю.

Если он — пусть в самый последний момент — передумает и не придет, пусть будет по-вашему. Хотя это и не правильно.

— Спасибо. — Федор Федорович с трудом поднялся. — Ну что ж, будем прощаться?

— Погоди! — Ларри развел руками. — Так не делают!

Он пошарил в ящике стола и достал тяжелую деревянную коробку, — Это вам.

Федор Федорович открыл коробку. В ней лежал хронометр в золотом корпусе и на массивной золотой цепи. На корпусе видна была гравировка. Он поднес подарок к свету и прочитал: «Дорогому Федору Федоровичу на добрую память. Л. Теишвили».

* * *

— А как вы догадались, что я ухожу? — не удержался он от вопроса.

Ларри расхохотался.

— Никак не догадался, дорогой. Мы же друзья. Я был во Франции, иду по улице, смотрю — красивые часы. Дай, думаю, куплю для Федора Федоровича. Купил, потом в Москве надпись сделали. Все искал случай,чтобы подарить.

— Спасибо, — сказал растроганный Федор Федорович. — Ну что же, я вам желаю… Ларри задержал его руку в своей и вкрадчиво произнес:

— А вы не могли бы мне одолжение сделать? Большое одолжение.

— Какое?

— Помните, когда мы у Платона встречались, вы одну бумажку зачитывали? Там все так непонятно… Неизвестная группа, то-се…

— Помню, конечно.

— Выведите меня на этих ребят. С улицы Обручева. А то мы Платона долго в Москву не привезем. А?

Круг замыкается

— Ну? — нетерпеливо спросил Платон. — Как он?

— В порядке, — ответил Ларри. — В полном порядке. Классный мужик. Только жадный очень.

— Объясни.

— Пожалуйста. Я его там, на месте, так обхаживал, так обхаживал…

«Мерседес» подарил. В ресторан каждый день водил, В Крым на своем самолете повез, чуть не целый этаж снял в Ялте. Девочек каждый час менял. Мадерой поил.

Коньяком. На теплоходе катал. Короче…

— Ну, а он?

— Понимаешь, сперва вроде все понял. Вернулись, наш друг сразу — к директору, начал впаривать ему про векселя…

— И что директор?

— Клюнул. Не сразу, взял день на раздумье. А потом наш друг взял и выкатил ему про инвестиции в дочерние предприятия. Тут все решилось в момент. Ты — гений.

— Так. Дальше!

— Туда-сюда, выдал ему директор список «дочек». Финуправпение за три дня векселя оформило.

— На какую сумму?

— Тут вот заминка вышла. На пятьдесят восемь.

— Это что значит?

— Я посчитал… Нам полутора лимонов не хватает.

— Так… Понял. Дальше что?

— Дальше он ко мне подкатывается с этими векселями и начинает ваньку валять. Туда-сюда, да не много ли будет, да хорошо бы распылить… В общем, тянет резину.

— А что ты?

— Я у него прямо и спрашиваю — сколько надо?

— А он?

— Мялся, жался, бледнел-краснел, мекал, блеял… Потом говорит — сто тысяч наличными и квартиру в Москве, на Сивцевом.

— А ты что?

— Дал двадцать тысяч, остальное — после подписи, и послал к нашим. По недвижимости. Короче, еще тысяч в триста пятьдесят нам эта операция влетит. Как думаешь?

— Годится! Делаем! А как господа акционеры отреагировали?

— Не поверишь! Как по-писаному. Я только факсы с твоим письмом разослал, так сразу же и ответы пошли. И от Завода, и лично от товарища директора, и от папы Гриши. Все как под копирку. Дескать, спасибо за предложение, в приобретении акций не заинтересованы, делайте с ними, что хотите. Хоть на помойку выбрасывайте.

— Так. Нормально. Когда он подпишет?

— У тебя есть что налить? Есть? Ну так наливай. Уже подписал. Час назад.

— Отлично. Отлично. Еще есть что-нибудь?

