Я вышла из этой книги — опустошенная: столько имен и стран и событий всякого рода — и нечего сказать.
 
      Кроме того, искусство ее конечно — единоличное, — единоличное чудо, а она хотела школы — чудес. Хотела — тысячи Айседор Дункан…
 
      Значит, главного: чудесности своего явления — не поняла. И правы были — легкомысленные венцы, кричавшие ей: — Keine Schule! Keine Vortr?ge! Tanz uns die sch?ne blaue Donau! Tanz, Isadora, tanz!
 
      — Жаль, ибо книга настолько жива, что — сам ее живешь, и ничего не можешь исправить. С её фатом Раймондом я однажды встретилась у одной американки. Я сидела. Вдруг кто-то оперся локтем о мою шею, сгибая ее. Я резко дала головой и локоть слетел. Через минуту — вторично. Встаю — передо мной человек в «белой одежде», длинноволосый, и т. д. — отодвигаю стул: — «Monsieur, si Vous ne pouvez pas Vous tenir debout — voil? ma chaise. Mais je ne suis pas un dossier». А он глупо улыбнулся. И отошел. А я опять села. И этот Раймонд играл у нес Царя Эдипа и строил с ней в Греции дворец Агамемнона. Деталь: я сидела за чайным столом, а он говорил с моим визави — через стол — и вот, чтобы было удобнее, оперся локтем о мою спину. (Особенно странно — для танцора школы Айседоры.)
 
      — Простите, дорогая Ариадна, за такое далёкое начало письма: я этой книгой (жизнью) по-настоящему задета и расстроена.
 
      ________
 
      Итак, к 1-му апреля в Париж? Как я счастлива. Но уже сейчас вижу: это будет грустное счастье: короткое и с необходимостью всё (сущее и могшее бы быть) втиснуть в какой-то короткий последний срок. А как хорошо было бы — если бы я жила в Бельгии, как когда-то жила в Чехии, мирной жизнью, которую я так обожаю… («А он, мятежный, ищет бури…» — вот уж не про меня сказано, и еще: — Блажен, кто посетил сей мир — В его минуты роковые… — вот уж не блажен!!!) — с немногими друзьями, из которых первый — Вы… Наша дружба не была бы (всё — сослагательное!) — бурной, без всякой катастрофы, просто — Ваш дом был бы моим, и мой — Вашим, и каждый из нас мог бы разбудить другого в любой час ночи — не боясь рассердить. Я, может быть, больше всего в жизни любила — монастырь, нет — Stift: Stiftsdame, Stiftsfr?ulein, с условной свободой и условной (вольной) неволей. Этого устава я искала с четырнадцати лет, когда сама себя сдавала в интернаты, тут же в Москве, при наличности семьи и дома, говорю — в интернаты: каждый год — в другой… Устав для меня высший уют, а «свобода» — просто пустое место: пустыня. Я всю жизнь об этом уставе — старалась, и видите куда привело?
 
      _________
 
      О себе. Живу в холоде или в дыму: на выбор. Когда мороз (как сейчас) предпочитаю — дым. Руки совсем обгорели: сгорел весь верхний слой кожи, п. ч. тяги нет, уголь непрерывно гаснет и приходится сверху пихать щепки, — таково устройство, верней — расстройство. Но скоро весна и, будем надеяться, худшее — позади. Первую зиму — за всю жизнь, кажется — ничего не пишу, т. е. — ничего нового. Есть этому ряд причин, основная: ? quoi bon? Пробую жить как все, но — плохо удается, что-то грызет. Конечно — запишу, но пока нет мужества, да м. б. уж и времени — начинать: подымать которую гору?? Почти всё время уходит на быт, раньше всё-таки немножко легче было. Есть скромные радости: под нашими окнами разбивают сквер, весь путь от метро к нам осветили верхними фонарями, вообще — на улице лучше чем дома. Но — будет об этом и, в частности, обо мне.
 
