Горькие узы (№1) - Заклятие немоты

— … принесли вести из Намарры, — негромко рассказывала мама. — Горничные с верхних этажей так сказали.

— А где это — Намарра? — спросил ребенок, прижимаясь кудрявой головкой к маминому плечу.

— Это очень далеко отсюда.

— Наверно, эотавры сильные, раз они прискакали из такой далекой страны.

Мать покачала головой.

— Даже самые сильные из них не доскачут сюда из Намарры без остановок. Письма и другие воздушные грузы передаются по эстафете. Башня Исс — это Перекладная Станция.

— Что такое Перекладная Станция?

— Одна из стоянок на пути курьеров. Здесь они передают сообщения и посылки другим курьерам, которые едут дальше, а сами остаются отдыхать.

— О, — разочарованно сказала девочка. — Значит, таких Станций много? Я-то думала, что Башня Исс очень важная.

— Конечно же, важная. Она входит в сеть сообщения между всеми странами мира. Эстафетные Башни и Перекладные Станции вроде нашей стоят на перекрестках небесных путей, которые гораздо безопаснее наземных дорог.

Помолчав, ребенок спросил:

— А Всадники Бури — они самые важные господа в Эрисе? После Короля-Императора, конечно?

— Это правда, они аристократы, — отвечала мать. — Но при дворе Короля-Императора есть и другие титулованные особы, которых считают такими же важными. А теперь хватит, не стоит слишком много болтать о своих хозяевах.

К тому времени найденыш уже знал, что Всадники Бури и в самом деле были ровней королям, образуя особую касту людей, которые рождались для своего ремесла и всю жизнь совершенствовались в нем. Без них передача сообщений была бы невозможна, и ценные грузы не достигли бы ни одного города, поселка в горах или крупной деревни. К представителям клана предъявлялось множество требований, этим делом занимались исключительно Двенадцать Домов.

Как бы там ни было, для парня-слуги не имел большого значения тот факт, что господа разъезжают верхом по небесам. Его терзало другое: душевные страдания и тяжкий повседневный труд. Хотя обитатели Башни не имели проблем с провизией, к найденышу это не относилось. Его пища была скудна, да и той могли лишить за любую провинность либо попросту украсть. Внутренности новичка усохли до такой степени, что кости торчали наружу, словно детали какого-то механизма.

Большая часть прислуги сторонилась безымянного юноши, некоторые испытывали к нему стойкую неприязнь. Несмотря на все старания быть послушным и угодливым, он вечно получал одни тумаки и оскорбления. Найденыш до глубины души боялся своих обидчиков; он весь трепетал и съеживался, увидав поблизости кого-нибудь из них. Жалобы не имели смысла. Все, что ему оставалось, — это терпеть. К коже было больно прикасаться: она вся была в синяках и ссадинах.

Новичка считали полоумным, никто не пытался заговорить с ним, тем более чему-то научить. Одна лишь дочь хранителя ключей была добра к нему.

Девушку звали Кейтри, ей было не больше двенадцати весен. Когда она впервые увидела найденыша, тот натирал медную ручку двери и плакал, роняя слезы прямо в воск. Сначала она, как и все остальные, отшатнулась от уродца, затем преодолела свой испуг, посмотрела на парня еще раз — и ее взгляд смягчился, как если бы она увидела не слабоумного калеку, а раненое животное, нуждающееся в помощи.

— Почему ты плачешь? — спросила она.

Найденыш только покачал головой. Девушка заметила, как свободно болтается туника на его исхудавшем теле, и стала время от времени носить парнишке кусочки черствого хлеба и подгнившие яблоки. Кейтри была единственным человеком, который по-настоящему говорил с юношей. Это она поведала ему о великолепных Летучих кораблях, бороздящих небеса и иногда причаливающих к Башне Исс.