— А как же! Где полтора лимона взять?

— Сейчас… сейчас… погоди… Знаешь что? Позвони Гольдину. Скажи ему — пусть достанет полтора миллиона на месяц. На любых условиях. И оформи с ним кредит. Скажи — я прошу. Ладно?

— Он сейчас выкобениваться начнет…

— Тогда гони его в три шеи! Он что-нибудь вообще делает? На наших оборотах бабки стрижет! Пусть оторвет задницу от стула и хоть чем-то поможет. А иначе — пусть катится в свой Урюпинск или откуда мы его там вытащили. Так ему и передай. И чтобы завтра деньги были Но на Завод их пока не переводи. В последнюю очередь. Понял? Благодетель был?

— Пока не было.

— Будет. Обязательно будет. Знаешь что… Можешь сейчас поехать на Завод?

— Зачем?

— Поваляйся в ногах. Попроси переписать векселя. Пообещай золотые горы.

Пусть думают, что мы в заднице. Съездишь?

— Ладно. На один день.

— А больше и не надо. Договорились?

— Договорились.

— Все, обнимаю тебя.

Карты на столе

Ларри как раз ехал на работу, когда охрана сообщила ему, что несколько минут назад в офисе появился Муса. Не заходя к себе, Ларри сразу же направился в бывший платоновский кабинет. Муса встретил его у порога. За проведенное в больнице время он сильно сдал. Салатового цвета пиджак болтался на нем, как на вешалке, из воротничка рубашки трогательно торчала цыплячья шея, но черные усы, как и прежде, победоносно топорщились.

У порога кабинета они обнялись.

— Как ты? — спросил Ларри, заметив прислоненную к столу палку. — Все еще с подпоркой ходишь?

— Да нет, — ответил Муса. — Это так… Врачи требуют, черт бы их побрал!

Говорят, еще месяц надо ее таскать.

— А чего приехал?

— Достали они меня там. Не поверишь — каждые полчаса пристают. То температуру меряют, то на массаж гоняют. Магниты какие-то на шею наклеивают.

Муса отвернул воротник рубашки и показал Ларри пластырь, сквозь который проступали контуры маленьких черных колец.

— После обеда самое время вздремнуть — так нет, они придумали физиотерапию. Токи какие-то через меня пропускают. В общем, ужас. Одно хорошо — сестрички там нормальные. Уколы на ночь приходят делать, а сами — в одних халатиках. Сперва мне не до сестричек было, потом присмотрелся — ну, думаю, жизнь продолжается. Правда, есть проблема — палаты изнутри не запираются. Но я приспособился — укол получу, полежу минут десять и тихонько шлепаю в ординаторскую. Там полный порядок.

— Что — девочки одни и те же?

— Да нет. Туда мединститут на практику ходит. Чтобы всех перепробовать, года не хватит. А вообще — осточертело валяться. Лежишь, как в могиле. Никто не звонит. Как будто умер.

Чуть припадая на правую ногу, Муса прошел к своему креслу и сел. Ларри опустился в такое же кресло напротив. Дожидаясь, пока принесут чай, они молча рассматривали друг друга.

— А ты похудел, — подвел итог наблюдениям Ларри.

— А ты постарел, — в тон ему ответил Муса. — Мне это кажется или на самом деле… Вроде у тебя цвет волос поменялся. Что, тяжело?

Ларри рассеянно провел рукой по волосам.

— Правда? Не обращал внимания. Досталось, конечно. Ты ведь про наши дела знаешь?

— Знаю.

— Ты когда улегся? Сразу же после взрыва в банке?

— Да. Можешь подробно рассказать? А то у меня там телевизор арестовали, чтобы не волновался, потом газеты запретили… По телефону много не узнаешь.

— Сразу после взрыва в банке принялись разбираться, — неохотно начал Ларри. — Стали смотреть документы. Обнаружили два банковских векселя — их Петя купил. Нашли договор с банком. Векселя и договор у Пети в сейфе лежали. Короче, это банк таганских. Про Фрэнка Эл Капоне слышал?

