Вам хотелось бы иметь письма? — Длинное, длинное тире. — Чтобы напечатать? Или только прочесть (получить)?
Когда четыре года назад я перевела на русский несколько его писем (кажется, из книги (или журнала) его памяти в издательстве „Insel“) и еще одно женское письмо о нем („Неизвестная“ (Inconnue
) — знаете ли Вы это письмо — из книжки Эдмона Жалу), я написала небольшое предисловие: почему я не публикую писем Р<ильке> ко мне. Кратко: раз я не сделала этого вчера, почему я должна это сделать сегодня? Произошло ли что-либо между вчера и сегодня, что дало бы мне внутреннее право (и могло бы пробудить желание) сделать это? Его смерть? Но во мне его смерть еще не исполнилась, ведь я каждую минуту хочу ему что-то сказать — и говорю — даже о погоде. Есть русское поверье, что душа после смерти тела пребывает в доме еще сорок дней. Я тоже в этом уверена — кроме числа дней. С моей матерью (умерла в 1905-м
) я никогда не разговариваю, она вся для меня обратилась в образ и вечность.
В своей внутренней жизни я не желаю связывать или стеснять себя такой случайностью (напастью), как смерть. Печатать? Зачем? Чтобы доставить радость другим? Тогда почему я не порадовала их (тех же самых!) вчера? Чтобы сохранить письма? Но для этого их не нужно печатать, достаточно их не трогать (пусть себе спят и творят во сне).
Я не хочу, чтобы его смерть свершилась.
Так писала я четыре года тому назад, так чувствую и поныне, с тем, видно, останусь до конца моих дней. Пока вещь во мне, она — я, стоит только ее назвать — она принадлежит всем. Ну а напечатать? То, что не имеет и не могло иметь своего завершенья, ибо не имело истинного начала (почему? — об этом как-нибудь позже), завершится тотчас, как будет напечатана первая (или последняя) строчка. Вот все, что написал мне Р<ильке>. Больше он мне ничего не пишет.
Таковы, дорогая госпожа Рут, причины моего „нет“.
Но — раньше я говорила „нет“ просто по своей воле, никем не принуждаемая, сама себя — испытуя, сама себе — отвечая, с собственной совестью наедине; теперь же я стою перед Вами, дорогая госпожа Рут! Вы, единственный его ребенок (который не мог быть сыном), единственная его кровь (как высоко он ценил это слово и вещество!), — Вы имеете полное право на всего ушедшего. Ваше право на него — его право на самого себя. Вам я верну его письма.
О копии Вы не должны беспокоиться, дорогая госпожа Рут: все, даже любое вычеркнутое слово, даже буква (если бы нашлись таковые) будут в копии точно соответствовать оригиналу. Достаточно — как рука поэта — в вещах поэта.
Итак, временно — для чтения и восхищения, не для печати. А когда хронологически этим письмам подойдет черед (лето — осень 1926 года), Вы обратитесь ко мне еще раз, да? Поживем — увидим, может, я все-таки соглашусь. Кроме меня никто не читал этих писем. Лишь Элегию я переписала для Бориса Пастернака, сына художника Леонида Пастернака (друга Р<ильке> и — величайшего поэта России.
________
О Р<ильке> я уже кое-что напечатала, мое к нему: по-русски: новогоднее письмо (к его первому новому году — там) — стихи — и лирическую прозу „Твоя смерть“, собственно, тоже письмо о его смерти в ближайшем соседстве — справа и слева — двух других смертей: бедной маленькой француженки (учительницы) и русского мальчика Вани. (Обоих я любила и знала, маленькая француженка умерла незадолго до него, маленький мальчик Ваня — вскоре после него, во мне они оказались его соседями.)
Хотите ли иметь эти произведения (напечатаны в русских журналах)? Вдобавок ко многому, что появилось уже в память о нем и еще появится? Перевода, к сожалению, нет, но, будь у меня уверенность или хотя бы надежда, что это делается не для меня одной, я могла бы взять на себя и выполнить оба немецких перевода. Благодарность России за его великую любовь к ней, еще и так это мыслится.
________
О его письмах.