Со временем благодаря подслушанным разговорам, личному опыту и редким снисходительным объяснениям найденыш получил более ясное представление о своих хозяевах. Добрую половину сведений он услышал, посещая кухню, где каждый вечер собиралась прислуга, чтобы поделиться друг с другом удивительными историями. Так подопечный Гретхет начал постигать тот чудесный, полный опасностей мир, который открывался за воротами Башни.

Кухня для прислуги насквозь прокоптилась печным дымом и пропахла шалфеем. Вечерами все хлопоты здесь прекращались, и наступал покой. Огонь в камине, где можно было целиком зажарить быка, чуть теплился, остывая после дневной суеты. В углу у дымохода лежал позабытый соломенный щит, пропитанный водой, — им поварята прикрывались от нестерпимого жара и искр, когда крутили дичь на вертеле. Похожие на пушистые головки одуванчиков, мерцали лампы, выхватывая из темноты очертания кухонной утвари: медные сковороды, глиняные кувшины, а также пучки тимьяна и сорго лимонного, чеснока, лука и репы, ломти говядины и головки сыра, свисавшие с потемневших балок крыши подобно неким съедобным ожерельям. На деревянной скамье с кожаной обивкой, рядом с набором всевозможных весов, стоял пустой кувшин из-под пива вместимостью в целый галлон.

На стенах висели медные черпаки, шумовки с ручками длиной более ярда, ковши для эля и неглубокие кастрюльки. Из деревянной с медными обручами бадьи торчала забытая кем-то сковорода. На полках выстроились глиняные мисочки и большие кастрюли бок о бок с жерновами и мясорубками. На столе сгрудилась оловянная посуда, высокие кружки и кувшины с длинными горлышками, а так же огромный бурый котел для похлебки с ковшиком, лежащим на крышке. В медных светильниках оплавлялись свечи, приобретая самые причудливые формы. Тени на стенах превращались в жуткие, неестественные силуэты.

Кухня гудела как потревоженный улей. Судомойки, лакеи, повара и пара ребятишек, сбившись в стайки, вели нестройные разговоры, потягивая горячее душистое хлебово из деревянных мисок. Охотничьи собаки и обезьянки-капуцины устроились поудобнее на полу у очага, почесываясь от блох.

Хрупкая фигурка, проскользнувшая через заднюю дверь в угол, где лежали овощные корзинки, осталась никем не замеченной — еще одна несуразная тень, и только.

Чей-то юный мелодичный голос пел старинную колыбельную:

Качи-качи, люлечка,

Засыпай, малюточка,

Скоро будешь велик,

Станешь в бархате ходить,

Мамушек и нянюшек в золоте водить…

Когда песня была окончена, хранитель погреба предупреждающе откашлялся и сплюнул в огонь. Собравшиеся немедленно зашикали друг на друга в возбужденном ожидании. Достойный Бранд Бринкворт имел заслуженную репутацию старейшего и лучшего рассказчика Историй во всей Башне Исс. В молодости, работая цирковым артистом, он много колесил по Внешнему Миру; его жизнь и необычайные приключения сами давно стали легендой. До сих пор на шее Бринкворта красовалась крученая медная цепочка в виде змея — его самое большое сокровище, отличительный знак Барда.

К тем историям, что веками передавались из поколения в поколение, постоянно добавлялись новые — привезенные в Башню моряками, аэронавтами и торговцами, что прибывали сюда с дорожными караванами. Бывало, одним рассказом наслаждались сотни раз, но и тогда он не лишался своего острого, пряного вкуса, будучи приправлен свежими подробностями.

В основном Истории из Внешнего Мира повествовали о разной нежити. Явные твари в этих небылицах никогда не причиняли смертным вреда, разве что делали их мишенью своих безобидных шуток, а иногда даже волшебным образом выручали в трудную минуту. Но были и рассказы о неявных тварях — злобных существах, главных героях всех ночных кошмаров.

— Кстати, о неявных — без всякой связи произнес Бринкворт. — Рассказывал я вам когда-нибудь о тех временах, когда у озера Корриэврэкан можно было встретить Итча Уизже?

Слуги содрогнулись.