      Хочу знать о Вас. Чем болели дети? Как наладилась их жизнь? Как Верино ученье? Как развивается и растет Люля? Есть ли у Вас кто-нибудь для нее, или Вы одна? О какой книге Вы пишете, что — разрыв между вещью и автором? Очевидно, о переводимой, но — чт? это? С кем дружите или приятельствуете? Слушаете ли музыку? Что читаете — для души? (Если не читали Ma Vie — Дункан — прочтите непременно. Очень хорошо начало: бедность, пустынное побережье, странноотсутствующая мать, первый Париж, т. е. вся дункановская virtualit?…)
 
      Ариадна, в Брюсселе есть мое окно, над каким-то оврагом. Мы шли с О<льгой> Н<иколаевной> и вдруг воскликнула: — Смотрите, мое окно! Она даже испугалась. Была ночь, окно сияло над темными зарослями. Это было где-то наверху, мы потом долго спускались какими-то лестницами. Дом моего окна был очень старый, и во всей стене — одно окно, а деревья из оврага росли — огромные. Если когда-нибудь увидите — сразу узн?ете. Я — его никогда не забуду.
 
      _________
 
      Насчет пальто: здесь из средней su?dine, на заказ — 250 фр<анков>. Очень благодарна буду, если узнаете сколько возьмут в той лавочке. Мне это важно было бы знать поскорей. Из того сорта, из к<оторо>го они делают куртку r?clame: лучшего. Цвет, по-м?ему (в этом лучшем сорте) один: коричнево-шоколадный, tirant sur le rouge (не оливковый!). Узнайте и напишите, очень очень благодарна буду. Evas? vers le bas, compl?tement crois?, longueur 120 — помните? И очень большие emmanchures. Только пока не заказывайте, а осведомитесь о цене и сразу мне напишите.
 
      Ну, кончаю, иду в свою морозную кухню. Мур очень хорошо себя ведет, и главное, не унывает. Очень хорошо рисует. Ростом — куда выше меня и ходит в длинных штанах. Сердечно приветствует Вас и детей. А я от души обнимаю — жду весточки.
 
      М.
 
      21-го февраля 1938 г., понедельник
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Ариадна! Отвечаю по прямому проводу: какой Вы смелый и настоящий человек!
 
      Меня Ваше письмо ожгло — и осветило — как горный кристалл: физическое видение горного хрусталя в граните, как я их видела в раннем детстве, в Альпах, над всем и даже над моим любимым вереском.
 
      Теперь всё хорошо и у Вас будет — сын. (Не сердитесь на мою быстроту, но я —
 
      Тот поезд, на который — все
 
      Опаздывают…
 
      
 
      и на который Вы — не опоздали).
 
      Любуюсь на Ваше мужество, потому что конечно берете на себя гору (NB! опять — кристалл!) — но и пуще горы берете (г?ры — чт?!) — берете всё людское болото: осуждение всех тех кто для Вас пальцем не пошевелит, но которые т?к любят красоту безутешного женского горя, что сейчас чувствуют себя обокраденными (на целое вечное даровое зрелище!) — и всю женскую зависть берете, весь заспинный шепот…
 
      Но — «чт? мне до них!» (Саади) и — как я когда-то утешала одну бывшую любовь России: — Поэты — с Вами! (Это ведь то же, что: Господь — с тобою!)
 
      Дорогая Ариадна, счастлива за Вас, не — как за себя (за себя — никогда не умела, как родилась — отказалась: единственной этой горы — не подняла!) а — как за другую себя, вторую себя, себя — в другом, — поэтому:
 
      будьте счастливы и — будете счастливы.
 
      Счастлива и за девочек.
 
      Счастлива и за будущего мальчика, который непременно — будет: помяните мое слово! И которого я (NB! старинный оборот: люблю их) — вопреки всем людским законам и обрядам, поверх всех голов — и тиар — и крестильных чан?в — уже сейчас объявляю себя крестной матерью, marraine de r?ve, но это — тоже царство! И которому я уже сейчас, когда мы увидимся — наверное в последний раз на этой земле, этой звезде — подарю свой крестильный подарок.
 
      Обнимаю Вас от всей души.
 