Первое, с чего я хотела б начать, если издательство „Insel“ даст согласие на ту работу, — перевод на французский и русский языки русской выборки из томов его писем. Ведь Р<ильке> всегда мечтал написать такую книгу, да она уже и написана, ее надо только составить. Всё, даже мелочи, каждая отдельная строчка должны войти в нее, скажем, строчка из первого тома: „Полночь, необычная полночь — сегодня в России начинается Новый Год“.
Уже в одной строчке — весь Р<ильке>, все его отношение к России, я не знаю, что Вы при этом чувствуете, высокочтимая госпожа Рут, я же чувствую дрожь и трепет — так завораживает! Мне можете Вы доверить выбор!
…И наконец — ведь в каждом томе наверное будет что-нибудь о России — получится эта книга (Россия Рильке), написанная им самим. Его волжский мир. Точное слово!
Это была бы работа, параллельная появленью новых томов его писем, и с выходом последнего тома вся книга была бы готова. — Согласны ли Вы, дорогая госпожа Рут, с французским (оно же будет и русским) заглавием книги: La Russie de R. M. Rilke. Это звучит (да и по сути) глубже, чем „R. M. Rilke et la Russie“. Более Он. Более цельно. Его Россия, как его смерть. По-французски я умею писать и сочинять стихи так же, как на родном языке. Не беспокойтесь и будьте во мне уверены.
Россия оказалась неблагодарной к любившему ее великому поэту — не Россия, но эта наша эпоха. Моя работа стала бы началом бесконечной благодарности.
________
(Отнеситесь с терпеньем ко мне и моему письму — нам не обойтись без длиннот!)
Когда и если будете отвечать мне, не забудьте, пожалуйста, сообщить, что Вы думаете о возможности немецкого перевода моих уже упомянутых произведений о Р<ильке> („Новогоднее“ и „Твоя смерть“). Ибо ради себя одной я не стану этого делать: у меня едва остается в день два свободных часа для работы, и я пишу все время что-то свое (а Р<ильке> ведь понимает по-русски!
). Я взялась бы за перевод лишь при полной уверенности, что это делается для других.
С почтительным поклоном Вам и Вашей матери (ведь ее Вы подразумеваете, когда пишете „мы“?
)
Марина Цветаева
Р. S. Мне очень хотелось бы иметь фотографию маленькой Кристианы, о которой Р<ильке> летом 1926 писал с такой гордостью:
„И третий год ее жизни уже давно позади“.
Моему сыну шел тогда второй год.
Письма, Элегию и посвящения на книгах (он подарил мне „Орфея“, „Элегии“ и напоследок „Verger“) Вы получите немного позже, но наверняка — в достовернейших копиях. И еще — позже все будет мной завещано Музею Рильке, нет — Святилищу Рильке, ибо так это должно называться: Музей Гёте и Святилище Рильке.
ФЕДОТОВУ Г. П
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
16-го мая 1932 г.
Глубокоуважаемый Георгий Петрович,
Обращаюсь к Вам со следующей просьбой: 26-го в четверг мой доклад — Искусство при свете Совести (основу которого Вы уже знаете через Эйснера).
Не согласились ли бы выступить в качестве собеседника? Мне думается — тема интересная, и возразить: вернее отозваться — будет на что.
Очень благодарна буду Вам за скорый ответ.
М. Цветаева
Краткое содержание доклада на днях появится в Последних Новостях.
26-го (?) ноября 1932 г. достоверно — понедельник
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
Милый Георгий Петрович,
Оказывается — муж может достать мне только Новый Мир, а этого мало, чтобы дать пастернаков фон.
В Тургеневской Библиотеке я не записана.
Так что обращусь к Вам с просьбой: достать что можете. Чем больше достанете — тем живее будет вещь (о стихах можно писать только на примерах, т. е. возможно меньше говоря, возможно больше давая говорить).
Моя дочь часто бывает в городе, напишите когда и куда ей зайти, — а м. б. проще переслать, вернее пересылать по мере поступления — по почте? Книг задерживать не буду, тут же выпишу что нужно и верну — Вам.
Очень хотелось бы побольше материалу, но я здесь совершенно беспомощна, могу только написать.
Прилагаемые стихи передайте жене, ей может быть будет приятно узнать (вспомнить) и такого Макса, а может быть — и ту меня, которую она — наверное единственный человек в Париже, если не шире, и к моему глубокому удивлению — хочется сказать: еще застала. („Мальчиком, бегущим резво — я предстала вам“
позовите меня в гости (как-нибудь вечером) и я вам обоим почитаю — и стихи той поры и теперешние.)