Из всех водяных коней, обильно населявших озера и реки, омуты и океаны Эриса, никто не мог сравниться в коварности с Итчем Уизже, разве что Глейстин, да и то отчасти. Итч Уизже мог принять вид миловидного юноши, но чаще он оборачивался прекрасным смирным жеребцом, сам вид которого так и манил человека оседлать его. Вскочив на такого коня, несчастный необъяснимым образом прилипал к его крупу, и тогда даже самый лихой наездник уже не мог спрыгнуть на землю. Неразумных всадников водяной конь утаскивал в глубину озера и там, свернув им шею, разрывал на кусочки. Лишь немногих избранных прибивало утром волнами к берегу озера.

Обитатели кухни ждали рассказа. Они уже слышали прежде об озере Корриэврэкан, но разве могла наскучить такая история? К тому же блестящий рассказчик Бринкворт никогда не повторялся, всякий раз сочиняя сюжет заново и изменяя его до неузнаваемости.

— Это очень древняя история, не могу вам сказать, насколько древняя, наверное, ей уже тысяча лет, тем не менее все это чистая правда, — начал старик, почесывая колено в месте, укушенном песьей блохой. — Близнецы Иэйн и Каэлин Магрейны, юные сыновья предводителя Западных Островов Финварны, охотились со своими товарищами, когда вдруг увидели великолепного коня, пасущегося на берегу озера Корриэврэкан…

— А где это? — перебил его седенький истопник.

— На Западных Островах, глухота! В Финварне, — зашипела на него одна из ключниц. — Ты что, не слышал?

— Я думал, Итч Уизже водится в Эльдарайне.

— Он бродит там, где захочет, — парировал Бринкворт. — Теперь, если не возражаете, я перейду к моей Истории.

Остальные слуги бросали на истопника хмурые взгляды. Истопник невозмутимо кивнул, и Рассказчик продолжал.

— Они увидели великолепного коня, пасущегося на берегу озера Корриэврэкан…

История плавно потекла дальше, приятный голос старика рисовал перед слушателями картину происшествия, случившегося много веков тому назад за тысячи миль от Башни — пейзаж, который вряд ли кому из слуг придется увидеть воочию.

Белая жемчужина солнца, опускаясь к холодному окоему, едва проглядывала сквозь дымку облаков, будто одинокий глаз неба. Поверхность озера тускло блестела в последних предзакатных лучах. Водная гладь была чуть подернута рябью, похожей на длинные складки серого шелка. Сквозь рваные прорехи в облаках, словно корабль-призрак, плыл тонкий прозрачный полумесяц. Стая птиц летела по небу растянутым клином, и ветер нес на землю их крики — это дикие утки возвращались из странствий.

Мертвые деревья тянули из воды черные изогнутые ветви, а ближе к берегу колыхалась от ветра длинная осока, кончиками касаясь собственных отражений. Игра света и теней на поверхности озера надежно скрывала от глаз королевство, что таилось в самой глубине. Не было видно ничего, кроме осоки, песка и камней, темных расщелин — и силуэтов, которые не то двигались, не то стояли неподвижно глубоко на дне.

Когда крики диких уток затихли вдали, покой озера был внезапно нарушен сначала слабыми, потом довольно шумными голосами и смехом. На восточный берег вышла компания эртов.

Длинные, стянутые на затылке волосы восьмерых мужчин были огненно-рыжими, как закатное небо. В руках у охотников были луки, на спинах болтались на перевязях колчаны со стрелами. С пояса у некоторых свисали подстреленные куропатки, связанные за ноги. Позади бежала свора псов, помахивая пушистыми хвостами. Охота удалась. Окрыленные успехом, мужчины пребывали в отличном расположении духа. Вылазка к западному берегу озера была обычным развлечением; они уже не собирались охотиться всерьез, о чем явно свидетельствовал поднятый ими гвалт. На ходу мужчины спорили, шутили и подтрунивали друг над другом. Все они были молоды, здоровы и крепки — самый младший из них был еще, в сущности, мальчиком.