      Gl?ck auf!
 
      М.
 
      Ваша синяя лягушка на моей руке пляшет и рукоплещет руками и ногами.
 
      7-го марта 1938 г., понедельник
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      Только два слова: сейчас очень пора узнать о пальто, п. ч. если Вы собираетесь сюда к 1-му — нужно время, чтобы его сделать.
 
      Повторяю: хочу из лучшего качества, если есть — темно-коричневое, если нет (в лучшем качестве) — то коричнево-шоколадное, как их типичные куртки r?clame, длина — 120 сант<иметров>, compl?tement crois?, а для этого — расширяющееся книзу, не прямое, с застежкой с самого боку, с большими карманами (накладными) и широким поясом с «б?фными» (наверху) рукавами с широкой проймой, чтобы Вам в нем было очень широко теперь 1) цену без подкладки 2) цену на самой теплой и прочной подкладке: enti?rement doubl? (и рукава). Как только получу ответ (и doubl? и non doubl?), тотчас же перевожу Вам деньги, а Вы — тотчас же заказываете.
 
      Темно-коричневое (только не зеленоватое, не оливковое) мне бы милее, п. ч. менее маркое и менее заметное, но самое важное — качество: хочу — лучшее, т. е. самое плотное, п. ч. на долгие годы.
 
      (Воротник прямой, достаточно широкий, чтобы можно было наложить мех.<)>
 
      Так как оно будет compl?tem<ent> crois?, то revers получатся огромные и нужно их сделать двойными, как и полагается, чтобы можно было носить и в открытом виде, с шарфом. Запахиваться оно должно совсем, т. е. нижние пол? почти до боковой косточки. И пояс — очень широкий, с большой пряжкой (скромной, прочной, лучше — кожаной, м. б. — подыщете?)
 
      Вот и все пока.
 
      Обнимаю Вас и очень жду ответа, ибо если немыслимо или слишком уж дорого — буду искать здесь в occasions, но предпочла бы — конечно — новое.
 
      Очень жду весточки.
 
      МЦ.
 
      Р. S. Посмотрите еще, какой материал меньше мнется?
 
      14-го марта 1938 г., понедельник
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      С деньгами вышла задержка: будут на самых днях, так что — если можете — дайте пока свои на задаток (без задатку навряд ли возьмутся делать), а я тотчас же по получении вышлю всю сумму, т. е. через несколько дней.
 
      Посылаю выбранный образчик: материя и цвет — чудные, c’est lе r?ve.
 
      Еще одна подробность: у меня очень широкая спина — и плечи — поэтому и проймы нужны большие: мужские, это не моя фантазия: плечи и спина у меня явные 46, поэтому никогда ничего не могу купить готового. Нужно, чтобы в плечах, спине и пройме Вам было слишком широко. <Посылаю (м. б. не нужны?) мои размеры на платье, пусть уж сами сообразят сколько нужно прибавить на толстое пальто, учитывая ватин и прочее> (NB! Размеры — потеряла.)
 
      Еще одна деталь: если пальто совсем прямое, оно внизу всегда расходится, т. е. полный зап?х не удается: нужно, чтобы оно книзу расширялось.
 
      Хорошо бы получить от них, на всякий случай, сколько-нибудь материи — на берет, или м. б. придется что-нибудь вставить, думаю — на небольшой кусок на таможне не обратят внимания.
 
      Пояс бы мне хотелось очень широкий, с большой пряжкой (скромной) и скромные пуговицы — м. б. Вы всё это сами выберете или хотя бы — посмотрите?
 
      Помните, что застежка — с самого краю — такие пальто бывают (когда оно раскрыто — получаются огромные отвороты).
 
      Значит, синее, по данному образчику. А если у Вас сейчас денег на задаток нет, ждите моего перевода, — авось успеем!
 
      Обнимаю Вас и бесконечно радуюсь встрече. Вы — наверное будете к 1-му? Жду весточки.
 
      МЦ.
 