До свидания. Спасибо, что вспомнили.
Очень буду ждать книг.
МЦ.
Про съезд думаю и с ответом не задержу.
<14-го декабря 1932 г.>
Милый Георгий Петрович,
Ответьте мне по возможности сразу: могу ли я вместо Пастернака написать Маяковского, либо сопоставить Маяковского и Пастернака: лирику и эпос наших дней?
Все равно ничего исчерпывающего об остальных не могу дать, их много, книг мало, ненавижу безответственность. Когда в точности дать статью? (Последний срок) — Будут те же 8 страниц.
Жду ответа. Сердечный привет Вам и Вашим.
МЦ.
<16-го декабря 1932 г.> Четверг.
Милый Георгий Петрович,
Ваша книга наконец обнаружилась — запропала в дебрях при переезде — Маяковский, и Аля ее нынче же доставит в библиотеку, сказав, что Ваша. Если будет штраф, выплачу из гонорара, только скажите — сколько.
— Хорошо бы на Петре, т. е. на чудном Пастернаке, всячески выгодно, но есть, страницы за две, еще место, на к<отор>ом можно прервать.
Спасибо за все и простите за Маяковского, о нем не пекитесь, нынче же будет возвращен.
МЦ.
16-го декабря 1932 г.
Clamort (Seine) 101,
Rue Condorcet
Милый Георгий Петрович,
Еще вопрос, даже — запрос. С моим докладом на Съезде Православной Культуры не безнадежно, и вот почему: у меня есть начатая вещь: Две Совести (совесть перед вещью и совесть перед Богом: — хорошо сделано! и чт? сделано?) которую мне нужно было бы Вам показать, вернее — из к<отор>ой почитать, ибо это, пока, непроходимый черновик.
Если бы Вы нашли, что это подходит (думаю — да), я бы, тотчас же после сдачи Вам статьи для Нового Града, принялась бы за нее и сделала бы что могла.
Но — важный вопрос — выступление бесплатно? Ведь мне бы пришлось работать полных две недели, т. е. в это время не делать ничего для заработка, а как ни плохо оплачиваются самые случайные переводы — они все-таки что-то дают.
Нельзя ли было бы выяснить этот вопрос заранее?
Если же Вы заранее знаете, что безнадежно — или неудобно — что все выступают даром и т. д. — то и выяснять не надо.
Во всяком случае мне бы надо Вам вещь — в черновом виде — показать, м. б. и не пригодится. Не совсем приятно также, что все эти ученые господа с радостью будут рвать меня на части, здесь отбиться я навряд ли смогу, — у них цитаты, а у меня только живые примеры, почти бытовые примеры.
Хотите встретимся на будущей неделе? Не соберетесь ли Вы в Кламар (в любой день от 4 ч., но непременно предупредив заранее), тогда обо всем рассудим. Книжку Аля обменяла, мне абонемент очень послужит для статьи. Сердечный привет Вам и Вашим.
МЦ.
<Приписка на первом листе:>
М. б. удастся переехать до 15-го января, так как новая кв<артира> пустая.
20-го декабря 1932 г.
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
Милый Георгий Петрович,
Не поможете ли Вы и Елена Николаевна мне в распространении билетов на мой вечер 29-го — Детских и юношеских стихов — ТЕРМОВЫЙ вечер, роковой, ибо кроме терма еще переезд!
Цена билета 10 фр<анков>, посылаю три, четвертый вам обоим, дружеский.
Сделайте, что можете! И еще — не знаете ли Вы случайно, чт? с „писательским балом“? Будет ли и есть ли надежды? Боюсь пропустить срок прошению, а неловко просить, не зная, будет ли „бал“. Из-за полной нищеты нигде не бываю и никого не вижу. — Статья пишется и будет готова к 1-му.
Сердечный привет вам всем.
МЦ.
Р. S. Вчера писала Рудневу с просьбой дать мне 100 фр. авансу за конец „Искусства при свете совести“ в январской книге, — уже получила корректуру. Не могли бы Вы, милый Георгий Петрович, попросить о том же Фундаминского?
Идут праздники — уже на ноги наступают — а нам не то что нечего дать на чай, сами без чаю и без всего.
— Если можете! —
8-го января 1933 г.