— Скьотфа, Падрей, — смеялись старшие, видя, как он бежит за ними, чтобы не отстать, — та окрас орм! Ту файгим моран биа!

Высокие медноволосые близнецы Магрейны, одетые в кожаные килты, выглядели просто великолепно. Широкие белозубые улыбки часто вспыхивали на смуглых лицах. Тяжелые цепочки из золота подчеркивали принадлежность юношей к аристократии Финварны.

— Лмаркайм! Амаркайм! — закричал вдруг Падрей, указывая на черный, лишившийся листвы ольшаник на берегу озера.

Мужчины остановились и повернули головы.

Там двигалась какая-то тень. Или не тень?

Грациозно выгнув шею, из-за деревьев вышел жеребец. Он был сложен, как победитель всех скачек мира в расцвете лет. Его холеная кожа лоснилась, будто маслянистая пленка на черной воде озера, вспыхивая серебряными искрами на играющих силой мускулах. Без сомнения, этого жеребца не догнал бы даже ветер.

Мужчины стояли и дивились в молчаливом благоговении. Животное тряхнуло красивой головой, и грива его черной волной взметнулась в воздух. Какое-то время конь тоже стоял неподвижно, затем начал чопорно, почти кокетливо, приближаться к охотникам. Жеребца, казалось, нисколько не смущало их присутствие, он не пугался — скорее проявлял дружелюбие и покорность. Охотникам удалось подойти к нему вплотную. Он не шарахнулся прочь, позволил приласкать свою шелковистую гриву, вдоволь наглядеться на свой огромный рост, статное тело и подивиться сокрытой в нем немереной силе.

Первым заговорил Иэйн Магрейн — хрипло, из самой глубины горла, он произнес на родном наречии:

— Это самый красивый жеребец во всей Айе. И я прокачусь на нем.

Близнец одарил его сердитым взглядом и быстро сказал, не желая уступать брату:

— Я тоже.

Оба они были отчаянными задирами.

Им даже не пришло на ум то, что внешность бывает обманчива.

— Спокойно, спокойно, алаинн капам дабх, — приговаривал Иэйн, лаская изящную шею коня.

Жеребец стоял как вкопанный, чуть ли не подзадоривая желающих прокатиться. Его влажные глаза, осененные большими ресницами, походили на два омута, окаймленных тростником.

Но юный Падрей был осторожен.

— Не надо, Иэйн, — сказал он. — Видишь, наши псы крадутся прочь с поджатыми хвостами? Они его боятся, этого красавчика.

И в самом деле, свора собак была уже за сотню ярдов от них, направляясь к высоким скалам на краю озера.

Не вняв предостережениям младшего брата, Иэйн одним махом вскочил на коня, и Каэлин мгновенно сделал то же самое. Жеребец и ухом не повел. Когда каблуки Иэйна вонзились ему в бока, конь вполне миролюбиво затрусил по кругу.

— Славный малый, тихий, как ягненок! — закричали остальные. — Эй, подвиньтесь, дайте и нам потешиться!

Один за другим юноши без труда попрыгали на конскую спину. Как и все эрты, они были искусными наездниками и умели скакать верхом без седла так же рано, как ходить. Послушавшись внутреннего голоса, Падрей решил немного обождать. Он ясно видел, что, когда один из охотников взбирался на коня, для других не оставалось места. Однако следующему хватало места. Падрей не сводил глаз с крупа жеребца. Сердце юноши было неспокойно. Ему казалось, что под атласной кожей коня непостижимым образом движутся кости, в то время как сухожилия — одно лишь слово годится здесь для описания — удлинялись.

Уже все семеро товарищей оседлали смирно стоящего жеребца. Они смеялись и шутили, глядя сверху вниз на Падрея, звали его к себе.

— Ну, давай же, Падрей морей! — кричали они. — Хватит тебе, смотри, как он сейчас поскачет!