      <Приписка на полях:>
 
      Р. S. Талью и бока можно делать по Вашим: они у меня — нормальны: «ненормальны» спина и плечи — и проймы.
 
      <9-го апреля 1938 г.>
 
      Суббота. 4 ч.
 
      65, Rue J. В. Potin Vanves (Seine)
 
      Дорогая Ариадна! Страшно счастлива Вашим письмом.
 
      Весь понедельник буду дома — ждать Вашего pneu: я непременно — хотя бы на вокзале — впрочем, Вы едете на автомобиле, так: у автомобиля хочу с Вами повидаться еще раз, только сообщите точный адрес отъезда /стоянки и час: я же должна передать подарок Вашему сыну, который тогда — потеряла (не забыла!) а нынче, роясь в недрах ларя — нашла.
 
      Попросите брата приехать за Тьером (огромное спасибо: чудно!) в четверг, до завтрака, т. е. до 1 ч. — с утра — а если не может — пусть известит когда будет, на авось не едет, меня часто не бывает дома. Я уже к нему хорошо отношусь и его отлично помню. Хорошенько объясните ему местонахождение J. В. Potin и вид дома — чтобы не испугался. Всё это — на случай, если не увидимся в понед<ельник>, но хочу увидеться. Обнимаю Вас и жду зова, сердечный привет от Мура.
 
      МЦ.
 
      19-го апреля 1938 г., вторник
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. B. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Это не письмо — записочка.
 
      Я не знаю, что мне делать с Тьером: Ваш брат за ним в четверг не явился и ничего не ответил мне на письмо, отправленное мною давным-давно, еще до получения Вашего, в к<отор>ом я прошу его — если четверг не подходит — самого назначить мне день и час. И вот — с тех пор уже неделя — ни звука.
 
      Писала я по адр<есу>: 91, Rue Erlanger, 16еme
 
      Вторично писать — не решаюсь: м. б. он раздумал, и с моей стороны выйдет навязчивость?
 
      Но я бы всё-таки очень хотела знать, берет ли он, или не берет — п. ч. Тьер один из основных моих продажных «козырей».
 
      _________
 
      Надеюсь, что Люсьен поправляется. А высказываться насчет встреч или не-встреч, писем или молчания — во-первых, события меня уже опередили, во-вторых — меня слушать нельзя: я всегда — в этих вещах — намеренно и почти что злонамеренно — себе вредила — если такое можно назвать — вредом.
 
      Испытывала другого (степень его приверженности) испытывала себя (степень своей от-верженности, т. е. отрешенности), громоздила горы и разливала моря между тем и мной — и в конце концов (очень быстро) — теряла.
 
      Меня слушать — нельзя. Можно — когда дело уже потеряно.
 
      Нет, Ариадна, не дай Вам Бог в этом быть похожей на меня! (А наверное — похожи, ибо нет сходства не по всем фронтам.)
 
      Я в любви умела только одно: дико страдать — и петь. Даже не ждать — как Ахматова: «Только пела и ждала». Я одно вообще не умела — жить. А так как Вы налаживаете — жизнь… (Я всегда всякую жизнь — разлаживала, о, не чужую: только свою — с другим. А любить я умела — как никто, и никто об этом не узнал! И уже не узн?ет: я недаром не крашу волос…)
 
      Ну, кончаю, обнимаю, жду весточки — и совета: как же мне быть с Тьером? И сообщите мне, пожалуйста, имя-отчество брата, я не совсем уверена в Вашем: Георгиевна? Вы, конечно, не рассердитесь, для меня Вы — имя.
 
      Любящая Вас и сопутствующая Вам по всем путям
 
      М.
 
      Очень жду вестей про здоровье Веры.
 
      5-го мая 1938 г., среда
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      Простите, что не приветствовала Вас на Пасху, но я о Вас думала. Я страшно занята правкой своих оттисков — всё это лежало и ждал? — и дождалось. Иных — по 8 экземпл<яров>, т. е. одну опечатку нужно исправлять 8 раз, а опечаток — груда: кишит! Живу в кухне, где единственный большой стол, с к<оторо>го изгнала всё кухонное, — живу между (Вашим!) продовольственным ящиком — и рукописным — и все время ими ошибаюсь и всё время о них ударяюсь.
 