— Это в Чикаго, что ли?

— Если бы! В Москве… Знаешь, кто у него в банке верховодит? Ни за что не догадаешься. Помнишь Вику?

— Какую?

— Да из Института. Ну ту самую. Так вот — в этот банк ее первый муж перебрался, Корецкий, прямо из кремлевской службы. Он там музыку и заказывает.

— Не может быть!

— Как видишь, может. Корецкий хотел нас кинуть на три миллиона, Но не успел. Сейчас мы у него все заблокировали, в последний момент остановили перевод на Кипр. Деньги висят на корсчете.

— Так Петю — это они? Ларри кивнул.

— Очень спешили. Боялись, что кто-нибудь лишний этот договор увидит.

Вызвали Петю в «Балчуг», через мартышку, и там грохнули, Потом банк взорвали, чтобы платежки никому на глаза не попались.

— Кто это раскрутил?

— Платон. Мы потом с Фрэнком встречались. Тут-то и началось.

— А Сысоев здесь с какого боку?

— Ни с какого, — неохотно ответил Ларри. — Это до встречи с Фрэнком было.

В общем, стали смотреть договор, а там сысоевская виза. Мы же еще ничего не знали… Стали разговаривать. Как понимаешь, все на нервах… Ну и поговорили.

— Так он… сам? Ларри снова кивнул. Муса с усилием встал, подошел к окну и отвернулся, глядя на сгущающиеся сумерки. Потом вернулся на место. Глаза у него блестели.

— Нервы никуда стали, — пожаловался он. — Скоро как покойный Леонид Ильич буду. Ну, давай дальше.

— А дальше так Дали Фрэнку три дня. Чтобы вернул деньги. Объяснили кое-что.

Клуб закрыли. Офис закрыли. Стали готовиться. Через три дня Платон должен был ехать в прокуратуру.

— Так.

— А потом, — преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, продолжил Ларри, — вообще непонятно что получилось. До сих пор не пойму, как это вышло.

Мы Платона спрятали. Знаешь, как? Так, что даже я не знал, где он. А они его вычислили. Вот до сих пор не пойму — хоть убей. И подослали снайпера. Подвинь бумажку. Смотри… Вот дом, вот подъезд. Это, напротив, детский сад. На ремонте. Вот в этом окне — точно напротив — поставили снайпера. Улавливаешь? Я Платона потом сто раз спрашивал — кто мог знать о его логове?

— А он?

— Клянется, что никому не говорил. Похоже на правду. Там одна из девочек Марии живет, он у нее и отлеживался. Адрес только Мария знала.

— Может, она?

— Не знаю. Молчит, плачет. Она после этого случая сама чуть в психушку не угодила. До сих пор вся зеленая ходит. Девочку эту мои ребята потом потрясли … Тоже вроде бы никому ничего… А тут еще вот что. Знаешь, почему Платон уцелел?

— Ну?

— Только он вышел из подъезда — ему навстречу Марик Цейтлин. Тетка у него там живет рядышком, он ее навещал. Прикатил на «мерседесе». А за Платоном я прислал хлебный фургон. Они поговорили минуты две. Марк пошел к «мерседесу», а Платон отстал буквально на пару шагов. Шнурок у него, видишь ли, развязался.

Короче, Марк его пулю и схлопотал. Мы Платона тут же в самолет — и за границу.

— Как он там?

— Нормально.

— А что за взрывы потом были?

— Обычное дело. Снайпер же отрапортовался. Они поняли, что дело сделано, и начали крушить направо и налево. Потом уже, из милицейских сводок, узнали, что завалили не того, и притихли. Сообразили, что Платон жив и теперь на них охота начнется.

— А сейчас как?

— Да так же. Фрэнк в Израиль смотался. Отсиживается там. Этот самый Корецкий — в Москве. С ним восемь человек ходят. Двое сзади, двое спереди, по бокам тоже.. Так что его только авиабомбой можно взять, точечным ударом. Ну, понятное дело, пока он здесь, Платону в Москве делать нечего.