Страшная догадка молнией озарила юношу.

Он понял, что конь нарочно растет, чтобы уместить на себе всех седоков. Юношу охватила паника, звуки застряли у него в горле. Не в силах закричать, чтобы предупредить остальных, Падрей бросился к могучим валунам на берегу озера и укрылся среди них вместе с перепуганными собаками.

Силуэт коня был черен на фоне серебряного, покрытого рябью озера. Жеребец повернул голову и посмотрел на скалы. Его темные губы задергались, обнажив два ряда зубов, ровных, как могильные плиты. Пугающая пасть выдохнула членораздельные звуки:

— Давай, заячья душа, чего отстаешь?

Стальной клинок покрылся бы ржавчиной и рассыпался в прах от звучания этого голоса — грозного, холодного, безжалостного.

Семеро всадников внезапно притихли.

Конь сорвался с места и бросился преследовать Падрея среди валунов; седоков беспощадно швыряло из стороны в сторону и ударяло о камни. Все это время несчастные пронзительно кричали и судорожно изворачивались, не в силах оторвать руки от конского крупа. Собаки с воем бежали прочь. Падрей задыхался; каждый глоток воздуха разрывал ему грудь, словно удар хищной когтистой лапы; сердце бешено билось, а кровь прилила к голове с такой силой, что казалось: череп вот-вот взорвется; но, к счастью, отчаяние помогало юноше ускользать от Итча Уизже. В конце концов тот прекратил погоню, тряхнул волнистой гривой и с фырканьем, похожим на человеческий смех, нырнул в озеро.

Эхо последних криков еще раздавалось над тем местом, где он ушел под воду вместе со своими жертвами. Падрей, не отрываясь, смотрел на круги, расходящиеся по воде. Он так трясся, что едва стоял на ногах. Струйки пота текли по его лбу, но плоть была холоднее рыбьей чешуи.

Все, что достигало его ушей, — это замирающий вдали плач коростеля, шелест осоки, что склонялась под ветром к самой воде, целуя собственное отражение, да плеск волн, лижущих берег. Когда белое солнце погрузилось в туманы, Падрей по-прежнему стоял на берегу. Ни кровинки не было в его лице. Он все еще слушал, не в силах пошевелиться.

* * *

— Ни одного из семерых никто и никогда больше не видел, — закончил Рассказчик, откидываясь на спинку стула.

— О громы гремящие и волки, воющие над добычей! — с жаром воскликнул привратник. Вся кухня наполнилась подобными возгласами.

Один поваренок с широко открытыми глазами, которого странным образом заворожил ужасный конец истории, упрямо спросил:

— А что было дальше, наутро?

— За час до рассвета у озера собрался весь клан. Юноша был жив, но не мог вымолвить ни слова. Один из людей заметил какие-то темные предметы, носимые волнами туда и сюда у самого края гальки, и подошел поближе, чтобы разглядеть их. То были человеческие печенки, всего пять штук, разодранные и окровавленные.

— А что стало с остальными двумя?

— Этого не знает никто.

Историю обсудили со всей серьезностью, и когда наступило время следующего рассказа, слово взял красноречивый садовник — давний соперник Бринкворта, он постоянно состязался с ним за место в рядах Первых Рассказчиков.

— Что ж, однажды я слышал о девушке, которой посчастливилось остаться в живых, встретив Итча Уизже. На юге Луиндорна жил один фермер…

— Теперь уже в Луиндорне! — сварливо заметил истопник.

— Именно так, в Луиндорне, — подтвердил садовник, сверкнув глазами. — И вот однажды в его стаде появился круглоухий теленок. Хозяин не знал, как объяснить это явление, и потому обратился к соседке — ведунье. Она сказала ему, что необычный теленок мог родиться только от быка-водяного.

«Этот теленок принесет тебе счастье, — сказала она, — но ты должен держать его отдельно от остальных и каждый день кормить молоком от трех разных коров».

Фермер сделал все так, как она посоветовала.