      Как только поправлю — последний, отберу по одному экземпляру) в отдельный пакет — с надписью Ариадна. Верю, что Вы — сохраните.
 
      Тьер всё еще лежит и от Льва Эмилиевича — ни звука. М. б. он потерял мой адрес? Или — раздумал? Тревожусь. А запросить — не решаюсь, тем более, что (не дай Бог!) он, может быть, серьезно — болен, а я тут — с Тьером!..
 
      Словом, Тьер лежит — и ждет.
 
      Продаю еще свой трехтомный (полный) словарь Даля и два тома (очень редких!) писем русских царей и цариц — всё это в отличном виде. Может быть запросите кого-нибудь из своего окружения?
 
      Письма очень эффектны для библиотеки, в отличных переплетах (кожаный корешок, золотое тиснение). Собственно — 4 тома, но переплетены в два.
 
      ПИСЬМА РУССКИХ ГОСУДАРЕЙ И ДРУГИХ ОСОБ ЦАРСКОГО СЕМЕЙСТВА (изданы Комиссией печатания Государственных грамот при Московском) Главн<ом> Архиве Иностранных дел)
 
      Москва, 1861 г.
 
      — много факсимиле. Начинаются письмами Петра к Екатерине, кончаются Анной Иоанновной.
 
      Их мне когда-то подарила Е. А. Извольская, дочь посла. Мечтаю получить за них 100 фр. — ст?ят.
 
      ________
 
      Мечтаю (совсем уже по-другому!) о Вашем приезде. — Когда? — Если на 2 дня: первый — вместе за город, второй — непременно — на какой-нибудь чудный фильм: есть — чудные.
 
      Как здоровье Веры? Как здоровье Lucien? Пишите про себя и него, верю, что всё хорошо — и будет хорошо.
 
      Простите за короткое письмецо: ждут очередных восемь оттисков с восьмижды восемью опечатками — на каждый.
 
      Погода, кажется, исправляется, к Вашему приезду будет лето.
 
      Жду весточки и обнимаю
 
      МЦ.
 
      Р. S. Прилагаю бельгийскую марку. Вашу же, на к<отор>ую не попало штемпеля: подклейте бумажным клеем — и вновь наклейте — мне же!
 
      21-го мая 1938 г., суббота
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      Отчего молчите? Надеюсь, все Ваши (Lucien включая) — здоровы?
 
      А если не пишете — из-за Тьера, который все лежит и лежит и о котором никто не спрашивает — Ариадна! не ст?ит ставить между нами — хотя бы книги! Книги должны сближать, а не рознить, и я знаю, что Вы все сделали, чтобы мне помочь, а дальше — не наша воля.
 
      Я — всё то же, с той разницей, что часть вещей продала (конечно за гроши, но я ведь не коммерсант — с чувством великого облегчения:
 
      выбыли моя громадная кровать, зеркальный шкаф и огромный дубовый стол, и еще другое предполагается. Я — ГОЛЕЮ.
 
      Сейчас галопом переписываю стихи и поэмы за 16 лет, разбросанные по журналам и тетрадям, в отдельную книжку — и просто от стола не встаю.
 
      Поэтому — кончаю, и обнимаю Вас, и прошу писать!
 
      МЦ.
 
      Очень надеюсь, что у Вас всё хорошо.
 
      Сердечный привет Люсьену.
 
      27-го мая 1938 г., пятница
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Наконец-то! И письмо, и весть быстрого приезда, только — непременно предупредите, когда у меня будете: все утра я занята рукописями, а после завтрака часто ухожу по неотложным делам, из коих неотложнейшее — зубной врач. Так что мне непременно нужно знать, заранее. Второе — умоляю! — если не можете известить ещё из Брюсселя, дайте мне тотчас же по приезде, еще с вокзала — pneu, с Вашими предложениями, — только не телефон, с которым я не умею обращаться, к<отор>ый — если мне даже дают трубку в руку — для меня ужасное событие, не считая того, что наша почта (ванвская) от нас — далёко, и я каждый раз забываю дорогу — и плутаю — а Мур не всегда свободен (учительница). Телефон для меня — катастрофа, а pneu приходит тотчас же. Только не забудьте, для ответа. Ваш адрес, я его, конечно, забыла.
 