Clamart
101, Rue Condorcet
Милый Георгий Петрович,
Вот, наконец, рукопись.
Обращаю все Ваше внимание на 16 стр<аницу>, где вписка не совсем, не целиком заметна: приоткройте лист, часть вписки слева и скрыта, у меня не было места, а вписка мне необходима. Приоткройте!
Работала над статьей зверски, не отрываясь, полных 3 недели, печатайте петитом, либо делите на два, но не сокращайте, иначе я впаду в отчаяние.
Руднев моих 3 стихов (цикл) Волошину не взял, говорит много — 117 строк, а одного я ему не дала. А сам просил кроме имеющегося „Дома“ (38 строк) еще 2–3.
Я послала волошинский цикл (117 стр<аниц>, прося оставить „Дом“, тогда выходит 80 с чем-то строк, т. е. как раз те 2–3 стихотворения, к<отор>ые Руднев просил еще. Бог его знает! Ненавижу торговлю, всегда готова отдать даром, но не могу же я дать им место, которого у них для Волошина и меня нет (ВНУТРИ нет!)
А главное — Волошина здесь многие помнят и любят, и многие бы ему порадовались.
Кроме всего у меня переезд и перевод бердяевской статьи, пишу среди полного разгрома.
Очень жду отзвука на статью. До 15-го адр<ес> прежний, после 15-го
10, Rue Lazare Carnot Clamart
Название прошу без точек и с тире как у меня. Сердечный привет Вам и Е. А..
МЦ.
Название, либо как у меня, либо (оно мне больше нравится, но как хотите, м. б. журналу важнее Эпос и Лирика).
БОРИС ПАСТЕРНАК и ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ, т. е. если без эпос и лирика, тогда Бориса на первом месте.
На выбор.
Корректуру умоляю.
Простите прочерк.
14-го февраля 1933 г., вторник
Милый Георгий Петрович,
По-моему, Вы очень хорошо поделили — как раз на Петре. Поделила бы совершенно так же, — естественное деление. Совершенно согласна, что никаких „продолжение следует“, — такие оповещения только пугают читателя перспективами разверзающейся паскалевской бесконечности.
Просто заглавие, и
— I —
_______
Корректуру исправлю нынче же и доставлю (н? дом) завтра.
_______
Большая просьба о гонораре возможно скорее, дела хуже, чем плохи.
_______
И еще другая просьба. На днях доставляю Рудневу вес „Живое о живом“ — о Максе. 90 машинных стр<аниц> по 1800 знаков в странице, т. е. 162 тыс. печ. знаков, т. е. поделить на нормальных 40 тыс. знаков — 4 печатных листа. Попробуйте убедить Руднева или фундаминского, что они могут отлично разбить на два № и печатать без шпон, — а то опять это отчаяние сокращений. Тем более, что я предлагала Рудневу написать отдельную статью о Максе, какую угодно короткую, хоть в пол-листа, но он не захотел, и просил именно эту. Сделайте что можете! Мне здесь не я важна, а Макс. Ведь больше у меня случая сказать о нем — не будет, а у меня он, правда, живой.
Большое спасибо за чудное обращение, так хорошо со мной, с времен Воли России, НИКТО не обращался.
Сердечный привет Вам и Вашим.
Корректуру — завтра.
МЦ.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
И — третья просьба: alle guten (или schlechten) Dinge sind drei:
об отдельных оттисках статьи, ибо есть надежда переправить и в Россию. Сосинский этим займется охотно, мы с ним приятели. — Если можно!
<15-го февраля 1933 г.>
Среда
Милый Георгий Петрович,
Из опечаток, верней поправок
— самая существенная — пропуск на 2-ой стр. Он у меня сделан тщательно, но к кому обратиться, чтобы не перепутали? Довольно с меня и моих „темнот“ (NB! убеждена, что пишу яснее ясного!).
Еще: необходимо цитату из Рильке напечатать так:
…die wollten bl?hn
Wir wollen dunkel sein und uns bem?hn
ибо первая строка — неполная, взята из середины. Я поставила стрелы.
ЗАЗЫВАЛЫ (как менялы)
7 стр. ВРАЗДРОБЬ (NB! слово существует!)
8 стр. сокращение, необходимое, а то жвачка.
Остальные опечатки — буквенные, кое-где добавила и упразднила запятые.