Несколько лет спустя одна из служанок отправилась на озеро пасти стадо. К ней подошел высокий юноша с длинными черными волосами и неотразимой улыбкой. Девушка никогда раньше его не видела, и прекрасная внешность незнакомца поразила ее…

Слушатели Истории тут же закивали со знающим видом.

— … «Милая девица, — говорит он, — не окажешь ли ты мне одну услугу?» Польщенная вниманием служанка, конечно, соглашается. «Видишь, мои волосы совсем свалялись. Вот я и подумал: такая красавица, как ты, сумеет распутать их своими проворными пальчиками, потому что без помощи мне не обойтись».

«Разумеется, добрый господин», — отвечает девица, присаживается на травку и начинает расчесывать локоны юноши, положившего голову ей на колени. И вдруг она застывает от ужаса, ибо среди волос замечает — что бы вы думали? — живые зеленые водоросли! Тут она понимает, что встретила не простого парня из Эриса, а самого Итча Уизже!

При этих словах все ахнули.

— О время скорби! — шептал кто-то. — О страшный день и ночь проклятия!

— … Наконец девица опомнилась. Вместо того чтобы закричать или вскочить на ноги, она продолжала сидеть тихонько, чтобы не потревожить существо, и убаюкивала его своими нежными пальцами, хотя мысли бедняжки были заняты только одним: сумеет ли она спастись. Убедившись в том, что Итч по-настоящему заснул, она развязала свой передник, подложила его под голову чудовища, с великой осторожностью освободилась сама и что было мочи припустила к дому, так бесшумно, как только могла. Но, не достигнув ворот, она услыхала приближающийся топот копыт, от которого земля стонала под ногами. Итч Уизже нагонял ее, и ярости его не было предела!..

Слуги содрогнулись.

— … «Выпусти скорей быка-водяного!» — закричала ведунья фермеру, который все видел, и тот снова послушался ее.

Итч Уизже как раз хотел схватить девушку, чтобы утащить на дно озера и сожрать, когда бык-водяной с ужасным ревом преградил ему путь. Они стали сражаться, шаг за шагом отступая к озеру, и продолжали свою битву, даже скрывшись под водой. Никогда больше Итча Уизже не видели в тех краях. Что же до верного водяного быка, его растерзанное тело вынесло на берег озера на следующее утро.

Вздох пронесся по кухне, словно дуновение летнего бриза.

— Водяные быки хорошие, — набравшись храбрости, пропищал юный паж. — Мой дядюшка говорил, что в его скоте когда-то текла кровь водяного быка, и молока было хоть отбавляй.

— О да, — ответил всезнающий хранитель погреба. — Это верно, явные твари вроде водяных быков по своей воле дурного не делают, они даже платят добром за добро. Некоторые из них полезны, другие — просто проказники, но не вздумайте причинить им вред или нанести обиду: когда явные мстят, месть их бывает ужасна.

— А вот из неявных самые подлые — это Злыдари, — подала голос судомойка.

— О да, — откликнулся Бранд Бринкворт. — Прошлым летом я встретил одного моряка с «Гордости Севернесса», его кузен живет к западу от севернесских холмов и знает парня, который как-то заплутал в холмах поздно вечером…

Слуги навострили уши и сгрудились потеснее. Ночь наполнилась мягким голосом Рассказчика, рисующим новые картины мест, безумно далеких от холодных каменных стен Башни и от этой кухни с ее прокопченными потолками.

Как только История подошла к концу, две судомойки, вцепившись друг в дружку от страха, завизжали:

— О гадючья мерзость!

При этом изъявлении бабьей чувствительности Реннет Тайбоун, повар с вечно жирными волосами, рявкнул: «Цыц, девки!» и громко высморкался в рукав. Старина Бринкворт хрустнул суставами пальцев и стал цедить похлебку, но на этом его не оставили в покое.

— Расскажи нам еще про Короля-Императора в Каэрмелоре и его мага Саргота-в-Колпаке!