      Ах! были бы деньги — проехали бы с Вами в Шартр! Ведь это — близко, и никогда не виданно…
 
      Самое лучшее — если бы Вы могли выбрать день и час ещё из Брюсселя, тогда бы у меня было время пристроить Мура — всё так сложно — но если бы (в случае хорошей погоды) — в Версаль (вместо Шартра!) — мы могли бы взять его с собой, он не слушает — или думает о своем.
 
      Сл?вом, на Ваше усмотрение.
 
      Только — умоляю — не телефон! и очень прошу — не забудьте дать Ваш адрес: у меня в памяти B<oulevar>d Exelmans, а номер — улетучился.
 
      Обнимаю и жду
 
      МЦ.
 
      Свободна я только от 2 ч., но сейчас дни — длинные!
 
      Можно, если на Версаль мало будет времени, просто в наш лес — 5–7 мин<ут> на автобусе. Только будьте на не слишком высоких каблуках: лес — в гору.
 
      А лес — чудесный! Только бы дождя не было…
 
      Словом — жду.
 
      15-го июня 1938 г.
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      15-го <мая> июня 1938 г., среда NB! если бы — мая!
 
      Дорогая Ариадна! Это уже не жизнь — только рукописи. Рукописи, черновики, выписки из записных книжек с 1926 г., корректура оттисков, вся ежедневная работа за 16 лет, — всё это меня перерастает, «как будто тихие волны сомкнулись над её головой» (знаменитое место у Тургенева в Дворянском Гнезде: Лиза), не тихие волны, а волны — Тихого! Всё это — судорожно, в явном сознании, что не успею:
 
Руки роняют тетрадь,
Щупают тонкую шею…
Время крадется как тать —
Я дописать не успею.
 
      (Андрей Шенье. Стихи 1918 г., а к?к сбылось — в 1938 г.)
 
      _______
 
      Поймите, что я половину написанного не могу взять с собой, поэтому оставляемое (нужно думать — навсегда: покидаемое) должна оставить в порядке. Над этим и бьюсь — три месяца. А нужен — год. Уже с 6 ч. сижу, но нужен — покой, его у меня нет, вместо него — страх.
 
      _______
 
      А всё было готово: и Тьер, и Письма Государей, и все оттиски моих вещей для Вас, и Вы бы м. б. еще Письма и оттиски — получили, но даты на pneu не было и сегодня могло быть — вчера, п. ч. pneu получила очень рано, и отправлено оно было из Courbevoie. Очевидно Вы вечером были у Гартманов, там написали, а они с утра опустили. Словом, я на авось (в утро получения pneu) повезла и 2 тома Писем, и пакет с оттисками, и целое утро их таскала по Парижу — были дела — но в конце концов, устав, отчаялась, уверенная, что Вы уехали накануне. Так и разминулись.
 
      ______
 
      От брата — по поводу Тьера — ни слуху ни духу. Не скрою, что деньги за него бы меня очень выручили: я отдала бы и за сто фр., п. ч. иначе (везти нельзя) оставлю его у знакомых — на продажу, уже «посмертную», а из таких вещей никогда толк не выходит: журавль в небе! Но навязываться Л<ьву> Э<мильевичу> не могу.
 
      _______
 
      Милая Ариадна, навряд ли еще увидимся: 12-го как раз мой переезд — сейчас еще не знаю куда, т. е. разгар переездного кошмара, и у меня не будет — ни секунды. До последней — буду распродавать мебель и укладывать книги. Бьюсь и буду биться — совершенно одна.
 
      Но писать Вам буду до последнего дня. («А потом началось молчание». Цитирую себя, из конца своей Повести о Сонечке, к<отор>ый уже никогда не увидит света.)
 