(Руднев напр<имер> уверен, что перед каждым КАК нужна запятая, а это неверно. ЧЕЛОВЕК КАК ЦЕЛОЕ. Здесь напр<имер>, никакой запятой не нужно. Об этом есть и в грамматике, но Руднев — между нами — мне — от страха — всюду ставит!).
Еще раз спасибо за такое человечное редакторство. И — ОЧЕНЬ ХОРОШО кончается на Петре. Только хорошо бы, чтобы без опечатки (КОНВУЛЬСКИЙ) Сердечный привет.
МЦ.
4-го марта 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милый Георгий Петрович,
Умоляю еще раз написать Фондаминскому о гонораре, нас уже приходили описывать — в первый раз в жизни.
Привет
МЦ.
10, Rue Lazare Carnot
Clamart (Seine)
6-го марта 1933 г.
Милый Георгий Петрович,
Самое сердечное спасибо за аванс — как жаль, что меня вчера не застали, мы с вами так давно не виделись.
А вот строки из письма Руднева (МЕЖДУ НАМИ, а то рассвирепеет — прощай, Макс!).
…Теперь, в порядке не редактора, а читателя, осмелюсь Вам сказать, что удивляет и несколько даже досаду вызывает Ваше (простите) раболепное отношение к М<аксу> В<олошину>. Он — прямо какое-то божество, богоподобное существо, во всех отношениях изумительное. Это — неверно или невероятно, всё равно. А важно то, что Ваша восторженность уже не заражает читателя, а наоборот, настораживает против М<акса> В<олошина>.
_________
О моих личных впечатлениях из совместной и тесной жизни с М<аксом> В<олошиным> в Одессе при случае расскажу.
Не сердитесь на меня? Но мне очень не хотелось бы для Вас оттенка некоего „ридикуля“ в чрезмерной восторженности.
Преданный Вам, и т. д.
_________
Милый Георгий Петрович, если бы писал читатель — мне было бы все равно, но читатель власть имущий есть редактор, и мне совершенно НЕ все равно.
Поэтому не отгрызнулась (а КАК могла бы! Простым разбором понятий раболепства и рудневского „ридикуля“) — не отгрызнулась, а ответила мирно — „не будем спорить — как никогда не спорил Макс“… и т. д.
Мне важно, чтобы про Макса прочли все, а потом когда-нибудь, когда больше не буду зависеть от Руднева и Амари (? Marie),
включу это рудневское послание как послесловие.
_________
Но, в утешение, чудное письмо от бывшей жены Макса (25 лет или больше назад!) — Маргариты Сабашниковой, художницы, — Вы м. б. ее знали, или ее брата — издателя?
Когда увидимся, прочту.
Когда — увидимся?
До свидания, еще раз спасибо за выручку. Руднев — между нами. Но при случае воздействуйте в смысле принятия рукописи — она сейчас у него на руках, и он ее читает — от конца к началу и от начала к концу.
До свидания! Скоро в Кламаре будет чудно, — приедете гулять.
МЦ.
Е. А.
непременно покажите, — она ведь Макса знала и любила. Привет ей и дочери.
3-го апреля 1933 г., понедельник
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милый Георгий Петрович,
Все получила, — сердечное спасибо.
А Руднев от меня сегодня получит мое последнее решение: ПОРТЬ ВЕЩЬ САМ, Я — УСТРАНЯЮСЬ. (В письме говорю иначе, но не менее ясно.) Согласия моего на обездушенную и обезхвощенную вещь он не получит.
Очень жду Вашего ответа на то письмо, с докладом.
Еще раз спасибо. На Пасху — повидаемся? Вы же наверное будете у Н<иколая> А<лександровича>
м. б. и ко мне зайдете? Только пораньше, чтобы гулять. Будете писать — упомяните и об этом. Всего лучшего!
МЦ.
Р. S. Это не мой герб, а герб Сосинского: его конверт
6-го апр<еля> 1933 г., четверг
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогой Георгий Петрович,
Постарайтесь мне продать несколько билетов, а?
Такие отчаянные пасхальные и термовые дела. Цена билета 10 фр., посылаю пять. Знаю, что трудно — особенно из-за Ремизова
— но — попытайтесь?
Умоляю возможно скорее прислать мне тему Вашего выступления, необходимо, чтобы появилась в следующий четверг. Некоторые уже поступили, но нельзя же — без Вас!