— Нет, лучше про Великие Города из прошлого!

— Сегодня, — бесстрастно провозгласил Бранд, — я поведаю вам еще одну Историю. Историю о прекрасной девушке, проспавшей сотню лет заколдованным сном, пока принц не разбудил ее поцелуем.

— Красавица! Вечно эти красавицы! — заныла брюзгливая прачка.

— Клянусь куриным пирогом! Кому хочется слушать про уродин! — возразила ей товарка.

— Так вот почему мы не слыхали ни одной Истории про тебя! — отозвалась первая — и тут же была вознаграждена толчком в бок.

Рассказчик искусно плел ткань повествования, вышивая ее собственными узорами и буквально околдовывая благодарных слушателей. Когда он смолк, какое-то время все сидели молча, очарованные услышанным. Затем хранитель ключей взял скрипку и начал играть печальную мелодию, а его дочь Кэйтри затянула старинную песнь об Эльдарайне, балладу о тех временах, когда ледяные воины прибывали на кораблях из Римана, чтобы совершать набеги на южные деревни Феоркайнда, и лишь великому магу Ламмаху удалось обратить вспять их полчища в долине Сараллейн.

О, как в мерзлой воде сараллейнских ручьев

Отражались пылавшие скалы,

И в Долине ветра в эту ночь до утра,

Поднимая листву, завывали!

Вся деревня спала и не чаяла зла,

И Четыреста знали об этом:

Ледяные враги обнажили клинки,

Засверкавшие смертным приветом.

О, бойся их взгляда, что бледен и дик,

И лезвий, которым так сладок твой крик!

Но я-то не спал, и я побежал

К магу Ламмаху резво и быстро.

«Деревня умрет! Спаси наш народ! —

Крикнул я, — Ледяные уж близко!»

Проснулся Ламмах, и оделся Ламмах,

И промолвил: «Я знаю, что делать,

Я учился у тех, кто мудрее нас всех!»

И зажег от углей факел белый.

Он во тьму — я за ним, на рассвете глядим —

Перед нами войска Ледяные.

Я вскричал: «Берегись!», он поднял факел ввысь —

Это чудо я помню доныне:

Тот горел ярче звезд, и смотрел я без слез,

Как враги обращаются в камень,

Рассыпаются в прах у меня на глазах.

В это время рассветное пламя

Озарило, ликуя над нами,

Сараллейнское небо цветами.

«О Ламмах, — я спросил, — чем же ты заплатил

За великую тайную силу?»

Но молчал мудрый маг, лишь улыбка в глазах,

Пока шли мы по лугу, светила.

Вдруг подумалось мне: это было во сне,

Только пыль да листва были прежними,

Ледяные ручьи, да восхода лучи,

Да над скалами небо безбрежное.

Подпевавшие девушке слуги незаметно уснули, и кухня огласилась нестройным храпом.

Будут еще другие ночи, другие песни и истории…

Найденыша занимали мысли: какая сила двигала подъемные клетки Башни? Каким образом поднималась вода по стофутовым трубам, обеспечивая беззаботную жизнь обитателям верхних этажей? И как эотавры умудряются летать по воздуху? Да, это были легкие и стройные кони с почти невесомыми костями, но даже при этом условии самые могучие крылья не помогли бы им оторваться от земли. И еще более удивительная тайна: что удерживало в небесах огромные Летучие корабли?

Совершенно случайно он получил ответы на все эти вопросы.

Разумеется, найденыш мог бы и сам догадаться, что от слуг Спачворта и Шипшорна хорошего не жди, но… Как гласит пословица: снявши голову, по волосам не плачут. В общем, когда появилась возможность подслушать, о чем шепчутся эти двое, любопытство возобладало над осторожностью.

— Сегодня ночью. Усторикс подкупил стражу.

— Сколько и какой высоты?

— Два, по четыре сотни каждый. Встречаемся, когда взойдет луна, у Южных ворот номер Четыреста. Охраны не будет, он обещал.