      Ариадна, мне бесконечно Вас жаль — с Люсьеном. Как себя бы. И — без бы — как себя. Ибо это моя история — с жизнью, с её неуловимой паутиной препятствий и коварств. Не сестра, а быт Вам Люсьена не дает. Весь твердокаменный быт старой Фландрии — и новой Бельгии. Все эти «молодые девушки, которых он достоин», но к<отор>ые его недостойны, ибо это будет — любая, а он — единственный — быт, который слепая сестра принимает за любовь: свою — к брату. Быт, вообще, орудует — и держится — слепцами — и слепицами (а слепица — по-чешски — курица, с ударением на cл?).
 
      Я бы Люсьена — у быта — не отстояла, ибо я и бытом и борьбою — брезгую, я бы уже отстранилась, как много, много раз отстранялась от того, что мне могло быть счастьем. Дай Бог, чтобы не отстранились — отстояли — Вы.
 
      Обнимаю Вас, желаю покоя и здоровья. Жду весточки.
 
      М.
 
      20-го июня 1938 г., понедельник
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      Мур только что отправился к Вашим с двумя пакетами — всем, что я могла собрать из моего напечатанного — и Письмами русских Государей.
 
      Но — самое главное — если Вы здесь до 17-го — увидимся ибо, неизбежно должна буду где-то — нa новом месте — быть — раз 15-го квартира кончается. (Скорее всего — в каком-нибудь отельчике.)
 
      И — еще самое главное — Ваши стихи.
 
      Писать — будете, но — Вам нужно совсем отказаться от умственных слов, единственных в дело не идущих — слов без тела, не — органических, только понятие.
 
      Tu n'es plus actuel — немыслимо, верьте!
 
      Ти n'es plus aujourd’hui — tu deviens souvenir apathique — не годится, ибо это только определение, официальное, — апатию нужно дать через живое, через пример, так же — hors de mon influence — это слишком холодно, так же intime — не годится, это нужно давать через образ, через предмет, а не через определение, это не тот словарь. Самое лучшее место из всех стихов:
 
Les lettres du Prince Charmant
En khaki, l? — bas, sous les annes!
 
      это полная (художественная) реальность — и неожиданность, хочется улыбнуться — до чего хорошо! Еще хорошо:
 
Je vivais dans un (beau) ch?teau —
Je meurs dans une forteresse
 
      — противопоставление двух вещей по той же линии. Но beau — слабо, ищите сильнее, острее, непривычнее уху. Ищите среди односложных:
 
      fier, — нехорошо, ибо и forteresse fi?re (еще — к?к!) gai — ничтожно, grand — общё, нужно впечатление радости, неплохо — clair, ибо forteresse — темна, но можно (убеждена!) найти и лучше. Но clair — неплохо: прочтите себе вслух.
 
      Prose quotidienne — нехорошо, общее место, эти два слова сами — prose quotidienne, lutte quotidienne — уже лучше, хотя тоже общё, здесь дело в существительном — cr?ve — неплохо, но не идет к общему тону стихов, (са les fait exploser) — xoтя, в связи с r?ves — неплохо (но всё же не советую). Хорошо было бы — mort, возле этого и сказать, ибо здесь можно по двум дорогам: 1) либо вещь, к<отор>ая бывает каждый день (напр<имер>, lutteguerre 2) либо вещь, к<отор>ая бывает только раз — mort — и всё-таки каждый день.
 
      Ну, вот — пишу безумно н?спех. Пришел налог, нужно собрать книги на продажу, готовить обед, править очередные оттиски — я минутами отчаиваюсь — ибо время уже не терпит
 
      Пожелайте мне куражу!
 
      Обнимаю
 
      М.
 
      Пишите Люсьену — но не отсылайте — бессмысленно. Вы когда-нибудь возьмете его стихами — напечатанными. Он себя в них узн?ет. Такого возьмешь — только песней!
 
      <Приписка на полях:>
 
      Р. S. Вам еще будут от меня подарки — прощальные.
 