ОЧЕНЬ прошу.
Только что РАДОСТНОЕ, НЕВИННОЕ СОГЛАСИЕ РУДНЕВА САМОСТОЯТЕЛЬНО ПОРТИТЬ МОЮ ВЕЩЬ (ВОЛОШИНА).
Милый Макс! Убеждена, что с своей горы
(„БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА“ — так будут звать татары) с живейшей и своейшей из улыбок смотрит на этот последний „анекдот“.
— Н? вот.
________
Вся эта история с Рудневым и Волошиным называется: ПОБЕДА ПУТЕМ ОТКАЗА (моя — конечно!)
А нет ли ХУДОЖЕСТВЕННОГО, ПИСАТЕЛЬСКОГО БОГА, МСТЯЩЕГО ЗА ТАКОЕ САМОУПРАВСТВО?
________
Умоляю — тему!
МЦ.
ФЕДОТОВЫМ Г. П. и Е. Н
24-го мая 1933 г.
Милые Георгий Петрович и Елена Николаевна,
Не забыла, но в последнюю минуту, вчера, отказалась служить — приказала долго жить — резиновая подметка, т. е. просто отвалилась, а так как сапоги были единственные…
Очень, очень огорчена. Знайте, что никогда не обманываю и не подвожу, — за мной этого не водится — но есть вещи сильней наших решений, они называются невозможность и являются, даже предстают нам — как вчера — в виде отвалившейся подметки.
Всего доброго. Дела такие, что о ближайшем „выезде“ мечтать не приходится. Получила очередное письмо от Руднева о Максе — целый архив!
МЦ.
ТЭФФИ Н. А
19-го ноября 1932 г.
Clamart (Seine) 101,
Rие Condorcet
Дорогая Надежда Александровна,
Весь вечер беседовала о Вас с дамой — имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цейтлиных
(маленькая, черная, оживленная, худая, немолодая) — о Вас: о Вашем творчестве, нраве, подходе к событиям и к людям, а утром, очень рано, — как и должна приходить радость — Ваше письмо, которое читала еще спящими глазами.
А теперь о моем свинстве, даже — кабанстве: кабанстве очевидном, но не сущем, ибо провалилась я — Вы мне поверите — только потому что потеряла Ваш адрес, а с ним и чувство Вашей достоверности: только помнила мост и мимо моста — дом налево.
…И по ночам задумчиво искать
Ту улицу — которой нет на плане…
Потеря чувства достоверности одно из моих сильнейших (и страшнейших
для меня) свойств. Вещь с какой-то минуты становится для меня недосягаемой, я перестаю верить, что она — есть, что она — есть — здесь (м. б. от слишком сильной веры в там, где все есть — все будет! и все будем!). И, зачарованная, теряю: человека, настоящее, будущее.
Конечно, могла бы написать на Возрождение,
но писать туда, где человек не живет как-то — психологически — безнадежно, почти как в Сов<етскую> Россию: чувство, что ты сам то письмо, что не найдешь: не дойдешь.
Так и осталось, т. е. я — свиньей перед Вами, с бесплодными — ибо до Вас не доходящими — вовсе не кабаньими, а обратными чувствами и мыслями к Вам и о Вас.
И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту гору невозможности и кабанью кожу неблагодарности. Как великодушно, что простили, а м. б. даже не заметили. (Мой девиз, в случаях (?) человеческой низости: Ne daigne! Это иногда принимают за доброту.)
Хотите — встретимся? Давайте — встретимся! Позовите меня к себе, а после беседы — м. б. и Вы ко мне соберетесь. (После января у меня будет отдельная комната, вот уже год живу в кухне, в которой непрерывно стирают, моются и обедают четыре человека, а иногда и гости. Сюда — не зову.)
…У Вас — иной круг (у меня — НИКАКОГО), но важно ведь не: круг, а: друг. Никогда не вывожу человека из его окружения (наоборот: всегда вывожу: как з? руку!) но окружение его — какое бы ни было — всегда сужу — за то одиночество, в котором в нужную минуту: в безнадежную минуту! — оставляет того, вокруг которого. (Все растущий круг пустоты.)