В ночное время внутренние винтовые лестницы ничем не освещались, кроме бледного света звезд и луны, тонкими полосками пробивающегося сквозь узкие прорези в мощных доминитных стенах. Но для того, кто привык прятаться, сливаясь с тенями дверных проемов при первом же намеке на чье-либо приближение, не составило большого труда пробраться на Двадцать Шестой этаж незамеченным.

Ворота номер Четыреста были открыты, решетки предусмотрительно подняты. Сразу за выступом порога пол обрывался, круто уходя вниз, и расстилалось ночное небо. Далеко внизу, сквозь тонкий слой облачков, виднелись загоны для лошадей и фруктовые сады размером не более носового платка на огромном лесном ковре.

На каждом этаже, принадлежащем Эскадрону, имелись проходные помещения, заполненные экипировкой для Всадников Бури, Курьеров и их лошадей и выходящие в широкий коридор, что окружал стены Башни. Пол в коридоре был обычно посыпан соломой, ведь именно здесь конюхи прогуливали лошадей, давая тем остыть после долгих утомительных поездок.

Укрывшись за подъемной шахтой между полок с седлами и сбруей, соглядатай любовался серебряным узором созвездий на черном, как эбеновое дерево, небе и бледным кораблем луны, рассекающим облачные просторы. Где-то внутри сырых потайных ходов Башни грохотал водопровод — по крайней мере так казалось непосвященному.

Висящие кругом поводья, седла, седельные сумки, подпруги, вожжи, удила, уздечки, подхвостники и грудные ремни напоминали настенные украшения, среди которых прятались змеевидные наскальные ящерки, имевшие обыкновение греться в дневное время на внешних стенах Башни. Прохладный воздух освежал ладони подобно нежным прикосновениям лепестков лилии.

В привратную залу вошли трое юношей. Двое из них несли фонарь, скрыв свои лица под надвинутыми капюшонами. Третий, облаченный в богатую, шитую из черного бархата с серебряными галунами, одежду Сына Седьмого Дома, являлся наследником Предводителя Всадников Бури. Юный дворянин носил препоясанный посередине камзол с высоким воротником и дутыми рукавами, сквозь разрезы которых блестела яркая атласная подкладка, а также плащ, оканчивающийся чуть ниже колен на уровне подогнутых ботфортов сапог. От плеча к талии и оттуда до другого плеча униформу Курьера украшала щегольская V-образная вышивка, носящая цвета Дома; эполеты выдавали статус представителя Эскадрона. Пряжка на ремне имела зигзагообразную форму молнии — эмблемы Всадников Бури, которая была вышита на камзоле со стороны сердца, сопровождаемая девизом на каком-то давно мертвом языке: «Арнат Лан Серен». На поясе висели два кинжала в ножнах из черной кожи с серебряным орнаментом. Длинные, цвета лесного ореха волосы молодого господина были гладко зачесаны назад и стянуты в узел черными и серебряными шнурами. Дерзко откинутый назад капюшон был оторочен собольим мехом.

Начищенные сапоги зазвенели по каменному полу, когда наследник приблизился к воротам и бережно развернул принесенный им тяжелый пакет — голубой металлический ларец, под крышкой которого находились два глянцевых слитка, тускло блестевших в свете луны.

Грод Шипшорн, долговязый слуга с выдающейся вперед нижней челюстью, нервно хохотнул.

— Давай, Спачворт, — сказал он своему приятелю. — Ты первый, ты же у нас самый умный.

— Мне безразлично, кто будет первым, — произнес лорд Усторикс и швырнул серебристые бруски за край платформы, прямо в бездну ночи.

Луна продолжала подниматься из-за далеких скал, и звезды незаметно скользили по черному стеклу неба. Соленый ветер доносил с юга плеск волн залива, темных, словно густые чернила. Слышно было, как всхрапывают кони и топают копыта в лугах. Слитки неподвижно зависли в воздухе, на высоте четырехсот футов над землей — точно на уровне платформы.