      Умилена — марками. Всесильный бог деталей — Всесильный бог любви…
 
      Р. S. Бедный Мур притащился обратно с пакетами. Вы 21 пишете как 91, и он искал 91-го, а такого совсем нет. И всё привез обратно. Теперь — попробуем — 21-го!
 
      22-го июня 1938 г., среда
 
      Vanves (Seine)
 
      65, rue J. В. Potin
 
      Дорогая Ариадна!
 
      Не судьба: Мур вторично ездил с книгами и рукописями — на этот раз по номеру 21-му, который оказался — maison d?saffect?e depuis 30 ans — с ржавой решеткой и полной глухонемостью. Мур долго стоял и стучал — мимо ехал почтальон-негр — он-то его и утешил: faut pas frapper: personne viendra: personne depuis 30 ans.
 
      A 91-го — как я Вам уже писала — вовсе не оказалось, ибо улица (Erlanger, — был у нас в России — в Крыму — в Ялте — дивный парк Эрлангера, а на даче мы жили) кончается на 67-ом.
 
      Слава Богу, что я еще не навязала Муру 2 — 3-х Тьеров, т. е. два-три пуда — он и так вернулся grognant et grondant — жapa стоит удушающая.
 
      Словом, пакеты лежат. Если сможете у меня быть еще 12-го — получите. И увидите — самый конец моего дома. Обнимаю Вас и даже не спрашиваю — что с номерами — я к таким вещам привыкла: j'en ai vu d'autres, вернее — je n'en ai pas vu d'autres: у меня целые города пропадали — не то, что номер?!
 
      Буду рада получить от Вас весточку.
 
      М.
 
      11-го августа 1938 г., четверг.
 
      Без адреса, потому что на днях будет новый: морской — но с числом.
 
      Дорогая Ариадна,
 
      Только что Ваше письмо и тотчас же отвечаю, — завтра уже не смогу: опять укладываться! — 15-го едем с Муром на океан — на 2–3 недели:
 
      в окрестности Cabourg’a (Calvados) — 21/2 ч. езды от Парижа.
 
      Бессмысленно ждать «? моря погоды» — не у м?ря, а у станции метро Maine d'Issy. А комната у моря — дешевле, чем в Исси. (Господи, как чудно было бы, если бы Вы туда ко мне приехали!! Там скалы, и ночная рыбная ловля: они бы — ловили, а мы бы — со скалы — глядели. А вдруг — сбудется?!)
 
      Весь этот месяц доправляла свои неизбывные корректуры — и с собой везу («остатки сладки» — г?рьки!). Посылаю Вам (в подарок) уцелевшую корректуру своей Поэмы Горы — с?мой моей любовной и одной из самых моих любимых и самых моих — мот вещей.
 
      Это было — и гора и поэма — в 1923 г. — 1924 г., в Праге, а та гора была — один из пражских холмов. Мне до сих пор больно — читать. А видеть его — уже не больно, давно не больно. От любви уцелели только стихи.
 
      Он — молодец и сейчас дерется в Республиканской Испании.
 
      _______
 
      О другом: Лёше написала сразу после Вашего отъезда — и ни звука — с моего же разрешения: «Если хотите дружить — будем, не хотите, не будем, сложно отвечать — не надо: со мной спокойно — и просторно».
 
      Я совершенно на него не обижена и сохраню о нем лучшее воспоминание. Он — очаровательный, а это — в нашем бедном мире — много.
 
      ________
 
      «petits et sales…»
 
      Она это будет повторять — всю жизнь. И всю жизнь — будем надеяться — будет уходить из общей комнаты — в сон — с кем нравится — или одинокий. Мне очень нравится, что она выбрала себе в дружбу самую старшую: воспитательницу. Но кого она будет выбирать потом — когда старших не будет?! Ей останется только величие.
 
      Чудная девочка. С уже — судьбой: уже — бедой.
 
      ________
 
      О моих приятелях: он — очень хорош: широк, добр и (польское происхождение) весел, но — без культуры и, чт?