— Да… — сказал Муса. — Сколько меня не было? Месяца три? Будто Мамай прошел… Еще расскажи что-нибудь.

— Остальное как обычно, — скучным голосом сообщил Ларри. — Бизнес идет понемногу. Обороты здорово упали. Атак все ничего. Муса помолчал, словно собираясь с мыслями.

— На Заводе что слышно? — спросил он.

— Там все нормально. Работают, план выполняют. Были слухи, что кое-кто хотел остановить главный конвейер. Но потом обошлось. В общем — нормально.

— У нас сейчас сколько заводских машин?

— Немного. Тысяч пять.

— А следующая поставка когда?

— Послушай, — взъерошив усы, сказал Ларри, — ну что ты все о делах, да о Заводе? Тебя лечат — и пусть лечат. Ни о чем не думай. У нас все нормально. И у Платона все хорошо. На Заводе полный порядок. Хочешь, я еще чаю закажу?

Но Муса, непонятно почему защитившийся на заводской теме, не отставал.

— Нет, ты мне скажи… Следующая поставка когда?

— Вот человек, ей-богу… Далась тебе эта поставка! Не помню. Через месяц, может, через два. Чаю хочешь?

— Не хочу!

На этот раз Муса молчал долго. Так долго, что Ларри уже приподнялся, собираясь уходить. На лице его было странное выражение — словно тяжелая ноша неожиданно свалилась с плеч, и он смог наконец перевести дух.

— Ну не знаю, — выдавил Муса, заметив движение Ларри. — Что, с Заводом нет никаких проблем?

Ларри снова сел в кресло и медленно помотал головой, будто разминая шейные позвонки. Он поднес к глазам руку и начал пристально разглядывать покрывающий ее узор из веснушек.

— Нет, — сказал наконец Ларри. — С Заводом проблем нет. Муса взвился, как бешеный. Все-таки темперамент есть штука трудноизлечимая, даже микроинсульт и больничный режим ничего не могут изменить. Скорее, наоборот… В самых горячих выражениях Муса напомнил Ларри, кто в «Инфокаре» генеральный директор, потом остыл, извинился, подошел к другу, обнял его и, хромая, вернулся к своему креслу.

— Бережешь меня, — откашлявшись, пожаловался он. — На инвалидность перевел…

— Если хочешь знать, то берегу, — сознался Ларри, прикрыв глаза. На лбу у него выступили бисеринки пота — в кабинете было жарко. — И сам берегу — как друга, — и одному человеку обещал… Федору Федоровичу… Что буду тебя беречь.

Может, не надо про Завод?

— Надо, — решительно ответил Муса. — Рассказывай.

— Послушай, — сказал Ларри, — что мы зря собачимся? Ты же у меня про «Даймлер» не спрашиваешь. Про «Вольво» не спрашиваешь. Про недвижимость, про нефть, про банк тоже не спрашиваешь. Раз тебя Завод так интересует — значит, ты про него уже знаешь. Так? Газеты видел?

— Видел, видел. Ну так что?

— Хорошо, — согласился Ларри, и глаза его загорелись зеленым светом. — Они там ошалели совсем. Мы им деньги должны. Не так чтобы очень… Приблизительно шестьдесят лимонов. Плюс-минус два. Сперва они отгрузку остановили. Я подписал векселя. Потом скидку сняли. Ну, с этим я управился. Потом прислали сюда комиссию — остатки машин арестовывать. Я их выгнал. Потом еще воспитывать приезжали, папа Гриша приезжал. Требуют деньги. Просто офонарели. Газеты подключили. Вот так.

— А чем отдавать — есть?

— А чем отдавать — нет.

— Совсем?

— Не совсем. Можно продать несколько станций. Можно взять кредит под нефть. Много чего можно. Только на это время нужно. Минимум три месяца. А они давят. Векселя истекают через двадцать дней.