Обнимаю Вас и жду весточки. Я свободна только вечером от 9 ч. — Вам не слишком поздно? (Вторник, четверг и субботу могу уже к 8 ч.) И напишите, пожалуйста, свой точный адр<ес> (метро и этаж дома). МЦ.
Хотите, захвачу почитать из дневников? Никому не известных.
ЗАЙЦЕВУ Б. К
31-го января 1933 г.
Clamart (Seine)
10. Rue Lazare Carnot
Дорогой Борис Константинович!
Обращаюсь к Вам с большой просьбой, — не поможете ли Вы мне получить деньги с Писательского вечера? Руднев передал мое прошение когда и куда следует, — недели три назад — но это было уже давно, и никакой присылки не последовало.
Дела мои ужасны, все притоки прекратились, перевожу, но больше даром, и часто-зря, т. е. на авось. Есть еще переводы анонимные, вернее перевожу — я, а подписывает другой. Получила за 60 стр. (машинных) Художественного перевода — 150 фр. Словом, бьюсь и, временами, почти разбиваюсь.
Алины заработки (figurines) тоже прекратились, зарабатывает изредка фр<анков> по 30, по 50 маленькими статьями (французскими» в кинематографических журналах, пишет отлично, но тоже нет связей. Рисование идет отлично (гравюра, литография, иллюстрация), даже блистательно, но кроме похвал — ничего.
Таковы наши безысходные дела. Группа уцелевших друзей собирает 250 фр. в месяц, но нас четыре человека — и сколько, этими деньгами, попреков.
Очень, очень прошу Вас, расскажите хотя бы часть из этого писателям, т. е. тем, кто ведает раздачей.
Сердечный привет, Люду и Наташу
целую. Скажите Вере, что Муру завтра, 1-го, восемь лет.
МЦ.
11-го янв<аря> 1934 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милый Борис Константинович,
Я как всегда с моим прошением — в последний час. Можно попросить Вас направить его куда следует? Я совершенно потеряла связь с людьми и с событиями: вожу и отвожу Мура в школу,
топлю, тороплюсь, переписываюсь с Рудневым. Да! Если видаете Веру Николаевну,
во-первых — кланяйтесь ей от меня, во-вторых — передайте, что Старый Пимен (ей посвященный) принят целиком — за исключением НЕСКОЛЬКИХ СЛОВ (о юдаизме Иловайского).
Обнимаю всех вас. Спасибо.
МЦ.
ДЕМИДОВУ И. П
<1933>
Многоуважаемый Г<осподи>н Демидов,
(Мы с вами познакомились в поезде, когда уезжал Кн<язь> С. М. Волконский.)
Посылаю Вам стихи для Последних Новостей и очень хотела бы, чтобы их напечатали вместе.
Также буду просить о сохранении даты написания, чтобы не удивлять читателя разностью моих нынешних стихов и этих, между которыми целое двадцатилетие. Искренне уважающая Вас
Марина Цветаева
Эти стихи я выбрала как наиболее понятные для читателя. У меня их целая книга, неизданная.
Прошу во втором стихотворении сохранить эпиграф (Принцесса, на земле и т. д.),
т. е. не слить его с текстом.
ЗЕЕЛЕРУ В.Ф
4-го февр<аля> 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Многоуважаемый Г<осподи>н Зеелер,
Очень прошу Вас выдать моей дочери Ариадне Сергеевне Эфрон сумму (160 фр.? прилагаю письмо Б. К. Зайцева), назначенную мне Союзом с писательского вечера. Заранее благодарная
М. Цветаева
10-го июня 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Многоуважаемый Владимир Феофилактович,
Обращаюсь к Вам с большой просьбой: выдать мне деньги с тургеневского вечера по возможности сейчас же.
О моем крайне-бедственном положении знают Бальмонты, и Вам его в любую минуту подтвердят. Да и не только Бальмонты.
Вторая просьба в картах d'identite,
которые меня крайне тревожат, время идет, у нас был чиновник из Префектуры, а о свидетельствах Союза Писателей ни слуху ни духу, я совершенно не знаю, что мне делать, но одно знаю с совершенной ясностью, что никогда у меня не будет 200 фр., чтобы заплатить за себя и мужа, если свидетельства не поспеют вовремя. Да даже и ста.
Если Вам трудно письменно, изъясните, пожалуйста, моей дочери на словах, В ЧЕМ ДЕЛО И ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПОЛУЧИТЬ.