— А за двадцать дней станции продать нельзя?

— Почему нельзя? Все можно. За день можно продать. Вопрос — сколько за них дадут. Теперь же все газет начитались. Станция стоит шесть миллионов-за нее пятьдесят тысяч предлагают. Идиотом надо быть, чтобы на таких условиях продавать.

— И что ты думаешь? Ларри пожал плечами.

— Надо договариваться. Я другого выхода не вижу. Мы этот бизнес годами создавали. Не для того же, чтобы на ветер пустить.

— Я понял, — сказал Муса. — У Платона есть идеи?

— Какие! — Ларри махнул рукой. — Он там. Мы здесь. Был бы Платон здесь — что-нибудь придумал бы. Пока идея только одна. Просить отсрочку месяца на три.

Переписать векселя. Объяснить.

— А если они не согласятся? — Муса напряженно задумался. — Знаешь что? Я сейчас еду обратно в больницу. Если мне понадобится найти тебя завтра, ты где будешь — в Москве?

— В Москве. Звони по мобильному.

— Может, у меня какая-нибудь мысль и появится…

— Обязательно появится, — сказал Ларри. — Звони. Оба поднялись. Муса подошел к Ларри и обнял его.

— Досталось тебе. Ну ладно. Я попробую что-нибудь придумать. Выйдя из кабинета, Ларри постоял немного в приемной, подумал, достал из кармана расческу, коснулся соломенных, тронутых ранней сединой волос, спрятал расческу и провел правой рукой по плечам. Словно отряхнулся.

Карты открыты Назавтра Муса позвонил около полудня и сказал:

— Я знаю, что надо делать. Только это не телефонный разговор. Хочешь, я подъеду сейчас? Или сам приезжай. Ну как?

— Давай я приеду, — легко согласился Ларри. — Я ведь у тебя так ни разу и не был. Пропуск на машину сможешь заказать?

Через час Ларри уже входил в главный корпус больницы. Муса лежал на четвертом этаже, в правительственном люксе, где когда-то генсек Черненко успел перед смертью проголосовать за нерушимый блок коммунистов и беспартийных.

Теперь, вследствие нагрянувшей коммерциализации, в люкс укладывали тех, кто мог позволить себе заплатить триста пятьдесят зеленых за проведенный в клинике день. Несмотря на близость финансового коллапса, «Инфокар» такими деньгами располагал.

У входной двери на диванчике сидел личный охранник Мусы. Увидев Ларри, он вскочил и вытянулся в струнку. Ларри небрежно кивнул стражу и открыл дверь в палату. Охранник странно хрюкнул, будто попытался что-то сказать, но передумал.

* * *

В палате никого не было. На столике красовалась откупоренная бутылка шампанского, рядом стояли два недопитых бокала и лежало надкушенное яблоко.

Сквозь закрытую дверь второй-дальней-комнаты доносился писк мобильного телефона, заглушаемый звуками совершенно определенного происхождения.

Ларри ухмыльнулся, распахнул дверцы серванта, достал еще один фужер и хрустальный поднос. Налил себе шампанского, поставил все три фужера на поднос, положил рядом яблоко и ударом ноги распахнул дверь в дальнюю комнату.

Надрывающийся мобильный телефон, прикрытый сброшенным на пол белоснежным медицинским халатом, валялся недалеко от кровати. Хозяйка халата, единственной одеждой которой был свисающий с плеча бюстгальтер, ритмично двигалась, обхватив бедрами лежащего на спине Мусу. В ее правой руке находилась груша, которую она сжимала в такт движениям. Резиновая трубка соединяла грушу с черной повязкой на левой руке Мусы. По-видимому, шел процесс измерения давления.

Ларри поставил поднос на пол, поднял телефон и, подойдя к окну, нажал кнопку приема.

— Муса Самсонович, — сказала трубка, — к вам Ларри…

— Ладно, — буркнул Ларри, — сейчас передам.

Он прошел к креслу, стоявшему у изголовья кровати, и безмятежно уселся.

Через полминуты медсестра, случайно открыв глаза, заметила его и застыла с разинутым ртом.

— Как давление? — озабоченно спросил Ларри. — Не зашкаливает?

Муса повернул голову, увидел Ларри и широко улыбнулся.

— Как ты быстро! Я тебя раньше, чем через полчаса, и не ждал. Леля, — обратился он к сестре, — ты иди пока, нам поговорить надо Леля свирепо фыркнула и, натянув на себя простыню, соскочила с Мусы на пол.

— Это ты зря, — определил Ларри, окинув взором обнажившуюся фигуру Мусы. — Такие процедуры нельзя преждевременно заканчивать Могут исказиться медицинские показания.

— Ладно, — сказал Муса, садясь на кровати. — Меня эти процедуры уже доконали. Я тебе вчера говорил. Лелечка! Не обижайся. Это старый друг.

Познакомься.

Лелечка прошуршала за спиной Ларри халатом и возникла в поле зрения уже одетая.

— Леля, — представилась она, протягивая ладошку.

Ларри встал и поклонился, уважительно пожимая руку дамы.

— Ларри. Окажите нам уважение, побудьте еще минуту в нашем обществе. Я ваше шампанское принес. Выпейте с нами. Один бокал.

Он так незаметно, но убедительно подчеркнул слово «один», что Леля немедленно определила количество отпущенных ей секунд. Она опустилась в указанное ей кресло, сдвинула точеные колени, взяла протянутый Ларри бокал и скромно потупилась.

— За встречу, — сказал, улыбаясь, Ларри и подал бокал Мусе. — И чтобы у тебя с давлением всегда было как сегодня. Согласны, Леля?

Леля покраснела и кивнула. Потом залпом осушила бокал.

— Я пойду, ладно? — сказала она, вставая. — Меня еще больные ждут. А вам поговорить надо.

Ларри проводил ее одобрительным взглядом.

— Хорошая девочка. Понятливая. И из себя ничего. Студентка?

— Нет. — Муса вылез из кровати и натянул трусы. — Это штатный персонал.

Замужем. Двое детей.

— Ты смотри! А по фигуре и не скажешь? Сколько ей лет?

— Двадцать два, если не врет.

— Так, говоришь, у тебя идея появилась? — Ларри посчитал, что пора сменить тему.

— Появилась, — оживился Муса, — слушай…

— Молодец! — перебил его Ларри. — Интересно, сколько у тебя здесь комнат?

— Три. Эта, еще одна и вон та. А что?

Ларри вышел в первую комнату, вернулся с коробкой и стал медленно ее распаковывать. В коробке были бутылки с виски, коньяком и «бабоукладчиком» — ликером «Амаретто». На свет появились бастурма, маринованный чеснок, остро пахнущее чесноком розовое сало, гранаты, мандарины, зеленые стручки грузинского перца…

— Я сегодня с делами завязал, — сообщил Ларри. — Решил отдохнуть. Я почему про комнаты спрашиваю? Позови свою Лелю обратно. Или другую какую-нибудь. И пусть подружку приведет. Посидим, отдохнем…

Муса изумленно уставился на Ларри.

— Ты серьезно? Ну давай Только сначала о делах поговорим, а?

— Зачем? — в глазах у Ларри будто бы просквозило непонятное выражение брезгливости, появилось и тут же исчезло, — Я же сказал — мне сегодня надоело работать. О делах всегда успеем поговорить. Сегодня поговорим. Только потом.

Или завтра. Давай отдохнем немножко. Позови своего раба, пусть сходит за девочками.

— Черт с тобой! — расхохотался Муса. — Раз уж ты меня на самом интересном месте остановил… Дай-ка телефон.

Когда за окнами стемнело, а осушившие бутылку «Амаретто» и на совесть поработавшие медицинские нимфы удалились сдавать дежурство, Ларри вышел из комнаты, которую Муса назвал «вон та», бросил взгляд на недвижное тело друга и стал бесшумно пробираться к выходу. Он был уже у двери, когда раздался голос Мусы:

— Ты куда? Мы же договаривались побеседовать по делу, разве нет?

— Да куда уж сегодня, — проворчал Ларри, продолжая двигаться к двери. — Я напился — просто ужас как. Ничего не соображаю. И девочка эта попалась — не девочка, а кошмар. Всего измотала. Нимфоманка. Каждая косточка болит. Давай в другой раз…

Но Муса становился все настойчивее.

— Нет, давай сейчас. Детали можно в другой раз обсудить, а идею я сейчас хочу озвучить. Ты куда? Вернись, я тебе говорю!

Ларри постоял в темноте, сжимая и разжимая веснушчатые кулаки, потом повернулся, медленно и тяжело ступая, прошел по комнате, сел в кресло рядом с кроватью и зажег торшер.

— Погибели моей хочешь, — добродушно сказал он. — Не жалеешь друга. Черт с тобой, рассказывай.

— Идея простая, — сказал Муса. — Я могу договориться, чтобы Завод принял у нас нашу долю в СНК. В обмен на долги.

— Да ты что? — искренне изумился Ларри. — Слушай, это же потрясающая мысль! Погоди! У нас двадцать шесть процентов, блокирующий пакет. По номиналу это… двадцать шесть миллионов. Ну да. А долг — почти шестьдесят!

— В том-то и дело! — радостно улыбнулся Муса. — Я долго думал. Мы им предлагаем весь блокирующий пакет целиком. Право на блокировку решений, ей-богу, стоит шестьдесят миллионов. Против такой сделки ни одна собака возражать не будет.

— Но при этом мы теряем свою долю в СНК, — напомнил Ларри. — И контроль над Заводом. Все, что задумывали, полетит к черту…

— А если станции за гроши продавать, то не полетит? Жить на что будем?

— Не на что будет жить, — честно признался Ларри. — Но Платон на это не пойдет. И знаешь что…

— Что?

— Мне это тоже не нравится.

Муса не сдавался. Завернувшись в простыню, он летал, забыв про хромоту, по больничному номеру и вываливал на Ларри один аргумент за другим. Ларри поворачивался, поскрипывая креслом, и сквозь полузакрытые веки следил за хаотичными передвижениями Мусы. Наконец он поднял руки.

— Ладно, уговорил. Но ты ведь понимаешь, это надо с Платоном согласовывать. Я ему попозже позвоню. Что будем делать, если он не согласится?

Муса перестал бегать по комнате и сел на кровать.

— Объясни ему. Передай все, что я сказал. Он должен понять — другого выхода нет.

— А ты сам не хочешь ему объяснить? Муса поскучнел.

— Это будет не правильно. Он же знает, что я в больнице. Что я не владею ситуацией …

— Ну почему же? — На лице Ларри появилась и тут же исчезла нехорошая ухмылка. — Ты так здорово мне все растолковал. Будто и не выходил из офиса.

Очень убедительно получилось. На Платона должно подействовать. Я бы сказал, что ты полностью в материале.

Муса озадаченно посмотрел на Ларри, помолчал, но потом нашелся:

— Я в общих чертах… А ты знаешь все детали… Я что-не правильно говорю?

— Правильно, — сказал Ларри. — Ты все правильно говоришь. — Заметив, что в глазах Мусы начинает расти тревога, он поспешил переменить тему:

— А кто с Заводом будет договариваться?

— Это я могу взять на себя, — оживился Муса. — Позвоню директору…

— Вот прямо так?

— А что? У нас нормальные отношения. Сегодня же позвоню. Хочешь — прямо сейчас?

— Погоди. Сначала с Платоном… Послушай, а ведь Платон после этого уже не останется генеральным в СНК, так или нет?

— Скорее всего, не останется.

— Какие-нибудь мысли есть?

— Нет.

— А у меня есть, — медленно сказал Ларри. — Платона они, конечно, уберут.

Если там поставят совсем не нашего человека, это будет плохо. Потеряем абсолютно все. Надо так договариваться, чтобы они оставили кого-то из нас.

Смотри, что получается…

Ларри замолчал, думая, стоит ли говорить Мусе про уход Федора Федоровича.

Потом решил, что не стоит. Игра перешла в эндшпиль. Памятуя о данном Федору Федоровичу слове, он дважды пытался сбить Мусу с неизбежной темы: вчера в офисе и сегодня в больнице. Специально привез выпивку, потребовал девок… Хотя и понимал, что все бесполезно и отсрочка ничего не решит. Потому как судьба каждого написана в Книге, и изменить написанное человек не в силах.

— Меня они даже обсуждать не будут, — признался Ларри. — После того, как я их людей погнал… А если тебя?

По блеску в глазах Мусы Ларри понял, что попал в точку. Скорее всего, заводчане начали обхаживать Мусу вскоре после гибели Терьяна. По вполне понятным причинам. Их насторожила начавшаяся возня, и они перестали верить в то, что «Инфокар» устоит и сможет удержать СНК. Сам Муса, перепуганный шумом вокруг иномарок, переживший после расстрела Кирсанова и взрыва в банке сильнейший стресс, который и загнал его в больницу, тоже перестал в это верить.

Под крики «Спасайся, кто может!» он занял стратегически важную позицию у случайно свободной шлюпки и сейчас занес уже ногу над бортом, внимательно следя за тем, чтобы никто из старых друзей не утянул его за собой на дно.

Если затеянный Мусой маневр удастся, если друзья ничего не заметят и увлекутся спасением обреченного корабля, шлюпка успеет отойти на безопасное расстояние, и спасение ему гарантировано.

За правильное понимание ситуации ему даже разрешат немножко порулить.

— Есть смысл вступить в переговоры, — сказал Муса. — На самом деле блокирующий пакет может стоить и больше шестидесяти миллионов. Если мы отдаем его за долги, то логично потребовать, чтобы должность генерального осталась за нами… За мной…

— А не обманут? — спросил Ларри. Он знал, что не обманут и что многое уже обещано. Ему было интересно, как далеко зашли сепаратные переговоры.

— У нас в уставе зафиксировано, — Муса продолжал раскрывать карты, утратив всякую бдительность, — что генеральный директор имеет право получить до десяти процентов акций в доверительное управление. Надо одновременно все подписать — и урегулирование долга, и мое назначение, и договор о доверительном управлении.

Договор должен быть на два года — не меньше. За это время мы выкупим у них обратно шестнадцать процентов акций. По номиналу. С моими десятью будет тот же блокирующий пакет.

Понятно. Все посчитали. Черта с два они позволят «Инфокару» выкупить хоть одну акцию. А если это и случится, то «Инфокар» ждет маленький сюрприз. Никогда акции, переданные Мусе, не будут голосовать в одном пакете с инфокаровскими.

Неважно, как это будет сделано — преждевременным расторжением трастового договора или иным способом, — но будет именно так. Непременно.

Интересно, понимает ли Муса, что его покупают задешево? Что он нужен ровно до тех пор, пока операция не будет завершена? А потом свою нужность придется доказывать ежедневно и ежечасно, быстро-быстро перебирая ногами и думая, как лучше угодить.

Ладно. Пес с ним Можно понять того, кто продает свою бессмертную душу за большие деньги, за сладкие коврижки, за полный набор земных и неземных благ. В конце концов, это бизнес. Но когда то же самое делается задаром, ради страха эфиопского..

Хорошо. Играем дальше.

— Нормально, — сказал Ларри. — Давай так… Я сегодня звоню Платону. Все объясняю. Если он дает добро, тут же перезваниваю тебе. Ты тогда разговариваешь с директором, и если все складывается… Документы за пару дней подготовим?